-
Все обернулись. Крамер, выступив вперед, привычно потянулся к оружию, но Тадео остановил его.
– Не надо, капитан. Это не враг.
Снаружи послышалось запоздалое рычание Обжоры. Как пес пропустил чужака в «скорлупку»?
– Эй, дикарь, – небрежно произнес человек, – твоя псина показывает клыки моим людям. Придержи-ка ее, а то не ровен час у кого-нибудь руки зачешутся.
Черныш рыкнул что-то себе под нос, но повинуясь кивку Тадео, протопал к двери. Пришелец не спеша посторонился, а затем шагнул внутрь комнаты и остановился в потоке света, спокойно заложив руки за спину. Он словно давал возможность себя разглядеть и составить мнение.
На вид мужчине было лет тридцать пять, вряд ли больше. Он был довольно высок и казался узкоплечим и сутуловатым, но держался очень, очень уверенно, даже надменно. Черты лица были неправильны, но не уродливы и не грубы, скорее просто непропорциональны. Чрезмерно выдающиеся скулы, крупные, по-женски чувственные губы, глубоко посаженные глаза. Темные волосы были острижены прямо и коротко, а затылок выбрит. Подбородок и щеки чисто выскоблены. Из Средней Тормары, поняла Эрме, — там почти все следуют этой моде, подражая патрициям Лунного Дола.
Одежда человека намекала, что он приготовился к долгой дороге и был явно не беден. Крепкие сапоги, суконные штаны с кожаными заплатами, укрепляющими колени. Из-за жары он отстегнул рукава прочного черного дублета, предъявив льняную сорочку, ворот и манжеты которой были украшены сложной вышивкой. За спиной у человека виднелась кожаная торба, весьма плотно набитая, а тяжелая чикветта у широкого, усеянного заклепками пояса поблескивала черными альмеронами на рукояти. Все в его облике словно утверждало силу, жесткость, уверенность и опасность.
Не опасность грубой силы, как в Черныше, нет, что-то неявное, но гораздо более настораживающее, ощущаемое не разумом, но телом и чувствами.
Эрме не смогла бы объяснить, что ее так встревожило. То, что человек подкрался практически бесшумно, словно зверь? То, что сумел пройти мимо Обжоры? То, что он вроде бы смотрел прямо, но в то же время чуть выше головы, что не позволяло поймать его взгляд?
– Кто ты таков? – нарочито резко спросила она, желая оборвать это неприятное молчание.
Человек слегка улыбнулся — полные губы чуть изогнулись, но мышцы лица остались неподвижными.
– Джиор Тадео, не будете ли вы столь любезны представить меня ее светлости?
Он говорил как человек благородного сословия. Подобный четкий выговор на Тиммерине был редкостью: все местные безбожно грешили против правил высокого тормарского, и даже у Тадео уже время от времени проскакивало какое-нибудь просторечное словцо.
Тадео кивнул.
– Буду любезен, буду. Эрме, перед тобой джиор Массимо Висконти, ловчий Лунного Престола.
Ничего подобного она никак не ожидала. Встретить здесь, в лесной чаще охотника за тварями, само по себе было довольно странно – путь к Обители и дальше к Язве лежал по Ступеням – череде уступов, по которым была проложена узкая тропа и висячие мосты. Но встретить ловчего, подчиняющегося Черному Трилистнику, здесь в жилище Николо Барки да еще после его таинственного исчезновения...
Случайность? Совпадение? В такое верилось с трудом.
Она постаралась принять невозмутимый вид. Будем поддерживать светский разговор, как ни нелепо это выглядит в подобной ситуации.
– Что ж, приветствую вас в тиммеринской глуши, джиор Висконти?
Она протянула руку для поцелуя, и человек слегка коснулся ее губами — ровно так, как того требовала учтивость. Каждое его движение было точно выверено.
Висконти, думала Эрме. Знакомая фамилия. В последние годы она не на слуху, но и не скажешь, что забыта. У этого имени есть вес, влияние и деньги.
Этот человек не подражал патрициям Лунного города. Он сам был плоть от плоти этой изнеженной, жесткой и коварной породы.
– Я собрался на лов, монерленги. Решил, что благословение отшельника не повредит людям, идущим за Занавесь тумана. Обычаи надо блюсти.
Он произнес последние слова без малейшей примеси иронии.
– Отчего ваш путь не лежит на Ступени? – спросила Эрме.
– Обычно мы поднимаемся там, монерленги. Но в этот раз мы выбрали новый маршрут. Двинемся через Убежища, а затем по течению ручья к Пролому. Там и поднимемся.
Эрме смутно помнила, что когда-то существовали еще одни ворота, но не припоминала, чтобы ими пользовались последние лет сто.
– Разве тот путь не закрыт после землетрясения?
– Закрыт. Но Черный Трилистник еще держит там пост. Пришло время осмотреть долину — ловцы делают это раз в пять лет. Думаю, мы в очередной раз полюбуемся на тамошние обрывы и вернемся назад, в Тиммори. Оттуда уже направимся прямиком на Ступени.
Пока все его доводы звучали обоснованно — не придерешься. Эрме решила зайти с другого края.
– Так вы знали фратера Бруно?
– Разумеется. Я встретился с ним пять лет назад, когда шел этой же дорогой. В моем отряде есть человек, который может это подтвердить. Симоне Глашатай.
– Всего один?
– Люди — хрупкие существа, – ответил Массимо Висконти. – Считай, хрусталь. А Язва способна сокрушить крепчайший булыжник.
В голосе его не было заметно сожаления, только констатация факта. Ремесло ловчего и в самом деле считалось донельзя опасным, пожалуй, даже опаснее плавания на Берег Крови. Однако прибыль была настолько велика, что поток отчаянных голов, желающих рискнуть шкурой и заработать состояние, не иссякал. Слуги Черного Трилистника могли выбирать людей на свой вкус и знать, что на место выбывшего всегда придет новичок.
За одну удачную «прогулку», как цинично называли Ловцы свои экспедиции, можно было озолотиться, ведь ловчие не шли наугад. Каждая вылазка осуществлялась по заказу того или иного тормарского правителя или самого Лунного престола, и разрешение утверждалось Черным Трилистником (за что взималась отдельная и весьма немалая плата).
– Сколько раз вы бывали за Занавесью? – внезапно спросила Эрме.
– Восемь раз, монерленги, – ничуть не удивившись вопросу, ответил Висконти. – Дважды капитаном у Великого мастера Джованни да Брейо, а после его гибели стал ловчим его отряда.
Эрме краем глаза заметила, как Крамер невольно сделал шаг в сторону. Для греардца человек, столько раз оказавшийся лицом к лицу с порождением Бездны, воспринимался как существо, от которого следует держаться на расстоянии. Она не сомневалась, что Висконти тоже это заметил. Капитан, знал бы ты, насколько часто ты, бывало, встречал подобного человека...
– Восемь и идете в девятый?
– Именно так, монерленги. Я намерен превзойти Великого мастера Роберто Манчиа. Он побывал в Язве четырнадцать раз.
– Насколько я помню, это закончилось довольно дурно. И не только для него.
– Все когда-то заканчивается. Какая разница, как, если заканчивается.
Эрме почувствовала, что разговор явно сворачивает в сторону. Странное дело: бесстрастный тон и четкие короткие ответы Массимо Висконти не вызывали желания прервать беседу, напротив словно побуждали задавать новые вопросы. Словно в воронку затягивает, подумала Эрме. Чувство опасности не притуплялось, но теперь к нему прибавился интерес. К самому человеку или к его роду занятий? Или одно неотделимо от другого?
– Итак, вы пришли за благословением и...
– Застал это непотребство. Я послал людей осмотреть окрестности, и они наткнулись на брата или кузена вашего дикаря, шарящего по кустам. Как я понял, поиски зашли в тупик.
– Точно мы этого не знаем, – заметила Эрме.
Массимо Висконти коротко кивнул и заметил, без интереса взглянув на очаг:
– Вот что значит посвящать время отвлеченным умствованиям. Раз — и вся твоя философия превращается в пепел.
– Не вся, – неожиданно сказал Тадео.
Во время разговора он тоже отошел в сторону, к столу и занялся перелистыванием тетради. Эрме мысленно выругалась. Они так старательно пялились на сгоревшие бумаги, что едва не пропустили уцелевшие. Те еще дознатчики.
– Как я вижу, страницы пусты, – Висконти с высоты своего роста без труда заглянул через плечо Тадео.
– Не совсем, – Тадео протянул ей тетрадь. – Вот здесь, посмотри.
Листы желтоватой дешевой бумаги и впрямь избежали карандаша или пера. Все, кроме одного. Внизу самой последней страницы, где по традиции автор должен поставить знак Трилистника, дабы подтвердить, что все должное — сказано, и иного не последует, были четким почерком выведены два слова на квеарне.
Они молчат.
-
Новый интереснейший персонаж - и новые тайны, вплетающиеся в сюжет. Прочитала, как всегда, на едином дыхании - и очень жду продолжения. Огромное спасибо, эрэа Марриэн! :)
-
Спасибо, драгоценнейшая. :)
-
Читаю этот осколок и всё жду хоть какого-то прояснения, а загадки всё множатся и множатся. Но ответы ведь будут, правда? ::) А то я ж от любопытства лопну!
-
Читаю этот осколок и всё жду хоть какого-то прояснения, а загадки всё множатся и множатся. Но ответы ведь будут, правда? ::) А то я ж от любопытства лопну!
Хитроумная Марриэн отгадки припасёт на самый конец своего повествованич. :)
-
Спасибо! :)
Читаю этот осколок и всё жду хоть какого-то прояснения, а загадки всё множатся и множатся. Но ответы ведь будут, правда?
Ответы, разумеется, будут. Но в разное время. Какие-то промежуточные разъяснения будут даны уже в течение этого осколка, потому что иначе начнется хаос, что не есть правильно. А правильно постепенное превращение хаоса в космос. ;D
Но в целом, пусть Воробей и сильно преувеличивает мое хитрованство, ответы на главные вопросы на самом деле планируются к финалу (как в каждом порядочном квесте).
-
Движемся дальше. :)
Глава четвертая. Убежище
– Ты издеваешься, Тадди! – простонала Эрме вполголоса, так, чтобы не расслышал ушедший вперед Массимо Висконти. – Ты не можешь меня заставить туда лезть. Я почти пожилая дама, у меня ноги гудят...
Тадео, размеренно пыхтевший рядом, улыбнулся и также шепотом ответил:
– Давай я тебя посажу себе на плечи.
– Нет уж! Ты меня уронишь! Как тогда, когда мы забрались в тот жуткий подвал.
– Это было давно. И я нечаянно. Я задумался...
– Нечаянно он. А у меня шишки неделю синели. Меня бабушка знаешь как проучила!
– Как будто меня она пожалела и кормила медовыми коврижками.
– Тебя не заставляли вышивать крестиком!
– Да, меня всего лишь отправили в караулку изучать приемы владения глефой.
Эрме не выдержала и засмеялась, представив Тадео —щекастого неповоротливого мальчишку, вооруженного длиннющей глефой. Наверняка цеплялся древком за все углы, вызывая смешки легионеров.
Единственным оружием, которым ее родич научился сносно пользоваться, была тризубая рыбацкая острога. Да и то Тадео брался за нее редко – жалел рыбу.
За всей этой шутливой перепалкой они добрались наконец до подножия высоченного утеса, поросшего частым кустарником. Ржаво-красная скала нависала над окрестностями, словно гигантская наковальня. По крутизне, точно муравьи, карабкались люди из отряда Висконти, то исчезая за кустарником, то показываясь вновь – черные фигурки на фоне раскаленного камня.
Массимо Висконти остановился.
– Надеюсь, вы не устали, монерленги? – невозмутимо осведомился он.
– Нисколько. – Эрме небрежно закинула за ухо выбившуюся из-под сетки прядь волос. – Но я надеюсь, что ваше настойчивое предложение отправиться сюда имеет под собой веские основания.
– Поверьте моему опыту, монерленги, это наилучший вариант. Здешний лес, пусть он и кажется обманчиво спокойным, не самое уютное место для ночлега. Пребывание у «скорлупки» после всего произошедшего может быть опасным. Мы ведь так и не выяснили, что именно произошло.
– Однако Черныша вы посоветовали оставить у заводи.
– Эта порода ко всему привычна. Да и пес его с ним. Дикарь уведомит, если фратер Бруно все же объявится. Мы же переночуем в Убежище и поутру вы сможете вернуться к вашей фару. Джиор наместник подтвердит мою правоту, не так ли?
Тадео кивнул, не тратя сил на слова. Эрме и сама чувствовала, что придраться не к чему, но ощущение опасности не желало исчезать. Быть может, это неотъемлемая часть личности ловчего?
Массимо Висконти молча ожидал ее решения. Сейчас, при солнечном свете глаза его казались почти прозрачными, напоминая голубоватый, не тающий при зное, равнодушно-спокойный лед.
Говорят, что Язва высасывает из человека, рискнувшего ступить за Занавесь тумана, жизненные соки, истощая, истончая, обесцвечивая. У Аррэ глаза были бледно-зеленые. Она никогда не спрашивала, от рождения ли это или пришло позже. А ведь могло, наверно...
– Что ж, джиор Массимо. Раз так, полагаюсь на ваш опыт. Ведите.
Где-то через час она сидела на траве, стянув сапоги и с облегчением растирая ладонями щиколотки. Ноги не просто гудели, они готовы были отвалиться.
Тадео, раскинув руки, лежал на траве рядом. Подъем вымотал и его – Эрме видела, как тяжело вздымается его грудь.
Висконти, все такой же равнодушно-спокойный, бродил в отдалении, наблюдая, как его люди разбивают лагерь. Он, кажется, даже не вспотел. Разве что рукава закатал чуть выше локтя, обнажив бледные руки.
Крамер – он, как обычно, следовал в арьергарде – еще карабкался по круче. Иногда из-под ног его сыпались камешки и земля, и слышалось едва различимое бодрое насвистывание. Лазание по козьим тропкам явно навевало капитану воспоминания о родине. Что ж, по крайней мере отвлечется от утреннего приключения на озере и перестанет злиться.
Наконец Эрме ощутила в себе достаточно сил, чтобы обуться, подняться на ноги и осмотреться.
Вид на окрестности поражал. Высота была приличная – сердце неприятно екнуло, когда она подошла ближе к краю утеса. Отсюда открывалась обширная панорама на кучерявые кроны пиний и дымных кедров, меж которыми то тут, то там красными свечами вставали голые скалы. Лес тянулся и вправо, и влево, насколько видел взор. Отсюда нельзя было различить ни заводь, ни «скорлупку» фратера Бруно, ни даже Дикий мыс, где оставалась фару. Все поглощала лесная зелень.
Само озеро, далеко впереди, за деревьями словно слабо поблескивало на солнце, отражая в себе бледно-голубые небеса. Вчера, смотря с противоположного берега неподалеку от Тиммори, Эрме не могла и представить, как на самом деле обширны и дики здешние леса. Тогда все внимание притягивало само озеро, но сейчас Тиммерин казался чем-то далеким и малозначащим. Все зависит оттого, с какой стороны глядишь.
– Впечатляюще, – заметила она, когда Висконти, размеренно следуя вдоль обрыва, подошел и остановился подле нее.
– Наверно, – без всякого выражения согласился ловчий. – Что вы предпочитаете на ужин, монерленги?
– А что у вашего повара обширное меню? В таком случае рябчика в сливочном соусе, фросканский пирог с кориандром и выдержанный сыр. И все это под бокал пятилетнего римердиньо.
– У нас есть чечевица и вяленая говядина, – ответил Висконти. – И мои люди не не пьют вина в путешествии. Это закон ловли.
– Вполне разумно, – согласилась Эрме. – Однако... не протестуют ли?
– Те, кто протестуют, отсеялись еще на учебе в Лунном городе. Черному Трилистнику не нужны люди, ставящие сиюминутные желания выше цели и долга. Если человек надирается по первому зову глотки – пусть валяется в канаве, там ему и место.
Жестко, но чего еще и ждать от ловчего Черного Трилистника – братства, объединяющего служителей Трех Непреклонных, самой строгой ветви Девятки.
Непреклонные – суровые боги правосудия земного и воздаяния посмертного, покровители судей, палачей, могильщиков и ловцов тварей. В Виренце этот Трилистник, конечно, тоже почитался, но не так истово, как в том же Реджио, где им (вопреки обычаю) даже посвятили главный городской храм. Но Реджио — сам по себе город странный...
– Жаль, что вы не проповедуете, джиор Висконти. Мой второй супруг был бы достойным предметом для проверки вашей твердой убежденности.
Слова словно сорвались с языка. Сказала – и тотчас пожалела. Дело прошлое, почти забытое, и не с этим равнодушным чужим человеком обсуждать семейные дела. А с другой стороны, какие они семейные?
– Я слышал, что джиор Амедео не был воздержанным в своей страсти. Это не делало ему чести.
Мягко сказано. Это не просто не делало чести, это довело до печального конца.
Разумеется, недоброжелатели тогда пытались свалить всю вину на нее и ее родню, но не получилось. Свидетелей, готовых на Девяти Свитках поклясться, что Амедео сам седлал коня, сам затягивал подпругу, сам пускал животное галопом и сам сигал через тот ручей, оказалось, точно блошек на дворовой псине.
Сам, все сам, без посторонней помощи.
Дурацкая жизнь, дурацкая смерть – так резюмировал тогда герцог Джез, пристально разглядывая внучку, во второй раз ненадолго прогулявшуюся замуж и вновь вернувшуюся к родному очагу.
Да что ж с тобой не так, неразменная ты монетка?
Но этот вопрос она сама себе придумала. Дед скорее всего размышлял о том, что его очередной план глупо провалился. А план, как запоздало поняла тогда Эрме, скорее всего именно в том и состоял, что прыгающий — допрыгается, а вусмерть пьющий — таки однажды допьется. И если к тому моменту у пьющего будет законный наследник, то дело кончится приращением территории влияния. А то и просто территории. Еще один шажок до вожделенного моря.
Ненадежно, но попробовать, раз само идет в руки, все же стоило. Увы, в сем плане оказался глобальный изъян: никто на тот момент не мог предположить, что второй участник брачной сделки допился уже до той стадии, когда зачатие становится невозможным по естественным причинам. Не судьба.
Так что, какая там семья? Все пустое, все прошлое, и вспоминать нечего.
Эрме, прервав диалог, пошла вдоль обрыва, туда, где утес узкой грядой соединялся с соседней плоской скалой. Колючий ржаволист владычествовал и там, потеснив все прочие растения.
Массимо Висконти, заложив руки за спину, не спеша последовал за ней.
Над стеной кустарника вился легкий дымок.
– Мы здесь не первые, – заметила Эрме.
– А, эти, – Массимо Висконти поморщился. – Они не помешают. Это родичи вашего дикаря. Устроили здесь стоянку для ночлега. Женщины готовят еду. Мужчины, вероятно, вернутся к закату. Вряд ли кто-то останется в низине на ночь. Разве что самые упорные и самые глупые.
– Вы не поможете им в поиске?
– Я не лезу в чужие дела, монерленги, – равнодушно ответил ловчий. – У меня своя дорога. А после того, как я освидетельствую тупик, мне надо будет поторопиться на задание, иначе я не поспею к Празднику Высокого Солнца, и деньги вашего сиятельного кузена будут пущены на ветер...
– Что? – непонимающе переспросила Эрме. – Какое отношение ваше задание имеет к герцогу Джезарио?
– Как, вы не знаете?! – слегка растянул губы Висконти.– А я-то полагал, что в Вирентийском герцогстве от взора Саламандры не ускользает ни одна мелочь.
– Я не стоокий великан, – отрезала Эрме. – Итак, вы объяснитесь?
– У меня два заказа на эту вылазку, – просто ответил ловчий. – Один из них – от его светлости Джезарио Второго.
Слова прозвучали пушечным выстрелом.
-
Марриэн, какое счастье пить твою прозу, как старый выдержанный коньяк :) :-*
-
Марриэн, какое счастье пить твою прозу, как старый выдержанный коньяк :) :-*
Таня, так и я о том же, хотя и люблю полусладкое шампанское, но смысл тот же. :D
пусть Воробей и сильно преувеличивает мое хитрованство...
И ничего я не преувеличиваю. И всегда радуюсь новому осколку.
-
А у меня ассоциации - с терпким и густым красным вином, каждый глоток которого хочется долго смаковать на языке :). Огромное, как всегда, спасибо, эрэа Марриэн - и тоже очень жду продолжения!
-
Спасибо! Главное, чтоб не производило впечатление "боярышника". ;D
Но, учитывая, какими минидозами выдается, технически ближе к коньяку ;)
-
Спасибо! Главное, чтоб не производило впечатление "боярышника". ;D
Но, учитывая, какими минидозами выдается, технически ближе к коньяку ;)
*обиженно* А я шампанское пью малыми дозами, но очень радостно. :D
Ишь, любители коньяка какие тут развелись.
-
А я шампанское пью малыми дозами, но очень радостно.
Это у кого какие пристрастия. :)
-
Ну, и еще... капельку. ;D
– Что?! – Эрме не поверила своим ушам. – Вы верно шутите?! Или заблуждаетесь!
– Я не шучу. И это не тот вопрос, в котором возможна ошибка. У нашего сообщества четкие правила. Великий мастер заключил договор, кардинал-держатель Трилистника его утвердил, и казна получила деньги. Иначе бы меня сюда не послали.
Да, конечно, она все понимала. Ошибка исключена. И это самое мерзкое, что можно было представить в нынешней ситуации.
Зачем?! Зачем Джезу понадобилась тварь?! Виренца всегда избегала этого странного кровавого обычая, прошедшего через варварские века, – он как-то слабо приживался здесь, на севере. Это южане с фанатическим энтузиазмом стремились на ритуальные бои. Север слишком близко соседствовал с Язвой и слишком часто испытывал последствия такой близости, чтобы просто наслаждаться мистическим и кровавым зрелищем. Темная вода в Реджио, арантийские видения, гнилые дожди в Виренце и бродильцы по всему приграничью — были повседневной реальностью.
Последний раз тварь выпускали на арену задолго до рождения Эрме, еще когда герцогом был ее прадед, отец Джеза Первого. Да и то, тварь была так себе, не первого сорта.
Дядя Алессандро однажды, после поездки в Лунный город, насмотревшись на тамошние игрища, предложил деду организовать подобный бой. Дед наотрез отказался.
– Дорого и глупо, – пояснил он. – На эти деньги я спокойно устрою рыцарский турнир, проведу бои в дикий мяч и напою треть города молодым вином. Да еще на огненные картины останется. Удальцы выплеснут свою мощь, девушки полюбуются, люди порадуются, пьянчуги налакаются – все довольны. И не придется отскребать эту поганую черную кровь с мостовой и посыпать известью ядовитую слизь. Мусор смести проще. Растолкал дебоширов по каталажкам, взыскал штраф, выпорол, выпустил – считай прибрался.
– А если...
– А если тебе спасу нет, как тянет сорить деньгами, пойди и швырни их в выгребную яму. Оттуда, как одумаешься, их можно достать – только нырять придется глубоко, сынок.
Дядя Алессандро доводам отца внял – по крайней мере, за время его правления бои не проводились. А вот внучек решил отличиться! Самовольно, не посоветовавшись! Ни словом не обмолвившись! Ай да Джез, правитель Вирентийский! А она-то собиралась втолковывать ему, что пора покупать зерно, пока цены не поднялись под потолок!
А ведь одной тварью дело не обойдется, с тоскливым раздражением подумала Эрме. Если Джез решил устраивать ритуальный бой, то придется тратиться на отдельную арену, а значит, на ограждение, на защитные фонари и на Копьеносца.
Она повернулась к Массимо Висконти. Он, конечно же, прекрасно понял, что новость стала для нее неожиданным ударом, но виду не подал. Смотрел все с тем же безразличным спокойствием.
– У вас в отряде есть бойцы?
– Мы ловим, монерленги. Убивают другие. Но вы можете не беспокоиться – в своей дальновидности герцог заранее предусмотрел, что к урочной дате все бойцы могут быть заняты. Он уже нанял Копьеносца.
Плавность его речи граничила с издевательством.
– И кого же?
– Виктора Казерагиса, – с безжалостным спокойствием сообщил Висконти.
Эрме чувствовала, что щеки начинают гореть от ярости. Казерагис был самым известным бойцом Черного Трилистника. И безнадежно дорогим.
– Вы не должны волноваться, монерленги. Я не раз видел Виктора в деле. Он великий Копьеносец и великий лицедей. Он на совесть отработает каждый золотой, что упадет в его сундук. Виренца увидит настоящий бой... если, разумеется, я отыщу достойного противника.
Да что б ты вовек никого не поймал, мысленно посулила Эрме.
– А не возвращает ли он деньги в случае отмены боя? – уточнила она.
– Разумеется, нет, монерленги. Копьеносцы – служители Девяти. С богами не торгуются.
О да, эту истину служители Черного Трилистника чтили ревностно.
– Ну а если вы потерпите неудачу? – сделала она еще одну безнадежную попытку.
– Я сделаю все возможное. Но даже если предположить... будет возвращена лишь девятая часть суммы. Остальное – компенсация за смертельный риск. Вы ведь знаете, мы сейчас идем туманной дорогой.
Разумеется, она знала. Как говорили, подготовка к путешествию за Занавесь начиналась задолго до того, как ловчий и его люди оказывались у Язвы. Каждый раз, когда отряд покидал Лунный город, и предводитель поднимал над головой украшенный альмеронами жезл, он вверял себя и свой отряд незримой воле, которую не способна преодолеть слабая людская решимость.
Эти люди принадлежат двум мирам. И с каждым путешествием за Занавесь один мир перевешивает.
– Когда он сделал заказ? – спросила Эрме.
– Еще в начале зимы. Такие вещи решаются заранее.
Это послужило слабым утешением. Глупый мальчишка не мог тогда знать о великой жаре и суши, грозящей голодом. Но то, что он скрыл свое решение, и она узнала о готовящемся бое лишь по случайности, ложилось на душу тяжелым булыжником.
У мальчишки и раньше были секреты. Так, мелкие бестолковые тайны, как у любого юноши. Связался с распутной девчонкой, загулял, напился чрезмерно. Опомнился, покаялся, поклялся, что больше ни в жизнь...
Но эти секреты никогда раньше не касались дел государства.
– Вы бы желали оспорить это задание, монерленги? – спросил Висконти.
О да, желала бы, но что толку, если деньги не вернуть? А еще она желала бы от души надрать щенку уши. Подожди, Джез, вот доберется она до столицы...
– Ну что вы, джиор Висконти, – улыбнулась Эрме. – Герцог сам принимает решения. Это его воля и не должно ей перечить. А теперь не могли бы вы указать место нашего ночлега?
-
М-да... малолетние правители - это головная боль для окружения. Может, не всегда, но как правило. Им хочется самостоятельности, вот они её и проявляют. Как умеют.
Надеюсь, это не приведёт к неприятностям. Я имею в виду, бОльшим, чем просто пустая казна.
-
Вот подумалось вдруг: а не связано ли как-то исчезновение фратера Бруно с этой затеей Джеза?.. И снова - от всей души спасибо за продолжение, эрэа Марриэн! :)
-
Спасибо! :)
М-да... малолетние правители - это головная боль для окружения. Может, не всегда, но как правило. Им хочется самостоятельности, вот они её и проявляют. Как умеют.
Надеюсь, это не приведёт к неприятностям. Я имею в виду, бОльшим, чем просто пустая казна.
Он не малолетний, в том и главная проблема. ;)
Все куда-то приводит. ;D
Вот подумалось вдруг: а не связано ли как-то исчезновение фратера Бруно с этой затеей Джеза?
Ну, как сказать... пусть будет версия. :)
Сквозь плотную стену ржаволиста вела единственная узкая тропка. Как видно, пользовались ей редко: ветки разрослись настолько, что сплелись друг с другом в подобие живой арки, ощетинившейся во все стороны острейшими шипами. Путь не обошелся без потерь: Эрме порвала рукав и с досадой вспоминала, найдется ли в ее скарбе запасная сорочка, третья по счету. Оставалось надеяться на запасливость Терезы. Крамер лишился фазаньего пера с берета. Тадео и вовсе разодрал щеку, неуклюже дернувшись от гибкого побега, вздумавшего распрямиться прямо у его лица.
Один Висконти остался цел и невредим: несмотря на свой высокий рост он до странности легко сгибался, пробираясь под навесом ветвей и ловко уклонялся от шипов, что целились в тело. Сейчас ловчий не казался таким уж каменным истуканом.
Тропа вертелась, неуклонно забирая вверх, пока не выпустила на поляну, скрытую в плотном, точно крепостная стена, кольце ржаволиста. Слева виднелся выступ скалы, окруженный высоченной рыжей травой, то ли мертвой от зноя, то ли оставшейся с прошлого года. Под скалой открывался черный зев пещеры.
– Что, еще один тайный грот? – шепотом спросила Эрме у Тадео. Тот, прижимая к исцарапанной щеке платок, только поморщился.
Эрме и сама быстро поняла, что лесная пещера не имеет ничего общего с найденным на территории замка гротом. Свод ее был довольно широк, но низок – в половину обычного человеческого роста. Из темноты тянуло сыростью, грибной плесенью и тем затхлым, тяжелым духом, который бывает в давно не чищеных погребах, подземельях и тюрьмах.
– Вы всерьез предлагаете заночевать здесь? – усомнилась в разумности ловчего Эрме.
– Вполне, – ответил Висконти. – Это Малое Убежище. Есть еще Большое, но до него почти сутки пути по скалам. Место не слишком уютное, но зато спокойное. Здешние его знают.
Последние слова подтверждались следами кострищ у порога. Эрме задумчиво ковырнула слежавшийся пепел, обнажив обугленные осколки костей какой-то мелкой живности.
– Если так, отчего не пришли сюда сами?
– Как понимаю, они оставили его для джиора наместника, как наиболее безопасное. Сами же выбрали нижнюю террасу. Ваши стражи явно обладают чувством долга.
Тадео скривился: такая забота его явно не радовала. Не полезу я туда, решила про себя Эрме. А если и полезу, то не ночью. Там точно есть мокрицы. И мыши. И слизни. И боги знают, что еще.
– Курт, проверьте.
Капитан взял у Висконти просмоленный факел и принялся высекать огонь. Судя по лицу, он вовсе не жаждал становиться барсуком или лисой.
Наконец трут затлел. Крамер поднес его к факелу, дождался, пока пакля разгорится, как следует, вытащил чикветту и, согнувшись в три погибели, полез вниз.
Эрме прислушивалась. Сначала ясно послышалось грубое ругательство на греардском (Крамер давно заблуждался, думая, что она не понимает значения заковыристого старинного выражения). После раздались приглушенные шаги, постепенно замирающие, снова ругательство – на сей раз резкое и краткое, затем шаги вернулись, и в отверстии показалась голова Крамера. Ко лбу капитана прилипли клочья паутины.
– Я бы сказал: все чисто, – угрюмо сообщил он, – да язык не повернется. Опасности нет, но я б сто раз подумал, монерленги, прежде чем туда соваться. Грязища, вонища…И еще эти руки…
– Какие руки?!
– Вот такие, – Крамер выставил ладонь вперед. – То ли намалеваны, то ли высечены. Жутковато.
Что еще за история? На Тиммерине и без того оказалось достаточно жути. Что-то в лице и голосе Крамера заставило Эрме решиться.
– Лови меня, я спускаюсь, – велела она. - Тадео, ты идешь?
– Куда ж я денусь, – проворчал Тадео, только что удобно устроившийся на траве.– Да здравствуют подвалы и подземелья! Видел я уже эти руки... видел…
Массимо Висконти остался снаружи: он не слишком заинтересовался словами капитана.
За свою жизнь Эрме видела и пышные палаццо, и нищие деревенские хижины. Заносила ее судьба и в подземелья – чаще, разумеется, в рукотворные, как в Аранте или в Старом дворце Гвардари.
Так что Убежище вряд ли могло ее поразить. Это, по сути, была простая нора в скале. Сначала пришлось путешествовать вниз почти ползком, затем – держась за локоть Крамера. Впрочем, пол вскоре выровнялся, Эрме отпустила капитана и принялась осматриваться, благо Крамер поднял факел под самый потолок.
Зрелище было так себе. Весь пол пещеры был устлан сплошным ковром из прелой листвы (сырой даже сейчас, когда снаружи стояла несусветная жара), гнилой травы, связки которой валялись то здесь, то там, мышиного помета и мелких, разрозненных костей и перьев. Вероятно, в те дни, когда сюда не заглядывали люди, пещера служила обиталищем мелким лесным хищникам.
Воняло неистребимо и сложно, аж комок встал в горле. Заночевать в таком месте мог только очень небрезгливый человек. Однако, судя по кучам угля и пепла, таковые бывали.
Крамер завернул за поворот и остановился.
– Вот оно.
На закопченной, блестящей от сырости и дорожек слизней стене виднелись темные пятна. Сначала они показались просто разрозненными мазками краски, но стоило Эрме приблизиться, как она осознала ошибку.
Вся стена от низкого потолка до пола была усеяна отпечатками ладоней. Большей частью они были едва заметны за слоем грязи и копоти, но кое-где различались вполне отчетливо. Эрме коснулась стены пальцем, чувствуя стылую, почти невероятную в окружающей жаре, каменную сырость. Кажется, не краска, как решил Крамер. Поверхность казалась шершавой, но никакого следа рукотворной работы стена не несла. Что же получается?
Отпечатки ладоней – узкие, с непомерно длинными пальцами, чьи суставы раздулись, будто у больного ревматизмом, проступали сквозь тяжелый красный камень. Проступали настолько отчетливо, что Эрме могла различить на некоторых, особенно ярких, петли, дуги и линии, по которым гадатели читают о судьбе.
Чем дальше она смотрела, тем тревожнее становилось на душе. Что-то глубоко неправильное, чуждое таилось в самом строении рисунка и в расположении его на стене…
– Пальцы-то, монерленги. Как будто с той стороны давят, – проговорил Крамер. – Как в обители на леднике Лиллефорн. Сразу вспомнилось.
– Вы про что, капитан? – спросил подошедший Тадео.
– Ледник Лиллефорн. Это у подножия самого Донгерка. Там есть ледяной столп, в тоннеле на северной стороне. Его еще называют Колонна Нетленного. Здоровенная такая глыба голубого льда, в середке которой незнамо сколько лет стоит погибший путник. Самого его толком и не видать – лед матовый. Только силуэт да руки по локоть. И ладони у него точь-в-точь как здесь – упираются, словно из последней силы. Как будто лед ломают. Я мальчишкой там был, с отцом, так мне после эти руки долго ночью мерещились.
– Что за варварство, – проворчал Тадео. – Да еще в обители. Неужели его нельзя достойно предать земле или огню?
– Никак нельзя, джиор Тадео, – отозвался Крамер. – Колонна поддерживает целый ледяной пласт. Если его растопить или вырубить, своды обрушатся. Так и здесь, только там взаправду, а здесь нет, потому как камень-то непрозрачный. Цельный. Обманка как есть.
Он постучал по стене костяшкой пальца. В прелой листве пискнула мышь.
– Пойдемте, – сказала Эрме. Никто не спорил.
Они гуськом вернулись к дыре и выбрались обратно, к зною и свету. Наверно, на ее лице было написано такое отвращение, что Висконти сдался и больше не заводил разговора о ночлеге в пещере.
– По крайней мере, не покидайте поляну до рассвета, – посоветовал он. – Лес ночью способен на… странные вещи, смущающие разум. Дикари привычные, мы так вообще, а вам оно без надобности.
Возможно, он и был прав, но Эрме почувствовала, как в душе шевельнулось раздражение. Не Висконти из Лунного города указывать ей, Саламандре Гвардари из Виренцы, что без надобности, а что на потребу.
– Благодарю за предупреждение, джиор. Мы достаточно разумные люди, чтобы принять верное решение.
– Я пришлю ужин, – словно не заметив ее тона, ответил ловчий.
И он, кратко поклонившись, направился прочь.
-
Аж у самой по спине, когда читала, мурашки ползали :). И что-то теперь готовит героям ночь?.. Огромное спасибо за продолжение, эрэа Марриэн! :)
-
Аж у самой по спине, когда читала, мурашки ползали :). И что-то теперь готовит героям ночь?.. Огромное спасибо за продолжение, эрэа Марриэн! :)
Да, я бы тоже хотела это узнать. :)
-
Странные какие руки. Невольно возникают мистические теории. Что-то про замурованных в камне и пытающихся вырваться. Но если бы в этой пещере происходило что-то мистическое, она не стала бы убежищем. Её бы за километр обходили. Кстати, есть небольшое сходство с одной из скульптур в купальне Тадео. Той, которая отдельно в отдельной нише сидит. Она ведь тоже немного вросла в камень. Только там скульптура почти полная, а тут их почти нет: одни ладони из скалы торчат.
-
Спасибо! :)
И что-то теперь готовит героям ночь?..
Со временем узнаете. :)
Странные какие руки. Невольно возникают мистические теории.
Что-то в этом определенно есть. ;)
А пока герои обживаются.
Поразмыслив, они решили расположиться за скалой, между камнями и зарослями ржаволиста. Крамер растянул и закрепил свой плащ, соорудив подобие тента, а травы на подстилку вокруг было предостаточно. Примерно через час явились двое ловцов: оба молчаливые и бледные, словно тени. Они принесли миски с тушеной чечевичной кашей, кувшин воды и одеяла и тут же удалились, не вступая в разговоры. Да никто и не удерживал.
Чечевица оказалась недурной, говядины повар не пожалел, а вместо воды каждому досталось по стаканчику вина из заветной фляжки. Однако настроения это не подняло. Тадео тут же завалился под тент, Крамер, поразмыслив, вынул чикветту и отправился воевать с ближайшим кустом ржаволиста, стараясь заготовить дрова для ночного костра.
День угасал. Время тянулось неспешно и лениво, делать было абсолютно нечего. Думать обо всем случившемся и строить версии было уже невмочь, и на Эрме исподволь накатила отупляющая тяжелая тоска. Внезапно представилась Виренца: предзакатное солнце золотит аллеи Нового парка, фонтаны рассыпают водяные брызги, смягчающие зной. Наверно, уже вовсю цветут сфарнийские розы, те, нежные, с тонкими лазоревыми лепестками. Скоро наступят сумерки, и среди статуй зажгутся крошечные разноцветные фонарики. Возможно, будет играть музыка, прямо в парке: Джез обожает танцы и дружеские попойки.
Она должна быть там, в городе. Она Саламандра, ее место во дворце – конечно, не в развеселой компании юнцов и их подружек, но в Совете, среди умных и знающих людей, в Школе, да в собственной башне за книгами в конце концов!
Но вместо этого она которую неделю шатается по пыльным дорогам. И ради чего? Чтобы в итоге случайно узнать, что герцог затевает свои игры за ее спиной?
– Так какого беса я здесь забыла? – произнесла она вполголоса.
– Это была фигура речи? – отозвался Тадео. Надо же, а она решила, что он задремал после ужина.
– Не совсем, – вздохнула Эрме и решив, что настал удобный момент пожаловаться, выложила родичу все про глупое самовольство Джеза.
Тадео слушал, не перебивая. Сидел смирно, плел из травы то ли веревочку, то ли косичку. Пальцы у него на это дело было ловкие, привычные свивать нити для лески или рыболовной сети.
– Почему он сделал это втайне, Тадео?! – заключила она свою тираду.
– Ты бы его отговорила, – заметил он.
– Конечно, отговорила бы! Ведь это неразумно. Он не подросток, он взрослый мужчина. Двадцать один год, Тадео! В этом возрасте дед уже…
– Вот видишь. Ты постоянно сравниваешь его с Лукавым Джезом. Уверен, что кузену твоему такие укоры поперек шерсти.
– У него есть достойнейший пример для подражания, Тадео, а он…
– Пример, конечно, есть, – согласился Тадео. – Вот только не каждый способен до него дотянуться. Вот взгляни на меня: моим путеводным примером должен был стать твой отец. И что, много с того толку? Нет, не перебивай, подожди. Джез Гвардари был великим правителем, рожденным для трона. Второго такого Виренце может и не придется увидеть. И что получается?
Тадео умолк, не договорив, но Эрме прекрасно поняла его. Нынешний правитель носит то же имя: Джезарио. Джез Второй, Джез-Маленький. Мальчишка на троне гиганта. Очень упрямый мальчишка.
Значит, теперь придется принять во внимание и тот факт, что Джез жаждет выбраться из тени на свет. Наивный. А вот она бы предпочла всю жизнь держаться силы дедовского имени и отцовской славы. Но не получается.
– Иногда я думаю, – заметил Тадео, – как же это прекрасно, что я всего лишь Тадео ди Марко. Не первый, ни второй, ни третий. Никто и никакой. Просто замечательно. Намного легче жить.
– Ты единственный и неповторимый, – уверила она.
– Только для тебя и то по твоей доброте. Весь прочий мир считает меня бесполезным балбесом, и недалек от истины.
– Но ты же справляешься со всем этим, – она обвела руками окрестности. – С Тиммори, с озером, с этими людьми.
– Это оказалось довольно просто, – заметил Тадео. – Главное: заранее определить правила игры и не мешать друг другу жить. Мы замечательно сочетаемся друг с другом: я и Тиммерин. Мы оба бестолковые, диковатые и не вписываемся в цивилизованные рамки. Надеюсь, так будет и впредь.
– Так ты не собираешься возвращаться?
Тадео только улыбнулся, продолжая вить змейку. Крамер притащил кучу веток и ловко сложил костерок между камнями.
Солнце упало за горы как-то быстро, и почти тут же над землей поползла чернота. Стена ржаволиста словно отсекла поляну от остального мира. Стояла тишина. Снизу, из лагеря Висконти не доносилось ни звука. Не было слышно ни стрекота цикад, ни возни птиц в кустарнике.
Только потрескивание пламени да неумолчный посвист ветра, клонившего траву.
Они сидели у костра, придвинувшись ближе к огню.
– Вот что меня бесит, монерленги, – внезапно сказал Крамер, – так это полунамеки. Что Черныш этот, что Висконти – вроде люди совсем разные, а манера одна: ничего напрямую не выложат. Что такого в этом самом лесу? Чего опасаться? От чего обороняться?
– Ловчие Черного Трилистника берегут свои ритуалы и тайны, Курт. Они не склонны делиться знаниями. Это вопрос престижа и денег. Нам оно без надобности, ты же слышал…
– Слышал. Скользкий тип этот Висконти. Вроде и разумно говорит, а все равно то и дело тянет такому перечить. Ну, ладно, ловцы, они все с заумью. Но вот Черныш-то этот чумазый, он-то мог бы объяснить. Нет, заладил: лес смотрит, лес смотрит. Как он смотрит? Куда? Джиор Тадео, вы же эту породу лучше знаете. Что скажете?
Тадео некоторое время размышлял, глядя на играющее пламя.
– Сложный вопрос, капитан. Так сразу и не ответишь. Жители побережья дальше опушки в леса не суются, а за Дикий мыс вообще не заглядывают. Селений здесь нет и, как видно, никогда не было. И вроде бы ничего такого особо страшного и не случалось, но что-то не так. Живут здесь только Форга – родичи нашего Черныша – но и они здесь пришлые, и откуда взялись – толком и неизвестно. Где-то герцог Джез эту компанию выкопал…
Местные говорят разное, по большей частью туманное, мол, неуютно здесь, тяжко. Давит.
Семейство Форга они не любят и побаиваются, уж больно те чужие, странные. Но и не трогают, потому как друг другу они не мешают, а мне это главное. Пока не собачатся, пусть живут, как живут. Закон Тиммерина.
– Но что-то же здесь есть? – спросила Эрме. Она сидела, подтянув колени к подбородку, и наблюдала, как ветер сносит дым за стену ржаволиста. Искры таяли в черном небе.
– Что-то есть, – согласился Тадео. – И это что-то отчего-то не любит вот такие местечки, как это. Быть может, эти руки тоже его пугают. Или отгоняют. Или отталкивают.
Он кивнул на черный зев пещеры. Крамер поежился. Странно, подумала Эрме, он ведь горец, должен быть привычен к пещерам, кавернам, тоннелям. Видимо, воспоминания детства были весьма яркими.
Они помолчали.
– А ведь я однажды ночевал на берегу, прямо в лесу, – внезапно вспомнил Тадео. – Вскоре после приезда в Тиммори… Я тогда не знал, что так не надо делать. Просто заплыл на лодке слишком далеко, причалил, развел огонь, пожарил рыбу… И знаете, и впрямь сначала казалось, что за спиной кто-то стоит и смотрит. А после я вот также устроился у огня…
Он пошевелил прутиком в костре.
– И что дальше? – не выдержал молчания Крамер.
– Спал, как убитый, – улыбнулся Тадео. – И сны были отличные. Так что всем доброй ночи.
И он потянулся за одеялом.
-
Читаю с огромным удовольствием. Спасибо.
-
Ночь только начинается.... ;) Спасибо, Марриэн :)
-
Да, тоже уже кажется, что спокойной эта ночь для Эрме и ее спутников вряд ли выдастся. И от всей души спасибо за продолжение, эрэа Марриэн! :)
-
Спасибо. :)
Ночь только начинается....
Несомненно. ;)
Она знала, что впереди – море.
Знала, еще до того, как услышала тяжелый рокот прибоя. Знала, пусть и видела сначала лишь утесы и бескрайнее чернильно-звездное небо, обнявшее мир.
И она шла навстречу, как идут навстречу неизбежности.
Розмарин был везде. Смолистый резкий аромат окутывал ее пряным облаком, стебли клонились под порывами ветра, шелестя вытянутыми, словно лезвия мечей, листами. Цветы, голубоватые днем, сейчас казались серыми. Утесы заросли «цветком моря» столь густо, что он наверняка изгнал все прочие растения.
Только шум накатывающей на камни волны, только живое дыхание ветра, только шепот песка, мягкий и вкрадчивый.
Пена моря, враг забвенья…пена моря… враг забвенья… враг забвенья…забвенья…
Казалось, что, купаясь в этой черной звездной ночи, она вот-вот вспомнит что-то нестерпимо важное, что-то давнее, занесенное песками, что-то, что лежало в забытьи века и должно вернуться под эти небеса во что бы то ни стало.
Она шла, нисколько не удивляясь, что ступни босы, что подол длинного черного одеяния трепещет на ветру и обвивается вокруг ног, что четки исчезли, а на руке позвякивает металлом браслет.
Все было неизбежно, как неизбежен надвигающийся на берег прилив.
Она поднялась на гребень дюны и наконец увидела море. Бескрайняя водная гладь была темна и неспокойна, она то и дело врезалась в камни берега, и с медленным шипением отступала, сползая пеной по черному песку, чтобы спустя краткий миг вновь напасть и вновь отступить.
Над горизонтом вставала полная луна. Она казалась чудовищно огромной, ржаво-красной, и свет ее словно наполнял морские воды кровавым вином. Ветер все усиливался, стебли розмарина гнулись к земле, ударяя по коленям. Губы жгло от резкого привкуса соли.
И здесь ее настигла музыка.
Над утесами, над розмарином и шипящими водами прибоя пела сиринга. Напев ее то сладкий, то тревожный, но неизменно пустынный, как всякая пастушья песня на земле, наполнял собой пространство, сливаясь со свистом ветра.
Откуда она появилась? Ведь вокруг – она знала это точно – не было ни единой живой души. Быть может, она возникла из рокота волн, из мерцания звезд, из биения ее собственного сердца.
А возможно, она существовала всегда, изначальная, как сами ветра, что породили мир.
Сиринга говорила с ней: не голосом, но самим звуком и тем, что таится в молчании.
Где ты? Воды глубоки, воды бездонны, и камень горяч, и луна льет свое багровое вино, и раковина времени лежит под черным песком. Зачерпни песок в ладони – пусть поёт, ибо в песне его – память.
Время – соленая вода, оно накатывает и отпускает добычу, и успокаивается, чтобы вновь нагрянуть.
Время – ветер, что вечно рождается и умирает, что приносит и зной, и дожди, и гонит туман над пепелищами, и наполняет паруса кораблей, которым не дано вернуться, ибо огонь маяка мертв.
Время – музыка, которая зовет и сбивает с дороги, потому что забывает самое себя, остывая под ледяным небом.
Где ты? Отзовись. Если ты уже существуешь – отзовись, и голос твой, отданный ветру вулканов, ветру боли, ветру розмарина сплетется с моим голосом, и тогда я вспомню, что я еще существую.
Ибо все повторяется и все неповторимо.
И как заклинание, как мольба, как крик и как шепот.
Где ты? Где ты? Где ты…
Она отчего-то точно знала, что откликнись она на зов, и вся жизнь изменится бесповоротно и навсегда. И еще знала, что не может не отозваться. И потому прошептала, обращаясь то ли к черным валам, то ли багровой луне, что подернулась легкой пеленой облаков.
– Я здесь.
И услышала, как в неимоверной дали, за линией горизонта, кто-то торжествующе смеется.
– Я здесь.
Ее пробудил собственный шепот и резкий порыв ветра.
Эрме открыла глаза и подавилась криком ужаса.
Она стояла на обрыве, на самом краю утеса. Шаг-другой вперед – и она полетела бы вниз, прямо на качающиеся кроны. Ветер кружил вокруг, свистел, и темное древесное море, волновалось и гудело, повинуясь его воле. Натужно скрипели стволы.
Над горами поднимался молодой месяц, и его серебряный свет позволял лишь примерно осознать, как глубока была пропасть, но и этого было достаточно, чтобы сердце ушло в пятки.
Эрме поспешно отступила от обрыва, чувствуя, что ноги едва слушаются. Она огляделась, не понимая, где она и как здесь очутилась. Место было совершенно незнакомое: ни костра, ни поляны, ни стены ржаволиста, ни тропинки, ведущей вниз. Ничего подобного и в помине не было.
Она стояла на совершенно ровной площадке. Здесь не было даже травы – лишь древний костяк скалы. Поодаль виднелись темные вытянутые очертания камней,– она могла прийти только оттуда: все иные пути окончивались пропастью.
– Тадео, – испуганно прошептала она. – Курт. Где вы?! Кто-нибудь?!
Никто не отозвался. Ветер свистел все сильнее. Эрме чувствовала, что ее бьет озноб: безрукавка не спасала от пронизывающего сквозняка и уж, конечно, не защищала от страха и неизвестности. Она в жизни не знала за собой склонности к сонному бродяжничеству. Какая сила могла увести ее прочь от лагеря?
Эрме прислушалась, надеясь различить голоса, но сначала все напрочь заглушал ветер. А потом она услышала звук.
Цокающий, и щелкающий, и постукивающий одновременно, он раздавался то справа, то слева от обрыва. Казалось, что где-то в глубине леса перекликаются ночные птицы, но перекличка эта постепенно складывалась в навязчивый мотив и ввинчивалась в виски, отзываясь болью.
– Цок-цок-цок-тке-тке-тке. Цок-цок-цок-тке-тке-тке. Цок-цок-цок…
Звуки нарастали, начиная пугать и в то же время притягивать. Эрме почти против воли, ведомая каким-то безрассудным любопытством, приблизилась к краю обрыва и взглянула вниз.
По вершинам и кронам то тут, то там мерцали мутно-белесые огоньки. Они появлялись, погасали, но тут же возникали снова на другом месте – поодиночке и целыми стайками. Порой, когда ветер сгибал ветви, они начинали помаргивать, словно слезящиеся от пыли глаза.
Внезапно цокающий звук смолк. Огоньки замерли, перестав мерцать – так глаза раскрываются в удивлении.
Лес смотрел. Лес ее увидел.
Что-то щелкнуло о камни обрыва – так орешек или каштан раскрывается, ударяясь оземь или о стену. И еще. И еще. И еще. Затем послышалось скрежетание, словно нечто проворное взбиралось по обрыву, цепляясь за камни коготками.
Дожидаться, пока источники этого звука приблизятся, Эрме не стала. Она развернулась и бегом бросилась прочь от пропасти, к дальним камням.
-
Жутко интересно, что же дальше? ;)
-
Прекрасно до холода в сердце, завораживающе и страшно. И тоже с громадным нетерпением жду: что дальше?.. Спасибо, эрэа Марриэн! :)
-
Спасибо! :)
-
А вот и продолжение. :)
Камни высились вокруг плотно, точно зубы в челюсти древнего животного. Кое-где меж отдельными исполинами виднелись узкие щели — только-только протиснуться.
Эрмэ торопливо пролезла в такой скальный закуток и остановилась, не зная, куда податься дальше. Тропы не было. Не удавалось определить даже направление движения: вокруг лежала плотная почти осязаемая тьма.
Цоканье и скрежет коготков смолкли. Настала тишина, прерываемая лишь свистом ветра — так музыкант дует в отверстия флейты, рождая мелодию.
Флейта. Сиринга, говорившая с ней голосом, что яснее человеческой речи. Это видение было настолько ярким, настолько живым. Таким же, как ее грезы о проклятой Лестнице. Таким, каким никогда не были ее обыденные сны...
Нет, не сейчас. Эрме не желала сейчас думать ни о чем подобном. Нельзя. Не время. Нужно выбираться из этого проклятого богами места.
Проще всего было бы залезть на какой-нибудь обломок повыше и попытаться осмотреться оттуда, но Эрме боялась выдать свое присутствие. Кто бы ни издавал эти странные цокающие звуки, она не желала с ним встречаться. В конце концов, каменная стена не могла быть большой — они же заночевали на скале, а она не бесконечна. Нужно просто решиться и идти вперед...
Почти сразу же она пожалела о своем выборе. Двигаться пришлось на ощупь, то и дело натыкаясь на жесткие каменные бока. Воздух вокруг сделался жарким и вязким, ветер словно умер, и тишина стала такой плотной, что казалось, в уши попала вода.
Утратив чувство времени, Эрме бродила в природном лабиринте, стараясь пробраться дальше — уже совсем не понимая, куда именно идет. Может, просто сесть и ждать, пока придет рассвет? Но в темном небе не было признаков утра, одна лишь глубина и редкие пятна звезд.
– Цок-цок-цок...
Сухой тревожный звук раздался близко, чуть ли не под ухом. Он был так жуток в этой полной тишине, что Эрме замерла и лишь огромным усилием воли заставила себя обернуться.
На ближайшем камне сидело самое непостижимое существо, какое она только видела в жизни.
Существо напоминало огромного в пьеду высотой богомола, но там где у обычного богомола расположена голова, держался источающий мутный свет овал, в центре которого явно различался единственный глаз. Почти человеческий глаз с ярко-алой радужной оболочкой и круглой черной точкой зрачка. И сейчас глаз этот был устремлен на Эрме.
Богомол устремился вперед по камню. Свечение усилилось, черная точка сокращалась и расширялась. Эрме стояла столбом.
Она не переносила всей этой мелкой крылатой, ползучей, перепончатой, суставчатой мерзости. Пауки, тараканы, кузнечики, клопы, да просто стрекозы – подобные создания всегда вызывали у нее отвращение, но этот источающий свет глаз наводил просто суеверный ужас.
Существо явно готовилось напасть. Эрме, очнувшись, попятилась — и уперлась лопатками в камень. Она шарила по поясу в поиске кинжала, но кинжала не было.
– Цок-цок-цок-тке-тке-тке...
Она могла поклясться, что в этом звуке звучало кровожадное вожделение. Существо с шелестом расправило крылья.
Гибкая тень метнулась вперед, в прыжке сбив уже оторвавшегося от камня богомола. Раздался треск, и существо, раскинув шипастые лапы, упало обратно, придавленное противником.
Эрме не поверила своим глазам. Куница. Серая, пушистая и убийственно ловкая лесная тварь. Неужели Вероника? Откуда она здесь?
Куница с хрустом перекусила шею «богомола» и принялась деловито терзать тело, отрывая конечности и крылья. Головоглаз оторвался и, покатившись по камням, упал к ногам Эрме. Она отпрянула, но исследовательский интерес пересилил отвращение. Эрме осторожно нагнулась.
Сейчас головоглаз напоминал сгусток светящейся слизи или сырое яйцо с полурастекшимся желтком, смешавшимся с кровью. Внутри желтка пульсировал, дергаясь, черный зрачок. Казалось, что даже сейчас он смотрит прямо на Эрме. Свечение меркло, пульсация замедлялась, но глаз все пялился и пялился.
Наконец он мигнул и погас окончательно. Эрме подняла голову.
Куница сидела на камне неподвижно, словно древняя статуя, обратив морду к луне. Из пасти ее торчала шипастая лапа. Останки поверженного врага валялись вокруг, доверщая картину триумфа.
– Вероника? – позвала Эрме. Она не была уверена, помнит ли лесной зверек свою кличку.
Куница выплюнула конечность богомола, фыркнула и, спрыгнув с камня, скачками понеслась прочь. Эрме сообразив, что это ее шанс выбраться, поспешила следом, но угнаться за шустрым зверьком сквозь каменные щели оказалось не так-то просто. Вскоре впереди виднелось лишь серое пятнышко, да изредка доносилось презрительное фырканье.
Что-то с щелканьем упало прямо под ноги. Эрме дернулась в сторону, решив, что это очередной глазастый преследователь, зацепилась носком сапога и со всей силы грохнулась наземь, врезавшись лбом в булыжник...
Она лежала, уткнувшись лицом в траву, чувствуя носом ее щекочущий сок и жесткие стебли.
Что-то круглое и жесткое давило в солнечное сплетение. Эрме приподнялась, вытаскивая мешающий предмет — он оказался ребристым на ощупь и пахнущим смолой.
Шишка пинии. Надо же — цела, даже не помялась под ее весом. Откуда она здесь? В лабиринте не было пиний, там вообще не было растительности — голый жуткий камень. Но тогда откуда трава?
Она села, потирая затекшие мышцы.
Не было ни каменного лабиринта, ни площадки над лесом, ни глазастиков-богомолов, ни куницы-охотницы. Был склон, заросший наполовину жесткой травой, наполовину колючим кустарником, была теплая звездная даль над головой. Ветер унялся и едва шевелил траву. Месяц сместился и побледнел. Стало свежее и светлее. Ночь явно клонилась к утру.
Что-то липкое замарало щеку. Эрме потрогала лицо — на лбу обнаружилась болезненная ссадина. Кровь уже не сочилась, но и не засохла окончательно.
Кровь? Она что, треснулась головой и валялась здесь, на склоне, без сознания? И все эти блуждания и странные существа были лишь плодом кошмара? Пожалуй, если так, то это и к лучшему — она с омерзением вспомнила растекшийся в яичницу глаз. Такой дряни на земле не место.
Но зачем и когда она покинула поляну? Эрме, как ни старалась, не могла припомнить этот момент. Надо возвращаться, пока мужчины не проснулись и не обнаружили ее исчезновение. Тадео, конечно, видит девятый сон. Да и Крамер, наверно, задремал — а ведь он собирался дежурить. Ну да пусть, ничего ведь не стряслось...
С такими мыслями Эрме принялась подыматься по склону, но быстро поняла, что так просто на поляну не попадет. Ржаволист на вершине разросся настолько плотно, что продраться напролом было невозможно. Значит, придется топать вокруг, пока она не наткнется на тропинку, что вела от лагеря Висконти к пещере. Сколько это займет времени, она не представляла, но выбора не было, и она поплелась по склону.
Идти пришлось долго, то подымаясь, то опускаясь, огибая кусты, оскальзываясь на траве, что уже покрылась росой. Постепенно Эрме начала узнавать окрестности. Вот-вот должно было показаться место, где разбили лагерь ловцы. А оттуда она сможет подняться по тропе к пещере. Сейчас, еще чуть-чуть...
Она остановилась в изумлении.
Даже в предрассветных сумерках было понятно, что поляна пуста. Ни палатки, ни костров, ни людей с их скарбом. Единственными признаками того, что здесь недавно останавливались, была беспощадно вытоптанная трава и пятна кострищ, над которыми еще вился тоненький умирающий дымок. Ловцы ушли, быстро и без предупреждения. Но почему? Что здесь вообще творится?
Она, с трудом передвигая ногами, прошлась по смятой траве. Навалилась страшная усталость. А что если прилечь прямо здесь, у тлеющего костерка? Какая разница, где спать?
Скрежет камешков заставил ее обернуться.
На тропе, что вела наверх, загораживая путь, стоял человек.
Она не могла разглядеть его лица, скрытого мглой и ветвями ржаволиста. Зато ясно видела нож в его опущенной руке.
-
Как обычно, на самом интересном месте... :)
-
Как обычно, на самом интересном месте... :)
Присоединяюсь :). А написано ну просто ошеломляюще великолепно и захватывающе. Ощущение жути аж как наждаком по коже дерет, а когда читаешь, кажется, что сама стоишь у Эрме за плечом... Огромное спасибо, эрэа Марриэн - и снова с нетерпением жду продолжения! :)
-
Как обычно, на самом интересном месте... :)
Именно. :)
-
Спасибо, Марриэн :)
-
Спасибо! :) И продолжаем.
Глава пятая. Глаза Солнца
Эрме чуть отступила, не отрывая взгляда от человека.
– Кто здесь? – крикнула она, надеясь, что сумеет если не отпугнуть незваного гостя, то по крайней мере разбудить своих товарищей на вершине или тех людей, что заночевали на нижней террасе.
Голос звучал слабо, сорвано и бесконечно одиноко. Эрме потянулась к кинжалу, и вспомнила, что ножны пусты. Она поспешно дернула рукой, спуская нить четок в ладонь. Кораллы холодили пальцы. Оружие отчаяния. Она никогда не думала, что придется применить его снова.
Человек пошевелился, пошел вперед, оттолкнув ветви кустарника.
– Брось четки, женщина. Они тебя не спасут. Я знаю, что ты сделала с тем парнем. Ты думала, боги оставят такое святотатство безнаказанным? Зря. Они все помнят и все кладут на весы.
Она с трудом, но узнала этот голос. А после узнала и фигуру — коренастую, крепкую, пусть уже и несколько ссутулившуюся под гнетом лет. Фигуру, в которой было так мало от отшельника и так много от купца...
– Джиор Николо, – проговорила она, стараясь придать своему голосу толику участливой уверенности, которой вовсе не ощущала. – Где же вы пропадали? Вас ищут по всему лесу...
– Я не терялся, – резко оборвал ее Николо Барка. – Даже если эти псы твоего деда так решили. Они слишком глупы, чтобы додуматься до иного поворота дел. И слишком верны своему вожаку, забыв, что он давно мертв. Дважды дурни.
Фратер Бруно вышел на поляну. В полумраке его лицо казалось серым, но щеки и лоб испещряли темные полосы. Царапины?
– Что с вами стряслось, джиор Николо? Что с вашим лицом? Вы дрались?
Николо Барка коснулся подбородка, размазав по коже кровь.
– Это? Это пустяки. Это ничто по сравнению с тем, что со мной по-настоящему случилось.
– И что же? Скажите. Быть может, я смогу помочь....
– Ты?! – крик был так внезапен и жуток, что Эрме отшатнулась, словно от удара.
– Ты?! Помочь?! Мне?! Ты не смогла помочь даже себе! Ты пошла на зов. Ты откликнулась. Ты позволила себя увидеть. Они знают, что ты есть, а значит, нас уже двое. А ты даже не понимаешь, что это значит.
Он улыбнулся — широко и жутко, и Эрме только сейчас заметила, что губы у него тоже темные.
– Но не все потеряно. Ты не смогла пройти лабиринт. Не осилила. Это судьба, и я не позволю, чтобы у тебя был второй шанс. Они не получат ни меня, ни тебя. Они молчат, и это правильно. Они должны замолчать навсегда.
Он поднял руку с ножом.
– Опомнитесь, джиор Николо. Ваши слова безумны. Кто те люди, о которых вы говорите?
– Они? – Николо Барка рассмеялся в голос. — Дурочка. Они не люди. Они чудовища. Они уничтожили меня. Они заставили меня видеть, заставили слышать, заставили говорить. Я поверил им, а твой дед поверил мне. Два дурака, два подонка. Но он уже мертв, он умер рабом фантазий, а я... я опомнился. Я прозрел и и сделал правильный выбор.
Эрмэ слушала, стараясь в то же время отыскать взглядом нечто острое и тяжелое. Палку, камень, что-что, чем можно дать отпор. Но ничего не было. А четки здесь не помогут. Она не успеет ими воспользоваться.
Николо Барка улыбался темным ртом.
«Слюна меняет цвет, делаясь багрово-черной. Язык также окрашивается в черный. Сие есть первый знак..».
– Расскажите мне подробнее, джиор Николо.
– Тянешь время, да? Нет, больше тебе ничего не надо знать. Все лишнее.
Он шагнул вперед. Теперь между ними был только тлеющий костер.
– Пойми, женщина, я сделаю это без радости. Но и без сожаления. Это зрело в вашей породе, но лишь в тебе проросло. Сорняк выпалывают. Это судьба.
Эрме попятилась, пытаясь принять решение, куда бежать. До спуска вниз было не добраться. Да и не сможет она в полумгле сползти по круче. Свернет шею. Прорваться к пещере? Она не сумеет, не успеет...
«Человек становится подобен быстротой пустынному барсу...».
– Ты же знаешь, что не увернешься, – проговорил он, направляя на нее нож. – Просто прими свою участь.
– Да, – ответила Эрме. – Ты прав. Я иду. Сейчас.
Она шагнула вперед, сгибаясь, словно в поклоне, и с размаху черпанув ладонью горсть углей и пепла из костра, с криком швырнула в лицо Николо Барке.
От неожиданности и боли он взвыл и выронил нож. Тот упал прямо на угли, и Эрме не рискнула поднять. Сжав обожженную руку, она отбежала на несколько шагов в сторону, к тропе, но остановилась, оглянувшись.
Николо Барка пошатывался, топчась на месте, и зажимая ладонями лицо.
– Тварь! – проревел он. – Такая же, как они все. Скользкая тварь, не горящая в огне. Думаешь, ты уцелеешь?!
Движения его становились все более растерянными, словно у пьянчуги, которого одолела охота поплясать. Внезапно Николо Барка оступился и рухнул наземь.
– Не сейчас, – хрипел он. – Еще рано... Рано!
Он попытался встать, упираясь руками в землю, но колени вновь подогнулись, и Эрме увидела, как тело его начало содрогаться.
«Мышц и суставов неестественное сотрясение, лишающее всякой возможности стоять на тверди».
Все, в точности как по книге, подумала Эрме, завороженно смотря на эту картину. Но если правда это, то правдой может оказаться и продолжение. Она поглядела на ломаную линию горизонта — та начала слегка розоветь.
– Эрме!!!
На поляну, с треском ломая ржаволист, вывалился Тадео – всклокоченный и с чикветтой. Боги, Тадео с чикветтой! Нелепое зрелище, но оно невероятно согрело душу.
– Что случилось?! – дико заорал он, воинственно взмахивая клинком, словно дубинкой. Лезвие свистнуло, описав несусветную дугу. С ржаволиста полетела наземь срубленная ветка.
– Много чего, – вздохнула Эрме. – Даже не знаю, как и начать. Тадди, держи оружие правильно. А лучше – опусти. Поранишься. Вот так. Где Крамер?
– Спит, как сурок, – выпалил Тадео. – Только носом свистит. Я проснулся — тебя нет, а он бревно бревном. И тут крики. Я взял его чикветту и побежал сюда. А это что, Николо Барка? Что с ним? И где ловцы?
– Второе — без понятия. А первое... Он пытался напасть на меня, но неверно рассчитал время. И сейчас расплачивается за это.
– Надо его связать, раз он безумен, – нерешительно начал Тадео. – Наверно...
– Нет, – ответила Эрме. – Ничего уже не надо.
-
Всё интереснее и интереснее. Спасибо. :)
-
Огонь помог Саламандре... Спасибо, Марриэн :)
-
Вот это сюжетный поворот! Честно признаюсь: такого я никак не ждала - и просто охнула. Сколько же тайн рассыпает самоцветами перед нами эта история - и как же ее узор завораживает и интригует, восхищает и околдовывает... Огромное спасибо, эрэа Марриэн! :)
-
Продолжаем. :)
Рассвет близился. Окружающий мир обретал четкие очертания и краски. В ржаволисте пробовала голос какая-то пташка: одинокая, но на диво настырная. Зудели внезапно появившиеся комары.
Ни следа ночного кошмара. Если, конечно, смотреть в ясные дали, а не прямо перед собой.
Эрме сидела на траве, у кострища, подле лежавшего Николо Барки. Он не шевелился — судороги отступили. Под головой старика был его же плащ, изодранный в клочья. Прочая одежда Николо Барки тоже была рваной и замаранной красной глиной. Где бы он ни был, он явно провел последние сутки не лучшим образом.
Эрме смотрела на лицо отшельника — бледное, с синими жилками сосудов, проступающими под кожей, с рваными царапинами, еще сочащимися кровью, с черной пеной, медленно стекающей изо рта, смотрела и пыталась уложить в голове, все что случилось ночью. Получалось с трудом, словно она заталкивала в кошелек все содержимое герцогской сокровищницы.
Зашелестела трава. Эрме подняла взгляд. Подошедший Тадео протягивал ей кувшин.
– Капитан нашел родник. Пей без опаски. Здесь не бывает темной воды.
Она кивнула, принимая кувшин левой рукой и торопливо приникла к горлышку.
… Крамер появился на поляне через полчаса после Тадео — сонный, помятый, сжимая руками виски. Он оглядел место побоища и изменился в лице, увидев распростертого Барку.
– А мы уж спорили, кто пойдет вас будить, Курт, – мягко заметил Тадео, протягивая ему чикветту, но капитан вздрогнул, словно от пощечины. Он поспешно забрал оружие и обернулся к Эрме.
– Никогда в жизни...
– Не сейчас, Курт, – на корню пресекла покаяние Эрме. – Не время. Буду очень благодарна, если ты раздобудешь воды.
– Как скажете, монерленги, – он развернулся, словно на плацу, и отправился прочь. И вот нашел источник, а заодно принес и ее драгоценную сумку.
Эрме пила, капли скатывались на подбородок и шею, приятно щекоча кожу.
– Как рука? – спросил Тадео. – Очень больно?
Эрме опустила кувшин.
– Не знаю, – растерянно ответила она. – Не чувствую. Сначала жгло, а сейчас никак.
Тадео присел на корточки и осторожно взял ее ладонь в свои шершавые, точно у простолюдина, ручищи.
Волдыри были знатные, на все пять пальцев. А мазь от ожогов она с собой не взяла — состав скисал на жаре. Вернутся в замок — сделает примочку.
– Вообще-то от такого принято орать в голос, – задумчиво заметил Тадео. – Это ж сообразить надо — загрести жар голой рукой. Я бы не додумался, честное слово.
Он раскрыл сумку, покопался внутри, вытянул кусок ткани и, плеснув на нее воды, принялся обматывать Эрме ладонь. Спокойно и размеренно, так словно плел сеть или косичку из травы.
– Ну я же не совсем безрукий, – слегка улыбнулся он в ответ на ее удивленный взгляд. – Перстень не снимешь?
Эрме покачала головой, отвергая такое предложение.
– Бинтуй целиком.
– Как знаешь, – Тадео затянул узелок, навертев на ее руку подобие тканевого кокона. – А что же теперь делать со стариком?
– Ничего. И пусть совесть тебя не терзает. Мы не сможем помочь. Просто не сможем. Остается ждать.
– Ждать чего? – неловко уточнил Тадео. – Когда он...
– Ждать, когда встанет солнце.
– И что тогда?
Эрме промедлила с ответом, подбирая слова.
Она никогда не видела, как такое делается. И до сей поры была уверена – никто в Тормаре не видел. Она и читала о подобном лишь в одной книге — старинном переводе редкого беррирского трактата «Искусство тайной гибели», который наставник Руджери украдкой принес ей после того, как она сдала таки испытание на звания мастера по снадобьям, зельям и ядам.
Когда Руджери, от природы довольно скрытный, уверился наконец, что для высокородной ученицы травы - серьезное занятие, а не блажь, он воодушевился и явно вознамерился воспитать из нее вторую Агриппину Мефонэ, великую целительницу (и знаменитую составительницу приворотов и дурманов). Книги, подобные беррирскому трактату, могли немало поспособствовать такому развитию событий.
«Искусство тайной гибели» произвело на Эрме сильнейшее впечатление, отталкивающее и завораживающее одновременно.
В трактате четко, подробно, прямо-таки любовно, описывались смертоноснейшие растения (к радости всех здравомыслящих людей в Тормаре не встречающиеся) и изощреннейшие яды, какие только знала земля. Все это было сдобрено своеобразной беррирской мистикой, той странной поэтической философией пустыни, где добро и зло сливались, где свет становился проклятьем, а тьма несла благо, и ни одно начало не было способно одержать победу, не став гибелью себе самому.
Эрме прекрасно понимала, что изучение подобной литературы Черным Трилистником не приветствуется, и потому не стала рисковать репутацией наставника и заказывать себе список. Не стала и переписывать сама — книга не несла практической пользы, ведь ингредиенты были недоступны, да и не собиралась она подаваться в отравительницы. Но она несколько раз перечитала трактат и со всем вниманием изучила иллюстрации — изящнейшие цветные миниатюры. На одной такой иллюстрации был изображен кустарник, густо усеянный мелкими багровыми цветочками, а рядом, крупно — веточка, покрытая вытянутыми листьями, с одиноким колючим плодом насыщенного густо-синего оттенка.
Ночеглазка, так безыскусно передал переводчик беррирское название растения, дотошно указав в сноске, что имеется еще с десяток наименований. Сок плодов ночеглазки являлся ядом, от которого не было противоядия, и без сомнения, мог бы принести немало бед человечеству, если бы не одно «но».
Росло сие сомнительное творение богов лишь на одном из островков у Берега Крови — то есть вдалеке от цивилизации, и все попытки пересадить его на иную почву — даже на соседние острова —неизменно проваливались.
А попытки случались, ибо ценность ночеглазки была не столько в самом наличии яда — мало ли отравы на земле?! — сколько в особенности его действия.
Главным назначением ночеглазки было ритуальное.
В прежние времена (как писал автор трактата) последователи местного островного культа давали свежесорванные плоды либо выдавленный сок ночеглазки избранному по жребию жрецу, дабы он в агонии сумел проникнуть за грань солнечного света, прямо во тьму Первозданной Ночи, где прошлое и будущее слиты воедино и можно узреть, как одно порождает другое. Умирающий словно становился открытой дверью, позволяющей другим на краткий миг прикоснуться к вечности.
Тогда этот ритуал показался Эрме по-дикарски жестоким — расплатиться чужой жизнью за возможность заглянуть за грань изведанного. Ученый беррир — автор трактата — тоже не одобрял такого положения вещей, но совсем по иной причине. Его возмущала не жертва, но сам факт вторжения за предел дозволенного человеку. Заглянуть за покров тайны — значило, нанести оскорбление целомудрию Вечной ночи.
Возможно, именно это философское противоречие стало причиной того, что автор с нескрываемым злорадством сообщал в финале главы, что в конце концов население островка перемерло от какой-то неизвестной заразы, и теперь лишь плоскомордые обезьяны обитают в его сыром лесу, оглашая пещеры противными воплями. И поделом наглецам.
Эрме была полностью согласна с ученым. И вот теперь, словно в насмешку над всеми убеждениями, случилось невероятное: судьба поставила на ее пути человека, который где-то сумел раздобыть ночеглазку (где? как?) и принял ее сам, побуждаемый своими безумными причинами.
Она не принуждала его, значит, вины не будет. Зато есть невероятный шанс, который ни один уважающий себя мастер не упустил бы. Вот Руджери точно не упустил бы. (И Аррэ, мерзавец, не упустил бы — эта мысль метеором мелькнула на самом краю сознания). И в конце концов, Девять Свитков не утверждают прямо, что так делать нельзя...
Она говорила медленно, надеясь, что сам процесс подбора слов прояснит ее мысли и заставит принять верное решение. Наконец аргументы закончились.
– Да ты рехнулась, – сказал Тадео.
-
Наконец-то! Спасибо!!! Интересно и неотрывно. :)
-
Одна загадка, кажется, начала проясняться, но тут же появились новые, интригующие еще больше :). Огромное спасибо за долгожданное и, как всегда, великолепное продолжение, эрэа Марриэн! :)
-
Ещё хочу!
-
Ещё хочу!
И я хочу!!!! ;D
-
Все будет. Но постепенно. ;)
-
Продолжаем. :)
Она и в самом деле была слегка не в себе. Две бессонные ночи, новые люди, странные события, сплетшие в плотный клубок, видения и опасная реальность... Несомненно, все это должно было воздействовать на ее сознание, но разум, как ни странно, стал легким и ясным, а уверенность в своем выборе крепла с каждым мигом. Не каждому дается возможность на собственном опыте подтвердить или опровергнуть древние знания, и уж если такое выпадает — не медли, иначе какой ты мастер. Так, одно название.
Она упорствовала, и внезапное сопротивление Тадео только распаляло ее решимость.
– Эрме, – негромко, чтобы не расслышал Крамер, пытался увещевать он. – Подумай здраво: это же недостойно.
– Что недостойно?! Он пытался меня убить! И он уже осквернил свою душу и свою Дорогу, наглотавшись ночеглазки! Какая теперь разница?!
– Он будет отвечать перед богами за себя! Ты — за себя! А я, как... как наместник Тиммерина, за тебя!
Эрме рассмеялась от неожиданности. Тадео отвечает за нее! Кто бы слышал!
– Перестань, Тадди! Никто здесь не ответчик! Это всего лишь эксперимент. Может, это вообще все сказки, бред собачий!
– Ты себя слышишь?! Он умирает, Эрме! Он человек, Эрме! Не псина!
– Уймись, Тадди! Я тебе это приказываю — не как родственнику, а как Саламандра — герцогскому наместнику, раз уж ты заговорил на языке власти и титулов. Уймись, иначе мы рассоримся всерьез!
Это, казалось, возымело действие. Тадео насупился и замолк. И вовремя: небосвод неудержимо наливался радостным багрянцем. Эрме наклонилась над Николо Баркой и убедилась, что он все еще дышит. Времени оставалось мало.
– Курт! – окрикнула она Крамера, который с нарастающей тревогой на лице наблюдал за их шепчущим спором. – Курт, пойди прогуляйся!
– Как далеко, монерленги? – спросил он.
– Настолько, чтобы если тебя начнут спрашивать, ты смог бы с чистой совестью сказать, что ничего не видел!
Крамер молча развернулся и отправился прочь с поляны. Его прямая, словно доска, спина выражала протест, но Эрме не могла допустить, что он присутствовал. Нечего вносить смущение и раздрай в его честные греардские мозги. Да и чем меньше свидетелей, тем проще и лучше.
– Ты тоже иди, – обратилась она к Тадео.
– Я останусь, – проворчал он. – Но знай: ты сейчас совершаешь очень неправильный поступок.
– Возможно, – согласилась она, торопливо вынимая серьгу из мочки уха: ритуал требовал присутствия чего-то, что сошло бы за маятник, желательно с прозрачным камнем, способным пропустить солнечный свет. Вместо бечевы будет шнурок от безрукавки.
– Одумайся, – еще раз попросил Тадео, наблюдая, как она продевает шнурок в в петлю серьги.
– Помолчи, – велела Эрме. – Я вспоминаю слова.
Она даже зажмурилась, пытаясь представить, как выглядят страницы книги, какого цвета шрифт и где расположены иллюстрации. Обычно такой прием всегда помогал сосредоточиться, но сейчас она то ли волновалась, то ли слишком переоценила свою способность запоминать тексты.
Общее помнилось, детали ускользали. Слишком много времени прошло с той поры, когда она глядела на этот пергамент последний раз.
Яркий свет пробился сквозь ресницы — это солнце поднялось из своего плена и осветило склоны Ламейи.
Медлить было нельзя. Она сжала бечеву с серьгой в левой руке и, не глядя на Тадео, склонилась над отшельником.
– Николо Барка! – позвала она. – Николо Барка, идущий за край ночи, посмотри сюда, чтобы солнце могло пойти с тобой!
Она не особо надеялась на ответ, но веки умирающего дрогнули и открылись. На миг Эрме увидела черноту, полностью затопившую его глаза...
Свет заслонила крылатая тень. Тадео предупреждающе крикнул, но чернота так притягивала, что Эрме промедлила. А в следующий миг тень ринулась с неба прямо на нее.
Острые когти царапнули Эрме по щеке, разрывая кожу. Мощные перья прорезали пустоту над ее головой, разметав волосы, и врезали по уху, словно отвесив оплеуху.
Она вскрикнула, потеряв равновесие, и разжала руку с маятником. Бечева упала на грудь Николо Барке, но Эрме было не до нее: ястреб атаковал снова. Когти ударили в плечо, располосовав безрукавку, и Эрме прямо у своего лица увидела острый изогнутый клюв и злой желтый глаз. Ястреб пронзительно крикнул, делая поворот в воздухе для нового нападения.
Еще две или три крылатые тени упали с небосвода, словно откликнувшись на зов.
Тадео вскочил и, рывком подняв ее на ноги, потащил прочь. Ястребы гнали их по поляне, вытесняя за кострища, разрывая когтями одежду, царапая лица, и неизвестно, как долго бы длилось это позорное бегство, но внезапно птицы отстали, словно безумие отпустило их.
Эрме не знала, что и думать. Она стояла, держась за Тадео, оглушенная, исцарапанная...
– Гляди! – сказал Тадео. – Еще одна!
Эта птица была меньше, чем прочие, и другого окраса. Крылья ее словно заливала кровавая краска, и рябины на груди были того же грозного оттенка. Ястреб сделал круг над поляной и с грозным криком спикировал вниз, прямо на лежащего человека.
На миг Эрме уверилась, что сейчас когти ястреба вопьются в лицо Николо Барки, неся отмщение за убитого в «скорлупке» собрата. Но птица вцепилась в плечи человека, и раскинув для равновесия крылья, замерла над его головой.
– Он смотрит! – пораженно прошептал Тадео. – Ястреб смотрит!
Другие ястребы молча носились вокруг, не подпуская людей. Ветер от крыльев обдувал лицо Эрме, кровь бежала по щеке, заливая шею и воротник. Время ускользало.
Птицы отнимали ее единственный шанс, и Эрме чувствовала, как ярость затапливает ее, преодолевая суеверные страхи. Она нагнулась и схватила с земли камень, собираясь швырнуть его в крылатую круговерть, но Тадео сжал ее руку своей лапищей, не давая сделать бросок.
Внезапно ястреб вновь вскрикнул и взмыл в небо. Остальные последовали его примеру, и стая рассеялась, устремившись в разные стороны. Еще миг — и они сделались лишь точками в бескрайнем небе, оставив тело Николо Барки лежать на измятой траве.
-
Читаешь, взахлеб глотая абзац за абзацем - и опять просто дух захватывает: всё это буквально видишь воочию... Спасибо, эрэа Марриэн - и буду с нетерпением ждать продолжения! :)
-
И я! Спасибо и жду.
-
:)
Следуем далее.
Наверно, они бы стояли так долго — ошарашенно пялясь в небо, как сущие дурни, но события решили иначе. События нынче вообще как с цепи сорвались.
С кручи посыпались камешки. Эрме повернула голову на звук.
– Это еще кто? – почти простонала она.
Люди. Они шли черными тенями, подымаясь по круче, возникая из-за зарослей ржаволиста. Они казались порождениями этой чернильной душной ночи, внезапно очутившимися под солнцем.
Человек тридцать или около того. Мужчины, подростки, женщины — все одинаково грязные, запыленные, одетые бедно и неряшливо. И все поголовно вооруженные. Такого собрания разномастного старого железа, пожалуй, не нашлось бы и на сборе городского ополчения.
Появившийся с другой стороны поляны Крамер, не тратя слов, вытащил чикветту и пошел навстречу. Лицо его стало злым — капитан явно решил, что сейчас отыграется за все неудачи своего пребывания на Тиммерине. То, что он один против по меньшей мере десяти мужчин, его совершенно не волновало. Зато здесь было все понятно: бой, железо, кровь.
– Это Форга, – с легким беспокойством сказал Тадео и, возвысив голос, приказал:
– Капитан, оружие лишнее!
Крамер и не подумал повиноваться. Он нацелил чикветту на предводителя всей компании – тяжелого коренастого детину, вооруженного здоровенной рогатиной – с такой в самый раз идти на медведя, не то что на одинокого легионера. Детина насупился и покрепче сжал древко.
– Монерленги? – напряженным тоном спросил Крамер.
Она не успела решить, как поступить. А все остальное было словно продолжение сна.
Люди опустились на колени. Неловко, словно такое действие было им непривычно, Копья, топоры, иззубренные ножи легли в пыль. Крамер аж подавился от такой неожиданной подставы.
Лишь один незнакомец остался стоять. Раньше он был скрыт фигурами сородичей, но теперь возвышался над склоненными спинами и шеями, словно оборванное огородное пугало. Тощий, с несуразно тонкими руками, торчащими из рукавов, словно коричневые плети, он опирался на ошкуренный сук дерева, используя его вместо костыля. Жидкие седые космы волос вздымал ветер, закрывая лицо.
– Что ты такое задумал, Дарте? – нахмурился Тадео.
Человек шагнул вперед, и Эрме отметила, как поспешно люди отодвигались, давая дорогу вожаку. Здоровенный детина торопливо отодвинул лежавшую на земле рогатину, чтобы человек не зацепился за нее костылем или носком истертого кожаного башмака. Человек достиг крайнего кострища и вытянул шею, смотря на тело Николо Барки. Острый подбородок его подрагивал. Наконец он тяжко вздохнул и повернулся к Эрме.
– Псы пришли, – произнес он, – ибо псы виновны.
Лицо его было пропеченным солнцем, морщинистым и словно присыпанным седой пылью там, где полагается быть бороде.
– Псы упустили добычу, – продолжил он. – Псы виновны и просят пощады.
– Кто ты? – спросила Эрме.
– Я Дарте Форга, псарь и пес, творение и тварь, сторож и пленник...
– Многовато слов для лесного дикаря, – оборвала представление Эрме.
Дарте Форга прищурил глаза.
– Твой дед, госпожа, считал иначе, – ответил он. – Он поручил нам службу, но мы оказались недостойны ее.
– Вы должны были стеречь Николо Барку?
– Мы должны были быть псами тумана, ибо такова наша суть.
Странно слышать, когда человек так обозначает, кто он есть. Обычно все мнят себя по меньшей мере львами и благородными барсами. Но как же дед расплатился с этим сбродом? Явно не деньгами, ибо такую оборванную компанию еще поискать...
– Что же герцог Джез обещал за службу?
Она явно попала в цель. Дарте Форга даже выпрямился, прочнее утвердив костыль на земле.
– Нашу память, – ответил он. – Нашу память, нашу честь и наш лес.
– Лес? – насторожилась Эрме.
– Мы жили, потеряв себя, монерленги, – ответил он. – Но герцог Джез сказал, мы можем обрести новое. Он сказал, что если мы будем верны службе, он отдаст нам лес от Дикого мыса до устья Большого Узла.
Все ясно. Бродяги с большой дороги, оборванцы и вернее всего бандиты. Дед брал все, что мог использовать, и приставлял к делу. Действительно ли он собирался выполнить обещание? Действительно ли он его давал?
– Герцог сказал, что если он не успеет выполнить договор, то следующий Живущий в пламени примет обязательства на себя.
Ну, спасибо, дорогой дедуля! Нашел на кого скинуть! Что ж, не только ты умеешь играть в такие игры... я тоже научилась...
– Допустим, – надменно процедила она, жалея, что расцарапанное лицо и кровь на шее портят впечатление. – Но чтобы не обещал герцог, вы свои обязательства не выполнили.
– Да, это так, – признал он. – Псы виновны и взывают к милосердию...
– Вины искупают, Дарте Форга.
Старик снова сощурил глаза и вытянулся, словно зверь, настороживший уши. Он явно надеялся на такой поворот дела.
– Как именно, госпожа? – спросил он.
– Пусть твои люди прекратят обтирать колени о траву. Курт, подойди сюда! – приказала она. – Где то растение, что я велела тебе спрятать?
-
Надежды не оправдались. Форга столпились над лежащей на камне веточкой ночеглазки, честно пялились на ядовитый плод, но нет, никто не встречал подобное растение нигде в лесной чащобе. В конце концов Эрме велела Крамеру отогнать всю компанию, а старик приказал родне заняться более насущным делом — тело отшельника следовало спустить вниз для погребения.
– А теперь рассказывай, Дарте Форга, – потребовала Эрме, когда они втроем укрылись от нарастающего солнечного света в тени ржаволиста.
– Что госпожа желает знать? – старик поудобнее пристроил костыль. Сесть он не пожелал — возможно, боялся, что не встанет без посторонней помощи и покажет излишнюю слабость.
– Что делал фратер Бруно на Тиммерине?
– Жил, – признался старик.
– Подробнее, Дарте Форга.
– Варил похлебку и кашу, собирал хворост, искал грибы и ягоды — правда, сначала он путался, какие можно есть, а какие нет. Ловил рыбу у Дикого мыса...
Дарте даже пальцы начал загибать, перечисляя. Эрме поморщилась.
– Стирал исподнее, штопал чулки, умывался и сморкался. Не столь подробно. Что он делал не для поддержания своей жизни?
– Он читал книги и писал тетради. Еще рисовал...
– Уже интереснее. Что именно он писал?
– Я не знаю грамоты, госпожа, – сокрушенно произнес Дарте Форга. – Никто из Форга не знает. А рисунки он сразу стирал. Рисовал угольком на камне и размазывал. А после жаловался, что у него болит голова. Моя жена приносила листья рыжего ярца — знаете, если растереть и сделать настой...
– Знаю, – разочарованно прервала Эрме. Поставить сторожем над книжником неграмотного — что это? Оплошность или расчет? – Он как-то связывался с герцогом?
– Он писал письма. Дважды в год. Я относил послания в условленное место и оставлял. Они исчезали.
– И ты не любопытствовал, кто именно забирал? Ни разу?
Дарте Форга свел седые жидкие брови.
– Псы нелюбопытны, госпожа.
А жаль. Но письма все же были зацепкой.
– И он все еще писал? После смерти герцога Джеза? – вяло спросил Тадео.
– Нет, джиор наместник. Герцог умер, и письма прекратились.
Николо Барку завернули в плащ, и, обмотав веревками, потащили к тропе. Эрме помолчала, провожая носильщиков взглядом.
– Он жаловался на свою жизнь? – спросила она. – Роптал?
– Никогда, госпожа. Разве что в последнее время говорил, что устал. Что они смотрят, и смотрят, и смотрят.
– Кто они?!
– Не знаю. Может, боги. А может, ястребы. А может, сам лес.
– Да уж, смотрят, – пробормотал Тадео. Он все еще пребывал в каком-то оцепенении после сцены с ястребами.
– Я сказал ему тогда, что все устают, – словно углубившись в воспоминания, произнес Дарте Форга. – Люди, звери, камни. Само время может устать и расплавиться в песочных часах на такой вот жаре...
А ведь он говорит совсем иначе, чем Черныш, в который раз подумала Эрме. Иначе, чем вся его родня, бубнеж которой она слышала вокруг камня с ночеглазкой. Речь легче и плавнее, язык много богаче, и этот выговор... что-то скользнуло и исчезло в выговоре.
– Откуда ты взялся, Дарте Форга? – задумчиво спросила она.
– Из тумана, госпожа, – ответил он. – Ибо прошлое есть туман непроглядный. Тебе нужно идти, госпожа. Скоро солнце начнет печь. Ты сочла наши вины и решила, каково искупление?
– Да, решила, – Эрме тяжело встала с земли. Перед глазами потемнело, голова пошла кругом, и она упала бы, не вцепись в плечо Тадео. Тот поспешно поддержал ее, в свою очередь поднимаясь на ноги. Старик молча ждал.
– Слушай, Дарте Форга. Первое — отныне твои люди должны приглядываться к тому, что растет в этих лесах. Если кто-то заметит растение, которое вам показали, вы не должны дотрагиваться до него, но должны тотчас уведомить джиора наместника. Тотчас, ты понимаешь?!
– Псы сделают это, – легко ответил Дарте Форга.
Не то что бы Эрме была уверена, что это принесет плоды, но где-то же Николо Барка раздобыл ночеглазку.
– Второе: если в лесу появятся новые люди и начнут шататься поблизости от «скорлупки» или произойдут странные события, ты также сообщишь об этом.
– Насколько странные? – уточнил Дарте Форга.
– Такие, что пересекают границы привычной странности!
– Псы сделают это, – с явным облегчением произнес старик. Наверно, он решил, что легко отделался. Зря.
– И третье: ты отыщешь Висконти. Ты проследишь его пути и выяснишь, почему он покинул скалу и что намеревается делать. И будешь следовать за его отрядом, пока тот не покинет пределы Тиммерина.
Дарте Форга прикусил губу и отвел взгляд в сторону, но Эрме успела заметить тоскливое выражение его глаз. Старик смотрел на вершины деревьев, на едва различимое зеркало озерной воды, на пустынное выжженное небо, на красные скалы. И молчал.
Он боится, подумала Эрме. Самого Висконти? Черного Трилистника? Чего-то еще? Сильно боится.
Голова снова начала кружиться. Царапины на лице горели.
– Псы сделают это, – почти шепотом, словно опасаясь собственного слова, проговорил Форга и повторил уже громче. – Да, сделают. И тогда ты госпожа отдашь псам лес?
– Земли Тиммерина вправе жаловать лишь герцог, – ответила Эрме. – Служи честно, Дарте, и Саламандра попытается решить дело в твою пользу.
Такой ее ответ вряд ли пришелся по нраву старику, но он вынужден был проглотить возражения молча и лишь склонил голову, когда они наконец направились прочь от поляны к спуску.
На полпути Эрме обернулась.
– Дарте Форга! – окликнула она. – Здесь на скале есть место, где черные камни стоят тесно, словно частокол или лабиринт?
Старик удивленно покачал головой.
– Нет, госпожа. Камни Ламейи красны, как кровь, либо, серы, как сумерки. Я не встречал ничего подобного.
Отчего-то она так и думала.
-
Как всегда, великолепно! Спасибо, Марриэн :)
-
Как всегда, великолепно! Спасибо, Марриэн :)
И снова присоединяюсь от всей души! :)
-
Спасибо. Жаль только, что, подозреваю, продолжение теперь будет не скоро. А хочется ещё и ещё. :)
-
Спасибо. :)
Жаль только, что, подозреваю, продолжение теперь будет не скоро.
Я еще не закруглила эту часть. ;)
-
Спасибо. :)
Жаль только, что, подозреваю, продолжение теперь будет не скоро.
Я еще не закруглила эту часть. ;)
И это радует мою печальную душу. :)
-
И это радует мою печальную душу.
Почто печален Воробей?
Как минимум две выкладки постараюсь сделать. ;)
-
Это хорошо. Ждём. :)
-
Спецпочтой высылаю :D.
– До краев! – велела она, и Тадео уже заметно нетвердой рукой разлил по бокалам вино, на сей раз густого рубинового оттенка.
Они устроились в гроте на краю бассейна. Тадео стянул сапоги и опустил босые ноги в воду. Расшитый золотой нитью нарядный черный дублет был небрежно наброшен на плечи статуи юноши с птицей. Эрме полулежала на покрывале, опираясь на локоть.
Если прислушаться, можно было различить, как в замке еще вовсю гремит музыка. Здесь же лишь плескала вода, да иногда слегка потрескивали фитильки светильников.
Третьей в компании была Вероника. Куница забралась прямо в поставленное на пол оловянное блюдо и, вертясь и издавая урчаще-мурчаще-рычащие звуки, уминала сырую тушку куренка — только косточки трещали. Иногда она прерывала свой ужин, чтобы ожесточенно почесаться — большей частью об колено Тадео, которое уже лоснилось от жира. На Эрме она не обращала ровным счетом никакого внимания.
Зверек ждал на Диком мысу, сидя на нависающей над камнями веткой пинии. Вероника спрыгнула прямо на плечо Тадео и мгновенно юркнула к нему за пазуху. Там она и проспала весь обратный путь по озеру. Плакальщица не встретилась, Крамер зря озирался, стоя на носу фару.
– Вовремя мы удрали, – заметила Эрме, уловив новый взрыв музыки.
Тадео рассеянно кивнул. Он так толком и не пришел в себя после мерзкого утреннего приключения. Эрме и самой этот вечер дался куда как непросто.
...Они вернулись в Тиммори после полудня — грязные, измученные, голодные и покрытые царапинами. В замке вовсю суетились слуги, заканчивая приготовления к приему.
Времени на то, чтобы привести себя в пристойный вид, оставалось в обрез. Эрме пребывала в каком-то отупевшем состоянии сознания.
– Сделай что-нибудь, – приказала она Терезе, вползая в свои покои и прямо в одежде падая на кровать – Только молча!
Камеристка с шумом всосала поглубже в грудь готовые сорваться слова, разглядывая здоровенный кровоподтек, украшавший лоб хозяйки, ее обгоревшее лицо, распухшие губы, царапины и грязный кокон бинта на правой руке.
– Платье какое? – сквозь зубы на змеиный манер прошипела она.
– Зеленое, – простонала Эрме. – И кружевную накидку...
Она опустила голову на подушку и закрыла глаза. Тереза постояла, посмотрела, да и пошла прочь из комнаты. Молча.
Было слышно, как она рычащим шепотом понукает слуг в коридоре, требуя того, сего и, кажется, луну с неба. После звуки стали отдаляться...
Счастье дремоты было недолгим: вскоре Тереза вернулась и без церемоний взялась за процесс превращения беспутной бродяжки в светскую даму. Эрме поняла, что лучше не сопротивляться и механически подчинялась указаниям.
– Все, – возвестила окончание мучений камеристка. – Управилась, слава Благим.
Эрме, сидя в кресле перед зеркалом, с усилием разлепила веки. Результат был вполне приличен, а учитывая скорость, так и вовсе блестящ. Цвет лица, конечно, темноват, но в зале, при свечном пламени, сойдет. Кружевная накидка и выпущенные на скулы пряди волос неплохо маскировали царапины, даже синячище удалось замазать и прикрыть. Но вот сонно-тягучее выражение лица не спрячешь...
– Экая унылая физиономия, – проговорила она, зевнув. – Так и вино станет уксусом. Принеси там, в сундучке...
Тереза поджала губы, но, естественно, не посмела спорить. Она принесла требуемое — плоскую деревянную коробочку – держа двумя пальцами, будто тащила в выгребную яму пойманную в доме мышь.
– Это который раз уже? – положив коробочку на стол, спросила она.
– Не твое дело, – ответила Эрме. – Четвертый. Или пятый. Не помню.
– То-то и оно, – проговорила Тереза. – Сами говорили, что нельзя так часто. Сами пьете...
– Так надо, – Эрме торопливо бросила горько-кислую пилюлю в рот и, морщась, проглотила. – Дай воды.
В двери постучали. Вошел джиор наместник, светясь вышивкой парадной одежды и царапинами по щекам.
– Там полон зал гостей, – угрюмо сообщил Тадео. – Можно я здесь спрячусь?
– Вот еще, – ответила Эрме, – я что, одна должна мучиться? Давай, вынимай меня из кресла — сама я что-то никак.
Она протянула ему правую руку, еще без перчатки, и Тадео пораженно уставился на ее пальцы.
– Эрме! Рука...
– Да, рука, – подтвердила Эрме. – Нет, я не знаю, что случилось. Не смотри так. Правда, не знаю...
Когда Тереза, скрипя зубами, размотала серый от пыли кокон, то Эрме приготовилась увидеть нечто неприятное, но увидела нечто необычное.
Ожогов не было. Посреди ладони привычно темнел старый шрам, но там где должны были россыпью красоваться волдыри, лишь блестели розоватые пятнышки новой кожи. Эрме долго таращилась на такое диво, но потом решила, что обдумает это на свежую голову. Не сейчас. Может быть, завтра.
– Идем, – решила она и все же попыталась подняться сама. Удалось — не иначе пилюли уже начали делать свою работу.
Они сошли в зал, и вечер покатился предписанным чередом.
Она произнесла все положенные заздравные речи, протанцевала с достаточным числом почтенных пожилых дворян и даже рискнула кое с кем из молодых, говорила о политике и погоде, даже что-то ела — правда, не слишком запомнила, что именно. Она улыбалась, но перед глазами все еще неотступно стояли красные обрывы и лицо Николо Барки с темной пеной, стекающей с губ.
Наконец, когда речи стали громче, юнцы развязнее, девицы улыбчивее, а музыканты, после поднесенного по традиции кубка с горячим гвоздичным вином, отерли пот и перешли с благопристойного анделя на быстрые фоскиры, Эрме переглянулась с Тадео и величественно встала, предоставив гостям вовсю развлекаться самостоятельно. Судя по всему, справлялись они отменно.
А здесь было так прохладно, так спокойно... даже урчание Вероники уже не раздражало.
– Не боишься головной боли? – предупредил Тадео, протягивая ей бокал.
– Мне все равно будет дурно, – отмахнулась Эрме. Пилюли — изобретение маэстро Руджери – могли, наверно, поднять мертвого: на два-три часа и с неизбежными мерзкими последствиями полного распада. Что за дикую смесь создал учитель, Эрме так и не распознала, а сам Руджери лишь посмеивался и обещал, что когда-нибудь отпишет ей секретный состав по завещанию. Тереза была права: она слишком злоупотребляет этим средством, но если завтра все равно будет несладко, то пусть уж сегодняшний вечер удастся.
– За что? – Она поднял свой бокал.
– Не знаю, какая разница. Просто за то, что ты здесь и я здесь.
Тадео выпил бокал залпом. Лицо его сделалось отрешенным. Эрме не раз видела его таким в детстве и в юности. Дядя Алессандро обычно презрительно говорил: «накатило на парня, сейчас раздавит».
Если его не растормошить, Тадео мог сидеть так долго-долго.
– О чем задумался, Тадди? – позвала она.
– Да так. Я все думаю о Николо Барке. О его жизни и его смерти.
– Он сам решил так закончить свои дни, Тадди. Может, у него разум помутился от одиночества. Не знаю, честно говоря, для чего дед загнал его в такие дебри.
Эрме решила не говорить о своих ночных видениях и словах отшельника. Слишком все зыбко, слишком напоминает о безумии, а может, безумием и является — одним на пару с погибшим Николо. Может ли быть общим умопомрачение?
– Да, но я не о том, – Тадео покачал головой. – Понимаешь... вот он жил в одиночестве и безвестности и вот он умер. Кто о нем вспомнит, кто оплачет?
Ну, я-то его точно долго не забуду, подумала Эрме. Он мне, наверно, еще и в кошмаре приснится.
– И вот я думаю: я ведь такой же... уйди я — ничего не останется. Доживаешь до сорока лет и внезапно понимаешь, что никто особо не опечалится, если ты исчезнешь...
Эрме мороз продрал по коже.
– Не смей, – словно разъяренная кошка, прошипела она. – Даже думать от таком не смей! Никто... А я?! Да я с ума сойду!
– Ты это ты, – Тадео улыбнулся. – Ты – исключительный случай. Наверно, еще Лаура опечалится. Она чистая душа и готова скорбеть над всем этим несовершенным миром от блохастого бездомного щенка до бестолкового меня. И все. Ну, разве что Вероника, но говорят, куницы быстро дичают обратно. Итого три существа на весь огромный мир. Много это или мало?
Вероника продолжала расправу над куренком, не подозревая, что является предметом обсуждения.
– Еще Джез, – пробормотала Эрме. – И Фредо.
– Джез вряд ли, а Фредо еще мал. Ладно, – Тадео снова наполнил свой бокал. – Забудь. Мало ли что в голову лезет. Я же блаженный рыболов.
Он поднялся на ноги и нетвердой поступью прошелся вдоль бассейна. Остановился у статуи воина, перешел, взглянув на парня с ястребом, к девушке, несущей кувшин, затем к женщине со шрамом на щеке.
– Мне все время кажется, что у них у всех есть что-то общее, – пробормотал он. – Какая-то связь, но у меня мозгов недостает, понять, какая именно. Они не сами по себе – они вместе, понимаешь?
Честно говоря, сейчас Эме меньше всего желала обсуждать вопросы древнего искусства, но она была так рада, что Тадео оставил тяжелую тему, что с радостью поддержала бы любой разговор, включая сравнение достоинств опарыша, червя и личинки майского жука.
– Скорее они были изготовлены одним мастером, – ответила она. – Вместе.
– Должно быть уйму времени отняло, – заметил Тадео. – Годы. И все для того, чтобы оставить всю компанию здесь в толще скалы, в забвении и безвестности.
– Зато они уцелели. Сколько статуй отыскивают искалеченными, без носов, рук, а то и вовсе без голов. А эти – как живые! Нет, я просто должна найти кого-то, кто осмотрит здесь все...
– Только такого, чтоб держал язык за зубами. Ты обещала.
– Могу и вовсе без языка, – хмыкнула Эрме и, поймав укоризненный взор Тадео, торопливо добавила. – Я шучу, Тадди.
– О, эти твои циничные шуточки, – проворчал Тадео. – А ты заметила, какие занятные здесь глаза? Вот, смотри-ка!
Он отхлебнул из бокала и, нагнувшись, поднял стоявшую на постаменте лампаду. Красноватый свет упал на лицо мраморной женщины, и Эрме только сейчас уловила какой-то слабый отблеск в правой глазнице. Тадео поднес лампаду еще ближе, и теперь Эрме ясно различила в глубине глазницы крошечную инкрустацию — какой-то темный камушек. Раньше он был незаметен, поскольку правую половину лица скрывал полумрак, левая же глазница оказалась традиционно гладкой.
– Аррэ, – она запнулась на имени, – говорил, что в древности глаза рисовали прямо на мраморе. Но здесь нет следов краски. А остальные?
– У воина один зрачок слегка намечен, но камня нет. Может, вылетел. А вот у юноши и девицы оба глаза и впрямь были покрыты краской, но она, видимо, отслоилась — здесь же влажно. Следы остались, но едва различимые. А у этого паршивца, – он потрепал скрючившегося мальчишку по шее, – под веком точно что-то есть, но он так скорчился, что я не могу подлезть и рассмотреть, что именно. Как только вставляли...
Он согнулся в три погибели, покачнулся и уронил серебряный бокал прямо в бассейн. Булькнуло.
– Ну вот, – Тадео шумно вздохнул. – Я как всегда. Сейчас достану.
Он начал стаскивать рубашку, путаясь в вороте. Эрме посмотрела на воду и поняла, что она плавно покачивается. Вместе с полом. Началось, подумала она. Может, тоже поплавать?
– Оставь, Тадди! Пойдем в комнаты, продолжим там. Пойдем. Не бери кувшин, он пустой.
Тадео покорно натянул рубашку обратно.
– Вероника, ты где? Пойдем, пушистая вредина!
Куница оторвалась от трапезы. «А как же курочка?» – казалось, было написано на ее озадаченной морде. Но спор между зовом желудка и верностью оказался недолгим. Спустя мгновение она уже догоняла своего покровителя, таща в зубах куриное крылышко.
-
Спасибо. Значит будет ещё кусманчик. Хорошо.
И это радует мою печальную душу.
Почто печален Воробей?
Ох, Марриэн, печален, это не то слово. Все мои друзья и близкие стали ненавидеть Россию вообще, и русских в частности. Посходили с ума просто. У меня в одночастье не стало даже тех немногих друзей, что были. И деться мне некуда. Вернуться домой не могу, а здесь просто невыносимо с этими патриотиками и песнями "Просипайся, Украино", мерзко до посинения. :(
-
Значит будет ещё кусманчик
Будет, будет. :)
И деться мне некуда. Вернуться домой не могу, а здесь просто невыносимо
Очень тебе сочувствую. Надеюсь, мои сочинительства тебя хоть чуточку развлекут.
-
Значит будет ещё кусманчик
Будет, будет. :)
И деться мне некуда. Вернуться домой не могу, а здесь просто невыносимо
Очень тебе сочувствую. Надеюсь, мои сочинительства тебя хоть чуточку развлекут.
Конечно, такая отдушинка, когда уже совсем невмоготу.
-
Марриэн, и снова спасибо :)
passer-by, у меня почти твоя ситуация, даже близкая подруга придерживается других взглядов. Но, когда умерла мама, именно она была со мной трое суток. С нормальными людьми даже противоположность взглядов на некоторые вещи - не помеха. И все мои коллеги теперь Россию ненавидят. А за что им любить страну, разрушившую их жизнь? У коллеги именно русские ни за что убили мужа и сожгли дом... Печально, но это неоспоримый факт. А каково мне, если две моих страны воюют? Родина и вторая родина. А у меня еще и дети придут в класс, что им говорить? Т.е. в класс они пока не придут, две недели учимся онлайн, а там видно будет. Тревоги воздушные каждый день, стремно собирать детей в школе. Надо просто пережить это время. А там что-то прояснится. Не изменяя убеждениям, но и не слишком эпатируя окружающих. Здравомыслящие люди тоже есть.
-
Марриэн, и снова спасибо :)
passer-by, у меня почти твоя ситуация, даже близкая подруга придерживается других взглядов. Но, когда умерла мама, именно она была со мной трое суток. С нормальными людьми даже противоположность взглядов на некоторые вещи - не помеха. И все мои коллеги теперь Россию ненавидят. А за что им любить страну, разрушившую их жизнь? У коллеги именно русские ни за что убили мужа и сожгли дом... Печально, но это неоспоримый факт. А каково мне, если две моих страны воюют? Родина и вторая родина. А у меня еще и дети придут в класс, что им говорить? Т.е. в класс они пока не придут, две недели учимся онлайн, а там видно будет. Тревоги воздушные каждый день, стремно собирать детей в школе. Надо просто пережить это время. А там что-то прояснится. Не изменяя убеждениям, но и не слишком эпатируя окружающих. Здравомыслящие люди тоже есть.
Таня, здесь не тот случай. :(
-
Они продолжили – прямо в ее спальне, сидя на постели в обществе объевшейся Вероники и еще одного полного кувшина. Взбудораженные нервы требовали успокоения. Эрме пила вино, словно воду на жаре, и, когда поняла, что пора бы и остановиться, было уже поздно. Стены начали вращаться.
– Я п-пьяный, – сообщил Тадео, пытаясь встать с постели. – Я пойду... вниз, проверю... и спать...
Его штормило, словно фару, попавший в объятия Плакальщицы. Эрме остатками разума представила, как он спускается по лестнице, и ужаснулась.
– А ну стоять! Крамер все проверит! Лег, где сидел, живо!
Тадео без споров опустился назад на постель.
– Я... б-беспокоюсь... о т-твоей... р-репутации, – пробормотал он, покачиваясь.
– О чем?! – искренне изумилась Эрме, растрепывая его волосы и целуя в щеку.
– О реп-путации. Я же не м-могу спать здесь...
– Опомнился! О нас с тобой сплетничают последние лет двадцать с лишним. Ты вообще в курсе, что Вельфо Маррано называл Лауру твоей дочерью?!
– Вот урод, – отчетливо сказал Тадео и упал носом в подушку
Эрме слегка толкнула его в плечо, Тадео не отозвался. Заснул.
Эрме смотрела на него и чувствовала, как сердце ножом режет запоздалое раскаяние. То, что случилось сегодня, выбило Тадео из состояния безмятежного покоя, смутило его разум и вовлекло в бесплодные сожаления о прошлом. Надолго ли? Что, если навсегда? Как могла она вовлечь его в свои глупые игры? В ее жизни мало покоя, неужто поэтому ее тянет разрушать чужой?
– Что я творю? – пробормотала она. – Что за поток увлекает меня, боги?
Вероника осторожно потыкалась носом в щеку хозяина и раздраженно фыркнула, как видно, учуяв винные пары. Затем угнездилась под боком, уткнувшись головой в хвост. Блестящие черные глаза выжидающе уставились на Эрме.
– А ты молодец, – заявила Эрме кунице. – Стерва, конечно, но молодец. Была б ты человеком, цены б тебе не было.
Она потянулась, чтобы погладить зверька, но куница, предупреждая, зарычала и лениво клацнула зубами. Эрме убрала руку и встала с постели – медленно, чтобы мир вращался не так угрожающе тошнотворно.
– Сторожи. Если кто нападет – вцепляйся в глотку и зови на помощь.
Куница демонстративно зевнула во всю пасть: мол, раскомандовались тут всякие.
Голова кружилась. Опьянение неотвратимо перешло в ту стадию, когда начинаются физические последствия и душевное раскаяние. Внезапно до дрожи захотелось выбраться под звездный свет и почувствовать на воспаленной от солнца, пыли и маскирующей притирки коже свежий ночной ветер.
Эрме отворила дверь в коридор. Стояла тишина – последние участники приема разбрелись по домам. В оконной нише сидел Ройтер. Казалось, что он дремлет, но стоило Эрме выйти из комнаты, как легионер открыл глаза. Он так внимательно провожал ее взглядом, что Эрме поневоле как могла выпрямилась и отказалась от соблазна уцепиться за стенку.
Не то чтобы она смущалась, но осанку держать надо даже перед своими людьми. Особенно перед своими людьми.
Так, черепашьим шагом, но с прямой (как она надеялась) спиной, она выползла на вершину замковой башни. Подойти близко к краю не решилась, а просто села посреди площадки прямо на пол, обняв руками колени и запрокинув голову к светлеющему небу и тающим звездам.
Ночь заканчивалась. Винный хмель вовсю бродил в теле, оставляя неприятные ощущения в желудке, тяжесть в затылке и постепенно возвращая в реальность. Вино — замечательный друг в радости, но отвратительный помощник в печали. Сколько ни топи в нем свое горе, растерянность или страхи, все всплывет неотвратимо, как раздувшийся труп.
Она отвела глаза от неба – и вздрогнула всем телом.
Прямо напротив нее, под башенным зубцом, скрытый его тенью, сидел Черныш.
– Не приближайся, – прошептала она. – Иначе я позову стражу.
Она бы не успела. Ни позвать, ни убежать, ни защититься. Она даже встать бы сейчас не смогла. Идеальная цель. Идиотская смерть.
Черныш развел руки в стороны, показывая, что они пусты.
– Нет оружия, – проговорил он. – Нет опасности. Есть слова.
– Слова? – чужой резкий голос бил в висок острым молоточком. – Тебя прислал Дарте?
– Я пришел. Отец не знает. Никто не знает. Никто не узнает?
Эрме с трудом уразумела, что, кажется, охотник просит о конфиденциальности.
– Никто не узнает, – повторила она, изо всей силы пытаясь собраться с мыслями. – Говори. Не бойся.
– Отец сказал: старик мертв. Сказал про ягоды. Сказал про письма. Я шел ночью. Я спешил. Он не знает. Он не узнает?
Казалось, этот полудикий, заросший, грубый мужчина странно волнуется.
– Продолжай.
– Было письмо. Одно. Старик сказал: отнеси. За Мыс. За Большое Убежище. Я отнес. Я оставил там, где развалины. Старик сказал: уйди сразу. Обжора рычал. Обжора боялся. Я ушел.
Молоточек в виске бил все чаще.
– Когда? – прошептала Эрме сквозь зубы.
– Прошлой весной. Цвел дикий виноград. Цвела ежевика.
Эрме чувствовала, как в желудке волной нарастает боль. Во рту появился горький привкус. Средство маэстро Руджери напоминало, что за все в этой жизни надо платить.
– Что он тебе пообещал?
Вместо ответа Черныш полез в сумку. Эрме вжалась в стену, но охотник вытащил уголек и принялся выводить на стене неровные линии. Медленно, старательно.
– Вот, – сказал он. – Не Черныш. Не Черныш? Не собака?
Эрме прищурилась.
Света было мало, но охотник потрудился, и буквы получились достаточно четкими.
ТАНО ФОРГА
– Да, – подтвердила Эрме. – Не Черныш.
Как он ушел, Эрме не заметила. Просто закружилась голова, она зажмурилась, а когда опомнилась, охотника и след простыл. Остались только буквы на стене. После она предъявит этот автограф Ройтеру и поинтересуется, где были его глаза. Нет, надо стереть. Она же обещала, что никто не узнает... Да, стереть. После, не сейчас. Когда прекратится головокружение, уймется резь в желудке и прояснятся мысли.
Когда она сможет встать, чтобы спуститься вниз. Сейчас был важен только ветер и теплые камни пола, на которые можно просто лечь и не двигаться.
Над головой на флагштоке лениво плескался белый стяг с алой ящерицей, окруженной искрами. Чуть правее на полотнище чернело сердце, расколотое надвое — символ, который поместили на знамя после завоевания аддирами Истиары и падения Тарконы, в знак того, что наследники герцогини Оливии отныне единственные, в ком осталась память мифического Черного Сердца Эклейды. Флаг колебался. Казалось, что ящерица вот-вот поймает сердце в лапки, но каждый раз ветер расправлял знамя, и сердце ускользало, трепеща и мучаясь.
Она смотрела и смотрела на эту безнадежную погоню, пока знамя не окрасилось алой кровью неба. Проснулись чайки.
Так Эрмелинда Диаманте Гвардари, графиня ди Армини, известная всей Тормаре как Саламандра, встретила новое солнце.
Здесь и заканчивается третья история. :)
-
И снова повествование в себя буквально затягивает, а красота текста кружит голову, как густое и терпко-сладкое темное вино, настоянное на пряных травах. Ох, какие же они, герои этой великолепной истории, невероятно живые и настоящие - все, от центральных персонажей до действующих лиц второго-третьего плана, и как же изумительно выписан мир, который они зовут родным... Выписан так, что читаешь те же, к примеру, последние абзацы - и тоже словно наяву слышишь чаячьи крики и вдыхаешь полной грудью свежий озерный ветер... Громадное, как всегда, спасибо, эрэа Марриэн - и с нетерпением жду продолжения! :)
-
Не оторваться! Спасибо. :)
-
Ой, чуть не прохлопала єту красоту. Спасибо, Марриэн :)
-
Вам всем спасибо. :)
-
Немного продолжения, чтобы не забывалось, что история пишется. :)
Свинцовая оправа
Джулио Бравенте, примо-квестор герцогства Реджийского, человек, от звука чьего имени прошибает пот не только преступников, но у людей честного имени, стоит, опустившись на одно колено, перед мертвым телом. Тело это мужское, нагое, тощее и неомытое, лежит прямо на полу, на дерюге. Кто-то попытался придать ему приличное для усопшего положение, но не совсем преуспел. Пальцы рук по-прежнему судорожно скрючены.
В подземелье-леднике, где разворачивается эта сцена, весьма и весьма стыло. Кажется, что сами стены источают этот пронизывающий холод, заставляющий ныть кости, словно в зимнюю метель. Огоньки светильников едва заметно колышутся, наводя на мысль о неком призрачном дыхании, желающем погрузить это место в вечный мрак.
Не верится, что снаружи над городом нависла тяжелая жара. Не верится, что существует сам город, тусклый солнечный свет, и дымный ветер, и серые плотные облака, и полные жизни существа.
Джулио Бравенте несомненно ощущает этот холод – коленом, упертой каменный в пол ладонью, всем телом. Но ощущение это не доставляет ни малейшего видимого неудобства. Возможно, за долгие годы эта стужа стала частью его существа.
Позади примо-квестора в молчании ожидают трое. Поближе — молодой мужчина в скромной серой одежде, единственной вольностью на которой являются прорези рукавов, сквозь которые выглядывает тончайшая ткань сорочки. Взгляд у него пытливый, выражение лица почтительное, светлые волосы зачесаны назад. Под мышкой толстая книга в кожаном переплете. Рядом человек много старше, с лицом умным, но бледным и помятым – он смотрит выжидающе, словно готовясь отвечать на вопросы. Темный фартук закрывает его туловище и ноги до колен, и пятна на старой истресканной коже наводят на неприятные мысли.
У стены, сложив руки на груди, ожидает третий — дородный детина, чье лицо и поза выражает лишь одно — полное и бесконечное равнодушие. На поясе у него плеть с железным кончиком и шипастая дубинка. Одна ушная раковина наполовину отрезана.
Это городской палач, Дольчино.
– Я повторю свой вопрос, – говорит Джулио Бравенте, внимательно разглядывая рану, нанесенную аккурат в сердце. – Какова причина смерти?
– А я повторю свой ответ, ваша милость, – негромко, но твердо отвечает человек в кожаном фартуке. – Несомненная причина смерти — воздействие огня или жара неизвестного происхождения. Возможно, не обошлось без магии.
Палач издает звук средний между смешком и хрюканьем, но тотчас же умолкает, когда молодой человек в сером оборачивается и осуждающе наклоняет голову.
– Обоснуйте, мэтр, – Джулио Бравенте не спешит подниматься. – Только кратко и без излишеств.
Человек в фартуке медлит, подбирая слова.
– Крови из раны почти нет, – отвечает он. – А у парня внутри... жаркое.
Молодой человек стискивает зубы. Бравенте не проявляет ни малейшего беспокойства.
– То есть вот это – ожог? – уточняет он глядя на алый след на грудине, чуть ниже шеи. След весьма напоминает отпечаток ладони. Примо-квестор прикладывает свою — тощую, с длинными пальцами – руку к следу и убеждается, что тот много меньше.
– Дольчино, приподними-ка его, – говорит человек в фартуке. Палач отрывается от стены и небрежно, словно мешок, подцепляет тело под мышки, демонстрируя его милости спину мертвеца, носящую точно такой же след.
– Насквозь, – почти завороженно шепчет молодой человек в сером. – Это как же?
– То есть удар в сердце нанесен уже после? – бесстрастно спрашивает Бравенте. – В надежде скрыть истинную причину?
– Возможно, – соглашается лекарь. – Но глупо – такое трудно скрыть. С другой стороны, это мог быть удар милосердия...
– Милосердие — гнилое слово, мэтр. Не произносите его в моем присутствии. Положи его.
Джулио Бравенте не торопясь поднимается на ноги, словно не заметив почтительно протянутой руки человека в сером. Он еще раз взглядывает на распростертое нагое тело.
– Я всегда был убежден, что рано или поздно ты окажешься висящим на мосту Латников, Пепе Косарь, ибо жил ты скотски. Но все же смертью своей ты сумел меня удивить. Закрывай. Выноси.
Последние слова обращены к Дольчино.
– Куда? – спрашивает Дольчино,накидывая на Пепе Косаря мешковину.
– Если Торо не заберут, куда обычно. Кстати, они явились, Асканио?
– Младший джиор Джанни ожидает в приемной.
– Один?
– Разумеется, нет. При нем поверенный семьи Торо, джиор Винченцо.
– Конечно же. Как Быку без Крысы?
– Ваша милость...
– Ты не слышал этого, Асканио. Идем.
-
Немного продолжения, чтобы не забывалось, что история пишется.
Именно что. И вообще, ура!!!!!!!! И спасибо! :)
-
Тоже проглотила эти эпизоды, как всегда, на едином дыхании. А тот самый леденящий подземельный холод, читая их, ну просто кожей чувствуешь... Огромное спасибо, эрэа Марриэн - и с нетерпением жду продолжения! :)
-
Веселенькая рождественская история! ;D ;) Спасибо, Марриэн :)
-
Спасибо! :)
Веселенькая рождественская история! ;D ;)
А там почти лето. ;D
Продолжаем.
Окна кабинета плотно заперты, но дымный привкус все равно наполняет комнату. Когда Асканио предупредительно открывает перед примо-квестором дубовые двери, со скамьи для ожидания поднимаются двое. Старший облачен в темное долгополое одеяние и носит на груди посеребренную цепь со знаком гильдии законников. Он держит себя уверенно, однако кланяется примо-квестору с подчеркнутым почтением, и все его узкое лицо выражает готовность к беседе.
Второй, Джанни Торо по прозвищу Бычок, и ему явно неуютно в душной аскетичной обстановке кабинета в присутствии безмолвного, словно могильный страж, дежурного клерка в черном. Вид юного Джанни по-прежнему весьма опрятный и чистый, но строгая темная одежда подчеркивает бледность щек и роскошный, на половину физиономии, синячище, превративший нос и губы в сине-багровые лепешки.
– Вы как всегда вовремя, джиор Бравенте, – замечает джиор Винченцо, указывая на отменные настенные часы, оснащенные новейшим греардским маятниковым механизмом. – Стрелка едва коснулась полудня...
– Я ценю свое время и оттого сберегаю чужое, – резко отвечает примо-квестор. – Присаживайтесь, джиоры.
– Привет тебе, Монашек, – внезапно негромко произносит Джанни, в упор глядя на Асканио. Тот сдержанно кивает и, не отвлекаясь больше, устраивается в сторонке на табурете. Джанни Торо угрюмо хмыкает, но тут же снова принимает серьезный вид.
– Признаться, джиор Торо-старший слегка удивлен, что вы вызвали его внука сюда, – начинает поверенный. – Разве не достаточно того, что джиор Джанни изложил вашему помощнику? Семейный лекарь прописал потерпевшему покой...
– Я предпочитаю сам вести допрос, – прерывает поверенного Бравенте. – И я не думаю, что пара вопросов принесут такой уж непоправимый вред. Потерпевший юн и крепок, как истинный Бык.
При слове «допрос» Джанни Торо вскидывает голову, но тут же смиряет нрав.
– Правосудие превыше всего, – отвечает он. – Я готов. Спрашивайте.
– Итак, – Бравенте перебирает протянутые помощником листы бумаги, – восстановим события. Вчера поутру вы явились сюда в оборванном и избитом состоянии, и, пока было послано за лекарем и вашими родными, показали следующее. Накануне вы с несколькими товарищами проводили время за разговорами и мелкой игрой в таверне, где к вам подсел незнакомец, который столь удачно лишил вас и друзей денег и вещей, что вы заподозрили его в шулерстве. На следующий день вы случайно заметили этого незнакомца на улице и послали слугу вашего отца, известного как Пепе Косарь, проследить за ним, дабы пресечь подобные злодеяния в будущем, однако он доложил, что незнакомец пребывает в обществе Джованны Сансеверо, подозреваемой в противозаконном деянии. После чего вы в обществе одного лишь Пепе Косаря отправились на старый городской погост, дабы задержать оную Джованну, где столкнулись с ее подельниками: упомянутым шулером и еще двумя неизвестными. В неравном бою Пепе Косарь был убит, вас же злодеи связали и бросили на погибель среди страж-травы и москитов. Однако вы наткнулись на оброненный нож, смогли освободиться от пут и бросились за защитой к городской страже.
– Так все и было! – с готовностью подтверждает Джанни Торо.
– Возможно. Ответьте, юный Джанни: отчего вы не послали за стражей, узнав, что ваш шулер замечен в компании возможной преступницы?
– Я пожелал изловить Джованну Санcеверо самолично, – быстро отвечает Джанни, спокойно взглядывая на примо-квестора. – Торо всегда стояли на страже общественного благочиния.
– Тогда отчего вы отправились отстаивать общественное благочиние лишь вдвоем? У вашего отца закончились слуги?
– Сознание долга придает силы, – заявляет джиор Винченцо, но Джанни быстрым жестом прерывает поверенного.
– Это была моя вина, – твердо заявляет он. – Я проявил глупую самонадеянность и поплатился за это.
– Ваш человек поплатился за вашу самонадеянность жизнью, – добавляет Бравенте. – Кто и как убил вашего слугу?
Джанни Торо оживляется.
– Это девка! – с уверенной мстительностью заявляет он. – Она одержимая, точно говорю. – Как она зыркала, когда Пепе сдернул с нее платок...
Он осекается, поняв, что сболтнул лишнее, но спустя пару секунд уверенно поясняет: – В пылу сражения Пепе сорвал с девицы платок, отчего она не на шутку разъярилась и ударила его кинжалом.
– Вы видели этот момент?
– Они дрались и упали в овраг, – уточняет Джанни Торо. – Но у девки был кинжал, а бедняга Пепе был безоружен. Посему, думаю, это была она. Но мог быть и этот головорез с тесаком, что едва на разможжил мне череп рукоятью. – Юноша указывает на синяки. – Он сущий разбойник. Как только земля носит!
– То есть вы убеждены, что вашего человека зарезали?
– Ну да! – Джанни Торо и поверенный обмениваются недоуменными взглядами.
– Вы спускались в овраг, после того как освободились?
– Да на что мне? – искренне удивляется юноша. – Уже светало. Я посмотрел со склона: Косарь лежал покойник покойником.
– А красные пятна у него на груди?
– Пятна? Наверно, от страж-травы. Она там всюду. У меня все руки зудят.
В доказательство он предъявляет ладони, покрытые мелкими бледно-розовыми волдыриками.
– Что ж, думаю, джиор Джанни, вы оказали общественному благочинию большую услугу, указав, где пребывает Джованна Сансеверо. Возможно, вы и сами не представляете, насколько большую...
– Всегда рад послужить родному городу! – с заметным облегчением выпаливает Джанни Торо.
– Джиор Торо-старший предлагает помощь в поимке злодеев, – вставляет джиор Винченцо.
– Правосудие герцога достаточно сильно, чтобы не прибегать к помощи частного лица, даже столь уважаемого, – твердо заявляет Бравенте.
Эти слова заставляют юного Торо разочарованно фыркнуть.
– Но никто не может помешать Торо защищать свою честь! – заявляет он на прощание. – Я из этой мрази душу выну...
– Только герцог в Реджио решает, от чьего тела отделять душу! – резко обрывает его примо-квестор, и юный Торо, густо покраснев, с деланной покорностью умолкает, кланяется и удаляется.
– Молодость, – со сдержанной тревогой поясняет джиор Винченцо. – Горячность. Прошу простить. Мой любезный клиент Джанни Торо-старший уверяет, что сумеет сдержать нрав своего внука и не допустит повторения подобного.
– Пусть почаще проезжает по мосту Латников, джиор Винченцо. Тамошнее зрелище чрезвычайно полезно для остужения горячего ума.
– А тело? – внезапно вспоминает скромно молчавший весь разговор Асканио. – Заберете?
– На что оно мне? – слышится уже из коридора.
Дверь за поверенным закрывается. В тишине слышно, как скрипит гусиное перо. Наконец безмолвный клерк заканчивает свой труд, и, повинуясь знаку примо-квестора, готовится удалиться.
– Позови Дольчино, – велит на прощание Бравенте.
Примо-квестор и Асканио остаются наедине.
– Он лжет, – говорит Асканио. – Джанни Торо лжет.
– Знаю.
-
Вот. Не оторваться, а спать когда? :)
-
А я поймала себя на мысли, что хочу книгу, изданную в бумаге, с иллюстрациями :)
-
А я поймала себя на мысли, что хочу книгу, изданную в бумаге, с иллюстрациями :)
Присоединяюсь от всей души! :)
-
Спасибо. :)
А я поймала себя на мысли, что хочу книгу, изданную в бумаге, с иллюстрациями
Эх, мечты... Написать бы сначала. ;D
И завершающая часть этого "лирического" отступления.
Джулио Бравенте мерным шагом направляется к окну, за которым виднеется клок неба, подернутый легкой дымной пеленой, палящий солнечный шар и силуэты улиц и мостов.
– Мальчишка глуп, – говорит он. – Глуп, мстителен и самоуверен. Думает, что я не знаю о его порочных выкрутасах, об отребье, с которым он водит дружбу. На месте его отца я бы запер сына в особняке и неустанно вбивал бы ум и осторожность воловьим бичом. Впрочем, возможно, некоторые шаги в этом направлении уже предприняты.
– Он прихрамывает, – замечает Асканио. – Вчера такого не наблюдалось.
– Рука у среднего Быка тяжелая. Но надо было начинать сызмальства.
– Я не понимаю, ваша милость, почему он вообще прибежал сюда? Почему не домой?
– Возможно, настолько перетрусил, что потерял голову. Не сообразил, что это привлечет ненужное внимание к нему самому. Быть может, считает, что никто не посмеет тронуть Торо по мелочам. А быть может...
Джулио Бравенте замолкает, словно наткнувшись на некую интересную мысль.
Асканио ждет, не решаясь прерывать тишину.
– Нет, пустое. Полагаю, основная причина — он знает, что мы отыщем его обидчиков. Он уверен, что от меня эти люди не ускользнут.
– Он прав, – с легкой улыбкой замечает помощник.
– Знал бы ты, Асканио, сколько сил я потратил на то, чтобы внушить эту уверенность каждой собаке в Реджио. Просто вбить в головы, как аксиому. И вот кажется, получилось... Что же не так? Отчего ты думаешь, что он лжет? – уже другим тоном произносит примо-квестор.
– Пепе Косарь ни за что не пошел бы в одиночку, да еще на погост. Был еще кто-то.
– И возможно, события развивались совершенно иначе... Но факт остается фактом: есть убийство, и это не простая уличная драка, а нечто странное. Жаль, вчерашний день не вернешь. Я желал бы сам поглядеть на юного Торо, когда он сюда явился... Что ты успел выяснить?
Асканио с готовностью раскрывает свою книгу для записей.
– Из описания, данного Торо, я составил мнение, что его неизвестные обидчики не местные и не из уличной швали. Я послал солдат проверить гостиницы, где селятся приезжие из чистого сословия, и подобные личности отыскались в «Последней подкове». Записаны в книге как Рико и Франческа ду Гральта, супруги, купеческого сословия. Судя по имени мужчины, родом откуда-то с Эклейды. Не тормарцы.
– Чем запомнились? Чем занимались? Как платили?
– Приличные люди. Ничего особенного. Платили фортьезскими декейтами. Мужчина каждый день выбирался в город, по делам, но держатель гостиницы признался, что так толком и не понял, в какой купеческой гильдии числится постоялец. Женщина не покидала своей комнаты, за исключением последнего дня, когда они, по утверждению трактирного мальчишки, пошли на Гусиный рынок.
– Что искали? – внезапно оживляется Бравенте. – Змеи, крысы, летучие мыши?
Асканио перелистывает страницы.
– Котенка, – улыбается он.
– Черного?
– Нет. Серого, пушистого, с белой грудкой и чтобы лапки были, словно в белых чулочках. Так показала торговка с рынка.
– Купили?
– Нет. Ушли с пустыми руками. Не припоминаю ни одного ритуала, где был бы потребен серый кот.
– Несомненно, таковые существуют. Ты сказал, в последний день? Они съехали? Куда?
– Сундук отнесли на барку «Болотная тварь». Приписана к порту Фортьезы. Перевозит соль и другие товары по Риваре уже лет пять. Владелец Жоакин Фареш. Капитан Бенито Бальбоа. Оба, как видите, тоже с внутренней Эклейды. Ушла вниз по реке позавчера вечером.
– Надеюсь, наши люди не дремлют?
– Думаю, они уже нагоняют барку. Соляные суда ползут медленно и делают частые остановки. Надеюсь, мы возьмем всю компанию до того, как они пересекут границу. Виренца может не выдать эклейдца, особенно если у него в родне будет кто-то из Алексароса...
– Ты отлично потрудился, Асканио. И я надеюсь, ты понял, для чего Торо предлагали помощь? Мальчишка глуп, но есть старшие.
– Они желали сократить себе время на поиски? – осторожно предполагает помощник.
– Именно. И я надеюсь, наши люди будут досточно расторопны, чтобы успеть первыми. Иначе мы найдем четыре трупа.
В дверь тяжело стучатся. Появляется Дольчино.
– Торо отказались от тела, – извещает его примо-квестор.
– Так, значит, я в общую, – равнодушно кивает Дольчино, – к бродягам.
– Подожди. Я распоряжусь, когда придет время. И еще, – примо-квестор обращается к Асканио. – Вчера в герцогском замке я видел живописца, работавшего над какой-то фреской. Передай ему мой приказ: пусть явится либо сам, либо пришлет толкового ученика, чтобы зарисовать ожоги. Подробно. В цвете.
Приказ приводит в изумление не только Асканио, но и вызывает слабую тень недоумения на лице палача. Однако оспаривать распоряжения примо-квестора не принято.
Палач поворачивается, чтобы уйти, но тут в дверь снова стучат, на сей раз очень осторожно.
– Войдите! – приказывает примо-квестор, и в дверь протискивается стражник в «синичьей» черно-желтой тунике.
– Дозвольте доложить, ваша милость? – робко спрашивает он и в ответ на милостивый кивок Асканио продолжает. – Я, стало быть, докладаю: мертвяка встретил.
Подобное заявление оказывается чересчур смелым даже для примо-квестора. Он и его расторопный помощник переглядываются. Асканио демонстративно поводит носом:
– Не посещал ли ты с утра таверну, солдат?
– Никак нет, не посещал. А встретил вовсе даже в тот день, когда в оцеплении стоял у того раскуроченного дома на мосту Эрколэ Безумного.
Примо-квестор и Асканио вновь обмениваются взглядами.
– Продолжай, солдат, – требует примо-квестор. – Как выглядел твой мертвяк?
– Да, ничего так, бодренький, румяный.
– Тогда с чего ты взял, что он мертв?
– Так я его узнал. Я как увидел, что он у моста крутится, так у меня потом все время в башке свербило: видел ведь, видел где-то. А вспомнить никак. А тут как просветление нашло: это ж Гвидо Заноза!
Асканио в недоумении смотрит на примо-квестора. Джулио Бравенте чуть морщит лоб, прикрывает глаза, словно это помогает мыслить, и внезапно размеренно произносит:
– Гвидо по прозвищу Заноза. Юн, но насквозь испорчен. Мать неизвестна. Отец неизвестен. Место рождения неизвестно. Точный возраст не установлен. Утверждал, что четырнадцать, но явно занижал, рассчитывая на помилование. Осужден за кражу бочонка с зернами перца с герцогского склада. Пойман с поличным. Вину признал, оттого пытке не подвергался. Приговорен к повешению в день Высокого Солнца. Поутру в день казни найден без признаков жизни на полу общей камеры. Вероятно, от ужаса принял дурманящее зелье.
– Во-во, – радостно подтверждает стражник. – Он самый и есть, ваша милость. Это ж я его в суд доставлял. Он еще обложил меня последними словами, а после, когда приговор объявили, сопли жевал вперемешку со слезами... Аж жалко стало, право слово.
Бравенте морщится, и солдат испуганно замолкает.
– Прибереги свою жалость для достойного предмета, стражник. Еще раз повторю вопрос: как выглядел твой Гвидо Заноза? Опиши подробно.
– Ну как... заматерел, конечно. Но рожа знакомая — рыжая, бесстыжая, и улыбочка та самая. А еще зубы... А того Занозы свои были, а у этого красные, золотые. Дорогущие, поди! – с явной завистью говорит солдат, чьи зубы оставляют желать лучшего.
– И куртка красная? – дополняет Бравенте.
Пораженный такой прозорливостью начальства стражник выкатывает глаза и торопливо кивает.
– Ты помнишь этого сопляка, Дольчино?
Палач пожимает плечами, не меняя профессионально-равнодушного выражения лица.
– Да сколько народа через мои руки-то прошло, ваша милость? Разве упомнишь? Слилось все.
– Возможно. Свободны оба. Ты знаешь свой долг, солдат. Это радует.
– Какая интересная компания собралась на барке «Болотная тварь», – замечает примо-квестор, снова оставшись вдвоем с помощником. – Просто не терпится познакомиться и послушать.
– Дольчино умеет извлекать истории, – соглашается Асканио. – Могу я спросить, ваша милость?
– Спрашивай.
– Я просто не первый раз замечаю за эти годы... Вы... всех их помните?
– Ты про смертников? Да, Асканио, всех.
-
*жалобно* А ещё будет?
-
По пассажирам барки "Болотная тварь" я уже успела крепко соскучиться, а теперь за них вдвойне волнительно. Снова от всей души спасибо, эрэа Марриэн - и очень жду продолжения! :)
-
*жалобно* А ещё будет?
Будет. :) Но позже. ;)
По пассажирам барки "Болотная тварь" я уже успела крепко соскучиться, а теперь за них вдвойне волнительно
Что скажешь... люди попали... Но пока еще не попались. :)
-
*жалобно* А ещё будет?
Будет. :) Но позже. ;)
По пассажирам барки "Болотная тварь" я уже успела крепко соскучиться, а теперь за них вдвойне волнительно
Что скажешь... люди попали... Но пока еще не попались. :)
Спасибо! Позже, так позже. Только чтоб не очень "позже". :)
-
Спасибо! Позже, так позже. Только чтоб не очень "позже".
Это как получится. Чем дальше в лес текст...
-
О! Ещё кусочек. Но ма-а-а-аленький! Надеюсь, они успеют уплыть. А ожог странный, конечно.
-
Ещё кусочек. Но ма-а-а-аленький!
Это такая вставка-связка между основными главами. Надеюсь, будет и побольше. :)
-
Осколок четвертый. Безымянная река
Глава 1. Барка «Болотная тварь»
Тони, Тони, старый сукин ты сын, как ты посмел помереть и бросить свою жену одну в этом паскудном мире?! Как посмел ты, окаянный, оставить ту, которую обещался почитать и оберегать?! Да и женушка твоя не лучше, все мечтала о непонятном, воображала себя умной, да рукастой, да талантливой — но жизнь все взяла да и расставила по местам.
Мы с тобой редкие дураки, Тони. Многого желали да малого достигли, да и то рассеялось пылью, разлетелось по ветру, ушло, словно круги на воде. Ушло и вовек не вернется...
Так горько размышляла Джованна Сансеверо, полулежа на жестком тюке в глубине душного вонючего трюма соляной барки, что почти неощутимо ползла вниз по течению. Содержимое тюка давило в спину, от спертого воздуха свело глотку, но Джованна лишь смутно ощущала все эти неудобства. Тяжелая, словно сотни блоков камня, тоска согнула плечи и отодвинула телесные скорби прочь.
В трюме было полутемно. Слышался приглушенный массой груза плеск воды в борта, скрип железной цепи, на которой покачивался крошечный фонарик со слабенькой оплывшей свечкой да изредка мощные всхрапывания: неподалеку, упав голым пузом на соляной мешок, сладко, словно на мягчайшей тюфяке, почивал Йеспер Варендаль. Кожаная куртка, замаранная грязью и травяной зеленью, сползла с его спины, и Джованна видела старые, почти изгладившиеся полосы шрамов. Она смутно помнила дни, когда эти шрамы выглядели совсем свежими, но тогда она не интересовалась, откуда они взялись. Просто мазала купленной у аптекаря мазью, пока Антонио толковал в подсобке с Танкреди. Меньше знаешь – крепче спишь.
Танкреди. С него все началось, с лиса-искусителя, поселившего в сердце Тони веру в то, что Сансеверо способны на нечто большее, чем честно плавить лунные стеклышки для окон и выдувать разноцветные бусины. Сейчас Джованна, пожалуй, плюнула бы в смеющиеся зеленые зенки и послала бы наглеца куда подальше. Ну, может, случай еще и представится... Надо было сразу стеречься, как только она прознала, что на самом деле этот то ли бродяга, то ли наемник, то ли невесть кто – знатного рода. Восьмой сын герцога, как никак. Или девятый? Даром что из захолустного герцогства на краю карты, коего и название-то сразу не вспомнишь, но сын герцога. Законный. Правда, теперь вроде бы уже седьмой (или восьмой?) брат нового правителя, что сути не меняет.
А эти двое... Он ведь тоже пришли от Танкреди. Что они для него? Что он им наобещал?
Женщина (кажется, Фран) не спала — это Джованна знала точно. Она сидела чуть в стороне, загородившись тюками так, что вся ее фигура оставалась скрытой тенью. Лица ее Джованна так и не рассмотрела толком. На погосте было некогда, а после незнакомка старательно куталась в плащ. Вела она себя почти бесшумно, но Джованна видела, как медленно поворачивается лезвие узкого кинжала, который Фран не выпускала из рук. Она крутила кинжал, медленно, размеренно, минута за минутой, час за часом, и Джованна постепенно привыкла к ощущению того, что в паре пьед от нее обретается кто-то с обнаженным оружием и неясными намерениями. Сама Джованна словно погрузилась в тягучую полудрему. Счет времени прервался: она не могла сказать сколько часов провела вот так приткнувшись на тюке.
Не было прошлого, не было будущего. Да и настоящего толком не существовало: только плеск воды, надсадный скрип цепи и тоска в сердце.
Тони, Тони, старый ты дурень...
Послышались тяжелые шаги, дверца люка откинулась на петле, и в трюм по лесенке спустился Рико ду Гральта. Он всю ночь провел на палубе, время от времени заглядывая в нутро барки. Небритый, помятый, он окинул усталым взглядом трюм и, убедившись, что с прошлого визита, ничего не изменилось, склонился над спящим Зубоскалом.
– Йеспер, – позвал он. – А ну, просыпайся!
Варендаль не соизволил. Тогда Рико взял его за плечо и осторожно, вполсилы, потряс. Подействовало — Варендаль открыл глаза.
– А-а, Рико, дружище! – протянул Йеспер, моргая и улыбаясь. – А пожрать не принес?
Круглое лицо Рико, и без того не блещущее радостью, помрачнело.
– Пожрать?! – негромко переспросил он, и Джованна внезапно уловила скрытую угрозу в низком спокойном голосе.
– Ну да! – весело отозвался Йеспер. – Живот подвело со сна.
– А жрать ты, Йеспер, сегодня не будешь, – угрюмо объявил Рико. – И мы, по твоей, милости, тоже. Если, конечно, у тебя не завалялись деньги.
– Так у тебя же были?!
– Были. А теперь все они у капитана. Как думаешь, почему мы прошли две ночные пристани, не причаливая? А провоз у нас, если ты забыл, без прокорма.
– Ну, это все пустяки, – беспечно заявил Йеспер, потягиваясь. – У тебя есть серебряные пуговицы. И пряжка на ремне. А у Фран есть сережки с янтарем и...
Лицо Рико темнело с каждым словом.
– А у тебя, Варендаль, – вдруг отчетливо произнес он, поднося кулак к лицу собеседника. – Есть золотые зубы.
Улыбка сползла с лица Йеспера.
– Зубы нельзя, – пробормотал он. – Зубы мне Саламандра пожаловала...
– Ри, – раздался голос из-за мешков. – Не надо. Не пугай его.
– Только ради тебя, солнышко, – проворчал Рико и, разжав кулак, бесцеремонно сдернул Йеспера с мешка на пол. – Вставай уже, горе мое голодное. Пошли на палубу – разговор есть.
И Йеспер покорно поднялся на ноги и, почесываясь и отряхиваясь, поплелся вслед за старшим товарищем.
Сквозь люк сочилось предрассветное свечение.
-
Читаю - и опять наслаждаюсь просто каждой фразой. Словно хорошим вином. Громадное, как всегда, спасибо за великолепное продолжение, эрэа Марриэн! :)
-
Читаю - и опять наслаждаюсь просто каждой фразой. Словно хорошим вином. Громадное, как всегда, спасибо за великолепное продолжение, эрэа Марриэн! :)
Подтверждаю и заверяю. :) Спасибо. Целый осколочек будет! Лепота.
-
Спасибо.
Целый осколочек будет! Лепота.
Да, постепенно будем продвигаться дальше.
-
Спасибо.
Целый осколочек будет! Лепота.
Да, постепенно будем продвигаться дальше.
С нетерпением ждем продолжения. Удачи, сил, творческого куража - и вдохновения! :)
-
Спасибо. :)
Продвинемся еще немного.
Они остановились у борта барки. Дым, который лежал над Реджио, за городом чуть рассеялся: лесистая возвышенность правого берега загораживала котловину с тлеющими торфяниками. А встречный фассарро приносил иные запахи.
Но болота были и здесь: весь левый берег являл собой равнину, где приземистые плоские холмики чередовались с рытвинами, полными стоячей воды, камыша и неверной топкой грязи. Здесь, разделяясь на множество рукавов и потоков, впадал в Ривару ее приток — Десс. Вода – мутно-серая, полная илистой взвеси и клочьев тины — несла «Болотную тварь» вниз по течению. Парус, увы, не помогал реке: он был бесполезен и потому свернут на рее.
Гребцов на барке сейчас не было: прижимистый владелец нанимал полную команду только в Фортьезе, когда надо было подняться против течения. Назад такие временные гребцы сплавлялись на груженых плотах из арантийской сосны, пригоняя древесину и возвращая себя к устью Ривары, чтобы вновь наняться на суда, идущие в верховья.
Вахтенные матросы, управляясь длинными шестами и кормовым веслом, следили, чтобы барка двигалась в фарватере, держась подальше от мелей. Несло влажной тиной. По берегам надрывались лягушки.
– Правда, деньги кончились? – спросил Йеспер, пригляживая пятерней всклокоченные волосы.
– Я, что, монеты рожаю, что ли? – проворчал Рико. – Найди, если сможешь.
– Ты что такой дерганый сегодня? – участливо поинтересовался Варендаль. – Не выспался?
– Я не спал. Я думал.
– И что надумал, мудрец?
– Нужно убираться прочь от реки, – произнес Рико.
Йеспер сделал круглые глаза.
– Ты не тронулся часом, дружище? – участливо проговорил он. – На солнышке не перегрелся? Река – самая надежная в здешней местности дорога. Торный тракт, можно сказать. Да, неспешно, зато удобно. Солнышко греет, вода тебя несет, а ты сидишь себе поплевываешь с борта....
Он продемонстрировал, как это делается.
– И выследить нас на этом торном тракте, как с борта плюнуть.
– Да кто ж нас выслеживать-то станет?! – искренне удивился Йеспер.
Рико слегка сжал ладони на планшире.
– Да неужто некому? – негромко спросил он.
– Ладно, – Йеспер поморщился, словно укусив лимон. – Есть, конечно. Но, слушай Рико, все пустое. Не морши лоб – тебе не идет. Смотри проще. С Торо, конечно, косо-криво вышло, но пока он оклемается, пока развяжется, пока сообразит, что да как – мы уж у границы будем. Тут всего пара-тройка ночей.
– А Бравенте?
– Что Бравенте? Он же не знает, что Джованна покинула город. Кто его переубедит?
– А если объявятся твои банковские знакомцы?
– А они вообще свалили незнамо куда! Потеряли они меня, стервецы.
– А если...
– Да, что ж ты как старик столетний! – взорвался Варендаль. – Заладил! А если! А если! А если тебе завтра на темечко молния свалится?! Или чайка нагадит! Что мы, мало передряг видели?! Не из такого дерьма вылезали! А ты подумал, как Джованна на своих двоих потащится?! Она и так еле дышит, а ты ее по буеракам погонишь?! Лошадей-то взять негде и не на что!
Последнее соображение показалось Рико разумным. Он медленно кивнул, признавая правоту доводов Йеспера, и тот моментально удвоил натиск.
– Вот, сам же понимаешь! Что ты вечно думаешь, прикидываешь?! Спятить же можно! Расслабься ты наконец! Не догонит никто... а если и догонят, нам же проще — вода же кругом! Ты лучше за Фран следи. Как бы она чего не вытворила...
– А что за мной следить, Йеспер? – раздался внезапно голос за его спиной. – Что я, малое дитя? Или, может, я безумна?
Варендаль вздрогнул всем телом и торопливо спрыгнул с фальшборта.
Франческа шла по палубе. Она избавилась от плаща и отстегнула рукава платья и оттого в предрассветном полумраке казалась легкой невесомой тенью. Темная шаль была с рассчитанной небрежностью наброшена на плечи, волосы на эклейдский манер не заплетены, а лишь перетянуты шитой серебром лентой.
Один из матросов, что работали у кормового весла, одобрительно прицокнул языком. Рико обернулся и ответил ему таким выразительным взглядом, что малый стушевался и вернулся к своему делу.
– Что ты... что ты, Фран, – смущенно пробормотал Йеспер. – Никто такого не говорил. И не думал. Язык мой — враг мой. Забудь.
– То-то же, – произнесла она. – Лучше присматривай за старой джиори. Она, кажется, вовсе нос повесила.
Над водой пронесся низкий, гудящий звук.
– Водяной бык, – приложив ладонь ко лбу, предположил Рико. – Они обычно гнездятся в топях и низинах.
– Наверно, – согласилась Франческа, дотронувшись до фибулы, где в золотом овале тоже красовалась птица — длинноногая клювастая цапля в полете. – Как называется городок?
Она указала на правый берег. Там, на фоне серого светлеющего неба вырисовывался силуэт кампанилы и очертания крыш.
– Читта-как-его-там, – явно радуясь перемене темы, протараторил Йеспер. – Явно дыра дырой.
– Читта-Менья, – поправил Рико. – Бенито сказал, что здесь мы точно пристанем к берегу. И простоим долго. У него дела, разгрузка, погрузка, торговля... Часов восемь, а то и больше, потому что в полдень никто из матросов за работу не возьмется. Такая потеря времени...
– Ри, я тут подумала, – Франческа разжала кулак. На ладони у нее лежали серебряные серьги, сделанные в виде солнц с вставкой-сердцевиной из темно-рыжего янтаря и позолоченными лучами. – Я тут подумала: не пора ли и впрямь пустить их в дело...
– Нет уж. Начнем с пуговиц...
– Э! – встрял Йеспер. – Вы чего, умники?! Спрячьте свои цацки и предоставьте дело мастеру! Прежде чем расстаться с благородными металлами, испробуем иные методы...
Рико и Фран переглянулись. Особого энтузиазма великодушное заявление Зубоскала не вызвало.
– Что скажешь? – едва слышно спросил Рико. – Давай его в трюме закроем?
– Может, дадим еще один шанс? – ответила Франческа. – Если что, я ему уши надеру.
– Так и быть. Но последний раз. Йеспер! – окликнул его Рико и, когда тот подошел ближе, добавил зловещим шепотом, чтобы не услышали матросы. – Только попробуй что-нибудь спереть!
-
Вот честное слово: просто тихо млеешь от того, как затягивает в себя текст - и всё крепче прикипаешь душой к этой троице, такой живой и настоящей. И к Йесперу, и к Франческе, и к Рико... И снова - огромное спасибо за продолжение, эрэа Марриэн! :)
-
Сколько красоты я нечаянно пропустила! Спасибо, Марриэн :) :-*
-
О! Новый осколочек!
А Йеспер зря расслабился. Погоня уже в пути. И что он, интересно, придумал?
-
Спасибо. :)
И что он, интересно, придумал?
Он честно попытается быть правильным мальчиком. ;)
Читта-Менья был обычным реджийским городком, какие разбросаны в долине Ривары по лесистым красным склонам правого берега. Над стенами и черепичными крышами борго поднимался купол основательного приземистого храма Благого Антэро и кампанила. Выше виднелись башенки старого замка, сейчас окрашенные в размытые рассветные тона. Зелени здесь было немного, но всяко поболе, чем в серости столицы.
Пока швартовались, солнце вынырнуло из-за края болотистой равнины. На кампаниле ударил колокол, призывая к утренней молитве. Начинался новый день последнего месяца жаркой тормарской весны.
Ловко перепрыгнув через борт барки на пристань, Йеспер подмигнул Рико и Франческе, одернул куртку и, держа под мышкой сверток мешковины, деловитой уверенной поступью направился по дороге к борго. В свертке побрякивало.
Первым делом он спросил у встречного носильщика, где в Читта-Менья кузница. Получив неясный тычок пальцем в сторону, он однако не сбился с дороги, свернув в предместье, и довольно быстро обнаружил искомое заведение. Подмастерья как раз разводили огонь. Вызвав сонного кузнеца, Йеспер развернул мешковину и предъявил тому маленькую коллекцию отобранного у грабителей оружия.
– Берешь?
Кузнец покопался в железе.
– Приличный только вот этот, – заявил он, указывая на тесак, ранее служивший Ланцо. – Остальное дрянь.
– Не надо. Дубинка тоже ничего, – возмутился Йеспер. – Вон как удобно по руке ложится. А за лом тоже платят.
Спустя пару минут препирательства стороны пришли к взаимовыгодной, пусть и не слишком высокой, цене. Сделка была заключена, кузнец отсчитал деньги, и Йеспер, освободившись от лишнего груза, зашагал дальше, за стены борго, нисколько не беспокоясь о страже, что только-только отворила ворота.
Все в здесь было, как и в любом другом реджийском городке. Мощеная булыжниками дорога вывела Варендаля на маленькую площадь, где журчал фонтан. Красотой стиля сооружение не отличалось, вместо статуи здесь была лишь каменная водяная лилия с истрескавшимися и кое-где оббитыми лепестками. Зато, как удивленно заметил Йеспер, умываясь под падающими струями, внутри фонтанной чаши были даже не монеты, а набитые бляшки серебра. Здешнее начальство следило за чистотой воды. И ведь никто не зарится!
У фонтана уже стояла, препираясь, кучка женщин и девушек. Все они только что вышли из храма после краткой утренней службы и, расхватав заранее оставленные у порога ведра и кувшины, спешили занять место в очереди — водица, набранная при только что вставшем светиле, считалась самой лучшей.
Йеспер с добродушной усмешкой следил за этой толкотней, высматривая красивые юные личики, пока не получил слабенький тычок в бок. Удивленный донельзя, он обернулся.
– И ведь не помолился, поди, а уже пялишься, как кот на сметану, – с укоризной сказала сухенькая морщинистая старушка в черно-зеленом одеянии сестер-целительниц.
– Грешен, матушка, – весело отозвался Йеспер. – Чего тебе?
– Колесо у тачки выскочило. Поможешь?
Она указала на лежавшую на боку тачку, возле которой возилась другая старушка, собирая выпавшие узлы и свертки.
– Если вишневую смолу за здравие зажжешь, то отчего не помочь?
Дело оказалось плевое. Йеспер в два счета поставил колесо обратно, от души наддал ногой, чтоб крепче держалось, и благие сестры принялись грузить свой скарб в тачку, готовясь двигаться дальше.
– За чье имя смолу поджечь? – спросила старушка.
– За рыжего-бесстыжего, – рассмеялся Йеспер. – Не промажешь.
Старушка махнула на него рукой: иди, мол, трепло! Ее товарка укоризненно погрозила пальцем. Йеспер заржал и возвратился к делам насущным. На краю площади как раз разворачивал лоток подмастерье пекаря, выкладывая из корзины еще горячую выпечку. Йеспер купил самый большой каравай, сдобные булочки, потребовал завернуть съестное в чистое полотно, взял узел и уже развернулся, чтобы уйти прочь...
И вдруг почувствовал, что галдеж у фонтана как-то поубавился.
На площади стояла женщина. Она, как видно, только что вышла из переулка, ведушего в верхнюю часть города. Женщина обнимала себя за плечи, словно утро было по-осеннему зябким, и вся ее фигура казалась излучала тревогу и печаль, неуместную среди этой мирной жизненной картинки.
Платье женщины светлое, расшитое мелким речным жемчугом, было дорогой ткани, но устаревшего покроя и небрежно зашнурованное. Темные волнистые волосы в беспорядке рассыпались по плечам и почти закрыли лицо.
Женщина шагнула вперед, и Йеспер с удивлением заметил, что она босая, словно крестьянка.
Толпу у фонтана разнесло в стороны, словно по мановению руки. Все примолкли, переглядываясь. Благие сестры перестали толкать свою тачку к воротам.
Женщина приблизилась к фонтану, и капли воды тут же щедро осыпали ее одежду и волосы. Подол платья волочился по влажной мостовой. Покрытые пылью босые ступни моментально стали грязными.
– Что это с теткой? – спросил Йеспер у подмастерья. – Пошла, что ли?
Конечно, он знал, что это не так. Никто и никогда не позволил бы пошедшему вот так запросто разгуливать по городским улицам и заражать своим жутким безумием окрестный люд. Скорее всего тетка бы и переулок не успела пройти до конца. До первого метко брошенного камня. До первого смелого удара палкой. До первого озверелого пинка ногой в спину.
Нет, здесь было что-то иное.
– Чирей тебе на язык! – тут же откликнулся торговец. – У нас здесь такой дряни не бывает, слава Девяти. Обычная она, просто в уме поврежденная. Но так на то причина есть.
На площадь из переулка вышел человек. Среднего роста, немолодой и загорелый, одетый без изысков, но при рыцарском поясе, оружии и с посеребренной должностной цепью на груди. Торговцы примолкли. Йеспер напрягся.
Человек долго смотрел на женщину, бродящую вокруг фонтана. Оглядел площадь. Внезапно взгляд его уперся в Варендаля.
– Эй, рыжий! – окликнул его рыцарь. – Подойди-ка!
Йеспер заставил себя не спеша, без видимой опаски приблизиться. Позвали и позвали, эка невидаль... чего честному человеку бояться...
– Ты ведь не здешний?
Иногда можно и правду сказать, вспомнил Йеспер слова Рико. Попытка не пытка.
– Я приплыл на барке, джиор, и скоро поплыву дальше. Поднялся в ваш уютный город, чтобы купить еды на доро...
– Не здешний, – прервал его рыцарь. – И скоро уедешь прочь. То, что нужно. Новое лицо, которое быстро исчезнет. Ты все дела здесь сделал?
Йеспер кивнул, остро чуя, что пришла пора убираться прочь.
– Вот, держи! – мужчина снял с пояса кошелек и к изумлению Йеспера вытащил из него две монеты, одна обычный реджийский диллс, другая — непривычная, квадратная, но со спиленными остриями углов. – Подойди к той женщине у фонтана и отдай ей вот эту монету. Диллс можешь забрать себе в уплату за услугу.
Йеспер в недоумении огляделся, сильно подозревая, что его разыгрывают. Но лица женщин были серьезными. Подмастерье пекаря слегка кивал. И все они чего-то ждали.
– Я должен что-то сказать? – уточнил Варендаль.
– Нет, ничего. Она сама будет говорить. Будет нести чушь. Ты соглашайся. А когда она смолкнет — иди прочь и выкинь из головы все сказанное.
Йеспер неторопливо убрал диллс к своим медным монеткам в кошель. Положил узел с выпечкой на ступеньку храма. Странная квадратная монетка казалась тяжелой, словно была из камня. На миг мелькнула мысль – отказаться и дать деру.
– Не бойся, – грустно улыбнулся мужчина. – Она тебя не тронет.
– Кто здесь боится? – Варендаль подбоченился. – Сделаю, джиор.
-
Что бы это значило, интересно? Вроде, выглядит безобидно. Правда, в этом мире полно мистики, поэтому полной уверенности нет.
-
Ох, напророчат Йесперу сейчас что-нибудь веселое... Или, наоборот, услышанное от босоногой юродивой как-то поможет ему и его спутникам, не знающим, что у них над головами уже гроза собирается?.. С нетерпением жду продолжения, эрэа Марриэн! :)
-
А я даже гадать не буду, просто наслаждаюсь ходом повествования. Словно любимое кушанье смакуешь... Сказала бы что-нибудь о шоколаде или сдобных булочках, да сладкого не люблю. Будем считать, каждый потягивает неспешно любимый напиток. ;) :) ;D
-
А я даже гадать не буду, просто наслаждаюсь ходом повествования. Словно любимое кушанье смакуешь... Сказала бы что-нибудь о шоколаде или сдобных булочках, да сладкого не люблю. Будем считать, каждый потягивает неспешно любимый напиток. ;) :) ;D
У меня здесь - по-прежнему упорные ассоциации с дорогим красным вином, выдержанным, терпким и сухим :). А-ля "Черная кровь". Мерцающим в хрустальном бокале, как темно-огненный рубин.
-
У меня здесь, кроме того, что слежу за сюжетом и героями, есть ещё одно увлечение: я наслаждаюсь удивительными описаниями, чувствую запахи, звуки города, или леса, или просто дороги. У Марриэн всё это так образно, так зримо, и мне это напоминает прозу Паустовского или Пришвина. Просто удивительно, как буквально идёшь вслед за героями по улицам города, живого города, а не рассматриваешь нарисованную картинку, сидишь у костра в живом лесу, а не нарисованном. Как то так.
:)
Спасибо, Марриэн.
-
Спасибо. :)
Что бы это значило, интересно? Вроде, выглядит безобидно.
Ох, напророчат Йесперу сейчас что-нибудь веселое...
katarsis, Красный Волк, сейчас посмотрим, как оно обернется.
Сказала бы что-нибудь о шоколаде или сдобных булочках, да сладкого не люблю
Tany, весь шоколад - Йесперу (он бы одобрил), а булочки - Рико. :D
passer-by , я надеюсь, что атмосфера получается, потому что сама очень люблю читать "ощущенческие" вещи.
Итак...
Женщина стояла очень близко к чаше фонтана, спиной к собравшимся на площади. Когда Йеспер приблизился, она даже не пошевелилась и вряд ли вообще заметила его появление. Варендаль легонько кашлянул, обозначая свое присутствие. Без толку.
– Джиори, – тихонько позвал Йеспер, остановившись так, чтобы водяные брызги приятно освежали лицо, но не замочили излишне куртку. – Джиори, меня послал...
Тут он сообразил, что не знает, кто именно его послал. Муж, брат, другой родич? Да, какая разница... Следовало быстрее сделать дело и проваливать.
– Джиори, – снова начал он.
Никакого ответа. Женщина продолжала всматриваться в чашу фонтана.
– Джиори, вы не это ищете?
Йеспер шагнул вперед и подставил под струи раскрытую ладонь с монетой.
Она бережно взяла монету с ладони Йеспера, сжала в кулаке и мягким плавным движением подняла голову, встретившись взглядом с Варендалем.
Йеспер отшатнулся, словно от удара. Он рванулся, но глаза не отпустили. Они держали крепче, чем любые путы, не давая сойти с места,отвернуться, опомниться.
Он смотрел в эти глаза, и, казалось, погружался в черную бездну отчаяния, и с каждой секундой проваливался все глубже и глубже. Сейчас он был, точно тот растерянный бродилец, пойманный в сети силы, превосходящей его собственную. Его захлестывало острое ощущение беспомощности и одиночества, затягивая в водоворот сердечной боли.
Он смутно различал лицо своего противника. Женщина не была молода — лет тридцати, а то и больше, не была она и красива: тонкое скуластое лицо с ранними морщинами у рта, бледная, словно снег, кожа и почти бесцветные тонкие губы. Ничего, что привлекло бы Йеспера раньше, ничего, что привлечет, если он вырвется из этого плена. Но сейчас они были связаны крепче, чем родичи, сильнее, чем любовники.
Йеспер начал понимать, что еще чуть-чуть, и он пропадет. Кровь била в виски с такой силой, словно вот-вот прорвет оболочку плоти и хлынет наружу.
– Пощадите меня, джиори, – прошептал он, стараясь своей сбивчивой речью прервать течение этой черной реки, – Я тону, так дайте мне выплыть...
Он не надеялся на понимание, но женшина опустила голову, и наваждение исчезло. Черные воды успокоились.
Понимала ли она сама, на что способна? Знали те люди на площади?
– Кто вы, джиори? – трясущимися губами выдавил Йеспер.
– Никто, – ответила она. – А ты? Ты пришел найти ее?
– Её?!
– Она там, – прошептала она. – Там. Ты пришел найти ее? Скажи, ты пришел найти ее?
Пальцы ее впились в запястье Йеспера с неимоверной для такой тонкой руки силой. Сейчас кость треснет, подумал Варендаль.
– Э-э, джиори, – пробормотал Йеспер. – Да... наверно...
– Она там, – продолжила женщина. – Они ищут, они снова ищут. Я знаю. Они не прекратят искать. И ты не прекращай. Она там. Я вижу ее ночами, когда открываю глаза. Ты умеешь открывать глаза? Это страшно, да?
Йеспер чувствовал, что его знобит. Умеешь открывать глаза...
– Да, – признался он. – Я умею открывать глаза. Но они мертвы, джиори. Я видел, как они умирали.
Он вдруг понял, что не верит своим словам и своей памяти. Все, что казалось непреложным, начало вдруг шататься.
– Ты найдешь ее? Скажи,найдешь?
Этим глазам было невыносимо лгать, но Йеспер попытался.
– Я не лгу, джиори, – произнес он. – Я обещаю, что найду...
– Поклянись своим отцом и своей матерью, своей сестрой и своим братом, своей невестой и своим домом!
Какая легкая клятва... Йеспер кивнул.
– Тогда возьми, – она неожиданно лукаво улыбнулась и, встав так, чтобы каменная лилия загораживала ее от взглядов, украдкой вернула монету Йесперу. – Помни: она не твоя. Не моя. Как не мое солнце, не твоя луна. Она там, где течет река без имени, там, где вода не отражает звезды, там...
Она внезапно умолкла. Просто остановилась, прервав фразу, словно забыла все слова на земле. Это напомнило долгий отзвук оборвавшейся струны. Вот только струна хлестанула по пальцам, до крови разрезав кожу.
– Джиори? – прошептал Йеспер.
Она смущенно, но словно непонимающе улыбнулась и пошла прочь от фонтана. Загорелый мужчина шагнул навстречу, будто ожидал такой развязки.
На Йеспера он и не смотрел. Чужак сделал свое дело и мог убираться на все четыре стороны.
Варендаль поспешно сунул голову под струи фонтана, словно желая смыть наваждение. Вынырнул, протер глаза, побрел прочь с площади...
– Парень! – будто сквозь туман услышал он голос старушки с тачкой. – Парень, пожитки свои забыл!
-
Невероятно сильный и великолепный эпизод. Читаешь - и саму знобить начинает... Огромное спасибо, эрэа Марриэн! :)
-
Ох, не спроста всё это. Сдается мне, Варендаль опять во что-то вляпался, хотя и не собирался. Только теперь во что-то мистическое. Впрочем, он, похоже, понимает больше, чем я.
-
Спасибо. :)
Впрочем, он, похоже, понимает больше, чем я.
Он понял далеко не все, но то, что он сумел понять, ему весьма не понравилось.
-
Вот оно: никогда не разговаривайте с незнакомцами, а еще лучше - не смотрите. :)
-
Вот оно: никогда не разговаривайте с незнакомцами, а еще лучше - не смотрите. :)
;D
Продолжаем.
Когда он вернулся на пристань, здесь уже вовсю делались дела. Сновали туда-сюда грузчики с мешками и тюками, пересмеивались матросы, истошно блеяла забредшая на причал белая коза, и возились в пыли куры. Словом, все были заняты.
Сам капитан Бенито — степенный бородач в шикарном сине-зеленом дублете – стоял на пристани в компании пары таможенников, перебирая какие-то бумаги. Йеспер прошмыгнул мимо, надеясь, что чиновники, увлеченные чтением, не обратят никакого внимания на пассажира, и направился к раскрытому люку в трюм.
– Йеспер!
Из-за палубной надстройки выглянула Франческа. Йеспер тут же изменил направление.
Здесь было сейчас, наверно, самое спокойное местечко на судне. Борт, обращенный к реке, никого не интересовал. Франческа устроилась на скамье и благодушно взирала на волны, небо и противоположный низкий берег.
– Загоришь, – заметил Йеспер, усаживаясь рядом. – Нос покраснеет.
– У меня кожа привычная, – отмахнулась она.
По другую сторону от Франчески, ссутулившись, сидела Джованна Сансеверо. Не сказать, чтобы она была весела и довольна жизнью, но и помирать сию минуту вроде бы не собиралась. Между женщинами на тряпице лежал порезанный сыр, стояла миска с сушеными фигами и большая глиняная кружка с чистой водой.
– Ого! Где взяли? – спросил Йеспер, водружая свой узелок рядом с миской. – А я-то спешил...
Он вытащил из миски фигу, подул на нее и сунул в рот.
– У джиори Сансеверо остались деньги, – пояснила Франческа. – Немного, но завтрак Рико раздобыл.
– А сам он где?
– Ушел размять ноги.
Франческа легким движением выпустила из рукава кинжал и принялась бережно нарезать хлеб, с явным наслаждением вдыхая теплый сытный аромат.
Некоторое время все молча ели: Франческа, расслабленно и очень аккуратно, Йеспер задумчиво, а Джованна медленно, словно через силу заставляя себя глотать.
Наблюдая за ней, Йеспер отвлекся от своих невеселых мыслей и решил задать вопрос, который давно его занимал.
– Джиори Джованна, а все же, что там стряслось, на мосту?
– Не знаю, – отрезала Джованна. – Память отшибло.
– Как так? – поразился Йеспер. – Совсем?
– Напрочь, – сварливым голосом подтвердила женщина.
Йеспер открыл было рот, чтобы попытаться снова, но Франческа легонько дернула его за рукав, призывая умолкнуть. Словно желая отделаться от распросов, Джованна встала и поковыляла подальше на корму, где и остановилась в одиночестве: тощая, словно жердь, в грязной рабочей робе.
– Платье бы какое, – заметил Йеспер. – Женщина в мужской одежде вызывает вопросы. Если она, конечно, не Эрмелинда Гвардари. Неужто она и впрямь ничего не помнит?
– Сомневаюсь, – сказала Франческа. – Скорее не доверяет. Она крепкий орешек. Танкреди предупреждал.
– Вот пусть Танкреди и раскалывает, – решил Йеспер. – Одной левой.
Он хохотнул, довольный невольной остротой. Франческа даже не улыбнулась.
– И не стыдно тебе, – произнесла она с неожиданной серьезностью. – Бросил своего господина одного, со сломанной рукой, да еще и веселишься на его счет.
Йеспер опешил.
– Фран, да что ты? Я не бросил... он сам отпустил. Ты же знаешь: он же, словно Блудный лис. У него десять жизней — девять и одна запасная...
Щеки Франчески вспыхнули.
– Не смей так говорить, – с неожиданной злой горечью произнесла она. – Ни у кого нет десяти жизней, Йеспер. Когда же ты это поймешь?
Она поднесла к губам кружку и сделала глоток, словно надеясь,что вода остудит ее гнев.
– Ну вот, – расстроенно протянул Йеспер. – Я тебя обидел. И сам не понял, чем именно. Я дурак, да?
– Ты не дурак. Ты пятнадцатилетний подросток, который никак не поймет, что давно стал взрослым. Рико считает, что Танкреди тебя разбаловал.
– А ты? Тоже так думаешь?
Франческа вздохнула и ничего не ответила. Наступило долгое молчание. Наконец Йеспер покусал губу, поскреб пальцем скамейку и негромко проговорил:
– Фран, послушай... Я все собирался спросить... ты когда-нибудь встречала кого-то такого... ну... такого, как ты?
– Такого, как я? Что ты имеешь в виду?
– Ну... ты понимаешь...
Франческа поморщилась, скользнув взглядом по бордовому платку.
– Да. Встречала. Давно.
– И... как?
– Если вкратце: меня попытались убить.
– И что?
– Как видишь, я жива. Почему ты спрашиваешь?
Йеспер поерзал на скамье.
– Понимаешь, я, кажется, встретил кого-то, подобного мне. Не совсем такого, но я прямо чую, что это то самое. Только много сильнее. Много-много силы, много-много боли. Очень страшно.
– Что?! – Франческа подалась к нему. – Где?! Ты уверен?
– Здесь, на городской площади. Она...
Йеспер внезапно замолк и прислушался. Затем, к изумлению Фран, вскочил с места, сцапал сдобную булочку и побежал прочь. Остановился, развернулся, схватил еще одну булочку и исчез за углом надстройки.
-
И снова - ну прямо на языке ощущаешь, читая, вкус теплого свежего хлеба с сыром... А непростые тайны, скрытые в прошлом героев, интригуют всё крепче и крепче. Громадное спасибо за продолжение, эрэа Марриэн! :)
-
И снова - ну прямо на языке ощущаешь, читая, вкус теплого свежего хлеба с сыром... А непростые тайны, скрытые в прошлом героев, интригуют всё крепче и крепче. Громадное спасибо за продолжение, эрэа Марриэн! :)
Присоединяюсь. И это было очень сильно.
-
Вкусно и хорошо! :)
-
Спасибо. :) И немножко продолжаем.
– Толкай! Еще толкай! Ой, парень, какой же ты молодец!
Заинтригованная Франческа встала и осторожно выглянула из-за надстройки. Удивленно приподняла брови.
– Это что-то новенькое, – пробормотала она.
Зрелище было и впрямь непривычное. Йеспер Варендаль обретался на палубе в компании двух пожилых монашек и груженой тачки, да не просто вступил в разговор, а, словно радушный хозяин, привечал гостий: расчистил им местечко среди сваленного на палубе груза, удачно пристроил тачку у борта и теперь потчевал женщин сдобными булочками.
Высокая сестра-целительница была явно несколько огорошена таким внезапным гостеприимством, однако, угощение приняла и теперь сидела, бережно отщипывая кусочки пропеченного сдобренного травами теста, и не спеша отправляла их в рот.
Ее товарка вела с Йеспером такую оживленную беседу, словно они век были знакомы. Франческа прислушалась.
– И не сомневайся, парень, – уверяла сухенькая монахиня. – Доброе ты дело сделал. Она же с местными-то уже и не говорит вовсе. Если б не ты, она б не один час вокруг фонтана бродила. А так, джиор Раньер ее под белы ручки домой проводил. Она и успокоилась... до следующего раза, несчастная душа.
– А он кто, муж ее? – спросил Йеспер.
– Раньер-то? Нет, он наш подеста...
Франческа улыбнулась, глядя, как слегка дернулась щека Йеспера при слове «подеста».
– Эмилия ее звать, – вставила высокая сестра. – Эмилия из Торнаторе. А по мужу была Витале из усадьбы Витале.
– И давно она такая? – спросил Йеспер.
– Давно, – маленькая сестра-целительница задумалась. – Да лет с десяток.
– Больше, – заметила высокая сестра и кинула кусочек булочки воробьям на пристани.
– Да как же больше? Что ты такое говоришь, сестра Доротея?
– То и говорю, сестра Клара, – спокойно отозвалась ее товарка. – Это в тот год было, когда большой колокол сам собой звонил. Еще старая сестра Летиция, свет ее душе, говаривала,что не к добру...
От взгляда Франчески не укрылось, как внимательно Йеспер вслушивается в эти расчеты.
– Твоя правда, сестра Доротея, – согласилась сухенькая сестра. – Запамятовала я.
– Так что же случилось-то? – спросил Йеспер.
– Случилась, парень, страшная и странная история.
– А вы расскажите. Я, матушка, до страсти люблю жуткие байки. Да и делать-то все равно нечего. Когда еще поплывем.
Пожилая сестра-целительница и сама была не прочь развлечь и себя, и собеседника. Ее подруга казалась довольно равнодушной, но не стала протестовать.
– Жили когда-то на том берегу Ривары...
Франческа подощла поближе и встала так, чтобы оставаясь в тени надстройки, слышать весь разговор.
– Жили когда-то на том берегу Ривары, – повторила сестра Клара. – две семьи, Торнаторе и Витале. Не сказать, чтобы очень знатны, но и не простолюдины. Не сказать, чтоб слишком богаты, но и не голь перекатная. Земли-то на той стороне топкие, плодородия большого нет, но кое-что можно и выручить. Делить семьям было особо нечего: границей владений был Десс, там межи не перенесешь. Завидовать да кичиться друг перед другом тоже особо было нечем. Но однако ж, случилось такое с давней поры, что пробежала меж семьями кошка царапучая, а то и вовсе прополз болотный ящер.
То Витале через Десс переправятся да у Торнаторе овец угонят, то Торнаторе у Витале поле подожгут. До убийства разве что не дошло, но сломанных костей и разбитых носов не считал никто. И так продолжалось много лет. А ежели, парень, жить с оглядкой, то жизнь свою вовсе запустишь. А тут еще неурожаи. Словом, оскудели и Витале, и Торнаторе. И, видать, до того надоела им вся эта вражда, что решили они раз и навсегда утрясти свои вопросы, помириться и начать жить по-человечески.
– Ишь ты, – удивился Йеспер. – Да разве такое бывает? Вражда, она же сердце сушит.
– Это если кровная, – заметила сестра Доротея. – А они до настоящей крови не дошли. На пороге остановились, у самой дверцы в бездну.
– И что же дальше?
– В одно утро явились они с берегов Десса в Читта-Менья. Третейским судьей они избрали Раньера-старшего, отца нынешнего подесты. Очень уважаемый человек был. Сели в храме, чтобы боги лучше слышали, договорились об возмещении ущербов и над алтарным камнем Благого Антеро пожали друг другу руки. А чтобы упрочить соглашение о мире решили, что дочь старого Торнаторе Эмилия выйдет замуж за молодого Джино Витале. Ну, и сразу день свадьбы назначили.
– Дайте догадаюсь, – встрял Йеспер. – На свадебном пиру Витале перерезали Торнаторе. Или наоборот.
– Где ты только такой гадости набрался, парень? – поморщилась сестра Клара. – Здесь же не дикость южная. Справили они свадьбу и зажили. И достойно зажили. Спокойно. Люди прямо дивились.
– Так где же страшное-то? – слегка разочарованно спросил Йеспер. – Ну, кроме достойного ярма семейной жизни.
Высокая сестра-целительница слегка ухмыльнулась на его слова.
– А страшное и странное, парень, случилось по осени.
-
И еще чуть-чуть.
– Случилось это, парень, по осени, – повторила сестра Клара. – В тот год лето было засушливое. Не как сейчас, конечно, нынешнего-то жара и не припомнить, но все равно – Десс обмелел, так что крестьяне и без брода перебирались — воды по грудь только и было. Болота, помнится, воняли страшно – как ветер переменится, так в Читта-Менья и дышать невозможно было. Настоятельница велела нам, сестрам, обитель окуривать, чтобы какая зараза не прилипла.
– Они и сейчас, поди, воняют, – заметила сестра Доротея. – Просто ветер не с той стороны. Ты не отвлекайся.
– А как осень началась, – пропустив мимо ушей замечание товарки, продолжила сестра Клара, – то зарядили дожди, мелкие, противные. И начались туманы. И вот в такой дождливый день в город прибыл гонец из-за Ривары к господину Раньеру-старшему и привез послание от своего господина, старого Витале. Тот звал подесту с сыном на семейное торжество в честь окончания сбора урожая. И вот в назначенный день, оба Раньера со слугами переправились через Ривару и отправились в усадьбу Витале.
Дорога была неважная, а день с и с утра был туманный, а под вечер и вовсе словно пелена легла на Ривару. Помню и в городе было, как в молочной каше, а уж на том берегу и вовсе ни зги не видно. И как говорил после господин Раньер, пропустили они в том тумане нужный указующий столб, а после, как видно, свернули не туда и заблудились напрочь. Уж и сумерки пали, а после и ночь настала, а они все кружили по полям и низинам. Пару раз чуть в грязи не утопли, промокли все, замерзли. Говорили, что туман был такой, что факелы гасли, не выдерживая влаги. Кричали, но никто не отзывался. В конце концов решили остановиться и ждать, пока не рассветет.
И так они промаялись на одном месте еще незнамо сколько. И вдруг словно бы переменилось что-то вокруг: раз — и исчез туман, словно и не было никогда. И стала ночь прозрачной, будто вода в засеребренном источнике. И оказалось, что совсем близко они от усадьбы Витале — рукой подать. Они, разумется, туда поспешили — мол, сейчас и обогреемся, и вино горячего выпьем.
Подъехали к воротам — а те настежь. Слуг нет, даже псов нет, а Витале волкодавов держал — рыкнут и сердце в пятки упадет. Дверь в дом тоже нараспашку, и огни потушены. Только луна светит. Раньер-старший почуял неладное — велел зажечь факелы и обнажить оружие. Зашли внутрь: в зале столы для пира расставлены, блюда с яствами остывшими стоят, кубки наполнены, а людей нет — никого. И во всем доме никого.
Сестра Клара помолчала, словно давая слушателю время представить всю зловещую картину. Франческа поежилась, будто сама на миг оказавшись в непроглядном тумане. Йеспер поковырял пальцем колено.
– Что же дальше? – спросил он. – Что предпринял подеста?
– Обошел еще раз дом, поискал, не видать ли где следов крови да драки. Но ничего такого не нашел. После вышел на двор и там ждал до утра. Едва рассвело, как он отправил одного слугу в город за подмогой и собаками, другого — в усадьбу Торнаторе — узнать, не являлись ли хозяева. А сам вместе с сыном отправился на болота — искать. Да только ничего не добился. Слуга, отправленный к Торнаторе вернулся с вестью, что в усадьбе остались лишь две женщины-служанки да малый мальчишка. Остальные, мол, как ушли с господами на пир, так и не вернулись. Когда прибыла подмога из Читта-Меньи, то псы оплошали — бестолково кружили по двору, скулили и следа не взяли. Но подеста был человеком упорным и поиски не прекратил.Обшарили всю округу от берегов Ривары и устья Десса до болот. Зашли и в сами болота, насколько позволила погода. День за днем искали и вот когда уже отчаялись, то нашли.
Сестра Клара снова сделала многозначительную паузу, но момент испортила сестра Доротея. Она бросила птицам последние крошки булочки и мрачно произнесла:
– Она сама вышла.
– Да откуда ты знаешь, сестра Доротея? - возмутилась такому бесцеремонному вторжению в историю рассказчица. – Мне это, между прочим, сам отец Матео рассказывал.
– А мне настоятельница, – отрезала сестра Доротея. – А ей — сам господин Раньер-старший.
– Что ж, если ты лучше знаешь, так рассказывай дальше сама, – поджала губы сестра Клара.
– А что рассказывать? – сестра Доротея явно не имела ни призвания, ни желания плести витиеватые кружева слов. – Вышла она. Чуть ли не из самого сердца топей. Одета в то платье, что ты сегодня видел, и босая. Ноги в кровь сбиты. И молчит. Ее, разумеется, в город привезли, сестер-целительниц призвали, лекаря привели, а она молчит. День молчит, два молчит, неделю молчит. Сам примо-квестор из Реджио приезжал, и тот ни слова не добился.
Йеспер вздрогнул при упоминании страшного своего врага.
– Он ее... не пытал, надеюсь? – выдавил он.
– Раньер бы не позволил, – отрезала сестра Доротея. – Говорил примо-квестор со всей строгостью, он человек жесткий, но ничего такого не было. Так и отбыл, отступившись.
– Прямо не верится, – пробормотал Йеспер. – Чтобы Бравенте отступился.
– Уж поверь. Сначала Эмилию определили под кров нашей обители, но не задалось. Ушла. Как — никто и не понял. А когда стали искать — оказалась, сидит у фонтана, вся мокрая, и держит в руке ту странную монету. Раньер-младший подошел, она вздрогнула и монету обронила. Он поднял, отдал. Вот тут-то она заговорила.
– И что говорила?
– Бессмыслицу. Он пытался дознаться, куда ее родня подевалась, да куда там. Только ясно стало, что совсем у нее с умом тяжко. А она снова замолчала. Подеста ее к себе в дом забрал, дабы не пропустить, если у нее прояснение начнется. Но она все молчала.
– А спустя какое-то время снова сбежала, и снова к фонтану, – добавила сестра Клара. – Так постепенно и приметили, что коли она сбегает, то надо сделать, как ты сегодня.
– А отчего же подеста сам ей монету не отдал? Для чего я понадобился?
– Так она, если один и тот же человек по второму кругу монету отдаст, вопросы странные задает и плачет сильно. Мается. Вот Раньер и выискивает кого новенького.
– Странная история, – Йеспер покреб пальцами небритую щеку. – Куда ж они все делись? Это ж куча народу. Неужто никакого следа не осталось?
– Ни следочка. Три года выждали, как полагается, отслужили малый обряд — как по безвестно сгинувшим, а через трижды три и большой — как по умершим. А Эмилия так и осталась на попечении подесты. А когда Раньер-старший скончался, то его сыну это бремя досталось. Так-то, парень.
Йеспер снова задумчиво почесал щеку.
– Да уж, много дурного творится под солнцем и луной, – пробормотал он.
Франческа была с ним совершенно согласна. Она и сама могла рассказать не одну страшную историю. Печальная судьба неизвестной Эмилии заставляла погружаться в собственные воспоминания, а уж этого Франческа нисколько не желала. Ей нравилось жить — здесь и сейчас.
Желая отделаться от тягостного чувства, она отвернулась от сидевшей у борта компании и перевела взгляд на берег. И тут же улыбнулась.
По пристани шел Рико.
-
История и вправду странная - и такая, что мороз бежит по коже. Воистину: "Если рассудок и жизнь дороги вам, держитесь подальше от торфяных болот..." (с) А написано, как всегда, изумительно. Огромное спасибо за продолжение, эрэа Марриэн! :) И - с праздником Вас!
(https://i.ibb.co/0c1H5Yp/0905233.jpg) (https://ibb.co/yXKH2gm)
-
Ну вот, загадка на загадке сидит и загадкой погоняет. Интересно, очень, всё так необычно, просто замечательно. Но маловато, хочется читать ещё и ещё. Спасибо!!! :)
С прошедшим праздником тебя, дорогая Марриэн.
-
Да уж, жутко. Что же там произошло?
-
Спасибо! И вас с праздником! :)
Что же там произошло?
Кто знает... ;)
Если бы ду Гральта пожелал двигаться скрытно, из этого все равно ничего бы не вышло. Понимая, что прятаться бесполезно, Рико шел, расправив плечи, уверенно и с достоинством. Приветственно кивнул капитану и чиновникам, неспешно поднялся по сходням и окинул взором палубу.
Если он и удивился, обнаружив Йеспера в столь странной компании, то виду не подал.
– Доброго дня, сестры, – поприветствовал он женщин. – Надеюсь, мой помощник не слишком вам докучает? Он великий болтун, кого угодно заговорит.
– О нет, добрый джиор, – откликнулась сестра Клара. – Он спасает наши души от знойного уныния. Ибо, как говорил Аврелиан Ботернский, достойный собеседник подобен кувшину воды в день зноя.
– Но я его у вас украду, – он шлепнул Йеспера по плечу. – Пойдем-ка, дружок, обсудим дела насущные. Простите, сестры.
Они направились на корму. Старушки, оставшись одни, чуть помолчали, а затем сестра Клара вполголоса произнесла:
– Вот, а ты говорила: жулик. Вон у какого представительного джиора служит. И сам добрый малый.
– Добрый, – изрекла сестра Доротея и веско припечатала: – Но жулик.
Франческа слегка улыбнулась и отступила назад – все так же легко и неслышно.
– Что ты втирал бедным женщинам? – спросил Рико. – Надеюсь, не уговаривал отдать тебе содержимое кружки с пожертвованиями как самому достойному претенденту?
Лицо Йеспера изменилось. Он звонко шлепнул себя по лбу.
– Да как же я сам-то не додумался! – простонал он. – Такая идея...
– Ну, так прибереги до следующего раза. Если представится. А сейчас серьезно... Ты уже завел знакомства?
– Скорее они завели его, – заметила Франческа, приблизившись. – Знакомства и приключения. Йеспер погрузился в местные семейные истории.
– Как погрузился, так и вынырнет, – Рико потянулся и зевнул. – Жаль, что здесь появились эти сестры.
– Что тебе сделали две милые старушки? – проворчал Варендаль.
– Ничего. Но пока они здесь, мы не сможем использовать вот это. Только не разворачивай целиком.
Он протянул Франческе упакованный в мешковину сверток, который держал под мышкой. Женщина тут же сдернула край мешка.
– Рико! – изумленно прошептала она. – Это же покрывало сестры-молчальницы. Где ты это взял?!
Йеспер тоже сунул нос в сверток.
– И эти люди запрещают мне все на свете, – заявил он, закатывая глаза. – Признайся, Фран, это у него такие фантазии, да?
– Да как-то не замечала, – пробормотала Франческа.
– Вообще-то это для джиори Джованны, – заметил Рико, отбирая сверток. – чтобы не сверкала своими рабочими штанами в приличном обществе.
– А ничего попроще не нашлось? Ты что, увидел, как в монастырском саду белье на веревке сушится, и перелез через забор? Не верю – под тобой забор развалится.
– Это самое надежное. Никто не пристанет. И поверь, не все вокруг так и зыркают, чего бы стырить.
– А ты представляешь, что будет, если ее поймают в таком виде?
– Если ее поймают, то ее в любом виде ничего доброго не ждет. А потому – пусть идет в трюм и не высовывается, покуда не отплывем. А я составлю ей компанию – потому что сейчас, как лошадь, засну стоя. Фран, солнышко, ты присмотри здесь – остаешься за старшую.
– А я? – с деланной обидой спросил Йеспер.
– А ты как всегда, за капризного младшего братика. И учти: по поводу кружки с пожертвованиями я пошутил.
До отплытия больше ничего интересного не случилось. В назначенный час ударил колокол, барка отшвартовалась и неторопливо заскользила дальше по Риваре.
Йеспер все так же болтал со старушками, но Франческа уже не слишком прислушивалась к беседе. Занятая своими мыслями, она сидела на корме барки, наблюдая, как скрываются вдали башни Читта-Менья, и снова тянется высокий пустынный берег.
Сестры-целительницы сошли вечером на маленькой пристани селения Реджано. Йеспер стащил тачку на причал, за что удостоился искреннего благословения от сестры Клары и одобрительного кивка от сестры Доротеи. Старушки повлекли свой скарб прочь, барка вскоре отчалила, а Йеспер все стоял и смотрел, как две фигурки взбираются по белой тропе на горку, постепенно теряясь в сумраке.
Франческа, очнувшись от своей задумчивости, подошла к Варендалю.
– Ну, и где наш командир? – поинтересовался он.
– Только проснулся, – ответила Франческа. – Велел передать тебе, что теперь весь путь до Виренцы будем дежурить по очереди. Мы трое, разумеется. Старую джиори в счет не берем. Кто-то должен быть на палубе. До полуночи будет его время. Дальше – твое.
– Он никак не уймется, – вздохнул Йеспер. – Твой ушастый ежик – несусветный зануда, Фран.
– Тогда я тоже зануда. Мы должны смотреть в оба, Йеспер, если не желаем проснуться с ножом, приставленным к горлу. Не желаю повторения кладбищенской драки.
Она снова потянулась к фибуле, но, словно сделав над собой усилие, остановила руку.
– Ты сегодня совсем странный, – заметила она.
– Я все думаю о той женщине на площади, – признался Варендаль. – Ты ведь все слышала?Неужели никто за эти годы не понял, что она такое? Неужели люди такие неподатливые? Такие глупые?
– Чтобы понять, нужно знать. Откуда этим горожанам знать...
– Ты вот меня раскусила сразу, чуть не с первого взгляда. Что бы ты сказала, увидев ее...
– Ты же знаешь, я давно все ощущаю иначе, – проговорила она. – Но, да, может быть, я и почувствовала бы. А может, и нет.
– Я не успел закрыться. Просто не ждал ничего подобного. И я бы не смог отразить... вернуть назад. Не смог ударить. Это было бы ужасно. Жуткий выбор — быть мошкой в паутине или стать пауком-убийцей.
Франческа поморщилась.
– Неизбежный выбор. Но ты не паук, Йеспер. Уж поверь.
– Ты меня понимаешь, – горько сказал Йеспер. – Только ты. Ну, и Танкреди еще. А Рико думает, что я конченый идиот.
– Он понимает больше, чем ты думаешь, – вступилась за мужа Франческа.
– Вряд ли. Он... Он нормальный, Фран. Ты замужем за потрясающе нормальным человеком, и это замечательно.
– Да, – сказала Франческа. – Это замечательно. Спокойной ночи, Йеспер.
Рико ду Гральта был слегка удивлен, когда почти сразу после полуночи Варендаль сам, не дожидаясь, пока его растолкают, появился на палубе. Немного поболтав, они разошлись: ду Гральта спустился в трюм, а Йеспер расстелил куртку и улегся, положив под бок чикветту.
Так он лежал, наблюдая, как серебрится сквозь облака лента звездной Реки и прислушиваясь к плеску воды и дальним голосам тьмы. Когда же ночь стала выцветать, превращаясь в сумерки, он поднялся на ноги.
– И куда это ты собрался?
На палубе стояла Франческа. Лицо ее, освещенное белым кормовым фонарем, казалось странно бледным. Красный платок туго обтягивал плечи. Она пристально смотрела, как Йеспер заворачивает в мешковину чикветту и вешает сверток за спину.
– Куда собрался? – повторила она.
Йеспер улыбнулся.
– На тот берег, Фран. Я просто посмотрю на те места. Барка идет медленно. Я нагоню. А если вы доберетесь до Виренцы раньше, расскажи все, что слышала, Аррэ. Он-то дознается, где собака порылась.
– Мы могли бы вернуться позже. Все вместе.
– Я не могу уйти, не проверив.
– Почему?
– Понимаешь, я ей пообещал. Я поклялся.
– Чем же, конченый ты идиот? – вздохнула Франческа.
– Всем, чего у меня нет.
Зубоскал ждал, что она попытается остановить его, но Франческа молчала. Серая вода колебалась и звала. Наконец на востоке начало разливаться зеленовато-желтое свечение – предвестие нового солнца.
Франческа безмолвно смотрела, как Зубоскал залезает на борт, глядя на свинцовую воду и волнистую линию левого берега.
– Я Йеспер Ярне Варендаль, – прошептал он. – Я всегда держу слово.
И прыгнул.
-
Да, сестра Доротея - особа проницательная и явно хорошо знающая жизнь и людей. Но все-таки чем дальше, тем я в Йеспера влюбляюсь крепче ;). И снова - от всей души спасибо за невероятно вкусное и захватывающее продолжение, эрэа Марриэн! :)
-
Прекрасно! Наслаждаюсь. Очень здорово у тебя получаются описание всего, будь то лес, река, ночь или просто "...смотрел, как две фигурки взбираются по белой тропе на горку, постепенно теряясь в сумраке". Всего одна коротенькая фраза, а всё так зримо. Так чудесно. Спасибо.
-
Спасибо. :)
Описания-то коротенькие - всего лишь попытка минимально передать то, что видят герои (и автор заодно).
-
Спасибо. :)
Описания-то коротенькие - всего лишь попытка минимально передать то, что видят герои (и автор заодно).
И читатели. Именно такие несколько фраз, а видишь уже целую картинку, живую, не трафаретную. За что и люблю. :)
-
Поклялся тем, чего у него нет, и всё равно пошёл что-то проверять. Йеспер всё-таки прекрасен!
-
Поклялся тем, чего у него нет, и всё равно пошёл что-то проверять. Йеспер всё-таки прекрасен!
Согласна целиком и полностью :). Но тревожно теперь за него очень...
-
Йеспер всё-таки прекрасен!
И все-таки балбес! :)
А мы немного продолжим.
Глава 2. Один нескладный день
Куда делась монета?
На свое несчастье Паоло Раньер, подеста города Читта-Менья, задал этот вопрос вслух, за что немедленно поплатился.
– Надоело! – раздался резкий взвизг, и серебряная тарелка полетела на пол, со звоном обдав тапочки подесты остатками мясной подливы.
Паоло Раньер в недоумении поднял глаза на супругу. Джиори Джульетта стремительно наливалась гневным румянцем. Скандал, зревший весь вчерашний день, яблоком упал с ветки прямо на голову подесты.
– Да чтоб она провалилась, твоя монета! – завопила джиори Джульетта. – И твоя полоумная с нею вместе! Никакого покоя в жизни! Весь день вокруг нее проплясал! Надоело! Сколько я буду ее в доме терпеть?!
И с наслаждением отправила в стену мисочку с маринованными оливками. Служанка, выглянувшая из коридора на звон, поспешно спряталась обратно.
– Ты не дура ли? – напрямик спросил подеста, отодвигая в сторону блюдо с медовой лепешкой, коей он собирался завершить ранний завтрак. – Ты меня за кого держишь?! Батюшка мой просил меня позаботиться об Эмилии. Это мой долг. Ты что, женщина, желаешь, чтобы я нарушил слово, данное отцу?
– Значит, долг перед отцом ты сознаешь?! А перед женой долга у тебя нет?! А перед детьми?!
Бесполезно, тоскливо подумал Паоло Раньер. Что толку объясняться со строптивой бабой, которая все твои выкладки знает наизусть и на каждое слово готова дать тысячекратный отпор. Боги, дайте мне терпения!
Он невольно покосился на лестницу на третий этаж, где в мансарде обитала Эмилия. Там стояла полная тишина: после возвращения подопечная его с безмолвной покорностью поднялась в свою комнату и более ее не покидала.
Она, чтобы ни плела Джульетта, не доставляла никакого особого беспокойства: ела, что дадут, повинуясь велению служанки, спускалась посидеть в саду и возвращалась назад в комнату и вообще выполняла все приказы, никогда не жалуясь.
Правда, порой ее обнаруживали на галерее ночью. Она всякий раз стояла, обратив лицо к реке, словно всматривалась в дальний берег, но служанка клялась, что глаза у безумной были зажмурены, а губы шевелились, словно она что-то беззвучно шептала. В такие моменты сложно было добудиться ее и заставить вернуться в комнату. Да еще эта привязанность к старому платью: Эмилия не давала унести его даже, чтобы почистить.
Джульетту это бесило, и подеста подозревал, что не последнюю роль здесь играет белый и розовый жемчуг, украшавший корсаж. Женушка переживала, что такая ценность пропадает в небрежении. А в остальном — неприятностей от его подопечной было не больше, чем от домашней кошки.
Она всегда была такой: молчаливой, погруженной в себя, мечтательной. Но отнюдь не дурой. Они, бывало, разговаривали, когда старый Торнаторе приезжал с семейством на праздники к его отцу. Раньер тогда удивлялся ее наблюдательности. Пару раз они даже танцевали в День Зимнего Солнца. Приятное воспоминание.
И отчего я, дурак, к ней тогда не посватался, подумал Паоло Раньер. Отец не был бы против. Сейчас жили бы себе мирно, без воплей этих бабских... Почему-то он был уверен, что Эмилия не стала бы орать ни при каком раскладе. Но пока он — самый завидный жених в округе — лениво выбирал меж девицами из знатных и состоятельных семей, Торнаторе и Витале задумали мириться, и Эмилия сделалась залогом мира и спокойствия. И судьбу свою приняла без ропота. Она знала, что такое долг перед семьей и спокойно его исполнила. Правду сказать, и Джино Витале был неплохим парнем. И вот как все оно обернулось...
В уши, словно бурав, вонзился голос жены.
– А уж коли ты ее опекуном назначился, так уж и свою выгоду помни! Отчего не велишь засеять поля на том берегу! Какой-никакой а прибыток бы получили!
Паоло Раньер обернулся.
– Не твое дело, – жестким, слегка севшим голосом, произнес он.
Но жена не уловила скрытого предупреждения.
– Не мое дело! – взвилась она, словно необъезженная кобылица. – А то что мы ее который год за свой счет кормим-поим, это чье дело?! А то что я ночами не сплю — за детей боюсь, это чье дело?!
Раньер морщился, чувствуя, как сжимаются кулаки. Боги, не дайте совершить непоправимое!
В дверь постучали. Это был резкий, уверенный, деловой стук. Так зовут неотложные дела. Где-то что-то стряслось, но сейчас подеста был даже рад этому поводу прервать глупый спор.
– Посланцы из Реджио, – сообщила, вернувшись, служанка. – Требуют вашу милость срочно.
– Проводи в кабинет. Сейчас буду, – и Раньер, не глядя на супругу, пошел одеваться.
Под подошвой тапочка всхлипнула раздавленная оливка.
Когда за супругом закрылась дверь, джиори Джульетта тяжело выпрямилась на стуле, вытерла пот со лба...
И совершенно спокойным тоном приказала служанке:
– Полы подмети.
Лейтенант «синиц» мерял шагами кабинет подесты. Комната была небольшой, а двигался служивый быстро и нетерпеливо, словно застоявшаяся лошадь.
Раньер смотрел в окно. Подчиненные лейтенанта — четверо дюжих парней – сидели прямо на крыльце. Выглядели все они именно так, как выглядят уставшие в дороге люди: покрасневшие от солнца потные лица, запыленная одежда и сапоги. Служанка, сжалившись, вынесла парням кувшин воды, и они пили прямо из горлышка, заливая туники на груди.
Лейтенант кашлянул, возвращая подесту к реальности.
– Я видел его, – сказал Раньер. – Вчера утром. Он прибыл на барке, а она отчалила после полудня.
– А остальные?
– Нужно спросить таможенников на пристани. Они проверяют грузы и просматривают списки пассажиров. Я сейчас отправлю человека.
– Сделайте милость.
– Что еще от меня надобно?
– Люди и свежие лошади, – коротко потребовал лейтенант. – Мы должны догнать всю компанию до таможенного поста на границе.
– Придется огибать Квиренские скалы. На береговой дороге сошел оползень. Я достану лошадей и дам нескольких городских стражников в подмогу, но потребуется некоторое время. Отправьте людей в таверну, пусть перекусят. И еще...
Раньер задумался. Ситуация вырисовывалась скверная.
Если рыжий все же позарился на монету (у безумной воровать — мерзость!), то нужно ее вернуть. Непременно вернуть, пока он не понял, что нигде ей не расплатится и не вышвырнул прочь. Поручить такое задание ни лейтенанту, ни даже своим людям Раньер не мог — они не могли в полной мере представить важности этого кусочка старого металла.
Решение напрашивалось само.
– Я еду с вами, лейтенант – быстро сказал он.
– Куда? – оторопело выдавила жена. – Куда ты собрался?!
– Разбойников ловить! – рявкнул Паоло Раньер. – Луцио, помоги.
Джульетта приложила руку ко рту и осела на скамью. Луцио, сержант городской стражи и ближайший подручный Раньера, пришел на помощь начальнику, и Раньер наконец облачился в бригантину, препоясался отцовским мечом и торопливо, словно опасаясь, что посланцы примо-квестора отправятся в путь без него, натянул на руки прочные перчатки свиной кожи.
Последний раз он надевал доспехи три года назад, когда герцог проплывал по Риваре, направляясь в свои пограничные владения. Сейчас они казались тесноватыми и до жути неудобными.
Подеста, позвякивая шпорами, вышел на крыльцо, где уже дожидался Луцио с тремя стражниками и «синицы». Время подбиралось к полудню, металл мгновенно нагрелся.
Раньер обнял двоих сыновей, выскочивших на крыльцо. Мальчишки имели вид взъерошенный и гордый: отец отправлялся навстречу приключениям. Раньер усмехнулся: все-таки парни, как ни баловала жена, удались больше в его породу. Вот и славно. И вообще пора заканчивать с этими бабьими истериками. Вот вернется и покажет, кто в доме главный.
Задержавшись на пороге, он снова прислушался: из мансарды не доносилось ни звука. Однако, когда Раньер присмотрелся, он заметил в окне женский силуэт.
Подеста поймал раздраженный взгляд жены, и пожалел, что дал ей лишний повод для злости.
Джульетта не была жестокой. Ну, по крайней мере он надеялся, что не была. А вот ревнивой донельзя и склочной до тошноты... Раньер искренне надеялся, что в отсутствие мужа она не обратит свой слепой гнев на Эмилию.
– Смотри тут, – велел он, садясь в седло. – Чтобы без глупостей. Чтобы мир и покой.
Прозвучало не слишком грозно.
-
Долгожданное продолжение, ура! :D И до чего же великолепно написанное, пальчики оближешь... Просто огромное спасибо за такой замечательный подарок, дорогая эрэа Марриэн :). Ну словно живых же их всех видишь - и самого подесту, и его дражайшую половину, разыгравшую перед мужем смачный семейный скандал как по нотам, и выглянувшую из коридора на звон полетевшей в стену миски служанку (хотя, казалось бы, она тут не описана никак - и, тем не менее, тоже встает перед глазами в полный рост), и подчиненных лейтенанта, которые жадно глушат воду из кувшина, передавая его друг дружке... Читаешь - и каждой фразой наслаждаешься. А Йеспер - да, все-таки угодил аккурат между молотом и наковальней...
-
Спасибо, Марриэн :)
-
Да, не оторваться! Всё интереснее и интереснее. И хочется не останавливаться и читать дальше. :) СПАСИБО!
-
Паоло Раньер, вроде, нормальный человек. За что ему такая жена?
М-да. А Йесперу будет не доказать, что он монету не украл. Правда, погонятся не за ним, а за баркой, но ведь могут и случайно наткнуться. Хотя, во всём есть светлая сторона: если погонятся за Йеспером, то не догонят барку. А хорошо бы, конечно, и барку не догнали и на Йеспера не наткнулись. Идеальный вариант 8)
Да и понадобится ли ещё эта монета? Не удивлюсь, если Эмилия теперь перестанет убегать к фонтану.
-
Паоло Раньер, вроде, нормальный человек. За что ему такая жена?
М-да. А Йесперу будет не доказать, что он монету не украл. Правда, погонятся не за ним, а за баркой, но ведь могут и случайно наткнуться. Хотя, во всём есть светлая сторона: если погонятся за Йеспером, то не догонят барку. А хорошо бы, конечно, и барку не догнали и на Йеспера не наткнулись. Идеальный вариант 8)
Да и понадобится ли ещё эта монета? Не удивлюсь, если Эмилия теперь перестанет убегать к фонтану.
Думается мне, что с этой монетой будет связано много интересного.
-
Паоло Раньер, вроде, нормальный человек. За что ему такая жена?
М-да. А Йесперу будет не доказать, что он монету не украл. Правда, погонятся не за ним, а за баркой, но ведь могут и случайно наткнуться. Хотя, во всём есть светлая сторона: если погонятся за Йеспером, то не догонят барку. А хорошо бы, конечно, и барку не догнали и на Йеспера не наткнулись. Идеальный вариант 8)
Да и понадобится ли ещё эта монета? Не удивлюсь, если Эмилия теперь перестанет убегать к фонтану.
Думается мне, что с этой монетой будет связано много интересного.
Согласна полностью. И страшного - наверняка тоже.
-
Спасибо. :)
А Йеспер - да, все-таки угодил аккурат между молотом и наковальней...
Если честно, там все угодили.
Паоло Раньер, вроде, нормальный человек. За что ему такая жена?
Вы не поверите. Сам выбрал.
Да и понадобится ли ещё эта монета?
Вопрос монеты прояснит будущее. Как и Эмилии.
А мы к этому будущему приблизимся.
***
– Куда?!!! Куда он поперся?!
Франческа не стала повторять в третий раз. Она не сомневалась, что Рико и так прекрасно все услышал.
Он оперся о борт и напряженно вгляделся в дальний берег. Солнце уже встало. Низины, заросшие тростником, еще удерживали тени, но место, где Йеспер приблизился к берегу, давно осталось позади, за речным изгибом.
– Зачем только я связался с этой бестолочью, – угрюмо проворчал Рико. – Вернется — убью. Какого беса он вообще влез в это дело?
– Он же знает, как получил свой дар. Думаю, он решил, что с этой несчастной произошло что-то подобное. И коли так, то он обязан добраться до сути. Дело чести. И я его понимаю... все мы ищем причины,по которым наша дорога оказалась сломана...
– Уж ты-то точно, – вздохнул Рико. – Что ты устроила тогда на свадьбе Спиро Андракиса...
– А я нисколько не жалею, – с легким вызовом ответила Франческа. – Оно того стоило. Да, и планов на дальнейшую жизнь у меня тогда было ровно на пять минут.
– Сейчас несколько побольше? – улыбнулся Рико.
– Значительно больше. Мы оставим Йеспера здесь? – с некоторым сомнением спросила Франческа.
– Предлагаешь прыгнуть следом? Нет уж, мне эти фортели изрядно надоели. Не желает слушаться меня — пусть живет своим умом. Аррэ его взгреет, а наше дело отныне — сторона. Справится. Взрослый мальчик.
Он досадливо пнул подвернувшийся бочонок.
– Э! – крикнул капитан, который как раз появился на палубе. – Побережнее с грузом, ты, бугай неотесанный! Какой из тебя, ду Гральта, купец?! Тебе бы тюки на пристани ворочать... Где твой рыжий проныра?
– Сошел.
– В смысле?!
Рико промолчал. Бенито подозрительно уставился на пассажира, но тут сменившийся с вахты матрос, что ночью правил кормовым веслом, подошел к капитану и принялся докладывать, то и дело кивая на Франческу.
– Придурки! – выругался Бенито и громко добавил: – Слышь, Рико, даже не надейся — деньги за него я не верну. Тебя я знаю, но вот остальные, клянусь Благим Антеро, мутные, как риварская вода. Если что не так пойдет — ссажу всю компанию на берег и...
Он не договорил. Барка внезапно, словно ударилась о что-то и резко накренилась на левый борт. Тюки, бочонки и всяческая кладь поползли и покатились по палубе Матросы завопили. Барка еще раз вздрогнула и замерла.
– Это что? – встревоженно произнесла Франческа, хватаясь одной рукой за планширь, а другой за локоть мужа.
– Это?! – взревел в ответ капитан, меняясь в лице. – Это... мать ее.. мель!
– Раз-два-взяли! Раз-два-взяли! Тяни, парни!
Парни тянули. Все матросы, за исключением двух, управлявшихся с шестами и кормщика, высадились на берег и взялись за припасенные на такой случай канаты, пытаясь общими усилиями сдернуть судно с мели. Часть палубного груза перевезли на двух яликах на берег, чтобы облегчить глубоко сидящую в воде барку. Пассажиры, изгнанные на песок вместе со всем скарбом, жались к обрывчику, дававшему слабую защиту от солнца.
– Тяните, сукины дети! – разорялся капитан Бенито, примыкая то к одной, то к другой группе работников в зависимости от того, как кренилась «Болотная тварь». – Взяли! Взяли! Взя... Ладно! Передышка!
Тягловые матросы побросали канаты и попадали наземь. Рико, принимавший живое участие в работе, вернулся к сидевшим в стороне женщинам. Франческа протянула кружку с водой и он осушил ее в два глотка.
– Без толку, – ответил он на молчаливый вопрос жены. – Плотно сидит. Нужна подмога. Эй, капитан! Здесь же не было мелей...
– А ты когда здесь в последний раз плавал? – отозвался тот.
– Давно, – сознался Рико.
– То-то и оно. Река уходит. А ведь еще лето не настало. Я так чую, через пару месяцев мы фарватера не узнаем. Эй, юнга! – Бенито ткнул пальцем в потного парнишку, пластом лежавшего на траве. – Четверть часа отдыхаешь и топаешь вон по той тропе в деревню. Попросишь у старосты волов, иначе мы тут застрянем на веки вечные!
Юнга явно не вдохновился перспективой тащиться в гору по жаре, но не перечить же капитану.
– Ри, иди сюда в тенек, – позвала Франческа, отошедшая подальше туда, где за стволами молоденьких запыленных пиний открывался вид на дальние холмы и выцветшее полуденное небо.
Ду Гральта последовал за ней.
– Дело не к добру, – пробормотал он. – Так мы дождемся, пока по нашу душу явятся...
– Уже дождались, – шепотом ответила Франческа.
Рико вскинул голову.
– Посмотри-ка туда, налево, на ту вершинку, поросшую терновником. Только не в открытую. Там человек, и он следит за нами. Уже давно.
Рико некоторое время лениво созерцал окрестности.
– Да, ты права. Но слуги закона не стали бы прятаться в терновнике.
– Думаешь, люди Торо?
– Скорее всего. Быстро они добрались. Слишком быстро...сдается, мы нарвались на крупного игрока.
– Нужно отвадить эту шваль раз и навсегда, – резко сказала Франческа. – Не желаю, чтобы однажды они появились у порога нашего дома.
Рико искоса взглянул на нее.
– Думаешь, они способны принести вред?
– Не нам, так другим.
– Возможно. Но сейчас они не нападут. Побоятся отпора. Будут выжидать удобного случая. Надеюсь, мы сумеем убраться отсюда до ночи.
Они немного помолчали.
Франческа приложила руку к фибуле, ослабляя туго стянутую шаль.
– Давай прогуляемся туда, – внезапно предложила она. – Пока есть время. Никто не узнает.
– Нет, – ответил Рико. – Даже не думай. Ладно, пошел я. Попытаемся сдернуть эту посудину с места.
Матросы снова впрягались в канатную упряжь. Рико присоединился к ним, выбрав место, требовавшее наибольшего приложения силы. Раздался окрик капитана, и людская цепь пришла в движение.
Франческа смотрела, как Рико работает. Исчерченные темными узорами татуировки руки напрягались, мускулы вздувались так, что казалось вот-вот рубашка треснет по швам. Он один заменял троих матросов. Капитан казался правым: в Рико ду Гральте было слишком мало от купца и слишком много от портового грузчика.
Франческу просто-таки завораживало это зрелище. Когда же она обернулась и снова всмотрелась в дальние заросли терновника, там уже никого не было.
-
Да уж, и вправду неведомо, кто угодил в полымя жарче - Йеспер или пассажиры "Болотной твари"... А обмолвка Франчески насчет сломанных дорог вновь ну просто до точки кипения подогревает интерес: что же за тайны скрыты в прошлом героев?.. Огромное спасибо, эрэа Марриэн - и очень-очень жду продолжения! :)
-
Да уж, и вправду неведомо, кто угодил в полымя жарче - Йеспер или пассажиры "Болотной твари"... А обмолвка Франчески насчет сломанных дорог вновь ну просто до точки кипения подогревает интерес: что же за тайны скрыты в прошлом героев?.. Огромное спасибо, эрэа Марриэн - и очень-очень жду продолжения! :)
Аналогично. :)
-
Ну, люди Торо - это не так страшно. Хуже, если их "синицы" догонят, потому что с Джованной особо не побегаешь. Правда, "синицам" ещё скалы огибать придётся, т.ч. шансы есть. Наверное. Если б ещё не мель.
-
Спасибо. :)
Едем дальше. Или... не едем. ;)
***
– А нету лошадей, – испуганно проблеял дворовый малый на постоялом дворе. – Все господа забрали, что допрежь вас останавливались.
Паоло Раньер выругался, тяжело ссаживаясь наземь. Ноги, отвыкшие от поездок верхом, будто одеревенели и норовили подкоситься.
Погоня не складывалась. Они потеряли полдня, огибая засыпанный оползнем участок дороги по горным тропкам. И вот, наконец выбравшись ближе к реке, обнаружили, что не смогут заменить лошадей. Раньер погладил своего Сорванца по шее: умаялся, бедняга...
– Эй! А своих животных они оставили? – крикнул Луцио Марр.
Дельное замечание. Но забрезжившая надежда тут же угасла.
– Какое, джиор! Увели в поводу. Пуста конюшня, один осел в стойле.
– Кто бы это мог быть? – пробормотал Раньер. Кто здесь мог путешествовать по гербовой подорожной, забирая лошадей, которые предназначались для чиновников?
Лейтенант «синиц» сделал отмашку своим людям: спешиваемся, мол.
– Мы должны были уже их догнать, – с досадой сказал он. – Но делать нечего. Передышка на несколько часов, иначе никуда вообще не доберемся.
Паоло Раньер уныло кивнул, направляясь к порогу таверны. На душе было скверно. Монета уплывала прочь. Что он будет делать, когда Эмилия вновь забеспокоится? Что он будет делать с отцовским наказом?
«Ты должен это понять, сынок. Иначе эта тайна будет грызть тебя, как изгрызла меня. Она, словно туман, засела в моих костях, словно заноза впилась в сердце. Каждый раз, когда я обращался взором к реке, я вспоминал, что по ту сторону существует нечто ужасное. Нечто, чему не должно быть места рядом с людским жилищем. Эта загадка оскорбляет разум, сын. Пустота оскорбляет разум».
Отец оказался прав. Даже спустя годы, с головой погрузившись в будничные дела и заботы маленького городка, он не мог забыть, что совсем рядом притаилось что-то непознанное и опасное. Именно поэтому угодья Торнаторе и Витале оставались необработанными все эти годы, именно поэтому он запретил приближаться к старой усадьбе. Именно поэтому трижды ездил на болота в сопровождении одного лишь Луцио, чтобы вернуться перемазанным грязью с ощущением собственной бесполезности и безразлично выслушать нападки жены.
То, что случилось однажды, может повториться. И кого оно заберет тогда?
Паоло Раньер-младший сидел за столиком в душной таверне, через силу жевал бобы с чесночным соусом и вспоминал.
– Отец приглашает. Мы быка забьем. Винища три сорта закупили, за четвертым послано. Приезжайте, джиоры, сделайте милость. Отпразднуем так, что земля вздрогнет!
Давиде Витале, младший сын старика Витале, развалился в кресле с тем ощущением собственной свободы, какое может быть лишь у шестнадцатилетнего юнца, лишь недавно познакомившегося с бритвой. Он весь лучился гордостью от доверенного ему поручения — пригласить гостей на праздник от имени семейств Витале и Торнаторе — и одновременно стремился показать, что дело сие плевое и ему это что комара раздавить.
Зрелище получалось забавное, но Паоло старательно сдерживал улыбку, чтобы не смущать молодого человека. Все же шестнадцать бывает раз в жизни.
– Что это у тебя? – полюбопытствовал Паоло, заметив странную вещицу, которую Давиде крутил меж пальцами во все время своей краткой речи.
– А, это, – Давиде подкинул предмет на ладони. – Занятная штуковина. Джино нашел там, на болотах. Он постоянно туда шляется.
– На болотах? – изумился Паоло. – Дай-ка взгляну.
Он взял в ладонь протянутый Давиде кусочек металла. Скорее всего это была старинная монета – Паоло видывал подобные квадратики из меди в коллекции одного друга отца в Реджио – но в то же время она была крайне необычна. Тусклая, слишком тяжелая, с непонятными значками, отчеканенными по каждому краю квадрата. Края были слегка затуплены, видимо, чтобы не порезаться.
Он осторожно попробовал монету на зуб. Золото? Кажется, да. Или все же нет? Сплав?
– Странная штуковина, – заключил он, возвращая монету Давиде. – Где только Джино ее выкопал?
Юноша подмигнул.
– Про то старик и собирается потолковать, – многозначительно сообщил он. – А мне Джино велел снести вещицу к ювелиру и подобрать цепочку покрасивее. Собирается подарить Эмилии, прикинь? Лучше бы нитку жемчуга купил, право слово.
Он поднялся на ноги, спрятал монету в кошель и гордо поправил на поясе кинжал с посеребренной рукоятью — символ свободной воли, который по обычаю предков, дарят отроку на совершеннолетие.
… Когда они с отцом вошли в дом, кинжал Давиде лежал на тарелке. Им разрезали жаркое, да так и оставили наполовину воткнутым в мясо. Именно глядя на этот кинжал, Паоло Раньер понял, что случилось что-то совсем неправильное.
И когда он вспоминал ту ночь, то поневоле первым делом память возвращала темный зал, в котором каждый шаг казался невероятно громким, плещущее пламя факелов и пугающее противоречие между празднично накрытыми столами и полной тишиной большого дома.
И то непонятно-давящее чувство пустоты в груди, которое росло с каждым мгновением, пока не заполонило весь разум и душу. И он стоял, привалившись к резной колонне и смотрел в пустоту, уже не понимая, зачем он здесь...
– Пойдем во двор, – проговорил отец и, заметив, что сын почти не воспринимает его слова, схватил его за куртку и потащил прочь из дома, под безмолвные осенние звезды...
– Джиор подеста, – прервал его воспоминания голос Луцио. – Джиор подеста, просыпайтесь.
Паоло Раньер разлепил веки. Оказывается, он задремал, привалившись головой к некрашеной стене. Радует, что не носом в бобы нырнул.
Вечерело. Во дворе слышались топорливые голоса — там вновь седлали лошадей. Погоня продолжалась. Не та благородная погоня за неприятелем, о которой пишут в рыцарских романах, а какая-то суетливая, обыденная, как вся его жизнь. Почти вся, если не считать той туманной ночи и последствий, которые она принесла.
Луцио — вот расторопный шельмец – поставил перед начальником кружку чистой воды. Раньер сделал пару глотков, плеснул в ладонь, протер лоб и щеки и пошел исполнять свой долг дальше.
Как там Джульетта? Как дети?
-
Ох, разбудил, похоже, Джино какое-то спавшее до поры в болотных трясинах лихо - и лучше бы, наверное, было ему ту монету в руки вовсе не брать... И снова - огромное спасибо за великолепное, как всегда, продолжение, эрэа Марриэн! :)
-
Да уж, непростая монетка. Хотя, конечно, и так было понятно, что она непростая. У меня такое ощущение, что она неслучайно попалась именно Джино, т.е., не просто валялась - кто найдёт, сам виноват - а появилась в конкретном месте, в конкретное время и для конкретного человека. Возможно потому, что он часто ходил на болота - что-то его там запомнило. Хотя, я, похоже, расфантазировалась.
И кто, интересно, свёл лошадей? Да ещё так некстати. Или кстати. Смотря для кого смотреть. Случайное ли это совпадение?
-
Спасибо. :)
Да уж, непростая монетка. Хотя, конечно, и так было понятно, что она непростая. У меня такое ощущение, что она неслучайно попалась именно Джино, т.е., не просто валялась - кто найдёт, сам виноват - а появилась в конкретном месте, в конкретное время и для конкретного человека. Возможно потому, что он часто ходил на болота - что-то его там запомнило. Хотя, я, похоже, расфантазировалась.
И кто, интересно, свёл лошадей? Да ещё так некстати. Или кстати. Смотря для кого смотреть. Случайное ли это совпадение?
Вот именно. Смотря для кого смотреть. ;)
Продолжаем.
***
– Я тебе что сказала?! Купить бутыль масла для светильников!
– Так я купила!
– А почему не всклянь налито? Вот она метка-то! Снова меня обманываешь?! И сдача где?! Снова, поди, к своему хахалю бегала, деньги ему отнесла?! Сам-то он и на лепешку себе не заработает, все спустит!
– Да это масло колышется, когда в руке держишь! Вот смотрите, вот сровнялось все! А денег вы вровень дали! Не было сдачи!
– Ты поогрызайся мне!
Женщины стоят на кухне и самозабвенно упражняются в перебранке. Это милое занятие прерывает четкий, быстрый стук, доносящийся от парадной двери.
– Кажись, в дверь долбятся, – бормочет служанка. – Кто бы это под вечер...
– Так что стоишь, дура! – рявкает госпожа. – Иди отворяй!
Служанка вытирает руки о передник и, шлепая кожаными сандалиями, идет к дверям, чтобы через минуту явиться обратно.
– Тама господина спрашивают, – говорит она. – А коли нет, так госпожу.
– Знакомый кто?
– Не. Молодой джиор. Любезный. Никогда раньше не встречала.
Джиори Джульетта, весьма заинтригованная, поспешно оправляет платье и спешит к двери, попутно обмахиваясь ладонью, чтобы остудить излишне разгоряченные спором щеки.
На улице у порога дома и в самом деле дожидается незнакомый молодой мужчина, явно не простого звания. Он невысок, но весьма изящен. Черный, украшенный по краю серебряным шитьем, плащ, берет в тон с прекрасным фазаньим пером, строгая одежда и начищенные до блеска сапоги – все говорит в его пользу.
– Доброго вечера, прекрасная джиори. Прошу прощения, что отрываю вас от дел, но наш разговор займет всего пару минут. Ваша прислужница сказала, что супруг ваш, почтенный Паоло Раньер, отсутствует по служебной надобности. Я в некотором роде тоже на службе и потому нижайше прошу, подскажите, где я могу его отыскать?
Вся эта тирада произносится плавным, прекрасно поставленным голосом, без единой запинки или просторечия.
Джиори Джульетта нечасто встречает столь любезного кавалера и оттого чувствует себя весьма воодушевленной.
– Муж отбыл по срочным делам, – гордо сообщает она. – В округе появились разбойники, и долг призвал его отправиться в погоню.
– Разбойники?! – поражается изящный кавалер. – Здесь?! Как такое возможно, любезная джиори?!
Слово за слово, джиори Джульетта выкладывает все те обрывочные сведения, которые успела собрать из слов мужа, Луцио и того, что доложила вострившая уши служанка. Слушателя она обретает крайне внимательного.
– Так значит, ваш супруг отбыл через Квирентан. Что ж, возможно, мы с ним идем по общему следу. Жаль, что я не мог успеть ранее. Весьма жаль...
Внезапно выражение лица его изменяется, став напряженно-удивленным, словно он внезапно увидел нечто, чего совсем не ожидал встретить. Джиори Джульетта оглядывается и моментально вычисляет причину такой перемены.
На галерее, что опоясывает дом вдоль второго этажа стоит Эмилия Витале. Слава Благим, не в том проклятущем платье, а в домашнем. Стоит, кутаясь в накидку, словно на дворе знобкая осень. Клуша безмозглая!
– А ну, пошла прочь! – приказывает джиори Джульетта, но та не двигается. Словно замерев, она смотрит куда-то вдоль улицы. Губы ее закушены, руки вцепились в перила.
– А это, позвольте спросить, кто? – вполголоса интересуется любезный джиор у джиори Джульетты, отчего-то оглядываясь.
– Безумная, – торопливо поясняет та собеседнику. – Под моей опекой. Никакого сладу. Только окрик и понимает. Пошла в дом, тебе сказали! Простите, джиор. Не сдержалась.
– О, я все понимаю. Тяжко, наверно, присматривать за скорбной рассудком...
– Не то слово. Но что ж, бремя это выпало мне и я несу его, как должно. Прошу, зайдите через пару дней. Уверен, мой муж поможет в вашем деле, каково бы оно ни было.
– Всенепременно, джиори, – учтиво кланяется молодой человек.
Лишь когда дверь затворяется, и джиори Джульетта вновь оказывается в доме, она понимает, что учтивый молодой человек так и не назвался по имени.
Человек в в черном с серебряным шитьем плаще не удаляется далеко. Пройдя до перекрестка, он поворачивает направо, неспешным шагом огибает квартал и в конце концов вновь оказывается на улице неподалеку от дома подесты.
Здесь его уже дожидаются. У стены противоположного дома, притулившись к стене, сидит весьма странный тип.
Он одет просто, в просторную сорочку грязно-синего цвета, короткие штаны и широченную накидку, что скрывает тело, словно полноценный плащ (что само по себе странно по такой жаре). Еще страннее то, что руки его от локтя и по пальцы плотно обмотаны полосами ткани, точно примитивными перчатками. Ноги облачены в крепкие башмаки и так же обмотаны от щиколоток до колен. Войлочная шляпа с обвисшими полями довершает сей странный наряд, почти полностью скрывая лицо.
На плече чужака сидит желтогрудая сорока. Сидит недвижно, и лишь легкое шевеленье перьев да злой живой блеск, что играет в черных блестящих глазах доказывают, что это настоящая птица, а не искусно изготовленное чучело. Лапка сороки заключена в серебряное кольцо, к которому прикреплена цепочка. Второй ее конец зацеплен за медную пуговицу, нашитую на накидку.
Казалось бы: столь диковинный персонаж должен непременно привлекать внимание. Но вот что странно: его присутствие нисколько не нарушает покой вечерней улицы. Никому нет дела ни до крестьянина, ни до его птицы: ни детям, что смеются и играют в догонялки, ни взрослым, что идут туда-сюда по своим делам.
– Слышал? – спрашивает человек в черном плаще, останавливаясь в шаге от крестьянина.
Тот кивает, что заметно лишь по движению шляпы.
– Видел?
Повторный кивок. Поля шляпы ныряют вниз.
– Тогда ответь, Птицелов, кого ты изберешь: маленькую прыткую синичку, что скачет с ветки на ветку, не позволяя приблизиться, или журавля, что застыл неподалеку истуканом, не подозревая, что способен летать?
Его собеседник усмехается углом рта и показывает сначала два пальца, затем один, а затем крепко сжимает кулак.
– Ты прав, – соглашается человек в черном. – Разумеется, мы изловим всех наших птичек. Но, начнем, – он всматривается в пустую галерею второго этажа. – Начнем с журавля.
-
Не знаю, кто они, но выглядят зловеще. Йеспер-то выкрутится, а вот за Эмилию страшно.
-
Да, за Эмилию теперь очень тревожно, а такого поворота в сюжете и я ну никак не ждала. И снова от всей души спасибо за продолжение, эрэа Марриэн! :)
-
Спасибо. :)
Продолжаем.
Глава третья. На том берегу
Минувшее
Старинная примета, признаваемая по всей Тормаре, гласила: как встретишь день Высокого Солнца – так и проведешь весь год до следующего праздника.
Подросток, отзывавшийся на имя Гвидо Заноза, встретил день Высокого Солнца далекого 1371 года на полу тюремной камеры города Реджио, размышляя над занятным вопросом: вздернут его сегодня поутру или обождут еще денек-другой. По всему получалось – сегодня.
Собственно, праздничный день еще толком и не начинался – стояла липкая смрадная ночь. Липкая – от влажной жары. Смрадная – потому что тюремные служки снова забыли вынести поганое ведро, а в камере кроме Гвидо обреталось еще с пяток рож, и все, знаете ли, не розами… В крошечное окошко под потолком, забранное частой решеткой, вползала тьма, добавляя к местной вони неслабый аромат городской помойки, что раскинулась по ту сторону тюремной стены.
Заноза лежал, закинув руки за голову, жевал соломинку и пятился в темноту, трудно свыкаясь с неизбежностью. Нет, самим приговором он был даже доволен, насколько можно в его-то положении. Судья проявил невиданнную щедрость: за воровство у казны полагалось колесование либо солнечная клетка, но ради грядущего праздника Гвидо приговорили всего лишь к повешению. Однако здесь были свои сложности.
Гвидо беспокоил палач. Реджио – город немаленький, столичный, и практика у работника топора и клещей должна была быть обширной. Но поди ж ты – палач оказался на редкость нерадив! Гвидо сам убедился в его прискорбной косорукости, когда вместе с сокамерниками пялился на расправу над каким-то убийцей из благородного сословия, приговоренным к отсечению головы мечом. Душераздирающее вышло зрелище!
Гвидо аж передернуло. Пять ударов, чтобы отправить душу в Бездну. Пять, Благие! Просто слов нет… И вот это убожество завтра возьмется за него…
Завтра? Да нет, уже сегодня. Примета была верная: когда под вечер отворилось решетчатое оконце в двери, и сидельцы стали по одному протягивать деревянные миски, Гвидо оказался не у дел.
– Отвали, покойник – произнес тогда надзиратель, и люди в камере дружно обернулись на эти слова. Все поняли правильно. Городские власти свято блюли традицию: смертника накануне казни не кормить, дабы напоследок очистил душу постом.
Аппетит у Гвидо пропал полностью. А вот винца бы не помешало, но добрый стакан красного полагается приговоренному уже на Скорбном Помосте, что на мосту Латников.
Гвидо уселся на корточки. Вокруг на смрадной соломе спали люди: кто примолк, свернувшись калачиком, словно малый ребенок, кто развалился, будто у себя дома. Сопение и невнятное бормотание сливались в монотонный звук, изредка прерываемый рычащим всхрапом бугая в углу. Та еще музыка, но Гвидо согласился бы слушать ее снова и снова – лишь бы солнце подольше сидело под землей.
Не то что бы было страшно, нет... ну, почти что нет, а вот обидно было до тошноты. Помирать не дожив и до шестнадцати, не распробовав как следует пряное варево судьбы – куда это годится, а Благие?
«Владыки мира, – мысленно произнес Гвидо, – я человек маленький и негордый, и спорить против вас девяти мне не с руки. Однако, сдается, что здесь вы, не в обиду будь сказано, чуток перегнули палку. Вот скажите, что я тут делаю в такой скверной компании? Вон тот тип у окошка, он воткнул заточку в сердце лучшему дружку из-за трактирной девки. Другой, сопящий здоровяк, как вы знаете, целый год разбойничал на большой дороге. А вон тот лысый – он, стыдно сказать, совершил непотребство с ослицей. Трижды.
Я же, человек кроткий, я всего лишь взял то, что лежало без должного присмотра. И ведь не у бедняка какого взял, не у вдовицы беззащитной... За что же вы обрекаете меня на муки и смерть? Нет, всякий скажет, что так не пойдет. Нет, не правы, вы, Владыки Мира, Истинные, Благие, Непреклонные, но я как человек маленький, негордый и незлобивый, не буду роптать. Избавьте меня от мерзкой казни, а уж я обещаю впредь быть разумнее. Зуб даю, Владыки Мира».
Сотворив столь прочувствованную молитву, Заноза вновь улегся на солому и закрыл глаза.
Ночь шла. Помойка воняла.
Наверно, Гвидо задремал, потому что когда что-то ткнуло его в босую пятку, лишь дрыгнул ногой, отгоняя мышь. Расплодились, проклятые!
Пинок повторился. Заноза открыл глаза. В камере сделалось светлее, и смертник невольно вскинул голову к окошку, ожидая увидеть предательские признаки утра. Но нет, сквозь решетку все так же таращилось черное небо.
Гвидо повернулся, и сердце его екнуло. Свет шел из «собачьего лаза» – отверстия в четверть человеческого роста, проделанного в обитой железом двери. Через лаз приговоренные к смерти попадали в камеру, чтобы выйти оттуда только в день казни – если, конечно, доживали. Сейчас лаз был приоткрыт, и кто-то с той стороны как раз втягивал в щель палку.
– Эй, Заноза! – прошептали снаружи. – Подь сюда.
Гвидо двинулся на свет, осторожно переступая через чьи-то ноги. Сердце отчаянно колотилось. А ну как сейчас лаз закроется, и надежда исчезнет? Но нет, стоило смертнику приблизиться к заветной дверце, как та приподнялась.
– Ползи! – приказал голос.
И Гвидо упал на пузо и пополз навстречу неизвестности, мельком удивившись: да неужто Владыки мира и впрямь откликнулись?
-
И еще раз спасибо, Марриэн. Наслаждаюсь каждой фразой. :)
-
Гвидо Заноза, значит. Упоминался уже. Посмотрим, что там было.
-
Несправедливо! :) Вот за что такого кроткого, маленького и негордого так жестоко наказывать? Но, может быть, всё обойдётся? Было бы здорово. Жду с большим нетерпением продолжения и читаю зАговор, чтоб оно не заканчивалось.
-
Спасибо. :)
Гвидо Заноза, значит. Упоминался уже
Было такое. :)
Несправедливо! :) Вот за что такого кроткого, маленького и негордого так жестоко наказывать? Но, может быть, всё обойдётся? Было бы здорово. Жду с большим нетерпением продолжения и читаю зАговор, чтоб оно не заканчивалось.
Во вполне себе нефэнтезийной Англии детей и подростков вешали и ссылали за меньшее.
Ну, финал у сего безобразия где-то есть, но до него, как до Китая пешком.
Итак, что было дальше.
Снаружи ждали отнюдь не Вестницы Зари. Кто-то вцепился Занозе в плечи и выдернул из лаза, швырнув на каменный пол. Только зубы лязгнули. Гвидо по привычке сжался и закрыл глаза – на случай, если будут бить.
– Вставай, – приказал все тот же голос, и в бок, прямо под ребра воткнулся тупой носок сапога.
Гвидо повиновался; поднялся, щурясь на красный свет лоретийского бездымного фонаря, и обомлел. У двери высился Дольчино – тот самый непутевый палач, чьей бесталанности осужденный так боялся. Здоровенный мордатый детина с бычьей шеей, чуть ли не вдвое выше Занозы, стриженный в скобку, как монашек, и выбритый до покойницкой синевы смотрел на Гвидо так, что душа ушла в пятки и спряталась там в мозольные шишки. Обряжен Дольчино был по-рабочему. Грязно-серая латаная рубашка с ржавыми пятнами, кожаные вытертые от старости штаны, высокие разношенные сапожищи – все, что не жалко выбросить, коли замараешься при исполнении.
Гвидо открыл рот, точно пойманая кефаль. Неужто судьи решили не ждать рассвета? А где вино? Где фламин Черного Трилистника? Владыки мира, или смеетесь вы?
Палач равнодушно оглядел его и подкинул на ладони свернутую цепь.
– Повернись, – велел он. Гвидо ткнулся мордой в каменную стенку, заложив руки за спину. Палач проворно окрутил запястья цепью – дрянное ржавое железо расцарапало кожу, по ладони заструилась кровь.
– Топай, – палач развернул Занозу и подтолкнул его вперед. Гвидо поплелся по узкому грязному коридору, одну за другой минуя обитые железными полосками двери, – некоторые с «собачьими лазами», другие – обычные. Впереди, у подножия лестницы, маячил еще один бездымный фонарь. Позади скрипели сапоги палача. Крепкие еще, должно быть, подметки, толстые, подумал Гвидо, шаркая босыми ногами по неровному шершавому камню.
Они приблизились к лестнице и поднялись на пару пролетов – парень взмок, пытаясь без помощи рук карабкаться с одной скользкой ступеньки на другую. Дольчино, шедший сзади, то и дело подбадривал его, втыкая кулак меж лопаток.
«Ну, не дурак ли? – тоскливо думал Гвидо, дергаясь от очередного пинка. – Ведь навернусь я сейчас и шею сломаю. Буду лежать, словно ощипанный куренок на поварне… Ай, Заноза, куда тебя тащат, на какие муки?»
Наконец впереди показалась частая решётка – толстенные прутья делили лестничную площадку надвое, преграждая путь к дверце – такой же низенькой и крепкой, как и все прочие здешние двери, и Гвидо совершенно незнакомой – в тюрьму его волокли испуганного до одури, так что не с руки было путь разглядывать.
Дверь никто не стерег, и Гвидо как-то вдруг понял, что по пути не встретил ни одного надзирателя из той своры дурней, что делят еду и выносят поганые ведра. Странно, кто-то же должен караулить и ночью. Или они настолько глупы, что завалились спать?
– Стой, – Дольчино еще раз пнул приговоренного и, вынув из кошеля кругляш размером чуть меньше золотого коррэ, вложил его в маленький ящичек, прикрепленный к стене. Что-то щелкнуло. Часть решетки ушла в пол. Заноза засмотрелся, удивляясь быстроте и бесшумности механизма. Ловко. Видать, городские власти не скупились на добротные штучки. Что ж они палача-то приличного зажали…
– Куда уставился, бестолочь?
Палач толкнул Гвидо в образовавшуюся прогалину, шагнул сам. Решетка встала на место, и тут же маленькая дверца отворилась. Оттуда бил яркий, неприятный свет. Дольчино осклабился и освободил руки парня от цепи.
– Иди, пропащая душа – сказал палач. – Пора покаяния.
Гвидо испуганно попятился, но Дольчино надвинулся, сцапал Занозу за шиворот и, словно щенка, швырнул прямо в дверной проем.
– Паразиты?
– Что есть, то есть, джиор.
– И вши?
– Не без того.
– А может, и синюшная сыпь?
– Ни в коем случае, джиор. Ни единого случая за год. Будьте спокойны.
Гвидо валялся на пузе, раскинув руки-ноги в стороны. Голова звенела, словно медный таз, – Дольчино, тварь проклятущая, как приложил-то! – и оттого голоса казались далекими, нездешними. Однако люди – или уже бесы? – были близко. Они бродили вокруг, деловито переговариваясь, перешагивали через Гвидо, кажется, даже наклонялись: Заноза почуял резкий аромат гвоздичной воды.
– Приведите-ка его в чувство, любезный! – властно потребовал первый голос, и Гвидо немедленно сграбастали за шиворот и принялись трясти так усердно, что голова замоталась от плеча к плечу, словно у одержимого бесом-дергунцом. От такого беспощадного обращения Занозу затошнило, он закашлялся и открыл глаза.
И увидел труп. Голый, бледный труп мужчины, лежащий на полу – без признаков гроба или на крайний случай – савана. Гвидо икнул и его немедленно вывернуло – за отсутствием трапезы – горькой желчью.
– Вот гад! – та же сила, что так старательно трясла Гвидо, поспешно отшвырнула его обратно на пол. – Сапоги уделал, крысеныш…
– Ну-ну, полегче! Дайте-ка стакан…
Этот третий голос был весьма уверенным с нотками надменности.
Кто-то остановился над Занозой: аромат гвоздики снова ударил в ноздри. На лицо, затопляя глазницы, обрушилась вода. Гвидо попытался отвернуться, стеная и жмурясь.
– Поднимайся, покойничек, – насмешливо приказал все тот же голос, и Заноза понял, что следует повиноваться. Он неловко встал на колени, выплюнул остатки рвоты вперемешку с водицей и открыл глаза. Капли стекали с ресниц на щеки, падали с подбородка на грудь.
Мертвец все так же смирно лежал на полу. Слева, упершись пяткой загвазданного сапога в стену, высился Дольчино, и насупленная рожа его не сулила ничего доброго. В центре комнаты стоял стол – там кто-то сидел, но Гвидо не мог разглядеть кто: мешали ярко горящие свечи в канделябре.
Смотреть на огонь было больно, и Заноза скосил глаза вправо, туда, где, вертя в руке оловянный стакан, стоял обладатель надменного голоса.
Но и здесь он не слишком-то преуспел. Человек был закутан в длинный дорожный плащ с капюшоном. Гвидо мог лишь видеть, что он высок ростом и вероятно вооружен — под плащом угадывалась чикветта.
Аромат гвоздичной воды скорее всего исходил от плотного шарфа, которым неизвестный скрыл лицо по глаза, как видно опасаясь тюремной заразы.
– Вы кто? – пробормотал Гвидо. – Вы чего?
Неизвестный обернулся и внимательно всмотрелся в лицо Гвидо. Тот снова икнул.
Глаза у незнакомца смотрели, как жалили. Светло-зеленые, колкие, они словно просвечивали Занозу насквозь, до донышка его неглубокой души.
– Ну, здравствуй, покойничек, – негромко сказал незнакомец и даже под шарфом было заметно, что он улыбнулся. Колкие глаза сощурились.
И Гвидо понял, что вляпался в неведомое дерьмо. Попроситься, что ли, обратно в камеру, пока не поздно?
Незнакомец отставил стакан и подошел ближе, осторожно обойдя лужу рвоты. Присел на корточки. Гвоздичная вода защипала нос. Гвидо заерзал, отодвигаясь.
– Главное, не кто я, – спокойно сообщил человек. – А кто ты, Гвидо Заноза. А ты сейчас мертвец. А мертвецы слушают и молчат. Понял?
Гвидо кивнул, пытаясь прикинуть, кто таков этот самый непонятный человек. Плащ самый обычный, шарф самый обычный, пуговицы на куртке костяные, обычные. Ни за что не уцепиться вниманием, ничего не понять.
Зеленые глаза, не мигая, рассматривали Гвидо. Заноза потупился, не принимая поединка в гляделки. От гвоздичной вони мутило. Наконец человек поднялся.
– У тебя есть особые приметы? – спросил он. – Отвечай.
Гвидо выпучил глаза. Какие такие особые приметы?
– Родимые пятна, наколки, шрамы, – терпеливо пояснил незнакомец.
Неужто бесовы метки ищут? – помертвел Гвидо. – Ну точно! Да он, поди, слуга тронутого Бравенте, выбирает, тварь, кому бы пятки поджарить…
– Нет, у меня ничего, – пробормотал он.
– Раздевайся, – приказал незнакомец.
– На кой ляд?! – Гвидо вцепился в драную рубашку, словно тонущий – в надутый бычий пузырь.
Дольчино словно только и ждал его сопротивления – отлепился от стены, встал над Занозой, руки в боки.
– Сымай рванье, крысеныш! – рявкнул он. – Зашибу!
Гвидо шмыгнул носом и потянул рубашку через голову. Вздрогнул от боли.
– Что у него со спиной? – спросил незнакомец. – Вы же сказали, что пытки не было?
– Это не мы, – ответил Дольчино. – Это его свои же так отделали. Он же вольной птицей желал быть, сам работать, старшим не платить. Вот его и проучили.
– И вы не пытались лечить?
– А на кой?! Он же будущий висельник!
Незнакомец поддал ногой лежащий в углу узел.
– Новая шкурка, – объяснил он. – Быстро, покойничек.
Гвидо не верил своим ушам. Однако глаза и руки не соврали: когда он развязал горлышко котомки, то обнаружил чистую рубашку, штаны и короткую куртку. Все простого покроя и невзрачного серого-синего цвета – так одеваются крестьяне и слуги.
Под гнетущим взором незнакомца смертник торопливо расстался со своим платьем и облачился в чужое, морщась, когда ткань касалась спины. Как только он затянул завязки на поясе, Дольчино сцапал его под мышки и толкнул в угол.
– Сиди и не рыпайся!
Незнакомец тем временем отвернулся от Занозы и заинтересованно обозрел лежавшего покойника.
– И кто он таков? – вопрос был задан самым будничным тоном.
– А есть разница? – буркнул Дольчино. – Все одно – мертвец.
– И все же?
– Так. Накипь людская. Торговец дурманами.
– И он, – незнакомец изучал застывшее лицо – правильное, чистое и когда-то привлекательное, – как я вижу, умер… не совсем естественным образом?
Это даже Гвидо видел. Трудно было не заметить широкую полосу от ремня на шее мертвеца.
– В Низовье своей смертью редко помирают, – ответил Дольчино. – Его мои подручные в канаве отыскали, с удавкой на шее. А тут джиор А...
Он осекся, когда незнакомец предостерегающе вскинул палец. Сидящий за столом кашлянул. Имя так и не прозвучало.
– А тут джиор сказал, мол, понадобится труп. А что, не подойдет, что ли?
– Нет, – ответил незнакомец. – Вполне подойдет. Значит, торговец дурманами, говоришь? Забавно. Люблю такие иронии...
В следующий миг он достал из-под плаща крошечный пузырек с притертой крышкой и, быстрым движением откупорив его, вылил содержимое прямо на лицо трупа.
Гвидо вскрикнул. Дольчино выругался сквозь зубы. Зрелище было отвратное. Упав на синюшную кожу, капли тут же начали пузыриться и разъедать ее, обнажая мясо, а кое-где и кости. Лицо торговца дурманами до самой шеи превратилось в испещренную язвами маску, начисто утратив узнаваемость. Еще через полминуты труп приобрел приметный багровый цвет реджийского нарцисса.
– Что вы наделали? – заорал Дольчино. – Это же сожги-ягода! Эта падаль будет ядовита еще с неделю! Я не прикоснусь…
Незнакомец посмотрел на палача, словно на таракана в бокале вина. Дольчино заткнулся.
– Не вопите. Это имитация сожги-ягоды.
Он протянул пузырек Дольчино, но тот убрал руки за спину и попятился.
– Имитация, – повторил незнакомец. – Подобие. Видимость. Через две минуты он станет совершенно безвредным. Возьмите. Придется добавить на шею, грудь и руки – после того, как переоденете.
Дольчино все еще прятал ладони, недоверчиво смотря на пузырек. Незнакомец сдернул с руки перчатку. Быстро нагнувшись, он опустил палец в особенно глубокую язву. Гвидо охнул.
– Видите, – он выпрямился и предъявил палачу совершенно здоровый палец, замаранный ошметками жженой кожи. Гвидо почувствовал, что его сейчас снова вывернет.
Незнакомец медленно вытер палец о рубашку Дольчино. Тот побагровел, но промолчал и пузырек взял.
Кто сотворил такое дерьмо? – подумал Гвидо. Светло-рыжая жидкость, и, кажется, осадок на дне. Какая-то кислота, но какая, благая кровь, кислота может так точно подражать запрещенному снадобью для мысленного полета?! Рассчитаешь точно – воспаришь душой в небо, облажаешься и переберешь самую малость – познаешь Бездну на земле, говорят о сожги-ягоде бродячие торговцы-каурши.
– Что ж, любезный, – заметил незнакомец. – Советую поторопиться: ваши подопечные могут проснуться и заметить, что кто-то пропал.
– До утра не заметят, – проворчал палач. – Зря я, что ли, сыпанул в чан сонной травки…
Гвидо сглотнул, вспомнив, как кто-то из сокамерников жаловался на то, что луковая баланда имеет странный привкус. Он вертел головой, пялясь то на палача, то на зеленоглазого, и пытался обмозговать, что же такое творится. Его судьбу словно положили на весы, и Гвидо понимал, что чаша отклонилась не в сторону близкой смерти на позорном помосте, но в сторону чего-то очень странного.
– Тогда, пожалуй, все вопросы улажены, – произнес человек за столом. – Джиор Дольчино, ваше вознаграждение заждалось. Заканчиваем здесь и двигаемся дальше.
Дольчино кивнул с явным облегчением.
– Вставай, крысеныш, – рыкнул он. – Вставай!
Гвидо поднялся с колен. Зеленоглазый незнакомец взял стоявший на столе бокал и протянул Занозе.
– Пей, – приказал он.
Гвидо сжал зубы, покосившись на обезображенный труп. Дольчино рыкнул и занес было руку, но зеленоглазый незнакомец быстрым жестом отстранил его.
– Пей, мальчик, – прошептал он. – И ты снова увидишь звезды. Я могу заставить, могу влить в рот силой... но зачем?
Гвидо молча взял бокал, сделал маленький глоток. Жидкость была неприятно солоноватой и шибанула в нос, вызвав слезы. Гвидо покорился судьбе и допил до конца. Какая теперь разница...
– Все, джиоры, – быстро сказал зеленоглазый. – Пять минут.
Дольчино, казалось, только этого и ждал. Он вцепился в плечи Гвидо и повлек его из комнаты, нарочно подталкивая в спину. От боли глаза у Занозы слезились. Ноги внезапно стали слабеть и странно заплетаться.
Те двое шли сзади. Зеленоглазый что-то насвистывал под нос.
Они шли, казалось, вечность. Глаза все еще слезились. Гвидо почти ничего не видел. Он тащился и тащился, то прямо, то поворачивая, покуда Дольчино не рыкнул:
– Стой!
Заноза покорился, понятия не имея, где они.
– Ты орал, что я дерьмовый палач, – внезапно вкрадчиво проговорил Дольчино. – Помнишь, сукин сын? Ты орал это в день, когда я снес башку тому негодяю?
Гвидо сглотнул слюну.
– Каждый да будет судим по делам его, – прошептал он. – Пять ударов – дерьмовая работа…
Дольчино заржал и пнул его в плечо – несильно, почти дружески.
– Ты принес мне изрядный барыш, засранец, и оттого я прощаю твои грязные слова. Тот парень оскорбил меня и я желал, чтобы его дорога к бесам была трудной. А ты, крысеныш, пшел вон!
Сзади внезапно оказалась раскрытая дверь. И Гвидо, чьи колени подкосились от умелой подножки, вылетел на крыльцо, ударился о ступеньки и навернулся аккурат спиной в лужу. Взметнулись и опали брызги. Дверь узилища затворилась.
Сквозь слезы и залепившую ресницы грязь Гвидо Заноза смутно различил звезды. Они были чрезвычайно далеки. А потом они погасли...
-
Ярко, страшно, захватывающе - и, как всегда, не оторваться. Огромное спасибо, эрэа Марриэн - и с нетерпением жду продолжения! :)
-
Интересно. Кому и зачем понадобилось выкрадывать незнакомого преступника из тюрьмы? Просто по доброте душевной? Что-то сомнительно: слишком сложная операция и, явно, дорогая.
-
Действительно. Может быть, понадобились профессиональные качества? :)
-
Да, пожалуй, лучше бы Занозе познакомиться с умением палача покороче, чем остаться живым мертвецом... ;)
-
Да, пожалуй, лучше бы Занозе познакомиться с умением палача покороче, чем остаться живым мертвецом... ;)
Ну, не знаю. Если, допустим, мертвецом он будет лишь по бумагам, то, думаю, переживёт как-нибудь это горе ;)
-
Спасибо. :)
Просто по доброте душевной? Что-то сомнительно: слишком сложная операция и, явно, дорогая.
Недешевая. ;)
Может быть, понадобились профессиональные качества?
Ой, да какие там особые качества...
Да, пожалуй, лучше бы Занозе познакомиться с умением палача покороче, чем остаться живым мертвецом...
А за кем бы тогда читатели наблюдали? ;D
Продолжаем.
Когда он очнулся в первый раз, то лежал, с головой накрытый какой-то дерюгой, на дне крытой повозки. Дорога была дрянной, повозка раскачивалась, и колеса дребезжали.
Во рту еще чувствовался солоноватый привкус того непонятного снадобья, которым его напоили. Ноги и руки были невероятно тяжелыми — не пошевелиться. Даже покров откинуть сил не было.
Куда бы его не везли, место это было на окраине города: Гвидо слышал, как скребут по крыше повозки ветви деревьев. Пару раз казалось, что где-то поблизости пересвистываются птицы. А еще было по-утреннему свежо.
Внезапно повозка остановилась. Совсем близко заговорили.
Гвидо насторожил уши.
– Что ж, джиор, здесь очень удобное место, чтобы попрощаться.
Судя по всему, это был голос того типа, что сидел за столом, загородившись свечами.
– И я должен снова поблагодарить вас, джиор Амедео. Ваше посредничество было бесценным.
Это без сомнения, был голос зеленоглазого, однако, сейчас в нем не было прежнего напора.
– Тише, друг мой, без имен. Вы забыли?
– Мальчик спит. Это вполне надежное снотворное. А здесь нас слышат лишь лошади да синицы.
– И все же осторожность не повредит.
– Как скажете. Остаток суммы мой агент переведет через банк Ларони. Как и договорились, через две недели.
– Не сомневаюсь. Но вот что. Вы знаете, что я почти никогда не задаю вопросов и не даю советов. Вопросы как правило усложняют ситуацию, а советы...
– Каждый ваш совет оценивается в звонкой монете. А милостыню вы не подаете.
– Именно. Но я позволю себе выразить мнение касательно всей вашей удивительной ситуации.
– С интересом выслушаю.
– Это самое бесперспективное вложение денег, какое я видел в жизни. Пустить такую сумму на ветер из-за вшивого воренка... Не поверите, мне немного стыдно требовать свои комиссионные.
– Что ж, джиор, считайте, что я сошел с ума. Впрочем, я никогда не умел копить деньги. Нет привычки, потому что в нашей семье их никогда толком не было.
– Все шутите. Что ж, поезжайте и постарайтесь как можно быстрее покинуть город. Если понадоблюсь в будущем, вы знаете, куда обратиться.
– Вы все же дали бесплатный совет.
– Считайте это маленьким подарком важному клиенту. Доброго пути!
Стук копыт постепенно смолк в отдалении. Повозка тронулась с места. Возница мурлыкал странный мотивчик. И Гвидо снова ткнулся носом в доски, проваливаясь в сон.
Когда он очнулся во второй раз, вокруг сочился слабый красноватый свет. Гвидо валялся на тюфяке, набитом сеном, начисто отлежав щеку. Еще его слегка подташнивало.
Но главным ощущением было не это. Главным ощущением были руки, втирающие в спину какую-то жгучую дрянь, от которой все его раны словно взорвались.
Гвидо взвыл сквозь зубы и попытался увернуться, но тут же получил увесистый шлепок по заду. Чья-то безжалостная рука развернула его голову и, словно щенка, ткнула носом в тюфяк.
– А ну, лежи смирно, – велел резкий, сварливый и несомненно женский голос.
Жжение стало ослабевать. Вместо него по спине начала медленно растекаться прохлада. Вместо жесткой рубашки на спину лег кусок легкой ткани.
Женщина поднялась на ноги и отошла куда-то вглубь помещения.
Гвидо рискнул повернуть голову. Глаза его уперлись в кирпичную стену, располагавшуюся где-то в десятке шагов от его ложа. Там стояло что-то вроде стола или верстака. Женщина — высокая, костлявая и некрасивая, в унылом сером платье, что-то делала на верстаке. Лилась вода, что-то скрипело и скрежетало.
Наконец женщина развернулась и решительным шагом направилась к тюфяку. В левой руке она держала ведро с водой, а в правой блестел остро наточенный нож.
Гвидо, посмотрев на ее угрюмое лицо, почуял недоброе, дико взвыл, попытался вскочить, дернулся, ударился башкой о стену и без чувств упал обратно рожей в тюфяк.
Когда он очнулся в третий раз, то узрел беса.
Бес стоял у ярко пылающей печи странной формы и яростно закидывал в пламя то ли уголь, то ли дрова, то ли иное демоническое топливо. Отблески огня плясали на его черном блестящем лице, отражаясь в огроменных выпученных глазищах. Сам бес был коренаст, плечист и, как и положено надсмотрщику за жутким пламенем, облачен в плотный кожаный фартук ниже колен. Вот он взялся за длиннющую кочергу и быстрыми движениями принялся ворочать ей в печном нутре, распределяя топливо.
Гвидо наблюдал за ним через приоткрытую дверь в Бездну, с замиранием сердца ожидая, когда демон обратит к нему свою жуткую морду. В вершину печи был вмурован котел с тяжеленной на вид крышкой, где без сомнения уже вовсю варилась смола.
А что если эта смола готовится для него, Гвидо? Ведь говорят (Гвидо в это не верил,но ведь люди говорят!), что ворам на том свете окунают пальцы в кипящую смолу...
Гвидо аж взопрел от ужаса. Но в этот момент бес внезапно рывком закрыл печную заслонку, отставил свое жуткое орудие прочь, и быстрым движением лапищи...снял всю кожу с морды.
Гвидо тихонько ойкнул.
У беса оказалось обычное лицо пожилого мужчины, с редеющими волосами, стянутыми на затылке, с черной бородой и кустистыми черными бровями. Глубоко запавшие глаза созерцали печь так внимательно, словно ничего иного в мире не существовало. Свою жуткую личину он бросил на табурет, где помимо прочего стоял глиняный кувшин и лежала луковица.
Гвидо наконец приметил железный стол у стены, еще одну маленькую железную печурку и разноцветные сосуды, расставленные по полкам. И еще много всякой непонятной всячины.
Стеклодув, запоздало сообразил Гвидо, ругая себя за трусость. Тоже мне демон! Он же видел, как такой вот умелец выдувал бусинки на потеху детворе на ярмарке. Правда, такой жуткой личины тот ремесленник не нашивал. Но и тамошний горн по сравнению с этим казался крошечным костерком.
На противоположную стену легла огромная черная тень. Кто-то приблизился к печи и бросил на пол сверток.
– Сожгите эту одежду, джиор Антонио, – произнес знакомый голос. – Она смердит тюрьмой. Воняет обреченностью и отчаянием. Невыносимо.
– Как по мне, здесь вполне ощутимо и приятно пахнет гвоздикой, – невозмутимо ответил стеклодув.
– Приятно пахнет?! Смердит! Я никак не могу это смыть. В Аддирскую кампанию полевые госпитали воняли гвоздикой. Сестры-целительницы говорили, что она обеззараживает помещения. Я надышался на всю жизнь. Так что сожгите одежду. Отчаяние плюс гвоздика — это слишком омерзительно.
– Можно продать, – заметил стеклодув, кивая на сверток.
– Ни в коем случае. Никто не должен смердеть отчаянием. Это приносит несчастья. Сожгите.
– Чуть позже. У меня сейчас самый жар для работы. Масса начинает плавиться.
– О, тогда не смею мешать. Пойду посмотрю на свое бесперспективное вложение.
Человек направился в комнату. Он почти сразу прикрыл дверь, загораживаясь от печного жара, так что Гвидо успел лишь увидеть, что он очень высок, облачен в темную рубашку и светлый колет без рукавов и, кажется, у него вьющиеся темные волосы. А после они остались вдвоем в полутьме.
– Ты проснулся, – сказал человек. Это не было вопросом. – Ты дышишь слишком часто и неровно для спящего, так что брось притворяться.
Гвидо на всякий случай промолчал.
– Что ж, – продолжил человек. – Сейчас я изложу тебе те правила, которым тебе придется следовать в твоей новой жизни.
Валяй, подумал Гвидо. Излагай, а уж чему тут следовать не тебе решать.
– Пункт первый: воровство под запретом. Если ты попытаешься украсть пусть самую малость в этом доме или где-либо еще, это будет пресечено быстро и весьма для тебя болезненно.
Угу, подумал Гвидо. Как же. Пресекали такие.
– Пункт второй: голова твоя обрита оттого, что ты поразительно вшив. Еще ты смердишь так, что только состояние твоей спины останавливает мне от того, чтобы немедля засунуть тебя в корыто с щелоком. Впредь ты научишься выглядеть и вести себя как достойный человек, а не как уличная шваль.
Чего привязался, подумал Гвидо. Очень надо мне учиться. Он покосился на дверь. Как только оклемается, он отсюда свалит.
– Пункт третий: я не мягкосердечный глупец. Даже не пытайся меня надуть и сделать ноги. Я тебя везде найду. Впрочем, бежать тебе особо некуда. Прислушайся.
Незнакомец умолк. Гвидо навострил уши, и сквозь кирпичные стены до него донесся отдаленный голос колокола.
– Слышишь? Это звонит колокол на мосту Латников. Звонит по смертникам, которые сейчас полетят вниз с моста с петлей на шее. Некий известный тебе Гвидо Заноза должен быть там. Но он уже мертв. Он отравился сожги-ягодой, как последний идиот. Теперь ты человек без имени.
Человек слегка хмыкнул.
– Впрочем, ты никогда и не был Гвидо Занозой. Я надеюсь, ты скажешь мне свое имя сам. Возможно, не сразу, но скажешь.
Чего-о?! Чего он несет, подумал Заноза. Какое другое имя? Что за...
– Прежде чем, ты скажешь, что я брежу, мальчик, ответь мне на единственный вопрос, но прежде чем ответить, подумай трижды.
С какого возраста ты себя помнишь?
-
Гора с плеч. Похоже, мальчишке повезло и всё не так страшно?
Я порадовалась. :)
-
Вот и начали осколки, разноцветное стеклышко за стеклышком, потихоньку складываться в витраж :).
Таинственный зеленоглазый незнакомец - это ведь Танкреди? И как познакомился Йеспер Ярне Варендаль с Джованной Сансеверо и ее мужем Антонио, тоже теперь стало понятно ;).
-
Гора с плеч. Похоже, мальчишке повезло и всё не так страшно?
Я порадовалась. :)
Я тоже. :)
-
В том, что уличный мальчишка не знает своего настоящего имени, ничего странного нет. Но как он может его назвать, если даже не помнит, что у него было вообще какое-то другое имя? И откуда это может знать совершенно незнакомый человек?
И всё ещё непонятно, зачем он такой понадобился? Наверняка ведь, не он первый и не он последний, кого казнят за кражу в совершенно неподходящем для этого возрасте.
-
В том, что уличный мальчишка не знает своего настоящего имени, ничего странного нет. Но как он может его назвать, если даже не помнит, что у него было вообще какое-то другое имя? И откуда это может знать совершенно незнакомый человек?
И всё ещё непонятно, зачем он такой понадобился? Наверняка ведь, не он первый и не он последний, кого казнят за кражу в совершенно неподходящем для этого возрасте.
Почему совершенно незнакомый? Если он нашёл мальчишку, озаботился о нём, значит, может быть и знает что-то о нём, чего сам Гвидо и не знает. Или не помнит, если совсем маленьким попал на улицу.
Но что здесь радует, что пока у него всё складывается очень даже неплохо, это во-первых, а во-вторых, что мальчишка смекалистый, умный. Что-то в этом есть.
И ещё. Как вариант. Может быть, действительно незнакомый, но на него имеются какие-то виды, если учесть, что воришка Гвидо умер, а есть парень, очень даже не дурак, кому предстоит, как я понимаю, научиться новым манерам и стать не похожим на прежнего уличного мальчишку, а стать кем-то другим.
Ну, как-то так. :)
-
Спасибо. :)
passer-by,
Похоже, мальчишке повезло и всё не так страшно?
Он вообще страшно везучий. Но жутко безалаберный. :)
Красный Волк, пора начинать по кусочку складывать цельную картинку. :)
katarsis, какие вопросы интересные... ;) Закономерные.
passer-by, и какое развитие этих вопросов интересное. Здесь на самом деле, возможны, разные варианты. Со временем, думаю, все прояснится.
Вообще, когда-то давно именно эта глава планировалась прологом ко всей истории. Пока рассматриваю как возможный вариант.
P.S. Я немножко поймала простуду, потому дальнейшее продолжение отредактирую по мере выздоровления.
-
Поправляйтесь поскорее - и еще раз спасибо от всей души за это чудо! :)
-
Почему совершенно незнакомый? Если он нашёл мальчишку, озаботился о нём, значит, может быть и знает что-то о нём, чего сам Гвидо и не знает. Или не помнит, если совсем маленьким попал на улицу.
Удивляет то, что новый зеленоглазый знакомец откуда-то знает, что у Гвидо на самом деле какое-то другое имя, но при этом не знает самого имени. Иначе почему он надеется, что Гвидо его скажет сам? И ещё больше удивляет его уверенность, что Гвидо это своё имя, о котором он даже не подозревал, вообще вспомнит. Разве что, у него ещё какое-то зелье. Для улучшения памяти.
Эрэа Марриэн, поправляйтесь.
-
Удивляет то, что новый зеленоглазый знакомец откуда-то знает, что у Гвидо на самом деле какое-то другое имя, но при этом не знает самого имени. Иначе почему он надеется, что Гвидо его скажет сам?
Ну отчего же сразу не знает? ;)
-
Удивляет то, что новый зеленоглазый знакомец откуда-то знает, что у Гвидо на самом деле какое-то другое имя, но при этом не знает самого имени. Иначе почему он надеется, что Гвидо его скажет сам?
Мне при прочтении, наоборот, показалось, что "зеленоглазый знакомец" это имя знает. А "Я надеюсь, ты скажешь мне свое имя сам. Возможно, не сразу, но скажешь." можно трактовать как "надеюсь, ты начнёшь мне доверять" или "надеюсь, что ты и сам сможешь разобраться в происходящем". Впрочем, дальше будет видно :)
Выздоравливайте, эрэа Марриэн! Осенняя простудно-вирусная зараза - вещь противная и прилипчивая, по себе знаю...
-
Да, очень похоже. И ещё похоже, что это будет вовсе не второстепенный герой.
Выздоравливай, дорогая Марриэн!
-
Спасибо за добрые пожелания! :)
Готово еще не все, но понемногу буду продолжать.
Глава четвертая. Старая усадьба
С какого возраста ты себя помнишь?
Отзвук вопроса еще звучал в голове, словно он был задан не в дремоте, а наяву.
Йеспер Ярне Варендаль открыл глаза и улыбнулся, щурясь от лучей низкого еще солнца, что пробивалось сквозь тростники и щекотало лицо. Он лежал на подстилке из травы и высохшей тины на низком берегу Ривары. Верная чикветта валялась рядом, увязанная в мешковину и тем защищенная от грязи.
Тростник высился вокруг сплошной стеной – его метелки издавали заунывный шелест. Где-то в глубине зарослей обеспокоенно крякала утка.
Через час солнце будет уже высоко и примется жечь. Надо было идти. Йеспер потянулся.
С какого возраста ты себя помнишь?
Он не сумел тогда сразу ответить на этот вопрос. И лишь много позже сумел назвать собственное имя. Он знал, что это победа, но не почувствовал ее вкуса — лишь огромную растерянность перед небытием, которое лежало позади него. Небытием, в котором двигались тени людей и чудовищ. Интересно, та женщина, Эмилия... разум ее постоянно погружен в эти тени? Так ведь и в самом деле можно кукушечкой двинуться...
И даже когда тень начинает рассеиваться, это лишь усугубляет мрак вокруг.
Всегда остаются вопросы.
Судьба тащила его по течению. Сначала он захлебывался, после научился бодро шлепать по воде ладонями и, верил, что плывет сам. Но оказалось, что его просто несло в водоворот, куда он едва и не канул беследно. После он был взят на буксир, словно рыбак на ялике, что тянется на канате за парусником. Так, на канате он пересек два моря, претерпев и штиль, и шторма, и счастливо вернулся обратно. Но все эти годы обязательно объявлялся кто-нибудь (за исключением собственно капитана парусника) упрекающий его, за то что ялик не плывет самостоятельно. Что ж, возможно, сегодня он наконец докажет, что может управлять собственным судном. Или его потопит.
Какая пространная метафора, подумал Йеспер. Наверняка навеяна его сегодняшним предрассветным заплывом. Отчего-то слегка подташнивало. Надо было поесть получше, но он постеснялся брать добавку за ужином. И так уже вытащил из общего котла на угощение сестрам-целительницам...
Ладно, что я в первый раз, что ли, с утра без завтрака? Живы будем — жрать добудем.
Благие, да я еще и поэт.
Йеспер еще раз сощурился на солнце, что золотило тростник. Наконец, отыскав в себе достаточно решимости для дальнейшего движения, он поднялся на ноги и побрел сквозь плавни, отыскивая путь.
Блуждал он долго, иногда снова проваливаясь по щиколотку в воду, и когда, основательно вымазавшись в гнилой тине и речном иле, все же выбрался на полностью твердый берег, открывшаяся картина его не порадовала. Перед Варендалем лежала унылая равнина, бугристая (ибо назвать щетинистые пригорки холмами было сложно), местами заболоченная и лишенная признаков людской деятельности. Поля были давно заброшены. Забывшая о плуге и бороне земля поросла сорной колючей травой и плакушником – назойливым прибрежным кустарником, который быстро заполоняет пребывающие в небрежении пространства.
Варендаль насторожился. Тот факт, что спустя столько лет после случая в усадьбе Витале поля так и не были вновь засеяны, наводил на неприятные мысли. Реджийцы достаточно практичный народ, чтобы без веского повода отказываться от обработки угодий. Сейчас он жалел, что подробнее не расспросил сестер-целительниц о современном состоянии дел. Побоялся привлечь лишнее внимание, дурень…
Деваться было некуда. Йеспер углядел меж двумя пригорками выцветшую ленту старой дороги и потащился туда.
Первый дорожный камень он увидел спустя милю. Это был обычный для Тормары указатель – высокий столб на три грани с выбитыми надписями. Столб основательно зарос голубовато-серым лишайником. Чистить и подновлять надписи считалось обязанностью владельца земли. Варендаль протянул руку и поскреб пальцем буквы, но не слишком преуспел.
Тогда он взобрался на ближайший бугор и осмотрелся. Равнина не изменилась, разве что на горизонте появилось невнятное марево. Вдали, по левую руку, тускло блестела на солнце вода – там лежал Десс, граница владений Витале. Идти, как он понял из вчерашнего рассказа, следовало примерно в том направлении.
Блуждая по давно не езженым тропам меж пригорками и купами плакушника, Зубоскал еще дважды натыкался на указательные камни – такие старые, что надписи окончательно сгинули под напором ветра и лишайника. Один покосился, другой и вовсе почти ушел в землю, и Йеспер невольно отметил необычную форму указателя.
Этот камень напоминал обломок древней колонны – цилиндрической формы, с продольными бороздками узора, он торчал из седой травы, словно сломанный палец, тычущий в выжженное небо. Йеспер обошел его кругом, жалея, что не может позвать Рико и предъявить ему сей невзрачный кусок прошлого. Тот бы, без сомнения, вцепился бы в обломок, словно клещ. Для него камни были занимательной книгой, для Йеспера – лишь немыми кусками горной породы.
Если честно, где-то в глубине души он уже чуток жалел, что в одиночку ввязался во все это дело. Фран была права: они могли вернуться позже. Тогда бы решали другие – умные и знающие. Вечно он так – сначала делает и лишь потом думает… Всегда…
-
"...Вечно он так - сначала делает и лишь потом думает... Всегда..." Только вот иногда подобный подход - куда правильнее и мудрее, чем пресловутое "семь раз отмерь" :). Огромное спасибо за продолжение, эрэа Марриэн! :)
-
"...Вечно он так - сначала делает и лишь потом думает... Всегда..." Только вот иногда подобный подход - куда правильнее и мудрее, чем пресловутое "семь раз отмерь" :).
По мне, так почти всегда :D
Огромное спасибо за продолжение, эрэа Марриэн! :)
Присоединяюсь :)
-
Но интересно, что всё-таки Йеспер хочет сделать? Поможет ли это Эмилии? Или ещё кому-то? Хотелось бы, чтобы ей можно было помочь.
-
Спасибо. :)
Только вот иногда подобный подход - куда правильнее и мудрее, чем пресловутое "семь раз отмерь"
В случае этого персонажа такой подход чреват проблемами. ;)
Но интересно, что всё-таки Йеспер хочет сделать? Поможет ли это Эмилии? Или ещё кому-то? Хотелось бы, чтобы ей можно было помочь.
Посмотрим, что будет дальше.
Усадьба появилась неожиданно. Йеспер, почесывая потную спину, взобрался на вершину очередного бугра и вздрогнул, завидев поблизости строения под красной черепичной крышей, обнесенные стеной в два человеческих роста.
К затворенным воротам вела дорога, обочины которой густо заросли плакушником. Йеспер спустился и, продравшись сквозь кусты, пошел по ней. На всем пути к усадьбе в дорожной пыли перед собой он не нашел ни одного следа ни человечьего, ни звериного, ни даже черточек птичьей лапки. Пронырливые трясогузки, что пересвистывались по буграм, сюда даже не совались. Йеспер приуныл.
Наконец он приблизился к воротам вплотную. Тяжелые дубовые створы были плотно закрыты, скобы стянуты здоровенной ржавой цепью. Калитки не имелось.
Йеспер помедлил. Вытянув шею, он сначала прислушался, настороженно ловя каждый звук, но кругом стояла тишина. Ни шелеста ветра, ни скрипа ставни, ни иного звука или движения.
Затем он осторожно подобрался к воротам и, с трудом отыскав щелочку, заглянул внутрь, но сумел разглядеть только пару булыжников на сером пространстве двора.
Тогда Йеспер решился. Он обошел стену, тщательно всматриваясь в кладку и отыскав наконец местечко, где ветер и вода уже успели подточить известняк, попытался подняться.
Дважды он срывался, но наконец весь красный и покрытый пылью все-таки взобрался на стену и сел на гребне, осматриваясь.
Двор был бы совершенно обычным, не виси над ним тень заброшенности. Серые плиты были покрыты палой листвой, нанесенной ветрами, и сухой серой грязью. Внимание Йеспера привлекла собачья цепь, валяющаяся в соре, и прикрепленный к ней ошейник, утыканный шипами. Йеспер представил шею какого гигантского пса должен удерживать такой ошейник...
Затем он обратил взгляд к неизбежному.
Дом семьи Витале было сложен из того же серого невзрачного камня, что и дворовые постройки. Взгляд Йеспера уперся в проем главного входа, над которым в обе стороны шла крытая галерея. Все двери были закрыты, ставни завешены, и на миг Йеспер втайне понадеялся, что не сможет проникнуть внутрь.
Но его блудливый разум, готовый на каверзы, уже гнал его дальше. Йеспер встал и, раскинув руки, словно бродячий артист, что танцует на канате, пошел по стене.
Странно, здесь никто не мог его увидеть, но Йеспер отчего-то ощущал себя так, словно на него пялится весь мир.
Он добрался до места, где стена нависала над амбаром и спрыгнул. Крыша, уже изрядно расшевеленная ветрами и дождями, вздрогнула под его ногами, черепица затрещала, и Йеспер едва не слетел вниз. Чудом удержавшись, он быстро, словно кот, пересек крышу и перемахнул на галерею, вцепившись в перила. Те застонали так, что Йеспер приготовился падать, но все же вытерпели его вес.
Он кое-как переполз на пол галереи и чуток полежал там, надеясь отдышаться. Но успокоения не получилось: напротив, стоило Йесперу попасть в двор, как он ошутил себя точно запертым в клетку. Это ощущение бередило воспоминания о реджийской тюрьме. Йесперу стало очень не по себе.
Каменные стены двора будто отрезали кусок мира напрочь, и у Йеспера возникло ощущение давления в груди и глотке. Странное полузабытое чувство…
Чтобы изгнать тоску, он встал на ноги, размотал мешковину и вытащил чикветту. Вес оружия в руке его всегда успокаивал. Йеспер добрался до двери на галерею, также закрытой изнутри, и попытался осторожно вскрыть ее. Не вышло. Настаивать Йеспер не стал, вместо этого решив попытать счастья с одним из окошек.
Ставни были тоже заперты. Он приложил силу и довольно варварски расправился с запором, едва не сорвав ставню с петель. Когда та, с неприятным скрежетом и скрипом отворилась, сердце Йеспера екнуло, словно из глубин дома могло вырваться что-то жуткое.
Варендаль медленно поднял тяжелую раму и перелез через подоконник, двигаясь осторожно, словно по льду. Он прекрасно знал, что на свете есть места, где надо вести себя не просто тихо и скромно, но бесшумно, словно робкая мышь. Он и так уже достаточно заявил о своем присутствии.
Он оставил окно открытым как можно шире и остановился в полосе дневного света, присматриваясь и прислушиваясь.
Здесь была спальня. Женская – об этом говорили и скромный туалетный столик темного дерева с маленьким круглым зеркальцем, лежавшим стеклом вниз, и открытая шкатулка для безделиц, и брошенная на стул шерстяная дамская накидка.
На полу, в пыли валялись домашние туфли. Сюда явно рассчитывали вернуться – и не вернулись никогда.
Варендаль видел заброшенные места – покинутые сотни лет назад, места, при одном воспоминании о которых мороз шел по коже и по сей день. Но ни одно не навевало столь обыденной и беспросветной тоски.
Йесперу сделалось совсем не по себе — то ли от обреченной заброшенности этой спальни, то ли от того, что здесь все осталось нетронутым. Неужто округе не нашлось безбашенного оторвяги-вора, рискнувшего пошарить в сундуках и закромах?
Либо люди здесь были шибко праведные (а Йеспер в такие сказки не верил!), либо шибко пугливые. А, может, и нашелся кто... но вот был ли он удачлив?
Йеспер чуть ли не на цыпочках подошел к двери и двумя пальцами потянул за ручку, подспудно надеясь, что дверь окажется заперта. Увы, она отворилась.
Йеспер высунул нос за дверь, в темноту коридора. Здесь было не душно, как можно было ожидать, напротив, в воздухе стояла странная прохлада.
Половицы слегка поскрипывали под ногами, и Йеспер морщился каждый раз, когда под башмаком проседала доска.
Так, медленно и осторожно он добрался до лестницы, ведущей вниз, и спустился на один пролет. Постепенно глаза привыкли к сумраку, и Варендаль увидел крытый внутренний дворик дома, правда, без привычного водосборника или статуи. Здесь стояла полутьма, и Йеспер лишь смутно различал дверные арки, гобелены на дальней стене, зев огромного очага и силуэты столов и скамей.
Здесь было… гадко.
Время словно застыло здесь, заблудившись и умерев. Эта странная мысль пришла на ум Варендалю как-то сама, из глубин души, вновь отозвавшись томительным давлением в груди. Йеспер рискнул двинуться вниз по лестнице, но тут же остановился, поняв, что не сможет сделать ни шага дальше.
Страшная тяжесть сдавила все тело. И источник этой тяжести был там, в кармане, где лежала квадратная монетка.
Йеспер сдался, зажмурился и открыл глаза. Этого не стоило делать днем – краткие времена расцвета его неприятного дара давно миновали, и теперь с каждым разом процедура давалась все с большим усилием. Но он не удержался – столь терзало желание проверить свои смутные догадки.
И отчетливо понял, отчего подеста Раньер-старший когда-то предпочел коротать остаток ночи во дворе.
Дом был пуст. Не просто безлюден и заброшен, но пуст. Той особой не поддающейся осмыслению разумом пустотой, которую можно только ощутить. Эта бесцветная гнетущая пустота поглощала все вокруг себя, искажая даже солнечный свет, пытающийся пробиться сквозь щели в крыше.
Здесь не было ничего живого – ни пауков, ни мышей, ни улиток. Ни даже моли в гобелене. Неживого пока тоже, но Варендаль знал, что оно – неживое – вполне может обосноваться здесь. Вопрос времени. Неживое любит подобные места. Выморочные. Лишенные судьбы.
И было нечто еще.
Там, внизу, в общем зале. В очаге, под слоем слежавшейся за годы золы, под углями. Глубоко,очень глубоко. Скрытое от любого человеческого взгляда и все эти годы лежавшее ненайденным.
То, что оскверняло этот дом.
Варендалю сделалось жутко. Он поспешно отступил на шаг, и тяжесть в теле уменьшилась. Еще шаг назад, и еще, и еще...
Не рискуя повернуться спиной, он пятился по лестнице, по коридору до той самой спальни, с которой начал путь по дому. Лишь нащупав и повернув ручку, он раскрыл веки, влетел назад в освещенную дневным светом комнату и торопливо дернул дверной засов. Не тратя времени, Йеспер покинул дом, знакомым путем добрался до стены, спрыгнул наземь и чуть ли не бегом бросился прочь.
Когда между усадьбой и ним пролегла широкая луговина, Йеспер шлепнулся на кочку и привычно потер ладонью под носом, проверяя, нет ли крови. Все иные признаки расплаты за проклятое умение уже были налицо: голова кружилась, ум мутился и нарастал мелкий тряский озноб, точно после купания в осенней реке. Появись сейчас бродилец, он бы сожрал Варендаля, словно беспомощного младенца.
– А ведь она не то что смотрит днем, – пробормотал Варендаль, вспомнив безумную Эмилию Витале. – Она ж еще и ловит, как паук добычу. Влегкую, о боги… это ж какая силища-то…
Наконец в башке прояснилось. Вернулось ощущение палящего солнца, жажды и крайнего голода – явные признаки возвращения к человечности.
Йеспер поднял голову и, взглянув вперед, вздрогнул.
Там, за зарослями плакушника, в расплывчатом жарком мареве лежали болота.
-
Великолепно до холода под сердцем - и просто до обмирания жутко. А Йеспер, чувствуется, назад уже не повернет - и задуманное, несмотря ни на что, выполнит... С нетерпением жду продолжения, эрэа Марриэн! :)
-
Спасибо. :)
– Я туда не пойду, – пробормотал Йеспер, – ни за что не пойду. Да и куда идти-то?! Здесь дороги не проложены.
Он стоял среди высокой осоки, серой от грязи. Впереди, насколько мог видеть взгляд простиралась низина, затянутая пеленой испарений. Солнце здесь словно выцвело, утратив яркость, но не жар.
Растительность, которая и прежде на этом берегу красотой не баловала, здесь стала вовсе неприглядной. Плакушник словно выродился, сделавшись ниже. Кое-где над низиной тянулись тонкие стволики, увенчанные кривыми ветвями, лишенными листвы, но что это за деревца Йеспер понятия не имел. Кочки, покрытые осокой, и топкая грязь, подернутая бурым лишайником тянулись насколько видит взор. Йеспер не помнил карт, но мог предположить, что низина тянется аж Ребра Ферги, за которым уже побережье.
Здесь не было не то что дороги, но даже намека на самую малую тропу. Ни гати, ни вешек,что отмечали бы верный путь.
Йеспер с досады сплюнул и враздумье уселся на кочку, достав монетку. Сейчас он смутно соображал, что предпринять дальше. Это мерзкое чувство, которое он испытал в доме Витале, это давление в груди, эта неподъемная тоска – все это он несомненно ощущал и раньше. Когда? На Береге Крови? В Долине Анграт? Или в Бледном Лабиринте? Или еще раньше, в позапрошлой жизни, от которой остались лишь имя да смутные воспоминания, тревожившие его во сне?
Он старался сосредоточиться, но применение дара, вынужденный голод и усталость сделали свое черное дело. С Йеспером случилось то, что не раз бывало и раньше, и порядком осложняло его жизнь. Он, как сам это называл, поплыл. Воспоминания юности начали смешиваться с недавними событиями, мысли ускользали и разбегались, словно испуганные мыши, и Йеспер даже не пытался их ловить, зная, что это бесполезно.
Это было уравнение с неизвестными, как в странной науке алгебре, которой его безуспешно пытались обучить. Ответ был где-то там в глубине этой заболоченной низины. Но как найти ответ, Варендаль не понимал.
Он уныло посмотрел через отверстие монеты на белый свет, не узрел ничего нового и забросил монету обратно в карман.
Единственное, что он понимал, это то, что соваться в топи в одиночку, без цели, смысла и направления – было великой дурью даже для него. По всему, надо было возвращаться и догонять барку.
– Вот ведь засада, – пробормотал он, снова обращаясь лицом к болотам. – Что-то там есть, но как до этого добраться… а ведь точно есть…
Договорить он не успел. Сбоку затрещали кусты плакушника, метнулась тень. Йеспер дернулся, вскакивая на ноги, пропустил удар и растянулся, упав носом в траву.
– Ты ему башку разбил, дурень!
– Да и пусть! Жалко, что ли...
Йеспер лежал на боку. В правую щеку врезалась жесткая грязь. Башка зверски болела, и Йеспер чувствовал, как по шее стекает теплая струйка крови. Руки были заломлены назад и крепко скручены веревкой. Ноги тоже связали.
Йеспер приоткрыл левый глаз. Мать моя женщина, какие омерзительно знакомые морды!
– Что, гаденыш, опомнился? – Ланцо наклонился ниже, и Йеспер со смутным удовлетворением отметил, что щеки, лоб и переносица у бандита украшены ссадинами, несомненно, оставленными его, Йеспера, кулаком. Красиво.
– И тебе добрый день, козел, – пробормотал Йеспер. – И тебе, недоумок. Что, болит головка-то после булыжника? Крепкий у бабки удар?
– Поговори еще! – крикнул Угорь и нервным движением ударил Йеспера под ребра, целясь тупым носком сапога в печенки.
– Видать, болит, – морщась от боли, резюмировал Варендаль. – Совсем ослаб, бедолага. Даже лежачего пнуть как следует не можешь...
– Счас узнаешь, что я могу! – рявкнул Угорь, занося ногу для нового удара, направленного прямо в лицо.
– А ну, стой! – прикрикнул на него Ланцо. – Он живой нужен. Отойди, я сказал!
Угорь, ругаясь, повиновался. Йеспер потихоньку выдохнул: дерганый и злой Угорь бил сильно. Как бы и впрямь снова не провалиться в беспамятство. Нельзя, никак нельзя.
Кровь все еще стекала по шее. Заметив это, Ланцо полез в дорожную суму, что валялась на земле, извлек из нее сомнительного вида тряпку и, порвав ее на полосы, направился к Варендалю.
Дернув Йеспера за ворот, он усадил его, привалив спиной к кочке, и быстрыми движениями обмотал его голову тряпкой.
– Вот так. А то еще спечешься, прежде чем до господина доберемся. Тебя наш Бычок велел живьем доставить. Радуйся, подышишь еще денек-другой. Ну, и молитвы вспомни.
– Упокойные, – с мерзким смешком вставил Угорь.
Оба бандита заржали. Йеспер, пользуясь передышкой, кинул взгляд вокруг и понял, что они обретаются не слишком далеко от того места, где он обозревал болота. Видать, Ланцо и Угрю было лень и в тягость тащить его бесчувственного. Значит, заставят идти самого, покрайней мере, до лошадей. Уже радость.
– Шустрые вы ребята, – пробормотал Йеспер, пытаясь принять как можно более удобное положение. Не вышло: веревка впилась в запястья еще туже. Сидеть было неудобно: ноги стягивал кожаный ремень.
– Да уж не как твой дружок-тюфяк. Жаль, что берег топкий, лошади через речушку эту не переправились. Ну да, ничего, зато мы тебя поймали, золотая ты наша рыбка!
По положению солнца Йеспер понял, что близится вечер. Как видно, он порядком провалялся без памяти. Бандиты уселись наземь и принялись перекусывать извлеченными из дорожной сумы лепешками с сыром. У Йеспера аж голова закружилась. Вид еды, пусть даже столь незамысловатой, казался притягательным до дрожи.
Угорь заметил его голодный взгляд.
– Что, бедолага, жрать хочешь? – с наигранной жалостью осведомился он. – Ну, ничего потерпи, травку покусай... телок безрогий...
Йеспер промолчал. Говорить сил особо не было: горло спекла жажда.
– Ладно уж, – Угорь отломил кусок лепешки. – Лови!
Намеренно мимо брошенный ломоть упал в грязь в шаге от Йеспера. Тот вздрогнул и отвернулся.
– Значит, не голоден, – фыркнул Угорь. – Жри, че дали, пока зубы твои красные не выбили!
– Заткнись, Угорь, – шикнул на напарника Ланцо. – Даже не зарься. Он Бычку весь нужен. С зубами.
– Да я так, – сразу увял Угорь. – Просто к слову.
– Воды хоть дайте! – проговорил Йеспер, глядя прямо на Ланцо. – Я ж сейчас копыта откину от жажды. Ответ перед Бычком вам держать...
Ланцо ругнулся и, встав с места, приложил к губам Йеспера фляжку. Тот поспешно сделал несколько глотков, но Ланцо засмеялся и отнял флягу.
– А ну, телок, выпусти вымя! Самим мало!
Варендаль промолчал, вяло опустив голову на грудь. Вода слегка приободрила его, но недостаточно, чтобы предпринять попытку освобождения. Оставалось ждать и надеяться на удачу.
– Ты чего здесь забыл, дурень? – сквозь набитый рот спросил Ланцо. – Ты на кой сюда поперся? Мы аж глазам своим не поверили, когда тебя на стене увидели. Вот послали боги кретина...
– Я, – Йеспер помялся, словно не не решаясь отвечать. – Я... Да так. Господин послал.
– Это тот мордастый, что ли? – спросил Угорь. – Баба у него красивая. На что такому увальню такая баба?!
– Не, – пробормотал Йеспер. – Мордастый он так, для отвода глаз. Я, чтоб ты знал большому человеку служу, так что ты со мной повежливее тут, а не то пожалеешь.
– Это мы большим людям служим, щенок. Самим Торо. Наипервым в Восточном Реджио господам.
– Да твои Торо перед моим господином, что комар перед осой, – проворчал Йеспер.
– И как же зовут твоего господина?
– Господарь Тевкары. Слышали о таком?
Ланцо и Угорь переглянулись и несмешливо покачали головами.
– Темный вы народ, – сочувственно сказал Йеспер. – А еще вроде в столице живете... Но что с вас взять... Вы вон что от своего господина имеете? Тычки да приказы? Да у вас даже оружие дрянь дрянью. Кузнец еле на переплавку купил. А у меня такая красотка чикветта, и деньги часто водятся, и сам я не последним нищим по земле брожу. Те же зубы — сам видишь...
– То-то ты сейчас с разбитой башкой по этой самой земле елозишь. И красотка чикветта сейчас при мне.
– Ой, с кем не бывает. Вчера ты в пыли валялся, сегодня я. А что завтра будет — то лишь Благие да Непреклонные ведают. Я не в обиде. Такова доля наемного клинка... ты бьешь, тебя бьют... Равновесие жизненное.
– Ты не заговаривайся, – оборвал его Ланцо. – Так, говоришь, богат твой господин?
– Еще бы, – не моргнув глазом, ляпнул Йеспер. – Из грязи деньги добывает.
– Это как?
– А так. Ищет древности всякие древние, что стоят на вес золота, да продает королям да герцогам. А мордастый, как ты его зовешь, первейший по этому ремеслу человек. За йернскую милю чует, где искать надобно. Да и дела обстряпывает любо-дорого вглянуть. Сам понимаешь, моему господину не к лицу самому торги-то устраивать. Посредник надобен. Купец.
Угорь недоверчиво фыркнул, но осекся под внимательным взглядом Ланцо.
– Слышал я про такие дела, – произнес бандит. – Говорят, коли сноровку имеешь, прибыльно.
– Да не то слово, – подтвердил Йеспер. – Живем — не тужим. Вот и подумай, а так ли выгодны ли тебе твои Торо-Быки.
Ланцо промолчал, а Угорь внезапно разразился мелким злым смешком.
– Да ты знаешь, кого Торо-Бык за твоим мордастым купцом послал? Самого Йоганна Бреду!
Йеспера затошнило. Йоганн Бреда, Крошка-Йоганн, самый отчаянный и самый безумный брави Реджио, на счету которого был не один десяток смертей. Мать моя женщина, за что?!
– Испужался?! – рассмеялся Угорь. – А нечего было Пепе Косаря гробить. Торо такую обиду не прощают. Понял? Это тебе не в грязи говыряться!
– А ну заткнись, – внезапно рявкнул Ланцо. – Потрепались и ладно. А ты, рыжий, сиди смирно и молчи в тряпочку. А не то, не дай боги, без языка останешься. Чисто случайно.
-
Попался Йеспер. Ну да, надеюсь, выкрутится. Спасибо, Марриэн :)
-
Попался Йеспер. Ну да, надеюсь, выкрутится. Спасибо, Марриэн :)
Тоже очень на это надеюсь. И - да: как бы повязавшим Йеспера ребяткам вскоре самим не стать чьей-то добычей... А продолжения теперь буду ждать, от нетерпения просто сгорая :).
-
И я сгораю, эрэа Красный Волк! Думаю, Марриэн смилостивится и не даст нам сгореть окончательно. :)
-
Похоже, поход на болота откладывается. Не вовремя тут эти разговорчивые ребята нарисовались. Или, наоборот, вовремя? И то, от чего Йеспер бежал, сожрёт вместо него их? И что, интересно, они сами здесь делали? Явно, не Йеспера ловили, раз так удивились, его увидев.
-
Спасибо. :)
Попался Йеспер. Ну да, надеюсь, выкрутится
Tany, поглядим. :)
И - да: как бы повязавшим Йеспера ребяткам вскоре самим не стать чьей-то добычей...
Красный Волк, как и Йесперу. Шансы на это пока равные.
Похоже, поход на болота откладывается. Не вовремя тут эти разговорчивые ребята нарисовались. Или, наоборот, вовремя? И то, от чего Йеспер бежал, сожрёт вместо него их? И что, интересно, они сами здесь делали? Явно, не Йеспера ловили, раз так удивились, его увидев.
katarsis, с разговорчивыми ребятами все довольно просто. Надо будет в окончательной редакции получше прописать этот момент. Они, несомненно, участвуют в погоне, но поскольку в умственном и боевом плане ничего особенного не представляют, можно предположить, что руководитель мероприятия намеренно отправил парочку на левый берег, на тот, весьма маловероятный случай, что беглецы высадятся там. Парочка честно двигалась по берегу до устья Десса, где пришлось из-за топкости оставить лошадей. Переправившись, они узрели дом и Йеспера, акробатирующего по стене, чему сами весьма изумились.
Думаю, Марриэн смилостивится и не даст нам сгореть окончательно.
Воробей, у меня сейчас довольно плотный график, да и погода давит. Быстро работать не получается. Так что ползем понемногу.
Вечерело. От долгого пребывания в неудобной позе у Йеспера затекло все тело. Руки и ноги словно одеревенели. Боль все так же расплывалась по затылку, но кровь уже не шла. Этак они мне последние мозги растрясут, подумал Йеспер. Совсем дурнем останусь.
Он сидел, вяло уронив голову на грудь, и пытался думать. Нужно было бежать. Торопиться назад, к реке, вдогонку за «Болотной тварью», пока не случилось беды.
Эти два хмыря были обычной швалью с городского дна, не слишком смышлеными и не слишком умелыми во владении оружием. Тот, кто заправлял погоней, был не дураком, послав парочку по левому берегу. А вот Йоганн Бреда – это уже всерьез. Это страшно.
Так, ворочая в больной голове тягостные свои мысли, Йеспер не сразу и сообразил, что день начинает меркнуть. И лишь когда Ланцо принялся рубить плакушник и кидать ветви в кучу, Зубоскал опомнился.
– Э, ребят, – удивленно спросил он. – Вы чего, ночевать здесь собрались?
– А тебе что? Не терпится вернуться в Реджио? По джиору Джанни стосковался? – глумливо отозвался Угорь. – Радуйся, что еще вечерок поживешь. Здесь поспим, а завтра поедешь на свиданьице. Правда, сначала пешочком потопать изрядно придется.
Йеспер, которого сама мысль о ночевке рядом с болотом, привела в замешательство, округлил глаза. Даже притворяться не пришлось.
– Ребят, вы спятили? Нельзя здесь ночевать. Никак нельзя.
– А что? Никак запретит кто? – съязвил Угорь. – Здесь вроде как и не живут. Дом вон вроде и пустой словно бы. Ворота заперты.
– То-то и оно. Не селятся здесь люди. Неужто не слышали?
– Что мы, должны про всякое захолустье знать? – проворчал Ланцо. – Какое дело нам до здешней деревенщины?
Йеспер вгляделся в лица бандитов и, уверившись, что они ничего или почти ничего не слышали о трагедии Торнаторе и Витале, внезапно осознал, что вот он, шанс! Правда, он еще не знал, как его использовать, но вот же...вот же...само в руки плывет...
– Не селятся здесь, – повторил он, – потому как здесь эти.. эти... как их... шмыгари!
– Кто?! – в один голос спросили изумленные Ланцо и Угорь.
– Шмыгари, – медленно повторил новоизобретенное словцо Йеспер, пытаясь понять, какой смысл можно вложить в подобное сочетание звуков.
– Что врешь, болтун? – рявкнул Ланцо. – Какие такие шмыгари?! В жизни не слышал про такую нечисть...
В этот момент над темнеющими болотами пронесся странный громкий звук. Гулкий, он напоминал отчасти мычание огромной коровы, отчасти вой голодной нечистой твари, выбравшейся наружу из подземного убежища. Он доносился, казалось, из самой глубины пустынного пространства, оттуда, где земля уже сливалась с небом в сером вечернем сумраке.
Окажись здесь Рико ду Гральта, он безошибочно бы признал в этом вопле крик водяного быка – самца болотной выпи, в весенней любовной тоске призывающего подругу. Йеспер, опомнившись от мгновенного ступора, тут же припомнил, что именно такие звуки слышал вчера на рассвете, когда они только приближались к городку Читта-Менья.
Оба бандита, потомственные реджийцы, с естественным боязливым трепетом относившиеся к миру за крепкими городскими стенами, дружно побледнели и переглянулись. Ланцо взялся за рукоять чикветты.
– Вот, – понизив голос до страшного шепота, сказал Йеспер. – Шмыгари. Проснулись. Валить надо, парни, правду говорю.
– Да что ж они такое? – сникшим голосом спросил Угорь, боязливо всматриваясь в осоку.
– Они навроде здоровенной ящерицы, – ответил Йеспер, которому воспрявшее воображение подсказало образ, когда-то виденный в опасной густой зелени долины Анграт. – С пьеду длиной, а то и с две. Хвост шипастый по земле волочится. Вдоль хребта по спине гребень костяной ядовитый. Зубы с мой мизинец. А уж прыткие, заразы, до крайности. И голодные, если б вы знали, парни, какие они голодные! Все, что движется, жрут. Что плоть, что кости – все перегрызают. Здесь потому и безлюдно – они на скотину нападают, в дома по стенам залезают, когда люди спят. Никакого житья. И извести невозможно – они где-то в трясине гнездятся.
Любовный призыв болотного быка раздался снова, произведя не меньшее впечатление, чем в первый раз. Йеспер вздрогнул. Ланцо и Угорь снова переглянулись.
– Ладно, – принял решение Ланцо. – Пойдем отсюда. Слышь, рыжий, я сейчас ногам твоим чуток послабление сделаю, чтоб ты сам шел. Но если ты какой фортель выкинешь, я тебе живо башку снесу. Твоей же чикветтой.
-
Очень вовремя выпь крикнула. Но как бы Йеспер сам чего не накаркал, так знатно разговорчивых ребят своей выдумкой перепугав... Ну, а еще все-таки нет даже самого худого худа без добра: теперь он знает, кого пустили по следу "Болотной твари". Огромное спасибо за продолжение, эрэа Марриэн! :)
-
Присоединяюсь к благодарности. :)
-
Реальность-то, пожалуй, пострашнее будет этих шмыгарей. Да только такие, как Угорь и Ланцо, наверняка, не поверят. И ещё будут умными себя считать. А в шмыгарей поверили ;D
-
Спасибо, Марриэн :) Молодец Йеспер, использовал ситуацию и шмыгарей вовремя придумал ;D
-
Спасибо. :)
Реальность-то, пожалуй, пострашнее будет этих шмыгарей. Да только такие, как Угорь и Ланцо, наверняка, не поверят. И ещё будут умными себя считать. А в шмыгарей поверили
katarsis, в шмыгарей поверить легче, особенно горожанину. В Тормаре очень много разнообразной фауны, недружелюбно настроенной к человеку. Есть чего пугаться.
Итак, действие продолжается.
Послабление оказалось совсем слабым. Йеспер еле плелся. Руки его были по-прежнему связаны. Угорь забавы ради время от времени тыкал его в спину и с гоготом наблюдал, как пленник пытается удержаться на ногах и не шлепнуться в грязь.
Йеспер шипел сквозь зубы, но терпел, запретив себе ввязываться в перепалку. Они двигались, уже радость.
Когда они черепашьим шагом дотащились до усадьбы, почти совсем стемнело. Йеспер, стараясь не смотреть по сторонам, протопал было мимо ворот, но не тут-то было. Ланцо натянул веревку, обвитую вокруг шеи пленника.
– А ну стой, – скомандовал он.
Йеспер покорно остановился.
Ланцо вытащил из своего мешка маленький фонарик и принялся зажигать фитилек при помощи огненного камня. Йеспер с непонятной еще тревогой следил, как разгорается крошечный огонек.
– Так что же ты там делал? – недобро сощурившись, спросил Ланцо.
– Где? – непонимающе пробормотал Йеспер.
– Дурачком не прикидывайся. Ты говорил, господин послал тебя в этот дом. За какой надобностью?
– Да так, просто проверить, нет ли чего ценного, – торопливо ответил Йеспер. – Темный люд часто в дома всякое тащит. Стоит в углу дрянь закопченная, а приглядишься – а она времен Полнолуния.
– И что, нашел ты чего?
– Нет, – твердо ответил Йеспер. – Пойдемте уже, а?
Но Ланцо в ответ лишь поднес фонарь к лицу Йеспера.
– Что скажешь Угорь? – спросил он товарища.
– Как по мне: врет он. Смотри, как глаза бегают. Явно в доме что-то есть.
– Вот сейчас и проверим.
Ланцо бросил Угрю веревку, извлек из своей бездонной сумы маленький увесистый ломик и направился к воротам. Раздался скрежет металла о металл, и противный звук выдираемого из дерева гвоздя.
Йеспер, внезапно осознав, что его неудачный маневр вышел боком, заметался, не зная, что предпринять.
– Парни, не надо в тот дом! – взмолился он. – Нет там ничего! Пойдемте к реке, а? Шмыгари же проснулись...
Металл царапал металл. Затем раздался лязг упавшей наземь цепи.
– Привяжи его, – велел Ланцо, возвращаясь. Ломик он держал в руке, словно оружие. – Чтоб под ногами не путался.
– Куда? – непонимающе спросил Угорь.
– Да вон к воротам.
Дубовые створы, годами стоявшие запертыми, впитавшие в себя не один гнилой дождь, тяжело подались, но все же приоткрылись. Угорь, толкая пленника в спину, подвел его к воротам и ударом по ногам поставил на колени спиной к доскам. Связанные руки Йеспера были подняты над головой и крепко-накрепко привязаны веревкой к тяжеленному железному кольцу, вбитому с внутренней стороны створы.
– Коли твои шмыгари явятся, – насмешливо сказал Ланцо. – Так ты громче ори.
Он поднял фонарь повыше и первым пошел через двор к дверям. Угорь, на прошание пнув Йеспера ногой, нерешительно помедлил – темный пустой двор как видно наводил на него тоску, но все же последовал за компаньоном.
Ломик с треском расправился с дверью. Бандиты скрылись внутри.
Оставшись в одиночестве, Йеспер первым делом начал дергаться, пытаясь освободиться от привязи, но Угорь постарался на совесть, а воротное кольцо, пусть и заржавело, но было вбито так крепко, что могло рассыпаться только вместе с воротами. Йеспер попытался перетереть веревку, но не получилось: узел был стянут настолько туго, что не двигался с места. Вспотев и утомившись за этой напрасной работой, он на время сдался и встав на колени, повис, постаравшись по возможности расслабить мышцы рук.
Двор был уже темен. Сумерки скрадывали очертания построек. Сквозь закрытые ставни не просачивался свет фонарика, и не было никакого намека, что внутри люди. Йеспер напрягал слух, но так и не уловил даже шагов. Угорь и Ланцо словно канули в небытие, едва переступив порог.
Что ж они так долго? Неужели они не чуют той гадости, что окутывает дом? Или увлеклись грабежом — ведь внутри наверняка остались всякие вещицы, которые можно прикарманить. Та же шкатулка в комнате наверху. Или то непонятное, что таилось под пеплом и углями, уже сделало что-то с двумя жадными дураками. И тогда он навеки останется здесь, привязанный к воротам?!
– Парни! – негромко позвал Йеспер. – Эй, парни! Вы где там?
Никто не отозвался. Может, крикнуть? Но Йеспер не мог заставить себя повысить голос. Не здесь. Не сейчас.
Йеспер вскинул голову, отыскивая на небе звезду Онтракс Путеводную — наконечник созвездия Стрелы, по которому моряки определяют путь. Вспомнилось, как далеко назад во времени и пространстве, он лежа на ступени Бледного Лабиринта, вот также шарил взглядом по небу и не обнаруживая ее, едва не плакал от осознания, что уже не вернется назад.
«Ты просто не видишь ее. Но она там, очень низко, у самого горизонта.»
Отчего-то он был странно убежден, что связан с этой звездой. Наверно, это было глупо – ведь она светила до его рождения и будет светить, когда он покинет землю. Фламины говорили, что созвездие — это Пылающая Стрела в руке Крылатой Владычицы Зари, горящая над миром, словно факел.
«Ибо Истина остра, как жало, и горяча, как огонь».
Сейчас Онтракс стояла еще низко, только-только приподнявшись над стеной усадьбы. Серебристо-ледяной ее свет мерцал мягко и слабо, словно сквозь дымку. Сначала Йеспер подумал, что набежало облако, но шли минуты, а звездный свет становился все слабее, пока не исчез вовсе. Померкли и другие звезды Стрелы.
Йеспер отвел взгляд от небесного океана и вгляделся в щель между створами ворот. Ложбина между домом и Дессом была затянута пеленой куда более светлой, чем сгустившийся мрак. Молочно-бледная полоса медленно ползла вперед, поглощая плакушник.
И Йеспер в ужасе понял, что это туман.
-
Даже не представляю, как Йеспер выпутается из этой ситуации, но надеюсь, надеюсь, надеюсь...
-
Прочитала, просто не переводя дыхания. И тоже всей душой надеюсь, что Онтракс Путеводная укажет выход Йесперу и из этой переделки. Огромное спасибо за продолжение, эрэа Марриэн! :)
-
Дебилы-то сами виноваты, а вот как Йесперу теперь выкручиваться? Да, и вообще. Как далеко этот туман пойдёт? Вдруг ещё до кого доберётся. Вдруг до города. Хотя, наверное, не должен. Но главное - чтобы Йеспер вырвался.
-
Спасибо. :)
И продолжаем.
– Эй, парни! Па-а-арни!
Туман стлался над травой, скрывая все на своем пути. Исчезла луговина, исчезла серая лента дороги. Мир сдвигался, превращаясь в клетку.
Йеспер задергался в своей ловушке, словно попавшая в паутину бабочка. Он рвал веревку, напрягая мышцы, он пытался, рискуя сломать пальцы, продернуть ладони под узлом, но все было напрасно.
Туман поднимался все выше. Бледная стена почти вплотную надвинулась на старую усадьбу.
– Парни! – еще раз воззвал Йеспер, но голос его, и без того приглушенный, словно растекся в молочной мгле. Растворился, исчез, умер. Люди его не услышали.
Зато услышал туман. Молочно-бледная пелена заколыхалась и, будто живая, потянула свои щупальца на звук, к воротам усадьбы. Йеспер ошатнулся, уперевшись в дерево, и тяжелая створа медленно подалась вперед от его движения, все сильнее сдвигаясь наружу, навстречу туману.
Мельнула безумная мысль: затворить ворота. Вдруг туман остановится... и вежливо постучится.
Почти не понимая, что делает, Йеспер навалился спиной на створу, толкая ее вперед, перебирая коленями по земле и напрягая руки. Он понимал, что не спрячется и не сбежит, но не мог просто ждать. Не мог сдаться.
Встретить это, соприкоснуться с этим, подчиниться этому — означало гибель.
Он почувствовал, как тяжелеет монета в его кармане и мельком подивился тому, что бандиты, которые наверняка обшарили его, пока он валялся без сознания, ее не нашли.
Колени горели. Железные петли заскрипели, створа захлопнулась. Меж нею и соседней, приоткрытой, зияла крошечная, в ладонь, щель. Закрыть ее Йеспер был не в состоянии. Он вскинул голову и понял, что звезды окончательно померкли.
Бежать больше некуда.
Йеспер зажмурился и открыл глаза.
Мир изменился. Он всегда менялся ночью сильнее, чем днем. Сделалось светлее. Очертания предметов проступили четче и зримее. Словно взошел месяц, на деле укрытый сейчас туманной пеленой.
Йеспер заставил себя опустить голову и смотреть вперед.
В шаге от него клубилась мерцающая дымка. Она окружала его точно, плотный кокон, не делая попытки приблизиться, но и не отступая. Йеспер едва не моргнул от удивления, но тут же опомнился, плотнее зажмурив веки и опустив подбородок на грудь.
Он чувствовал одновременно сырую влагу тумана на своем лице и жар, распространяющийся по телу. Это странное ощущение сбивало с толку, но Йеспер понимал, что еще жив.
А значит, должен смотреть и запоминать.
Преодолевая сопротивление собственного тела, он заставил себя снова поднять голову и окинуть внутренним открытым взглядом все пространство двора.
И понял, что страшен не туман. Не сам туман. Он лишь прикрытие.
В молочно-бледной чуть светящейся дымке двигались тени. Они меняли свои очертания, сливались и разделялись, приобретая силуэты то донельзя причудливые, то напоминающие людские фигуры.
Тени заполонили двор и теперь потоком втекали в дом. Тени стояли, вглядываясь в него, и Йеспер внезапно на миг словно увидел себя со стороны: растрепанного, испуганного, застывшего стоя на коленях, с вздернутыми над головой руками и зажмуренными глазами. Маленькая фигурка в окружении неисчислимого множества теней, готовых к нападению.
Монета в кармане сделалась тяжелой, точно мельничный жернов, и Йеспер внезапно почувствовал такой жар, как будто неизвестный металл решил расплавиться прямо здесь. Казалось, он даже ощутил запашок горелой кожи. Что это горит? Куртка или его собственная шкура? Понять он не сумел.
До Йеспера донесся крик – он, словно сквозь плотное одеяло, ударил в уши. Йеспер потянулся взглядом к дому, пытаясь почувствовать, что творится за стенами.
Где-то там внутри, красная теплая живая искра билась среди теней, что сдвигали свое кольцо все плотнее и плотнее. Ланцо? Угорь? Йеспер не мог понять, он лишь ощущал ужас и липкое отчаяние человека, столкнувшегося с бездной. Искра сопротивлялась, но что она могла сделать?
Вздрогнула. Замерцала. Погасла.
Растворилась в тени.
Стала ее покорной частью.
Время стало вечностью. Тени стояли, сомкнувшись вокруг него. Не трогали. Не двигались. Ждали. Йеспер ощущал даже сквозь сжигающий тело жар смутное вожделение этой тьмы. Она желала забрать его, но не могла.
Пока не могла.
Вот так ты и спаслась, Эмилия Витале. Так ты и погибла. Тени не смогли взять твое тело, не смогли поглотить тебя, но они забрали твой разум и исказили твою душу. Была ли ты изначально отмечена даром или это тени наделили тебя им? Но даже если он изначально спал в тебе, ты не смогла воспользоваться своей силой. Твое зеркало не выдержало. Значит, мое, слабое и уже больное, обречено.
Йеспер знал, что долго не продержится. Голова уже начинала кружиться. Скоро волей-неволей он разожмет веки и подставится под удар, который не сумеет отразить.
То, что пришло под покровом туманной пелены видело его, чуяло его, слышало, как капли его крови падают из носа и сбегают по подбородку. Казалось, каждая ударяет оземь с громоподобным стуком. Или то билось его сердце?
То, что скрывалось в тумане, стояло в шаге от него и просто ждало.
И знало, что дождется.
-
Читаешь - и хребет просто ледяные когти дерут... Сначала подумала, что сущность, скрывающаяся в тумане, пришла именно за монетой, но, похоже, она, наоборот, монеты все-таки боится? А продолжения жду с громадным нетерпением. Спасибо огромное, эрэа Марриэн! :)
-
Ух! ЗдОрово! Да, мороз по коже. Я надеялась на монету, надеюсь дальше.
-
Спасибо, Марриэн! :) Да уж, жуть пробирает...