Официальный форум Веры Камши
Клуб любителей всяческих искусств => Наша проза => Тема начата: Артанис от 02 Мар, 2023, 21:48:55
-
Благодарю, эрэа Convollar, эрэа katarsis! :-* :-* :-*
Кажется, Капет попал в переделку. Неизвестно, чем всё это кончится, но от Фульрада может остаться только воспоминание и не сказать, чтобы приятное. Но ведь эта история вызовет очередную вспышку ненависти людей к альвам. То, что виновны люди, в частности Фульрад, для толпы не столь уж важно. То есть совсем не важно. Признавать свою вину мало кто способен. Это если Фульрада Капет прикончит. Но если подонок останется жив, то опять же, Капета обвинят в чём можно и нельзя, и ситуация только обострится.
Перспективы действительно многообразны, и не слишком обнадеживают.
Однако же, нам пока придется подождать, прежде, чем узнаем, что именно произойдет. Зато мы узнаем кое-что о прошлом Капета. Впрочем, у него тогда было совсем другое имя.
Похоже, Фульраду конец. И вообще-то, не очень-то и жалко. За Капета я тоже не особо волнуюсь - он за себя постоять, если что, явно, может. Правда, им могут заинтересоваться жрецы Донара - это уже может вызвать проблемы. Но больше всего я волнуюсь за Розу. Капет уедет, а она останется.
И вправду, интересно, как теперь выйдет. Эта глава вообще богата на неожиданности, и неизвестно, какие еще внезапные повороты нас ждут. Но - все позже, а сейчас обратимся к прошлому персонажа.
Глава 68. Дочь лесника (продолжение)
Самое первое его воспоминание было о том, как он, еще носивший свое настоящее имя - Пиппин, - жил в доме своего деда, хромого кузнеца Этьена. Дом этот стоял в селении Карломановы Броды, недалеко от Дурокортера. Как и тысячи названий по всей Арвернии, оно связано было с именем Карломана Великого, который некогда перевел здесь свое войско через речной брод во время похода на восток. Но до недавних пор эта местность была захолустьем, пока король Хильдеберт Строитель не воздвиг на холме вейл новую столицу. И Карломановы Броды внезапно оказались совсем рядом с Дурокортером, так что для них наступил расцвет. Теперь через село стали чаще проходить торговые караваны, заезжали и гости, каких прежде здесь не видывали. Даже знатные господа и сами арвернские принцы, охотясь в здешних лесах, порой заглядывали подковать коней в кузницу Этьена Хромого. Особенно часто приезжал охотиться в окрестных лесах Хлодион, старший сын Хлодеберта Жестокого и Гвиневеры Армориканской. В лесу его и настигла внезапная и жестокая гибель.
Но трехлетнему мальчику, худенькому и бледному, сидевшему на циновке в скромном доме кузнеца, были тогда неизвестны все эти важные обстоятельства. Он, не мигая, глядел своими красными глазами на большой стол, стоявший посреди комнаты. На столе лежало тело молодой женщины, уже обряженной в самое нарядное платье, какое удалось найти в доме кузнеца. Голова ее была проломлена, на бледном восковом лице застыло страдание.
Вокруг нее собрались всхлипывающие женщины, снаряжавшие покойницу в последний путь, как полагалось. По их щекам текли слезы, лица сделались дики и некрасивы, как заметил Пиппин. Тут была его бабушка и тетки, жены и вдовы его дядей, ушедших на войну с викингами. Мужчин дома не было, кроме его деда, который несколько лет назад сломал ногу, и не годился для войны.
Впрочем, беловолосый красноглазый мальчик, тоскливо смотревший на мертвую женщину, еще не задумывался о таких вещах. Он просто видел, что его дяди куда-то уехали. А теперь вот с его матушкой произошло самое страшное, и ему хотелось выть - не плакать, не рыдать в голос, а именно выть, как будто человеческими слезами и словами ему не выразить свою боль. Но завыть он не смел, а лишь сидел, подогнув под себя ноги, и не сводя внимательного взгляда красных глаз с тела своей матери.
На руках одной из молодых женщин находился сверток с младенцем. Это была новорожденная единоутробная сестра Пиппина, дочь его матери и отчима, который, в ярости, что родился не сын, размозжил голову своей жене.
В дверях застыл омертвевший Этьен, дед мальчика. Сколько несчастий обрушилось на его семью! Сперва король Хлодоберт Жестокий призвал его сыновей в войско, а теперь вот его дочь погибла так страшно!..
Рядом с кузнецом стоял его друг Регул, служивший королевским бальи (занимался розыском преступников). Сейчас он оглядел семью Этьена с сочувствием.
- Бедная девочка, норны оказались к ней жестоки!.. Но я обещаю тебе, Этьен: тот висельник от заслуженной кары не уйдет! Поймаем и вздернем на дереве, благо, в этом деле сомнений нет.
Кузнец кивнул, однако видно было, что он не слишком утешен карой, обещанной убийце.
- Как же я не уберег свою дочку от этого скота, своего бывшего подмастерья? Ведь видел, что он просто взбесился, когда она родила дочь. Ему нужен был свой сын, а не... - он с горечью взглянул на сидевшего в одиночестве беловолосого мальчика.
Регул, тоже взглянув на осиротевших детей, обеспокоенно сказал Этьену:
- Тебе теперь надо подумать, как быть с ее детьми. И без того, какую семью кормить надо! Кто из твоих сыновей вернется с войны - покуда неизвестно, а внуки еще малы. Двух старших ты отдаешь мне в ученики, и то добро. Ну а эти?
Этьен нахмурился и отвечал, не замечая, что маленький Пиппин чутко прислушивается к каждому слову:
- Девочку мы непременно выходим, в память о моей дочери! У двух моих снох есть грудные дети, они выкормят и позаботятся об еще одном младенце. А вот мальчишка... - взгляд деда, какой-то чужой, похолодевший, скользнул по Пиппину. - За ним нужно приглядывать, как за всеми детьми в этом возрасте. К тому же он такой тощий и бледный! Видишь, какие у него глаза и бесцветная кожа? Когда он долго бывает на солнце, обгорает и болеет. В прошлый раз всего часок поиграл с другими детьми во дворе; им все нипочем, а у него вся кожа покраснела и вздулась, как от ожога. Ума не приложу, какой толк будет от такого неженки, - кузнец покачал головой. - Говорят, такие, как он, бесцветные, хоть люди, хоть животные, редко доживают до взрослых лет... Если бы было куда его пристроить, не причиняя вреда, отдал бы без сожалений.
Кузнец говорил жестокие слова, к каким вынуждали его суровые обстоятельства жизни, и он не замечал, что сидевший в одиночестве ребенок слышит и понимает его. А тот, хоть и не вполне мог осознать, но почувствовал всем существом самое главное - что в доме деда он никому не нужен, - и тоска его стала еще невыносимее.
Однако бальи, взглянув на Пиппина, неожиданно проговорил:
- Зато такие люди обладают повышенной чувствительностью. Видишь, он прислушивается? Отдай его мне вместе с твоими старшими внуками. Я сделаю из него хорошую ищейку.
Кузнец с сомнением взглянул на ребенка, казавшегося ни к чему не пригодным, затем перевел взгляд на Регула.
- Если ты думаешь, что он может быть полезен, забирай, - и он добавил, тяжело вздохнув: - Жаль, что моя дочь так и не призналась, от кого родила этого красноглазого бастарда! Иначе бы я отдал его отцу, и всем было бы лучше.
Трудно сказать, мог ли Пиппин в свои три года понять, что дед отдает его Регулу, как ненужную в доме вещь. Но он поднялся на ноги и приблизился к столу, где лежала мать - последний для него близкий человек.
Его бабушка - полная седовласая женщина, что расчесывала волосы покойной дочери, стараясь скрыть локонами страшную рану на голове, - заметив внука, грубым голосом велела одной из своих невесток:
- Уведи Пиппина прочь с глаз наших!
Женщина подошла к мальчику и взяла его за руку. Прежде, чем последовать за ней, он оглянулся и увидел в последний раз свою мать, лежащую на столе, ее безжизненное лицо, на котором застыл отпечаток страдания. Вдохнул ее собственный запах, непохожий ни на кого другого, - он-то знал, что каждый человек имеет свой запах. Теперь аромат его матери, смешанный с теплым молочным запахом, уже потускнел, уступая место запаху смерти. И он знал, как обычные дети не знают, что здесь уже ничего не изменить.
Ему хотелось стоять так, век не отводя глаз от матери, пока она еще хоть в каком-то виде была рядом с ним. Но приходилось повиноваться силе, и он вышел вместе с теткой в соседнюю горницу.
Напоследок он еще заметил злые взгляды своих деда и бабушки, устремленные прямо на него, словно они винили его в гибели своей дочери, мамы Пиппина.
***
Следующее воспоминание Пиппина: ему уже шесть лет, и половину этого срока он служил Регулу, королевскому бальи. Вместе с другими мальчиками-учениками исполнял посильную работу, сопровождал бальи и его подручных в поездках по округе.
В тот день, уже под вечер, они остановились возле трактира. Бальи явился туда, чтобы потребовать дань за защиту, что его люди оказывали заведению, не позволяя его обирать ни соседним баронам, ни разбойничьим бандам.
Регул вместе с несколькими стражниками поднялись по ступеням. Там их ждал угодливый трактирщик, низко кланяясь и приглашая войти.
- Ах, почтеннейший господин Регул! Так давно тебя поджидаю, и монеты со щитом Карломана Великого давно для тебя приготовил! - речь трактирщика была сладкой, как мед. - Входи же, отведай со своими людьми жареного каплуна и пирогов, и местного трехгодовалого вина.
- Отведаю, отведаю! - пообещал бальи, поднимаясь по ступеням. - Но не воображай, что за это сбавлю тебе подати!.. Да, а что это за породистые кони стоят у коновязи?
- Ах, это! У меня в трактире остановился сеньор Хьюго де Шенонсо. Он всякий раз останавливается только в моем трактире, когда путешествует. Этот сеньор любит лошадей и собак, и превосходно играет в кости. Так что к твоим услугам еще и приятное общество, господин Регул! - трактирщик настежь распахнул двери перед бальи и стражниками, и те вошли внутрь.
Во дворе остались только мальчишки-подручные, которым поручено было следить за конями. Тут же вертелись и несколько здешних подростков, служивших в трактире. Они разговорились со слугами бальи, среди которых был Пиппин и два его старших кузена, десяти и одиннадцати лет. Самым большим из местных мальчиков было лет по двенадцать-тринадцать, слугам бальи - от восьми до двенадцати. Шестилетний Пиппин был здесь самым маленьким, и держался обособленно, не навязываясь старшим.
Был уже вечер, и обе группы мальчиков остались предоставлены сами себе. Старший из мальчиков присвистнул, кивнув на трактир:
- Ставлю свое жалованье, ваш хозяин оттуда не скоро выйдет! Сеньор де Шенонсо не отпустит его, не уговорив метнуть пару конов. Так что и мы пока можем развлечься.
Через окно трактира действительно донеслись звуки охотничьего рожка и возгласы, обычно сопутствующие игре в кости, когда игроки и зрители встречают каждый бросок песней или руганью, - смотря что тот сулит.
Закончив работу, трактирные мальчишки немного погоняли мяч, но это быстро наскучило, и старший из них предложил приезжим сыграть в бабки. Те согласились, желая показать, что знают и умеют не меньше них.
Принесли игральные бабки, сделанные из костей ног животных, и длинную деревянную биту, которой полагалось выбивать эти кости, сложенные особым образом. Победителем становился тот, кто опрокинет больше всего костей раскрашенной стороной вверх.
Старшие мальчики приготовились выбивать, а младшие, в их числе и Пиппин, принялись складывать бабки. Он не очень-то хотел играть со всеми, ибо старшие ребята часто смеялись над ним. Но совсем отделяться от других тоже не следовало, и вот он стал складывать бабки для самого вожака трактирных ребят.
Увлекшись своей работой, он представил, что возводит стену дворца или храма, и стал складывать башенки как можно красивее, не подумав, будет ли прочной его постройка. Затем отошел в сторону, чтобы старший мальчик выбил бабки.
Тот картинно поднял биту, готовясь всех удивить своим ударом. Но, едва он замахнулся, как составленные Пиппином бабки посыпались. Бита в руках мальчишки ткнулась в землю. Тот яростно обернулся, ища Пиппина.
- Ты что натворил, крысеныш красноглазый?! У тебя рук нет? Так я тебе их совсем оборву!
Мальчик проворно отскочил к своим спутникам, ученикам бальи. Но тут же понял, что для них новые приятели были дороже него. Они поддержали оскорбления, хохоча так же, как и трактирные мальчишки.
- Пиппин ничего не умеет! Он обгорает на солнце! Кому он нужен на этом свете? Никому! Его отец - висельник, а мать спит в сырой земле! У него глаза, как у больного кролика, а волосы в мучной пыли!
Мальчик переводил затравленный взгляд с одного на другого, в тщетной надежде найти хоть в ком-то понимание. Но компания мальчишек превратилась в вопящую стаю, выкрикивающую оскорбления азартно, с хохотом. Даже его двоюродные братья, захваченные общим духом, присоединились к травле.
- Пиппин - слабак! Пиппин - неженка, боящийся солнца! Из-за тебя, когда ты в прошлый раз болел, нам пришлось выполнять твою работу!
Он повернулся, чувствуя себя совершенно одиноким, и бросился бежать. Позади него раздался смех. Они ликовали, оскорбляя его! А он бежал, кусая губы, чтобы не разреветься.
И, наконец, забравшись на сеновал, где никто не мог его видеть и слышать, Пиппин - нет, не заплакал, а завыл, протяжно, отчаянно, как осиротевший волчонок.
И, пока он выл, уткнувшись лицом в пахучее хрустящее сено, ему становилось легче. Этот звук, дикая звериная песня, вырвавшаяся из его горла, обещала ему новые великие возможности, какие непременно пробудятся в нем. И, когда это произойдет, он сможет свести счеты с кем угодно, и никто больше не посмеет оскорблять его!..
Если бы кто-то заглянул сейчас на сеновал, изумился бы и испугался, увидев, как глаза мальчика горят красным огнем.
Наконец, он зарылся поглубже в сено и заснул. Проспал так до самой ночи. Проснулся же от приближающегося лая собак. Они были совсем рядом, уже разрывали сильными лапами сено, добираясь до мальчика. И вот он увидел прямо перед собой клыкастые пасти гончих, вдохнул острый запах псины.
При виде огромных псов, обученных для охоты на крупного зверя, имел право испугаться и взрослый мужчина. Но Пиппин сразу успокоился. Взглянул в глаза одному псу, затем другому, причмокнул губами, успокаивая их. И прижатые собачьи уши сразу спокойно опустились, пасти сомкнулись. Вот уже одна из гончих вильнула прямым, как прут, хвостом, точно узнала хорошего знакомого. За ней и другая.
Над головой у Пиппина раздался одобрительный мужской смех. Мальчик подскочил и увидел своего хозяина, бальи Регула, а рядом с ним некоего знатного господина, которого сопровождали воины с гербовыми нашивками. Очевидно, это и был упомянутый сеньор де Шенонсо. Он-то и засмеялся, отозвав своих псов.
- Ты не соврал, Регул! У твоего красноглазого мальчишки вправду дар обращаться с животными. Ну что ж, я принимаю его в уплату долга. Будем квиты!
Они ударили по рукам перед неподвижно замершим Пиппином. А тот, растерянно переводя взгляд с одного на другого, с трудом начал осознавать, что судьба его вновь резко изменилась, и что отныне у него будет другой хозяин. Все, что он понимал - что жизнь меняется неожиданно, и никто не удосужится спросить его желания.
А Регул, расплатившись судьбой мальчика с долгом, сделанным в игре, вздохнул с облегчением. Он был рад избавиться от беловолосого красноглазого мальчишки, который вечно попадал в неприятности. Пиппину часто доставалось от других детей, а возиться с ним бальи было некогда. Так что он полагал, что устроил мальчика туда, где ему будет лучше, ибо с животными тот и вправду ладил значительно лучше, чем с себе подобными. Если, конечно, можно уподобить ему людей с нормальной внешностью. Другие мальчишки все равно не позволили бы красноглазому жить спокойно. Так что все к лучшему.
-
Люди не любят тех, кто чем-то отличается от некоего усреднённого условного образца. Даже не будь у Пиппина красных глаз и белой кожи, всё равно он был бы чужим в этой детской компании. И для взрослых был бы чужим. Сначала его бы просто не любили, потом началась бы травля, а потом ненависть и страх. Пиппин/Капет, судя по всему, оборотень из волков-альбиносов.
-
Да уж, невесело складывается. Как, вообще, ребёнку в таких условиях научиться привязываться к людям? :( И что было матери не признаться, от кого сын! Лучше бы отцу отдали, раз дома никому не нужен. Правда, она не собиралась умирать так рано.
-
Благодарю, эрэа Convollar, эрэа katarsis! :-* :-* :-*
Люди не любят тех, кто чем-то отличается от некоего усреднённого условного образца. Даже не будь у Пиппина красных глаз и белой кожи, всё равно он был бы чужим в этой детской компании. И для взрослых был бы чужим. Сначала его бы просто не любили, потом началась бы травля, а потом ненависть и страх. Пиппин/Капет, судя по всему, оборотень из волков-альбиносов.
Главной его бедой, конечно, стало сиротство. Отсюда уже проистекают последующие проблемы. Но, думаю, если бы он выглядел как обычные люди, ему все же легче было бы вписаться в их круг.
Оборотень - да. А что до альбиноса, то в этом он и среди своей породы уникален. Остальные его родичи по отцу в человеческом и волчьем облике на него не похожи.
Да уж, невесело складывается. Как, вообще, ребёнку в таких условиях научиться привязываться к людям? :( И что было матери не признаться, от кого сын! Лучше бы отцу отдали, раз дома никому не нужен. Правда, она не собиралась умирать так рано.
Увы! :'( Он этому и не научится.
Мать, конечно, не ожидала, что погибнет так рано.
Да, лучше было бы. Даже если отца тоже уже нет, нашлись бы те, кому мальчик был бы не безразличен.
Глава 68. Дочь лесника (продолжение)
Сеньор де Шенонсо увез Пиппина далеко, аж к самой границе с Арморикой. По пути мальчик успел приглядеться к новому хозяину и его свите. Сеньор Хьюго выглядел добродушным, веселым человеком, любившим земные радости. Его слуги были сыты и хорошо одеты, и с Пиппином обращались заботливо. В подвластных сеньору землях, по каким довелось им проезжать, было тихо. Народ почтительно приветствовал своего господина. Только врожденное чутье подсказывало Пиппину, что здесь не все так просто. Почему-то он постоянно пребывал в подсознательном напряжении, не мог расслабиться, даже видя милость своего нового господина. А своему чутью красноглазый мальчик привык доверять, хоть и не задумывался в то время, откуда оно берется, и почему другие люди не обладают таким свойством.
Наконец, настал день, когда они приехали к замку сеньора де Шенонсо. Это был старинный замок, таких Пиппин еще не видел. Его каменная громада среди окружающих лесов выглядела величественно и несколько мрачновато.
Когда они въехали во двор, Пиппин собирался последовать за слугами. Но сеньор Хьюго неожиданно хлопнул мальчика по плечу, приглашая идти с ним. И тот вошел в парадные двери вслед за хозяином, чувствуя всей кожей непонятную тревогу.
Сперва они прошли по длинным коридорам. Попадавшиеся навстречу слуги приветствовали своего господина почтительно, но Пиппин чувствовал их смятение. Они боялись, хотя тот, по крайней мере, в данную минуту, со всеми держался приветливо, и даже улыбался - видимо, радовался, вернувшись домой.
Когда они проходили через один из залов, мальчик увидел на стенах несколько портретов. Все они изображали молодых женщин, очень красивых, но с печальными испуганными лицами. Пиппину почудилось, что их взоры следуют за идущими людьми, что изображенные на портретах дамы пытаются что-то сказать, но, увы, заговорить не в их силах. Ветер донес сквозь раскрытое окно лай гончих. Пиппин вдруг явственно ощутил запах крови - теплый, соленый, одновременно отталкивающий и манящий... Почему ему вдруг вспомнилось окровавленное тело матери на полу, лежащее с пробитой головой?..
Но слуги, идущие впереди с зажженными свечами, наконец, распахнули перед сеньором Хьюго резные двери главного зала, и хозяин замка вошел туда. Его встречали всего двое людей. Первой была пожилая женщина в черном вдовьем платье, лицом очень похожая на сеньора Хьюго. У нее был холодный взгляд, однако они с видимой радостью приветствовали друг друга, и на мгновение Пиппина остро резануло ощущение собственной бесприютности.
- Приветствую тебя, матушка! - проговорил хозяин замка, целуя руки женщине. - Как ты чувствуешь себя?
- Благодарю, Хьюго, мальчик мой! - голос женщины был ласков, однако глаза не изменили выражения. - Когда ты дома, я не желаю себе ничего лучшего!
Оторвав взгляд от встречи хозяев дома, Пиппин обратил внимание на третьего человека, присутствующего в зале. Это был мужчина в кожаном охотничьем костюме, судя по тому, как держался - старший слуга в доме, пользующийся доверием хозяина, убежденный, что ему позволено больше, чем другим. Он ожидал, когда сеньор Хьюго обратится к нему.
И действительно, он скоро повернул голову к человеку в охотничьем костюме, многозначительно подмигнув:
- Ну, как у нас дела, Марсель? Сможешь ли ты в ближайшие дни устроить для меня хорошую охоту?
Старший егерь - а именно эту должность имел в замке сеньора де Шенонсо мужчина в кожаной одежде, - с полуслова понял хозяина. Проговорил, кланяясь:
- Как только ты прикажешь, сеньор Хьюго! Все к твоим услугам. Гончие заждались, когда их спустят травить дичь, и кони застоялись, им хочется мчаться через лес. Давно уже я не выставлял на тебя ценную добычу
И у хозяина, и у слуги глаза заблестели при упоминании об охоте. А у Пиппина волосы готовы были стать дыбом, по крайней мере, он чувствовал именно то, что ощущают звери, когда шерсть у них дыбится от страха. На первый взгляд, никаких причин для этого не было. Он и раньше знал, что сеньор де Шенонсо - страстный охотник. Но зловещее ощущение не отпускало мальчика. Он был уверен, что этот замок имеет свою тайну.
Его размышления прервал голос старой хозяйки. Оказывается, она заметила его, и теперь удивленно спросила у своего сына:
- Откуда ты привез этого мальчика? Надо же, как необычно он выглядит! - увы, она оказалась не первой, кто разглядывал Пиппина, будто редкого зверя в клетке.
Сеньор Хьюго обернулся к мальчику и, прищурив глаза, взглянул на него. Он не угрожал ему ни словом, ни жестом, и однако, внутреннее чутье вновь подсказало Пиппину, что под внешним благообразием его господина скрывается нечто страшное. Этот человек может сделать с ним все, что угодно, не оглядываясь на человеческие обычаи. И хотя сейчас сеньор Хьюго выглядел добродушным, лучше было не доверять ему. Но и не показывать, что не доверяешь.
И хозяин слегка подтолкнул мальчика вперед, навстречу своей матери и мужчине, которого он назвал Марселем. Обратился к ним:
- Этого мальчика зовут Пиппин. Он отлично ладит с животными. Запомни его, матушка. И ты позаботься о нем, Марсель. Когда он вырастет, будет мне хорошим слугой.
Женщина с холодным взглядом процедила, надменно взглянув на мальчика:
- Он больше похож на отродье духов болот, чем на дитя человеческое! - он звуков ее голоса у Пиппина холод скользнул по коже, он даже не прислушался к смыслу самих слов.
Затем егерь взял мальчика крепкой рукой за плечо, повел к выходу.
- Пойдем со мной, я покажу тебе твои обязанности и место для жилья. Если вправду будешь полезен хозяину, тебе не придется ни на что жаловаться. Понял?
- Да, господин старший егерь, - ответил мальчик, почти бегом поспевая за мужчиной по коридору.
Однако же, он успевал еще оглядываться по сторонам. Замок был благоустроен и богат, как надлежало жилищу знатного господина. Кругом чувствовались роскошь и порядок, но не покой - нет, Пиппин чувствовал: покоя не было в этом замке. Попадавшиеся навстречу слуги выглядели такими же испуганными, как и виденные ранее. Встречая Марселя, они кланялись почти так же подобострастно, как самому сеньору Хьюго. Когда они немного удалились от зала, оттуда донесся голос старой хозяйки, созывающей служанок. Из комнат поспешно выскакивали женщины, их лица были бледны, и Пиппин ясно ощутил исходивший от них запах страха. Он не мог догадаться, что с ними творится в этом замке. Но уже успел пожалеть о своей прежней жизни, о том, что бальи Регул проиграл его в кости сеньору де Шенонсо. Там хотя бы было все понятно. И, несмотря на все издевательства мальчишек, не было настоящего зла.
***
В следующие полгода у Пиппина не было возможности разобраться в тайнах замка Шенонсо, И однако, он все сильнее укреплялся в своем первоначальном ощущении: там творилось зло. Но никаких слухов об этом не доносилось: слуги слишком боялись, чтобы даже между собой шептаться о хозяевах. Как замечал мальчик, лишь немногие из них - прежде всего, охотники во главе с Марселем, - держались свободно, ибо их хозяин ценил. Эти люди чаще всего были мрачны и грубы, и прочая дворня их остерегалась.
Так и не узнав ничего толком, Пиппин решил, что своим местом следует дорожить, по крайней мере, пока он не подрастет и не окрепнет настолько, чтобы самому заботиться о себе. Подозрение его не унялось, он по-прежнему чувствовал запах крови в стенах замка Шенонсо. Но и здесь можно было жить, хотя бы какое-то время, пользуясь благоприятными обстоятельствами. Заботиться о себе следовало всегда, особенно тому, о кто никто иной заботиться не станет. К семи годам Пиппин уже научился рассуждать практически.
Впрочем, лично ему в эти полгода жилось неплохо. Он поселился в домике Марселя, стоявшем среди дворовых построек, поблизости от конюшни и псарни. Приходилось прислуживать старшему егерю, а также помогать псарям ухаживать за собаками. Забот было не слишком много, животных Пиппин любил, и охотно выполнял свои обязанности. Зато он жил всегда в тепле и в безопасности, и заметно подрос и окреп за эти полгода. Самое же главное - что никто его не трогал. Взрослым слугам, работавшим по соседству, не было до него дела. А среди мальчишек, приставленных к подсобным работам, лишь один попробовал было задирать красноглазого новичка. Когда об этом узнал Марсель, приказал высечь забияку розгами едва не насмерть. После этого другие мальчишки избегали Пиппина. Его это вполне устраивало: пусть боятся, хоть и не его самого, лишь бы не донимали. Мысль о том, что со сверстниками можно дружить, не приходила ему в голову: такого в его короткой, но уже насыщенной впечатлениями жизни еще не бывало. Да и вообще, он ни от кого не ждал приязни, хотя и пользовался благоволением сеньора де Шенонсо и старшего егеря Марселя. Но то же обостренное чутье, служившее ему безошибочно, подсказывало, что он нужен им, чтобы приносить какую-то пользу, а отнюдь не из теплых чувств.
Но, так или иначе, он прослужил в замке Шенонсо полгода, и уже наступила зима. Холодный ветер оборвал всю листву с дубрав, и деревья тянули к серому небу голые черные сучья, словно молили богов вернуть тепло и солнечный свет. Повсюду лежал снег, белый, как волосы Пиппина. Протекавшая через парк речка, один из притоков Леджии, по ночам затягивалась тонким льдом, а днем оттаивала и текла, черная в белых берегах, мрачная и хмурая.
В тот день Пиппин чистил замшей сапоги Марселя, пристроившись на скамейке возле камина, в котором горело пламя. Он находился в домике один; старший егерь куда-то ушел. Вдруг до чуткого уха мальчика донесся отдаленный лай собак со стороны речки. Он поднял голову, прислушался. К этому времени Пиппин знал по голосу всех собак в замке Шенонсо. Поместье охраняли, разумеется, не охотничьи псы, а огромные, массивные собаки-молоссы, гладкошерстные, с тяжелыми челюстями, способные одолеть быка. Голоса у них были соответствующие - низкие, гулкие, как из бочки. И вот, теперь эти голоса говорили Пиппину так же ясно, как если бы звучали на человеческом языке:
- Чужой! Чужой! Пришел из леса! Ранен в ногу, кровь на снегу! Найти! Догнать! Клыками его! Не выпускать! Чужой человек пришел!
Поняв, что говорят собаки, мальчик подскочил, открыл дверь, ища, к кому броситься за помощью. Но во дворе были только двое подростков, чистивших снег. Пиппин крикнул им:
- Эй! Вы слышите, собаки лают? В угодья сеньора де Шенонсо забрался чужак!
Оба мальчика поглядели на него исподлобья и продолжали, как ни в чем не бывало, грести лопатами снег. После того, как спина их товарища украсилась шрамами по вине Пиппина, они предпочитали делать вид, что вовсе не видят и не слышат красноглазого хозяйского любимчика. Один из них нехотя буркнул:
- Тебе надо - ты иди и смотри!
Пиппин досадливо вздохнул. Как назло, некого попросить о помощи! Значит, придется бежать самому. Сунув ноги в башмаки и завернувшись в теплый шерстяной плащ, мальчик побежал по снегу туда, где лаяли собаки. Он слышал по голосам, что они еще не добрались до жертвы.
Он успел их перехватить возле старой дуплистой ивы, возле самых кустов, откуда слышался человеческий стон. Пиппин окликнул собак по именам:
- Клык! Гром! Стрела! Верный! Сюда, сюда! Прочь! Уйти!
Громадные, свирепые псы, каждый из которых мог бы сшибить мальчика с ног одной лапой, сразу притихли, повернули назад, поджав хвосты. Пиппин всегда держался с любыми животными без тени страха, не выказывал и наглости, которая часто бывает оборотной стороной того же страха. Он всегда был спокоен, сдержан в движениях, не говорил слишком много, что особенно ценят животные, и при этом держался так, словно был господином любого из них. И те действительно воспринимали в нем господина, замечая не внешний облик, но суть. Вот и могучие злые псы отошли по приказу маленького мальчика.
Успокоив собак, Пиппин сразу понял, что чужак действительно ранен, и не может двигаться, и что он прячется в кустах. Но вместе с тем он почувствовал то, что привело его в оторопь, и он отступил за иву. Ибо он понял, что душа этого человека, нуждавшегося в помощи, черна, как ночь, и что на руках его кровь невинных людей.
Он, наконец, собрался заглянуть в кусты. Но вдруг увидел Марселя, идущего с дубинкой в руках. Мальчик обрадовался, что не ему решать судьбу неизвестного, и вновь спрятался, не желая попадаться на глаза старшему егерю.
Тот подошел по снегу, утоптанному собаками, и нахмурился, увидев возле куста кровь. На счастье Пиппина, собаки здесь так наследили, что его отпечатки даже опытному охотнику трудно было заметить, если не присматриваться к следам.
Марсель заглянул в кусты, ища там спрятавшегося. И мальчик услышал их разговор, никак не предназначенный для его ушей.
- Кого это я здесь вижу? - донесся из кустов голос, от которого ноги у Пиппина примерзли к земле, а сердце бешено застучало; ведь он думал, что никогда больше не услышит этот ненавистный голос! А тот продолжал, хрипло, но издевательски: - Марсель, это ты, старый разбойник? Что, думаешь, если ты втерся в доверие к знатному сеньору, можно уже травить псами своих лесных братьев, а?.. А наши, скоты, бросили меня! Сбежали, когда меня подстрелили! Еле дополз сюда... - в знакомом голосе послышались жалобные нотки.
- А ну, уймись! - прикрикнул Марсель строго, но, к удивлению мальчика, вовсе не с враждебностью. - Ногу я тебе подлечу, и от стражников укрою, если будешь вести себя умно. Сеньору Хьюго нужны такие парни, как ты - умеющие молчать и не обремененные совестью. Чего тебе стыдиться после того, как ты проломил голову своей жене, а?
Голоса стихли, слышалась лишь какая-то возня; видимо, Марсель помогал раненому разбойнику, которого, как выяснилось, давно знал. А Пиппин, побледневший еще больше, замер, затаив дыхание, и ждал, не заговорит ли снова тот, другой. И вот, наконец, до боли и ужаса знакомый голос прохрипел:
- Спасибо тебе!.. Представь меня сеньору Хьюго. А я послужу чем угодно. На виселицу я вовсе не спешу!..
Марсель еще что-то отвечал, но Пиппин уже не слушал. Закусив руку до крови, он предельным усилием воли сдерживал волчий вой, а вместе с ним - звериный ужас и ярость, многократно превосходившие возможности его нежного возраста.
Он поверить не мог своим ушам, но и голос, и слова пришлого указывали, что он не ошибся. Да и какая же ошибка, если перед Пиппином вновь промелькнули запахи крови и молока, тело его матери с разбитой головой и спина убегающего отчима! И ведь Регул так и не смог его найти, чтобы повесить! А он вот здесь, занимается своими темными делами...
А Марсель, значит, тоже ему под стать, если они хорошо знакомы. И он пообещал этому службу у сеньора Хьюго. Сеньору Хьюго нужны люди без совести. Чем же занимаются обитатели замка Шенонсо, Фенрир Ужасный?!
Хотя Пиппин был тепло одет, его начинала трясти дрожь, пришлось плотно стиснуть зубы, чтобы они не стучали. К счастью, его не заметили, не то не сносить бы ему головы! Обрывки мыслей проносились стремительно, как тучи в бурю. Лишь одно он знал твердо: следует немедля уходить из замка Шенонсо, где дают пристанище злодеям!
-
Пиппину просто катастрофически не везёт. Его отчим может легко узнать мальчика, если тот попадётся ему на глаза. Конечно, слуги в этом замке молчаливы, но там есть и подростки, о мальчике с белыми волосами и красными глазами наверняка болтают.
-
Вот что значит, всем на ребёнка было наплевать. Попал в какое-то зловещее место, в котором и взрослым-то страшно. И ведь никто Пиппину зла не хотел: все просто избавлялись от обузы, и надеялись, что мальчику и без них будет хорошо, где-нибудь подальше.
-
Нелегка судьба Пиппина. И вроде бы он скорее жертва обстоятельств, чем чьих-то злодеяний. Мальчика жаль.
-
Милые наши читатели, простите за запоздание! :'( :'( Обстоятельства порой так складываются. Возможно, что и на следующей неделе не получится продолжать каждый день. Но как только сможем - мы сразу!
Благодарю, эрэа Convollar, эрэа katarsis, эрэа Карса! :-* :-* :-*
Пиппину просто катастрофически не везёт. Его отчим может легко узнать мальчика, если тот попадётся ему на глаза. Конечно, слуги в этом замке молчаливы, но там есть и подростки, о мальчике с белыми волосами и красными глазами наверняка болтают.
Вот Пиппин и подумал сбежать. Но, как выясняется дальше, он все-таки этого не сделал.
Вот что значит, всем на ребёнка было наплевать. Попал в какое-то зловещее место, в котором и взрослым-то страшно. И ведь никто Пиппину зла не хотел: все просто избавлялись от обузы, и надеялись, что мальчику и без них будет хорошо, где-нибудь подальше.
Увы! :'( Быть сиротой во все времена было тяжело, а уж если вдобавок еще и не такой, как все. В общем, он действительно вызывает сочувствие. Многое теперь можно понять (что не означает оправдания).
А место и вправду опасное. Можно догадываться, какие уроки он там получит. Известно, что ролевая модель поведения у человека формируется в детстве. С большой долей вероятности он во взрослом возрасте будет подражать взрослым, среди которых вырос.
Нелегка судьба Пиппина. И вроде бы он скорее жертва обстоятельств, чем чьих-то злодеяний. Мальчика жаль.
Пока, во всяком случае, так выглядит. Посмотрим, как его судьба складывалась дальше.
Глава 68. Дочь лесника (продолжение)
В то время, как перед глазами Капета во всей их жуткой реальности вставали видения прошлого, Роза, бросившись к своему дому, чуть не столкнулась с отцом. Хельер, захватив масляную лампу, направился было к лесу, но, по счастью, встретил дочь, которую собирался искать. Лесник обрадовался про себя, но строго упрекнул девушку, ради ее же блага:
- Где ты пропадаешь по ночам? Ты понимаешь, что я тебя чуть не потерял? Распустилась ты, пользуешься моей жалостью!
Но девушка едва услышала, что говорит отец. Покачнувшись от быстрого бега, оперлась ладонями о его плечи, выдохнула, тараща глаза:
- Батюшка, там... Фульрад дерется с приезжим артистом, с Капетом! Батюшка, останови их!
Хельер нахмурился еще сильнее, едва понял, о чем идет речь.
- Головы парням крутишь, баловница? Правду мать говорит: замуж тебе надо, пока жизнь не сломала себе, да и другим!
Из груди Розы вырвался нетерпеливый вздох.
- Не о том речь! Батюшка, ну помоги! Они сейчас убьют друг друга! - она ухватила отца за руку, решительно потянула с собой.
Хельер, что-то ворча, последовал за дочерью.
А тем временем, Фульрад, получив уже несколько болезненных ударов о землю, понял, наконец, что надежды одолеть Капета в драке у него нет. Шатаясь и вытирая рукавом кафтана кровь из разбитого носа, он уставился на противника исподлобья. И разразился грязной бранью:
- Ты - бледный могильный червяк! Урод со свиными глазами! Ты приворожил к себе Розу, не то она даже не взглянула бы на такое облезлое ничтожество! Жаба болотная, скот, мерзавец! Ты не мужчина, трус, не смеющий драться! В честной рукопашной ты бы меня не одолел. А вертеться всякий может!
Капет стоял перед ним, молчаливый и бледный, одни лишь красные глаза рдели, будто угли. В нем кипела ярость, и ему все труднее было сдерживать ее.
Он с детства научился скрывать гнев, ибо по-другому было просто не выжить. Давно уже научился носить маску холодного отчуждения. Перенял повадки своих собратьев, волков: те не лают и не рычат перед решающим прыжком, а молча наносят смертельный удар. Что ж: ему пришлось жить рядом с самым ненавистным человеком на свете, и терпеть его, потому что не было возможности отомстить. Что в сравнении с тем значил Фульрад, обычный злобный селянин, случайный встречный, каких много?
Но почему присутствие Розы пробуждало в нем спящие в самом уголке сознания воспоминания о матери? А ее навязчивый и грубый жених напоминал о том изверге, что стал ее мужем, а после убил... Сейчас Капет мог остановить его, уберечь Розу. И требовалось все больше сил, чтобы не позволить волне жгучего гнева затопить его разум.
А Хельер и Роза бросились со всех ног на ругань Фульрада. Но каждый из них думал по-своему о том, что творилось. Лесник досадовал, что по вине его дочери дерутся мужчины; он хотел бы, чтобы Роза жила более скромно. Сама же девушка просто боялась за дерущихся, за них обоих, ибо никому не желала зла.
А между тем, Капет, глядя на бесившегося перед ним селянина, вновь видел перед собой события прошлого, мрачные и тяжкие, которым не суждено было изгладиться из его памяти до смертного часа и Сумеречной Тропы.
***
Как хотелось маленькому Пиппину бежать из замка Шенонсо, едва он встретил своего отчима-убийцу! Он чуть было не поддался первому порыву страха и ненависти, и готов был бежать куда глаза глядят. Однако, при здравом размышлении, он этого не сделал, и остался служить сеньору Хьюго. Уже тогда, в семь лет, мальчик понимал, что у него очень мало надежды выжить одному, зимой в лесу, в незнакомом краю, где не к кому обратиться за помощью. Здесь он все-таки имел теплый кров и сытную пищу. И был шанс, что заступничество сеньора Хьюго и Марселя спасет его от отчима, когда тот выздоровеет.
При мысли, что придется служить в замке вместе с убийцей своей матери, у Пиппина холодела кровь. В нем поднималась жестокая ненависть, которой не суждено будет ослабеть и с годами. Но, опять-таки, он понимал, что еще слишком мал и слаб, и не скоро будет в силах отомстить взрослому мужчине. А чтобы дожить до этого, следовало терпеть и ждать, и не совершать глупых поступков.
Чтобы понять выбор Пиппина, следует уяснить, что прагматизм, выработанный жизненными условиями, был в нем все же сильнее жажды мести, хотя и та никогда не иссякала. Ему не доводилось слышать о чести, о каких-либо отвлеченных принципах, что бывают для других людей дороже жизни. Для Пиппина главной ценностью была жизнь - его собственная, ибо до других людей ему не было дела, как и им до него. Чтобы жить, надо было как-то устраиваться, и Пиппин сделался способен взять кусок хлеба из рук злейшего врага и холодно поблагодарить его, пока еще не пришло время сводить счеты. А месть могла подождать благоприятного случая, когда он наберется сил, чтобы, спросить ответ.
Он с самой встречи с отчимом мечтал отомстить ему за мать. Но эта жажда мести тоже не имела ничего общего с чувствами романтических мстителей, о каких любят петь миннезингеры. Герои их саг красиво одолевают врагов в смертельном поединке, либо сами отправляются в Вальхаллу, послав ненавистного врага в Хель до скончания веков. В мстительности Пиппина не было ничего от их героической жертвенности. Он не мечтал ни о поединке, ни о славе. Просто хотел, как только вырастет, поквитаться с отчимом, и при этом остаться в живых, и желательно, не навлечь подозрений. Вполне естественное стремление для мальчика, что с детства заботился о себе сам, и признавал лишь насущные потребности.
Волк - сильный и смелый зверь, держится всегда осторожно, а нападает, только когда вполне уверен в победе. Собака же может биться с врагом не на жизнь, а на смерть, забыв о себе, если защищает хозяина или его имущество. Она может не разжимать зубов под смертельными ударами и испустить дух, вонзив клыки в горло врагу. Потому что она принадлежит не себе, а другому, и знает, что о ней позаботится хозяин.
Пиппин был только волчонком, не имеющим своей стаи. И его единственной ценностью были жизнь и свобода. Ради них он готов был на все. Ничто не пробудило в мальчике более высоких чувств, преданности кому бы то ни было. Если от природы Пиппин и был на нее способен, в его жизни не встретился ни один человек, заслуживающий любви. Служа сеньору де Шенонсо, мальчик чувствовал один лишь страх.
И все-таки он остался и служил - год и другой, ничем не выказывая своего смятения. Сперва боялся бывшего отчима: ведь тот, когда заживет его рана, должен был его узнать. Другого беловолосого красноглазого мальчишки вряд ли найдешь одновременно во всей Арвернии. Никогда не попадаться на глаза извергу не получится. Долго Пиппин жил в напряжении, как натянутая до предела тетива на луке. Готов был, если чутье ему подскажет, все-таки бежать.
Но вот однажды во дворе он лицом к лицу столкнулся с отчимом, который поступил в команду егерей. Тот взглянул на мальчика, сузив глаза... и равнодушно прошел мимо. Пиппин облегченно вздохнул, не почувствовав враждебности. Наконец, до него дошло, почему так. Убийца его матери, бывший разбойник, нисколько не опасался тощего мальчишки. Сделать тот ему все равно ничего не мог, а его страшное прошлое здесь ни для кого не было тайной.
Впоследствии, если им доводилось сталкиваться, отчим бранил Пиппина, называл его оборвышем, крысенком, бледным червяком, и высмеивал его, будто получал от этого удовольствие. И мальчик терпел, стиснув зубы, подавляя волну ледяной ненависти, поднимавшуюся в нем при одном звуке голоса отчима. Он даже научился следить за выражением своего лица, чтобы не доставить ему удовлетворение своей бессильной злостью. Да, именно тогда Пиппин научился скрывать свои чувства, даже те, что, уходя глубоко внутрь, калечили его душу, уродовали все внутри. И практические доводы рассудка, и его безошибочное чутье подсказывали терпеть и ждать, что бы он ни встретил в замке Шенонсо. За два года он узнал кое-что о здешних тайнах. Но продолжал терпеть, ибо не мог ничего изменить.
Однажды летом сам сеньор Хьюго посетил псарню. Рядом с ним стоял Марсель. Отчим Пиппина вывел на сворке гончих - мощных, свирепых псов с сильными челюстями, широкогрудых, выносливых, черно-подпалого окраса. Им не сиделось на месте, они прыгали, рвались со сворки, повизгивали, готовые к охоте. Их не кормили с вечера, чтобы лучше преследовали дичь.
Сеньор Хьюго залюбовался гончими. Гладил им морды, ощупывал со знанием дела их сильные мускулы, крепкие лапы. Радовался их охотничьему азарту, с каким они рвались в дело.
- Хороши звери! Удалец еще резвее, чем Вихрь. А Барс никому не уступит возможность первым вонзить клыки в живую дичь, - приговаривал он, гладя гончих.
- Это Пиппин о них заботится, - сказал Марвель, поглядев на мальчика, стоявшего рядом с ним. - Он так хорошо понимает собак, будто сам примерял собачью шкуру.
При этих словах Пиппин почему-то поежился, будто его потаенное чутье готово было откликнуться на них. Отчим его тут же презрительно усмехнулся, но ничего не сказал в присутствии хозяина. А сеньор Хьюго довольно взглянул на мальчика.
- Удачно ты мне подвернулся тогда! - обратился он таким же тоном, как разговаривал со своими собаками.
Пиппин поклонился.
- Рад служить, мой господин.
Однако сеньор Хьюго уже не смотрел на него, а заговорил совсем о другом, обратившись к Марселю:
- До меня дошли последние новости из Королевского Совета. Граф Карломан Кенабумский назначен великим секретарем.
Марсель уважительно кивнул.
- Граф Кенабумский - великий человек! Судя по тому, что доводилось слышать, он способен подняться еще выше. Ведь он совсем еще молод. Ему по плечу любая власть в королевстве.
Сеньор Хьюго кивнул, одобряя слова егеря. Зато на Пиппина имя Карломана Кенабумского не произвело никакого впечатления. Это было имя из какой-то другой жизни, не имевшей к нему, Пиппину, никакого отношения, а потому и неинтересной ему.
Куда острее задело его, когда разговор о высоких материях был исчерпан, и хозяин со старшим егерем вернулись к событиям обычной для замка Шенонсо жизни.
Марсель проговорил, глядя, как рвутся на охоту гончие:
- Нынче среди твоих вилланов, сеньор, много свадеб. Им живется вольготно. Стало быть, охота будет хорошей!
Лицо сеньора де Шенонсо озарилось довольной улыбкой, по внешнему впечатлению - вполне добродушной.
- Это хорошо! Поохотимся на славу!
Пиппин испуганно вздрогнул от этих слов. Он уже успел за два года кое-что узнать об охотах в окрестностях замка Шенонсо.
Бывший отчим, взглянув на мальчика, насмешливо фыркнул:
- Слюнтяй боится, как бы его самого с зайцем не спутали! Дрожит как осиновый лист.
Сеньор Хьюго рассмеялся, как всегда, от души, весело и беззаботно. Марсель вторил ему более сдержанно.
- Не бойся, малыш: тебе не грозит стать дичью. Своих полезных слуг я берегу, - сказал господин мальчику.
- Да он и не боится. Собаки его слушаются и бывают с ним ласковее котят, - отозвался Марсель, одобрительно похлопав мальчика по плечу. - Просто ему нужно время. Подрастет, окрепнет, закалится душой и телом, и сам станет охотиться с нами вместе.
Пиппин стоял рядом со старшим егерем, сделавшись, кажется, еще бледнее обычного. Ему было тоскливо, и сердце учащенно билось где-то возле самого горла, так что даже подкатывала тошнота. Он чувствовал отвращение ко всему, что его окружало. На его месте взрослый человек с более развитыми чувствами, должно быть, возненавидел бы прежде всего самого себя. Но Пиппин подчинялся обстоятельствам, как подчиняются превосходящей силе, не задумываясь о справедливости и прочих отвлеченных принципах.
-
события прошлого, мрачные и тяжкие, которым не суждено было изгладиться из его памяти до смертного часа и Сумеречной Тропы.
Память - как палка о двух концах. Впрочем, как и всё, что дано человеку. Потеряв память-потеряешь себя, но сколько в ней хранится того, что лучше бы забыть.
Пиппин в замке Шенонсо, как ни странно, научился и кое-чему полезно, например скрывать свои чувства. Господин Хьюго, как я понимаю, ягодка с того же кустика, как и отчим Пиппина,
-
Похоже, у Фульрада ещё есть шанс выжить, если их успеют разнять. Но тогда он точно побежит к донарианцам жаловаться на злого альва, приворожившего его невесту (ведь, конечно, дело в альве, а не в том, что сам Фульрад своим же поведением её разочаровал >:(). Если так произойдёт, проблемы могут быть не у одного Капета, а у всего балагана Ренье. (Вот, кстати, для Тибо-то сюрприз будет, что, оказывается, он долгое время жил бок о бок с альвом ;D. Даже интересно увидеть реакцию.)
Интересно, отчим узнал Пиппина или просто подумал, что на его пути как-то часто встречаются альбиносы? Черты лица в этом возрасте меняются быстро. С одной стороны, такие волосы и глаза, конечно, редкость, но и у подобной встречи вероятность ничуть не выше. Когда отчим сбегал, у Пиппина была, довольно большая семья, как он мог попасть в этот замок?
-
Война Королев: Летопись Фредегонды \Часть Третья: 08.02.2023\
Содержание
814 год от рождения Карломана Великого
28 Июня. Через Пятнадцать дней после Трагедии на Ристалище
Столица Арморики, Чаор – На – Ри
61. Мудрость Седин - утро
62. Письмо Дочери - утро
63. Два Маршала - утро
64. Песня о битве при Маг Туиред - полдень
65. Сила Слов - день
66. Тревоги и Надежды – день\поздний вечер
29 Июня. Шестнадцать дней после Трагедии на Ристалище
Столица Арморики, Чаор – На – Ри
67. Королевский Дуб
20 Июня. Через Семь дней (Неделю) после Трагедии на Ристалище (День гибели Иветт)\4 июля. Через Двадцать Один день после Трагедии на Ристалище (День встречи Ренье и Барона Готье Вексенского)
Арверния, Кенабумское Графство, деревушка близ Серебряного Леса
68. Дочь Лесника
29 Июня. Шестнадцать дней после Трагедии на Ристалище
Столица Арморики, Чаор – На – Ри
69. Путь Таниста
-
Большое спасибо, эрэа Convollar, эрэа katarsis! :-* :-* :-*
события прошлого, мрачные и тяжкие, которым не суждено было изгладиться из его памяти до смертного часа и Сумеречной Тропы.
Память - как палка о двух концах. Впрочем, как и всё, что дано человеку. Потеряв память-потеряешь себя, но сколько в ней хранится того, что лучше бы забыть.
Пиппин в замке Шенонсо, как ни странно, научился и кое-чему полезно, например скрывать свои чувства. Господин Хьюго, как я понимаю, ягодка с того же кустика, как и отчим Пиппина,
"Память ранит душу, беспамятство убивает ее." Впрочем, что там осталось от души бывшего Пиппина, вообще сложно понять.
У него возможностей гораздо больше, ибо хозяин, имеет неограниченную власть в своих владениях. Да и притворяться умеет неплохо.
Похоже, у Фульрада ещё есть шанс выжить, если их успеют разнять. Но тогда он точно побежит к донарианцам жаловаться на злого альва, приворожившего его невесту (ведь, конечно, дело в альве, а не в том, что сам Фульрад своим же поведением её разочаровал >:(). Если так произойдёт, проблемы могут быть не у одного Капета, а у всего балагана Ренье. (Вот, кстати, для Тибо-то сюрприз будет, что, оказывается, он долгое время жил бок о бок с альвом ;D. Даже интересно увидеть реакцию.)
Интересно, отчим узнал Пиппина или просто подумал, что на его пути как-то часто встречаются альбиносы? Черты лица в этом возрасте меняются быстро. С одной стороны, такие волосы и глаза, конечно, редкость, но и у подобной встречи вероятность ничуть не выше. Когда отчим сбегал, у Пиппина была, довольно большая семья, как он мог попасть в этот замок?
Как сложатся события, можно только предполагать. Может быть, так, как Вы говорите, а может быть. и сколь угодно иначе.
Но пока мы снова отвлечемся на другое, а этих героев покинем в самый напряженный момент.
Капет вряд ли пропадет, даже если его в чем обвинят. Кто-нибудь сомневается в его способности скрыться незамеченным, с учетом его лесных навыков?
Отчим все-таки узнал, если после ему нравилось бранить мальчика: хоть этим отводил душу, если больше ничего сделать не смел. А жизненный путь не такой уж невероятный, и об этом могли рассказать, хотя бы те, кто был с сеньором Хьюго, когда тот выиграл Пиппина в кости.
Глава 68. Дочь лесника (окончание)
Возвращение к реальности вновь напомнило о себе руганью и оскорблениями Фульрада. Тот, побагровев от ярости, продолжал орать в лицо невозмутимому Капету:
- Ты - тварь, достойная утопления в болоте! Ты - вот, приехавший красть наших девушек! Но Роза тебе не достанется, понял? На что ты ей нужен, недокрашенный урод?
Капет стоял перед ним, скрестив руки на груди, всеми силами загоняя гнев вглубь. Но это получалось все хуже: ненависть поднималась в нем, как огонь, клубилась внутри едким дымом. И в этом пламени и дыму причудливо отражались образы прошлого, сквозь ругань Фульрада слышались их голоса. Прошлое и настоящее совсем сблизились, грань между ними истончилась. Если они вовсе сольются, плохо будет всем!
- Почему, почему молчишь?! - заорал лесоруб еще бешенее. Ему, должно быть, казалось, что, если он заставит Капета разозлиться, тем самым одержит некую победу над ним. Но все усилия оставались тщетны: противник с бесстрастным видом возвышался над ним. А что крылось за его спокойствием, пьяный лесоруб, конечно, не мог осознать.
К ним спешили, прыгая через кусты и ямы, Хельер с дочерью. Слыша бычий рев Фульрада, еще прибавили шаг. Роза отчаянно надеялась, что им удастся остановить драку. Хельер же с разочарованием думал о Фульраде. Совсем испакостился парень, жалко отдавать Розу за него! Но и тот, второй - беловолосый чужак, которого лесник видел мельком, тоже не нравился ему. Что-то в нем ощущалось опасное, неправильное. И, в отличие от многих людей, Хельер судил не только по внешности. Бывая в лесу, он, по роду службы, хорошо знал диких зверей и лесных Хранителей-альвов, и не считал их такими опасными, как прочие арверны. И в красноглазом чужаке, несомненно, текла кровь Других Народов, но тоже какая-то неправильная, как будто для альвов он был таким же чужим, как и для людей. Ни один отец не пожелал бы своей дочери таких ухажеров!
Между тем, Капет с невозмутимым, как прежде, видом, весь напрягся и сжал кулаки. Тогда Фульрад, бешено озираясь вокруг, увидел на земле обломанный толстый сук. Отчаявшись вывести противника из себя, он с громкой бранью ухватил этот сук, замахал им, со свистом рассекая воздух, как его и других учили на войне биться боевым топором. Увесистая дубина - действительно страшное оружие в сильных и умелых руках. Но Фульрад был все-таки сильно пьян, и размахивал импровизированным оружием неловко. Капет вновь с легкостью уходил от его ударов, хоть и приходилось держаться на должном расстоянии.
- А-а, ты опять вертишься! - зарычал Фульрад, взбешенный невероятной быстротой противника, который не позволял ему нанести даже одного удара.
В этот миг к ним подбежали Хельер и Роза. Девушка испуганно вскрикнула, увидев, что ее жених замахивается дубиной. Он оглянулся, оскалив зубы.
- Боишься за своего урода, Роза? Заступаешься? Так гляди, как я проломлю ему голову!
Между тем, Хельеру с первого же мимолетного взгляда боевая стойка беловолосого чужака показалась гораздо опаснее бешеной ярости Фульрада. Таких, как тот, может быть, приходится долго доводить до ярости, но, уж если он разозлится, его ничто не удержит.
И как раз тут отвергнутый поклонник бросился к Капету, закрутив свою дубину обеими руками над головой, как ветряная мельница. Хельер понял, что кровопролития не избежать.
- Остановитесь! - крикнул он, метнувшись вперед.
Между тем, Капет легко уклонился от нового удара Фульрада, и, оглянувшись, увидел Розу, испуганную, бледную, прижавшую руки к груди, как от сильной боли. И ее страх, и эта поза, и огромные глаза, в которых, казалось, сосредоточилась вся жизнь, - все это вновь напомнило ему былое, резануло по живому. И в краткий миг перед глазами вновь промчались события далекого прошлого, которому не суждено было остаться в прошлом.
***
Замок де Шенонсо с прилегающими землями находился на границе Арвернии с Арморикой. Население окрестных деревень, подвластное сеньору Хьюго, также было смешанным - и арверны, и "дети богини Дану". Но большинство составляли все-таки арверны. И обычаям в замке и его окрестностях следовали арвернским, и чтили их богов, обитателей светлого Асгарда.
В тот день, когда сеньору Хьюго вздумалось поехать на охоту со своей свитой, в одной из близлежащих к замку деревень праздновали свадьбу. Дочь лесничего, первая красавица в округе, выходила замуж за полюбившегося ей молодого поселянина из зажиточной семьи. Все местные жители собрались на веселый сельский праздник, одевшись в лучшие наряды, украшенные разноцветными вышивками. Такие костюмы надевались крайне редко, а потому хранились годами, сберегаемые в ларях, переложенные лавандой от моли.
Праздничное гулянье устроили на главной площади, под огромным раскидистым каштаном, который мог укрыть своей тенью от солнца, кажется, сотню человек разом. Местные жители рассудили, что на площади возле каштана на все хватит места. Там можно будет после оглашения свадебного обряда попировать вволю за длинными настилами из досок поверх козел. Их составили мужчины, а женщины уже выставили разнообразную снедь. Тут было печеное и жареное мясо, рыба, хлеб и пироги нового урожая, мягкие белые сыры. Деревенскую простоту складывало обилие на столе разнообразной зелени и созревших к этому времени фруктов. Сочные, налитые медовым соком яблоки, груши, сливы, сочные рубиновые вишни делали праздничный стол поселян почти роскошным. Не обошлось и без напитков: на досках стояли кувшины легкого местного вина, медовухи, кислого молока, мятного и розового отваров, ягодных напитков. В середине испровизированного стола, накрытый вышитым полотенцем, лежал на деревянном блюде свадебный пирог с вишнями.
На главной площади под каштаном было довольно места и для того, чтобы вволю поплясать на свадьбе, - последнее особенно привлекало молодых парней и девушек, которые окружили молодоженов с цветами в руках. Многие и теперь уже приплясывали под музыку лир, свирелей, пастушьих рожков. Подпевали гимны в честь Фрейи, богини любви и брака, - кто как умел, но в целом выходило весьма благозвучно.
- О, Хозяйка Ожерелья, Ездящая На Кошках! Твоей волей сизый голубь воркует над голубицей, твоей волей белые лебеди хранят верность друг другу, твоей волей олень зовет в лесу свою подругу. Все живое согревается факелом любви, что ты зажигаешь, Госпожа Сердец! Пусть же и для этой пары твой факел горит, не сгорая, всю жизнь! - просил богиню жрец, приглашенный из замка.
Красивая рыжеволосая девушка с венком из шиповника на голове стояла об руку с крепким молодым человеком перед резным изображением Фрейи в локоть высотой, возвышавшимся на алтаре. Они возложили перед ней букеты роз. Жрец только что соединил их, произнес брачные обеты. Теперь они сделались мужем и женой. Глядя друг на друга, улыбались радостно и влюбленно.
Друзья молодых набросили обоим на плечи ленту, "связывая" их вместе, осыпали зернами и лепестками цветов. И музыка играла, а гости хлопали в ладоши, готовые пуститься в пляс.
И в эту картину радостного сельского праздника явился сеньор Хьюго со своей свитой. Он гарцевал впереди на огромном вороном жеребце, а за ним ехал Марсель и команда егерей, среди которых был отчим Пиппина. Сам мальчик тоже находился тут: скакал на невысокой соловой лошадке, ведя за собой свору гончих.
Топот копыт и лай собак были первыми знаками, что предупредили селян об их появлении. И веселье разом оборвалось, и во все сердца вселился ужас. Пиппин сразу почувствовал запах страха, едва они въехали на площадь. Запах, от какого волосы встают дыбом, а клыки обнажаются в оскале. Гончие тоже чувствовали его и скалили пасти в предвкушении.
В первый миг селяне еще надеялись, что их сеньор проедет дальше. Однако он остановил коня и спрыгнул наземь. Свита последовала его примеру. Пиппину было тоскливо и противно, он чувствовал, что им не следовало приезжать сюда. Так грубо вмешиваться в жизнь людей - неправильно, такого не должно быть. И все-таки он стоял рядом с Марселем, успокаивая неистово рвущихся со сворки гончих. И смотрел, зная, что будет дальше. А сеньор Хьюго с обычным своим видимым добродушием обратился к вилланам:
- Приветствую вас, мои добрые поселяне! Вижу, вы здесь празднуете? Мне стало интересно, и я решил присоединиться к вам.
Все веселье как будто ножом отрезало. Вместо праздника воцарился траур. Музыка смолкла. Вилланы кланялись почтительно, но молчаливо. Всем хотелось бы оказаться как можно дальше, но никто не посмел двинуться с места без дозволения господина: все знали, к чему бы это привело.
Один из деревенских старейшин, отец жениха, поднес сеньору Хьюго кубок молодого вина, а его жена передала кусок пирога.
- Отведай нашего скромного угощения, сеньор! Свадьбу играем сегодня: сынок мой женится на дочери лесничего. Благослови и ты молодую чету! - по древнему обычаю большинства народов, гость, что ел вместе с хозяевами, вступает с ними в священные узы и не имеет права причинить им зло. Что ж, обычай этот чтили - те, для кого вообще законы богов и людей были не пустым звуком.
Сеньор Хьюго быстро съел кусок пирога, выпил вино, а кубок бросил под ноги. Затем задержал взгляд на невесте - та стояла об руку с женихом ни жива ни мертва, но все равно показалась ему очень соблазнительной - с роскошными рыжими кудрями, стройная и гибкая. И откуда такая красота берется среди тяжелой работы да нужды?
- Свадьбу сыграли, - усмехнулся сеньор, подойдя ближе. - А что насчет права первой ночи? Подданные обязаны платить своему господину любую долю своего имущества, не так ли?
Невеста побледнела еще сильнее, и упала бы, если бы жених не поддержал ее и не шагнул вперед, закрыв девушку собой. Деревенские жители, кто слышал, застыли, как громом пораженные, хоть и видели, к чему идет. Формально старый обычай времен арвернского завоевания был еще жив, и никто его не отменял, как, впрочем, никто и не приписывал знатным господам поступать именно так; все зависело от совести каждого. Мало кто в действительности позволял себе вмешиваться в семейную жизнь подданных. На границе с Арморикой, у жителей которой женщины выбирали себе мужей, такое и вовсе почти перевелось. Сеньор де Шенонсо был одним из немногих, кто готов был восстановить ради своей пользы любой обычай, хотя бы от него страдали другие люди. Он сделал бы дозволенным и людоедство, если бы счел человеческое мясо вкусным лакомством.
И поселяне молчали перед ним, не смея напоминать об обыкновенных человеческих правах и обязанностях, ибо знали, что будет только хуже, причем для всех. Не смела возразить и сама невеста, что стояла, трепеща, не смея, кажется, даже дышать.
Лишь ее жених, крепкий парень двадцати лет, остался стоять впереди, закрывая собой девушку. Он не решался ввязываться в спор с самим хозяином, но всем своим видом показывал, что не смирится с надругательством над своей невестой. Сама мысль представить возлюбленную с другим на ложе была ему невыносима. Он стоял, набычившись, под грозным взором хозяина, и не собирался отступать. Повисло тяжкое напряжение.
За спиной сеньора Хьюго посмеивались Марсель и другие егери, поглаживая ярившихся собак. Стоит только хозяину подмигнуть - и охота начнется.
Среди них стоял Пиппин, вдыхая густо льющийся запах страха. Его было так много, что мальчику казалось, он и гончие дышат не воздухом, а страхом. Люди не могли чувствовать его настолько остро, но они были полны этим страхом, - и молодая невеста, и ее жених, только он боялся не за себя, и все родные и гости на свадьбе. Что ж, Пиппин знал, что страх их был совсем не беспричинен! Эти люди жили, как и он сам, в давящем, уродующем молчании, в покорности, что помогает сохранить жизнь, но калечит душу, низводя разумное существо до животного состояния, стремящегося выжить любой ценой.
Впрочем, Пиппин не рассуждал так, по крайней мере, в тот миг. У него только было ощущение, что под кожей его колет тысяча острых булавок, и что его будто растягивает во все стороны, словно нынешнее тело становится непоместительно для него. Он не знал тогда, что это значит. Но чувствовал: если сеньор Хьюго не остановится, что-то случится.
Возле него сновали, теснили друг друга, путали сворку гончие, нетерпеливо ждавшие, когда их спустят. В этот миг начнется охота. Гончие замка Шенонсо всегда загоняли для своего хозяина ценную дичь...
***
Вновь Капет усилием воли вернулся в свое настоящее, распахнул глаза, ясно разглядел теперь, что творится вокруг.
Как раз в этот миг события полетели, как лавина с горы. Роза вскрикнула. Ее отец метнулся вперед, готовясь разнять противников. Фульрад снова грязно выругался и замахнулся дубиной. Капет в очередной раз увернулся, стиснул зубы, из последних сил не позволяя гневу прорваться.
-
29 Июня. Шестнадцать дней после Трагедии на Ристалище
Столица Арморики, Чаор – На – Ри
69. Путь Таниста
70. Королевская Кровь
-
Как бы этот Фульрад со своей дубиной не врезал по голове отцу Розы. Пьяный же, а Капет легко уворачивается.
Воспоминания Капета/Пиппина, не из приятных, но чего-то подобного следовало ожидать.
-
Капет вряд ли пропадет, даже если его в чем обвинят. Кто-нибудь сомневается в его способности скрыться незамеченным, с учетом его лесных навыков?
Да я, в основном, за Ренье и остальных беспокоюсь. Особенно, если вспомнить, что с бароном Готье Вексенским за дружбу с альвами было. Времена, к счастью, не те, но ведь те времена пытаются вернуться. Если же Капет всё же не сдержится и убьёт Фульрада, то ещё хуже. Какой-никакой, а Фульрад односельчанин, и если один из заезжих артистов его убьёт, вряд ли будут разбираться, что остальные не при чём. Да и Розу обвинят, что головы парням крутит, и вот что из-за этого случилось. Хотя, кто знает, что хуже. Фульрад производит впечатление человека, который Розу в покое не оставит, и если она ему откажет, обязательно будет мстить. Поэтому я даже не знаю точно, хотеть или не хотеть, чтобы всё обошлось. Но вообще-то Капет молодец, что сдерживается. Это вызывает уважение.
А вот в воспоминаниях Капета всё точно не обойдётся :(. Разве что что-то совсем невероятное случится (например, господина Хьюго ни с того ни с сего хватит удар, но это вряд ли). Куда только власти смотрят (т.е., смотрели)! Да, я понимаю, за всем не уследишь, но людям-то как жить?
-
Большое спасибо, эрэа Convollar, эрэа katarsis! :-* :-* :-*
Как бы этот Фульрад со своей дубиной не врезал по голове отцу Розы. Пьяный же, а Капет легко уворачивается.
Воспоминания Капета/Пиппина, не из приятных, но чего-то подобного следовало ожидать.
Тоже о такой возможности подумала, судя по сценарию развития событий.
Ладно, поживем - увидим. А сейчас придется нам переключиться на другие события.
Капет вряд ли пропадет, даже если его в чем обвинят. Кто-нибудь сомневается в его способности скрыться незамеченным, с учетом его лесных навыков?
Да я, в основном, за Ренье и остальных беспокоюсь. Особенно, если вспомнить, что с бароном Готье Вексенским за дружбу с альвами было. Времена, к счастью, не те, но ведь те времена пытаются вернуться. Если же Капет всё же не сдержится и убьёт Фульрада, то ещё хуже. Какой-никакой, а Фульрад односельчанин, и если один из заезжих артистов его убьёт, вряд ли будут разбираться, что остальные не при чём. Да и Розу обвинят, что головы парням крутит, и вот что из-за этого случилось. Хотя, кто знает, что хуже. Фульрад производит впечатление человека, который Розу в покое не оставит, и если она ему откажет, обязательно будет мстить. Поэтому я даже не знаю точно, хотеть или не хотеть, чтобы всё обошлось. Но вообще-то Капет молодец, что сдерживается. Это вызывает уважение.
А вот в воспоминаниях Капета всё точно не обойдётся :(. Разве что что-то совсем невероятное случится (например, господина Хьюго ни с того ни с сего хватит удар, но это вряд ли). Куда только власти смотрят (т.е., смотрели)! Да, я понимаю, за всем не уследишь, но людям-то как жить?
Вопросов много, и повернуться может как угодно! А вот ответов на них, к сожалению, придется еще подождать. Ясно только, что осуществится какой-то один из сценариев развития событий. Все сразу уж никак не могут.
Да, от Капета я и сама не ожидала настолько рыцарского отношения к женщине, да и стремления контролировать себя - тоже. Действительно, предстает в совсем ином свете, чем прежде. И все-таки, наверное, Розе было бы лучше не знать его.
А вот в его воспоминаниях - да, наверняка, что-то произошло нехорошее. И, возможно, не только события, зрителем которых стал маленький Пиппин, но и нечто, изменившее тогда в очередной раз его жизнь. Впрочем, это пока лишь догадки.
Властям сеньор Хьюго не рассказывает о своих развлечений, которые выходят за рамки обычных феодальных вольностей в своих владениях. А притворяться милым и обаятельным он умеет очень хорошо.
Возможно, именно такие обычаи вошли в основу легенд о девушках, которых отдавали дракону? Но, по легендам, за них все-таки боролись и спасали.
Глава 69. Путь таниста (начало)
Неверящими, широко распахнутыми глазами глядели Гвиневера, Дунстан и Номиноэ, как призрак Карломана приближается к ним и к засохшему, облетевшему дубу. Они не могли поверить, что видят его наяву. Всем троим казалось, что он мерещится им, порожденный игрой расстроенных нервов. Гвиневера, побледнев почти так же сильно, как призрак ее сына, покачнулась и упала бы, не поддержи ее Дунстан. Он и сам был бледен, и тревожно глядел на отца, пытаясь понять, кого видит перед собой. Номиноэ, ухватив пальцами кончик бороды, чуть покачиваясь, произносил заупокойные заклинания:
- Бисклавре, свернувший с Сумеречной Тропы, или неведомый дух, принявший его облик: уйди из мира живых, не мучь людей, что любили тебя! Именем Вороньей Госпожи, грозной Морриган: если ты мертв, развейся, уйди прочь!
В ответ ворон, сидящий на высоком дубе, громко каркнул. И Номиноэ с ужасом увидел, что его заклятье не действует. Призрак Карломана, будто не видя своих родных, пораженных ужасом, продолжал двигаться к своему дубу. Вытянув руки, он, будто слепой, пытался коснуться засохшего дерева.
В тот же миг у королевы Гвиневеры вырвался вскрик, и в глазах у нее потемнело. Увидев то, что ей показалось знаком несомненной гибели сына, она потеряла сознание и упала на руки Дунстану. У любой твердости есть пределы, и даже королева оборотней и "детей богини Дану" была сражена горем, решив, что видит призрак погибшего сына.
Дунстан бережно уложил бабушку, находившуюся в глубоком обмороке, на кучу опавших листьев, сброшенным дубом. Убедился, что она дышит и вскоре придет в себя, и облегченно вздохнул, сидя возле нее на корточках.
Один лишь Номиноэ остался стоять, неотрывно глядя на призрак Карломана. Он продолжал твердить заклятия, уже без уверенности в их действии:
- Дух умершего Карломана, или кто бы ты ни был, уйти, не трогай живых людей!
Ворон каркнул снова, будто приглашая призрак, который ничто не могло остановить. И Карломан, не видя и не слыша своих родных, наконец, коснулся засохшего дуба. И тогда начались чудеса, о каких миннезингеры поют сотни лет спустя. А наяву даже многоопытный Номиноэ не видал такого.
Казалось, будто над умершим, облетевшим дубом всемогущее время сперва застыло на зимней его поре, а потом стремительно помчалось вперед. За считанные мгновения на совершенно высохших корявых ветках распустились почки, затем они выпустили листья, и свежий зеленый покров раскидисто одел дуб. Листья зашумели на ветру, заговорили на своем языке, славя жизнь и солнечный свет. В считанные мгновения дуб обрел всю свою мощь и жизненную силу. На его ветвях, скрытые листьями, уже зеленели, наливаясь соками, малютки-желуди, ожидая осени, когда придет пора им созреть.
Не менее стремительные перемены произошли и с Карломаном. Он уже не был бестелесным слепым призраком. Весь его облик уплотнился, стал весомым, телесным, обрел краски жизни. Миг - и перед троими бисклавре наяву стоял живой Карломан, точно такой, как прежде. Он с наслаждением вдохнул воздух мира живых, и беззвучно засмеялся, озираясь вокруг и видя себя дома, в священной роще при замке Чаор-на-Ри, возле своего дуба. Они оба умирали, и теперь ожили, отпущенный самой богиней смерти. Погладив дерево по шершавой коре, он отступил на несколько шагов. И это была его прежняя походка, памятная всем.
И в тот миг, когда Карломан отошел от дуба, Номиноэ, наконец, перестал произносить напрасные заклятья. Он недоверчиво покачал головой, хоть внутренне уже готов был ликовать. Глаза старейшего из оборотней заблестели от радости, в то время как он, наконец, позволил себе поверить в чудо.
Дунстан, привстав, тоже узнал отца. И тут же склонился над лежащей в беспамятстве королевой, пытаясь привести ее в чувство.
- Бабушка! Бабушка, очнись, прошу тебя! Гляди, отец здесь! Твой сын, доблестный танист Карломан, вернулся к жизни! Гляди, и дуб его ожил, как прежде! Наши молитвы услышаны, бабушка! Открой глаза, погляди!
Карломан поглядел на лежавшую мать неуверенно, будто только что прозрел. Но ворон Морриган снова каркнул, и к танисту будто вернулись все живые чувства. Он стремительно подбежал к матери, упал возле нее на колени, по другую сторону от Дунстана, и сам позвал ее. Да, сомнений не было: это его голос, такой близкий для всех!
- Матушка, очнись, услышь меня! Я вернулся, и это не сон. Я жив. Морриган отпустила меня. Матушка, взгляни же! Я так стремился именно тебе показаться первым!
Гвиневера вздохнула, приходя в себя. Ее веки затрепетали, открываясь вполглаза. И, наконец, она широко распахнула глаза, увидев над собой наяву своего сына. Он был жив и совсем не изменился. Успел с болью в душе увидеть, как сильно она постарела за то время, что его не было, сколько несчастий довелось ей пережить. Протянув руки, он принял мать в объятия, проговорил тихо, так что слышала только она:
- Здравствуй, матушка!..
Гвиневера мягко коснулась ладонью его протянутой руки. Затем, упав в объятия сыну, она опустила ладони на его подставленную черноволосую голову, скользнула по щеке, убеждаясь, что перед ней - действительно ее сын во плоти.
- Карломан! - воскликнула она ликующим, как клич сокола, голосом: - Мой Карломан! Мой сын!
Глядя на них, сидевших на куче листвы, Дунстан торжествующе переглянулся с Номиноэ. Все-таки они не напрасно старались вернуть Карломана к жизни! Их ритуал и живая вода помогли, когда уже все потеряли надежду.
Старец и юноша, на сговариваясь, отступили назад, хоть и продолжали наблюдать. Под королевским дубом остались сидеть только мать с сыном. В эти мгновения они полностью принадлежали друг другу.
Наконец, вполне поверив глазам и прикосновениям рук, королева склонила голову на плечо сыну. На левое плечо, куда ударил меч короля Хильдеберта. И тут же отпрянула, испугавшись своей забывчивости. Она настороженно взглянула на сына. Карломан был в той самой одежде, что и в тот жуткий день на ристалище. Но от раны не осталось и следа.
Он крепче обнял мать, утешая:
- Ну, матушка, не мог же я перенестись сюда в своем настоящем теле! Оно сейчас лежит в королевском замке Дурокортера, и ему еще надо восстановиться. Но это теперь вопрос времени. Вода из источника вейл сделала свое дело, чуть ли не в самый последний миг. Воронья Госпожа - очень любезная дама: она не только предоставила мне выбор, но и отпустила в сопровождении свиты. Здесь я очутился во временном теле. Чутье бисклавре помогает нам ощущать его как настоящее.
Королева Гвиневера тихо улыбнулась. Только ее сын способен был говорить о богине смерти как о хорошей подруге! Но Карломан в любом состоянии оставался Карломаном, и волчица-мать с наслаждением обняла его, вдыхая теплый родной запах, присущий только ему и никому другому. Вцепилась руками, не выпуская из объятий.
- Ах, Карломан! Я поверить не могу, что это ты! Милостивые боги все же ответили на мою молитву... Сколько нам всем довелось пережить за эти две седьмицы, поверить нельзя... Какая огромная радость ждет всех, кто скорбел о тебе все это время... Слезы сейчас застилают мне глаза, и я плохо вижу тебя, но и руки, и все чувства говорят мне, что это ты, сын мой!.. О, всемогущая Матерь Богов, это ты, мой Карломан, и я еще могу обнять тебя в этой земной жизни!
Так горячо твердила Гвиневера, поднявшись на ноги вместе с сыном и стоя с ним под дубом, не отпуская его руки. И Карломан тоже порывисто обнимал и целовал свою мать, и, успокаивая ее, говорил:
- Будь спокойна, матушка, и тверда духом, как прежде! Я жив, я вернулся, и эта встреча искупает все беды и тревоги, что вам пришлось пережить из-за меня. Боги никогда не оставляют нас, им не нужно, чтобы люди пребывали в пучине отчаяния. Верь, матушка, теперь все будет хорошо!
- Я верю, мальчик мой! - проговорила Гвиневера. Радость от возвращения сына разом сбросила с ее плеч двадцать лет; осанка ее распрямилась, и глаза блеснули, как раньше. Вот только успевшие отрасти корни волос остались седыми. - Ты прав, Карломан: сегодняшний миг искупает все страдания! Пришло время награды для нас! - она обернулась, ища среди шатра дубовых ветвей черного ворона. - Я воздвигну в Чаор-на-Ри храм в честь Морриган, суровой, но и милостивой!
Карломан кивнул, вспоминая беседу с Вороньей Госпожой.
- Это будет справедливо! И от меня пойдет богатый вклад в благодарность Ей - особенно после того, как все увидят, куда Она повернет дело, - последние слова он произнес несколько загадочно.
Он, ласково обнимая мать, чуть отстранился, вглядываясь ей в глаза. Затем перевел взор на своего второго сына и престарелого наставника.
- Благодарю вас всех за то, что надеялись и призывали меня вернуться! Слыша вас, Альпаиду, детей, всех людей, бисклавре и других ши, я не мог забыть земную жизнь, все время стремился назад. Потому мне и был предоставлен выбор. И тебя благодарю, Дунстан, что ты вовремя пришел в священную дубраву, чтобы сорвать ритуал заговорщиков!
Юноша подбежал к отцу так же порывисто, как немногим ранее - сам Карломан к своей матери. Ответил ему крепкими мужскими объятиями.
- Отец! Как же хорошо, что ты вернулся!
Карломан радостно взъерошил черные волосы сына.
- Зато я знаю теперь, что мои сыновья способны справиться и без меня с самыми большими трудностями. Ангерран, ты, и даже Аделард в это время сделали достойный выбор, и не только выстояли сами, но и были опорой для других. А тебе я обязан особо...
- Отец!.. - Дунстан покраснел от смущения.
- Тот темнейший ритуал... Мы поговорим еще об этом. Не хочу сейчас примешивать этих мерзавцев к словам моей вечной благодарности тем, кому я обязан жизнью. Прежде всего - тебе, мой мальчик, и твоей замечательной матери.
- Не совсем так, отец! - из скромности потупил взор Дунстан. - Это Номиноэ придумал обряд, чтобы разыскать тебя в междумирье. Без него ничего не получилось бы. А я и другие бисклавре лишь помогали ему.
Старейший из оборотней шагнул вперед, навстречу танисту. И он тоже был обрадован, как только мог радоваться чудесному спасению своего родича, ученика и друга. Впервые за долгое время в душе у Номиноэ воцарился покой, и это не замедлило отразиться на облике его. Как и королева, старец даже словно помолодел, его глубокие синие глаза блестели, как гладь озера в солнечный день.
Но, обратившись к Карломану, он сделал вид, будто сердится на него, словно в отместку за горе, что довелось им всем пережить из-за него.
- Сколько несчастий из-за тебя досталось твоим близким и всем "детям богини Дану", Карломан! И за десять лет столько не случится, а все потому что тебе вздумалось подставиться под меч арвернского короля! Твои родные чуть не сошли с ума... И сейчас - чем, хотел бы я знать, ты занимаешься, едва возвратившись в мир живых?! Прохлаждаешься здесь, когда в Дурокортере, того и гляди, додумаются похоронить твое тело! Или не я тебя учил, что даже бисклавре опасно надолго разлучать душу с телом?
Карломан, услышав наигранную свирепость в голосе бывшего наставника, улыбнулся и проговорил с интонацией провинившегося ученика, что притворяется, будто испуган:
- Я больше так не буду, господин барон!
Улыбка, так не подходившая к деланной серьезности Номиноэ, дрожала где-то в уголках рта, не позволяя себе проявиться. Она все ширилась, как первая трещина, расколовшая лед на озере, и, наконец, прорезалась уже открыто. Во взгляде его, устремленном на бывшего ученика, видны были гордость и тревога.
- Ах, Карломан! Какое счастье для нас всех, что ты вернулся к жизни!
Старый оборотень шагнул вперед и обнял таниста крепкими, вовсе не старческими руками. И тот ответил ему тем же, позволяя убедиться, что его тело, хотя бы и временное, отнюдь не призрак.
- Как я счастлив, что могу вновь выслушать выговор от тебя, Номиноэ! Что вижу вас всех, ступаю ногами по земле Арморики, слышу шелест королевского дуба, вдыхаю родной воздух. Все это, о чем мы обычно не задумываемся, на самом деле ценнее всех сокровищ! Даже вид летнего неба, по которому плывут облака - чудо, после того, как наглядишься на серое небо междумирья, где навсегда застыли солнце и луна. Счастье - это когда возвращаешься к тем, кого любишь, и кто ждет тебя! Многое другое, чем дорожат люди - всего лишь бесполезная суета, - с этими словами Карломан вновь негромко, бархатисто засмеялся, радуясь своему возвращению и встрече с близкими, пробуя на вкус и запах такой знакомый мир живых.
Гвиневера, Дунстан и Номиноэ радовались вместе с ним. Некоторое время они прикасались к Карломану, получая зримые подтверждения, что он точно вернулся, совсем такой же, как всегда. Они беседовали между собой о самых обычных вещах: о погоде, о дубе, под сенью которого стояли, вспоминали разные забавные истории из прошлого. Тихо радовались и смеялись вместе, и это выходило у них естественно, как могут лишь дети и ши, когда на них не действуют человеческие условности. В эту минуту ничто не могло омрачить их радость.
Прошло немало времени, прежде чем четверо бисклавре успокоились настолько, чтобы обсудить важные вещи.
-
Очень рада за дуб, ну, и за Карломана тоже. А ворон "still is sitting,
still is sitting.....", да ещё и каркает, чудо в перьях.
Теперь посмотрим - как всё это примут в Дурокортере. Надеюсь, не закопают прежде времени.
-
Вот как-то не приходило в голову, что тело Карломана могут похоронить, пока его дух навещает родных. Надеюсь, так не случится.
Но пока мы снова отвлечемся на другое, а этих героев покинем в самый напряженный момент.
Ну вот, на самом интересном месте. Авторы мастера интриговать читателей. Не знаю, как разрешится ситуация, но надеюсь, что Роза не пострадает.
-
Очень рада за них. :)
Наверное, безопаснее было бы Карломану отправиться сразу в своё тело. И для него самого безопаснее (а то вдруг, правда, похоронят) и для их психики. Но тогда они ещё та-а-ак долго бы не встретились.
-
Благодарю за все, эрэа Convollar, эрэа Карса, эрэа katarsis! :-* :-* :-*
Всех эрэа, что пишут и читают это произведение, с праздником 8 марта! :)
Очень рада за дуб, ну, и за Карломана тоже. А ворон "still is sitting,
still is sitting.....", да ещё и каркает, чудо в перьях.
Теперь посмотрим - как всё это примут в Дурокортере. Надеюсь, не закопают прежде времени.
Ворон - не простая птичка, а посланник самой Морриган, и находится там не просто так. Каркает тоже всегда по делу.
Надеюсь, что в Дурокортере до такого не додумаются! Это уж Номиноэ так, в сердцах припугнул Карломана. Неужели такого знаменитого человека, как Карломан, могли бы похоронить, даже не убедившись толком в его смерти?
Вот как-то не приходило в голову, что тело Карломана могут похоронить, пока его дух навещает родных. Надеюсь, так не случится.
Но пока мы снова отвлечемся на другое, а этих героев покинем в самый напряженный момент.
Ну вот, на самом интересном месте. Авторы мастера интриговать читателей. Не знаю, как разрешится ситуация, но надеюсь, что Роза не пострадает.
Надеюсь, что нет. Все-таки, тирада Номиноэ была во многом шутливой.
Да, предыдущая глава и вправду оборвана на самом интересном месте. Но ведь чуть раньше мы так же поступили со встречей Карломана с родными. Надо же было продолжить, что там должно произойти!
Для Розы, конечно, хочется лучшей судьбы.
Очень рада за них. :)
Наверное, безопаснее было бы Карломану отправиться сразу в своё тело. И для него самого безопаснее (а то вдруг, правда, похоронят) и для их психики. Но тогда они ещё та-а-ак долго бы не встретились.
Ну а родных ему надо успокоить? Навестить мать, которая и так уже на грани нервного срыва, утешить ее перед Советом Кланов. Думаю, для Гвиневеры и Дунстана с Номиноэ все же к лучшему, что встретились и поговорили.
Кроме того, возможно, Карломана не случайно притянуло именно к его персональному дубу. А перенестись сразу в Дурокортер он, может быть, и не мог.
Глава 69. Путь таниста (окончание)
Как только все успокоились ради важных дел, Карломан обратился к матери, взяв ее за обе руки:
- Матушка, поскольку я еще жив, и надеюсь быть здоровым, тебе придется всеми правдами и неправдами удержать Совет Кланов от войны! Я не для того столько лет служил общим интересам Арморики и Арвернии, чтобы моя кровь послужила причиной войны.
Гвиневера кивнула, решительная, как воин перед смертельной битвой. Возвращение сына оживило ее, и она готова была бороться. Взор ее блестел.
- Я смогу остановить партию меча! Буду заклинать их твоей жизнью, Карломан. Ведь у нас есть веское доказательство, что ты жив: твой дуб снова зазеленел. Никто из "детей богини Дану" не оставит такого свидетельства без внимания.
Карломан почтительно поцеловал руки своей несгибаемой матери.
- Я в тебя верю, матушка! Взяв верх над партией меча, будь осторожна с верховным друидом: он еще причинит неприятности в будущем. Об отступнике же не думай: сама Морриган рассчитается с ним за то, что он взялся решать вместо Нее, кого Ей забрать, а кого оставить.
Ворон, сидевший на дубе, подтвердил слова таниста мрачным карканьем.
Не отпуская руку матери, Карломан обратился к Дунстану:
- Ты сделал все отлично, когда поверил предупреждениям Гвенаэли и ворона, направился в священную дубраву, чтобы остановить ритуал! Верь себе всегда, сын мой. Помогай своей царственной бабушке в ее трудах, позаботься, чтобы в Арморике сохранился мир. Поспеши с Виомарком, чтобы встретить Гвиона Рифмоплета и доставить его на Совет Кланов вовремя. Ши, что придут на Совет, помогут людям многое осознать.
Дунстану лестно было, что отец доволен его распоряжениями и полагается на него. Он кивнул, стараясь о важных делах говорить сдержанно, как и сам Карломан:
- Я сделаю все, что в моих силах, чтобы не допустить войны, отец! - проговорил он, глядя на таниста, чей лик, хоть и был бледен, уже не напоминал мертвеца или призрак живого человека.
Больше юноша ничего не успел сказать, так как в этот самый миг Номиноэ обратился к Карломану с вопросами, давно уже не дававшими покоя мудрому старцу.
- Что ты думаешь об еще одной особе, принимавшей участие в твоем спасении - о Фредегонде, наследнице вейл? Она добыла для тебя живую воду, но ее же присутствие усилило проклятье, что пало на тебя. Наконец, я ощущаю, что от этой девы пахнет кровью!.. - Номиноэ все-таки не сдержался, сказал, о чем предупреждали его пророческие видения.
Карломан отвечал, немного поразмыслив:
- Ее присутствие усилило проклятье, но в этом нет ее вины. Я надеюсь, что она же поможет мне ослабить его действие над королями Арвернии, если не снять его совсем. А что до прочего - то выбор девушки еще не сделан. Она наделена большими способностями, и может их употребить как к добру, так и ко злу. Я не хочу подталкивать ее к поспешному выбору, а тем более - быть виновником ее ошибки. Пусть она сама решает, какой след оставить в памяти ши и людей... Есть еще другой потомок ши, выросший в уродливых условиях, внутренне искалеченный с самого детства. Ему, по-видимому, уже поздно меняться, - Карломан вздохнул, покосившись на растущее поблизости волчье лыко. Однако не решился омрачить радость своей матери, и ничего не сказал.
Номиноэ покачал головой, не в силах избавиться от неприятного предчувствия, что вызывала в нем внучка вейлы.
- На королевской семье Арвернии повисло не одно проклятье. Носительницей второго является королева-мать...
Карломан кивнул, вспомнив, о чем поведала Воронья Госпожа.
- Да, Бересвинду обрек приносить беды дух-хранитель в замке человека, оскорбленного ее отцом, - граги. Только он может и взять проклятье назад.
- Граги, значит, - проговорил Номиноэ, вспомнив, как во время обряда до него едва доходили глухие отголоски бесед Карломана с Альпаидой, а затем - с Морриган. - Граги - чрезвычайно упрямые существа. Он наверняка пожелает проверить, как жила его жертва все эти годы. И обнаружит, что она совершила немало преступлений уже осознанно, помимо его проклятья.
Карломан пожал плечами, не споря со старцем.
- Может быть, и так. Поэтому на всякий случай я оставил в Дурокортере указания относительно королевы-матери. Того, что я о ней узнал, достаточно, чтобы Королевский Совет пожизненно отстранил ее от власти.
- Тебе виднее, как справляться при дворе, - согласился старец. - Но постарайся больше не теряться в междумирье, ибо даже мне непросто выследить тебя в твоих странствиях, - при этих словах Номиноэ нахмурился, вспоминая о чем-то неприятном. - Вот и Ужас Кемперра я никак не могу найти. Он ловко путает след и прячется в тенях, мне никогда не удается толком разглядеть его, понять, в какой он стороне. Неужто мои способности слабеют к старости? - доверительно пожаловался он.
К удивлению старца, при упоминании Ужаса Кемперра некая тень прошла по лицу Карломана, и он проговорил с явной неохотой, совсем не желая говорить об этом:
- Твои способности вовсе не пострадали, наставник! Просто Ужас Кемперра нельзя найти даже самым зорким оком. Ты сам сказал - он прячется в тенях, это потерянное, безвестное дитя. Он бесцветен, так что белый свет скрывает его. Он появился в этой жизни непрошеным и незваным, как вот это волчье лыко, проросшее там, где рухнул молодой дуб, - он показал на место, оставшееся от дерева покойного брата.
Карломан не хотел расстраивать мать, потому и говорил загадками, точно герцог Окситанский. Однако Номиноэ, внимательно переглянувшись с учеником, понял, что тот хотел сказать. Гвиневере же в эту минуту присутствие ожившего сына было дороже всех тайн, и она ослабила свою обычную проницательность.
Номиноэ же, пораженному тем, как говорил Карломан об Ужасе Кемперра, почудилось, будто судьба таниста Арморики тесно связана с судьбой неуловимого убийцы. Он постарался отогнать недоброе предчувствие, но оно не желало уходить.
Стараясь отвлечься, он сказал Карломану:
- С нами ты уже встретился, повидался! А теперь лучше тебе поскорее вернуться к своему покинутому телу.
В глазах Карломана мелькнули веселые искорки.
- Воронья Госпожа мне обещала, будто некий старейший среди бисклавре, которого сородичи также почитают и мудрейшим, поможет мне вернуться домой.
- Так и сказала? - у Номиноэ заблестели глаза, и он важно погладил бороду: лестно, когда сами боги отзываются о тебе одобрительно! - Что ж, у меня есть средства, что помогут тебе прилететь домой, словно бы на крыльях перелетных птиц.
Он достал из кошеля длинное белоснежное перо из крыла лебедя, повернул его во все четыре стороны света по очереди, и, наконец, положил на ладонь, по направлению к Дурокортеру.
- Лети, перо, через реки и леса, через горы и города! Дай верное направление душе Карломана, перенеси его туда, где ждет лебедь белая, Альпаида, соединенная с ним в жизни и в смерти!
Он подул, и перо стремительно сорвалось с его ладони, но не стало игрушкой ветра, а помчалось стремительно и целеустремленно, как стрела, пущенная метким лучником.
- Поспеши проститься, Карломан! - велел ему старик.
Тот поднял глаза на сына и быстро проговорил:
- На тебя я оставляю отношения с людьми и ши. Продолжай то, что начал. И, если Ангерран выбрал служить Арвернии, тогда ты со временем наследуешь престол Арморики. Этому краю нужны Коронованные Бисклавре.
Впервые с момента встречи с отцом, на подвижном лице Дунстана отразился страх.
- Отец, я никогда не мечтал о такой чести!..
- И правильно, потому что это не честь, а тяжелая работа, - отвечал Карломан, как бы подводя итог.
Его мать, чувствуя, что наступает минута прощания, вновь обняла сына, и объятий ее сейчас не разжали бы и железными клещами. Карломан тихо погладил мать по голове, утешая ее.
- Не теряй надежды, матушка! Если больше ничего не случится, скоро мы сможем обняться наяву.
Гвиневера вздохнула, упрямо не выпуская сына из своих рук.
В это время ворон Морриган, сидевший на вершине дуба, громко каркнул; в голосе птицы всем, кто слышал, почудилось злорадство. И тут же на них пахнуло холодом ледяного склепа. Налетел порыв ветра, настолько холодный, словно он вырвался из царства вечной зимы. И сквозь ветер до них донесся страшный вопль, неслышный простому уху, но явственно ощущаемый теми, кто обладал более развитыми чувствами. Он исходил, казалось, из самых глубин замка Чаор-на-Ри, но все поняли - из камеры в подземелье, где заперт друид-отступник... Все четверо переглянулись, в то время как крик продолжал звучать, не умолкая ни на миг. Так мог кричать только человек в смертельном ужасе; человек, который сошел с ума.
На мгновение на лице Карломана отразилась жалость, но почти сразу его выражение сделалось суровым.
- А не надо было использовать в своих целях память павших героев, - многозначительно проговорил он. - Если уж осмелился - будь готов встретить их лицом к лицу!
В этот самый миг Дунстан поглядел через плечо отца, что стоял в обнимку со своей матерью. Юноша испуганно вздрогнул. Карломан, тоже что-то почувствовав, медленно обернулся назад, отпустив мать. Но Гвиневера обернулась с ним вместе и вновь мертвенно побледнела. Дунстан опять поддержал ее за плечи. Номиноэ взглянул в эту же сторону, уже не особенно удивившись, и перевел взор на Карломана, что стоял вполоборота к нему.
- Конечно же, Морриган позаботилась и о сопровождении для тебя!..
Король Хлодеберт Жестокий стоял напротив сына, которого искал и среди живых, и среди мертвых. Лицо его было суровым, но что-то едва уловимое в выражении его, во взгляде говорило, что он на самом деле очень рад найти сына, что вернулся, наконец, к жизни. Теперь было особенно ясно, насколько похожи они с Карломаном, словно один образ повторился дважды. Только глаза у покойного короля были серые, цвета стали, а у его ожившего сына - материнские, изумрудно-зеленые, такой яркости, какой у людей не бывает.
Карломан почтительно поклонился.
- Отец! Я счастлив еще раз увидеть тебя, - произнес он, вспоминая, как некогда скорбел о гибели отца.
В первый миг король Хлодеберт повел себя почти так же, как Номиноэ. Не смея сразу выразить свою радость, притворился жутко разгневанным, сурово нахмурился.
- Как ты мог заставить всех близких дрожать за тебя, не подумал о своей бедной матери?! Зачем подставился под меч моего безумного внука, короля Хильдеберта? Все, кому ты дорог, чуть не сошли с ума от горя. Обещай впредь быть осторожнее! Не вздумай, как Хлодион, покинуть мать совсем одну!
Номиноэ, наблюдавшему за ними, показалось, что Карломан метнул виноватый взгляд в сторону матери.
- Обещаю, что не подставлю голову зря, - обратился он к королю Хлодеберту. - А судьбы своей никто не избежит, отец, ты знаешь сам.
Тот кивнул, и лицо его заметно смягчилось, на нем отразилась радость и гордость за своего сына.
- Карломан, мальчик мой! Ты знаешь, как я люблю тебя и горжусь все эти годы! И в чертогах Вотана, среди доблестных эйнхириев, я между битвами и пирами всегда наблюдал за тобой, ведь в тебе - слава королевского рода.
- Благодарю тебя, отец! - растроганно произнес Карломан, глядя на него блестящими глазами.
- Ты знаешь, что после смерти своей я пришел к тебе проститься, сын мой. Ты видел сам. Это было наяву.
Карломан кивнул, зная, о чем говорит отец. Это произошло двадцать девять лет назад, спустя две седьмицы после битва при Равнине Столбов. Тогда, в одном из последних сражений, король Арвернии получил смертельную рану и вскоре умер на руках у близких. В то время Карломан, еще не оправился от ран, что не так давно погрузили его в четырехдневное беспамятство, и был еще слаб. К тому же, в день гибели отца у него поднялась сильная лихорадка. И Дагоберт, Сигиберт и старший законный брат, отныне ставший королем Хлодебертом VI, скрыли от больного весть о гибели отца, из боязни, что ему станет хуже. Но в тот же миг Карломан увидел отца, который явился проститься с ним. Все прочие решили, что он бредил, но сам-то он знал, что отец приходил проститься с ним. И теперь кивнул, подтверждая.
В это время ворон снова каркнул, взмыл в небо и скрылся в бездонной вышине. Номиноэ поднял голову и увидел тающие образы призрачных воинов.
- Ворон увел назад наших храбрых фениев, - проговорил Карломан.
В тот же миг вопли друида-отступника, доносившиеся сквозь толщу каменных стен, умолкли.
- Теперь тебе пора, Карломан, - произнес Номиноэ, слегка подталкивая в плечо бывшего ученика. - Пусть твой царственный отец проводит тебя в Дурокортер! Ты же, когда вернешься в собственное тело и к делам королевства Арвернского, запомни! Твой долг, как таниста Арморики - выжить и сохранить мир. Долг майордома Арвернии - дать отпор союзу Междугорью и Тюрингии. Долг Хранителя - не позволить братству Донара вновь обрести власть.
- Я не позволю никому сеять смуту! - твердо и просто пообещал Карломан.
Перо лебедя звало его лететь за ним, к Альпаиде. И он вновь одним взглядом простился с Номиноэ и с сыном, с матерью. Она же в этот миг стояла, замерев, встретившись взорами с Хлодебертом Жестоким. На долгое-долгое мгновение они не отрывали глаз друг от друга. Наконец, умерший король промолвил, называя ее арвернским именем:
- Женевьева, возлюбленная моя! И сейчас, в чертогах Вотана, я продолжаю любить тебя больше земной и вечной жизни!
Гвиневера встретила его горящим взором зеленых глаз, словно он пробудил в ней ушедшую молодость.
- И я всегда буду чтить тебя, как и моего нынешнего мужа, возлюбленный мой, отец моих сыновей!
Вновь обернувшись к сыну, умерший король предупредил:
- Номиноэ прав: братство Донара вновь ищет власти и крови. Придется тебе бороться с ними. Вся надежда на тебя, ибо король Хильдеберт не очень годится для трона, мягко говоря.
Карломан кивнул, без слов обещая отцу выполнить его наказ. Вся тяжесть правления Арвернией и раньше лежала на его плечах, теперь ничего не изменится существенно.
Затем Карломан и его отец исчезли в мгновение ока. Ничего не произошло, не было ни звука, ни порыва ветра, который унес бы их. Просто их больше не было здесь, у королевского дуба.
Трое оставшихся возле дуба бисклавре переглянулись. Будь они обычными людьми, могли бы решить, что им привиделось возвращение Карломана. Но они чувствовали тайное, и продолжали ощущать его присутствие в мире живых, пока еще слабое, и далеко отсюда, но оно было! И это вселяло в них надежду, пробуждало новые силы.
Гвиневера вновь обнимала руками оживший дуб, и тихо улыбалась про себя, чувствуя, как под его грубой корой бегут соки жизни, в точности как кровь по жилам у ее сына, вернувшегося к жизни. Номиноэ, тяжело вздохнув, поглядел на замок. Следовало выяснить, что там произошло. И подготовиться к завтрашнему Совету Кланов. Дунстан, стоявший чуть поодаль, молча наблюдал за бабушкой и наставником, готовый, если понадобится, придти на помощь.
-
Затем Карломан и его отец исчезли в мгновение ока.
Давно пора, я уж стала опасаться, что Карломан застрянет под своим дубом! Понятно, что как-то обозначить своё отношение с действиям старших Карломан был должен, да и мать успокоить, хотя поначалу он её едва не успокоил на веки вечные, упокоил то есть. Но времени у него не так чтобы много, тем более, он собрался вернуться в своё тело, а тело это в не самом лучшем состоянии.
-
Благодарю, эрэа Convollar! :-* :-* :-*
Затем Карломан и его отец исчезли в мгновение ока.
Давно пора, я уж стала опасаться, что Карломан застрянет под своим дубом! Понятно, что как-то обозначить своё отношение с действиям старших Карломан был должен, да и мать успокоить, хотя поначалу он её едва не успокоил на веки вечные, упокоил то есть. Но времени у него не так чтобы много, тем более, он собрался вернуться в своё тело, а тело это в не самом лучшем состоянии.
Все складывается как нельзя лучше: он и с родными повидаться успел, и в свое тело, будем надеяться, вернется вовремя. А само тело, думаю, теперь, когда в него вернется душа, да после живой воды, начнет восстанавливаться, как подобает оборотню.
Глава 70. Королевская кровь (начало)
В тот исполненный тревоги день Сигиберт Древний сидел в своих покоях вместе с сыновьями, Теодебертом и Хлодомером, которых позвал, чтобы дать им указания. Чувствуя себя весь день не слишком хорошо, он все же встал с постели, и теперь устроился в кресле, а сыновья стояли перед ним. Тут же, за письменным столом, сидел Арман, слуга престарелого наместника, которому тот диктовал послание королю Хильдеберту:
- Во имя наших славных предков, устроителей королевства Арвернского, прошу тебя, государь Хильдеберт, как старший в роду: будь осторожен в своих начинаниях! Заботься, чтобы искупить былую вину, а не прибавляй к ней новую. Довольно уже пролилось невинной крови! Думай, государь, что принесешь своему народу и королевству, с чем войдешь в историю - с честью или с позором!
Голос старца, когда он диктовал письмо, дрожал от волнения. Чувствовалось по его интонациям, как глубоко он переживает все происходящее: и то, что Карломан лежал при смерти, и позор древнего рода арвернских королей.
- Готово, господин, - сообщил Арман, взмахивая пергаментом, чтобы чернила высохли быстрее.
- Дай сюда, - потребовал престарелый наместник.
И, взяв из рук камердинера письмо и перо, напоенное чернилами, он все еще твердой рукой вывел подпись и поставил печать со своим гербом.
- Теперь подойдите ближе, - он подозвал сыновей и взял старшего за руку, чтобы дать решающие наставления им обоим.
- Что бы ни решил завтра Совет Кланов, я верю, вы будете достойны своего высокого звания! Позаботьтесь, чтобы живущие в Чаор-на-Ри арверны не пострадали, если случится восстание... Ну а если мы сохраним мир в Арморике - тем лучше! Помогите тогда нашей королеве, чем можете. Вы понимаете, насколько ей необходима поддержка со всех сторон, ведь и ее сын... - голос старца тревожно дрогнул при мысли о Карломане.
Ласково сжав руку отца, Теодеберт проговорил:
- Не тревожься, батюшка! Все будет хорошо. Когда каждый сделает все, что в его силах, можно горы свернуть!
И Хлодемер Одноглазый, стоя рядом с братом, в свою очередь произнес:
- Отдыхай спокойно, батюшка! Позаботься о своем здоровье, не доставляй нам новых тревог.
Сигиберт Древний глубоко вздохнул, прикрыл глаза.
- Ладно, сыны мои, ступайте! У вас достаточно забот, нечего возле меня сидеть целый день. Со мной вот Арман останется... Да, погодите еще!..
Сыновья обернулись, с готовностью слушая.
- Если меня не станет, рано или поздно, место старшего в роду арвернских принцев должен занять мой кузен... Ему пока всего восемьдесят восемь лет, и он последние годы жил в уединении в своих владениях. Я напишу ему... Королевскому роду необходим голос памятливой старости, голос совести... Молодым кажется, что жизнь на свете началась только что, прямо с них. Среди вопросов, что они ставят миру, много таких, на которые предыдущие поколения уже ответили, и это надо помнить... Теперь ступайте!
- Ты еще поживешь отец! И побудешь еще голосом совести для всей родни! - заверили его сыновья, покидая покои.
Выйдя и направившись прочь по коридору, они обсуждали последнее предложение отца. Обоих сильно удивило, что тот вспомнил о своем кузене.
- Ведь дядя так долго живет отшельником в своем замке, ни во что не вмешивается, - с сомнением произнес Хлодомер.
- Но его сыновья участвуют в политике, так что он должен быть осведомлен о ней, - возразил Теодеберт.
- И все же, нашего отца никто не заменит. Мало кого люди, и сам король, почитают, как его.
- Лишь бы боги послали ему еще хоть несколько лет спокойной жизни, не омраченной тяготами! - вторил старший брат.
И они направились дальше, обсуждая здоровье отца и складывающиеся обстоятельства.
***
В священной роще близ замка остались возле ожившего королевского дуба Гвиневера, Дунстан и Номиноэ. Они мысленно вновь переживали встречу с Карломаном, и на душе у них была радость и тревога.
Номиноэ Вещему все не давали покоя слова Карломана об Ужасе Кемперра и о волчьем лыке, что проросло там, где прежде рос дуб Хлодиона. Он тщательно осмотрел изящное на вид растение, с тонким стеблем и длинными узкими листьями. Весной волчье лыко расцветало раньше всех, едва первая трава зазеленеет. Обычно его цветы бывают розовато-лиловыми, но именно этот побег волчьего лыка всегда цвел белыми, как снег, цветами, душистыми по первому впечатлению, но, стоило понюхать их чуть дольше, и запах становился едким, приторным, от него начинала болеть голова. А осенью на кусту созревали красные, блестящие, будто лаковые, ягоды. В них заключался смертельный яд.
Сейчас на нем не было ни цветов, ни ягод. Однако Номиноэ представил себе, как если бы они распустились на кусту одновременно, и увидел волчье лыко по-новому. Ему привиделись белая шерсть и кроваво-красные глаза неведомого зверя. Стал складываться образ, о котором Карломан сказал, что тот прячется в тенях.
Теперь Номиноэ вспомнил, как вскоре после падения дуба Хлодиона, в оставшейся от него яме пророс этот дикий побег, которого никто не взращивал. Ни зимние холода, ни летний зной не смогли погубить волчье лыко, оно пустило в землю длинные корни и каждую осень приносило ядовитые плоды.
Теперь старейший из оборотней по-новому осмотрел опасное растение. Попытался согнуть его, но упругий ствол тут же выпрямился, как ни в чем не бывало. Тогда Номиноэ вгляделся пристальнее, пытаясь рассмотреть за внешней видимостью суть вещей, что удавалось ему лучше всех среди оборотней.
И он побледнел, сознавая, что именно видит. Подумал, что необходимо поговорить со своим шурином Риваллоном, который лучше был осведомлен о давних событиях в Дурокортере...
Между тем, Гвиневера и Дунстан не замечали ни исследований Номиноэ, ни его видения. Они, стоя под королевским дубом, негромко беседовали. Душа у обоих была полна тихим счастьем, порожденным возвращением Карломана. Дунстан, кроме того, волновался еще и по поводу обещания отца сделать его наследником.
- Бабушка, скажи, это серьезно? - спросил юноша. - Я не думал о наследстве, мне достаточно Бро-Эохайд. И я не хочу заступать дорогу Ангеррану, ведь он старше.
Но Гвиневера была, видимо, вполне согласна с тем, что предложил Карломан.
- Пусть тебя это не смущает, внук, - ответила она. - У Ангеррана будет его место при дворе Арвернии. Он сам выбрал так, ибо всегда был ближе к арвернской родне. У "детей богини Дану" не всегда старший из детей становится главой, но тот, кто лучше способен справиться с обязанностями. Так было с моими сыновьями: еще при жизни Хлодиона, который больше любил Арвернию, Совет Кланов провозгласил наследником Карломана. Я вполне одобряю его нынешний выбор, Дунстан! Кроме того, ты бисклавре, что тоже немаловажно. Королю-оборотню легче будет держать в руках наш беспокойный народ и друидов, добиться их уважения, чем такому же человеку...
***
В этот миг королева увидела своего брата Морветена, спешившего к ним со стороны замка почти бегом. Он даже не заметил вновь зазеленевший дуб, торопясь передать своей царственной сестре последние известия. За ним спешил Гурмаэлон Неистовый.
- Государыня! Друид-отступник, запертый в своей камере один, сошел с ума. Кормак и Домнелл, сидящие в соседнем помещении, сильно потрясены. Они клянутся, что подземелье вдруг заполонили призраки. А тот уже ничего не соображает и не может внятно объяснить. Ясно только, что он чем-то очень сильно испуган.
К удивлению Морветена, Гвиневера и Дунстан, похоже, ожидали чего-то подобного. Королева кивнула, обратившись к Гурмаэлону:
- Кто объявился в подземелье?
- То были души храбрейших фениев, погибших в битве на Равнине Столбов, государыня, - проговорил оборотень-великан, понизив голос из почтения к павшим героям. - Стражники-бисклавре, которых я приставил стеречь заговорщиков, увидели, как они появились вдруг из ниоткуда и вошли в камеры. То были сыновья тана Кормака, родичи герцога Брокилиенского, родня Конмаэла Свирепого, и другие... Все выглядели израненными, в пробитых доспехах, будто только что рубились насмерть. В камере отступника они пробыли дольше всего. Когда меня позвали, я еще успел их увидеть, но тут же они исчезли. Но я ручаюсь тебе, государыня, что они пришли туда прямо с поля боя!
- Твое свидетельство очень пригодится нам, Гурмаэлон, - заверила королева. - Ну что ж, похоже, проблема друида-отступника решена без нашего участия! Морриган покарала его сурово, но справедливо. Следует сообщить верховному друиду, что произошло с предателем, за которого он столь рьяно заступался. И найди герцога Брокилиенского, Морврана Оэнфера, коль скоро среди призраков явились и его родные.
Морветен кивнул, удивляясь спокойствию своей царственной сестры и ее внука. И вдруг его взор впервые упал на оживший дуб. Тот весело шумел густой кроной, словно не выглядел только сегодня утром засохшей корягой. Его преображение поразило Морветена еще сильнее, чем явление призраков. Он спросил, чуть замявшись, боясь спугнуть внезапно ожившую надежду:
- Это... то, на что мы все едва смеем надеяться?
- Да! - Гвиневера гордо вскинула голову. - Мой сын Карломан возвращается в мир живых! Я, Номиноэ и Дунстан видели его во плоти и разговаривали с ним. И я готова сообщить об этом на Совете Кланов!
Она вместе с внуком направилась к замку в сопровождении брата и Гурмаэлона Неистового. Ошеломленный Морветен отступил на шаг, поглядел с тревогой и радостью на великолепный дуб, и сложил пальцы знаком, отводящим зло.
***
Номиноэ Озерный не последовал за королевой, и даже ничего не сказал ей о своих мрачных догадках. Но поспешил встретиться со своей супругой Ангарад и ее братом, Риваллоном Сто Воронов, чтобы втайне выяснить кое-что.
- Припомни, Риваллон, все обстоятельства, касающиеся твоего внука Хлодиона, - попросил Номиноэ, когда они втроем присели вокруг письменного стола в покоях отца королевы.
Тот тяжело вздохнул, лицо его исказилось гневом и скорбью, что не отступили за давностью лет.
- Мне припоминать нечего: все будто каленым железом впечаталось в мою память, - хрипло произнес старик, думая о том, как его тщеславие погубило старшего внука. - В тот день Хлодион со своим единокровным братом и королевскими слугами уехал на охоту...
Ангарад, видя, сколько страданий причиняет брату память о далеких событиях, поглядела на него сочувственно. Однако она понимала, что Номиноэ не стал бы без причины растравлять рану. Хоть и не знала пока, к чему он затеял разговор о Хлодионе.
Сам же барон-оборотень поднял руку, прерывая родственника.
- Погоди, я не совсем об этом хотел тебя спросить. Что ты знаешь о том, как провел Хлодион свои последние месяцы? Где он бывал, чем занимался, с кем виделся?
- Чем? Да как все молодые: воинскими упражнениями, играми с братьями, охотой... Да, в тот год была богатая охота, и Хлодион почти каждый день уезжал в лес, то с братьями, а то и один. То и дело пропадал в лесах близ Карломановых Бродов...
- Так, так... у Карломановых Бродов, значит, - задумчиво проговорил Номиноэ, напав на след тайны. - А ты не думал, что Хлодион туда ездил не только для охоты?
- Ну... по правде говоря, мои вороны сообщили, что у него есть там девушка. Но тогда это не показалось важным, а потом... когда все случилось, я не хотел тревожить ее семью. Если бы у нее от Хлодиона родился сын, королева Радегунда могла и его убить, как после Бересвинда истребляла или кастрировала бастардов королевского рода. Я думал, лучше подруге Хлодиона прожить жизнь в безвестности...
Раздался громкий деревянный стук - это Ангарад постучала сухими пальцами по столу, раздраженно взглянув на брата.
- Так вот что ты выдумал, братец?! Мало того, что лишил свою дочь утешения после гибели Хлодиона! Еще и бросил возможного правнука, если тот все-таки был, среди простых людей! А ты подумал, что дитя Хлодиона может уродиться бисклавре?
Старец откинулся на спинку кресла, сильно побледнел, пронзенный ужасом, запоздавшим на тридцать с лишним лет.
- Такое мне не пришло в голову, - признался он враз осевшим голосом. - Ведь Хлодион был человеком...
- А от его семени мог родиться бисклавре! - воскликнула Ангарад, прожигая брата гневным взором. - Эх, братец, вот уж не думала, что ты мог так сглупить! И даже не посоветовался ни с кем... Да ты знаешь, что из оборотней, не получивших правильного воспитания, получаются выродки? Если бисклавре отведает, даже ненароком, человечьей плоти и крови, в нем возьмет верх волчья суть, он станет убийцей-людоедом!..
Бледный, как мел, Риваллон переводил туманный взгляд со своей сестры на ее мужа, Номиноэ.
- Вы что, хотите сказать, что так произошло с ребенком Хлодиона? - неверяще проговорил он.
- Не хочется в это верить, но я внимательно осмотрел волчье лыко, выросшее там, где был дуб Хлодиона, - сказал Номиноэ, сочувствуя другу. - Прежде мы не задумывались, что оно означает. Но Карломан сказал, и сам я убедился, что это - очень недобрый знак. Волчье лыко выросло там по праву наследства. Оно указывает на волка, что вырос чужим и враждебным для всех, но кровно связан с покойным Хлодионом. Скорее всего, это тот, чье прозвище уже несколько лет вселяет страх.
- Ужас Кемперра, - хрипло прошептала Ангарад.
Риваллон склонил голову, тихо застонал, вцепившись пальцами в седые волосы. Он был потрясен возможными последствиями своего давнего решения, точно ударом грома. Долго сидел так, не двигаясь, никого не видя и не слыша, погруженный в свои размышления. Он думал о своей дочери, о погибшем старшем внуке и о своем роковом решении скрыть его любовную связь. Неужели это чудовище, Ужас Кемперра, - в самом деле их крови?! Даже теперь старцу трудно было поверить, а как сообщить об этом Гвиневере?!
Белый день померк для Риваллона, и даже возвращению Карломана он мог сейчас радоваться лишь отчасти.
-
Дитя Хлодиона! Ну, тут, конечно, первое впечатление Пиппин/Капет. Но всё может быть иначе, посмотрим. Но в любом случае, Риваллон, хоть и не хотел зла, но всё получилось как всегда. Иногда умолчание также опасно, как ложь. А волчье лыко растеньице красивое.
(https://priroda.club/uploads/posts/2022-06/thumbs/1656336602_21-priroda-club-p-volchya-yagoda-kust-priroda-krasivo-foto-21.jpg)
Однако красные ягодки желания их попробовать не вызывают почему-то.
-
Благодарю, эрэа Convollar! :-* :-* :-*
Дитя Хлодиона! Ну, тут, конечно, первое впечатление Пиппин/Капет. Но всё может быть иначе, посмотрим. Но в любом случае, Риваллон, хоть и не хотел зла, но всё получилось как всегда. Иногда умолчание также опасно, как ложь. А волчье лыко растеньице красивое.
Однако красные ягодки желания их попробовать не вызывают почему-то.
Увы! Получается, что Риваллон мог бы предотвратить такую судьбу своего правнука, кем бы он ни был. Но не подумал о наследственности бисклавре.
Красивое растение, но опасное. А тут вот оно в цвету. Специально нашла фото с белыми цветами, как подобает здесь.
(https://vsegda-pomnim.com/uploads/posts/2022-04/thumbs/1651228621_16-vsegda-pomnim-com-p-kust-volchya-yagoda-foto-20.jpg)
Глава 70. Королевская кровь (окончание)
В тронном зале Чаор-на-Ри королева Гвиневера принимала верховного друида. Она восседала на троне с прямой спиной, с по-молодому блестящими глазами, - сильная, деловитая, собранная. Даже те, кто не слышал о возвращении Карломана, теперь глядели на свою королеву с молчаливым восхищением, догадываясь, что она где-то нашла новый источник сил.
Позади и по сторонам от трона королевы стояли Морветен, Дунстан, Гурмаэлон Неистовый, Морвран Оэнфер. Здесь же находился и Номиноэ Озерный, выяснивший все, что мог, по поводу возможных любовных связей покойного Хлодиона. И теперь он напряженно размышлял о предчувствиях, догадках и предположениях, что должны были навести на след неуловимого выродка-убийцы. И еще старейший из оборотней мучительно думал, как сообщить королеве, что проросло из семени ее погибшего сына. Во всяком случае, он сперва хотел еще кое-что проверить. И еще ему ясно было, что огорчать королеву перед началом Совета Кланов не следует. Завтра ей потребуются все силы. Даже Номиноэ невольно восхищался сейчас выдержкой своей бывшей ученицы, которая готова была решительно отразить все требования верховного друида.
Тот, в своем торжественном облачении, во всех регалиях священного сана, стоял перед королевой, тоже отметив про себя, что она неуловимо изменилась.
- Пусть даже один из подвластных моему суду друидов совершил тяжкое преступление против таниста Карломана, все равно, по праву мне надлежит решать его судьбу. И я требую встречи с ним.
По лицу королевы скользнула надменная усмешка.
- К сожалению, это никак невозможно, почтенный верховный друид! В подземелье, где заточены заговорщики, явились души воинов, погибших на Равнине Столбов. И твой преступный собрат сошел с ума, встретившись лицом к лицу с теми, чьи имена он собирался использовать для разжигания вражды в Арморике. Так уж получилось.
По знаку королевы, огромная фигура Гурмаэлона выдвинулась вперед, и он взглянул на верховного друида с ненавистью и презрением.
- Я подтверждаю слова государыни Гвиневеры, ибо своими глазами видел души наших храбрых фениев, что явились к заговорщикам, - он стоял перед друидом, как непреклонная скала, казалось, втайне ожидая, чтобы тот попытался оспорить его утверждение.
И герцог Брокилиенский, Морвран Оэнфер, печально кивнул, глядя в лицо верховному друиду.
- Мои благородные родичи, и другие фении, погибшие за свободу Арморики, не могли стерпеть, чтобы их именем преступник подбивал народ на недобрые деяния! Они лучше знают, где справедливость, и покарали заговорщика, не доводя до людского суда.
Верховный друид переводил взгляд с одного говорившего на другого, не веря своим ушам. Наконец, поднял глаза на королеву Гвиневеру.
- Что ж, государыня: все сложилось наилучшим для тебя образом, - проговорил он с видимым спокойствием.
Королева невозмутимо кивнула.
- Теперь я могла бы позволить тебе встретиться с твоим преступным собратом. Вот только он не узнает тебя, и вряд ли сможет что-то объяснить.
Верховный друид склонил голову и отступил на несколько шагов. Внешне он оставался спокоен, но оборотни чуяли его досаду и гнев, скрытые под величественным обликом жреца. Они помнили предупреждение Карломана. Пока еще верховный друид не смел открыто бросать вызов королевской крови. Но, если в будущем ему предоставится удобный случай - от него можно было ждать многого.
***
После ухода Номиноэ, Риваллон еще долго сидел в своих покоях вместе с Ангарад, потрясенный и разбитый тем, что довелось выяснить. Время проходило, а он сидел молча, раз за разом переживая события прошлого и думая, какие последствия могут они принести.
Ангарад, недавно сурово упрекавшая брата, теперь поглядела с глубоким сочувствием, коснулась ладонью его мучительно стиснутых на столе рук.
- Не кори себя, брат! Прошлого все равно не изменить, а ныне надрывать себе сердце - без пользы. Ясно, что всем желал добра. Гвиневера поймет, когда узнает.
- Узнает, что ее старший внук, дитя погибшего Хлодиона, мог стать ей утешением, а сделался безумным убийцей? - горько усмехнулся старец. - По крайней мере, до Совета Кланов не следует ей ничего говорить. А потом... - он с отчаянной надеждой взглянул на сестру. - Скажи, Ангарад: а может быть, это только предположения, насчет Ужаса Кемперра? В голове не укладывается, чтобы он был нашей крови!
Ангарад покачала крупной седой головой.
- Хотелось бы верить... Но ведь ты знаешь, что Номиноэ неспроста этим заинтересовался. Он ничего не делает случайно. Что-то важное заставило его копаться в прошлом.
- Да, - вздохнул Риваллон, снова сникнув. - Я скрыл от всех подругу Хлодиона, думая тем самым спасти жизнь ей и ее ребенку, если тот появится на свет. Но мне и в голову не пришло тогда, что я обрекаю маленького бисклавре расти среди людей, которые не смогут правильно обучить его!
- И все-таки, это очень возможно, - угрюмо промолвила Ангарад. - Наследственность бисклавре может проявиться и много поколений спустя, так мне объяснял Номиноэ... Эх, братец! Оба мы с тобой связали жизнь с оборотнями. Но у тебя с Игрэйной было всего несколько лет, а я целую жизнь прожила с Номиноэ. Узнала бисклавре, насколько вообще может человек понять их тайны.
- Сестра! Если бы ты была тогда рядом, чтобы предупредить меня о возможных последствиях, - вздохнул Риваллон, держась пальцами за виски. - Правду говорят: если бы заново народиться, знал бы, как состариться.
Его сестра протянула ему руку, крепко сплетая пальцы.
- Теперь уже ничего не исправить, братец. Будем держаться с тем, что принесла нам жизнь.
И они помолчали, безмолвно поддерживая друг друга, как могли в трудных обстоятельствах только по-настоящему близкие люди.
***
После совещания у королевы, Номиноэ выбрал время, чтобы навестить Сигиберта Древнего в его покоях. Вместе с наставником пришел Дунстан. Здесь же находились Арман, готовый выполнять любой приказ своего господина, и Оуэн, приготовивший для престарелого наместника новый травяной отвар.
Весь день Сигиберту нездоровилось, хоть он через силу и заставлял себя действовать. Его тревожило, что происходит с Карломаном. Лишь теперь лечебное зелье, приготовленное Оуэном, помогло старцу, и он стал дышать свободнее, сердце перестало частить. Тут же и Номиноэ, протянув руки к груди старца, собрал все силы, чтобы унять его недуг, и одновременно - смягчить жестокую тревогу, мучившую его.
- Пусть никакая тревога, ни земная, ни небесная, не смеет тебя коснуться, принц Сигиберт! Пусть все, что есть живого на земле Арморики, все обитатели и Хранители ее, берегут тебя! Пусть сей заповедный край будет тебе родным домом, принц Сигиберт!
Его заклинания и тихий, размеренный голос утешали Сигиберта, как и лекарства Оуэна. Престарелый наместник приподнялся на подушках, поглядев на стоявших по обе стороны от постели лекаря и камердинера. Номиноэ сидел на краю его кровати, глядя на старца своими синими блестящими очами.
- Благодарю тебя, Номиноэ! И тебя, Оуэн, за твое лечебное зелье, - медленно проговорил Сигиберт. - И, хоть мне сейчас намного лучше, я все равно не могу забыть о предстоящем Совете Кланов. Ведь он состоится завтра, да?
- Верно, завтра, - кивнул Номиноэ. - Но я почти ручаюсь, что королеве удастся сохранить мир. Ведь Карломан возвращается к жизни. Этого будет довольно большинству "детей богини Дану", чтобы образумиться. Не тревожься, господин наместник: мы не допустим восстания.
Сигиберт глубоко вздохнул. Только что Номиноэ весьма осторожно, чтобы не испугать старца, поведал ему о возвращении Карломана, о разговоре с ним, а Дунстан дополнял его рассказ. Но престарелый наместник как бы сам изобретал себе тревоги, и не мог раньше времени поверить в лучшее.
- Пусть боги спасут Карломана! - воскликнул он от всей души, с придыханием, словно от радости у него стиснуло горло. - Но как можно верить в лучшее после всего, что довелось нам пережить?.. Ведь он почти уже умирал, когда вы вернули его душу в мир живых! Быть может, до его выздоровления пройдут еще месяцы...
- Когда Карломан придет в себя, здоровье вернется к нему быстрее, чем можно ожидать. Да и живая вода поможет ему, - заверил Номиноэ. - Ты лучше не о Карломане заботься, а о своем здоровье, государь наместник. Снова ведь покоя не будешь знать ни днем, ни ночью!
Сигиберт глубоко вздохнул.
- Это правда... Несмотря на все ваши заботы, я чувствую, как здоровье мое все ухудшается. Быть может, Карломан все-таки ошибся, и мне недолго осталось? Ну что ж, в мои годы смерть не пугает и не удивляет. Одного лишь жаль: если мои дни сочтены, не знаю, поладит ли с вами мой кузен, что сделается старшим в роду, поймет ли он верно, чем живет Арморика?
В ответ Номиноэ дружеским жестом протянул ему руку, утешительно поглядел в глаза.
- Я обещаю тебе, Сигиберт, силой Хранителя, что мне дана: ты проживешь еще довольно, как и предсказывал тебе Карломан! Ты еще увидишь его в добром здравии, Арморику и Арвернию - живущими в мире.
Престарелый наместник тихо кивнул, постепенно позволяя себе успокоиться.
***
День уже почти минул, а королева Гвиневера лишь теперь выкроила время, чтобы побеседовать со своим супругом, Теодебертом Миротворцем. Наконец, она смогла поведать о чудесном спасении сына, о встрече и разговоре с ним. Рассказала об ожившем королевском дубе, обо всем, о чем только шла беседа у них с Карломаном, Дунстаном и Номиноэ, о вороне Морриган и о призраках в подземелье, и даже о явлении Хлодеберта Жестокого.
К ее радости, Теодеберт не оспаривал слов жены, не пытался убедить, что ей померещилось, или что она внушила это себе, как мог бы другой человек. Сидя в кресле возле самой кровати, на которой лежала Гвиневера, опиравшаяся на локоть, он ласково сжимал похолодевшие пальцы другой ее руки.
- Благодарю милостивых богов, спасших Карломана! - торжественно проговорил Теодеберт, сдерживая свою горячую радость. - Самое главное: Карломан спасен!.. А ты постарайся заснуть сегодня, любовь моя! Тебе потребуются все силы, ведь завтра Совет Кланов!
- Да, завтра, - подтвердила королева, пытаясь расслабиться. Но тут же подняла голову. Но мне не спится сейчас! Поверить не могу, что я видела Карломана, как вижу тебя в этот миг. Ты понимаешь, Теодеберт: сама Морриган возвратила моего сына к жизни! За него я буду завтра бороться с партией меча, сколько хватит сил!
Теодеберт почтительно поцеловал ей руку.
- Я верю, ты победишь, моя королева! И большинство вождей кланов должны теперь поддержать тебя. Ведь их главный довод, месть за Карломана, ныне выбит у них из рук. Завтра ты поразишь вождей кланов, любовь моя!
- Ах, как я надеюсь, что они завтра покорятся здравому смыслу, поймут, что мир в Арморике нужен всем "детям богини Дану", а не только мне и Карломану! - глубоко вздохнула королева, и спохватилась: - Но я говорю только о своих делах, прости Как чувствует себя твой почтенный отец?
- Батюшке сегодня нездоровилось весь день, - печально произнес Теодеберт. - Лишь недавно Номиноэ удалось не без труда его успокоить. Отец не меньше нас с тобой радуется возвращению Карломана, однако и беспокоится тоже. Затеял искать, кто после него будет старшим в королевском роду Арвернии.
- Твой отец и впрямь очень близко к сердцу принимает все наши заботы, - уважительно произнесла королева. - И все же, ему следовало бы поберечь здоровье.
- Как и тебе, любимая, - добавил Теодеберт, склонившись, чтобы поцеловать жену в щеку.
- Опять ты за свое! - почти рассерженно отозвалась Гвиневера. - Лучше сам ложись спать. А я буду вспоминать моего сына: его детство и юность, и всю жизнь, и вчерашнюю встречу, каждое его слово, каждый жест, прикосновения его рук. Буду мечтать о новой встрече, когда он выздоровеет, и готовить речь на завтра, перед Советом Кланов. Поверь: теперь у меня на все хватит сил! Карломан жив, - осознание этого согревает меня, как солнечный свет, делает меня всемогущей. Мы завтра так ответим партии меча на Совете Кланов, что у многих вся душа перевернется, и они все осознают! Я послала Дунстана и Виомарка встретить Гвиона Рифмоплета, чтобы он сыграл им на своей волшебной лире настоящую песню.
- Вот и хорошо, любовь моя! Да помогут тебе боги, - тебе и Карломану, - проговорил ее муж, ласково гладя руку королевы, и та, наконец, прикрыла глаза, позволяя себе отдохнуть.
-
Пока еще верховный друид не смел открыто бросать вызов королевской крови. Но, если в будущем ему предоставится удобный случай - от него можно было ждать многого
Как бы этот верховный друид с данариями не спелся. От таких деятелей действительно можно ожидать многого, ради власти они охотно предадут и своих богов.А с ужасом Кемперра пока неясно - Капет это или нет, намёков много, но это ещё только намёки. Вот то, что Пиппин/Капет сын Хлодиона вроде бы подтверждается, но опять же ничего утверждать нельзя.
-
Душа Карломана отправилась воссоединяться с телом, друид-отступник покаран, приоткрылись старые тайны, связанные с Хлодионом. Верховный друид лелеет мечты возвыситься над королями и может причинить много бед, а сместить его непросто, и непонятно, насколько широко распространены среди друидов подобные стремления. Впрочем, не думаю, что друиды массово споются с донарианцами. Всё же они гораздо ближе к ши, чем жрецы арвернов. Однако Карломану придётся нелегко.
-
Всё одно к одному. Не хочется, чтобы Ужас Кемперра оказался сыном Хлодиона, и чтобы он оказался Капетом тоже не хочется, но, кажется, не отвертеться - слишком многое на это указывает. :( Если всё так, то лучше бы Гвиневере об этом и не говорить ни до Совета Кланов, ни после. Какой ей прок от этой информации? Расстройства много, а пользы никакой.
А ещё мне пришла в голову одна бредовая мысль. Хлодион же был старшим сыном Хлодеберта. А не имеет ли права его гипотетический сын претендовать на престол Арвернии? Как единственный представитель старшей линии. Правда, тут, наверное, надо, чтобы его мать была конкубиной, а не просто любовницей, но ведь мы не знаем, может, она ей и была.
-
Благодарю премного, эрэа Convollar, эрэа Карса, эрэа katarsis! :-* :-* :-*
Пока еще верховный друид не смел открыто бросать вызов королевской крови. Но, если в будущем ему предоставится удобный случай - от него можно было ждать многого
Как бы этот верховный друид с данариями не спелся. От таких деятелей действительно можно ожидать многого, ради власти они охотно предадут и своих богов.А с ужасом Кемперра пока неясно - Капет это или нет, намёков много, но это ещё только намёки. Вот то, что Пиппин/Капет сын Хлодиона вроде бы подтверждается, но опять же ничего утверждать нельзя.
Нет, вот это вряд ли! В фэнтезийном мире, с живыми богами, предавать их жрецу очень не рекомендуется. В лучшем случае, станет никем, в худшем - будет, как произошло с его преступным собратом, или что еще похлеще: боги - они изобретательны.
Надеюсь, что узнаем со временем обо всем по порядку! :)
Душа Карломана отправилась воссоединяться с телом, друид-отступник покаран, приоткрылись старые тайны, связанные с Хлодионом. Верховный друид лелеет мечты возвыситься над королями и может причинить много бед, а сместить его непросто, и непонятно, насколько широко распространены среди друидов подобные стремления. Впрочем, не думаю, что друиды массово споются с донарианцами. Всё же они гораздо ближе к ши, чем жрецы арвернов. Однако Карломану придётся нелегко.
Насчет судьбы отступника и других заговорщиков, к которым Морриган послала души погибших воинов, пожалуй, следует рассказать подробнее. Чем мы и займемся в следующей главе. А со временем, надеюсь, откроем и остальные тайны!
Всё одно к одному. Не хочется, чтобы Ужас Кемперра оказался сыном Хлодиона, и чтобы он оказался Капетом тоже не хочется, но, кажется, не отвертеться - слишком многое на это указывает. :( Если всё так, то лучше бы Гвиневере об этом и не говорить ни до Совета Кланов, ни после. Какой ей прок от этой информации? Расстройства много, а пользы никакой.
А ещё мне пришла в голову одна бредовая мысль. Хлодион же был старшим сыном Хлодеберта. А не имеет ли права его гипотетический сын претендовать на престол Арвернии? Как единственный представитель старшей линии. Правда, тут, наверное, надо, чтобы его мать была конкубиной, а не просто любовницей, но ведь мы не знаем, может, она ей и была.
С одной стороны, Гвиневеру жаль, конечно: узнать, что получилось из твоего неучтенного внука, когда уже ничего не исправить. С другой стороны - Риваллон вон уже скрыл информацию, когда не надо было. Тут и не знаешь, в каком случае последствия могут оказаться хуже.
По словам эрэа Менестрель, Хлодион был старше своего единокровного брата, Хлодоберта VI, мужа Паучихи, буквально на несколько месяцев. Но теперь это уже значения не имеет. При жизни обоих братьев их фактическое равенство могло сыграть как в пользу одного, так и в пользу другого, - смотря кто превосходил бы в остальном. Поэтому Риваллон и мечтал выдвинуть старшего внука. Но теперь отлавливать по лесам незаконного сына Хлодиона и воспитывать из него короля явно никому не понадобится. Какого-либо сакрального или магического значения королевская кровь Арвернии, вроде бы, тоже не имеет, чтобы старшинство в роду было непременно значимо, независимо от личных достоинств. А конкубиной подруга Хлодиона все же вряд ли могла быть, как Гвиневера для Хлодеберта Жестокого: простолюдинка, наличие которой он, к тому же, скрывал от всех.
Глава 71. Гнев теней (начало)
Несколькими часами ранее, в подземелье Чаор-на-Ри схваченные заговорщики коротали свое заточение, кто как умел себя занять. Ограничение свободы, как известно, дает человеку много лишнего времени, которое можно обратить к внутренней своей жизни, если только человек имеет хоть небольшую склонность к тому.
Кормак Суровый и Домнелл, сидевшие в одной камере, вели себя в соответствии с различием возрастов и характеров. Старый тан сидел на ложе, положив руки на колени, и с тоской думал, что, видно, этим рукам, еще сохранившим немало от былой силы, уже не доведется обнажить меч ради свободы Арморики. Домнелл же без устали метался по камере, от стены к стене, едва не налетая грудью на железную решетку, словно птица в клетке. Время от времени с губ молодого человека срывались горячие, отрывистые возгласы:
- Зачем мы вмешались в этот заговор? Кому доверились? На что рассчитывали, запятнав свое имя ужасным преступлением? Скорее бы могли убедить наших братьев сразиться за свободу Арморики, если бы на завтрашнем Совете Кланов выступили от партии меча вместе с таном Конмаэлом.
Слушая его, Кормак Суровый впервые за долгое время разжал плотно сомкнутые губы. Проговорил хриплым голосом, словно ему хотелось пить, хотя перед узниками на грубо сколоченном столе стоял кувшин с водой и пара чашек.
- Да... что и говорить: подвели мы тана Конмаэла и всю нашу партию меча! Завтра ему трудно будет убедить людей в необходимости восстания. Мы сами дали повод королеве Гвиневере обвинить нас. Партия меча желала погубить таниста Карломана, подумать только! Да, Домнелл: мы поступили хуже, чем арверны...
- Чем арверны? - юноша горько усмехнулся. - Да ведь сейчас арверны как раз стараются спасти таниста Карломана, врачуют его раны, делают все, чтобы искупить вину своего короля! Сама королева не побоялась оставить своего раненого сына на руках у арвернов. Мы же поступили хуже презренных псов.
Кормак неодобрительно взглянул на молодого сообщника. Он совсем не хотел признавать никаких заслуг арвернов, и лишь согнул все еще крепкие плечи, будто под грузом неоспоримой вины.
- Будь проклят тот день, когда мы поддались убеждениям мерзкого отступника, да будет его имя забыто в веках! Мы, Киан, я, - все послушались безумца, опозорили себя! Если бы знать наперед, как все сложится!
И плененные заговорщики принялись в два голоса клясть своего вдохновителя, хоть так отводя душу.
***
А тот, о ком они говорили, друид-отступник, сидел в своей камере один, под охраной двоих оборотней, наблюдавших за ним сквозь решетку. В виду особой опасности заключенного, владеющего магией друидов, охрана его была поручена бисклавре, и они обязаны были стеречь внимательно.
Впрочем, сидящий в темнице преступник не пытался колдовать, понимая, что это бесполезно. Но он не мог смириться и сидеть тихо. И потому без умолку бранился и пытался разозлить своих стражей.
- Эх вы, доблестные бисклавре! Слушаете приказы трусливой старухи, которая не может представить, как храбрые мужи обороняют свою землю! Закончится тем, что королева Гвиневера или ее наследники окончательно сдадут Арморику арвернам, помяните мое слово! И сюда придет без боя братство Донара, выжжет наши священные рощи и ваши заповедные логова, будет расставлять вам ловушки, призовет гнев чужеземных богов, чтобы истребить вас всех до одного! Куда денутся ши, когда им не останется места, как не осталось в Арвернии? Так и получится, если вы не обнажите мечи вместе с храбрыми "детьми богини Дану"! Или восстание, или гибель для всех! Вы, бисклавре, - не волки, вы бараны, заслужившие, чтобы вас забили и сожрали, сняв шкуру!
Он оскорблял и дразнил, надеясь на вспышку гнева у своих стражей. Если бы они хоть как-то проявили, что его оскорбления задевают их, отступник почувствовал бы себя победителем хоть отчасти. Такое мрачное удовлетворение помогло бы ему легче переносить осознание своей неудачи, - ибо, в отличие от своих сообщников, друид-отступник не чувствовал угрызений совести, но лишь сожаления о том, что не удалось осуществить свой замысел.
Но и тут он не добился успеха. Оборотни-стражи сохраняли полное самообладание, ни один из них не повел и ухом на все яростные речи узника. Повернувшись спиной к решетке, они деловито беседовали о своем, словно не слыша, о чем кричит их пленник. А тот, еще сильнее разъяренный их равнодушием, вопил, вцепившись руками в прутья решетки:
- Я и сейчас ни о чем не жалею, ясно вам, псы дворовые?! Танист Карломан должен был умереть, чтобы Арморика сбросила путы! Мы были правы!
И снова его старания оказались напрасны. Оборотни как будто были выкованы из того же железа, что и решетки. Не оборачиваясь к заключенному, один из них спросил у другого:
- Как ты думаешь, спасет ли таниста Карломана обряд, проведенный Номиноэ Озерным?
Его товарищ вздохнул, проговорил не совсем уверенно:
- Все зависит от времени. Если будет не слишком поздно, тогда вода из источника вейл обязательно спасет таниста. Но возможно, что слишком много времени потеряно, и даже она уже не сумеет помочь...
И оба они почувствовали, как в подземелье сильно похолодало. Тот же могильный холод почувствовал и друид-отступник в своей камере. Охранявшие его оборотни печально и выразительно переглянулись между собой. Более чуткие, чем люди, они сразу поняли, что происходит нечто важное. В первые минуты еще могли списывать свои предчувствия на естественное для всех ши отвращение к заточению в замкнутом пространстве, где они чувствовали себя пленниками вместе с заключенным. Но холод все усиливался, и в подземелье потянуло запахом могильной земли и дымом погребального костра. Оборотней терзало тяжкое предчувствие. И тут как раз сквозь каменные стены до них донеслось карканье ворона. Оба бисклавре побледнели, и у них, хоть они и пребывали в человеческом облике, шерсть на загривке стала дыбом.
- Ворон Морриган! - прошептал один из них. Затем оба, не сговариваясь, поглядели в ту сторону, где за толстой стеной замка зеленела священная роща, и где высился засохший дуб Карломана.
***
В противоположность своему вдохновителю, сидевшие в заточении Кормак Суровый и Домнелл не были чужды сожалению о содеянном или, по меньшей мере, чуть было не содеянном преступлении. Они все отдали бы, чтобы, несколькими днями ранее, не поддаться роковому убеждению друида-отступника. И теперь, вспомнив о том, кто виноват больше них, хоть немного могли утешиться.
- Если бы мне тогда вдуматься, что именно предлагал этот зловещий филин, я бы закрыл уши от его советов! - яростно воскликнул Домнелл, продолжая метаться по камере. - Увы! Он каждому напел в уши именно о том, что нам лестно было слушать. Мне говорил о борьбе за свободу, о подвигах и славе, которая приобретается на войне, а не в мирное время. Киану напомнил о павших при Маг-Туиред товарищах, тебе - о твоих сыновьях, в чьей гибели он обвинил арвернов...
- Я и сейчас не испытываю ни малейшего желания примириться с арвернами, - промолвил Кормак Суровый тоном холодной важности, по-прежнему сидя со сложенными на коленях руками. - Но проклятый мерзавец напомнил мне о сыновьях, так что я видел их перед собой и думал днем и ночью, что они могли быть сейчас рядом со мной. Только месть за их гибель могла принести утешение...
Старик умолк и склонил голову, в одиночестве переживая самую тяжкую скорбь, какой не мог понять его почти втрое младший собрат по заговору. Тан Кормак и сейчас считал восстание против Арвернии святым делом. Но встреча со старшим внуком, Фергусом Обездоленным, живым портретом своего погибшего отца, что был первенцем Кормака, всколыхнула в оледеневшем сердца старика боль по утраченным сыновьям. Он видел их перед собой, живыми, как провожал их в бой, и мертвыми, как их привезли с поля боя в его замок, чтобы сложить для них погребальный костер. Слишком поздно он понял, что никакая месть не подарит настоящего утешения...
Сквозь стены подземелья просочился ледяной и вместе с тем затхлый воздух, и узникам почудилось, что они уже при жизни погребены в склепе. Этот холод веял смертью, он долетел отсюда определенно не из мира живых. Оба заговорщика изо всех сил кутались в теплые плащи, которые им дали вместо одеял, но не могли согреться. Им сделалось жутко; некое тяжелое предчувствие томило обоих.
***
Между тем, и друид-отступник тоже услышал карканье ворона. Хотя он не мог, как оборотни, слышать сквозь каменные стены, но голос посланца Вороньей Госпожи всегда слышат те, кому он предназначен. Он услышал и понял по-своему. Дико засмеялся, решив, что ворон на его стороне.
- Вот и увидим, о ком каркает ворон Морриган! Не прислала ли она свою птицу, чтобы забрать к себе таниста Карломана? Тогда ворон возвещает мою победу! Совет Кланов потребует восстания! И Арморика завоюет свободу!
Один из оборотней мрачно взглянул на узника, безмолвно приказывая замолчать. Им было сейчас не до безумных воплей отступника. Напрягая все свои чувства, они пытались понять, что происходит. На лицах их отражалось крайнее напряжение, они затаили дыхание, балансируя между тревогой и радостью, еще не смея поверить в желанный оборот событий.
Друиду-отступнику не было ведомо то, что видели и слышали они. Среди его собратьев встречались одаренные прорицатели, обученные ши, что развивали тонкость чувств почти до их уровня. Но ему ярость застила и взгляд, и слух. Он знал лишь то, что хотел знать. Тряся прутья решетки с нечеловеческой силой, он завопил:
- Да примет Воронья Госпожа таниста Карломана в свой сонм доблестных фениев, погибших на Равнине Столбов! То были настоящие воины, не боявшиеся окровавить копье! Пусть они появятся нынче и скажут вам сами, к добру ли вы, предатели, служите арвернам!
Он поднял голову к каменному потолку, словно видел над собой ясное небо.
- Слышите меня, доблестные фении, погибшие на Равнине Столбов ради свободы Арморики?! Я, посвященный друид, призываю вас сюда, чтобы вы рассудили нас по справедливости! Прокляните тех, кто считает, будто возможен мир у людей с хищными зверями, или у "детей богини Дану" с арвернскими завоевателями!
Пока впавший в неистовство отступник продолжал кричать, оборотни делали ему жесты, призывая замолчать, чего он, однако, не замечал. Сами они чутко прислушивались, но вовсе не к его завываниям, а к чему-то другому, что приближалось ровно и неумолимо, как морской прилив. Самая высокая волна всегда идет из глубины. Ее никто не может остановить, а того, кто думает, что оседлал гребень волны, она бросит в самую глубокую яму.
Вот и здесь оборотни чувствовали нечто необычное, что усиливалось с каждым мгновением. Ворон Морриган каркнул вновь, как бы отвечая на призыв друида; но что сулил он?.. А могильный холод еще больше усилился, и стены подземелья покрылись ледяными цветами изморози. Воздух дрожал, то уплотнялся, то растекался, словно из него готово было вот-вот соткаться нечто, несуществующее в обычном мире, среди живых. Причудливые вспышки света, точно блуждающие огни, мелькали перед глазами.
Стражники-бисклавре тревожно переглянулись. Они были еще молоды по меркам своего народа, и были только воинами, не уделяли настоящего внимания тайным знаниям, кроме тех, какими любой оборотень владел от природы. И теперь почувствовали, что грань между мирами живых и мертвых истончается, тает, колеблется во все стороны, готовая вот-вот исчезнуть вовсе. Это пугало, ибо никому, даже оборотню, не хочется ощутить на себе, как рушится мировой порядок. И они не могли понять как следует, что это означает. Но им было сильно не по себе.
- Позови Гурмаэлона Неистового! - шепнул один бисклавре другому. - Пусть он взглянет, что происходит!
Молодой оборотень бросился прочь по коридору, к лестнице, ведущей наверх. А второй остался, продолжая прислушиваться. Вот уже в воздухе хрустально зазвенело, будто тысячи сосулек зимой одновременно сорвались с крыши и разбились на мельчайшие прозрачные осколки. Рядом сыпал бесчисленными проклятьями узник, но все, что он мог еще сказать, больше не имело значения в сравнении с этим. Ведь то звенела, разбиваясь, сама грань миров!
Она рухнула и осыпалась, и сквозь образовавшуюся брешь в неподвижном морозном воздухе стали проявляться призрачные, причудливые образы...
-
И плененные заговорщики принялись в два голоса клясть своего вдохновителя, хоть так отводя душу.
Вдохновителя они принялись клясть, а как насчёт подумать своей головой?
Я не очень поняла ход событий, души фениев уже приходили в темницу или только сейчас придут?
-
Что-то этот друид уже итак псих психом, куда его дальше с ума сводить? Как такому придурку вообще кто-то поверил?
-
Большое спасибо, эрэа Convollar, эрэа katarsis! :-* :-* :-*
И плененные заговорщики принялись в два голоса клясть своего вдохновителя, хоть так отводя душу.
Вдохновителя они принялись клясть, а как насчёт подумать своей головой?
Я не очень поняла ход событий, души фениев уже приходили в темницу или только сейчас придут?
Теперь у них, во всяком случае, будет повод призадуматься.
Только придут. Мы решили, что желательно рассказать подробнее, что и как там произошло.
Что-то этот друид уже итак псих психом, куда его дальше с ума сводить? Как такому придурку вообще кто-то поверил?
Фанатик. Его убежденность опасно действует на тех, кто верит в то же, что и он, и также готов не жалеть ни себя, ни других ради великой цели. Ну, и до заточения он, вероятно, держался все же адекватнее. А вот теперь, когда его духи навестят...
Глава 71. Гнев теней (окончание)
Холод становился все пронзительнее, все нестерпимее. И, когда Кормак Суровый уже решил, что сейчас его сердце остановится и кровь застынет, в неясном морозном мареве сгустились тени. Он видел их - четырех рослых и крепких воинов, одетых поверх доспехов в пледы цветов его родного клана. Под сводами шлемов обозначились до боли знакомые лица. Но он еще прежде узнал их без колебаний: по горделивой посадке головы старшего, по тому, как упирал руку в бедро младший, по жестам, движениям, сохранившимся в точности. Он помнил все их привычки, с детских лет...
У старика защемило сердце, но он даже не успел побеспокоиться о себе, глядя немигающими глазами на своих погибших сыновей. Теперь их фигуры вполне проявились, они стояли перед своим отцом во плоти, совсем как живые. Только вот лица их оставались белы, как мел, не согретые движением живой крови.
Не только Кормак, но и Домнелл увидел их, появившихся в камере. Он перестал метаться и уставился, прислонившись к решетке, сам побледнев до сходства с ожившим мертвецом.
И он увидел, как Кормак медленно, с негнущимися суставами, поднялся с места навстречу грозным призракам, протянул к ним руки.
- Мальчики мои, погибшие за свою родину! Вы пришли за мной?
Но старший из них сурово покачал головой.
- Нет, отец! Воронья Госпожа послала фениев, погибших на Равнине Столбов, к вам к к другим заговорщикам, но не для того, чтобы увести вас. Вы не заслужили войти в сонм павших героев. И не тем способом взялись добиваться свободы для Арморики!
Могильный холод уже не просачивался сквозь стены - он исходил от этих мрачных бледных фигур, посланцев Морриган. Домнеллу, который, не задумываясь, сразился бы с любым смертным противником, жутко было находиться рядом с тенями мертвецов. Он старался взять себя в руки, но его все равно тряс озноб. Рыжеволосый юноша удивлялся, как тан Кормак может видеть в них лишь своих сыновей, словно не замечал, что они мертвы.
Тот же, сумев совладать с собой, скрестил руки на груди и печально проговорил:
- Из любви к вам я посвятил остаток жизни мести за вас! Чтобы не приходилось впредь лучшим сыновьям Арморики погибать за интересы арвернов!
Сыновья Кормака пристально уставились на своего отца горящими мертвенным огнем глазами. Затем старший из них гневно воскликнул:
- Так значит, из любви ты изгнал и лишил наследства моего сына? За то, что он говорил тебе правду, ты с ним обошелся хуже, чем арвернский захватчик, которых ты ненавидишь!
Лицо Кормака Сурового превратилось в маску отчаяния и горя. Он и помыслить не мог, что сыновья, если когда-нибудь встретят его, станут обвинять. Однако упрямо возразил им, с прежней энергией железного духа:
- Я изгнал Фергуса, потому что он предал память своего отца и дядей - вашу память. Он водил дружбу с арвернами и отказался готовить восстание.
В глазах сыновей отразилась неизбывная печаль.
- Мы вместе с арвернами бились против викингов! Когда на побережье Арморики высадились враги, арверны защищали ее вместе с нами, и их не меньше погибло на Равнине Столбов, чем "детей богини Дану"! Ты же служил призракам, отец, и ложной была твоя вера, ради которой ты готов пожертвовать семьей и чуть было не погубил таниста Карломана, величайшего из мужей Арморики! Погляди, куда тебя привел твой выбор! Или не ты совсем недавно сожалел, что доверился бесчестному жрецу?!
Теперь голоса братьев слышались сквозь гул, подобный реву снежной бури в самую страшную зимнюю ночь, какие бывают раз в столетие. Воздух вокруг них еще больше сгустился, заледенел. Нельзя было понять, кто именно говорит. Только до старика донесся грозный, но и жалобный призыв:
- Подумай, отец, нужен ли Арморике твой путь! У тебя еще есть время осмыслить твою жизнь. Но, если ты и впредь будешь призывать "детей богини Дану" к восстанию, мы не встретимся больше. Предателям не место среди храбрых фениев. Единственное ваше утешение - что вы не успели причинить большого вреда Арморике. Танист Карломан будет жить. И восстание, к которому вы так стремились, не погубит тысяч жизней. Во всяком случае, не теперь и не по вашей вине. Вот почему Воронья Госпожа послала нас сюда.
Кормак Суровый стоял, словно окаменевший, безмолвно выслушивая упреки теней. Ему было трудно переосмыслить все, что считал для себя святым на протяжении жизни. Но, с другой стороны, это говорили его сыновья, и он чувствовал, что, несмотря на весь их гнев, они еще продолжают его любить. И, если они, павшие за Арморику, не винят в своей гибели неправедных союзников-арвернов... значит...
- Я был честен в своем стремлении... - прохрипел старик, стараясь сохранять достоинство. - Я готов был отдать и свою жизнь, если бы такой ценой Арморика была спасена!
- Мы знаем! - донеслось непреклонно-суровое слово сквозь ледяной вихрь. - Потому мы и пришли к тебе!
В это время Домнелл, все это время молчаливо наблюдавший встречу старика с призраками сыновей, наконец, не выдержал. Последние слова призраков привели вспыльчивого юношу в такую ярость, что даже страх прошел. Смело взглянув в горящие мертвые глаза, он воскликнул:
- К нам вы пришли, с нас спрашиваете! А между тем, в соседней камере заточен преступник, гораздо худший, тот, кто втянул нас в заговор! Спросите тогда уж и с него!
Бездонные, светящиеся глаза призраков устремились в самую душу Домнеллу, все там переворачивая.
- С него Воронья Госпожа велела взыскать совсем иной счет! Вы легко отделались!
Они стали таять так же стремительно и внезапно, как и появились. Ледяной ветер сразу утих, и лишь на последнем веянии коснулся плеча Кормака Сурового, и до него донеслось повторенное разными голосами: "Отец..."
Видение исчезло, будто его и не было. Только старый тан, бледный как мел, сел, вернее, упал на ложе, обхватил руками голову и задумался, серьезнее, чем ему когда-либо доводилось за всю жизнь.
Стоявший у решетки Домнелл отер холодный пот со лба, не замечая, что руки его сильно дрожат.
***
Но встреча с душами павших фениев, что довелось пережить им и другим заговорщикам, вправду была ласковым внушением в сравнении с тем, что объявилось в камере друида-отступника.
В первый миг, когда тени стали проявляться рядом с ним, тот даже обрадовался: ведь он сам выкликал души доблестных фениев, и верил, что они пришли по его слову.
- А-а, вы здесь! Вы пришли по моему знаку, чтобы рассудить правых и виноватых!
В ответ ему раздался глубокий голос, веющий замогильным холодом:
- Да, мы пришли к тебе! Но не ты нас вызвал, жалкий предатель своего народа! Мы пришли по велению Вороньей Госпожи, чтобы ты последовал за своим безумием до конца!
И, пока голос вещал, все больше теней обретали зримый облик. При этом стены и решетки не были для них преградой. Даже оставшемуся на страже оборотню стало не по себе, едва он понял, что явится здесь.
Но друида-отступника не так-то просто было сбить с толку даже и сверхъестественным силам. Он свято верил, что Арморику предает кто угодно, только не он.
- Цель оправдывает средства! - изрек он без тени колебаний. - Моя же цель святее всего на свете: свобода Арморики, за которую сражались и погибали наши доблестные фении! Что, заклял я тебя, мстительный дух? Заставил замолчать?
Но в ответ тени замелькали уже в каждом углу камеры. Они проявлялись все яснее, и облик их был жутким. Готов, отвечавший друиду, раздавался теперь со всех сторон.
- Нет, недостойный жрец, тебе не заставить нас замолчать! Не в твоей власти изгнать нас отсюда! Гляди, какую судьбу приняли мы, и на какую ты хотел обречь "детей богини Дану"!
И он увидел всех героев Маг-Туиред, которых знал в былые годы, которых вместе с коллегией друидов провожал на войну, - такими, как их нашли на поле боя.
Он видел сыновей Кормака Сурового - без лица, с рассеченной топором головой; с распоротым животом и вывалившимися внутренностями; исколотых копьями, медленно истекающих кровью, втоптанных в окровавленную землю. Видел семейство герцога Брокилиенского, - наследника главы рода, чью голову викинги насадили на пику, его родичей, изрубленных на куски, - теперь они удерживали уцелевшими руками отрубленные, кровоточащие части тела, - и старших братьев герцога Морврана, с честью носивших кровавые раны. Видел отступник и близких Конмаэла Свирепого, неукротимых фениев, что, даже смертельно раненые, обезоруженные, умудрялись душить и грызть врага. Изрубленные, жутко изувеченные люди были перед ним, стылый воздух пропах кровью и смертью. Даже стоявшему по ту сторону решетки оборотню, хоть он и понял, зачем пришли тени, стало жутко.
Однако фанатизм друида-отступника защищал его крепче всякой брони.
- Я скорблю о ваших ранах! Но ведь не моя вина в том. Грозите виновникам вашей гибели!
- Ты так ничего и не понял, - горько рассмеялась отрубленная голова отца нынешнего герцога Брокилиенского. Это было жутко и дико - голова, не соединенная с горлом и телом, могла говорить и даже смеяться. - Так погибли мы, отомстив за себя викингам. Но, если бы ты втянул Арморику в восстание, такова была бы судьба тысяч людей! Сперва "дети богини Дану" ринулись бы убивать арвернов, а затем арвернские рыцари отомстили бы всему нашему народу.
С каждым словом тени воинов окружали бывшего друида, и ему не вырваться было из их хватки. Один из сыновей Кормака Сурового ухватил его отрубленной рукой за плечо. Брат Конмаэла, похожий, как две капли воды, рассеченный чуть не пополам, вцепился в горло. Все вместе бросили его на пол, окунули в лужу крови, натекшей из их ран.
- Ты никогда не думал, на что обрекаешь людей? - гремел над головой отступника гневный хор теней. - Изведай теперь сам, что ждало бы народ Арморики, если бы сбылся твой замысел, подстрекатель!
Друид-отступник колыхался в озере крови, дышал ею и пил ее, точно рыба, и не мог подняться. Все причиняло боль, терзало, раздирало его. Тысячи раз его пронзали копья, рубили мечи и топоры, пыточные крючья цепляли его ребра. То и дело по нему проносились кони, словно его тело стало полем боя, и удар каждого копыта дробил ему кости, но не мог принести смерть. Тысячи раз он горел в подожженном доме, был женщиной, из чьих рук вырвали младенца, и самим младенцем, задыхающимся от ужаса, и гибнущим воином, и кричащей в агонии лошадью. Это длилось вечно. Ни одно сознание не могло вместить столько ужаса и боли. Он уже не помнил, кем был раньше, и за что его обрекли на эту пытку страхом и безумной болью. Лишь услышал, как раздался высокий пронзительный вопль, разбрызгивая кровавое озеро, будто брошенный камень, и не понял, что это кричит он сам.
- Твою судьбу не придется решать ни друидам, ни королеве, ни Совету Бетморры! - объявил над ним сонм призраков. - Воронья Госпожа сама покарала тебя, чтобы другим неповадно было призывать в сообщники павших фениев!
И вновь каркнул ворон, подтверждая их слова.
А друид-отступник продолжал пронзительно кричать, не умолкая ни на миг. Он не помнил ни одного членораздельного звука, его крик был просто бессмысленным воем. Уже давно никакое человеческое горло не выдержало бы такого вопля, а он все не умолкал, погруженный в озеро страдания. Наконец, ему стало ясно, что кровь и боль - только на поверхности его. Если уйти на дно, как камень, там будут только тишина и покой, там он останется совсем один, никто больше никогда не найдет его. И он нырнул, и милосердная тьма поглотила его, как мягкий донный ил.
Когда еще последние отзвуки невыносимого крика отступника звенели в воздухе, послышались быстрые шаги. По коридору спешил Гурмаэлон Неистовый, которого позвал оборотень-стражник. Второй, что все это время стоял у камеры, позеленел от страха и отвращения к тому, чему довелось быть свидетелем. Он дрожащей рукой указал Гурмаэлону на камеру.
Оборотень-великан провел ладонью по глазам, и вдруг почтительно склонился перед тенями фениев.
- Мир вам на благословенном Авалоне, герои Арморики! А о земных делах мы уж сами позаботимся, покуда живы, - в его голосе звучала надежда, что тени не вмешаются впредь в дела живых, и опаска, - а вдруг будет иначе?..
Он увидел, как жуткие призраки принимают вид живых людей, какой был им дан от природы. Затем снова каркнул ворон, будто призывая кого-то. И рой теней проскользнул сквозь стены замка. Воздух вновь тонко зазвенел, только теперь ликующе, радостно.
Гурмаэлон минутку постоял, прислушиваясь к отдаленным событиям, затем широко улыбнулся молодым оборотням.
- Хвала благодетельной Морриган! Танист Карломан возвращается к жизни! Пойдите в священную рощу - его дуб ожил! А посланники Вороньей Госпожи вернулись в свой мир.
Оборотни радостно переглянулись, едва осмеливаясь поверить.
Только теперь Гурмаэлон взглянул на друида-отступника. Тот сидел на полу, как его оставили тени, не смотрел ни на кого, не говорил и, казалось, ничего не слышал. Даже когда могучий оборотень вошел к нему в камеру и поднял его за горло, тот не издал ни звука. Глаза узника равнодушно блуждали. Как только тот отпустил его, он снова сел на пол, глядя в никуда.
- Я думаю, - медленно проговорил Гурмаэлон, вглядываясь в душу узника, - он больше никому не причинит вреда.
-
С друидом жестоко, даже жалко стало, хоть он и урод. Не надо было ему злить богиню.
Ну, а остальных будут судить люди и собственная совесть, у кого она есть. Они (по крайней мере, те, кого показали) уже поняли, что воспользовались гнусным средством, а теперь есть шанс догадаться, что и цель никуда не годилась. Но даже если их казнят, они, конечно, легко отделались по сравнению с друидом.
-
Да, это не тот случай, когда цель оправдывает средство. Скорее наоборот, здесь средство надругалось над целью. К тому же у друида цель была вовсе не благополучии народа Арморики, а в желании вернуть былую власть - как, впрочем, и у верховного друида. Однако считать сторонников партии меча предателями я бы не стала. Друид-отступник, да, его можно отнести к этой малопочтенной категории, но не тех, кто пытался сделать Арморику независимым государством. В данной ситуации их можно обвинить в неумении оценивать политическую обстановку, соотношение сил, нежелание думать о неизбежных последствиях, безусловно, тяжёлых. Их даже в безумии можно обвинить, но не в предательстве. Потому что, с какой стороны не посмотри, Арморика государство вассальное по отношению к Арвернии. И в Дурокортере немало людей, готовых расправится с непокорным вассалом. Начиная с короля, и не говоря уж о его матушке и таких как Ги Верденнский и орден данариев. Тут всё не так просто и не так однозначно. Сколько времени старцы в Чаор-на-Ри решали, как быть с вестями о беспорядках в столице? Разве это равноправные отношения? Это отношения вассала и сюзерена. А сюзерен мечтает о Священном походе и войне с альвами. Как мило! А людей, которые погибнут при этом, можно не считать.
-
Согласна. К партии меча у меня особых претензий нет, их раздражения на придурка в короне вполне понятно. Но если все умные люди говорят, что восстание лишь захлебнётся в крови - так, наверное, не без оснований. А без толку поубивать людей - это не та цель, к которой стоит стремиться.
Вот заговорщики - дело другое. Ведь не силой их в заговор втянули, и не заколдовали - сами пошли. Доделывать именно то, за что люди и разъярились на арвернов.
-
Дело ещё и в том, что умные люди свою точку зрения обычно аргументируют, приводят доказательства, обращаются к логике и разуму. Но на толпу много сильнее воздействуют эмоции, да и просто - кто громче кричит, тот и прав. Поэтому умных всегда плохо слышно, а вот вопли слышно очень хорошо. Что до фанатиков, типа друида-отступника, то если хорошенько поскрести любого обличителя чужих грехов и проповедника своей непогрешимости, то обнаружишь всё ту же жажду власти. Над чужой душой, над разумом. То есть, грубо говоря: "Я знаю, как надо жить, а потому слушайте только меня, подчиняйтесь мне, белому, пушистому и вообще светочу истины! А своей головой думать строго воспрещается".
-
Большое спасибо, эрэа katarsis, эрэа Convollar! :-* :-* :-*
С друидом жестоко, даже жалко стало, хоть он и урод. Не надо было ему злить богиню.
Ну, а остальных будут судить люди и собственная совесть, у кого она есть. Они (по крайней мере, те, кого показали) уже поняли, что воспользовались гнусным средством, а теперь есть шанс догадаться, что и цель никуда не годилась. Но даже если их казнят, они, конечно, легко отделались по сравнению с друидом.
Не надо было. И спекулировать на именах погибших воинов, даже не поинтересовавшись, что они сами думают на этот счет - тоже не надо было.
У остальных шанс переосмыслить свои ошибки есть. Поэтому тени им, можно сказать, только мягко советовали.
Вообще-то, Морриган кое-что говорила Карломану о будущей судьбе заговорщиков.
Да, это не тот случай, когда цель оправдывает средство. Скорее наоборот, здесь средство надругалось над целью. К тому же у друида цель была вовсе не благополучии народа Арморики, а в желании вернуть былую власть - как, впрочем, и у верховного друида. Однако считать сторонников партии меча предателями я бы не стала. Друид-отступник, да, его можно отнести к этой малопочтенной категории, но не тех, кто пытался сделать Арморику независимым государством. В данной ситуации их можно обвинить в неумении оценивать политическую обстановку, соотношение сил, нежелание думать о неизбежных последствиях, безусловно, тяжёлых. Их даже в безумии можно обвинить, но не в предательстве. Потому что, с какой стороны не посмотри, Арморика государство вассальное по отношению к Арвернии. И в Дурокортере немало людей, готовых расправится с непокорным вассалом. Начиная с короля, и не говоря уж о его матушке и таких как Ги Верденнский и орден данариев. Тут всё не так просто и не так однозначно. Сколько времени старцы в Чаор-на-Ри решали, как быть с вестями о беспорядках в столице? Разве это равноправные отношения? Это отношения вассала и сюзерена. А сюзерен мечтает о Священном походе и войне с альвами. Как мило! А людей, которые погибнут при этом, можно не считать.
Они тоже согласились, что ради восстания необходимо погубить Карломана с помощью колдовства. Пусть не по своему замыслу, пусть все придумал друид-отступник, но они были с ним. Если бы их замысел удался, это было бы уже настоящее предательство.
А так - да: ситуация неоднозначна, и "детей богини Дану", стремящихся к независимости, можно понять. Не меньше, чем, например, сварожан, стремившихся сбросить власть Орды. Только у них тут, условно говоря, своего Журавлиного Поля осуществить не получается, и приходится до сих пор действовать дипломатическими методами, как Святослав Храбрый. Впрочем, в культурном и социальном отношении Арверния и Арморика все-таки друг другу ближе, чем Сварожьи Земли и чжалаирская Орда. Но это - плод тесного сотрудничества последних нескольких поколений, а восстание грозило бы все нарушить.
А что у нас получается не настолько уж все просто, и каждую сторону, даже если она действует глупо, можно в то же время понять (даже не хваля ее) - это авторы могут зачесть себе в плюс. :)
Согласна. К партии меча у меня особых претензий нет, их раздражения на придурка в короне вполне понятно. Но если все умные люди говорят, что восстание лишь захлебнётся в крови - так, наверное, не без оснований. А без толку поубивать людей - это не та цель, к которой стоит стремиться.
Вот заговорщики - дело другое. Ведь не силой их в заговор втянули, и не заколдовали - сами пошли. Доделывать именно то, за что люди и разъярились на арвернов.
Шансов победить арвернских рыцарей и воинские братства в открытом противостоянии у них не много было, если были вообще.
Сами, конечно. Поверили в то, во что им легче всего было верить.
Дело ещё и в том, что умные люди свою точку зрения обычно аргументируют, приводят доказательства, обращаются к логике и разуму. Но на толпу много сильнее воздействуют эмоции, да и просто - кто громче кричит, тот и прав. Поэтому умных всегда плохо слышно, а вот вопли слышно очень хорошо. Что до фанатиков, типа друида-отступника, то если хорошенько поскрести любого обличителя чужих грехов и проповедника своей непогрешимости, то обнаружишь всё ту же жажду власти. Над чужой душой, над разумом. То есть, грубо говоря: "Я знаю, как надо жить, а потому слушайте только меня, подчиняйтесь мне, белому, пушистому и вообще светочу истины! А своей головой думать строго воспрещается".
"А бояться-то надо только того,
Кто скажет: "Я знаю, как надо".
Не верьте ему! Гоните его!
Он врет! Он не знает - как надо!"(с)А.Галич)
Высшее жречество, кстати, во все времена чаще всего, чаще светских властителей, впадало в манию властвовать над чужими судьбами, считая себя мудрейшими и непогрешимыми. Начиная еще с Таморианы (хотя тамошние Жрецы действительно имели великие заслуги в спасении человечества и части былой культуры). Последующие их наследники в разных странах, к сожалению, переняли не лучшие качества.
Глава 72. Отец и сын (начало)
Они летели следом за лебединым пером по ясному небу, невидимые, бестелесные, как проносившиеся над ними облака. Но сами видели все, и глядели на землю словно с высоты птичьего полета или с вершины очень высокой горы. Какой далекой отсюда была земля, и насколько иной! Она, казалось, превратилась в пестрый клетчатый плед "детей богини Дану", широко расстилавшийся внизу. Конечно же, темно-зеленые клетки - это леса. С высоты было не разглядеть могучих дубрав Арморики, они все сливались в исполинскую зеленокудрую шапку. А другие клетки, светло-зеленые - это, должно быть, луга, холмы и пашни. Если очень приглядеться, можно было рассмотреть внизу дома поселян и изгороди, а также фигурки людей и животных, казавшиеся с высоты не больше муравьев. А вон те, серые клетки - это, должно быть, замки вельмож и города, мощеные камнем. Мелькали и голубые клетки, - это озера и реки, притоки Леджии. А вон та голубая линия, змеившаяся внизу, обманчиво-тонкая, как жила на руке, - не иначе как сама Быстротечная, бегущая вдаль.
- Уже ради этого стоило вернуться к жизни! - воскликнул Карломан, чувствуя, как ветер свистит в ушах. - Теперь я понимаю, почему Номиноэ мало быть оборотнем-волком, и он всегда мечтал быть еще и лебедем. А ты чувствуешь, отец, как прекрасно лететь по небу?
Король Хлодеберт V дотронулся до руки вновь обретенного сына.
- Крылатые кони валькирий носят эйнхириев по небу... Но, Карломан, сейчас нас несет зачарованное перо. А для птиц полет по небу - тяжкий труд, они машут крыльями до изнеможения, ими порой жестоко играет ветер. Для человека научиться летать тоже будет нелегко, если ему суждено когда-нибудь подняться в небо.
- Пусть нелегко! Ведь только то и ценно по-настоящему, что стоит тяжких усилий, - горячо отозвался Карломан. - Зато насколько полнее и богаче будет жизнь крылатых людей!
А лебединое перо, заколдованное Номиноэ Озерным, вело отца с сыном вперед, указывало им путь серебристой звездочкой, тянуло за собой, незримой, но прочной нитью. Они летели все дальше, через всю Арморику, - на восток, вдоль течения Леджии, к арвернской столице - Дурокортеру.
- Взгляни, Карломан: вот замок Тинтагель, в котором ты родился, - сообщил ему отец, указывая вниз на некую точку в середине серой клетки, на берегу Леджии.
Карломан, разумеется, знал, где он родился. Но теперь его охватило непреодолимое желание увидеть ближе это знаменательное место. И это не было блажью. Ведь он переживал сейчас второе рождение, и ему хотелось закрепить узы, связывающие его с земной жизнью. Здесь, где он появился на свет, легче всего было замкнуть кольцо.
Лебединое перо, затрепыхавшись на ветру, стало снижаться, и Карломан с отцом последовали за ним. Скоро внизу выросли башни и шпили старинного замка, в котором, как и в Чаор-на-Ри, угадывались черты и арвернской архитектуры, и присущей "детям богини Дану". Замок, окруженный высокой стеной, стоял на возвышенности. Вокруг него, окруженный еще одной, внешней стеной, расположился целый городок. Там оживленно кипела жизнь, по улицам ходили люди, ездили повозки.
- По-моему, у них сегодня торговый день, - проговорил король Хлодеберт, спускаясь.
И он вместе с сыном, невидимые и неосязаемые, прошли вдоль торговых рядов близ замка Тинтагель. Там местные поселяне и ремесленники выставили на продажу все, что им удалось вырастить либо сделать. Мед и молоко, разнообразные овощи и плоды, местное вино, молоко и сыр, мясо, яйца, шерсть, живой скот и птица соседствовали с тканями и готовой одеждой, с поделками из дерева и глиняной посудой, с коваными изделиями местных кузнецов. Все эти вещи были не настолько хороши, чтобы украсить замок тана, владеющего Тинтагелем, но вполне годились для местных жителей и их гостей. Здесь же заезжие торговцы сбывали вещи, сделанные в чужих краях, среди которых порой попадались и более ценные.
Спустившись на землю и пройдясь по городу, Карломан остался доволен. Стоило прогуляться по узким, давно не мощеным улицам провинциального городка, послушать бойкий говор жителей, споривших за каждый локоть домотканой материи, за каждую головку сыра, чтобы почувствовать себя по-настоящему живым! Их речь, в которой причудливо и сочно сплетался говор "детей богини Дану" с арвернским, их одежды, преимущественно в клановую клетку, - все это была сама жизнь, пусть несколько приземленная, заботящаяся лишь о настоящем, мало думающая о высоких материях, но тоже необходимая часть жизни, как крепкие, глубоко ушедшие в землю корни - у роскошного дерева. Глядя на пестроокрашенные кафтаны горожан, на высокие рогатые чепцы их жен, словно шутовски подражающие нарядам знати, на веселую суету и шум у прилавков, нельзя было порой удержаться от смеха. Однако и смех, что звучит от сердца, тоже может выражать симпатию, и служит средством познания жизни.
- Хорошо, что лебединое перо привело нас к замку Тинтагель, - произнес Карломан, пользуясь тем, что их с отцом никто не видел и не слышал. - А что, отец: когда я родился здесь, все было таким же, как теперь?
- Пожалуй, город с тех пор отстроился шире, - ответил король Хлодеберт. - Тогда стояла зима, только-только начался горнунгмонат, и жители были не столь оживлены. Основные полевые заботы и связанные с ними осенние торги закончились, народ сидел по домам, занимались своими обычными хлопотами. Да и гости в эту пору бывают редко.
Он взглянул на сына ясным, несмотря на окутавшую его прозрачную дымку, взором. События сорокавосьмилетней давности отпечатались в памяти эйнхирия, спустившегося из Асгарда, в точности, как все, что было по-настоящему дорого при жизни.
- Когда мы приехали в замок Тинтагель, повсюду лежал снег. Он шел весь день и ночь, и наши сани катились по мягким рыхлым сугробам. Во дворе замка стоял еще другой замок, из снега, в точности повторяющий настоящий. Дети тинтагельского тана и их городские приятели продолжали работать над ним, даже слепили снежных воинов вокруг замка...
Он показал Карломану на верхнее окошко главной башни, под красной черепичной крышей.
- Вон там, в лучшей комнате хозяйских покоев, ты и родился, мальчик мой! Тинтагельский тан и его жена и слышать не хотели, чтобы сама королева Арморики родила ребенка в покоях для гостей. Ведь мы вынуждены были остановиться здесь именно потому, что у твоей матери начались роды. Не успели вовремя доставить ее в Чаор-на-Ри.
Карломану не раз рассказывали об обстоятельствах его рождения, но еще никогда он не спрашивал об этом отца. При его жизни такое просто не приходило в голову, и лишь теперь у них появилась возможность поговорить о самом сокровенном, лежащем на дне каждого сердца, будь то человек или ши, король или простолюдин.
- Матушка столько раз рассказывала мне, как ты сопровождал тогда ее в Арморику, вместе с прадедушкой Брохвайлом и бароном Номиноэ. И еще она говорила, что ты очень радовался моему рождению, хотя у тебя уже были двое сыновей.
- И это верно, - изменившимся, дрогнувшим голосом проговорил Хлодеберт, не сводя глаз с башен замка Тинтагель. - У твоей матери к тому времени рос Хлодион, а у Радегунды Аллеманской, моей законной супруги - Хлодеберт. И все равно, твое рождение показалось мне настоящим чудом! Я ждал тогда вместе с Брохвайлом и Номиноэ, когда Гвиневера подарит мне второго сына. К счастью, роды прошли легко. Номиноэ говорил, что так всегда бывает, когда мать и ребенок - оба бисклавре. Оборотням ведь не присущи большинство болезней, что отравляют жизнь людям. Но я все равно тревожился. И очень обрадовался, когда родился сын. Я взял тебя на руки, чтобы наречь имя. У тебя уже тогда глаза были ясные, цветом в точности как у Гвиневеры. И я держал тебя на руках и благодарил богов за еще одно живое чудо, что связывало меня с Гвиневерой, вопреки всему!
- Потому что вам с матушкой приходилось расстаться, верно? - уточнил Карломан, припомнив семейную историю.
Его отец угрюмо кивнул.
- В то время я был лишь средним из арвернских принцев. Еще жив был мой отец, и они со старшим братом надавили, чтобы я вернулся к своей жене. Все-таки она была принцессой Аллемании, не следовало вызывать ее недовольство, ибо за нее могли вступиться могущественные родственники. А она ни за что не позволила бы, чтобы что-то ущемляло интересы ее сына. Будь у меня от Гвиневеры дочери, она, должно быть, смирилась бы. Но уже был Хлодион, и должен быть, по всем признакам и знамениям, родиться второй сын. Она же в то время имела всего одного. И боялась, что сыновья Гвиневеры со временем станут соперниками ее мальчику. Вот почему от меня потребовали отпустить твою мать в Арморику под предлогом ее срочных обязанностей в вассальном королевстве... Все, что я мог - это проводить ее, что должна была подарить мне второго сына, в Арморику! Да, Карломан: твое рождение стало концом нашего счастья, - голос Хлодеберта был исполнен горечи, даже по сию пору.
Карломан помолчал. В детстве, пока он рос в Арморике, ему было обидно, как мог его отец расстаться с матерью, прекраснейшей и лучшей из женщин. Но, когда он повзрослел, это чувство полностью развеялось.
- Так судили боги, отец, - по его интонациям видно было, что он думал об этом не раз. - Возможно, им угодно было, чтобы твой род, волею Норн ставший королевским, распространился шире?
Жесткие губы короля Хлодеберта саркастично дрогнули, словно он желал напомнить сыну, что именно по вине одного из потомков сам Карломан чудом не погиб, - а ведь это вряд ли было бы возможно, будь у него, Хлодеберта, сыновья и внуки только от Гвиневеры. Однако он не сказал этого. Лишь проговорил со светлой грустью:
- Так все и произошло тогда... Я примирился со своей женой, насколько можно было, а Гвиневера с детьми поселилась в Арморике. Через несколько лет она стала женой моего кузена Теодеберта, тогда как раз овдовевшего. Я знал, что она не вышла бы замуж без любви, и постарался порадоваться за них.
- Матушка и мой названый отец много раз говорили, как тронул их твой подарок им на свадьбу, - задумчиво проговорил Карломан. - Но, по твоему рассказу, меня удивляет одно: как это вы дали мне имя величайшего из пращуров? Побочному сыну, которого отправили расти к "детям богини Дану"...
Лицо Хлодеберта Жестокого озарила горделивая улыбка.
- Это имя нарек тебе мой отец, а твой дед, в правление которого ты родился. Он был уже тогда смертельно болен, но обладал даром видеть суть вещей и людей, а болезнь даже усиливала его проницательность. Когда твоя беременная мать пришла к нему проститься, он объявил: "Сына, которого носишь, назови Карломаном, ибо он будет достоин славы величайшего из предков!" Никто не ждал такого требования. Своих законных внуков - сына Хильдеберта Строителя и моего, - король нарек нашими именами, как бы намекая, что они будут достойны своих отцов, но не пойдут особенно далеко. А тут вдруг - Карломан! Но, конечно, для меня было честью дать тебе это имя. Мой отец умер в тот же год, всего через несколько месяцев после твоего рождения. Но с тех пор и я, и другие много раз вспоминали его слова и убеждались, что он был прав!
- Прежде я не слышал этой истории, - удивился Карломан.
- Ее скрывали от тебя, чтобы ты не возомнил себя избранником, коему все дозволено от рождения, а стремился стать лучшим из лучших, - признался его отец. - Вот почему я в годы твоего ученичества был к тебе строже, чем к твоим братьям и кузенам. Требовал от тебя большего, ибо ты был способен на большее.
- Я всегда это понимал, отец. И не считал тебя несправедливым, - тихо проговорил Карломан, пожимая руку отцу.
Заговоренное перо лебедя вновь позвало их в дорогу. И они, взмыв, закружились, легкие, как тени, над башнями замка Тинтагель. Его мощный фундамент был заложен больше тысячи лет назад "детьми богини Дану". Затем явившиеся сюда арверны сожгли и разрушили замок до самых ключевых камней, а со временем отстроили на его месте нечто свое, уже в собственном стиле. Следующие поколения владетелей добавляли все новые надстройки.
- Здесь я родился, - проговорил Карломан, заглядывая в витражное окно. - Пожалуй, на этой земле мне больше всего подойдет быть погребенным, когда придет мое время. Между Арвернией и Арморикой, которым я равно принадлежу всю жизнь, и кровью, и сердцем. Пожалуй, надо будет заранее выстроить здесь для себя гробницу, чтобы приучить к тому родных.
Даже король Хлодеберт, казалось, удивился решению сына, глаза его широко распахнулись.
- Мои потомки - упрямые люди, - проговорил он скорее с одобрением. - У них наверняка уже приготовлена для тебя роскошная гробница в главном храме Кенабума. Им будет трудно понять, если граф Кенабумский, Почти Король, завещает похоронить себя в другом месте.
- Лишь бы они не уложили меня туда прежде времени, - усмехнулся Карломан в тон отцу. - А, коль у меня будет время, я сумею их переупрямить. Во всяком случае, мне вполне пойдет замок Тинтагель, чтобы здесь замкнуть круг жизни.
Сейчас ему, еще не вполне вернувшемуся в мир живых, лишенному своего тела, как нельзя лучше соответствовало общество отца, спустившегося к нему из Асгарда. Любой живой человек испугался бы слов Карломана, умолял бы его не думать о смерти, стал бы молить богов. Но умерший король сознавал, что смерть тела, раньше или позже - неотъемлемая часть вечного круговорота, и реагировал иначе, чем знавшие только одну жизнь. Отец и сын понимали сейчас друг друга, как никогда прежде.
Они летели вперед в облачном небе, и на душе у них была тишина.
-
Уже ради этого стоило вернуться к жизни! - воскликнул Карломан, чувствуя, как ветер свистит в ушах.
Они были невидимые, бестелесные,
Если бестелесные, то откуда уши?
И вообще они не могли найти лучшего времени для поговорить и погулять по Тинтагелю?
- Лишь бы они не уложили меня туда прежде времени
Если ещё где-нить погуляют, то и уложат.
-
Большое спасибо, эрэа Convollar! :-* :-* :-*
Уже ради этого стоило вернуться к жизни! - воскликнул Карломан, чувствуя, как ветер свистит в ушах.
Они были невидимые, бестелесные,
Если бестелесные, то откуда уши?
И вообще они не могли найти лучшего времени для поговорить и погулять по Тинтагелю?
- Лишь бы они не уложили меня туда прежде времени
Если ещё где-нить погуляют, то и уложат.
Бестелесными они были в значении, что их никто из обычных людей и животных не мог видеть (бисклавре, как мы знаем, могли, может быть, и не только они). Сами же они не были слепо-глухо-немыми, стало быть, и звуки могли воспринимать на слух.
Нет, лучшего времени поговорить с отцом, который, так-то умер и давно находится в Вальхалле, Карломан не мог найти. Вряд ли у них там мертвые каждый день приходят в гости к живым. Только по очень важным делам.
К тому же, и перо, заговоренное Номиноэ, спускается и дает им возможность побывать в местах, что в будущем сыграют важную роль в судьбе Карломана. Ничего не происходит просто так. Да и не настолько много времени там тратится на самом деле.
Глава 72. Отец и сын (продолжение)
Отец и сын пролетали дальше, по направлению Леджии, хоть в небе и не было необходимости следовать проторенным тропам. Но перо лебедя вело их так, пролетая над могучим потоком, сверкающим под ярким летним солнцем. Если снизиться, можно было разглядеть идущие по реке крутобокие купеческие ладьи, и даже рыбачьи лодки.
Все дальше на восток уносились они. Вот уже недалеко было до Кенабума, бывшей столицы Арвернии, а ныне - центра владений Карломана.
Но лебединое перо не повело их в город. Вместо этого оно затрепетало и стало медленно опускаться на высокую скалу над рекой. Некогда здесь, должно быть, обрушилась часть камней, и теперь скала спускалась почти отвесным обрывом к самой воде. Дожди и снега, проносившиеся над ней сотни лет, отполировали каменную поверхность, а руки неких небесных сил создали на ней причудливое очертание. Кто глядел на скалу издалека - видели силуэты обнявшихся юноши и девушки, что застыли, смотря вниз, в кипящий водоворот. Там вечно плясала на камнях вода, облизывая гладкие остроконечные вершины, на которых в свое время разбился не один неосторожный корабль.
На вершину этой скалы спустились, незримые для других, отец и сын, повинуясь лебединому перу. Остановились, разглядывая силуэты влюбленной пары, в такой близости, как вряд ли доводилось их видеть людям: скала была очень высока, а вершина ее - узка, и одного неверного шага хватило бы, чтобы сорваться в клокочущую внизу бездну.
Но Карломан увидел еще кое-что: у подножия скалы, в трещине, где собралось немного плодородной земли, чудом выросли серебристые цветы, похожие на звездочки, из тех, что растут высоко в горах. И майордом Арвернии почтительно поклонился узору на камне.
- Это - Скала Двух Сердец, - промолвил он. - С ней связана легенда у "детей богини Дану", которую любят петь вдохновленные богами барды. Все случилось в первые годы арвернского завоевания. В ближайшей деревне на реке жила влюбленная пара - молодой кузнец и дочь местного старосты. Они собирались пожениться, все шло к тому. Но здешний край был завоеван, он достался во владение жестокому и надменному арвернскому барону. Он увидел девушку и велел привести ее к нему. Барон твердо постановил на своем: девушка не имела права выйти замуж, не проведя ночь с ним. Она же ненавидела барона, как и ее жених. Они бежали вместе, надеясь добраться до Арморики, где король со своим войском еще сражался с арвернами. Однако барон пустил собак по следу беглецов, он травил их как оленей. Нигде влюбленные не могли найти убежище. И вот, собаки загнали их на эту скалу над Быстротечной. Поняв, что спасения им нет, влюбленные вместе бросились в бушующий поток. В память об их любви, боги начертали их силуэты на скале, где они встретили свою судьбу. С тех пор это место стало называться Скалой Двух Сердец.
- По-арвернски, это - скала Лорелей, "Рокочущая", - нахмурился Хлодеберт Жестокий, глядя вниз.
- И это имя ей тоже подходит, - согласился Карломан, не в силах оторвать глаз от бездны.
Там, где вода билась белой пеной, взметая мириады брызг, в разных местах то высовывались черные головы камней, то скрывались, лишь угадываясь в кипящем водяном котле. И вода то пела на разные голоса, словно плача о судьбе погибших влюбленных, то выла, натыкаясь в разбеге на каменную глыбу, то могуче рокотала, падая вниз. Иногда она обнимала камни, как крыльями, и над ней поднималась тогда маленькая семицветная радуга. И тут же разбивалась вновь на множество частиц, что, не умолкая ни на миг, пели свою звонкую и грозную песню.
И Карломан засмотрелся вниз, не отводя глаз, словно пытался измерить высоту каменной стены, на которой бестрепетно стояли они с отцом. Высота, конечно, была страшной; каждый, кто упал бы отсюда в водоворот, неминуемо погиб бы. И он чувствовал, что здесь скрывалось нечто роковое, не только в связи с легендой о погибших влюбленных, но и для него самого...
Между тем, король Хлодеберт заинтересовался другими аспектами этой легенды, или же ему хотелось поддержать сына, напомнить ему о радостях земной жизни. Он кивнул в сторону силуэтов влюбленных, а затем показал Карломану на перо лебедя, что трепыхалось на каменном выступе, как бы набираясь сил перед продолжением пути.
- Бывает и в наше время любовь, достойная легенд! Меня всегда восхищала твоя Альпаида, сын! Вот - женщина, готовая последовать за своим супругом в жизни и в смерти. Я недавно говорил с ней. Скажу тебе, что к такой жене стоит вернуться из Верхнего Мира.
Карломан мечтательно кивнул, вспоминая встречу с супругой в междумирье.
- Поверь, отец, я не меньше твоего знаю, что моя жена достойна самой лучшей судьбы! Ей столько довелось пережить из-за меня... Но уже скоро я вернусь, чтобы утешить ее.
- А я, пока наблюдал за вами, все вспоминал, как начиналась ваша любовь. Когда еще вы были совсем юными, и ты только стал оруженосцем Дагоберта, уже ясно было, к чему у вас придет. Альпаида от тебя не отходила, ловила каждое твое слово. Да и ты, чем дальше, тем больше любил проводить с ней время...
- Мне было с ней интересно, в ней я нашел понимающего, остроумного собеседника, - проговорил Карломан, с удовольствием вспоминая юность. - Нельзя сказать, чтобы она всегда соглашалась; порой мы даже яростно спорили о какой-нибудь книге или старинной легенде. Но это-то и было интересно: у нее всегда имелись свои мысли! Еще задолго до помолвки я понял, что мне не найти друга ближе Альпаиды. При этом она еще и не разделяла общих предрассудков: вместе со мной ездила в лес к вейлам, оставляла им подарки, и считала несправедливым преследование Других Народов. Как ты понимаешь, это я особенно ценил, сам будучи бисклавре... Когда мы немного повзрослели, мне осталось лишь заметить, что Альпаида красива столько же, как и умна. И тогда наша дружба превратилась в страстную любовь!
Король Хлодеберт кивнул, про себя посмеиваясь над сыном.
- Это для вас, молодых, в ту пору все было просто! А нам пришлось основательно постараться, чтобы устроить ваше счастье. Дагоберт даже просил нашего дядю, Сигиберта, тогда еще не зовущегося Древним, посодействовать вашему сватовству. До того, как узнали про вас с Альпаидой, я советовался с Гвиневерой и Теодебертом, как нам лучше устроить твою жизнь. Ведь тогда еще королем был мой брат, Хильдеберт Строитель. Я опасался про себя, как бы он не вздумал "облагодетельствовать" тебя, дружившего с его покойным сыном, навязав брак с какой-нибудь знатной наследницей, которая будет тебе скучна. Мне было известно, что бисклавре женятся только по любви, по крайней мере - по сильной взаимной привязанности. Словом, когда вы с Альпаидой полюбили друг друга, у нас всех гора свалилась с плеч! Я для вида упрекнул Дагоберта, будто он ради личной выгоды придумал заполучить тебя в зятья, но внутренне нам всем ясно было, что лучше и сложиться не могло!
- Как и для нас с Альпаидой! - заверил Карломан. И добавил, в порыве мужской откровенности: - И после я встречал необыкновенных женщин, с которыми, наверное, при других обстоятельствах мог быть счастлив. Однако норны и Фрейя судили, чтобы первой из них на моем пути встретилась Альпаида, и этого оказалось достаточно, чтобы никто не смог ее вытеснить из моего сердца. Счастливо прожить жизнь возможно все-таки лишь с одной женщиной! И меня, где бы я ни находился, что бы ни делал, всегда тянула незримая нить к моей Альпаиде, как вот сейчас тянет это перо. Номиноэ называет это лебединой верностью.
Видно было, что его отцу приятно это слышать. Он подмигнул сыну, ожидая, когда оживет перо.
- Вот и хорошо, мой мальчик! Всегда помни о своей Альпаиде! Стремись к ней! Не покидай ее надолго! Она сейчас - сама жизнь, что зовет тебя. Не погуби ее и себя. Я чувствую, что тебя не отпускает и иная сила, мрачная, роковая. Но ты не поддавайся ей, сколько сможешь! Ради нас всех, живых и мертвых, кто любит тебя, Карломан!
Тот в самом деле ощущал тяжкий морок. Его томили предчувствия, еще усилившиеся в этом красивом и мрачном месте. Вспомнился во всех подробностях разговор с Морриган. Стоя на Скале Двух Сердец, он не мог преодолеть зловещего притяжения, что взяла она над ним. Глядя, как расплескалась внизу, среди острых камней, лебяжье-белая пена, он тихо проговорил, не отцу, а самому себе, чувствуя, что это - роковое место:
- Надо принести дары духам этой реки...
А затем громче, не отводя глаз от кипящего котла, над которым искрились радуги:
- В конце концов, всем воздается по справедливости. О влюбленной паре остались прекрасные песни и вот этот силуэт на скале... А их мучитель, барон, сам закончил жизнь на этом самом месте, преследуемый, как дикий зверь, испытав в тысячу раз больше ужаса, чем его жертвы...
Но его отец не мог успокоиться. Он не сводил глаз с сына, и его взор был суров, и вместе с тем - исполнен тревоги. Хотя он уже много лет был мертв, страх за единственного дожившего до сей поры сына продолжал мучить его, как живого.
Он ухватил сына за плечи, пристально заглянул в глаза. Несмотря на призрачное состояние обоих, Карломан почувствовал на себе тяжесть отцовских рук.
- Карломан! Знаешь ли ты, как это было, когда мы нашли тебя после битвы на Равнине Столбов? В ту ночь, пока лекари и жрецы Эйр колдовали над твоими ранами, я стоял возле шатра, не смея отойти ни на миг, словно это все решало. Когда мы только нашли тебя, я обрадовался, что ты жив, но затем твое состояние повергло меня в еще худшее отчаяние. Та ночь и четыре последующих дня, пока ты лежал в беспамятстве, были худшими в моей жизни, страшнее, чем гибель Хлодиона... Я гордился тобой, зная, что ты пожертвовал собой ради меня, но в то же время мне было нестерпимо больно за тебя и за твою мать... Вот почему я прошу: не рискуй жизнью зазря! Обещай мне, что, вернувшись к жизни, сделаешь все, чтобы прожить долго!
Из груди Карломана вырвался глубокий вздох. Его глубоко трогала просьба отца, продиктованная величайшей любовью, какую только могут чувствовать родители к своим детям, на том и на этом свете. Но ведь он помнил, о чем говорила Воронья Госпожа, и внутренне примирился с судьбой. И сейчас он ни за что не мог рассказать об этом отцу. Попытался успокоить его:
- Ты ведь знаешь: никто не может ни на день удлиннить свою жизнь сверх жребия норн. Лишь может сократить ее раньше срока безрассудными деяниями. Не беспокойся, отец: я обещаю, что никогда не подставлю головы понапрасну. А остальное уж не в моей власти. Тебе ведь самому не захочется, чтобы я отсиживался у камина, предоставляя деяния другим. Какая уж тут гордость?
Бывший король Арвернии вздохнул, продолжая удерживать сына за плечи. Суровость его исчезла, растворившись в мягкой грусти.
- Я понимаю, сын: все мы смертны. Как мне не понимать, если сам я давно прошел по Радужному Мосту?.. Но нам должно быть не все равно, как и ради чего отдать жизнь. Обещай мне, что впредь будешь всегда рисковать разумно. Если уж жертвовать собой, то ради по-настоящему великого дела, которое будет стоит твоей жизни... Обещай мне, Карломан! - голос покойного короля вновь обрел властные, твердые ноты.
Его сын сдержанно кивнул.
- Клянусь судьбами всех, кто дорог мне, я буду беречь свою жизнь, и не доставлю огорчения своим близким, если только будет возможность обойтись без риска. И, если я приму решение пожертвовать своей жизнью, то исключительно ради общего блага!
Произнеся обещание, Карломан с сожалением подумал, что теперь не сможет, как только выздоровеет, вплотную заняться самоличными поисками Ужаса Кемперра. Его манил соблазн вопреки сроку, установленному Морриган, одолеть выродка, а пока тот больше никого не убил. И, может быть, ему даже удалось бы переиграть судьбу в отношении себя самого, хотя наиболее вероятно, что он лишь приблизил бы ее. А теперь все складывалось в соответствии с велениями Вороньей Госпожи. Придется ждать, пока не станет ясно, что больше никто, кроме него, не сможет остановить неуловимого убийцу. Впрочем, может быть, это и к лучшему. У майордома Арвернии в ближайшее время будет тысяча забот, да и полностью восстановит силы он, вероятно, еще не скоро...
С трудом Карломан заставил себя оторвать взгляд от кипящей внизу, среди камней, белой пены. Он улыбнулся начертанным на скале силуэтам влюбленных, у ног которых росли цветы.
- Пора нам лететь дальше, отец! Видишь, лебяжье перо снова зовет нас в путь!
Перо в самом деле медленно поднялось с уступа и полетело вверх над течением Леджии, маня за собой Хлодеберта Жестокого и его сына.
Напоследок Карломан успел еще бросить взгляд на Скалу Двух Сердец, где навек застыли, словно начертанные углем, силуэты влюбленных. И последним мысленным взором смерил высоту скалы до клокочущей внизу водяной бездны. Ему казалось: когда-нибудь ему еще придется взглянуть с этой скалы вниз. Это место будет каким-то образом связано с его, Карломана Кенабумского, судьбой.
Но лебяжье перо властно звало в путь, и отец с сыном полетели дальше, вдоль сверкающей на солнце глади реки. Над ними проплывали целые стаи облаков - белые барашки, которых подгонял ветер, небесный пастух. В небе проносились птицы, большие и малые, и у каждой породы были свои движения и своя воздушная тропа. Но и крылатым странникам не было дано видеть призраки людей, уносящихся вперед, которых вело заговоренное перо.
Они были уже в Арвернии, мчась со скоростью самых быстрокрылых птиц. Здесь тоже по обе стороны от реки расстилались пашни и леса, деревни, города, храмы, высокие замки владетелей. Не хотелось даже отводить взгляд от картины, что раскинулась вокруг. И Карломан горячо воскликнул:
- Как хороша наша родная земля, отец!..
-
Надеюсь, эта парочка когда-нибудь доберётся таки до Дурокортера. Там уже, наверно и меч приготовили, дабы вложить его в руки Карломану. А история двух влюблённых печальна и занимательна. Если бы река под скалой была не столь бурной, могли бы превратиться в лебедей, но лебеди по таким рекам не живут, вот и пришлось окаменеть. Зато навеки.
-
Интересно, говорили ли они с отцом столько времени при жизни? А то, часто бывает: дела, то да сё - а поговорить и времени не находится. Вот только, когда мёртвый на пере летишь, тогда и можно поговорить ;D
-
Война Королев: Летопись Фредегонды \Часть Третья: 08.02.2023\
Содержание
28 Июня. Через Пятнадцать дней после Трагедии на Ристалище
Столица Арморики, Чаор – На – Ри
61. Мудрость Седин - утро
62. Письмо Дочери - утро
63. Два Маршала - утро
64. Песня о битве при Маг Туиред - полдень
65. Сила Слов - день
66. Тревоги и Надежды – день\поздний вечер
29 Июня. Шестнадцать дней после Трагедии на Ристалище
Столица Арморики, Чаор – На – Ри
67. Королевский Дуб
20 Июня. Через Семь дней (Неделю) после Трагедии на Ристалище (День гибели Иветт)\4 июля. Через Двадцать Один день после Трагедии на Ристалище (День встречи Ренье и Барона Готье Вексенского)
Арверния, Кенабумское Графство, деревушка близ Серебряного Леса
68. Дочь Лесника
29 Июня. Шестнадцать дней после Трагедии на Ристалище
Столица Арморики, Чаор – На – Ри
69. Путь Таниста
70. Королевская Кровь
71. Гнев Теней
29 Июня. Шестнадцать дней после Трагедии на Ристалище
Пять разных Локации
72. Отец и Сын – Для Карломана и его отца много времени, для всех остальных мгновение.
-
В Летописи несколько сюжетных линий, действие которых происходит в разное время. По мере развития сюжетных арок они сойдутся воедино.
-
Благодарю, эрэа Convollar, эрэа katarsis, что читаете и комментируете! :-* :-* :-*
И моему замечательному соавтору, эрэа Menectrel, за развитие сюжета и описание нашего, одного на двоих, мира1
Надеюсь, эта парочка когда-нибудь доберётся таки до Дурокортера. Там уже, наверно и меч приготовили, дабы вложить его в руки Карломану. А история двух влюблённых печальна и занимательна. Если бы река под скалой была не столь бурной, могли бы превратиться в лебедей, но лебеди по таким рекам не живут, вот и пришлось окаменеть. Зато навеки.
Доберутся! :)
К тому же, время, как и в озерном царстве Моргана, в данном случае, течет нелинейно. Так что они все успеют вовремя.
С лебедями тоже вышла бы красивая история! Но и так есть о чем слагать песни.
Интересно, говорили ли они с отцом столько времени при жизни? А то, часто бывает: дела, то да сё - а поговорить и времени не находится. Вот только, когда мёртвый на пере летишь, тогда и можно поговорить ;D
Если и говорили, то ведь Карломану было только 19 лет, когда погиб его отец, разговоры тогда велись на другом уровне. Люди, и даже бисклавре, меняются с годами. Теперь он, наконец, может говорить со своим отцом, как равный ему, наверстать упущенное.
Спасибо Вам за сочувствие и тонкое понимание наших героев! :)
В Летописи несколько сюжетных линий, действие которых происходит в разное время. По мере развития сюжетных арок они сойдутся воедино.
Очень жду развития всех линий по очереди! :)
Глава 72. Отец и сын (продолжение)
Теперь они летели над Серебряным Лесом, далеко минуя мрачную твердыню братства Донара. Внизу расстилались корабельные сосновые чащи, шумели широколистые леса, поднимались вперемешку - строгие черные ели рядом с мощными дубами и стройными буками, тут же красовались березы у скрещивания человеческих троп. Спустившись ниже, можно было даже разглядеть фестоны серебристого мха, изящно свешивающиеся с ветвей многих деревьев, как шали знатных дам. За них-то Серебряный Лес и получил свое название.
Проносясь легким прозрачным облаком над деревней, стоявшей среди леса, Карломан вдруг уловил чье-то присутствие. Чутье бисклавре сразу ощутило родную кровь. Это не кто-то из его близких, он точно не знал того, кто находился там, но это был, вне всякого сомнения, бисклавре, и от него веяло до боли знакомым запахом, по какому оборотни даже спустя много лет способны узнать родичей, тех, кто вышел из одной стаи.
И вокруг его родича, кем бы он ни был, пахло кровью! Острый, совсем свежий запах только что пролившейся человеческой крови. От этого запаха в Карломане мгновенно проснулся волк: он навострил уши, приоткрыл пасть, ловя запахи, и шерсть у него на загривке стала дыбом, как жесткая щетина. Будь он один, спустился бы ниже, но отец ждал его, и перо лебедя уводило вдаль, не снижаясь. И Карломану ничего не осталось, как лететь дальше. Однако из головы у него теперь не выходил таинственный родич, там, внизу, где пахло кровью. Неужели это был тот, о ком он столько думал в последнее время, тот, с кем впоследствии должна свести судьба?..
Карломан надолго замолчал, погруженный в свои мрачные думы. Однако его отец, скользя вместе с ним по небу, по-своему расценил мрачность сына. Указав на озеро, что ясно синело в просвете среди лесной чащи, так что казалось сверху отраженным кусочком неба, он проговорил сочувственно:
- Ты сожалеешь о кельпи, убитом недавно воинами Донара? Я скорблю вместе с тобой, ибо теперь, из Асгарда, узнал больше о том, как много значат Хранители для этого мира. Помню, насколько огорчила некогда тебя гибель вейл. Конечно, не годится, чтобы ненавистники альвов снова взяли верх. Надеюсь, ты поставишь их на место!
Карломан мрачно кивнул, изумившись про себя, что в эту минуту даже не вспоминал о Моргане. А ведь хозяин озера был другом его семьи, и в свое время многому научил его самого! Кроме того, отец был прав - гибель каждого из Хранителей оставляла кровавую рану в теле живого мира, созданного богами, делала его менее защищенным. Но сейчас запах родича и запах крови заставили Карломана позабыть обо всем прочем.
- Да... Морган... - тихо проговорил он, скользя над светлой гладью озера.
Вода, пронизанная лучами солнца, вдруг сделалась совершенно прозрачной, словно превратилась в венетийское стекло до самого дна. В ней по-прежнему проносились стремительные рыбы, колыхались в подводных садах водоросли. А на галечном дне стоял подводный дворец из ракушечника, с жемчугом на шпилях.
На мгновение замерев над озером, Карломан мысленным взором проник сквозь стены подводного терема. Там жизнь шла своим чередом, независимо от поверхности земли. Даже время здесь текло иначе, как во многих заповедных краях, где все находилось в распоряжении Хранителей.
В зале дворца сидела Иветт возле ткацкого станка, ткала почти прозрачное одеяние из серебристых нитей водяных пауков, украшала ее озерным жемчугом. Поглощенная своим занятием, она напевала песню о доблести своего супруга, Хранителя Озера, и о его героической гибели.
Отворились двери-раковины, и в подводный зал вплыл ее сын на спине огромной щуки. Мальчик на вид казался уже лет семи, и явно сделался ловким наездником. Он громко смеялся, и его длинные сине-зеленые волосы разметались по обнаженным плечам.
- Матушка, гляди! Я объездил Водяного Волка! - воскликнул он, подбегая к Иветт. Из-под ее кресла тут же вылезли две выдры, принялись ласкаться к мальчику, как собаки, а он гладил их.
Иветт оставила свою работу и ласково обняла сына.
- Вот славно, мальчик мой! Ты - настоящий Хозяин Озера, и вырастешь таким же сильным и бесстрашным, как твой отец Морган. Скоро мы призовем кого-нибудь из оборотней, чтобы научить тебя принимать облик водяного коня, а также тем обязанностям Хранителя, в каких я не разбираюсь. Ибо ты - Хранитель Озера, жизнь моя!
Миг прозрения прошел, подводный дворец скрылся под толщей воды, принявшей свой настоящий вид, и вновь перед глазами Карломана колыхалась сонная гладь озера. Но на душе у него стало спокойнее.
- Ничто на земле не проходит бесследно, - проговорил он тоном несокрушимой убежденности. - Упадет дерево - корень даст новую поросль. Загонят волки оленя, а стадо уйдет, пожертвовав одним. Погибнут воины, защищая свою землю, но их дело победит, если не сейчас, то потом. Будет разрушен варварами прекрасный город - со временем потомки этих же варваров воздвигнут еще более величественные города. Не стало Погибшей Земли - зато ее жители, расселившись по всему свету, стали жить по более справедливым законам, создали новые государства. И, если когда-нибудь, как верят арверны, Рагнарёк уничтожит все девять миров, они возродятся вновь, лучше, чем сейчас. Ничто на свете не исчезает, отец!
Хлодеберт Жестокий кивнул, радуясь про себя, что у сына прошла апатия.
- Стало быть, ты знаешь самое главное, тебе дано понять это еще в земной жизни. Ты знаешь жизнь лучше большинства людей, - это от крови твоей матери. Но в тебе смолоду было и широкое стремление наслаждаться ее дарами, неукротимое любопытство, умение властвовать. Это уж от меня, а в широком смысле слова - от моих предков, тех, кто возвеличили Арвернию.
- Смею думать, мне повезло унаследовать лучшие черты от каждого из родителей, - улыбнулся Карломан, разглядывая сверху огромный город на берегу Леджии. - Смотри, отец: это Кенабум! Право, мне хотелось бы поскорее проехать по его улицам вживую. Но теперь я убедился, что и с высоты птичьего полета наша старая столица прекрасна.
И, только он произнес эти слова, как лебяжье перо в третий раз во время их путешествия стало спускаться. Покойный король и его сын еще успели разглядеть прямые мощеные улицы города, что, как солнечные лучи, сходились к одной точке - исполинскому храму, воздвигнутому Карломаном Великим поверх кольца священных камней "детей богини Дану". А в следующий миг, перо, блеснув, как искорка, пролетело прямо сквозь стеклянную крышу храма. И Хлодеберт с Карломаном незримо спустились за ним.
Это был тот самый кенабумский храм, где останавливались Гвиневера с Теодебертом по пути в Чаор-на-Ри, и где с ними встретился Варох. Тогда храм был пуст, а сегодня в него свободно входили люди. Слышался зычный голос жреца, в ежедневной молитве упоминавшего имя Карломана, графа Кенабумского, с просьбой спасти его. Близ алтаря лежали дары посетителей, кто сколько мог пожертвовать от своего имущественного положения. На табличках, подвешенных к дарам, зачастую было написано: "За спасение нашего милостивого сюзерена, графа Кенабумского, от такого-то, жителя города Кенабум".
- Скоро их молитвы сбудутся, - понизив голос, хоть и так никто из присутствуюзих его не слышал, проговорил покойный король.
Карломан кивнул, озираясь по сторонам. Огромное пространство храма, наполненное светом от множества свечей и тем, что проходил сквозь стеклянную крышу, некогда, в детстве, подавляло его. И теперь он старался ступать по гулким каменным плитам, как можно тише, хоть и без того никто не мог услышать ни шагов, ни голосов призраков.
Он увидел в одном из дальних пределов храма мраморное изваяние высокого старца с длинной бородой, имевшего облик повелителя. И тут же узнал своего прародителя, виденного в лабиринте междумирья. Поклонился, приложив пальцы ко лбу в знак почтения.
- Карломан Великий! - произнес он задумчиво. - Если ты помнишь, отец, в летописях сообщается, что даже преданные советники императора не могли понять, чего ради он затеял такое длительное и дорогостоящее строительство храма в Кенабуме, для чего возвел его стены вокруг святилища "детей богини Дану", так что каменное кольцо оказалось внутри.
- Лишь очень немногие поняли тогда, что император хотел дать арвернам и "детям богини Дану" общую святыню, чтобы со временем разноплеменные и разноязыкие народы могли начать сближаться, - кивнул король Хлодеберт. - Арверны, гордясь своей победой, и не думали считаться с завоеванным племенем, а те испытывали к ним понятную ненависть. И все-таки расчет императора оправдался: со временем все чаще оба народа стали сходиться для мира, а не для войны. Может быть, для полного принятия потребуется еще тысяча лет. Вот и теперь хрупкий мир грозит быть нарушенным. Пусть боги помогут твоей матери одержать победу на Совете Кланов! Но первый шаг навстречу покоренным, но не смирившимся "детям богини Дану" сделал сам Карломан Великий. Самый трудный шаг, ибо с позиции силы трудно понять, зачем вообще идти на уступки слабым.
- Но и Гродлан Вещий, король Арморики, был для великого императора достойным собеседником, и его заслуга в деле мира не меньше, - уточнил Карломан.
Он приблизился к кольцу стоячих камней, коснулся ладонями высеченных на них рун. Вершины камней уходили ввысь, и над ними возвышался стеклянный купол.
- Когда я был ребенком, мне жаль было наше каменное кольцо! - признался он. - Вот уже восемьсот лет оно не видело солнечных лучей, не чувствовало дыхание ветра, шум весеннего дождя... Но матушка мне объяснила, что так должно быть. Никто на свете не может во всем жить так, как хочется. Каждому приходится поступиться частичкой свободы, чтобы сохранить большую часть ее. Как и сама она, королева Арморики, повинуется арвернскому королю, и поэтому Арморика может жить спокойно. Так и боги, подающие людям пример, позволили пленить нашу святыню, но зато теперь им молятся в этом храме наравне с арвернскими богами. А тот, кто хочет, чтобы все делалось по его желанию, а жертвовать ничем не готов - теряет все и навсегда.
- А еще что помогло тебе смириться? - полюбопытствовал отец.
- Еще - красота здешнего храма, его удивительная соразмерность при таких размерах. Погляди, отец: здесь же все удивительно гармонично, каждый камень уложен в лад с другими, и наше каменное кольцо вписывается сюда как нельзя лучше! - Карломан сделал жест руками, словно обводя все вокруг. - А эти орнаменты на стенах сделаны "детьми богини Дану". Наш великий пращур пригласил их лучших мастеров работать над храмом вместе с арвернами, так что он сделался поистине совместным творением. Наши народы, встретившись, обогатили знания и умения друг друга. Фении с горячей кровью, ненавидящие все арвернское, не задумываются, сколько всего, привнесенного ими в нашу жизнь, вошло в обиход так прочно, что давно считается своим. Восемьсот лет, прожитых рядом, не вычеркнешь, словно ничего не было.
- В Арвернии тоже хватает безумцев, что знают только себя. Взять хотя бы братство Донара, - грустно отозвался отец. - Ты уж постарайся не давать им воли.
- Постараюсь, - промолвил Карломан, глядя в западную часть храма, туда, где внизу, под полом, находился склеп королевского рода Арвернии.
Этот взгляд уловил Хлодеберт Жестокий и сжал руку сына.
- Раз уж мы здесь, давай навестим его могилу!
Они незаметно спустились в склеп, занимавший обширное подземное пространство. Подошли к одной из сравнительно новых гробниц. Здесь была устроена гробница-кенотаф в честь Хлодиона, старшего брата Карломана. Над его надгробием вставало изваяние юноши горделивого облика, у ног его лежал волк, а на плече сидел сокол.
- Вот и ты, сын, - произнес бывший король, касаясь руками мраморного лика. - Зато твой брат возвращается домой! Ему предстоит жить за вас обоих, радовать мать, служить родной земле. А твоя судьба сбылась слишком уж рано, Хлодион!
И Карломан, тоже коснувшись изваяния, тихо проговорил:
- Спи спокойно, брат! - его губы покривились при мысли о недавнем тяжком воспоминании, поэтому он лишь выразительно вздохнул. Затем перевел взгляд на новую, еще недостроенную гробницу, сияющую черным и белым мрамором, что возвышалась рядом с могилами отца и братьев.
- Как видно, это приготовили для меня, - Карломан печально усмехнулся, снова перевел взгляд на могилу брата и проговорил очень серьезно: - Хлодион прожил жизнь как арверн, а после смерти его сожгли на погребальном костре по обычаю "детей богини Дану", и похоронили под курганом в Арморике, здесь же воздвигли пустую гробницу. Вот тебе и смешение обычаев, отец! Для меня тоже достраивают будущее вечное обиталище. Но я бы все-таки хотел, как и мой брат, вознестись в небо в пламени погребального костра, и после пусть мой прах покоится под курганом в замке Тинтагель, где я появился на свет. Пусть простят меня потомки Карломана Великого...
- От их имени я прощаю! - серьезно сказал ему отец. - Ты столько сделал для Арвернии, что не обязан завещать ей еще и тело свое. Только до могилы тебе предстоит еще пожить на славу и многое сделать... А вот и перо снова зовет нас в путь!
Лебяжье перо и впрямь, плавно покачиваясь, поднялось к стеклянному потолку храма и легко пролетело сквозь него. Отец с сыном последовали за ним и продолжили свой путь.
-
Ну, вот и Кенабум посетили наши путешественники. Очень интересно то, что Карломан увидел в озере, Иветт и сына кельпи, будущего Хранителя озера. А вот то, что Карломан почувствовал кровь родича, пролетая над Серебряным лесом, опять напоминает нам о Пиппине/Капете, хоть и не хотелось бы в это верить.
-
Конечно, Серебряный лес большой, деревня может быть и другая. Но маловероятно. Значит, кровь всё-таки, пролилась. До сих пор Капет только уворачивался, была надежда, что всё обойдётся. Конечно, она и сейчас есть: пролить кровь - не значит убить.
Интересно, если бы Карломан спустился, смог бы он как-то вмешаться в ситуацию? Вряд ли, наверное, он же бестелесный.
-
Бестелесный-то, бестелесный, а
он навострил уши, приоткрыл пасть, ловя запахи, и шерсть у него на загривке стала дыбом, как жесткая щетина
Так что уши таки есть и шерсть тоже.
-
Дорогая Артанис! С Днем Рождения!
Успехов в Творчестве, здоровья и всех благ!
Война Королев: Летопись Фредегонды \Часть Третья: 08.02.2023\
Содержание
28 Июня. Через Пятнадцать дней после Трагедии на Ристалище
Столица Арморики, Чаор – На – Ри
61. Мудрость Седин - утро
62. Письмо Дочери - утро
63. Два Маршала - утро
64. Песня о битве при Маг Туиред - полдень
65. Сила Слов - день
66. Тревоги и Надежды – день\поздний вечер
29 Июня. Шестнадцать дней после Трагедии на Ристалище
Столица Арморики, Чаор – На – Ри
67. Королевский Дуб
20 Июня. Через Семь дней (Неделю) после Трагедии на Ристалище (День гибели Иветт)\4 июля. Через Двадцать Один день после Трагедии на Ристалище (День встречи Ренье и Барона Готье Вексенского)
Арверния, Кенабумское Графство, деревушка близ Серебряного Леса
68. Дочь Лесника
29 Июня. Шестнадцать дней после Трагедии на Ристалище
Столица Арморики, Чаор – На – Ри
69. Путь Таниста
70. Королевская Кровь
71. Гнев Теней
29 Июня. Шестнадцать дней после Трагедии на Ристалище
Пять разных Локации
72. Отец и Сын – Для Карломана и его отца много времени, для всех остальных мгновение.
29 Июня. Шестнадцать дней после Трагедии на Ристалище
Столица Арвернии, Дурокортер и Холм Вейл, что вблизи него.
73. Вейла и Бисклаврэ
-
Бестелесный-то, бестелесный, а
он навострил уши, приоткрыл пасть, ловя запахи, и шерсть у него на загривке стала дыбом, как жесткая щетина
Так что уши таки есть и шерсть тоже.
Это фигурально выражаясь! Астральное тело!
-
Бестелесный-то, бестелесный, а
он навострил уши, приоткрыл пасть, ловя запахи, и шерсть у него на загривке стала дыбом, как жесткая щетина
Так что уши таки есть и шерсть тоже.
Well! I've often seen a cat without a grin, - thought Alice, - but a grin without a cat! It's the most curious thing i ever saw in my life!
-
Бестелесный-то, бестелесный, а
он навострил уши, приоткрыл пасть, ловя запахи, и шерсть у него на загривке стала дыбом, как жесткая щетина
Так что уши таки есть и шерсть тоже.
Well! I've often seen a cat without a grin, - thought Alice, - but a grin without a cat! It's the most curious thing i ever saw in my life!
И то верно.... Чеширский Кот и его Улыбка)))
-
Благодарю, эрэа Convollar, эрэа katarsis, эр фок Гюнце, и, конечно же, неподражаемая эрэа Menectrel! :-* :-* :-*
Ну, вот и Кенабум посетили наши путешественники. Очень интересно то, что Карломан увидел в озере, Иветт и сына кельпи, будущего Хранителя озера. А вот то, что Карломан почувствовал кровь родича, пролетая над Серебряным лесом, опять напоминает нам о Пиппине/Капете, хоть и не хотелось бы в это верить.
Жизнь продолжается, и озеро не осталось без Хранителя. Как и холм и источник вейл - без своих хозяек.
Там пока только намек. Не ясно даже, что именно произошло.
Конечно, Серебряный лес большой, деревня может быть и другая. Но маловероятно. Значит, кровь всё-таки, пролилась. До сих пор Капет только уворачивался, была надежда, что всё обойдётся. Конечно, она и сейчас есть: пролить кровь - не значит убить.
Интересно, если бы Карломан спустился, смог бы он как-то вмешаться в ситуацию? Вряд ли, наверное, он же бестелесный.
Поживем - увидим (надеюсь). Не факт даже, кто именно, и чью кровь пролил. Он там не единственный возможный кандидат.
Вряд ли он смог бы вмешаться. Хотя увидеть его Капет, возможно, и смог бы. Но что толку? Да и перо его туда не повело.
Бестелесный-то, бестелесный, а
он навострил уши, приоткрыл пасть, ловя запахи, и шерсть у него на загривке стала дыбом, как жесткая щетина
Так что уши таки есть и шерсть тоже.
Ну а здесь вообще полнейшее иносказание. Он описывает реакцию своего внутреннего волка. А между тем, сам прежде ощущал себя человеком, так что звериной пасти и шерсти на данный момент не имеет.
Надеюсь, теперь ясно стало, что к чему.
Глава 72. Отец и сын (окончание)
Все дальше на восток уводило отца с сыном заговоренное лебяжье перо. Они стремительно преодолели почти все расстояние между старой столицей и новой. И, когда уже Карломан ждал, что они вот-вот увидят высокие башни Дурокортера, перо вдруг, вильнув, спустилось среди леса, туда, где находилось кольцо стоячих камней, сильно поврежденное огнем и человеческими руками.
Они оказались на том самом месте, где молились сыновья Гворемора, когда приезжали сюда вместе с Фредегондой.
- Это - Старые Камни, былое святилище "детей богини Дану", - угрюмо проговорил Хлодеберт Жестокий, чувствуя себя, как обычно люди перед теми, кому некогда причинили несправедливость, пусть даже невольно. - Его велел разрушить мой покойный брат, Хильдеберт Строитель, мстя вейлам за своих жену и сына. Для чего нас занесло сюда?
Но Карломан успокоил отца:
- В этом путешествии ничего не происходит напрасно. Все, что мы видели, имеет некое судьбоносное значение. И это каменное кольцо, еще сохранившее силу, говорит нам что-то важное.
Они спустились и остались стоять поодаль от возвышавшихся перед ними камней. Над мегалитами порхала, описывая круги, ласточка. Карломан был уверен, что это - та самая птичка, что на ристалище спасла его от смертельного удара, фамильяр наследницы вейл.
Он кивнул в такт своим мыслям. Было ясно, что эта остановка как-то связана с Фредегондой, которая совсем недавно проделала этот же путь, чтобы добыть целебную воду для его спасения. Он призвал Фредегонду, чтобы она помогла справиться с проклятьем, павшим на королей Арвернии. Но не учел второго проклятья, носительницей которого была королева-мать, и того, что они, скрестившись, ударят по нему самому.
Ласточка, покружившись, села на один из камней, что остались стоять, и выразительно взглянула на Карломана. Тот поглядел вперед, и на мгновение перед ним обрисовался на фоне камней прекрасный силуэт вейлы.
В тот же миг заговоренное Номиноэ перо облетело над головой Карломана, сделав круг, и порхнуло внутрь каменного кольца, призывая графа Кенабумского следовать за ним.
Он шагнул вперед, и услышал певучие голоса вейл, трели птиц, журчание священного источника, возрожденного Фредегондой. Улыбнулся взволнованно и обрадованно: ведь это означало его правоту, - ничто на земле не проходит бесследно! Вот и сила вейл не ушла с земли.
Переглянувшись с отцом, безмолвно попросил подождать здесь: покойного короля не приглашали внутрь каменного круга. Но Хлодеберт кивнул, соглашаясь подождать сына, которого призывал долг Хранителя.
- Над нами сейчас не властно время, сын, - только произнес он. - Но ты лучше все-таки не теряй его попусту!
- Обещаю, отец! - проговорил Карломан.
Сын Гвиневеры уже хотел шагнуть в каменный круг следом за пером, навстречу той, о ком горько сожалел все эти годы. Как только подумал, что сталось с ней и с ее народом, лицо его сделалось суровым, меж бровей пролегли темные складки.
Вспомнив о том же, Хлодеберт Жестокий положил руку на плечо сыну, проговорил, не то чтобы оправдываясь, но объясняя то, о чем не успел с ним поговорить при жизни:
- Я клянусь тебе Ясенем Иггдрасилем, сын, что не знал наперед о замыслах моего царственного брата и Ги Верденнского, когда они учинили резню вейл. Меня тогда не было в Дурокортере: вместе с Хлодионом я уехал на смотр войск в Алезию. Своего несчастного сына Хильдеберт тогда просто запер. После того, что с ним произошло из-за убийства любимой, смерть сделалась для него лучшим выходом, как для искалеченного коня или собаки, которой кабан распорол брюхо, - при этих словах покойный король сделался еще суровее, но глаз не отводил. - Сколько от меня зависело, я вместе с Дагобертом старался образумить царственного брата. Как только мог, сопротивлялся влиянию барона Верденнского и братства Донара. Не посмел открыто выступить против них, как это сделал Потерянный Принц, потому что тревожился об Арморике и о тебе, Карломан. Дело в том, что я просто боялся: в недобрый час могло открыться, что королева Арморики и ее младший сын от меня - оборотни. Тогда - война, истребление! А ты, сынок, и без того бывал горяч и дерзок, когда сталкивался при дворе с бароном Верденнским. Я молился, как бы он не разгадал, кто ты на самом деле.
Карломан кивнул, вспоминая то время, когда сам он был, хоть и подающим большие надежды, но все же отроком при дворе своего дяди. Порой его оставляло хладнокровие, и он нарочно задевал Ги Верденнского, вел с ним настоящие словесные поединки. О его дерзком поведении докладывали королю, и только заступничество отца, дяди Дагоберта и названого деда - коннетабля Сигиберта, спасало юного Карломана от гнева Хильдеберта Строителя.
- Каким же несдержанным мальчишкой был я тогда, а еще бисклавре, - он даже улыбнулся, удивляясь, насколько изменился с юношеских лет.
А между тем, внутри каменного круга все еще стояла золотоволосая дева изумительной красоты, в ниспадающем одеянии из перьев ласточки, с живыми цветами в волосах. К ее ногам спорхнуло заговоренное лебяжье перо, что красавица призвала к себе.
Хлодеберт Жестокий сделал сыну знак, приглашая идти к той, кто ожидала его.
Но Карломан медлил, отвернув взгляд от Морганетты, своей подруги детства, и нерешительно обернулся к отцу. Он предчувствовал, что, когда выйдет из каменного круга, уже не застанет бывшего короля здесь.
- Благодарю тебя, отец, за эту встречу! - растроганно проговорил он. - Боги исполнили мою давнюю мечту, казавшуюся невозможной. Все эти годы я столько раз думал о том, что хотелось бы сказать тебе, поделиться мыслями. Сожалел, что лишился тебя слишком рано. Счастье, что нам довелось еще поговорить!
Оглядевшись по сторонам, Хлодеберт Жестокий отозвался:
- Ты сейчас старше, чем я был, когда погиб. Пора тебе решать самому, не оглядываясь на других. Я исполнил свой долг, проводил тебя почти до самого Дурокортера. Теперь все в твоих руках, сын мой!
Он продолжал глядеть на стоячие камни и на силуэт девы-птицы, но не на сына. Не решался открыть, как сильно тревожится за него. Настолько, что ради него покинул чертоги Вотана.
Карломан же не отводил глаз от отца. Они не успели при жизни короля Хлодеберта стать по-настоящему близкими, разве что незадолго до его гибели, в последнем походе против викингов. Тогда еще Карломан был слишком молод, чтобы им с отцом вполне понимать друг друга. Хоть и было давно известно, что Хлодеберт Жестокий предпочитал сыновей от Гвиневеры своим законным, но обычно держался отстраненно, не проявляя своих чувств открыто. Лишь после Равнины Столбов, в те четыре страшных дня беспамятства Карломана, стало ясно, как сильно он на самом деле любит своего сына...
Перо вновь сделало круг над головой графа Кенабумского, маня за собой, и тот нехотя направился к кругу стоячих камней. Его отец проводил сына взглядом, сжав кулаки, сдерживая бурные чувства. Но все же не выдержал и окликнул сына, что подошел уже к самым камням:
- Карломан!..
Тот обернулся и увидел спешащего к нему отца. При этом фигура покойного короля на глазах выцветала, становилась все более прозрачной, и туманная дымка окутывала его.
Карломан шагнул навстречу отцу, и они заключили друг друга в крепкие объятия.
- Мальчик мой... - тихо проговорил Хлодеберт. - Самый любимый из моих сыновей.
- Я всегда это знал, отец! - так же тихо ответил Карломан.
Как трудно было разжать объятия, проститься навсегда!.. Но Хлодеберт Жестокий понял, что нельзя задерживаться. И без того пути живых и мертвых слишком долго были скрещены. И он сам толкнул сына в каменный круг, напоследок проговорив:
- Я безумно горжусь тобой, сын мой! Но будь осторожен: король, недостойный своего звания, еще добавит вам забот!
Карломан не успел ответить ни слова. Оказавшись в кругу камней, он увидел, как силуэт отца растворяется в воздухе, будто тает. И граф Кенабумский поклонился ему в пояс, прощаясь навеки.
Исчезая из мира живых, Хлодеберт Жестокий ступил на Биврёст, Радужный Мост. На миг перед его глазами вновь промчалось прошлое. Тот страшный миг, когда он вместе с Дагобертом, Сигибертом, Магнахаром, Варохом, Хродебергом, Морветеном, Жартилином, да еще Бруно Молниеносным с его паладинами, извлекли Карломана из-под груды тел. Тогда он сам вместе с другими судорожно снимал окровавленные доспехи с безжизненного, как им казалось, тела Карломана. Сердце его щемило от чувства утраты, боль сводила с ума... Сейчас он переживал это заново...
Но с каждым шагом по горячей огненной полосе воспоминания становились светлее, и давнее отчаяние таяло.
И вот уже он стоял у стен светлого Асгарда, с которыми не могло сравниться ничто в мире людей. Да и во всех девяти мирах нечему было напоминать величайшую из крепостей, воздвигнутую мастером-йотуном всего за три дня! Хлодеберту, павшему в бою за свою родину, был открыт путь в несокрушимые ворота, и его не обжигало пламя радуги.
И, когда он вошел во врата, лицо его прояснилось, а уст, наконец, коснулась улыбка. Ведь он сохранил в душе не только отчаяние, но и надежду! Перед его мысленным взором вновь открывался земной мир... Лучшие покои в замке Кормака Сурового. На постели лежал Карломан, уже не такой мертвенно-бледный, как в первые дни, но все равно еще очень слабый. Но самое главное - он был жив и в сознании! Хлодеберт вспоминал, как сидел в кресле рядом с ложем, сжимая потеплевшую руку сына. Он улыбнулся тогда ему, и Карломан глядел на него ярко-изумрудными глазами, совершенно такими же, как у Гвиневеры. В этих глазах Хлодеберт тонул, растворялся в ясном, прозрачном свете, который под стать лишь Вышнему Небу. Все земные заботы и тревоги в тот миг оставили короля Арвернии. Еще при жизни он почувствовал, как открываются перед ним врата Асгарда. Никакая радость, земная или небесная, не могла сравниться с тем, что его сын жив!
И теперь, спустя много лет, король Хлодеберт свято верил, что последний его выживший сын проживет долгую и прекрасную жизнь, на благо своим близким и родной земле. Он был уверен, что его Карломан добудет еще больше чести и славы. После того, как побывал при смерти, его сын многое переосмыслит для себя, и, если даже до сих пор у него были какие-то ошибки, он их не повторит больше никогда... Ну а самому Хлодеберту придется лишь наблюдать со стороны, не имея возможности помочь близким. Такова судьба!
Близ величественных ворот Асгарда Хлодеберт заметил три силуэта. Это были его сыновья, ожидавшие отца с вестями о Карломане. Хлодеберт VI и Теодеберт Младший, которого братья некогда называли Малышом, погибли не в сражениях, но им вложили в руки меч перед смертью, и Всеотец Вотан признал их достойными Вальхаллы. Хлодион же был погребен по обычаю "детей богини Дану", но ему предоставили выбор, и он предпочел посмертие арвернов. Теперь он находился среди храбрых эйнхириев, что пируют за столом Вотана и сражаются между собой, в ожидании черного дня Рагнарёка, когда Властитель Битв поведет их в последний бой против йотунов. Среди них будет и Хлодион, сын Хлодеберта Жестокого.
- Отец! - воскликнули все трое почти одновременно. В их глазах застыла невысказанная тревога, на устах читался вопрос.
- Карломан жив! - горячо, торжествующе воскликнул Хлодеберт. - Он возвращается к жизни, и скоро придет в себя! Норны смилостивились!
- Спасибо им! - ликующе воскликнул Хлодион. Не зная, как еще сильнее выразить радость, он сбросил плащ, остался в праздничном одеянии, на котором вышиты были изящные листья и стебли волчьего лыка. Выхватив меч, старший брат Карломана закружил его над головой.
В тот же миг на него налетел его брат Хлодеберт, и они принялись рубиться. Под руку братьям сунулся Теодеберт, и все трое, смеясь от радости, начали удалую пляску мечей, этим неистовым способом выражая ликование, что их брат спасся. Они праздновали, как принято было у эйнхириев - в вооруженной схватке, что в земной жизни стала бы смертельной. Но здесь они только смеялись и поздравляли друг друга с каждым удачным ударом, а Карломана - с тем, что он будет жить. Вот уже и отец вступил с ними в стычку. Мечи звенели, сталкиваясь, воздух свистел, рассекаемый острыми клинками. А четверо эйнхириев не могли остановиться. Их переполняла нескончаемая радость, что Карломан жив, вот они и веселились, как было принято в чертогах Вотана.
-
Мне вдруг стало жаль Хлодиона. Оно, конечно, если больше нечем заняться, можно и поединками развлекаться, надеюсь, что и пиршества в Вальхалле бывают, но всё-таки такая жизнь может свести с ума даже покойника. А тут ещё намёки на несчастное дитятко, правда я до сих пор не уверена, что это именно Пиппин/Капет и есть ужас Камперра.
but a grin without a cat
И волчьи уши без волка. Ууу! ;D ;D
-
Вот, значит как с вейлами было. Даже Хлодеберт не знал.
Насчёт Потерянного Принца не понимаю. Хлодеберт не похож на романтика, считающего, что без любимой жизнь не имеет смысла. Почему он посчитал, что племяннику только смерть поможет? Тот с ума, что ли сошёл? Обычные страдания время, как правило, лечит. ???
Хлодеберт с сыновьями сейчас в Вальхалле. (Кстати, занятный там способ веселиться ;D) Получается, если Карломан после смерти отправится к Морриган, то с отцом и братьями больше не встретится никогда? А если отправится в Вальхаллу, то не встретится со своими армориканскими друзьями?
-
Благодарю, эрэа Convollar, эрэа katarsis! :-* :-* :-*
Мне вдруг стало жаль Хлодиона. Оно, конечно, если больше нечем заняться, можно и поединками развлекаться, надеюсь, что и пиршества в Вальхалле бывают, но всё-таки такая жизнь может свести с ума даже покойника. А тут ещё намёки на несчастное дитятко, правда я до сих пор не уверена, что это именно Пиппин/Капет и есть ужас Камперра.
but a grin without a cat
И волчьи уши без волка. Ууу! ;D ;D
Хлодион сам выбрал себе посмертие на арвернский лад. Так что к чему его жалеть. Развлечений на непритязательный воинский вкус в Вальхалле достаточно, не беспокойтесь. Думаю, до Рагнарёка протянет как-нибудь. А кому такое посмертие не подходит, туда и не попадет.
Намеки да, что-то означают.
Вот, значит как с вейлами было. Даже Хлодеберт не знал.
Насчёт Потерянного Принца не понимаю. Хлодеберт не похож на романтика, считающего, что без любимой жизнь не имеет смысла. Почему он посчитал, что племяннику только смерть поможет? Тот с ума, что ли сошёл? Обычные страдания время, как правило, лечит. ???
Хлодеберт с сыновьями сейчас в Вальхалле. (Кстати, занятный там способ веселиться ;D) Получается, если Карломан после смерти отправится к Морриган, то с отцом и братьями больше не встретится никогда? А если отправится в Вальхаллу, то не встретится со своими армориканскими друзьями?
Возможно, что Потерянный Принц в самом деле тогда был не в себе, и не стремился жить (тут уже надо не верить в романтику, а признавать очевидные факты).
И, кстати, отец-то еще надеялся помириться с сыном, а вот Ги Верденнский и донарианцы вряд ли хотели бы, чтобы на престол взошел их враг.
Насколько известно из германской и скандинавской мифологии, способ веселиться у павших воинов в Вальхалле был именно такой. Днем они рубились почем зря, а к вечеру валькирии заживляли их раны, и они пировали всю ночь, угощались мясом вечно оживающего вепря и пили мед козы, которая доилась этим напитком.
Карломан, как бисклавре, будет в своем посмертии более свободен. Они ведь посредники не только между разными народами, но и между разными мирами. Он и из земного мира не исчезнет окончательно. И со своими близкими, вполне возможно, сможет видеться.
Глава 73. Вейла и Бисклавре (начало)
Двое стояли в полуразрушенном круге древних мегалитов, глядя друг на друга с недоверчивым волнением. Они не ожидали встречи в Срединном Мире, да при других обстоятельствах и не могли встретиться. Но сейчас оба они не принадлежали миру живых: он - еще, а она - уже. Ибо некогда молодая вейла не последовала за своей матерью и подругами на Сумеречную Тропу, куда уходят ши, альвы, фейри, дивии, - словом, Другие Народы, как бы их ни называли в разных краях. У нее осталось в Срединном Мире незаконченное дело. А путь Карломана уверенно вел в мир живых. И лебединое перо продолжало порхать над его головой, как бы напоминая о себе.
Изящная черно-белая ласточка сидела на согретом солнцем камне, как будто спала. И под ним, словно тень ее, стояла золотоволосая дева в одеянии из черно-белых перьев. Ее глаза сияли, когда она улыбнулась графу Кенабумскому.
Оба сделали шаг навстречу друг другу. И обменялись приветствиями, словно и не было долгих лет разлуки.
- Карломан!.. - голос вейлы был похож на птичью трель и на звон весеннего ручья.
- Морганетта! - он склонился перед ней, точно она была королевой Арвернии, и в знак восхищения ее красотой поцеловал ей руки. - Благодарю тебя за новую встречу!
Тем временем, заговоренное лебяжье перо вновь взмыло в воздух и описало круг возле головы Карломана, почти задевая его волосы. Но оно не уводило прочь отсюда, и, казалось, не спешило покидать каменное кольцо. А это значило, что Карломану следует находиться здесь.
Вейла проговорила, улыбнувшись в ответ на его приветствие:
- А я, ожидая тебя, вспоминала наши былые встречи. Особенно две: самую первую и последнюю.
Карломан тоже улыбнулся давним воспоминаниям.
- Первая наша встреча вышла забавной! Мне тогда было всего десять лет, я только что приехал из Арморики ко двору своего дяди и в тот день сбежал из дворца, чтобы найти вейл в их лесном обиталище. Обернувшись волком, я выслеживал вас, а ты вышла мне навстречу из-за деревьев и засмеялась. И я тоже рассмеялся в ответ.
- Я тогда была немногим старше тебя, и мы вдвоем облазили весь лес, все наши заповедные уголки, пока моя мать не сказала, что тебе пора возвращаться домой. Это был очень веселый день!
Они вновь негромко засмеялись, обмениваясь лукавыми улыбками и взглядами, исполненными счастливых воспоминаний детства.
- А в нашу последнюю встречу мне было пятнадцать лет, - погрустнев, проговорил Карломан. - Тогда я собирался уезжать вместе с матушкой в Арморику. Мы встретились в вашем гроте для прощания, и уже тогда предчувствовали неладное. Не только мы с тобой, но и наши матери лишь старались быть веселыми, а шепотом обменивались предупреждениями. Все знали, что грозит беда, и никто не мог понять, откуда она исходит. И мы уехали. За несколько дней до того, как... - его голос дрогнул, не договорив того, что причиняло боль им обоим.
Оба помолчали, думая о том, чего было уже не изменить. Наконец, Морганетта молвила, успокаивая друга:
- Все же ваши предупреждения не пропали даром: я позаботилась вовремя спрятать новорожденную дочь, а ее отец укрыл последнюю вейлу в безопасном месте! Но теперь у меня большая просьба к тебе, Карломан!
Он кивнул, заранее зная, о чем она попросит.
- Помоги моей внучке Фредегонде вполне развить магические силы, и заодно позаботься о ее безопасности при дворе, где вновь становится рискованно быть потомком Других Народов!
- Я обещаю, Морганетта! - твердо произнес Карломан. - Тем более, что теперь я обязан жизнью Фредегонде. Ради меня она восстановила ваш целебный источник, без обучения, действуя наобум. Еще и поэтому я просто обязан стать ее наставником. Такую силу, какой обладает эта девочка, нельзя предоставить самой себе. Ум и тонкость чувств помогают ей избегать неприятных последствий, но все же не всегда.
Морганетта кивнула, печально заглянув в лицо Карломану своими лучистыми глазами.
- Я радовалась, когда она, едва ступив на наш холм, где теперь стоит Дурокортерский замок, ощутила кровное наследство и в тот же миг, добровольно и без подсказки, приняла его! Но тем самым она по неведению усилила посмертное проклятье, павшее на королей Арвернии. И, к несчастью, оно пало на тебя, нашего друга, сочтя истинным властителем! В последний момент мне удалось отклонить меч короля, но лишь отчасти.
Карломан взял ладонью ее холодную руку.
- Не огорчайся, Морганетта: ведь еще не поздно все исправить. Но для меня эта история стала хорошим уроком в отношении Фредегонды. Кроме того, я сам настоял на ее приглашении, чтобы она помогла преодолеть ваше проклятье. Как ты думаешь, Морганетта, возможно ли это? Каким образом оно было наложено?
В одно мгновение бледный лик вейлы преобразился: олицетворение цветущей женственности сделалось грозным, даже пугающим.
- Полностью снять проклятье нельзя, пока на нашем холме стоит замок Дурокортер, и земля здесь влажна от давно пролитой крови! Ты, как и люди, видишь прекрасный дворец, полный сокровищ, а для нас это страшная рана, оскверняющая нашу землю! Ни я, ни Фредегонда не помогут тебе избавить королей Арвернии от положенной доли страданий. За все приходится платить!
Карломан не сразу нашел, что ответить ей. Как бисклавре, посредник между людьми и Другими Народами, он слишком хорошо понимал, что у каждой стороны обыкновенно бывает своя правда, и порой очень трудно примирить эти правды.
- Я знаю, какие чувства обуревали вас в тот гибельный миг, Морганетта, - мягко, сочувственно проговорил он. - Если бы люди вероломно истребили мой народ, я тоже, вероятно, проклял бы виновников. Но с тех пор от проклятья пострадали не только те, кто погубил вас. Мой отец, сделавшийся королем лишь затем, чтобы вскоре погибнуть, не был причастен к вашей трагедии. Мой брат и его старший сын могли бы совершить много хорошего, если бы проклятье не сразило их на пике жизненных сил. А маленькие дети, один за другим коронованные только для того, чтобы умереть, в чем могли быть виновны? Я знаю, что дело не только в проклятье вейл. Их бабушка, Бересвинда Адуатукийская, поневоле виновна в том, что мор ударил по королевской семье. Но ее средний сын и маленькие внуки могли бы жить, не будь, на их несчастье, коронованы в Черный Год, по очереди. Разве не довольно уже смертей? Та Морганетта, которую я знал, не могла бы радоваться им! Если она вправду изменилась до неузнаваемости, значит, не только тело, но и душа ее умерла. И теперь мой кузен, Хильдеберт Потерянный Принц, испугался бы тебя, которую прежде так любил!
Он говорил жестко, не выбирая выражений, зная, что в некоторых случаях это и нужно, чтобы выпустить из змеиной чешуи легкокрылую ласточку.
И Морганетта протяжно вздохнула. Ярость ее прошла, прекрасное лицо стало просто печальным. Даже глаза ее померкли и обратились как будто внутрь ее собственной души, как это бывает у слепых.
- Я помогу тебе, Карломан, и моей внучке ослабить проклятье хотя бы отчасти. Короли Арвернии не будут гибнуть так часто. Но не в моей власти полностью развеять его. Но я хочу, чтобы ты знал: я вас не проклинала!
Даже голос у нее стал тихим, невесомым, как пепел от костра, когда она вспоминала последние минуты земной жизни своего народа.
- Когда воины Донара напали, я кормила мою малышку Вультраготу. Едва успела спрятать ее и запечатать грот, чтобы только ее отец мог туда войти. Выбежала - а возле грота уже творилось побоище! Моя царственная мать собрала вейл в круг, все творили заклятья, метали в них огонь, насылали ветер. Но почти ничего не удавалось. Наши враги не получали опасных ран, и продолжали биться. У них был сильные защитные обереги. Вейлы гибли одна за другой от заговоренного оружия. Я подбежала к матери, мы вместе обрушили горящее дерево на троих арвернов. Но тут один из их товарищей ударил копьем в грудь моей матери, царице вейл! Я закрыла ее собой от второго удара, и секира разрубила мне голову. Мы упали одновременно, и я, лежа поверх тела матери, умирая, услышала, как она успела провозгласить: "Король Арвернии отнял у нас владения и жизнь. Так не будет же ему и его наследникам ни счастья, ни долгой жизни, до тех пор, пока на Холме Вейл стоит Дурокортер! Проклинаю их кровью убиенных вейл и своим последним дыханием!" Затем она умерла, и я тоже. Ты понимаешь, что означает ее проклятье, Карломан?
Он мрачно кивнул. Предсмертное проклятье, тем более - наложенное такой могущественной чародейкой, как царица вейл, ничем не снять, пока не сбудется его условие. О том, чтобы разрушить весь Дурокортер до основания, привести холм в первоначальное состояние, не могло быть и речи. Кто и куда сможет переселить огромный город? Да никто и не согласился бы на разрушение, и в первую очередь - ни один из королей Арвернии. Можно было лишь постараться ослабить проклятье и надеяться на лучшее.
- Что ж, я рассчитываю на помощь Фредегонды, - подытожил Карломан.
- И я не меньше тебя желаю, чтобы она грамотно распорядилась нашим наследством и прожила долгую, счастливую жизнь, - в голосе Морганетты слышалась надежда, но не было уверенности. - И все же, невольно и неосознанно она усилила два проклятья и тем навлекла на тебя беду. По ее вине пролилась твоя кровь. Меня это тревожит: как бы она не пошла по пути своего отца, который невольно погубил своего друга-соперника.
Карломан задумался по поводу родителей Фредегонды, которых знал по визиту в Шварцвальд. В памяти также всплыло зловещее пророчество Номиноэ.
- Значит, правда, что от нее пахнет кровью... Так же как от моего потерянного родича, которого я почуял в Серебряном Лесу... Но вины Фредегонды нет в случившемся. Сознательной, я имею в виду. Будущее девушки еще не определилось, и только от нее самой зависит, какой она войдет в историю. И тем важнее своевременно заняться ее обучением, чтобы она всегда сознавала возможные последствия своих поступков.
Морганетта глубоко вздохнула, впервые за весь их разговор по-настоящему успокоившись.
- Как я благодарна тебе, Карломан! Если ты приглядишь за моей наследницей, я смогу быть спокойна.
Граф Кенабумский тепло улыбнулся вейле.
- Ты же знаешь, я обязан сделать это хотя бы в честь нашей дружбы! Сколько бы дел ни ожидали меня после возвращения, еще одной неотложной заботой будет твоя внучка, Фредегонда.
- Это хорошо, - согласилась Морганетта, и улыбка промелькнула на ее устах, словно солнечный луч сквозь густую листву. Но тут же погасла, сменившись новым воспоминанием: - Карломан, я прошу тебя, береги и себя тоже! Ты помнишь, как загадывал на будущее, глядя в воды нашего священного родника?
Он кивнул.
- Отражение показало, что я буду править при шести королях и одной королеве, пока не дождусь поистине достойного правителя! В том видении не открылось ни имен, ни лиц, лишь общая суть. Да и я тогда был еще мальчишкой, и лишь много позже, когда меня стали именовать Почти Королем, осознал, что пророчество сбывается.
- Карломан, - вейла коснулась холодными пальцами его рук. - Сознаешь ли ты, что ныне правишь Арвернией уже при шестом короле?
Он пожал плечами, не выдавая тревоги, если та и поднялась в его душе. Ответил ей так же, как прежде Номиноэ, а затем - отцу:
- Сбудется лишь то, что судили норны. Сами боги не пытаются изменить предсказанную судьбу. А королева - должно быть, моя мать. Пророчество засчитало Арвернию и Арморику; ведь здесь женщины не имеют права наследовать. И в основном, его смысл все же успокаивает меня. Рано или поздно я дождусь поистине достойного правителя.
Про себя подумал, что этот правитель, верно, еще не скоро родится. Он, Карломан, встретит его на тропах междумирья, ибо для него, бисклавре, и в посмертии продолжится посредничество между мирами, между людьми и Другими Народами, для чего его порода создана богами.
Но он не высказал вслух своих потаенных мыслей. Вместо этого, улыбнувшись Морганетте, проговорил:
- Я рад, что боги позволили мне еще раз встретиться с тобой! Не беспокойся: я сделаю для Фредегонды все, что в моих силах.
Вейла улыбнулась ему, на сей раз от души.
- И я счастлива, что ты возвращаешься к жизни, Карломан, Коронованный Бисклавре! Ты заслуживаешь жить.
А между тем, заговоренное лебяжье перо продолжало кружить над их головами, ожидая, когда придет пора продолжить путь.
-
Да уж, царица вейл прокляла, так прокляла! Даже тех, кто ещё не родился. И мы, наконец, вернулись к Фредегонде, с которой всё и началось. Внучка вейлы, ещё не знающая о своей силе. А где-то бродит по лесам Капет, тоже не обученный оборотень. Интересно.
-
Возможно, что Потерянный Принц в самом деле тогда был не в себе, и не стремился жить (тут уже надо не верить в романтику, а признавать очевидные факты).
И, кстати, отец-то еще надеялся помириться с сыном, а вот Ги Верденнский и донарианцы вряд ли хотели бы, чтобы на престол взошел их враг.
Думаете, это вообще был не Хлодеберт, а история с кольцом - простое совпадение? Вообще-то, это бы объяснило, почему он сам убил племянника - и ничего, а как ровно то же самое сделал его братец - чуть войну не начал. Но тогда бы он, наверное, сказал. Так-то, Хильдеберт-младший мог и сам яд принять, чтоб избавиться от страданий.
Но вот это: После того, что с ним произошло из-за убийства любимой, смерть сделалась для него лучшим выходом, как для искалеченного коня или собаки, которой кабан распорол брюхо
Хлодеберт говорит сам. Понятно, что после смерти Морганетты Потерянный Принц очень страдал, но обычно в таких случаях боль со временем утихает, и человек может жить дальше. Чтобы такой человек, как Хлодеберт сказал, что тут смерть - лучший выход должна быть какая-то серьёзная причина.
Карломан, как бисклавре, будет в своем посмертии более свободен. Они ведь посредники не только между разными народами, но и между разными мирами. Он и из земного мира не исчезнет окончательно. И со своими близкими, вполне возможно, сможет видеться.
Это хорошо, а то как-то грустно стало.
Вот что значит проклятье, которое никто не контролирует. Бьёт по кому попало. Королева вейл точно не хотела, чтобы оно на Карломана обрушилось. Хм. Морганетта говорит, что это она отклонила меч короля. Получается, она вселилась в ласточку? Она всё время этой ласточкой была или только в тот момент?
-
К сожалению, у нас некоторое время не будет продолжения, потому что эрэа Менестрель заболела! :'( :'( :'(
Надеюсь, что вернемся к произведению при первой же возможности.
Да уж, царица вейл прокляла, так прокляла! Даже тех, кто ещё не родился. И мы, наконец, вернулись к Фредегонде, с которой всё и началось. Внучка вейлы, ещё не знающая о своей силе. А где-то бродит по лесам Капет, тоже не обученный оборотень. Интересно.
Фредегонда как раз знает о своей силе. Она почувствовала и приняла ее, как только вступила на Холм Вейл, в первой же главе. А посвящение прошла, когда восстановила священный источник. Не знает только, что ее присутствие усилило проклятье, да и о нем самом не слышала.
Возможно, что Потерянный Принц в самом деле тогда был не в себе, и не стремился жить (тут уже надо не верить в романтику, а признавать очевидные факты).
И, кстати, отец-то еще надеялся помириться с сыном, а вот Ги Верденнский и донарианцы вряд ли хотели бы, чтобы на престол взошел их враг.
Думаете, это вообще был не Хлодеберт, а история с кольцом - простое совпадение? Вообще-то, это бы объяснило, почему он сам убил племянника - и ничего, а как ровно то же самое сделал его братец - чуть войну не начал. Но тогда бы он, наверное, сказал. Так-то, Хильдеберт-младший мог и сам яд принять, чтоб избавиться от страданий.
Нет, это я так, мысленно. На такую версию указаний не было.
Сюжет развивается, и образы героев постепенно раскрываются, порой - с неожиданной стороны.
Хильдеберту негде было в заточении взять яд. Как минимум, ему кто-то должен был его принести.
Хлодеберт говорит сам. Понятно, что после смерти Морганетты Потерянный Принц очень страдал, но обычно в таких случаях боль со временем утихает, и человек может жить дальше. Чтобы такой человек, как Хлодеберт сказал, что тут смерть - лучший выход должна быть какая-то серьёзная причина.
Ну, тут же не описано, в каком состоянии был Потерянный Принц после того, как его бросили в тюрьму. Возможно, и вправду разум не выдержал, или крайняя степень депрессии, когда ничего не нужно, и сил как-то реагировать на окружающий мир просто нет. А психологов у них там не было.
Это хорошо, а то как-то грустно стало.
Нельзя он предполагает, что по-настоящему достойного правителя встретит только в посмертии. Это так и произойдет. Он, кстати, его видел в лабиринте междумирья, юношу из будущего, наставником которого станет Карломан.
Вот что значит проклятье, которое никто не контролирует. Бьёт по кому попало. Королева вейл точно не хотела, чтобы оно на Карломана обрушилось.
Трудно все предугадать. Да и до того ли ей было в момент предсмертной агонии?
Хм. Морганетта говорит, что это она отклонила меч короля. Получается, она вселилась в ласточку? Она всё время этой ласточкой была или только в тот момент?
Верно, ласточка - это Морганетта. Вейлы умеют превращаться в птиц, и она стала в меру своих возможностей помогать своей внучке. А заодно и другу детства.
-
К сожалению, у нас некоторое время не будет продолжения, потому что эрэа Менестрель заболела! :'( :'( :'(
Понятно. Тогда скорейшего ей выздоровления.
Верно, ласточка - это Морганетта. Вейлы умеют превращаться в птиц, и она стала в меру своих возможностей помогать своей внучке. А заодно и другу детства.
Об этом упоминалось, но я не думала, что они могут обращаться в птиц даже после смерти, причём во вполне живых материальных птиц. Выходит, это как-то даже символично, что сокол короля на неё напал. Словно почувствовал, что она одна из тех, кто проклял его хозяина.
-
***
Карломан "Почти Король" Кенабумский (766). Шесть Королей и Одна Королева:
Гвиневера (Женевьев) Армориканская (746)
Хлодоберт VI (763 – 797 = 34)
Хлодоберт VII (782 – 804 = 22)
Хлодоберт VIII «Дитя» (799 – 809 = 10)
Теодеберт II (786 - 809 = 23)
Теодеберт III (803 – 809 = 6)
Хильдеберт IV «Воинственный» (790)
***
Короли Арвернии (Прототип: Франция эпохи Меровингов и Каролингов):
Хильдеберт III «Строитель\Разрушитель» (743 – 783 = 40)
Годы Правления: Март 766 – 783 = 17
- Священный Поход Донарианцев. Проклятье Вейл.
Хлодоберт V «Жестокий» (745 – 785 = 40)
Брат предыдущего монарха. Смертельно ранен в битве.
Годы Правления: 783 – Лето 785 = 2
- Поход Десяти Ярлов на Арморику.
Хлодоберт VI (763 – 797 = 34)
Сын предыдущего монарха. Наречен своим венценосным дедом. Несчастный случай на Турнире.
Годы Правления: Лето 785 – 797 = 12
- Борьба между Королевской Властью и влиянием Принцев Крови.
Хлодоберт VII (782 – 804 = 22)
Сын предыдущего монарха. Апоплекстический удар (инсульт).
Годы Правления: 797 – 804 = 7
- Арверно – Нибелунгская Война (Война за Окситанское Наследство)
Хлодоберт VIII «Дитя» (799 – 809 = 10)
Сын предыдущего монарха. Черная Оспа.
Годы Правления: 804 – 809 = 5
- Арверно – Нибелунгская Война (Война за Окситанское Наследство)
Теодеберт II (786 – 809 = 23)
Дядя предыдущего монарха. Черная Оспа.
Годы Правления: 809
- Арверно – Нибелунгская Война (Война за Окситанское Наследство)
Теодеберт III (803 – 809 = 6)
Сын предыдущего монарха. Черная Оспа.
Годы Правления: 809
- Арверно – Нибелунгская Война (Война за Окситанское Наследство)
Хильдеберт IV «Воинственный» (790)
Дядя предыдущего монарха.
Годы Правления: С 809
- Арверно – Нибелунгская Война (Война за Окситанское Наследство)
***
"Хлодион был ровесником первенца Радегунды, разница всего в несколько месяцев, а Карломану в тот роковой год исполнилось пятнадцать лет."
Глава 14 "Материнские Сердца"
Сыновья Хлодоберта V «Жестокого» (745 – 785 = 40) по старшинству:
1. Хлодион (763 – 781 = 18) – от Гвиневеры (Женевьев) Армориканской (746). Конкубинат.
2. Хлодоберт VI (763 – 797 = 34) – от Радегунды Аллеманской (744 – 809 = 65). Законный Брак.
3. Карломан «Почти Король» Кенабумский (766) – от Гвиневеры (Женевьев) Армориканской (746). Конкубинат.
4. Теодеберт «Младший\Малыш» (770 – 795 = 25) – от Радегунды Аллеманской (744 – 809 = 65). Законный Брак.
\Конкубинат. Гвиневера имела статус Конкубины (т.е не законная жена, но и не совсем любовница ("фаворитка"). Нечто среднее. В отличие от законного брака – такой союз мог разрываться без участия жрецов. В отличие от внебрачной связи - дети от такого союза имели право наследовать отцу.\
***
Хлодоберт VI (763 – 797 = 34) + Бересвинда «Адуатукийская\Паучиха» (765 – 860 = 95)
Брак заключен в 781 году. Их Дети:
1. Хлодоберт VII (782 - 804 = 22) Апоплекстический удар (Инсульт)
2. Теоделинда (783) Жрица. Роды были очень тяжелые, и был дан обет, что в случае хорошего исхода отдут ребенка в Храм.
3. Теодеберт II (786 - 809 = 23) Черная Оспа.
4. Хильдеберт IV «Воинственный» (790)
***
-
К сожалению, у нас некоторое время не будет продолжения, потому что эрэа Менестрель заболела! :'( :'( :'(
Понятно. Тогда скорейшего ей выздоровления.
Верно, ласточка - это Морганетта. Вейлы умеют превращаться в птиц, и она стала в меру своих возможностей помогать своей внучке. А заодно и другу детства.
Об этом упоминалось, но я не думала, что они могут обращаться в птиц даже после смерти, причём во вполне живых материальных птиц. Выходит, это как-то даже символично, что сокол короля на неё напал. Словно почувствовал, что она одна из тех, кто проклял его хозяина.
Огромное Спасибо!
Душа вейлы вселилась в живую ласточку.... В Иудаизме это явление называется Диббук.
-
С возвращением, эрэа Menectrel! :-* :-* :-*
Крепкого Вам здоровья и надежной подруги-Музы!
Глава 73. Вейла и Бисклавре (продолжение)
Утром предпоследнего дня месяца брахмоната, в тот день, когда Турольд принес Карломану живую воду, Варох Синезубый вышел в сад. Он собирался пройти напрямую в кабинет майордома, не петляя по бесчисленным переходам и лестницам Дурокортерского замка.
Сенешаль собирался передать Ангеррану доклад по поводу встречного обвинения против братства Донара. Сейчас он держал под мышкой кожаный чехол с документами, неопровержимо доказывавшими, что донарианцы не имели права убить кельпи из Серебряного озера без разрешения хозяина тех владений, то есть графа Кенабумского. Варох не зря работал с бумагами всю ночь. Заодно он составил черновик прошения королю по поводу самоуправства донарианцев.
Барон-оборотень был мрачен и сосредоточен. Идя через сад, он совсем не замечал очарования летнего утра. Мысли его были далеко отсюда. Он старался сосредоточиться на своей работе. Но как можно было отвлечься полностью от Карломана, что лежал сейчас в своих покоях на смертном одре? Его ближайший друг, троюродный брат, с которым они выросли вместе, как родные, - умирал! Сейчас его душа пребывала у Морриган, не в силах вернуться обратно в мир живых.
Погруженный с головой в свои деловито-печальные мысли, Варох не почувствовал, что целебная вода уже начала возвращать Карломана к жизни.
Возможно, что Вароху не хватало свойственной оборотням тонкости чувств, но зато обычные телесные ощущения продолжали действовать почти независимо от сознания. Идя по тропинкам сада, он слышал, как среди цветущих кустов поют птицы. Что ж, все правильно, ведь уже утро. В этот час селяне выходят в поля, и все люди начинают дневные работы. Ночные звери и птицы скрываются в своих убежищах, а дневные животные вновь начинают рыскать по лесам. Так было и в Арморике, и здесь, вокруг новой арвернской столицы, в тех лесах, какими прежде владели вейлы...
При этой мысли у Вароха болезненно резануло внутри, и он сжал зубы, тяжело вздохнул. О чем бы он ни думал, мысли сами собой сворачивали к Карломану. Сейчас он явственно вспомнил, как в детстве, познакомившись с вейлами, Карломан позвал и его, Вароха, к их лесному гроту. И они все вместе веселились возле священного источника... который некогда исцелял умирающих, а теперь, будучи разрушен воинами Донара, уже никому не поможет!
Варох зажмурил глаза, словно от жестокой боли. Усилием воли он постарался отвлечься от тяжких мыслей о друге. Не следует распускаться, позволять чувствам поглотить его рассудок. Сейчас, как никогда, необходимо держать себя в руках! Ведь столько дел требуют внимания и ясности ума... Лучше сейчас не думать о Карломане, а приготовиться дать отчет его сыну, Ангеррану!..
А внутри поднималось еще одно мрачное ощущение, какое мог понять только бисклавре. Он знал, что Карломану стало хуже из-за чьего-то намеренного колдовства. И очень хотел бы по справедливости и без лишнего милосердия спросить с тех, кто погубил его друга.
Сознавая виновность других, которых пока не знал, Варох упорно продолжал винить и самого себя в том, что его не было рядом с Карломаном в тот роковой час. Не спас, не предупредил, не помог, когда это было необходимо! Как только он сможет вновь побывать у Карломана, во время его агонии или уже возле мертвого тела, он попросит у своего друга прощения. И тот его услышит, уходя на Сумеречную Тропу.
Варох не заметил сам, как свернул к дубу, растущему напротив Западной Башни, где находились покои Карломана. Ноги сами привели его туда, где на ветке, как всегда, сидел черный ворон, неусыпно наблюдая.
***
Этим утром, несмотря на беспокойную ночь накануне, не сиделось спокойно и Фредегонде. Уже под утро, после того, как передала целебную воду, она по просьбе своей царственной кузины осталась в дворцовом святилище вместе с Теоделиндой. Кримхильде очень хотелось еще побеседовать с кузиной, которой удалось совершить невероятное, хоть об этом и мечтали все, - найти способ спасти графа Кенабумского! Однако не меньше ей хотелось присутствовать, когда раненого напоят целебной водой. И вот, молодая королева удалилась вместе с другими участниками этой бурной ночи. Как оказалось, на их пути встали новые преграды, и Кримхильде пришлось идти к своему супругу с просьбой отменить запрет всем входить в покои графа.
А Фредегонда осталась вместе с Теоделиндой. Они долго, от всей души молились об успехе своего дела.
Затем побеседовали о молодой королеве, что приходилась одной кузиной, а другой - золовкой. Разговаривая осторожно, каждая из них убедилась, что и другая сердцем сочувствует Кримхильде.
- Хорошо, что этой ночью мне встретилась наша милостивая государыня, - с чувством проговорила Фредегонда. - Если бы не ее помощь, мне и на сей раз не удалось бы передать целебную воду!
Жрица Фригг была посвящена в тайну живой воды, и теперь кивнула без тени удивления.
- К счастью для нас всех! Сперва я удивилась, зачем государыня Кримхильда привела тебя. Но отныне я рада, что ты будешь ее подругой. У королевы Арвернии мало искренних друзей.
Внучка вейлы не удивилась этим словам, успев кое-что узнать о королевском дворе Арвернии.
Теоделинда могла себе позволить выразить сочувствие жене своего царственного брата. Конечно, она была дочерью Бересвинды Адуатукийской, но прежде всего - жрицей Фригг. Ее звание требовало отрешенности от придворных распрей, и она с детства привыкла смотреть на всех как бы со стороны. Откуда, как известно, виднее. Кроме того, с младенчества воспитываясь в святилище, Теоделинда почти не испытывала влияния матери, в отличие от своих братьев, особенно младших. Поэтому она искренне сопереживала Кримхильде, в чьи семейные тайны была посвящена.
Когда прошло некоторое время, Теоделинда взглянула в окно, где взошло солнце, и на большую клепсидру, вода в которой почти вся перетекла вниз.
- Прости, Фредегонда, но я должна подготовить святилище к утренней службе, - проговорила она, собираясь покинуть свои покои. - Пока никого нет, но скоро придут люди, чтобы помолиться за дядю Карломана...
Жрица вышла, а внучка вейлы осталась одна. Подумав немного, вышла в сад, где, по словам Теоделинды, в этот час никого не было.
Сад и впрямь был пуст, и все, что можно было там заметить - ароматы цветов и голоса птиц. Фредегонда подняла глаза к высокому ясному небу, ища по привычке свою ласточку. Но ее нигде не было, к некоторому разочарованию девушки. На самом деле ласточка сейчас находилась в круге камней рядом с Карломаном, но внучка вейлы этого не подозревала.
Зато на дубе, что близ Западной Башни, громко каркнул ворон. Обычный человек не обратил бы внимания. Однако Фредегонда разобрала в его голосе:
- Приветствую тебя, бисклавре!
Заинтригованная донельзя, внучка вейлы направилась к дубу. Ей очень любопытно было увидеть еще одного из волков-оборотней, сородичей Карломана и его матери. Приблизившись, она заметила фигуру идущего с другой стороны мужчины. Он шел, не замечая ее, и казался погруженным с головой в свои мысли, видимо, очень важные и весьма печальные.
***
Варох подошел ближе к дубу. Фредегонда чуть посторонилась, разглядывая его. И внезапно узнала. Он вместе с графом Кенабумским приезжал пять лет назад в Шварцвальд, ко двору ее названого деда. Тогда она была еще мала, и не задумывалась, кто перед ней. Сейчас же, раскрыв дарования вейл, она почувствовала в нем кровь альвов. Настолько ярко и сильно почувствовала, что даже удивилась: как же обычные люди не замечают, насколько он отличается от них?..
В этот миг вновь донеслось карканье ворона. На сей раз оно относилось к Турольду, который, после того, как влил целебную воду в рот Карломану, всю, без остатка, не покидал его покоев. Сейчас он подошел к окну и глубоко вдохнул свежий воздух.
- Теперь... - проговорил он дрогнувшим, изнемогающим голосом, - теперь у графа Кенабумского появляется надежда выжить!..
Варох, что почти пробежал мимо девушки, приостановился, взглянув на ворона, который во второй раз каркнул. Все еще не замечая внучку вейлы, барон пристально взглянул на вещую птицу, чей черный силуэт просматривался на вытянутой вперед густолистой ветви.
Услышав, о чем говорит ворон, он отчаянно мотнул головой, будто стряхивал наваждение.
- Карломан будет жить? Ты уверен в этом? - воскликнул он быстро, на одном дыхании.
Ворон развел черными крыльями, совсем как человек - руками.
- Воронья Госпожа отпустила его!
Фредегонда увидела, как сильно изменилось лицо Вароха. В первый миг на нем отразилась горячая, нескрываемая радость. Но тут же ее будто смыло черной волной тревоги, недоверия. Он боялся поверить тому, что узнал.
Наконец, барон подошел к дубу, где сидел ворон, и прикоснулся к его стволу, обеими руками ловя живую силу земли, что всегда помогала бисклавре настроить свои врожденные способности.
Прислушавшись, он почувствовал, как жизнь медленно, но неуклонно возвращается к Карломану, хоть тот и оставался пока в глубоком беспамятстве. Целительный дар вейл растекался по его телу, восстанавливая постепенно жизненные силы. И тут же Варох уловил совсем рядом присутствие самой вейлы. Сила, что считалась давно утраченной, была здесь, исполненная жизни!
Фредегонда стояла возле кустов, поблизости от дуба. Только что барон-оборотень почти поравнялся с ней, но вернулся к дереву. Она же решила притаиться и подождать его. Ей хотелось с ним поговорить, тем более что она все лучше припоминала его. В Шварцвальде Варох держался рядом с Карломаном, как вторая тень, не возражая и не привлекая к собственной персоне особого внимания. Но быть тенью - не всегда удел слабых. Тень - это еще и ближайший друг и соратник, не лезущий вперед прежде всего из чувства верности тому, кому предназначено блистать на свету. Теперь Фредегонде весьма захотелось познакомиться с этим бисклавре. Она безошибочно почувствовала в нем ту же породу, что и в Карломане, и в Женевьеве Армориканской.
Наконец, Варох обернулся к ней. Да, он не ошибся, ощутив присутствие вейлы! То, чего он уж и не думал встретить наяву. И ведь она, без сомнения, была потомком здешних вейл, тех, что владели Дурокортером. А все думали, что никого из их рода нет уже на свете...
Отойдя от дуба, Варох пригляделся к девушке. Да, в ее облике, как и в душе, явственно виднелись черты вейл, хотя темные волосы и черные, блестящие глаза придавали ей особенное, ни на кого не похожее очарование.
По фрейлинскому банту с шифром королевы Кримхильды, прикрепленному на плече девушки, Варох понял, что та входит в ее свиту.
- Здравствуй, юная госпожа! - вежливо проговорил он, наклонив голову. - Что ты делаешь здесь одна в столь ранний час? Неужто государыня Кримхильда прислала тебя с поручением?
Видя, что ее заметили, Фредегонда ответила на его поклон молчаливым реверансом. Даже самые взыскательные среди арвернских придворных, находясь они на месте Вароха, не смогли бы придраться к манерам девушки. Там удивительнее, что она провела в Дурокортере совсем немного времени, а на ее родине обычаи были гораздо проще. Но Фредегонда умела произвести должное впечатление на любого из новых знакомых!
После реверанса она проговорила со скромной улыбкой, не подавая виду, что очутилась здесь именно в эту минуту не так уж и случайно:
- Нет, господин... - она сделала паузу, подавая знак, что не знает имени собеседника. - Я возвращаюсь к себе в покои. Этой ночью я молилась в святилище вместе с принцессой-жрицей о спасении графа Кенабумского...
С этими словами она метнула взгляд темных глаз, желая узнать реакцию барона, после того, что только что узнал. Впрочем, взглянула она осторожно, из-под густых ресниц, украдкой. Ей совсем не нужно было, чтобы друг Карломана счел ее напористой и дерзкой. Милая скромная девочка добьется при Дурокортерском дворе гораздо большего!
-
Милая скромная девочка добьется при Дурокортерском дворе гораздо большего!
Умница!
Ангерран конечно серьёзно отнесётся к докладу Вароха, но решает король, а у короля разум великовозрастного недоросля. За него мама думает, Ги Верденнский, да любой, кому выгодно или хочется порулить. А король пусть думает, что он и вправду правит.
-
Не подозревала, что ласточка - это Морганетта. Понятно было, конечно, что птица не совсем обыкновенная, но что это вейла, бабушка Фредегонды... Наконец, Карломан возвращается к жизни. Любопытные встречи произошли на его пути. А Фредегонда может далеко пойти. Она неопытна, но не проста.
-
Ну, надеюсь, скоро уже. Но полностью я успокоюсь, только когда Карломан откроет глаза.
-
К сожалению, сегодня мы не сможем написать продолжение. :'( Очень надеемся, что завтра получится.
Большое спасибо, эрэа Convollar, эрэа Карса, эрэа katarsis! :-* :-* :-*
Милая скромная девочка добьется при Дурокортерском дворе гораздо большего!
Умница!
Ангерран конечно серьёзно отнесётся к докладу Вароха, но решает король, а у короля разум великовозрастного недоросля. За него мама думает, Ги Верденнский, да любой, кому выгодно или хочется порулить. А король пусть думает, что он и вправду правит.
Фредегонда-то, конечно, умница! :)
А как сложатся взаимоотношения с донарианцами, можно только предполагать. Тут звучали намеки, что даже для Карломана непросто будет задвинуть их обратно. И кто будет сильнее влиять на короля, тоже трудно заранее предугадать. Он, конечно, внушаем, но и непредсказуем в то же время, даже для своей матери.
Не подозревала, что ласточка - это Морганетта. Понятно было, конечно, что птица не совсем обыкновенная, но что это вейла, бабушка Фредегонды... Наконец, Карломан возвращается к жизни. Любопытные встречи произошли на его пути. А Фредегонда может далеко пойти. Она неопытна, но не проста.
По ее разумному поведению можно было ожидать всего. И ведь она помогает тем, кто при земной жизни был ей дорог.
Надеюсь, что Карломан скоро вернется!
Ну а о жизненном пути Фредегонды мы, два соавтора, очень надеемся рассказать! Что она способна достичь многого, это точно.
Ну, надеюсь, скоро уже. Но полностью я успокоюсь, только когда Карломан откроет глаза.
Очень на это надеюсь! :) Вот уже Варох и Фредегонда почувствовали его приближение.
Глава 73. Вейла и Бисклавре (окончание)
Уловив, что внучка вейлы не стремится к откровенной беседе, Варох постарался все же разговорить ее, но умело, осторожно, чтобы не спугнуть чуткую, как дикая птица, девушку. Ему необходимо было проверить, что не ошибся относительно нее.
- Мы еще не представились, юная госпожа. Я - Варох, барон Приозерного Края, из Арморики. Второй сенешаль при дворе, - с этими словами он поднял глаза к распахнутому в башне окну, с горячей надеждой, что скоро все вернется на свои места. - А тебя, юная госпожа, мне прежде не доводилось встречать при дворе короля Арвернии. Однако в твоей речи заметен говор Шварцвальда, а в этой стране мне доводилось бывать. И ты, должно быть, вошла в свиту королевы Кримхильды совсем недавно?
Фредегонда кивнула, слегка порозовев. Хотя на ее родине говорили на одном языке с арвернами, во всяком случае знатные люди, - тоже наследство былой общности под властью Карломана Великого, - но с течением времени произношение в каждой стране все-таки выработалось свое. Внучку вейлы с детства учили говорить правильно, но легкий говор все же проник и в ее речь. Одновременно она восхитилась, как барон-оборотень сразу узнал о ней столь много. Воистину, от бисклавре не скроется ни один след!
- Я - виконтесса Фредегонда, дочь графа Эрмингола из Шварцвальда. Приехала в Арвернию в свите принцессы Бертрады. А теперь Ее Величество королева Кримхильда в своей неизъяснимой милости назначила меня фрейлиной, благодаря тому, что наши матери были назваными сестрами.
Говорила она как будто и скромно, опустив глаза, но вместе с тем не преминула заметить, что близка и королеве, и принцессе.
Варох кивнул, припоминая кудрявую быстроглазую девочку при дворе герцога Шварцвальдского.
- Так ты - названая внучка герцога Гримоальда! Припоминаю твою семью, познакомился с ними пять лет назад. Как поживают твои родители, виконтесса, и твоя сестра?
- Благодарю тебя за добрую память о нашем семействе, благородный барон! - уважительно ответила Фредегонда. - Родители мои, когда я уезжала, находились в добром здравии. Моя сестра Брунгильда просватана за княжича северных велетов, скоро выйдет замуж...
Этот разговор напоминал внучке вейлы беседу с Женевьевой Армориканской, на этом же месте, чуть меньше двух седьмиц назад. Только сейчас при разговоре не было посторонних. И глаза у Вароха блестели так же пронзительно, как у матери Карломана, только были другого цвета. И, как и перед Женевьевой, внучке вейлы подумалось, что собеседник видит ее насквозь и прекрасно знает, кто она.
Но все же осторожный бисклавре не спешил задавать ей вопросы, ответить на которые можно только "Да" либо "Нет", а предпочел все выяснить с помощью тонких намеков. На месте Фредегонды другой человек насторожился бы именно от недомолвок собеседника. Но внучка вейлы приняла их, как и ожидал Варох. Такой характер беседы обещал ей бережное отношение к тайне ее происхождения.
Он с любопытством обратился к той, за кем обещал приглядывать своему деду и наставнику, Номиноэ Озерному:
- Если ты привыкла молиться богам по обычаям Шварцвальда, то странно, что теперь возвращаешься из храма, воздвигнутого руками людей. Сколь знаю я ваши обычаи, тебе должны быть ближе круги священных камней "детей богини Дану", что под открытым небом. Неподалеку от Дурокортера есть такое старое святилище, правда, теперь оно полуразрушено. Но многие окрестные жители все равно чтят его...
Фредегонда затаила дыхание, догадавшись, что друг графа Кенабумского догадался или, вернее, узнал, кто она, и теперь желает проверить. И все же, ей хватило самообладания проговорить спокойно, словно о самых обыденных вещах:
- Этой ночью я сопровождала в святилище государыню Кримхильду. Но не так дано я молилась и возле Старых Камней, чтобы боги спасти графа Кенабумского... И, когда я закончила молитву, к моему величайшему изумлению, среди камней вдруг раскрылась щель, и оттуда потекла вода с изумительным вкусом и запахом. Меня будто кто под руку толкнул: я поняла, что это ответ на мои молитвы, что вода может спасти графа Кенабумского. И поспешила собрать ее и доставить во дворец!
При этих словах наследницы вейл, Варох вновь поглядел на распахнутое окно покоев Карломана. Ни Турольд, и никто другой оттуда больше не выглядывал. Лишь ворон продолжал смотреть в окно со своей ветки и молчать. Ему-то, конечно, видно было, что творится внутри покоев...
Снова переведя взгляд на Фредегонду, Варох сразу понял, что она сказала не все. Без сомнения, вода появилась не случайно. Перед ним стояла истая наследница вейл, что самостоятельно, без подготовки, не считая вероятных уроков матери, приняла свое наследие и научилась им владеть. И все же, ей, конечно, еще многому следовало научиться. Но врожденные дарования этой девочки уже и теперь внушали уважение. Но лучше сейчас не подавать вид, что он разгадал ее игру. Откровенность подождет лучших времен, когда они как следует узнают друг друга.
- Некогда среди Старых Камней бил целебный родник, юная госпожа, - намекнул ей Варох. - Его вода исцеляла больных и раненых, даже умирающих. Но ее не стало уже много лет назад. А сейчас она, как никогда, необходима, чтобы спасти графа Кенабумского! То, что вода вернулась именно теперь - величайшая милость богов для нас всех!
Фредегонда молитвенно сложила руки.
- Этой ночью государыня Кримхильда позвала меня в святилище, чтобы попросить богов именно о том, чтобы целебная вода, которую я набрала, не потеряла силу и помогла спасти графа Кенабумского! - ей было совсем не трудно отвечать намеками и недомолвками, этот язык, как и дарования вейл, казалось, был ей знаком от природы.
Варох кашлянул, подбирая слова тщательно, чтобы ответить ей:
- Если благодаря целебной воде граф Кенабумский спасется, боги и вправду совершат великое чудо, хотя, безусловно, и возможное для Них, всемогущих. Однако не каждый человек даже самой горячей молитвой смог бы убедить Их вернуть целебную воду, что была отнята у людей по неразумию их... Я хочу сказать, Фредегонда, что ты обладаешь незаурядными врожденными способностями! Это и понятно: ведь ты - дочь Чаровницы Чертополох, как шварцвальдцы совсем не зря прозвали твою матушку Вультраготу. Но в тебе, возможно, кроется дар еще более сильный, и его следует развивать. Если граф Кенабумский в самом деле исцелится благодаря воде, что ты собрала, то он сам, без всякого сомнения, пожелает заняться обучением своей спасительницы. Пока же он будет не в силах, если ты пожелаешь, юная госпожа, я заменю его...
Сердце у Фредегонды радостно, гордо застучало, предвкушая будущие победы. Вот оно - то, о чем она мечтала! Мудрые наставники-чародеи, которые помогут ей окончательно развить дарования вейл и стать равной своим прародительницам! Одновременно с тем, ей очень пригодится покровительство сильных при арвернском дворе людей...
Как бы в подтверждение ее мыслей, Варох добавил:
- Дурокортерский двор - не самое безопасное место для молодой девушки, прибывшей из далекого Шварцвальда, тем более - владеющей необычными способностями. Конечно, тебе покровительствует королева Кримхильда, и ты уже начала благодаря ей восхождение по придворной лестнице, однако ее дружбы может оказаться недостаточно. Нельзя даже исключать, что в какой-то момент близость к молодой королеве обернется скорее во вред для тебя, чем на пользу, - тут Варох чуть замялся, не рашаясь вдаваться в подробности, что именно могло угрожать Кримхильде и ее близким.
Но Фредегонда, к его удивлению, деловито кивнула, нисколько не удивляясь. Слишком много она успела увидеть и услышать при Дурокортерском дворе, чтобы рассчитывать на защиту царственной кузины! Внучка вейлы глубоко сочувствовала Кримхильде, но скорее уж готова была сама помогать ей, чем ждать от нее поддержки. Чтобы войти в силу, ей понадобятся действительно могущественные покровители.
И она кивнула, скромно улыбнувшись.
- Я буду очень рада, господин Варох, если ты станешь моим наставником! Мне доводилось слышать, что и сам граф Кенабумский помогает девицам, наделенным от природы неженским умом... Герцогиня Окситанская рассказывала мне, что граф очень помог ее возвышению. Сейчас она покровительствует мне, потому что ее попросила об этом почтенная Женевьева Армориканская. Вот почему, если граф будет жить, как я надеюсь от души, я сделаю все, чтобы произвести на него должное впечатление!
Варох поглядел на девушку со все растущим уважением. Он убедился, что она обладает не только магическими дарованиями, но и настоящим умом, а также, видимо, незаурядным честолюбием. Неудивительно, что и королева Гвиневера, и Матильда Окситанская уже успели приглядеться к этой юной девушке. Без сомнения, с ней будет о чем поговорить Карломану, когда (да пошлют боги!) он выздоровеет. Ну а пока Варох, как бисклавре, собирался заменить его. Не зря ведь он дал обещание приглядывать за юной наследницей вейл!
- Я не сомневаюсь, что у тебя большие способности, виконтесса Фредегонда! - Варох одобрительно кивнул девушке, что зарделась, как утренняя роса. - Граф Кенабумский обязательно пожелает устроить будущее той, кто спасла его. Ну а до тех пор я, как его родич и ближайший друг, постараюсь его заменить.
О лучшем не приходилось и мечтать! Перед мысленным взором Фредегонды разворачивались великолепные картины будущего, когда она научится магии у бисклавре.
Неожиданно ей вспомнились былые наставления госпожи Гедвиги. Ах как всполошилась бы сейчас шварцвальдская статс-дама, увидев ее беседующей наедине с посторонним мужчиной! Как испугалась бы, узнав, что Фредегонда собирается чему-то учиться у Карломана и Вароха! По ее представлениям, зрелых мужчин могла привлекать юная девица лишь с одной-единственной целью, считавшейся бесчестной для оной девицы. Но Фредегонда, хоть и не была наивной, не испытывала беспокойства на сей счет. Она не сомневалась, что правильно поймет намерения каждого, кто приблизится к ней. От Вароха не исходило ни угрозы, ни неуместного мужского любования, - уж это-то чувство внучка вейлы научилась чувствовать в любых проявлениях, таков ее врожденный дар. Бисклавре умели держать себя в руках и заслуживали доверия. И юная вейла была уверена, что уж в ней-то они найдут что заметить, помимо ее расцветающей красоты.
И она улыбнулась Вароху, осторожно протянув навстречу маленькую горячую ладонь. Глаза у нее горели черным волшебным пламенем, уже сейчас обещавшим, какой огонь будет зажигать эта девушка в сердцах молодых людей весьма скоро.
- Я согласна учиться у тебя, господин Варох! Для меня будет большой честью следовать твоим советам...
Барон-оборотень усмехнулся, собираясь что-то сказать новоявленной ученице. Но в следующий миг у него из головы вылетели все мысли, как и сама Фредегонда. Потому что в это самое время он почувствовал приближение кого-то до боли знакомого, близкого и родного ему... Карломана! Сомнений не могло быть: это его запах, близкий, как у брата по логову, вскормленного тем же молоком, почуял барон-оборотень. Еще совсем недавно казалось немыслимым встретить его в мире живых, это было невероятно.
Но почему невероятно, если Фредегонда, вот эта юная вейла, добыла для него живую воду, дар своих прародительниц, и эта вода возвратила Карломана к жизни, когда уже все казалось потерянным!
С надеждой и еще не до конца изжитой тревогой (только бы опять не случилось неладное!), Варох обернулся в ту сторону, откуда почувствовал приближение Карломана, - в сторону Арморики и Старых Камней. Сердце у барона бешено стучало, сам же он замер, кажется, даже позабыв, как дышать. Но ощущение не проходило, напротив - он все явственнее убеждался, что Карломан здесь, рядом!
Независимо от Вароха, приближение Карломана почувствовала и Фредегонда. То же подсознательное чувство, что позволяло ей узнавать альвов среди любого скопления людей, помогло безошибочно понять: он здесь! Узнав графа Кенабумского однажды, внучка вейлы не перепутала бы его уже ни с кем. И она, без тени сомнения, повернулась в ту же сторону, что и Варох, с надеждой и трепетом ожидая того, кто был обязан ей жизнью.
И в тот же миг внучка вейлы явственно расслышала щебетание своей ласточки. Подняв глаза к небу, девушка стала искать в лазурной высоте, похожей на опрокинутое море, крошечную черную точку. Но пока ласточки не было видно. Она сопровождала Карломана. Только голос ее слышался в небе, постепенно приближаясь.
Фредегонда улыбнулась, ожидая свою крылатую подругу, вестницу небес.
-
Фредегонда делает успехи. Найти таких наставников как Варох - большая удача. А Карломан, видимо, ещё до своих покоев, не добрался, значит, Фредегонда и Варох увидят его во временном теле. Посмотрим.
-
А действительно, прилично ли для благородной девицы оставаться надолго наедине с чужими мужчинами? Как Карломан и Варох собираются её учить и не угробить её репутацию? Ведь учить всё равно придётся наедине, если они не хотят растрепать, что она вейла.
-
Надеюсь, теперь-то мы вернулись! :-* :-* :-*
Огромное спасибо, эрэа Convollar, эрэа katarsis! :-* :-* :-*
Фредегонда делает успехи. Найти таких наставников как Варох - большая удача. А Карломан, видимо, ещё до своих покоев, не добрался, значит, Фредегонда и Варох увидят его во временном теле. Посмотрим.
Думаю, что Фредегонда сумеет многое почерпнуть у Вароха, а затем и у самого Карломана.
А теперь мы на самом интересном месте возьмем да и отвлечемся от них, переключимся на других героев...
Здесь раннее утро, еще до того, как Карломану доставили целебную воду. Поэтому Турольд и Жоффруа еще не возле его покоев, а на совете у короля.
А действительно, прилично ли для благородной девицы оставаться надолго наедине с чужими мужчинами? Как Карломан и Варох собираются её учить и не угробить её репутацию? Ведь учить всё равно придётся наедине, если они не хотят растрепать, что она вейла.
Вроде бы, у них здесь не настолько суровые обычаи, как, скажем, в викторианской Англии в нашем мире. Общество не дошло до идеи все запрещать женщинам и подозревать их во всех смертных грехах. Иначе как бы при дворе могла служить Ротруда с ее внебрачным сыном? Да и Матильде слухи ходили, но не помешали ей стать женой короля.
Занятия придется сделать тайными прежде всего чтобы никто не узнал, что они занимаются магией. Вот тут - да, ей может не поздоровиться.
В крайнем случае, чтобы никто не заподозрил, при занятиях может присутствовать кто-нибудь из дам - Альпаида, та же Матильда или Кримхильда. Все равно они теперь посвящены в тайну живой воды.
Глава 74. Ради блага (начало)
Ранним утром король Хильдеберт IV стоял перед высоким венетийским зеркалом в своих покоях, в то время как слуги надевали на него, один за другим, предметы одежды.
Этой ночью, после разговора с матерью, король не сомкнул глаз, обдумывая разговор с ней и с Турольдом. Он размышлял о Карломане, и о многом другом. И теперь в голове его продолжали роиться те же мысли.
Глядя на свое отражение, он размышлял о тех уроках жизни и политики, какие успел ему дать при жизни... никто иной, как Карломан... Насколько сам Хильдеберт мог достойно их усвоить...
Вслед за черной шелковой сорочкой плечи и стан короля облек темно-синий кафтан, почти лишенный украшений. Лишь по рукавам и по низу была сделана вышивка серебряной нитью, ведь это было, как-никак, торжественное облачение короля. В остальном это почти траурное одеяние соответствовало нынешним обстоятельствам. Ведь он готовился объявить о дате мрачной церемонии вложения меча в руки отходящего графа Кенабумского...
Следом за верхней частью одежды, слуги помогли королю надеть штаны. Один из них склонился, обувая его ноги в сапоги. Сам король, согласно придворному церемониалу, отдавал себя всецело в их руки, и мог лишь поворачиваться, чтобы слугам удобно было натягивать на него одну часть одежды за другой. Ибо он был так же обязан следовать обычаю, как и его супруга. Кроме короля и слуг, у дверей молча стояли трое паладинов, обязанные присутствовать при одевании Его Величества. Как и Кримхильду, Хильдеберта порой раздражал такой порядок. На войне иной раз приходилось вскакивать с походной постели и облачаться самому, не теряя времени даром. И там он чувствовал себя гораздо свободнее. Однако сейчас его мысли были совсем о другом...
Вот так, как его одевают сейчас, словно безучастный предмет, точно так же скоро будут облачать забальзамированное тело его любимого дядюшки, что ради блага королевства не пожалел своей жизни! При этой мысли король стискивал зубы до боли, ярость и стыд вновь поглощали его с головой. И лишь последний совет матушки помогал ему выдержать все, что случилось, и что еще должно было произойти. Благодаря ей он, Хильдеберт, король арвернский, по крайней мере, знал, что ему надлежит делать.
Ради блага королевства он будет и впредь следовать советам матушки и барона Верденнского...
Ради блага... Карломан ради этой же цели пожертвовал собой, и теперь готов подняться на Радужный Мост. Он, Хильдеберт, продолжит дело своего дяди. Призовет ко двору барона Верденнского и дарует привилегии братству Донара, дабы поднять Священный Поход против альвов, как его тезка, светлой памяти король Хильдеберт Строитель.
Ради блага...
И, пока слуга с угрюмым лицом застегивал на его ногах сапоги серебряными пряжками, Хильдеберт думал о том, сколь многому успел научить его дядя. И все-таки меньше, чем следовало бы понимать королю Арвернии!
Ведь его, Хильдеберта IV, не готовили на престол. Перед ним на очереди были два старших брата. Первенец королевского рода воспитывался ради короны, для величайшей ответственности за свою землю и свой народ. Второй брат - чтобы быть тенью будущего короля, оказывать ему поддержку, а если старший падет - заменить его. А третий предназначался для служения. И, если бы жизнь шла, как ей следует идти, сейчас Хильдеберт находился бы в одном из воинских братств. Прежде такова была традиция при королевском дворе Арвернии. Однако последние три поколения позволяли себе отступать от нее. Сигиберт и Дагоберт сделались коннетаблями. А он, Хильдеберт, стал королем, потому что его матушка добилась, чтобы третий сын остался при дворе. А затем смерть несправедливо рано унесла его старших братьев, и ему пришлось стать королем.
Итак, ради блага Арвернии он должен сплотить знать и народ против общего врага - альвов...
Тем временем, как слуги хлопотливо, но осторожно одевали его, король отвлекся на миг от мрачных размышлений и взглянул на свое отражение в зеркале. Сочетание черного и темно-синего тонов в одежде напоминало о тяжелых грозовых тучах. Но этот наряд не только был единственно уместен для нынешних обстоятельств, но и соответствовал внутреннему состоянию Хильдеберта. Ибо в душе у него продолжала бушевать настоящая буря. Но теперь он сумел обуздать ее и, по совету матушки и барона Верденнского, был готов выместить всю ярость и боль на настоящих, опасных противниках.
Ради блага Арвернии...
Он взглянул на темно-синий, цвета ночного неба, плащ, что бережно держали на весу двое слуг, готовясь надеть и его на своего господина. Тяжело проронил, поглядев на ларец с фамильными драгоценностями, что стоял на столе, ожидая своего часа:
- Приколите под воротом арвернский геральдический ирис. Прочих украшений не надо, ведь скоро в холодеющие руки моему дяде вложат меч! Но это не украшение, а символ.
И, ничего больше не произнося, Хильдеберт IV погрузился в давние воспоминания детства, когда ему впервые довелось столкнуться с государственными интересами Арвернии, даже не задумываясь еще о них самостоятельно...
***
Ему было семь лет, а его брату Теодеберту - одиннадцать, когда погиб их венценосный отец, Хлодоберт VI. Это случилось на турнире, устроенном в честь скорого приезда невесты его старшего сына. Младшие сыновья вместе со своей матерью, королевой Бересвиндой, присутствовали на роковом турнире и видели, как копье одного из рыцарей во время неудачного выпада ударило сквозь решетку шлема их отца, и обломилось, так что наконечник его остался в ране. И король, покачнувшись, рухнул с коня, и из раны хлынула потоком кровь...
Их старший брат, которого вскоре должны были провозгласить королем Хлодебертом VII, тогда отсутствовал в Дурокортере, ибо вместе с Карломаном выехал встречать свою невесту, племянницу Бересвинды Адуатукийской. Но на младших братьев гибель отца произвела неизгладимое впечатление. Снова и снова переживая ее в ночных кошмарах, они кричали и стонали во сне. Ну а днем держались каждый в соответствии с природными свойствами характера.
Вся столица тогда была погружена в траур по погибшему королю. Его забальзамированное тело уже перевезли в Кенабум, чтобы через несколько седьмиц похоронить, как подобает, в главном храме королевства. Среди общего траура и множества хлопот, никому особенно не было дела до душевного состояния двух мальчиков, пусть и принцев.
Тем утром, о котором вспомнил Хильдеберт, они с братом сидели в покоях, каждый на своей постели, похожие больше на обычных испуганных мальчишек, чем на королевских сыновей. Они чувствовали, что жизнь резко изменилась, и никогда не станет прежней. Но пока не представляли, каким образом найти в ней новое место для себя.
Теодеберт, сидевший на кровати, подобрав ноги, словно за них могло схватить какое-нибудь чудовище, взглянул на младшего брата огромными от страха глазами. Он был бледен, и даже не скрывал своего состояния. Средний сын королевы Бересвинды рос болезненным и робким мальчиком, и явно не был готов к такому внезапному повороту судьбы.
- Теперь наш брат будет королем, - вслух проговорил Теодеберт о том, что явно тревожило его со дня гибели отца. - А я должен помогать ему впредь во всем, что он сделает, быть его первым и самым верным подданным. Знаешь, братец: прежде мне нравилось быть принцем, я радовался, что стану вторым человеком после короля. А теперь мне жутко. Всего шаг отделяет меня от трона, а я не знаю, что делать с ним. Вдруг боги заберут и нашего брата в чертоги Вотана слишком рано? Тогда я... - он растерянно помотал головой. - Пока я могу только слушаться советов нашей матушки! Ведь она больше всех желает добра всем своим детям. Всегда, когда я ее слушался, выходило хорошо. А если делал назло, мне же хуже было - то простужусь, выйдя без теплого плаща, то поранюсь, обучаясь владеть оружием. Матушку надо слушаться, ради общего блага!
Хильдеберт слушал тогда брата внимательно, коль скоро запомнил каждое слово. Но его самого волновало другое. Он проговорил не задумываясь, погруженный в свои тяжкие мысли:
- Я и так всегда слушаюсь... Но нам придется еще побывать на погребении батюшки! - об этом оба брата тоже думали с ужасом.
Хильдеберт все это время был мрачен и молчалив, как не подобало ребенку его лет. Он не так уж задумывался о своем будущем. Тогда еще предполагалось, что его отдадут в одно из воинских братств. Сразу после свадьбы старшего брата его должны были посвятить. Прежде мальчик часто пытался представить себя взрослым - посвященным рыцарем с верным мечом, давшим обет охранять, служить и защищать.
Но теперь эта мысль пришла ему в голову в ином виде, и горячая, удушливая волна бросилась в голову мальчику. Вот бы ему быть взрослым сейчас, на турнире, где погиб отец! Тогда он спас бы его! А если бы не успел спасти, то отомстил бы за него!..
Ярость, безумная, не знающая удержу, затопила все существо Хильдеберта. Он задрожал, не находя себе места, затем изо всех сил ударил кулаками по подушке на кровати, вымещая на ней всю ярость. Принялся колотить подушки и перины, пока руки не устали, затем вскочил и стал топтать их ногами, задыхаясь и рыча, как медвежонок.
- Вот что спасет... вот что спасет моих родных! - твердил он, неистовствуя. - Ради их блага я вырасту яростным и свирепым!
Брат, отшатнувшись, с ужасом взирал на него.
- Хильдеберт! Хильдеберт! Что с тобой? Уймись! - наконец, донесся до младшего принца сквозь шум в ушах голос старшего брата.
Черная пелена мало-помалу сползала с глаз мальчика, и он увидел разворошенную кровать, а перед собой - испуганное лицо брата. Придя в себя, глубоко вздохнул.
- Прости, Теодеберт! Нашло что-то... А ты прав: лучше всего нам слушаться советов матушки...
***
И вот, теперь повзрослевший и ставший королем Хильдеберт был готов последовать совету брата, жизнь которого унесла оспа в Черный Год, - послушать совет матери. Кто, как не она, позаботится о благе своего царственного сына?
Заканчивая облачать короля для встречи с советниками, слуги надели на него плащ. Расправили, чтобы тот ниспадал вниз красивыми складками, затем один из них застегнул фибулу в виде геральдического ириса.
Глядя на себя в зеркало и убеждаясь, что в его снаряжении нет какого-либо изъяна, не приличествующего королю Арвернии, Хильдеберт втайне размышлял о тех давних событиях и проводил от них мост к нынешним. По жестокой иронии судьбы, та самая ярость, которую он взрастил себе, чтобы защищать королей Арвернии, чтобы они не гибли так нелепо, как его отец, теперь погубила дядю Карломана!
"И всего через несколько дней мне придется проводить на Радужный Мост близкого родича и верного поборника Арвернии, которого убил своими руками!" - с горькой беспощадностью сказал он сам себе.
- Ради блага Арвернии... - повторил король, коснувшись ладонью геральдического ириса, скреплявшего его плащ.
***
Это было то самое раннее утро предпоследнего дня брахмоната, когда Альпаида, получив от Фредегонды живую воду, послала своего брата за Ангерраном, чтобы тот нашел способ напоить водой Карломана.
А в покоях короля, к этому времени уже чисто прибранных, никто в тот миг даже не подозревал о возможности спасти Карломана, что замаячила впереди, как светлый призрак. Здесь собрались те, кто видел и знал очевидное - что майордом обречен, и вот-вот умрет. И король созвал своих ближайших советников, чтобы назвать дату, когда в руки умирающему будет вложен меч, а заодно обсудить предстоящую церемонию и то, что может последовать за ней. Тем, кто собрался в его покоях этим ранним утром, было трудно верить в чудеса.
Король, собранный и бледный, стоял возле стола, не садясь в кресло, и перед ним стояли возле своих мест ближайшие советники. Сейчас Хильдеберт казался намного старше своих лет. Перед ним на столе лежал его меч.
Рядом с ним застыла в ожидании его мать, Бересвинда Адуатукийская. В отличие от других присутствующих, она фактически не изменилась. Черное траурное платье она носила много лет, со дня гибели своего супруга не позволяла себе никакого другого наряда. Но сегодня казалось, что ее траурные шелка шуршат как-то особенно зловеще, будто провожают графа Кенабумского в чертоги Вотана.
Бересвинда ожидала, что объявит ее царственный сын, с которым она беседовала всего несколько часов назад. Только бы ему хватило сил успокоиться и действовать во всем, как подобает королю Арвернии! Ради блага...
Напротив них стояли трое мужчин. Это были командир паладинов, Жоффруа де Геклен; канцлер, граф Гуго де Кампани; и Турольд, жрец-законоговоритель.
Все были бледны и напряжены. Все они знали, для чего их ни свет ни заря вызвали к королю. Уже весь замок облетел слух, что Карломан Кенабумский, Почти Король, умирает, и что король должен сегодня объявить дату вложения клинка в его руки.
И вот, ближайшие советники короля собрались обсудить, как надлежит устроить печальную церемонию, чтобы королевская власть осталась в выигрыше от прощания со столь знаменитым человеком. Все - ради блага Арвернии.
-
Ради блага королевства он будет и впредь следовать советам матушки и барона Верденнского...
Мда! Если боги хотят кого-то наказать, они лишают его разума. Карломана пришиб король, а Священный поход готовится против альвов. Карломан, с одной стороны, любимый дядюшка и бесценный почти правитель Арвернии, однако король почему-то все его советы отправляет куда подальше, даже не задумываясь над тем, что войны с альвами Карломан бы не допустил. И Ги Верденнского ко двору бы не пустил. Хотя что возьмёшь со взрослого мужчины, чей интеллект находится на уровне подростка в переходном возрасте. Почему мне вдруг вспомнился незабвенный Ричард Окделл?
-
Название главы заставляет напрячься. До чего они, интересно, там договорятся?
-
Благодарю, эрэа Convollar, эрэа katarsis! :-* :-* :-*
Ради блага королевства он будет и впредь следовать советам матушки и барона Верденнского...
Мда! Если боги хотят кого-то наказать, они лишают его разума. Карломана пришиб король, а Священный поход готовится против альвов. Карломан, с одной стороны, любимый дядюшка и бесценный почти правитель Арвернии, однако король почему-то все его советы отправляет куда подальше, даже не задумываясь над тем, что войны с альвами Карломан бы не допустил. И Ги Верденнского ко двору бы не пустил. Хотя что возьмёшь со взрослого мужчины, чей интеллект находится на уровне подростка в переходном возрасте. Почему мне вдруг вспомнился незабвенный Ричард Окделл?
Хильдеберт теперь пытается выкручиваться, как может. Он не верит, что ситуация может оставаться, как при Карломане, ищет способ искупить свою вину. К тому же, о замыслах Карломана, а тем паче - о его связях с альвами, он знал далеко не все.
Все-таки, в отличие от упомянутого Вами, он не ищет самооправданий, а достойно, насколько это возможно, несет свою вину за преступление, пусть и совершенное нечаянно. Не водится за ним выставлять виноватыми других, чтобы не принимать вину на себя. В отличие от Дика или от одного из персонажей романа Сельмы Лагерлёф "Лёвеншёльды" (который, судя по отзывам, раздражает всех читателей поголовно, да и есть за что).
"Так уж мы, люди, устроены, не любим мы, когда что-нибудь разбивается. Даже если разобьется всего лишь глиняный горшок или фарфоровая тарелка, мы собираем осколки, складываем их и пытаемся слепить их и склеить.
Этой задачей и были заняты мысли Карла-Артура Экенстедта, когда он ехал домой в Корсчюрку.
Правда, занят он был этим не всю дорогу, не забудьте, что он не смыкал глаз всю ночь, да и до того он целую неделю недосыпал — столько волнений и невзгод пришлось пережить за это время. И теперь натура настойчиво требовала своего — ни тряская повозка, в которой он ехал, ни кофе, которым он нагрузился у бургомистра, не помешали ему спать почти всю дорогу.
В те короткие мгновения, когда он бодрствовал, он пытался сложить обломки своего «я»: ведь того Карла-Артура, который всего несколько часов назад ехал по этой самой дороге и который разбился на мелкие осколки в Карлстаде, надобно было сложить, склеить и вновь пустить в употребление.
Быть может, кое-кто скажет, что на этот раз разбился дрянной глиняный горшок и не стоило труда чинить его и тратиться на клей. Однако нам, пожалуй, придется извинить Карла-Артура за то, что он не разделял этого мнения, — ведь он полагал, что речь идет о вазе из тончайшего фарфора, с дорогой росписью вручную и богатой позолотой."
При всех ошибках Хильдеберта, он все же гораздо более честен с самим собой, не находите?
Название главы заставляет напрячься. До чего они, интересно, там договорятся?
В этом эпизоде - пока только до того, что мы уже знаем: как это додумаются не пускать в покои к Карломану самых близких людей. А что будет дальше - увидим (очень на это надеюсь!)
Глава 74. Ради блага (продолжение)
Поглядев на королеву-мать и дождавшись ее едва заметного кивка, король Хильдеберт собрался с мыслями, чтобы отдать распоряжения троим присутствующим здесь мужам совета.
Те - канцлер, паладин и жрец-законоговоритель, - про себя подумали, что король, собиравшийся сейчас отдавать им распоряжения, - по сути, был и остался вспыльчивым, неуравновешенным мальчишкой, которым управляют серебристые паучьи нити.
Король же собирался ради блага Арвернии вести себя, как подобало потомку Карломана Великого. Горделиво выпрямившись, он обвел взглядом присутствующих и обратился к ним:
- Доброе утро вам, господа! К сожалению, мне довелось собрать вас по очень печальному поводу. Уже всему Дурокортеру известно, что мой дядя, майордом Арвернии, граф Карломан Кенабумский, умирает. Настало время назвать дату, когда ему в руки вложат меч, дабы Всеотец Вотан позволил ему по заслугам войти в свои светлые чертоги!
Разговаривая со своими советниками, Хильдеберт неосознанно подражал Карломану. Интонации и манера говорить, поза и жесты, - все он перенял у дяди. Казалось, будто король надеялся принять в себя душу Карломана вместе с его последним дыханием, чтобы тот продолжал жить в новом теле, не покидая мир живых. Как будто невольный убийца мог хоть в малой степени сделаться тем, кого погубил!
Бересвинда Адуатукийская бросила на царственного сына ободряющий взгляд. Ее порадовало, что Хильдеьерт взял себя в руки, и теперь держался твердо, как мог бы Карломан на его месте. "Держись, сын мой, я с тобой!" - стремилась она сообщить ему без слов.
Мужи совета куда сдержаннее приняли новые повадки короля, замеченные каждым из них. И каждому из них причинило боль это невольное напоминание о Карломане.
"Играет, как скоморох из балагана? - подумал канцлер, внимательно приглядываясь к королю. - Нет, на него это не похоже. Просто он пытается вести себя так, как держался, наставляя его, сам граф Кенабумский. Можно понять желание государя, но довольно не вовремя".
И Турольд тоже думал о том, что такое подражание выглядит совсем невпопад.
"Как воспримут родные графа, увидев, что король, его убийца, перенимает его интонации и манеры? - подумал он. - Сейчас им и так очень тяжело, а будь сейчас здесь кто-то из них - как пить дать, решил бы, что над их семьей издеваются."
И Жоффруа де Геклен, видевший вблизи трагедию на ристалище, глядел на короля угрюмым взглядом.
"Перед нами Его Величество может вести себя как пожелает. Но, если он хочет сохранить своими сторонниками родных Карломана и "детей богини Дану", лучше ему найти другую манеру для встречи с ними. Пусть хотя бы королева-мать подскажет ему!"
Хильдеберт же проговорил с вновь обретенными нотками в голосе, не задумываясь, как могут понять его со стороны:
- Турольд, каково состояние графа Кенабумского? Сколько он может еще прожить, если ничего не изменится, прежде чем вступит на Радужный Мост?
Жрец тяжело вздохнул, вспомнив, в каком состоянии находится умирающий.
- Лекари, что заботятся о графе, и жрецы храма Эйр утверждают, что единственные признаки жизни в нем - дыхание и сердцебиение, хоть и редкое. И что в таком состоянии он может оставаться еще несколько часов или даже дней. Их целебные средства и обереги пока еще продлевают теплящуюся в нем жизнь. Но и их действие не вечно.
В ответ король сурово кивнул, заметно побледнев при этих словах:
- Пусть они позаботятся, чтобы граф Кенабумский прожил еще пять дней! А я назначаю церемонию вложения меча на пятый день, начиная от сегодняшнего, - на четвертое число хеуимоната. За это время при дворе успеют подготовить церемонию, достойную доблестного майордома. И люди, желающие проститься с ним, успеют прибыть!
У Бересвинды Адуатукийской заметно отлегло от сердца. Сын послушался ее и преодолел свою слабость. Теперь он держался как подобает королю Арвернии. Она не могла выразить ему поддержку прилюдно, однако чуть заметно шевельнулась, так что ее пышные траурные юбки колыхнулись, касаясь руки сына. И он почувствовал себя немного увереннее. Если матушка одобряет его, стало быть, он на верном пути, и еще возможно все исправить. Пусть без дяди Карломана, зато руководствуясь мудрыми советами матушки и барона Верденнского. Ради блага Арвернии!
Даже Турольд, беседовавший с королем минувшей ночью, удивился: неужели перед ним тот самый человек, повергнутый в смятение известием, что его дядя умирает? За эту ночь Хильдеберт сумел отринуть все сомнения, по крайней мере, наружно.
Не меньше удивился и Жоффруа, этой ночью видевший короля в яростном исступлении, среди разбросанной мебели. А сейчас он был спокоен, насколько это вообще возможно для человека с его темпераментом. Видимо, королева-мать сумела за ночь убедить своего царственного сына. Такая попытка обуздать себя, во всяком случае, заслуживала уважения.
Граф де Кампани был удивлен меньше других, ибо не видел короля накануне. Зато он был опытным придворным и воспринимал людей такими, каковы они есть, в отличие от прямодушного паладина и жреца, видевшего в каждом дитя богов, рвущееся к свету. И канцлер насторожился. Если король с невозмутимым видом назначает предсмертную церемонию для своего любимого дяди, которого сразил собственной рукой, - значит, он или его мать уже определились, что делать ради восстановления чести Арвернии. Вот только к добру или к худу окажутся решения, которые они сочтут необходимыми? Увы, еще никогда в королевском совете так сильно не хватало Карломана, как теперь, когда приходилось думать, что будет после него.
А король, не подозревая, какие мысли вызывает у советников его изменившееся поведение, обратился к Турольду и проговорил резко, металлическим голосом, словно приказывал воинам на поле боя:
- Передай лекарям и жрецам, чтобы они продлевали жизнь графа Кенабумского, насколько возможно, хотя бы на ближайшие пять дней! Для блага Арвернии необходимо, чтобы мой дядя прожил хотя бы это время!
"Хотя бы это время!" Турольд в глубине души никогда не переставал питать надежду на спасение Карломана. Ведь чудеса иногда все-таки случаются! Что-то в нем яростно запротестовало, как будто он почувствовал, что поблизости находится возможность, которой до сих пор не учитывали. И старец уже готов был просить короля не хоронить своего дядю прежде времени. Однако смолк, понимая, что здесь обсуждаются важные государственные вопросы, и приходится исходить из реальных возможностей. Политика не основывается на призрачных надеждах.
И Турольд серьезно кивнул:
- Я передам им твой приказ, государь, и они сделают все возможное! - пообещал он, удивившись про себя: почему королю так важно, чтобы его дядя дожил именно до четвертого хеуимоната? Правда, как раз пройдет двадцать один день после трагедии на ристалище. Но похоже было, что король со своей матерью преследуют еще какие-то, несомненно важные, цели.
А Хильдеберт, чувствуя поддержку своей матушки, приказал жрецу-законоговорителю:
- Турольд, сообщи дату церемонии вложения меча виконту Ангеррану Кенабумскому. Пусть он передаст ее своей семье. Сделай это сейчас же, после нашего совещания!
За этим твердым приказанием: "Сделай это сейчас!" - старому жрецу на мгновение привиделся отчаявшийся человек прошлой ночи. Король не мог лично сообщить близким Карломана, которого смертельно ранил своим мечом, когда наступит минута прощания! Оттого и не позвал на совет ни Ангеррана, ни Дагоберта, - никого из близких умирающего майордома. Не мог король Арвернии взглянуть сейчас им в глаза, вот и поручил другому сообщить самое худшее.
Старец кивнул, обещая:
- Я скажу им, государь!
В этот миг Бересвинда Адуатукийская, тоже встревожившись неустойчивым состоянием сына, взглянула на него быстрым, но пристальным взором из-под нахмуренных бровей, так что никто толком не успел заметить ее взгляда, кроме сына. Она безмолвно сообщила ему: "Выдержи все, мой мальчик! Ты прекрасно начал, будь же тверд до конца. Я горжусь тобой, сын!"
И Хильдеберт воспрянул духом, вновь почувствовав себя королем, а значит - тем, кто отвечает за все. Он не оправдывал себя на преступление, что совершил в умопомрачении. Кровь Карломана будет жечь его всю жизнь. Но только он может искупить свою вину, насколько это возможно. Всей жизнью, всеми будущими поступками, что совершит ради блага Арвернии! А для этого сейчас требовалось протянуть время, чтобы успели собраться те, кто станет новой опорой его престола.
Теперь король обратился к командиру паладинов, Жоффруа де Геклену:
- Позаботься, чтобы в покои к графу Кенабумскому никто не мог войти, кроме жрецов и целителей!
Едва заметное прикосновение холодной руки королевы-матери сказало ее сыну, что он на верном пути.
Зато трое мужей совета не могли скрыть растерянность. Украдкой переглянулись, окончательно перестав понимать своего короля.
Только обет безупречного служения государям Арвернии удержал Жоффруа от желания возразить королю. Турольд, в силу своего звания и возраста более свободный от светских владык, решился высказаться вместо него:
- Как можно, государь, закрыть покои графа Кенабумского от всех, даже от самых близких?! Ни его жене, ни сыновьям не позволят побыть в последние дни рядом с умирающим? Лишь накануне я беседовал с коннетаблем, принцем Дагобертом. Он очень тревожится за свою дочь: графиня Кенабумская жестоко страдает из-за трагедии с ее доблестным супругом. Вряд ли она надолго переживет его. А твой запрет находиться ей рядом с мужем подкосит ее еще сильнее, государь!
Хильдеберт сжал зубы, так что челюсти заныли от напряжения. Что бы ни произошло с Карломаном и Альпаидой, в этом будет его вина. И графиню Кенабумскую, свою тетку, он тоже погубил, с новым ли приказом или без него. Придется ему смириться со своей виной. А пока - продолжать начатое. Ради блага Арвернии...
- Государственная необходимость требует, чтобы никто, кроме лекарей и жрецов, не входил в покои графа Кенабумского, в его последние дни, не мешал их работе! - непререкаемым тоном провозгласил Хильдеберт. - Графиня Кенабумская сама принадлежит к королевскому роду Арвернии, и ей должно быть ясно благо королевства... ради которого и ее благородный супруг готов был жертвовать жизнью, - последние слова король проговорил с явным трудом, вновь вызывая в памяти страшные картины трагедии на ристалище.
Но ведь он уже все решил для себя, еще прошлой ночью, когда беседовал с матушкой. И проговорил вновь, приказывая себе быть решительным:
- Выполняй волю короля, Жоффруа! Возьми в помощь еще паладинов и стань сам у дверей покоев графа Кенабумского. Лишь на тебя я полагаюсь полностью. Тебя не разжалобят ничьи слезы и уговоры, не подкупит золото, не испугают угрозы самых влиятельных людей в королевстве. Ты исполнишь мой приказ, Жоффруа!
Командир паладинов поклонился королю, мысленно как никогда сожалея о своем обете повиновения, какой дают все паладины. Никогда еще обет служить королевской власти не входил в такое сильное противоречие с его собственной волей. Стоило ему представить, как запретит супруге и сыновьям Карломана провести с ним остаток его дней, - и Жоффруа был готов ненавидеть сам себя, а что же тогда выскажут в лицо ему другие люди?!
"Лучше бы посадил собаку на цепи возле покоев майордома, чем поручать людям собачью службу!" - с досадой мысленно обратился он к королю. Однако вслух произнес только ритуальную фразу братства паладинов, их девиз:
- Внимание и повиновение!
Турольд и даже Гуго с сочувствием поглядели на паладина. Они не сомневались, что для него тяжек королевский приказ, который необходимо было выполнять во что бы то ни стало.
Вот так и получилось, что этим утром, немного погодя, Турольд оказался на другом собрании, где родственники Карломана обсуждали, каким образом теперь принести ему целебную воду, а Жоффруа де Геклен стал на страже возле майордомских покоев.
Одна лишь королева-мать восприняла распоряжения своего царственного сына как должно. Ее даже обрадовала суровость его распоряжений, вызванная государственной необходимостью. Для Паучихи это означало, что ее сын вполне преодолел свою слабость, и больше ничто не помешает ему посвятить все силы величайшей цели - благу Арвернии. В присутствии людей королева-мать не могла похвалить сына вслух, но время от времени взглядом или едва заметным прикосновением руки выражала ему свою поддержку. И у Хильдеберта сразу прибавлялось сил, он чувствовал в себе стальную решимость, стоило ему убедиться, что он находится на верном пути. Чувство вины не исчезло, но отступило на второй план, как всегда бывает, когда человек, имеющий в душе неисцелимую рану, берется за важное дело, а не только терзает сам себя.
Он очень надеялся, что боги помогут ему выдержать самое трудное - прощание с умирающим Карломаном, что состоится через пять дней. А уж тогда, если хватит сил достойно проводить погубленного им дядю, то ему, королю Арвернии, уже ничто не будет страшно! И всю оставшуюся жизнь он посвятит искуплению невольного убийства близкого человека и благу своего королевства!
-
Для Паучихи это означало, что ее сын вполне преодолел свою слабость, и больше ничто не помешает ему посвятить все силы величайшей цели - благу Арвернии.
А ведь вроде бы умная женщина, её бы ум да на благое дело. Но чтобы до такой степени не понимать - что представляет собой её сын! Или она полагает, что достаточно кукловода для того, чтобы послушная куколка управляла государством? Но эта куколка может в любой момент превратиться в монстра, безжалостного и неразумного.
-
Да уж, Хильдеберт с матушкой чуть всё не испортили. Не пускать родных к умирающему, и само по себе, так себе идея, может, политически и оправданная, а может и нет. За такое родные Карломана могли бы встать в жёсткую оппозицию. И не факт, что оно стоит выигранной пары дней. А кроме того, это жестоко. А если какое-то решение одновременно и жестокое и не факт, что полезное, так может не стоит его принимать? Как-то они односторонне вопрос рассмотрели имхо.
Так, то, что они ждут Ги Верденского, понятно, а кого ещё?
ТутА для этого сейчас требовалось протянуть время, чтобы успели собраться те, кто станет новой опорой его престола.
явно, имеется в виду не один человек. Или барон Верденский с собой толпу донарианцев приведёт? Вроде, больше ждать некого. Или есть?
-
Благодарю, эрэа Convollar, эрэа katarsis! :-* :-* :-*
Для Паучихи это означало, что ее сын вполне преодолел свою слабость, и больше ничто не помешает ему посвятить все силы величайшей цели - благу Арвернии.
А ведь вроде бы умная женщина, её бы ум да на благое дело. Но чтобы до такой степени не понимать - что представляет собой её сын! Или она полагает, что достаточно кукловода для того, чтобы послушная куколка управляла государством? Но эта куколка может в любой момент превратиться в монстра, безжалостного и неразумного.
Она как раз считает, что стремится к самому что ни на есть благому делу, для всей страны.
Сына теперь уже, наученная горьким опытом, старается не упускать, предварительно даст ему советы, как правильно поступать. А если он что повернет по-своему, Бересвинда надеется его переубедить в более благоприятную минуту.
Конечно, благие намерения часто уводят в царство Хель...
Да уж, Хильдеберт с матушкой чуть всё не испортили. Не пускать родных к умирающему, и само по себе, так себе идея, может, политически и оправданная, а может и нет. За такое родные Карломана могли бы встать в жёсткую оппозицию. И не факт, что оно стоит выигранной пары дней. А кроме того, это жестоко. А если какое-то решение одновременно и жестокое и не факт, что полезное, так может не стоит его принимать? Как-то они односторонне вопрос рассмотрели имхо.
Так, то, что они ждут Ги Верденского, понятно, а кого ещё?
ТутА для этого сейчас требовалось протянуть время, чтобы успели собраться те, кто станет новой опорой его престола.
явно, имеется в виду не один человек. Или барон Верденский с собой толпу донарианцев приведёт? Вроде, больше ждать некого. Или есть?
Да, родные Карломана вряд ли скажут спасибо (особенно если бы он все-таки умер). А король еще и намерен похоронить его по-арвернски - можно представить, как это "обрадует" не только его родных, но и всех "детей богини Дану".
Помимо Ги Верденнского и донарианцев, ждут вступления в силу некоторых новых указов и кадровых назначений. Но об этом смотрите дальше.
Глава 74. Ради блага (окончание)
Собравшись с мыслями, король продолжал, обращаясь к Турольду:
- Помимо моих прежних распоряжений, что должны быть выполнены, я приказываю тебе... - он сделал паузу, страшась назвать то, от чего нет спасения, как нет и возможности ничего изменить. - Приказываю после церемонии вложения меча призвать жрецов Хель! Пусть они начнут приготовления к похоронам графа Кенабумского и отправке его тела в Кенабум. Пусть его забальзамируют, чтобы он выглядел в гробу, словно живой, и оденут в лучший наряд, и пусть свечи горят вокруг его гроба, и плакальщицы рыдают все время, до самой погребальной церемонии! Запомните: похороны должны быть устроены с такой пышностью, как если бы вы хоронили самого короля! - при этих словах голос Хильдеберта зазвенел, как клинок, с силой ударившийся о вражеское оружие.
Турольд переглянулся с другими мужами совета. Он заметил, как еще суровее нахмурился паладин, и как украдкой покачал головой канцлер. Да и самому жрецу не очень-то понравилось, что король, никого не спрося, собирается похоронить Карломана по обычаю Арвернии, без разрешения его матери и сородичей - "детей богини Дану", которые могли потребовать тело для погребального костра.
Старый жрец уже хотел возразить, но, приглядевшись к королю, понял: тот сейчас настолько воодушевлен, что никого не послушает. Хильдеберт был одержим желанием показать всему свету и самому себе, как высоко он чтит уходящего дядю. И жрец-законоговоритель вынужден был кивнуть головой, обещая королю выполнить его волю. Про себя надеялся, что найдется более благоприятный момент, чтобы поговорить с государем об устройстве похорон, когда тот будет склонен прислушиваться к советам.
И канцлер мысленно говорил себе, что похоронить Карломана самовольно будет большой ошибкой короля, какой тот не может себе позволить в нынешних обстоятельствах.
Жоффруа тоже хмурился, думая о "детях богини Дану", для которых станет новым ударом, если наследника их королевы похоронят по арвернскому обычаю. А их народ обыкновенно отвечает ударом на удар...
Даже королеве-матери стало не по себе, когда она представила лицо королевы Гвиневеры, горящее гневом и скорбью. Ведь их договор, который королева Арморики свято исполняла, окончится после смерти Карломана. И неизвестно, что предпримут затем "дети богини Дану", особенно если арверны отнимут у них даже тело таниста... Нет, Бересвинда никак не могла одобрить эту идею своего сына! Окинула его предостерегающим взором, а сама, как и Турольд, решила поговорить с ним позже. В искусстве манипулирования главное - сказать нужные слова в нужное время. Начни возражать Хильдеберту сейчас - он только больше заупрямится. Паучиха надеялась убедить его позже. Ей понадобится все ее искусства, ради блага Арвернии.
И она снова переглянулась со своим царственным сыном. Настало время объявить главное решение этого дня, то, о чем она успела договориться с королем этим утром, до прихода мужей совета!
"Если ты победишь внутренних врагов Арвернии, то никакие внешние враги нам не будут страшны. То же и с собственными сомнениями. Ради общего блага - объяви сейчас, что решено!" - мысленно сказала она сыну.
Король понял ее, выпрямился и приосанился, обратив взор теперь на графа де Кампани. Сейчас наступала историческая минута.
- Канцлер, я велю составить указ! Объяви, что мое безумие, когда я в умопомрачении поразил мечом своего дядю, графа Кенабумского, было вызвано колдовством враждебных альвов! В связи с этим я, как защитник своей страны и народа, вынужден принять меры. Назначаю в Королевский Совет вновь на должность Великого Расследователя по делам альвов барона Ги Верденнского! - теперь голос короля, убежденного, что его путь прям, гремел как боевая труба. - Новым указам я даю соответствующие полномочия ему и воинскому братству Донара. Дозволяю им карать потомков Имира любыми средствами!
Затем, переведя дыхание и взглянув на ошеломленных мужей совета, король уже обычным голосом обратился к своей матери:
- Сверх того, я буду рад увидеть в твоей свите, государыня, внучку барона Верденнского, благородную девицу Вальдраду! Надеюсь, она будет полезна тебе.
Бересвинда Адуатукийская одобрительно кивнула, переглянувшись с сыном. Тот действовал, как они договорились.
- Я охотно приму в свою свиту Вальдраду, которую помню как скромную и учтивую девушку. Не сомневаюсь, что она будет мне хорошей помощницей! - произнесла она, взглядом поощряя сына за гораздо более важные назначения.
Но мужи совета, не ожидавшие от короля подобных указаний, были сбиты с толку. Лишь придворное воспитание помогло им устоять на ногах при упоминании о донарианцах и о Ги Верденнском. Но бледность и растерянные взгляды, какими обменивались все трое, выдавали их страх.
Канцлер нерешительно кивнул в ответ на распоряжение короля составить указы. Он запомнил слово в слово, что надлежит ему написать. Но еще ни один указ ему не было так трудно составить. Графу де Кампани думалось, что король и его мать, кажется, решили погубить себя и Арвернию. Только и не хватало восстановления кровавых времен Хильдеберта Строителя! Увы, без Карломана не останется при дворе человека, который обладал бы влиянием на короля, и мог бы его переубедить...
Не меньше был потрясен и Жоффруа де Геклен. Он расширенными от изумления глазами глядел в лицо королю, которому обязан был повиноваться, согласно обету паладина. Все что угодно он мог представить, только не возвращение старых недобрых времен! Он не вправе был оспорить приказ короля, но не верил, чтобы истребление альвов хоть как-то могло способствовать благу Арвернии. Паладин не сомневался, что нынешний настрой короля - дело рук барона Верденнского. Вот он, результат их якобы случайных недавних встреч!
И вновь единственным, кто решился возразить королю, был Турольд. Он, в силу возраста, помнил прошлое лучше всех, и не боялся поднять голос за то, что считал справедливым. Дрожа от ужаса и гнева, бледный как смерть, старый жрец проговорил мягко, стараясь увещевать короля:
- Государь, прошу тебя: одумайся! Братство Донара, барон Верденнский!.. Да ведь это означает кровопролитие по всей Арвернии! Ты молод, государь, и лишь с чужих слов знаешь, что творилось в прошлом. Я же помню все, и каждый, кто застал времена Хильдеберта Строителя, тебе расскажет, как донарианцы проливали кровь не только альвов, но и людей, словно воду. Если ты вновь дашь полномочия этим страшным людям, восстановишь против себя народ. Не издавай такого указа, государь!
Но где там! У Хильдеберта едва хватило терпения дослушать старого жреца, а затем он возразил, рубанув в воздухе ребром ладони, словно мечом:
- Что я сказал, должно быть исполнено! Людям принадлежит право защищать себя любыми средствами, когда им угрожает коварный враг, владеющий колдовской силой! Честным людям мой указ не повредит, лишь предателям, связанным с альвами. Всех остальных воины Донара будут защищать, во славу человечества!.. Канцлер, составь указы!..
Гуго де Кампани поклонился, скрыв, что ему и самому распоряжение короля не по душе:
- Я все сделаю, государь!
Турольд же печально покачал головой и отступил назад, ничего больше не сказав. Когда-то и Хильдеберт Строитель так же был уверен, что невиновным жителям Арвернии нечего и некого бояться...
Сам же Хильдеберт IV глубоко вздохнул, объявив самое главное. Он сознавал свою вину перед Карломаном, и не занимался самооправданиями, ибо был честен перед самим собой. Но ради блага Арвернии необходимо, чтобы все думали, что злые альвы помрачили его рассудок в тот миг, когда он ранил Карломана. Это убедит даже тех, кто видел все своими глазами. Поступая согласно мудрому совету матушки, он обелит свою репутацию, и одновременно даст понять, что Священный Поход против альвов необходим.
После краткого спора с Турольдом, король продолжал то, о чем договорился с королевой-матерью этим утром.
- Также долг короля Арвернии велит мне позаботиться о том, чтобы опустевшие, увы, места в Королевском Совете заняли достойные и опытные люди! Последние седьмицы обязанности майордома исполнял виконт Ангерран Кенабумский. Его служба все это время была безупречна. Однако после погребения его отца ему, видимо, придется на некоторое время задержаться в Кенабуме, вступить в права наследства, принять оммаж своих вассалов. На первых порах ему трудно будет сочетать разнообразные обязанности. Ввиду этого я, король Арвернии, принял решение: пусть Ангерран, будущий граф Кенабумский, в дальнейшем вернется к своей должности первого сенешаля. Майордомом же после церемонии вложения меча будет объявлен тот, кто на протяжении многих лет исполнял должность канцлера, - граф Гуго де Кампани!
Трое мужей совета, уже потрясенные сегодня распоряжениями короля, теперь выглядели так, словно им под ноги ударила молния Донара. Причем сам граф де Кампани был изумлен больше всех, услышав свое имя. Он поклонился, приложив руки к груди в знак признательности, и почти испуганно глядел на короля, пока тот продолжал говорить:
- Большой опыт и несокрушимая верность графа де Кампани позволяют доверить ему важнейшую должность в стране.
"Верность - тому, кто в данный момент стоит за троном: сперва королеве Радегунде, а затем - королеве Бересвинде", - усмехнулся про себя Жоффруа.
А король размеренно продолжал:
- Во время траура и отсутствия при дворе первого сенешаля, Ангеррана Кенабумского, его обязанности будет исполнять второй сенешаль, барон Варох Приозерный.
С этими словами он устремил взор на графа де Кампани. Тот постарался мыслить, как подобает хладнокровному придворному, хотя ему казалось, что судьба подхватила его и влечет вперед, как исполинская птица. Никогда он не думал сделаться майордомом, и уж тем более - заступить дорогу кому-то из семейства Карломана! Но с волей короля не поспоришь, и вот, граф снова поклонился, всем своим видом выражая безграничную благодарность.
- От всего сердца благодарю тебя, государь, за будущее назначение! И сделаю все, чтобы быть достойным этого высокого поста!
- Я уверен, что ты справишься! - любезно ответил король, не сомневаясь, ибо возвысить графа де Кампани ему посоветовала королева-мать.
Та была довольна распоряжениями своего царственного сына. Это она, предупрежденная Кродоар, сыграла на опережение, и этим утром, до прихода мужей совета, указала своему царственному сыну, как надо действовать.
По совету матушки, король собирался ввести в Совет еще двоих людей. И теперь продолжал, как у них было условлено:
- На должность канцлера я приглашаю графа Роберта Амьемского, сына принца крови Бертрама Затворника. В настоящее время граф Амьемский исполняет должность юстициария. Он превосходно разбирается в законах и вполне достоин более высокого поста.
Мужи совета вновь переглянулись, впрочем, далеко не столь изумленные на сей раз. Что ж, граф Амьемский и личными заслугами, и знатностью рода был достоин поста канцлера, хотя принадлежал к обособленной ветви королевской семьи. Некогда Бертрам Затворник, один из старейших принцев крови (тот самый кузен Сигиберта Древнего, что после него становился старшим в роду), из-за политических распрей отправился в изгнание, и уже много лет жил в своем уединенном замке, ни в чем не участвуя. Но его сыновья продолжали служить Арвернии. Роберт Амьемский, знаток законов, был юстициарием (верховным судьей, подчиненным канцлеру), а его старшего брата, военачальника, королева-мать предполагала назначить маршалом запада, если Хродеберг сменит своего отца на посту коннетабля.
Итак, будущее повышение Роберта Амьемского мужи совета приняли одобрительно. Однако список перестановок в Королевском Совете на этом не исчерпывался. Король продолжал:
- Кроме того, у нас свободен пост великого секретаря после гибели последнего в Окситании в результате несчастного случая. На сей важный пост я назначаю виконта Аледрама Кенабумского, четвертого сына моего дяди, майордома, которого мы должны проводить ныне... - король глубоко вздохнул. - Как вы все знаете, мой кузен Аледрам служил под началом прежнего великого секретаря, и сейчас сопровождает тело своего начальника от границы с Окситанией... К сожалению, он приедет, вероятно, прямо к тому моменту, когда гроб с телом его отца, моего дорогого дядюшки, на катафалке привезут в Кенабум. Но можно верить, что он достоин своей новой должности. Не так ли, господа? - обратился король к мужам совета.
Те несколько оживились. По-видимому, против введения четвертого сына Карломана в Королевский Совет никто не возражал даже мысленно.
- Что ж, - проговорил граф де Кампани, будущий майордом. - Аледрам Кенабумский еще молод - всего двадцать шесть лет, - однако умен и образован, знает множество языков. Покойный великий секретарь был весьма доволен им. Я уверен, что он справится на новом посту.
Турольд также охотно поддержал его:
- Если правда, что боги разделили между всеми сыновьями Карломана некие черты личности их отца, то Аледрам получил страсть к познанию и неограниченные способности к любой отрасли наук. Столь образованный и вместе с тем сведущий в жизни человек будет очень полезен в Королевском Совете!
И королева-мать одобрительно кивнула в ответ. Все это были ее назначения. Она выбрала майордомом Гуго де Кампани, чтобы поощрить его и Кродоар, зная, что граф будет ей благодарен за назначение. Роберта Амьемского выбрала за незаурядный ум и способности, а Аледрама - чтобы умилостивить семью Карломана, если уж Ангерран не получит поста майордома.
Король выглядел довольным тем, как советники приняли новые назначения.
- Если так, господа - ждите перемен. Они неизбежны, увы, если граф Кенабумский поднимется по Радужному Мосту.
И по тому, каким тоном произнес король эти слова, мужи совета насторожились, ожидая, что еще им объявят. Одна лишь королева-мать, переглянувшись с сыном, погрустнела, но в знак поддержки коснулась его руки.
- Не исключено, что в скором времени перемены коснутся также войск Арвернии, - продолжал король. - Наш коннетабль, принц Дагоберт, уже стар и нездоров, а семейные несчастья, увы, не идут ему на пользу. Не исключено, что скоро во главе всех войск станет его сын - маршал запада, Хродеберг, герцог Блезуа, вполне достойный этого поста.
При этих словах своего царственного сына, Бересвинда Адуатукийская сильно побледнела, но тут же величаво и медленно кивнула. Все шло, как они договорились. Ради блага Арвернии, она навсегда отказалась от счастья с любимым человеком, и теперь до конца жизни будет носить черное. Только при этом условии король согласился назначить Хродеберга коннетаблем.
Трое мужей совета, осведомленные о сложных отношениях между королем, его матерью и ее невенчаным супругом, догадались, какой ценой добыто это назначение. Без сомнения, Бересвинде придется расстаться с Хродебергом, забыть о самой возможности законного брака с ним, чтобы передать войска в его руки.
И каждый расценил происходящее по-своему.
"Королеве-матери, конечно, жаль, что не удастся соединиться с любимым человеком, но так требует благо Арвернии, - подумал граф де Кампани, будущий майордом. - Однако она преодолела себя, и теперь держится превосходно. Так и должно быть, ибо государственные интересы превыше всего."
Но Турольд, поглядев на жесткое, властное лицо Бересвинды, не склонен был ценить ее жертву слишком высоко. Рядом с ней старому жрецу привиделась Альпаида, что молчаливо таяла вместе с возлюбленным супругом.
"Вот это - настоящая любовь, та, что ничего не требует взамен, а просто делит с любимым жизнь и смерть. Как жена светлого бога Бальдра, нежная Нанна, умерла и сошла в Хель вместе с ним, когда слепой Хёд сразил его стрелой... - жрец даже вздрогнул, поразившись сходству с тем, что творилось сейчас: и впрямь, люди во всем следуют за богами, повторяют и зло, и добро. И, вновь переведя взгляд на Бересвинду, он закончил свою мысль: - Она же пожертвовала любовью ради власти, предпочла расстаться с любимым человеком, дабы приумножить свое влияние при дворе сына. Никто не требовал от нее таких жертв, лишь жажда власти, сколько ни тверди, что все делается ради блага Арвернии!"
-
Совет состоялся до того, как Карломана напоили целебной водой? Если так, очень жаль. Вот сейчас его появление было бы очень кстати.
-
Ой-ой-ой! Карломану нужно срочно всё бросать и приходить в себя! И сразу же браться за дела (если, конечно, сил хватит :(). Если он не успеет отговорить короля от дурацкой идеи обвинить во всём альвов до обнародования приказа, то потом назад будет уже не повернуть! О чём Хильдеберт вообще думает?! Он думает "дети богини Дану" не взбесятся от такого? А сам он как? Уши гореть не будут, когда он в своём преступлении начнёт альвов обвинять?
Что за король такой? Только оставь без внимания, так обязательно какую-нибудь дичь выкинет! :o Даже если он сам потом пожалеет о своей клевете (а если совесть есть, то пожалеет), то поворачивать-то поздно будет!
-
Благодарю, эрэа Convollar, эрэа katarsis! :-* :-* :-*
Совет состоялся до того, как Карломана напоили целебной водой? Если так, очень жаль. Вот сейчас его появление было бы очень кстати.
Да, до того. Затем Турольд и Жоффруа пойдут выполнять свои обязанности, о которых мы уже знаем.
Если бы даже Карломан мог тогда уже вернуться в мир живых, его бы все равно вряд ли кто из них мог увидеть. Может быть, только Турольд, если научился чему-то, будучи жрецом.
Ой-ой-ой! Карломану нужно срочно всё бросать и приходить в себя! И сразу же браться за дела (если, конечно, сил хватит :(). Если он не успеет отговорить короля от дурацкой идеи обвинить во всём альвов до обнародования приказа, то потом назад будет уже не повернуть! О чём Хильдеберт вообще думает?! Он думает "дети богини Дану" не взбесятся от такого? А сам он как? Уши гореть не будут, когда он в своём преступлении начнёт альвов обвинять?
Что за король такой? Только оставь без внимания, так обязательно какую-нибудь дичь выкинет! :o Даже если он сам потом пожалеет о своей клевете (а если совесть есть, то пожалеет), то поворачивать-то поздно будет!
Скоро вернется Карломан, будем надеяться! А вот если бы не вернулся - тогда даже не знаю, что у них получилось бы.
Хильдеберт верит, что главное - это сплотить народ против альвов: "Если победишь внутреннего противника, внешние уже не страшны" - это он и о себе, и о политике. А горящие уши перетерпит как-нибудь.
Если бы его оставили без внимания матушки, то мог быть не так уж плох. Но на это как раз трудно рассчитывать. А в новых советах Бересвинды, видимо, опять ее проклятье действует. :'(
Глава 75. Верность и бесчестие (начало)
Спустя некоторое время в королевских покоях остался лишь сам Хильдеберт IV и его мать. Они сидели за столом, и между ними стояла ваза с фруктами, однако мать и сын не обращали на них внимания. Они беседовали наедине, отпустив мужей совета.
- Ты держался, как подобает королю Арвернии, сын мой! Я горжусь тобой! - с чувством проговорила Бересвинда. Про себя нахмурилась по поводу желания сына похоронить Карломана арвернским обычаем. Поговорить с ним об этом сейчас?.. Нет, пожалуй, успеется, когда сын будет не столь воодушевлен своей "блистательной" идеей. А сейчас ей важнее было убедить его в другом...
- Ты очень кстати дал понять советникам, что назревают дальнейшие перемены, - продолжала королева-мать. - Дагоберту давно пора отправляться на покой. Он стар и болен, и не сможет быть коннетаблем в опасное для страны время.
Хильдеберт нахмурился. Ему было неловко, и даже стыдно. Он подумал о том, что Сигиберт Древний оставался коннетаблем, пока ему не исполнилось семьдесят семь лет, а Дагоберту сейчас "всего" шестьдесят шесть, хотя он в последние годы вправду жаловался на боли в сердце. Хоть и не говорил никому о своем здоровье открыто, но ему приходилось обращаться к лекарям, да и шпионы королевы-матери пару раз подслушивали, как близкие коннетабля выражают тревогу.
- Не годится отпускать столь заслуженного человека просто так, точно ненужного слугу. Дагоберт очень много сделал для Арвернии, а она, в лице своего короля, отплатит неблагодарностью? Чтобы отдать ему должное, я назначу его хранителем печати. Это почетное звание, но без серьезных обязанностей.
Но Бересвинде не понравилась эта идея. Она знала, что даже в таком звании Дагоберт останется ее непримиримым врагом и сохранит немало приверженцев при дворе. Кроме того, Паучиха уже продумала, каким образом отстранить от власти сразу двух противников.
- Нет, я не думаю, что Дагоберт примет звание хранителя печати в качестве утешения. А, чтобы умилостивить его, лучше назначь жрецом-законоговорителем его младшего сына, вместо Турольда, которому тоже давно пора на покой. Кроме того, тебе, государь, полезнее будет в сане жреца-законоговорителя преданный человек, всем обязанный тебе. Погляди, как непочтительно держится Турольд, как он оспаривает каждое твое слово! Король Арвернии не может терпеть, чтобы собственные советники, даже самые мудрые из них, подрывали его власть. Пусть младший сын Дагоберта войдет в Королевский Совет!
За этим предложением скрывалась одна из множества семейных историй, какие встречаются в венценосном роду не реже, чем у обычных дворян и простолюдинов, и не меньше омрачают жизнь.
Сын Дагоберта Старого Лиса, Герберт, младший брат Альпаиды и Хродеберга, в детстве был отдан в жрецы. Некогда он перенес тяжкую болезнь, и отчаявшиеся родители пообещали тогда посвятить мальчика богам, если тот выживет. Боги спасли Герберта, и обещание пришлось выполнить. Однако впоследствии, когда стало ясно, что его брат Хродеберг, влюбившийся на всю жизнь в Бересвинду, никогда не женится и не будет иметь законных наследников, Герберт попытался было отказаться от жреческого сана, чтобы стать наследником отца. В то время он еще не дал постоянных обетов. Хродеберг согласился уступить наследство младшему брату. Зато Дагоберт отказался наотрез, и поссорился с младшим сыном. Данный им обет должен быть исполнен. Он настоял, чтобы Герберт прошел посвящение в жрецы.
Вот этого Герберта, младшего сына Дагоберта, королева-мать сейчас предложила назначить жрецом-законоговорителем вместо Турольда. Король, изумленный советами своей матушки, поклонился ей и почтительно поцеловал ее руки.
- Матушка! Мне никогда и в голову не пришло бы то, что советуешь ты!
Бересвинда Адуатукийская позволила себе улыбнуться уголками губ. Она знала, что ее сын, как и большинство мужчин, даже лучшие из них, далеко не все могут предвидеть. И поэтому ему еще долго будут нужны советы матери.
- У нас появится сравнительно молодой жрец-законоговоритель, обязанный нам своим званием. Заодно мы почтим Дагоберта и семью Карломана. А затем ты отправишь Дагоберта в его замок, доживать остаток дней. К сожалению, несчастье с Карломаном, которого он любил как сына, больно ударило по Дагоберту. Как военный человек, он стоек и упорен, и пока еще держится. Но, вероятно, пережитые испытания впредь еще отзовутся на его здоровье. Так что освобождение от обязанностей коннетабля пойдет на пользу ему самому.
Король кивнул, соглашаясь с решением матери.
- Но помни и ты, матушка, о чем мы договорились! Ты расстанешься с будущим коннетаблем и посвятишь себя благу Арвернии и благородному вдовству, как подобает королеве.
Бересвинда кивнула, тяжело вздохнув. Все было уже решено... И все-таки, с каким трудом ей далась разлука с Хродебергом! Она предпочла власть любви, отвергнув своего благородного рыцаря, который посвятил ей всю жизнь. Власть над Арвернией она сохранила. Но не бесчестен ли ее выбор? Не принесет ли он пустоту в душе, которую уже нечем будет заполнить?
***
В этот миг дверь королевских покоев распахнулась, и туда не вошла, а ворвалась королева Кримхильда. Она пребывала в ярости. Дыхание волновало ее высокую грудь, гневный румянец окрасил лицо, голубые глаза сверкали неукротимым блеском. Хильдеберт обернулся, услышав стук двери, и не мог выговорить ни слова, залюбовавшись женой. Кримхильда всегда хорошела в гневе, еще больше напоминая валькирию.
И король поднялся, почтительно приветствуя ее.
- Здравствуй, моя дорогая супруга! - он даже не удивился, с чем жена пришла к нему в столь ранний час.
Зато Бересвинда Адуатукийская смерила невестку тяжелым, неодобрительным взглядом. Ей не понравился ее приход, а еще менее того - как сын любуется Кримхильдой.
А между тем, молодая королева с порога заговорила о том, ради чего пришла:
- Государь, зачем ты запретил всем входить в покои графа Кенабумского, даже самым близким людям?!
Хильдеберт глухо кашлянул. Странно: он был уверен, что его решение необходимо ради блага Арвернии, но вот, жена своим появлением пошатнула его уверенность, он как будто взглянул со стороны и увидел, что поступает жестоко...
Но мать взглянула на него решительно и строго, и король сразу постарался взять себя в руки. Если матушка считает эти меры необходимыми, значит, так должно быть. В конце концов, она ради блага Арвернии смогла поступиться личным счастьем, так что имела право давать советы другим, как лучше служить своему королевству.
И он обратился к жене, как взрослый к ребенку:
- Дорогая моя, государственные интересы требуют, чтобы никто не мешал дяде Карломану в его последние дни...
- Не мешал? - взвилась Нибелунгская Валькирия, разъяренная, с раздувающимися ноздрями. - Я прошу тебя, государь: позволь хотя бы Альпаиде побыть рядом с мужем в его последние часы! Она и так тяжко переживает трагедию с Карломаном, сама выглядит умирающей. Неужели ты хочешь сделать ей еще хуже?!
Кримхильда не сказала мужу и его матери о возможности спасти Карломана с помощью дара вейл, ибо это была не ее тайна.
Хильдеберта больно резанули упреки жены, и он поднял руку, призывая ее замолчать. В тот же миг Бересвинда поднялась на ноги рядом с сыном, в знак поддержки.
- Я вижу, что ты так и осталась дочерью Нибелунгии, и наши государственные интересы для тебя - пустой звук! - ледяным тоном процедила она, глядя на Кримхильду. - Только крайняя необходимость вынудила короля пойти на столь суровые меры. Альпаида, как потомок королей, должна гораздо лучше тебя понимать, в чем состоит долг перед государством. Кстати, для королевы он состоит в том, чтобы поддерживать своего царственного супруга, а не бросаться упреками! Как ты думаешь, легко ли было государю отдавать такой приказ?
Хильдеберт оказался, как между двух огней, между женой и матерью, когда они вступили в прямой спор. Он стоял, кусая губы, чувствуя, как будто две женщины пытаются разорвать его пополам.
И все-таки выбрал мать - отчасти потому, что привык полагаться на ее советы. Высказал, обращаясь к супруге:
- К сожалению, это не единственное жестокое решение, что мне пришлось принять в нынешние тревожные дни, помимо того, что я вновь назначил Великим Расследователем по делам альвов барона Ги Верденнского! Государственная необходимость требует, чтобы звание майордома получил более опытный человек, чем мой кузен Ангерран. После церемонии вложения меча в руки дяде Карломану, майордомом станет граф де Кампани. Канцлером вместо него будет граф Амьемский, а великим секретарем - мой кузен Аледрам Кенабумский. Также я намерен отправить на покой коннетабля, передать это звание от Дагоберта его сыну Хродебергу. А жрецом-законоговорителем скоро станет Герберт, младший сын Дагоберта. Мне жаль смещать верных помощников, что служили моему отцу и деду. Однако новые времена требуют новых людей!
- Что-о?!
Услышав о грядущих масштабных перестановках в Королевском Совете, Кримхильда покачнулась и едва устояла на ногах. С усилием провела рукой по разгоряченному лбу, приказывая себе успокоиться. Ей понадобилось собрать все терпение, какому научилась за два непростых года своего замужества. Ей ясно было, что следует спешить медленно. Если выскажет все, что у нее на уме, она только все испортит.
И она подняла глаза на королеву-мать, не сомневаясь, что все эти перестановки - дело ее рук.
- Если ты, государыня-матушка, даешь государю столь мудрые советы, что готова в одиночку заменить всех преданных соратников, то я, конечно, не вправе мешать. Мне еще далеко до столь глубокого понимания блага Арвернии, - с иронией проговорила Кримхильда.
Бересвинда Адуатукийская кивнула, сделав вид, что не замечает иронии невестки.
- Именно! Тебе далеко до настоящего понимания, - ну так хотя бы не вмешивайся в то, в чем не разбираешься, дочь моя!
Обе королевы держались все холоднее и враждебнее. Удивленный король счел нужным вмешаться:
- Милые дамы, прошу вас, не тревожьтесь! Обе вы необходимы мне. Только с вашей поддержкой я смогу выстоять в нынешние трудные времена. Примиритесь, прошу вас! Я счастлив, что обе вы поддержали мою замысел Священного Похода против альвов.
Обе женщины кивнули. Да, они поддержали короля, но он не подозревал, что обе они внутренне не одобряли его замысел, хоть и каждая по своим причинам. Как и не хотели мириться сейчас. Однако просьба короля означала, по сути, приказ, и они шагнули навстречу друг другу, причем Кримхильда, как младшая, сделала больше шагов навстречу свекрови. Осторожно, словно гладя опасное животное, обе положили ладони одна на плечи другой, изображая родственное объятие, и нехотя поцеловались.
- Дочь моя! - глухо произнесла Бересвинда.
- Матушка! - со вздохом прошелестела Кримхильда, и тут же отпрянула назад.
Король наблюдал за самыми близкими женщинами, удовлетворившись пока этим натянутым примирением. Все-таки худой мир лучше доброй ссоры. А ему сейчас был необходим покой в собственной семье.
И он улыбнулся, принимая довольный вид:
- Благодарю вас обеих!.. А сейчас, Кримхильда, ступай! Мне необходимо еще кое о чем побеседовать с матушкой.
- Конечно, - кивнула молодая королева. - Больше я не стану отвлекать своего царственного супруга от государственных забот!
- Очень на это надеюсь! - пронзительным голосом ответила королева-мать. И обеим женщинам стало ясно, что, несмотря на вынужденное примирение, война между ними только начинается.
Стремительно выйдя из покоев своего супруга, Кримхильда подумала, что ее долг - предупредить участников Королевского Совета о грядущих перестановках, хотя бы через Матильду. И она направилась к себе, почти бегом, так что ее шаги сердито отдавались эхом от каменных плит. Она тяжело дышала, ибо ее душила ярость. Почему, почему она вынуждена терпеть унижения?! И ее муж присутствовал при этом, и ничем не попытался защитить ее от своей матери!
Молодая королева, благодарная Карломану за поддержку, оказанную ей при дворе им и его семьей, была твердо намерена отплатить им добром за добро. Иначе она просто не могла поступить, не простила бы себе.
Зато ее царственный супруг не особенно задумался, приняв сторону матери против жены.
***
В полдень того же дня граф Гуго де Кампани сидел в своем кабинете за письменным столом. Вернувшись от короля, он занялся составлением новых указов.
Кабинет был просторным, светлым. Вдоль стен стояли высокие шкафы с книгами и свитками. На столах разложены письменные принадлежности.
Сидевшему за столом графу его секретарь, молодой человек, передал поднос со свитками. Это были указы о перестановках в Королевском Совете. Сам Гуго в этот миг держал в руках готовый указ о своем назначении майордомом. Перечитывал его и хмурился, не веря случившемуся. Он и не мечтал о посте майордома при жизни Карломана. И даже в последние две седьмицы уверен был, что Ангерран наследует своему отцу. Самому Гуго вполне достаточно было должности канцлера. Как опытный политик, он знал, что значит быть всем обязанным сильным мира сего. За столь важное назначение королева-мать станет требовать многого, и ему придется угождать повелительнице.
Гуго аккуратно свернул свиток и положил на поднос, знаком отсылая секретаря.
- Будь наготове, ибо нам придется пойти к королеве-матери, чтобы скрепить эти указы печатью. Как ты знаешь, в настоящее время королевская печать находится в ее руках!
В этот миг в кабинет к канцлеру вошла его дочь Матильда, бледная и сосредоточенная. Покинув совещание в кабинете Ангеррана, она немного побеседовала с Ираидой Моравской о событиях прошедшей ночи. Затем побывала на молитве в дворцовом святилище, горячо прося богов спасти Карломана. Герцогиня Окситанская очень надеялась побеседовать с Фредегондой, однако та уже вышла в сад, и они разминулись.
-
Великий
инквизитор расследователь Ги Верденнский и этот дегенерат в короне натворят немало дел во славу Бересвинды. Для блага государства, вестимо. Если, конечно, Карломан не вмешается, но приказы короля проще утвердить, чем отменить. Кстати, согласно этим приказам, Карломан уже не майордом, даже если оживёт, наконец. Он теперь никто. Конечно, если не оживёт до утверждения королевского бреда.
-
Лучше бы Хильдеберт не только маму слушался, но и, хоть иногда, свою совесть. Ведь чувствует же, что недостойно поступает с Дагобертом. А ведь Бересвинда в данном случае вовсе не о благе Арвернии думает, а от политического противника избавляется >:( А Хильдеберт хорошо устроился: мама умная, а самому думать не надо.
А ведь так можно далеко зайти. Тут недостойно поступишь, там подлость ради блага, здесь к совести не прислушаешься (ради великой цели, ога)... Так постепенно совесть и атрофируется. За ненадобностью :(
-
Благодарю, эрэа Convollar, эрэа katarsis! :-* :-* :-*
Великий инквизитор расследователь Ги Верденнский и этот дегенерат в короне натворят немало дел во славу Бересвинды. Для блага государства, вестимо. Если, конечно, Карломан не вмешается, но приказы короля проще утвердить, чем отменить. Кстати, согласно этим приказам, Карломан уже не майордом, даже если оживёт, наконец. Он теперь никто. Конечно, если не оживёт до утверждения королевского бреда.
Возможны и такие тревожные перспективы. Но будем надеяться, что им все же не дадут натворить слишком много дел!
*Да, не любят здесь Хильдеберта...*
Думаю, что, если Карломан оживет, его восстановят в прежней должности. Король и так сильно виноват перед ним. Чтобы искупить свою вину, он мигом забудет все указы, что успел навыпускать. Ну, или почти все...
Лучше бы Хильдеберт не только маму слушался, но и, хоть иногда, свою совесть. Ведь чувствует же, что недостойно поступает с Дагобертом. А ведь Бересвинда в данном случае вовсе не о благе Арвернии думает, а от политического противника избавляется >:( А Хильдеберт хорошо устроился: мама умная, а самому думать не надо.
А ведь так можно далеко зайти. Тут недостойно поступишь, там подлость ради блага, здесь к совести не прислушаешься (ради великой цели, ога)... Так постепенно совесть и атрофируется. За ненадобностью :(
Не хотелось бы, чтобы он до такой перемены дошел! Берсерк в короне - это еще полбеды. А вот он же еще и без совести, это уже гораздо хуже. Но он пока еще не совсем безнадежен, хочется верить.
Глава 75. Верность и бесчестие (окончание)
Из святилища Матильда этим утром отправилась к Малому Двору королевы Кримхильды. Она не сомневалась, что обычный круг дам соберется сегодня, хотя почти все не спали минувшей ночью.
И действительно: вокруг королевы, разгневанной и мрачной после визита к супругу, уже собрались придворные дамы. Тут были Ираида Моравская и Ротруда, участливо взиравшие на свою госпожу. Увидела Матильда и свою мать, графиню де Кампани, которая, напротив, держалась с высокомерным торжестовм, словно знала что-то, о чем не подозревали другие. Это показалось герцогине Окситанской подозрительным. Кроме упомянутых дам, в покоях королевы пребывали несколько молодых фрейлин, в их числе Фредегонда.
С первого взгляда на молодую королеву, Матильда поняла, что та сильно разгневана, хоть и старается сдерживаться. Глаза сидящей в кресле Нибелунгской Валькирии яростно сверкали, губы были плотно сжаты. Когда вошедшая герцогиня поприветствовала ее книксеном, Кримхильда отрывисто бросила:
- Мне не удалось переубедить короля!..
Ида и Матильда переглянулись, поняв, что она потерпела неудачу. Король отказался пустить родных к смертному ложу Карломана!
В этот момент к королеве приблизилась графиня де Кампани, мать Матильды. Она указала ей на приготовленное фрейлинами темно-синее, цвета ночного неба, шелковое платье с едва заметной серебряной отделкой.
- Этот наряд будет уместнее всего, государыня, к нынешнему печальному дню, - назидательно сообщила Ода. - Ведь сегодня король объявит дату церемонии вложения меча в руки графу Кенабумскому. А затем в Храме Всех Богов состоится торжественная молитва. К сожалению, придется просить богов уже не о спасении графа, но о том, чтобы его благородная душа поднялась по Радужному Мосту и с почетом вступила в Вальхаллу. Так что скромное, почти траурное одеяние в самый раз сегодня!
То, что говорила графиня, было справедливо. Но интонации, с какими она обращалась к королеве, как к маленькой девочке, высокомерие, сквозившее в каждом жесте, в выражении ее лица! Тем удивительнее было, что обыкновенно вспыльчивая королева на сей раз все терпела безропотно. Она сидела, не поднимая глаз, лишь молча сжимала пальцами свой пояс, так что тот извивался, как змея. В ответ на назидания графини, она только кивнула:
- Ты права! Я надену это платье, в тон одеянию моего супруга.
Наблюдая за этой сценкой, Матильда больше не сомневалась, что королева-мать взяла верх, и ее невестка была вынуждена пойти на уступки.
Не только она, но и Ида поняла по поведению Кримхильды, что произошло нечто важное. Но сейчас выбор был сделан, и началась церемония одевания королевы, подобная уже описанной ранее.
В то время как придворные дамы трудились над королевским платьем, молодые фрейлины, по знаку, поданному Ротрудой, пребывали на подхвате. Одни успевали поправить складки на платье, другие вовремя подавали пояс, веер, шарф, еще что-нибудь из мелких деталей одеяния своей госпожи.
Среди них была и Фредегонда, и работала она так же ловко, как более опытные фрейлины. Когда она передала Матильде перчатки для королевы, они переглянулись. Герцогиня поразилась, как горячо блестели темные глаза хранительницы живой воды. Фредегонда кивнула ей, и на губах ее мелькнула радостная улыбка, словно солнечный луч, пронзивший грозовое небо.
У Матильды быстро забилось сердце, так что она хотела даже схватиться руками за грудь, чтобы другие не услышали его бешеный стук. Ведь эта радость загадочной девы с ласточкой могла означать только одно: Карломана напоили целебной водой, она начала действовать, чудо случилось! Теперь оставалось лишь ждать, когда из его покоев придет самая важная весть...
Как хотелось Матильде расспросить о подробностях! Но в присутствии окружающих пришлось сдерживаться. И она еще раз вдохнула воздух, на сей раз - глубоко и с наслаждением.
Между тем, одевание королевы подошло к концу. И та, облаченная в почти траурное платье, кивнула, благодаря своих дам за помощь.
- Вы славно потрудились сегодня! Можете идти отдыхать. Ротруда, разъясни Фредегонде, как будет происходить предстоящая церемония вложения меча.
Статс-дама, сделав реверанс перед королевой, вышла вместе с внучкой вейлы, к тайному разочарованию Матильды. За ними последовали и молодые фрейлины, отпущенные Кримхильдой.
Та же обратилась к Ираиде Моравской:
- Тебя, Ида, я прошу узнать через твоего супруга о намерениях "детей богини Дану".
Герцогиня Бро-Виромандуи нахмурилась, подумав о буйных соотечественниках своего мужа. Сможет ли Гворемор их сдержать, если смерть Карломана вызовет бунт?
- Я узнаю, государыня! - пообещала женщина, и вышла за дверь.
Теперь в покоях королевы остались вместе с ней только Матильда и ее мать. Обернувшись к последней, Кримхильда сказала:
- Графиня, я прошу тебя...
- С твоего позволения, государыня, я и так хотела удалиться, - Ода поклонилась, собираясь выйти, еще до того, как королева отпустила ее. - Мне следует проверить расписание сегодняшнего дня. В связи с церемонией, его придется изменить.
Кримхильда окинула ее неприязненным взором.
- Да, благодарю тебя, Кродоар. Ступай! - произнесла она, не сомневаясь, что графиня пойдет к королеве-матери, докладывать о ее, Кримхильды, унижении.
И тут же, пока еще Ода не успела уйти, она быстро обратилась к герцогине Окситанской:
- Матильда, а ты проведай графиню Кенабумскую. Ей, бедняжке, опять нездоровится.
Герцогиня, сидевшая в кресле, встала, чтобы закрыть дверь за матерью. Затем, по знаку королевы, приостановилась, чтобы выслушать то, что она скажет наедине.
- Передай Альпаиде, Ангеррану: в Королевском Совете грядут большие перестановки, - отчетливо проговорила Кримхильда, когда Матильда подошла к ней ближе. - Барон Верденнский вновь станет Великим Расследователем. Место Дагоберта займет Хродеберг. А самое главное - майордомом будет назначен твой отец, Ангерран же останется сенешалем.
- Мой отец - майордомом? - дочь графа де Кампани вздрогнула, как от внезапного мороза.
- Королева-мать сочла его наиболее умным и преданным среди всех придворных... Матильда, я знаю, ты всегда... была преданна Карломану! Прошу тебя: ради него предупреди его близких, что королева-мать убедила короля совсем оттеснить их от власти! - проговорила Кримхильда, помня, сколько сделал для нее Карломан, и свое обещание Ангеррану помогать во всем.
Сказать, что Матильда удивилась, значило ничего не сказать. она была потрясена, ошеломлена, выбита из колеи, но не разбита. Напротив, голова ее сделалась холодной и ясной. Герцогиня Окситанская ни минуты не сомневалась в своем выборе. Она не предаст Карломана, живого или мертвого. Не побоится ради него покинуть своих родителей, если они твердо выбрали сторону Паучихи.
- Ты можешь на меня положиться, - пообещала она Кримхильде, покидая ее покои.
Направившись в кабинет Ангеррана, Матильда застала там его самого, Альпаиду, Дагоберта и Хродеберга. Они приглушенно беседовали о самом главном и сокровенном. Когда Матильда, постучавшись, вошла, Ангерран как раз произнес:
- Турольда нет уже давно. Стало быть, ему все же удалось попасть в покои отца! И тогда... Будем надеяться, что целебная вода поможет ему!
- Только на это нам остается надеяться! - вздохнула Матильда, входя в кабинет. - Ибо королева-мать задумала, если Карломан умрет, заменить почти весь Королевский Совет своими ставленниками. Она вызвала откуда-то, чуть ли не из мрачного царства Хель, барона Верденнского... А тебе, Ангерран, не достанется должности майордома. Король, по совету своей матери, назначит майордомом моего отца!
О замене Дагоберта на Хродеберга она не сказала, ибо оба они присутствовали здесь. Но маршал запада, услышав о замыслах своей невенчаной жены, побледнел как мел. Так значит, Бересвинда не только от него добивается, чтобы он, по сути, предал родного отца! Она атакует их род со всех сторон, как искусный полководец, по всем правилам военной науки.
В повисшей могильной тишине раздался стук упавшего кресла - это Альпаида вскочила на ноги, не помня себя. Она давно уже находилась на пределе нервов, а теперь ее прославленное самообладание все чаще стало подводить (доказательством чего служили хотя бы царапины на щеках Жоффруа де Геклена, не допустившего ее к мужу).
- А-а, проклятой Паучихе еще мало наших страданий! - выкрикнула она хриплым, чужим голосом, тяжело дыша. - Она погубила Карломана! Запомните все: кровь его на руках Бересвинды Адуатукийской! А теперь она не успокоится, пока не сломает весь наш род! Так не может продолжаться: или мы, или она! Даю слово, что, пока у меня останутся силы, я помогу королеве Кримхильде одолеть Паучиху. Она славная девочка, и Карломан правильно просил поддерживать ее. Прошу и вас, родные мои, быть на ее стороне. Отец и брат мой, помните, что у нашей семьи нет более коварного врага, чем королева-мать! Ангерран, первенец мой и Карломана: запомни сам и передай своим братьям, кто виноват в самом страшном несчастье нашей семьи!
Ангерран выскочил из-за стола, подбежал к матери. Дагоберт очутился с другой стороны, и они обхватили несчастную женщину за плечи, усадили за стол, успокаивая.
- Матушка, я обещаю, мы будем бороться! Предупрежден - значит, вооружен! - проговорил Ангерран.
- Альпаида, девочка моя! - увещевал сильно побледневший Дагоберт. - Клянусь тебе, что не уйду на покой, пока Паучиха правит Арвернией!.. Только твое здоровье - прежде всего. Сядь, выпей воды.
Альпаида, повинуясь им, села в кресло, которое Ангерран успел поставить на место. Хродеберг, угрюмый и молчаливый, протянул сестре кубок с водой, и она выпила, тяжело дыша.
Ангерран поднял глаза на Матильду, наблюдавшую с немым сочувствием за этой сценой.
- Благодарю тебя! - сказал он своей подруге. - Я всегда знал, как и отец, что ты верный друг.
Матильда кивнула и вышла, ни слова не сказав, потому что горло ей сковал спазм.
Она сделала свой выбор. Хватит с нее двойной игры, угодничества обеим сторонам! Возможно, родители скажут, что она отреклась от них и их благодетельницы, королевы-матери. Зато она сохранит верность Карломану, своему наставнику, которого любила всю жизнь, его семье и молодой королеве, которую он просил оберегать.
И нужно же было, чтобы первой, кого встретила Матильда после этого решения, оказалась ее родная мать! Закончив с расписанием для Кримхильды, графиня Кродоар де Кампани, как и предполагала дочь, направлялась к королеве-матери, дабы рассказать, что молодая королева теперь покорна и кажется вполне сокрушенной. Графиня была весьма довольна и, встретив дочь, не преминула дать ей добрый совет.
- Вот видишь, моя дорогая: права все-таки оказалась я! Государыня Бересвинда одержала полную победу. Ее верные соратники могут рассчитывать на самые высокие посты в королевстве. Знаешь ли ты, что твой отец сразу после церемонии вложения меча будет объявлен новым майордомом Арвернии? Да-да! Указы уже составлены, и скоро будут скреплены печатью. И это еще не все. Новым канцлером станет граф Роберт Амьемский. Коннетаблем вместо Старого Лиса, будет его сын, маршал запада Хродеберг. Жрецом-законоговорителем вместо старого Турольда будет младший сын Дагоберта, Герберт. А великим секретарем - Аледрам Кенабумский. А еще, король вызвал ко двору старого барона Верденнского, чтобы вновь расследовать дела альвов. Говорят, это их козни виноваты, что король в помрачении ума поднял меч на родного дядю!..
Матильда поглядела на женщину, породившую ее и когда-то самую родную, но так рано отдалившуюся от нее. Ей очень хотелось объявить, что она сохранит верность Кримхильде, вопреки королеве-матери, вопреки родителям, запятнавшим свое имя бесчестием. Но мать, с удовольствием пересказывающая дворцовые пересуды, вдруг показалась ей настолько чужой, что даже доказывать ей ничего не хотелось. Она кивнула:
- Я приму к сведению и сделаю единственный выбор, который совместим для меня с честью и совестью. А ты ступай, матушка: королева Бересвинда, верно, уже заждалась тебя!..
И герцогина Окситанская, распрощавшись с матерью, направилась к кабинету отца. С ним она собиралась поговорить иначе: ведь он - один из умнейших людей Арвернии, не может быть, чтобы не понимал, как бесчестно принимать должность майордома таким образом!
Она застала отца за письменным столом, с указом о его будущем назначении в руках. Увидев дочь, расстроенную и бледную, Гуго сделал знак своему секретарю удалиться. Он не сомневался, что Матильда оплакивает Карломана, к которому была горячо привязана, и приготовился отечески утешать ее.
- Здравствуй, батюшка! Меня очень расстроили последние известия, - начала Матильда, подойдя к отцовскому столу.
"Ну, конечно же, она переживает скорый уход графа Кенабумского", - убедился Гуго и, выйдя из-за стола, хотел обнять дочь, думая успокоить ее, как маленькую.
- Такова судьба, девочка моя, и с ней никто не спорит, даже боги! Норны наделили Карломана Кенабумского такой судьбой... Мне тоже очень жаль, поверь! - проговорил он, не подозревая, что вести о перестановках в Совете так быстро долетят до Малого Двора, и что Матильда пришла, обо всем узнав.
Но Матильда отступила, не дав себя обнять. Ее взгляд был исполнен боли и гнева.
- Так значит, тебе жаль? И поэтому ты согласился занять место Карломана, когда он еще дышит? Ты, слуга закона, продался королеве-матери за пост майордома, и готов служить ей? Ведь это она погубила графа Кенабумского! Его кровь на ее руках! - воскликнула герцогиня, неосознанно повторяя слова Альпаиды.
Гуго де Кампани помрачнел и тяжело вздохнул. Многое он мог представить, но не то, что родная дочь явится обвинять его!
- Матильда, послушай... Я сам отчасти согласен с тобой. Но пойми, это не то назначение, которое можно отвергнуть просто так! Откажись я - и королева-мать нашла бы способ удалить от двора и меня, и Оду, и даже тебя, хоть ты и была женой ее покойного сына...
Матильда смело, решительно взглянула в глаза отцу.
- Вы с матушкой сделали свой выбор, а я свой. Ныне я возьму пример с Альпаиды, буду помогать близким Карломана. И я не пожалею ничего, чтобы королева Кримхильда выстояла под натиском королевы-матери. Ибо так завещал нам Карломан!
Гуго растерянно взглянул на дочь.
- Я прошу тебя, как отец: хотя бы внешне придерживайся, как прежде, золотой середины между придворными партиями, дочка! Ведь и Карломан прежде просил тебя играть двойную роль и не выходить из доверия. Так тебе будет безопаснее.
Но Матильда упрямо покачала головой.
- То было раньше, а сейчас ничто не обяжет меня служить той, кто погубила его! Я буду рядом с молодой королевой и семьей Карломана. А ты и матушка решайте сами, что вам дороже - благосклонность Паучихи или родная дочь.
И по непреклонному тону Матильды, по тому, как она назвала королеву-мать Паучихой, Гуго понял, что ее не переубедить. Их пути расходятся. Ему было тяжело это осознать. Некогда у них с Одой была большая семья, но нынче из их детей, к несчастью, осталась в живых только Матильда, самая младшая. Одни умерли в детстве, другие - от болезни в Черный Год, сыновей унесла война, две старшие дочери скончались родами. Больно было утратить и последнюю из детей, пусть даже их разлучала не смерть, а политика.
- Ты поступаешь жестоко, Матильда!.. Все же постарайся нас понять. Как короли принадлежат своей стране, - ты это хорошо знаешь, - так и мы с Одой, прослужив столько лет при дворе, не принадлежим себе... И подумай как следует: не ошибешься ли ты, если пойдешь против воли королевы-матери? У нее такая власть, что ее враги рискуют плохо закончить.
- А вот я думаю, батюшка, что плохо закончат те, кто поступается совестью ради власти, - проговорила Матильда печально, но твердо. Ей тоже было тяжело принять такое решение. Но назад пути не было, и она вышла из кабинета отца, с гордо поднятой головой, и мягко прикрыла дверь.
И отцу, и дочери тяжело дался этот разговор, хоть оба остались при своем. Каждый из них понимал, что теперь в противостоянии партии королевы-матери и партии молодой королевы с семьей Карломана, они окажутся по разные стороны. А на войне, как известно, все средства бывают хороши...
-
Война Королев: Летопись Фредегонды \Часть Третья: 08.02.2023 \
Содержание
814 год от рождения Карломана Великого
Июнь (Брахмонат «Переломник»)
Июль (Хеуимонат «Сенокосник»)
28 Июня. Через Пятнадцать дней после Трагедии на Ристалище
Столица Арморики, Чаор – На – Ри
61. Мудрость Седин - утро
62. Письмо Дочери - утро
63. Два Маршала - утро
64. Песня о битве при Маг Туиред - полдень
65. Сила Слов - день
66. Тревоги и Надежды – день\поздний вечер
29 Июня. Шестнадцать дней после Трагедии на Ристалище
Столица Арморики, Чаор – На – Ри
67. Королевский Дуб
20 Июня. Через Семь дней (Неделю) после Трагедии на Ристалище (День гибели Иветт)\4 июля. Через Двадцать Один день после Трагедии на Ристалище (День встречи Ренье и Барона Готье Вексенского)
Арверния, Кенабумское Графство, деревушка близ Серебряного Леса
68. Дочь Лесника
29 Июня. Шестнадцать дней после Трагедии на Ристалище
Столица Арморики, Чаор – На – Ри
69. Путь Таниста
70. Королевская Кровь
71. Гнев Теней
29 Июня. Шестнадцать дней после Трагедии на Ристалище
Пять разных Локации
72. Отец и Сын – Для Карломана и его отца много времени, для всех остальных мгновение.
29 Июня. Шестнадцать дней после Трагедии на Ристалище
Столица Арвернии, Дурокортер и Холм Вейл, что вблизи него.
73. Вейла и Бисклаврэ – Утро
74. Ради Блага – Утро
75. Верность и Бесчестие – Утро, Полдень
76. Тенета (Паучья Сеть)
-
Ангерран и Дагоберт предупреждены, да, но что они могут сделать? Отговорить короля вряд ли получится, а что тут можно сделать ещё?
-
Указы не действительны, пока не скреплены печатью, значит, надо тянуть время. Есть предлог - церемония вложения меча. Пока что Карломан считается живым, только после церемонии (если не после погребения), эти Указы могут вступить в силу. Так что можно и напомнить королю хотя бы о соблюдении элементарных норм приличия. И сделать это может только Гуго де Кампани, только вот ему очень хочется стать майордомом.
-
Большое спасибо, эрэа katarsis, (и с Днем Рождения ;)), эрэа Convollar! :-* :-* :-*
Ангерран и Дагоберт предупреждены, да, но что они могут сделать? Отговорить короля вряд ли получится, а что тут можно сделать ещё?
Кто их знает? Смотря на что хватит изобретательности. А там и сам Карломан, надеюсь, поможет (мы-то знаем!)
Указы не действительны, пока не скреплены печатью, значит, надо тянуть время. Есть предлог - церемония вложения меча. Пока что Карломан считается живым, только после церемонии (если не после погребения), эти Указы могут вступить в силу. Так что можно и напомнить королю хотя бы о соблюдении элементарных норм приличия. И сделать это может только Гуго де Кампани, только вот ему очень хочется стать майордомом.
Печать - в руках королевы-матери, так что за ней дело не станет.
Будем надеяться, что родные Карломана сумеют протянуть время до церемонии. Ну а там мало ли что может произойти... ;)
Но и партия Паучихи это время сидеть сложа руки не станет. Вот, дальше узнаем кое-что подробнее о ее ставленниках.
Глава 76. Тенёта (Паучья сеть) (начало)
Тем же утром, после беседы со своим царственным сыном и вынужденного примирения с Кримхильдой, королева-мать стояла перед письменным столом в своих покоях. Она находилась одна, ибо ей требовалось многое обдумать.
Обстановка покоев, черно-белая отделка пола и стен, была проста и гармонична. В нее прекрасно вписывался большой комод со множеством дверец, полок, ящиков. Каждый из них запирался на отдельный ключ, а ключи всегда носила с собой сама Бересвинда, и больше никто не имел к ним доступа. В этом комоде Паучиха хранила особо важные документы и тайные сведения, позволявшие дергать за нити обитателей королевского двора. А в особо тайных отделах комода хранились и иные средства, при помощи которых иногда приходилось избавляться от тех, кто был слишком опасен, и при этом не поддавался манипуляциям.
Сейчас перед глазами королевы-матери лежали несколько листов пергамента, еще не отправленные в недра заветного комода. На них она набросала замысел действий, а заодно - свойства своих будущих ставленников: их характеры, склонности и - самое главное, - слабые места каждого, через которые можно на них воздействовать.
Эту интригу Бересвинда провернула за ночь, после беседы с Одой и с Хродебергом. Когда же графиня де Кампани второй раз пришла к ней и рассказала про угрозу Альпаиды в святилище, Паучиха поняла, что все сделала правильно. Оставь она без внимания семью своих противников - и они сокрушили бы ее саму. Она уже давно улавливала признаки того, что близкие Карломана, во главе с Дагобертом Старым Лисом, готовят действия против нее. Если их могущественный род поддержит Нибелунгскую Валькирию (теперь королева-мать готова была согласиться с прозвищем своей строптивой невестки, что дали ей придворные миннезингеры; но только она, конечно, понимала его совсем по-другому), Бересвинда лишится власти и влияния на своего царственного сына. А между тем, она не сомневалась, что ни один правитель не сможет служить Арвернии с такой преданностью, как она, пожертвовавшая любовью ради блага королевства...
После доклада Оды она всю ночь размышляла, как ослабить партию противника, и наутро уже предложила королю готовый проект отставок и замен в Королевском Совете. Хильдеберт выслушал ее доводы и одобрил их. Так и должно быть. Теперь ключевые посты в королевстве займут люди, которым придется быть благодарными властителям, возвысившим их. А гордыня независимых вельмож будет унижена.
Сейчас королева-мать ожидала сообщений от своих связных. А также прихода верной Оды, которая должна наведаться к ней, как только закончится утренняя церемония одевания молодой королевы. А пока что Бересвинда перечитывала записи, касавшиеся ее ставленников. И перед ней с плотных, чуть желтоватых листов, исписанных чернилами, вставали те, кого она втянула или готовилась втянуть в свои паучьи тенета.
И первым перед мысленным взором королевы появился Хродеберг - ее верный рыцарь, для которого она, Бересвинда, стала единственной любовью на всю жизнь. С первого взгляда, с той минуты, когда она приехала в Дурокортер, чтобы стать невестой его кузена, принца Хлодеберта. Терпеливая преданность Хродеберга выдержала все - и испытание временем, и безнадежность. Но устоит ли она теперь, когда Бересвинда отречется от него в угоду ревнивому сыну-королю?
Стоявший перед ее мысленным взором Хродеберг взглянул ей грустными глазами в самую душу, и Бересвинда содрогнулась. Она словно бы видела его перед собой наяву, во плоти, умом понимая, что находится в своих покоях совершенно одна.
Из ее груди вырвался тяжкий вздох - не королевы, но тоскующей женщины. Если ей все же удастся убить его любовь, Хродебергу придется тяжко. В душе у него останется рана, которую трудно будет залечить. Но зато в его руках сосредоточится власть над всеми войсками Арвернии! Сейчас Хродеберг виделся Бересвинде в парадном одеянии коннетабля, с церемониальным мечом на поясе, но без доспехов; легкая, богато украшенная кираса, облегавшая его грудь, была тоже сугубо парадной. На одежде его густо серебрились нити.
Она глядела на него и понимала, что только любовь к ней заставляла Хродеберга безропотно служить ей столько лет. Если теперь он разочаруется в ней, быть может, разорвет связующие их нити? Лишь Небеса знают, как поступит ее невенчаный супруг! Но взамен своей любви она подарит ему могущество и воинскую славу, гораздо выше, чем прежде. Мало какая женщина, хотя бы и королева, могла сделать столь щедрый подарок любимому человеку! Хродеберг честолюбив, он будет рад возможности превзойти в воинской славе других полководцев, если междугорцы, а возможно, и "дети богини Дану", ополчатся против Арвернии. У него будет достойное дело и настоящий смысл жизни...
Бересвинда с усилием отвела взгляд от него и посмотрела на другой лист. И тотчас рядом с Хродебергом появился образ следующего ее ставленника.
Герберт, младший сын Дагоберта, будущий жрец-законоговоритель. Он был похож на своего старшего брата, только ниже ростом и слабее него, и глаза не такие яркие, хоть их взгляд в эту минуту был пронзителен: ведь он добился, чего хотел! И на его белоснежном жреческом облачении также серебрились нити паутины, хоть и не столь густые, как у Хродеберга.
Королева-мать недаром вызнала о Герберте самое сокровенное. Он находился во вполне дружеских отношениях с братом, что желал уступить ему наследство, зато ненавидел своего отца. Он так и не смог простить Дагоберту, что тот насильно определил его судьбу, отдав в жрецы, когда сам он был еще слишком мал, чтобы распоряжаться собой. И, хотя Герберт и в жреческом сане успел к своим сорока двум годам подняться высоко (при том, что жрецы обычно служили у алтаря до самой смерти, а жили многие из них, милостью своих богов, подолгу), но обида на отца так и не прошла с годами. С одной стороны, королеве-матери это было на руку: противник Дагоберта - союзник ей. С другой, она знала, что Герберт недолюбливает также всю семью своей старшей сестры Альпаиды. Причина коренилась, опять-таки, в неизжитой детской обиде за то, что его отец любил Карломана, как родного сына, в то время как Герберта отдал жрецам. Кроме того, уже значительно позднее, когда Дагоберт воспротивился возвращению Герберта к светской жизни, он написал завещание, по которому в случае его смерти наследником большей части его состояния становился Карломан, как муж Альпаиды.
Герберт не смел в открытую идти против Карломана, которого не любил, но уважал. Но неприязнь к сестре и зятю он перенес и на племянников. Королева-мать понимала, что он постарается испортить им жизнь, особенно Ангеррану и Аледраму, с которыми станет пересекаться в Королевском Совете. Это было чревато новым очагом напряжения. Но Бересвинда надеялась, что Хродеберг сумеет удержать брата, который всегда его слушался, от нелепой вражды, не допустит раскола в Королевском Совете. Ибо королеве-матери вовсе не хотелось настраивать против себя сыновей Карломана, сильных, дружных и унаследовавших таланты своего отца. Они покуда ей не мешали, а иметь такой род врагами никто не пожелает. Но умеренная напряженность в Совете будет полезна: его участникам труднее будет сговориться.
Паучиха перевела взгляд на следующий лист, и перед ней встал Гуго де Кампани. В церемониальной одежде майордома, с золотой цепью, украшенной геральдическим ирисом, на шее. Лицо его бледно, и сам он был весь напряжен, и, казалось, не очень-то радовался высокому назначению. Его оплетали паучьи нити почти так же плотно, как Хродеберга.
Некогда выдвинутый еще теткой Бересвинды, Радегундой Аллеманской, Гуго был умен и полезен, и всю жизнь старался поступать согласно закону. До прошлого Совета, состоявшегося в день трагедии на ристалище, Гуго исполнял заодно и должность хранителя печати, но с той поры королева-мать взяла печать себе, избавив канцлера от лишних забот. Но свои основные обязанности граф выполнял безукоризненно, и никому не требовалось вмешиваться в них. Он также был и предан - тому, кто в данный момент находился при власти. Должностью майордома и вот этой золотой цепью королева-мать покупала преданность графа. Хотя они не разговаривали откровенно, но оба подразумевали, что взамен он станет выполнять ее просьбы. Возможности отказаться от назначения у Гуго не было. Обсуждайся вопрос прямо, он, конечно, уступил бы высокое звание Ангеррану. Но теперь, поставив его перед фактом, Паучиха обрекла его служить ей. Разумеется, во благо Арвернии!
Она хорошо знала Гуго, и в особенности его жену Оду, которая не уставала служить и превозносить ее. До сих пор чета графов де Кампани не вызывала у королевы-матери сомнений и вполне заслуживала поощрения. Но также Бересвинда знала, что и они могут сбросить тщательно сплетенную паутину. Их дочь Матильда, похоже, открыто заняла сторону Альпаиды и Кримхильды. Что выберут Гуго и Кродоар, если придется решать - служить Арвернии или сохранить отношения с дочерью? Матильда ведь у них осталась последней из детей (увы, это было слишком хорошо понятно Бересвинде!) Но то, что создавало рискованную ситуацию, одновременно помогало разрешить ее. Если граф де Кампани в должности майордома будет недостаточно ревностно служить интересам Арвернии, его дочь отправят назад в Окситанию, к ее супругу-мерзавцу. А внучку, принцессу Адельгейду, сделают жрицей в святилище Гевьон, где уединенно служат вечные девы. Королеве Бересвинде вовсе не хотелось поднимать руку на вдову и дочь ее старшего сына, однако, для обеспечения надежности графа де Кампани, такая возможность будет кстати. Между прочим, и саму Матильду можно шантажировать тем же. Королева-мать хорошо знала все рычаги воздействия! Так что в своем бывшем свате могла быть почти уверена.
Паучиха перевела взгляд дальше. И перед ней, став с другими не в ряд, а полукругом, напротив Гуго, встал граф Роберт Амьемский. В темном строгом одеянии, со знаками должности канцлера. В отличие от остальных, на нем почти не было нитей паутины, ибо даже королеве-матери не за что было уловить его. Роберт был суровым и честным человеком, законником до мозга костей, несколько слишком приверженным буквальному исполнению закона. В должности юстициария, расследуя тяжкие преступления, граф Амьемский, установив, что обвиняемый действительно виновен, обыкновенно приговаривал к смертной казни. Лишь иногда Карломан, от имени короля утверждавший приговор, щадил преступников, находя смягчающие обстоятельства, какие не волновали Роберта Амьемского. С одной стороны, королеве-матери нравилась его преданность своему делу. С другой - невозможно было ни запугать его, ни подкупить. Но она рассчитывала, что Роберт оценит то, что она даст его старшему брату пост маршала запада, и тем польстит наследственному честолюбию рода Бертрама Затворника, отца графа Амьемского, одного из старейших и в прошлом самых влиятельных принцев крови.
Некогда, при жизни супруга Бересвинды, принц Бертрам, тогда еще энергичный и деятельный, находился во главе партии принцев крови и влиятельных вельмож, готовых поднять бунт против короля, что осмелился ограничить их старинные привилегии. Они не хотели допустить усиления королевской власти и ослабления феодальной власти сеньоров. Король с помощью своего брата и майордома, Карломана, взял верх над мятежниками, и Бертрам на долгие годы затворился в своем замке. Но тот же Карломан способствовал, чтобы обе стороны заключили мир. И даже взял с мятежных принцев слово: в случае, если королем будет ребенок, он, Карломан, как регент, вернет им былые привилегии, но с условием верно служить короне и королю, ибо только он, на самом деле мог гарантировать их будущее.
Если теперь младший сын Бертрама станет канцлером, а старший - маршалом запада, это позволит вновь заключить союз с принцами крови и древними аристократическими семействами. Следом за Бертрамом последуют и другие гордые властелины. Однако Бересвинда в то же время боялась усиления их власти. Поэтому она рассчитывала заручиться поддержкой Роберта и его брата, а также их отца. Ибо понимала, что трагедия на ристалище сильно повредила королю в глазах всей Арвернии. Если принцы крови не смогут почитать его, они способны устроить государственный переворот.
Но для того, чтобы никто не смел сомневаться в достоинствах ее царственного сына, как раз и был необходим пятый из новых ставленников королевы Бересвинды...
С последнего листа, лежащего на столе, поднялся Ги Верденнский, похожий на старого ястреба, с неистовым взглядом фанатика. На его груди висел на цепочке знак Великого Расследователя - молот и карающая молния Донара. В руках старик держал деревянную палку, с которой свешивались нити: такими пользуются кукловоды на представлениях. Это был знак, и недобрый знак: барон Верденнский и сам способен направлять короля к своим целям, дергая за незаметные нити. Ведь это он посоветовал царственному сыну Бересвинды замысел Священого Похода против альвов. Королеве-матери пришлось одобрить его поневоле, потому что переубеждать короля было уже поздно. Кроме того, его замысел мог помочь королю укрепить его репутацию. И все же, она не доверяла барону. Он мог стать ей настоящим соперником в борьбе за власть! Королева видела, как с его рук капала кровь, расплываясь на листах пергамента. Да, это страшный человек, хоть сейчас его советы и полезны королю! Если дать ему слишком большую власть, он утопит в крови всю страну, да и саму Бересвинду если не отстранит, то, по меньшей мере, лишит нынешнего влияния на сына.
Паучиха порадовалась про себя, что единственная внучка барона, Вальдрада (тоже последний потомок!) будет в ее свите, следовательно - в ее руках. Но это успокаивало лишь отчасти. Кто-кто, а Ги Верденнский, если потребуется, сумеет переступить и через родную кровь. Куда больше успокаивало, что он уже стар, ему за семьдесят лет, вряд ли у него хватит сил надолго. И, когда он умрет, Бересвинда сумеет вернуть влияние на короля.
Разглядывая людей, с помощью которых собиралась помогать своему царственному сыну править Арвернией, Бересвинда Адуатукийская мысленно подыскивала, за какие ниточки дергать каждого из них. И не видела, что сама давно оплетена, как паучьей сетью, нитями ненависти, лжи, интриг, предательства, тайных преступлений, неукротимого властолюбия, - всего, что она считала совершенно необходимым ради блага Арвернии, как будто на чужих несчастьях можно построить счастье, хоть отдельного человека, хоть целого королевства.
И она не видела, что за спиной ее остановилась родная тетка, Радегунда Аллеманская, в погребальных одеяниях. Она зловеще смотрела на ту, которая принесла людям столько горя. Казалось, она хотела сказать: "Некогда я тоже правила Арвернией, но закончила жизнь одинокой, потерявшей почти всех, кого любила. Такова была судьба той, кто всему на свете предпочла власть."
Но она не высказала своего предостережения. А Бересвинда не подозревала о ее присутствии.
-
Разглядывая людей, с помощью которых собиралась помогать своему царственному сыну править Арвернией, Бересвинда Адуатукийская мысленно подыскивала, за какие ниточки дергать каждого из них.
Какая уж тут помощь, Бересвинда сама будет править, а сынок будет выполнять всё, что скажет умная мамочка. Вот с Ги Верденнским возможно будут проблемы.
-
К счастью, все планы Паучихи строятся на одном неверном предположении, а то бы выглядело зловеще. Однако, неизвестно, что она успеет сделать необратимого до того, как Карломан сможет вмешаться. К счастью, она не знает, что нужно торопиться.
-
То, что король слушается маменьку, могло бы быть неплохо, будь маменькины советы полезны для дела. Однако маменька умная дура и ведёт дело к катастрофе, полагая, что заботится о благе государства. Выживший Карломан для неё сюрприз неприятный, но насколько быстро он сможет вернуться к делам хотя бы как советчик? Как бы не оказалось поздно.
А сколько Бересвинде лет?
-
Бересвинда «Адуатукийская\Паучиха» (765 – 860 = 95) + Хлодоберт VI (763 – 797 = 34)
Овдовела летом 797 года в возрасте 32 - х лет.
На 814 год (Время действия нашей Летописи) ей сорок девять лет.
-
Большое спасибо за продолжение, эрэа Menectrel! :-* :-* :-*
И за комментарии - эрэа Convollar, эрэа katarsis, эрэа Карса! :-* :-* :-*
Разглядывая людей, с помощью которых собиралась помогать своему царственному сыну править Арвернией, Бересвинда Адуатукийская мысленно подыскивала, за какие ниточки дергать каждого из них.
Какая уж тут помощь, Бересвинда сама будет править, а сынок будет выполнять всё, что скажет умная мамочка. Вот с Ги Верденнским возможно будут проблемы.
Она считает, что править от имени сына, а фактически вместо него - и есть самая лучшая помощь. "Не давай нуждающемуся рыбу, а дай ему удочку" - это не про Бересвинду. Она предпочитает все сделать сама, а не готовить сына к самостоятельной жизни.
А если дать леща...
К счастью, все планы Паучихи строятся на одном неверном предположении, а то бы выглядело зловеще. Однако, неизвестно, что она успеет сделать необратимого до того, как Карломан сможет вмешаться. К счастью, она не знает, что нужно торопиться.
Да, мы-то знаем то, что неизвестно ей, да и большинству персонажей!
Но, если Карломан не очнется хотя бы до церемонии вложения меча, то Паучиха и ее ставленники могут успеть далеко зайти. В общем, поглядим, что будет!
То, что король слушается маменьку, могло бы быть неплохо, будь маменькины советы полезны для дела. Однако маменька умная дура и ведёт дело к катастрофе, полагая, что заботится о благе государства. Выживший Карломан для неё сюрприз неприятный, но насколько быстро он сможет вернуться к делам хотя бы как советчик? Как бы не оказалось поздно.
А сколько Бересвинде лет?
Замечательная характеристика королевы-матери! :)
Насчет Карломана увидим. Но будем надеяться, что его возвращение к жизни уже само по себе заставит многих действовать иначе.
Бересвинде 49, как уже указала автор.
Глава 76. Тенёта (Паучья сеть)(окончание)
В минуту размышлений королевы-матери раздался негромкий стук, и вошла одна из ее фрейлин, неся два запечатанных свитка. Паучиха обернулась к ней, и тут же образы, теснившиеся вокруг нее, исчезли.
- Я слушаю тебя! - обратилась она к фрейлине.
Та, вышколенная, как и все служанки королевы-матери, поклонилась и передала ей оба свитка.
- Только что пришли два письма, государыня!
Бересвинда разглядела гербы, и глаза у нее разгорелись. Она узнала на сургучных печатях знаки тех, о ком только что думала - жреца Герберта и графа Роберта Амьемского. Их обоих сейчас не было в Дурокортере, - Герберт пребывал в своем святилище, а Роберт выехал по семейным делам, однако находились оба не так далеко. Паучиха уже давно сплетала вокруг них сеть из заманчивых предложений. И вот, их ответы пришли как нельзя кстати, когда она добилась от короля их назначения на высокие посты!
Кивнув фрейлине, королева-мать отпустила ее.
- Благодарю тебя, ступай!
Оставшись одна, Бересвинда распечатала первым письмо Герберта. Его печать изображала знак святилища, где он служил - орла на ветви Мирового Древа.
Письмо жреца было, на первый взгляд, исполнено скромности, подобающей его званию.
"Приветствую тебя, почтенная государыня Бересвинда!
Признаться, для меня стало полной неожиданностью твое предложение занять пост жреца-законоговорителя. Конечно, для меня это большая честь, хотя среди моих собратьев есть множество более достойных и раньше меня посвященных жрецов. Однако, если король желает назначить меня, и если Верховный Жрец и сам Турольд согласны, чтобы эту должность занял именно я, то приму ее с благодарностью, как подобает.
Как и все, я скорблю по поводу трагедии на ристалище! В столь трудный час каждый обязан служить своей родине, чем только может. И я готов поддержать престол Арвернии в меру своих сил.
Герберт, жрец Всеотца Вотана в святилище Священного Древа".
Прочитав письмо, королева-мать насмешливо кивнула. Герберт - осторожный человек, он позаботился о том, что письмо может попасть в чужие руки. Истинное его послание следовало читать между строк.
Она зажгла свечу и осторожно, чтобы не подпалить пергамент, провела пламенем вдоль строчек, написанных изящным, как у женщины, почерком жреца. Как и следовало ожидать, при нагревании проступили совсем другие строки, написанные особыми чернилами.
После обязательного приветствия, написанного по всем правилам, начиналось самое главное:
"Я бесконечно рад, государыня, что ты предлагаешь мне занять место жреца-законоговорителя и войти в Королевский Совет, чего я давно заждался! В последнее время я приложил немало усилий, чтобы, от лица жреческих коллегий, сместить Турольда. Он, конечно, мудр, и по праву много лет занимает пост в Совете, однако уже очень стар, а кроме того, как всем известно, слишком часто осмеливается оспаривать твои, государыня, слова, и решения самого короля. Но теперь уважение к нему других жрецов поколеблено. Со своей стороны, я обещаю тебе полную поддержку, ради блага Арвернии. Клянусь ясенем Иггдрасилем сделать все, что прикажет мне король и ты, его мать.
Благодарю тебя за возвышение, государыня! А также беру на себя смелость предположить, что ты отпустишь с должности коннетабля принца крови Дагоберта (своего отца Герберт даже письменно не называл отцом), так, чтобы он был полностью сломлен страданиями, что принесет ему смерть Карломана, его любимого названого сына. У него должно остаться сил лишь на то, чтобы уехать в свой отдаленный замок, и там бороться с усиливающейся болезнью сердца, сколько еще отмерят ему Норны. Лишь в этом случае он станет совершенно безопасен для тебя, государыня! В противном случае, напротив, станет опасен вдвойне.
Еще раз выражаю признательность, государыня! Помни, что у меня, как и у тебя, одна цель - благо королевства Арвернии".
Бересвинда знала цену обещаниям Герберта. Да, у них была общая цель. Но для нее благо Арвернии было неотъемлемо от ее собственной власти, даже больше того - саму жизнь она могла сохранить, только если удержит власть. Для Герберта же благо Арвернии означало возможность стать одним из первых людей в королевстве, отомстить отвергнувшему его отцу и семье своей сестры Альпаиды.
Но на сей раз даже Паучиху удивила ненависть сына к отцу, просто кричавшая сквозь тайные строки этого письма. Что ж, Дагоберт, конечно, ее враг, и враг непримиримый. Однако ей не нужна была его смерть. Тяжелая болезнь, что заставит его навсегда отойти от дел - да, безусловно. Иначе бывший коннетабль даже после отставки продолжал бы бороться с ней, тут Герберт прав. Что ж, она даст ему власть и возможности, позволит устроить, чтобы Дагоберт остался обессиленным, сломленным, но живым. Ибо королева-мать знала, что Хродеберг очень привязан к отцу и чтит его. В случае его смерти, старший сын мог многое осознать и сбросить паутину, взбунтоваться против нее, которую любил всю жизнь. Так что она не позволит Герберту лишить отца жизни. Если же тот вдруг выйдет из-под контроля, она покажет вот это письмо Хродебергу или сыновьям Альпаиды, и тогда уж они сами справятся с отщепенцем семьи!
Королева-мать усмехнулась. Герберт умен и хитер, и будет ей хорошим соратником. Но на сей раз он перехитрил сам себя, так что им легко будет управлять. Будущий жрец-законоговоритель желал отомстить отцу и семье Карломана, заменившего его в сердце отца, а заодно - показать всем, что и в звании жреца, на которое его обрекли помимо воли, он сумел достичь многого. Что ж, она даст ему возможность проявить себя, однако не позволит ставить препятствия сыновьям Карломана. Если же Герберту вздумается проявлять самостоятельность, она всегда сможет шантажировать его вот этим тайным посланием.
Взяв один из ключей, висевших у нее на поясе, Паучиха открыла дверцу своего легендарного комода и положила туда письмо Герберта вместе с написанными ей самой сведениями о будущих ставленниках. Теперь они будут спать под замком, если ей не потребуется пустить эти сведения в ход.
Закрыв комод вновь на ключ, королева-мать взялась за второе письмо, от графа Роберта Амьемского. Но она медлила прочесть его, и с сомнением покачала головой. Знание людей говорило ей, что будущий канцлер не даст в письме оружия против себя. Он рассудителен и сдержан, он законник, и никогда не сделает ничего предосудительного, и уж во всяком случае, не признается в этом. Когда граф Амьемский в должности юстициария выносил приговоры, один лишь Карломан, сам знавший законы не хуже самого ученого судьи, мог иногда повлиять на его решения. И теперь королева-мать понимала, что будет трудно прибрать к рукам столь неуязвимого человека. Но зато за спиной Роберта стояли принцы крови, его отец был некогда одним из вождей мятежа аристократов. Если что-то пойдет не так, принцы крови могут поднять волну против ее сына, как некогда - против супруга. Но, с другой стороны, Бертрам Затворник все же обрадуется, если два его сына станут: один - канцлером, другой - маршалом запада. И сам Роберт должен понимать, что полезнее и выгоднее будет поддержать законного короля. Королева-мать рассчитывала на его здравый смысл.
Тяжело вздохнув, она развернула письмо и стала читать.
"Желаю крепкого здоровья королю Арвернии Хильдеберту IV и его матери, мудрейшей королеве Бересвинде!
Твое милостивое предложение занять должность канцлера сильно удивило меня. Получив его, я не раз испытывал себя, достоин ли такой высокой ответственности. Но, в конце концов, признал, что, если благо Арвернии требует, мой долг - служить ей, сколько хватит сил.
Также я беру на себя смелость рекомендовать на место юстициария моего помощника, сеньора Арно де Шенонсо. Он проверенный человек, много лет работал у меня помощником, и в законах и разнообразных обязанностях разбирается не хуже меня.
P.S. Уверен, что мой отец, почтенный принц крови Бертрам, будет рад, узнав, как высоко оценили при королевском дворе мои и моего старшего брата скромные заслуги!
Покорный слуга короля и Арвернии,
Граф Роберт Амьемский, юстициаций."
Прочтя письмо, Бересвинда сдержанно кивнула. Оно было составлено, как она и ожидала - коротко и просто. Ни одного лишнего слова, и искать их, как в письме Герберта, незачем. Разве что в постскриптуме граф Амьемский позволил себе намек, что его отец готов договориться с ней, королевой-матерью. Старому принцу польстило будущее возвышение обоих его сыновей. Но Паучихе следовало еще всесторонне обдумать, за какие ниточки дергать это семейство. Действуя, как всегда, на благо Арвернии, она должна суметь сделать их союзниками!
Для начала она решила добиться хотя бы взаимовыгодной сделки, а уж потом думать, как вызвать у могущественных вельмож преданность либо страх. Если они примут ее сторону, она закроет глаза на их обычаи. Все эти полунезависимые герцоги и графы, потомки дальней королевской родни, в отличие от тех, кто служил королям, думали прежде всего о себе и блюли старинные вольности времен Завоевания. Им бы хотелось собирать налоги со своих вилланов только для себя, не делясь с королем, и при этом брать оброк не только тем, что производили их подданные, но и, к примеру, красивыми девушками. Кроме того, властелины стремились подчинить своей воле города, стоявшие на их земле, что издавна служило камнем преткновения между ними и королями Арвернии, стремящимися обуздать феодальные привилегии.
Если теперь Бертрам Затворник и другие принцы крови поддержат ее сына, королева-мать готова была пойти на уступки, вернуть им часть былых прав. Она отдавала себе отчет, что рискует. Главное - не перестараться, не давать слишком большой воли принцам крови. В их руках по-прежнему находились несметные богатства, и они распоряжались собственными войсками. Попробуй-ка удержи такую силу в повиновении!
И тут Бересвинда вспомнила об угрозе со стороны Междугорья и о Союзе Карломана. Вот и ответ! Владения многих принцев крови располагались как раз на востоке Арвернии, так что междугорцы будут угрожать и им. Вот и пусть, если им захочется повоевать, обратят свою ярость против внешнего врага, потратят силы, пусть выцедят свою горячую кровь на полях сражений!
По устам Бересвинды промелькнула улыбка, как молния, озарившая темную ночь. Она нашла выход, удачный для всех!
Прочтя еще раз письмо Роберта Амьемского, она подожгла его от горящей свечи. Ибо больше оно ни на что не годилось. Использовать его против графа не удалось бы: оно составлено столь искусно, что невозможно было с его помощью доказать никакого тайного умысла. На любом допросе Роберт заявит, что письмо следует понимать так, как оно и подписано, без всякого тайного подтекста... Да, этим человеком нелегко будет управлять!..
Паучиха вздохнула, глядя, как пламя с треском поглощает плохо поддающийся пергамент. Наконец, письмо сгорело и осыпалось жирными хлопьями пепла в маленькую хрустальную вазочку, стоявшую на письменном столе нарочно для этой цели.
Два письма с разной судьбой - две жертвы, что попали в липкие сети той, кто стоит за троном короля, и теперь обречены служить ей. Ради блага Арвернии и ее короля, она, Бересвинда Адуатукийская, прозванная Паучихой, сумеет сокрушить всех врагов и укрепить власть своего мальчика!
В этот миг раздался условленный стук в дверь. Королева-мать крикнула, зная, кто пришел:
- Входи, Ода!
В покои действительно вошла графиня де Кампани, тихо закрыв за собой дверь. Она сделала почтительный книксен, и две женщины, королева и придворная дама, обменялись пристальными взорами.
У них, несмотря на разницу в положении, было между собой много общего. Обе - матери, похоронившие почти всех детей, и теперь пеклись о счастье уцелевших. Обе - давние подруги, устоявшие среди интриг арвернского двора, который не прощал ошибок и слабостей. Обе были ученицами покойной королевы Радегунды Аллеманской, которая ради своих сыновей вынуждена была пойти на страшное преступление.
И теперь, как Бересвинда не могла осуществить свои замыслы без верных соратников, так и Кродоар нуждалась в сильных покровителях... Словом, они хорошо понимали друг друга.
Королева-мать приняла радушный вид.
- Садись, Ода, - пригласила она, сама присаживаясь в кресло. - Поведай мне, с чем ты пришла! Как поживает моя невестка?
- Королева Кримхильда подавлена и очень печальна, - сообщила графиня. - По-моему, это вызвано не предстоящей церемонией вложения меча, ведь с судьбой графа Кенабумского люди уже смирились... Что-то, должно быть, случилось еще.
Королева-мать кивнула: ей было известно, что расстроило Кримхильду.
- А что Альпаида?
- Она не появлялась сегодня при Малом Дворе. Скорее всего, она и вправду больна: прошлой ночью, когда я ее встретила, она едва стояла на ногах, и герцог Хродеберг поддерживал ее.
- Значит, об Альпаиде пока можно не беспокоиться, - удовлетворенно произнесла Паучиха. - А что эта новая фрейлина, кузина королевы и принцессы, как ее... Фредегонда?..
- Она быстро освоилась при Малом Дворе, помогает королеве при церемонии одевания не хуже, чем те, кто служит давно.
- Вот и чудесно! - одобрила Бересвинда. - Если она хорошо служит, и Кримхильда ей довольна, из нее стоит сделать шпионку. Я поручу принцессе Бертраде убедить ее.
- Как будет угодно тебе, государыня, - в глубине души Кродоар не понимала, зачем ее царственная покровительница тратит время на этих девчонок. Их всех графиня считала по умолчанию гораздо глупее себя, и вообще взрослых людей.
- Мне угодно, - серьезным тоном отозвалась королева-мать, - знать обо всем, что происходит. Наверняка, Кримхильда предупредит Ангеррана о перестановках в Совете. К сожалению, сам король рассказал ей обо всем. Следовательно, борьба обострится! А что собираются предпринять "дети богини Дану"?
- Королева Кримхильда послала герцогиню Земли Всадников, чтобы та разузнала у своего мужа об их намерениях.
Бересвинда нахмурилась, размышляя о целой цепи событий, сплетенных в тугой клубок.
- Герцог Гворемор может и сам примкнуть к недовольным, когда узнает, что должность майордома не достанется его родичу Ангеррану... А в Арморике скоро состоится Совет Кланов. Следует вовремя узнать, какое решение они примут.
- Неужели ты думаешь, государыня, что начнут войну? - испуганно спросила графиня.
Королева-мать пожала плечами.
- Гвиневера обещала дать отсрочку, пока Карломан жив. Что потом сделают ее буйные подданные - вряд ли ведомо даже ей.
Ода печально вздохнула.
- Мало нам, что междугорцы с тюрингенцами готовятся напасть на Арвернию - теперь еще и Арморика.
- Увы! Не мы, женщины, начинаем войну, зато нам приходится провожать самых близких! - в интонациях всемогущей королевы-матери вдруг прорезалась неподдельная тоска.
Графиня де Кампани с удивлением взглянула на свою повелительницу и проговорила тихо, осторожно:
- А как же свадьба принца Хильперика и принцессы Бертрады, в такое время?
- Свадьба состоится, пусть и совсем скромная! - твердо ответила Бересвинда! - Союз со Шварцвальдом должен быть скреплен брачными узами! Но меня гораздо больше волнует, как пройдет церемония вложения меча. Если Дагоберт и его близкие уже знают о перестановках в Совете, они постараются нанести нам удар. Станут тянуть время, объявят сделанные замены неправомочными... Чтобы этого не случилось, я должна нанести удар первой!
Глаза ее блеснули жутковатым огнем, и графине де Кампани стало не по себе. Она не раз видела, как от великолепных замыслов королевы-матери страдали другие, а теперь вот опасность грозила ее собственной дочери. И все-таки, Ода решила обо всем сообщить сама, пока королева-мать не узнала из другого источника.
- К сожалению, государыня, моя дочь Матильда намерена открыто принять сторону молодой королевы. Она заявила мне, что будет с ней и с семьей Карломана - против тебя... - по мере того, как говорила, в голосе графини все сильнее слышалась дрожь, а последние слова она уже закончила еле слышным шепотом.
Затем на несколько мгновений воцарилось молчание. Паучиха выжидала, глядя, как ее собеседница меняется в лице. Наконец, проговорила на удивление мягко и ласково:
- Не беспокойся об этом, Ода! Матильда с детских лет была привязана к Карломану и его родным. Но я сумею направить ее на верный путь: как-никак, она - моя названая дочь. Тебе не следует об этом тревожиться. Для тебя у меня есть задача. Ты должна мне помочь в эти пять дней добить Альпаиду. Сделай так, чтобы она уже никогда не смогла преодолеть отчаяние. Выражай ей сочувствие так, чтобы у нее и впредь не осталось сил ни на что, кроме как оплакивать Карломана! Поручаю тебе Альпаиду, а я сама с помощью верных помощников займусь Дагобертом.
От недавней мягкости не осталось и следа. Перед ней была хищница, прячущая стальные когти, чтобы сперва поиграть с добычей. Но Ода кивнула в ответ без сожалений. До Альпаиды ей не было никакого дела. Кроме того, разве не жена Карломана была наставницей ее Матильды, не она ли толкнула девочку на опасный путь? И, если ей будет плохо, может быть, Матильда скорее одумается.
- Я сделаю, как ты велишь, государыня! - пообещала Ода, готовая пустить в ход свой ехидный язык.
- Вот и ладно, - успокоилась Паучиха. - Меня больше волнует: с чистым ли сердцем будет служить в Королевском Совете друг детства Матильды, Ангерран Кенабумский, моему царственному сыну? Увы, трагедия на ристалище способна пошатнуть верность любого вассала, а теперь еще король не назначил его майордомом, - она умолчала, что король так поступил по ее наущению.
Ода де Кампани выпрямилась, облегченно переведя дух, как только сообразила, о чем идет речь, и только в глубине ее души нетающей льдинкой осталась тревога за дочь.
- Государыня, я уверена, что Ангерран все правильно поймет! Ведь его семья всю жизнь верно служила королям... Кроме того, его брат войдет в Королевский Совет. Род Карломана достаточно почтили! Пусть король выразит ему соболезнование перед всем двором, покажет, что сыновья Карломана по-прежнему остаются для него любимыми кузенами?
- Ты думаешь? В силу известных обстоятельств, это может быть расценено, как злая шутка, - нахмурилась Бересвинда, размышляя. - Хотя... Ведь в новом указе короля будет сказано, что во всем виновато злое колдовство альвов! Пусть все вспомнят, как сильно он был благодарен своему дяде, графу Кенабумскому, и как высоко чтил его и его сыновей! Тогда ни у кого не останется сомнений, что ужасное преступление могло произойти только по вине злых чар!
Она задумалась, понимая, что этим сыграет на руку Ги Верденнскому. В конце концов, махнула рукой, отпуская графиню.
- Теперь ступай, Ода! Как только заметишь что-то важное, приходи ко мне. А по поводу Матильды не беспокойся. Я, в память о моем покойном старшем сыне, люблю ее, как дочь, и сама позабочусь, чтобы она одумалась.
- Благодарю тебя, государыня!
Графиня поднялась и, сделав прощальный реверанс, вышла из покоев. Ее очень тревожила судьба дочери. Хоть королева-мать дважды пообещала ей позаботиться о Матильде, но ведь ее слова можно было расценить и по-другому.
Она решила, что ей, Гуго и Матильде следует поговорить еще раз, всей семьей, чтобы постараться переубедить дочь, или хотя бы решить, как отвести от нее беду.
-
29 Июня. Шестнадцать дней после Трагедии на Ристалище
Столица Арвернии, Дурокортер и Холм Вейл, что вблизи него.
73. Вейла и Бисклаврэ
74. Ради Блага
75. Верность и Бесчестие
76. Тенета (Паучья Сеть)
77. Долгожданная Встреча
-
Ну, кто у нас в
доме Дурокортере хозяин окончательно ясно. С такими хозяевами и внешних врагов не надо, сами дом подожгут.
-
Бересвинда во всей своей красе >:(
А каков Герберт >:(! В семье не без урода :( Но не слишком ли глупо с его стороны такие вещи - да на бумагу? И разумно ли ставить на ответственную государственную должность человека, делающего такие ошибки?
Роберт Амьемский, вроде, пока нормальный. А кто такой этот Арно де Шенонсо, которого он продвигает? Кем он приходится небезызвестному Хьюго де Шенонсо? Вряд ли однофамилец.
-
Благодарю, эрэа Convollar, эрэа katarsis! :-* :-* :-*
Ну, кто у нас в доме Дурокортере хозяин окончательно ясно. С такими хозяевами и внешних врагов не надо, сами дом подожгут.
Надеюсь, что до столь печальных последствий все же не дойдет. Да и внешние враги угрожают Арвернии наяву, что ни говори.
Бересвинда во всей своей красе >:(
А каков Герберт >:(! В семье не без урода :( Но не слишком ли глупо с его стороны такие вещи - да на бумагу? И разумно ли ставить на ответственную государственную должность человека, делающего такие ошибки?
Роберт Амьемский, вроде, пока нормальный. А кто такой этот Арно де Шенонсо, которого он продвигает? Кем он приходится небезызвестному Хьюго де Шенонсо? Вряд ли однофамилец.
Прекрасный комментарий! :)
Герберт не может простить, что его судьбой распорядились помимо его воли. А письмо он написал тайными чернилами, просто так его не прочтешь.
Ну а Бересвинде как раз нужен в должности жреца-законоговорителя человек, ненавидящий ее противников, и на которого при этом имеется компромат. С независимым-то жрецом, как был Турольд, каши не сваришь.
Насчет Роберта поглядим. Вроде бы да, но ведь он не сам по себе, а представляет крупную аристократию.
Арно де Шенонсо, вероятно, родственник сеньора Хьюго, в какой степени родства, неясно пока.
Глава 77. Долгожданная встреча (начало)
Но отчего Фредегонда была в тот печальный для всех день весела и оживлена, и дело у нее спорилось лучше обычного? Откуда взялись в глазах внучки вейлы жаркие огоньки радости, замеченные герцогиней Окситанской? Чтобы понять это, лучше вернуться на несколько часов назад, к событиям того же утра, когда Фредегонда, беседовавшая с Варохом в саду, узнала о приближении Карломана.
Они почувствовали его одновременно, тем подсознательным ощущением, что присуще от рождения всем альвам, а у людей развивается лишь осознанно, путем долгих усилий.
Казалось, ничто не изменилось вокруг. Так же пели в кустах птицы. Так же зеленел сад, нежась в еще не жарких лучах утреннего солнца. Но чуткая душа альвов уже встрепенулась: Карломан здесь! Он вернулся! Невозможно было ошибиться или с кем-то перепутать его.
Фредегонда застыла на месте, чуткая как лань, вслушиваясь и вглядываясь. Но первой появилась ее ласточка. Она промчалась стрелой, сделала круг и присела на ветку дуба, щебеча звонко и радостно:
- Радуйтесь, люди и Другие Народы! Коронованный бисклавре возвращается к жизни! Он идет, он уже здесь!
Черный ворон, сидя, как всегда, на ветке перед окном майордомских покоев, поднял голову и раскатисто каркнул:
- Карррломан возвррращается!
Здесь, в саду, Варох нетерпеливо ждал возвращения своего друга и повелителя, а внучка вейлы - будущего наставника. Он приближался, был уже совсем рядом. Их напряжение росло с каждым мгновением. Они пристально глядели в ту сторону сада, которая примыкала к лесу.
И вот, наконец, среди зарослей показалась стремительно приближающаяся к ним, до боли знакомая высокая фигура зеленоглазого бисклавре. Фредегонде показалось, что он движется, не касаясь ногами земли. Ей еще не доводилось сталкиваться с такими явлениями, но она поняла, что Карломан пока находится здесь не во плоти, хотя и призраком его нельзя было назвать. Она замерла, затаив дыхание, веря и не веря, что сейчас встретится с тем, кто так долго занимал ее воображение.
И, когда Карломан был уже рядом, Варох сделал несколько шагов ему навстречу. В волнении он совсем забыл о присутствии Фредегонды, о том, что ему следует держать лицо перед будущей ученицей. И девушка прочла на его лице радость, от которой захватывало сердце и кружилась голова; нетерпеливое волнение; опасение - а вдруг что-то пойдет не так? И за все этим в душе Вароха вставало подавляющее чувство вины и горькое сожаление, связанное именно с Карломаном. Непонятно, почему, но Варох боялся грядущей встречи почти так же сильно, как жаждал ее.
Однако у Фредегонды не было времени обдумать как следует то, что успела почувствовать. Всего на мгновение она разглядела лицо Вароха, когда тот стремительно бросился навстречу Карломану, своему названому брату. От радостного и тревожного волнения у него бешено стучало сердце. Чудо все-таки совершилось, Карломан вернулся в мир живых, а больше ничего не имело значения! Карломан будет жить, а сам он сможет еще в этом мире повиниться перед ним за то, что не был с ним рядом в роковой час. И, даже если названый брат не сможет его простить, он, Варох, все равно будет безмерно счастлив от того, что тот остался жив!
В этот миг барон-оборотень дал полную волю своим чувствам. Он даже забыл о документах, что держал под мышкой и собирался отнести для ознакомления Ангеррану. Бросившись навстречу другу, он уронил их, и кожаный чехол упал на траву.
Все больше сокращалось расстояние между ними. Варох разглядывал каждую черточку облика Карломана, пытаясь понять, изменился он или нет. Но названый брат был каждым движением, каждой частицей самим собой, совершенно таким, как остался в его памяти. И тепло огромной волной поднималось в сердце Вароха. Потому что, каким бы невероятным ни казалось его чудесное возвращение, но вот же он перед ним, Карломан! Оживший Карломан!
Увидел его и ворон с ветви дуба. Распахнув крылья, словно в дружеском объятии, он громко прокаркал:
- Здррравствуй, бисклавррре, дррруг Моррриган!
Ласточка ласково вторила ему:
- С возвращением, коронованный бисклавре, друг вейл! Да пребудут с тобой боги!
Услышав голоса птиц, находившийся в покоях Турольд выглянул в окно. Он не был альвом, но за долгие годы пребывания жрецом развил тонкость чувств значительно больше, чем у обычных людей. И теперь ощутил, хоть и не так явно, как Варох и Фредегонда, что произошло нечто важное. И, конечно, тут же соотнес свои предчувствия с живой водой, которую своими руками влил в рот лежащему без чувств Карломану.
Выглянув в окно, старый жрец заметил птиц на дереве, разговор которых привлек его внимание. Увидел Вароха и Фредегонду. Но также почувствовал и приближение Карломана, пока еще неявное, но становящееся все заметнее, все ярче, ощутимее...
Турольд глубоко вздохнул, и на глазах его выступили слезы радости. Он набрежно смахнул их и поднял обе руки к небу. В покоях присутствовали жрецы и лекари, которым рано пока было объявлять об успехе, поэтому жрец молился молча, глядя из окна в высокое сияющее небо.
"Слава вам, владыки светлого Асгарда, что позволили дару вейл излечить Карломана Кенабумского! Пусть он поскорее вернется к жизни... Ибо только он способен удержать Арвернию от неверного пути! Благодарю тебя, Всеотец Вотан, что не призвал Карломана в Вальхаллу слишком рано! А вас, премудрые Норны, прошу поднять высоко его жребий!"
Наполнив сердце молитвенной радостью, Турольд подошел к распростертому на постели, в окружении лечебных оберегов, Карломану. Тот лежал по-прежнему безжизненно, как вырезанное богами из ясеня еще неодушевленное изображение первого человека. Но, взглянув на призрачного волка, сидевшего в воздухе над его головой, старый жрец обрадовался: силуэт волка уплотнялся, становился ярче и четче. Но значило, что к Карломану возвращалась жизнь!
Взволнованно затаив дыхание, Турольд присел на край ложа, осторожно взял исхудавшую руку раненого (разумеется, здоровую руку), и пристально вгляделся в его лицо. Стоявшие у ложа лекари и жрецы Эйр думали, что старец прощается с уходящим Карломаном. На самом же деле Турольд смотрел, не подергиваются ли веки раненого графа, как у очнувшегося ото сна человека, не окрасит ли румянец его бескровное лицо. Если бы это случилось, означало бы, что чувства постепенно возвращаются к нему.
А тем временем, Фредегонда, наблюдавшая за встречей Вароха и Карломана, радовалась почти так же сильно, как барон-оборотень. Не в такой мере, конечно, ведь она видела Карломана лишь короткое время в день трагедии на ристалище, и даже никогда не говорила с ним. Зато она узнала из видений, что он был другом ее прародительниц-вейл, и должен стать ее наставником. Кроме того, она сама приложила столько сил, чтобы он жил, и ей льстила мысль, что столь могущественный, знаменитый человек будет обязан ей жизнью. И теперь она с волнением предчувствовала, как он сейчас обратит на нее внимание и заговорит с ней. От волнения девушке даже стало жарко, она чувствовала, как горит у нее лицо. Бесшумно, крадущейся походкой Фредегонда подошла ближе и принялась горящими от волнения глазами смотреть, как встретятся Варох с Карломаном. Временами, чтобы взгляды ее не были слишком упорны, она опускала густые ресницы, как бы пряча черное пламя своих глаз под маской благовоспитанной скромницы. Она должна произвести на Карломана самое благоприятное впечатление, чтобы он захотел ее учить! И не только из-за памяти ее бабушки Морганетты, но и ради талантов самой Фредегонды.
А пока она смотрела, как на тропинке среди густых, но ухоженных зарослей королевского сада сблизились вплотную Карломан и Варох.
Карломан еще не успел дойти до Вароха, когда тот, не выдержал, первым подбежал к названому брату и, остановившись в полушаге, почтительно поклонился ему, прижав руки к сердцу в знак искренности. Барона вновь охватило сомнение: а вдруг Карломан не простит его невольную вину? И он не знал, как сейчас вести себя с ним - как с другом детства или как с майордомом Арвернии, наследником королевы Арморики.
Но Карломан весело взглянул в глаза Вароху своими искрящимися зелеными глазами, цветом как листва, освещенная полуденным солнцем, - и у второго сенешаля развеялись все опасения. Это был Карломан, живой, настоящий! Он быстро взглянул на троюродного брата и лучшего друга, и улыбнулся ему открытой, тоже очень своей, непредставимой ни у кого другого улыбкой. Такой улыбки удостаивались от Карломана лишь самые близкие люди, с которыми он мог быть вполне чистосердечен.
У Вароха часто забилось сердце. Но, чтобы прояснить все раз и навсегда, он мысленно обратился к Карломану, как умели оборотни:
"Карломан, простишь ли ты мне, что меня не было рядом с тобой в тот роковой час? Не смог помочь тебе, отвлечь безумца, не заслонил тебя от разящего клинка...
На лице Карломана не отразилось и тени сомнения. Он ответил Вароху также одной лишь мыслью:
"Ты не виноват ни в чем! Это судьба."
Варох глубоко вздохнул, и только в этот миг почувствовал, как будто стал дышать глубже и свободнее. И окружающий мир расцвел новыми красками. Из кустов, возле которых они стояли, вдруг послышалось пение соловья. Или, возможно, он пел там и раньше, и только прощение Карломана помогло Вароху вновь увидеть мир живым и ярким, каким он должен быть всегда? Барон даже на миг оторвал взор от своего друга и огляделся по сторонам, среди персиковых и гранатовых деревьев, кустов жасминов и роз. Он с удивлением подумал, что так себя чувствует узник, отпущенный на свободу, перед которым заново открывается мир. Значит, вот чего он был лишен с той минуты, как пришло страшное известие о Карломане! Хоть вокруг него не было иной темницы, кроме той, в которой его заточило собственное чувство вины. Но оно-то и бывает самым страшным наказанием для тех, в ком жива совесть...
И Варох осторожно протянул руку.
"Как я счастлив, Карломан, что ты вернулся! - мысленно воскликнул он. - Самое главное - твое спасение... А затем... я рад, что ты снимаешь с меня вину!"
"Теперь и всегда ты - мой кузен и названый брат, моя правая рука и лапа!" - рассмеялся Карломан и заключил Вароха в объятия. Тот ответил ему негромким счастливым смехом и ответил ему не менее крепкими братскими объятиями.
На долгую, очень долгую минуту оба позабыли обо всем. Они смеялись, сжимая друг друга в крепких объятиях, наслаждаясь жизнью, как могут только самые близкие друзья и соратники по оружию после долгой разлуки. Ибо сейчас они оба были совершенно живыми, как будто один из них и не стоял совсем недавно перед богиней смерти, и его тело не лежало сейчас как безжизненная кукла.
Лишь спустя несколько мгновений, когда схлынуло первое воодушевление, Варох вспомнил, что у Карломана было почти совсем отсечено плечо. Испуганно отпрянул, взглянув на него: не причинил ли боль?.. Но Карломан усмехнулся, протянул ему руку, совершенно здоровую.
"Это все-таки лишь подобие плоти, - произнес он мысленно. - Оно не пострадало. Так что мне ничто не помешает приветствовать тебя как следует, Варох!"
И он вновь заключил друга в сильные объятия, так что у того заныли ребра. Но и это было приятно Вароху, ибо Карломан вернулся во всей силе своей.
"Так значит, тебе понадобится еще подкопить жизненные силы, чтобы придти в себя наяву?" - спросил он спустя некоторое время, когда оба несколько успокоились.
Карломан немного отстранился, положив руки на плечи Вароху, серьезно попросил его:
"Помоги моим близким, пока я не очнусь, - жене, сыновьям, тестю. Да них испытания еще не закончены. Утешь их в эти дни вместо меня."
Варох кивнул, понимая, что дело нешуточное.
"Стало быть, еще не все закончилось? Что ж, конечно, я помогу твоим близким, как может быть иначе?"
Карломан с благодарностью взглянул на друга.
"Что бы я делал без тебя, Варох, которому могу доверять, как самому себе!"
"Лучше скажи: как я жил бы без твоего прощения, - глухо усмехнулся Варох. - Ах, Карломан! Какое счастье, что боги вернули тебя к жизни! Теперь не только я, но и вся Арморика и Арверния обновится!"
И они, смеясь и продолжая мысленную беседу, снова крепко обнялись, чувствуя, как сердца бьются в унисон.
Фредегонда, наблюдавшая за ними со стороны, не могла, естественно, услышать безмолвных речей двоих бисклавре. Но она все равно была тронута проявлениями их горячей, крепкой дружбы. Внучка вейлы чувствовала, несколько эти двое мужчин преданы друг другу, и как много они преодолели плечом к плечу тяжких испытаний.
Впервые в ее юную, но уже изощренную умом голову закралась мысль: возможно, истинная дружба - более ценное сокровище, чем королевские короны, груды золота и драгоценных камней, даже чем магия, с помощью которой можно добиться чего угодно? Никакая магия, никакая власть не смогут завоевать доверие даже одного настоящего друга, каким был для Карломана Варох. Только тепло твоего сердца может зажечь в других сердцах ответный огонь.
Но эта мысль Фредегонды исчезла, едва мелькнув. Сейчас она пока стремилась к другому. И верила, что у нее еще хватит времени на приобретение настоящих друзей.
-
Только тепло твоего сердца может зажечь в других сердцах ответный огонь.
Но эта мысль Фредегонды исчезла, едва мелькнув. Сейчас она пока стремилась к другому. И верила, что у нее еще хватит времени на приобретение настоящих друзей.
Мдя! С духовными ценностями дева пока не определилась. Посмотрим, что будет дальше. А Карломану пора уже и открыть глаза. Что, несомненно, обрадует Бересвинду!
-
А письмо он написал тайными чернилами, просто так его не прочтешь.
Так ведь Бересвинда прочла, да Герберт для того и написал. И теперь у неё есть на него компромат. О такой возможности он явно не подумал. Вот я и думаю, стоит ли такого неосторожного человека, пусть даже и на поводке, ставить на ответственную должность? Сегодня он в твою пользу ошибся, а завтра - неизвестно.
За Вароха рада. Ещё один человек, наконец, перестанет страдать. Осталось только Карломану вернуться в своё тело и обрадовать всех остальный (ну, а кого-то, наверное, "обрадовать"). Интересно, если бы эту сцену заметил кто-то без магических способностей, что бы он подумал? Что Варох свихнулся? Сначала бежит куда-то, потом обнимается с воздухом ;D
-
Благодарю, эрэа Convollar, эрэа katarsis! :-* :-* :-*
Только тепло твоего сердца может зажечь в других сердцах ответный огонь.
Но эта мысль Фредегонды исчезла, едва мелькнув. Сейчас она пока стремилась к другому. И верила, что у нее еще хватит времени на приобретение настоящих друзей.
Мдя! С духовными ценностями дева пока не определилась. Посмотрим, что будет дальше. А Карломану пора уже и открыть глаза. Что, несомненно, обрадует Бересвинду!
Фредегонда, конечно, для своих четырнадцати лет удивительно развита, но нельзя же все сознавать сразу как взрослый, опытный человек (ну, или вейла). Эмоциональное развитие пока отстает от интеллектуального. Посмотрим, что дальше будет. Хорошо, что вообще задумалась о важности дружбы.
Кроме того, для женщин вообще дружба значит не совсем то же, что для мужчин. Они ведь не сражаются плечом к плечу, как доводилось Карломану с Варохом. Настоящих подруг у Фредегонды пока нет. Друзья среди мальчиков пока появились, но их отношения явно тяготеют к другой категории.
А письмо он написал тайными чернилами, просто так его не прочтешь.
Так ведь Бересвинда прочла, да Герберт для того и написал. И теперь у неё есть на него компромат. О такой возможности он явно не подумал. Вот я и думаю, стоит ли такого неосторожного человека, пусть даже и на поводке, ставить на ответственную должность? Сегодня он в твою пользу ошибся, а завтра - неизвестно.
За Вароха рада. Ещё один человек, наконец, перестанет страдать. Осталось только Карломану вернуться в своё тело и обрадовать всех остальный (ну, а кого-то, наверное, "обрадовать"). Интересно, если бы эту сцену заметил кто-то без магических способностей, что бы он подумал? Что Варох свихнулся? Сначала бежит куда-то, потом обнимается с воздухом ;D
Герберт, видимо, на радостях не подумал, что дает Бересвинде оружие против нее. Ну а что касается нее - мы уже видим, что она не всегда умеет видеть дальние перспективы. Сейчас он ей полезен.
Вароха, конечно, успокоит явление Карломана. Хотя полностью придет в себя он еще не сейчас, и поволноваться его близким еще придется.
Думаю, что Карломан нарочно устроил встречу в таком месте, где ранним утром посторонние обычно не ходят. Так что увидеть их никто не должен был.
Глава 77. Долгожданная встреча (окончание)
Наконец, два оборотня разжали объятия, и Карломан, посмотрев в сторону дуба, сделал шаг навстречу ожидавшей его деве. Варох последовал за ним, догадавшись, куда направился его друг и родич. Двое бисклавре шли плечом к плечу, и их руки то и дело соприкасались. Сейчас Варох не смел отступить от Карломана ни на шаг, словно боясь, что тот исчезнет. Карломан же радовался про себя, что, кроме близких в Чаор-на-Ри, смог повидаться и с названым братом, который был ему ближе всех.
Они остановились возле величественного дуба, на ветке которого сидели ласточка и ворон. Здесь Варох взглянул на Фредегонду, мысленно подзывая ее. Та взволнованно сглотнула и, затаив дыхание, вышла навстречу Карломану.
Наконец-то они должны были встретиться лицом к лицу! Об этой встрече так мечтала Фредегонда, ради ее осуществления приложила много усилий и не раз сознательно рисковала. Эту встречу давно задумал Карломан, хоть с тех пор все успело пойти не по плану. Но теперь их долгожданная встреча должна была вот-вот состояться!
Коронованный бисклавре и внучка вейлы встретились взглядами, как это уже было на ристалище, когда их переглядывание заметила Матильда Окситанская. Но сейчас рядом с ними был только Варох, который, стоя рядом с другом, поочередно глядел то на него, то на девочку, в свои юные годы уже проявившую незаурядные способности.
Карломан улыбнулся краешком губ, выжидающе глядя на Фредегонду. Он понял, что она, с большим трудом достигнув своей цели, не знает теперь, как вести себя с ним. Опустить ли ей глаза со скромным видом, как велят придворные обычаи?.. Взгляд изумрудных волчьих глаз Карломана притягивал ее даже больше, чем когда она увидела его на роковом ристалище, и она не спешила отвести глаза...
Варох стоял чуть в стороне, молчаливо наблюдая за судьбоносной встречей.
Наконец, Карломан учтиво кивнул Фредегонде, выражая этим жестом глубокую признательность. Варох заметил, что этот жест получился у него настолько знакомым и при этом непохожим ни на кого другого, что в душе барона-оборотня вновь поднялась горячая волна радости. Хотя он и знал, что для родных Карломана испытания еще не закончились...
Итак, Карломан приветствовал внучку вейлы, которую он сам пригласил к арвернскому двору, чтобы ослабить проклятье вейл. Ту, что так рьяно и смело приняла свое наследие, тем самым невольно заставив проклятье сработать. Но ведь это она, Фредегонда, сделала все возможное ради его спасения, и даже вернула священный источник вейл, который, хочется верить, впредь поможет и другим! Эта девушка за две седьмицы успела подняться по придворной лестницы, от фрейлины-чужестранки до приближенной молодой королевы, и заручиться поддержкой многих влиятельных людей. Этой девушке Карломан был обязан жизнью. И, вместе с тем, он чувствовал, что от нее в самом деле пахнет кровью!..
И он проговорил, обращаясь к девушке:
- Здравствуй, Фредегонда! Я долго ждал встречи с тобой, ибо знал, кто ты такая.
В этот миг она решилась вести себя, как подобает вейле, или, во всяком случае, ее внучке. Отбросив показную скромность, проговорила смело, не сводя глаз с собеседника:
- И я тоже кое-что увидела о тебе в водах священного источника, коронованный бисклавре.
Карломан засмеялся и проговорил, переглянувшись с Варохом:
- Как видишь, виконтесса Фредегонда не очень-то изменилась с тех пор, как мы видели ее пять лет назад при шварцвальдском дворе. Младшая дочь Чаровницы Чертополох определенно пошла в нее своим напором и остроумием.
Про себя граф Кенабумский подумал, что со старшей сестрой Фредегонды, Брунгильдой, было бы проще иметь дело. Она бы точно помогла ослабить проклятье вейл, без подвоха. Но у старшей дочери Вультраготы был свой путь. Карломан сам задействовал все свои международные связи, чтобы устроить брак Брунгильды с княжичем велетов. Он предвидел, что потомкам, рожденным от этого союза, предстоит сыграть большую роль в истории. Кровь велетов, сотворенных из камня, должна была существенно укрепить уязвимую человеческую породу, а кровь вейл - наделить будущих потомков красотой и очарованием. Не говоря уж о магических дарованиях, у каждого рода - своих.
А сейчас перед ним стояла Фредегонда. И от обмена шутками все трое почувствовали себя легче, поняли, что смогут поговорить без неловкости.
Карломан поцеловал девушке обе руки и, прежде чем она, вспыхнув алым румянцем, успела что-то сказать, он пояснил:
- Прими мою благодарность, виконтесса! Тебе я обязан жизнью. И не только от себя лично я благодарю тебя, но от имени моей матушки, супруги и всех родных! Следует поблагодарить тебя даже дважды, - он поглядел на птиц, таких разных, но мирно сидящих рядом на ветке. - Ведь это за тобой прилетела ласточка, что спасла меня на ристалище. Прислушивайся к ее щебетанию, Фредегонда! Она не скажет зря.
Внучка вейлы кивнула, тоже взглянув на птичку, и вновь обернулась к Карломану. Она и раньше понимала, что ее ласточка - непростая птица, хоть и не догадывалась, насколько.
- Я не могла поступить иначе, ведь ты был другом моей бабушки Морганетты! - проговорила девушка.
Карломан кивнул ей с явным одобрением.
- Вижу, ты уже многое успела узнать! Удивило ли тебя что-нибудь? - задал он наводящий вопрос.
Девушка ответила, заметив, что Карломан улыбается ей уголками губ, а Варох кивает в такт ее словам:
- Я поняла, и поначалу сильно удивилась, что именно ты добился, чтобы меня пригласили к арвернскому двору в свите моей кузины, принцессы Бертрады. Благодаря твоему приглашению, я теперь фрейлина королевы Кримхильды. Весь Малый Двор благоволит мне, за исключением графини де Кампани. Также я узнала, что мудрый граф Кенабумский ничего не предпринимает просто так. Если ты, вместе с бароном Варохом, моей матушкой и названым дедом, герцогом Гримоальдом, еще пять лет назад, когда я была ребенком, о чем-то сговаривались относительно моей судьбы, я думаю, что нужна здесь с какой-то важной целью. И все, что произошло - совсем не случайность! - при этих словах темные глаза внучки вейлы разгорелись загадочным, колдовским огнем.
- Не случайность, разумеется, - подтвердил Карломан, чуть заметно улыбнувшись ее пылу. - Ты должна привыкнуть, Фредегонда, что большинство "случайностей" требуют хорошей подготовки. За то, что ты спасла мне жизнь, я обязуюсь наилучшим образом устроить твою судьбу. Займусь твоим обучением, а когда придет пора, позабочусь и о будущем. Но еще не сейчас. Мне потребуется время, чтобы восстановить силы.
У Фредегогды горячо, ликующе забилось сердце. Вот теперь все пойдет, как она мечтала, как видела в источнике: себя в свите королевы Кримхильды, навещавшей выздоравливающего от ран Карломана! Обучение магии, завоевание достойного места при дворе, а затем - счастливое замужество с Гарборианом, сыном Гворемора! Ее заветные мечты сбудутся, потому что она сама сделала все возможное ради их осуществления.
Между тем, Карломан взглянул на Вароха и взял его за плечо. Тот шагнул ближе, выражая поддержку, ибо знал, что его помощь потребуется другу при нынешней напряженной обстановке при дворе.
- Я прошу тебя, Варох, заняться обучением этой юной дамы, до тех пор как я восстановлю силы. А также позаботься, чтобы она держалась и впредь так же осторожно.
Варох кивнул. Ведь он и так собирался позаботиться о наследнице вейл... О той, про кого вещий Номиноэ сказал, что от нее пахнет кровью!
Внимательно поглядев на своего названого брата, граф Кенабумский мысленно обратился к нему:
"Предупреждения следует принимать всерьез. Однако судьба этой девочки еще не решена, и мы можем ей помочь, развивая ее способности и заботясь, чтобы она повернулась к добру, а не к худу. Она - дочь своего отца, в ней та же темная кровь, что подтолкнула его к преступлению, хоть и невольно. Но опытные наставники помогут вырастить в ее душе светлые чувства, что преодолеют предрасположенность ко тьме."
"Я постараюсь все это учесть", - пообещал Варох.
Фредегонда не знала, конечно, о чем мысленно беседуют двое бисклавре. Но видела, как они обмениваются говорящими взглядами, и чувствовала, что речь идет о ней. Надеялась, как и они, что теперь, когда Карломан вернулся к жизни, все сложится как нельзя лучше.
Между тем, он сделал знак, и ласточка, слетев с ветки, защебетала, зовя за собой Фредегонду. Та приостановилась, глядя на Карломана. Но он махнул ей рукой.
- Поторопись, ибо Малый Двор уже собирается, чтобы одеть королеву Кримхильду к печальной церемонии! Ступай к ней и держись там естественно, не показывай, что довелось тебе узнать. Будь всегда осторожна. И до скорой встречи! Я не прощаюсь с тобой.
На прощание Фредегонда легко поклонилась Карломану и Вароху.
- Для меня будет большая честь заполучить таких наставников... До встречи!
Напоследок Варох обратился к девочке:
- Не ищи меня, я сам тебя найду в удобное время. При Малом Дворе, если там не будет графини Альпаиды, ты можешь доверять герцогине Окситанской. Она поможет тебе освоиться, потому что ее просила о тебе королева Гвиневера. А теперь ступай!
Фредегонда стремительно умчалась вдаль вслед за ласточкой, по направлению к замку. А оба бисклавре проводили ее взором, размышляя о ее будущей судьбе.
Вот почему во время церемонии одевания королевы внучка вейлы была так оживлена, и глаза ее блестели ярче обычного. Впрочем, в остальном девушка ни словом, ни поведением не выдала своей радости, неуместной во дворце, готовом со дня на день погрузиться в траур. При Малом Дворе одна лишь Матильда Окситанская уловила признаки ее оживления. Но Матильда сама была ученицей Карломана и Альпаиды, и научилась у них видеть то, чего не замечают другие.
***
Теперь Варох с Карломаном остались вдвоем. Понимая, что сейчас придется расстаться, они пристально глядели в глаза друг другу, и руки каждого из них лежали на предплечьях другого.
Карломан серьезно проговорил:
- Предупреждаю: эти дни будут тяжелы для вас всех, моих близких! Я бы хотел очнуться сегодня же, но это не в моих силах. Для восстановления потребуется время. Я прошу тебя еще раз: поддержи в эти дни моих родных! Утешь их, поведай правду, но так, чтобы никто не знал. Пусть они выглядят погруженными в отчаяние, как их желает видеть королева-мать, но внутри хранят надежду. Сделав вид, что сломлены горем, они усыпят подозрительность Паучихи. Судя по тому, что затеяла королева-мать, она решила окончательно низвести мою семью, думая, что я уже стучусь во врата Вальхаллы. Иначе продолжала бы поддерживать с Дагобертом худой мир.
Варох кивнул в ответ на просьбу названого брата.
- Я буду рад первым сообщить твоим близким, что ты возвращаешься, Карломан! Хоть эти дни и для меня, даже после нашей встречи, будут тревожными.
Затем Карломан, стоя с Варохом так же, произнес вполголоса еще некоторые вещи, крайне важные, но которые пока что не следовало объявлять открыто, потому что их время еще не пришло. Варох серьезно кивнул в ответ, показывая, что запомнил, но не произнес вслух ни слова.
Затем граф Кенабумский, поглядев на ворона и на окно своих покоев, тяжело вздохнул.
- Мне пора, Варох!.. Еще раз прошу тебя хранить надежду, в своем и в чужих сердцах. Ожидание покажется вам долгим и тяжким. Пока я буду восстанавливаться, не смогу больше покинуть свое тело, чтобы являться вам. Так что у вас все эти дни не будет никаких видимых доказательств, подействовала ли целебная вода. Возможно, я приду в себя лишь перед самой церемонией вложения меча. К тому времени даже ты и Турольд, который понял больше других, можете усомниться. Так что я снова прошу тебя, названый брат мой: помоги моей семье выдержать эти черные дни! Самый темный час ночи наступает перед рассветом.
Варох молча кивнул и, закрыв глаза, вновь крепко обнял своего родича и друга, как в первый момент встречи.
- Я сделаю, Карломан!.. Сделаю все, как ты просишь!.. - глухо пообещал он.
Тот, ответив не менее крепкими объятиями, проговорил с наигранным весельем:
- Знаю это и радуюсь, что ты есть у меня, Варох!.. Но мне пора! До встречи!
Подул легкий ветерок, а, когда Варох открыл глаза, рядом с ним возле дуба уже никого не было. Только ворон продолжал сидеть на ветке, словно изваяние из черного камня.
Оглядевшись по сторонам, Варох поднял кожаный чехол с документами, собранными им по поводу встречного обвинения против братства Донара. Бережно взял его: эти сведения еще пригодятся для продолжения борьбы при дворе.
Затем он поднял глаза кверху, где в башне, наполовину скрытое кроной дуба, виделось распахнутое окно в покоях Карломана...
Ничего не переменилось, на первый взгляд. Все так же лежало на постели, среди лечебных оберегов, без признака чувств тело Карломана. Только слабое дыхание выдавало, что жизнь в нем еще теплится. Никто из лекарей и жрецов-целителей не заметил, что он начинает постепенно восстанавливаться. Пусть медленно, но ведь ранение было смертельным, да и черный ритуал сделал свое дело. Даже целебной воде вейл требовалось время, чтобы наполнить это иссохшее тело заново жизненной силой.
-
Мечты, мечты... Карломану вкладывают в руки меч, и бац! Меч срабатывает как катализатор. Карломан сжимает руками рукоять и открывает глаза. Альпаида падает в обморок, она это любит, Паучиха делает вид, что очень рада, при этом подумывает об укрепляющем отваре с наперстянкой, король кричит:"Мама!". Все присутствующие молчат, ибо не знают - радоваться или списать всё на чёрное колдовство альвов и добить, наконец, прыткого покойника. то есть мнения разделились и возможна всеобщая свалка всех со всеми. Однако мудрый Карломан предотвращает всеобщее побоище и тихим голосом просит всех удалиться и дать ему спокойно отдохнуть.
-
Ну, теперь, по крайней мере, ясно, что нужно делать. Тянуть время. Особенно с этим дурацким указом об обвинении альвов. Потому что остальное, в случае чего, и переиграть можно. Тоже, конечно, нежелательно. Если сначала пригласят Роберта Амьемского в канцлеры, а потом скажут:"Ой, извини, мы передумали!" - что на это принцы крови скажут? Но это всё же проблемы решаемые. А вот если король обвинит в своём безумии альвов, то признаться во вранье - это позор, от которого не отмыться. Поэтому так и придётся дальше продолжать эту линию, даже уже видя, что ни к чему хорошему она не ведёт.
Хорошо бы, конечно, Гуго подключить: он всё-таки канцлер, кому и устраивать бюрократическую волокиту, как не ему. Но согласится ли он, не известно. Если не узнает про живую воду, то, скорее, нет.
-
Благодарю, эрэа Convollar, эрэа katarsis! :-* :-* :-*
Мечты, мечты... Карломану вкладывают в руки меч, и бац! Меч срабатывает как катализатор. Карломан сжимает руками рукоять и открывает глаза. Альпаида падает в обморок, она это любит, Паучиха делает вид, что очень рада, при этом подумывает об укрепляющем отваре с наперстянкой, король кричит:"Мама!". Все присутствующие молчат, ибо не знают - радоваться или списать всё на чёрное колдовство альвов и добить, наконец, прыткого покойника. то есть мнения разделились и возможна всеобщая свалка всех со всеми. Однако мудрый Карломан предотвращает всеобщее побоище и тихим голосом просит всех удалиться и дать ему спокойно отдохнуть.
;D ;D ;D Оба автора крайне благодарны за Ваше чувство юмора! :)
Получилась бы превосходная черная комедия! Но это немножко не наш жанр. Однако я надеюсь, что получится не менее захватывающе!
Ну, теперь, по крайней мере, ясно, что нужно делать. Тянуть время. Особенно с этим дурацким указом об обвинении альвов. Потому что остальное, в случае чего, и переиграть можно. Тоже, конечно, нежелательно. Если сначала пригласят Роберта Амьемского в канцлеры, а потом скажут:"Ой, извини, мы передумали!" - что на это принцы крови скажут? Но это всё же проблемы решаемые. А вот если король обвинит в своём безумии альвов, то признаться во вранье - это позор, от которого не отмыться. Поэтому так и придётся дальше продолжать эту линию, даже уже видя, что ни к чему хорошему она не ведёт.
Хорошо бы, конечно, Гуго подключить: он всё-таки канцлер, кому и устраивать бюрократическую волокиту, как не ему. Но согласится ли он, не известно. Если не узнает про живую воду, то, скорее, нет.
Тоже интересно, как они будут отменять те указы, что уже успеют навыпускать. Принцы крови и вправду могут счесть поводом для оскорбления. Да и с Ги Вердннским и донарианцами, не исключаю, придется еще пободаться в будущем уже выздоровевшему Карломану. Впрочем, посмотрим, насколько у короля прочно засядет в мозгу идея о Священном Походе.
Хорошо, что Вы про Гуго вспомнили: там дальше как раз речь о нем и его семье. Посмотрим, возможно, и удастся от него чего-то добиться.
Глава 78. Узы крови (начало)
Выйдя из покоев королевы-матери, графиня де Кампани направилась по одной из галерей в сторону кабинета канцлера, который (пока еще) занимал ее супруг. Ей очень нужно было поговорить со своим проницательным Гуго. Он высоко поднялся ныне, но, как известно, с большой высоты опаснее падать. Им необходимо обсудить изменившееся положение вещей и тайные придворные интриги. Графу и графине де Кампани было ведомо, что блистательный, но опасный королевский двор Арвернии погубил уже не одну жизнь.
Ода, как обращались к графине де Кампани немногочисленные близкие люди, старалась рассуждать спокойно, но в глубине души была очень встревожена. Ведь королева-мать дважды пообещала ей не трогать Матильду, и даже называла ее своей дочерью, вспоминая о своем покойном старшем сыне. Бересвинда Адуатукийская обещала уберечь Матильду от опасностей... Но Кродоар понимала, что главная опасность для Матильды исходит от самой королевы-матери!
Графиня не зря много лет служила той, кого называли Паучихой. Она знала ее, пожалуй, лучше, чем любой другой человек при дворе. Тем больше она опасалась, услышав это обещание. И потому спешила к мужу за советом. Ода понимала, что в ближайшее время, после смерти графа Кенабумского и перестановок в Королевском Совете, накал страстей только усилится. А ведь Матильда всю жизнь по-настоящему любила одного лишь Карломана, и всем сердцем была предана ему и его семье. И теперь она, пораженная горем из-за столь трагической гибели любимого человека, решилась открыто стать на сторону его родных и королевы Кримхильды, которой помогал уходивший граф Кенабумский... Что ж, родители Матильды могли понять выбор своей дочери, но не поддержать. Им, Гуго и Кродоар, теперь придется доказывать королеве-матери, истинной правительнице Арвернии, свою преданность. А потребовать от них она могла многого! Ведь Бересвинда Адуатукийская пеклась о благе Арвернии днем и ночью, не стыдясь никаких путей. Порой она ради государственных интересов бестрепетно проливала кровь "предателей короны", далеко не все из которых были виновны, как знала и сама королева-мать. А тех, кого не могла казнить открыто, она нередко посылала в царство Хель иными способами, с помощью яда или кинжалов наемных убийц...
Сердце Оды тревожно сжималось от предчувствия беды.
Ведь она знала, что ради того, что считает благом Арвернии, королева-мать способна была разорвать узы крови, что считались святыми во все времена.
Даже мятежные принцы крови, такие гордые и свободолюбивые, некогда враждовали с королем Хлодебертом VI, мужем королевы Бересвинды; но и они в пору общей опасности пошли на уступки и подписали мирный договор при посредничестве Карломана. Они поклялись на мече перед алтарем Вотана в случае необходимости вместе сражаться за величие Арвернии. Ибо общая кровь сильнее всего! И не раз бывало, что кузены, враждовавшие между собой за спорные земли, заключали мир и плечом к плечу сражались против общего врага. Род объединял их, что бы ни происходило.
Однако Бересвинда Адуатукийская способна была переступить через священные для других узы крови. Увы, Ода де Кампани доподлинно знала обстоятельства смерти покойной королевы Радегунды Аллеманской, родной тетки Бересвинды. Ведь графиня тогда была вынуждена оказать важную услугу своей повелительнице, а впоследствии вместо нее принесла очистительную жертву в храме светлого Бальдра. Там молились те, кто стремился очиститься от скверны невольного убийства. Но никто, даже Карломан, так и не выяснил, что графиня де Кампани просила искупления не за себя. Она сообщила жрецам Бальдра, что приносит жертву за то, что избавила от страданий свою невестку, умирающую от оспы, которой поднесла чашу со снотворным, что в большой дозе становилось смертельным ядом. Но на самом деле Ода не убивала невестку, та скончалась от оспы сама. Яд был нужен для совсем другой женщины, а графиня де Кампани взяла на себя вину по требованию королевы Бересвинды. Та напоказ горевала о смерти своей тетки и свекрови, однако Ода уже не сомневалась в ее причастности к смерти старой королевы. В тот раз Бересвинда решила для себя, что благо Арвернии допускает это преступление. И совершила его, разорвав узы крови, и не постыдилась лгать перед богами!..
Погруженная в столь тревожные мысли, графиня де Кампании проскочила один из перекрестков, не оглядываясь по сторонам. И лицом к лицу столкнулась со своей дочерью.
***
Матильда, возвращавшаяся от отца, была не менее задумчива и печальна, чем ее мать. Ее глубоко огорчало, что она и ее родители оказались по разные стороны в борьбе придворных партий. Хотя она давно понимала, что такой исход неизбежен, если напряженность между Кримхильдой и Паучихой перейдет в открытое противостояние. Прежде герцогиня Окситанская играла двойную роль, стараясь ладить с обеими сторонами, а мать порой уступала ей, не смея мешать родной дочери. Но это было до того, как обострились нелады между двумя королевами. А главное - тогда был в силе Карломан, что, как агайский велет Атлант, держащий на своих плечах небо, поддерживал равновесие среди фактических правителей Арвернии: он сам, Дагоберт и королева-мать. Хотя в последнее время и сам Карломан собирался отодвинуть королеву Бересвинду от власти. Но вот теперь все резко изменилось. И Матильда поневоле тревожилась о том, что, если обстановка накалится еще сильнее, ей придется окончательно разорвать отношения со своими родителями, который займут сторону Паучихи. Хотя они не были по-настоящему близки, все же в глубине души Гуго, Ода и Матильда испытывали теплые чувства друг к другу.
Думая теперь о семье своих родителей, герцогиня Окситанская с печалью заключала, что им всегда не хватало настоящего тепла. Когда отец находил время для общения с ее старшими братьями и сестрами, держался всегда чинно и серьезно, как на светском приеме. Мать больше времени проводила при дворе, в свите королевы Бересвинды. Как во многих знатных семьях, дети графа де Кампани росли на руках слуг и воспитателей. В результате, они не привыкли обращаться к родителям со своими проблемами и радостями.
Матильда невольно сравнивала родительскую семью с семьей Карломана и Альпаиды. Почему-то им, стоящим на самой вершине власти, ничто не мешало открыто проявлять любовь к своим детям! Карломан всегда тепло и душевно общался с сыновьями. А также держался, как подобает близким людям, с Дагобертом и другими родственниками, если только придворный церемониал не требовал официального общения.
Увы, такое сравнение складывалось не в пользу родителей Матильды! Недаром сама она еще подростком стремилась туда, где находила тепло и понимание, которых ей не хватало дома. Подружившись с Ангерраном, она была рада считать семью Карломана и Альпаиды почти родной, ибо там все были настолько щедро одарены любовью, что хватало, чтобы обогреть ее, чужую девочку. Да и сам Ангерран на всю жизнь остался для Матильды другом, почти братом. Вот почему Карломан, хорошо разбираясь в их отношениях, никогда не думал женить старшего сына на Матильде, что казалось вполне естественным всем, кто их видел. Вместо этого, граф Кенабумский сосватал Матильду за своего овдовевшего племянника, короля Хлодеберта VII. Он учитывал, что девушка не сможет полюбить никого другого, ибо раз и навсегда отдала сердце ему самому. Но постарался помочь ей, насколько мог.
Сосредоточенная на своих невеселых мыслях, герцогиня Окситанская вышла из-за поворота и лицом к лицу столкнулась со своей матерью. Они буквально налетели друг на друга, и каждая едва сдержала крик. Но, увидев, кто перед ними, застыли в молчании.
Матильда знала, что ее мать только что докладывала Бересвинде Адуатукийской обо всем, что выяснила. Подумала про себя, что Паучиха, скорбящая о скорой смерти Карломана, уже готовится нанести удар по своему соправителю Дагоберту, дабы удержать власть. Разумеется, все ради блага Арвернии, - усмехнулась про себя герцогиня Окситанская. И, конечно же, королева Бересвинда, ее названая мать, радуется, что смогла подчинить Совет своей воле.
Молодая женщина едва сдержала усмешку, представив, каково будет удивление Паучихи, если живая вода подействует, и тот, кого она уже похоронила, вновь станет возле короля.
А графиня де Кампани, глядя на дочь, в это время догадалась, что Матильда сейчас, когда навещала Альпаиду Кенабумскую, сообщила ей о грядущих перестановках в Совете. Она не могла поступить иначе, ибо была столь же близка с женой Карломана, своей наставницей, как сама Ода - с королевой Бересвиндой. И даже более того; графиня де Кампани, приближенная к королеве-матери, все же старалась мыслить справедливо. Она понимала, в чем разница между Альпаидой и Бересвиндой: графиня Кенабумская даже ради спасения королевства и всего Мидгарда не переступила бы через узы крови и дружбы... И графиня де Кампани даже на миг позавидовала своей дочери в том, какая мудрая у нее наставница и старшая подруга. Кто, как не Альпаида вместе с Карломаном, помогли Матильде сделаться достойной королевской короны!
Мать и дочь некоторое время молча смотрели друг на друга. Они обе сознавали, что, хоть две королевы примирились между собой и, по просьбе короля, поддержали Священный Поход, распря между ними только начинается. И тогда их семья неминуемо окажется втянута в нее.
Но ни мать, ни дочь, несмотря на политические разногласия и приверженность к разным королевам, не желали несчастий друг другу.
Обеим одновременно пришла в голову одна и та же мысль: им необходимо поговорить! Без всяких недомолвок и придворных церемоний, уверток, что сделались опытным придворным дамам отвратительны, как никогда. После долгого молчания графиня де Кампани проговорила:
- Нам надо поговорить!
И Матильда мгновением позже отозвалась, как эхо, озвучив ту же мысль:
- Нам надо поговорить!
Они смолкли и огляделись по сторонам. Галереи замка были пусты, однако они обе знали, что здесь всегда есть лишние уши. Подумав, где можно побеседовать спокойно, обе, не сговариваясь, направились к дворцовому святилищу. Там рано утром Альпаиды сообщила Оде, что ее семья поддержит молодую королеву. И там же Фредегонда передала графине Кенабумской целебную воду для Карломана...
***
Между тем, Гуго де Кампани остался сидеть в своем кабинете. После ухода дочери он пытался вновь взяться за дела, но, к своему удивлению, не мог сосредоточиться. Подумать только: Матильда открыто поддержала партию королевы Кримхильды, отказалась продолжать двойную игру! Впрочем, Гуго мог понять ее выбор. Карломан был для ее хорошим наставником. Просто канцлер почему-то не ждал, что Матильда сохранит самоотверженную верность ему, даже когда тот должен умереть... Гуго был опытным политиком и привык сохранять хладнокровие, но тут он растерялся. Ведь сам он уже готов был занять должность майордома, раз Карломан все равно умирает. А вот родная дочь...
О чем-то вспомнив, Гуго стал разбирать последние донесения, откладывал в сторону какие-то свитки. Наконец, нашел то, что искал. Это было донесение, касавшееся его зятя, герцога Окситанского, сообщавшее о его предполагаемых преступлениях. Там, среди прочего, сообщалось, что при дворе герцога Реймбаута заметили некоего купца, то ли агайца, то ли венетийца, который известен был тем, что скрытно поставлял сильным мира сего как разнообразные лекарства, так и яды. Любопытно, что и для кого хотел у него приобрести герцог Окситанский? Впрочем, Карломан еще раньше предвидел такую возможность, и говорил графу де Кампани, что тот купец имеет покровителей в Венетийской Лиге, хорошо знакомых ему, Карломану. Так что, если он и продаст некое средство герцогу под страхом смерти, тотчас предупредит об этом или пришлет противоядие, если только оно существует. Однако неизвестно, как купец поступит теперь, когда Карломан все равно что мертв...
Канцлер знал, что его зять, герцог Окситанский, боялся Карломана. Тот имел достаточно поводов расследовать преступления ненадежного вассала и привлечь его к ответу. Реймбаут уже давно продумывал, как погубить Карломана или хотя бы отвлечь его внимание на другое.
Задумавшись о кознях герцога Окситанского, Гуго уже по-другому взглянул на судьбу своей дочери, подумав, что ей довелось пережить со своим вторым мужем. Своей нынешней свободой Матильда также была обязана Карломану. А ведь когда один человек так много делает для другого, между ними складываются не менее тесные узы, чем между близкими родственниками. Так что Матильда, безусловно, имела право отдать долг Карломану, храня верность ему и его семье.
Что ж: Карломан был достоин верности своих сторонников! А что же королева-мать, которой служили они с Одой, "продались" ей, как сказала Матильда? Увы, Гуго понимал, что его царственная повелительница не выбирает средств. Ради блага Арвернии и собственной власти она пожертвует вернейшими соратниками, если потребуется. Надо будет - избавится и от Матильды, хоть та была женой ее покойного сына... Что и говорить, Карломан обращался с союзниками совсем не так!
Гуго вспоминал о том, как граф Кенабумский всегда заботился о Матильде. Даже зная о ее любви к нему, когда она была юна, держался с ней, как подобает наставнику, не переходя незримую грань. Перед помолвкой Матильды с молодым королем, правда, ходили о них разные слухи, даже королева Радегунда потребовала проверить невесту. Но Гуго был достаточно умен, чтобы не придавать значения проискам недругов. И вот, теперь он мог понять и принять с уважением, что Матильда, пораженная горем от потери единственного мужчины, которого она по-настоящему любила, отдает свой долг верности. Однако этот путь был для нее опасен!
Покачав головой, граф де Кампани встал из-за стола и направился к дверям. Он собирался догнать дочь, чтобы еще раз поговорить с ней.
-
Покачав головой, граф де Кампани встал из-за стола и направился к дверям. Он собирался догнать дочь, чтобы еще раз поговорить с ней.
Надеюсь, у Матильды хватит сил для того, чтобы удержаться на своей позиции. Но сколько всего интересного происходило в святилище! Жаль, что до изобретения видеокамеры ещё сотни лет!
-
Всегда грустно, когда одна семья оказывается по разные стороны баррикад. Но вряд ли кому-то удастся перетащить кого-то на свою сторону. Гуго, а особенно Кродоар слишком долго работают на Бересвинду, чтобы теперь, когда она почти победила, вдруг примыкать к её противникам. А Матильда слишком долго любила Карломана, а теперь ещё и надежда появилась на его выздоровление. Кстати. Когда Альпаида говорила про целительную воду, Кродоар же там тоже была. Но, похоже, ничего не поняла. Это, с одной стороны, хорошо, а то бы она и Бересвинде рассказала, но, с другой, если бы она рассказала Гуго, это могло бы принести пользу. Он всё-таки опытный придворный и понял бы опасность преждевременных перестановок. А Матильда вряд ли расскажет. Всё-таки родители - сторонники Бересвинды.
Однако, какая-никакая, а они семья, и я надеюсь, им удастся хотя бы сохранить хорошие отношения.
-
Благодарю, эрэа Convollar, эрэа katarsis! :-* :-* :-*
Покачав головой, граф де Кампани встал из-за стола и направился к дверям. Он собирался догнать дочь, чтобы еще раз поговорить с ней.
Надеюсь, у Матильды хватит сил для того, чтобы удержаться на своей позиции. Но сколько всего интересного происходило в святилище! Жаль, что до изобретения видеокамеры ещё сотни лет!
Может быть, Матильда даже и от родителей чего-то добьется!
А может, хорошо, что у них не было видеокамер? А то посмотрела бы Паучиха записи, и узнала бы все о передаче целебной воды. И про Фредегонду бы все выяснили, да отправили бы к донарианцам в лапы.
Всегда грустно, когда одна семья оказывается по разные стороны баррикад. Но вряд ли кому-то удастся перетащить кого-то на свою сторону. Гуго, а особенно Кродоар слишком долго работают на Бересвинду, чтобы теперь, когда она почти победила, вдруг примыкать к её противникам. А Матильда слишком долго любила Карломана, а теперь ещё и надежда появилась на его выздоровление. Кстати. Когда Альпаида говорила про целительную воду, Кродоар же там тоже была. Но, похоже, ничего не поняла. Это, с одной стороны, хорошо, а то бы она и Бересвинде рассказала, но, с другой, если бы она рассказала Гуго, это могло бы принести пользу. Он всё-таки опытный придворный и понял бы опасность преждевременных перестановок. А Матильда вряд ли расскажет. Всё-таки родители - сторонники Бересвинды.
Однако, какая-никакая, а они семья, и я надеюсь, им удастся хотя бы сохранить хорошие отношения.
А может быть, в данном случае они и не окажутся по разные стороны?.. Смысл этой главы и ее названия - в том, что людям не так уж легко бывает переступить через семейные узы, если, конечно, это порядочные в основе своей люди.
Ну а о том, что Карломан все-таки может выжить, Матильда решится признаться родителям. Она верит, что они не предадут ее.
Глава 78. Узы крови (окончание)
По коридорам замка Матильда и Ода направлялись к дворцовому святилищу. Молча. А тем временем взволнованный Гуго стремительным шагом двигался навстречу им. Дамы потеряли время при встрече, а он - при своих размышлениях. Но это как раз помогло всей семье встретиться вовремя.
Если бы кто посторонний сейчас встретил канцлера, бегущего по коридорам, решил бы, что случилось нечто очень важное, например, умер сам король. Однако никто не попадался навстречу.
А его супруга с дочерью молчаливо направлялись к святилищу. И обе невесело размышляли, что, возможно, в последний раз беседуют сегодня, как подобает родным людям. Каждая из них понимала, что, если победу одержит королева-мать, которая столь стремительно произвела перестановки в Королевском Совете, то она, продолжая борьбу за власть, не побрезгует никакими методами, "ради блага Арвернии".
Однако Матильду поддерживала надежда на дар вейл. Ей хотелось верить, что она правильно поняла горячий, радостный блеск в глазах Фредегонды. После того, как эта необыкновенная девушка столько сделала ради спасения Карломана, что могло ее обрадовать, как не успех возложенной на себя миссии?.. И герцогиня Окситанская хранила надежду в глубине своего сердца. Если Карломан будет жить, партия Кримхильды сможет дать отпор королеве-матери. Однако Матильда опасалась, что, если полная власть над Арвернией уйдет из рук Паучихи, та пойдет на любое преступление, дабы не прощаться со своей мечтой. И Матильда опасалась за себя и за своих родителей. Ибо Паучиха ради своих целей сможет пожертвовать самыми верными приближенными, чтобы выиграть партию любой ценой.
Вдруг слуха обеих дам достиг шум быстрых шагов. Матильда побледнела; ее взволнованное воображение сразу обратилось к Карломану. Неужели бегут сообщить, что... Нет, нет, если бы случилось старшное, сперва прозвучал бы набат, да и она почувствовала бы... И все же, герцогине было не по себе, ибо так спешат обыкновенно к смертному одру. Матильда остановилась, прислушиваясь.
Ода осторожно коснулась рукой локтя дочери, догадываясь, о чем та думает, и стараясь поддержать ее. Именно теперь, когда политика вот-вот грозила развести их по разные стороны, графиня де Кампани осознала, как сильно любит свою дочь.
Прошла минута, и из-за поворота показался Гуго. Он остановился за несколько шагов, изумленно глядя на своих жену и дочь, а те облегченно выдохнули, узрев его. Но никто в первое мгновение не произнес ни слова.
Немного погодя семейство графа де Кампани проследовало в дворцовое святилище. Здесь не было посторонних ушей, и перед мраморными ликами богов можно было говорить свободно.
Теоделинда встретила их, не удивляясь и не задавая вопросов. Прекрасным свойством молодой жрицы было отсутствие любопытства и умение молчать. Ей можно было доверить тайну, зная, что она никогда ее не выдаст. Вот и сейчас, при виде гостей только тонкие брови Теоделинды удивленно дрогнули, и она проводила бывшую королеву и ее родителей в уединенный уголок, где стояла статуя Сив, богини домашнего очага, супруги Донара Молниевержца.
- Побудьте здесь, сколько пожелаете, - обратилась к ним Теоделинда с грустной улыбкой. - Мне же следует привести себя в порядок после утренней службы. Затем вместе со всем двором мне предстоит узнать дату церемонии вложения меча, что объявит мой царственный брат. А после этого буду сопровождать двор в Храм Всех Богов, чтобы помолиться за дядю Карломана.
С этими словами Теоделинда скрылась в своей комнате, примыкающей к дворцовому святилищу.
А Матильда и ее родители, оставшись одни в тишине и полумраке святилища, пахнущем ароматными травами, смогли, наконец, поговорить откровенно, никого не опасаясь.
Герцогиня Окситанская, глядя на тревожные лица родителей, проговорила первой:
- Я не предам семью графа Кенабумского и королеву Кримхильду. Вы же обязаны служить королеве-матери. Но это не значит, что мы должны сделаться врагами. Я много думала, и поняла, что, как никогда, люблю вас, подаривших мне жизнь. Так хочется, чтобы среди всех придворных распрей мы остались одной семьей!
И она увидела, как на лицах Гуго и Оды возникло растроганное выражение, как будто они не осмелились обрадоваться ей. Затем все трое протянули друг другу руки, и их пальцы переплелись в тугой узел.
Несколько мгновений отец, мать и дочь не отводили глаз, как никогда близкие друг другу. Наконец, Гуго задумчиво признался:
- Я тоже очень много думал, как нашей семье поступить в сложившихся обстоятельствах. Не в моей власти отказаться от должности майордома, да и Ода обязана выполнять волю королевы Бересвинды, которая никому не прощает измены. Королева-мать сметет с дороги каждого, если от этого будет зависеть ее власть.
- Для нее власть - это сама жизнь, - графиня де Кампани глубоко вздохнула при мысли о своей царственной повелительнице. - Если ей будет нужно, она пожертвует даже теми, кто верно ей служил: разве пострадать ради блага Арвернии - не великая честь?.. Я тоже думала о том, как далеко зашла придворная вражда. И очень прошу тебя, дочка, не ради той или иной королевы, а ради тебя самой и ради твоей дочери: берегись королеву-мать сильнее, чем когда-либо!
- Я буду беречься, - пообещала герцогиня Окситанская. - Но от своих обещаний не отступлюсь, клянусь золотыми волосами Сив! - она подняла руки к изваянию прекрасноволосой богини. - Вы говорите о моей Адельгейде. Но при дворе, где будет всем править ее царственная бабушка, ей все равно не видать счастья. Так же как моему сыну - рядом с его отцом, - она сделала жест рукой, как бы отгоняя темное облако, и решительно добавила: - Слишком многим я обязана Карломану Кенабумскому, чтобы предать его сторону.
И Гуго, и Ода хорошо понимали свою умную дочь, ибо сами думали о том же, и способны быть отдать должное ее выбору. Поэтому канцлер поглядел на дочь с уважением, понимая, что прошло время, когда она повиновалась родителям, теперь они имеют право лишь убеждать ее, она давно взрослая, сложившаяся личность.
- И я, и мать понимаем твой выбор, Матильда! Я хочу, чтобы ты знала, как бы ни сложилась наша судьба: мы любим тебя и гордимся. А Карломан Кенабумский был достоин, чтобы ему хранили верность даже после его смерти. Он - великий человек. Я и сам всю жизнь почитал его, и мне не пришло бы в голову заступать ему дорогу при жизни.
Ода кивнула, соглашаясь с мужем.
- Даже королева-мать всегда уважала Карломана за его заслуги перед Арвернией. Хотя в последнее время она как будто опасалась, что он отодвинет ее от власти. Но никто из нас не решался бросить ему вызов. Но совсем иное дело - теперь, когда он не сможет защищать тебя, дочь! И мы не сможем, ибо вынуждены служить королеве Бересвинде. Она же станет использовать против своих противников все рычаги давления. Не сочти за угрозу, я всего лишь пытаюсь предупредить тебя!
И тут Матильда решилась поведать родителям свою тайную надежду, что согревала ей сердце. Поглядела на отца, задержала задумчивый взгляд на матери: все же, та была слишком близка к Паучихе... Но, наконец, герцогиня Окситанская преодолела сомнения. Ей нужно было рассказать родителям не только ради их поддержки, но и для того, чтобы они сделали верный выбор, имея самые точные сведения.
- Карломан еще может выжить! - быстро проговорила она, не собираясь называть ни имени Фредегонды, ни подробностей плана спасения. - Есть средство, которое исцеляет даже умирающих, безнадежных. Если Карломан останется жить, он сбросит власть той, что ради своих представлений о благе Арвернии погубила многих людей!
Родители в первый миг изумленно переглянулись. Но Матильда говорила о возвращении Карломана с видом вдохновенной прорицательницы. Хоть всем известно было, что он уже почти мертв, и король вот-вот объявит дату прощания... Впрочем, Ода тут же вспомнила непонятную суету и оживление прошлой ночью, во дворце и здесь, в святилище... Что-то важное тут происходило!
- Верно, и Альпаида сегодня под утро не зря держалась так, словно сами боги обещали ей сотворить чудо, - припомнила графиня. - Кто знает: может, они и вознаградят ее за веру, оживив ее супруга, чтобы он все поставил на свои места?..
Гуго де Кампани сомневался гораздо дольше. Будучи политиком, он привык полагаться на рассудок, и не очень-то верил в чудесные воскрешения умирающих. Но, с другой стороны, память подкидывала ему случаи, когда Карломан умудрялся выходить победителем из самых безнадежных ситуаций. Казалось, что к нему неприменимы законы жизни, которыми руководствуются обычные люди... И канцлер кивнул, соглашаясь с возможностью, какую представила его дочь.
- Трудно мне поверить, что Карломан может выжить, - признался он. - Но на всякий случай, скажи, дочка, какую услугу я могу оказать в благодарность за все, что Карломан сделал для нашей семьи, и для тебя, главным образом? Благодаря его урокам и поддержке, ты стала достойной королевой, а затем - герцогиней Окситанской. А внучка наша родилась принцессой крови, дочерью короля, и в будущем сама может стать королевой какой-нибудь державы!.. Мы сделаем все возможное в качестве благодарности Карломану, живому или мертвому. Только не надо требовать от нас окончательного разрыва с королевой-матерью. И я, и мать слишком тесно связаны с ней. Оттого и тебе пришлось долго играть двойную роль, ладить с королевой Бересвиндой.
- Я выполняла просьбу Карломана. Он хотел, чтобы я была вхожа в обе придворные партии, - с достоинством ответила герцогиня Окситанская.
- Да, я знаю это, - кивнул ее отец. - Но надо продумать, как нам быть, чтобы отблагодарить Карломана и не вызвать подозрений у королевы-матери.
И в этот миг Матильде, не подозревавшей, о чем Карломан недавно просил Вароха, пришла в голову ровно та же мысль. А может быть, и не случайно, ибо ученица графа Кенабумского рассуждала, как он учил ее.
- Думаю, что самое главное сейчас - выиграть время, - посоветовала она отцу. - За несколько дней так или иначе определится, чего нам ждать. Постарайся протянуть хотя бы до церемонии вложения меча. Ты же разбираешься в законах: напомни, что не имеешь права вступить в обязанности майордома при жизни Карломана, и что указы о новых назначениях не могут быть скреплены до церемонии, а следовательно, не имеют силы. Тем более, что это правда!
Гуго кивнул, поразмыслив.
- Это я могу сделать. И даже обязан: кто же будет чтить законы, если сам король и королева-мать торопятся поставить вверх ногами весь Совет? До церемонии вложения меча смогу протянуть время, во всяком случае.
Герцогиня Окситанская поглядела на отца с глубокой, как никогда, признательностью.
- Ты сделаешь поистине важное дело! О дальнейшем я позже дам знать, ибо мне следует посоветоваться с Ангерраном...
По выражению лиц родителей Матильда поняла, что им обоим стало легче после откровенной беседы. Она и сама чувствовала себя так же, поняв, что придворная политика не сделала их чужими, а тем более - врагами. Ей казалось, будто разделявшие их всю жизнь преграды вдруг разлетелись вдребезги, как венетийское стекло, вдребезги разбитое камнем, и в пролом хлынул свет, свежий ветер, могучее солнечное тепло... Наконец-то они поговорили откровенно и поняли друг друга!
Граф де Кампани и его супруга кивнули, соглашаясь с просьбой дочери. Оказав ей тайную помощь, они получали возможность выйти без потерь в придворной борьбе: ведь похоже было, что, с Карломаном или без, его родные отнюдь не собираются сдаваться. И, значит, королеве-матери будет не так-то легко прибрать к рукам всю полноту власти. Даже если Карломан все-таки умрет, Ангерран и другие его близкие сумеют найти управу на Бересвинду Адуатукийскую.
Гуго, как человек, мыслящий рационально, не очень-то верил в возвращение Карломана к жизни, но готов был сделать все возможное в память о нем, как обещал. Ода несколько растерялась неожиданным поворотом событий. Но Матильда всем сердцем уповала, что живая вода исцелит Карломана, и все будет хорошо.
Итак, отец, мать и дочь сумели втайне договориться, так что граф де Кампани согласился втайне сыграть на руку партии молодой королевы. Для всех троих над требованиями большой политики возобладали священные узы крови. А также память о том, кто ныне пока еще лежал при смерти.
-
Дамы потеряли время при встрече, а он - при своих размышлениях.
Потеря времени - это и есть истинное проклятие вейл, действующее на весь королевский двор. Однако хорошо, что в этом случае оно сработало наоборот и семейство де Кампани сумело как-то понять друг друга и договориться.
-
Я думала, Матильда не сможет их убедить (особенно, Кродоар), тем приятней, что это не так. Что ж, насчёт должности майордома позиция у них хорошая. Если Роберт Амьемский, действительно, такой законник, как о нём думают, то он это только поддержит. Но вот места Дагоберта и Турольда не зависят от жизни и смерти Карломана - тут, видимо, придётся что-то другое придумывать. А самое главное - это приказ об обвинении альвов. Вот уж его точно нужно саботировать всеми возможными средствами. Только, вот именно этот-то приказ для короля - самый важный. А учитывая характер этого короля, вставлять палки в колёса его великим планам, пожалуй, ещё опасней, чем против Бересвинды выступать.
-
Благодарю, эрэа Convollar, эрэа katarsis! :-* :-* :-*
Дамы потеряли время при встрече, а он - при своих размышлениях.
Потеря времени - это и есть истинное проклятие вейл, действующее на весь королевский двор. Однако хорошо, что в этом случае оно сработало наоборот и семейство де Кампани сумело как-то понять друг друга и договориться.
Нет, в данном случае как раз к лучшему, что они не слишком спешили, а потому не разминулись. Благодаря этому им удалось всей семьей встретиться и договориться.
Я думала, Матильда не сможет их убедить (особенно, Кродоар), тем приятней, что это не так. Что ж, насчёт должности майордома позиция у них хорошая. Если Роберт Амьемский, действительно, такой законник, как о нём думают, то он это только поддержит. Но вот места Дагоберта и Турольда не зависят от жизни и смерти Карломана - тут, видимо, придётся что-то другое придумывать. А самое главное - это приказ об обвинении альвов. Вот уж его точно нужно саботировать всеми возможными средствами. Только, вот именно этот-то приказ для короля - самый важный. А учитывая характер этого короля, вставлять палки в колёса его великим планам, пожалуй, ещё опасней, чем против Бересвинды выступать.
Когда люди, тем более родные, могут понять друг друга, это всегда хорошая новость, при любых обстоятельствах вокруг.
Поглядим, как сложится. Скорее всего, теперь, даже когда Карломан вернется к своим обязанностям, получится несколько иной расклад сил. "Фарш невозможно провернуть назад, и мясо из котлет не восстановишь". Особенно что касается Ги Верденнского и донарианцев, и приказа об альвах. Поглядим, как сложится...
Глава 79. Быстрее молнии (начало)
В этот день Магнахар Сломи Копье, всю ночь разбиравший преступления королевы-матери вместе с Ангерраном и Дагобертом, позднее оставил собрание по просьбе племянника. Оттуда Магнахар проследовал в Зал Собраний Совета. Там он находился один. Прикоснулся к пустующему креслу майордома, ощущая в душе боль и смятение. Столько раз вот так же касался этого кресла его сводный младший брат Карломан!..
Но теперь его родным следовало сделать все возможное, чтобы заменить его в государственных делах. И Магнахар пристально поглядел на гобелен с чертежом Арвернии и сопредельных земель. Его взгляд был прикован к восточной границе Арвернии, рядом с Междугорьем. Как маршал востока, он обязан будет первым встретить со своими войсками врага, как только тот нападет.
Затем взгляд Магнахара скользнул по чертежу дальше на восток, в сторону Моравии, и еще дальше, сколь охватывал чертеж те далекие, едва известные, таинственные и пустынные земли. Ведь именно оттуда пришел тот проклятый шифр, который использует для своих донесений граф Альбрехт Бёрнландский, посол Междугорья!
Сжав теплое дерево кресла майордома, Магнахар подавил очередную волну гнева. Подумать только - вот к ним в руки попала чудесная вода, способная исцелить Карломана, средство из давно разрушенного источника, что ожил благодаря их неистовым молитвам! Как вдруг покои Карломана оказались закрыты для всех по приказу короля (его невольного убийцы!) И теперь драгоценное для всех время утекает, как вода сквозь пальцы...
Но сожаления ничем не могли помочь, и Магнахар сосредоточился, чтобы разобрать шифр Альбрехта, или хотя бы найти зацепки, где найти тех, кто может открыть его значение... Ах, будь здесь Карломан! Он-то уж наверняка разгадал бы шифр. Недаром он так часто привечал чужеземных купцов, в том числе жителей самых дальних стран, что приезжали буквально с края света.
Магнахар вспомнил, как иногда удивлялся, впрочем, как и другие при дворе, для чего сам майордом порой посещал ярмарку, куда привозили свои товары купцы из самых разных краев. Ведь ему и так доставили бы во дворец самые лучшие вещи, что он только пожелал бы приобрести! А вот теперь Магнахар сожалел, что часто отказывался составить компанию сводному брату. Вместо бесед с чужеземцами, он предпочитал осматривать оружейный двор. Его притягивала смертоносная красота оружия, и он не упускал возможности наилучшим образом оснастить войска.
Маршал востока тяжело вздохнул. Если он в ближайшее время не разгадает шифр, который использует граф Бёрнландский, придется действовать грубыми методами, заточить Альбрехта в темницу. А это тотчас поставит под угрозу посла Арвернии и других соотечественников, что еще остались в Междугорье, погубит многих людей.
В то время как Магнахар предавался невеселым раздумьям, дверь отворилась, и в зал вошел Варох. Он держал под мышкой многострадальный чехол с документами, собранными им по поводу встречного обвинения против братства Донара.
Магнахар кивнул и хотел приветствовать того, кто всю жизнь был ближе всех к Карломану. В юности сын Теодеберта даже слегка завидовал Вароху: ведь тот был ближе Карломану, чем он сам, сводный брат; всегда понимали друг друга лучше всех. Конечно, с годами ощущение зависти прошло, превратившись в глубокое взаимное уважение.
И вот, маршал востока уже открыл рот, чтобы поздороваться с Варохом, да так и замер, ничего не сказав, едва взглянул ему в лицо. Барон был напряжен и бледен, словно совсем недавно пережил большое потрясение. Но при этом, лицо его было спокойным, и в глазах не виделось отчаяния последних дней.
Невысказанный вопрос так и умолк, не родившись, на устах Магнахара. Сердце у него радостно забилось, ибо он понял, что выражение лица Вароха может объясняться только одним: целебную воду все же доставили Карломану, и появилась надежда спасти его!
Он уже готов был задать животрепещущий вопрос. Но Варох стремительно пересек зал, остановился возле Магнахара и обратился к нему, не теряя времени:
- Если ты хочешь разгадать шифр Альбрехта Бёрнландского немедля, следуй за мной! А то всех скоро вызовут в троннный зал, где король назовет дату церемонии вложения меча, а после все проследуют в храм... Нельзя терять время!
Магнахар кивнул и приготовился следовать за Варохом. Как опытный воин, он умел командовать войском на поле боя, но умел и подчиняться при необходимости. Вот и сейчас он не стал задавать лишних вопросов, хотя ему очень хотелось многое узнать.
Они вместе направились к выходу из Зала Советов. Вдруг Варох обернулся и, в свой черед, взглянул на гобелен с чертежом обитаемых земель, на отдаленные восточные края.
- Так значит, Ангерран предположил, что узелковый шифр, которым пользуются междугорцы, заимствован из царства Сун, откуда привозят шелк? - спросил он у Магнахара.
- Да, - маршал востока уже не удивлялся, откуда второй сенешаль разузнал это: ведь его не было при том разговоре с Ангерраном. Таким же проницательным был и сам Карломан, и родные уже давно перестали допытываться, откуда они с Варохом все знают.
А Варох лишь кивнул в ответ и, снова смерив чертеж взглядом, направился к дверям, сделав Магнахару жест следовать за собой. Маршал последовал за ним, даже не спросив, куда они идут.
***
А в это самое время в том крыле замка, где размещались "дети богини Дану", герцог Гворемор распекал своих сыновей, Гарбориана и Мундерриха. Мальчики стояли перед отцом, вялые и сонные, ибо после бурных событий прошлой ночи спали не больше часа. К сожалению, им не удалось избежать наказания. Ротруда послала Гворемору записку, что его сыновья всю ночь бродили по замку, и он позвал их, чтобы сделать строгий выговор.
- Что вы себе позволяете в такой скорбный день, когда вот-вот соберется весь двор, чтобы объявить дату прощальной церемонии для нашего родича и господина, таниста Карломана! - гремел Гворемор, расхаживая перед сыновьями стремительным шагом; сейчас он, как никогда, оправдывал свое прозвище - Ярость Бури. - Мне и без того стоит больших трудов сдерживать местных "детей богини Дану", исполненных скорби и гнева! Приходится прикладывать столько усилий, чтобы не допустить смуты!.. Не ожидал, что родные сыновья подведут меня, творя все, что им вздумается!
Мальчики стояли перед отцом навытяжку, опустив головы. Лица у них обоих раскраснелись от стыда, а у герцога - от гнева. Братья тоскливо переглянулись, желая объяснить, что хотели вчера именно спасти таниста Карломана, помочь Альпаиде и Фредегонде встретиться, чтобы передать целебную воду. Однако отец не давал им вставить ни слова; его громовой голос и четкие, стремительные шаги заглушали все звуки. Гарбориан невольно вспомнил Фредегонду: как она одним взглядом укротила гнев герцога Земли Всадников...
А тот, не подозревая, какие чувства мучают его сыновей, продолжал их отчитывать, расхаживая взад и вперед:
- Я глубоко разочарован в вас, сыновья! Особенно в тебе, Гарбориан, ибо ты старший, и должен наследовать мне. Теперь моя боль от потери кузена и господина еще усилится, ибо наш род не сможет даже достойно проводить его на Авалон! Где это видано, чтобы родичи умирающего таниста так неподобающе проводили время?
При этих словах, Гарбориан шагнул вперед, прикрывая плечом хромого младшего брата, и смело вскинул голову, глядя прямо в глаза разгневанному отцу. Он дал понять, что берет вину на себя. В чем бы его ни упрекали, но он умел держать удар, не труся - как в боевых тренировках, так и в разговоре со старшими.
Гворемор заметил маневр сына, и почувствовал гордость, однако скрыл ее в глубине сердца. Не годится делать отрокам поблажку! Он остановился возле открытого настежь окна и тяжело вздохнул. Затем продолжал, стараясь держаться сурово:
- С каждым часом состояние таниста Карломана становится все хуже. Надежда на чудо, какую мы все питали, испаряется, как дым. Проявите почтение к тому, кто должен покинуть нас!..
Но тут Гарбориану удалось, наконец, вклиниться в речь отца. И он восликнул на одном дыхании, так быстро, чтобы тот не успел перебить:
- Все было не так! Мы помогали Фредегонде, потому что графиня Кенабумская искала ее. Она достала целебную воду, чтобы спасти таниста Карломана! Там была королева Кримхильда, и наша матушка, и Ротруда, и герцогиня Окситанская, и маршал Хродеберг. Они все видели, где мы были!
Его тирада прозвучала столь сбивчиво, что Гворемор едва понял, о чем только что быстрее молнии протараторил его сын. Герцог нахмурился, боясь, что неправильно понял его. Как военачальник, он знал, насколько опасно бывает ошибиться в сведениях. Недоверчиво покачав головой, обратился к своему первенцу:
- Погоди-ка! Объясни теперь все по порядку, и не так быстро: что произошло этой ночью! - он не смел поверить мелькнувшей надежде: неужели появилась возможность спасти Карломана?..
Гарбориан, видя, что отец теперь готов выслушать их, уже открыл рот, чтобы все объяснить. Но тут отворилась дверь. Вошла герцогиня Ираида. Ее послала королева Кримхильда, чтобы выяснить намерения "детей богини Дану". И сын сразу придумал сделать мать союзницей. Воскликнул, обратившись к ней:
- Матушка, объясни отцу, где мы были этой ночью! Скажи: передала ли Фредегонда целебную воду графине Кенабумской? Удастся ли спасти таниста Карломана?
Мундеррих, стоявший молча, глядя в пол, теперь с не меньшей надеждой взглянул на мачеху. Гворемор весь напрягся, как тетива лука, однако сдерживал чувства. Он поверить не мог, что у его кузена появилась хотя бы призрачная надежда! И, не успела Ида, подойдя к мужу, ничего сказать, как он сам горячо спросил у нее:
- Скажи: правда ли, что целебная вода вейл сейчас во дворце?.. - он вдруг переглянулся горящими глазами со старшим сыном: обоим вспомнился разрушенный источник вейл в Старых Камнях, куда ездила Фредегонда вместе с мальчиками, оставаясь там одна...
Ираида кивнула. Лицо ее стало суровым и вместе с тем тревожным, и только некая затаенная надежда смягчала выражение.
- Да: Фредегонда сбежала из своей комнаты, и ей удалось передать Альпаиде живую воду! Но тут как раз король закрыл покои Карломана от всех, даже от самых близких! Королеве Кримхильде не удалось убедить супруга отменить этот чудовищный приказ.
Видя, что в ее муже разгорается гнев, Ираида поспешила добавить:
- Тем не менее, есть надежда... Я видела, как Матильда Окситанская сегодня при Малом Дворе наблюдала за Фредегондой. И она радовалась, словно сбылись ее лучшие надежды, могу поклясться в этом! Эта женщина очень предана Карломану, так что, возможно, она узнала, что его все-таки смогли напоить целебной водой!
Доказательства были шаткие - одни догадки, и то из третьих рук. Но всем так хотелось поверить в возможное спасение Карломана! И герцог Гворемор, у которого от радостной вести пересохло в горле, обвел перед собой в воздухе солнечное колесо, оберег от зла:
- Если Карломан останется жить, я окончательно поверю в чудеса! - хрипло воскликнул он. - Но расскажи теперь подробнее, Ида: что все-таки произошло прошлой ночью?
Герцогиня вкратце поведала мужу, как было, не утаив и роли Фредегонды и обоих мальчиков. А тем временем сами они переглянулись и улыбнулись. Оба были восхищены тем, как их подруга с таким риском сумела передать целебную воду. Теперь Фредегонда - настоящая героиня, и жаль, что о ее подвиге нельзя сообщить на весь Дурокортер! И еще мальчикам, вспомнившим свисающие из окна Фредегонды лианы, вьющиеся на большой высоте по стене замка, безумно захотелось, чтобы она научила их лазать так же.
Но Ираида Моравская хорошо знала обоих мальчиков. Уловив их переглядывания, строго обернулась к своему сыну, который в четырнадцать лет уже почти сравнялся с ней ростом. Еще года два-три - и будет вылитый отец: рослый, мощный и широкоплечий, да и рыжеволосый. И нравом весь в Гворемора.
- Даже и не думайте о лазанье по лианам! - непреклонно заявила ему мать. - Фредегонда - маленькая, изящная, ловкая как сильфида. К тому же, она это проделала ради спасения человека. Ты же уже сейчас слишком высок и тяжел, чтобы лазить по лианам. А подумал ли ты, ради чего будешь рисковать жизнью брата? - она выразительно взглянула на пасынка, который неуклюже попытался отставить назад хромую ногу, так что подошва сапога шаркнула по полу.
Гворемор вопросительно взглянул на жену и сыновей, не понимая, о чем идет речь.
- Виконтессу Фредегонду посадили под замок, застав с нашими сыновьями в замке ночью, - пояснила Ида. - И она вылезла из окна и по плетям плюща перебралась на балкон к королеве Кримхильде, дабы получить разрешение идти на поиски Альпаиды... Но ею руководила печальная необходимость, в то время как некоторые молодые господа желают овладеть опасными навыками просто ради развлечения!
- Мы не подумали, матушка! Даю слово, больше не будем! - воскликнул Гарбориан, сообразив, что хромой брат не сможет лазать, а бросить его одного не годится.
Гворемор пристально поглядел на сыновей.
- Вот и ладно! Если вам силу девать некуда, лучше тренируйтесь побольше. Вы же будущие воины, а не уличные канатаходцы!
Затем он переглянулся с женой:
- Ты права, конечно! Однако Фредегонда достойна уважения. При других обстоятельствах ее поступок был бы недостоин благородной девицы. Но ведь она рисковала ради спасения Карломана, а это великое дело. Она принесла нам надежду!
Мальчики польщенно улыбнулись похвале в адрес их подруги. Ираида же незаметно кивнула супругу. Своим поступком Фредегонда добилась еще большего доверия со стороны герцогской четы. Со столь умной, решительной и находчивой будущей невесткой им будет спокойнее!
В этот миг за дверью послышались быстрые шаги...
-
В этот миг за дверью послышались быстрые шаги..
.
Может быть, Карломан всё ещё по дворцу разгуливает? Хотя вряд ли, у него времени мало, пора уж воссоединиться с телом.
-
Благодарю, эрэа Convollar! :-* :-* :-*
В этот миг за дверью послышались быстрые шаги..
.
Может быть, Карломан всё ещё по дворцу разгуливает? Хотя вряд ли, у него времени мало, пора уж воссоединиться с телом.
Ну нет, Карломану там делать нечего, Вы сами сказали. Ему пора вернуться в свое тело. Кроме того, семья Гворемора все равно не смогла бы ни увидеть, ни услышать его в астральном теле (разве что Груох могла бы, но ее здесь нет).
А по первой части главы разве не понятно было, кто их побеспокоил? Или какая, Вы думаете, связь между этими эпизодами?
Глава 79. Быстрее молнии (окончание)
Дверь отворилась без стука, и в покои герцога Земли Всадников вошел крайне сосредоточенный Варох, продолжавший держать под мышкой чехол с документами, в сопровождении Магнахара. По лицу последнего заметно было, что он не знал всех обстоятельств, ради чего они пришли сюда. Однако он послушно следовал за Варохом, как прежде, ни о чем не спрашивая, следовал за Карломаном, ибо доверял ему, как самому себе.
Все семейство герцога Гворемора с изумлением поглядело на Вароха, что ворвался быстрее молнии. А тот, увидев владетеля Земли Всадников с женой, направился к последней, минуя самого герцога. Никто не мог ничего понять, и супруги только удивленно переглянулись. Магнахар же остановился возле мальчиков. Те отступили назад и, также ничего не говоря, непонимающе глядели то на маршала, то на родителей и Вароха.
Гворемор тоже ничего не понял, однако преодолел недостойное мужчины любопытство, и только молча нахмурился, выжидающе глядя на барона, что, как известно, был ближе всех к танисту Карломану. Ираида тоже с напряженным вниманием взглянула на гостя. Она, как и вся семья, не понимала, чем ей оказана такая честь, что сенешаль Арвернии и друг таниста в столь тревожное время почтил ее своим присутствием...
По их напряженным лицам и пристальным взглядам ясно было, что все тревожатся о Карломане. И, конечно же, никто не сомневался, что такое бесцеремонное вторжение должно быть как-то связано с ним, и касаться судеб Арвернии и Арморики.
Варох уважительно кивнул Гворемору.
- Здравствуй, доблестный герцог! Прости за вторжение, но мы должны кое о чем расспросить твою мудрую супругу. Лишь она может нам помочь!
Гворемор сделал жест, приглашая гостя побеседовать с Ираидой, а та, слегка покраснев, кивнула.
- Мои познания едва ли таковы, как ты говоришь, благородный Варох. Однако я обещаю сделать все, что в моих силах...
Барон-оборотень быстро проговорил:
- Сегодня в Храме Всех Богов во время большой службы, наш "гость", граф Бёрнландский из Междугорья, собирается передать своим очень важные сведения. Если у него получится, Арвернию в ближайшее время ждет большая смута, при этом пойдут прахом все труды Карломана. Да исцелится он в ближайшее время! - с надеждой прибавил Варох, к радости тех, кто был рядом, давая понять, что Карломана напоили-таки живой водой. - Если междугорцы узнают, что король Арвернии готовится к Священному Походу, и что королева-мать подмяла под себя Совет, сосредоточила всю власть в своих руках, - они могут это использовать с выгодой для себя. Междугорцы смогут, даже не вступая в войну, с помощью своих шпионов и герцога Окситанского, ослабить Арвернию. Вот почему мне нужна твоя помощь, Ираида! Ты родом из Великой Моравии, твоя родина с давних пор была перекрестком торговых путей, у вас бывали гости из самых разных краев. Ты когда-нибудь встречала купцов из Норланда, что привозили товар не с востока, а из-за далеких западных морей? А если да - были ли среди их товаров браслеты, на которых свисали веревки с причудливыми цветными узелками?
При этих словах своего спутника Магнахар заинтересованно повернул голову, догадавшись, наконец, что задумал Варох.
Ираида ненадолго задумалась, погрузившись в полузабытые воспоминания, казалось бы, не имевшие значения до сих пор. Вароху и Магнахару ее молчание показалось вечностью, хотя прошло всего несколько мгновений.
- Да! Теперь я припоминаю: это было в тот самый год, когда Карломан гостил у нас, когда он спас жизнь моему старшему брату Ростиславу... К сожалению, я далеко не все запомнила, потому что была тогда ребенком. Но я припоминаю, что как раз тогда в Моравию приехали два морехода из Норланда... Точно, это было за несколько седьмиц до отезда Карломана, и он тоже общался с ними! Один из этих северян был немым, но зато второй разговаривал за двоих, и рассказал множество невероятных историй о землях, лежащих за западным морем. При дворе моего отца, князя Бронислава, его рассказы слушали скорее, как красивые сказки. Но истории неправдоподобны, а товары купцы привезли богатые, и непохожие ни на что иное. Драгоценные камни; жемчуг из теплых морей; шкуры невиданных зверей; перья птиц изумительной красоты; ножи и копья из черного камня, очень острые, но хрупкие; редкие пряности, придающие необыкновенный вкус еде и напиткам... Я уже не помню всего! Однако запомнила, как тот купец общался со своим немым товарищем при помощи браслета, сплетенного из цветных нитей, на концах которых завязывали узелки! Это точно!
При этих словах Варох взглянул на герцогиню еще пристальнее.
- Прошу тебя, расскажи, только покороче, в каких землях они побывали, и как изучили язык узелков!
- Рассказчик говорил, что их драккар подхватил шторм в Окруженном Море и потащил далеко, в западный океан, прочь от всякой земли. Викинги упорно боролись за спасение, но не могли повернуть корабль. Никто не знал, в какую сторону плыть. Но вдруг, - так поведал нам рассказчик, - ветер стих, и на носу драккара перед ними явился седобородый муж очень почтенного вида и пообещал мореходам доставить их в край жаркого солнца и изобильной земли. И, как только он это произнес, поднялся новый ветер, который потащил драккар на запад, навстречу заходящему солнцу. Они переплыли весь океан гораздо быстрее, чем могли бы, идя на веслах. Чем дальше они плыли на запад, тем становилось жарче. В небе блестели совсем иные звезды, непохожие на здешние. Наконец, когда уже вода закончилась, и викинги ждали смерти, если не появится земля, они причалили в краю, где было жарче, чем вокруг Окруженного Моря. Там жили люди со смуглой кожей. Как стало ясно потом, они не знали железа, почти не имели и прирученных животных. Но при этом были вовсе не дикарями: со своими каменными инструментами они умудрялись возводить огромные города на склонах высоких гор, строили храмы и ступенчатые пирамиды. К удивлению викингов, краснокожие, увидев их белую кожу и длинные бороды, приветствовали их, как богов или их посланцев. Как впоследствии выяснилось, по их преданиям, предков их привели из-за моря, лежащего еще дальше, белые люди после гибели их родной земли. Они почитали, как бога, Великого Бородатого Отца, именуемого также Пернатым Змеем, - похоже, что именно он привел северян к своему народу. Кроме него, краснокожие почитали также бога войны с головой ягуара - огромного свирепого пятнистого кота; богиню земли в облике змеи, и еще множество богов с непроизносимыми именами. Речь их вообще крайне трудна, но со временем, рассказал норландец, они все же научились понимать гостеприимных хозяев. Однако товарищу рассказчика, что сделался немым, все же не посчастливилось. Он нечаянно, а может, из любопытства подглядел обряды жрецов, когда они колдовали в храме перед вырезанными из хрусталя черепами. Жрецы схватили его и, чтобы не смог поведать о храмовых тайнах, отрезали норландцу язык. Взамен за это они научили посланцев Бородатого Отца языку плетеных узлов, которым они умели передавать самые разные сведения, а также использовали для счета. И не только это. Краснокожие жрецы искусны в наблюдении за звездами, и они помогли викингам проследить по положению светил обратный путь. После этого местные жители нагрузили их драккар всем необходимым, щедро одарили богатствами своей земли, и проводили в обратный путь. Так рассказывал норландский купец. Он и его немой спутник беседовали между собой, завязывая узелки.
Варох с горящими глазами слушал рассказ женщины. Когда она закончила, он кивнул в подтверждение своих догадок.
- И Карломан тоже обратил внимание на эти узелки, - Варох не спрашивал, он утверждал, хорошо зная своего друга.
- Никто из нас не придал им значения. Однако, к удивлению всей семьи, Карломан весь вечер провел не на своем месте близ моего брата Ростислава, с которым дружил, даже не разглядывал действительно необыкновенные товары. Нет, он не отходил от немого норландца, перенимая у него науку вязать мудреные узелки, словно они были самым ценным из всего, что привезли гости. Немой был рад его вниманию, к тому же его спутник пояснял значение некоторых узелков. И к тому времени, как меня с другими детьми отослали спать, они с Карломаном уже вовсю плели оживленную беседу.
Мальчики с интересом слушали рассказ герцогини о чудесах неведомых земель, ибо она никогда не упоминала при них ни о чем таком, и глаза у них восхищенно горели. Магнахар с Гворемором изумленно переглянулись, подаваясь вперед, поглядели на Вароха, а затем - на Ираиду, что, вполне возможно, в самом деле хранила загадку междугорского шифра. Магнахар поверить не мог тому, что услышал. Столько времени он ломал голову над разгадкой, а ответ был совсем рядом!.. Но откуда письмом людей из-за океана овладел проклятый Альбрехт?! И как Варох узнал, кого надо спрашивать?
Между тем, барон-оборотень был крайне напряжен. Разгадать шифр междугорцев с помощью Ираиды Моравской было одним из тех поручений, что дал Карломан своему другу. Сам он не успел ничего разъяснить, быстрее молнии спеша вернуться в свое тело. А ведь от ответа герцогини так много зависело!..
- Благородная Ираида, показывал ли тебе Карломан тогда значение узелков? Помнишь ли ты их?.. Очень похоже, что этот шифр перенял у норландцев не только Карломан, но и Альбрехт Бёрнландский. Ведь у него мать была из Норланда, почему ему было не повидаться с ее земляками?.. И теперь ты - наша последняя надежда!
Ираида понимала, насколько важны ее воспоминания, и сосредоточенно пыталась восстановить в памяти, что видела еще маленькой девочкой при дворе своего отца. Она нахмурилась и потерла пальцами лоб, стараясь вспомнить все, чему и значения-то в детские годы не могла придавать.
- Я припоминаю лишь, как Карломан перед отъездом играл со мной: учил запоминать песни и слова на иностранных языках с помощью таких плетеных узелков. Он мне подсказал считалку на арвернском языке, а, чтобы я ее запомнила, к каждому слову завязывал на браслете свой причудливый узелок. Тогда я едва понимала, к чему нужно учить: языки мне давались труднее всего. Но Карломан превратил учение в игру, и я смотрела, как он плетет узелки, и запоминала все гораздо легче.
Варох кивал в такт ее словам.
- Так, так... Ну а вспомнить вид тех узелков сможешь?
Ида вновь нахмурилась, в ее голубых глазах плеснулось сомнение.
- У каждого слова был свой узелок. Одни похожи на цветок, другие - на морскую раковину, третьи - вообще ни на что. После браслет стал мне не нужен, и я про него забыла давным-давно. Но, возможно, вспомню или смогу понять значение шифра междугорцев. Тем более, что ту считалку я запомнила на всю жизнь, хоть она и была на языке арвернов, которого я еще не знала в детстве. Надеюсь, под нее вспомнится секрет плетеного письма!
Тут Гворемор подошел и мягко взял жену под руку. Его присутствие успокаивало Иду и помогало сосредоточиться, в чем она сейчас нуждалась больше всего. Герцогиня постаралась восстановить в памяти события детства, связанные с узелковым письмом.
Магнахар смотрел на Иду с горячей надеждой. Варох же подошел ближе и поклонился герцогине.
- Благодарю тебя за все, что вспомнила! Теперь, с твоей помощью, мы, может быть, нашли ключ к шифру, что использует граф Бёрнландский!
Ида тихо вздохнула, опираясь на руку мужа.
- Не хотелось бы вас подвести! Лишь бы того, что я вспомнила, оказалось достаточно...
Тем временем, Гарбориан с Мундеррихом радовались про себя, что взрослым, занятым разгадыванием важных тайн, не до них, и надеялись уже принять участие в еще более увлекательном расследовании. По молодости лет, они видели в разгадывании шифра лишь увлекательное приключение.
Но Варох миром разгадал их намерения.
- Мне кажется, что молодым господам лучше всего пойти к Ротруде, чтобы еще раз затвердить, как вести себя сегодня на собрании двора! - И, видя, как приуныли мальчики, барон оборотень хитро добавил: - Там же вы встретите и вашу подругу Фредегонду!
Мальчики заметно приободрились. Встретиться с Фредегондой и расспросить ее о событиях прошлой ночи, а самим поведать ей, что узнали о путешествии в страну заходящего солнца, драгоценностей и узелкового письма, - это была замена так замена! Они едва смогли дождаться, когда отец кивнет им, подтверждая слова Вароха, и вышли прочь.
А второй сенешаль обратился к оставшимся взрослым:
- Вас же прошу поскорее проследовать за мной!
И герцогиня Земли Всадников, и Гворемор с Магнахаром вышли за ним, не задавая вопросов. Все доверяли мудрости Вароха, хоть он и не объяснил им ничего. Ведь речь шла о событиях государственной важности, и, чтобы успеть до службы в главном храме Дурокортера, следовало действовать быстро.
-
29 Июня. Шестнадцать дней после Трагедии на Ристалище
Столица Арвернии, Дурокортер и Холм Вейл, что вблизи него.
73. Вейла и Бисклаврэ – Утро
74. Ради Блага – Утро
75. Верность и Бесчестие – Утро, Полдень
76. Тенета (Паучья Сеть) – Утро, Полдень
77. Долгожданная Встреча – Утро
78. Узы Крови – Полдень
79. Быстрее Молнии – Утро, Полдень
-
Общее впечатление от последних эпизодов - всё замерло в ожидании. Вот-вот весы качнутся, и события поскачут словно резвые кони. Надеюсь, никого не затопчут.
Впрочем, с авторов станется переключиться на другие события и иных персонажей.
-
Ну вот, викинги и до Америки добрались. А хрупкие, но острые ножи - это обсидиан? Ладно, посмотрим, что будет с разгадкой шифра.
-
Ага, значит узелковое письмо всё-таки, из Америки. По крайней мере, у Карломана. У Альбрехта ещё может оказаться из Китая. Но даже если нет, многое ли Ираида сможет вспомнить из далёкого детства? Ладно, на крайний случай, можно Альбрехта запереть.
А жрецы краснокожих, конечно, оригиналы. Сначала отрезают язык, чтобы чужак не мог рассказать, что увидел, а потом сами же учат узелковому письму. Чтобы он мог рассказать? Зачем тогда было отрезать язык?
-
Большое спасибо, милые читатели! :-* :-* :-*
Общее впечатление от последних эпизодов - всё замерло в ожидании. Вот-вот весы качнутся, и события поскачут словно резвые кони. Надеюсь, никого не затопчут.
Впрочем, с авторов станется переключиться на другие события и иных персонажей.
Авторы постараются оправдать наилучшие пожелания читателей!
Ну вот, викинги и до Америки добрались. А хрупкие, но острые ножи - это обсидиан? Ладно, посмотрим, что будет с разгадкой шифра.
Добрались, еще задолго до Стирбьерна (и в другую часть Америки). Да, обсидиан. Надеюсь, что шифр разгадают.
Ага, значит узелковое письмо всё-таки, из Америки. По крайней мере, у Карломана. У Альбрехта ещё может оказаться из Китая. Но даже если нет, многое ли Ираида сможет вспомнить из далёкого детства? Ладно, на крайний случай, можно Альбрехта запереть.
А жрецы краснокожих, конечно, оригиналы. Сначала отрезают язык, чтобы чужак не мог рассказать, что увидел, а потом сами же учат узелковому письму. Чтобы он мог рассказать? Зачем тогда было отрезать язык?
А еще задолго до них в Землю Закатного Солнца добрались таморианцы. Превосходство в развитии жителей Мезоамерики объясняется их влиянием. Вспомните "Хроники Таморианы", там верховный жрец Коатл говорил о будущей колонии в тех краях.
Они научили викинга, которому отрезали язык, не тем плетеным знакам, с помощью которых он мог бы рассказать об их таинствах, а общеупотребительным.
Глава 80. Король и его свита (начало)
В полдень того же дня король Арвернии в сопровождении свиты вошел в один из залов своего дворца. Его сопровождал Жоффруа де Геклен, командир паладинов, оставивший свой пост возле покоев Карломана на своего заместителя и будущего преемника. Позади следовали слуги и придворные с оруженосцами.
Хильдеберт IV был напряжен и бледен. Скоро он достигнет тронного зала, где вынужден будет объявить...
Следовавший за ним Жоффруа хмурился. Ссадина на губе, оставленная кольцом Альпаиды, все еще ныла. Но, конечно, не телесная, столь незначительная, боль тревожила паладина. Ему не хотелось вновь встретить пронизывающий взгляд отчаявшихся глаз женщины...
Король и вся свита его были одеты в темные, строгие, наполовину траурные одеяния, в соответствии с дворцовым церемониалом: ведь сегодняшняя встреча была печальной!
Король шел молча, погруженный в раздумья. Он заметил боковым зрением выражение лица идущего в полушаге позади Жоффруа. Ему известно было, что произошло этим утром перед дверями покоев Карломана. Восхищаясь стойкостью верного паладина, Хильдеберт подумал, что сам бы не выдержал, если бы его умоляла жена того, кого он всю жизнь почитал, как второго отца... Но ведь Жоффруа не виноват перед Карломаном и Альпаидой, ему проще сохранять стойкость!
А командир паладинов, украдкой поглядывая на короля, молился про себя, чтобы тот при встрече с родными Карломана держался, как подобает, а не пытался подражать его манерам, даже неосознанно.
В этот миг другая дверь зала отворилась, и вошла королева-мать в сопровождении в собственной свиты из фрейлин. Она совсем не изменилась: вот уже семнадцать лет, как она носила траурное платье после гибели супруга, за которой последовали столько других потерь. Но сейчас всем показалось, что она заранее надела траур по Карломану, словно уже похоронила его.
Король учтиво склонил голову перед своей матерью.
- Приветствую тебя, матушка, в эту трудную минуту! - проговорил он так тихо, что услышала только Паучиха.
Лик ее был исполнен скорби, но душа возликовала: ее царственный сын все еще нуждался в ее помощи, она была необходима ему, и это делало ее сильной и значимой.
- Приветствую тебя, государь! Ты всегда можешь на меня рассчитывать! - заверила она своего царственного отпрыска.
Обменявшись приветствиями, король со своей матерью направились впереди скорбной процессии дальше, к тронному залу. Они негромко беседовали между собой.
Паучиха, незаметно оглядевшись по сторонам, с притворным удивлением поинтересовалась:
- Но где же моя дорогая невестка, что обязана всегда быть возле своего супруга и господина, особенно в столь важный и трагический день?
Как показалось королеве Бересвинде, Хильдеберт чуть смутился.
- Кримхильда скоро придет... Ей необходимо обсудить с Дитрихом Молоторуким, как будут держаться во время церемонии оставшиеся в Дурокортере нибелунги.
Паучиха неодобрительно поджала губы.
- Когда был жив твой царственный отец, я всегда находилась рядом с ним, и в горе, и в радости! Кримхильда же так и осталась дочерью Нибелунгии, если бросает тебя и идет к соотечественникам.
Король нахмурился, слушая подстрекательские речи своей матери. Казалось, ему не очень нравилось то, что она говорила о его жене, поддержавшей замысел Священного Похода. Но он также ничего не сделал, чтобы защитить жену от нападок матери.
Беседуя так, король и его царственная родительница проходили через анфилады комнат. Всюду к ним присоединялись придворные, обменивались приветствиями. Мужчины - с поклонами, дамы - с реверансами, присоединялись к королевской свите. Кое-кто из них удивлялся про себя, что королева-мать ставит себя так, словно является главной правительницей Арвернии. Даже право идти об руку с королем на официальных церемониях принадлежало его жене, а отнюдь не матери.
Сами же король и его мать беседовали о предстоящих событиях, о том, что должен был сделать Хильдеберт.
- Спустя пять дней, четвертого числе хеуимоната, должна состояться церемония вложения меча, - тихо, но назидательно говорила Паучиха. - После того, как назовешь дату, не забывай объявить о коварстве альвов, сын мой, и о братстве Донара, наших главных союзниках в этом вопросе!
Король кивнул, соглашаясь с волей матери.
Жоффруа де Геклен, что тенью следовал за королем, слышал их приглушенный разговор. Ничто в выражении его лица не выдало его несогласия, однако в душе у него поднялась целая буря. Где это видано, чтобы короли Арвернии, потомки Карломана Великого, цеплялись за женскую юбку?! Кроме того, Паучиха опять взялась за свое - настраивать короля против молодой королевы, будто мало ей одной трагедии!.. Про себя Жоффруа надеялся: что бы ни задумал второй сенешаль Варох, что был правой рукой и тенью Карломана, его замысел увенчается успехом. Ибо это будет стократ лучше того, что готовит Арвернии Паучиха!
А пока что королева-мать, проходя со своим царственным сыном и свитой через очередной зал, видела, как придворные приветствовали ее и короля. В сущности, предстоящее действо не особенно беспокоило Бересвинду Адуатукийскую. Она знала, что сын сделает все, как она велела, ради блага Арвернии. Хильдеберт послушен ей, а это значит, что она в действительности правит Арвернией! И некому оспорить ее власть. Паучиха понимала, что Дагоберт постарается дать ей бой. Однако верила, что и он уже ничего не сможет сделать против нее.
Перед королем и его матерью стояли, расступившись по сторонам, как бы создав живую улицу посреди зала, придворные и гости Дурокортера.
Королева-мать глядела на лица тех, кто подобострастно приветствовал ее вместе с сыном. Она умела читать на лицах людей их тщательно скрываемые истинные чувства. Они были различны. Те, кто втайне не одобрял ее, были скорбны, сосредоточены. Родичи вельмож, которых она погубила, с трудом скрывали ненависть к ней. А придворные льстецы и те, кто вправду ей верен, выражали воодушевление. Глядя на собравшийся во всем блеске, хоть и сумрачный ныне, двор, Бересвинда испытывала гордость. Вот оно - величие Арвернии! Не Кримхильда, а она ныне ближе всех к королю. Со смертью Карломана прекратит существование равновесие между тремя фактическими правителями Арвернии. Скоро и Дагоберт падет перед нею, и ее влияние на короля станет поистине безграничным!
Между тем, к королю подошли, приветствуя, представители всех воинских братств Арвернии. Взор Хильдеберта остановился на одном из высших жрецов Донара, что носил на шее поверх одежды железный молоток. Увидев его, король чуть замедлил шаг и, по незаметному кивку своей матери, шагнул навстречу. Тем самым он дал понять всему двору, что ныне благоволит к братству Донара, Истребителя Нечисти.
Рядом с донарианцем стоял один из влиятельных братьев Циу, однако на него король даже не взглянул. Обратился к Опоясанному Молотом:
- Готовы ли сражаться ваши братья? Сильны ли они, заточены ли их заговоренные мечи?
Донарианец коснулся рукой своего молота.
- Наши братья всегда готовы сражаться с порождениями Имира, государь, и их оружие не дрогнет!
Королева-мать следила за беседой, одновременно внимательно наблюдая за молчаливой реакцией придворных.
Король одобрительно кивнул в ответ на заверения донарианца.
- Готовьтесь наилучшим образом, мои дорогие братья! Уже скоро я сам поведу вас в Священный Поход против альвов! Следует отомстить за дядю Карломана и за моих родичей, которых губили альвы, со времен гибели всей семьи Хильдеберта Строителя из-за коварства вейл!
Придворные изумленно переглядывались между собой, пораженные самонадеянным тоном короля: ведь все видели, что он сотворил на ристалище... Никто не смел возразить вслух, но их неодобрение, казалось, носилось в воздухе. Однако, к их удивлению, донарианец ответил королю тоном, исполненным уважения и сочувствия:
- Увы! Мудрые жрецы Донара, которым дано разгадывать козни детей Имира, открыли важные тайны. Не только твои царственные предшественники и благородный граф Кенабумский, но и ты сам, государь - жертва злодейства альвов. Они затмили твой разум и усилили благословенный богами дар берсерка, что был послан свыше против таких, как они. Только по вине злодейства альвов ты мог поднять меч на любимого дядю, государь!
При упоминании о дяде на лице короля, вспомнившего жуткие события, отразилось страдание. Но он совладал с собой и, как бы невзначай, взглянул на своего кузена Аделарда, что, очень бледный, стоял в черных ученических одеждах братства Циу, рядом со своим наставником. Младший сын Карломана пронзительным взглядом смотрел на царственного кузена и его мать.
Поглядев на юношу, Бересвинда Адуатукийская подумала, что все идет, как она ожидала, - хороший признак для нее. Должно быть, Дагоберт подготовил отпор, как только узнал, сколь ловко она нанесла ему удар, перехватив управление Советом. Что именно он выдвинул своего внука, было очевидно.
Аделард же держался, как было условлено с Варохом и с Ангерраном. Ведь королева-мать не поверила бы, если бы Дагоберт и его партия без боя сдали позиции. Поэтому нарочно для нее устроили так, чтобы усыпить ее внимание.
- Позволь мне сказать, брат Нитхард, - обратился Аделард к своему наставнику, носившему в братстве Циу важное звание жреца-законоговорителя (какое при дворе занимал Турольд).
- Дозволяю тебе, брат Аделард, - кивнул ему жрец.
И младший сын Карломана заговорил, обращаясь к своему царственному кузену:
- Государь, разве не лучше тебе, вместо того, чтобы сеять раздоры, обвиняя альвов и тех, кто чтит их, тем самым лишь ослабляя Арвернию, заняться восточными границами королевства? Ведь мой отец, граф Карломан Кенабумский, о котором ныне ты столь горько скорбишь, государь, в последние месяцы своей жизни сделал все возможное, чтобы остановить завоевательные планы нашего соседа - Междугорья! Или ты не ведаешь, что междугорцы и тюрингенцы завоевали уже много земель, и ныне угрожают Арвернии?
На помощь королю, с молчаливого кивка королевы-матери, выступил жрец Донара, что ранее беседовал с королем - Хаген Сребролесский, из того же святилища, что действовавший ранее на страницах этой летописи Торвальд. Хаген был нибелунг родом, и один из лучших и самых уважаемых бойцов в воинственном братстве Донара. И вот, этот Хаген, с позволения королевы-матери, возразил Аделарду:
- Если Арверния победит внутренних врагов, ей не будут страшны и внешние!
Король, слушая их спор, оставался в недоумении. С одной стороны - Хаген сказал о том, в чем и он сам убеждал себя, и именно теми же словами. С другой - от него не укрылось, что донарианец решился вмешаться после кивка его матери, не спрашивая его царственного дозволения, как будто короля Арвернии не было здесь!
Между тем, среди собравшихся, рядом с другими послами чужеземных держав, находился и Альбрехт Бёрнландский, "гость" Дурокортера. Он замечал все, и сейчас кивнул в такт своим мыслям. Если мальчишка Карломана так горячо возразил королю, а донарианец ответил ему с позволения королевы-матери, то при правильной "игре" можно будет ослабить Арвернию, и не вступая в открытую войну.
На поясе у Альбрехта висел плетеный браслет с висящими на нем причудливыми узелками. Теперь он неосознанно стал теребить их пальцами, не замечая, как стоящий неподалеку Гворемор пристально следил за всеми его движениями.
-
Но он также ничего не сделал, чтобы защитить жену от нападок матери.
Хосспаде, ну что за тряпка. Беда для государства.
-
Ну, в Альбрехте я не сомневалась. Интересно, что он замышляет? Для Междугорья, наверное, было бы полезно вовсю восхищаться идеей молоткового похода и храбростью короля. Но не знаю. Возможно, у него есть план получше.
Король, слушая их спор, оставался в недоумении. С одной стороны - Хаген сказал о том, в чем и он сам убеждал себя, и именно теми же словами. С другой - от него не укрылось, что донарианец решился вмешаться после кивка его матери, не спрашивая его царственного дозволения, как будто короля Арвернии не было здесь!
Неужели начал что-то замечать?
-
Благодарю, эрэа Convollar, эрэа katarsis! :-* :-* :-*
Но он также ничего не сделал, чтобы защитить жену от нападок матери.
Хосспаде, ну что за тряпка. Беда для государства.
Ну-у, поглядим! Не будьте слишком уж строги. Может, он кое-что и переосмыслит для себя!
Ну, в Альбрехте я не сомневалась. Интересно, что он замышляет? Для Междугорья, наверное, было бы полезно вовсю восхищаться идеей молоткового похода и храбростью короля. Но не знаю. Возможно, у него есть план получше.
Король, слушая их спор, оставался в недоумении. С одной стороны - Хаген сказал о том, в чем и он сам убеждал себя, и именно теми же словами. С другой - от него не укрылось, что донарианец решился вмешаться после кивка его матери, не спрашивая его царственного дозволения, как будто короля Арвернии не было здесь!
Неужели начал что-то замечать?
Правильно, Альбрехт о такой возможности и думает. Вот только сразу связаться со своими пока не может, а ему бы хотелось сообщить, что король и донарианцы сами готовы испортить себе жизнь.
Насчет короля поглядим! Он все-таки не всегда слепо соглашается с матерью. Если его грамотно навести на нужную мысль, может быть, и призадумается.
Глава 80. Король и его свита (окончание)
Только Аделард и Хаген продолжали спорить, как бы не замечая ничего вокруг.
- Когда сражаешься с одним врагом, не упускай из виду другого - одна из первых заповедей воина, - произнес Аделард.
- Это воистину так; кому, как не будущему воину доблестного Циу, знать об этом, - уважительно кивнул Хаген. - Но Донар, Защитник Людей, учит различать врагов по силе! Все распри между людьми - ничто в сравнении с угрозой от потомков Имира, чуждых нам по своей природе.
- Скажи об этом тем, кто по вине междугорцев скоро лишится своей земли, а возможно, и самой жизни!! - парировал Аделард.
- Люди сражаются между собой, когда утихает угроза от альвов, общих врагов! - упорно стоял на своем жрец Донара.
Королева Бересвинда удовлетворенно слушала их спор. Она ожидала чего-то подобного, потому и позволила высказаться юноше, убитому горем из-за предсмертной агонии своего отца. Кроме того, Паучиха удовлетворенно отметила, что донарианец своими ответами способствует перед всем двором повышению репутации ее царственного сына. Хотя, конечно, спорить в присутствии короля, да еще в такой печальный день, шло вразрез со всем церемониалом.
Сам же король хмурился. Ему отчего-то заново вспомнились слова из записки Кримхильды, что она послала ему, предупреждая, что после встречи с Дитрихом немного запоздает, ибо хочет одеться по арвернской моде, чтобы угодить любезной матушке. "Ибо желания королевы-матери - это желания короля", - написала она.
Тогда Хильдеберт не придал этим словам значения...
А Аделард продолжал, как было условлено заранее:
- Почтенный жрец Донара столь красноречиво вещает нам о справедливости и благе Арвернии, что я охотно готов ему поверить! Но, в таком случае... - тут он скользнул взором по королю и остановился на его матери. - Прошу тебя рассудить, мудрая королева Бересвинда: обязан ли тот, кто печется о соблюдении законов, честно исполнять их сам? Что толку с законодателя, нарушающего собственные законы?
При этих словах некоторые из присутствующих задумались всерьез. Одним из таких был юстициарий, граф Роберт Амьемский, прибывший ко двору в спешном порядке. Он всегда стоял за соблюдение законов, и теперь увидел в новом свете приглашение королевы-матери занять должность канцлера. Роберт понял, что не имеет на это права, пока граф де Кампани не займет пост майордома, то есть - до церемонии вложения меча. Юстициарий был готов напомнить самому королю о том, что все должно делаться согласно закону и в свое время. Он пристально взглянул на королеву-мать, затем повернул голову и встретился глазами с графом де Кампани. Они выразительно переглянулись, без слов признавая, что Аделард говорит правду. Теперь оба достойных мужа совета готовы были сообща, если потребуется, приостановить поспешные замыслы короля и его матери.
Между тем, король застыл, как вкопанный, уязвленный тем, что кузен обратился не к нему, а к его матери.
Теперь все взоры скрестились на королеве Бересвинде. Но она выделила среди множества лишь два, на которые стоило обратить внимание. Один из них принадлежал Роберту Амьемскому, которого не так-то просто будет подчинить своей воле. Второй - послу Междугорья, Альбрехту Бёрнландскому, которого Паучиха ненавидела уже давно. С того времени, как он во время турнира покалечил Хродеберга, едва не сделав ее второй раз вдовой, да еще при таких же обстоятельствах, как в первый. О, если бы тогда Карломан не выбил из седла самого Альбрехта, сломав ему пару ребер, уж она бы с ним рассчиталась!.. По какому поводу, хотелось бы знать королеве-матери, проклятый междугорец теперь щурит свои змеиные глаза, к чему так внимательно прислушивается?..
И королева-мать заставила себя нехотя кивнуть, понимая, что юноша говорит не просто так и не от своего имени. Это, конечно, Дагоберт расставил для нее ловушку. Никогда не следует недооценивать противника.
- Вместо того, чтобы препираться между собой, нам бы следовало поспешить в тронный зал, - напомнила она присутствующим. - Сейчас для нас один главный закон - закон почтения к тому, кто скоро покинет мир живых.
Она подалась вперед, указывая, что надо двигаться дальше. Придворные качнулись было, готовые уже следовать процессией до самого тронного зала.
Но король остался стоять на месте, о чем-то задумавшись всерьез. И королева-мать сделала жест остановиться. Придворные, колыхнувшись как волна, остались на месте, хоть многим из них и непонятно было упрямство короля.
Хильдеберту не давала покоя кровь дяди. Чувство вины поглощало его, обессиливало, делало все остальные заботы ничтожными. Вот сейчас Карломан еще был, и, даже зная, что он умирает, король какой-то частичкой души продолжал надеяться. Но сейчас он объявит дату печальной церемонии, и тем самым как будто убьет дядю второй раз, приняв как должное, что уже ничего не исправить. И только будущие соратники из братства Донара обещали ему, если не развеять его вину, то искупить ее черной кровью альвов. Но вот Аделард говорит, что сами они виновны? И король нахмурился, повернувшись к кузену.
- Какой именно закон нарушило братство Донара? - спросил он со скрытой угрозой.
Шагнув вперед, Аделард смело взглянул в глаза своему царственному кузену и проговорил смело, напористо:
- Тебе ведомо, государь, сколько сделал ради Арвернии мой отец, о котором ты столь скорбишь! Он столь верно служил, что не пожалел своей жизни ради чести короля. Сейчас он еще дышит, и даже меч в его руки не успели вложить. А в это самое время братство Донара, в прошлом пролившее столько крови альвов и людей, присвоило себе право судить и казнить альвов в графстве Кенабумском, нарушив сюзеренное право владельца указанных земель, графа Карломана Кенабумского!
Аделард стоял перед собравшимися придворными неподвижно, в строгом черном одеянии. Только глаза его горели огнем гнева и скорби, и голос звенел, как призывный набат. Многие из придворных, слушая его, задумывались. Да и сам король, казалось, готов был усомниться в своем доверии братству Донара.
Он нахмурился еще сильнее. Ему припомнилось, как буквально час назад к нему пришел другой кузен, Ангерран. Еще не зная, что так и останется сенешалем, он принес королю документы в кожаном чехле, обвиняющие донарианцев. Но, поглощенный своей виной и размышлениями о том, что ему надлежало сделать, король едва слушал сына Карломана, и отложил их, почти не читая. Однако теперь ему припомнилось... да-да, точно: в тех свитках говорилось о самоуправстве братства Донара на землях графа Кенабумского!
- Прошу тебя, государь: рассуди по справедливости беззаконное убийство кельпи! - просил его Ангерран, служивший ему верой и правдой, как и его отец.
Но Хильдеберту было не до того. Видя перед собой в облике кузена его отца, слыша знакомые интонации, он вновь переживал то, что совершил в своем страшном наваждении. И перебил Ангеррана, отвечая не ему, а своим тяжким мыслям:
- Я принесу очистительные жертвы в храме Бальдра, и всей жизнью постараюсь искупить вину! - воскликнул Хильдеберт, думая о светлом боге, что сошел в подземное царство без вины, и там обрел право прощать невольных убийц от имени их жертв.
Ангерран тяжело вздохнул, стараясь обратить внимание царственного кузена к своим документам.
- Прошу тебя, государь: ради моего отца, не позволь самоуправцам распоряжаться на его землях!
Увы, король даже не слушал! Скользнув взором по листам, исписанным почерком Вароха, он продолжал говорить об искуплении вины:
- Я хочу почтить память дяди Карломана такими роскошными похоронами, как если бы он был вместо меня королем Арвернии. Ибо я всю жизнь чтил его, как родного отца.
- Осмелюсь тебе заметить, государь: это также не совсем правильно, - сдержанно возразил Ангерран. - Больше всех имеют право на тело моего отца его мать, Женевьева Армориканская, и "дети богини Дану". Утешь королеву Арморики в ее материнской скорби, ибо ее народу могут не понравиться похороны по арвернскому обычаю.
В этот самый миг, прервав речь Ангеррана на полуслове, вошел слуга, принесший письмо от королевы Кримхильды. Его появление пришлось бы как нельзя кстати для сына Карломана, если бы не было заранее подстроено.
Король, взяв письмо, махнул рукой, делая знак Ангеррану удалиться.
- Приходи вечером, после службы в Храме Всех Богов. Тогда обсудим все спокойно, спросим совета у нового жреца-законоговорителя.
При этом упоминании Ангерран нахмурился. Он понимал, что замена Турольда на Герберта - дело рук королевы-матери. В отличие от других назначений, жреца-законоговорителя назначает Верховный Жрец, и, видимо, Паучиха договорилась с ним, чтобы выбрал именно Герберта, дядю Ангеррана, в чем убедила короля. Что ж, ей, конечно, будет больше пользы от нового жреца в Совете - чего не скажешь об их семье.
Король заметил задумчивость кузена, но не придал ей значения. Ему очень хотелось поскорее прочесть записку жены, которая крайне редко посылала ему письма, лишь в самых тревожных обстоятельствах. Обыкновенно, желая поговорить с мужем, Кримхильда приходила лично. И вот, думая лишь о письме от жены, Хильдеберт, не глядя, отодвинул в сторону принесенные Ангерраном свитки, и кивнул кузену.
- Ступай, Ангерран! Я всегда прислушивался одинаково к моей матери и к дяде, твоему отцу. Сейчас, когда мой дорогой дядя Карломан почти что на пороге Вальхаллы, мне остается только слушать советы матушки.
Ангерран скрыл тихий вздох и покинул кабинет короля.
А теперь королева-мать усмехнулась про себя, слушая пламенную тираду Аделарда. Она поняла, что не ошиблась: младший сын Карломана выступил от лица партии Дагоберта. И выступил с хитроумием своих отца и деда. Не могла же теперь она, к мудрости которой он воззвал в связи с соблюдением законов, перед всем двором опровергать необходимость их соблюдения!
Бересвинда огляделась, ища взглядом Герберта, что уже вступил в должность жреца-законоговорителя, вместо ничего не подозревающего Турольда, который находился сейчас в покоях Карломана. Теперь Герберт был бы как раз кстати, чтобы достойно ответить своему племяннику. Пусть бы он заверил, что в случае крайней необходимости, защищая себя и других людей, можно и обходить законы, что сам Всеотец Вотан не гнушался порой ради великих целей неблаговидными средствами... Словом, наговорил бы, чем обычно хитроумные жрецы убеждают легковерный народ!.. Но она не смогла найти Герберта. Зато немного в стороне, рядом с герцогом Земли Всадников, стоял Хродеберг, грустно глядя, как показалось Бересвинде, в самое сердце ей! Их взоры скрестились, так что только слепой не заметил бы их.
Один лишь облик покинутого возлюбленного вызвал в ней бурю чувств. Легко было убеждать себя в необходимости разлуки ради блага Арвернии, когда его не было рядом. Легко было мысленно дарить ему победы и воинскую славу, а свое сердце взнуздывать, как норовистую лошадь, надевать панцирь изо льда, когда некому было поколебать его прочность. Стоило ему остановиться в нескольких шагах от нее, поглядеть до боли знакомым грустным взглядом, сознавая, что она для него недостижима, - и у Бересвинды горячо забилось сердце. Проснулась отчаянная тоска по тому времени, когда, благодаря Хродебергу, и она могла быть просто женщиной, живой, любящей, желанной, а не только могущественной королевой-матерью или ужасной Паучихой... Но увы! Сейчас она была от него так же далека, как в те годы, когда была женой его царственного кузена. И снова между ними стоял король, только не муж ее, а сын. Ведь она должна исполнять данное сыну обещание. Хродеберг станет коннетаблем и одержит для Арвернии новые победы, а она посвятит остаток жизни благу королевства и своего царственного сына... Но, могучая Фрейя, как же трудно глядеть на него издалека!
Между тем, король проследил за взглядом своей матери, что явно кого-то искала, и заметил ее долгие переглядывания с маршалом Хродебергом. Он сурово нахмурился: неужели опять все начинается сначала, хоть матушка обещала ему?.. Затем перевел взгляд на Хагена из братства Донара, чувствуя в душе небольшое разочарование. Видно, обвинения против братства были и впрямь законны, раз с такой уверенностью твердили о них и Ангерран, и Аделард. И, наконец, поглядел на кузена, перед которым испытывал вину, как и перед всей семьей Карломана.
- Аделард! Я допускаю, что твой гнев праведен, но прошу тебя унять его сегодня! Я сам выясню обстоятельства этого дела. И, если окажется, что братство Донара преступило закон, я приму в отношении них строгие меры.
Младший сын Карломана отступил, став рядом со своим наставником, жрецом Нитхардом. И взор короля обратился теперь к посвященным Циу. Как и было задумано. Теперь Аделард заговорил от лица целого воинского братства, представляя его.
- Не мешало бы каждому из нас задуматься, к чему приведет нас доверие донарианцам, забывшим законы богов и людей! Они - мрачные фанатики, ведущие себя так, словно вокруг оплота человечества все еще смыкаются холод и тьма. Но мы с вами живем в мире людей, и наши заботы - вполне человеческие. Нашим границам угрожают ныне совсем не альвы, а наши соседи с востока - междугорцы. Альвы могут подождать, пока мы вооружаемся против междугорцев, но, если мы начнем сейчас Священный Поход, Междугорье ждать не станет, - юноша усмехнулся, поглядев в злобно сузившиеся глаза Альбрехта Бёрнландского. - Не Донар, а Циу, бог справедливой войны, сейчас защитник Арвернии! Что может быть справедливее, чем защита своей родины от посягательств недоброго соседа? Посвященные участники братства Циу готовятся отразить вторжение междугорцев, не щадя себя, если потребуется, подобно нашему небесному покровителю! Они не будут колдовать и заговаривать мечи, они просто примут бой и сделают все, что в их силах!
Голос Аделарда звучал под сводами замка, заражая своей уверенностью. И множество придворных, кто осведомлен был о восточной угрозе, кивали, соглашаясь с ним.
Между тем, граф Бёрнландский тревожился все сильнее, хоть и скрывал беспокойство под привычной бесстрастностью змеи, греющейся на солнце. Речь Аделарда, что произвела такое сильное впечатление на арвернского короля и его придворных, весьма встревожила и междугорского посла. Он буквально всей кожей ощущал неладное.
Ах, если бы он мог прямо сейчас покинуть королевский замок Дурокортера и броситься в тот городской храм, где он условился оставлять на алтаре сведения для своих связных в виде затейливых плетеных узлов! Он бы поведал обо всем: что королева-мать прибрала власть к рукам, но в Королевском Совете идет борьба между партиями, и что донарианцы готовы втянуть Арвернию в Священный Поход, тем самым сделать за Междугорье всю грязную работу.
К сожалению, сейчас Альбрехту никак нельзя было уйти, он находился на виду у всего двора. И потому ему следовало запастись выдержкой, которая обычно не подводила его, несмотря на "благословенный богами" дар берсерка. Он пристально наблюдал за королем Арвернии и его окружением. А за самим Альбрехтом не менее пристально следил герцог Гворемор из Земли Всадников. На случай, если междугорец заподозрит слежку, рядом с ним стоял "будущий коннетабль" Хродеберг, который должен был отвлечь на себя внимание, по заранее обдуманному замыслу.
Между тем, и сам король Арвернии был растроган речью своего кузена, хоть и не подал виду. Ему было о чем задуматься. Ведь и дядя Карломан, о чьей мудрости знали все, в последние месяцы готовился к отражению восточной угрозы, создавал военный союз. Теперь его не будет, а значит, вся тяжесть предстоящей войны ложилась на одного лишь короля. Именно в военных вопросах матушка вряд ли сможет ему чем-то помочь. Хильдеберт чувствовал тяжкую ответственность за Арвернию и свой народ, какой и должен обладать король. Кроме того, при виде Аделарда, как и всей семьи Карломана, он с новой силой ощущал неизбывную вину перед ними. И вот, он сделал знак, приглашая кузена и его наставника, жреца Нитхарда, пройти рядом с ним оставшееся до тронного зала расстояние.
Придворные были в изумлении. Даже те, кто подстроили все, играли свои роли, большинство же двигались за королем и его новыми собеседниками в состоянии тихой суматохи. Никто не произносил ни слова, но каждый размышлял про себя, к чему приведет новый королевский каприз.
А король начал беседу, обращаясь к Нитхарду:
- Я высоко ценю заслуги всех воинских братств. И сегодня решил уделить внимание вам, посвященные бога-воителя! Не нуждается ли в чем ваше братство? Сколько воинов вы посвятили в этом году?
- После милости Циу Самопожертвователя, мы больше всего дорожим лишь вниманием нашего государя, - Нитхард с достоинством поклонился королю. - В этом году мы посвятили без малого двести пятьдесят человек, и еще свыше семисот юношей и мужей пока проходят учение, как вот Аделард, - жрец ласково улыбнулся младшему сыну Карломана. - Желания наши скромны. Больше людей и хорошее содержание для них, чтобы встретить врага в полной боевой готовности - все, чего мы можем хотеть.
Король отметил про себя, что пополнение в братстве Циу почти втрое меньше, чем у донарианцев.
- Обещаю тебе, Нитхард, - произнес король, следуя вместе со жрецом через новую анфиладу комнат. - Я позабочусь, чтобы ваши братья имели возможность подготовиться к войне, как подобает, и чтобы больше молодых людей охотно шли в братство Циу. Ибо мне дороги все, кто защищает Арвернию!
За королем по-прежнему следовал Жоффруа де Геклен. Он выглядел по-прежнему невозмутимым, но радовался всей душой, что король, вроде бы, взялся за ум, и ему не придется ничего предпринимать. Только бы настроение короля не изменилось вновь под влиянием мимолетного каприза!
Чуть позади короля, рядом с паладином и Аделардом, следовала королева-мать. Она скрывала свое недовольство, хотя готова была кусать губы от злости. Ей приходилось идти позади царственного сына! Ее провели, отодвинули назад, вниманием короля завладели другие, и кто?! Братство Циу, которого никто не принимал в расчет!
Бересвинда вновь почувствовала на себе молчаливый взгляд Хродеберга, но он не согрел ее, как прежде. Она только подумала, что и ее царственный сын, верно, заметил их переглядывания, и это послужило причиной его недовольства.
Следуя за королем, она подумала о Кримхильде, которая все еще не появлялась. Ну ничего, она еще сведет счеты с этой Нибелунгской Валькирией, которой не писан церемониал арвернского двора!
Во время пути через залы, королева-мать вновь заметила среди придворных своего ставленника, графа Роберта Амьемского. Выражение его лица было хмурым и независимым. Паучиха подумала, что и с ним возникнут проблемы, раз он такой строгий законник. Да и с Хродебергом теперь будет нелегко. Лишь бы король не отказался назначить его коннетаблем!
Как ни старалась королева-мать владеть собой, все же невольно скомкала пальцами шелковые юбки своего траурного платья. Кто заметил этот жест, не усомнились бы, что она нервничает. Хродеберг заметил, слишком хорошо зная бывшую возлюбленную. И учтиво поклонился, приветствуя проходившего мимо короля и его свиту.
Впереди, рядом с королем и своим наставником, следовал Аделард. Он пересекся взглядом с Альбрехтом Бёрнландским, когда тот приветствовал поклоном короля. Во взоре юноши междугорскому графу явственно увиделась тень его отца.
"Что ты опять задумал, Карломан?" - мысленно обратился Альбрехт, как на Совете, когда сделался "гостем" Дурокортера, по воле другого сына Карломана. Он был уверен, что за нынешним внезапным поворотом по-прежнему стоит граф Кенабумский, хотя бы даже из Вальхаллы. А там, где участвует Карломан, все становится возможным, и все события равно непредсказуемы.
Стараясь ничем не выдать своей тревоги, Альбрехт последовал за свитой арвернского короля, идя рядом с маршалом Хродебергом. Тот, как чувствовал междугорец, тоже нервничал, поглядывая то на королеву-мать, то на него. Но его взгляды не обеспокоили Альбрехта. Он знал, что благодаря Бересвинде Адуатукийской Хродеберг скоро станет коннетаблем Арвернии, заплатив за это личным счастьем. В нем же он видит будущего противника.
Ну а Гворемора, державшегося прежде рядом с Хродебергом, Альбрехт не заметил. Ибо тот сразу, как только король пригласил участников братства Циу подойти к нему, поспешил покинуть зал. Так быстро, что лишь немногие посвященные в суть дела поняли, что к чему.
-
Он бы поведал обо всем: что королева-мать прибрала власть к рукам, но в Королевском Совете идет борьба между партиями, и что донарианцы готовы втянуть Арвернию в Священный Поход, тем самым сделать за Междугорье всю грязную работу.
Альбрехт очень правильно оценивает ситуацию. Но у него свой интерес, тем не менее он вызывает уважение уже тем, что контролирует свой дар. В отличие от короля.
Гверемор, в свою очередь, ворон не ловит, и за Альбрехтом следит, вообще партия противников Бересвинды сплочённее и умнее партии её сторонников.
-
"Ибо желания королевы-матери - это желания короля"
;D Тонко.
Поколебать доверие короля к братству Донара - тоже дело полезное. Зря они поторопились убивать Моргана. Сейчас был бы козырь, что, вот, злой кельпи убил девушку, а у них из-за юридических условностей руки связаны. Могли бы под это дело себе какие-нибудь привилегии выбить. А так, наоборот, эта история против них работает.
А где, интересно, в самом деле, Герберт? Неужели проспал? Или его где-то в переулке подкараулили, схватили и в подвал заперли?
-
Благодарю, эрэа Convollar, эрэа katarsis! :-* :-* :-*
Он бы поведал обо всем: что королева-мать прибрала власть к рукам, но в Королевском Совете идет борьба между партиями, и что донарианцы готовы втянуть Арвернию в Священный Поход, тем самым сделать за Междугорье всю грязную работу.
Альбрехт очень правильно оценивает ситуацию. Но у него свой интерес, тем не менее он вызывает уважение уже тем, что контролирует свой дар. В отличие от короля.
Гверемор, в свою очередь, ворон не ловит, и за Альбрехтом следит, вообще партия противников Бересвинды сплочённее и умнее партии её сторонников.
Альбрехт, конечно, незаурядная личность, даже в качестве противника.
Ставленники королевы-матери, возможно, и проигрывают личными качествами близким Карломана. Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты.
"Ибо желания королевы-матери - это желания короля"
;D Тонко.
Поколебать доверие короля к братству Донара - тоже дело полезное. Зря они поторопились убивать Моргана. Сейчас был бы козырь, что, вот, злой кельпи убил девушку, а у них из-за юридических условностей руки связаны. Могли бы под это дело себе какие-нибудь привилегии выбить. А так, наоборот, эта история против них работает.
А где, интересно, в самом деле, Герберт? Неужели проспал? Или его где-то в переулке подкараулили, схватили и в подвал заперли?
Кто же знал, что так все обернется, за каких-то две недели? Знал бы, где упасть, соломки был подстелил. Пророков среди донарианцев, видимо, нет...
А про Герберта смотрите дальше, в следующей главе! Авторы угадали, что о нем спросят.
Глава 81. Разделённый дом
Во время предшествующих событий королева-мать удивлялась, почему не появился Герберт, новый жрец-законоговоритель, сын и противник Дагоберта Старого Лиса. Его поддержка была бы Паучихе как нельзя кстати! Однако Герберт не пришел к торжественному выходу короля, хотя и собирался.
Приехав в Дурокортер, он получил благословение от Верховного Жреца, который готовился к важному жертвоприношению в главном храме столицы. После этого Герберт поехал в королевский замок. Но в саду встретил Турольда, который вовсе не сидел безотлучно возле постели Карломана, как представляла королева-мать.
При встрече со старцем Герберт на мгновение смутился: ведь он, как-никак, занял место Турольда. Почтительно кивнув, он стал ждать, что скажет старый жрец.
- Здравствуй, Герберт, сын Дагоберта! - мягко произнес старик.
Герберт вздрогнул: давно уже никто не обращался так к нему.
- Здравствуй, почтенный Турольд! - протянул он, скрывая растерянность.
Старик, казалось, понял его чувства и проговорил, мягко улыбнувшись уголками рта.
- Пора спешить! Скоро начнется торжественный выход короля. Эта дорога короче всего.
Оба жреца-законоговорителя, бывший и будущий, зашагали вместе по тропинке королевского сада, между кустов алых, розовых, черных, солнечно-желтых и белых роз. Ведя Герберта с собой, Турольд заверил:
- Прошу тебя, не стыдись, заступив мне дорогу. Я уже стар, и мне трудно стало исполнять свои обязанности в Королевском Совете. Там нужен человек моложе и сильнее.
- Тогда моя совесть будет чиста, - с облегчением произнес новый жрец-законоговоритель. - Мне бы не хотелось начинать свою новую службу, причинив тебе вред, почтенный Турольд.
- На тебе нет вины, - заверил его старец. - Пусть ничто не тяготит тебя на твоей новой ответственной должности.
Герберт искоса поглядел на своего предшественника, идя рядом с ним по садовой тропинке.
- Почтенный Турольд, я всем сердцем надеюсь так же хорошо служить на своем высоком посту, как и ты, - проговорил он вкрадчиво, однако приятным голосом. - По моему глубокому убеждению, главный долг жреца-законоговорителя - поддерживать мир и лад в Королевском Совете и среди правящего семейства. Важнее всего - пользоваться доверием короля и его близких, а не спорить с ними, взывать к их лучшим чувствам, не раздражая: ведь властители капризны. Оспаривать королевскую волю я нахожу ошибочным.
Хотя он не назвал прямо своего собеседника, тот понял его намек. Турольд выпрямился и погладил седую бороду, покосившись на Герберта из-под лохматых бровей.
Ему было жаль, что Герберт, обладающий незаурядными способностями, мыслит как политик, стремящийся к придворной карьере, а не как подобает жрецу-законоговорителю. Он готов был угождать королю, а прежде всего - королеве-матери, которой обязан своим новым назначением. А ведь долг жреца-законоговорителя - быть совестью особ, приближенных к власти, говорить от имени богов самым могущественным людям то, чего не посмел бы никто другой. Увы, Турольд убедился, что Герберт - жрец от людей, а не от богов. Удобный ставленник Паучихи!
- Я все же прошу тебя, Герберт: не забывай, что значит быть жрецом-законоговорителем! Твое предназначение - служить богам, а не земным правителям!
- Я не выбирал себе этого предназначения! - голос Герберта прозвучал резко, помимо его воли, и он чуть отвернул голову от собеседника, разглядывая роскошные кусты роз.
В его душе заклокотала давняя обида за то, как отец распорядился его жизнью, ревность к его любимчику Карломану, желание доказать, что он, в итоге, сделался умнее и сильнее их всех, и сможет, наконец, взять над ними верх.
Сколько бы лет ни прошло, он ничего не забудет и не простит!
Герберт умолк, не глядя на идущего рядом с ним Турольда. Он погрузился в воспоминания далекого прошлого, когда жизнь его изменилась раз и навсегда...
...Он, мальчик девяти лет, еще худой и бледный после недавней тяжелой болезни, сидел на постели, обхватив колени руками, и испуганными глазами глядел на разложенные перед ним вещи для дальней поездки.
- Не хочу ехать в святилище! Не хочу, не хочу, не хочу... - твердил мальчик, как будто надеялся заклясть нависшую над ним беду.
Перед ним стояла его мать, принцесса Герберга. Отпустив нянек, она сама приготовилась собирать в дорогу младшего сына. Ей было жаль его, ведь мальчик едва оправился от болезни. Да и вообще, Герберт и умерший в прошлом году Норберт, самый маленький, были любимцами матери, тогда как старшие, Альпаида и Хродеберг, были ближе к отцу. Даже имя второму сыну досталось от нее, от матери. Однако и она не могла ему помочь, ибо вместе с мужем дала обет посвятить сына служению богам, страшась за его жизнь. Ведь их самого младшего сына, шестилетнего Норберта, унесла та же болезнь, какой ныне захворал Герберт. Страшась повторения трагедии, родители и пообещали, что мальчик станет жрецом, если выживет.
Мальчик выжил. Но какая судьба ожидает его?
- Герберт, милый мой сын, пора одеваться! Уже запрягли коней, чтобы отвезти тебя в святилище Священного Древа, - убеждала мать, надевая на него сорочку. Вздохнула про себя: сын показался ей еще слишком тощим и бледным, ему бы побыть дома еще пару седьмиц... Но Дагоберт сказал: долгие проводы - лишние слезы. Что ж, может, он и прав!
Натягивая теплые бархатные штаны, мальчик отчетливо ощутил неизбежное. Ему не позволят остаться! Он закрыл глаза, и из-под темных ресниц по худым щекам покатились слезинки.
- Не хочу уезжать! Не хочу покидать вас! - шептал он.
Принцесса тяжело вздохнула и прижала к груди голову сына, с которой скоро срежут волосы, чтобы сжечь их на алтаре в знак посвящения. Она хотела что-то сказать, но тут отворилась дверь, и в детской показался ее супруг.
Дагоберт тоже был в это утро хмур и бледен. Однако ничем не выдал своего огорчения, только нахмурился еще сильнее, увидев младшего сына.
- Ты еще не одет, Герберт? Собирайся скорее, нам пора ехать!
Мальчик распахнул глаза, протянул руки к отцу.
- Батюшка, прошу тебя, позволь мне остаться! С тобой, с мамой, с Хродебергом, с Альпаидой! За что ты меня отсылаешь? Я тебе не гожусь, да? Ты меня не любишь?
Он и не подозревал, что его отцу бывало гораздо легче на войне посылать полки в бой, чем объяснять собственному сыну, почему вынужден поступить несправедливо, с его точки зрения.
Дагоберт быстро пересек покои и взял за плечи стоящего на кровати Герберта, так что их глаза пришлись вровень.
- Прекрати эту истерику, Герберт! - Дагоберт слегка встряхнул мальчика, затем проговорил мягче, но назидательно: - Пойми, мальчик мой: я тебя люблю наравне с остальными детьми. И я, и ваша мать. Но существуют обстоятельства, над которыми даже я не властен...
Герберт недоверчиво покачал головой. Как это - его отец, брат короля и принц крови, маршал запада, - и вдруг не властен?
Все в детстве воображают, что родители всемогущи, как боги, но у некоторых детей оснований думать так бывает больше, чем у других. И им порой бывает больно сталкиваться с реальностью.
- Как это - ты не властен? - не поверил он. - Ты же все можешь! Значит, ты все-таки не хочешь, чтобы я был здесь! У тебя есть Хродеберг и Альпаида, и кузен Карломан! А меня с глаз долой! Так, отец?
Дагоберт невольно разжал руки, встретив взрослую непримиримость в глазах девятилетнего мальчика.
- Герберт, Герберт! Священные обеты сильнее нашего желания. Когда ты станешь жрецом, ты все поймешь... А теперь одевайся скорее! Коней уже запрягли в возок, чтобы отвезти тебя...
Когда спустя некоторое время одетый и заново умытый Герберт спустился с матерью во двор, где стояла повозка, там уже собралась вся семья. Была осень, и ветер срывал с деревьев потемневшие листья, бросал их под ноги.
Мальчика обняли на прощание и его старший брат Хродеберг, и сестра Альпаида, что поцеловала напоследок, а потом отошла и встала рядом с кузеном Карломаном, который недавно поселился у них, как оруженосец Дагоберта. Альпаида постоянно увивалась вокруг него. Герберт отвел глаза, не желая глядеть на сестру. Ведь она вовсе не думает о нем, когда прощается! Предательница!
- Герберт! - окликнул его Карломан, стоявший об руку с Альпаидой. - И жрецы - тоже люди. И у них можно многого достичь. Ты хорошо учишься, сможешь многое узнать в святилище.
Губы увозимого мальчика дрогнули, ему хотелось что-то сказать. Но тут его взгляд упал на родителей, исполненных печали. Герберт отвернулся и вскарабкался на высокую ступеньку лестницы, ведущей в повозку. В нем словно все заволокло удушливым дымом: "Я им не нужен! Не нужен, не нужен!"
И теперь, будучи зрелым мужчиной, влиятельным жрецом, Герберт чувствовал, как внутри клубится тот же черный дым, стоило ему подумать о ближайших родственниках. Его душила ненависть, настолько сильная, что он надолго умолк, идя рядом с Турольдом, но на самом деле с головой погрузившись в воспоминания.
Нет, он ничего не забыл и не простил им, сколько бы лет ни прошло! Впрочем, нужно ли им его прощение, особенно отцу? Если и да, то Дагоберт Старый Лис все равно никогда не покажет виду, не выдаст себя. Быть может, перед смертью одумается и позовет отвергнутого младшего сына... Но Герберт уверен был, что не простит отца и тогда.
Потому что после того детского прощания был еще один момент, когда он, Герберт, мог изменить свою судьбу и обрести свободу! Но отец второй раз не позволил ему!
Герберту исполнилось семнадцать лет, когда он приехал к отцу в их фамильный замок, надеясь, что тот позволит ему снять с себя обет и стать законным наследником.
На подъезде к замку его встретил старший брат Хродеберг. Они передали своих коней слугам и пошли пешком по липовой аллее замка. Брат принял Герберта с неожиданной теплотой, какой тот не предполагал в нем. Они долго беседовали, идя домой, как сейчас с Турольдом.
- Видишь ли: я бы охотно уступил тебе свою долю наследства, - произнес Хродеберг, глядя себе под ноги. - Мне не нужны отцовские владения и титул, ибо я никогда не женюсь... Матушка хотела бы принять тебя обратно, но отец поговорил с ней, и она смирилась. И сам он говорит, что жреческий обет нельзя отменить.
- Почему? - глухо проговорил Герберт, с любопытством глядя на старшего брата, что готов был добровольно отказаться от своего наследства и от семейной жизни из-за того, что не может жениться по любви. Это ему, Хродебергу, надо было идти в жрецы, он склонен к самоотречению. А вот сам Герберт с великой радостью вернулся бы к светской жизни! Он повзрослел и многому научился в святилище, но заодно - развил свои способности и вполне прочувствовал дремлющие внутри силы, которым никогда не найдется выхода среди жрецов, даже высших. А вот стань он наследником отца - уж он-то сумел бы правильно распорядиться возможностями, что отвергает его брат!
Хродеберг не успел ответить брату. Потому что они за разговором как раз открыли дверь и вошли в обширную, озаренную свечами прихожую. Из ближайшего зала донеслись оживленные голоса. Затем навстречу братьям вышел Дагоберт вместе с Карломаном и Альпаидой. Герберт не видел их с тех пор, как его отдали в святилище, лишь слышал, что его сестра стала женой Карломана, и что тот слывет восходящей звездой арвернской политики. Но то, что довелось сейчас увидеть и услышать, заставило Герберта замереть на месте и сжать зубы от ненависти, так что они у него заныли.
Как видно, Карломан только что рассказывал жене и тестю что-то важное. Альпаида вышла об руку с ним, и ее светлые глаза смотрели на мужа радостно и гордо. Дагоберт же, входя в зал и еще не замечая сыновей, одобрительно похлопал зятя по плечу и проговорил:
- Ты молодец, ловко управился с этими высокомерными междугорцам! Хоть они и готовы прибрать к рукам все земли вокруг, ты все же напомнил им, сынок, что с Арвернией лучше сохранять добрососедские отношения!
"Сынок"?! Герберт, задохнувшись от ярости, глядел бешеным взглядом, как его отец, любовь которого он надеялся возвратить, щедро расточает свои родительские чувства другому...
Они вошли в зал, и только тут Дагоберт заметил младшего сына, стоявшего перед ним в запыленной дорожной одежде. Он замер, как вкопанный, сильно побледнев. А Герберт не замечал уже никого - ни брата, ни сестру, ни зятя. Только отца, который распорядился его жизнью против воли, а сам нашел себе другого сына.
Поглядев на них, стоявших друг против друга, Карломан вышел, поманив Альпаиду с Хродебергом. Отец и сын остались наедине.
- Здравствуй, Герберт! - голос Дагоберта прозвучал приглушенно, с трудом. - Значит, решил все же приехать, чтобы попытаться убедить меня? Я ведь отвечал на твои письма, что не позволю тебе снять жреческий обет. По правде говоря, я надеялся, что ты и сам чтишь принесенные клятвы. Нет, все-таки приехал, как только узнал, что Хродеберг отказался от наследства!
Герберт поклонился отцу столь глубоко, что такое показательное почтение уже выглядело издевательским.
- Да, отец! Я приехал, чтобы по праву получить свое, если мой брат отказывается. Клятвам, обетам я не намерен в данном случае придавать такую уж силу. Святы лишь те обеты, что даются от всего сердца. А меня посвятили у алтаря Вотана еще ребенком, когда я не мог сознавать смысла своих обещаний. Ты меня отдал, как ненужного щенка, так что клятва недействительна. Кроме того, временные обеты ученика жреца еще можно отменить, а окончательное посвящение мне предстоит только через год.
Какое-то время Герберту казалось: сейчас отец попросит прощения и распахнет ему объятия, может быть, даже заплачет в знак признания своей вины. И все будет хорошо, и их семья воссоединится... Но Дагоберт сурово покачал головой.
- Нет, сын! Обет есть обет, его нельзя просто так взять назад. Когда ты болел в детстве, мы с матерью поклялись посвятить тебя в жрецы, если выздоровеешь. Боги услышали нашу клятву. Если бы мы нарушили ее, они бы все равно взыскали жертву, но уже гораздо суровее, забрали бы тебя вслед за несчастным Норбертом. Неужели твои наставники в святилище не объяснили, что нельзя обманывать богов? Ты еще не принял окончательного обета. Но тот, что дали мы с Гербергой, нерушим!
Герберту в этот миг безразлично было, что ему пытаются объяснить. Отказ отца в сочетании с той сценой, свидетелем которой он стал, вывел будущего жреца из себя. И он выкрикнул в лицо отцу, не отдавая себе отчета:
- Отговорка! Придумал себе оправдание, чтобы пожертвовать мною, ненужным младшим сыном! Ну что ж, я рад за тебя: Карломан сумел стать именно таким сыном, какой нужен был тебе! Уж не ему ли ты передашь наследство, от которого они с Альпаидой оттеснили и Хродеберга, и меня?
В ответ на враждебность сына, Дагоберт весь подобрался, в глазах его недавняя растерянность сменилась стальной решимостью.
- Если хочешь знать - изволь! Да, я завещаю большую часть состояния семье Карломана и Альпаиды, ибо только они подарили мне внуков. Хотя Карломан и не хотел принимать этого наследства, ибо он сам несметно богат, но я настоял на своем, ради их детей и тех, что могут еще у них родиться. Твои мать и брат знают о моем намерении и согласны.
- Все от меня отвернулись! Никому в родной семье я не нужен! - из горла Герберта вырвался глухой смешок.
На мгновение на суровом лице Дагоберта отразилось страдание. Нет, он не имел права принять сына домой, нарушив обет. Но неужели они должны расстаться врагами?
- Неправда, Герберт! И я, и вся наша семья всегда любила тебя. Когда твой наставник сообщал о том, что ты делаешь успехи, я очень гордился тобой, как и другими своими детьми. Смирись с судьбой, сын мой! Мир не переделать в одиночку. Но жизнь жреца почетна, а ты способен высоко подняться в этом звании. Станешь Верховным Жроецом или законоговорителем...
И тут просторный зал замка брата короля огласился горьким, отчаянным смехом Герберта.
- Благодарю тебя, батюшка, что вовсе последним человеком на свете не сделал ненужного сына, что хоть какого-то положения желаешь добиться ему, родичу королей, потомку Карломана Великого! - он вновь поклонился с издевательским подобострастием, и вдруг выпрямился, и глаза его загорелись ненавистью, какой Дагоберт и представить не мог в своем сыне. - Да, я не пропаду и среди жрецов! Я за эти годы получил хорошее образование. Мои наставники не зря хвалили меня в письмах. Я сумею и без твоей поддержки и твоего наследства подняться высоко! Добьюсь уважения всех людей! Смогу не хуже твоего любимого Карломана склонять людей делать нужное мне! - Герберт торопился высказать самое главное, раз и навсегда.
Его отец насторожился, чувствуя неладное, но протянул к сыну руки, убеждая его:
- Герберт, мальчик мой, для меня будет самой большой радостью, если ты добьешься такого уважения среди жрецов Арвернии!
Но сын шарахнулся от него, как от змеи, и распахнул дверь, выбежав прочь. Обернувшись за порогом, усмехнулся в лицо отцу:
- И, если при этом я окажусь против тебя и твоих любимых детей, не ждите от меня пощады!
И он, не оглядываясь, направился прочь, чтобы забрать своего коня и немедля ускакать прочь, в свое святилище. Услышал еще, как отец крикнул ему вслед:
- Герберт! С матерью хоть повидайся!
Но Герберт скрылся, не оглядываясь. Мать для него была такой же предательницей: не сумела защитить его в детстве, и теперь позволила отцу лишить его наследства. Здесь все ясно! Он покидал родительский замок, чтобы больше никогда не бывать здесь. Ярость была сладка ему, он упивался ею.
С тех пор прошло много лет. Герберт собой гордился: хоть он и вынужден был проживать не свою жизнь, а ту, на какую обрек его отец, но в этой псевдожизни он достиг многого, как и обещал. В свои сорок два года он - жрец-законоговоритель, это блестящая карьера! Но прошлого своего он не забыл и не простил. И, как пообещал много лет назад, не собирался щадить своих родичей, кроме одного лишь Хродеберга.
Идя вместе с Турольдом через сад, Герберт не подозревал, что старец нарочно ведет его этой тропинкой, чтобы произошло то, что было задумано людьми их партии. Надо было задержать нового жреца-законоговорителя, чтобы он не помог королеве-матери во время выхода короля.
И вот, свернув вместе с Турольдом за поворот, Герберт увидел вдалеке, возле перекрестка аллей, Дагоберта и Альпаиду, сидящих на скамейке. О чем они говорили, он не слышал, но по тому, как держались, Герберт понял, что они стараются успокоить друг друга. Лицо Альпаиды было спрятано на плече ее отца, и она что-то тихо говорила ему, а Дагоберт поглаживал ее по голове и плечам. По его лицу было видно, что привычная стойкость из последних сил борется в нем с беспросветным отчаянием.
Приближаясь к ним, Герберт даже не знал, что чувствовать, видя, как отвергнувшие его родственники оплакивают того, кого предпочли ему. Самым сильным чувством было удивление. Как сильно постарел отец, о боги!.. Еще недавно прямые плечи и спина словно надломились, лицо - как высохший пергамент. А Альпаида исхудала, как тростинка!.. Даже ненавидя своих родных много лет, Герберт не смел желать им таких страданий.
-
Дагоберт «Старый Лис» (748) Принц Крови, Коннетабль \на 814 год ему 66 лет\ + Герберга (ум. 809. Черный Год. Оспа)
Их Дети:
1. Альпаида Кенабумская (766). Принцесса Крови. Замужем за своим кузеном Графом Карломаном «Почти Королем» Кенабумским (766). \на 814 год им по 48 лет\. Была ближе к отцу.
2. Хродеберг (767) \на 814 год ему 47 лет\. Герцог Блезуа. Маршал Запада. Отрекся от наследства в пользу сестры и кузена (789 году). Никогда не был женат. Практически всю свою жизнь любил жену\вдову венценосного кузена. «Невенчанный» супруг Королевы Матери Бересвинды «Адуатукийской\Паучихи» (765) \на 814 год ей 49 лет\. Был ближе к отцу.
3. Герберт (772). Жрец Законоговоритель. Любимец матери. В девятилетнем возрасте (в 781 году, в год гибели его кузенов: Хильдеберта «Потерянного Принца» и Хлодиона) тяжело заболел. Его родители, что уже потеряли младшего сына, дали обет… Таким образом выживший Герберт оказался в услужении Небес.
4. Норберт (774 – 780 = 6). Тяжело заболел и умер.
-
Печальная история. :( Может не надо было давать тот обет? Но, кто знает, вдруг ребёнок только благодаря обету и выжил. И не проверишь. А дали - надо выполнять. Но он-то обета не давал!
Но почему он не видел никого из родных с самого отъезда в храм и до 17? Неужели там совсем нельзя ни с кем видеться? Ведь это очень тяжело, тем более, детям.
Что-то мне кажется, Бересвинда сильно рискует, делая ставку на такого человека, как Герберт. Ненависть, да ещё замешанная на любви, обиде и ревности - это вообще может куда угодно привести, к совершенно непредсказуемым последствиям. Теперь понятно, почему он такое письмо написал. Да он не боится, что это кто-то увидит, он, похоже, только рад будет, если все узнают, как он их ненавидит! Нет, сдаётся мне, управляемый союзник - это, явно, не то, что Бересвинда получит. А что она получит, даже предсказать не берусь.
-
Понять можно многое, но простить - это не всем дано. Люди не ангелы, а детские обиды часто остаются с человеком на всю жизнь.Прячутся где-то в подсознании, но не уходят.
- Нет, сын! Обет есть обет, его нельзя просто так взять назад. Когда ты болел в детстве, мы с матерью поклялись посвятить тебя в жрецы, если выздоровеешь.
Обет родителей Герберта спас ему жизнь, но тот же обет убил его.
-
Благодарю за ваши прекрасные отзывы, эрэа katarsis, эрэа Convollar! :-* :-* :-*
Печальная история. :( Может не надо было давать тот обет? Но, кто знает, вдруг ребёнок только благодаря обету и выжил. И не проверишь. А дали - надо выполнять. Но он-то обета не давал!
Но почему он не видел никого из родных с самого отъезда в храм и до 17? Неужели там совсем нельзя ни с кем видеться? Ведь это очень тяжело, тем более, детям.
Что-то мне кажется, Бересвинда сильно рискует, делая ставку на такого человека, как Герберт. Ненависть, да ещё замешанная на любви, обиде и ревности - это вообще может куда угодно привести, к совершенно непредсказуемым последствиям. Теперь понятно, почему он такое письмо написал. Да он не боится, что это кто-то увидит, он, похоже, только рад будет, если все узнают, как он их ненавидит! Нет, сдаётся мне, управляемый союзник - это, явно, не то, что Бересвинда получит. А что она получит, даже предсказать не берусь.
Как жрец, он должен понимать, что означают такие обеты. И постараться понять своих родителей.
По словам эрэа Менестрель, родные все же навещали Герберта в святилище, только жрецы не позволили им показываться открыто, чтобы он мог привыкнуть к своей новой жизни, не рвался бы назад. Мать наблюдала за ним издалека, а старший брат, возможно, изредка навещал и открыто. Собственно, про "не виделись много лет" относилось к Карломану и Альпаиде.
На что способен Герберт, наверное, до конца не понимает и он сам, а тем более - Бересвинда. "Ненависть, замешанная на любви" - прекрасный образ, и очень точно. :)
Понять можно многое, но простить - это не всем дано. Люди не ангелы, а детские обиды часто остаются с человеком на всю жизнь.Прячутся где-то в подсознании, но не уходят.
- Нет, сын! Обет есть обет, его нельзя просто так взять назад. Когда ты болел в детстве, мы с матерью поклялись посвятить тебя в жрецы, если выздоровеешь.
Обет родителей Герберта спас ему жизнь, но тот же обет убил его.
К сожалению, Герберт свои детские комплексы так и не изжил! :'(
Но будем надеяться, что в нем еще уцелели человеческие чувства.
Глава 81. Разделённый дом(продолжение)
Герберт вместе с Турольдом подошли ближе. Старый жрец уважительно кивнул, став так, чтобы Дагоберт сам заметил его, подняв глаза.
- Приветствую тебя, доблестный коннетабль, а также твою дочь, мудрую графиню Кенабумскую, - проговорил старец негромко, тоном, исполненным искреннего сострадания.
Дагоберт тяжело вздохнул и кивнул Турольду. За его спиной заметил своего младшего сына, который стоял молча, как бы выжидая. Рядом с отцом выпрямилась на скамейке Альпаида. На людях она старалась держаться с достоинством, как бы больно ей ни было.
- И я приветствую тебя, Турольд! - произнес Дагоберт, демонстративно не замечая сына. - Мы с дочерью вспоминаем Карломана, которого скоро уже не будет с нами!
При этих исполненных печали словах своего отца Альпаида на мгновение закрыла глаза, преодолевая страшную внутреннюю боль...
Отец и дочь пришли сюда ради встречи с Гербертом, и теперь всем видом выражали свою скорбь о Карломане, как подобало. Но им не приходилось ради этого притворяться, хоть Варох и обнадежил их, ибо тоска и страх продолжали их терзать. Барону-оборотню пришлось несколько раз повторить Альпаиде, что Карломан будет жить, и ее еще ожидает величайшая радость. Поэтому Альпаида стремилась до конца оставаться верной и стойкой, достойной своего доблестного супруга. Она и сама чувствовала сердцем, что совершилось чудо, и Турольд подтвердил ей, что живая вода начала действовать. Но ведь сама графиня Кенабумская и ее отец не видели вернувшешося Карломана, и им было трудно поверить, что он спасен. К тому же, двух седьмиц отчаяния и горя не сбросишь с себя так легко. И сейчас, взглянув на Дагоберта и его дочь, никто не усомнился бы, что они горько оплакивают умирающего.
Исполненный сочувствия, Турольд обратился к ним:
- Всей душой сострадаю вам, близким доблестного графа Кенабумского! Не скажу вам: не скорбите, ибо скорбь облегчает душу. Увы, людям не дано менять влияния судеб, остается лишь принять их и выдержать мужественно. Боги никому не посылают испытания не по силам.
Словно вынырнув из пучины тоски, Дагоберт скользнул взглядом по Турольду и Герберту. Тем временем он продолжал гладить неподвижно застывшую дочь по волосам. Герберт заметил седину у корней волос своей сестры. А его отец, по-прежнему делая вид, что не замечает сына, ответил Турольду:
- Благодарю тебя за поддержку, мудрый Турольд! Увы, мне опять выпало худшее испытание для родителей - пережить своих детей. Если бы кто дал мне шанс спасти моего названого сына, я, не задумываясь, пожертвовал бы всем! И не важно, какая судьба ждет его после. Сын всегда останется сыном! - при этих словах он, наконец, взглянул на Герберта пронзительным, острым взором.
Сперва Герберт внутренне затрепетал, слушая, что говорит отец, думая, что он имеет в виду лишь Карломана. Но последние слова заставили жреца прислушаться, и он не мог уже испытывать только раздражения. Ему почудилось, что и речь отца, и его взор обращены только к нему, Герберту, что в них звучит родительская любовь. "Сын всегда останется сыном". Но правда ли это? На мгновение в сердце Герберта ожила былая надежда. Все эти годы, от юности до зрелости, он воспитывал в себе ненависть к своим родным. Но ведь известно, что ненависть часто скрывает, как плащ, свою противоположность!
Сбитый с толку, не знающий, что ему думать, Герберт молча стоял рядом с Турольдом, не сводя глаз со своих отца и сестры.
Графиня Кенабумская, с тревогой и надеждой размышляющая о своем супруге, сочувственно поглядела на брата. Уже много лет его судьба лежала черным пятном на роду Дагоберта. Если сейчас случится чудо, и Карломан выздоровеет, вся их семья будет счастлива, и хотелось верить, что тогда уже не будет знать горя. Но подумав о враждебной отчужденности младшего брата, она мысленно вздохнула. Как жаль, что он не разделяет чувств своих родственников! Порой ей казалось, что Герберт так и остался обиженным мальчиком, отчужденным от родительского дома. А ведь среди жрецов он имел большие заслуги, проявлял себя как талантливый политик, хорошо разбирался в освещенных временем законах жрецов. Но он преображался, когда дело затрагивало уязвимого места - родной семьи.
Вот почему Турольд привел своего преемника сегодня к его отцу и сестре. Конечно, следовало задержать Герберта, чтобы он не вмешался на стороне королевы-матери. Но вместе с тем родные еще надеялись на примирение. Они продумали каждый жест, каждое слово, чтобы Герберт мог задуматься, понять самого себя, переосмыслить свои мотивы. Близкие люди верили, что в душе Герберт не таков, как королева-мать, что боролась за власть, не выбирая средств. Для Бересвинды Адуатукийской власть означала жизнь. Но о Герберте нельзя было такого сказать, хотя он заботился не столько о службе богам, сколько о личной карьере среди жрецов. Однако до недавних пор он держался в стороне от придворных распрей. Если он мог, иногда осторожно вредил своим родным. Альпаида давно выяснила, что Герберт был одним из тех, кто доносил Паучихе на ее младшего сына Аделарда, когда тот вместе с виконтом Гизельхером воспевал королеву Кримхильду. Однако до сих пор ее младший брат не стремился играть в интригах главную роль. Собственное влияние среди жрецов было для Герберта важнее политики. Все это давало родным надежду, хоть слабую и ненадежную, что отношения между ними могут еще измениться к лучшему, и удастся помириться с Гербертом. На то была рассчитана беседа Дагоберта с Турольдом, предпринятая в попытке достучаться до лучших чувств Герберта.
Теперь отец и сын встретились взглядами. Дагоберт приобнял за плечи Альпаиду, как бы показывая: вот место преданных детей!
Турольд отступил на шаг, не мешая встрече родных.
Герберт испытывал двойственные чувства, воочию наблюдая за страданиями своих родных. С одной стороны, злорадство приносило ему жестокое удовлетворение. Он не раз мечтал, особенно по ночам, когда приступы жгучей ненависти не давали ему уснуть, увидеть их несчастными. Но наблюдая теперь, как сильно они изменились, он подумал, что наяву наблюдать за страданиями людей вовсе не радует и не утешает. В сущности, младший сын Дагоберта не желал зла Карломану, который отнял у него наследство и любовь отца. Как жрец, Герберт был осведомлен о заслугах кузена перед Арвернией и, не любя его лично, уважал, как одного из самых полезных для королевства людей.
И еще кое-что пришлось Герберту переосмыслить для себя в годы жреческого служения, так что он теперь мог признать, что в словах отца: "Сын всегда останется сыном", есть свой резон. Пройдя окончательное посвящение, он гораздо больше узнал о клятвах и о последствиях их нарушения. Истории клятвопреступников, различные, но всегда печальные, нарочно рассказывали в храмовых летописях. Доводилось ему за эти годы и самому посвящать таких же мальчиков, отданных для служения богам, каким сам был когда-то. Одни уходили в святилища, будучи младшими сыновьями в семье, другие - во исполнение обетов или ради искупления какой-либо вины своих родителей. И самые мудрейшие жрецы единогласно признавали, что обет, раз уж дан, должен быть исполнен, а нарушение его чревато тяжкими последствиями.
Но полностью смириться Герберт не мог все равно. На него никак не снисходил посланный богами покой, он не был рожден для веры, как истинные жрецы. Все эти годы его преследовал призрак иной жизни, что могла быть, останься он наследником своего отца. Герберт не знал, как сложилась бы в этом случае его судьба, но он уверен был, что гораздо лучше нынешней.
Поэтому он мог еще простить Альпаиду и Карломана, и даже соболезновать горю своей сестры, особенно сейчас, увидев ее изможденный облик. Вся ненависть его, прошедшая испытание временем, сосредоточилась на родном отце, который предал его, дважды отказавшись от него.
И вот, теперь Дагоберт и его младший сын пристально глядели в глаза друг другу. И коннетабль искал такие слова, чтобы достучаться до чувствительного сердца его мальчика, скрытого под окостеневшей оболочкой.
- Итак, ты достиг должности жреца-законоговорителя, как я желал тебе много лет назад! Но жаль, что ты выбрал для своей цели не самые достойные средства, Герберт!
Тот горделиво вскинул голову и язвительно усмехнулся в лицо своему отцу.
- Ты считаешь - недостойные, а я думаю, наоборот! Королева-мать - сильный союзник, и, если не станет Карломана, твоего любимого названого сына, Арверния останется в ее руках. Конечно, государыня Бересвинда постарается отодвинуть тебя от власти, а я сделаю все, чтобы помочь ей. Не обессудь, отец: я много лет назад предупредил тебя, что не стану вас щадить, если окажусь в противоположной партии. Ты выполняешь свои обещания, я - свои!
Дагоберт прикрыл глаза на мгновение, чтобы ответить сыну, как подобает. Упреки Герберта жгли, как крапива. Но старый воин не привык уступать, хотя не ожидал, что ему придется бороться с собственным сыном. И он снова пристально взглянул в глаза Герберту и отвечал не менее остро, чем тот:
- Да, сын мой, ты выполнил свое обещание! Только мне жаль, что мудрые жрецы так и не объяснили, ради чего мы с твоей бедной матерью дали свое. Пусть будет ее душа спокойна в селениях добрых людей: я почти рад теперь, что боги милосердно унесли ее в Черный Год, и она не видит, как ты, ее любимый сын, радуешься бедам нашей семьи, сжигаешь свою душу бесполезной враждой! Видеть тебя таким было бы ей хуже ножа в сердце. Тогда, много лет назад, только безумный страх за твою жизнь заставил ее согласиться отдать тебя в святилище. Когда ты был болен, она три дня и три ночи не отходила от твоей постели, не смыкала глаз, боясь, что ты умрешь, как умер маленький Норберт.
Он не сводил глаз с лица сына. И заметил, как, вопреки всем усилиям держать себя в руках, губы Герберта задрожали, и он прикусил нижнюю губу, вызывая в себе ярость. С вызовом бросил отцу, немного повысив голос:
- У нас учат судить о людях по их поступкам, а не по словам! Моя мать предала меня, как и ты. Будь она жива, сейчас оплакивала бы Карломана вместе с вами, а на меня и не взглянула бы.
При имени Карломана, Альпаида вздрогнула, как от озноба, - это вышло очень естественно. Дагоберт взял за руку дочь и сурово обратился к сыну:
- Говори, что хочешь, мне, но не касайся героя, отдавшего жизнь за короля и Арвернию, когда он еще не умер! Поглядим, как будет твоя царственная покровительница оберегать безопасность королевства. Как бы не заставили тебя одуматься полки междугорцев, что вторгнутся в Арвернию, если наши войска под началом твоего брата Хродеберга не смогут сдержать их натиск...
Поглядев на видневшуюся позади зарослей башню замка, где ныне лежал Карломан, Герберт потупил взор. Он ответил отцу тише, понизив тон, словно устыдился:
- Неужели ты желаешь Арвернии поражения, если король станет слушать советы своей царственной матери?
- Я только говорю, что своими мерами управления Бересвинда Адуатукийская неминуемо приведет Арвернию к краху, - с полной уверенностью произнес Дагоберт. - Подумай как следует, к каким последствиям вы толкаете королевство! Ты ведь жрец, и один из самых образованных, ты в полной мере раскрыл настоящий талант разбираться в отношениях между людьми и государствами! Так неужели ты не способен продумать отдаленных последствий политики королевы-матери, как и она сама? Но она ослеплена властью, а что затмевает разум тебе? Задумайся, Герберт!
Своим разговором с сыном, трудным для них обоих, Дагоберт нарочно затягивал время, чтобы Герберт задержался здесь, и не помешал Аделарду произнести речь перед королем и всем двором. И коннетабль добился своего: по крайней мере, новый жрец-законоговоритель задумчиво стоял перед ним, нервно теребя свою золотую цепь на шее, и, казалось, не собирался идти в замок.
Собственно, Герберт мог бы бросить в лицо отцу, что ему затмевает разум давняя, закоренелая ненависть к нему. Но сказать так - значило признать, что он действительно недооценил последствия правления королевы-матери, а Герберт изрядно гордился своими талантами политика... которые, как выяснилось, отец все же признавал за ним, и даже следил за его судьбой!
И вообще, эта встреча, беседа с отцом были очень трудны для Герберта. Он словно раздвоился: из тени знающего и влиятельного жреца проявился девятилетний мальчик, испуганный и разобиженный на родителей, что оставили его. Ему ясно вспоминались события детства. Смерть младшего брата Норберта, с которым он был дружен, стала первым жестоким горем в его короткой жизни. В дни, когда вся семья Дагоберта готовилась к похоронам мальчика, и после, во время траура, все притихли. Родители поглощены были скорбью, и Герберту казалось, что о нем все забыли. Хотя старшие брат и сестра пытались его утешить, но ему не хватало внимания. А затем навалилась собственная жестокая болезнь, когда все тело горело как в огне, и по коже шли красные пятна. Все эти события, следовавшие одно за другим, потрясли сына принца крови, считавшего себя в полной безопасности. Страх, тоска, одиночество поселились в его сердце.
Ну а потом к ним приехал Карломан, в силу важных политических причин, о которых Герберт узнал лишь много позднее (в тот год погибли два его старших кузена - Хильдеберт, в хрониках нареченный Потерянным Принцем, и Хлодион). И к Карломану обратилось внимание всей семьи. Отец не отпускал его от себя, хоть и был к нему очень требователен. Альпаида с Хродебергом проводили с ним все время. И Герберт ошибочно решил, что о нем все забыли, когда позже против воли отправили в святилище. И спустя много лет ничего не изменилось: ему было так же отказано в наследстве.
И вот, теперь новый жрец-законоговоритель, облаченный в одежды своего сана, угрюмо молчал, стоя перед сидевшим на скамейке отцом. Вся беседа шла между ними двумя, Альпаида и Турольд внимательно слушали, но не вмешивались, до поры.
-
Всё-таки и родители Герберта и все остальные родственники могли бы что-то объяснить мальчику. Дагоберт считал, что сын сам всё поймёт со временем, но, похоже, он своё дитя совсем не знал. И не считал нужным узнать, что собой представляет Герберт. Обет обетом, но дети очень остро чувствуют отсутствие родительской любви, даже если внешне это никак не выражается. А тут ощё и этот обет.
-
Разговор им, конечно, необходим и вообще-то давно. Сколько бы ещё тянули, если бы жизнь не припёрла? Но ненависть, воспитываемая в себе годами, так просто за один разговор не погаснет. Но если Герберт, хотя бы, начнёт сомневаться в правильности своей позиции, уже будет неплохо. Ну, или, хотя бы, в правоте Бересвинды.
-
Благодарю, эрэа Convollar, эрэа katarsis! :-* :-* :-*
Всё-таки и родители Герберта и все остальные родственники могли бы что-то объяснить мальчику. Дагоберт считал, что сын сам всё поймёт со временем, но, похоже, он своё дитя совсем не знал. И не считал нужным узнать, что собой представляет Герберт. Обет обетом, но дети очень остро чувствуют отсутствие родительской любви, даже если внешне это никак не выражается. А тут ощё и этот обет.
В девять лет он, возможно, и не понял бы всего. А потом жрецы ему объяснят лучше, чем родители - так предполагалось. Но объяснить ему, что по-прежнему его любят, может быть, и было в то время возможно. Дагоберт себя тоже винит, как дальше увидим.
Разговор им, конечно, необходим и вообще-то давно. Сколько бы ещё тянули, если бы жизнь не припёрла? Но ненависть, воспитываемая в себе годами, так просто за один разговор не погаснет. Но если Герберт, хотя бы, начнёт сомневаться в правильности своей позиции, уже будет неплохо. Ну, или, хотя бы, в правоте Бересвинды.
Да, чудо так легко не совершится. :'( Если Герберт и может при каких-либо обстоятельствах изменить свои чувства к родным, то для этого должны произойти поистине экстраординарные события. И как бы не оказалось тогда уже слишком поздно для примирения.
Даже если он начнет сомневаться в правоте Бересвинды (он, вообще-то, не глуп и не слеп), может все равно остаться на ее стороне, потому что считает, что она победит.
Глава 81. Разделённый дом (окончание)
Герберту было о чем поразмыслить. Все-таки он действительно был наделен незаурядным талантом политика, благодаря чему сумел в сорок два года занять одну из самых важных жреческих должностей. Правда, он понимал, что одной из причин, почему королева-мать ввела его в состав Совета, было его родство. Бересвинда Адуатукийская любила разделять и властвовать, она умело разжигала распри между кровными родичами и всегда радовалась, если у ее противников находился ненавидящий их родственник. И сейчас он был нужен, чтобы противостоять своему отцу и семье Карломана. Герберт хорошо это понимал.
И все же, над словами отца ему следовало призадуматься. Политика королевы-матери предвещала Арвернии новое возвышение братства Донара и новый Священный Поход против альвов, который возглавит сам король. Но Герберт достаточно хорошо знал донарианцев, которые насаждали добро заговоренными мечами и копьями, и в своей борьбе за мир для людей готовы были пролить реки крови, как альвской, так и человеческой. Да и с самими альвами дело обстояло не настолько просто. Герберт все же многому научился в святилище. Среди них были как потомки Имира, враждебные богам и людям, так и светлые альвы, сотворенные богами на заре мироздания для помощи, и природные духи, Хранители земли. А для братства Донара такого разделения не существовало. Ослепленные ненавистью к альвам и одурманенные предрассудками, они во всех Других Народах видели злобных и коварных чудовищ. И Герберт опасался, что в случае Священного Похода даже светлые альвы, до сих пор дружественные людям, восстанут против них в ответ на действия братства Донара. А вот по-настоящему враждебным потомкам Имира ссора людей со светлыми альвами будет только на руку, их некому станет сдерживать. А значит, в конечном итоге, новый Священный Поход приблизит Рагнарёк.
Кроме того, если Арверния увязнет во вражде с альвами, жестокой и непредсказуемой, ибо противник станет использовать свое естественное преимущество - магию, тут и междугорцы воспользуются удобным моментом. В этом его отец тоже прав, Герберт, хорошо разбираясь в политике, вынужден был мысленно согласиться с ним.
Но он также понимал и могущество королевы-матери, безграничное теперь, когда она лишилась фактических соправителей, и ее царственный сын слушался только ее. Герберт не имел права отказаться от нового назначения. Ибо королева-мать умела награждать своих верных соратников, но могла и жестоко карать тех, кто пойдет против ее воли. Ее безжалостность и изобретательность в мести были известны всему двору. Никому на свете Герберт не пожелал бы стать врагом королевы Бересвинды - даже Альпаиде с Карломаном. Впрочем, Карломан, когда находился в здравии, и не противостоял Паучихе открыто, а умело поддерживал равновесие между придворными партиями. Альпаида же лишь иногда, с разрешения мужа, оказывала негласную поддержку королеве Кримхильде. И только теперь, погруженная в отчаяние из-за неминуемой, как все думали, скорой гибели мужа, выполняя его волю, священную для нее, несчастная женщина решилась открыто поддерживать молодую королеву в борьбе против ее всемогущей свекрови.
Нет, Герберт не собирался подражать своей сестре! Он, ради собственного блага, предпочел поддержать королеву-мать, ибо так было просто безопаснее. И такие соображения перевешивали в нем советы отца, тем более что он уже давно шел своим путем.
Герберт долгое время молчал, сосредоточенно размышляя о делах политических, религиозных и семейных. И никто сейчас не взялся бы угадать, кто в его душе одержит победу - знающий, рассудительный жрец-законоговоритель или девятилетний мальчик, что некогда был отвергнут своей семьей?..
Пока он размышлял, Дагоберт пристально наблюдал за своим младшим (из уцелевших) сыном, стараясь понять по выражению его лица все движения души. Он очень хотел понять, за какие ниточки еще можно потянуть, чтобы открыть глаза сыну на то, кому он собирается служить. И, может быть, ему еще удастся соединить вновь некогда разделившуюся семью? Ибо наступило такое время, когда выбор политический и семейный тесно смыкались, и старик думал, что, выбрав в одном, его сын будет вынужден определиться раз и навсегда.
Все это время, пока отец с сыном вели безмолвный, но от того не менее наряженный поединок, Турольд внимательно наблюдал за Альпаидой. Ее буквально вернуло к жизни известие, что Карломан будет спасен. Старый жрец видел, какой отчаянной надеждой светились глаза Альпаиды, когда и он, и Варох убедили ее, что дар вейл подействовал. И любящее сердце женщины твердило, что ее муж здесь, и скоро вернется. Но все-таки, Альпаида боялась прежде времени давать волю надежде, которая способна подвести. И Турольд понимал, почему. Он видел, что графиня Кенабумская находится на пределе телесных и душевных сил. Слишком тяжело обошлись ей эти шестнадцать дней, что минули после трагедии на ристалище. Но самым большим испытанием для Альпаиды стали последние сутки. Не только ей, но и всем окружающим казалось, что за это время прошло много жизней. Сперва она проводила своего младшего сына в братство Циу, с мудростью истинной матери приняв его выбор. Затем выпила снотворное и встретила своего супруга во сне, после которого ее едва смогли пробудить. После этого Альпаида провела ночь без сна, блуждая по замку, терзаясь отчаянием и надеясь все-таки найти ту, в чьих руках было средство, способное спасти Карломана. И, наконец, когда после долгих поисков живая вода попала к ней - король запретил всем входит к Карломану!.. И даже сейчас, когда им удалось совершить чудо, и оставалось лишь ждать исцеления ее супруга, Альпаида не смела радоваться, предельное напряжение никак не отпускало ее. Да и мудрено ли? Ведь и сейчас ее борьба еще отнюдь не закончилась. И Альпаида не отдыхала тут, на садовой скамейке, а исполняла часть замысла, созданного Варохом и одобренного Ангерраном. Они умудрились быстрее молнии продумать, как ослабить позиции королевы-матери и ее единомышленников. И разве могла графиня Кенабумская отдыхать, когда ее старший сын готовился вести жестокую борьбу в Королевском Совете, а младший в эти самые мгновения объявлял опасную правду перед королем и всем двором?
Турольд чувствовал сердцем, какое напряжение испытывала Альпаида. Неудивительно, что у нее все чаще не выдерживали нервы, и она стала срываться - сперва в предельной откровенности при разговоре с Матильдой Окситанской, затем в святилище, когда едва не лишилась чувств, и этим утром, когда ударила по лицу Жоффруа де Геклена, исполнявшего свой долг. У каждого человека есть свой предел прочности, и большинство женщин достигли бы его гораздо раньше, чем Альпаида, урожденная принцесса крови. Чувствуя, как ей трудно, старый жрец старался поддерживать ее теплым взглядом, мысленно убеждал, что все будет хорошо, что живая вода уже начала исцелять Карломана.
Тревоги Турольда были не напрасны. Графиня Кенабумская действительно находилась на грани нового нервного срыва. Когда Герберт заявил, что поддержит в придворной борьбе Паучиху, Альпаиде очень захотелось высказать все, что думает о его царственной покровительнице, в которой, в конце концов, разочаровался даже их брат Хродеберг, отдавший ей всю жизнь. Имя Бересвинды Адуатукийской, что разрушила их с Карломаном жизнь, обожгло женщину, как удар плетью. Она вздрогнула, как будто впрямь ощутила внезапную боль. Турольд, видя ее состояние, покачал головой, взглядом прося успокоиться.
Дагоберт, почувствовав ее движение, по наитию обнял дочь за плечи, стараясь рассеять охвативший ее порыв. Он понимал ее чувства, особенно после того, что узнал о Паучихе, прочтя архив Карломана. И он тоже мог бы многое поведать младшему сыну о том, какой повелительнице он собирается служить. Например, о том, что Паучиха, хоть и косвенно, виновата в смерти его матери, ибо по ее неосторожности в королевский дворец проникла оспа, унесшая много жизней, в том числе и принцессы Герберги... Однако такая осведомленность могла насторожить Бересвинду, если Герберт расскажет ей о беседе с родными. Да и у самого сына, пожалуй, вызовет раздражение, если перегнуть палку в напоминаниях о семье... Словом, Дагоберт решил не говорить ему лишнего. Того, что уже сказано, вполне достаточно, чтобы задуматься разумному человеку, верный ли путь он выбрал.
Но Альпаида уже не могла выдержать. Обжигая своего брата пронизывающим взором, она воскликнула, прервав его размышления, высоким голосом, похожим скорее на клич хищной птицы, чем на голос женщины:
- Так вот как: мой брат продался Паучихе за должность жреца-законоговорителя! Мне и присниться не могло, что такое возможно... Ну что ж, для меня ты отныне - предатель нашей семьи, приспешник той, на чьих руках кровь Карломана! Ибо это королева-мать, которой ты служишь, разожгла безумие в своем царственном сыне, так что моему мужу пришлось остановить его ценой своей жизни! Трижды подумай, братец, в каких целях тебя собирается использовать твоя госпожа! И, если, подумав, ты все же поддержишь ее, я положу все силы на борьбу с ней и с тобой! Прислужник Паучихи не брат мне!
Выкрикнув так, она покачнулась на скамейке и вновь уткнулась в плечо отцу, который, тяжело вздохнув, опять погладил дочь по голове и плечам, как в момент появления Турольда с Гербертом. Печально глядя на сына, он ничего не сказал ни ему, ни Альпаиде, ибо понимал, насколько ей тяжело.
Но зато Герберт не был готов отнестись с пониманием к состоянию сестры. Ее упреки и попытки отца утешить ее, помогли ему определиться, но, к сожалению, он сделал не лучший выбор. Одинокий и отвергнутый девятилетний мальчик переборол в нем жреца и политика. Он сильно покраснел, губы и глаза у него задергались, и, не сумев справиться с захлестнувшим его мутным потоком чувств, Герберт закричал, так же горячо, как его сестра, обращаясь к ней и не видя, как она сникла без того:
- На самом деле я уже давно перестал быть для тебя братом! Также как и сыном для твоего отца, что так трогательно тебя утешает! Все очевидно: любимых детей гладят по голове, их во всем поддерживают, а нелюбимых сплавляют в чужие руки! Нет уж, Альпаида, я давно ничем не обязан вашей семье! Думала ли ты сама обо мне, когда меня отдавали в святилище? Нет, ты больше хотела целоваться с Карломаном! А когда вы с ним получили право на наследство отца, ты обо мне вспоминала?..
- Герберт! - закричал его отец, словно хотел достучаться до глухого. Голос его прозвучал так повелительно, что жрец умолк, глядя исподлобья и кусая губы. А Дагоберт проговорил уже совсем иным тоном, негромко, но четко, разделяя каждое слово: - К твоему сведению, когда мы с твоей матерью приезжали в святилище, чтобы хоть издалека поглядеть на тебя, Альпаида каждый раз хотела сопровождать нас. Но твои наставники запретили встречи, чтобы не расстраивать тебя. И ни Альпаида, ни Карломан не хотели принимать моего наследства, это я настоял на своем. Если уж тебе надо кого-то обвинять, то во всем виноват я один. А вообще - не думал, что тебе хватит подлости винить сестру, когда она вне себя от горя, и не может отвечать за свои слова.
Герберт стоял перед отцом, тяжело дыша и сверля его взглядом. Все его сомнения иссякли, он больше не колебался в своем выборе. Он выступит на стороне королевы-матери, могущественнейшей из правителей Арвернии. А его милым родичам скоро останется лишь справлять тризну по Карломану.
- Ну что ж! - проговорил он, подцепив пальцами свою золотую цепь, знак священного сана, увенчанную изображением Священного Древа. - По крайней мере, поговорили начистоту и разобрались во всем!
Дагоберт покачал головой, как бы желая сказать: не скоро ты теперь разберешься во всем!
И тут из замка донесся могучий трубный звук фанфар.
- Это объявляют о собрании всего двора по призыву короля! - встрепенулся Турольд. - Нам пора идти! Мы и так упустили много времени!
Он на прощание кивнул Дагоберту и зашагал по тропинке вместе с Гербертом. Несмотря на преклонные годы, старец был еще бодр и не отставал от молодого мужчины. Своими последними словами: "Мы упустили много времени", он дал понять, что дело сделано: Герберта задержали надолго, и королева-мать лишилась его поддержки в споре с Аделардом. А, кивнув головой, Турольд подал знак, что после собрания двора пойдет опять к Карломану, в покои которого по-прежнему не пускали даже самых близких.
Их замысел пока развивался вполне успешно. И все же, разговор с младшим сыном произвел на Дагоберта тягостное впечатление. Его Герберт, некогда умный и ласковый мальчик, так и остался орудием в руках Паучихи, ненавидящим своих близких. В том, как сложилась жизнь его сына, должно быть, главная вина на нем, отце: не объяснил ему вовремя, что значит быть жрецом, думая, что мальчик еще мал, не дал понять, что по-прежнему любит сына, где бы тот ни был. А теперь уже поздно объяснять!
Тяжело вздохнув, Дагоберт помог Альпаиде подняться со скамейки. Графиня Кенабумская уже успокоилась, только лицо ее было бледно, как мел.
- Пойдем, дочка! Мы не можем пропустить, как король объявит дату церемонии вложения меча, - произнес коннетабль, беря свою дочь под руку.
И как раз в это время из отворенных настежь ворот королевского замка второй раз долетел звучный призыв фанфар. И Дагоберт с Альпаидой прибавили шагу, чтобы встретить лицом к лицу новое испытание. Сейчас король, что своей рукой почти насмерть сразил Карломана мечом, назовет дату печальной церемонии в его честь. А королева-мать станет торжествовать, даже если ее власть удастся немного пошатнуть. И один из их собственной семьи также станет радоваться несчастью своих близких!
-
Герберт прекрасно понимает, к чему может привести политика Бересвинды, и, тем не менее, становится на её сторону. То есть - все эти разговоры о благе Арвернии для него лишь красивая упаковка, в которую вложено желание собственных благ, в его понимании. А что же жрецы, которые по идее заменили мальчику семью? Они что, слепые? Не понимали, или не хотели понимать кто тут среди них растёт?
-
Ну, что ж. По крайней мере, задержали, как и хотели. Главная цель достигнута - та, для которой собрались здесь и сейчас. А вот помириться не удалось :( :( :(
Время, конечно, ещё есть - теперь они при дворе будут часто встречаться, по крайней мере, Альпаида. Но неизвестно, есть ли перспективы.
Имхо, зря жрецы не допускали свиданий. Ребёнку важно знать, что его успехи радуют родителей, первые годы он только ради них и учится. Будущая карьера - это где-то далеко. Правда, Герберт всё равно выучился, и даже отлично. Подозреваю, для того и учился, чтобы отец когда-нибудь всё-таки узнал и понял свою ошибку. Жрецы, видимо, хотели, чтобы ученик думал не о родителях, а о богах. Но он не может думать ни о чём другом, пока не прояснит свои отношения с семьёй, а он их не прояснил, хотя и уверен, что всё правильно понимает. Имхо, даже карьера для него на втором месте, а на первом - Дагоберт. Что уж говорить о каких-то богах, они там даже в очереди не стоят.
-
Благодарю, эрэа Convollar (с Днем Рождения :)), эрэа katarsis! :-* :-* :-*
Герберт прекрасно понимает, к чему может привести политика Бересвинды, и, тем не менее, становится на её сторону. То есть - все эти разговоры о благе Арвернии для него лишь красивая упаковка, в которую вложено желание собственных благ, в его понимании. А что же жрецы, которые по идее заменили мальчику семью? Они что, слепые? Не понимали, или не хотели понимать кто тут среди них растёт?
Не самый принципиальный человек, да. :'( А жрецы видели внешнюю сторону: что он хорошо образован и превосходно разбирается в политике, - почему же его не повысить? Можно предположить, что по-настоящему близких отношений у него не было даже со своими наставниками, он не стремился кому-то доверять снова.
Ну, что ж. По крайней мере, задержали, как и хотели. Главная цель достигнута - та, для которой собрались здесь и сейчас. А вот помириться не удалось :( :( :(
Время, конечно, ещё есть - теперь они при дворе будут часто встречаться, по крайней мере, Альпаида. Но неизвестно, есть ли перспективы.
Имхо, зря жрецы не допускали свиданий. Ребёнку важно знать, что его успехи радуют родителей, первые годы он только ради них и учится. Будущая карьера - это где-то далеко. Правда, Герберт всё равно выучился, и даже отлично. Подозреваю, для того и учился, чтобы отец когда-нибудь всё-таки узнал и понял свою ошибку. Жрецы, видимо, хотели, чтобы ученик думал не о родителях, а о богах. Но он не может думать ни о чём другом, пока не прояснит свои отношения с семьёй, а он их не прояснил, хотя и уверен, что всё правильно понимает. Имхо, даже карьера для него на втором месте, а на первом - Дагоберт. Что уж говорить о каких-то богах, они там даже в очереди не стоят.
Огромное, как мамонт, спасибо Вам от обеих авторов за столь глубокое проникновение в психологию наших героев! :)
Вы даете нам богатую пищу для ума! Ну а мы, хочется верить, еще не раз напишем такое, над чем Вам приятно будет призадуматься.
Пересекаться при дворе Герберт наверняка теперь будет со своими родственниками часто. Но вот как будут складываться их отношения? Думаю, тут возможны разнообразные повороты.
А что он учился и делал карьеру, именно чтобы отец оценил, он сам говорил.
Глава 82. Блуждающие огоньки (начало)
В то время как король в сопровождении свиты шел через анфилады комнат, где еще не встретил свою мать, а Турольд в саду уже встретился с Гербертом, в кабинете майордома тоже шла своя напряженная жизнь. Там близкие к Карломану Кенабумскому люди пытались разгадать важную загадку.
Ангерран сидел в кресле майордома, что так неожиданно досталось ему, но вскоре, по замыслу королевы-матери, должно было от него уйти. Сейчас он был очень напряжен и бледен. Сын Карломана, не отрываясь, смотрел на Ираиду Моравскую, сидевшую напротив него. На столе перед ними лежали два разноцветных плетеных браслета, с помощью которых Альбрехт Бёрнландский передавал сведения своим связным. Спускавшиеся с плетеных нитей узелки разной формы и цветов как будто бросали вызов человеческому разуму, смеялись над попытками их разгадать.
Барон Варох Синезубый сидел на своем месте, в кресле второго сенешаля, сбоку от Иды, и так же внимательно наблюдал за ней, как и молодой майордом.
В стороне, возле распахнутого настежь окна, стоял Магнахар Сломи Копье. Он застыл, как скала, боясь невольно помешать Ираиде. Сильнее всего Магнахар сейчас чувствовал удивление, что ответ на разгадку оказался так близко от них. Он-то ломал голову, пытаясь понять шифр, которым пользовались междугорцы, а все оказалось так просто! Впрочем, зачастую так поступал и Карломан. Он говорил, что не надо слишком мудрить. Зачастую самый простой план оказывается и самым надежным.
Впрочем, радоваться было еще рано: ведь они одержали только первую победу. Ираиде предстояло еще вспомнить значение узелков. А им всем - молиться, чтобы Альбрехт Бёрнландский действительно позаимствовал шифр у своей норландской родни, и Ида смогла бы его разгадать. И еще было множество моментов, от которых зависел успех их миссии. Гворемор должен был проследить за Альбрехтом, чтобы узнать, какие узелки тот примется теребить, когда занервничает, как самые важные в его шифре. Кроме того, им следовало еще добиться, чтобы граф Бёрнландский ухватился за свое узелковое письмо. А королева Кримхильда в это самое время старалась заручиться поддержкой Дитриха Молоторукого из Нибелунгии и Гундахара Лося из Шварцвальда. Рыцарям предстояло отвлечь Альбрехта во время предстоящей службы в храме. Никто не сомневался, что на этот раз междугорский посол дождется связного, чтобы передать браслет-шифр. И станет внимательно следить за алтарем...
Ираида взяла в руки один из плетеных браслетов и тяжело вздохнула. Как много сейчас зависит от нее, от воспоминаний далекого детства! Цена ее памяти - война или мир для Арвернии, а значит - и для соплеменников ее мужа, для ее семьи и новой родины. Как многого нынче хотят от нее боги! Ираида предпочла бы не брать на себя такой ответственности. Но у каждого своя судьба, и значит, она обязана сделать все, что в ее силах.
И она взяла в руки один из браслетов и начала напевать песню-считалку на арвернском языке, которой некогда научил ее Карломан, одновременно начиная сплетать на браслете новые узелки:
- Когда в лесу я заблужусь в вечернюю пору, и средь чащоб глухих домой дорогу не найду, я не заплачу, я найду, кто мне укажет путь.
Едва услышав слова песни, Варох с Ангерраном переглянулись между собой и одновременно подались вперед. Ибо им было хорошо известно, что это не простая песенка.
А Ираида не просто пела, но пыталась вспомнить, как сплетаются узелки особой формы, какой из них соответствует каждому слову песни.
Сперва получалось с трудом, она чувствовала себя, как слепой человек, пытающийся на ощупь двигаться в незнакомой обстановке. Ида напрягала память, прилагая все усилия, чтобы вспомнить все, как было. Она даже покраснела от напряжения. И, наконец, завеса памяти поддалась усилию воли, и она увидела все, как было, целиком, словно момент многолетней давности повторился заново. Увидела Карломана, сплетающего цветные узелки, и себя, еще маленькую девочку, пытающуюся подражать движениям его ловких пальцев.
- Вот этот, тройной узел, зеленый, означает лес. Розовый... вот так... нет, вот так, с лепестками, похожими на пламя - это закат, вечер. Теперь потеря, поиск. Берутся три нити, переплетаются черная с белой. Теперь серая, поверх них, и снова белая - путеводная звезда...
И под пальцами женщины рождались таинственные знаки людей из-за моря. Три нити - три узелка разной формы. Странным образом, каждый узелок напоминал то, что означал: зеленый похож был на раскидистую крону дерева, розовый горел как закат, а обозначавший поиск говорил о таинственных перекрестках дорог, ведущих как к добру, так и ко злу...
Трое мужчин замерли, не отводя горящих глаз от причудливых узелков, рождавшихся в руках Ираиды. Постороннему они могли бы показаться просто разновидностью искусства, на свой лад не хуже, чем самая изящная вышивка. Однако как много зависело сейчас от разгадки этих узелков, в который непосвященный вряд ли заподозрил бы какой-либо тайный смысл! И для тех, кто напряженно следил за работой герцогини Земли Всадников, важнее всего показалось, что ее узелки явно напоминают шифр графа Бёрнландского. Конечно, они все разные, ведь у каждого свое значение. Но можно было надеяться, что Ираида, вспомнив уроки Карломана, разберется и в остальных узелках.
Слыша ее пение, Магнахар кивал в такт движениям рук женщины. Ангерран быстро записывал песню и зарисовывал узлы вместе со значением каждого. Варох же насторожился. Ведь эта была та самая песня, которую он напевал лежащему в беспамятстве Карломану, призывая его из тьмы обратно к жизни. Но что заставило его в свое время научить девочку из чужой страны именно этой песне?!
Но он пока молчал, не мешая Иде продолжать. А та продолжала следующие куплеты, сплетая все новые узлы.
- Сплетаю я из трав густых цветные узелки. То, будто искры пропадут, а то запляшут, создадут из многого одно.
Нежно-зеленый двойной узелок обозначал траву. Белый, трижды обернутый вокруг своей оси - собственно, сами узлы, таинственные знаки. Ярко-золотистый, сверкающий - искры, свет.
- Я позову к себе друзей - блуждающих огней. Вперед, друзья! Светите мне сквозь мрак ночных ветвей!
Знак дружбы состоял из трех нитей - алой, золотой и серебряной. Этот узел, похожий на обнявшуюся пару, был очень сложен, и Ираиде пришлось трижды переплетать его, пока не получился в точности таким, как некогда ее учил Карломан. Теперь она удивлялась, как ей в детстве удавалось все делать правильно. Впрочем, может быть, в этом сила детства, которое не думает о возможных препятствиях, пока не столкнется с ними.
Высокий, яростно-красный с золотом узел означал огонь. Черный с синим, похожий по форме на кричащий рот - тревожный призыв.
- Бегом быстрей я побегу за рыжим огоньком, что послан сохранить меня от дома далеко. С ним не страшусь я ничего, лечу, как птица, вдаль.
Бег - серый, как дорожная пыль, узел, с вплетением белой нити - путеводной звезды. Хранитель - глубокий синий цвет, сам узел похож на звезду. Птица - распахнутые ввысь черно-белые крылья. После того, как каждый знак появлялся под руками женщины, всем казалось, что иначе они выглядеть и не могли.
- Пусть мрак смыкается вокруг - меня хранит в ночи искра от пламени богов, что мне укажет путь.
Черный маленький узел, как бы сжатый в самом себе - мрак. За ним - узел, обозначающий пламя, и вновь путеводная звезда.
Когда она закончила петь и сплетать узелки, все трое мужчин облегченно выдохнули. Доказательство ее искусства лежало перед ними: новые причудливой формы разноцветные узелки украсили плетеный браслет, как строки из песни. Ангерран нагнулся к Ираиде и уважительно поцеловал ее руки, проделавшие сейчас такую важную работу.
- Ты оказала нам всем огромную услугу, благородная герцогиня! Благодарю тебя не только от своего имени, но от всей Арвернии.
Ираида робко кивнула, все еще боясь поверить, что ее попытка увенчалась успехом. Магнахар также хотел похвалить ее, но не решился, боясь ненароком сглазить. Ведь ей еще предстояло разгадать совсем другие узлы, междугорские!
А вот Вароха больше всего заинтересовала песня, которой научил Иду Карломан.
- Возможно, твое искусство плетения узелков спасет Арвернию! - проговорил он с чувством. - Да будет благословен тот день, когда Карломан вздумал научить тебя плести их! Но меня удивляет, для чего он научил тебя арвернской песне.
- Я же рассказывала: мне с трудом давались иностранные языки, и Карломан помог мне, обучая в игре. Так было проще: видя плетеные знаки, по ним запоминаешь песню. После этого я, изучая языки, всегда вспоминала его считалку, узелки, и у меня стали лучше получаться уроки.
- Но почему он выбрал именно эту песню? - упорно настаивал Варох, переглянувшись с Ангерраном. - Это очень древняя песня, прежде она входила в свод заклятий, какими люди призывали на помощь Хранителей в случае беды. Должно было случиться что-то важное, чтобы Карломан счел нужным научить тебя. Постарайся вспомнить! Это важно для того дела, в котором мы стараемся разобраться.
Ираида побледнела, припоминая события детства, которые, как она думала, ни для кого не представляли интереса. Наконец, ей удалось восстановить в памяти последовательность событий, и она проговорила:
- Да, верно... Я очень испугалась тогда, и старалась забыть об этом. Как раз в те дни, уже после отъезда норландских купцов с их узелками, я заблудилась в лесу. Гуляя вместе с братьями и сестрами, отбилась от остальных и потерялась. Сколько ни кричала, никого не было вокруг, и все стороны света были одинаковы. Куда бы я ни бросилась, кругом была только лесная чаща... Потом мне сказали, что я была в лесу одна около часа, но мне казалось, что прошла целая жизнь. Весь двор моего отца пустился на поиски. Только Карломан с моим братом Ростиславом с утра уехали по важному поручению князя и ничего не знали. В конце концов, меня нашел спящей возле Круга Фей один из советников отца. Он хорошо знал лес, и имел с ним особые отношения, почти как Карломан...
Варох кивнул, не сомневаясь, что советник моравского князя был оборотнем или их потомком.
- И что случилось потом, когда тебя спасли? - поинтересовался он у Ираиды.
- Мои родители перепугались: я ведь была младшей дочерью, и запретили мне покидать замок. И вот, пока мои братья и сестры гуляли на свободе, я сидела у очага и пыталась учить иностранные языки, страшно ненавидя их при этом. Видимо, Карломан пожалел меня и решил развлечь.
- Заодно он помог, чтобы твои родные больше не боялись отпускать тебя, - добавил Варох. - Эта песня служит для призыва блуждающих огоньков, которые указывают путь. Того, кто правильно споет заклинание и сумеет подружиться с ними, они никогда не станут сбивать с дороги, как поступают с недобрыми людьми, а, напротив, проводят домой в самую темную ночь, уберегут от всех опасностей. Там поется об узелках, которые нужно сплести, призывая их. Вот, должно быть, почему Карломан соединил эту песню со своим новым умением.
- Блуждающие огоньки... - протянул Ангерран. - Каждому слову в песне соответствует свой узел, не похожий ни на какой другой. Эти узелки ныне указывают нам путь!
Магнахар, не отводивший глаз от причудливого плетения в руках женщины, горячо молился про себя, чтобы эти "огни" указали им верный путь, а не увели подальше от дороги. Глядя на браслеты Альбрехта, он подумал, что искусство плетения узлов должно быть сложно и многообразно, и что в стране краснокожих людей ему, верно, обучаются годами. Но у норландских купцов, один из которых лишился языка, было время. Как, вероятно, и у графа Бёрнландского - ведь неизвестно, сколько времени, если, конечно, его шифр - тот же самый, он провел в обществе тех купцов, прежде чем поставить обретенное умение на службу междугорской короне. Что касается Карломана, то его способности были существенно выше, чем у обычного человека. И, к счастью, тогда еще маленькая Ираида оказалась хорошей ученицей, и в нужный момент вспомнила все, как земля, в которую посеяно семя, выращивает росток, в свою пору.
Герцогиня Бро-Виромандуи залюбовалась своей работой. Кажется, она смогла верно сплести узелки, которым учил ее Карломан. Значит, можно надеяться, что припомнит и значения остальных, которыми пользуются междугорцы.
- Да, блуждающие огоньки, - повторила она задумчиво. - Все наши поиски похожи на блуждание по ночному лесу за этими огоньками, не зная даже, куда они приведут: вправду ли в домашнее тепло и уют, или же в болото. А может быть, огонек погаснет, так никуда и не приведя, и путник вновь окажется одинок в темноте?
- Нет, Ида! Ты не должна так говорить, не должна сомневаться в себе и в умении, что передал тебе Карломан, - настойчиво, но не повышая голос, проговорил Варох. - Поверь, блуждающие огоньки всегда выручают тех, кто достоин. Доверься им и не бойся. Ты уже очень сильно помогла нам, осталось продолжить так же хорошо.
И барон-оборотень подумал, что, верно, и самому Карломану, возвращающемуся к жизни, приятно было следовать за песней своего детства. А стало быть, и им плетеные узелки, подобно блуждающим огням, укажут верный путь!
-
Даже не сознавая, зачем ему это знание, когда оно может пригодиться в жизни, ребёнок запоминает нечто очень важное. Человеческий мозг всё-таки очень сложная система, до конца не изученная даже в нашем веке.
-
М-да. Письменность далёкой-далёкой страны, которую знают всего несколько купцов, совершенно случайно и против воли туда попавших. Эти купцы, возможно, и в Арвернии-то никогда не были... И всё равно нашлись те, кто могут её разгадать. Альбрехт, когда узнает, будет в шоке! Всё же, обычные шифры надёжней.
-
Благодарю, эрэа Convollar, эрэа katarsis! :-* :-* :-*
Даже не сознавая, зачем ему это знание, когда оно может пригодиться в жизни, ребёнок запоминает нечто очень важное. Человеческий мозг всё-таки очень сложная система, до конца не изученная даже в нашем веке.
У Ираиды, видимо, просто феноменальная память. И, к счастью, для нее нашлось полезное применение. Впрочем, и в нашем мире, и в том, о котором пишем мы, способности человека гораздо больше, чем он обычно сознает. Все, что могут таморианские жрецы и разные чародеи, если они чисто людского рода, а не потомки альвов - вполне в пределах достижимого, этому может научиться каждый. Только мало кто это делает. А Карломан, видимо, помог Ираиде развить часть природных способностей.
М-да. Письменность далёкой-далёкой страны, которую знают всего несколько купцов, совершенно случайно и против воли туда попавших. Эти купцы, возможно, и в Арвернии-то никогда не были... И всё равно нашлись те, кто могут её разгадать. Альбрехт, когда узнает, будет в шоке! Всё же, обычные шифры надёжней.
Ага: нужно же было, чтобы Карломан оказался в Моравии одновременно с этими купцами, и не только сам выучился узелковому письму, но и додумался ему научить маленькую девочку. И чтобы эта девочка его вспомнила через много лет, и чтобы оказалась в это время со своим мужем именно в нужном месте, где требуется разгадка шифра...
Такое стечение удачных обстоятельств - скорее всего, никакое не стечение обстоятельств, а воля Высших Сил! Об этом и наши герои говорят.
Обычный шифр кто-нибудь разгадал бы еще быстрее.
Глава 82. Блуждающие огоньки (окончание)
Когда Ираида немного отдохнула от напряженных умственных усилий, Ангерран подвинул к ней второй плетеный браслет.
- Прошу тебя, рассмотри его как следует, постарайся припомнить значения узелков.
Ида внимательно разглядывала браслет, изучала каждый узелок, напряженно вспоминая его значение. От усиленной умственной работы между рыжевато-золотистых бровей женщины прорезалась глубокая морщинка.
Она погрузилась в детские воспоминания, когда Карломан, приходя к ней в покои, которые она делила с сестрами, выбирая время, чтобы она осталась одна со своими уроками, развлекал ее. Он играл с ней и одновременно учил, с помощью разноцветных плетеных узелков.
- Карломан начинал всегда с того, что сплетал узелки-имена, свое и мое, - припомнила Ида. - Он говорил, что любое имя, любое слово, можно обозначить узелком. Надо лишь задуматься о значении каждого имени. Его знак будет твоей подписью среди узелков.
- Попробуй теперь сплести свое имя, - недоверчиво предложил Ангерран, все еще с трудом представляя подпись-узел; уж очень непохожи они были на обычную письменность.
Ида собрала синюю, красную и золотистую нити, так, чтобы они многократно переплетались, образуя веер.
- Как вам известно, у меня агайское имя, с родины моей матери. Оно означает "Потомок Геры", богини домашнего очага, супруги Зевса. Символом Геры был павлин, и вот, я создаю узел, похожий на хвост павлина!
Она показала свою работу, и трое мужчин удивленно ахнули: получился пышный, разноцветный узел, говорящий о себе.
- Чудеса! - покачал головой Магнахар, глядя со своего места возле окна.
- Знак Карломана, конечно, волк, - Ида ловко сплела черную с серебром нити, и получился узел в виде волчьей головы. Тем, кто увидел его, привиделось даже сходство с Карломаном.
Варох быстро переглянулся с Ангерраном.
- Есть ли на втором браслете такой же узел? Волк?
Ида немного помолчала, разглядывая браслет, и, наконец, показала на точно такой же, как у нее, узел.
- Да, вот он! Волк... стая... луна... лес...
Ангерран кивнул, понимая, что они далеко продвинулись вперед.
- Ты - не потомок Геры, мудрая герцогиня, ты - потомок всезнающей Мнемосины, Памяти, матери Муз! - восхищенно произнес он. - Да благословят боги твою превосходную память!
- Не хвали меня прежде времени, сын Карломана, - попросила женщина, слабо улыбнувшись. - Еще слишком много предстоит вспомнить, и я не ручаюсь, пока дело не закончено...
- А ты не спеши, вспоминай, пока Гворемор не вернулся, - подбодрил ее Варох. - Например, какой узел обозначает войну?
Ираида напряженно нахмурилась, припоминая.
- Я не уверена... - прошептала она сомневающимся голосом. - Кажется... кажется, он был вот такой: острый, как наконечник копья. Но из каких цветов?
- Подумай, Ида, из чего состоит война, - произнес Варох. - Борьба, кровь, смерть, оружие, огонь...
- Так, так... - кивала герцогиня своей пышной прической. - Значит, красный цвет - кровь, жизнь, огонь. Черный - мрак, смерть. Серебряный - оружие, сталь, холод... Теперь я вспомнила его!
И она быстро сплела из трех нитей черно-красное копье с серебристым наконечником.
- Это прекрасно, Ираида! - признал Ангерран. - Но скажи: какими узелками, если, конечно, это они, Альбрехт передает сведения о нас?
- Какими узелками он обозначит каждое имя? - уточнил Варох. - Так, Карломан - это волк? А Дагоберт? Как бы ты на месте Альбрехта обозначила, что королева-мать готова лишить его должности коннетабля?
- Сейчас... - Ида начала сплетать золотую нить с белой. - Дагоберт - Лис... хитрость... осторожность... рассудок. Рядом с ним - узел-копье, знак военачальника.
- Если так рассуждать, то королеву-мать обозначает паук? - уточнил долго до этого молчавший Магнахар.
- Именно, - деловито кивнула Ида, ловко сплетая черно-коричневый узел, в самом деле напоминавший паука, и тесно прижавшийся к нему алый с белым узелок. - Это - знак матери. В детстве я плела такие в подарок моей матушке. Королева-мать, Паучиха.
И вновь всем, кто видел получившуюся строчку узелков, показалось поразительным, как узелки передали самую суть тех, кого обозначали: паук и материнское сердце - настоящий портрет Бересвинды Адуатукийской!
- Но как ты передашь отставку, которой она собирается подвергнуть Дагоберта?
Женщина растерялась, теребя разноцветные кончики нитей.
- Вот этого я не знаю.... Не помню, говорил ли мне Карломан о таких узелках. Если даже говорил, я давно забыла...
Ангерран тяжело вздохнул, обменялся разочарованными взорами с Магнахаром.
- Прошу тебя, Ида, постарайся вспомнить, какими узелками можно это "записать". Отставка... уход, путь...
- Недобровольная отставка - угроза, заставляющая оправиться в путь, - предположил Варох, глядя на Иду. - Так можно обозначать, по правилам плетения узлов?
Герцогиня Земли Всадников потерла пальцами лоб.
- Думаю, что да... Значит, вот так, - через несколько мгновений рядом с серым, как дорожная пыль, знаком пути вырос черно-красный узел угрозы.
Все почувствовали облегчение: их работа двигалась вперед, и получившиеся узелки явно напоминали плетение междугорского посла.
- А как обозначить узелком короля Арвернии? - поинтересовался Магнахар. - Ведь у него нет характерного прозвища.
- В этом случае берутся свойства, характеризующие человека, - пояснила Ида.
- Король-берсерк... яростный дух медведя, - подсказал Варох.
Ида кивнула и быстро сплела из бурой и алой нитей узел, в котором явственно угадывалось сходство с медведем, поднявшимся на задние лапы. Рядом - золотой узелок, означающий власть и успех, богатство, а в данном случае - корону.
- Мы, конечно, не можем знать, как бы обозначали эти понятия люди из-за океана, но можем вывести закономерности самостоятельно, - проговорила она.
- А как будет выглядеть в узелковом письме Арверния? - задумчиво спросил Ангерран. - Как ее герб - ирис? Есть такой узел?
- Найдем! - Ираида ловко сплела из синих нитей цветок ириса, увенчанный золотой короной.
- Междугорье - Белые Горы, - предположил Варох, и браслет украсился новым узлом, белым с серебром, как заснеженная вершина горы.
Так, при помощи троих мужей совета, Ираида Моравская вспоминала значения узлов, которым учил ее Карломан. Конечно, за давностью лет что-то ускользало из ее памяти, чего-то она просто не знала или вспоминала с трудом. И тогда трое ее собеседников по очереди предлагали свои версии, подсказывали, помогали вспомнить. И работа Ираиды постепенно продвигалась, все больше понятий обретали свое выражение в мире цветных узелков.
Наконец, в кабинет майордома вошел герцог Гворемор. По его лицу, исполненному воодушевления, сразу ясно было, что он успешно выполнил свое поручение. Переглянувшись с Ангерраном, он ответил на его молчаливый вопрос.
- Новости при дворе творятся такие, что граф Бёрнландский чуть не оборвал часть узелков со своего браслета! Видно было, что ему не терпится поскорее передать своим связным важные сведения.
- Хвала Всеотцу Вотану! - выдохнул Ангерран. - А ты запомнил, какие узелки он теребил больше всего? Узнаешь их? - он показал герцогу оба плетеных браслета.
Тот разглядел все узлы и решительно указал на те, что заметил у Альбрехта.
- Вот эти, - он прижал их пальцем, словно узлы могли убежать.
- Ты уверен? - уточнил Ангерран.
- Точно! Что там они обозначают, конечно, не скажу, а что Альбрехт хватался именно за них, разглядел ясно.
- Благодарю тебя! - с чувством проговорил сын Карломана, перерисовывая показанные Гворемором узелки. - А смысл этого шифра нам уже помогла разгадать твоя мудрая супруга!
Гворемор порывисто обернулся к Иде, отметив, что она выглядит усталой.
- Значит, получилось? Ты все вспомнила об этих узлах? - воскликнул он, почему-то понизив голос.
Ираида слабо кивнула.
- Надеюсь, что получилось вспомнить все, чему меня учил Карломан!
И, пока она изучала узелки, о которых сказал ее муж, Варох тонко улыбнулся, поглядев на герцога Земли Всадников.
- У тебя замечательная жена!
- Я об этом догадался давным-давно! - усмехнулся Гворемор, крепко обнимая за плечи сидящую в кресле жену. Та, отложив плетеный браслет, прикрыла глаза, откинула голову, блаженно отдыхая после сильнейшего умственного напряжения, меж тем как огромные руки Гворемора бережно разминали ей затекшие плечи и спину.
Трое мужчин глядели на семейную чету с пониманием, не меньше их радуясь разгадке междугорского шифра.
- Нам посчастливилось: узлы, что вспомнила Ираида, в самом деле встречаются и на браслетах графа Бёрнландского, - Ангерран облегченно вздохнул. - Значит, можно надеяться, что его узелки в самом деле того же происхождения, что и у моего отца с Ираидой. И тогда мы сможем не только разгадать шифр междугорцев, но и сами посылать им ложные сведения. Благодарю тебя, герцогиня: ты оказала Арвернии неоценимую услугу!
Ираида бледно улыбнулась, подумав, что прежде всего это заслуга Карломана, который ничего не делал зазря.
- Благодарите богов, что помогли мне все вспомнить! - сказала она.
- Если все пройдет как следует, я первым пошлю в Храм Всех Богов благодарственный дар! - с чувством произнес Магнахар. И, обратившись к Гворемору, он добавил: - Не правда ли, поразительно, до чего ловко все устроилось! Мы по всему Дурокортеру искали знатока шифров, который сумел бы разгадать эти узелки, а разгадка все это время была рядом с нами, только руку протянуть!
Гворемор ласково коснулся пышных локонов жены, которая прильнула к нему, наслаждаясь прикосновениями.
- Если уж боги дали это знание моей Ираиде, и позволили ей в нужное время находиться в нужном месте, то, вероятно, они желали помочь нам. И это дает надежду Арвернии и нам, "детям богини Дану". Можно ли говорить о чуде, когда за ним явно стоит воля богов, чьи пути неисповедимы?
И все трое мужей совета понадеялись про себя, что он не ошибается, и эта погоня за блуждающими огоньками поможет им переиграть междугорцев.
Варох, переглянувшись с Ангерраном, обеспокоенно произнес:
- Теперь важно, чтобы королева Кримхильда добилась помощи от Дитриха и Гундахара. Они - чужеземцы, не обязаны помогать нам, но она, как принцесса Нибелунгии, а по матери - из Шварцвальда, может повлиять на них.
- Я не сомневаюсь: молодая королева будет очень убедительна, - ответил Ангерран. - Ведь она обещала ради благодарности моему отцу за защиту сделать все для помощи нам!
При этих словах Магнахар, единственный, кто еще не осмеливался полностью поверить в скорое возвращение Карломана, сразу сник, ссутулил широкие плечи.
- Будь сейчас мой брат в здравии, нам бы не пришлось действовать окольными путями, мучить герцогиню! И большинство нынешних забот он решил бы гораздо легче! - в голосе маршала востока прозвучала несокрушимая вера в Карломана.
Тогда Варох позволил себе успокоить брата Карломана:
- Скоро все вернется на круги своя! Боги не зря послали надежду на спасение!
Магнахар встрепенулся, горящим взглядом пытаясь прочесть по непроницаемому лицу Вароха его мысли. Неужто друг Карломана имеет в виду, что живая вода подействовала, и граф Кенабумский скоро вернется к жизни?..
Но задать этот вопрос Магнахар не успел. Ибо в этот миг в тронном зале первый раз пропели фанфары. Величественный трубный звук заполнил весь Дурокортерский замок, отдался тихим звоном от стен.
Трое мужей совета и герцог Земли Всадников со своей супругой выразительно переглянулись между собой. Все они прекрасно знали роли, что предстояло сыграть сегодня при дворе.
Магнахар собирался выйти первым. Но, уходя, обернулся к Вароху. Ему вспомнилось, как тот в юности, после битвы на Равнине Столбов, пел Карломану, четверо суток пролежавшему в беспамятстве, песню о блуждающих огоньках. Наверное, пел он ее и теперь.
- А не эту ли песню, что послужила ключом к шифру, ты пел Карломану этой ночью?
Барон-оборотень стыдливо улыбнулся, будто уличенный в проявлении самых откровенных чувств.
- Я надеялся... Ведь затерявшийся в междумирье человек все равно что заблудившийся в лесу... Пусть блуждающие огоньки из песни укажут Карломану путь домой, - проговорил он неловко.
И все четверо понадеялись, что им все же удалось разгадать междугорский шифр, и что Карломан, выбрав правильный путь из междумирья, скоро вернется к жизни.
-
М-да. Письменность далёкой-далёкой страны, которую знают всего несколько купцов, совершенно случайно и против воли туда попавших. Эти купцы, возможно, и в Арвернии-то никогда не были... И всё равно нашлись те, кто могут её разгадать. Альбрехт, когда узнает, будет в шоке! Всё же, обычные шифры надёжней.
"Что ты опять задумал, Карломан?" - мысленно обратился Альбрехт, как на Совете, когда сделался "гостем" Дурокортера, по воле другого сына Карломана. Он был уверен, что за нынешним внезапным поворотом по-прежнему стоит граф Кенабумский, хотя бы даже из Вальхаллы. А там, где участвует Карломан, все становится возможным, и все события равно непредсказуемы.
"Ничего в природе не может произойти случайно; всё следует определённым законам; эти законы являются лишь необходимой связью определённых следствий с их причинами... "
Поль-Анри Гольбах
"Случайности не случайны"
Чжуан-Цзы, великий китайский мыслитель, IV век до н. э.
"Случайными кажутся события, причины которых мы не знаем"
Демокрит
"Раз — это случайность, два — совпадение, а три — это уже закономерность"
1. Викинги "случайно" попали в Центральную Америку - обрели тайну Узелкового Письма.
Их кто-то надоумил отправиться в Поход.
Буря, что выбросила их в открытый океан и Старец (что явился им) были не простым совпадением.
Викинг, что стал впоследствии немым купцом, уже закономерно подсмотрел сакральные ритуалы....
2. Ида Моравская "случайно" потерялась в лесу - обрела тайну Узелкового Письма.
Кто-то посоветовал воспитателям княжеских детей вывести их на прогулку в лес.
Не простое совпадение, что Духи Леса заманили к себе (в Круг Фей) именно Иду Моравскую (девочку с феноменальной памятью! т.е. запоминает все в мгновение ока и она бы при других обстоятельствах смогла бы выбраться самостоятельно) + Отсутствие местных оборотней и Карломана (которым лес - дом родной)
И уже закономерность, что Иду "заперли" в покоях и что от пережитого стресса она стала "плохо учиться"... + Добродушный и Проницательный Карломан (чувствующий, что все резкие повороты в его жизни - судьбоносные) решил помочь Ираиде Моравской....
-
29 Июня. Шестнадцать дней после Трагедии на Ристалище
Столица Арвернии, Дурокортер и Холм Вейл, что вблизи него.
События в главах Параллельны.
73. Вейла и Бисклаврэ – Утро
\Карломан, Морганетта, Варох, Фредегонда\
74. Ради Блага – Утро
75. Верность и Бесчестие – Утро, Полдень
76. Тенета (Паучья Сеть) – Утро, Полдень
77. Долгожданная Встреча – Утро
\Карломан, Варох, Фредегонда\
78. Узы Крови – Полдень
\Гуго, Ода, Матильда\
79. Быстрее Молнии – Утро, Полдень
\Варох, Магнахар, Гворемор, Ида, дети\
80. Король и Его Свита – Полдень, День
\Хильдеберт, Паучиха, Аделард, Альбрехт, Хродеберг, Гворемор, Гуго, Роберт, Жрецы\
81. Разделенный Дом – Полдень, День
\Дагоберт, Альпаида, Герберт, Турольд\
82. Блуждающие Огоньки – Полдень, День
\Ида-Ираида Моравская, Варох Синезубый, Ангерран Кенабумский, Магнахар Сломи Копье, Гворемор Ярость Бури\
83. Прекрасная Дама и Её Рыцари – Полдень, День
\Кримхильда, Дитрих, Гундахар, Матильда, Ротруда, Фредегонда\
-
Будем надеяться, что труды Иды и её единомышленников не пропадут даром.
разгадка все это время была рядом с нами, только руку протянуть!
Это при дворе уже постоянно!
-
Игра началась. Королева-мать неприятно удивлена, но пока считает, что контролирует ситуацию. Герберт так себе жрец-законоговоритель. Если он поддерживает Бересвинду только потому, что считает её победительницей, то как поступит, если она проиграет? Не совсем понятно, почему ребёнку девяти лет не смогли ничего объяснить, уж не настолько он маленький. Такое впечатление, что особо и не пытались. Как-то нескладно всё вышло. Впрочем, качества, которые он сейчас показывает, говорят о том, что марионетка из него так себе, слишком непредсказуем.
-
Послания Альбрехта они, похоже, расшифровать теперь смогут хотя бы в общих чертах, а может, и не только в общих. Но вот посылать от его имени фальшивки - вряд ли. Слишком многие ключевые знаки пришлось самим изобретать. Если Альбрехт их плетёт хоть немного иначе, на той стороне заметят подвох. Разве что со временем.
-
Благодарю, эрэа Convollar, эрэа Карса, эрэа katarsis! :-* :-* :-*
Будем надеяться, что труды Иды и её единомышленников не пропадут даром.
разгадка все это время была рядом с нами, только руку протянуть!
Это при дворе уже постоянно!
Будем надеяться, что не пропадут!
Оно и в реальности так бывает. Люди не всегда знают, кто обитает рядом с ними, как в хорошем смысле, так и в плохом.
Игра началась. Королева-мать неприятно удивлена, но пока считает, что контролирует ситуацию. Герберт так себе жрец-законоговоритель. Если он поддерживает Бересвинду только потому, что считает её победительницей, то как поступит, если она проиграет? Не совсем понятно, почему ребёнку девяти лет не смогли ничего объяснить, уж не настолько он маленький. Такое впечатление, что особо и не пытались. Как-то нескладно всё вышло. Впрочем, качества, которые он сейчас показывает, говорят о том, что марионетка из него так себе, слишком непредсказуем.
Поглядим, кто выиграет! Герои наши приготовились всерьез.
Герберт и назначен прежде всего как противовес своей семье. Чтобы помогал быстрее доводить Дагоберта до инфаркта, а Альпаиду - до истерики. :'(
В девять лет все-таки не каждый мальчик смог бы понять такие абстрактные вещи, как священный долг, обет, который нельзя нарушить. Тем более - мальчик из могущественной и богатой семьи, не знавший никаких лишений, и не сталкивавшийся с долгами ни в каком виде, кроме, разве, долга хорошо учиться (а многие ли дети в таком возрасте и его-то понимают правильно?)
Возможно, конечно, что доля вины на взрослых есть. Дагоберт ее признает.
Послания Альбрехта они, похоже, расшифровать теперь смогут хотя бы в общих чертах, а может, и не только в общих. Но вот посылать от его имени фальшивки - вряд ли. Слишком многие ключевые знаки пришлось самим изобретать. Если Альбрехт их плетёт хоть немного иначе, на той стороне заметят подвох. Разве что со временем.
Надеюсь, что смогут расшифровать, а может быть, и подменить. Не так уж и много они изобретали сами. В основном лишь для таких понятий, которых у жителей Земли Закатного Солнца не было. В основном Ираида все же припоминала. А чтобы их узлы выглядели так же, как у Альбрехта (с тем же волком, означающим Карломана), они позаботятся. Думаю, тут открываются большие возможности.
Глава 83. Прекрасная Дама и Её Рыцари (начало)
В полдень того же дня, двадцать девятого числа брахмоната месяца, молодая королева находилась в приемных покоях. В тех самых, где некогда встречалась со своими кузинами, принцессой Бертрадой и виконтессой Фредегондой.
Сейчас Кримхильда стояла возле окна, распахнутого настежь, поскольку уже наступил полдень, и было очень жарко. На королеве было надето темно-синее скромное, почти траурное одеяние, ибо она подготовилась к предстоящей печальной церемонии.
Она глядела в сад, пытаясь разглядеть могучий дуб, что рос возле башни, в которой лежал Карломан. До него отсюда было далеко, и его частично закрывали другие замковые постройки. Взгляд молодой королевы, готовой исполнить свое обещание, горел небесным огнем. Нибелунгская Валькирия готовилась вновь показать свой характер. На этот раз не для себя, как было на ристалище, когда она стремилась вызвать ревность короля. Трагедия с Карломаном сильно изменила молодую королеву. Она много размышляла, и за эти шестнадцать дней повзрослела, казалось, на много лет. И теперь Кримхильда готовилась поспособствовать правому делу. Она была исполнена решимости выполнить свое обещание, о поддержке семьи Карломана.
Малый Двор еще не собирался после того, как королева по разным причинам отпустила своих дам. И только Кродоар де Кампани считала своим долгом напомнить молодой королеве о предстоящих сегодня событиях.
- Сперва твой царственный супруг, государыня, назовет дату церемонии вложения меча в руки графу Кенабумскому, - Ода понизила голос, выражая скорбь. - Затем в Храме Всех Богов состоится торжественное жертвоприношение и молитва, на которой тебе надлежит быть рядом с королем. Самое главное - чтобы в столь трудный час все видели единство королевской семьи! - графиня, по привычке, сбилась на назидательный тон, даже имея дело с королевой.
Сегодня Кримхильда даже не злилась на нее, как обычно, слушая с отсутствующим видом. Она размышляла, куда исчезли Ида и Матильда, что уже должны были вернуться.
Тут как раз вошла Матильда, приветствовав королеву книксеном. Кримхильда дружелюбно кивнула ей. Обменявшись взглядами с королевой, герцогиня Окситанская обратилась к своей матери:
- Если государыня Кримхильда не возражает, я прошу тебя, матушка, проверить, готовы ли юные принцессы к собранию всего двора. А затем сопроводи их в тронный зал, взяв в качестве сопровождения сыновей герцога Бро-Виромандуи, которые сейчас постигают придворный церемониал у статс-дамы Ее Величества. Ротруду же и ее юную воспитанницу пришли сюда.
Графиня вопросительно обернулась к молодой королеве, и та кивнула ей, подтверждая слова Матильды. Кримхильда была рада отослать графиню де Кампани. Ибо по взору ее дочери поняла, что та вернулась не просто так, а с тайным поручением от семьи доблестного Графа Кенабумского. И верно они поручили Матильде выманить из королевских покоев ее мать, чтобы она смогла свободно передать важные вести, без присутствия ушей королевы-матери.
Как только Ода ушла, Матильда тихо проговорила, приблизившись к молодой королеве:
- Именем графа Кенабумского, государыня, настало время помочь.
Кримхильда пристально взглянула на нее, напрягшись, как туго натянутая струна.
- Скажи, чем я могу быть полезна? - при этих словах на ее устах скользнула горькая усмешка: ведь ее, королеву Арвернии, не слушал даже ее царственный супруг!
- Ангерран просил передать, чтобы ты, государыня, пригласила рыцарей из Нибелунгии и Шварцвальда, Дитриха Молоторукого и Гундахара Лося. Твоя задача - убедить их помочь Арвернии. Ибо нынче наши страны союзницы, и у нас общий враг - Междугорье. Рыцари должны оказать помощь в очень важной шпионской игре против посла Междугорья, графа Бёрнландского!
- Чтобы я убедила их? - Кримхильда сперва не поняла, почему именно ей досталась эта роль, но тут же догадалась, что вряд ли эти люди послушали бы при Арвернском дворе кого-то другого. Дитрих помнил ее еще маленькой девочкой, а для Гундахара она была внучкой герцога Гримоальда Шварцвальдского.
- Поверь мне, государыня! - Матильда в знак искренности приложила руку к груди. - Ты можешь мной располагать. Я буду за тебя, никакой больше двойной игры. Я выполню желание Карломана.
Кримхильда растроганно кивнула герцогине Окситанской и протянула ей руку, как равной себе - ведь и та прежде была королевой.
После этого, не теряя времени, молодая королева взяла колокольчик и позвонила, вызывая двух служанок. Тут же поручила им срочно призвать сюда обоих названых рыцарей.
***
Между тем, графиня де Кампани, сделав прощальный реверанс молодой королеве, ушла выполнять поручение. Она догадывалась, для чего ее попросили уйти. Но, помня разговор с дочерью и мужем в святилище, выполняла договор.
В это время Ротруда находилась в своей комнате, а перед ней стояли Фредегонда с обоими рыжеволосыми сыновьями герцога Гворемора. К этому времени Ротруда по поручению молодой королевы объяснила Фредегонде весь придворный церемониал. Затем статс-дама взяла с мальчиков обещание больше не гулять по ночам, и те вынуждены были пообещать ей.
- Сегодняшний день исполнен траура, но в то же время он торжественен и важен... - продолжала она, но тут дверь отворилась, и вошла Ода.
Все четверо встали на ноги, приветствуя вошедшую. Та вежливо приветствовала Ротруду:
- Добрый день тебе! Ее Величество королева Кримхильда зовет в свои покои тебя и твою воспитанницу, виконтессу Фредегонду.
- И тебе добрый день! Благодарю за счастливую весть! - ответила Ротруда, удивляясь, почему приглашение королевы передает именно эта дама, с которой у нее никогда не было дружеских отношений.
А графиня, тем временем, кивнула Гарбориану и Мундерриху, что стояли в стороне, беседуя со своей подругой Фредегондой. Мальчики шагнули вперед, готовясь служить королеве, что, должно быть, послала за ними.
- Ее Величество королева Кримхильда оказала вам честь и поручила сопровождать на собрание двора молодых принцесс, как подобает рыцарям следовать за своими дамами!
- Позаботьтесь о принцессе Регелинде и принцессе Адельгейде! - поспешно произнесла Ротруда, втайне боясь: сумеет ли ее хромой сын выглядеть представительно, сопровождая младшую принцессу.
Мальчики вышли следом за графиней де Кампани. Про себя они совсем не радовались чести сделаться рыцарями молодых принцесс. Оба брата, хоть никогда не говорили об этом, уже выбрали для себя даму сердца, одну на двоих. Фредегонда была самой красивой, самой смелой, ловкой, остроумной девушкой, какую они знали, она во всем превосходила их всех. Каждый из братьев мечтал быть ее рыцарем. Но выбирать не приходилось: королева отдала приказ. И сыновья Гворемора готовились сегодня служить при дворе принцессам, которых находили скучными, как и всех девочек, а про себя сожалели, что пришлось так скоро покинуть Фредегонду.
Правда, девушка и братья успели поговорить сегодня и обсудить все самые животрепещущие новости.
***
Молодая королева терпеливо ожидала, твердо намереваясь убедить рыцарей из Нибелунгии и Шварцвальда - Дитриха Молоторукого и Гундахара Лося, помочь ей и ее новой стране. В конце концов, так будет лучше и для их государств: ведь у Арвернии, Нибелунгии и Шварцвальда ныне общий враг - Междугорье.
Сейчас в покоях королевы находились Ротруда и Фредегонда. А в приемном покое остались только те, на чье молчание она могла положиться полностью.
Тем, кто видел рядом Кримхильду и Матильду - двух королев, нынешнюю и бывшую, трудно было бы решить, чьей красоте отдать предпочтение. Обе они были истинными Прекрасными Дамами, перед которыми мужчины преклоняются по праву, даже не надеясь ни на какие знаки благосклонности. Кримхильда вызывала восхищение пылких юношей, таких как Гизельхер и Аделард. Матильду, с ее роскошной, зрелой красотой, также воспевали певцы и трубадуры при дворе ее второго супруга, герцога Окситанского, известном традициями сложения песен, обычно любовных. Да и при арвернском дворе были мужчины, что горячо восхищались ею.
Ныне обе дамы ожидали появления двух благородных рыцарей, что вняли просьбе одной из них. Той, что была Прекрасной Дамой для Рыцаря Дикой Розы, теперь предстояло покорить два сердца опытных и рассудительных мужей, чтобы убедить их исполнить ее волю...
Матильда с невольным восхищением глядела на молодую королеву, исполненную решимости. Вот она, нибелунгская кровь, наследие героя, что некогда сразил дракона! Недаром не только Гизельхер, знавший Кримхильду всю жизнь, но и Аделард, младший брат Ангеррана, друга детства Матильды, покорился молодой королеве, едва она вступила под своды этого величественного замка. Да и сам король Хильдеберт мог чувствовать к своей супруге что угодно, но только не равнодушие, - это было видно по его бешеной вспышке ревности на ристалище. Об Аделарде же Матильда многое знала от Ангеррана, с которым они до сих пор были очень близкими друзьями, хотя ни о каких романтических чувствах между ними никогда не шло речи.
Фредегонда, которой поручено было встретить почетных гостей, пока отнюдь не претендовала на сравнение с королевами, однако рядом с ними выглядела бы отнюдь не последней по красоте. Дерзкая и бесстрашная героиня прошлой ночи, сегодня сделалась кроткой, послушной девочкой, стремящейся как можно лучше освоиться при арвернском дворе. И теперь она сосредоточенно ловила все знаки Матильды, как некогда сама будущая герцогиня Окситанская повторяла все за Альпаидой, графиней Кенабумской. Фредегонда выбрала Матильду своей наставницей, как и она, по просьбе Женевьевы Армориканской, сделала ее своей ученицей.
Сейчас девушка, как подобало не просто фрейлине, но и кузине королевы, готовилась привести гостей в приемную королевы, как велит придворный обычай. Ну а пока, ожидая гостей, внучка вейлы размышляла о событиях прошлой ночи. По правде говоря, она весьма гордилась собой. Беседуя этим утром с мальчиками, убедилась, что их сильно поразила ее смелость и сноровка, когда она выбралась из окна по лианам. Какими восхищенными глазами сегодня глядели на нее Гарбориан и Мундеррих!
Как наследница вейл, Фредегонда воспринимала мужское любование как естественную часть своей жизни, привыкла видеть его с самого детства, и даже подпитывалась им, чувствовала себя сильнее и краше, когда ею восхищались. Чаще всего ей даже не приходилось прилагать усилий, чтобы понравиться. Это происходило само собой: природное очарование вейл исходило от нее, как сладкий аромат - от цветущей розы.
К сожалению, девушка по молодости не задумывалась о возможных последствиях. Увидев в источнике, что ей суждено стать женой Гарбориана, Фредегонда не беспокоилась, мимоходом завоевав заодно сердце его хромого младшего брата-бастарда. Она не тревожилась, видя, как из искры разгорается пламя, и не подумала, сумеет ли потушить его. Пока что и Гарбориан, и Мундеррих были для нее равными друзьями, но только один из них должен был сделаться ее мужем...
И даже история ее собственных родителей, когда невероятная красота вейлы и страсть в сердце мужчины привели к преступлению, не тревожила Фредегонду. Она ведь видела свое будущее - с Гарборианом, очаровательной дочкой и младенцем в колыбели. Стало быть, ей не о чем было беспокоиться!
Думая о восхищенных взорах мальчиков, Фредегонда заодно вспомнила, о чем они рассказали сегодня. О том, как сенешаль Варох вместе с маршалом Магнахаром почти ворвался в покои семьи Гворемора, и как герцог с супругой ушли с ним разгадывать некий таинственный шифр. По правде говоря, мальчики рассказывали довольно сумбурно, каждый спешил высказаться и перебивал другого. Но девушке все же удалось понять, что граф Кенабумский некогда научил мать Гарбориана, Ираиду Моравскую, плести шифр из узелков, и что теперь ее помощь необходима, чтобы разгадать его. Фредегонда заинтересовалась, сможет ли герцогиня разгадать тайну. Она-то знала, что Варох обратился к Иде, должно быть, сразу после разговора с Карломаном. Все это наверняка не случайно, а у таких, как Карломан и Варох, не бывает пустых дел...
***
А тем временем, в других покоях фрейлины встречали двоих рыцарей, приглашенных королевой Кримхильдой. Как только служанки их нашли, Дитрих и Гундахар примчались, как на крыльях ветра, и уже вблизи от королевских покоев встретились и поговорили.
Они проследовали дальше, и в покоях королевы гостей встретили уже дамы, приближенные к королеве - Ротруда и Фредегонда. При виде них оба рыцаря, хотя больше напоминали закаленных в боях воинов, чем изящных придворных, - да так и было, - уважительно поклонились в знак приветствия.
- Счастья вам, прекрасные приближенные королевы Кримхильды! - проговорил Дитрих, поцеловав руку Ротруде, которую немного знал еще на родине.
В тот же миг и Гундахар поцеловал руку Фредегонде, и одновременно подмигнул ей.
- И мы вам приветствуем, доблестные господа! - проговорила Ротруда, а внучка вейлы кивнула ей в такт. - Ее Величество королева Кримхильда ожидает вас!
Статс-дама и фрейлина проводили гостей в приемные покои молодой королевы.
Между тем, Кримхильда подошла к Матильде, но не села в кресло, а решила встретить гостей, стоя. За дверью уже слышались шаги, и вскоре открылась дверь. Вошли оба рыцаря.
Дитрих и Гундахар на мгновение замерли, поражаясь необыкновенной красоте и царственному величию молодой королевы. Дитрих Молоторукий мысленно увидел ее родителей, наследного принца Теодориха и принцессу Кунигунду, другом которых был. Они могли бы сейчас гордиться своей дочерью. Но была ли она счастлива? Дитрих очень сомневался в этом, вспоминая трагедию на ристалище, развернувшуюся прямо перед его глазами.
О том же подумал и Гундахар Лось, разглядывая в горделивом облике Кримхильды черты владетелей Шварцвальда. Теперь барон Эльхфельда уже не удивлялся любви, что испытывал к ней Гизельхер, которого раньше он считал глупым мальчишкой. Королева Кримхильда Нибелунгская была достойна большой любви.
Она кивнула, приветствуя приглашенных ею рыцарей.
- Рада видеть тебя, доблестный Дитрих, а также тебя, отважный Гундахар!
Оба рыцаря на мгновение преклонили колени. Кримхильда позволила каждому из них поцеловать ей руку.
- Пусть боги хранят тебя, благородная королева Кримхильда! - произнес Дитрих, не сознавая до конца сам, что его заставило поручить ее покровительству Высших Сил.
А Гундахар произнес, поднимаясь на ноги:
- Боги послали тебе красоту и мужество, прекрасная государыня; пусть же они пошлют тебе счастье на всю жизнь! А мы готовы служить тебе в чем угодно, хоть и не знаем пока, с какой целью ты позвала нас.
Оба рыцаря тревожились про себя, но сохраняли видимое спокойствие. Они понимали, что королева пригласила их не просто так, а по важному делу. Если так, то сегодняшний день мог стать судьбоносным. Им обоим было ясно, почему королева призвала именно их. Дитрих вновь вспоминал, как будто это было вчера, как обещал родителям Кримхильды защищать ее. А Гундахар долгие годы верой и правдой служил ее деду, герцогу Гримоальду Шварцвальдскому. Он помнил мать Кримхильды, и некогда был в свите рыцарей, сопровождавших принцессу Кунигунду в Нибелунгию.
Не случайным было и присутствие приближенных дам королевы, которым она доверила тайну сегодняшней встречи. И Дитрих, и Гундахар достаточно хорошо знали арвернский двор, чтобы не сомневаться в этом. Нетрудно было догадаться, что Матильда Окситанская, играя двойную роль, угождая и королеве-матери, и ее невестке, в действительности выполняла просьбу Карломана Кенабумского.
Ротруда сама была родом из Нибелунгии, для нее естественно было служить молодой королеве. Доверие Кримхильды к Фредегонде, ее кузине, тоже было понятно... Что ж, молодая королева хорошо разбиралась в людях, и умела выбрать достойных соратников!
Вообще, хотя рыцари провели в Дурокортере всего несколько седьмиц, но они внимательно смотрели и слушали, что происходит при дворе. Видели, что на последней службе в храме Альпаида Кенабумская явно держалась рядом с Кримхильдой. Кроме того, упорно ходили слухи, что Королевский Совет намеревался до трагедии с Карломаном поддержать Кримхильду против ее свекрови... Словом, они почти уверились что молодая королева позвала их именно в этой связи. И, не сговариваясь между собой, оба пришли к выводу, что родные Карломана поддерживают ее, и их партия, противостоящая королеве-матери, знает, что делать.
Кримхильда, не спеша высказываться, дав время собеседникам подумать, пронзительно смотрела на обоих рыцарей. Как всегда, во время сильного воодушевления, она становилась еще краше, и теперь держалась во всем блеске своей горделивой красоты, - настоящая Нибелунгская Валькирия!
В шаге от королевы стояла Матильда, не менее прекрасная. Ее радовало, что все складывается, как было спланировано близкими Карломана. Сегодня, после того, как она вместе с родителями покинула святилище, Варох с соратниками встретил их и пригласил ее с отцом для совещания. Он и передал герцогине Окситанской, что надлежит сделать. Сообщив Кримхильде его указания, Матильда заодно ясно дала ей понять, что открыто приняла ее сторону.
Молодая королева боковым зрением видела герцогиню. Она была благодарна своей "сестре" (ведь первый муж Матильды был братом Хильдеберта). Кримхильда от всей души простила ей, что она прежде задевала ее иногда своим острым язычком. Матильде приходилось играть свою роль, чтобы не потерять доверия грозной Паучихи. Но вот, сейчас, глядя на стоявших перед ней рыцарей, Кримхильда чувствовала молчаливую поддержку Матильды. Воины зовут это - "чувство локтя".
Она даже втайне посочувствовала Матильде. Имея многих поклонников среди рыцарей и трубадуров в загадочной Окситании, где Кримхильда никогда не была, Матильда, по злой воле судьбы, на всю жизнь отдала свое сердце единственному, кто не мог ответить ей взаимностью. Ибо его собственное сердце уже было отдано гораздо раньше совсем другой женщине, той, что теперь готова была разделить его жребий - жизнь или смерть.
И Кримхильда подумала, что, как бы сложно ни складывались отношения у нее самой с Хильдебертом, но их мучительная привязанность была хотя бы взаимной. В отличие от любви Матильды к Карломану.
-
Кримхильде создаёт свою партию в поддержку Карломана и его семьи. Не могу судить, насколько разумно было вовлекать в это рыцарей Нибелунгии, время покажет. Меня заинтересовало другое, эта странная традиция отдавать своё сердце прекрасной даме, увидев оную даму на какой-нибудь торжественной церемонии. Вот увидел Хродеберг Бересвинду и всё, на всю жизнь. Не зная ничего о человеке, которому решил отдать сердце. Ну, Хродеберг хоть со временем сблизился с Бересвиндой и стал ей почти мужем, однако какие шоры надо иметь на глазах, чтобы не понять с кем ты имеешь дело. Ведь на всех этих церемониях узнать, что собой на самом деле представляет прекрасная дама, невозможно. Гарбориан и Мундеррих, по крайней мере, общались с Фредегондой, могли узнать её, их можно понять, а другие, влюблённые идиоты?
-
"Коль не от сердца песнь идет,
Она не стоит ни гроша,
А сердце песни не споет,
Любви не зная совершенной.
Мои кансоны вдохновенны —
Любовью у меня горят
И сердце, и уста, и взгляд."
Трубадур Бернарт де Вентадорн (около 1140—1195) Сын замкового пекаря.
Культ Прекрасной Дамы
С расцветом рыцарства связан и расцвет культа Прекрасной Дамы, одно из самых знаменитых и возвышенных проявлений рыцарства. Дело в том, что и женщина стала совсем другой, разительно изменилась сама ее роль в обществе.
В раннюю эпоху рыцарства, до крестовых походов, даже в самых знатных родах она занимала починенное, достаточно униженное положение. Барону-феодалу было, как правило, все равно, на ком жениться, лишь бы за невестой дали много земель. Сеньоры нередко выдавали своих дочерей замуж насильно — за тех, кто был им особенно полезен.
Короли тоже охотно раздавали свободные лены вместе с их богатыми наследницами тем баронам, что им верно служили. Церковь мало вмешивалась в семейные отношения, потому что на женщину смотрела, как на орудие дьявола, соблазнительницу рода человеческого, смирялась с браком, как с неизбежным злом, и ставила безбрачие много выше брака.
Жены баронов коротали свое время в особых женских покоях за рукоделием да чтение и появлялись перед посторонними мужчинами лишь в редких торжественных случаях.
Законы того времени гласили, что женщина не могла ни выступать в суде, защищая свои интересы, ни заключать никаких сделок без ведома и согласия своего супруга. Муж же считался ее полновластным повелителем, и в законах были даже определены случаи, когда барон имел полное право бить жену за какие-нибудь провинности.
Однако два века спустя положение женщины переменилось в корне. Из прежних, скромных и незаметных хозяек и рукодельниц женщины стали царицами общества, госпожами, руководительницами и законодательницами новой придворной жизни.
От женщины, Прекрасной Дамы, теперь требовались вкус к изящному, обходительность в обращении, умение занять гостей, интерес к поэзии, чуткость, отзывчивость. Женщина оказалась восприимчивее к новой культуре, чем мужчина, и сама стала причиной ее дальнейшего развития, увлекая за собой все светское общество.
Зародился культ Прекрасной Дамы в южной Франции, в графстве Прованс, и оттуда быстро распространился по всей Западной Европе.
В одном из старинных источников можно найти такие слова: «Рыцари имеют многообразные достоинства: одни — хорошие воины, другие отличаются гостеприимством и щедростью; одни служат дамам, другие блистают костюмом и вооружением; одни смелы в рыцарских предприятиях, другие приятны при дворе».
Что касается провансальских рыцарей, то они особенно блистали щедростью, гостеприимством, костюмами, да самозабвенно служили дамам и при дворе чувствовали себя лучше, чем на поле битвы.
Прованс был богат, просвещен, здесь процветали торговля и ремесла, развивалась литература. И положение дамы в Провансе тоже было несравненно более высоким, чем в каких-либо других графствах, герцогствах и королевствах. Она могла сама распоряжаться своим имуществом, была абсолютно равна во всех правах с мужчиной.
Культ Прекрасной Дамы зарождался с особого поклонения Деве Марии. В ее честь возносились горячие молитвы, слагались стихи. Она именовалась «кроткой Дамой небес», «небесной королевой», ее изображения на иконах стали облекаться в драгоценные одежды, увенчиваться короной.
Такое поклонение Богородице возвеличивало в свою очередь и земную женщину. Земная любовь к ней получала все более возвышенный, более духовный характер и окрашивалась особыми поэтическими тонами. Окружая почитанием какую-либо «даму сердца», рыцарь, в сущности, служил не ей, а какому-то отвлеченному идеалу красоты и непорочности, который он создавал в своей душе.
По установившимся взглядам того времени, рыцарь и не должен был стремиться к разделенной любви, дама сердца должна быть для него недосягаемой, недоступной. Такая любовь, как считалось, становилась источником всяческой добродетели и входила в состав рыцарских заповедей.
«Редкие достигают высшей добродетели, храбрости и доброй славы, — гласило одно из поучений, — если они не были влюблены».
Идеальный рыцарь теперь — честен, умен, скромен, щедр, набожен, смел, вежлив и непременно влюблен.
Служение Прекрасной Даме сделалось всеобщим обычаем, никто из рыцарского сословия не мог от него уклониться. Каждый после посвящения в рыцари должен был избрать себе даму, знатную или незнатную, замужнюю или нет, и добиться у нее дозволения служить ей.
Само же служение заключалось в постоянном ношении цветов ее герба, сражениях в ее честь на войне или на турнире, прославлении ее имени и готовности исполнить малейшую ее прихоть.
При этом выборе, однако, рыцарь далеко не всегда руководствовался истинной любовью и привязанностью. Часто он лишь следовал принятому обычаю или тешил свое самолюбие, стараясь добиться расположения какой-либо знатной дамы или знаменитой красавицы.
От верного служения Прекрасной Даме рыцаря не избавляли даже семейные узы. При этом, любопытно, собственная супруга почти никогда не выбиралась повелительницей и предметом обожания.
Но добиться расположения выбранной дамы было, как правило, нелегко. Нужно было совершить ряд подвигов во славу избранницы, одержать громкие победы на турнирах, и только тогда, когда подвигов по ее мнению набиралось достаточно, приходило время особого обряда: дама принимала воздыхателя в свои рыцари.
Обряд почти в точности повторял вассальную присягу сеньору. И основным условием тоже была верность избраннице. Но дама не брала на себя никаких обязательств, — обещались только благоволение и милость. Эта духовная связь рыцаря со своей Прекрасной Дамой должна была оставаться тайной для всех, однако ее, как правило, совсем не скрывали. Нередко рыцарь служил знатной даме с прямого согласия ее мужа.
Правила поклонения и служения становились все более утонченными. Провансальские поэты обозначили здесь даже целый ряд ступеней. На первой стоит робкий рыцарь, который уже носит в сердце тайную любовь, однако не смеет еще открыться своей избраннице. Когда он решается на признание, то поднимается на вторую ступень и называется «молящим». Если же дама наконец допускает его к служению себе, рыцарь становится «услышанным», ну и так далее…
Однако красавицы, избалованные всеобщим почитанием, привыкли играть чувствами и нередко оказывались очень капризными. От служащих им рыцарей они требовали самых невероятных порой подвигов в свою честь. Приказ немедленно отправиться на Восток — на подмогу продолжающим сражаться с неверными крестоносцам, — был еще не самым трудным заданием. Недаром провансальский поэт XII века высмеивал капризы Прекрасных Дам такими строками:
«То я должен достать красавице из огня саламандру, то выстроить на море дом из слоновой кости, то перенести сюда из Галилеи гору, на которой сидел Адам… Одна надежда осталась у меня: если гора растает, как снег, тогда ответит она мне любовью…»
Автор: Владимир Малов «Рыцари»
Источник: https://ageiron.ru/epoha-ryitsarey/kult-prekrasnoy-damyi
-
рыцарь и не должен был стремиться к разделенной любви, дама сердца должна быть для него недосягаемой, недоступной.
Вот невольно вспоминаешь Александра Блока и Любовь Менделееву. И ещё почему-то Луиджи Джильди. ;D
-
Насколько я поняла, Кримхильде надо убедить Дитриха и Гундахара отвлечь Альбрехта, пока... что? Браслет подменят? Или просто украдут? Если второе, то потом ведь он всё равно увидит. Проблем, вроде, возникнуть не должно (или должно?), но почему именно они? Ни на кого другого Альбрехт не отвлечётся? Никто другой не согласится помочь Арвернии, отвлекая посла (ну, это-то уж точно вряд ли)?
А Бересвинда-то возмущается, что Кримхильда не ходит, как привязанная, рядом с королём! Она, вообще-то, делом занимается.
Эрэа Menectrel, теперь с влюблёнными рыцарями стало понятнее. А, вот, с королём - наоборот. С чего он так взбеленился, если это - нормально?
-
Насколько я поняла, Кримхильде надо убедить Дитриха и Гундахара отвлечь Альбрехта, пока... что? Браслет подменят? Или просто украдут? Если второе, то потом ведь он всё равно увидит. Проблем, вроде, возникнуть не должно (или должно?), но почему именно они? Ни на кого другого Альбрехт не отвлечётся? Никто другой не согласится помочь Арвернии, отвлекая посла (ну, это-то уж точно вряд ли)?
А Бересвинда-то возмущается, что Кримхильда не ходит, как привязанная, рядом с королём! Она, вообще-то, делом занимается.
Эрэа Menectrel, теперь с влюблёнными рыцарями стало понятнее. А, вот, с королём - наоборот. С чего он так взбеленился, если это - нормально?
Традиции и обычаи родины королевы Кримхильд ближе к Оситанским, чем к Арвернским. Согласно придворному этикету и нравам Арвернии пылкий Рыцарь Дикой Розы вел себя вызывающи неподобающе....
-
рыцарь и не должен был стремиться к разделенной любви, дама сердца должна быть для него недосягаемой, недоступной.
Вот невольно вспоминаешь Александра Блока и Любовь Менделееву. И ещё почему-то Луиджи Джильди. ;D
Блок и дочь великого Менделеева, как классический пример такой возвышенной любви.
-
Благодарю, эрэа Menectrel, мой дорогой соавтор, за наше прекрасное произведение! :-* :-* :-*
Эрэа Convollar, эрэа katarsis - а вас благодарю за ваши прекрасные комментарии, которые дарят нам вдохновение и заставляют подумать над своим произведением! :-* :-* :-*
Кримхильде создаёт свою партию в поддержку Карломана и его семьи. Не могу судить, насколько разумно было вовлекать в это рыцарей Нибелунгии, время покажет. Меня заинтересовало другое, эта странная традиция отдавать своё сердце прекрасной даме, увидев оную даму на какой-нибудь торжественной церемонии. Вот увидел Хродеберг Бересвинду и всё, на всю жизнь. Не зная ничего о человеке, которому решил отдать сердце. Ну, Хродеберг хоть со временем сблизился с Бересвиндой и стал ей почти мужем, однако какие шоры надо иметь на глазах, чтобы не понять с кем ты имеешь дело. Ведь на всех этих церемониях узнать, что собой на самом деле представляет прекрасная дама, невозможно. Гарбориан и Мундеррих, по крайней мере, общались с Фредегондой, могли узнать её, их можно понять, а другие, влюблённые идиоты?
Наверное, все-таки лишь немногие рыцари по-настоящему глубоко влюбляются в избранных дам, как Хродеберг и Гизельхер, чтобы страдать без них. Для большинства из них это что-то вроде придворной игры, которая особенно ни к чему не обязывает и не помешает, когда придет пора, жениться на совсем другой девушке.
А кто-то, как Карломан, даже и не тратил времени и сил на эти придворные условности, а влюбился сразу в девушку, на которой мог жениться.
Насколько я поняла, Кримхильде надо убедить Дитриха и Гундахара отвлечь Альбрехта, пока... что? Браслет подменят? Или просто украдут? Если второе, то потом ведь он всё равно увидит. Проблем, вроде, возникнуть не должно (или должно?), но почему именно они? Ни на кого другого Альбрехт не отвлечётся? Никто другой не согласится помочь Арвернии, отвлекая посла (ну, это-то уж точно вряд ли)?
А Бересвинда-то возмущается, что Кримхильда не ходит, как привязанная, рядом с королём! Она, вообще-то, делом занимается.
Скорее все-таки подменят, наверное. Увидим, как сложится!
Они во время службы в храме будут стоять рядом с Альбрехтом, в числе других послов. Все-таки это не рынок, где любой может ненароком подлезть, стащить что-нибудь. Если бы кто-то из арвернов пролез не по порядку, Альбрехт заметил бы его и насторожился. Ну, и конечно, на Дитриха и Гундахара Кримхильда может положиться полностью, потому что они служат ее родственникам и готовы помогать ей.
Кримхильда, конечно, занимается делом. Только не тем и не так, которого от нее ждет свекровь. У нее бы, наверное, у самой случился приступ берсерка, если бы она увидела, как Кримхильда посвящает в государственные дела Арвернии иностранцев!
Эрэа Menectrel, теперь с влюблёнными рыцарями стало понятнее. А, вот, с королём - наоборот. С чего он так взбеленился, если это - нормально?
У разных стран разные обычаи. У нибелунгов в моде куртуазные ухаживания. А в Арвернии принято, чтобы женщина именно что была прежде всего женой, хозяйкой, матерью. А внимание посторонних мужчин воспринимается как приглашение к измене.
Глава 83. Прекрасная Дама и Её Рыцари (окончание)
Королева прикоснулась к висевшему на шее амулету матери. Совсем как тогда, на ристалище. Все эти дни оберег согревал ее и придавал сил... И теперь, глубоко вздохнув, Кримхильда начала говорить:
- Вам известно, доблестные рыцари, что мой венценосный супруг в приступе безумия, случившемся, к несчастью, отчасти и по моей вине, пролил кровь своего дяди, доблестного графа Кенабумского!
Оба рыцаря печально кивнули. Им ли этого не знать, если они видели все своими глазами, а Дитрих был совсем рядом, на той же песчаной арене. И они оба видели, как Карломан, истекая кровью, рухнул на песок, и они были в числе тех, кто нес его на руках в замок. И теперь рыцари выжидательно глядели на Кримхильду, желая понять, к чему она клонит. Но никто не произнес ни слова, ожидая продолжения речи.
- К несчастью, теперь граф Кенабумский умирает! - Кримхильда печально склонила голову. - Как вы, должно быть, знаете, сегодня мой царственный супруг собирается назвать дату церемонии, когда в руки отходящему вложат меч. Также вам известно, доблестные рыцари, что я обязана своим положением и короной Арвернии мудрому майордому, который ныне по моей вине лежит при смерти. Все эти страшные шестнадцать дней семья моего названого дяди поддерживала меня против королевы-матери, не желающей выпускать власть из своих рук...
При этих словах молодой королевы, Дитрих и Гундахар переглянулись. Пока все складывалось, как они предполагали.
- Ныне королева-мать намерена править Арвернией от имени своего царственного сына единолично, - продолжала Кримхильда, чуть возвысив голос. - Она видит соперников среди Королевского Совета, и особенно опасается проницательности коннетабля, принца Дагоберта. Он сразу же понял, что безумие короля было вызвано наущениями королевы-матери против меня. Хотя я, разумеется, не слагаю вину и с себя, - Кримхильда печально потупила взор. - Я была слишком неопытна, и не смогла предусмотреть последствий своих поступков, вызвав ревность короля! С этим мне придется жить до конца своих дней, и моей вины уже ничем не искупить... - и в тот же миг королева преобразилась, спрятав печаль в глубокие тайники своей души, вскинула голову и гордо продолжала: - Но сейчас речь о королеве-матери, Бересвинде Адуатукийской. Она, чувствуя для себя угрозу, решила бороться за власть. Ее стараниями, через пять дней состав Королевского Совета будет изменен.
В глазах пристально смотревших на нее рыцарей молодая королева увидела изумление. Возможно, они и ожидали перемен при арвернском дворе, но не таких скорых и резких, тем более что для них было не самое подходящее время. Но Кримхильда не колебалась, открывая чужеземцам тайны арвернской политики. Она знала, что и Дитрих, и Гундахар - истинные рыцари, достойные доверия.
- Да-да, доблестные рыцари: королева-мать собирается назначить своих ставленников на все важные должности в Арвернии! - горячо продолжала Кримхильда. - И этого еще мало! Она намерена вернуть в Совет барона Ги Верденнского, ненавистника альвов. Он убедил короля устроить новый Священный Поход и истребить в Арвернии все Другие Народы, иных носителей разума, кроме людей. Если братство Донара вновь возьмет силу, прольются реки крови альвов и людей. Так уже было, при покойном короле Хильдеберте Строителе. Но теперь обстановка гораздо опаснее, ибо, втянувшись во внутреннюю войну, Арверния оголит границы! К этому ведет политика королевы-матери! - голос Кримхильды дрогнул от негодования.
- В это трудно поверить, государыня! - выдохнул Дитрих, в то время как Гундахар только покачал головой. Оба они хорошо знали, что творилось в Арвернии при Хильдеберте Строителе, но им не приходило в голову, что страшное прошлое может повториться.
Кримхильда отвечала с грустной иронией:
- Я тоже не могла поверить своим ушам, когда мой царственный супруг поведал мне о Священном Походе, что он готов начать! Однако он исполнен благочестивых намерений искупить свою вину за кровь своего дяди, графа Кенабумского. Воистину, королева-мать выбрала самое удачное время, чтобы поддержать своего царственного сына в этом замысле, когда Междугорье и Тюрингия угрожают соседним государствам!
Оставаясь преданной женой своего запутавшегося супруга, Кримхильда во всем винила его мать. Только лишь против политики властолюбивой Паучихи были направлены меры, о которых молодая королева намеревалась просить рыцарей.
Тех впечатлила возможность, о которой она говорила. Оба помолчали, размышляя, как отразится на их странах то, что Арверния займется искоренением внутренних врагов, упустив из виду внешнюю угрозу.
- Если Арверния не устоит, то Шварцвальд алчные междугорцы проглотят и не подавятся, - угрюмо произнес Гундахар Лось.
- Союз Карломана был единственным спасением для Нибелунгии, Арвернии, Шварцвальда и других государств, - задумчиво вторил ему Дитрих. - Если он распадется, все пойдет прахом, междугорцы и тюрингенцы приберут к рукам все окрестные земли!
Кримхильда кивнула, воодушевляясь все сильнее. В этот час она, как всегда во время сильных переживаний, выглядела еще более прекрасной и гордой, - истинная воинственная королева! И оба рыцаря, и Матильда, Ротруда и Фредегонда залюбовались Кримхильдой, ожидая, о чем она попросит своих собеседников. Впрочем, герцогиня Окситанская знала, о чем.
- Вы правы, доблестные рыцари! - звучным голосом продолжала молодая королева. - Нынче беды Арвернии неизбежно отразятся на соседних государствах, и потому я сочла себя вправе просить вас о помощи. Я даже не взываю к вам ради собственной защиты, хотя королева-мать, если сосредоточит власть в своих руках, наверняка постарается избавиться и от меня. В лучшем случае, она добьется для меня развода и сошлет в жрицы в какое-нибудь уединенное святилище, чтобы найти своему царственному сыну более покорную, удобную жену...
Она видела, как оба рыцаря разозлились при этих словах, приняли угрожающие позы, словно готовились прямо сейчас сражаться с врагом. Затем Дитрих Молоторукий шагнул вперед и, поклонившись королеве, воскликнул с воинственным видом:
- Нибелунгия не позволит причинить зло своей дочери, государыня! При первой же опасности для тебя, король Торисмунд, твой дед, направит войска против неблагодарных арвернов, я ручаюсь!
- И я поручусь, что второй твой дед, герцог Гримоальд Шварцвальдский, никому не позволит причинить зло своей внучке! - прогремел Гундахар, стремительно шагнув вперед, как настоящий разъяренный лось.
Но Кримхильда отступила от них на шаг, выставила ладони вперед, загораживаясь, как щитом.
- Нет-нет, ради памяти моих родителей, что ныне видят нас из Вальхаллы, я прошу вас, мои верные рыцари: оба моих деда, которых я глубоко почитаю, не должны вмешиваться! Ведь любая распря между нашими государствами не только унесет множество жизней, но и сыграет на руку Междугорью! А мне придется жить с мыслью, что я - виновница гибели тысяч людей! Или мало мне, что на моей совести кровь графа Кенабумского, что вы хотите отяготить ее новыми преступлениями? - звенящим голосом, на одном дыхании, воскликнула она.
Оба рыцаря, пристыженные, опустили головы, сразу после объяснений королевы увидев свои пожелания в совершенно ином свете.
- Твоя проницательность открыла нам глаза, государыня! - наконец, воскликнул Дитрих, поклонившись молодой королеве еще более почтительно. - Прости, если можешь, наше недомыслие! А я, когда вернусь домой, скажу государю Торисмунду, что он вправе гордиться своей внучкой. Не только красота королевы Кримхильды, но и мужество и благородство ее ума и сердца достойны рода Победителя Дракона!
Едва он умолк, как Гундахар Лось тоже поспешил преклонить колени перед Кримхильдой, с самым виноватым видом, не смея поднять на нее глаза.
- Прости меня, государыня Кримхильда! Если неугодна тебе военная помощь, так скажи, чем по-другому я могу тебе услужить? Ведь ты не напрасно нас призвала! Чем можем мы помочь тебе против королевы-матери?
Кримхильда покачала головой, чуть заметно улыбнувшись решительным намерениям шварцвальдского барона.
- Мой царственный супруг никогда не простит ни малейшего ущерба своей обожаемой матери! Да и я не желаю вреда Бересвинде Адуатукийской: ведь она стремится к благу Арвернии и королевского рода, как понимает это благо... Нет: и меня, и родных мудрого графа Кенабумского сильнее всего беспокоит Междугорье. Вы, несомненно, знаете, что его посол, граф Альбрехт Бёрнландский, живет в Дурокортере в качестве почетного гостя.
Оба рыцаря кивнули. О мерах, принятых Ангерраном Кенабумским, они, конечно, были осведомлены.
- Однако граф Бёрнландский нашел способ пересылать к себе на родину сведения о событиях в Арвернии при помощи тайного шифра. Лишь недавно удалось разгадать этот шифр, и участники Королевского Совета намерены отправить ложное сообщение, подложив его на алтарь, где граф Бёрнландский оставляет свои приношения, во время сегодняшней молитвы в храме. Вот для чего мне необходима помощь, мои верные рыцари! Вы будете во время жертвоприношения стоять возле графа, в числе других послов. Отвлеките его в нужный момент, чтобы он ничего не заметил!
Даже не назови она их верными, и нибелунг, и шварцвальдец поняли бы, о чем их собирается просить молодая королева. И нашли ее желание справедливым, ибо дальнейшее усиление Междугорья повредило бы и их родным землям.
- Со своей стороны, я обещаю выполнить твою просьбу, государыня, - ответил, склонив голову, Гундахар. - Мой долг - позаботиться, чтобы принцесса Бертрада благополучно сделалась женой принца Хильперика, и чтобы этот брак и другие события принесли Шварцвальду пользу, а не вред. Проучить спесивого междугорца будет и приятно, и полезно! - Лось даже хлопнул в ладоши, готовясь действовать.
Дитрих был гораздо сдержаннее, но и он, с дозволения Кримхильды, поцеловал ей руку, а когда выпрямился, в его глазах королева разглядела слезы.
- Я выполню твою волю, государыня Кримхильда, - он почему-то понизил голос. - Как бы радовались твои родители, видя тебя сейчас!
Молодая королева, поведав о замысле своим рыцарям, приложила руку к груди, чувствуя тепло материнского оберега, и заодно показывая сердечность своих дальнейших слов:
- Благодарю вас, мои верные рыцари! Сделайте то, о чем я прошу, не ради меня, но ради укрепления Союза Карломана и посрамления Междугорья! А моя вечная благодарность будет с вами всегда, и, если я смогу быть вам полезна, вы можете обращаться ко мне. Моим родным в Нибелунгии и в Шварцвальде я посылаю с вами мои наилучшие пожелания и мою любовь... А сейчас мы с вами должны проститься. Уже скоро объявят о собрании всего двора, а мне нужно еще подготовиться. До встречи, друзья мои!
- До новой встречи, прекрасная и героическая государыня! - рыцари, поклонившись на прощание, чуть помедлили, желая навсегда сохранить в памяти величественный облик королевы Кримхильды.
И не только они - даже Матильда Окситанская глядела на нее, едва сдерживая удивление. Она прежде не могла представить, что молодая королева, которую не всегда слушались даже дамы при Малом Дворе, способна держаться столь царственно и излагать столь верные мысли! Пожалуй, она сама в бытность королевой Арвернии не справилась бы так хорошо, а ведь Кримхильде приходилось гораздо труднее, ибо король Хильдеберт IV был далеко не ровней своему старшему брату, Хлодеберту VII, первому супругу Матильды. И уж конечно, она представляла себе возможные последствия событий гораздо вернее, чем королева-мать, мнящая себя гением политики!.. Матильде пришло в голову, что Карломан, превосходно разбиравшийся в людях, вероятно, сразу разгадал Кримхильду, выбрав ее в невесты своему царственному племяннику. Он знал, что только сильная королева-жена способна оттеснить королеву-мать от сердца короля, а следовательно, и от власти.
Фредегонда с не меньшим восхищением любовалась своей царственной кузиной, догадываясь, что только теперь видит ее настоящей, какой та способна быть в полной силе. Но вместе с тем чутье внучки вейлы вызвало в ней опасение за Кримхильду. Такая красивая, сильная и яркая, молодая королева все же показалась своей кузине незащищенной, точно жертвенное животное, обреченное уйти к богам именно в силу своего превосходства над прочими. Фредегонда даже испугалась: откуда взялось это ощущение?.. И поспешила вместе с Ротрудой проводить обратно рыцарей, отпущенных Кримхильдой.
Они прошли через комнаты в обратном порядке: из приемного покоя - в покои королевы и дальше, где ожидали фрейлины.
На пороге Гундахар и Дитрих простились с приближенными молодой королевы так же учтиво, как приветствовали их.
Взглянув в глаза шварцвальдскому барону, Фредегонда попросила его:
- Прошу тебя, отважный владетель Эльхфельда: передай моим родителям и сестре, а также герцогу Гримоальду, что я остаюсь в Дурокортере, потому что поняла: мой долг - помогать и служить моей царственной кузине, королеве Кримхильде.
Гундахар кивнул, молча давая обещание. А Дитрих тихо произнес, обращаясь к статс-даме и фрейлине молодой королевы:
- Вы берегите Ее Величество, королеву Кримхильду! Она сильна и отважна, как истинная валькирия, но у нее страшный противник!
Фредегонда даже вздрогнула от этих слов нибелунга, словно подслушавшего ее тайные опасения. Впрочем, удивляться не приходилось: всем была ведома репутация Паучихи, которой Кримхильда бросила вызов... И внучка вейлы поспешила кивнуть вслед за Ротрудой:
- Клянусь медвежьей лапой (то была величайшая клятва у шварцвальдцев), я стану служить Ее Величеству королеве Кримхильде и оберегать ее, в меру своих сил!
- Мы все, кого вы видели, благородные рыцари, верно служим государыне, - заверила Ротруда.
- Да хранят вас боги... - начал Дитрих, собираясь переступить порог следом за шварцвальдцем. Но тут как раз трубно пропели фанфары, призывая всех в тронный зал. И чужеземные рыцари поспешили поскорее уйти, а приближенные дамы королевы Кримхильды вернулись к ней.
Между тем, после ухода гостей молодая королева села в кресло, отдыхая, а Матильда протянула ей кубок с мятным отваром.
- Освежись, государыня, прежде чем идти в тронный зал! Ты была великолепна, и тебе удалось сделать еще один очень важный шаг ради нашей победы. Но сегодня дело еще не закончено! Покажись королю и двору, как подобает! Даже в этом, почти траурном, одеянии в тебе достаточно королевского величия!
Кримхильда поднялась с кресла, готовая идти в тронный зал к своему царственному супругу, куда настойчиво призывал всех трубный глас фанфар.
-
29 Июня. Шестнадцать дней после Трагедии на Ристалище
Столица Арвернии, Дурокортер и Холм Вейл, что вблизи него.
События в главах Параллельны.
73. Вейла и Бисклаврэ – Утро
\Карломан, Морганетта, Варох, Фредегонда\
74. Ради Блага – Утро
75. Верность и Бесчестие – Утро, Полдень
76. Тенета (Паучья Сеть) – Утро, Полдень
77. Долгожданная Встреча – Утро
\Карломан, Варох, Фредегонда\
78. Узы Крови – Полдень
\Гуго, Ода, Матильда\
79. Быстрее Молнии – Утро, Полдень
\Варох, Магнахар, Гворемор, Ида, дети\
80. Король и Его Свита – Полдень, День
\Хильдеберт, Паучиха, Аделард, Альбрехт, Хродеберг, Гворемор, Гуго, Роберт, Жрецы\
81. Разделенный Дом – Полдень, День
\Дагоберт, Альпаида, Герберт, Турольд\
82. Блуждающие Огоньки – Полдень, День
\Ида-Ираида Моравская, Варох Синезубый, Ангерран Кенабумский, Магнахар Сломи Копье, Гворемор Ярость Бури\
83. Прекрасная Дама и Её Рыцари – Полдень, День
\Кримхильда, Дитрих, Гундахар, Матильда, Ротруда, Фредегонда + Мальчики, Ода\
84. Властители Арвернии – День
\Все персонажи сюжетной линии Дурокортера\
-
В Средние века куртуазность касалась, прежде всего, правил поведения по отношению к женщине и выражалась в куртуазной любви. \Википедия\
И эти самые правила могли отличаться в зависимости от законов приличия страны и обычаев определённой местности.
Трубадуры могли свободно воспевать Матильду Окситанскую на родине ее мужа и посвящать ей любовные песни, но в самой Арвернии был более строгий регламент такого творчества.
Рыцари могли свободно оставаться наедине со своей Дамой Сердца в Нибелунгии (сам рыцарь и был гарантом чести своей избранницы), но в соседней Арвернии такое уединение вызвало бы закономерные вопросы. При этом в Арвернии (как и в других странах) рыцари могли провозглашать Королёвой Турнира любую даму. Но во всех других проявлениях куртуазности они были "загнаны" в более строгие рамки придворного этикета и общественной морали.....
-
молодая королева все же показалась своей кузине незащищенной, точно жертвенное животное, обреченное уйти к богам именно в силу своего превосходства над прочими.
При таком дворе, как Дурокортер, защищаться можно лишь щитом, скованным из интриг. Как, впрочем, и при любом королевском, царском, императорском дворе. Уязвимое место Кримхильде - её неспособность принять правила придворной жизни, не этикет, не внешнее, а именно вот этот вечный кровавый маскарад. Она прямой и честный человек, для королевы, при наличии такой свекрови, это обречённость, та самая, которую увидела Фредегонда.
-
У разных стран разные обычаи. У нибелунгов в моде куртуазные ухаживания. А в Арвернии принято, чтобы женщина именно что была прежде всего женой, хозяйкой, матерью.
Ещё бы у Кримхильды была возможность быть матерью >:( Всё-таки, безответственность короля поражает. Ну, надо ему как-то взять себя в руки!
Значит, всё-таки хотят подменить послание. Но они не знают, как конкретно Альбрехт обозначает всех ключевых игроков, а также Арвернию, у них есть только догадки. Тут очень легко ошибиться.
Но это всё равно лучше, чем ничего. Так или иначе, а настоящее-то послание до адресата не дойдёт.
-
Благодарю, эрэа Menectrel, за Вашу щедрую фантазию, за все, что Вы сделали и продолжаете делать для нашего прекрасного произведения! Пусть у Вас всегда получается продолжать и впредь! :-* :-* :-*
Эрэа Convollar, эрэа katarsis, благодарю, что продолжаете читать и комментировать! :-* :-* :-*
молодая королева все же показалась своей кузине незащищенной, точно жертвенное животное, обреченное уйти к богам именно в силу своего превосходства над прочими.
При таком дворе, как Дурокортер, защищаться можно лишь щитом, скованным из интриг. Как, впрочем, и при любом королевском, царском, императорском дворе. Уязвимое место Кримхильде - её неспособность принять правила придворной жизни, не этикет, не внешнее, а именно вот этот вечный кровавый маскарад. Она прямой и честный человек, для королевы, при наличии такой свекрови, это обречённость, та самая, которую увидела Фредегонда.
Что ж, поглядим относительно судьбы Кримхильды! Но во всяком случае, она может во всех испытаниях оставаться собой. Может, это-то и есть настоящая сила духа? А того, кто, живя с волками, начинает выть по-волчьи (а если со свиньями - захрюкает), то есть учится придворными интригам, даже если он там всех переиграет, на самом деле этот мир подмял и пережевал. В наше время многие помешаны на успехе, не очень-то задумываясь. какой ценой он достигается. Но неспособность Кримхильды играть по придворным правилам, как минимум, достойна уважения.
"Совесть, Благородство и Достоинство -
Вот оно, святое наше воинство.
Протяни ему свою ладонь,
За него не страшно и в огонь.
Лик его высок и удивителен.
Посвяти ему свой краткий век.
Может, и не станешь победителем,
Но зато умрешь, как человек. "(с)Булат Окуджава)
У разных стран разные обычаи. У нибелунгов в моде куртуазные ухаживания. А в Арвернии принято, чтобы женщина именно что была прежде всего женой, хозяйкой, матерью.
Ещё бы у Кримхильды была возможность быть матерью >:( Всё-таки, безответственность короля поражает. Ну, надо ему как-то взять себя в руки!
Значит, всё-таки хотят подменить послание. Но они не знают, как конкретно Альбрехт обозначает всех ключевых игроков, а также Арвернию, у них есть только догадки. Тут очень легко ошибиться.
Но это всё равно лучше, чем ничего. Так или иначе, а настоящее-то послание до адресата не дойдёт.
Возможно, у нее еще появится возможность стать матерью. Если ей удастся переиграть Бересвинду и добиться любви своего супруга.
Обозначения (на уровне гербов и общеизвестных символов того или иного персонажа) разгадываются легко. А в некоторых случаях прямо известны, как с Карломаном. Так что будем надеяться, что и Альбрехт их подбирал по тому же принципу.
Если оно просто не дойдет, междугорцы только больше встревожатся и придумают что-нибудь еще. Лучше все же, чтобы удалось их перехитрить.
Глава 84. Властители Арвернии (начало)
Пока по всему Дурокортерскому замку собирался народ, чтобы придти в тронный зал по приглашению короля, сам Хильдеберт IV во главе своей свиты направлялся туда, чтобы объявить дату церемонии вложения меча в руки дяде Карломану. По пути он продолжал беседовать с Нитхардом, жрецом Циу.
- Надеюсь, что ваше братство готово отразить удар, на тот случай, если междугорцы нападут на нас? - осведомился король.
Нитхард коснулся висевшего на цепи знака братства Циу - руки, сжимающей меч.
- Поверь, государь, мы готовимся! Ныне большая часть братства разместилась в крепостях на восточной границе, а при первом признаке угрозы и я с оставшимися братьями выступлю туда же. Нас не так много, но мы встретим междугорцев как подобает, - пообещал жрец бога войны с достоинством.
Король благодарно кивнул ему.
- Спасибо тебе, мой добрый Нитхард! Я верю, что на братство Циу всегда можно положиться.
Про себя Хильдеберт вновь подумал, что будет полезно поддержать братство Циу, дабы те могли укрепить свои силы. Ведь недаром его доблестный дядя ("Да будет он принят в Вальхалле с почестями!" - с болью в душе подумал Хильдеберт), в последние месяцы часто говорил об угрозе со стороны Междугорья и Тюрингии. Необходимо, чтобы кто-то охранял беспокойные восточные границы, в то время как он сам с помощью братства Донара начнет Священный Поход. В его необходимости король Арвернии был убежден по-прежнему. Он освободит свою страну от альвов и искупит кровь дяди Карломана, проявив свои природные дарования. А тем временем воины доблестного Циу будут защищать Арвернию от человеческих противников. Хорошо, когда каждый исполняет свое предназначение, для которого сотворен богами!
И, чем больше размышлял Хильдеберт, направляясь к тронному залу, тем сильнее в нем росло желание возвеличить наравне с донарианцами и братство Циу.
В каждом зале, через который проходили король со свитой, его по-прежнему встречали придворные, кланялись, приветствуя Хильдеберта. Он же, задумавшись, ускорил шаг. Походкой он опять непроизвольно подражал дяде Карломану, копируя его движения. Все остальные тоже прибавили шаг, дабы успеть за королем.
Следуя за ним вплотную, начальник паладинов, Жоффруа де Геклен, угрюмо нахмурился. Не ко времени король подражает графу Кенабумскому, что ныне по его вине лежит при смерти! Его родные точно сочтут, что он издевается над ними. А с семьей Карломана лучше не ссориться, как с "детьми богини Дану", так и с его близкими в Королевском Совете. Жоффруа был убежден, что королю было бы гораздо полезнее, если бы он слушал больше таких советников, как Дагоберт и Ангерран, нежели королеву-мать или, не приведи Всеотец Вотан, барона Верденнского!
Между тем, королева-мать, не подозревая, что о ней думает паладин, следовала за своим царственным сыном. Бересвинду Адуатукийскую раздражало, что приходится идти не рядом с королем, а позади. Тут еще и Кримхильда что-то не спешила присоединиться к своему супругу, а ведь в такой важный день королевская семья обязана всем демонстрировать свое единство! И королева-мать обещала себе расквитаться с непокорной невесткой.
Рядом с ней, позади своего наставника Нитхарда, шел Аделард. Внешне младший сын Карломана выглядел спокойным, а в лице его читалась вполне понятная скорбь. Про себя же он усиленно размышлял и чувствовал все, что творилось вокруг. От королевы-матери исходили волны гнева, которые он улавливал безошибочно. А, поспевая за королем, ускорившим шаг, Аделард встревожился: значит, они скорее придут в тронный зал, где прозвучат фанфары, и все произойдет быстрее, чем ожидалось. А это было плохо для партии сподвижников Карломана: теперь у Ангеррана и его сообщников останется меньше времени, чтобы успеть сделать все, что они спланировали.
Стремительным шагом направляясь вперед, король ощущал мрачное удовлетворение. Пусть ему уже не искупить вину, которая останется с ним до конца его дней. Чуда не случилось: дядю Карломана уже не спасти, ибо нанесенная им, Хильдебертом, рана оказалась смертельной! Но теперь он посвятит свой опасный дар берсерка служению добру, и все еще будет хорошо, и он больше не поднимет руку ни на кого из тех, кого любит, ибо сумеет обуздать свой дар!
И, глядя, как приветствуют его все новые толпы придворных, изредка сам кивая им в ответ, Хильдеберт преисполнялся уверенности. Ничего не потеряно, он все еще король Арвернии!
Он замечал на лицах придворных едва скрываемое удивление: ведь сейчас по правую руку от него вместо матушки шел жрец Циу. Неудивительно, что такая перемена поражала всех! И Хильдеберт чувствовал удовлетворение заодно и от того, что сумел удивить их. Пусть помнят, что он вполне властен распоряжаться своей жизнью и другими людьми! Король вправе и возвышать, и низвергать. Несомненно, это усиливало почтение придворных к властителю Арвернии.
Неожиданно Хильдеберту вновь вспомнилась записка жены. Она предупреждала, что опоздает, поскольку ей необходимо встретиться с нибелунгским рыцарем, Дитрихом Молоторуким. Дитрих... При этом имени Хильдебертом овладели мрачные воспоминания. Ведь этот Дитрих был секундантом своего соотечественника, виконта Гизельхера, в том злосчастном "поединке" на ристалище! И он видел, стоя в двух шагах, как король Арвернии в приступе безумия поразил мечом любимого дядю, пытавшегося остановить его... А все из-за подозрений матушки против Кримхильды и Рыцаря Дикой Розы, коими она пробудили бешеную ревность в нем, Хильдеберте! Увы, людям не дано предусмотреть, как отзовется сказанное слово...
И Хильдеберту вновь с болью в душе подумалось, что в те дни, когда он пытался наладить отношения с женой, слушая матушку и ревнуя Кримхильду к Гизельхеру, тем временем его доблестный дядя занимался укреплением восточных границ. А также он многое сделал для усиления братства Циу, хотя, как видно, успел не все.
Повернув голову к идущему рядом с ним Нитхарду, Хильдеберт проговорил:
- Хочу спросить у тебя совета, почтенный жрец! Ведь, если с востока нападут междугорцы, одного братства Циу будет мало, чтобы сдержать их. Мне также придется послать на границу войска. Но кто поведет их? Кто их арвернских полководцев талантливее всех?
Жрец, казалось, не ожидал такого вопроса, но ответил, немного поразмыслив, почти сразу:
- До сих пор должность главнокомандующего по праву занимал принц Дагоберт. Ну а после него в Арвернии много достойных полководцев, государь! Мы, поскольку владения братства в основном лежат на восточной границе, чаще всего имеем дело с маршалом востока, Магнахаром, опытным полководцем. Но могу поручиться, что и другие высшие военачальники наделены блестящими дарованиями. Ведь в Арвернии во все времена военное дело было на высоте!
Хильдеберт кивнул, вспомнив собственное участие в нибелунгской войне. Конечно, ему приходилось тогда слушать советы опытных полководцев, да и впредь этого не миновать. В глубине души он сознавал, что не умеет в достаточной мере предугадывать замыслы противника до битвы, а, выведя войско на поле боя - управлять массами людей среди кровавой сумятицы. Хильдеберт был на своем месте, когда, выхватив меч, устремлялся на горячем коне в самую гущу битвы, рубился, забывая все на свете, и тем воодушевлял своих рыцарей. Что ж, скоро он этим и займется в Священном Походе, ибо битвы с альвами редко превращаются в общую свалку, гораздо чаще приходится биться в поединке. А войну против людей он возложит на своих полководцев, выбрав лучших.
Размышляя об этом, король на мгновение прервал беседу со жрецом, чтобы сделать знак придворным музыкантам, следовавшим чуть в стороне от основной свиты. Они мощно задули в фанфары, и весь Дурокортерский замок огласился грозной и торжественной музыкой, призываюзей всех следовать за королем в тронный зал. Протрубив в первый раз, музыканты сделали продолжительную паузу, чтобы дать время тем, кто еще не успел подойти. Фанфары должны были прозвучать трижды, и к третьему сигналу весь королевский двор и его гости соберутся в тронном зале.
Королева-мать по-прежнему шла следом за сыном. Ей, конечно, не нравилось, что приходится идти позади, но она не могла ничего сделать прилюдно. С раздражением оглядевшись по сторонам, она отметила, что Герберт до сих пор не появлялся. А он очень пригодился бы чуть раньше, чтобы ответить своему племяннику Аделарду как подобает! За что же она возвысила младшего сына Дагоберта в жрецы-законоговорители, хотелось бы ей знать?! Ничего, она еще заставит его отрабатывать новую должность! Вот только теперь речь сына Карломана поколебала настроение короля и его доверие к материнской мудрости, - это видно по тому, как Хильдеберт приблизил к себе жреца Циу и теперь беседовал с ним о войне. Королева Бересвинда убедилась, что ей еще рано торжествовать победу. События еще могут принять неожиданный оборот, ибо она пока не уничтожила влияние своих врагов...
Чувствуя, как в душе все больше разгорается гнев, Бересвинда вновь огляделась по сторонам, высматривая свою невестку. Но она ждала напрасно: Кримхильда все еще не пришла, даже после первых фанфар! Королева-мать недовольно поджала губы. Никогда еще ни одна королева Арвернии не смела выказывать такого пренебрежения к установленному предками придворному церемониалу, как Кримхильда! Ну ничего: она, королева-мать, не пожалеет сил, чтобы открыть своему доверчивому сыну глаза на его жену!
Желая преодолеть затопившие ее мрачные мысли, Бересвинда по давно устоявшейся привычке оглянулась на Хродеберга. Только он мог хотя бы на время успокоить ее, вернуть ее лицу ясное выражение, а душе - безмятежность, как в молодости, когда она еще не думала о власти и не брала на себя тяжкую ношу - править Арвернией. Рядом с Хродебергом она старалась быть лучше, чем есть. Порой Бересвинда сама удивлялась, за что ее верный рыцарь так сильно любит ее, причинившую столько бед людям, хотела она того или нет. Право, ее невенчаный муж заслуживал лучшей судьбы! Но ему все эти годы нужна была она. И сейчас, встретившись взглядом с грустными глазами Хродеберга, Бересвинда размышляла, как лучше осторожнее сообщить маршалу запада, что она решилась пожертвовать их совместным счастьем и своей женской судьбой, ради того чтобы он получил должность коннетабля. Как-никак, возмещение для Хродеберга будет все же более щедрым, чем для нее, которой предстояло утешиться лишь сохранением власти.
Король, разговаривая со жрецом, чуть повернул голову и вновь проследил боковым зрением за взглядом своей матери. Он сразу помрачнел. Ну что это такое?! Не успела матушка пообещать, что расстанется с Хродебергом, как опять переглядывается с ним! На глазах у всего двора не сводят глаз друг с друга, словно юная парочка! Матушка столько жаловалась ему на Кримхильду, но разве ее собственное поведением подобает королеве Арвернии? Ведь он согласился передать должность коннетабля Хродебергу только при условии, что мать расстанется с ним! У Хильдеберта всю жизнь вызывало крайнее раздражение, что какой-то мужчина смеет любить его мать, быть с нею, вдовствующей королевой Арвернии. Хотя сам по себе Хродеберг ничем не заслужил его неприязни, наоборот, был полезен. Если бы только он держался подальше от его матери!
Все ближе был тронный зал, и все шире и пышнее - свита придворных по сторонам. Король с милостивым видом отвечал на поклоны собравшихся, изредка кивая головой, но мысли его, не отвлекаясь, текли в одном направлении, заданном переглядываниями матушки с ее бывшим - бывшим ли? - возлюбленным. Да и разговор с Нитхародом повел его мысли по новому направлению в том, что касалось командования войсками.
Он решил, прежде чем подписать назначение нового коннетабля, сперва посоветоваться с Дагобертом. Вправду ли тот настолько слаб и болен, что не в состоянии больше командовать войсками? Королю вдруг только теперь пришло в голову, что Дагоберт не подавал прошения об отставке. О том, что его следует заменить, Хильдеберту сообщила матушка. Вообще, чужие мысли, что сперва кажутся бесспорно правильными, начинают восприниматься совсем иначе по прошествии времени, когда обдумаешь их как следует... В конце концов, последнее слово за ним, королем Арвернии!
Итак, Хильдеберт решил побеседовать с Дагобертом. Если даже тот согласится с отставкой, не помешает спросить, кого он видит вместо себя на посту коннетабля. Король хорошо знал, что его двоюродный дед рассудит по справедливости и выберет среди военачальников действительно лучшего. Не сделает поблажки даже для родного сына. Ну а если и Дагоберт назовет Хродеберга - так и быть, тот получит жезл коннетабля. Но только чтобы тот впредь даже взглядом не касался матушки!
Если бы Бересвинда Адуатукийская сейчас узнала, о чем думает ее царственный сын - вне всякого сомнения, встревожилась бы еще больше и приложила бы массу усилий, чтобы соединить вновь слишком непрочную паутину. Однако она, хоть и ощущала глухое раздражение из-за чрезмерной непредсказуемости сына, не подозревала, что тот способен до такой степени пренебрегать ее советами.
Однако беседа со жрецом Циу о грядущей войне с Междугорьем заставила Хильдеберта всерьез задуматься о возможной угрозе. Тем более что и дяде Карломану понравилось бы, что он продолжает его дело, ищет полководца, что лучше всех сумеет отразить врага в случае нападения, не пустить его вглубь Арвернской земли.
С такими мыслями король, окруженный все прибывающими со всех сторон придворными, приблизился к тронному залу. Стоявшие у дверей паладины отворили перед ним обе створки роскошно украшенных дверей, на которых во всю высоту изображен был герб Арвернии, царственный ирис. И, в тот миг, когда король, идя впереди всех, вплотную подошел к порогу тронного зала, музыканты второй раз огласили весь королевский замок торжественным зовом фанфар. Когда они прозвучат в третий и последний раз, весь королевский двор должен будет собраться, чтобы выслушать волю своего властелина. Ныне со всех сторон спешили опаздывающие, но их шаги заглушал гулкий и пронзительный звук фанфар, заполнивший собой все пространство, отдававшийся многократным эхом от каменных стен.
Эхо еще звонко раскатывалось под сводами, когда король переступил порог тронного зала. Его по-военному четкие шаги гулко простучали по полу, выложенному белым мрамором. Зал пока еще был пуст, ожидая владетеля Арвернии.
-
Он решил, прежде чем подписать назначение нового коннетабля, сперва посоветоваться с Дагобертом. Вправду ли тот настолько слаб и болен, что не в состоянии больше командовать войсками? Королю вдруг только теперь пришло в голову, что Дагоберт не подавал прошения об отставке.
О! Король-то думать начал! И насчёт братства Циу до этого. Это обнадёживает.
-
У Хильдеберта всю жизнь вызывало крайнее раздражение, что какой-то мужчина смеет любить его мать, быть с нею, вдовствующей королевой Арвернии.
У мальчиков, воспитанных сильной характером матерью, такое бывает. Но, как правило, проходит, если они не застревают в трудном подростковом возрасте на всю жизнь. Хильдеберт, похоже, застрял, и не без помощи маменьки. Но что опять затеяла Кримхильде? Нарушение правил совсем уж не нужно в такой ситуации. Назвалась груздем королевой, полезай в кузов соблюдай, хотя бы внешне, правила придворного этикета.
-
Благодарю, эрэа katarsis, эрэа Convollar! :-* :-* :-*
Он решил, прежде чем подписать назначение нового коннетабля, сперва посоветоваться с Дагобертом. Вправду ли тот настолько слаб и болен, что не в состоянии больше командовать войсками? Королю вдруг только теперь пришло в голову, что Дагоберт не подавал прошения об отставке.
О! Король-то думать начал! И насчёт братства Циу до этого. Это обнадёживает.
Ага! Начинает постепенно! :)
У Хильдеберта всю жизнь вызывало крайнее раздражение, что какой-то мужчина смеет любить его мать, быть с нею, вдовствующей королевой Арвернии.
У мальчиков, воспитанных сильной характером матерью, такое бывает. Но, как правило, проходит, если они не застревают в трудном подростковом возрасте на всю жизнь. Хильдеберт, похоже, застрял, и не без помощи маменьки. Но что опять затеяла Кримхильде? Нарушение правил совсем уж не нужно в такой ситуации. Назвалась груздем королевой, полезай в кузов соблюдай, хотя бы внешне, правила придворного этикета.
К сожалению, да - подзадержался малость в подростковом возрасте. Опять же, можно для сравнения вспомнить Карломана, который считает Теодеберта вторым отцом, хотя и родного отца очень любил. А вот Хильдеберт не смог так. А его маменька об этом не позаботилась. Вот ей и самой достается от плодов ее воспитания.
А Кримхильда, я думаю, просто немного опоздала. Ее собеседники из прошлой главы только что пришли в тронный зал, а ей тоже нужно время, чтобы дойти. Думаю, тут как раз никакого намеренного плана нет.
Глава 84. Властители Арвернии (продолжение)
Тронный зал Дурокортерского замка был величествен и прекрасен, представляя собой истинное чудо строительной мысли. Таким его задумал Хильдеберт Строитель, стремясь возвеличить новую столицу. Огромный, светлый зал, украшенный мрамором и изящными фресками, все же несколько уступал королевскому залу в Кенабумском дворце, но выглядел так богато, что никто не решался сравнивать, во всяком случае, открыто.
Король, не убавляя шаг, направился к величественному трону. Тот также уступал размерами престолу самого Карломана Великого в Кенабуме, однако представлял собой истинное произведение искусства, творение рук замечательных мастеров. Вокруг трона, что стоял на высоком постаменте, собралась стража - паладины в сверкающих, словно серебряных, доспехах.
В сопровождении своей свиты, король двигался к подножию трона. Только теперь он чуть замедлил шаг (к огромной радости Аделарда, который знал, что каждое мгновение на счету). Хильдеберт сделал знак, и Нитхард, жрец Циу, поняв его, молча поклонился и отступил на свое место, где в колонне придворных двигались посвященные бога войны. Но тем же движением руки король подозвал своего кузена, приглашая приблизиться.
Следовавшие за королем придворные шли медленнее него. Даже королева-мать и Жоффруа де Геклен, шедшие прямо за ним, убавили шаг, когда идущий рядом с ними Аделард вышел вперед по знаку короля. Они ждали, что будет.
Поглядев на своего кузена, король, тяжело вздохнув, произнес:
- Не проходит и дня, чтобы я не сожалел о пролитии кровь того, кого чтил, как отца! Хотя даже само именование "как отца" ныне звучит оскорблением в виду моей неизбывной вины... Увы, злобные альвы помрачили тогда мой рассудок и направили меч в моих руках! В здравом уме я никогда не смог бы обратиться против моего доблестного и мудрого дяди! А теперь мне остается лишь от всей души выразить соболезнования тебе, кузен, и всей семье дяди Карломана! Поверьте: и я страдаю вместе с вами! В знак своей скорби я намерен почтить моего доблестного дядю, как если бы он вправду был королем Арвернии, - напоследок, пристально взглянув на Аделарда, король добавил: - В память о майордоме Арвернии, что был не только мудрейшим советником, но и бесстрашным воином, я возвеличу братство Циу, раз уж ты, мой кузен, выбрал эту стезю. Пусть приверженцы бога-воителя благополучно оберегают покой Арвернии!
Аделард, что подошел к своему царственному кузену, внешне выглядел спокойным, сосредоточенным. Его бледное лицо выражало скорбь, как и подобало в печальную минуту сыну, чей отец лежал при смерти. Он ничего не говорил, лишь иногда кивал в ответ на слова короля, молча выражая согласие. Другого ответа от него не ожидали.
Но, как только король сказал Аделарду об его стезе, юноша вдруг понял, каким образом он может протянуть время, задержать третьи фанфары. Он тревожился, ибо ничего не знал о том, как идут дела у его единомышленников. Разгадала ли шифр герцогиня Земли Всадников? Смогли ли его мать и дед переубедить нового жреца-законоговорителя? Заручилась ли молодая королева поддержкой рыцарей?..
И Аделард высказал просьбу, вполне естественную для того, чей отец был обречен смерти:
- Прошу тебя, государь: хотя бы накануне церемонии вложения меча позволь побыть рядом с моим отцом его родным и близким! - молодой человек сцепил пальцы в знак сильнейшего волнения. Помимо стремления потянуть время, Аделард надеялся: быть может, их голоса пробудят отца, исцеляемого живой водой, и он быстрее придет в себя, если близкие люди станут призывать его?.. И вновь чувство вины пронзило короля, столь остро, как будто он только сейчас вновь нанес смертельный удар любимому дяде. Чтобы избавиться от этого мучительного ощущения, он поспешно кивнул, даже не вникая в просьбу Аделарда:
- Конечно! Конечно, вы, ваша семья, сможете побыть рядом с дядей Карломаном в последние часы... перед церемонией вложения меча. Это ваше право!
- Благодарю тебя, государь! - произнес Аделард, поклонившись в пол с искренней радостью.
Король сделал жест, отпуская кузена к его наставнику. Между тем, в тронный зал продолжали входить все новые люди. Среди них были Дитрих Молоторукий и Гундахар Лось, явившиеся после встречи с молодой королевой. Они встали, как подобало, среди нибелунгских и шварцвальдских посольств, рядом с Альбрехтом Бёрнландским, стараясь не бросать на него заинтересованных взглядов. Среди свиты короля находились также Гуго де Кампани и Роберт Амьемский. Придворные рангом пониже вновь кланялись королю и его свите.
Король вновь продолжал свой путь к трону, а его мать следовала за ним. Однако он не оборачивался к ней, оскорбленный ее переглядываниями с Хродебергом. В груди у Хильдеберта кипела обида, он чувствовал, что мать обманула его. Ведь она еще несколько лет назад обещала расстаться с маршалом запада, и что же?.. Хродеберг до сих пор - ее невенчаный супруг, и она теперь еще мечтает возвести его в должность коннетабля!
И король укрепился в своем желании поговорить с Дагобертом. В самом ли деле он болен, но слишком горд, чтобы об этом говорить? Следовало подумать, как осторожно расспросить об этом старика, чтобы не оскорбить его. А затем, если уж Дагоберту действительно потребуется преемник, надо будет присмотреться, кто из арвернских полководцев достойнее всего. Поскольку главная угроза ныне исходила с востока, может быть, лучше всего поставить коннетаблем Магнахара, прекрасно знающего местные условия...
Король Арвернии пытался самостоятельно принять важное решение.
У тронного зала было несколько дверей. В главные, как подобает, вошел король и его ближайшая свита, а в другие входы тем временем продолжали заходить придворные. Среди них были Турольд и Герберт. Король кивнул им, и два жреца подошли ближе.
По новому жрецу-законоговорителю Хильдеберт едва скользнул взглядом, проговорив:
- Поздравляю тебя с важным и почетным назначением, Герберт!
Тот учтиво поклонился:
- Премного благодарен тебе, государь! Моя новая должность действительно важна, и я намерен служить, не жалея сил!
Но король сделал ему знак отойти, и Герберт повиновался. Как видно, Хильдеберта волновало сейчас совсем другое. Он обратился к Турольду очень тихо, доверительно:
- Скажи мне, почтенный жрец: каково состояние моего высокочтимого дяди, графа Кенабумского?..
Бывший жрец-законоговоритель ответил, не моргнув глазом, ни намеком не выдав важную тайну:
- Я и мои ученые собратья делаем все возможно, чтобы доблестный граф Кенабумский хотя бы телесно пробыл в мире живых еще четыре или пять дней.
Хильдеберт кивнул, отсылая Турольда. Стало быть, у него есть время подготовить все важные перестановки, в каких действительно назрела необходимость. Хотя он сомневался в некоторых последних назначениях своей матери, все же собирался в общих чертах последовать ее совету.
Турольд направился к Аделарду с Нитхардом. Герберт же, отойдя от короля, встретился глазами с королевой-матерью, глядевшей на своего ставленника отнюдь не с одобрением. Когда Герберт подошел ближе, она спросила негромко, но властно:
- Почему ты не пришел раньше, когда был нужен? Что тебя задержало?
Герберт поклонился, почтительно приложив руки к груди.
- Прошу прощения, государыня, но я встретил в саду моего отца и сестру. Мы откровенно побеседовали, впервые за много лет. Должен сказать, что Альпаида пребывает в совершенно расстроенных чувствах... и я, как мог, постарался усугубить в ней такое состояние.
Сперва Бересвинда выслушала его, неодобрительно поджимая губы. В ней еще кипел гнев. Она не думала, что ради своих сложных отношений с семьей Герберт способен пренебречь обязанностями, ради которых был возвеличен! Но последние слова жреца успокоили ее. Сломать Альпаиду было, безусловно, на руку королеве-матери. Она постарается в последующие дни повергнуть графиню Кенабумскую в еще большее отчаяние, выражая ей соболезнования напоказ. Ода де Кампани ей в этом поможет. Паучихе не нужна была Альпаида - мстительница за своего мужа, она хотела видеть ее умершей или обезумевшей от горя.
И в этот миг к ним приблизился Хродеберг. Как всегда, в его присутствии Бересвинда испытала мучительный стыд за то, что думала сейчас об его сестре. "Какое же я чудовище! Если бы он знал, какие замыслы я порой осуществляю... Ради блага Арвернии, конечно!" - с тоской подумала она.
Почтительно поклонившись королеве-матери, маршал запада с тревогой взглянул на своего младшего брата.
- Не помирились? - шепотом спросил он, услышав, как Герберт говорил о встрече с отцом и сестрой.
Тот покачал головой и с надменным видом отступил назад. А Хродеберг печально вздохнул - уже много лет он пытался примирить младшего брата с семьей, но все напрасно! И теперь он невольно перевел взгляд на Бересвинду, образ которой столько лет придавал ему сил во всех обстоятельствах жизни. Невозможно в одночасье отринуть все, чем дорожил целую жизнь!
Но именно в этот миг король, чуть повернув голову, вновь заметил, как его мать переглядывается с Хродебергом, и это вызвало у него еще более сильное раздражение.
Между тем, Герберт, отступив на несколько шагов, выразительно взглянул в глаза Хродебергу. Ах, как много ему хотелось бы высказать брату, будь они наедине! Но сейчас это было невозможно, и ему пришлось говорить мысленно, показав свои чувства лишь необыкновенно выразительным взглядом.
"Не пытайся меня поучать, мой дорогой брат! Все-таки, наш отец отдал в жрецы не того сына. Это тебе следовало бы отрешиться от земных благ и посвятить жизнь служению. Но ты ныне - невенчаный муж королевы-матери, и скоро будешь назначен коннетаблем, благо, королева Бересвинда побеждает в придворной игре. Но и я поднялся не менее высоко, став в сорок два года жрецом-законоговорителем. Отец и сестра узнали, на что я способен. Конечно, ваш хваленый Карломан сделался майордомом в двадцать девять лет. Но ведь за ним стояла могущественная семья, его все любили. А я был одинок. К тому же, и жрецы держатся на своих должностях дольше военных. И все-таки я поднялся высоко, добился всего своим умом и усилиями. Я сделал себя сам!"
Так думал Герберт, но его гордость сразу поугасла, как только его взгляд упал на облаченную во вдовье покрывало фигуру королевы-матери. В глубине души он, конечно, сознавал, что обязан своим возвышением ей, и должен будет впредь служить своей повелительнице, которая жестоко спросит с него в случае неудачи.
Как образованный жрец, Герберт способен был убедить и других людей, и себя самого в чем угодно. И сейчас он напомнил себе, что и сам Карломан некогда был возведен на высокий пост майордома той же самой королевой Бересвиндой. Это она, ради блага своих сыновей, убедила мужа назначить его единокровного брата майордомом вместо почтенного Риваллона Сто Воронов. А ведь тогда его назначению рьяно препятствовала старая королева, Радегунда Аллеманская, упорно отговаривавшая своего царственного сына. В ту пору она во всем шла против Карломана. При дворе даже ходили поговорки: "Скорее в хеуимонате выпадет снег, чем королева Радегунда согласится с графом Кенабумским", "Ненавидеть, как старая королева ненавидит Карломана". Однако ее племянница и сноха все же добилась того, что графу Кенабумскому доверили важнейший из постов. Стало быть, для Герберта не будет позором, что его назначение подписано той же рукой.
А тем временем, как в тронном зале происходили эти выразительные сцены, все остальные занимали свои места по бокам зала, готовясь чинно присутствовать при важной церемонии.
Вот появился и Дагоберт Старый Лис, об руку со своей дочерью Альпаидой. Они двигались навстречу королю, и тому при виде них вновь стало больно от того, что он натворил в помрачении. Видно было по близким Карломана, что они пережили в эти страшные дни! Дагоберт постарел на много лет, но держался по-прежнему прямо и ступал твердо, не давая себе поблажки. Альпаида также держалась, как подобало изысканной придворной даме. Но она очень исхудала и побледнела, глаза у нее были красны от бессонных ночей, однако король и большинство придворных, увидевших ее, подумали, что от слез.
Король нарочно остановился, не доходя до трона, в знак почтения к коннетаблю и его дочери - своей тетушке, сломленной страшным горем. По ней видно было, что ее душа растерзана и изнывает от боли, однако она держалась с неистребимым достоинством.
Увидев их, королева-мать встала рядом с Жоффруа чуть подальше. Она глядела на Дагоберта с Альпаидой, и они ответили ей не менее пронзительными взорами. Казалось, скрещиваются не взгляды, а острые, тяжелые клинки. Вот-вот - и посыплются искры, как от столкновения двух мечей со страшной силой!
-
Календарь Карла Великого
Легендарный король Франков Карл Великий (ок. 748 — 814 гг.) попытался ввести придуманные им названия месяцев на франкском языке.
Источник: Eginhard « Des faits et gestes de Charlemagne » (Éditeur J.-L.-J. Brière, 1824)
январь — wintermonath (месяц зимы);
февраль — hornung (месяц грязи);
март — lenzmonath (месяц весны);
апрель — ostermonath (месяц Пасхи);
май — winnemonath или minnemonath (месяц любви);
июнь — prahmonath (неизвестная этимология);
июль — hewimonath (месяц сенокоса);
август — arndtmonath (месяц жатвы);
сентябрь — windmonath (месяц ветров);
октябрь — windemmonath (месяц сбора винограда);
ноябрь — herbstmonath (месяц осени);
декабрь — helmanoht (неизвестная этимология).
-
Увы, злобные альвы помрачили тогда мой рассудок и направили меч в моих руках!
Конечно, альвы, а кто же ещё? Король ищет оправдания себе, любые, лишь бы оправдать себя. Он как бы и признаёт свою вину, и в то же время, пытается переложить её на кого-то ещё, на альвов,к примеру, ибо разобраться в случившемся, по настоящему разобраться - страшно. Очень много всплывёт на поверхность такого, с чем невозможно жить.
-
Это сваливание на других точно до добра не доведёт. >:(
Конечно, если что, можно будет сказать, что это донарианцы альвов оклеветали, а король опять невиноватый. Но это всё равно будет сваливание на других.
Запутается, в итоге, сам же в своём вранье.
-
Благодарю, эрэа Menectrel! Да не оскудеет никогда Ваш генератор идей для нашего прекрасного произведения! :-* :-* :-*
Что касается названия месяцев, изобретенных Карломаном Великим, то брахманот - июнь - предположительно, означает "переломник", имеется в виду половина года. Декабрь - хайлягмонат, "священный месяц", в честь рождества. Но по написанию больше похоже на более подходящее для нас название "хельмонат" - в честь богини холода и смерти, которой была посвящена зима. А вот апрель, остармонат, нам точно придется переименовать: ну какая у арвернов Пасха? Пусть будет карломонатом, если у Карломана Великого, как у прототипа, в этом месяце был день рождения.
Благодарю, эрэа Convollar, эрэа katarsis! :-* :-* :-*
Увы, злобные альвы помрачили тогда мой рассудок и направили меч в моих руках!
Конечно, альвы, а кто же ещё? Король ищет оправдания себе, любые, лишь бы оправдать себя. Он как бы и признаёт свою вину, и в то же время, пытается переложить её на кого-то ещё, на альвов,к примеру, ибо разобраться в случившемся, по настоящему разобраться - страшно. Очень много всплывёт на поверхность такого, с чем невозможно жить.
Король оправдывает пока свое преступление перед придворными, которых собрал в тронном зале. Но я надеюсь, что он не зайдет слишком далеко по пути самооправданий, чтобы поверить в собственную ложь. Это было бы плохо. Хотя такой путь, безусловно, легче, чем принять зло, что совершил, и попытаться обуздать себя.
Это сваливание на других точно до добра не доведёт. >:(
Конечно, если что, можно будет сказать, что это донарианцы альвов оклеветали, а король опять невиноватый. Но это всё равно будет сваливание на других.
Запутается, в итоге, сам же в своём вранье.
Поживем - увидим.
Хочется все же верить, что до такой крайности Хильдеберт не дойдет. Пусть хотя бы с самим собой сможет быть честным. Чего бы это ему не стоило. Пока, во всяком случае, совесть его мучает, и это выглядит очень трогательно.
Глава 84. Властители Арвернии (продолжение)
Скрещение взглядов королевы Бересвинды против Альпаиды и Дагоберта в одно мгновение погрузило весь тронный зал в напряженное молчание. Те из придворных, что были хорошо осведомлены о противостоянии партии королевы-матери и молодой королевы, об обострении отношений Старого Лиса с Паучихой, теперь выжидающе глядели на них.
Дагоберт Старый Лис по-прежнему держал дочь за руку. Он был в церемониальном одеянии коннетабля, в богатой легкой кирасе, закрывающей грудь. На украшенном золотом поясе висел драгоценный жезл, символ его высокой должности. Взгляд коннетабля был холоден и остр. Бересвинда была права в своих догадках относительно него. Он не пощадил бы ее в качестве законной супруги своего старшего сына. Лишь обладая всей полнотой власти, в качестве королевы-матери, она могла обезопасить себя. Сейчас все, на что мог надеяться сделать против нее Дагоберт (как она предполагала) - это отстранить ее от власти и лишить влияния на ее царственного сына, чтобы уж потом постараться расправиться.
Коннетабль сдерживался, хотя от одного вида Паучихи в нем снова закипел праведный гнев. Его уста скривились от жгучего презрения к ней. Коннетабль подозревал, что она ради власти отказалась от любви к Хродебергу. Тот всю жизнь превозносил ее и многое прощал, но не трагедию на ристалище и страдания своей сестры Альпаиды. Теперь Бересвинда ценой отречения приобрела для бывшего возлюбленного должность коннетабля... Что ж, Дагоберт с гордостью видел, что его старший сын вырос достойным своего отца, не только военными талантами, но и выбором, что он сделал. Тайно приняв сторону своего отца в его борьбе с королевой-матерью, Хродеберг попросил у нее отсрочки, чтобы посоветоваться с ним, Старым Лисом.
Сейчас Дагоберт чувствовал, как холодна рука дочери, сжимающая его ладонь. Он знал, что Альпаида сейчас собирает силы, чтобы встретить все, что может еще обратить против нее Паучиха. Но ее отец боялся, что она, в своем нынешнем крайнем напряжении, сорвется вновь. Два таких срыва он видел сегодня - когда Альпаида кричала о мести за Карломана и в споре с Гербертом (и он еще не видел, как она ударила по лицу Жоффруа). И теперь Дагоберт мысленно умолял дочь выдержать все, что бы они ни встретили здесь. Он понимал, как ей тяжело. Ибо сам, узнав, кто, хоть и косвенно, виноват в смерти его жены, готов был задушить Паучиху своими руками. Ему ли не понимать, как кровоточит сейчас разорванное на части сердце Альпаиды! Ведь и он сам испытывал не меньшую боль, ибо Карломан для него как сын. И лишь горячая вера и отчаянная надежда на то, что чудо свершится, и живая вода спасет Карломана, поддерживали их обоих, и отца, и дочь. Надежда, что Карломан скоро очнется, давала им силы не сломаться под гнетом страшной боли. И они были твердо намерены выстоять с достоинством и дать решающий бой виновнице страшнейших бед их семьи.
У собравшихся вокруг придворных, взиравших на Альпаиду, поддерживаемую отцом, ее облик вызвал различные чувства. Одни невольно содрогались, видя, как сильно на ней отразилась трагедия с ее супругом. Другие восхищались ее выдержкой даже в самых тяжких обстоятельствах.
Сейчас покрасневшие от бессоницы глаза Альпаиды остекленели. Она глядела сквозь королеву Бересвинду, будто не видела ее. Королева-мать заметила ее взгляд, и ей стало не по себе. Паучиха хорошо знала, что тем, у кого такой взгляд, нечего терять, и они способны на все. Воистину, Альпаида так сильно любила своего мужа, что не побоялась бы теперь бросить вызов самой Хель, чтобы вернуть Карломана к жизни или отомстить за него!
И Бересвинда по привычке, ища поддержки, вновь нашла взглядом Хродеберга, стоявшего неподалеку от них. Ведь он всегда, как только мог, защищал ее и помогал советом. Неужто не поможет сейчас, хотя бы в качестве посредника между ней и своими родными?
Все эти выразительные переглядывания в тронном зале происходили гораздо быстрее, чем возможно о том рассказать. Король заметил эти напряженные, недоброжелательные взгляды. Ему вспомнилось, что до него и раньше доходили слухи, да и сам он замечал по косвенным признакам, что его мать враждебна коннетаблю, как и он ей...
Король приостановился, ожидая идущих навстречу Дагоберта и Альпаиду, что было знаком крайнего почтения, - по обычаю, короли не обязаны ждать подданных, даже знатнейших из них. Он мучительно подыскивал слова, что помогли бы ему оправдаться перед близкими Карломана, если это вообще возможно. Однако в следующий миг едва не забыл про них, ибо с гневом заметил в третий раз за этот день, как его мать, которой не должны были касаться и подозрения, вновь глядит на Хродеберга!
Хильдеберт чувствовал все большее раздражение. Он размышлял сейчас, что его мать, ненавидя Дагоберта, решила добиться его отставки, а заодно подарить должность коннетабля своему невенчаному супругу, ловко используя в своих целях его, своего сына и короля. Ему и в голову не могло придти, что на самом деле Бересвинда, скрепя сердце, приняла решение расстаться с маршалом запада, ради его, Хильдеберта, пользы, а также ради сохранения собственной власти и долгой жизни.
Король сурово нахмурился, но придворные приписали это выражение скорби о Карломане и чувству вины, а также предстоящей беседе с Дагобертом и Альпаидой.
Когда коннетабль вместе с дочерью, рука об руку, приблизились к королю, так что их разделяло всего несколько шагов, Хильдеберт указательно вскинул руку, останавливая их. Этим жестом он вновь неосознанно подражал Карломану, родные которого, конечно, должны были узнать до боли знакомое движение. Они остановились, а король, вновь оказывая им честь, сам сделал последние шаги им навстречу.
Собрав все силы, Хильдеберт с горечью в голосе и в душе обратился к своей тетушке и к ее отцу. Он признавал свою вину настолько, насколько имел на это право король Арвернии, не унижая свое высокое звание:
- Приветствую вас, любезные родичи мои: доблестный коннетабль Арвернии, принц Дагоберт, и тебя, моя добрая тетушка, графиня Альпаида Кенабумская! К великому несчастью для нас всех, мы собрались здесь из-за ужасной трагедии. Приношу свои соболезнования вам, близким моего дяди, доблестного и мудрого майордома Арвернии, графа Карломана Кенабумского, которого я чтил всю жизнь, как второго отца! К величайшему несчастью для всех нас, зловредные альвы, дети Имира, позавидовали единству в королевской семье Арвернии. Они помрачили мой рассудок, чтобы я в ослеплении поднял меч на дядю Карломана, которому обязан столь многим! Теперь уже ничего не вернуть назад, не искупить содеянного преступления... Но я буду всю жизнь сожалеть о том, что совершил невольно. И прошу вас, родичи мои, любимейшие люди для дяди Карломана, простить мою невольную вину!
Придворные, стоявшие поблизости, отметили, что король говорил с величайшим сожалением о своем невольном преступлении, хоть и содеянном, по его словам, под враждебным влиянием альвов.
Дагоберт выслушал короля с каменным лицом, с истинно придворной выдержкой. Альпаида по-прежнему глядела на своего царственного племянника остекленевшими, застывшими глазами, как бы сквозь него. Она собрала все свои силы и всю надежду на лучшее, чтобы держаться перед коронованным убийцей, как велит дворцовый церемониал. Но отвечать ему со светской любезностью графиня Кенабумская была уже не в силах.
Ее отец чувствовал, как в его руке дрожит от напряжения ладонь дочери, ледяная на ощупь. И он ответил королю, как подобало, от имени их обоих, держась с достоинством и по-военному четко. Только голос у коннетабля сделался сиплым и глухим, старческим, выдавая его истинное состояние:
- Судьба водила твоей рукой, государь, ты совершил это преступление, не ведая. Искреннее сожаление облегчает совесть. Я верю, что мой названый сын, благородный Карломан Кенабумский, простил бы тебя, государь... А боги да простят всех нас!
И слышать этот голос постаревшего за две седьмицы на десять лет Дагоберта было виновному королю не менее жутко, чем глядеть в глаза Альпаиде, которая вот-вот должна была стать по его вине вдовой. На войне, да и вне нее, Хильдеберту довелось повидать немало страшных событий. Но горе отца, что должен был вот-вот потерять названого сына, потрясло его. Он судорожно вздохнул. Даже не имея детей, король мог понять, что самое страшное для родителей, кровных или приемных - пережить своих детей, пусть даже они давно были взрослыми. Он видел, как его матушка оплакивала своих старших сыновей и почти всех внуков, кроме двух девочек. Но в их смерти, по крайней мере, не было ничьей вины, их жизнь унесли тяжкие болезни. Совсем другое, как сейчас понимал Хильдеберт - глядеть в глаза убийце родного человека и, презирая и ненавидя его в сердце своем, продолжать чтить его, как своего государя. Он понимал чувства Дагоберта и Альпаиды, и их выдержка восхищала его.
Услышав весь разговор, королева-мать почувствовала исходящую от Дагоберта опасность. Если он ловко сыграет на чувстве вины, что испытывает Хильдеберт, сможет многого добиться от него!
И она поспешила вмешаться. Без приглашения подошла к сыну. Тот только удивленно вздернул бровь, не ожидая такой дерзости.
- Государь, позволишь ли и мне засвидетельствовать скорбь доблестному коннетаблю и его дочери, графине Кенабумской? - вкрадчиво проговорила она.
Хильдеберт взглянул на мать с недоумением, но согласие дал.
- Говори, матушка, - произнес он, думая про себя, что она решила поддержать его в трудный час.
Бересвинда кивнула и обратилась к близким Карломана тоном, исполненным величайшего сострадания, так что большинство слышавших приняли бы ее слова и интонации за чистую монету. В душе же она чувствовала злорадство:
- Прими и мои скромные соболезнования, доблестный коннетабль, принц Дагоберт, и ты, благородная графиня Кенабумская! Я глубоко сострадаю вам, ибо, увы, слишком хорошо знаю, что значит внезапно лишиться близкого человека. Любая смерть - лютое горе для нашего сердца, но ужаснее всего, когда гибнет в цветущих годах человек, способный жить еще долго и совершить многое, - уходит внезапно, не успев даже проститься напоследок! Вы же, кроме того, много дней упорно надеялись на спасение доблестного и мудрого майордома, но увы - он так и не пришел в себя. Позвольте же разделить с вами горе! Земная разлука тяжка всегда, но над судьбой никто не властен. Сами боги не смогли спасти светлого Бальдра! Как же могут люди надеяться, что их близкие будут с ними вечно? Одно лишь время способно залечить раны... но не всегда, не всегда! - она соединила руки, скрытые широкими черными рукавами, точно крылья зловещей птицы, и скорбно покачала головой, вспоминая своего царственного супруга и старших сыновей.
Своими фальшивыми соболезнованиями, вроде бы, исполненными сочувствия, но намекающими при этом на самое больное, Паучиха стремилась погрузить в глубокое отчаяние Дагоберта, и особенно - Альпаиду, с которой к концу своей речи уже не сводила глаз. И это отчасти удалось: ее ядовитые слова, как жало, впивались в сердца ее жертв, заставляя там все ныть и кровоточить.
Дагоберт, поняв, какую игру затеяла Бересвинда, с тревогой поглядел на дочь. Та стояла, белая, как мраморная колонна, и такая же прямая и холодная. В первое мгновение коннетабль испугался, что Альпаида сейчас рухнет замертво. Затем - что у нее случится новый нервный срыв, перед собранием всего двора...
Если бы не горячая последняя надежда на спасение Карломана, что согревала ее и освещала путь, как Звезда Постоянства, должно быть, Альпаида и впрямь не выдержала бы. Каждое слово Паучихи вызывало в ней невыносимую боль и неистовый гнев. Потому что события последних дней, - все-все после трагедии на ристалище, - доказывали с неопровержимой ясностью, что ее возлюбленный супруг умирает! Но им, Альпаиде и ее отцу, и другим, близким к их семье, к Карломану, ведомо было то, чего не знала Паучиха. Поэтому графиня выдерживала все, словно повиснув на тонкой золотой ниточке над бездной отчаяния. Есть надежда - значит, что-то есть впереди. Значит, можно держаться прямо.
И все же она зажмурила глаза, словно от сильной боли, не произнося ни слова. Дагоберт снова встревожился за состояние дочери. Но, в то время как королева-мать еще продолжала говорить, к ним приблизился Хродеберг, ласково взял ледяную на ощупь руку сестры, как обычно, успокаивая ее не словами, но самим присутствием, дружеским участием своим. Чувствуя его поддержку, Альпаида чуть кивнула в знак благодарности. Жизнь постепенно возвращалась к ней, в ее несломленную душу.
Стоявший рядом с сестрой Хродеберг взглянул на Бересвинду, и в его печальных глазах королева-мать увидела горькую укоризну. Но даже ради него она не могла, не имела права пощадить его сестру. Ведь только она, Бересвинда Адуатукийская, лучше всех способна была помогать править своему царственному сыну, следовательно, все принятые ею меры оправдывало благо Арвернии!
Между тем, от короля Хильдеберта не укрылось, что его мать вновь переглядывается с невенчаным мужем. Он по-своему продолжал понимать их безмолвные беседы, и еще сильнее распалился гневом. Так же он замечал, как неприязненно глядят друг на друга его мать и Дагоберт.
Он окончательно решил, что мать подала ему совет поставить Хродеберга коннетаблем исходя из собственных интересов. И решил сам, как подобает королю Арвернии, принять решение, кто должен занимать сей важный пост. Разумеется, прежде желательно спросить совета у знающих людей, хотя бы у Ангеррана Кенабумского, столь похожего на своего отца. Он сам назначит нового коннетабля, выбрав достойнейшего из всех, а не того, кого подсовывает ему матушка, повинуясь своим сердечным склонностям!
-
Бересвинда полагала, что принятые ею решения, разные и разнообразные, направлены на благо Арвернии? В самом деле? И даже себе не признавалась, что действует в собственных интересах? В таком случае слухи о её уме сильно преувеличены. Паучиха даже своего сына не понимает, и, не способна реально оценить свою деятельность, не прибегая к обязательному "благу Арвернии".
-
Ведь только она, Бересвинда Адуатукийская, лучше всех способна была помогать править своему царственному сыну, следовательно, все принятые ею меры оправдывало благо Арвернии!
Ага-ага, конечно, лучше всех! Бесить берсерка - это же так умно! А ничего не понять и продолжить гнуть ту же линию - это, видимо, говорит о твёрдости убеждений!
Если бы не уверенность, что Карломан выживет, и все её паучьи планы накроются медным тазом, я бы уже давно шипела >:( Сознательно усиливать боль людей, которые итак убиты горем, именно для того, чтобы они от горя никогда не оправились, зная при этом, что это причинит боль человеку, которого она, вроде как, любит. Я даже не знаю, что тут можно сказать членораздельного >:(
-
Благодарю, эрэа Convollar, эрэа katarsis! :-* :-* :-*
Бересвинда полагала, что принятые ею решения, разные и разнообразные, направлены на благо Арвернии? В самом деле? И даже себе не признавалась, что действует в собственных интересах? В таком случае слухи о её уме сильно преувеличены. Паучиха даже своего сына не понимает, и, не способна реально оценить свою деятельность, не прибегая к обязательному "благу Арвернии".
Ну, что слухи о ее уме сильно преувеличены и в основном исходят от нее самой и ее сторонников - и так уже понятно читателям (да и многим персонажам). Хотя в изобретательности ей вправду не откажешь, особенно когда дело касается мести. А свои интересы и государственные она не разделяет.
Вот она как раз и вправду поверила в собственную ложь, что теперь грозит и ее сыну. Хотя и у нее бывают проблески, например, когда она удивляется, за что Хродеберг ее любит столько лет.
Ведь только она, Бересвинда Адуатукийская, лучше всех способна была помогать править своему царственному сыну, следовательно, все принятые ею меры оправдывало благо Арвернии!
Ага-ага, конечно, лучше всех! Бесить берсерка - это же так умно! А ничего не понять и продолжить гнуть ту же линию - это, видимо, говорит о твёрдости убеждений!
Если бы не уверенность, что Карломан выживет, и все её паучьи планы накроются медным тазом, я бы уже давно шипела >:( Сознательно усиливать боль людей, которые итак убиты горем, именно для того, чтобы они от горя никогда не оправились, зная при этом, что это причинит боль человеку, которого она, вроде как, любит. Я даже не знаю, что тут можно сказать членораздельного >:(
Я Вас прекрасно понимаю! Самой вчера, когда писала этот эпизод, хотелось ее задушить. Да и вряд ли кто здесь высказался бы в защиту Бересвинды.
Глава 84. Властители Арвернии (продолжение)
В то время, как король только что подумал о своем кузене Ангерране, тот, будто прочитав его мысли, вошел в тронный зал. Его сопровождал Варох, который следовал теперь за ним, как прежде за его отцом, а также Магнахар и Гворемор со своей супругой.
Ангерран стремительно оценил обстановку. В середине зала стоял его царственный кузен, а рядом с ним - его мать, что сделалась теперь ненавистна сыну Карломана, хоть и приходилась ему тетушкой. Напротив них напряженно застыли: Дагоберт, почтенный и мудрый дед Ангеррана, стойкая в несчастье матушка, и, наконец, его доблестный дядя Хродеберг. Ангерран прибавил шаг и направился к ним. В такой трудный час вся семья должна держаться сообща.
Его спутники заняли места по своему званию и положению. Варох остановился неподалеку от Ангеррана, как полагалось второму сенешалю. Магнахар встал в ряду среди военных. А герцог Земли Всадников со своей памятливой супругой заняли место во главе "детей богини Дану", собравшихся в тот день в тронном зале Дурокортерского замка.
Король, его мать и Жоффруа де Геклен, а также Дагоберт с Хродебергом повернули головы к подошедшему к ним без спроса Ангеррану. Король приветствовал кузена кивком головы, давая понять, что тот в своем праве, и он, Хильдеберт, не расценивает его поступок как недопустимую дерзость. Альпаида же так и осталась стоять безучастно, словно и не видела своего старшего сына.
Ангерран остановился рядом с дедом. Тот держался прямо, как каменное изваяние. Но молодой человек безошибочно почувствовал, что под его деланным спокойствием пылает гнев.
Король, как подобало, высказал кузену свои сожаления:
- Клянусь своим мечом, мой дорогой кузен: я сумею искупить вину за кровь дяди Карломана! Я пошлю богатые дары в храм Бальдра, - он повторил свое утреннее обещание. - Надеюсь всей душой, что на сегодняшнем жертвоприношении в Храме Всех Богов мы сможем примириться! Ибо предстоящая и неумолимая смерть дяди Карломана - огромное несчастье для всех нас, и я скорблю вместе с вами.
По древнему обычаю арвернов, родственники убитого были вправе, а зачастую даже обязаны мстить убийце. С настолько устоявшимся, освященным богами обычаем даже короли не решались ничего сделать: хоть и предписывали обращаться ради правосудия к властям, однако того, кто отомстит за убитого родственника, редко казнили за это, если только тот слишком превысит меру допустимой мести. Однако, если убийство было непреднамеренным, обе стороны могли заключить мир перед лицом богов. Тогда убийца приносил богатые дары родственникам убитого, и вопрос считался разрешенным. На такое примирение и надеялся Хильдеберт.
Ангерран ответил ему очень сдержанно:
- Государь, семья доблестного и мудрого графа Кенабумского обязана чтить своего короля.
Хильдеберт тяжело вздохнул: это было не то, на что он надеялся, чтобы облегчить свою совесть. Но он не показал разочарования, и сделал жест, приглашающий кузена пройти вместе с ним оставшееся расстояние до трона. Ангерран встал рядом с королем, и они направились дальше. За ними последовали королева Бересвинда, Жоффруа, Хродеберг и Дагоберт, что поддерживали под руки изможденную Альпаиду.
По пути король попросил своего кузена:
- Будь сегодня рядом со мной, Ангерран!
С этими словами он взглянул на дверь, ожидая, когда войдет Кримхильда. Ему хотелось видеть ее. Пусть она присутствует на сегодняшней церемонии рядом с ним и Ангерраном, когда он назовет дату вложения меча в руки дяде Карломану! Поддержка жены будет лучшей помощью виновному королю. А матушка, если не способна выполнить своего обещания, пусть останется на своем месте, подобающем скромной вдове.
Обращаясь снова к Ангеррану, король тихо проговорил:
- Твой брат Аделард просил позволить вам, близким моего дяди Карломана, хотя бы напоследок побыть с ним рядом. Я позволил вашей семье придти к нему накануне церемонии вложения меча.
В душе у Ангеррана всколыхнулась надежда, но он так владел собой, что ничем не выдал своих чувств. Мысленно же, как и его брат, представил, как они смогут пробудить к жизни отца, когда живая вода исцелит его.
И он проговорил, обращаясь к своему царственному кузену:
- Благодарю тебя за оказанную нашей семье честь, государь! А я обещаю быть рядом с тобой в сей трудный час, - тем самым первенец Карломана дал понять королю, что не держит на него зла за пролитие крови его отца. А вот насолить королеве-матери, повлияв на ее царственного сына, Ангерран был вовсе не прочь.
Беседуя так, кузены направлялись к королевскому трону. А за ними продолжали двигаться королева-мать, Жоффруа де Геклен, Дагоберт и Хродеберг, которые по-прежнему поддерживали Альпаиду. Почти весь двор, собравшись вокруг, взирал на властителей сей прекрасной страны.
Командир паладинов, идущий рядом с королевой-матерью, как бы ненароком чуть отстранился от нее. Его ужаснуло ее поведение, которому он только что стал свидетелем. Она играла на сильнейшем горе близких Карломана, а ведь в трагедии на ристалище была и ее вина! Она же целенаправленно, под видом соболезнования, наносила удары по самому больному. Таким образом, Бересвинда утратила в глазах паладина последние капли уважения.
Стремясь во что бы то ни стало сохранить власть, а следовательно и жизнь, Паучиха постепенно утрачивала уважение всех порядочных людей при королевском дворе Арвернии.
Сейчас Жоффруа молчаливо восхищался нынешней выдержкой графини Кенабумской, которая еще утром ударила его по лицу. Что ж, она была истинной подругой жизни своего доблестного супруга! Ведь и сам Карломан, кроме некоторых особо важных случаев, обыкновенно держался даже невозмутимее, чем его тесть, хладнокровный Дагоберт Старый Лис. Зато сам способен был изумить до крайности кого угодно. Воистину, Карломан и Альпаида были достойны друг друга!
Однако Бересвинда Адуатукийская не заметила, как от нее презрительно отстранился паладин. Вместо того она, будто ненароком, задела своими пышными траурными юбками маршала запада, который шел рядом, поддерживая под руку свою сестру. Давняя взаимная привязанность, да и привычка, были властны и над королевой-матерью. Ее вновь потянуло искать у невенчаного мужа поддержки, и она своим прикосновением как бы извинялась за нанесенный его близким удар.
Но Хродеберг ответил бывшей возлюбленной взглядом, полным горечи и разочарования. И Бересвинда отстранилась от него с болью в душе. Одно дело, когда она сама приняла трудное решение расстаться с ним, и совсем другое - если он теперь разлюбил ее!
Все присутствующие заметили, как Хродеберг повернул голову, и как королева-мать отстранилась от него. Даже ее сторонники, например, Гуго де Кампани и Роберт Амьемский, чувствовали недовольство. Слишком вызывающее поведение в такой скорбный день!
Король, словно почувствовав неладное, замедлил шаг и оглянулся вполоборота. Заметив описанную выше сцену, он едва сдержал гнев. Ну что ж: как матушка ведет себя с ним, так и он поступит с нею!..
Он вновь ускорил шаг, так что Ангерран едва поспевал за ним. И неожиданно спросил у сына Карломана:
- Нам угрожает война с Междугорьем и Тюрингией. Возможно, что твоему доблестному деду, принцу Дагоберту будет трудно исполнять обязанности коннетабля, ибо трагедия с твоим отцом стала слишком лютым горем для него и подорвала его силы. Кого, в таком случае, предложишь назначить коннетаблем?
Ангерран сделал вид, что возможность, о какой говорит царственный кузен, для него в новинку.
- Государь, дай мне время обдумать столь важный вопрос! Ты просил меня зайти к тебе вечером, и тогда я постараюсь дать тебе совет.
Они говорили очень тихо, так что никто их не услышал. Только Варох, идущий позади и немного сбоку от Ангеррана, разглядел и прочел все по губам.
Хродеберг, отвернувшись от Бересвинды и в прямом смысле и в фигуральном, в скорбном молчании поддерживал сестру. Его, как громом, поразил поступок невенчаной жены, что притворно соболезновала его отцу и Альпаиде, а на самом деле растравляла их раны. Сейчас у него разрывалось сердце от отчаяния. Но одновременно жестокое разочарование приносило пользу маршалу запада. У него спадала пелена с глаз, чего не смогла добиться вся предшествующая жизнь. Неужели его дама сердца скажет, что и эта неоправданная жестокость тоже нужна ради блага Арвернии?! Теперь Хродеберг осознавал, почему его отец всегда недолюбливал Бересвинду. Он узнал ее истинное лицо гораздо раньше своего наивного сына, сталкиваясь с ней при дворе и в Королевском Совете. Отец всегда был мудр и рассудителен - в отличие от него самого.
А сам Дагоберт тем временем изо всех сил сдерживал гнев, что готов был обрушить на Паучиху. Также он бросал тревожные взгляды на дочь, что двигалась молча и безучастно, словно во сне.
Обдумывая, как держаться впредь в придворной борьбе с Паучихой, Дагоберт решил платить ей той же монетой. И он сумеет, прикрываясь придворными любезностями, наносить ей удары исподтишка. Недаром его зовут Старым Лисом! Кроме того, своей тактикой он усыпит внимание Паучихи. Она бы не поверила, если бы ее противники сдались без боя.
Дагоберт мог бы сдержаться, если бы королева-мать стремилась задеть его одного. Но то, как она разговаривала сейчас с Альпаидой, погружая ее в бездну отчаяния, - вот что было невозможно стерпеть! Будто Паучихе мало того, что на ее руках кровь Карломана!..
Сама Альпаида, поддерживаемая отцом и братом, двигалась, как в тумане, едва замечая, что происходит вокруг. Она не знала даже, смогла бы идти без их поддержки или нет. Глядя невидящим взором в спину своему первенцу Ангеррану, она чувствовала невыносимую душевную боль. Каково это - принимать соболезнования, от которых все внутри обжигает, будто ядом, от виновницы трагедии с Карломаном?.. Ее мысли путались, и большая их часть были таковы, что от них немудрено сорваться и натворить глупостей, или же рухнуть без памяти. Но ей придавала сил и укрепляла рассудок надежда, поданная Варохом и Турольдом. Они оба заверили, что еще возможно спасти ее любимого мужа! Альпаида точно знала, что, пока бьется сердце Карломана, пока он дышит и хотя бы телесно пребывает в этом мире, - и она будет жить. И будет продолжать борьбу против злодейств Паучихи, по вине которой ее муж оказался при смерти!
Тем временем, почти одновременно из разных дверей появились еще люди, которым полагалось присутствовать при собрании двора в этот важный час.
Вошли дочери покойного короля Хлодеберта VII, юные принцессы Регелинда и Адельгейда, в сопровождении своей наставницы, графини Ингунды де Шароле. За ними следовала Ода де Кампани, бабушка младшей принцессы. А об руку с девочками, как подобало любезным рыцарям, чинно шли сыновья герцога Гворемора. Гарбориан, сопровождающий старшую принцессу, выглядел почти совсем взрослым. Да и Мундеррих, изо всех сил старавшийся поменьше хромать, держался как подобало отпрыску знатного рода и пажу королевы. Однако оба мальчика искали взглядами королеву Кримхильду, в свите которой находилась и Фредегонда. Им обоим очень хотелось, чтобы именно она заметила их сейчас! Но поиски были тщетны: ни молодая королева, ни ее свита еще не явились. И мальчики с тайным разочарованием последовали за своими дамами в сторону трона.
Регелинда и Адельгейда остановились там, где им полагалось стоять, как племянницам короля. И сыновья Гворемора учтиво стали возле них. Принцессы приветствовали реверансом короля, направлявшегося к трону, а мальчики поклонились.
В другую дверь вошел принц Хильперик об руку со своей нареченной, принцессой Шварцвальдской, за которой нарочно зашел, чтобы проводить ее в тронный зал. Хильперика сопровождали несколько молодых дворян, его друзей, а за Бертрадой следовала привычная свита. Сейчас, введя свою невесту в тронный зал, принц гордо подвел ее к подножию трона. Они, должно быть, беседовали, прежде чем войти, но теперь умолкли, и обменивались лишь взглядами. Но в этот момент Бертрада оторвала глаза от жениха и поискала взором королеву-мать, словно желая сказать: "Я выполню наш договор, дорогая тетушка! И за то, что я стану хорошей женой Хильперику, наши с ним потомки воссядут вот на этот трон!"
Хильперик ни о чем не подозревал. Он искренне скорбел о дяде Карломане, а, глядя на своего царственного кузена, думал, что ни за что не хотел бы оказаться на его месте. Кроме того, его утешало, что Бертрада рядом с ним и разделяет его скорбь. И еще, он очень надеялся, что даже самые печальные события не помешают их с Бертрадой свадьбе. Думать о личном счастье, когда все готовятся провожать в Вальхаллу его мудрого и доблестного дядю, было стыдно, но молодость стремится жить. Хильперик верил, что дядя Карломан понял бы его.
Между тем, в свите принцессы Бертрады была ее статс-дама, госпожа Гедвига, и фрейлины, в числе которых находились Гертруда и Аделинда, бывшие приятельницы Фредегонды. Теперь они тоже искали ее глазами, любопытствуя, как ей живется в свите молодой королевы... Но и их поиски не увенчались успехом. Ни Кримхильды, ни ее свиты пока не было в тронном зале.
Хильперик и Бертрада со своими сопровождающими тоже встали возле трона, только с другой стороны.
-
Одновременно с ними, наконец, вошла в тронный зал и королева Кримхильда. Ее сопровождали дамы Малого Двора, в числе кооторых были Матильда Окситанская, Ротруда и Фредегонда.
Молодая королева вошла в крайнюю дверь, самую близкую к трону. И сразу, не теряя времени, направилась к своему супругу, который направлялся к трону вместе со своим кузеном Ангерраном.
Увидев жену, король остановился. Его успокаивало ее присутствие, хотя ей следовало бы придти пораньше.
- Рад видеть тебя, моя дорогая супруга! - проговорил он, учтиво кивнув. - Ты немного запоздала, но я прощаю, ибо ты предупредила меня заранее.
Кримхильда сделала реверанс в знак приветствия.
- Я прошу прощения за опоздание, государь! Однако меня немного задержало важное дело, забота о благе Арвернии. Ведь твой дядя, доблестный граф Карломан Кенабумский, да примут боги его душу, был не только мудрым мужем совета, но и прославленным военачальником. Его заслуга в победе над Нибелунгией была неоценима. Вот почему мне пришлось обсудить с нынешним послом моей родины, рыцарем Дитрихом Молоторуким, вопрос, как пройдет церемония вложения меча. И он заверил, что даже бывшие противники должным образом почтят доблестного графа Кенабумского.
Король был изумлен такой предусмотрительностью своей жены. Его весьма тронуло, что она позаботилась обо всем - и о том, что ему самому не пришло бы в голову. Пожалуй, Кримхильда способна подавать хорошие идеи не хуже, чем его матушка. И она не меньше нее заботится о благе Арвернии и ее короля.
Он заметил, как мать, стоявшая в нескольких шагах, бросает на Кримхильду злые взгляды. Будь ее воля, не так бы она поговорила со строптивой невесткой за ее опоздание на столь важное собрание, да и за ее перешептывания с любезными соотечественниками!
Стоя вполоборота к матери, Хильдеберт вздохнул с досадой. Ну почему две его самые близкие женщины вечно не ладят между собой?! Ведь они обе приняли его замысел Священного Похода и, казалось, помирились, как он им велел!
Он мягко проговорил, обратившись к Кримхильде:
- Забота о благе Арвернии извиняет тебя, милая жена!
Он протянул ей руку и вместе с ней и с Ангерраном поднялся на пъедестал, ведущий к трону. Другой рукой сделал знак музыкантам, стоявшим возле стены, в отдалении от всех остальных. И в третий раз зазвучали фанфары, пронзительный и могучий звук заполнил весь дворец.
И пора было. Весь двор собрался полностью, ждать больше некого. Все стояли по своим местам, ожидая, что им скажет король, который созвал всех сюда.
Чуть в стороне от королевской четы, с мрачным лицом, стояла королева-мать. Семья Карломана остановилась вместе с другой стороны, как бы отделенная от всех своим горем, точно магическим кругом. Возле трона, стояли только король, Кримхильда и Ангерран.
Свита молодой королевы смешалась со свитой принцессы Бертрады. Фрейлины королевы-матери стояли возле ее внучек - старшей, темноволосой, с горделивым лицом Регелинды, похожей на бабушку, и младшей, изящной золотоволосой Адельгейды, дочери Матильды Окситанской. Рядом с юными принцессами по-прежнему стояли их спутники, сыновья герцога Гворемора из Земли Всадников. Но мальчики не стремились общаться со своими высокородными спутницами, они глядели только на Фредегонду, которая, к их тайной радости, наконец, пришла вместе с королевой Кримхильдой.
Однако внучка вейлы в это время не думала о своих приятелях. Она пристально глядела на Вароха, стоявшего напротив. Вместе с ней он встретил вернувшегося Карломана и говорил с ним! И теперь барон, ее будущий наставник, знал то, о чем еще не подозревал король и большинство собравшихся. Затем Фредегонда перевела взгляд на Альпаиду, которую все еще поддерживали ее отец и брат. На графиню Кенабумскую страшно было смотреть, она выглядела еще более изможденной, чем прошлой ночью. Знает ли она, что ее муж скоро вернется к жизни, что до него все же дошла живая вода, дар вейл? Если и знала, то, должно быть, успела настолько отчаяться, когда все готовились к неминуемой смерти Карломана, что даже надежда на его спасение не смогла вернуть ей силы!
Затем Фредегонда заметила, какими глазами смотрит королева-мать на свою невестку, и почувствовала холод внутри. Внучке вейлы стало ясно, что борьба двух королев еще только начинается. Ну что ж - она знала, чью сторону займет при этом. Не ту, что советовала ей принять кузина, принцесса Бертрада.
Смолкли фанфары, но долго еще по тронному залу гуляло эхо, отражаясь от каменных стен. Когда же и эхо смолкло, воцарилась тишина, в которой каждый ожидал того, ради чего их собрали здесь. Все взоры придворных и гостей Дурокортера обратились теперь на короля, что стоял на пъедестале рядом со своей женой и Ангерраном.
И вот, король судорожно вздохнул и начал свою речь:
- Я собрал вас всех здесь сегодня, мои добрые арверны и гости Дурокортера, чтобы поведать важную и трагическую весть! Как вы все знаете, состояние моего дорогого дяди, доблестного и мудрого графа Кенабумского, стало настолько тяжелым, что ныне нет надежды на его спасение. И вот, теперь я с горечью вынужден объявить, что спустя пять дней, начиная с сегодняшнего, четвертого числа хеуимоната месяца, состоится церемония вложения меча ему в руки, дабы боги приняли его по заслугам в Вальхаллу, в сияющий чертог Вотана! Хотя графу Кенабумскому не суждено оказалось встретить смерть в сражении, но он достоин занять место среди павших героев! О том мы будем сегодня просить обитателей сияющего Асгарда. После этого собрания я жду вас всех на торжественном жертвоприношении в Храме Всех Богов. Я отдаю в жертву двенадцать черных быков и двенадцать вороных коней из королевских владений!
Волю короля услышал весь тронный зал. То один, то другой из придворных кивал головой в знак одобрения слов короля. Но по-прежнему никто не произносил ни слова вслух, хотя все до одного размышляли о королевском распоряжении. В тронном зале повисло напряженное молчание. Многие еще надеялись, вопреки всему, что Карломан Кенабумский выживет, и для большинства - кроме единиц, знающих всю правду, - стало большой печалью узнать, что его состояние безнадежно.
Самые опытные из обитателей королевского двора понимали, что за пять дней может произойти многое. Еще до того, как вложат меч в руки умирающему Карломану, в этом замке закипит борьба за власть. Прежде у Арвернии было трое фактических правителей, чье влияние пережило нескольких королей: Карломан Кенабумский, Дагоберт Старый Лис и Бересвинда Адуатукийская. Втроем они ухитрялись править королевством, не мешая друг другу. Тот, кого прозвали "Почти Королем", искусно поддерживал равновесие сил, не давая Королевскому Совету скатываться к личным распрям. Но вот, теперь мудрый Карломан Кенабумский был обречен на гибель. И никто из осведомленных людей не сомневался, что Старый Лис и Паучиха более не потерпят друг друга.
Но вот вопрос - кто из них одержит победу? Об этом ныне думали большинство придворных - те из них, кто не имел стойких убеждений и не успел еще определиться со своими предпочтениями. Теперь им предстояло выбрать, какую партию поддержать. Одни, подобно Герберту, жрецу-законоговорителю, полагали, что королева-мать могущественнее всех, и никому ее не свергнуть, ибо знали, как сильно король привязан к своей матери. Другие, обратив внимание на сегодняшние события, ожидали, что Старый Лис и другие родичи Карломана переиграют Паучиху, и что молодая королева оттеснит свекровь от сердца короля. Но все, кроме тех, кто заранее определился с выбором, теперь терялись в догадках. Придворные держали нос по ветру, предчувствуя тревожные времена, и каждый надеялся выбрать правильно.
Такая обстановка воцарилась в тот день в тронном зале, после того как король объявил дату вложения меча в руки своему мудрому дяде, Карломану Кенабумскому. Этого следовало ожидать, ведь его смерть могла, без преувеличения, изменить не только расклад сил, но и всю историю.
-
29 Июня. Шестнадцать дней после Трагедии на Ристалище
Столица Арвернии, Дурокортер и Холм Вейл, что вблизи него.
События в главах Параллельны.
73. Вейла и Бисклаврэ – Утро
\Карломан, Морганетта, Варох, Фредегонда\
74. Ради Блага – Утро
75. Верность и Бесчестие – Утро, Полдень
76. Тенета (Паучья Сеть) – Утро, Полдень
77. Долгожданная Встреча – Утро
\Карломан, Варох, Фредегонда\
78. Узы Крови – Полдень
\Гуго, Ода, Матильда\
79. Быстрее Молнии – Утро, Полдень
\Варох, Магнахар, Гворемор, Ида, дети\
80. Король и Его Свита – Полдень, День
\Хильдеберт, Паучиха, Аделард, Альбрехт, Хродеберг, Гворемор, Гуго, Роберт, Жрецы\
81. Разделенный Дом – Полдень, День
\Дагоберт, Альпаида, Герберт, Турольд\
82. Блуждающие Огоньки – Полдень, День
\Ида-Ираида Моравская, Варох Синезубый, Ангерран Кенабумский, Магнахар Сломи Копье, Гворемор Ярость Бури\
83. Прекрасная Дама и Её Рыцари – Полдень, День
\Кримхильда, Дитрих, Гундахар, Матильда, Ротруда, Фредегонда + Мальчики, Ода\
84. Властители Арвернии – День
\Все персонажи сюжетной линии Дурокортера\
85. Благие Знамения – День, Вечер
\Все персонажи сюжетной линии Дурокортера\
-
Придворные держали нос по ветру, предчувствуя тревожные времена, и каждый надеялся выбрать правильно.
Серпентарий! И ведь все стремятся попасть ко двору, дочерей и сыновей туда пропихивают изо всех сил, и что? Летят как мотыльки на огонь, и, частенько сгорают.
-
Ну, что ж, доигралась Бересвинда: даже Хродеберг от неё отвернулся. А ведь сколько лет всё прощал!
-
Благодарю, эрэа Menectrel, и от души желаю Вам неиссякаемого вдохновения и энергии вечного двигателя! :-* :-* :-*
Большое спасибо, эрэа Convollar, эрэа katarsis! :-* :-* :-*
Придворные держали нос по ветру, предчувствуя тревожные времена, и каждый надеялся выбрать правильно.
Серпентарий! И ведь все стремятся попасть ко двору, дочерей и сыновей туда пропихивают изо всех сил, и что? Летят как мотыльки на огонь, и, частенько сгорают.
Служба при дворе - как лотерея: у всех на слуху истории о сказочных карьерах тех, кому повезло. Если бы таких совсем не было, никто бы туда и не стремился, наверное. А так, вот и Фредегонда предпочла остаться в Дурокортере...
Тех, кто искренне служит государству как идее или же близким людям, мы показали, а что среди прочих обитателей королевского двора немало приспособленцев, наверное, неудивительно.
Ну, что ж, доигралась Бересвинда: даже Хродеберг от неё отвернулся. А ведь сколько лет всё прощал!
Хродеберг не слеп и не глуп. Он многое ей прощал, но, когда она на глазах у него растравляет горе его самых близких людей, стараясь сделать им еще хуже, - этого уже никто бы не выдержал, я думаю.
Глава 85. Благие знамения (начало)
Король Арвернии и весь его двор, все участники выше описанных сцен, приехали на конях и в богатых повозках к величественному Храму Всех Богов.
Вот и святилище - то самое, на ступенях которого всего несколько дней назад две королевы, столкнувшись, чуть не устроили ссору, и только вмешательство Альпаиды избавило их от неприятностей.
Но сейчас спорить было не о чем - по крайней мере, наружно. Хотя королева-мать напряженным, неприязненным взором сверлила Кримхильду, которую ее супруг ввел в двери храма за руку.
Вокруг святилища было много стражи. За ними толпился народ, следуя за шествием знатных господ. У всех был печальный вид: весь Дурокортер знал, что граф Кенабумский умирает, и что ради него собрались принести жертвы.
Король и его супруга поднялись по белым, как молоко, ступеням храма, а за ними - семья Карломана и все придворные. В святилище уже все было приготовлено к торжественному жертвоприношению. Двери отворились, и знатные посетители стали входить под своды храма, вознесенные на высоких мраморных колоннах. Над крышей храма возносились мраморные ветви, изображавшие Мировое Древо, ясень Иггдрасиль.
Храм Всех Богов, возведенный Хильдебертом Строителем, был вправду высок и величествен, хотя, конечно, и уступал размерами святилищу в Кенабуме, вместившему целый каменный круг. Но зато покойный король позаботился о великолепии Дурокортерского святилища, дабы оно сделалось истинным чудом света и помогло новой столице затмить старую.
В честь каждого из богов Асгарда здесь был возведен отдельный придел, украшенный священными изваяниями и фресками на стенах, изображающими деяния каждого божества. Таким образом, любой посетитель мог поклониться здесь именно тому из небесных покровителей, чьей помощи искал в данный момент.
В главном святилище, возле огромного алтаря, все было приготовлено для жертвоприношения и службы. На жертвеннике уже лежали дрова для сожжения даров. Рядом с алтарем стоял Верховный Жрец Альфгар, облаченный ради сегодняшней печальной службы в черную мантию, вышитую золотыми священными рунами. В честь радостного торжества он служил бы в белом одеянии. Это он сегодня утром благословил Герберта на должность жреца-законоговорителя. Сам Альфгар был уже пожилым: некогда он вместе с Хильдебертом Строителем основал в Дурокортере святилище, и до сих пор продолжал служить здесь, где ему был знаком каждый камень. Его длинные, до пояса, волосы, перехваченные золотым обручем, почти полностью поседели, как и борода. Но все же он был далеко не настолько стар, как Турольд, выглядел еще статным и крепким, с сильными, по локоть обнаженными руками. За поясом у Верховного Жреца виднелся нож, рукоять которого покрывали руны, и кремень с огнивом, - древние и почти не изменившиеся с невероятно давних времен атрибуты жреческой службы.
Альфгар подал знак к началу службы. По сторонам алтаря, справа и слева, выстроились жрецы песнопений, выбранные за сильные и полнозвучные голоса. Но пока они молчали, ожидая своего часа. Молчали и собравшиеся в храме посетители, выстроившиеся, как и в тронном зале, согласно своим рангам. Впереди всех - король с королевой, за ними - королева-мать, принц Хильперик, Жоффруа, охранявший короля, семья Карломана, державшаяся вместе, и другие королевские родичи. За ними - свита, сопровождавшая правителей, участники Королевского Совета, жрецы и участники воинских братств, придворные рангом помельче, иностранные послы со своим окружением, - словом, все, кто по своему положению и знатности имел право сопровождать короля Арвернии на торжественное жертвоприношение.
Все они были, как подобало, мрачны и печальны. И мужчины, и дамы носили простые, темных оттенков одежды без украшений: синие, серые, коричневые, темно-зеленые, багряные, как запекшаяся кровь. Ведь все они готовились вскоре облачиться в траур по мудрому и доблестному графу Кенабумскому, величайшему защитнику Арвернии...
Младшие жрецы ввели со двора храма животных, обреченных в жертву: дюжину породистых черных, как смоль, быков с длинными рогами и дюжину молодых вороных жеребцов. Животных черного цвета приносили в жертву по случаю чьей-либо смерти. Быки и кони шли почти свободно, жрецы лишь чуть направляли их, уже стреноженных, чтобы они двигались прямо к алтарю, ибо жертвенное животное отнюдь не полагалось погонять; его вели к своей судьбе сами боги.
У входа в храм, ведущего со двора, стояла большая кормушка с зерном, политым успокаивающим травяным отваром. Животные подошли к ней и стали есть, толкая друг друга мордами. После чего сделались вялыми и проследовали вперед, не замечая, что копыта их ступают по скользкому мрамору вместо привычной земли, что впереди ждет жрец с ножом, а поодаль толпятся люди...
Увидев, как охотно едят животные, Альфгар поднял руки ладонями к небу.
- Благое знамение! Стало быть, душе благородного графа Кенабумского, раз уж судьба его действительно свершилась, дозволено будет войти в чертоги Всеотца Вотана, присоединиться к сонму погибших героев!
Среди собравшихся многие одобрительно кивали, не нарушая торжественного молчания, радуясь, что Карломан удостоится Вальхаллы, судя по примете. Но были и такие, что хмурились, напряженно обдумывая что-то про себя. Душе графа Кенабумского поведение жертвенных животных, может, и сулило добро, а вот как понимать такое знамение им, остающимся в мире живых? Для кого, для чьей стороны при дворе послано благое знамение?
А жрецы уже приступили к жертвоприношению. Подручные Альфгара ловко заарканили и повалили на алтарь первого коня. В свете висящих под потолком масляных ламп зрителям почудилось, что конь сам лег и кивнул украшенный гривой головой, соглашаясь уйти к богам.
Подручные тут же подали Верховному Жрецу золотой сосуд с водой из священного источника, и тот окропил голову жертвы, затем осыпал ее мукой. Взял из-за пояса нож, но сперва только срезал пучок гривы со лба у коня, перехватывая волос жизненной силы. Срезанную прядь жрец тут же сжег на факеле, который держал один из его помощников. И лишь затем он перерезал горло возложенному на алтарь коню. Удар был столь точен, что пораженное насмерть животное не успело даже заржать, и кровь не хлестнула фонтаном, а потекла вниз, на дрова. Что и говорить, у Альфгара была отличная выучка, а руки все еще сильны!
Младшие жрецы немедля уволокли тушу коня, чтобы разделать в одном из внутренних помещений храма. По освященному веками обычаю, на алтаре сжигали только внутренности, кости и жир жертвенных животных, мясо же их жарили и угощали им всех желающих. Вот почему жертвоприношения, подобные сегодняшнему, простой народ, особенно бедняки, встречали как праздник.
А на алтаре, между тем, точно таким же образом закалывали одно животное за другим. Благодаря опытности Альфгара и его подручных, все происходило быстро, гораздо быстрее и проще, чем можно о том подумать, представляя себе груду окровавленных туш. Ни одно животное даже не успело испугаться, не билось в агонии. Только последний бычок, почуяв кровь, вдруг стряхнул с себя дурман и глухо замычал, уже связанный на алтаре. Но пара младших жрецов, взявшись за рога, пригнули ему голову, и Альфгар, выполнив весь подобающий обряд, перерезал быку горло.
Пока вокруг алтаря молчаливо творилось жертвоприношение, храм освещали только лампы, и вокруг царил полумрак, в котором фигуры жрецов казались молчаливыми призраками. Только запах крови повис в воздухе, заглушая ароматы горящих смол и душистых трав. Некоторые дамы морщили носы от этого запаха, а иные, особенно среди фрейлин, спешили отвернуться, делая вид, что их очень заинтересовала та или иная статуя или фреска. Принцессе Адельгейде тоже хотелось отвернуться, но она встретила насмешливый взгляд своей старшей сестры и, сцепив зубы, досмотрела жертвоприношение до конца. Девочке не хотелось, чтобы Регелинда упрекала ее, что ей не хватает силы духа, подобающей арвернской принцессе.
Вскоре младшие жрецы начисто подмели, затем вымыли гладкий мрамор перед алтарем. И части жертвенных животных, составляющие долю богов, были приготовлены к сожжению. Только теперь должна была начаться торжественная служба.
В медных курильницах, стоявших вокруг алтаря, по знаку Верховного Жреца зажгли смолы и пряности, привозимые из-за Окруженного Моря. Их аромат, одновременно сладкий и терпкий, наполнил весь храм и, смешавшись с жутковатым запахом крови животных, породил некую особую смесь, что дразнила не только обоняние людей, но и их воображение, пробуждала в них какие-то новые источники ощущений, что прежде спали в глубинах душ...
Альфгар высек огонь и поджег с четырех сторон дрова на алтаре, пропитанные конской и бычьей кровью, посыпанные порошком душистых трав. Первые язычки пламени пробежали вдоль дров, где для них был приготовлен сухой мох, и весело заплясали, мерцая и готовясь вспыхнуть в полную силу.
И, пока пламя на алтаре разгоралось, Верховный Жрец обратился к собравшимся, простирая руки:
- Восславим богов из небесного Асгарда, братья и сестры, ведущие род от Ясеня и Ивы, первенствующие над Арвернией и другими землями под Солнцем и Луной! Нас собрала здесь скорбная причина, и потому жертвы этого дня черны, как безлунная ночь, ибо они предвещают смерть! Смерть одного из достойнейших мужей Арвернии, мудрого и доблестного графа Карломана Кенабумского, что ныне покоится на смертном одре. Его жребий, присужденный Норнами, исполнился, и стыдно роптать на судьбу. И все же, смерть благородного графа Кенабумского станет тяжким горем не только для его близких, но и для всей Арвернии, ибо его заслуги перед королевством неоценимы. Не скажу вам: не плачьте, так как сами боги знают горе, и им довелось оплакивать прекрасного Бальдра, обреченного царству Хель. Но давайте обратимся с вами всем сердцем, чтобы владыки Асгарда приняли в сонм погибших героев графа Кенабумского, погибшего не в сражении, но во славу Арвернии!
За спиной Верховного Жреца уже высоко поднялось пламя, с треском пожирающее сухое дерево и плоть жертвенных животных. И тут зазвучал сильный и слаженный хор голосов жрецов песнопений, что завели священный гимн:
- Все погибает рано или поздно! Сломается меч, и сгорит дворец короля. Корабль утонет, и внуки наших внуков в свой черед состарятся и умрут. Даже горы однажды рассыплются в прах, а Солнце и Луна погаснут, пожранные чудовищными волками. Но вовеки не угаснет слава тех, кто доблестен и стоек был в бою! Память о них будет жить в этом мире, пока певцы поют о них, а дети помнят. И я прошу, о боги, в свой решающий час: пошлите мне достойную смерть, чтобы не посрамить чести. Я хочу, чтобы, когда придет мне время вступить на Радужный Мост, меня пропустил в ворота Асгарда Сияющий Страж Хеймдалль, как достойного быть среди героев!
Сразу после гимна вновь повисла тишина, а затем заговорил Альфгар, молитвенно воздев руки ладонями к небу:
- Великие боги, владыки Асгарда, примите же в сонм славных эйнхириев, в воинство Всеотца Вотана, благороднейшего мужа, графа Карломана Кенабумского! Пусть посланница небес вознесет его душу по Радужному Мосту, ввысь, в Небесный Город!
Воинственная древняя песнь возносила самих слушателей к высоким престолам богов, пробуждала в них память предков. Она гремела под мраморными сводами храма и властвовала над всеми. Но, если большинство собравшихся воодушевили ее чеканные строки, то Альпаиде вдруг стало не по себе. Ей почудилось что Карломан вправду умирает, если уж дошло до погребальных гимнов в его честь, что теперь он вынужден будет уйти в Вальхаллу, и больше уже не вернется назад!
Судорожный вздох вырвался из груди графини Кенабумской, готовый пролиться слезами. Но она почувствовала, как крепко держат ее под руки отец и брат. Затем встретила участливые взоры сыновей, так похожих на Карломана. Магнахар покачал головой, не принимая того, о чем говорил Верховный Жрец. А затем совсем рядом с Альпаидой блеснули, как два кусочка летнего неба, глаза Вароха, и он улыбнулся ей, напоминая о тайне, известной лишь немногим. И Альпаида стала успокаиваться. Она вновь поверила, что Карломан будет жить.
А пламя, охватившее уже всю поленницу, горело все ярче, вспыхивало алым, рыжим, багряным, золотым цветом. От него исходили запахи жареного мяса, дыма и горящих ароматических смол.
Альфгар протянул руки к бушующему пламени, словно заклиная его. А затем обратился к собравшемуся двору:
- Коль скоро суждено знаменитому графу Кенабумскому подняться в Вальхаллу, его скоропостижная смерть принесет Арвернии большие перемены! Однако судьба посылает людям не только беды, но и средства преодолеть их. Обратитесь ныне взором и мыслью к священному огню на алтаре! Быть может, он пошлет вам благие знамения для вас лично или для королевства Арвернского! Помните, что у каждого будут свои знамения.
С этими словами Верховный Жрец отошел в сторону, позволяя обитателям королевского двора вглядеться в самую сердцевину жаркого, яростно пылающего на алтаре пламени.
Альпаида, глядя в огонь, вспоминала, как она вместе с Карломаном любила подолгу смотреть в горящий камин зимними вечерами, и пламя отражалось в глазах ее мужа, так что они блестели еще ярче обычного. Неистовое зеленое искрящееся пламя...
И не только она - все близкие Карломана: Дагоберт, Хродеберг, оба сына - Ангерран и Аделард, жена Ангеррана - Луитберга, Магнахар, Варох, - все, глядя в огонь, стремились увидеть в нем Карломана, который непременно должен выжить, что бы ни пели жрецы! Они смотрели, вызывая в памяти его облик, пока в огне не появились сверкающие зеленые глаза. И тогда каждому из них воочию увиделся Карломан - совсем такой же, как прежде, живой и здоровый! Его близкие увидели, как скоро встретятся с ним вновь, и не отводили глаз, пока образы в пламени не померкли. Тогда родные графа Кенабумского обернулись друг к другу, переплетая руки, безмолвно, тихим ликованием давая понять, что именно видели. Но наблюдавшие придворные подумали, что они поверяют друг другу общую скорбь, а не радость.
Только Варох глядел в огонь дольше других. Вслед за возвращением Карломана, он увидел двух волков, черного и белого, ожесточенно сражавшихся на высокой скале над рекой. Они жестоко терзали друг друга, и, истекая кровью, вместе сорвались вниз. Барон-оборотень увидел, как стремительный поток унес белого волка, а черный растаял в воздухе. От видения осталась радость победы пополам с неясной тревогой. "Это означает победу над Ужасом Кемперра! - понял Варох. - Но как все правильно понять? И где Карломан?"
Король Хильдеберт глядел в огонь, пока тот не показался ему алым, как кровь. И сквозь эту кровавую завесу он разглядел поле боя, на котором яростно рубились войска, увидел, как бьются насмерть могучие рыцари. А затем над сражением взметнулось знамя Арвернии, с королевским ирисом, а знамена Междугорья и Тюрингии поникли.
"Мы победим! Что ж, дядя Карломан порадовался бы! - воодушевился король, но тут же спохватился: - А Священный Поход что же? Суждено ли мне одолеть альвов?"
Но огонь больше ничего не показывал королю Арвернии.
Королева-мать тоже видела знамена Арвернии, развевающиеся на башнях замков по всей стране, видела поступь рыцарской конницы и богатство королевской сокровищницы, видела колосящиеся поля и города за каменными стенами. Королевство, как и сейчас, было сильно и богато. Бересвинда едва успела порадоваться этому, как огонь показал ее саму. Она сильно постарела и согнулась, морщинистая кожа стала землистой от старости. Но она узнала обстановку своих дворцовых покоев и удовлетворенно кивнула. Ей суждена долгая жизнь, как некогда предрекал жрец у нее на родине, а Арверния сохранит свою силу; чего еще желать?
А королева Кримхильда увидела в пламени, как она возьмет у Теоделинды любовное зелье и подольет его в кубок Хильдеберту. Увидела, как ее царственный супруг, отринув призраков, мучивших его, сжал ее в объятиях, и она испытала долгожданную радость любви. А потом она увидела себя беременной; в этом видении она мечтала родить сына своему супругу.
А ее кузина, принцесса Бертрада, уже видела в огне, как, став образцовой женой принца Хильперика, возьмет на руки их первенца, хорошенького крепкого мальчика. Видела, как они с мужем улыбаются, разглядывая его. И проговорила в том видении свои самые заветные пожелания: "Расти большим, сыночек мой Хильперик! Придет время - и ты станешь королем Арвернии!"
Матильда Окситанская тоже увидела в пламени Карломана. Он держал ее за руку, что-то энергично объяснял, и дружелюбно смеялся, как бывало и наяву много раз. И пламя, в котором он явился, показалось женщине не священным огнем на алтаре, не яростным пожаром, а согревающим огнем дружеского очага, возле которого приятно укрыться от непогоды и жизненных невзгод. Все-таки она счастлива, что Карломан встретился ей на свете и стал ее другом! Дружба такого человека, как он, значит не меньше любви...
А затем видение изменилось: герцогиня увидела своего сына, маленького Раймонда, которого была вынуждена оставить его отцу. Она со счастливым смехом разглядывала и ласкала его, удивляясь, как сильно он подрос.
На этом видение прервалось, но Матильда все равно мысленно благодарила богов, пославших ей благие знамения.
С большим любопытством вглядывалась в огонь и Фредегонда, едва услышала совет Верховного Жреца. Она уже видела свое будущее в воде, оно ей понравилось; тем интереснее будет сравнить с видениями в огне.
Среди ярких языков пламени ожили, задвигались фигуры. Внучка вейлы видела себя в обществе то Карломана, то Вароха, Альпаиды, Матильды... Слов было не разобрать, но по жестам, которые они делали, что-то показывая и разъясняя, девушка поняла, что видит своих учителей. Она обрадовалась: во всей Арвернии и всей бывшей империи Карломана Великого не найти наставников лучше них!
Затем вновь, как и в воде, она увидела себя взрослой, ставшей женой Гарбориана. Видно было, что они любят друг друга... Девушке очень хотелось поглядеть, что будет дальше, но видение уже исчезло. Пламя горело ровно, высоко. Оно открывало людям лишь ближайшее будущее.
Внучка вейлы украдкой бросила взгляд из-под черных ресниц на своего будущего жениха. Быть может, и он видел в огне ее, как знать?..
Несмотря на неудовлетворенное любопытство, Фредегонда порадовалась увиденному. Она получила поистине благие знамения. А если так, то и об отдаленном будущем не стоит беспокоиться...
Остальные, кто смотрел в эту минуту на огонь алтаря, вероятно, тоже получили свои знамения, но для этого повествования они несущественны. Самое главное - что открывшиеся знаки каждый счел благими, несмотря на то, что привела их сегодня в святилище трагическая причина.
-
Ну, вот, основные персонажи увидели много интересного. Хорошо хоть жертвоприношение обошлось без мучительства животных, жрецы народ опытный. Но что там Карломан?
-
Хорошее-то огонь показал, а вот плохое явно скрыл :-X Даже Вароху умудрился показать победу над Ужасом Кемперра, но скрыть, что Карломан тоже погибнет.
А больше всех я рада за Альпаиду: уж после такого-то виденья ей станет намного легче ждать. А то совсем как неживая была.
Кстати, интересно. А привиделся ли Карломан кому-нибудь из тех, кто ничего не знал про целебную воду? Или тут есть ограничения?
-
Благодарю, эрэа Convollar, эрэа katarsis! :-* :-* :-*
Ну, вот, основные персонажи увидели много интересного. Хорошо хоть жертвоприношение обошлось без мучительства животных, жрецы народ опытный. Но что там Карломан?
По крайней мере, на ближайшее время у них благоприятный прогноз.
Думаю, что у жрецов давным-давно отработано, как действовать при жертвоприношениях, тем более крупных и в перспективе опасных животных.
А Карломан, как он и сказал Вароху и Фредеонде, восстанавливается, копит жизненную силу, чтобы придти в себя. Рано еще.
Хорошее-то огонь показал, а вот плохое явно скрыл :-X Даже Вароху умудрился показать победу над Ужасом Кемперра, но скрыть, что Карломан тоже погибнет.
А больше всех я рада за Альпаиду: уж после такого-то виденья ей станет намного легче ждать. А то совсем как неживая была.
Кстати, интересно. А привиделся ли Карломан кому-нибудь из тех, кто ничего не знал про целебную воду? Или тут есть ограничения?
Знамения способны быть двусмысленными. Или покажут не все, или позволят понимать их неправильно (вот Бересвинда уверена, что Арверния сохранит силу именно ее стараниями... ну-ну...)
А для Вароха огонь не совсем скрыл. Карломан в его видении растаял в воздухе. Что может намекать.
Да, Альпаиде это видение было необходимо! Да и всем родным Карломана тоже.
Он привиделся тем, кто думал о нем как о близком человеке, кому он нужен больше всего. И так получилось, что эти люди о его возвращении знали.
Глава 85. Благие знамения (продолжение)
Пламя на алтаре еще долго горело, трепеща и чадя, поглощая принесенные жертвы. Но, наконец, стало постепенно угасать, обратив в ушли большую часть своей пищи. И, когда корона пламени стала уже не такой высокой, король выразительно кивнул Верховному Жрецу, Альфгару.
Тот широким жестом протянул руки, приглашая короля и Ангеррана подойти ближе. Те приблизились к самому алтарю, чувствуя, как в лицо им дышит жаркое пламя. Альфгар обратился к ним, вежливо убеждая:
- Во имя богов Асгарда, я прошу вас на крови принесенных жертв заключить мир и не иметь впредь претензий друг к другу! Ты, благородный виконт Ангерран Кенабумский, учти, что государь Хильдеберт Арвернский не желал зла твоему доблестному отцу, своего любимому дяде. Кровь его пролилась без злого умысла. Следовательно, законы богов и людей позволяют тебе простить эту невольную вину. Ты же, государь, выплати достойную виру семье графа Кенабумского во искупление того, что нечаянно сотворил.
Хильдеберт и Ангерран стояли напротив друг друга возле самого бушующего пламени. Верховный Жрец смотрел на них, готовясь скрепить клятву. Ему не раз доводилось примирять таким образом противников, не доводя до кровной мести, хоть и не столь знатных людей. Однако обычай для всех может быть один. И Альфгар вполголоса стал произносить церемониальные фразы о примирении. Король повторял за ним, как полагалось просить о прощении:
- Я, король Арвернии Хильдеберт IV, утверждаю, что нанес смертельную рану своему дяде, благородному графу Карломану Кенабумскому, невольно, без всякого злого умысла, - лицо короля исказилось страданием. - Хотя я не в силах изменить того, что сделал, но я даю тебе и семье дяди, погибшего от моих рук, виру, достойную столь знаменитого мужа, чтобы заслужить ваше прощение!
Хильдеберт произносил эти слова с жестокой болью в душе, заново переживая страшные события. Он видел перед собой любимого дядю, мертвенно-бледного, окровавленного. Казалось, он с укоризной смотрел глазами своего старшего сына Ангеррана. И король обращался к нему с отчаянием, но и с надеждой. Если кузен сможет простить, легче будет и ему самому простить себя...
Ангерран видел по лицу и взгляду короля, что он говорит искренне, и действительно жестоко страдает от того, что совершил с его отцом. Что ж, сыну Карломана было гораздо легче простить его невольное преступление, чем могли ожидать непричастные люди. Ведь он знал, что есть надежда на спасение отца! Поэтому виконт проговорил с виду серьезно и сурово, но на самом деле с легким сердцем:
- Я, Ангерран Кенабумский, старший сын доблестного и мудрого графа Карломана Кенабумского, снимаю с тебя, государь Хильдеберт, вину за пролитие крови моего отца, ибо оно произошло вопреки твоей воле! От имени всей нашей семьи клянусь тебе перед священным пламенем на алтаре, что никто из нас впредь не будет винить тебя! Обещаю также от имени всей нашей семьи, что каждый из нас будет впредь так же честно и ревностно нести королевскую службу тебе и Арвернии!
Ангерран не испытывал сомнений, отказавшись от мести. Хотя тогда, на ристалище, сразу после трагедии, он готов был на все. Но теперь он не держал зла на короля.
Верховный Жрец, стоявший рядом с ними, сделал знак, и Хильдеберт с Ангерраном протянули друг другу руки над жарким пламенем алтаря.
- Мир, что скрепили боги, людям будет не нарушить! - пророкотал Альфгар, подтверждая клятву.
Король со своим кузеном, заключив договор, разошлись в стороны: Ангерран - к своей семье, а Хильдеберт - на место во главе собравшихся, рядом со своей супругой и матерью.
Все время, пока у алтаря происходил обряд примирения, Бересвинда Адуатукийская следила тяжелым, презрительным взором за своей невесткой. Она была уверена, что это Кримхильда отняла у нее любовь и внимание сына. Но кто надоумил ее так действовать, чтобы завоевать доверие Хильдеберта? Паучиха уверена была, что сама по себе нибелунгская девчонка не смогла бы вести себя столь умно, чтобы любой поступок только возвышал ее в глазах короля.
И взор королевы-матери обратился к семье Карломана, так и стоявшей обособленным сплоченным кругом. Она выделила среди них Альпаиду, стоявшую столь же прямо и неподвижно, как во дворце. Вот кто мог дать совет Кримхильде! Паучиха не сомневалась, что теперь родные Карломана будут помогать ее невестке в пику ей, Бересвинде. Без их поддержки молодая королева окажется бессильна. Значит, следует сперва лишить ее союзников, знающих и опытных в политике, и стремящихся отомстить за Карломана. Она была уверена, что его близкие не сложат оружие. Ангерран пообещал не мстить королю. Но на нее, королеву-мать, обещание не распространялось!..
Тогда Бересвинда стала осторожно пробираться вдоль рядов собравшихся, туда, где собрались близкие Карломана. Она решила, несмотря на то, что находится в святилище, повторить свой удар по Альпаиде. Происшествие во дворце, когда от нее отстранился Хродеберг, не стало уроком для королевы-матери. Она пообещала себе, что вечером пригласит маршала запада и постарается все ему объяснить: что принимаемые ей меры жестоки, однако необходимы для мира в Арвернии, что станет хуже, если его сестра, обезумев после смерти своего супруга, разожжет вражду при дворе... Словом, Бересвинда надеялась, что всегда сумеет оправдать себя. Если даже им с Хродебергом суждено расстаться, пусть это произойдет на ее условиях, а не из-за его бунта.
Дагоберт Старый Лис первым заметил направление взора и движение Паучихи, и сразу насторожился. Неужели ей еще мало того удара, что нанесла его дочери сегодня? Искоса понаблюдав за Бересвиндой, он убедился, что та, пожалуй, не постыдится нарушить покой священного места. Но старик не мог допустить, чтобы Паучиха второй раз ужалила его дочь. Он вместе с Хродебергом усадили ее на стоявшую у стены скамью. Сама Альпаида после видений в огне казалась опять безучастной и равнодушной ко всему. На самом же деле она вновь и вновь вызывала в памяти сладостное видение и старалась не расплескать силы, чтобы надеяться и верить в возвращение Карломана. Она даже не удивилась, почему рядом с ней на скамейку в место отца и брата присели Аделард и Матильда.
А Дагоберт тихим, осторожным шагом, оправдывая свое лисье прозвище, направился наперерез Бересвинде. Он готов был принять ее ядовитый удар на себя, но не допустить к своей дочери. Хродеберг, чуть помедлив, двинулся следом за отцом. Он не знал точно, что сможет сделать, но опасался несчастья, хоть и не знал, для кого именно.
В то время, как родственники короля Арвернии пытались разобраться в своих запутанных отношениях, не в силах их оставить даже за порогом святилища, Альбрехт Бёрнландский готовился исполнить свой долг перед короной Междугорья. Быть может, то, что он собирался проделать, используя один из алтарей в Храме Всех Богов для передачи важных сведений, тоже не так уж благочестиво, но это была не самая большая его вина, и, когда придет его час, он сумеет дать ответ богам.
Незаметно, делая вид, что его очень заинтересовала фреска в отдаленном приделе Хеймдалля, изображавшая, как Сияющий Ас охраняет границу Асгарда от потомков Имира, междугорец прокрался в то сторону. Хеймдаллю молились люди, прося уберечь от вражеских нашествий, но в этот раз его великий рог прозвучит над Арвернией, когда станет поздно, - об этом Альбрехт намерен был позаботиться. Уже сплетенное узелковое послание лежало у него за пазухой, готовясь быть отправленным на родину, королю Видукинду VII. Пусть он узнает поскорее, каким образом Арверния может уже скоро оказаться в его руках! Тайна узелкового письма, которой он обучился много лет назад у своих норландских родичей, теперь становилась благим знамением для Междугорья, как полагал посол.
Альбрехт двигался бесшумно и не заметно, как змея, и рассчитывал, что никто в толпе, обращенной глазами к алтарю, его не заметит. Но его движение не укрылось от Вароха, наблюдательного, как все оборотни. он украдкой переглянулся с Магнахаром. Маршал востока нахмурился и пожал плечами. Он волновался: получится ли сделать все, как они запланировали? Слишком многое могло пойти не так!
Варох кивнул и выразительно показал глазами в сторону их новых союзников - Дитриха Молоторукого и Гундахара Лося. Те также заметили, как Альбрехт Бёрнландский отделился от группы послов. Но до поры не трогались с места, а продолжали мирно беседовать.
- Не правда ли, сегодняшнее жертвоприношение прошло наилучшим образом? - вполголоса осведомился Дитрих у стоявшего рядом собеседника. - Уверен, что с такими знамениями ворота Вальхаллы откроются перед графом Кенабумским непременно!
- Попробовал бы кто усомниться, что боги сочтут его достойным! - приглушенно пробасил Лось. - Надеюсь, майордома Арвернии утешит, что его провожают достойно Почти Короля!
Беседуя так, оба чужеземных рыцаря не теряли из виду графа Бёрнландского, который вошел в придел Хеймдалля, чтобы оставить на алтаре среди приношений очередное узелковое послание. Его связные, что навестят храм после, возьмут плетеный браслет, чтобы отправить в Междугорье. Однако Альбрехт не подозревал, что его тайна, казавшаяся совершенно непостижимой, разгадана арвернами. Но для Вароха расшифровка междугорских посланий также была благим знамением, только уже не священным, а военным и политическим.
Строгие лики мраморных изваяний богов наблюдали за людьми с печалью. Ибо они видели в этот день, что даже в святилище перед Их лицом, люди не в силах унять своих жестоких страстей. Одни стремились к политическому первенству, другие и в эти минуты выясняли личные отношения.
Вот и сейчас Дагоберт, увидев идущую навстречу королеву-мать, решительно вышел к ней в сопровождении Хродеберга. Заступив ей дорогу, учтиво поклонился и проговорил елейным голосом, безупречно вежливо:
- Давай побеседуем здесь, государыня Бересвинда! Не советую тебе сейчас идти дальше! Ты можешь побеспокоить мою дочь, на которую и так обрушилось столько несчастий.
Королева-мать замерла, устремив пронзительный взгляд на старого коннетабля. Вот он и попытался дать ей отпор; она ожидала этой минуты, и страшно удивилась бы, если бы ничего не произошло. И Паучиха ответила с деланым сочувствием:
- Ну что ты, доблестный коннетабль: я глубоко чту скорбь благородной графини Кенабумской и всего вашего семейства! Ведь и я знаю, что значит терять близких... - она печально опустила глаза.
Дагоберт Старый Лис глядел на Паучиху и пытался понять: неужели она провоцирует его на оскорбление? Нет, он не опустится до ее уровня, не потревожит память ее мужа и старших сыновей, которые были и его близкими родственниками! Но ему тоже найдется что сказать ей.
- Это, увы, так, - проговорил коннетабль с очевидным сожалением. - Порой терять близких вынуждает смерть, а порой и жизнь. Вот я лишился младшего сына, когда он был еще мал, очень давно. Но моему старшему сыну сломала жизнь ты, государыня, накрепко привязав его к себе! Только теперь он разорвал твои паучьи путы. А теперь ты взяла в союзники моего второго сына, пообещав ему влияние и месть его собственной семье. Эти потери тяжким горем отзываются в моем сердце! По-настоящему со мной всегда была только дочь. Она, единственная из детей, подарила мне внуков. И свою дочь я так же готов охранять всеми силами, как ты - своего последнего сына, тем более что она принесла мне гораздо больше радости! - ехидно усмехнулся старик, намекая на недостатки в характере молодого короля. - Поэтому не советую даже тебе, государыня, ступать по лезвию бритвы! Я сумею рассчитаться, если ты причинишь зло моей дочери, ибо мне станет нечего терять! - коннетабль вновь поклонился, как бы подтверждая, что сказал все.
Бересвинда нахмурилась, принимая вызов. Что ж, этого следовало ждать от Дагоберта: он никогда не был трусом, ни на войне, ни в политике. Но королева-мать не особенно опасалась, полагая, что его отставка - решенное дело, а, утратив жезл коннетабля, старик ничего не сможет сделать. Но почему Хродеберг стоял рядом со своим отцом со столь же бесстрастным видом, как у Альпаиды несколькими часами назад, почему он не поднимал на нее глаз?! Неужели Дагоберт сказал правду, что его сын все-таки порвал связующие их узы любви? Если так - значит, Старый Лис сумел нанести ей удар не меньшей силы, чем она - ему и его близким! Это доброе знамение для него и его партии, но печальное - для нее, королевы-матери: власть и любовь одновременно не удержать в руках.
Между тем, придворные высшего ранга, стоявшие в храме поблизости от королевских родственников, встретили ответ Дагоберта королеве-матери одобрительно. Если они не смели шептаться между собой и кивать, выражая согласие, то, во всяком случае, мысленно многие поздравляли коннетабля, что разговаривал с королевой-матерью, как она заслужила.
Среди свидетелей сцены был и Жоффруа де Геклен, командир паладинов. Мысленно сравнивая эту сцену с недавними "соболезнованиями" королевы Бересвинды перед Альпаидой, Жоффруа всецело принимал сторону Дагоберта. Ведь его заставила бить по больному месту лишь тревога за дочь и забота об ее безопасности. Оправданий же королеве Бересвинде паладин не мог найти вовсе, хотя долг и присяга запрещали ему судить кого-либо из королевской семьи.
И не только Жоффруа - почти все свидетели этого разговора приняли сторону Дагоберта и его семьи. А сомневающиеся, что пока не могли определиться, какая из придворных партий сильнее, начали думать, что еще рано сбрасывать со счетов старого коннетабля. Его ответ королеве-матери прозвучал, как благое знамение для всех приверженцев его партии и тех, кто склонен был примкнуть к ним. Они поняли, что борьба еще отнюдь не закончена.
Но, пока в храме перед алтарем происходили все эти события, пламя на самом алтаре почти уже догорело, поглотив свою добычу. Однако оставшиеся угли не почернели, как им полагалось. Последняя яркая вспышка пламени озарила их ослепительным белым сиянием, и оно сохранилось, даже когда огонь начал спадать.
Такого за все годы своей службы не видел даже многоопытный Альфгар, Верховный Жрец. Он глядел на алтарь, не веря своим глазам, и размышлял, что сулит Арвернии это белое пламя. Хорошо, если оно станет благим знамением для страны и участников сегодняшнего жертвоприношения!
-
Она была уверена, что это Кримхильда отняла у нее любовь и внимание сына.
От такой свекрови убежать бы куда-подальше, но сие невозможно.
Дагоберт высказался достаточно ясно, тем самым определив позицию семьи Карломана.Не против короля, но против королевы-матери. У Хродеберга хватило мужества и совести не поддерживать Бересвинду, практически он согласился с отцом.
Только теперь он разорвал твои паучьи путы.
Хродеберг не возразил и его молчание громче всяких слов.
-
Паучиха действует на удивление топорно. Раньше она хотя бы обтяпывала свои делишки втихаря, а тут - при всём честном народе. И почти все, кто её слышал, прекрасно поняли, что это было никакое не сочувствие. При этом она не стесняется добивать Альпаиду на глазах у Хродеберга, а потом удивляется, что он её разлюбил. Один Хильдеберт ещё ушами хлопает, да и тот начал что-то подозревать. Либо Бересвинда резко поглупела, либо непонятно, каким образом она с таким подходом умудрялась так долго удерживать своё влияние. Думаю, если она срочно не направит все силы на то, чтобы исправить произведённое сегодня практически на всех негативное впечатление, то быстро потеряет всё.
И кстати, почему боги не могут дать по рукам тем, кто использует их храм не по назначению? Не обязательно же сразу убивать, можно, например, на недельку дара речи лишить некоторых любителей притворного сочувствия. А любителям использовать не по делу алтари тоже что-нибудь придумать. Просто для острастки. Пара-тройка наглядных примеров, и все всё поймут.
По поводу знамения. Оно, наверное, означает:"Вы, люди, дебилы. Мы не собираемся забирать в Вальхаллу живого!" ;D
-
Благодарю, эрэа Convollar, эрэа katarsis! :-* :-* :-*
Она была уверена, что это Кримхильда отняла у нее любовь и внимание сына.
От такой свекрови убежать бы куда-подальше, но сие невозможно.
Дагоберт высказался достаточно ясно, тем самым определив позицию семьи Карломана.Не против короля, но против королевы-матери. У Хродеберга хватило мужества и совести не поддерживать Бересвинду, практически он согласился с отцом.
Только теперь он разорвал твои паучьи путы.
Хродеберг не возразил и его молчание громче всяких слов.
А где убежать нельзя, там остается только сражаться и стоять насмерть.
Да, Дагоберт высказал намерения своей партии, но ведь Паучиха этого от него и ожидала, так что он отчасти даже усыпляет ее бдительность. Будь он сдержаннее, она бы опасалась еще больше.
Хродеберг стал разочаровываться еще после прочтения архива Карломана, а теперь Беерсвинда сама показала ему свое истинное лицо.
Паучиха действует на удивление топорно. Раньше она хотя бы обтяпывала свои делишки втихаря, а тут - при всём честном народе. И почти все, кто её слышал, прекрасно поняли, что это было никакое не сочувствие. При этом она не стесняется добивать Альпаиду на глазах у Хродеберга, а потом удивляется, что он её разлюбил. Один Хильдеберт ещё ушами хлопает, да и тот начал что-то подозревать. Либо Бересвинда резко поглупела, либо непонятно, каким образом она с таким подходом умудрялась так долго удерживать своё влияние. Думаю, если она срочно не направит все силы на то, чтобы исправить произведённое сегодня практически на всех негативное впечатление, то быстро потеряет всё.
И кстати, почему боги не могут дать по рукам тем, кто использует их храм не по назначению? Не обязательно же сразу убивать, можно, например, на недельку дара речи лишить некоторых любителей притворного сочувствия. А любителям использовать не по делу алтари тоже что-нибудь придумать. Просто для острастки. Пара-тройка наглядных примеров, и все всё поймут.
По поводу знамения. Оно, наверное, означает:"Вы, люди, дебилы. Мы не собираемся забирать в Вальхаллу живого!" ;D
Паучиху беспокоит, что король стал отбиваться у нее от рук, она занервничала, и старается лишить Кримхильду всех союзников. Кроме того, раньше не было такой ожесточенной борьбы. А сейчас - либо она уберет Дагоберта и его родных, либо они ее.
Хильдеберт уже тоже задумался. И сделал свои выводы, правда, очень поспешные и не совсем справедливые.
Возможно, что Бересвинду сумеют отстранить от власти, к чему готовился еще Карломан.
Боги, вполне возможно, и вмешаются в планы тех, кто ведет себя в святилищах недостаточно благочестиво. Но Вы что-то ждете от них слишком топорного вмешательства, прямо как то, за что упрекаете Бересвинду. Напрямую они вмешиваются только в самых крайних случаях, имеющих мировое значение. А чаще всего проявляют свою волю через других людей. Если чьи-то планы не удастся осуществить, это ведь тоже вмешательство свыше.
Глава 85. Благие знамения (окончание)
Верховный Жрец подождал, пока пламя погаснет совсем, пожрав дары. И тогда он по наитию решил поглядеть на следы, оставшиеся от углей: может быть, они также поведают нечто необыкновенное?.. Он разглядел узоры, образовавшиеся на золе, и покачал головой, не веря своим глазам.
Он обернулся на Альпаиду, сидевшую на скамье в окружении родных. Ее взор был устремлен вдаль, и мысли явно витали далеко отсюда. Рядом с ней сидел ее младший сын, приобнимая мать за плечи. Матильда, держа в руках похолодевшие ладони наставницы, склонилась к ней и проговорила тихо, чтобы слышала одна Альпаида:
- Чудо происходит, только когда иссякнет последняя надежда. Несколько раз я сама слышала от Карломана эти слова. Надо теперь лишь немного подождать! Ведь огонь послал и тебе тоже благие знамения?..
Альпаида тихо кивнула, вновь - в который уже раз! - переходя от отчаяния к надежде, брезжившей впереди, как одинокий лучик звезды.
Но придворные, наблюдавшие со стороны, судили по тому, что известно было им. И они подумали, что герцогиня Окситанская просто утешает графиню Кенабумскую, что вот-вот станет вдовой.
А взгляд Верховного Жреца Альфгара, когда он прочел знамения на алтаре, сделался почти благоговейным. Он понял, что чудо все же свершится. Однако, будучи опытным жрецом, решил пока скрыть тайну. Ибо Владыки Асгарда послали на сей раз как явные знамения - белое пламя на углях, - так и не столь очевидные - знаки на золе. Ясно говорящие знаки Верховный Жрец мог бы открыть людям, но тайные пока еще ожидали своего часа. Боги подали ему указание не открывать тайны. В обучение каждого жреца непременно входили разъяснения, почему нельзя открывать неподготовленным людям все знамения подряд. В общем, это правило соответствовало простонародной людской мудрости: "Меньше знаешь - крепче спишь".
Стоя возле алтаря, Альфгар наблюдал за острой беседой королевы-матери и Дагоберта Старого Лиса. Они вели светский разговор, но по напряженным позам обоих было видно, что за участливыми словами слышится звон клинков.
Альфгар тяжело вздохнул. Даже в торжественный день жертвоприношения, в святилище, они продолжают свою политическую борьбу! Хотя Дагоберта все же можно было понять: он защищал свою дочь от нападок королевы-матери.
Пока продолжалась их напряженная беседа, Верховный Жрец не отводил от них внимательного взора. По своему священному званию, он и сам превосходно разбирался в политике, хотя обязан был, да и старался обычно стоять над распрями придворных партий. И все же, про себя, как частный человек, мог признаться в своих симпатиях. Скользнув взглядом по королеве-матери, что уже явно праздновала победу, Альфгар незаметно усмехнулся: не стоит радоваться прежде времени, когда противник еще не поражен окончательно! Поглядев же на Дагоберта и стоявшего за ним Хродеберга, Верховный Жрец почувствовал уважение. Коннетабль и маршал запада достойно исполняли свои военные обязанности, а теперь на их плечи легли новые. В глубине души Альфгар сочувствовал им. Правда, он назначил жрецом-законоговорителем Герберта, как бы повинуясь воле королевы-матери. Но на самом деле разговоры о том, что состарившемуся Турольду нужен преемник, ходили уже давно. А среди возможных преемников, так уж получилось, Герберт оказался лучшим на основании испытания способностей. И Альфгар был вынужден назначить его, продолжая, однако же, пристально приглядываться ко второму сыну Дагоберта.
От Альфгара отнюдь не укрылось, что Герберт мыслит как политик, а не как жрец, и что он ненавидит своего отца. Зная очень хорошо всю семью принца Дагоберта, своего сверстника, Альфгар по прошествии многих лет пришел к выводу, что среди его сыновей избран для жреческого служения был младший, умерший в детстве Норберт. Если бы он выжил, сейчас сыновья Дагоберта были бы непобедимой командой: воин, политик и жрец. Однако жребий норн сулил иное. Герберт тоже имел связь с Высшими Силами, достаточную, чтобы быть хорошим жрецом, однако в его душе не было настоящего призвания, что озаряет путь. Верховный Жрец знал, что и успешную жреческую карьеру Герберт сделал не по зову сердца, а чтобы доказать отцу, на что способен, дабы тот гордился своим отвергнутым сыном.
Альфгар тяжело вздохнул, найдя Герберта взглядом. Подумал, что у того хорошие возможности, но до тех пор, пока он не разберется в себе и в своих отношениях с родственниками, так и будет ввязываться в политические распри.
В то время, как Верховный Жрец наблюдал за Гербертом, знатные посетители святилища начали постепенно продвигаться к выходу из храма. Служба закончилась, а им хотелось поскорее обсудить с близкими знакомыми сегодняшние знамения, да и остальные события этого дня, которые много говорили тем, кто умел видеть и слышать. Придворные готовились покинуть храм, а снаружи, за оградой святилища, окруженной стражей, их ожидали горожане. Тем хотелось еще раз поглядеть на короля и его свиту, да и угоститься мясом жертвенных животных тоже были не прочь.
Среди пробиравшихся через храмовый зал придворных, Верховный Жрец опять заметил своего ставленника Герберта. Но тот не спешил к выходу, как другие. Увидев королеву-мать, стоявшую напротив его отца и брата, он свернул к ним. Еще не слыша беседы, жрец-законоговоритель понял, что она происходит весьма напряженно, и готов был помочь королеве Бересвинде, что так возвысила его. Кроме того, он был не прочь насолить своему отцу.
Верховный Жрец тяжело вздохнул, глядя, как на его глазах вновь обостряется борьба придворных партий. Затем перевел взор на короля и молодую королеву. И, вспомнив самые сокровенные из знамений этого дня, он кивнул своим мыслям. Ведь они предвещали, что доблестный и мудрый граф Кенабумский, которого считают уже погибшим, вернется к жизни! Если боги будут столь милосердны к Арвернии, что совершат чудо, оживив доблестного майордома, то он сможет и впредь поддерживать равновесие сил при дворе. Кто-кто, а Почти Король никогда не позволит королевству ввергнуться в хаос, он сумеет разрешить даже те проблемы, что сейчас казались неразрешимыми. Верховный Жрец, как и большинство арвернов, свято верил в мудрость и могущество Карломана Кенабумского. Исцелившись от ран, он сможет оберегать своего царственного племянника, что сейчас всем сердцем сожалел о пролитой крови любимого дяди, и его жену, молодую королеву, от всех невзгод.
А король Хильдеберт, также направляясь к выходу из храма, в свой черед заметил свою мать и Дагоберта, что стояли против друг друга в напряженных, угрожающих позах. С первого взгляда было видно, что здесь идет ожесточенный спор. Возможно, Хильдеберт не был достаточно опытным военачальником, но он превосходно знал, как держатся воины в личных поединках, и мог оценить силы и готовность противника еще до того, как скрестит с ним меч. Здесь тоже шел поединок, несмотря на святость места, и поединок, требующих от обоих противников всех душевных сил. Переведя взор со своей матери на коннетабля, король отметил, что тот держится стойко и бодро; он явно не давал спуску своей противнице. Это стало для Хильдеберта неожиданным открытием: получается, матушка обманула его в отношении Дагоберта, который далеко не был столь слаб и болен, как убеждала она. Ей просто хотелось поставить вместо него своего любовника Хродеберга. А тот теперь стоял рядом со своим отцом, молча, не подымая глаз, словно убитый стыдом.
С этой минуты мысли Хильдеберта полетели, как сорвавшийся с привязи конь, устремляясь в галоп. Все, что он видел сегодня, больно разочаровало его в собственной матери, которую прежде считал непогрешимой, как сама Фригг, Госпожа Асгарда. Она обманывала его ради своей приходи, нарушила свое обещание, и все только затем, чтобы без помех развлекаться со своим любовником! Почему она не может вести скромную, упорядоченную жизнь, подобающую королеве-матери?!
Впервые за всю жизнь король по-настоящему разозлился на свою матушку, вниманием которой столь дорожил, даже став взрослым. Теперь он по-другому расценивал ее обвинения в супружеской неверности его жены. Поистине, громче всех кричит, обвиняя другого, тот, кто сам нечист! Его мать судила о Кримхильде по себе, в то время как сама сбрасывала свое вдовье одеяние, чтобы отдаваться любовнику... Представив себе эту картину, король стиснул зубы от ярости. Но теперь он готов был другими глазами глядеть и на Хродеберга, что стоял рядом со своим отцом, склонив голову, не глядя на людей. Прежде он подошел бы к королеве-матери, хотя бы взглядом постарался бы поддержать ее, или попытался примирить ее с Дагобертом. Но сейчас стоял, не подымая глаз, отстранившись от своей царственной любовницы. Быть может, матушка сама соблазнила его, а маршал, помня о своей присяге королю, не смел отказать королеве-матери?! Конечно, это так, потому он и выглядит теперь таким виноватым. Ведь матушка вынуждала его предать родного отца, отняв у него должность коннетабля! Одновременно теперь король понял, почему Дагоберт давно не ладил с королевой Бересвиндой: ведь она отнимала у него сына!
Подумав так, король всерьез задумался и о назначении нового коннетабля. Все же, ввиду предстоящей войны, Арвернии действительно мог потребоваться главнокомандующий помоложе Дагоберта. И Хильдеберт решил дождаться, что скажет ему Ангерран, что собирался придти сегодня вечером. Он бросил взгляд на кузена, который стоял рядом со своей матерью, которая с отсутствующим видом сидела на скамье. Он кивнул своим мыслям, вспомнив видение в огне, обещавшее Арвернии победу в войне. Вот было ему первое знамение, а разоблачение лжи матушки - второе. Пусть теперь Ангерран даст ему хороший совет, как прежде давал его отец (воспоминание о дяде Карломане вновь отозвалось в душе Хильдеберта незаживающей раной). Он примет любой совет кузена. Если Ангерран сочтет Хродеберга, своего дядю, лучшим из арвернских полководцев - так тому и быть. Выбору Ангеррана можно было верить, не то что капризу вздорной женщины, хотя бы она была королевой-матерью. Кроме того, короля воодушевило видение в огне, где упали знамена врагов под натиском арвернского воинства.
Так обдумывал предстоящее решение король Хильдеберт. Он ни в чем не знал меры: если кто-то, пусть даже родная мать, вызвал его разочарование и гнев, он готов был плохо думать об этом человеке во всем, приписывая ему все новые проступки, и не задумывался, чтобы тот, кто впал в немилость у него, мог хоть в чем-то оказаться прав. А, если он кого-то полюбит, тот человек по умолчанию казался Хильдеберту средоточием всех добродетелей, и он готов был все прощать ему, и не замечал очевидных для других недостатков, пока вчерашний любимец не вызовет у него разочарование. Такое охлаждение могло произойти, на посторонний взгляд, стремительно.
Во всяком случае, сегодня Хильдеберт, достаточно понаблюдав за своей матерью во дворце и в святилище, сделал собственные выводы: его мать вела себя недостойно, она совратила Хродеберга, и желала отдать ему жезл коннетабля, чтобы удержать возле себя. Выводы эти были поспешными и несправедливыми даже в отношении Паучихи, все же боровшейся за счастье Арвернии, как она его понимала. Но король Хильдеберт уже создал себе определенную картину и не желал слишком легко от нее отказываться.
Теперь, с болью в душе разочаровавшись в любимой матушке, он обратился мыслями к своей супруге, которую несправедливо порочила мать. И вот, отвернувшись от нее, он поискал глазами Кримхильду. Он надеялся, что она станет для него самым благим знамением за сегодняшний день.
Тем временем, молодая королева, также воодушевленная открывшимися в огне видениями, думала о том, как быстрее и надежнее их осуществить. Она разыскивала взглядом Теоделинду, принцессу-жрицу, сестру своего супруга, чтобы поделиться с ней тем, что узнала, а может быть, и сразу попросить у нее приворотного зелья. Но вместо Теоделинды к ней подошел сам король. Он учтиво поклонился супруге.
- Дозволишь мне сопровождать тебя сегодня? - проговорил он таким тоном, от которого у Кримхильды учащенно забилось сердце, и глаза ее заблестели ярче всех драгоценностей в короне Арвернии.
- Почту за честь твое внимание, мой царственный супруг! - искренне проговорила она, опираясь об руку мужа.
И король со своей супругой рука об руку прошли по главному залу святилища, точно самая счастливая пара в Арвернии, - молодые, наделенные хорошим здоровьем, красотой, силой; словом, всеми жизненными благами. Хильдеберт и Кримхильда хорошо смотрелись вместе: он - высокий, статный, черноволосый, с суровым обликом прирожденного воина, лишь немного смягчавшимся в присутствии жены, она - тоже высокая для женщины, но все же на полголовы ниже мужа, стройная, с высокой грудью, синеглазая, обладательница роскошных белокурых кос, истинная Нибелунгская Валькирия! Придворные, провожая взглядами королевскую чету, залюбовались ими. Многозначительно переглядываясь между собой, они взорами выражали надежду, что столь явное примирение короля с супругой станет благим знамением для двора и для королевства.
Однако Хильдеберт с Кримхильдой не покинули храм. Рука об руку они подошли к напряженно стоявшим в стороне Дагоберту, королеве-матери, Герберту и Хродебергу.
-
Он понял, что чудо все же свершится. Однако, будучи опытным жрецом, решил пока скрыть тайну.
Верное решение, безусловно. Учитывая политическую обстановку и нравы, царящие при королевском дворе, можно ожидать самых неприятных сюрпризов. Могут и пришибить оживающего Карломана.
Король Хильдеберт в своём репертуаре, а что ещё ожидать от подростка, который так и не стал взрослым? То есть физически он взрослый, а вот психика у него подростковая, даже если забыть о сомнительном даре берсерка. Только мальчик, выросший под маминой юбкой и считающий эту юбку личной собственностью, и, одновременно, самым надёжным убежищем, может так болезненно воспринимать наличие у матери любовника. А Паучиха, на минуточку, давно вдова, и когда её замуж выдавали, согласия вряд ли спрашивали. Я ни разу не оправдываю её интриги, но вот личная жизнь - это её личное дело и сердцу не прикажешь.
-
Боги, вполне возможно, и вмешаются в планы тех, кто ведет себя в святилищах недостаточно благочестиво. Но Вы что-то ждете от них слишком топорного вмешательства, прямо как то, за что упрекаете Бересвинду. Напрямую они вмешиваются только в самых крайних случаях, имеющих мировое значение. А чаще всего проявляют свою волю через других людей. Если чьи-то планы не удастся осуществить, это ведь тоже вмешательство свыше.
Я жду от них образцово-показательного вмешательства. Как раз такого, чтобы никто не сомневался, кто и почему это сделал. Как раз в храме я это считаю вполне уместным.
Бересвинда своей топорностью только отдаляет себя от цели. Она же хочет укрепить своё положение, а, в итоге, только его ослабляет. Богов же как раз топорность к цели бы и приблизила (если, конечно, у них есть цель добиться подобающего отношения к своему храму). Если Альбрехт не сможет переслать своё послание, а Бересвинда вместо того, чтобы укрепить своё положение, только обрушит его, боги, конечно, отомстят, но что это им даст (кроме удовольствия)? Вряд ли что тот, что другая поймут, что это им за нецелевое использование храма. Альбрехт решит, что недостаточно хорошо шифровался, Бересвинда - что Дагоберт её переиграл. На богов никто и не подумает. А значит, продолжат вести себя в храме, как и раньше.
Хотя, кто их, богов, знает? Может, им это просто не важно.
Быть может, матушка сама соблазнила его, а маршал, помня о своей присяге королю, не смел отказать королеве-матери?!
А-а-а-а-а-а-а-а-а-а! Даже жалко её стало. Это ж насколько надо не видеть в Бересвинде ничего привлекательного!
-
Благодарю, эрэа Convollar, эрэа katarsis! :-* :-* :-*
Он понял, что чудо все же свершится. Однако, будучи опытным жрецом, решил пока скрыть тайну.
Верное решение, безусловно. Учитывая политическую обстановку и нравы, царящие при королевском дворе, можно ожидать самых неприятных сюрпризов. Могут и пришибить оживающего Карломана.
Король Хильдеберт в своём репертуаре, а что ещё ожидать от подростка, который так и не стал взрослым? То есть физически он взрослый, а вот психика у него подростковая, даже если забыть о сомнительном даре берсерка. Только мальчик, выросший под маминой юбкой и считающий эту юбку личной собственностью, и, одновременно, самым надёжным убежищем, может так болезненно воспринимать наличие у матери любовника. А Паучиха, на минуточку, давно вдова, и когда её замуж выдавали, согласия вряд ли спрашивали. Я ни разу не оправдываю её интриги, но вот личная жизнь - это её личное дело и сердцу не прикажешь.
Лучше о грядущем оживлении Карломана пока не знать слишком многим, до тех пор, как это случится.
Что поделать! Такие вот отношения у Хильдеберта с матерью. Она влезает в семейную жизнь сына (как, по намекам, пыталась делать и с семьями старших сыновей), а он мешает ей составить свое семейное счастье.
Хотя, я тут подумала: если бы он не мешал ранее Бересвинде с Хродебергом, что бы теперь стал делать Хродеберг? Законную жену не покинешь, как разочаровавшую любовницу. Так что для него все складывается к лучшему.
Но вообще, Вы правы: от сыновних нападок приходится даже Паучиху защищать.
Я жду от них образцово-показательного вмешательства. Как раз такого, чтобы никто не сомневался, кто и почему это сделал. Как раз в храме я это считаю вполне уместным.
Бересвинда своей топорностью только отдаляет себя от цели. Она же хочет укрепить своё положение, а, в итоге, только его ослабляет. Богов же как раз топорность к цели бы и приблизила (если, конечно, у них есть цель добиться подобающего отношения к своему храму). Если Альбрехт не сможет переслать своё послание, а Бересвинда вместо того, чтобы укрепить своё положение, только обрушит его, боги, конечно, отомстят, но что это им даст (кроме удовольствия)? Вряд ли что тот, что другая поймут, что это им за нецелевое использование храма. Альбрехт решит, что недостаточно хорошо шифровался, Бересвинда - что Дагоберт её переиграл. На богов никто и не подумает. А значит, продолжат вести себя в храме, как и раньше.
Хотя, кто их, богов, знает? Может, им это просто не важно.
Боги вмешиваются лично в особо важных обстоятельствах, когда может пошатнуться весь мировой порядок. В данном случае, к таковым относится, например, Совет Бетморры. Вот не допустить войны между альвами и людьми - это первостепенная задача Высших Сил. А там, где люди могут справиться сами, они предпочитают действовать более тонко, через те же знамения, руками других людей. В конце концов, боги, как и хорошие родители, стремятся, чтобы их дети чему-то научились, а не испугались до полусмерти. Храмы же, как внешний атрибут благочестия, скорее всего, действительно нужны больше людям, чтобы прославить себя. У тех же "детей богини Дану", у шварцвальдцев религиозные обряды гораздо проще, а к богам они только ближе, чем арверны.
А-а-а-а-а-а-а-а-а-а! Даже жалко её стало. Это ж насколько надо не видеть в Бересвинде ничего привлекательного!
Неудивительно, что сын в своей матери не воспринимает ее женской привлекательности, что ему трудно представить ее молодой и желанной, даже теперь, когда она перестала таковой быть.
Глава 86. Удар за ударом (начало)
В напряженной беседе с Дагобертом, королева-мать поняла, что ей сегодня уже не добраться до Альпаиды. Ну что ж, с ней при Малом Дворе справится Ода де Кампани, у нее не менее острый язык, чем у самой Бересвинды.
И Паучиха решила нанести удар по самому Дагоберту. Про себя она отчаянно надеялась, что старик лжет ей по поводу разочарования в ней Хродеберга. Правда, тот своим молчанием и убитым видом как бы подтверждал слова отца. Сердце у Бересвинды упало, когда она взглянула на невенчаного супруга. Однако королева-мать еще надеялась, что безучастность маршала запада вызвана жестокой печалью за своих родных: за Карломана, который был ему как родной брат, и за сестру, которую очень любил. Однако, кого еще, кроме своих родных, любил Хродеберг? Ее, Бересвинду Адуатукийскую, единственную женщину на свете! Неужто он сможет все это забыть, вычеркнуть из своей жизни, будто ничего не было? Никогда! Для этого пришлось бы родиться заново, ни больше ни меньше.
И королева-мать пообещала себе пригласить невенчаного мужа в свои покои этим вечером и все ему объяснить.
А пока она, взглянув на Старого Лиса, проговорила со всей возможной учтивостью:
- Разве кто-то мешает тебе оберегать свою дочь, почтенный коннетабль? Вскоре, когда она - увы, неизбежно! - останется вдовой, у тебя будет вдоволь времени, чтобы охранять ее покой, - Паучиха намекнула на предстоящую отставку Дагоберта.
При этих словах королевы-матери, Хродеберг неожиданно вскинул голову и ледяным, пронзительным взглядом посмотрел на Бересвинду. Казалось, он не мог поверить, что она так разговаривает с его близкими наяву, а не в кошмарном сне.
Дагоберт понял состояние сына, который негласно поддерживал его. На мгновение взглянув на своего первенца, он чуть кивнул ему, выражая благодарность.
Не помедлив, Старый Лис ответил Паучихе ударом на удар. Тяжело вздохнув, проговорил с достоинством:
- Сие естественно, государыня, и на том стоит мир! Когда придет время, я уступлю место молодым, достойным великой ответственности. А сам, удалившись на покой, посвящу остаток жизни заботам о семье и записям о войнах, в которых участвовал. Постараюсь передать накопленный опыт будущим поколениям. Так всегда происходит, государыня! Поколения сменяют друг друга, и честь тому, кто сумеет уйти вовремя, - проговорил Дагоберт, намекая королеве-матери, что и ей не избежать той же судьбы. Взглядом он показал Бересвинде на ее невестку, к которой как раз в этот миг подошел король.
Как подействовали слова Дагоберта на Бересвинду Адуатукийскую! Проследив направление его взгляда, она едва сдержала негодование, увидев, как ее царственный сын любезничает со своей женушкой. Королеве-матери потребовалось все самообладание, чтобы сохранить невозмутимое выражение лица, подобающее ее званию, тем более, что они находились в святилище. Но внутри у нее все кипело от ярости. Это был уже третий удар сегодня, после того, как от нее отвернулся невенчаный муж, а теперь и сын не расстается с женой, а на мать даже не глядит. Такого поворота событий Паучиха никак не ожидала! Неужели она должна будет смириться и уступить место Кримхильде, этой нибелунгской девчонке, не понимающей государственных интересов Арвернии?! Доживать свой век, отдав и власть, и почести другой? Нет, этого королева Бересвинда не могла позволить! Такая участь была бы для нее хуже смерти.
Придворные, наблюдавшие за происходящим, мысленно поздравляли Дагоберта с успешным ударом по королеве-матери. Среди них был и Жоффруа де Геклен, внимательно наблюдавший за этим противостоянием, что выглядело изящной светской беседой, а в действительности было ожесточенным поединком, исполненным взаимной ярости больше, чем многие вооруженные стычки. Командир паладинов мысленно поклонился коннетаблю за то, что тот сумел дать отпор Паучихе, сохраняя достоинство.
Юная Фредегонда, что стояла рядом с Ротрудой поблизости от молодой королевы, также видела и слышала все. Тонкое чутье внучки вейлы безошибочно позволяло ей понять, какая здесь идет борьба. Она наблюдала очень внимательно, хоть ее не касалось напрямую то, о чем говорили коннетабль с королевой-матерью. Сколь изысканно вежливо, и в то же время - беспощадно, они вели свой поединок, как находчиво обменивались двусмысленными фразами! У них, определенно, будет чему поучиться, если она хочет достичь успеха при дворе. Фредегонда теперь понимала, где Матильда Окситанская научилась держаться столь изящно и изъясняться с отточенной меткостью. Словно острый клинок в замшевых ножнах!
И собравшиеся поблизости придворные, большинство из которых сразу поняли, что именно происходит среди правителей Арвернии, теперь по-новому оценили расклад сил при дворе. Им стало ясно, что, даже в случае смерти Карломана, будет кому защищать молодую королеву и противодействовать Паучихе. Похоже, что Дагоберт Старый Лис еще достаточно бодр, и рано списывать его со счетов!
Хотя описанный выше разговор происходил с изысканной придворной вежливостью, но мало кто усомнился, что на самом деле стали свидетелями объявления войны. Лишь немногие среди самых неопытных или самых легковерных придворных могли подумать, что застали всего лишь обмен светскими любезностями.
К ведущим свой поединок Бересвинде и Дагоберту, рядом с которым стоял Хродеберг, приблизился Герберт. Он слышал слова отца и сам готовил такие фразы, что помогут сильнее поразить его. Отвергнутый сын накопил достаточно слов, вежливых по форме, но похожих на ядовитые колючки по сути своей, и теперь готовился пустить их в ход.
Но тут все время стоявший безучастно Хродеберг бросил предостерегающий взгляд на брата. Он понимал, что тот пришел на подмогу той, кого сам маршал запада прежде так любил. И шагнул навстречу младшему брату, словно желая загородить отца от его нападок. Хродеберг не мог допустить нового витка семейной ссоры. Неужто раскол в их семье навсегда сделается необратимым? Он все еще любил младшего брата, и не хотел, чтобы тот, как и Бересвинда, убил его любовь.
Каждый из присутствующих при этой распре был сейчас воином на поле битвы. Хоть битва эта и словесная, но невероятное напряжение, какое испытывали все ее участники, сжигало нервы и, должно быть, укорачивало жизнь. Каждый готов был стоять на своем. И Хродеберг собирался, если потребуется, поддержать отца, который, в свою очередь, принял на себя удар, защищая Альпаиду. Удар от той женщины, которую прежде любил всю сознательную жизнь сам маршал запада.
Но ни Герберт, ни Хродеберг, напряженно замершие друг против друга, как вторая пара поединщиков, не успели произнести ни слова. Потому что в этот миг к их группе, окруженной наблюдавшими со стороны придворными, приблизился сам король об руку со своей супругой.
Взаимные приветствия вышли молчаливыми. Недавние противники, раскланиваясь, ожидали, когда король обратится к ним. А тот, в свой черед, учтиво склонив голову, не спешил начинать беседу. Он едва скользнул взглядом по своей матери. А та вновь едва сдержала гнев и недовольство, видя, как сын не отпускает руки Кримхильды. Как будто та могла исчезнуть в любой миг, как небесное видение!
Сама же Кримхильда, как ни в чем не бывало, приветствовала свекровь вежливым реверансом.
Нет, первое впечатление не обмануло Хильдеберта: под мирными сводами святилища шел бой, ожесточенный бой! Речи его родных разили, как стрелы, причем стрелы отравленные. Взгляды их сталкивались со стальным звоном, точно клинки.
Наконец, король демонстративно обратился к Дагоберту и его старшему сыну, как бы игнорируя свою мать.
- Я от всего сердца надеюсь, что сегодняшнее жертвоприношение навсегда скрепит мир между мной и семьей моего дяди Карломана. Я хочу, чтобы вы знали, что я разделяю ваше горе, насколько это возможно! - проговорил он с отчаянной надеждой, невольно продолжая думать о том, что совершил непоправимое.
Чувствуя его состояние, Кримхильда придвинулась к мужу чуть ближе, и ее тепло успокаивало его.
Дагоберт видел, что король глубоко сожалеет о трагедии с Карломаном, в которой, в сущности, была более повинна Паучиха, чем он. Зная, что его зять и названый сын должен вернуться к жизни, коннетабль, как и Ангерран, не таил зла на короля. Он ответил вежливо, но по-военному просто, без всякой двусмысленности:
- Мой старший внук примирился с тобой, государь, от всей нашей семьи, в том числе и от моего имени. Не мучай себя больше, чем нужно! Память необходима, но долг короля - смотреть в будущее, а не в прошлое, - посоветовал он на правах одного из старших в семье (тем более, что старейших принцев крови - Сигиберта и Бертрама - не было в Дурокортере, чтобы поговорить с молодым королем).
Король глубоко вздохнул, чувствуя все же в душе облегчение. Он так и не разобрался, было ли тому причиной прощение семьи дяди Карломана, увиденные в огне знамения о победе Арвернии или же присутствие Кримхильды, а может - все это вместе.
- В ближайшие пять дней, что остались до церемонии вложения меча, я подумаю, какую виру заплатить за кровь моего благородного дяди, - тихо, осевшим голосом проговорил Хильдеберт. - Если бы хоть все сокровища Арвернской короны могли возвратить его к жизни!
Ни Дагоберт, ни Хродеберг не повели даже бровью, опытные в придворной жизни. Кримхильда еще не была настолько хладнокровна: видя, какие страдания терпит ее супруг, она сильно сожалела, что не вправе открыть ему тайну живой воды. Увы - ни королева-мать, ни Герберт не должны были ничего подозревать. И Кримхильда промолчала, только губы у нее дрогнули на мгновение, да брови нахмурились. Но даже Паучиха, пристально наблюдавшая за невесткой, решила, что та сожалеет о том, что своим легкомыслием погубила Карломана. Как на самом деле обстоит дело, королеве-матери и в голову не могло придти, ибо слишком было невероятно.
Ну а Дагоберт Старый Лис поспешил увести мысли короля подальше от опасного следа.
- Ты можешь назначить нам любую виру, государь! Для нас значима только память и скорбь о Карломане, которую ты разделяешь с нами.
Король кивнул в знак молчаливого согласия. Однако ему не хотелось заканчивать беседу на скорбной ноте. Должно же быть какое-то утешение и в эти мрачные дни! К счастью, Кримхильда рядом с ним, и знамения в огне обещали арвернскому воинству победу.
Рассказывать о священных знамениях лишний раз тоже не следовало. И Хильдеберт проговорил намеком, обращаясь к Дагоберту; заодно хотел удостовериться по поводу его здоровья - правду ли говорит матушка?
- Прошу тебя, доблестный коннетабль, позаботиться, чтобы мои войска всегда были сильны и готовы в поход! Коль скоро Междугорье и Тюрингия вооружаются против нас, то и мы должны быть готовы в любой час дать отпор.
Дагоберт Старый Лис легко, точно в молодости, поклонился своему царственному внучатому племяннику и проговорил с полной уверенностью:
- Не беспокойся, государь: мы ко всему подготовимся! Любой, кто посмеет вредить нам, узнает, как арверны умеют защищать себя, свою родину и своих близких!
Хотя коннетабль обращался только к королю, даже не взглянув на Паучиху (что на нее теперь глядеть!), она уловила, что намек относится и к ней. И это оскорбление она также была вынуждена проглотить, лишившись милости своего царственного сына!
А король удовлетворенно кивнул в ответ Дагоберту. Он убедился, что старик еще в силе и выдержит многое. Хотя Хильдеберт не сомневался, что близкая смерть и предстоящие торжественные похороны дяди Карломана, конечно, станут жестоким испытанием для всех его близких. Но он также знал - все-таки у него были превосходные учителя, и мудрый и доблестный граф Кенабумский - первый из них, - что сейчас не время распускаться и жалеть себя. Если грозит вражеское нашествие, каждый обязан сделать все, что в его силах. Лишь тогда есть надежда выстоять сообща.
И Хильдеберт удовлетворенно кивнул старому коннетаблю и его старшему сыну, маршалу запада.
- Благодарю вас обоих за все ваши заслуги перед Арвернией и перед короной! Верю, что вы еще не раз послужите, как подобает, - произнес король с обходительным видом.
Отец и сын кивнули ему, стоя перед ним с самым решительным видом.
Тогда король, все еще ведя за руку жену, кивнул, впервые обратившись к своей матери, которая не сводила с них пристального взора:
- Следуй за нами, матушка! Жертвоприношение окончено, и мы уходим.
Ошеломленная Бересвинда едва не открыла рот, точно выброшенная на берег рыба. Ей казалось, что она попала в затянувшийся кошмар. Но делать было нечего. Ее царственный сын поставил ее на место. Ей ничего не оставалось, как следовать за ним и его женой, руки которой он не отпускал. И она направилась к выходу следом за королевской четой.
Еще никогда королева Бересвинда не испытывала такой ненависти к своей невестке, как сейчас, убедившись, что та способна отобрать у нее сына, да, пожалуй, уже совершила это. Но Паучиха не могла уступить свое место, как советовал Дагоберт, и позволить, чтобы ненавистная дочь нибелунгов правила Арвернией. О, она готова была поклясться своей жизнью и свободной королевства Арвернского: дерзкая девчонка рано или поздно поплатится за все, в том числе и за сегодняшнее унижение! Месть - это блюдо, которое подают холодным.
-
Казалось, он не мог поверить, что она так разговаривает с его близкими наяву, а не в кошмарном сне.
Бедолага! Они стараются сделать как можно больнее друг другу, а Хродебергу-то больно сразу за всех, и он получает удары с обеих сторон. И кто бы ни одержал верх, ему всё равно будет больно. :'(
А та вновь едва сдержала гнев и недовольство, видя, как сын не отпускает руки Кримхильды.
Мальчик держится за руки с собственной женой! Какой ужас! Так они, чего доброго, целоваться начнут!!! ;D
-
она сильно сожалела, что не вправе открыть ему тайну живой воды.
В русских сказках тоже постоянно появляется живая вода. :D
Разъярённая Бересвинда опасна, как загнанная в угол крыса. Хотя в угол её ещё далеко не загнали, но загрызть она кого-нибудь может. Если Карломан, наконец, не вернётся к своей главной обязанности - жить.
-
Благодарю, эрэа katarsis, эрэа Convollar! :-* :-* :-*
Казалось, он не мог поверить, что она так разговаривает с его близкими наяву, а не в кошмарном сне.
Бедолага! Они стараются сделать как можно больнее друг другу, а Хродебергу-то больно сразу за всех, и он получает удары с обеих сторон. И кто бы ни одержал верх, ему всё равно будет больно. :'(
А та вновь едва сдержала гнев и недовольство, видя, как сын не отпускает руки Кримхильды.
Мальчик держится за руки с собственной женой! Какой ужас! Так они, чего доброго, целоваться начнут!!! ;D
Увы! Хродебергу и впрямь можно посочувствовать. :'( У каждого свое испытание, ему досталось такое.
А Бересвинда в самом деле временами считает своего сына ребенком. Вот, дальше как раз такой момент описан.
она сильно сожалела, что не вправе открыть ему тайну живой воды.
В русских сказках тоже постоянно появляется живая вода. :D
Разъярённая Бересвинда опасна, как загнанная в угол крыса. Хотя в угол её ещё далеко не загнали, но загрызть она кого-нибудь может. Если Карломан, наконец, не вернётся к своей главной обязанности - жить.
Возможно, что и не только в русских. Убитые и возвращенные к жизни воины ведь, кажется, не только в русских сказках упоминались?
Бересвинда на многое способна. Поглядим, как дальше будут складываться отношения между ней и Кримхильдой.
Если Карломан вернется, он, конечно, поможет все поставить на круги своя. А что дальше? Его судьба ведь все равно предрешена. А соперничество двух королев останется.
Глава 86. Удар за ударом (окончание)
Король об руку со своей супругой Кримхильдой покинули святилище. За ними последовал и принц Хильперик вместе с невестой, принцессой Бертрадой. Во время службы они стояли рядом в трогательном согласии.
Королеве-матери ничего не осталось, как следовать позади королевской четы, рядом с Жоффруа де Гекленом. Паладин, как и в прошлый раз, чуть заметно отодвинулся от женщины, что так жестоко поступила с той, кто по ее вине, пусть и невольной, скоро станет вдовой.
После того, как удалились король и его близкие, их свита последовала за ними. За молодой королевой вышли Ротруда и фрейлины Малого Двора, в том числе Фредегонда, а за Бертрадой - ее шварцвальдская свита во главе с госпожой Гедвигой. Собственный арвернский двор и свита полагались принцессе только после того, как она станет женой Хильперика.
По мраморным ступеням храма король и его спутники спустились на площадь, оцепленную стражей. За оградой храма толпился народ, что пришел встретить правителей Арвернии. Горожане не кричали славу королю, как в обычных обстоятельствах. Вместо этого приветствовали, скорбно кивая головами, ибо все знали, что великий защитник Арвернии, граф Кенабумский, умирает.
Все ожидали, когда к храму подадут экипажи, запряженные, в честь близящегося траура, вороными лошадьми.
Карету королевской четы подали к ступеням храма первой. Хильдеберт и Кримхильда спустились к ней. Королева-мать и Жоффруа следовали за ними. И тут Бересвинду Адуатукийскую ожидал новый жестокий удар.
Ее царственный сын, пропустив вперед жену, обернулся к матушке, окинув холодным взглядом. И проговорил с двусмысленной любезностью ученика опытных политиков:
- Я прошу тебя, матушка, сегодня сопровождать моего любезного кузена Хильперика с его невестой. Позаботься, чтобы их общение до свадьбы было чинным и пристойным. А мне сейчас необходимо побеседовать наедине с моей женой.
Намек был ясен. Королю стало неприятно общество матери, она разочаровала его, и теперь он доверил ей охранять честь принцессы Бертрады. То, что королева-мать будет сопровождать Хильперика с невестой, означало, конечно, большую честь для них. Но для самой Паучихи это был еще один жестокий удар, уже который за этот день! Правда, в храм она тоже приехала вместе с Хильпериком, ибо короля сопровождал Ангерран Кенабумский. Но это совершенно другое: таким образом король стремился заручиться поддержкой сына Карломана. Это была необходимая мера, и Бересвинда сама сожалела о неминуемой смерти майордома, которого ценила и уважала. Но отсылать мать, чтобы побыть с Кримхильдой?! Паучиха едва могла выдержать это новое испытание, не выдав при всех обуревавшие ее чувства.
Однако, приученная долгим опытом к самообладанию, Бересвинда склонила голову перед своим царственным сыном и елейно проговорила:
- Я исполню твое желание, государь, пригляжу за нашей очаровательной молодой парой! - про себя она подумала, что ей предоставляется возможность еще более запутать в своих сетях Бертраду, выставить ее против Кримхильды.
Король сел в карету, где уже ожидала его супруга. Их сопровождал Жоффруа, ликующий про себя, что король наконец-то поступил с Паучихой, как она того заслуживает.
Королевская карета медленно тронулась, набирая скорость. Хильдеберт повернул голову к Кримхильде, беседуя с ней. Бересвинда видела через окошко кареты, как молодая королева кивнула мужу, соглашаясь с ним. Видно было, что между ними идет задушевная беседа. А ей, королеве-матери, осталось лишь ждать своей кареты! Она была в гневе и напряжении. Стараясь сдерживаться, все же непроизвольно теребила черные юбки своего траурного платья. Самые опытные из придворных, лучше других знавшие королеву-мать, понимали, что она в ярости.
И перед глазами Бересвинды, пребывающей в расстроенных чувствах, мелькнуло наваждение. Она видела перед собой хорошенького черноволосого мальчика, и изо всех сил старалась удержать его на краю бездонного омута. А у нее, его матери, пыталась его отнять беспощадная сирена, чьи синие глаза были холоднее норландских ледников...
- Государыня! Государыня тетушка, что с тобой? - долетели до нее тревожные голоса Хильперика и Бертрады.
Бересвинда Адуатукийская пришла в себя и покачала головой, усилием воли отгоняя видение. С удивлением увидела остановившуюся перед ней карету, а рядом - племянника с невестой.
- Простите: что-то закружилась голова, - принужденно проговорила вдовствующая королева.
Хильперик подсадил тетушку в карету, затем помог взобраться Бертраде и сел сам. Кучер подстегнул лошадей, и карета, постепенно набирая скорость, покатила по мостовой.
Сидя напротив молодой четы, Паучиха пристально пригляделась к Бертраде. Из нее получится ценная союзница, с помощью которой королева-мать сможет вернуть себе своего мальчика.
Они завели светскую беседу, имевшую гораздо больше значения, чем казалось со стороны.
- Ну, как тебе торжественное жертвоприношение в одном из главных храмов Арвернии, дитя мое? - осведомилась Паучиха у невесты племянника.
- Все выглядит величественно, как и подобает такой прекрасной стране, как Арверния! Жаль лишь, что повод для службы столь печален, - принцесса вздохнула, прикрыв глаза в знак скорби.
Бересвинда потрогала ее руки утешительным жестом.
- Поверь, ты еще увидишь в этом храме радостные церемонии! Хотя ваша свадьба придется на траур, мы все же позаботимся, чтобы она стала настоящим торжеством, насколько это возможно!
- Мы очень надеемся... - Бертрада взглянула на своего жениха, который кивнул в ответ, - что благородный граф Кенабумский простил бы нас...
- Я в этом уверена, дитя мое, - королева-мать сама скрепила руки племянника и его невесты. - Ведь он сам устроил ваш брак, и, конечно, желал бы вам счастья!
Бертрада была довольна благоволением королевы-матери. Ведь она лишь успешно изображала простушку, а на самом деле прекрасно разобралась, какая ожесточенная борьба кипит при дворе. По ее мнению, королева-мать слишком горячилась, и поэтому шла напролом, совершая как раз ту же ошибку, за которую осуждала Кримхильду. Но принцессу подстегивало видение в огне, в котором она держала на руках маленького сына, желая ему сделаться королем. В ней проснулось честолюбие. Бертрада всем сердцем желала, чтобы ее муж, а впоследствии - ее будущий сын взошли на престол.
В данный момент ее желания пересеклись с интересами королевы-матери, готовой выдвинуть одну кузину против другой, принцессу против молодой королевы. Паучиха заглянула в душу Бертрады и поняла ее лучше, чем кто-либо при дворе. Но ее устраивало, чтобы у Хильперика с Бертрадой родился сын раньше, чем у Кримхильды. А принцесса принимала ее правила игры, однако действовала осмотрительно. Если Хильперик станет королем, пережив Хильдеберта, то Паучиха, изображающая сейчас добрую тетушку, может стать очень опасным противником!
Но сейчас они были полезны друг другу, и в карете принца Хильперика царила истинная семейная идиллия, о которой не подозревали ни король, ни его жена.
***
Все это время, пока король и его родные не уехали, за ними пристально наблюдала Фредегонда, ожидавшая с другими фрейлинами карет, что доставят их в замок. Она во всех подробностях разглядела все сцены в святилище и на крыльце, и впитывала все, как морская губка - воду. Видела, как король отстранился от своей деспотичной матери, и как та села в карету к Хильперику и Бертраде. Не сомневалась, что та сейчас примется убеждать принцессу помогать ей, науськивать против Кримхильды. И, наблюдая, внучка вейлы училась на чужих примерах, чувствуя, что ей может пригодиться такая наука, хоть она пока не знала, где и каким образом.
В это время графиня де Кампани, тоже стоявшая на крыльце храма вместе с мужем, заметила взгляд Фредегонды. Увидев, что ее царственная покровительница уехала вместе с Хильпериком и Бертрадой, она решила, что королева-мать оказала им честь. Встретившись глазами с Фредегондой, Ода вспомнила о поручении переманить ее на сторону королевы Бересвинды. И обратилась к девушке, указывая на кареты:
- У Ее Величества Королевы Кримхильды сразу две кузины из далекого Шварцвальда. Но следует признать, что принцесса Бертрада гораздо благоразумнее тебя, юная виконтесса! Она сразу же поняла, что лишь при поддержке Ее Величества королевы Бересвинды возможно достичь успеха при арвернском дворе.
Фредегонда скрыла усмешку и проговорила, опустив глаза и сразу показавшись моложе и глупее, чем была:
- Я ведь совсем недавно в Арвернии, и еще очень мало знаю людей.... Но я всегда готова следовать полезным примерам!
Графиня кивнула, подумав про себя, что кузина королевы и принцессы - сущее дитя, и непонятно, что в ней нашла государыня Бересвинда.
Стоявшая рядом с девушкой Ротруда промолчала, не чувствуя необходимости в своем вмешательстве. Она лишь почувствовала на себе обеспокоенный взгляд Гедвиги, статс-дамы Бертрады. Им обеим совсем не хотелось никаких распрей между шварцвальдцами и арвернами при дворе!
Молодые фрейлины, бывшие подруги Фредегонды по шварцвальдскому двору, также бросали многозначительные взгляды на внучку вейлы. Они также ожидали своей кареты. Поглядывая на нее, они перешептывались между собой, усмехаясь: "Высоко ты поднялась, только больно будет падать! Не того покровителя ты выбрала. Молодой королеве все равно не выстоять против королевы-матери!"
Не сомневаясь, о чем они думают, Фредегонда мысленно усмехалась. Она-то знала, что все еще может измениться в одночасье! И представляла себе, каким ударом будет для Паучихи, что уже праздновала победу над Кримхильдой и Старым Лисом, когда объявят счастливую весть об исцелении Карломана Кенабумского, которого все уже вычеркнули из жизни!
И это тоже стало уроком для внучки вейлы. Не следует радоваться победе прежде времени и недооценивать противника! И второй урок на отдаленное будущее: тот, кто не умер сразу, еще может вернуться к жизни, даже с порога Вальхаллы!
Между тем, на мраморное крыльцо святилища вышли юные принцессы в сопровождении Гарбориана и Мундерриха, а также своей наставницы, графини де Шароле. Старшая принцесса, Регелинда, держалась надменно, протянув руку своему спутнику с видом одолжения, и в манерах явно подражала своей бабушке, королеве Бересвинде. В противоположность сестре, принцесса Адельгейда сдерживала шаг, чтобы хромой Мундеррих поспевал за ней, спускаясь по крутым и скользким ступеням. Наставница девочек, идущая следом, радовалась про себя чуткости младшей принцессы.
Разницу в их повадках заметили также граф и графиня де Кампани. Прежде Ода, угождая своей царственной покровительнице, предпочитала ее любимицу Регелинду, состоявшую в двойном родстве со своей царственной бабушкой, собственной внучке Адельгейде. Но, многое переосмыслив для себя после разговора с дочерью, Гуго и Кродоар теперь мысленно порадовались, что их родная внучка растет гораздо добрее своей сестры.
А между тем, сыновья Гворемора, сопровождавшие принцесс, как подобало, сразу оживились, увидев на крыльце Фредегонду. Они уже не отводили от нее пристальных взоров, желая поскорее встретиться со своей подругой.
Принцессы сразу заметили, что внимание их спутников обращено не к ним. Старшая, Регелинда, тут же нахмурилась: она привыкла, что все внимание адресовано ей одной! Поджав губы, она отстранилась от Гарбориана, чего тот, признаться, даже не заметил. Адельгейда же, убедившись, куда смотрят мальчики, даже порадовалось, что нашлась девушка, способная затмить ее сестру, считающую себя неотразимой.
Подъехала новая карета, и принцессы со своей наставницей направились к ней. Сыновья Гворемора чуть помедлили, не желая расставаться с волшебным видением - Фредегондой. И тут взгляды братьев пересеклись, и каждый понял, что и другой чувствует то же, что и он, и что они теперь не то чтобы соперники, но все же...
Впрочем, Гарбориана это открытие не задело. Он лишь удивился, что его братец, которого он считал еще маленьким, оказался гораздо взрослее и серьезнее, чем он думал. Но Мундеррих получил жестокий удар, осознав, что его брат влюбился во Фредегонду. Он угрюмо опустил голову, сознавая, что у него, пожалуй, нет никаких преимуществ перед Гарборианом.
***
Несколько позже других из храма вышли Дагоберт и Хродеберг. За ними все время пристально следил Герберт. После предупреждения старшего брата он не решился выступить против отца в святилище. Все-таки он был жрецом-законоговорителем, обязанным наблюдать за исполнением законов богов и людей. Да и строгий взгляд Верховного Жреца призвал его к порядку. После ухода королевской четы Герберт молчаливым жестом предоставил пройти своему ненавистному отцу и брату. Но тут же последовал за ними, и лишь на воздухе заступил им дорогу.
Обращаясь к отвергнувшему его отцу, он произнес с любезностью, достойной Паучихи:
- Не радуйся прежде времени! Сегодня ты победил государыню Бересвинду, но всю войну выиграет она. Ты, кажется, говорил, что собираешься уйти на покой? Так вот, лучше тебе выполнить это намерение! Потому что иначе королева-мать найдет способ погубить тебя. И я охотно ей помогу!
Герберт решил предупредить отца о намерениях, ибо видел, что его родственники, как-никак, жестоко страдают из-за Карломана, а кроме того, на него подействовала молчаливая просьба брата, единственного в семье, с кем он сохранял теплые отношения.
Дагоберт мысленно усмехнулся, с какой наглостью жрец, ничего не понимающий в войне, говорит о победе, пусть даже в политической борьбе, ему, опытному полководцу. Ну что ж, он, Старый Лис, применит военную хитрость, чтобы у хозяйки Герберта не возникло сомнений, что противник еще сопротивляется, но скоро будет повержен:
- Я сделаю то, что мне велит совесть. Если мой названый сын поднимется в Вальхаллу прежде меня, мне станет нечего терять. Ибо я не сомневаюсь, что Альпаида тоже вскоре последует за Карломаном. Печаль скоро сведет и ее в могилу. Тогда мне станет незачем дорожить жизнью!
С этими словами старый коннетабль взял под руку старшего сына и вместе с ним важно спустился по ступеням святилища, больше не глядя на младшего. А тот стоял, глядя вслед, осмысливая, что у людей, оказывается, бывают непонятные для него причины, чтобы жить и чтобы умирать.
-
Но отсылать мать, чтобы побыть с Кримхильдой?! Паучиха едва могла выдержать это новое испытание, не выдав при всех обуревавшие ее чувства.
Прелесть! Мечта вздорной свекрови - постоять со свечкой в спальне молодых!
Ну, что же, все определились. Герберт меня особо "порадовал", стало ясно, что законоговоритель из него никакой, всё-таки в этой должности так явственно проявлять свои предпочтения недопустимо. А с Бертрадой Паучиха очень может нарваться.
-
Но Мундеррих получил жестокий удар, осознав, что его брат влюбился во Фредегонду. Он угрюмо опустил голову, сознавая, что у него, пожалуй, нет никаких преимуществ перед Гарборианом.
Вообще-то, если преимуществ нет, можно было было бы посоветовать их развивать. Что-нибудь не связанное с ногами. Жениться им ещё не скоро. Но всё равно всё уже предрешено.
Если мой названый сын поднимется в Вальхаллу прежде меня, мне станет нечего терять. Ибо я не сомневаюсь, что Альпаида тоже вскоре последует за Карломаном. Печаль скоро сведет и ее в могилу. Тогда мне станет незачем дорожить жизнью!
Почему нечего терять-то? А Хродеберг? Плюс внуки.
-
Благодарю, эрэа Convollar, эрэа katarsis! :-* :-* :-*
Но отсылать мать, чтобы побыть с Кримхильдой?! Паучиха едва могла выдержать это новое испытание, не выдав при всех обуревавшие ее чувства.
Прелесть! Мечта вздорной свекрови - постоять со свечкой в спальне молодых!
Ну, что же, все определились. Герберт меня особо "порадовал", стало ясно, что законоговоритель из него никакой, всё-таки в этой должности так явственно проявлять свои предпочтения недопустимо. А с Бертрадой Паучиха очень может нарваться.
Надеюсь, что этой мечты ей все же не предоставится. Особенно учитывая, что там, судя по видениям, возможно будет участие любовного зелья.
Вероятно, Герберт все же способен работать лучше там, где дело не касается семейных интересов, его болевой точки.
Узнаем со временем, как получится насчет Бертрады.
Но Мундеррих получил жестокий удар, осознав, что его брат влюбился во Фредегонду. Он угрюмо опустил голову, сознавая, что у него, пожалуй, нет никаких преимуществ перед Гарборианом.
Вообще-то, если преимуществ нет, можно было было бы посоветовать их развивать. Что-нибудь не связанное с ногами. Жениться им ещё не скоро. Но всё равно всё уже предрешено.
Даже не считая хромоты - он не может сделаться ни законным сыном, ни хотя бы старше возрастом, чтобы Фредегонда его воспринимала как возможного возлюбленного. А женились у них там достаточно рано, как девушки, так и юноши (у Карломана с Альпаидой старший сын родился в 17 лет, например). Так что мальчики их возраста вполне способны всерьез задумываться о будущей семейной жизни (хорошо еще, что не о сексе без обязательств, по крайней мере, эти мальчики).
Почему нечего терять-то? А Хродеберг? Плюс внуки.
Это же военная хитрость со стороны Дагоберта. На то он и Старый Лис. Ему нужно, чтобы Бересвинда поверила, что он готов стойко сопротивляться, но что, в конечном итоге, она сумеет его сломать. Поэтому говорит то, чего от него ждут. А так, разумеется, ему дороги все - и Хродеберг, и внуки от Альпаиды, и даже Герберт.
Глава 87. На страже (начало)
Храм постепенно пустел. Знатные посетители один за другим покидали его. Оставались те, у кого еще были здесь неотложные дела, или те, кому просто незачем было спешить.
Альпаида еще сидела на скамье. Рядом с ней, охраняя ее покой, находились ее любимый младший сын и герцогиня Окситанская. Однако несчастная женщина едва замечала их заботы, глядя остекленевшим взором перед собой, в пустоту. Верная Матильда, держа ее за руки, участливо говорила:
- Ведь тебе явились в огне благие знамения, мудрая графиня? Поверь, это боги посылают нам утешение! Предстоящие дни будут тяжелы и мрачны, но зато после, когда твой великолепный супруг вернется к жизни, обязательно наступит величайшая радость для всех, а для тебя особенно!
Альпаида лишь долго, прерывисто вздохнула, стараясь поверить в то, что возвращало жизнь ей самой вместе с Карломаном. Однако у нее едва остались силы, чтобы верить в лучшее, даже после получения знамений.
Аделард лишь молча приобнял матушку за плечи. Пока он еще мог побыть рядом с ней. Но совсем скоро ему придется последовать за своим наставником Нитхардом. Тот сейчас вместе с Хагеном, жрецом Донара, беседовал возле алтаря с Верховным Жрецом Альфгаром. Они ставили его в известность, что король отличил своей милостью их обоих. Ибо события такого рода касались службы богам столько же, сколько и государственной политики.
Верховный Жрец любезно беседовал с ними обоими, стараясь сохранить шаткое равновесие между соперничающими воинскими братствами.
- Король поступил мудро, ибо сейчас Арвернии необходимы и воины Донара, и воины Циу, - заверил он. - Ведь и ваши покровители, божественные защитники Мидгарда - родные братья и союзники, они помогают друг другу, а не мешают. Донар учит людей сражаться со злобными наследниками Имира, а Циу посылает нам пример доблестно сражаться за свое отечество против земных противников. Так и ваши братства должны дополнять друг друга, ибо у них единая цель - защищать Арвернию от любого врага, внешнего или внутреннего! Оба вы достойны милости короля, а благоденствие и благополучие королевства зависят от вас обоих. Внутренний порядок и порядок на границах тесно взаимосвязаны.
Альфгар вежливо беседовал с обоими жрецами, однако в глубине души отдавал преимущество Нитхарду и его братии. Ибо он слишком хорошо помнил времена первого Священного Похода, при Хильдеберте Строителе. Тогда особенно фанатичные жрецы Донара возомнили себя буквально святее богов. Они даже стремились подправить священные тексты эдд, сообщить в них, будто бы вторая жена Донара Громовержца была вовсе не из рода йотунов, а девой из племени людей, некогда похищенной злыми великанами. Сам Метатель Молота, Гроза Йотунов, признавал, что среди них тоже встречаются разные; но его яростные последователи не признавали различий. И теперь Альфгару совсем не нравилось, что донарианцы вновь поднимают голову, убеждают короля возглавить новый Священный Поход. Ведь сейчас, благодарение богам, не времена Первого Заселения, когда люди, пришедшие из-за моря, только отвоевывали себе место в мире, принадлежавшем Другим Народам!
Однако своими сомнениями Альфгар не поделился со жрецами из соперничающих братств. Он лишь повторил ту мысль, что они от него слышали, о взаимосыязи порядка внутри королевства и на его границах.
Это слышал Альбрехт Бёрнландский, что стоял у входа в придел Хеймдалля, ожидая своего связного. Он поправил на себе пояс, мысленно проговорив: "О, как же ты прав, жрец!"
Посол Междугорья рассчитывал, что внутренние проблемы Арвернии, которая готовилась нерасчетливо бросить вызов альвам, помогут его соотечественникам сокрушить это королевство извне. И, если все произойдет, как он задумал, как велел ему король, посылая в Арвернию, то здешних жителей уже не спасут никакие боги. Донар не пошлет молнии для их защиты. Циу не вдохновит сражаться еще храбрее. И Хеймдалль, Страж Богов, перед великолепным изваянием которого сейчас стоял граф Бёрнландский, не протрубит в свой золотой рог, чтобы указать арвернам, откуда ждать истинного противника. Потому что боги помогают сильным, а кто сейчас сильнее Междугорья?.. А, кстати, изваяния из этого храма и другие священные реликвии Арвернии хорошо будет после победы поставить в главном храме междугорской столицы, дабы всем очевидно было, что Междугорье поглотило силу Арвернии и вобрало ее в себя.
Размышляя так, граф Бёрнландский заметил, как в одном из светильников, горевших вокруг алтаря Хеймдалля, на котором лежало его послание - плетеный из множества узелков браслет, - вдруг ярко вспыхнуло. Будь это обычный костер, можно бы подумать, что туда попало особенно хорошо горящее полено, однако в светильнике горело масло. Альбрехт видел яркую вспышку, однако в этот раз не придал значения предостережениям. Хотя он обладал звериным чутьем и унаследовал от матери многие дарования, но на сей раз мечты о завоеваниях взяли в нем верх над голосом крови Других Народов. Он просто не верил, чтобы что-то могло пойти не так. Ожидая своего связного, что вот-вот должен был придти, граф думал лишь о предстоящем военном успехе Междугорья. В том будет важный вклад и его, Альбрехта Бёрнландского!
Вслед за первым тут же произошло и второе знамение. Глаза прекрасного изваяния Стража Богов вдруг ожили в своих мраморных глазницах. Зрачки в них повернулись кругом, и глаза сверкнули гневным расплавленным золотом. Казалось, еще мгновение - и мраморный Хемдалль затрубит в свой великий рог Гьяллахорн, оповещая всех, что в святилище забрался сын норландской колдуньи, берсерк со змеиными глазами.
Однако чуда не произошло. Сияющий Ас промолчал, а Альбрехт, которому на мгновение сделалось жутко, сумел не отпрянуть и остался ждать на месте. Как только понял, что бояться нечего, почувствовал гордость своим хладнокровием.
Чуть поодаль от входа в придел Хеймдалля стоял Варох вместе с Ангерраном и Магнахаром. Они беседовали между собой, но сами незаметно поглядывали, что происходит у алтаря. Им было очень важно, чтобы их тайный замысел увенчался успехом.
Когда Варох заметил и почувствовал один знак за другим, он многозначительно усмехнулся. Удивиться не удивился: после утренней встречи с Карломаном его вряд ли что-то удивило бы, даже знамения свыше. Но его глаза вспыхнули горячей синевой ярче обычного. Оба собеседника уловили этот блеск. Каждый про себя вспомнил Карломана, которого они знали настолько хорошо, насколько это вообще кому-то удавалось. Его глаза вот так же порой ярко вспыхивали, когда его осеняла какая-нибудь мысль, а затем обычно происходили важные события. Такими же свойствами обладал и его неразлучный друг, Варох. И потому сейчас Ангерран с Магнахаром обратились к нему с молчаливым вопросом в глазах. Варох ответил, посмеиваясь:
- Помните ли вы, как в свое время на турнире Карломан проучил Альбрехта, хоть и подставился сам, но не нарушая правил? Тогда междугорец крепко нарвался и получил достойный ответ. Сейчас он опять нарывается. Только предстоящий урок может оказаться для него гораздо болезненнее.
Сказано это было так тихо, что только его собеседники услышали барона-оборотня. И все трое, как бы невзначай поглядывая в придел Хеймдалля, стали ждать, что произойдет.
Между тем, Верховный Жрец выяснил от представителей воинских братств все, что было нужно знать.
- Мир вам, почтенные братья! - проговорил он, благословляя поднятыми ладонями Хагена и Нитхарда. - Ступайте, и напомните посвященным воинам, что ждут вашего слова: у каждого на земле свое предназначение, но все они равно важны, и мы обязаны помогать друг другу, а не соперничать. Ибо в трудные времена спасение можно найти лишь в единстве!
Оба жреца - Донара и Циу, - поклонились Альфгару на прощание и направились к выходу. Хаген четким военным шагом покинул храм, лишь на миг метнув неприязненный взгляд в сторону Альбрехта Бёрнландского. Возможно, он чувствовал в том кровь альвов, ибо был наделен изощренностью чувств, как многие донарианцы. А может быть, злился, что междугорцы своей угрозой военного вмешательства поднимают значение извечных соперников, братства Циу.
Нитхард же подошел к своему ученику Аделарду, сидевшему рядом с матерью. Жрецу было жаль беспокоить семью доблестного графа Кенабумского, столь уважаемого братством Циу, но делать было нечего...
Аделард сам поднял глаза, и увидел рядом наставника. Он склонился к матери, прошептав ей на ухо:
- Матушка! Матушка, прости, но меня уже ждут, и я должен идти. Потерпи, сколько потребуется, матушка! Ты же знаешь - у нас есть надежда!
Альпаида впервые за долгое время взглянула на сына осмысленным взглядом, приходя в себя. Ей еще было невыносимо больно, ее душа металась от отчаяния к надежде, как на качелях между небом и бездной. Но она пришла в себя, словно и ее окропили живой водой.
- Конечно, мой мальчик! Ступай туда, куда ведет тебя призвание.
На мгновение прижавшись к матери, Аделард поднялся со скамьи и встал позади своего наставника, как подобало по чину. Он - Страж, он обязан быть со своими братьями. Вместо него к Альпаиде подсела Луитберга, жена Ангеррана.
Подошедший ближе Нитхард почтительно поклонился графине Кенабумской.
- Прими искренние соболезнования, благородная графиня, от меня и от всего братства Циу! Твой доблестный супруг отдал жизнь на ристалище, как Страж Арвернии и мира между государствами. Его подвиг будут вечно чтить посвященные воины Циу. А также прими от нас всех благодарность за своего сына Аделарда! И ты, и твой великий супруг вправе гордиться своим младшим сыном. Будь у нас побольше таких братьев, как Аделард... - жрец многозначительно взглянул на юношу. - Возможно, мне не следовало говорить этого при нем, но я верю, что похвала его не испортит. Благодаря таким, как он, границы Арвернии были бы сейчас в полной безопасности.
Альпаида лишь кивнула в ответ. Так и бывает: у каждого на свете своя судьба. Ее муж - Страж чести короля, а их сын - Страж владений этого самого короля. Для них обоих есть самое главное, за что не жаль отдать все силы без остатка, а если потребуется - то и жизнь. Но Карломан вернется, он еще будет гордиться своим младшим сыном, как и его братьями!
Она взглянула на сына ясным взглядом и, на мгновение зажмурившись, сделала ему жест, отпуская. Хорошо уже и то, что Аделард был с ней в эти минуты.
Юноша в последний раз склонился к матери и поцеловал ее в щеку, как в детстве, когда слыл ее любимцем среди пятерых сыновей. Затем почти бегом бросился догонять своего наставника, направлявшегося к выходу из храма.
Святилище почти опустело. Придворные разъезжались следом за королем, расходились поодиночке и группами. Одни беседовали между собой, а другие размышляли про себя, что довелось им увидеть в пламени на алтаре, а также о переменах во властных кругах.
Вскоре в храме, где остывала зола на главном алтаре, остались только те, кого удерживало важное и неотложное дело, что должно было совершиться именно здесь и нигде более.
У дальней стены стояли герцог Гворемор из Земли Всадников с супругой, Ираидой Моравской. Они разглядывали роспись на стенах, изо всех сил стараясь не бросать слишком часто заинтересованных взоров в сторону придела Хеймдалля. Супруги понимали, что лишнее внимание встревожит графа Бёрнландского, и тот придумает другой способ передавать послания. Они старались сдерживаться. Однако уйти совсем не могли. Не для того Ида с таким трудом восстанавливала в памяти, как выглядит узелковое письмо, а потом старалась, сплетая подложное послание! Не для того Гворемор в тронном зале следил за Альбрехтом, как кот за крысой, разглядывая, какие узелки тот станет теребить! Слишком они втянулись в это важное дело, чтобы теперь уйти, будто их ничего не касается. А потому, стараясь не выдать владевшего ими напряжения, разглядывали фрески на стенах: поединок Донара с Мировым Змеем, строительство стены вокруг Асгарда, Ясень Иггдрасиль, Идунн и ее золотые яблоки...
И еще двое рыцарей не могли покинуть храм, не доведя до конца игру с Альбрехтом Бёрнландским. Дитрих Молоторукий и Гундахар Лось стояли, оживленно беседуя, возле огромной статуи Всеотца Вотана, сидевшего на троне, с волками, лежащими у его ног и воронами на плечах. Двое опытных воинов вспоминали былые битвы и турниры, напоминали друг другу подробности и, казалось, позабыли обо всем. Но и они время от времени незаметно выглядывали из-за выступа стены, чем занят в приделе Хеймдалля посол Междугорья, и не пришел ли на встречу его связной.
Оба рыцаря были готовы сдержать обещание, данное королеве Кримхильде. И теперь они ждали только нужного момента, чтобы отвлечь Альбрехта и подменить узелковое послание. Они собирались сделать все так, что граф Бёрнландский даже не заподозрит ничего. Поэтому, хотя оба беседовали оживленно - казалось, только святость храма мешает им, особенно Гундахару, разглагольствовать о старых битвах во все горло, оживленно жестикулируя, - в действительности оба были внимательны и рассуждали четко. Совсем как во время поединка, когда нужно выбрать точный момент, чтобы нанести удар. Вот-вот - и придет их время выполнить свою роль!
-
Ведь сейчас, благодарение богам, не времена Первого Заселения, когда люди, пришедшие из-за моря, только отвоевывали себе место в мире, принадлежавшем Другим Народам!
То есть другие народы изначально жили в этом мире, но не на всех континентах, а только в на северо-западе?
-
Как интересно в Альбрехте перемешались гены. В нём кровь Других Народов и у него же дар берсерка, данный людям против Других Народов.