В этом разделе можно просмотреть все сообщения, сделанные этим пользователем.

1

Наша проза / Черная Роза (Война Королев: Летопись Фредегонды) - VIII

« : 23 Мар, 2024, 20:34:08 »

Благодарю, эрэа Convollar, эрэа katarsis!

Да, Роза не Фредегонда.

Однако Роза целиком погрузилась в созерцание картин, была поглощена своими мыслями и надеждами на будущее. И не расслышала голосов обитательниц волшебного парка.

Но, возможно, если бы Роза не была так занята своими мыслями, она сумела бы расслышать голоса наяд и дриад. Только вот поверила бы? Вряд ли.

Что поделать: она хоть и из дружественного альвам рода, но сама - человек, предвидеть наперед не умеет. Трудно сказать, что было бы, если бы она и услышала предупреждение.
Аледрам, кстати, тоже отнюдь не Карломан: не уловил покуда, что ему было бы полезно побеседовать с Розой.

Розу впереди ждут беды, но пока она счастлива. Очень хочется, чтобы это продлилось как можно дольше.

Авторам тоже хочется для нее счастья!

Глава 15. Будни балагана (окончание)

Тем временем, барон Готье Железнорукий, пригласивший к себе бродячих артистов, находился в своих покоях. Он сидел за столом, на котором стояло угощение. В хрустальной вазе лежали спелые яблоки, золотисто-багряные, источавшие сладкий  аромат персики, длинные, темно-прозрачные гроздья винограда. Здесь же стоял фаянсовый кувшин с прохладительным напитком, и два таких же кубка с рисунком в виде  дельфинов, резвящихся на волнах.

Напротив барона сидел виконт Аледрам. Они беседовали за угощением.

- Расскажи мне, почтенный барон, что ты думаешь о своих соседях - донарианцах из святилища близ Серебряного Леса? И о жреце Торвальде? Я слышал, что он горячо проповедует ненависть к альвам...

Готье кивнул в ответ.

- Я уже давно слежу за ними, и стараюсь обуздывать донарианцев силой закона, помогаю откупиться тем несчастным, что не по своей воле сделались слугами братства!.. А Торвальд в самом деле искусный проповедник, обладающий даром воздействовать на души людей. Он не так давно вдохновил братство Донара на незаконное убийство кельпи, о чем тебе известно! Должно быть, скорее всего это святилище будет пользоваться покровительством Ги Верденнского. Не зря же он приезжал к ним и беседовал с Торвальдом! Тот станет ему неоценимым помощником.

- Да, понимаю; этого следует ожидать, - вздохнул Аледрам в знак согласия.

Про себя сын Карломана припомнил, что именно братья из святилища Донара близ Серебряного Леса некогда обвинили Готье Вексенского в немыслимых, никогда не бывавших злодеяниях. Ибо святилище стремилось заполучить богатые земли, которыми он владел.

Пока барон и его гость так беседовали и размышляли, раздался стук в дверь.

- Войдите! - крикнул Готье.

В его покои вошли слуга, Ренье и Роза.

Барон Вексенский обернулся к вошедшим и, не вставая из-за стола, учтиво кивнул. Как хозяин дома и превосходящий родом, он обернулся к вошедшим:

- Здравствуй, Ренье с Зеленых Холмов, друг мой! И тебя рад видеть, Роза! - барон удивленно остановил взгляд на своей внучке-простолюдинке.

Господин Ренье учтиво поклонился, прижав руку к груди.

- Здравствуй, знаменитый барон Вексенский, благодетель наш! Мы - бродячие артисты, приглашенные тобой, прибыли, и готовы выступить в твоем замке!

Роза в это время легко сделала книксен, как подсмотрела прежде в замке барона. Не говоря ни слова, она внимательно глядела на своего знатного деда и его гостя, сидевшего напротив за столом. Тот был молод, но, несомненно, происходил из очень высокого рода: это видно было по всему наследственному благородству его облика.

Разглядывая Аледрама с уважительным любопытством, Роза вдруг заметила на груди у него вышитый герб - коронованный волк со знаками четвертого сына графа Кенабумского. Этот герб был известен во всей Арвернии!

Девушка сильно встревожилась, узнав, что ей придется выступать перед сыном знаменитого майордома Арвернии. Ей будет трудно показать свое скромное искусство перед столь знатным человеком!

А барон Вексенский в этот миг как раз проговорил:

- Погляди, благородный Аледрам Кенабумский! Вот руководитель хорошо знакомой мне труппы бродячих артистов - Ренье с Зеленых Холмов. А это, - он снова задержал внимательный взгляд на девушке, - Роза, дочь моего верного слуги, лесника Хельера!

Ренье кивнул, подтверждая слова барона.

- Роза пожелала присоединиться к нашему балагану в качестве наездницы. Скоро она порадует тебя и твоих гостей своим искусством, - прибавил он, желая подбодрить девушку, тревожившуюся перед первым выступлением.

Однако Аледрам не смотрел на Розу больше, чем подобало в знак вежливости. Гораздо более пристально он разглядывал хозяина бродячего балагана.

- Ренье с Зеленых Холмов? Мне доводилось слышать это имя раньше...

Готье Вексенский уважительно кивнул.

- Верно; Ренье - мой давний друг, и я обязан ему и его родным, что сохранил жизнь и свободу! Некогда его брат пожертвовал собой, приняв лютые пытки в темнице донарианцев, но не опорочил меня, как от него требовали. Ренье - свидетель тех кровавых событий. С тех пор я кое-чем отблагодарил его, но признаю, что этого недостаточно!

Роза молча слушала повествование своего деда. Она не знала, что господин Ренье столь тесно связан с бароном Вексенским! Что ж, значит, барон одобрит ее вступление в балаган, столь тесно связанный с его собственной судьбой... Поистине, мир тесен!

Глядя на своего деда и на юношу, сидевшего напротив него, Роза невольно робела перед сыном графа Кенабумского. Всем известно было, что его отец, майордом Арвернии - слава и опора королевства и короля! Ей трудно было представить, как произвести должное впечатление на сына столь знаменитого человека!..

Но Аледраму не было до нее дела. Его тревожило усиление донарианцев, и он уважительно обратился к хозяину балагана:

- Счастье для нас, что простые люди в Арвернии, как ты и твой брат - да будет к нему милостив Всеотец Вотан! - столь самоотверженны, и при этом знают, на чьей стороне правда, и за кого следует стоять!

Ренье почтительно склонил голову, ибо тоже с первого взгляда понял, кто такой Аледрам.

- Благодарю за похвалу, благородный виконт! Мой несчастный брат действительно был достоин столь высоких слов. А я стараюсь чтить его память. И благодарю твоего доблестного отца, графа Кенабумского, что он сделал эту жертву не напрасной!

Про себя Ренье невольно вспомнил о своем племяннике Тибо, переметнувшемся к донарианцам, предав память своего замученного в темнице отца и матери, умершей с горя. И о своем воспитаннике Руфусе, что ушел из святилища, вернулся в родной балаган. В ком же оказалось больше родной крови, кого он, Ренье с Зеленых Холмов, сумел воспитать лучше?..

Меж тем, Аледрам, столь уважительно начавший беседу с хозяином бродячего балагана, как было уже сказано, едва обратил внимание на Розу. А между тем, ему было бы о чем побеседовать с ней по поводу волнующего его вопроса. Вздумай только он обратиться к девушке, узнал бы, что она была невестой погибшего Фульрада. И, может быть, заведя с ней разговор, узнал бы, что несколько лет назад, спьяну поссорившись с Розой, Фульрад, пытаясь загладить свою вину, подарил ей лист пергамента. Тот некогда был исписан, а потом надпись пытались стереть - это был род пергамента, называемый палимпестом, пригодный для многократного использования. Однако надпись была сделана столь крепкими чернилами, что их следы все еще можно было прочесть...

"Роза, возьми, - проговорил Фульрад, смущенно протягивая ей то, что прятал за спиной. - Пергамент, на каких пишут знатные господа! Это получше нашей деревенской бересты. Напишешь на нем песню, или еще что...

- Ой, Фульрад! - удивленно воскликнула девушка, разглядывая вдавленные в пергамент очертания букв, в глубине которых запеклось синее. - Где ты такое взял? А что здесь раньше было написано?

Фульрад легкомысленно отмахнулся.

- А, лежало в футляре, что я выиграл на войне! Все думали, что он пустой, а там остался лежать старый приказ командующего. Я же не читал его - зачем? - Фульрад, хоть и учился грамоте вместе с Розой и ее братьями, не любил утруждать себя чтением лишний раз".

Об этом могла бы поведать Роза, если бы только Аледрам догадался спросит ее. Но ему и в голову не пришло. А девушка, оробев, молчала перед юношей, что был, пожалуй, ровесником Фульрада, но выглядел и держался так, будто спустился по ветвям ясеня Иггдрасиля из некоего более высокого и совершенного мира.

Так получилось в данный момент, что двум людям, которым было что сказать друг другу, не хватило проницательности узнать замысел Норн...

***

В то время, как господин Ренье вместе с Розой ушли приветствовать барона Вексенского, остальные участники бродячего балагана готовились к представлению. Оно должно было состояться в манеже для выездки коней, посыпанном ровным песком. Здесь артисты разместили свои ярко раскрашенные повозки. Тем временем, слуги барона таскали кресла и скамейки, сооружая места для зрителей. И одновременно с интересом поглядывали на артистов, думая, чем их удивят во время представления. А, разглядывая приезжих, конечно, без умолку судачили обо всем, что видели.

Капет тем временем водил белого коня по манежу, проверяя его готовность к выступлению и знакомя с обстановкой, чтобы чуткое животное не испугалось в решающий момент никакого постороннего предмета, что могло плохо закончиться. До его волчьего слуха доходили речи слуг, но он не придавал им значения.

Но вот до него донеслось имя Розы, и он прислушался, что говорят о ней.

- А ты видел: Роза-то, любимица нашего барона, тоже приехала с балаганом! Будет плясать перед всеми, чуть ли не голой! - проговорил один из мужчин, ставивших тяжелую скамью.

- Тише, не говори так: ведь она - внучка барона, за нее нам же попадет! - шепнул его напарник.

- Вот-вот: внучка барона Вексенского крутит хвостом с бродячими артистами, красуется напоказ! - фыркнул первый. - По моему разумению, барон сам виноват: слишком много позволял ей и всей семье своего полукровного сына Хельера. Вот и выросла бесстыжая девица!..

- Но красивая девица! - признал второй слуга. - Если пойдет теперь по рукам, то сама и виновата! Жила бы спокойно, горя не знала, при покровительстве барона...

Услышав, что говорят о Розе здешние обитатели, Капет сперва усмехнулся, а потом нахмурился. У баронских слуг были слишком острые языки. Он начал понимать, почему Роза ни с кем не сходилась до настоящей дружбы. Для знатных людей она считалась безродной, поскольку ее отец был бастардом, а люди своего круга, поселяне и слуги из замка, завидовали ее семье из-за их близости к барону Вексенскому, и распускали о ней грязные слухи.

В это время третий слуга, возившийся со скамейкой, сурово оборвал сплетников:

- Стыдитесь, друзья! Роза - добрая девушка, всем делает только хорошее. Нет беды, если она повеселит народ с бродячим балаганом. Хуже, когда люди выдумывают гнусные оскорбления. Давайте лучше работать!

И они принялись составлять сидения полукругом. Капет же, слушая их, решил после спросить у самой Розы, как складываются у нее отношения с обитателями баронского замка. Его тронуло, как хорошо Роза справлялась со своим двусмысленным положением, до последнего времени не утратив своей природной жизнерадостности. В ней жила сильная кровь благородного семейства. Но она же сделала девушку чужой среди привычного окружения, так что теперь лишь в бродячем балагане, состоящем из осколков людских судеб, нашлось ей место...

Вместе с тем, Капет надеялся, что они с Розой нашли друг друга, и смогут быть счастливы всю жизнь, зачеркнув свое прошлое и начав жизнь сначала. Он верил, что сумеет доставить счастье ей и себе, как оба они были достойны.

Тем временем, пока манеж во внутреннем дворе оборудовали сидениями для зрителей, остальные артисты тоже готовились к представлению. Руфус, пока еще в обычной дорожной одежде, с неподражаемой ловкостью жонглировал разноцветными мячиками. Те так и мелькали в его руках, точно радуга, и ни один не упал на землю. На бледном лице рыжеволосого юноши показалась улыбка. Впервые после гибели сестры он собирался выйти на подмостки. Сновавшие вокруг слуги нет да нет останавливались полюбоваться его умением.

Гизела в это время находилась в отведенном артистам помещении. Готовила к выступлению сценические наряды, грим, которым красились артисты для большей выразительности и для искусства перевоплощения. Убедилась, что все, что им потребуется, находится под рукой.

Бернар во дворе сооружал подмостки, на которых предстояло двигаться артистам. Он достал из повозки расписанный яркими полосами шатер, на фоне которого должно было разворачиваться действо. Затем он проверил коновязь, к которой полагалось поставить восемь коней, для небывалого прыжка Капета и Розы.

Так бродячий балаган готовился к выступлению.

2

Наша проза / Черная Роза (Война Королев: Летопись Фредегонды) - VII

« : 21 Окт, 2023, 21:16:05 »

Начинается новый цикл рассказов о прошлом героев "Войны королев" - [b]"Радости и печали"![/b]
Все идеи по-прежнему принадлежат эрэа Менестрель!



Триумвират (Сентябрь 797 года. Арверния. Дурокортер. Карломан\Альпаида, Дагоберт, Бересвинда)

Когда в 797 году от рождения Карломана Великого, погиб король Арвернии Хлодеберт VI из-за несчастного случая на рыцарском турнире, это стало жестоким ударом для всего Дурокортерского двора. И, кроме того, это печальное событие изменило положение дел в королевстве, и способствовало, со своей стороны, чтобы высшая власть над Арвернией сформировалась именно таким образом, как сложилось впоследствии.

Похороны короля уже прошли, однако весь двор еще носил траур. Невольный виновник трагедии, граф Амори де Раун, находился под стражей. Его судьба все еще не была решена. А при дворе уже накалялась обстановка, и готовилась начаться борьба за власть. Ибо новому королю, Хлодеберту VII, было всего пятнадцать лет, и не было сомнений, что, по крайней мере, на первых порах настоящая власть перейдет в руки его старших родственников.

И вот, юный король шел через тронный зал вместе со своим дядей и майордомом, графом Карломаном Кенабумским. Теперь Карломан сделался еще и регентом при своем юном племяннике. Юноша-король, идя рядом с дядей, столь похожим на покойного отца, всегда знающим, как следует поступать, старался держаться уверенно, под стать графу Кенабумскому.

Их сопровождал Верховный Жрец Альфгар, рассказывая коротко о том, что происходит со взятым под стражу графом де Раун.

- Государь, в скором времени состоится судебный процесс над невольным убийцей твоего царственного отца, - жрец говорил ровно, взвешенно, не выражая никаких чувств по поводу злосчастного графа. - В скором времени регентский совет и самые опытные юристы Арвернии станут разбирать степень вины графа де Раун. Сам же он отрицает злой умысел и ручается, что содеянное им было несчастным случаем.

Юный король, слушая жреца, искоса глядел на дядю Карломана, которого уважал и очень ценил. Граф Кенабумский кивнул в ответ на слова жреца с молчаливым сочувствием.

В глубине зала возле одной из стен стоял коннетабль Арвернии - принц Сигиберт. Ему уже исполнилось семьдесят семь лет, но он до сих пор оставался решительным и энергичным главнокомандующим арвернских войск. Однако он сильно состарился после внезапной гибели короля в цвете лет. Всегда больно, когда молодые гибнут, а старики живут!

Теперь Сигиберт размышлял, что вскоре ему придется покинуть пост коннетабля. Ну что ж, всему свое время! Он скоро передаст жезл главнокомандующего в руки полководцу моложе и крепче, который сможет еще долго защищать Арвернию ради нового молодого короля, своего родича.

Сигиберт внимательно глядел на Карломана, своего названого внука, и на юного короля, правнука его царственного брата. В их руках находилось будущее Арвернии! И он, едва замечая, то теребил пояс своего камзола, то нервно сжимал перчатки, думая о том, что жизнь описала очередной резкий поворот. Старый полководец надеялся всей душой, что новые фактические правители сохранят Арвернию до того, как повзорослеет юный король!

Напротив Сигиберта, у другой стены, стоял его кузен, принц Бертрам. Он был сильно подавлен, думая о своей вине в том, что погиб король Хлодеберт. Ведь это из-за него царственный родич сделался калекой, упав с коня, на котором он уговорил его поехать! Принц Бертрам не желал ни несчастья, ни, тем более, гибели своему царственному родственнику. Но, тем не менее, чувствовал себя так, словно был виновен.

Теперь бывший глава мятежа принцев крови глядел на юного короля и его сопровождающих, думая, как жизнь пойдет дальше. А порой он переводил взор на своего заклятого друга, кузена Сигиберта. Они всегда были противоположны по своим взглядам и устремлениям.

Сигиберт прилагал все свои способности ради службы Арвернии и ее королям, как бы их ни звали. Бертрам же сохранял независимость и гордился тем, что в своих владениях является полновластным господином, никому не обязанным отчетом. Понятно, что при столь противоположных взглядах кузены-принцы часто спорили даже теперь, в старости, когда, казалось бы, все страсти должны уняться.

Бертрам нахмурился при мысли, что из-за его спора с Сигибертом их общий царственный родич был покалечен. И, хотя король выжил тогда, но уже не мог владеть своим телом как подобает, что и привело к трагедии теперь, год спустя. И за это ему, принцу Бертраму, придется отвечать всю жизнь, перед богами и собственной совестью. Ему, а не тому несчастному рыцарю, чье копье принесло смерть королю, - над тем властен был лишь земной суд!

Рядом с Бертрамом стояли двое его сыновей: Норберт, подающий большие надежды военный, и Роберт, блестящий юрист. Своими сыновьями Бертрам был вправе гордиться: оба они были удачливы и успешны, каждый на своей стезе.

Теперь они негромко беседовали между собой, обсуждая предстоящий суд над графом де Раун.

- Королева Бересвинда требует жестокой кары для убийцы своего царственного супруга, - проговорил Норберт. - И, по-моему, она права! Цареубийца должен быть показательно наказан. Его судьба станет примером для других и многих остережет поднимать руку на потомков Карломана Великого! Если даже невольный убийца останется безнаказанным, это подорвет уважение к королевской власти.

Однако Роберт, его брат, покачал головой.

- Прежде всего должна торжествовать законность во всем сословиях. Степень виновности графа де Раун полагается расследовать беспристрастно, как и любого другого обвиняемого, даже если он убил по горькой случайности самого короля. Закон должен торжествовать, о каком бы преступлении ни шла речь!

Слушая разговор сыновей не слишком внимательно, принц Бертрам одобрительно кивнул младшему. В то же время он все внимательнее следил за Сигибертом. Тот ожидал приближения юного короля с его свитой, чтобы поклониться, как только они поравняются с ним, пройдя через обширный зал.

А тем временем Верховный Жрец продолжал говорить королю и майордому:

- Долг государя и других высоких лиц на суде над тем, кто нечаянно причинил смерть королю, состоит в том, чтобы судить по справедливости! Тому, кто выносит решение, возвысившись над своим сердцем, покровительствует Циу, не знающий коварства, и Вар, скрепляющая обеты.

Юный король вновь украдкой поглядел на дядю Карломана, сверяясь, согласен ли он со словами жреца.

А Карломан в этот миг увидел знакомые лица среди придворных, встречавших процессию. Барон Эббль де Триньи стоял в отдалении от остальных, бережно поддерживая под руку свою дочь Гудулу.

Это была та самая белокурая прелестница, что в юности покорила сердце ныне покойного короля, и даже послужила поводом для распрей в королевской семье. Однако позже Хлодеберт VI расстался с ней и выдал замуж за графа Амори де Раун. Того самого, что, по злой иронии судьбы, сделался теперь его убийцей.

Барон и его дочь предпочли бы сейчас затеряться в толпе собравшейся вокруг знати, скрыться от глаз высоких особ. Однако их все избегали, и, куда бы они ни встали, окружающие отстранялись от них, как от зачумленных. Так что они были похожи на двух белых ворон в стае черных. И Гудула, которую заботливо поддерживал отец, выглядела убитой горем. Она была бледна как смерть, ее некогда ясные синие глаза теперь покраснели, веки распухли, ибо она много плакала. Трудно было сказать, кого молодая женщина оплакивала сильнее - столь страшно погибшего короля, которого некогда любила, или же своего супруга, которому угрожала смертная казнь за то, что случилось без его умысла. Вдобавок, Гудула находилась на сносях - под складками траурного платья виднелся уже сильно округлившийся живот. И теперь она невольно думала о будущем своего ребенка, что уже от рождения будет носить клеймо сына цареубийцы. Угнетенное состояние духа усиливало в бывшей фаворитке покойного короля телесную немощь, и напротив - ее состояние мешало графине приободриться.

Ко всему прочему, Бересвинда Адуатукийская ничего не простила бывшей сопернице, сколько бы лет ни прошло. Теперь она, сделавшись королевой-матерью Арвернии, постаралась отыграться на Гудуле, столь изобретательно, как могла только она, королева Бересвинда. Она потребовала, чтобы графиня де Раун участвовала в погребальных церемониях по королю. Когда, по обычаю, вдовствующая королева оплакивала лежавшего в гробу супруга, нарочно оперлась на руку Гудулы и вместе с ней приблизилась к вечному дому Хлодеберта, несмотря на то, что ее спутница была беременна, и что ее муж принес смерть королю. Бересвинда устроила все так, чтобы причинить Гудуле как можно больше боли.

До Карломана Кенабумского доходили только слухи о жестокости королевы Бересвинды. Он разбирался с делопроизводством, оставшимся от покойного царственного брата, чтобы в королевстве ничего не пошатнулось ни на миг.

Майордом уловил молящий взгляд Гудулы, что поглаживала обеими руками выступающий живот, словно защищая будущего ребенка. Мысленно посочувствовал графине де Раун, догадываясь, что она вместе с отцом оказалась здесь не случайно. Он кивнул своим мыслям, понимая, что испытания для молодой женщины, скорее всего, еще не закончены.

А юный король подумал, что его дядя соглашается со словами Верховного Жреца о справедливом суде. И, в свою очередь, мысленно пообещал судить, как подобает королю, а не только сыну, трагически лишившемуся отца. Хотя, говоря по чести, Хлодеберту VII приходилось трудно. Он был еще несовершеннолетним, отчего власть на первых порах перешла не к нему, а к регентскому совету. Но он обязан был выбирать, к кому из советников разумнее прислушиваться. И еще - юный король должен был всегда держать лицо, отчего не находилось времени даже по-настоящему, а не в рамках придворных церемоний, горевать об отце.

Между тем, пока королевская процессия шествовала через зал, в одну из боковых дверей вошел принц Дагоберт, маршал запада. Ожидалось, что он, по крови и по заслугам, станет коннетаблем, когда его дядя, принц Сигиберт, уйдет на покой.

Сейчас он приблизился к коннетаблю, намереваясь о чем-то доложить. До этого они уже виделись, и Сигиберт кивнул родственнику, приглашая его говорить.

В первый миг Дагоберт взглянул на приближающегося короля, вздохнув про себя: вот уже он пережил обоих законных племянников, и видит на престоле внука своего покойного брата. От этих мыслей он был бледен и глубоко удручен трагедией, как и большинство собравшихся вельмож.

Вслух же маршал запада обратился к главнокомандующему:

- Я поставил дополнительную охрану у дверей находящегося в заточении графа де Раун! Также приняты и другие меры предосторожности: пищу и питье, что готовят для него, теперь пробуют тюремные слуги, прежде чем подать узнику.

Сигиберт серьезно кивнул в ответ. Они с Дагобертом, как и Карломан, стремились к справедливому суду над невольным убийцей короля, ибо не сомневались, что он нанес роковой удар копьем невольно. И, уж в любом случае, было необходимо, чтобы граф де Раун дожил до суда. Между тем, государственные мужи опасались, что королева Бересвинда или Радегунда Аллеманская могут отравить невольного преступника из мести. Обе царственные дамы уже неоднократно доказывали свою решительность и способность к роковым поступкам. А тем более - здесь, где речь шла, у одной - о мести за мужа, у другой - за погибшего сына, и у обеих - о пролитой крови короля, что, пожалуй, составляло для них еще более весомый повод для гордости и мести, чем родная кровь. Проще было самим позаботиться, чтобы обвиняемый дожил до справедливого суда, чем пытаться убеждать пылающих ненавистью женщин не совершать большую несправедливость.

Сигиберт с благодарностью взглянул на будущего преемника.

- Спасибо тебе! Так нужно, чтобы и высшая знать, и простой народ твердо знали, что у нас единый закон для всех.

Дагоберт кивнул главнокомандующему. Он не сомневался, что судьба графа де Раун станет в ближайшее время камнем преткновения между его зятем и племянником Карломаном и Бересвиндой Адуатукийской. И, также как и Сигиберт, он готов был приложить все свои возможности и влияние, чтобы вместе с майордомом сохранить единство в Королевском Совете Арвернии.

При таких обстоятельствах, когда во властных кругах назревал раздор, начиналось царствование пятнадцатилетнего Хлодеберта VII.

3

Наша проза / Черная Роза (Война Королев: Летопись Фредегонды) - VI

« : 08 Июл, 2023, 21:55:32 »

Благодарю, эрэа katarsis!

Ещё одно окошко в прошлое героев. Тех, которые в сюжете не участвовали, только упоминались. Теперь, по крайней мере, о матери Кримхильды можно сказать немного больше, чем одно имя и происхождение. Хорошо, что её брак был счастливым. А было так благодаря амулету Вультраготы или он лишь усилил любовь, которая и так бы возникла, уже не узнаешь. Да и надо ли?

Медальон упоминался уже раньше. Да и о родителях Кримхильды было понятно, что они любили друг друга, если Кунигунда осталась с мужем и погибла вместе с ним. Хотя показать ее и Вультраготу в юности было приятно, конечно же.
А самое главное - что дочери продолжают дружбу своих матерей.

Пролог второго тома (краткое изложение событий первого)

На протяжении восьмисот лет Арвернией правили потомки императора Карломана Великого, как и в соседних странах. Эта история начинается с того, что король Арвернии, Хильдеберт Строитель, решит отомстить вейлам, прекрасным девам-птицам, что, по его мнению, могли, но не захотели спасти его жену, умершую королеву Брунгильду. На их священном холме он воздвиг свою новую столицу, Дурокортер. Вейлы же замыслили отнять у него сына, принца Хильдеберта. Но младшая из них, Морганетта, полюбила принца, и они стали тайно встречаться. У них родилась дочь Вультрагота. Однако счастье их было недолгим. Король узнал правду, и его воины истребили всех вейл, кроме крошки Вультраготы. Ее отец отослал девочку к своему кузену, герцогу Гримоальду Шварцвальдскому. Сам же он вскоре умер в темнице, куда заточил его отец.

Лишь немногие, разбиравшиеся в магии люди поняли тогда, что вейлы перед смертью прокляли королей Арвернии. Теперь ни один из них не должен был править долго.

Хильдеберт Строитель, потерявший единственного сына, люто возненавидел все нечеловеческие народы, собирательно называемые в бывшей Империи альвами. Он объявил Священный Поход против них. Его деятельным помощником стал барон Ги Верденнский, ставший Великим Расследователем по делам альвов, и воины Донара, умевшие сражаться с противником, наделенным магией. Они истребили или изгнали множество альвов, а также людей, поддерживающих их. Осталась свободной от их влияния лишь Арморика - вассальное королевство "детей богини Дану", что, напротив, жили в дружбе с альвами или ши, и нередко заключали с ними брачные союзы. Так, и королева Арморики Гвиневера и ее наследник были бисклавре - оборотнями-волками.

Хильдеберт Строитель недолго прожил после смерти своего сына. Ему унаследовал брат, Хлодеберт Жестокий, и далее править Арвернией стала его линия: сперва сын, затем внуки. Все они погибли рано, ибо на них лежало проклятье вейл.

А тем временем, Вультрагота выросла при дворе герцога Шварцвальдского, как родная дочь, и развивала свой магический дар. Когда она повзрослела, полюбила вдохновенного поэта Эгинхарта. Они тайно заключили брак перед алтарем Фрейи, и девушка забеременела, проведя с мужем ночь перед его уходом на войну. Но ее муж погиб в сражении из-за опрометчивости своего друга, виконта Эрмингола, что также любил Вультраготу. В итоге, именно он стал ее супругом, после того, как невольно взял ее силой, привороженный ее вейловской магией, вырвавшейся из сердца Вультраготы, оплакивающей Эгинхарта.

От поэта Вультрагота родила старшую дочь - Брунгильду, а от воина - младшую, Фредегонду, героиню нашей истории.

Когда Фредегонде исполнилось четырнадцать лет, она отправилась в Арвернию, в свите принцессы Бертрады, что должна была стать женой принца Хильперика, кузена Хильдеберта IV. Она и сама не знала тогда, что ее присутствие в Арвернии нужно могущественным людям, которые все эти годы не теряли из виду род вейл.

Правивший Арвернией в эту пору король Хильдеберт больше всего любил войну и охоту, и страдал приступами ярости. Он два года назад женился на принцессе Кримхильде Нибелунгской, но избегал ее и ни разу не делил с ней ложе. Тому причиной была трагедия юности короля: еще отроком он влюбился в девушку-цветочницу, но та погибла по его вине. На беду или на счастье, его жена оказалась очень похожа на нее. Хильдеберт и Кримхильда любили друг друга, и в то же время избегали.

Фактическими правителями Арвернии были: майордом, граф Карломан Кенабумский, Почти Король, бывший бастардом Хлодеберта Жестокого от Гвиневеры Армориканской; его дядя и тесть, коннетабль (главнокомандующий), принц Дагоберт Старый Лис; и, наконец, королева-мать, Бересвинда Адуатукийская, прозванная за свои интриги Паучихой. Последняя всеми правдами и неправдами пыталась отвоевать больше власти. Соправители сдерживали ее, благодаря тому, что сын Дагоберта, маршал Хродеберг, уже давно был невенчаным мужем Бересвинды. Такова была обстановка при королевском дворе, куда предстояло окунуться Фредегонде.

Та, ступив на бывший священный холм вейл, почувствовала в себе часть их силы. И в тот же день спасла ласточку от королевского сокола, которого нечаянно убила. Спасенная ласточка осталась рядом с Фредегондой, понимавшей язык птиц, как все вейлы. Ласточка впоследствии не раз давала советы и высказывала пророчества о ней и о других людях. На самом деле облик ласточки приняла частица души Морганетты, бабушки Фредегонды.

В тот же день юная вейла познакомилась с королем Хильдебертом. А немного позднее, гуляя в саду, она услышала разговор двух королев, Кримхильды и Бересвинды. Так она узнала, что королева-мать ненавидит свою невестку и стремится погубить ее.

Осматриваясь при дворе, Фредегонда вскоре познакомилась с двумя мальчиками, сыновьями герцога Гворемора из Земли Всадников, что в Арморике. Старший из них, ее ровесник Гарбориан, был наследником своего отца, а младший, Мундеррих Хромоножка, родился от другой женщины, и к тому же был калекой. Он особенно дорожил дружбой Фредегонды, ибо у него было мало друзей.

Молодая королева Кримхильда постаралась познакомиться лучше с принцессой Бертрадой и с Фредегондой, которые приходились ей кузинами, и которых она была готова назвать сестрами. Фредегонда желала искренне помогать ей, зная о ее затруднениях, Бертрада же, притворяясь простушкой, затаила иные намерения. Она хотела бы, чтобы брак Хильдеберта и Кримхильды остался бездетным, и престол Арвернии перешел к Хильперику и к ней.

Одновременно, при дворе королевы Фредегонда познакомилась еще с несколькими придворными дамами. Среди них, жена герцога Гворемора, Ираида Моравская, и мать Мундерриха, Ротруда, были преданы Кримхильде. Графиня Кродоар де Кампани, супруга канцлера, была шпионкой королевы-матери. А ее дочь, герцогиня Матильда Окситанская, взаимодействовала с обеими сторонами по поручению своего единственного повелителя - Карломана Кенабумского. Прежде Матильда сама была королевой Арвернии, женой умершего старшего брата нынешнего короля. От первого мужа у нее остались дочь и падчерица, две юные принцессы, от второго - сын, оставшийся при отце, с которым Матильда рассталась.

Королева Кримхильда попыталась сблизиться со своим мужем, чего горячо желали они оба. Но в последний миг королю привиделась погибшая цветочница, и он испугался причинить зло Кримхильде, и покинул ее, ничего не объясняя. Разъяренная Кримхильда разгромила комнату, а затем решила вызвать в своем супруге ревность.

На следующий день Кримхильда оделась особенно привлекательно для своего мужа. И, во время состязания рыцарей, прелюдии к турниру, она нарочно кокетничала со своим поклонником, виконтом Гизельхером из Нибелунгии, безответно любившим ее. К сожалению, все пошло не так. Король разъярился настолько, что пожелал убить Гизельхера, и сам вызвал его на поединок, ибо мать разожгла в нем ревность.

Положение спас граф Карломан Кенабумский, майордом и дядя короля. Он не позволил Хильдеберту убить Гизельхера, ибо это угрожало войной с Нибелунгией. Но сам Карломан не смог остановить племянника, впавшего в ярость берсерка. Меч короля почти насмерть поразил его. Это видели жена Карломана, Альпаида, его мать Гвиневера со своим мужем Теодебертом Миротворцем, сыновья Карломана - Ангерран и Аделард. А также весь двор, что был в ужасе. Фредегонда почувствовала, что Карломан и его мать - альвы, и что у них есть чему поучиться.

В то время, как пытались спасти жизнь раненому майордому, его старший сын Ангерран открыл заседание Королевского Совета. Там он с другими вельможами отдали распоряжения, что могли сейчас сохранить покой в столице и в королевстве. Заодно Ангерран, как заранее велел ему отец, созвал чужеземных послов и убедил их, что необходимо создать военный союз для отражения общей угрозы - крепнущих на востоке Междугорья и Тюрингии, которые завоевали уже много земли у своих соседей. Послы согласились убедить своих государей действовать сообща. Посла Междугорья, графа Альбрехта Бёрнландского, Ангерран взял под домашний арест.

Возле покоев тяжело раненого Карломана его мать, Гвиневера Армориканская, договорилась, скрепя сердце, с матерью короля, Бересвиндой Адуатукийской, сохранять мир, по крайней мере, пока жив Карломан. В связи с этим, ей придется вскоре покинуть раненого сына и поехать к своему народу, ибо "дети богини Дану" горячи, и многие из них хотели бы восстать против Арвернии.

Тем временем, в Арморике узнали о ранении Карломана два глубоких старца: наместник, принц Сигиберт Древний, отец Теодеберта Миротворца, и его сват, отец королевы Гвиневеры - Риваллон Сто Воронов. Они оба сильно встревожились судьбой близкого родственника, и одновременно - обстановкой в стране.

К ним приехали за советом три барона-оборотня - Номиноэ Озерный, Гурмаэлон Неистовый и Варох Синезубый. Их волновал, кроме положения "детей богини Дану", еще и некий таинственный Совет Бетморры - союз ши, обитающих на закрытом для людей острове Тир-на-Ног. Оборотни, посредники между людьми и Другими Народами, боялись, как бы гибель Карломана от рук своего короля не вызвала месть всех ши. Также их беспокоил Ужас Кемперра - безумный оборотень-выродок, убивающий не только людей, но и своих собратьев. Никому не удавалось выследить его.

Варох, лучший друг Карломана и второй сенешаль, решил вернуться в Дурокортер. Он чувствовал себя виновным, что его не было рядом с Карломаном в трудный час.

По пути Варох убедился, что некоторые ши уже восстали против людей. Близ озера он встретил труппу бродячих артистов, которые нечаянно вызвали гнев кельпи Моргана, Хранителя озера. Он стал топить их, и при этом погибла молодая девушка по имени Иветт. На самом деле Морган забрал ее душу, чтобы сделать своей женой, ундиной. Но тогда Варох успел как раз вовремя, чтобы спасти остальных бродячих артистов. Один из них, странный беловолосый и красноглазый не то человек, не то альв по прозвищу Капет, яростно боролся с кельпи в его родной стихии, а тот так и не смог его утопить.

Остановившись в деревне близ Серебряного Леса, бродячие артисты похоронили тело Иветт. На похороны приехал жрец Торвальд из братства Донара, и произнес горячую речь против альвов. При этом жених погибшей, Тибо, и ее брат, Ренье Руфус, пожелали вступить в братство Донара ради мести. Тибо поссорился со своим дядей, хозяином балагана, господином Ренье.

В скором времени донарианцы, "опоясанные молотом", отправились к озеру, чтобы покарать кельпи. С ними были и двое учеников. Они бросили Моргану вызов. Тот услышал его и вышел к ним из своих подводных чертогов, где в его власти было все, даже время. В озере за это время прошло уже несколько лет, и Иветт, забывшая свою человеческую жизнь, успела родить ему сына. Повинуясь долгу Хранителя, Морган вышел сражаться с донарианцами, и те, с большим трудом, смогли его одолеть. Тибо нанес ему последний удар.

А в Дурокортере лежал при смерти раненый Карломан Кенабумский. Правда, его рана постепенно затягивалась, но он не приходил в себя, и все жизненные процессы сильно замедлились.

Его мать была вынуждена уехать к своему народу. Накануне она беседовала с Фредегондой и с Матильдой Окситанской. Узнав в девушке кровь вейл, Гвиневера поручила ее заботам герцогини. Фредегонда продолжила приглядываться и учиться жизни при дворе.


Вместе с Гарборианом и Мундеррихом, она побывала у Старых Камней, на священном месте вейл. Там девушка полностью обрела их силу и восстановила источник, чья вода исцеляла болезни и раны. Фредегонда надеялась исцелить этой водой Карломана, но она пока не знала, как незаметно напоить его ею. В отражении источника она видела и прошлое своих прародителей, и будущее. Узнала при этом, что ей суждено стать женой своего друга Гарбориана.

Фредегонда хотела бы перейти на службу к королеве Кримхильде. А принцесса Бертрада прислушивалась к советам королевы-матери, что настраивала ее против Кримхильды. Паучиха хотела бы и Фредегонду сделать своей шпионкой.

В это время король, потрясенный тем, что ранил родного дядю, мечтал об искуплении своей вины. В одном из храмов его встретил Ги Верденнский, бывший Великий Расследователь. Он убедил короля, что в его помрачении виновно колдовство зловредных альвов, и что его дар берсерка послан богами против них. Король решился начать новый Священный Поход против альвов. Его мать одобрила этот замысел, чтобы вновь сплотить арвернов. А сам Ги Верденнский стал собирать былых соратников. Сперва он приехал к своему зятю, бывшему военачальнику Одиллону Каменному, уволенному из войск за излишнюю жестокость. Но тот, тяжело больной, доживал последние дни, и тревожился лишь о будущем своей единственной дочери Вальдрады после его смерти. Ги пообещал, если возвысится вновь, взять внучку ко двору. Сам же затем поехал в святилище Донара, чтобы призвать братство к истреблению альвов.

В Святилище близ Серебряного Леса он встретился с Торвальдом, а также с двумя учениками, Тибо и Руфусом. К ним приехал хозяин балагана, господин Ренье, чтобы убедить их вернуться. Руфус захотел уйти с ним и с Гизелой, но жрец потребовал заплатить за юношу выкуп. Тибо же, ставший фанатичным последователем донарианцев, остался, навсегда разорвав отношения с дядей, зато заслужил похвалу Торвальда и Ги Верденнского.

Ренье поехал просить денег у барона Готье Железнорукого, что некогда был искалечен донарианцами по ложному обвинению. Ради него погибли в застенках брат Ренье и его жена, родители Тибо. Барон согласился помочь балаганщику. А сам отправил ко двору своего внука, Берхара Сладкопевца. Тот в юности был горячим поклонником Матильды Окситанской.

Гвиневера Армориканская с мужем прибыла в Чаор-на-ри, столицу своих владений. Там ее с почетом встретили родственники, придворные и простой народ. Однако под внешним радушием крылся заговор: часть вельмож и воинов, подстрекаемая друидами, решила поднять восстание против Арвернии под предлогом мести за Карломана. Самые же безумные из них под предводительством друида Майлгуна пошли еще дальше. Они задумали провести ритуал и призвать к Карломану богиню смерти Морриган, ибо сочли его смерть необходимой для освобождения Арморики. Но ученик Майлгуна, мальчик Бран, решился "предать" своего наставника и предупредил о его замыслах. Заговорщиков остановили оборотни - сын Карломана Дунстан с сыном Вароха Виомарком, и воины, посланные из дворца. Ритуал не успели завершить, однако Карломан все равно оказался во власти Морриган, и его состояние должно неминуемо ухудшиться. Чтобы спасти его, оборотни-чародеи провели свой собственный обряд. Но лишь любовь Альпаиды, жены Карломана, сможет вывести его из междумирья, где он затерялся.

Между тем, Верховный Друид Кинврайт потребовал встречи со взятым под стражу Майлгуном, которого светские власти все равно не вправе судить. Сторонники восстания (Партия Меча) спросили у королевы Гвиневеры, почему арестованы их сторонники. Королева сумела их убедить,  и их лидер, Конмаэл Свирепый, согласился заключить перемирие и отказался от преступлений заговорщиков. Но на следующий же день он сам затеял на городской площади состязание бардов, и те, распевая военные песни, едва не подняли народ на восстание. Лишь еще более именитый бард, Киан Песнь Пшеницы, что накануне оказался в числе заговорщиков, смог унять "детей богини Дану". Теперь лишь предстоящий Совет Кланов решит, быть в Арморике миру или войне.

А состояние раненого Карломана, лежащего без чувств, все ухудшалось. За него переживали все родные, в особенности супруга Альпаида, сама едва живая от отчаяния. Ее старший сын Ангерран замещал отца в должности майордома. Младший, Аделард, принял посвящение в братстве Циу, бога войны.

Приняв снотворное, Альпаида смогла встретиться с мужем. Тот застрял в междумирье, где в загадочном лабиринте встретился с героями прошлого и будущего. Увидевшись с женой, Карломан велел ей искать девочку с ласточкой. И Альпаида, придя в себя, пустилась на поиски.

Фредегонда в те тревожные дни тоже искала способа добраться до Карломана или его близких. За две седьмицы ей удалось добиться многого. Она встретилась с герцогом Земли Всадников и его женой, и герцогиня Ираида напомнила молодой королеве о ее кузине. Так Фредегонда стала фрейлиной королевы. Сама же Кримхильда, преодолев возникший страх перед мужем, поговорила с ним откровенно, и узнала его тайну, о погибшей девушке-цветочнице.

Благодаря мальчикам, молодой королеве и Матильде Окситанской, Фредегонда смогла, наконец, передать Альпаиде целебную воду для Карломана. Но тут их настиг новый удар: королева-мать запретила всем, кроме лекарей и жрецов, входить в покои умирающего майордома! Наконец, Турольд, жрец-законоговоритель, принес воду с собой и дал ее выпить Карломану.

Тем временем родственники майордома - Ангерран, Дагоберт, Варох, Хродеберг и маршал востока Магнахар, искали способ пресечь интриги королевы-матери. В покоях Карломана они нашли его архив, где доказывались вольные и невольные преступления Бересвинды. Оказалось, что она проклята еще до рождения, чтобы приносить беды окружающим, так что даже ее благие намерения оборачивались злом. Сама же Паучиха, полагая, что заботится о пользе Арвернии и короля, стремилась после предполагаемой смерти Карломана отодвинуть от власти его близких.

Блуждая между жизнью и смертью, Карломан встретился с Морриган. Они виделись и прежде. Богиня предоставила ему выбор, и он предпочел жизнь. Владычица Воронов отпустила его и послала с ним свиту из погибших воинов. Затем предупредила, что через несколько лет Карломану суждено погибнуть в поединке с Ужасом Кемперра, убив друг друга. И заодно намекнула, кем является таинственный оборотень-убийца - это сын старшего брата Карломана, Хлодиона, погибшего совсем молодым. Он родился от девушки-простолюдинки, о которой никто из родных не знал.

Карломан вернулся в мир живых и прежде всего навестил свою мать, королеву Гвиневеру, и своего наставника, Номиноэ Озерного. Тут же ожил заговоренный на него дуб, что почти засох. Призраки же, пришедшие с ним, явились плененным заговорщикам, чтобы устыдить их. К Майлгуну же, друиду-отступнику, они пришли в самом ужасном облике, и тот сошел с ума.

Дух Карломана вернулся в Дурокортер в сопровождении своего отца, Хлодеберта Жестокого, пришедшего из Вальхаллы. По пути они посетили судьбоносные для Карломана места. Прежде чем вернуться в свое тело, он встретился с духом вейлы Морганетты, и наконец - с Варохом и Фредегондой. Первому Карломан оставил указания, как действовать. Второй сказал, что надеется на ее помощь, чтобы снять проклятье с королей Арвернии, и пообещал взять ее в ученицы. После этого он вернулся в свое тело. Но ему нужно еще несколько дней, чтобы хотя бы придти в себя.

Тем временем, в деревне близ Серебряного Леса странный человек с красными глазами, Капет, завел дружбу с дочерью лесника, Розой. Она постепенно прониклась к нему доверием. Но ее жених Фульрад, грубиян и задира, попытался затеять с Капетом драку. Тот стал ловко уворачиваться от всех попыток задеть его, но в нем стало разгораться желание убить Фульрада. И одновременно Капету стали вспоминаться картины прошлого, которое было жестоким, и сделало его тем, кто он есть...

При дворе королева-мать вознамерилась заменить в Королевском Совете родных Карломана своими ставленниками. Майордомом она решила назначить канцлера, Гуго де Кампани, коннетаблем - своего любовника Хродеберга, жрецом-законоговорителем - Герберта, младшего сына Дагоберта, который ненавидел своего отца, считая себя отвергнутым. Хродеберг согласился для виду, но сообщил обо всем отцу. Герберт же, встретив отца и сестру, пообещал им продолжать вражду дальше. Матильда Окситанская поговорила со своими родителями, Гуго и Кродоар, и они договорились втайне от королевы-матери поддерживать друг друга, ибо родная кровь дороже всего.

Участникам Королевского Совета стало известно, что посол Междугорья, граф Бёрнландский, оставляет в храме для своего связного шифрованные послания в виде плетеных узелков. И тут оказалось, что их секрет, привезенный викингами из-за океана, из страны краснокожих людей, известен Ираиде Моравской, которую некогда научил Карломан. Она смогла не только разгадать шифр Альбрехта, но и подменить его.

Король, по совету своей матери, собрал весь двор и объявил дату церемонии вложения меча в руки "умирающему" Карломану, чтобы его приняли в Вальхаллу. Также он сообщил о скором Священном Походе против альвов. Но наряду с братством Донара возвысил также и братство Циу, в преддверии предстоящей войны. Увидев, как его мать переглядывалась с Хродебергом, с которым обещала расстаться, король обиделся на нее и был внимательнее к жене. А сама королева-мать во время собрания во дворце и позже, в храме, вымещала зло на Альпаиде, притворно соболезнуя ей. Хродеберг, увидев, на какую жестокость способна его возлюбленная, окончательно разочаровался в ней.

По просьбе Кримхильды, верные ей рыцари из Нибелунгии и Шварцвальда отвлекли в храме внимания междугорского посла, и шифрованное послание удалось подменить другим, похожим.

Вечером того же дня Бересвинда Адуатукийская пригласила к себе Хродеберга, чтобы объявить, что они должны расстаться, по приказу короля. Маршал в глубине души был этому рад. Но Бересвинда, простившись с возлюбленным, искренне плакала.

По договору с родичами, Ангерран предложил королю на должность коннетабля либо Хродеберга, либо Магнахара. Король, не зная, кого выбрать, решил посоветоваться с матерью. По пути они с кузеном встретили Хродеберга, который скрыл, что уже был у Бересвинды.

Королева Кримхильда вместе с Фредегондой пришла к сестре своего мужа, Теоделинде, жрице Фригг, чтобы попросить любовное зелье для короля. Теоделинда, прежде сама советовавшая ей воспользоваться зельем, теперь опасалась, ибо видела опасные для Кримхильды знамения. Но молодая королева готова на все, чтобы добиться любви своего супруга.

К чему все это приведет? Как разрешатся судьбы людей и других существ, сплетенные между собой тысячей немыслимых узлов?

Продолжение следует...

4

Наша проза / Черная Роза (Война Королев: Летопись Фредегонды) - V

« : 28 Апр, 2023, 22:46:17 »

Благодарю, эрэа Convollar, эрэа katarsis!

Ведь сейчас, благодарение богам, не времена Первого Заселения, когда люди, пришедшие из-за моря, только отвоевывали себе место в мире, принадлежавшем Другим Народам!

То есть другие народы изначально жили в этом мире, но не на всех континентах, а только в на северо-западе?

Люди, вообще-то, изначально пришли из-за моря, с Погибшей Земли. Помните "Хроники Таморианы"? А потом уже расселились по разным странам. Причем была не одна волна заселения, а разные. К примеру, "дети богини Дану" пришли раньше арвернов.

Как интересно в Альбрехте перемешались гены. В нём кровь Других Народов и у него же дар берсерка, данный людям против Других Народов.

Такое в описываемом нами мире бывало и других героев, например, у Стирбьерна, героя моей "Саги о Золотой Змее". Он тоже берсерк, а происходит от брака человека Асгейра Смертельное Копье и женщины-йотуна Рагнхильд. Что ему и давало возможность бороться с йотунами практически на равных.
Альбрехт, при всех своих недостатках, тоже научился эффективно использовать врожденные дарования.

Глава 87. На страже (окончание)
Альпаида, уже не такая застывшая, как раньше, сидела рядом с Матильдой и Луитбергой. Она глядела на своего сына Ангеррана, что беседовал с Варохом и Магнахаром. В нем она увидела Карломана: тот же горделивый облик и манера держаться, и тот же груз забот, который только он мог нести с честью. Она знала, что ее сын справится с любой, самой трудной задачей. Но сама не думала приближаться к нему. Ей необходим был покой. Она отдыхала от нападок под оскорбительным видом сочувствия. Теперь покой графини Кенабумской охраняли Матильда и Луитберга. Женщины готовы были, если потребуется, сами принять на себя удар, чтобы поддержать стойкую Альпаиду, как это сделал ее отец, старый коннетабль.

Сама же графиня, изможденная бессонной ночью и сегодняшними переживаниями, собиралась с силами, чтобы покинуть святилище. Что бы ни ожидало ее впереди - великая радость или глубокое горе, но все предстоящие дни она останется на страже их с Карломаном очага.

И она ласково коснулась рук сидящих слева и справа от нее молодых женщин. Ей очень хотелось от всего сердца поблагодарить названую дочь - жену Ангеррана, и Матильду, их с Карломаном ученицу, за их поддержку в трудную минуту.

А Варох, Ангерран и Магнахар, между тем, стояли чуть в стороне с серьезным и печальным видом. Они держались, как подобало людям, которым предстояло вскоре потерять близкого человека. На самом деле то была игра на публику, ибо все они видели в огне утешительные вести и надеялись на скорое возвращение Карломана.

И вот, сейчас они, всеми силами показывая, что горе их не сломило, обсуждали с деловитым видом государственные дела.

- Сегодня вечером король ждет меня, - произнес Ангерран.

- Должно быть, хочет посоветоваться о предстоящих перестановках в Совете, - произнес Магнахар и поспешно оглянулся.

- Здесь нет ушей Паучихи, - напомнил ему Варох, и тут же одобрительно заметил Ангеррану: - Твой брат - молодец! Благодаря ему братство Циу будет в чести у короля.

Такой разговор они вели, чтобы Альбрехт Бёрнландский услышал обрывки их фраз. Сами же незаметно следили, как исполнят свою роль Дитрих и Гундахар.

А те стояли все там же, возле статуи Вотана, и продолжали свою беседу. Хотя говорили негромко, но в опустевшем храме звуки разносились далеко, и их слышал и находившийся в приделе Хеймдалля Альбрехт.

- Турнир двухлетней давности, в честь бракосочетания короля Хильдеберта Арвернского и нашей принцессы Кримхильды, был поистине знаменит, - оживленно проговорил нибелунгский рыцарь. - Тогда я не дошел до его окончания, проиграв поединок маршалу запада, герцогу Хродебергу. Был сперва зол и на жребий, и на соперника, и на себя, что так неловко позволил выбить копье. А Хродеберг, победив меня, попал в одну пару с междугорским послом, Альбрехтом Бёрнландским. И тот его серьезно покалечил; что возьмешь с берсерка? Признаться, тогда я порадовался, что не оказался на месте Хродеберга. Ну а Карломан под видом своего кузена быстренько уладил дело с герцогом Земли Всадников, а затем, уже в собственном обличье, вышел в последнем поединке против междугорца и сбросив его с коня. Уж он тогда основательно заставил Альбрехта глотать песок, а затем поваляться в постели, поверь мне!

- Представляю! - пробасил Гундахар с явным одобрением. - Жаркое, должно быть, вышло дело! То-то, верно, рукоплескали зрители и дамы на трибунах. Как жаль, что меня там не было, чтобы преломить пару копий...

- Это точно! Все, кто симпатизировал Карломану и недолюбливал междугорцев, пережили пару незабываемых минут! - Дитрих лукаво прищурился. - Но я с тех пор думаю: что получилось бы, ссади Альбрехт с коня меня, а не Хродеберга? Проучил бы тогда Карломан междугорца или нет?

Его собеседник призадумался. С одной стороны, за нибелунгского рыцаря майордом Арвернии не обязан мстить, как за своего шурина, с другой - в честь примирения с Нибелунгией имел право заступиться за соотечественника молодой королевы.

- Я думаю, что проучил бы, но, возможно, не так сильно, - предположил Гундахар.

Голоса рыцарей доходили до Гворемора с Ираидой, что делали вид, будто разглядывают фрески, а также до Альбрехта Бёрнландского. Тот по-прежнему пристально следил за алтарем Хеймдалля, однако при упоминании о турнире, в котором сыграл такую важную роль, воинственный азарт овладел Альбрехтом, и он сам начал вспоминать былое. Оставаясь в храмовом приделе, он внимательно слушал беседу рыцарей, которых давно знал и по турнирам, и по настоящим сражениям. Он не держал зла на Карломана, одолевшего его в жестокой стычке, ибо такому противнику не стыдно проиграть. Но ему, как участнику того поединка, захотелось напомнить рыцарям из первых уст, как обстояло дело. И он едва сдерживался, ведь ему нельзя было отвлекаться.

А между тем, рыцари совсем рядом продолжали беседу. Это походило на погребальную тризну, где все вспоминают подвиги и заслуги покойного, в данном случае - обреченного на смерть.

- Все же я не уверен, что Карломан вступился бы за меня, даже если бы Альбрехт победил меня нечестно. Хродеберг ему родич, даже дважды. А возможно, он хотел сделать приятное королеве-матери.

- Хорошие отношения с только что примиренной Нибелунгией тоже что-нибудь значат, - заверил Гундахар. - Особенно если бы Карломану потребовалось осадить междугорцев.

И, догадываясь, что скрывающийся за стеной придела Альбрехт уже стал поддаваться на их аккуратные выуживания, рыцари заговорили еще оживленнее.

- Мне только сейчас пришло в голову, - задумчиво проговорил Дитрих, - что ведь это был последний турнир, где Карломану пришлось открыть перед всеми свою личность перед заключительным поединком, выступить, не рядясь в чужие доспехи. И оттуда он, как всегда, вышел победителем... В последний раз!..

- Увы, - глубоко вздохнул Гундахар Лось. - Теперь тем, кто захочет скрестить копья с  Карломаном, придется подождать, когда они сами поднимутся в Вальхаллу.

И оба склонили головы, чтя великого воина, что бывал для них то союзником, то противником в сражениях и на турнирах, но в любом качестве заслуживал уважения.

Этого Альбрехт больше не мог выдержать. Подойдя к выходу из придела Хеймдалля, он хмуро поглядел на беседующих рыцарей, а те - на него. И междугорец проговорил резким голосом:

- Где бы не был сейчас Карломан, он еще отыграется за все! - должно быть, он имел в виду, что умирающий майордом до сих пор успешно действует через своих сыновей и советников.

При виде междугорца, Гундахар Лось сразу вспомнил все былые распри Шварцвальда с этой страной.

- Если ты встретишься с Карломаном Кенабумским, гляди, как бы он снова не отправил тебя глотать песочек! - произнес он, сжимая кулаки.

Альбрехт, пока еще сдерживаясь, пожал плечами.

- Когда придет пора, увидим, собравшись в Вальхалле, - проговорил он сдержанно, будто один из агайских мудрецов.

Тогда Дитрих Молоторукий проговорил, чуть возвысив голос:

- Право, я бы согласился быть оруженосцем Карломана, чтобы увидеть, как он в Вальхалле поубавит Альбрехту Бёрнландскому междугорской спеси!

- Да и я согласился бы сопровождать его на тех же условиях, - охотно отозвался Лось. У них обоих накипело против Междугорья, что в союзе с Тюрингией угрожало не только Арвернии, но и их странам.

У графа Бёрнландского, наконец, иссякло терпение. Он стремительно покинул придел Хеймдалля и обернулся к рыцарям, сузив свои змеиные, с вертикальными зрачками, глаза.

- Не хвалитесь прежними победами, позаботьтесь лучше о настоящем!

Беседа становилась все более жаркой. Ввязавшись в спор с двумя рыцарями, Альбрехт не заметил, как летело время. Он стремился прямо сейчас одержать над ними победу, и они видели в нем врага, ибо союз Междугорья и Тюрингии уже не скрывал своих завоевательных намерений. Казалось, что прошла целая вечность в этом ожесточенном противостоянии, которое отчасти сдерживала только святость места.

В этот миг к ним приблизились Варох, Ангерран и Магнахар, что с учтивым видом остановились близ спорящих рыцарей. Окинув взглядом междугорского посла, барон-оборотень проговорил:

- Только боги могут знать наперед, кого ждут новые победы! Мы просим Хеймдалля, Стража Асгарда, послать нашим воинам храбрость и бдительность.

И, не дожидаясь ответа, второй сенешаль сделал широкий жест, приглашая подойти Дитриха и Гундахара.

- Мне нужен ваш совет по поводу предстоящей свадьбы принца Хильперика и принцессы Бертрады. Ты, доблестный барон Эльхфельдский, представляешь здесь интересы Шварцвальда, а ты, храбрый Дитрих Молоторукий, сможешь поручиться за своих соотечественников, нибелунгов. Предстоящая свадьба будет необычной: ведь ее предстоит играть во время траура...

Оба рыцаря ушли вслед за Варохом, который на мгновение отвлек внимание Альбрехта на себя. Его зов крови улавливал лишь присутствие барона-оборотня. Кроме него, междугорец не чувствовал никого, внушающего опасение. И не замечал, как некто уже незаметно подменил одно узелковое послание на другое.

Спустя всего мгновение граф Бёрнландский вернулся к алтарю Стража Богов и пристально огляделся. К счастью, его приношение - плетеный браслет по-прежнему лежал на том же месте, и междугорец успокоился, так что даже не стал приглядываться, что узелки расположены несколько иначе, образуя совсем другие значения. Нет: Альбрехт еще мог представить, что плетенку украдут, чтобы сорвать передачу важных сведений. Но ему не приходило в голову, чтобы кто-то по эту сторону Закатного Океана мог подменить ее.

Междугорец быстро вернул свое обычное выученное хладнокровие. Теперь у него была главная задача - дождаться своего связного.

А Магнахар Сломи Копье с трудом сумел увести Ангеррана в другую часть храма, напоследок окинув графа Бёрнландского пронизывающим взглядом.

- В этой игре у каждого своя роль, и ты должен выполнить свою, как подобает, - прошипел он на ухо племяннику.

До тонкого слуха Альбрехта еще донесся голос маршала востока, который говорил Ангеррану, удаляясь вместе с ним:

- Подожди, сын Карломана: еще придет время, и ты сумеешь утолить свой гнев и боль, рассчитавшись с тем, кого радуют беды Арвернии.

- Надеюсь, - процедил сквозь зубы Ангерран, бледный от гнева. Ему было стыдно, что пришлось, ко всему прочему, осквернять храм шпионскими играми, хотя первым начал Альбрехт. Он решил впоследствии рассказать Верховному Жрецу о подмене на алтаре.

Все, кроме Альбрехта, направились в другую часть храма, идя к выходу. Варох, беседуя с иностранными рыцарями, кивнул Иде и Гворемору, и они также двинулись на выход, вместе с Варохом и Магнахаром.

Маршалу востока довелось в эти минуты быть на страже своего племянника, который второй раз бросил вызов хитрому и жестокому графу Бёрнландскому. И теперь он доверительно говорил ему, удалившись на такое расстояние, что Альбрехт точно не мог услышать:

- Не тревожься ни о чем: самое главное сейчас совершается само собой, без нашей помощи. Ты же поговори сегодня с королем, дай ему хороший совет, как подобает сыну Карломана.

- Я только в эти шестнадцать дней понял, какая трудная задача быть им, - вздохнул Ангерран, направляясь вместе с Магнахаром к Гворемору и Иде. Теперь все они немного задержались и пошли неспешно, беседуя на ходу.

- Каковы настроения дурокортерских "детей богини Дану"? - осведомился Ангерран с беспокойством.

Гворемор глубоко вздохнул.

- Я вчера снова встречался с ними на площади близ памятника Карломану Великому. Они исполнены скорби по танисту и сильно взволнованы. Я взял с них клятву, что они ничего не предпримут до того, как в Арморике пройдет Совет Кланов. И то, некоторые из них возмущались, пока я не заверил, что сама королева Гвиневера распорядилась так. Но, я думаю, мы сумеем, узнав через ворона решение Совета Кланов, каким бы оно ни было, протянуть время до церемонии вложения меча. И тогда все решится.

Ангерран кивнул, думая о горячих, беспокойных "детях богини Дану", своих родичах по отцу. Сколько нужно усилий чтобы править этим народом!

- Благодарю тебя, Гворемор, за твою неоценимую помощь! - проговорил он, пожав руку рыжеволосому великану. - Будь же и впредь на страже мира между нашими народами!

Тот усмехнулся в ответ.

- Да что там мои старания? Вот как государыня Гвиневера справляется со своеволием армориканских кланов, мне не привиделось бы и в кошмарах!

Все присутствующие помолчали, желая королеве Гвиневере и ее окружению сохранить мир между арвернами и "детьми богини Дану", пока не станет очевидно всем, что Карломан останется жить. Их собственные усилия ради сохранения мира сразу показались государственным мужам гораздо легче в сравнении с тем, что должна была выдержать старая женщина, едва не потерявшая единственного сына, при поддержке совсем уж глубоких старцев, окруженная бушующим людским морем, жаждущим мести...

Мимо проходивших по храму посетителей прошел неприметного вида служка. Никто не обратил на него внимания, ибо заняты были беседой о мерах, какие необходимо принять, чтобы сохранить мир между двумя разноплеменными народами, населяющими Арвернию.

Ангерран и Магнахар направились к Альпаиде, ожидавшей на скамье в обществе двух дам. А Гворемор с супругой, для вида еще немного полюбовавшись на фрески, покинули святилище.

Между тем, граф Бёрнландский обрадовался, когда, наконец, разошлись все, кто мог представлять для него опасность. Теперь некому будет разоблачить его, и связной может появиться, чтобы взять у него узелковое послание.

Холодный, суровый междугорец со змеиными глазами стоял на страже близ алтаря Хеймдалля, охраняя послание, что должно было отдать Арвернию в руки его соотечественников. Он стоял на своем посту столь же непреклонно, как и мраморное изваяние всевидящего Стража Богов. И он был уверен, что и Хеймдалль, и другие Асы на его стороне, что не рог бдительного стража призовет Арвернию к защите, а грозные звуки междугорских труб оглушат здешних жителей, сея сумятицу и внушая ужас. Ибо Альбрехт Бёрнландский и пославшие его верили, что сильный вправе властвовать над теми, кто слабее, а сила нынче собралась в их руках и требовала большого дела.

И междугорцы не задумывались, как и большинство завоевателей, что подобные им добиваются успеха только там, где некому их остановить, где противник слишком слаб либо слишком разобщен, чтобы дать отпор. И что любой завоеватель или находит  в себе мудрость править и договариваться, как Карломан Великий, или, разрушая все на своем пути, ломает себе шею, нерасчетливо нарвавшись на стойкого противника, или же с грустью наблюдает, как гаснет завоевательный пыл и тает понапрасну живая сила его племени...

Об этом не думали при междугорском дворе, не считал нужным задумываться и Альбрехт Бёрнландский. Вместо этого он обрадовался, когда в придел Хеймдалля вошел упомянутый выше служка с метелкой из мягких перьев в руках. Этой метелкой он смахивал пыль с алтарей и других священных предметов, хотя они без того сияли первозданной чистотой. Переходя все дальше, служка стал что-то поправлять на алтаре и ловко подхватил плетеный браслет, лежавший среди приношений. Под пристальным взором змеиных глаз Альбрехта, стоявшего на страже, он спрятал браслет за пазуху. И тут же стал смахивать с алтаря невесомую пыль с таким деловитым видом, словно и впрямь пришел только ради этого. На междугорского посла он, казалось, не обратил внимание, как и тот - на него.

Но, если бы кто-то очень внимательный увидел графа Бёрнландского сейчас, заметил бы, как его зрачки-щели чуть-чуть расширились, и глаза стали больше похожи на человеческие. Ибо неприметный служка и был его связным, тем, кто передаст его послание домой. То самое послание, что должно способствовать скорейшему завоеванию Арвернии и возвращению Альбрехта домой.

5

Наша проза / Черная Роза (Война Королев: Летопись Фредегонды) - IV

« : 02 Мар, 2023, 21:48:55 »

Благодарю, эрэа Convollar, эрэа katarsis!

Кажется, Капет попал в переделку. Неизвестно, чем всё это кончится, но от Фульрада может остаться только воспоминание и не сказать, чтобы приятное. Но ведь эта история вызовет очередную вспышку ненависти людей к альвам. То, что виновны люди, в частности Фульрад, для толпы не столь уж важно. То есть совсем не важно. Признавать свою вину мало кто способен. Это если Фульрада Капет прикончит. Но если подонок останется жив, то опять же, Капета обвинят в чём можно и нельзя, и ситуация только обострится.

Перспективы действительно многообразны, и не слишком обнадеживают.
Однако же, нам пока придется подождать, прежде, чем узнаем, что именно произойдет. Зато мы узнаем кое-что о прошлом Капета. Впрочем, у него тогда было совсем другое имя.

Похоже, Фульраду конец. И вообще-то, не очень-то и жалко. За Капета я тоже не особо волнуюсь - он за себя постоять, если что, явно, может. Правда, им могут заинтересоваться жрецы Донара - это уже может вызвать проблемы. Но больше всего я волнуюсь за Розу. Капет уедет, а она останется.

И вправду, интересно, как теперь выйдет. Эта глава вообще богата на неожиданности, и неизвестно, какие еще внезапные повороты нас ждут. Но - все позже, а сейчас обратимся к прошлому персонажа.

Глава 68. Дочь лесника (продолжение)
Самое первое его воспоминание было о том, как он, еще носивший свое настоящее имя - Пиппин, - жил в доме своего деда, хромого кузнеца Этьена. Дом этот стоял в селении Карломановы Броды, недалеко от Дурокортера. Как и тысячи названий по всей Арвернии, оно связано было с именем Карломана Великого, который некогда перевел здесь свое войско через речной брод во время похода на восток. Но до недавних пор эта местность была захолустьем, пока король Хильдеберт Строитель не воздвиг на холме вейл новую столицу. И Карломановы Броды внезапно оказались совсем рядом с Дурокортером, так что для них наступил расцвет. Теперь через село стали чаще проходить торговые караваны, заезжали и гости, каких прежде здесь не видывали. Даже знатные господа и сами арвернские принцы, охотясь в здешних лесах, порой заглядывали подковать коней в кузницу Этьена Хромого. Особенно часто приезжал охотиться в окрестных лесах Хлодион, старший сын Хлодеберта Жестокого и Гвиневеры Армориканской. В лесу его и настигла внезапная и жестокая гибель.

Но трехлетнему мальчику, худенькому и бледному, сидевшему на циновке в скромном доме кузнеца, были тогда неизвестны все эти важные обстоятельства. Он, не мигая, глядел своими красными глазами на большой стол, стоявший посреди комнаты. На столе лежало тело молодой женщины, уже обряженной в самое нарядное платье, какое удалось найти в доме кузнеца. Голова ее была проломлена, на бледном восковом лице застыло страдание.

Вокруг нее собрались всхлипывающие женщины, снаряжавшие покойницу в последний путь, как полагалось. По их щекам текли слезы, лица сделались дики и некрасивы, как заметил Пиппин. Тут была его бабушка и тетки, жены и вдовы его дядей, ушедших на войну с викингами. Мужчин дома не было, кроме его деда, который несколько лет назад сломал ногу, и не годился для войны.

Впрочем, беловолосый красноглазый мальчик, тоскливо смотревший на мертвую женщину, еще не задумывался о таких вещах. Он просто видел, что его дяди куда-то уехали. А теперь вот с его матушкой произошло самое страшное, и ему хотелось выть - не плакать, не рыдать в голос, а именно выть, как будто человеческими слезами и словами ему не выразить свою боль. Но завыть он не смел, а лишь сидел, подогнув под себя ноги, и не сводя внимательного взгляда красных глаз с тела своей матери.

На руках одной из молодых женщин находился сверток с младенцем. Это была новорожденная единоутробная сестра Пиппина, дочь его матери и отчима, который, в ярости, что родился не сын, размозжил голову своей жене.

В дверях застыл омертвевший Этьен, дед мальчика. Сколько несчастий обрушилось на его семью! Сперва король Хлодоберт Жестокий призвал его сыновей в войско, а теперь вот его дочь погибла так страшно!..

Рядом с кузнецом стоял его друг Регул, служивший королевским бальи (занимался розыском преступников). Сейчас он оглядел семью Этьена с сочувствием.

- Бедная девочка, норны оказались к ней жестоки!.. Но я обещаю тебе, Этьен: тот висельник от заслуженной кары не уйдет! Поймаем и вздернем на дереве, благо, в этом деле сомнений нет.

Кузнец кивнул, однако видно было, что он не слишком утешен карой, обещанной убийце.

- Как же я не уберег свою дочку от этого скота, своего бывшего подмастерья? Ведь видел, что он просто взбесился, когда она родила дочь. Ему нужен был свой сын, а не... - он с горечью взглянул на сидевшего в одиночестве беловолосого мальчика.

Регул, тоже взглянув на осиротевших детей, обеспокоенно сказал Этьену:

- Тебе теперь надо подумать, как быть с ее детьми. И без того, какую семью кормить надо! Кто из твоих сыновей вернется с войны - покуда неизвестно, а внуки еще малы. Двух старших ты отдаешь мне в ученики, и то добро. Ну а эти?

Этьен нахмурился и отвечал, не замечая, что маленький Пиппин чутко прислушивается к каждому слову:

- Девочку мы непременно выходим, в память о моей дочери! У двух моих снох есть грудные дети, они выкормят и позаботятся об еще одном младенце. А вот мальчишка... - взгляд деда, какой-то чужой, похолодевший, скользнул по Пиппину. - За ним нужно приглядывать, как за всеми детьми в этом возрасте. К тому же он такой тощий и бледный! Видишь, какие у него глаза и бесцветная кожа? Когда он долго бывает на солнце, обгорает и болеет. В прошлый раз всего часок поиграл с другими детьми во дворе; им все нипочем, а у него вся кожа покраснела и вздулась, как от ожога. Ума не приложу, какой толк будет от такого неженки, - кузнец покачал головой. - Говорят, такие, как он, бесцветные, хоть люди, хоть животные, редко доживают до взрослых лет... Если бы было куда его пристроить, не причиняя вреда, отдал бы без сожалений.

Кузнец говорил жестокие слова, к каким вынуждали его суровые обстоятельства жизни, и он не замечал, что сидевший в одиночестве ребенок слышит и понимает его. А тот, хоть и не вполне мог осознать, но почувствовал всем существом самое главное - что в доме деда он никому не нужен, - и тоска его стала еще невыносимее.

Однако бальи, взглянув на Пиппина, неожиданно проговорил:

- Зато такие люди обладают повышенной чувствительностью. Видишь, он прислушивается? Отдай его мне вместе с твоими старшими внуками. Я сделаю из него хорошую ищейку.

Кузнец с сомнением взглянул на ребенка, казавшегося ни к чему не пригодным, затем перевел взгляд на Регула.

- Если ты думаешь, что он может быть полезен, забирай, - и он добавил, тяжело вздохнув: - Жаль, что моя дочь так и не призналась, от кого родила этого красноглазого бастарда! Иначе бы я отдал его отцу, и всем было бы лучше.

Трудно сказать, мог ли Пиппин в свои три года понять, что дед отдает его Регулу, как ненужную в доме вещь. Но он поднялся на ноги и приблизился к столу, где лежала мать - последний для него близкий человек.

Его бабушка - полная седовласая женщина, что расчесывала волосы покойной дочери, стараясь скрыть локонами страшную рану на голове, - заметив внука, грубым голосом велела одной из своих невесток:

- Уведи Пиппина прочь с глаз наших!

Женщина подошла к мальчику и взяла его за руку. Прежде, чем последовать за ней, он оглянулся и увидел в последний раз свою мать, лежащую на столе, ее безжизненное лицо, на котором застыл отпечаток страдания. Вдохнул ее собственный запах, непохожий ни на кого другого, - он-то знал, что каждый человек имеет свой запах. Теперь аромат его матери, смешанный с теплым молочным запахом, уже потускнел, уступая место запаху смерти. И он знал, как обычные дети не знают, что здесь уже ничего не изменить.

Ему хотелось стоять так, век не отводя глаз от матери, пока она еще хоть в каком-то виде была рядом с ним. Но приходилось повиноваться силе, и он вышел вместе с теткой в соседнюю горницу.

Напоследок он еще заметил злые взгляды своих деда и бабушки, устремленные прямо на него, словно они винили его в гибели своей дочери, мамы Пиппина.

***

Следующее воспоминание Пиппина: ему уже шесть лет, и половину этого срока он служил Регулу, королевскому бальи. Вместе с другими мальчиками-учениками исполнял посильную работу, сопровождал бальи и его подручных в поездках по округе.

В тот день, уже под вечер, они остановились возле трактира. Бальи явился туда, чтобы потребовать дань за защиту, что его люди оказывали заведению, не позволяя его обирать ни соседним баронам, ни разбойничьим бандам.

Регул вместе с несколькими стражниками поднялись по ступеням. Там их ждал угодливый трактирщик, низко кланяясь и приглашая войти.

- Ах, почтеннейший господин Регул! Так давно тебя поджидаю, и монеты со щитом Карломана Великого давно для тебя приготовил! - речь трактирщика была сладкой, как мед. - Входи же, отведай со своими людьми жареного каплуна и пирогов, и местного трехгодовалого вина.

- Отведаю, отведаю! - пообещал бальи, поднимаясь по ступеням. - Но не воображай, что за это сбавлю тебе подати!.. Да, а что это за породистые кони стоят у коновязи?

- Ах, это! У меня в трактире остановился сеньор Хьюго де Шенонсо. Он всякий раз останавливается только в моем трактире, когда путешествует. Этот сеньор любит лошадей и собак, и превосходно играет в кости. Так что к твоим услугам еще и приятное общество, господин Регул! - трактирщик настежь распахнул двери перед бальи и стражниками, и те вошли внутрь.

Во дворе остались только мальчишки-подручные, которым поручено было следить за конями. Тут же вертелись и несколько здешних подростков, служивших в трактире. Они разговорились со слугами бальи, среди которых был Пиппин и два его старших кузена, десяти и одиннадцати лет. Самым большим из местных мальчиков было лет по двенадцать-тринадцать, слугам бальи - от восьми до двенадцати. Шестилетний Пиппин был здесь самым маленьким, и держался обособленно, не навязываясь старшим.

Был уже вечер, и обе группы мальчиков остались предоставлены сами себе. Старший из мальчиков присвистнул, кивнув на трактир:

- Ставлю свое жалованье, ваш хозяин оттуда не скоро выйдет! Сеньор де Шенонсо не отпустит его, не уговорив метнуть пару конов. Так что и мы пока можем развлечься.

Через окно трактира действительно донеслись звуки охотничьего рожка и возгласы, обычно сопутствующие игре в кости, когда игроки и зрители встречают каждый бросок песней или руганью, - смотря что тот сулит.

Закончив работу, трактирные мальчишки немного погоняли мяч, но это быстро наскучило, и старший из них предложил приезжим сыграть в бабки. Те согласились, желая показать, что знают и умеют не меньше них.

Принесли игральные бабки, сделанные из костей ног животных, и длинную деревянную биту, которой полагалось выбивать эти кости, сложенные особым образом. Победителем становился тот, кто опрокинет больше всего костей раскрашенной стороной вверх.

Старшие мальчики приготовились выбивать, а младшие, в их числе и Пиппин, принялись складывать бабки. Он не очень-то хотел играть со всеми, ибо старшие ребята часто смеялись над ним. Но совсем отделяться от других тоже не следовало, и вот он стал складывать бабки для самого вожака трактирных ребят.

Увлекшись своей работой, он представил, что возводит стену дворца или храма, и стал складывать башенки как можно красивее, не подумав, будет ли прочной его постройка. Затем отошел в сторону, чтобы старший мальчик выбил бабки.

Тот картинно поднял биту, готовясь всех удивить своим ударом. Но, едва он замахнулся, как составленные Пиппином бабки посыпались. Бита в руках мальчишки ткнулась в землю. Тот яростно обернулся, ища Пиппина.

- Ты что натворил, крысеныш красноглазый?! У тебя рук нет? Так я тебе их совсем оборву!

Мальчик проворно отскочил к своим спутникам, ученикам бальи. Но тут же понял, что для них новые приятели были дороже него. Они поддержали оскорбления, хохоча так же, как и трактирные мальчишки.

- Пиппин ничего не умеет! Он обгорает на солнце! Кому он нужен на этом свете? Никому! Его отец - висельник, а мать спит в сырой земле! У него глаза, как у больного кролика, а волосы в мучной пыли!

Мальчик переводил затравленный взгляд с одного на другого, в тщетной надежде найти хоть в ком-то понимание. Но компания мальчишек превратилась в вопящую стаю, выкрикивающую оскорбления азартно, с хохотом. Даже его двоюродные братья, захваченные общим духом, присоединились к травле.

- Пиппин - слабак! Пиппин - неженка, боящийся солнца! Из-за тебя, когда ты в прошлый раз болел, нам пришлось выполнять твою работу!

Он повернулся, чувствуя себя совершенно одиноким, и бросился бежать. Позади него раздался смех. Они ликовали, оскорбляя его! А он бежал, кусая губы, чтобы не разреветься.

И, наконец, забравшись на сеновал, где никто не мог его видеть и слышать, Пиппин - нет, не заплакал, а завыл, протяжно, отчаянно, как осиротевший волчонок.

И, пока он выл, уткнувшись лицом в пахучее хрустящее сено, ему становилось легче. Этот звук, дикая звериная песня, вырвавшаяся из его горла, обещала ему новые великие возможности, какие непременно пробудятся в нем. И, когда это произойдет, он сможет свести счеты с кем угодно, и никто больше не посмеет оскорблять его!..

Если бы кто-то заглянул сейчас на сеновал, изумился бы и испугался, увидев, как глаза мальчика горят красным огнем.

Наконец, он зарылся поглубже в сено и заснул. Проспал так до самой ночи. Проснулся же от приближающегося лая собак. Они были совсем рядом, уже разрывали сильными лапами сено, добираясь до мальчика. И вот он увидел прямо перед собой клыкастые пасти гончих, вдохнул острый запах псины.

При виде огромных псов, обученных для охоты на крупного зверя, имел право испугаться и взрослый мужчина. Но Пиппин сразу успокоился. Взглянул в глаза одному псу, затем другому, причмокнул губами, успокаивая их. И прижатые собачьи уши сразу спокойно опустились, пасти сомкнулись. Вот уже одна из гончих вильнула прямым, как прут, хвостом, точно узнала хорошего знакомого. За ней и другая.

Над головой у Пиппина раздался одобрительный мужской смех. Мальчик подскочил и увидел своего хозяина, бальи Регула, а рядом с ним некоего знатного господина, которого сопровождали воины с гербовыми нашивками. Очевидно, это и был упомянутый сеньор де Шенонсо. Он-то и засмеялся, отозвав своих псов.

- Ты не соврал, Регул! У твоего красноглазого мальчишки вправду дар обращаться с животными. Ну что ж, я принимаю его в уплату долга. Будем квиты!

Они ударили по рукам перед неподвижно замершим Пиппином. А тот, растерянно переводя взгляд с одного на другого, с трудом начал осознавать, что судьба его вновь резко изменилась, и что отныне у него будет другой хозяин. Все, что он понимал - что жизнь меняется неожиданно, и никто не удосужится спросить его желания.

А Регул, расплатившись судьбой мальчика с долгом, сделанным в игре, вздохнул с облегчением. Он был рад избавиться от беловолосого красноглазого мальчишки, который вечно попадал в неприятности. Пиппину часто доставалось от других детей, а возиться с ним бальи было некогда. Так что он полагал, что устроил мальчика туда, где ему будет лучше, ибо с животными тот и вправду ладил значительно лучше, чем с себе подобными. Если, конечно, можно уподобить ему людей с нормальной внешностью. Другие мальчишки все равно не позволили бы красноглазому жить спокойно. Так что все к лучшему.

6

Наша проза / Черная Роза (Война Королев: Летопись Фредегонды) - III

« : 13 Янв, 2023, 21:41:45 »

Страшные тайны должно быть хранит архив Карломана, как бы эти раскопки не выпустили в мир чудовище. Впрочем, чудовищ при дворе хватает. Но какую характеристику Карломан дал Бересвинде.
"Самки крупного ядовитого паука, именуемого "черная вдова", имеют повадку после совокупления пожирать самцов."
Похоже, мы узнаем нечто интересное о смерти короля Хлодеберта.

Надеюсь, что они нашли то, что нужно. Но в этой главе мы не узнаем ответа, что скрывал архив Карломана.
Но то, что Вы процитировали - это не его слова. Это просто из книги про пауков. Настоящих.
А в рамках сюжета эта цитата, я предполагаю, нужна, чтобы Дагоберт обеспокоился о судьбе сына. И только его. Нет, вряд ли Бересвинда имела отношение к гибели мужа. Насколько известно, он погиб на рыцарском турнире во время несчастного случая. Хотя она потом все равно казнила рыцаря, который нечаянно нанес королю смертельную рану.

Глава 55. Загадки и разгадки (окончание)
Тем временем, Ангерран вместе с задержавшимся в его кабинете Магнахаром обсуждали ближайшее будущее. Оба были очень удручены тем, что, по всему видно, скоро придется всем облачиться в траур. Кроме того, их волновало, что будет после. Оба надеялись, что Теодеберт сумеет убедить королеву Женевьеву, если она все же решит после смерти своего сына упиться местью за него, хотя бы выждать время траура, не поднимать восстание немедленно.

А тем времени они надеялись довести дело Карломана до конца, обезопасить восточные границы Арвернии против вторжения из Междугорья и Тюрингии. Заодно давали время союзникам подтянуть свои силы ближе, чтобы в случае общей опасности вовремя придти на помощь. К этому времени договор союзных государств был скреплен взаимными обещаниями; иноземные правители принесли клятву на мече вместе с Арвернией биться против общего врага. Союз Карломана, последнее детище майордома Арвернии и его величайшая заслуга, обретал силу. Хотелось верить, что этого будет достаточно для отражения недобрых соседей с востока.

Но в Арвернии не знали, как много известно междугорцам об их приготовлениях. И Ангерран поинтересовался у дяди:

- Как выглядит шифр графа Бёрнландского?

- Мои соглядатаи установили: всякий раз, когда граф оставлял в храме дары, среди них был веревочный браслет с узелками разных форм и цветов. Когда после него появлялись связные, всякий раз касались браслета. А иногда они приходили раньше и при этом все равно будто случайно задевали плетеный браслет, передвигая на нем узелки и меняя их форму. В этих узелках все дело! Это шифр, тайный язык, которого никто из нас не знает. Каждый из них, определенно, имеет тайное значение.

Ангерран задумался, представляя себе плетенку с затейливыми разноцветными узелками. Но, как ни старался, не мог припомнить ничего похожего на то, о чем рассказывал дядя, - ни в древней истории народов, населяющих бывшую империю Карломана Великого, ни в более поздней.

- Не имею представления, откуда взялся такой шифр. Может быть, отец узнал бы и его, - Ангерран тяжело вздохнул, думая о том, как все-таки ему еще далеко до отца, которого он всеми силами старался заменить. - Возможно, это узелковое письмо перенято из каких-то совсем уж дальних стран. Вроде царства Сун на краю земли за Великой Степью, где черви делают шелк.

Магнахар недоверчиво покачал головой.

- Неужто у междугорцев отношения со столь дальними государствами? Да ведь о них мало кто знает даже настолько, чтобы сказать, люди ли там живут или неведомые существа!

- Но из дальних стран изредка добираются купцы, привозят шелк, редкие пряности, драгоценные камни, перья чудесных птиц, посуду удивительной красоты и легкости. Не так уж невероятно, если при междугорском дворе кто-то увидел такое плетеное письмо и вздумал изучить.

- Я прежде думал, что лишь один человек мог бы додуматься перенять нечто настолько чуждое и непонятное - мой сводный брат Карломан. Он и вправду подолгу беседовал с иноземными купцами, когда они бывали в Дурокортере, - буркнул Магнахар.

- Между прочим, отец всегда говорил: "Не считай противника глупее себя", - возразил первенец Карломана. - Что может придти в голову одному человеку, то способен повторить и другой. Ведь и шахматы некогда точно так же переняли, когда их завезли из Хинда.

- Это произошло при Карломане Великом, кажется? - припомнил Магнахар Сломи Копье; он, в отличие от сводного брата и племянника, обычно воспринимал вещи в настоящем, не задумываясь о началах и причинах. Впрочем, в Арвернии и сопредельных странах очень многое так или иначе возводили к великому императору, и зачастую не ошибались.

- Если быть точнее, первым обучился у хиндских купцов игре на доске Морав, тогда еще сын князя той страны, что позже приняла его имя, - с готовностью стал рассказывать Ангерран. - А, когда, через много лет, Карломан Великий вторгся в Моравию, но, получив знамение, остановился и заключил с Моравом второй в своей жизни клятвенный договор, князь научил императора и его вельмож игре в шахматы. Хотя Карломан Великий был тогда уже стар, но по-прежнему способен был перенимать новое. Он восхитился игрой, достойной полководцев, и ввел ее в моду при арвернском дворе. Да так, что игра эта прекрасно знакома нам и до сих пор.

- В отличие от узелковых посланий междугорцев, - Магнахар тяжело вздохнул. - Эх, если бы нам получить хоть какой-то ключ к этому тролльскому шифру!

В это время в дверь осторожно постучали, и вошли Дагоберт и Хродеберг. В руках у старика была шкатулка, замаскированная под книгу,  украшенная замысловатыми заклепками. Взгляд Ангеррана упал на нее, и молодой майордом изумленно распахнул глаза.

- Это то, что я думаю? Из тайника моего отца?

- Мы предполагаем, что это оно. Однако не смогли открыть шкатулку и решили посоветоваться с тобой. Кроме того, ты, как наследник Карломана, больше всех имеешь право открыть его архив.

Ангерран взял шкатулку из рук деда и принялся ее изучать. Металлические с эмалью заклепки нажимались и свободно сдвигались в своих пазах, однако, в каком бы порядке их ни перемещали, шкатулка не спешила открыть свой секрет.

Между тем, взглянув на украшения, покрывавшие обложку, Магнахар изумленно воскликнул:

- Точно такие же узелки, только сплетенные из цветных нитей, использует Альбрехт Бёрнландский в своих сообщениях! Значит, и Карломан знает этот тайный язык! Ах, как нам именно сейчас не хватает его!

Ангерран, стоявший возле своего стола, тяжело вздохнул. Если бы они разгадали шифр, смогли бы посылать междугорцам через Альбрехта ложные сведения. Да и тайник тогда легко открыли бы, раз уж его загадка того же рода.

Дагоберт, севший в свое кресло, как на совете, обвел всех пристальным взором, как бы напоминая, по чьей ошибке, оказавшейся хуже всех преступлений, Арверния лишилась своего мудрого майордома.

Его сын стал рядом с Магнахаром возле стола, на тех же местах, что они занимали на утреннем совещании. Оба маршала понимающе переглянулись. Наконец, Хродеберг проговорил:

- Среди всех нас лучше всего понимал Карломана Варох. Ведь и нашли мы тайник по его подсказке.

Ангерран, поразмыслив, кивнул, согласившись с дядей.

- Пригласить Вароха для совета? - спросил он.

- Не надо! - Дагоберт сурово нахмурился. Отозвать Вароха от смертного ложа Карломана было сейчас для него смерти подобно. Старик отчаянно верил, как только может попавший в кораблекрушение верить в возможное спасение, что присутствие Вароха поддержит Карломана, как после битвы на Равнине Столбов. Дагоберт сам не подозревал, что в его душе столько наивной, детской веры в чудо. Но, когда дело касалось жизни его детей, он готов был до последнего цепляться за малейшую надежду. Кроме того, на его глазах однажды уже произошло чудо, - отчего же не надеяться, что и в другой раз те же люди сумеют его повторить?

Послушавшись деда, Ангерран не решился позвать сюда сенешаля. А лишь многозначительно переглянулся с обоими дядями.

- Я думаю, мы должны сами попытаться разгадать тайну, головоломку, какие так любил мой отец. Мне кажется, что отгадка где-то рядом, просто у нас на глазах. Потом будем стыдиться, что не разглядели ее сразу.

Еще некоторое время майордом и оба маршала нажимали заклепки, пытаясь понять, что в свое время задумал Карломан, устраивая тайник. Но все варианты комбинаций были бесполезны.

А тем временем Дагоберт, не участвуя в их попытках, сосредоточенно вспоминал, как Варох в те страшные четыре дня, двадцать девять лет назад, не отходил от постели раненого Карломана, призывал его душу возвратиться из небытия, разговаривал с ним, держа раненого за руку, и вполголоса что-то напевал. Сперва Дагоберту думалось - заклинания, но прислушавшись, он разобрал слова смешной детской песенки о волшебных существах, то ли знакомых некогда "детям богини Дану", то ли выдуманных Карломаном и Варохом в детстве:

- Сплетаю я из трав густых цветные узелки! Гляди, как пляшут и поют; то, будто искры, пропадут, а то сплотятся, создадут из многого одно.

Дагоберт вздрогнул, как от холода, и заново взглянул на шкатулку, по-другому рассматривая узелки, причудливым узором окружавшие заклепки.

- "Соединить из многого одно", - произнес он хриплым голосом, не сомневаясь, что Ангеррану известна эта песенка.

Молодой майордом быстро, словно пробудившись, сдвинул сразу несколько заклепок, соединил вместе фигурки насекомых и разноцветные узелки. На шкатулке сложилось изображение существа, похожего на паука, составленного из многих разноцветных переливающихся огоньков, как будто и впрямь мириады блуждающих огней слились вместе на миг, готовые вновь изменить форму, или как если бы снежный вихрь на миг обрел форму и многоцветные краски, но не определенную суть. Форма паука выглядела лишь игрой, казалось, что это сияющее множество способно стать чем угодно. Сказочно красивое существо, если бы оно существовало в действительности, но в то же время в самом его многообразии, в богатстве красок виделось нечто угрожающее, словно он предупреждал: "Не тронь меня!"

Едва сложился образ существа, составленный из разноцветных огоньков, как что-то глухо скрипнуло внутри шкатулки, и она стала открываться. Крышка откинулась, открыв лежащие внутри свитки, скрепленные печатью с гербом графа Кенабумского. Под ними лежало что-то еще.

- Похоже, мы нашли то, что искали, - глухо произнес Хродеберг, однако не протянул руку, чтобы взять документы.

Как и ни один из присутствующих. Именно теперь, когда самое главное было сделано, - тайник найден, загадки разгаданы, предполагаемый архив Карломана находился в их руках, - им необходимо было приостановиться, перевести дыхание, прежде чем двигаться к новой цели. И они сидели вокруг открывшейся шкатулки, поглядывая то на документы, которые она скрывала, то друг на друга. Сейчас они соберутся с мыслями, переведут дух - и узнают, что хранил в себе архив Карломана, можно ли использовать его против королевы-матери. Всем хотелось поскорее узнать его содержимое, но никто не решался протянуть руку сейчас же. Каждому из них казалось, что они находятся в начале резкого поворота дороги. После того, как узнают содержимое архива, уже не останется пути назад.

Гладкие, тонко выделанные, чуть желтоватые свитки пергамента молчаливо ожидали тех, кто откроет их, чтобы узнать самые важные тайны.

7

Наша проза / Черная Роза (Война Королев: Летопись Фредегонды) - II

« : 03 Ноя, 2022, 22:46:25 »

Благодарю, эрэа Карса, эрэа Convollar!

Но как узнать, правильный ли путь выбрал, пока не сделаешь первый шаг?

Наверное, никак. Ожесточение Тибо и Руфуса против альвов понятно... Хотя Тибо и раньше был падок на подобные идеи. Стремление Аделарда менее понятно. Внушить самому себе чувство вины и искупать его, фактически бежав от жизни... Мне такой выбор представляется сомнительным. Впрочем, может быть, это не худший вариант.

Одним людям как-то удается сразу или, по крайней мере, быстро найти свой путь. А другие в самом деле замучают себя и других, сделав ложный выбор.
Тибо тогда как раз поддался уговорам того же Торвальда, в ком и теперь нашел себе единомышленника.
У Аделарда так называемый "синдром выжившего" - когда человек, уцелевший во время трагедии, винит себя в том, что не погиб, как другие. Рационально объяснить это, конечно, трудно, но человеческая природа порой выдает еще не такие заскоки.

Для двоих бродячих артистов в мире открылась новая истина, и они готовились следовать за ней, не сомневаясь и не задумываясь, что она может оказаться ложной.

Это перекликается с размышлениями Аделарда о поисках истины. Мы действительно её подчас ищем всю жизнь, и частенько так и не находим. А часто ли мы эту истину ищем вообще?  Уж кто только не писал, что многие люди рождаются и умирают так и не приходя в сознание. Так проще, мозги включать не надо, а то включишь, и результат может оказаться совсем не утешительным.

Конечно, перекликается - в том и смысл минувшей главы. Все ее герои по-своему ищут истину. И думают, что находят.
Там и оговорка сделана: те, кто не довольствуются животным существованием, а дерзают притязать на высшее - ищут истину. Надеюсь, что таких все-таки немало. Наверное, ошибиться в поиске истины все-таки лучше, чем, как Вы говорите, прожить жизнь, не включая мозги. Лучше уж страдать по-человечески (именно когда у человека есть ум и сознание, для него далеко не все на свете бывает приемлемо), чем наслаждаться по-скотски.

Глава 26. Королева и барон (начало)
Город Кенабум, величественный и древний, некогда был построен "детьми богини Дану" в предназначенном для того священном месте, на берегу реки  Леджиа - Быстротечной, главной водной артерии в Арвернии. Город рос и процветал, и окружавшую его стену трижды переносили на более далекое расстояние. Собственно, расширялось внешнее кольцо города. К нему пристраивались новые дома и целые улицы, мастерские ремесленников и торговые лавки, хижины бедняков и дворцы вельмож.

Внутреннее кольцо Кенабума, на вершине высокого холма, занимал огромный круг стоячих камней и священная роща вокруг него. Два раза в год: весной - на Белтайн, и осенью - на праздник сбора омелы, - в святилище собирался весь Кенабум и паломники из других мест. Они слушали песнопения жрецов, сказания и песни бардов, гадали на судьбу и узнавали пророчества филидов. В обычные же дни лишь Верховный Друид имел право служить в Кенабумском святилище.

Так продолжалось долгие века, и всегда Кенабум был одним из самых значимых городов у "детей богини Дану". По обычаю, наместником в нем становился всегда один из принцев королевского дома, что само по себе указывало на высокую важность. Кроме того, его почитали как священное место.

Но вот через Белые Горы пришли завоеватели-арверны. Они были лучше снаряжены к войне, чем "дети богини Дану", кланы которых не оказали друг другу поддержку вовремя. Большинство их городов, в том числе и Кенабум, были захвачены арвернами.

Оценив удачное расположение города, гордые завоеватели сделали Кенабум своей столицей. И со временем оба народа, населявшие его, перемешались, породив смесь в языке и обычаях местных жителей. И до сих пор многие жители Кенабума и окрестностей говорили на языке "детей богини Дану", хоть и сильно отличавшемся от наречия их соседей-армориканцев, хранивших более чистую кровь и обычаи.

По обычаю, пошедшему со времен Карломана Великого, в Кенабуме происходили все важнейшие события в жизни арвернских королей: здесь нарекали имена родившимся принцам; здесь они играли свадьбу; здесь каждый из них короновался, взойдя на престол; здесь же их и хоронили в великолепной усыпальнице из черного мрамора, во внутреннем кольце города.

Кроме того, Карломан Великий приказал перестроить святилище "детей богини Дану", воздвигнув над каменным кольцом стены и крышу. Все это было великолепно украшено на арвернский лад, да и поклонялись здесь уже иным богам и на другом языке. Когда-то служившие здесь друиды либо бежали в оставшуюся свободной Арморику, либо погибли, защищая священные камни, либо позже были истреблены арвернами. Однако их святыни остались таковыми и для новых правителей, пусть те и использовали их по-своему.

Новый Храм Всех Богов получился исполинским зданием, не имевшим себе равных ни до, ни после. Глядя на него, одни люди восхищались мудростью великого императора, что таким религиозно-политическим ходом уравнял оба народа, которыми правил, позволив им всем молиться на свой лад, но - под одной крышей. Другие же считали его поступок хитростью: упрятал священные реликвии "детей богини Дану" под каменные своды, чтобы заставить покоренное племя молиться вместе с арвернами и на их условиях.

Так или иначе, но и после Карломана Великого Кенабум еще почти семьсот пятьдесят лет оставался столицей Арвернии. Лишь в 776 году от его рождения Хильдеберт Строитель, желая оставить след в истории, решил воздвигнуть новую столицу - Дурокортер, лежащий восточнее, поодаль от так и не покорившейся до конца Арморики. С той поры Кенабум сохранил свое сакральное значение, однако сделался "всего лишь" столицей графства. Впрочем, по своему местоположению и влиянию, а следовательно - и богатству, это графство не уступало иным герцогствам.

Спустя еще несколько лет Хильдеберт Строитель передал Кенабум во владение своему племяннику, тогда еще совсем юному Карломану, сыну Хлодеберта Жестокого. Это также был жест, значимый для обоих народов, населяющих здешние земли. Для "детей богини Дану" это означало, что все возвращается на круги своя, ибо они никогда не забывали, что мать Карломана, Гвиневера-Женевьева Армориканская, является их некоронованной королевой. И для арвернов такое возвышение Карломана означало, что король признал права Карломана на трон. Таким образом Хильдеберт Строитель вознаграждал вторую семью своего брата за гибель несчастного Хлодиона.

Жители Кенабума любили Карломана: "дети богини Дану" - как своего защитника и будущего короля, арверны - за заслуги перед королевством; и даже уцелевшие в городе потомки Других Народов - за то, что граф закрывал глаза на присутствие и не позволял разгораться вражде у себя во владениях.

Тем больше ужаснуло горожан и всю округу известие о трагедии, которая произошла с ним. В огромном храме вокруг каменного кольца каждый день не смолкали молитвы на двух языках, обращенные к разным богам, но просили об одном и том же - спасти Карломана. Верховный Жрец, единственный, кто имел право служить в главном храме Арвернии, ежедневно возносил молитвы к Небесам.

Таковы были обстоятельства, когда в Кенабуме сделала остановку по пути в Арморику королева Женевьева в сопровождении своего супруга и свиты. Из почтения к Карломану, кенабумцы уважали и его родителей. Так что Женевьева с Теодебертом могли помолиться одни в огромном храме, который был закрыт на этот день для всех, кроме них. Муж и жена молились каждый на свой лад, своим природным богам и на своем языке. Но сердце у них билось в унисон, и просили они единодушно об одном и том же.

Гвиневера Армориканская приблизилась к мегалитам, почерневшим от времени еще до того, как вокруг них воздвигли стены храма. Почтительно вложила руки в глубокие выемки священных рун, истово умоляя богов сохранить жизнь ее ныне единственному сыну.

Королева "детей богини Дану" за эти восемь дней резко постарела, ныне в самом деле выглядела на свои шестьдесят восемь лет. Она очень осунулась, глаза покраснели. Днем и ночью ее терзала тревога о сыне, которого вынуждена была покинуть.

Благодаря воронам своего отца, Гвиневера получала все сведения о состоянии Карломана, гораздо быстрее, чем могли бы оповестить самые быстрые человеческие гонцы. Она знала, что Карломан жив, его рана затягивается, как то свойственно их породе, однако сознание не возвращается к нему. Правда, она ни на минуту не забывала, что Номиноэ Озерный, мудрейший из оборотней, предвещал Карломану жизнь. Лишь это помогало ей сохранить рассудок. Но, чем больше проходило времени, тем сильнее терзал королеву страх, словно ледяная змея с ядовитыми зубами. Суждено ли ее мальчику когда-нибудь очнуться? А если да, то вернется ли его душа из дальних странствий?

Почувствовав себя немного спокойнее среди священных камней своего народа, Гвиневера Армориканская стала думать о цели поездки. О том, как обратится к кланам "детей богини Дану", именем Карломана умоляя их не мстить за его пролитую кровь. Как встретится с отцом и с Сигибертом Древним. И, конечно. с оборотнями, посредниками между людьми и Советом Бетморры... Как бы тяжело ей ни пришлось, но она обязана действовать, как подобает королеве, желающей сохранить мир для своего народа.

Глаза ее немного затуманились, стоявшие перед ней гранитные глыбы расплылись в глазах, и Гвиневера почувствовала на глазах слезы. Что ж, здесь, когда их видят лишь боги, она могла их себе позволить! Говорят, что слезы даруют милосердие Небес...

Она поднялась взором по каменным столбам к небу, словно ожидала, как ее прародители, получить ответ от солнечного луча или от облаков. Однако потолок огромного храма представлял собой стеклянный купол невероятных размеров. Лучи солнца, просачиваясь сквозь него, золотили верхушки менгиров, и казалось, что внутри камней скрывается огонь.

Возводя руки к небу, Гвиневера беззвучно, но горячо шептала молитвы. Слезы стекали по ее щекам, но она не замечала их. Даже в своем горе она оставалась истинной королевой, исполненной достоинства.

Поодаль от каменного кольца, близ статуи Всеотца Вотана, так же горячо молился муж Гвиневеры, Теодеберт Миротворец. Как и его жена, он был одет очень скромно. Стоял, склонив седую голову, и рассеянный свет играл на его седых волосах. Глаза его были закрыты, а руки напряженно сжаты в кулаки. Он молился о Карломане и о Женевьеве, чье состояние тревожило его все сильнее, о своем отце - Сигиберте Древнем, и о тесте - Риваллоне Сто Воронов, и о сохранении мира между арвернами и "детьми богини Дану", о короле, своем родиче, и обо всех семейных и государственных делах, что так тесно переплетались между собой при арвернском королевском дворе.

Пожалуй, больше всего тревожило Теодеберта все же состояние его супруги. Он восхищался мужеством, с каким она совершала свой путь, покинув сына, лежащего на смертном одре. Но и видел, с каким трудом ей дается этот путь. Недаром она почти не спала ночами. Сквозь сон он часто слышал, как она всхлипывает.

Теодеберт, как никто, понимал чувства своей супруги. Потому что он один знал, как тяжело она пережила много лет назад гибель старшего сына, Хлодиона. И с тех пор самым глубоким ее страхом было пережить и Карломана тоже. А теперь, когда этому страху угрожало сбыться, судьба отказала ей даже в праве быть рядом с ним.

Вот почему Теодеберт так горячо, непрестанно взывал к богам, не забывая ни одного из них, прося у них милости. Лишь несколько раз в жизни ему доводилось так настойчиво просить богов. Всякий раз это было связано со смертельной опасностью для кого-то из близких людей. Иногда молитвы спасали - но иногда и нет...

Этой ночью Теодеберт видел во сне, будто на постель ему уселся черный ворон и произнес человеческим голосом: "Карррломан умеррр!" И в тот же миг завыла, как волчица, потерявшая волчат, Гвиневера, закричав, упала на колени, чуть ли не рвала на себе волосы и одежды...

Проснувшемуся Теодеберту потребовалась целая минута, чтобы осознать, что это все же пока только сон. Потом он всю ночь лежал неподвижно, не смея даже вздохом выдать себя, чтобы не побеспокоить Женевьеву: у нее слух всегда был превосходным, к тому же, он совсем не был уверен, что она спит.

И теперь, представляя наяву, как это будет, если страшная весть сбудется, Теодеберт всем сердцем молил богов уберечь его жену от такого испытания.

"Всемогущие и справедливые боги, пощадите Карломана, пощадите Женевьеву! Не призывайте Карломана в Вальхаллу слишком рано, когда его жизнь необходима здесь, на земле! Всеотец Вотан, Властитель Побед: пошли к его ложу божественную целительницу Эйр, чтобы мы все могли поскорее утешиться... А если уж кто-то должен умереть, то возьми лучше мою жизнь, ибо для меня все равно легче будет умереть, чем видеть, как страдает моя жена, лишившись единственного сына."

Хоть и молились супруги порознь, обращаясь к разным богам, но просили они единодушно об одном и том же. Да и дополнительная молитва, по убеждению обоих, не повредить. Ведь в Карломане текла кровь обоих народов, и двойное благословение ему наверняка пойдет на пользу. Если праотеческая Эйр склонится над его скорбным ложем вместе с Диан Кехтом, богом-врачевателем "детей богини Дану", может быть, они скорее возвратят ему жизнь и сознание?

Между тем, в святилище появился Варох. Он вошел совсем неожиданно, но королева все же почувствовала звериным чутьем его приближение и оглянулась. Он условился с ней встретиться здесь, в Кенабумском храме, и она распорядилась впустить его. Чуть позже и Теодеберт оглянулся, услышав гулкий стук шагов по каменным плитам храма.

Завершив молитву и немного подождав, когда высохнут на глазах ее невольные слезы, Гвиневера направилась к барону.

Варох приветствовал ее почтительным поклоном, как всегда, и очень постарался не выдать своего изумления, видя, насколько она постарела. Ее глубокая материнская скорбь, иссушившая прежде прекрасный лик королевы, проведя по нему глубокие морщины, испугала барона-оборотня, и одновременно - внушила ему еще большее уважение к ней.

Гвиневера кивком головы приветствовала друга своего сына. Ее взгляд сказал Вароху все красноречивее любых слов: и о том, как она сделалась свидетельницей трагедии на ристалище, и о том, что пережила, терзаемая страхом за жизнь Карломана.

Она протянула ему руку дружеским жестом, желая показать свою признательность. Варох почтительно принял ее холодную руку в свою, без слов обещая поддержку. Оборотням не всегда нужны были слова, чтобы выразить свои чувства. Знаки, жесты порой означали больше.

От этого прикосновения королеве стало чуть легче, как всегда бывает, когда можно разделить свое горе с другим, кто все поймет. Но Варох все равно чувствовал, как она страдает. Как будто некая часть ее сейчас покоилась между жизнью и смертью вместе с Карломаном, вот почему ее руки так похолодели. Да и могло ли быть иначе? Чего стоило матери покинуть единственного сына, не зная, останется он жить или умрет?.. Он заметил, как померкли ее всегда сияющие изумрудные глаза, как покраснели от недосыпания ее веки. Уловив взгляд барона, Гвиневера тихо кивнула и проговорила, как бы уловив его мысли:

- С тех пор, как это произошло с моим сыном, я почти не могу заснуть. Лишь когда устаю настолько, что моему достопочтенному супругу приходится вести меня в опочивальню, проваливаюсь ненадолго в сон. Но и он бывает тяжел и черен, - в ее интонациях не слышалось жалобы, она просто сообщала.

- Моя королева, сон теперь у всех тяжел и черен. И мне не передать словами, что я пережил, узнав о трагедии... С той поры я ежечасно виню себя в том, что покинул столицу, не остался с Карломаном.

- В столице ныне тревожно, и едва не вспыхнули распри между "детьми богини Дану" и арвернами. Но меры, принятые Советом, помогли успокоить мой народ. Тлеющие искры затоптали, прежде чем из них могло разгореться губительное пламя... Но, милый мой Варох, расскажи, что меня ждет в Арморике, - велела королева, поборов материнскую слабость.

- В Арморике пока сохраняется мир, но он хрупок, как весенний лед. Кланы ожидают известий и слова своей королевы, - поведал барон-оборотень. - Мы, бисклаврэ, также пока удерживаем Другие Народы от опасных поступков. Не скрою: и некоторые из нас хотели бы спросить с арвернов за кровь Карломана. Но пока не впадаем в безумие. Однако Совет Бетморры еще продолжается, и его окончательное решение от нас не зависит. Уже сейчас его набат всколыхнул часть оставшихся альвов, особенно среди природных духов. Людям стало опасно бывать в заповедных местах, их там может подстерегать гибель! Я был по пути сюда свидетелем страшного случая, - и Варох вкратце рассказал то, что беспокоило его больше всего: о ярости кельпи и гибели несчастной девушки, что не была перед ним виновата, может быть, даже и чтила Другие Народы.

Выслушав его, Гвиневера скорбно кивнула в ответ.

- И я по пути слышала о странных случаях. Люди тревожатся, некоторые из них пропадают там, где раньше могли ходить безопасно. А это сеет новую рознь. Люди могут решить, что Ги Верденнский, предавший свою кровь, был прав. Его единомышленников не так уж мало среди народа. И повторится трагедия с вейлами, или даже худшая. Если странных смертей станет больше, народ будет жаловаться на альвов городским и сельским властям - прево, бальи. А те, в свою очередь, оповестят более высокую власть о "бесчинствах" альвов. Дойдет и до Королевского Совета. Слава Кернунасу, сейчас там нет последователей Ги Верденнского. Но ведь все может измениться...

Она помолчала, вспоминая прошлое: свою подругу, величавую королеву вейл, ее дочь - очаровательную Морганетту, счастливую с возлюбленным-человеком. Их гибель всегда будет отзываться печалью в ее сердце. К несчастью, она вместе с Карломаном и Номиноэ Озерным тогда уехала по делам в Арморику, и некому было узнать и предупредить, когда король с Ги Верденнским решили нанести удар.

О том же самом думал и Варох.

- Потому и я виню себя за отсутствие... - проговорил он.

Сейчас он часто думал, как сложилось бы, находись он рядом с Карломаном, когда тот выходил навстречу своей судьбе. Они вдвоем уворачивались бы от меча обезумевшего короля и, помогая друг другу, быстрые, как все оборотни, смогли бы танцевать перед мечом, пока король не придет в себя и не успокоиться. А после Карломан объяснил бы ему, как важно держать себя в руках. Варох знал короля Хильдеберта: тот был вспыльчив, но и благороден, и им удалось бы заставить его одуматься... Если бы он был рядом!.. А теперь, независимо от исхода, второй сенешаль Арвернии никогда не простит себе, что, спеша на свадьбу сына, не внял предчувствию, касавшемуся Карломана. Если бы ему побольше чуткости, как у Номиноэ Мудрейшего! Но, как видно, он, привыкнув обретаться среди людей, утратил часть звериного чутья, слишком привык полагаться на очевидное глазам и рассудку. Если бы он осознал неладное, когда можно было предотвратить!

Королева вздохнула, возвращаясь к своим обязанностям.

- Ты говоришь, что "дети богини Дану" ждут известий? Боюсь, мне нелегко будет справиться с ними, ибо их воинственным сердцам был бы куда милее призыв к восстанию, чем к миру! И не стареющей женщине, измученной неусыпным страхом за единственного сына, усмирять могучих воинов...

- Я вижу перед собой героическую королеву, исполненную силы духа! - возразил Варох, вкладывая в эти слова всю свою веру. - Пусть нелегко будет укротить наши кланы, но для них все еще священна воля Карломана и имя королевы! "Дети богини Дану" должны учесть силу духа, что потребовалась тебе, дабы в такое время остаться королевой, а не испуганной матерью.

Слабая улыбка затрепетала на поблекших губах Гвиневеры.

- Благодарю тебя, Варох! И прошу поспешить в Дурокортер, к Карломану. Он до сих пор не приходит в себя, и, пока тело его выздоравливает, душа продолжает скитаться за пределами земной жизни. Может быть, ты сможешь ему помочь! Сейчас ему полезно присутствие каждого из близких. Кроме того, если человеческие лекари и жрецы не могут понять, что нужно для исцеления, быть может, ты найдешь правильный способ?

- Государыня, я верю, что Карломан останется жить! Номиноэ Озерный никогда не ошибается, - воскликнул Варох, стараясь говорить уверенно.

Светлые слезы блеснули в уголках глаз королевы Гвиневеры.

- Как хочется мне верить! - проговорила она с придыханием. Но тут же продолжала, справившись с собой: - И еще прошу тебя, помоги Ангеррану, которому приходится сейчас править Арвернией! Мой старший внук очень умен, он многому успел научиться у Карломана. Но он еще молод, а времена нынче наступили нелегкие. Поддержи его, помоги советом.

- Я обещаю, государыня! - клятвенным жестом произнес Варох. Обе просьбы были святы для него.

8

Наша проза / Черная Роза (Война Королев: Летопись Фредегонды)

« : 31 Авг, 2022, 21:54:19 »

Это произведение будет весьма необычным. Дело в том, что я впервые в жизни пишу в соавторстве с талантливым автором и просто хорошей подругой - эрэа Menectrel. Она является автором многих прекрасных замыслов, в том числе и тех, что гармонично продолжают мой МИФ с неожиданной стороны, открывают такие тайны в истории разных народов, о которых я до сих пор не имела понятия!
Нынешний наш проект - совместный. Эрэа Menectrel создает фабулу и персонажей, можно сказать, пишет сценарий, ну а я его воплощаю, как умею. Прошу читательскую благодарность делить на двоих!

"История Фредегонды, прошедшей многострадальный путь от бесправной пешки в чужой игре до правительницы огромного государства."(с)(эрэа Menectrel).

Но сперва узнаем, как все складывалось постепенно.


Пролог
Давным-давно - не во времена Первого Творения, когда Боги ходили по земле, - но все же так давно, что это время вспоминается лишь в причудливых, неясных легендах, - далеко на полудне, за сотней морей, лежала земля Тамориана. Это был жаркий, богатый и плодородный край. Жители Таморианы далеко опередили в развитии другие народы: их искусные мастера создавали всевозможные изобретения, учёные наблюдали звёздное небо и определяли время; путешественники открывали все более удаленные земли; творцы создавали прекрасные вещи. И всему этому научили таморианцев мудрые Жрецы, знающие тайны мироздания, как никто другой.

      Но, - как произошло, может быть, и в первый на свете раз, но, к сожалению, далеко не в последний, - жители Таморианы сами погубили себя, выпустив опасные силы, которых никто не мог обуздать. Тамориана погибла от огня и воды. Из недр земли вырвались духи огня, громадные штормовые волны бушевали в океане, грозя также землям поблизости от затонувшего материка. Спастись удалось лишь тем людям, чтобы были предупреждены вовремя и успели построить корабли, способные преодолеть бушующее море. Уцелевшие таморианцы переселились на лежавший к полунощи большой материк. Там им - потрясенным небывалой катастрофой, но с остатками былых знаний, -  предстояло начать все сначала, как первым людям на земле. А от их родины осталась лишь память, горько-сладкая, как мед, собранный пчелами на горных лугах. И спустя тысячи лет, когда потомки таморианцев расселились по всему миру, в их легендах  жило воспоминание о богатой и прекрасной земле предков. Хотя никто уже не звал ее Таморианой, это слово исчезло из всех наречий, словно его и не было. Переселенцы стали говорить: "Погибшая Земля".

      В новом краю они не были предоставлены сами себе. Их вели Жрецы, предвидевшие катастрофу. Теперь они заботились, чтобы спасенные не опустились и не одичали в незнакомой земле, но остались достойны звания великого народа, и в будущем возродили величие Погибшей Земли на новой своей родине. То явно появляясь перед людьми, то посылая им тайные знамения, Жрецы умело направляли родоначальников будущих племен и народов. Они стремились, чтобы наследники Погибшей Земли расселялись как можно шире по землям живущим и впредь владели всем. И им удалось много для этого сделать. Впоследствии часть переселенцев добралась даже до еще одного материка, на дальнем западе, где жили люди с красной кожей. Со временем их кровь смешалась с местными жителями, однако они помогли им создать несколько могущественных царств, несравнимых по богатству и силе с окрестными краснокожими племенами. Недаром пришельцев из-за моря спустя тысячи лет будут почитать как белокожих бородатых богов.

      Другим доказательством происхождения тех белых пришельцев были высокие ступенчатые храмы и пирамиды, на стенах которых был начертан сложный календарь и другие таинственные знаки. Ибо потомки жителей Погибшей Земли везде, где им позволяли силы и материал, возводили  грандиозные постройки - пирамиды, мегалиты, менгиры, стоячие камни. По-видимому, в них выражалась тоска по родине предков, а может быть, изгнанники желали вспомнить и воссоздать ее красоту. Пирамиды строили и в земле Кемт, и в жарких дождевых лесах Хинда, на удивление будущим поколениям.

      Но все это было создано несколько позднее. А сперва Жрецы, планируя пути будущих народов, выбирали среди них лучших - тех, кто сможет вести людей к успеху и величию, не повторяя ошибок своих предков. Их выбор пал на бывшего военачальника Иобата, главу большой семьи, пользовавшегося уважением у большинства переселенцев. Его они избрали своим первым вождем. А со временем, по мере размножения и расселения по разным землям, внуки и правнуки Иобата становились во главе новых народов, творили заново историю своего мира.

      И они неплохо справлялись! С невероятными расстояниями, бурными реками, дремучими лесами и крутыми горами им помогали справляться хорошо сделанные повозки и корабли, прирученные животные. С местными жителями, если те вставали на пути, помогали справиться сила, сплоченность, а прежде всего - оружие из железа, каким владели в те времена лишь пришельцы из Погибшей Земли. Если местные племена и решались воспротивиться, то обыкновенно быстро убеждались в превосходстве переселенцев, и сами после просили принять их под свою руку, приносили им дары, отдавали девушек в жены белокожим воинам. Так в своем победоносном шествии складывались новые народы, их кровь обновлялась, менялся внешний облик, речь, обычаи. Но сохранялось невредимым главное - стремление идти вперед, желание видеть весь мир у своих ног.

      Не следует думать, что расселение пришельцев было таким уж быстрым. Вовсе нет - оно продолжалось поколениями, порой замирало на десятки лет. Облюбовав какую-нибудь уютную долину, поселенцы обосновывались там, строили город, распахивали землю, собирали урожай. А спустя несколько поколений, когда размножившееся население уже не могло прокормиться, находился очередной смелый вождь, который уводил людей вперед. Граница между теми, кто хотел спокойной жизни и теми, кто жаждал перемен, проходила в них самих.

      От людей и диких зверей переселенцы защищались сами, а от злых сил их оберегало благословение Жрецов. Да и сама открытая земля как будто шла им навстречу, и боги ее принимали новые народы под свое покровительство. Порой сами посылали людям знамение, куда следует идти, где воздвигнуть очередной город. А иные божества и природные сущности даже вступали в связь со смертными, и от них рождались новые герои, вожди, одаренные творцы, так или иначе облагораживающие человеческую породу.

      И широко же расселился впоследствии род Иобата и его последователей! Вся западная половина мира принадлежала им, но они, не довольствуясь тем, стремились и дальше на восход. Близ Окруженного моря, где лежали былые колонии Погибшей Земли, быстро выросли сильные царства: Кемт, Тиррена - страна быстроходных кораблей и пурпурной краски, Фарси, где почитали Бога Солнца, богатый остров Кефтиу. Но самые смелые из поселенцев заходили много дальше на восход, вплоть до жаркого Хинда. И много веков спустя их потомки отличались от коренных жителей более светлой кожей, высоким ростом, а главное - наречием, схожим больше с языками закатных стран, нежели окрестных народов. И даже вовсе уж далеко, за Великими Горами и страной Сун, где черви делают шелк, в бескрайних степях, среди желтокожих кочевых племен, встречались народы с белой кожей и рыжими волосами. Быть может, именно их запечатлевшаяся в поколениях тоска о Погибшей Земле впоследствии не раз станет срывать с места кочевые орды, заставит их мчаться на быстрых конях к закату, огнем и мечом прокладывать себе путь к "последнему морю", будто надеялись, что, стоит им его достичь, как родина предков поднимется перед ними из морских глубин?..

      Но ушедшие далеко на восход племена - лишь осколки былой общности, всеми позабытые, поглощенные бескрайними пространствами. Куда лучше складывались дела у западных потомков Иобата. Вырвавшись слишком далеко вперед, они сгоряча утратились связь с истоком, на время отстали в развитии от могучих царств Кемт, Фарси. Но впоследствии нагнали упущенное, и в мировую историю вписали свои имена новые народы: хеллены, агайцы, марцийцы, этруски. Все это были потомки тех, кто после крушения Погибшей Земли начали жизнь сначала под предводительством родоначальника Иобата. Доказательством тому служит известная почти всем народам легенда об ужасном бедствии, когда немногие уцелевшие спаслись на кораблях от бушующих волн. Это - тоже память о Погибшей Земле.

      После переселения на новую землю им довелось еще выдержать войну с потомками бывших данников и злейших врагов - харантийцев. Те тоже вынуждены были спастись на материк от бесконечных землетрясений и больших волн, сотрясавших их землю. Но род Иобата лучше сумел подготовиться и оттеснил соперников в пустынные края, где те продолжали кочевать. Некоторые харантийские племена, впрочем, и многие века спустя продолжали беспокоить чужие страны. Но, в конце концов, их оттеснили к самых Полуденным Горам, где потомки харантийцев и стали жить, соперничая лишь с горными орлами да грифонами, и волшебными народами - прекрасными чародеями каджи и мохнатыми великанами дэви. Но человек везде сумеет устроить себе место.

      Однако род Иобата и потомки харантийцев - далеко не все народы, что в незапамятные времена пришли из-за моря. В самом начале, еще на Берегу Спасения, часть переселенцев не захотели следовать путем, указанным Жрецами, и ушли на кораблях далеко на полунощь, туда, где заканчивались теплые края. Их вел бывший моряк по имени Сварт, когда-то открывший те самые дальние земли. Воля богов и благословение любящей женщины помогли Сварту и его соратникам достичь цели. Им открылся новый мир, незаселенный людьми, на берегу Полуденного Моря. Впоследствии роду Сварта пришлось многое пережить: ведь край этот принадлежал разумным двуногим ящерам. Между ними и людьми разразилась война на уничтожение. Множество людей погибло в той войне, но все-таки люди победили. Теперь обширный полуденный край лежал перед ними - куда более холодный, чем родина предков, но уже любимый теми, кто вырос на новой земле.

      У Родослава, сына Сварта, было трое сыновей. Старший из них, Скил, с частью поселенцев остался в Приморье, когда его отец увел народ дальше на полунощь. Скил женился на девушке из небольшого кочевого племени, пришедшего тогда к морю со стороны восхода. От них произошел народ, кочующий в повозках с высокими колесамисо своими стадами с одного пастбища на другое, называющий себя скилами, по имени прародителя. Скилы впоследствии прославились как храбрые воины и искусные мастера, в их золотых изделиях ожило искусство Погибшей Земли. В будущем они станут родниться с пришедшими из Хеллении женщинами-воительницами - амазонками, и с горцами-карсадарийцами. Однако позднее потомки скилов, видимо, растворятся среди родственных им сварожан.

      Хорт, средний сын Родослава, дошел со своим племенем до реки Данатры, где основал в понравившемся ему месте город Дедославль. Там сварожское племя наберет силу, укрепится, прежде чем продолжить свое поступательное движение по лежавшей перед ними земле. Но со временем оно распространится повсюду - от теплого Полуденного моря до холодного и туманного Алатырьного. Правда, такое расселение сопровождалось ослаблением межплеменных связей. Каждое племя обитало в своем, порой, глухом углу, почти не общаясь с соседями. Однако обычаи свои и речь, хоть и изменявшуюся со временем, сохраняли, так что сварожанин сварожанина обычно мог понять, откуда бы тот ни был. Но пройдут еще долгие века, прежде чем один из городов усилится настолько, чтобы заново объединить другие сварожские владения, для всех сделаться столицей. Это был Дедославль, которым правили князья из рода Хорта.

      Младший же из внуков Сварта, непоседливый рыжеволосый Вэр, не захотел сидеть дома, под началом отца и старшего брата. Он собрал смелых людей и со своим отрядом проник еще дальше на полунощь, в глухие леса, где встретил местные племена людей, а также много чудесного. Впоследствии Вэр основал город, который назвал в честь своего божественного покровителя - Влесославль. Таким образом сварожане прошли свои обширные владения, с полудня на полунощь.

      Однако от народа Сварта происходили не только сварожане. Еще в Яргородской Земле между ними произошел мятеж, главарь которого, по имени Лугий, был изгнан со своими сторонниками в землю, получившую его имя. В последующие века от лугийцев отделились моравы, ушедшие еще дальше к закату, и другие народы, расселившиеся по Дане-реке. Все они не были прямыми потомками Сварта, однако же происходили от племени, пришедшего с ним в Приморье. О своем родстве не забывали, однако отношения, особенно у сварожан с лугийцами, во все времена были сложными.
От влесославцев, потомков Вэра, со временем отделился народ Лиитаса - сына русалки и человека. Он увел людей во время большого пожара через болота, в безопасные места. В пути незамужние девы берегли огонь, а священные ужи показывали дорогу - и беглецы открыли новую землю. Для них она стала самой прекрасной, хотя и лежала среди лесов и болот. Там, вдалеке от мировых событий, и остался новый народ - литты. Их будущее лежало далеко впереди.

      И до лежащего за Алатырьным морем Норланда добрались потомки Сварта, как только им вздумалось узнать - что там, на другом берегу. Нельзя сказать, чтобы им достался благодатный для жизни край - условия там были суровые, да еще приходилось биться с ледяными великанами - йотунами. Но ведь добытое в трудном бою обыкновенно и бывает дороже всего человеческому сердцу. А, приплыв в Землю Фьордов морем, ее смелые жители навсегда сохранили тягу к морю и кораблям, сделавшись лучшими мореходами - викингами.

      И еще у другого племени, обитавшего у Полуденного моря, вдруг обнаружилась тяга к мореплаванию. Как в незапамятные уже времена привели Сварта здешние боги, так и эту ветвь его потомков позвала вдаль морская богиня Даная. Она научила их строить корабли, и скоро отряд смельчаков вместе с семьями и всем необходимым вышел в море. Они не двинулись к Окруженному морю, чьи берега были плотно заселены - нет, пройдя через Полуденное и Бурное моря, их ладьи устремились к полунощи и закату, в Море Туманов. Там часть из мореплавателей прошли по рекам вглубь земли, которую после назвали Арвернией - по имени одного из самых сильных племен, что произошли от этой группы поселенцев. А другие открыли лежащие за проливом острова и заселили их, потеснив живущих там смуглых низкорослых людей. Островных поселенцев впоследствии называли гаэлами или кимри, а сами они себя - детьми богини Дану. Еще позже часть этого народа также переселится на материк и создаст собственное государство - герцогство Брекилиен. Но к тому времени "детям Дану" пришлось уже иметь дело не только с близкими им по крови и обычаям племенами.


      Дело в том, что в прошедшие века, столь бурные для потомков Сварта, потомки Иобата тоже не сидели сложа руки. Пока одни народы создавали могучие цивилизации по берегам Окруженного Моря, другие заселяли внутренние части континента. Там шумели дремучие леса, полные опасных зверей, текли бурные реки. Там по полгода лежал снег, и вода замерзала на всю зиму, так что поселенцам приходилось кутаться в медвежьи шкуры. Они смогли приспособиться и к таким условиям. Могущественные племена аллеманов - вот кто встретил "детей морской богини" на полунощи.

      Так, наконец, столкнулись две ветви единого некогда народа, потомки жителей Погибшей Земли. Встретились и не узнали друг друга. После их разделения прошло почти десять тысяч лет, и нынешние народы мало чем напоминали своих дальних предков, они не могли даже понять друг друга. Одни лишь Жрецы, в новых воплощениях помнящие все, что когда-либо было, могли бы поведать людям правду, однако решили, что им не следует этого знать.

      На протяжении веков по-разному складывалось на исторической арене, поделенной между родом Сварта и родом Иобата (хотя и эти имена уже давно забылись за седой завесой древности). То одни брали верх, то другие. В конце концов, нашелся властитель, сумевший объединить, где силой, где дипломатией, земли от Окруженного моря до Алатырьного. Это был аллеманский король Карломан, названный Великим, и позднее провозглашенный императором. Какое-то время все окрестные народы были его подданными, невзирая на происхождение. Гордые марцийцы платили ему дань, также как и прибрежные племена сварожан. Свирепые кочевые племена боялись одного лишь императора Карломана, а бесстрашные викинги не смели нападать на его владения. Со времен давно ушедшей в легенды Погибшей Земли, ни у кого на свете не было такого могущества! Впоследствие само правление императора Карломана сделалось легендой. Даже летоисчисление отныне люди стали отсчитывать от его рождения, забыв былые условные календари.

      Однако же после смерти Карломана, его сыновья и внуки не смогли сохранить его достижений. Громадная империя вновь распалась на множество разрозненных королевств и герцогств. Лишенные единой воли, правители стран заключали союзы и объявляли войны, кому как вздумается, часто под влиянием сиюминутных интересов - и другим людям, и иным существам, волшебным народам, жившим задолго до людей на занятой ими земле. И здесь итог распрей мог оказаться куда более непредсказуем, чем между людскими народами...

9

Наша проза / Железный лес - II

« : 29 Мар, 2022, 21:01:33 »

Большое спасибо, эрэа Convollar!

Жаль Азуоласа, очень жаль. Он птица вольная, в плену, даже в сносных условиях, ему невыносимо тяжко. Хорошо, что Гинтараса удалось спасти. Плохо, что совсем не работает разведка, а это в пограничных землях, пожалуй, самое важное. Нападения аллеманов явно не ожидали. Слуга-литт... судя по описанию, он молод, то есть попал в плен ещё ребёнком. так что возмущаться здесь не стоит. Но вот осторожность не помешает.

Азуолас надеется на лучшее, значит, сохранит силу духа, я думаю. Особенно если найдет весомый повод для надежды.
Там сказано: они устали после тяжелого перехода, вот и оказались неготовы. Совсем без ошибок, похоже, никто не обходится.
О слуге мы узнаем побольше. Посмотрим, какую роль он сыграет в судьбе Азуоласа.

Глубокая тень накрыла лицо Каюса-Ульфа, вернувшегося мыслью к событиям, которые привели к тому, что он сделался слугой у аллеманов.
- Там все было не так! Они меня спасли!.. Я мальчишкой был, когда старшие отослали женщин, детей, стариков в тайные убежища в лесу, а сами стали ждать врага. Я с шел по лесу с другими, потом отбился и заплутал. В одну сторону бросился, в другую - никого! Потерялся. А уже смеркалось, и ночью волки завыли. Я на сосну влез - даже не заметил, что колется. И вдруг сверху вижу: зарево за лесом, там, где был наш город! Там ярко горело всю ночь!.. А я смотрел и дрожал, хуже, чем на морозе. И пошевелиться не мог. А внизу, под деревом - волки, ждут, пока я слезу или свалюсь. Ну, я, хоть в глазах слезы стоят, а за ветки все-таки цепляюсь. Да и смолой приклеился. Досидел как-то до утра, а там зарево погасло. А потом я услышал топот копыт, а затем собака залаяла. И выехали аллеманы - отряд барона Валкенбургского. Его воины застрелили волков и спасли меня! Барон приказал одеть и накормить меня и взял с собой! - в голосе баронского слуги послышался вызов. - Я вырос на его службе, обязан всем своему господину!
Князь Азуолас внимательно выслушал его повествование. Печально и сурово покачал головой.
- Аллеманы тебя спасли от самих себя, бедное дитя? Ведь это они сожгли Жантисе и другие окрестные поселения! А потом рыскали по лесам с собаками-ищейками, искали беглецов, кого находили, забирали в рабство. Ты, как и другие, кого аллеманы "спасли", вырос в рабстве. Ты хоть раз кого-нибудь из них спросил, где твоя семья? Нет? Тогда я не удивляюсь, что ты предпочел забыть свое имя и свой язык! Несчастный!
У Каюса непроизвольно задергались веки и уголки губ, он чуть не выронил кремень и огниво, которыми собирался разжечь камин. Стоя коленями на каменном полу, обернул свое искаженное, как от боли, лицо к князю.
- Я слуга барона Валкенбургского! Я обязан служить верно!
На этом между ним и пленным литтским князем больше не было сказано ни слова. Выполнив свои обязанности, Каюс ушел.
Князю Азуоласу было о чем задуматься после встречи с ним. Он чувствовал, что в парне еще не умерло все литтское. Тот был взволнован звуками родной речи, напоминанием о доме. Это могло пригодиться пленному князю. Но можно ли поручиться за человека, выросшего на аллеманской службе? Или верх возьмет рабское, холопское начало, усвоенное им за столько лет? Вон с какой благодарностью говорит, что его хозяин спас ему жизнь!.. Интересно: сообщит ли Каюс хозяину, о чем говорил с пленником? Если сообщит, значит, его наверняка уже не допустят к князю. Ну а если нет - тогда можно будет еще побороться за его душу...
А Каюс, уйдя от литтского князя в расстроенных чувствах, и сам не знал, что ему делать, какой выбор для себя найти. Верность своему господину, барону Валкенбургскому, требовала все рассказать и больше не слушать речей, которые могут повредить. И в то же время, ему не хотелось этого делать. Плененный князь напомнил бывшему литту о чем-то, что тот давно и, казалось бы, навсегда позабыл, но что на самом деле только спало в его душе, как вода подо льдом, а теперь стало оживать, забило, как родник. Стоило Каюсу услышать из уст князя литтскую речь - и в памяти стали оживать голоса отца, матери, родных. Он привык даже думать по-аллемански, и все-таки хотел еще услышать язык своей родины.
Вечером, когда его вызвал к себе сам барон Валкенбургский, у Каюса от волнения подкашивались ноги. Ему казалось, что господин сразу обвинит его в предательстве. Пришлось собрать все силы, чтобы выдержать его взгляд.
К счастью, барон не очень-то задумывался о мыслях своих слуг. Он лишь осведомился:
- Ну как, Ульф: литтский герцог о чем-нибудь говорил с тобой?
Совладав с собой, слуга ответил:
- Он не говорил со мной, пока я выполнял свою работу.
- Ага, - барон положил руку на плечо Каюсу. - Если со временем он станет разговорчивее, ты мне доложишь, Ульф?
- Разумеется, мой господин! - въевшаяся с годами привычка помогла ему ответить, не раздумывая.
- Вот и хорошо! А, кстати, герцог не узнал в тебе литта?
Окаменевший от ужаса Каюс тихо произнес:
- Я говорил с ним по-аллемански, мой господин!
Этим ответом барон, вроде бы, остался доволен. А Каюс долго не мог заснуть в ту ночь, лежа как на иголках. А когда заснул, ему привиделись полузабытые с детства образы: священные рощи родного Жантисе и бревенчатые литтские жилища - нумаи, лица родителей и близких. С их гибелью он еще в детстве смирился раз и навсегда, и даже облик их почти позабыл. А теперь они глядели сквозь облачную дымку, что-то говорили по-литтски, а он, сгорая от стыда, сознавал, что не может их понять. Проснувшись, Каюс почувствовал, что плакал во сне.
В тот же день он снова принес обед князю Азуоласу. Тот сдержанно улыбнулся и сказал по-литтски:
- Молодец, парень!
Поскольку никто из аллеманов не знал, о чем они беседуют, пока слуга убирает помещение пленника, Каюс так и продолжал исполнять свои обязанности. И постепенно визиты к литтскому князю превратились для него из обязанности в необходимость. Азуолас говорил с ним на литтском языке, рассказывал, как идет жизнь у них на родине, о величии Литтского княжества, о былых победах, что одерживали они с братом, великим князем Радвиласом, для счастья родной земли. Томящемуся в темнице князю тоже необходимо было с кем-то поговорить, и он радовался, найдя в Каюсе внимательного слушателя. И тот чутко ловил все, что касалось Литтской Земли, хотя при этом еще сильнее ощущал внутренний разлад. Как будто барон Валкенбургский тянул к себе одну половину - Ульфа, а князь Азуолас - другую, Каюса.
Как-то вечером парень, проходя мимо неплотно закрытой двери обеденного зала, услышал разговор двух рыцарей, засидевшихся допоздна за кружкой пива.
- Да я бы и поверить не мог, что герцог Азуолас будет у нас в плену! Так-то для нас гораздо спокойней, пока он сидит в башне! И с каким трудом его одолели! Он тогда порубил не меньше десятка наших, пока его не обезоружили и не стащили с коня. А теперь, думаю, сидеть ему долго: император не прикажет его выпустить, пока не выторгует у его братца все земли, что литты у нас отбили! Радвилас, конечно, ушлая бестия, но, если он хочет увидеть своего брата живым и здоровым, ему придется много нам уступить, - посмеивался рыцарь по имени Герман, старше годами из тех двоих.
- А что, герцог Азуолас вправду такой знаменитый воин? - переспросил другой рыцарь, Висбальд, не так давно служивший в Хагенбурге.
- О, он много насолил нам, имперским рыцарям! - заверил Герман собеседника. - Не было такого случая, чтобы Азуолас нам не отомстил за наши походы на литтские селения! Не успеем перейти межу, как он уже приведет войско! Сколько раз молотил нас в пух и прах! И всегда сам бьется, словно посвященный Тора. Я бы так про него и подумал, если бы он чтил наших богов, а не своих - лесных, болотных. Сколько захваченных нами городов он отбил обратно, сколько одолел храбрых рыцарей! Неспроста говорят: пока жив герцог Азуолас, аллеманам не захватить Литтскую Землю. Теперь он, конечно, уже должен был постареть... но по нему этого почти не заметно. Я же тебе говорил: еле взяли в плен...
Висбальд что-то ответил собеседнику, но Каюс уже не слушал их разговор. Он поспешил к себе, в комнату для слуг.
- "Вот он какой, герцог... нет, князь Азуолас! Сколько он сделал для защиты Литтской Земли, для ее народа! Аллеманы его боятся, вот и заточили в башню... А я кто же - литт или аллеман? Кого я должен выбрать?" - терзался он.
К этому времени Азуолас провел в плену больше месяца. Содержали его сносно, как подобало знатному пленнику. Кормили с баронского стола, не ограничивали его движений, хотя его камера была невелика. Свежий воздух поступал в окошко, а от холода его спасало одеяло и камин, который каждый день растапливал Каюс. Он же приносил пленнику чистую одежду, а иногда - и бочку с горячей водой для мытья. Чтобы не утратить подвижность от сидения взаперти, Азуолас каждый день подолгу разминался: наносил невидимыми мечами и копьями удары несуществующим врагам, повторял до боли знакомые приемы, только осторожно, чтобы не своротить с места предметов своего скромного обихода. Здоровьем он был крепок, как весь род Алджимантаса, и никакого ущерба в себе покуда не чувствовал. Лишь тосковал по свободе, по своей жене и детям, по брату Радвиласу. Да еще тревожился: не повредил бы его плен Литтскому княжеству...
Так, за воинскими упражнениями, и застал князя Каюс на другой день, принеся ему обед. Растревоженный подслушанной беседой рыцарей, увидел пленника в новом качестве, когда тот, внезапно прекратив метаться по камере, горделиво выпрямился перед ним, обжег яростным взором. Перед ним стоял настоящий воин, опытный и решительный; все-таки Каюс знал, как выглядит воинственный дух, служа рыцарям.
"А сколько ему лет? За шестьдесят, кажется... А ведь не хотел бы я ему попасться под горячую руку, пусть даже безоружную, как сейчас", - подумал Каюс.
Он еще боролся с собой. То, что собирался он сделать, было бы изменой с точки зрения аллеманов и, несомненно, каралось смертью. Но литтская кровь в Каюсе взяла верх. Он решился помочь освободиться величайшему герою Литтской Земли. Он понял, что плен или гибель князя Азуоласа развяжут руки аллеманам, и тогда многие литтские города повторят судьбу Жантисе, и много людей погибнут, а их дети вырастут, как он, слугами у рыцарей.
Дождавшись, пока стоявшие за дверью часовые уйдут обедать, он шепотом сообщил:
- Государь, в стене, где окошко, раньше было большое окно. Оно заложено кирпичом. Я принес тебе лом, и ты сможешь понемногу разбить кладку. Работать придется, только когда снаружи сменяются часовые. Как будет готово, ты спустишься по веревочной лестнице. Я приведу коней, ведь мне придется бежать с тобой.
Глаза Азуоласа тут же вспыхнули неукротимым огнем. Он сразу ободрился, словно готов был руками крушить каменные стены.
- А куда девать обломки? И что если кто-то зайдет и увидит разбитую кладку вокруг окна? - спросил он деловито, сразу принимая замысел.
- Обломки я буду уносить в корзине. А стену мы завесим тканью, - Каюс уже основательно продумал будущий побег.
Азуолас взял принесенный им небольшой, но тяжелый ломик и, примерившись, ударил в стену. Откололись несколько крошек кирпича, но сама кладка оказалась крепка. Однако князь все равно с благодарностью взглянул на слугу и протянул ему руку, как равному себе.
- Обещаю тебе, Каюс: ты будешь при мне одним из первых людей, спаситель мой!
- Ты мне открыл, что я все еще литт, и не имею права допустить вреда Литтской Земле и ее вождям, - ответил Каюс с тяжелым вздохом.
Азуолас ободряюще похлопал его по плечу.
- Теперь только наберись терпения, парень! Думаю, оно нам обоим понадобится: работать всего по часу в день, а кладка кажется прочной. Аллеманы умеют строить, - усмехнулся он, принимаясь за работу.
Так, по часу в день между сменами часовых, ему пришлось работать восемь месяцев подряд, пока не удалось разрушить внутреннюю часть кладки. Каждый день Каюс уносил обломки и помогал князю прятать постепенно ширящийся пролом и орудие работы под занавеской. За эти месяцы пленный князь вполне убедился, что может доверять молодому литту, хоть тот и вырос у аллеманов. Каюс ничем не выдал ни себя, ни его.
Наконец, внутренний слой кладки был разбит, так что в окно мог пролезть крупный мужчина. Теперь наружные кирпичи можно было просто вынуть.
В последний день Каюс принес князю в корзине под снедью свернутую веревочную лестницу и плащ с гербом Хагенбурга.
- В полночь я буду внизу с лошадьми! Поедем в аллеманских плащах, как будто мы - воины из Хагенбурга, со спешным поручением.
Азуолас на минуту крепко прижал к груди своего молодого помощника.
Ночью Каюс крикнул птицей-козодоем, и князь Азуолас быстро и тихо разобрал наружную часть кладки, после чего перекинул в окно веревочную лестницу. Она туго натянулась, и князь, привязав ее наверху, стал спускаться вниз. Жажда свободы придала ему ловкости и сил, и не каждый из молодых мог бы с ним потягаться. Но вот, наконец, твердая земля! Тут же к нему бросился Каюс, ведя в поводу двух коней.
- Скорей, государь!
У ворот было на мгновение замешкались, и Азуолас постарался спрятать под капюшоном лицо и бороду, ссутулился, чтобы казаться пониже. У привратников были факелы, но, к счастью, они не стали бдительно приглядываться. Плащи с гербом и произнесенное заговорщицким шепотом: "По особо важному поручению!", сделали свое дело. То же помогло следующим утром и на заставе. Ну а потом беглецы уехали уже слишком далеко, чтобы аллеманы, пустившиеся в погоню, могли их догнать.
Когда князь Азуолас со своим спасителем прискакали в Айваре, сказать, что все были поражены - значило ничего не сказать. Княгиня Рингалле с мужем не могли наглядеться друг на друга. А когда, наконец, пришли в себя, княгиня поцеловала Каюса в щеку, как сына или брата, к его величайшему смущению.
И сам великий князь, и его ближники изумлялись, узнав всю историю приключений Азуоласа.
- Твое возвращение для меня - как гора с плеч! - проговорил Радвилас, усадив брата рядом с собой в кресло. - Я долго не мог выяснить, где тебя держат. А затем они обещали умертвить тебя, если я начну войну. Пришлось вести переговоры. Они же за тебя ставили такие грабительские условия, что и хан чжалаирский постыдился бы!
- Ну вот, я сам перед тобой, живой и здоровый, и тебе не пришлось отдавать ни пяди земли, ни куньей шкурки! - раскатисто засмеялся Азуолас. - Как же я рад, что вижу вновь дом и вас всех! Но за стол я не сяду, пока не примете, как подобает, моего спасителя - Каюса, сына Арве! Он - подлинный герой этой истории!
Бывший слуга аллеманских рыцарей был ошеломлен, с какой честью его встретили при великокняжеском дворе лучшие литтские витязи.

10

Наша проза / Железный лес

« : 31 Янв, 2022, 21:10:28 »

Здравствуйте, мои дорогие читатели!
Я начинаю новое произведение. Временем действия и частью персонажей оно будет пересекаться с "То, что всегда с тобой", но действие происходит несколько раньше. И все-таки, к Сварожскому Циклу это произведение не относится, разве лишь как параллельные прямые. Да и в центре внимания уже другой народ.
Упоминая этих персонажей сперва, я даже представить не могла, что возьмусь о них писать подробно! Но некоторые личности сохраняют свой прижизненный характер: не пойдешь у них на поводу - таран притащат.
А теперь всем спасибо, и приятного чтения!

Глава 1. Вещий сон
Через чащу леса, уже облитую ясным осенним золотом, двигалось войско. В сумеречной чащобе, лишь иногда освещаемой солнечным лучом, можно было разглядеть их лица. По большей части воины были светлокожи, как обитатели полунощных стран, волосы - всех оттенков от белых, как песок на берегу Алатырьного моря, до огненно-рыжих.
Солнечные блики, пронизывая уже поредевшие кроны дубов, отражались то от железных шлемов и лат передового отряда, то от наконечников копий, в эту минуту мирно притороченных у седла. Хоть войско шло уже по своей земле, но соблюдало осторожность, не спешило снимать доспехи. Кто знает, как быстро соберется с силами разбитый враг, и не ринется ли вдогон удачливым победителям?..
По сплошной броне и рослым могучим коням можно было принять воинов за аллеманских рыцарей, в очередной раз собравшихся в набег. Но зеленое знамя с серебряным пардусом, воздевшим меч, реяло над головами передового отряда, указывая на другое. Это шли литты, загадочное племя, веками таившееся среди лесов и болот, и вдруг поднявшееся вровень с издавна славными державами.
Литтские витязи двигались с песней, радостные и гордые. И немудрено: ведь они возвращались домой с победой! Даже те, кто прятал под одеждой еще свежие повязки, забывали боль от ран, думая о том, что совершили. Они снесли с лица земли Фрейбург, воткнутый аллеманами в середину Литтской Земли! Выдернули занозу, что столько лет гнала по телу гной и отравляла кровь! Теперь из Фрейбурга не бросятся на них снова закованные в броню рыцари, не разорят литтских селений, не заберут жителей в плен, не сожгут их святилищ! Благодетельный Перкунас, наконец-то, послал своему народу надежную защиту, и, если так пойдет и дальше, они скоро вовсе отучат имперцев хозяйничать в Литтской Земле!
С уважением и благодарностью глядели литты на вождя, что привел их к победе - на князя Алджимантаса, едущего впереди на буланом коне. Еще молод был Алджимантас, - двадцать шесть лет недавно исполнилось, - но уже показал, что может постоять за свой народ. Не первый раз он давал урок недобрым соседям. За это его почитал народ, воспрянувший духом, а литтские воины готовы были за него в огонь и в воду. Став князем, Алджимантас перестроил литтское войско, добился, чтобы оно умением и вооружением не уступало рыцарскому строю.
Князь Алджимантас ехал впереди, в сопровождении своего младшего брата Вилмантаса и оруженосца Бутримаса, державшихся чуть позади. Они  одобрительно подтягивали воинскую песню о красавице, ждущей витязя с войны. Сам же князь не пел, хотя на его устах нет да нет мелькала горделивая улыбка. Он разделял со своими воинами общую радость, но она не мешала ему размышлять.
Князь управлял конем едва заметными движениями колен и поводьев, и умное животное самостоятельно выбирало дорогу сквозь лесную чащу, огибало могучие деревья, переступало через выступавшие узловатые корни, не беспокоя всадника. Ему было о чем поразмыслить.
Уезжая на войну, Алджимантас оставил свою жену на последних сроках беременности. Совсем скоро она должна родить. Может быть, уже родила? Нет, вряд ли: к нему бы послали гонца, а найти большое войско даже в лесной глуши сумеет и слепой... Но совсем скоро станет известно. Только бы все было в порядке с его княгиней и будущим сыном!
У князя Алджимантаса от первой жены, умершей от родов, остались двое сыновей, Гедрюс и Таутвигас. Но год назад князь женился снова, на сварожской княжне Святогневе, и та, хоть и чужеземка, пришлась ему по сердцу куда больше, чем первая литтская супруга, с которой его поженили в ранней юности, по сговору родителей. Святогнева была умна и восприимчива, быстро освоила язык и обычаи литтов, из своего приданого построила храм в Лутаве. Все это привлекло к молодой княгине сердца подданных, и мужу также нравилось. А когда Святогнева пообещала ему родить сына, радости Алджимантаса не было предела.
Но счастье имеет свои пределы, иначе люди уподобились бы предвечным богам. Не хотелось князю в такое время идти на войну, но выбора не было. Разведчики сообщили, что аллеманы собирают во Фрейбурге большое войско для похода на Литтское княжество. И Алджимантас, не теряя времени, напал на них сам, застал врасплох спесивых рыцарей, взял много пленных, а саму крепость приказал разрушить. Вся история борьбы литтов с аллеманами доказывала князю, что лучше всего действовать на опережение, нежели обороняться, когда враги уже рассыпались по твоей земле, как саранча.
Глядя вперед сквозь желтеющие своды дубравы, Алджимантас усмехнулся, и в его зеленых глазах появился жесткий блеск. Воистину, - размышлял он, - литтское княжество создано войнами. Когда-то, в древности, боролись с соседями-сварожанами, пока те сами не попали под пяту чжалаирской Орде. А до них, литтов, дотянулась с заката Аллеманская Империя. Сколько раз проходили они несокрушимым строем по Литтской земле! Иные из племен литтов истреблены подчистую, другие переселены на новые места, говорят и думают по-аллемански, молятся их богам, и сражаются за аллеманов, забыв своих братьев!
А все же, что ни говори, чем сильнее враг, тем больше набирает силу упрямое литтское племя! Их предков защищали от аллеманов в основном естественные преграды: лесные чащи, озера да болота, по которым трудно пройти рыцарской коннице. Крепостей литты тогда не строили. Если уж враг добирался до их поселений, защиты не было: ведь деревянный частокол вместо стен конь снесет копытом.
Еще прадед Алджимантаса, Буквидас, будучи вождем племени, происходя от самого Лиитаса - сына русалки, как все, пахал землю и ловил рыбу в озере Белтане. Но с тех пор их род сильно поднялся, потому что для защиты литтам необходимо было постоянное войско. Им пришлось научиться встречать врага в сплоченном строю, вооружиться не хуже аллеманов. И вот она - настоящая победа! К сожалению, вряд ли она станет окончательной. Недаром говорят, что, куда пришли аллеманы, оттуда их уже не выставишь. Они не смирятся с падением Фрейбурга, это точно.
Алджимантас оглянулся назад, туда, где тащился обоз, где месили размокшую от дождей землю пленные аллеманы. Полон был большой. Литты сразу отделили знатных рыцарей и их родню, за кого в Империи заплатят выкуп. Их отправили в Лутаву вперед. Ну а простым кнехтам, ремесленникам, горожанам и землепашцам вкупе с их семьями придется потрудиться на литтских землях. Это будет не хуже той судьбы, какую сами аллеманы готовили для литтов.
Во Фрейбурге князь Алджимантас захватил команду мастеров по камню, готовившихся возводить на литтской земле новые аллеманские крепости. При них были обнаружены чертежи будущих зданий. Чем-то они привлекли внимание литтского князя, и он не один час просидел, изучая строительные планы. Мысленно видел за ними, как взметнутся к небу высокие башни каменного замка, как город опояшется надежной каменной стеной. Такой замок не возьмет огонь, его трудно будет разрушить даже стенобойным машинам! Алджимантас уже мечтал поставить на своей земле крепости не хуже аллеманских. Потому-то и усмехался хитро, глядя на тащившихся в обозе пленников. Чтобы пленные аллеманы строили крепости литтам - такого еще не бывало!
Помимо военных целей, каменная крепость добавит соседям уважения к ее обладателю. Каждый уважающий себя правитель живет в собственной крепости. Даже самый захудалый аллеманский барон, владеющей одной деревенькой, непременно гордится своим замком. Даже кочевники чжалаиры - и те, говорят, огородили свой Сарай стенами, выстроили для хана Золотой Дворец. Здесь вопрос равенства. Вождь, живущий в деревянном доме, для своих соседей будет дикарем, в каменной крепости - равным повелителям могущественных держав.
Мысленно князь уже видел будущие башни, что возведет в Лутаве: восьмигранные, из красного кирпича, с черепичной крышей, отраженными в ясных водах озера Белтане... Но затем ему подумалось, что Лутава не очень-то годится в столицы будущего великого княжества. Она лежит слишком далеко в глубине страны. Предки Алджимантаса выбрали Лутаву именно потому, что она со всех сторон прикрыта лесами и водой, расположена на полуострове, куда можно подойти лишь с одной стороны. Для своего времени Лутава была хороша. Но нынче у литтских князей другие цели: им не прятаться надо в глуши, а зорко следить за соседскими границами, чтобы быть готовыми ко всему, и в случае опасности быстро подвести войско в любое время года.
Вдохновившись такими мыслями, князь Алджимантас стал внимательно оглядывать окружающую местность. Ему нравились могучие тихие дубравы, высокие холмы, тихое журчание полноводной реки. Этот край оставался нетронутым, люди сюда заглядывали разве что случайно, в поисках дичи. Раза два вдалеке слышался треск - видимо, там ходили какие-то звери, но держались поодаль от людей. И, чем больше оглядывался по сторонам князь Алджимантас, тем сильнее крепло в нем чувство, что это место принесет удачу ему и его роду, а значит - и всей Литтской земле. А он не был бы вождем, если бы отмахивался от знаков судьбы.
К тому времени спустился вечер. Проезжая сквозь густую чащу, литты не видели заката, и, когда выехали на открытое место, на небо уже поднялась полная луна. Огромная и чистая, серебряно-белая, она струила во все стороны свой сияющий блеск, и вокруг было совсем светло. Легкие прозрачные облака бежали по небу, тоже светясь. Деревья, кусты и уже пожухлая трава серебрились, а поодаль - чернели, как обугленные.
Остановив коня, Алджимантас глядел на вершину самого высокого холма, не отводя глаз. На один миг ему привиделось, что там стоит, сияя в лунном свете, белокаменная крепость. Могучие дубы превратились в башни, высокие речные обрывы - в стены, облитые лунным серебром, а через город бежала невидимая в ночи река, тихий плеск которой слышался путникам.
Наваждение развеялось так же быстро, как и нашло. На холме вновь стоял лес, нетронутый рукой человека. Однако князь Алджимантас с новыми чувствами узнавал это место. Он сказал себе, что его расположение как раз годится для новой столицы Литтского княжества, которая затмит старую Лутаву, как луна - звезду. "Айваре" - "Прекрасная, как луна", - мысленно произнес литтский князь название будущей столицы, словно пробуя его на вкус.
Оглянувшись к своему войску, князь Алджимантас скомандовал остановку. Его приказ тут же многократно повторили дальше по всем рядам, еще петляющим по лесным чащам и тянущимся к месту своего ночлега. Весть встретили с радостью, потому что шли весь день и сильно устали.
В скором времени ночную темноту нарушили звуки устраиваемого становища. Воины обихаживали своих коней, ставили шатры, разводили огонь, готовили пищу. Кругом слышалась болтовня, смех, шутливая ругань. Литтские воины устраивались на ночлег сноровисто, быстро.
После ужина князь Алджимантас обошел становище. Все было в порядке, и вождь мог ложиться спать, но почему-то медлил, задержавшись на вершине того самого холма, где привиделась ему сияющая крепость. Теперь он глядел, как внизу горят костры, точно огромные сияющие цветы. Становище потихоньку засыпало. Снова воцарилась тишина. Лишь переступит с ноги на ногу конь или всхрапнет во сне усталый воин.
Кто-то легко коснулся плеча князя, и тот, раньше, чем встревожился, узнал брата. Тот засмеялся, довольный, что застал старшего врасплох.
- Испугался? - спросил он.
Алджимантас укоризненно взглянул.
- Я же знаю, что подкрадываться ко мне среди войска можешь ты один, Вилмантас! И почему ты еще не спишь?
- Как и ты. О чем ты думаешь весь день? О Святогневе, наверное?
Старший брат задумчиво взглянул на младшего. Они были сильно похожи: оба высокие и стройные, белокурые, с продолговатыми узкими лицами, как у большинства литтов, с наследственными зелеными глазами. Только старший брат часто выглядел задумчивым, даже суровым, а лик младшего всегда оставался ясным. И это был тот случай, когда младший брат нисколько не завидовал жребию старшего, и они могли вполне доверять друг другу.
- О ней, конечно, тоже. Но не только... Так думаю, что скоро кое-что изменится в нашей земле! Но пока еще мне надо подумать. Когда я буду готов, обещаю, ты узнаешь первым! - Алджимантас хотел сперва убедиться, вправду ли его замыслы полезны для литтского племени.
Вилмантас пожал плечами, собираясь уйти. Подмигнул старшему на прощание:
- Ну, уж если ты мечтаешь с загадочным видом, значит, что-то будет!
Он ушел, а к князю приблизился его оруженосец Бутримас, крепко сложенный воин лет тридцати пяти, с густой соломенного цвета бородой. Лоб Бутримаса пересекала едва зажившая рана от топора аллеманского рыцаря, которую он получил, сражаясь плечом к плечу со своим князем.
- Государь, для тебя поставили шатер, приготовили ложе, - сообщил он князю.
Тот лишь теперь очнулся от размышлений. Потянулся, ощущая накопившуюся за день усталость. Однако к шатру не пошел.
- Не надо ложа. Заночую здесь, у костра. Воздух теплый, дождя не должно быть, - сказал он, повернувшись к оруженосцу, чтобы тот стащил с него тяжелую кольчужную рубаху.
- Не понимаю, зачем князь всех литтов собирается ночевать на земле, как бездомный пес, - проворчал Бутримас, расстегивая доспехи на своем господине.
- Стало быть, у него есть для этого причины, медведь ты лесной, - шутливо откликнулся Алджимантас.
Он улегся возле тлеющего костра, завернувшись в одеяло. Свой меч вонзил в землю у изголовья, чтобы в случае тревоги быстро схватить его. В ногах у князя улегся Бутримас, и тут же заснул.
Сам же князь Алджимантас, несмотря на крайнее утомление, не сразу сомкнул глаза. Некоторое время он глядел на плывущую по небу волшебную серебряную луну, то прячущуюся за ветвями деревьев, то опять появляющуюся. Внизу, под холмом, засыпало литтское становище. Медленно гасли красные глаза костров. Лишь ветер шелестел в кронах дубов, роняя вниз пожелтевшие листья, да где-то вдали кричала ночная птица, да неумолчно журчала река. Все эти звуки, привычные для ночного леса, не тревожили, а убаюкивали усталых путников. Вскоре все, кроме часовых, мирно спали. Кому-то, может быть, виделось недавнее сражение, а кому-то - родной дом в Лутаве, куда она возвратятся уже скоро.
Заснул, наконец, и князь Алджимантас, больше не видя сквозь зарытые веки сияющего лика луны. Но взамен ему явилось видение - и такое, что, без сомнения, могло быть лишь посланием небесных сил мужественному литтскому вождю и его племени.

11

Наша проза / Князь Лесной Земли

« : 15 Сен, 2021, 20:27:45 »

Большое спасибо, мои дорогие читатели!
Как и обещала, не откладывая надолго, начинаю новое произведение из Сварожского Цикла! Действие происходит примерно в одни годы со "Сполохами над Искрой", несколько раньше, но в совершенно другой части Сварожьих Земель. Впрочем, герои, а вернее - их семьи, частично пересекаются.
"В то время, как на полудне гремят битвы, на полунощи, в немеряных лесах, стучат топоры - там строятся и украшаются новые города, туда перетекает население, ища спокойной жизни. И вот уже один из могущественных вождей, именуемых князьями, потомок Сварта, входит ночью тайно один в святилище, берет небольшую деревянную фигурку Матери-Земли и уносит с собой. И в ту же ночь уезжает со своими людьми на полунощь, в Лесную Землю - прочь от древней нелюбимой столицы, туда, где родился и вырос."("Хроники Таморианы. Обретенная Земля")

Глава 1. Предстоящее
На заднем дворе огромной княжеской усадьбы, полной разнообразных построек, за старыми липами играли дети - три мальчика. Когда они, позавтракав утром, выбежали во двор с деревянными мечами, выструганными по точному образцу настоящих, были еще хоть и по-домашнему, но нарядно одеты: сорочки и штаны украшены вышивкой, сапожки из цветного сафьяна. Сразу видно, что не кто-нибудь, а сыновья самого князя тихомировского и змеевского, Мирослава Брониславича!
С тех пор солнце заметно поднялось, стало жарче, а мальчики, увлеченные игрой в войну, не берегли ни одежды, ни самих себя. Сапожки они давно сбросили и бегали босиком, как дети простолюдинов. Нарядные одежки на них испачкались пылью и травяным соком, ибо в пылу вполне правдоподобного сражения нередко валялись по земле и кувыркались через голову. Волосы у всех растрепались, глаза горели воинственным огнем. Им было на вид от десяти до шести лет.
Старший мальчик, горделиво вскинув свой меч, воскликнул:
- А теперь ты, Стемир, будешь команом, а мы с Твердиславом на тебя пойдем!
Но средний брат, черноволосый и смуглый, упрямо нахмурился, заложив за спиной руки. Свой меч он держал левой рукой, не так, как его братья.
- А почему это я - коман?
- А кто же еще? Вон какой чернявый! Матушка говорит, что ты обличьем весь в ее отца,  хана Ураза! Ты будешь коман, ты на нас напал, а мы с Твердиславом тебя побьем!
Младший из троих мальчиков, услышав предложение старшего брата, запрыгал и захлопал в ладоши:
- Стемир - коман! Стемир - коман!
Средний брат глядел исподлобья, широко расставив ноги и продолжая держать руки за спиной. Вдруг его лицо оживилось, и он горячо воскликнул:
- Погоди, Богуслав: я придумал лучше! Давайте будем биться вместе. Мы ведь братья, нам батюшка говорит, что, когда вырастем, нам, возможно, придется вместе стоять против общего врага!
Теперь уже нахмурился старший брат, Богуслав; не то чтобы он имел что-то против, а просто ему не хотелось уступать командование Стемиру.
- Думаешь, ты такой умный, да? А с кем же мы биться будем, если нас здесь всего трое?
Стемир огляделся по сторонам, и тут же воодушевился, увидев выросшие вдоль каменной стены высокие заросли сорных трав: лебеды, конопли и крапивы, кое-где в рост взрослого человека.
- Вот наш враг! Это не трава, это орды команов! В бой, сварожане! - крикнул он, замахиваясь деревянным мечом.
Он врезался в качавшиеся над головой травяные заросли, нещадно рубя их деревянным мечом. Братья, увлеченные его порывом, ринулись вслед, прокладывая себе дорогу в колышущемся травяном море. Они находились еще в том возрасте, когда ребенку нетрудно спутать игру и действительность, которую она изображает. Сейчас и вправду все трое ощущали себя храбрыми витязями, рубящимися с бесчисленными полчищами врагов.
Падали подрубленные стебли, осыпая победителей пыльцой из высоко торчавших соцветий. Больно жалила жгучая крапива. Цеплялся за босые ноги колючий осот. В воздухе повис свежий и пресный травяной аромат, точно на настоящем покосе. Три маленьких витязя бились с травяным войском, не жалея сил. Их деревянные клинки рассекали воздух со свистом, как настоящая сталь. Высокий, гибкий Богуслав пробирался в зарослях, точно пловец в бурных волнах, за ним катился, весь скрывшись в траве, маленький Твердислав.
Но яростнее всех бился с травяным воинством Стемир. Его братья знали меру своим силам, а он - нет. Им владело яростное, совсем не детское воодушевление. Длинные, упругие травяные стебли разлетались перед ним в разные стороны, брызгая соком, устилали его путь. Черные глаза мальчика сверкали; еще молочные, с дыркой впереди, зубы были оскалены в азартном усилии. Он уже не чувствовал боль от жгучих укусов крапивы, руки и плечи не ощущали усталости. Битва с травяным воинством перестала быть игрой, она была самой жизнью. Стемир не оглядывался, следуют ли за ним братья. Слышал лишь свист деревянного клинка, видел, как земля устилается поверженными зелеными стеблями.
И он не заметил, как Богуслав сунулся вперед, торопясь опередить младшего брата. Он быстро стал нагонять, пыхтя от усилий. Вот они уже поравнялись, но тут Стемир сделал мечом круговой взмах. Ему, единственному из братьев, он уже хорошо давался, хоть и не так, как учили отцовы дружинники - не слева направо, а наоборот.
Но в этот раз под его меч попались не травяные стебли, а что-то совсем другое. Отчаянный вопль вырвал Стемира из боевого вдохновения.
Богуслав, держась за голову, сидел на куче травы, ревя от боли. По его лицу, зеленому от травяного сока, дорожками стекали слезы. Позади бежал Твердислав, и тоже, от страха или за компанию, ревел как теленок.
Стемир испугался не меньше них, едва осознал, что случилось. Теперь метался по "полю боя", не зная что делать. Пытался поставить на ноги старшего брата, но тот был тяжелей него и, казалось, вовсе не собирался подниматься с земли. Еще ничего не придумав, Стемир с облегчением увидел, как из усадьбы к ним бегут два челядинца...
Спустя некоторое время, выкупанные, переодетые и вдоволь накричавшиеся мальчики были водворены по разным горницам. Стемира позвала к себе его мать, урожденная команская хатунь Аюль, которой сварожане дали другое имя - Цветана.
Мать, невысокая смуглолицая женщина с маленьким ярким ртом, с длинными черными косами, сидела на разложенных по полу подушках, подогнув ноги, по обычаю степных кочевников. На людях она повиновалась обычаям родины своего мужа, но у себя в покоях устраивалась, как привычно было с детства. У ее ног играл с цветной погремушкой самый младший сынок, двухлетний Велимир. Увидев старшего брата, он засмеялся и что-то залопотал на своем детском языке, которого Стемир не мог разобрать.
Поздоровавшись с матерью и братишкой, он сел рядом, тоже согнув ноги, как настоящий коман. Мать сперва смочила лечебным отваром волдыри и ссадины на коже сына, которых оказалось очень много, затем стала расчесывать ему волосы резным гребнем из лакированного черепашьего панциря. Стемир терпеливо сидел, хотя волосы сильно запутались, и расчесывать их было больно. Только сумрачно глядел вниз, на яркие узоры на подушках, и ничего не говорил.
Наконец, с наслаждением погрузив в таз с отваром зудящие от волдырей руки, обернулся к матери.
- Как себя чувствует Богуслав? - спросил он.
- Спит сейчас. На лбу будет большая шишка, но больше ничего, слава благим духам!
Стемир тяжело вздохнул.
- Я не хотел его бить, матушка. Он сам подвернулся! Ну вот что, он не видел, куда я хочу ударить?! - в его голосе закипало раздражение.
Мать стала растирать мазью его исцарапанные ступни.
- Ты же машешь палкой, как норландский берсерк. Да еще и левой рукой. Где уж уследить?
- Это не палка, а деревянный меч. Когда подрасту, будет настоящий! А держу его, как мне удобно, - в голосе Стемира появились нетерпеливые нотки, словно он хотел сказать, что в мужские занятия ни одной женщине, даже матери, не следует вмешиваться.
- Но ты ударил своего брата! Будь отец дома, он бы с тобой теперь говорил строже. Ты должен извиниться перед Богуславом!
Стемир сперва нахмурился, преодолевая упрямство. Он не считал себя виновным в том, что сделал случайно, не глядя. Но, вспомнив, как вопил Богуслав, схватившись за голову, одумался.
- Наверное, ему вправду было больно, - сумрачно произнес мальчик. - Он ведь мог меня в отместку легко сбить с ног - он старше меня и выше ростом! Я бы не сдавался так легко, пока могу драться!
Княгиня ласково погладила одной рукой жесткие черные волосы старшего сына, а другой - светлые кудряшки младшего. Как они быстро растут, ее с Мирославом сыновья! И какие разные все, и внешностью, и нравом!
- Вот скоро отец вернется, и увидит, что ты Богуславу голову разбил!
- Ну, до тех пор все заживет, - не очень уверенно ответил Стемир, и тут же поспешил сменить тему: - Амма, а куда уехал отец?
Княгине приятно было, когда сыновья обращались к ней команским обозначением матери, хотя часто вспоминал об этом только Стемир.
- Он уехал в Медведицкий Городок, где строят новую крепость.
- А нас с собой не взял, - вздохнул мальчик. - А когда отец возьмет нас с собой в поездку?
- Когда подрастете немного, мой олененок, - заверила мать. - Тогда вы с братьями повидаете не только всю Лесную Землю, но и древние Исконные Края. Побываете в Дедославле на реке Данатре. Там правит твой дед по отцу, великий князь Бронислав.
Тем временем мазь и травяные отвары понемногу охлаждали воспаленную кожу, ссадины и волдыри уже не так горели, и Стемир в блаженном покое прилег на подушки, прикрыл глаза и лениво спросил:
- А Дедославль - вправду самый большой и прекрасный город на свете?
Княгиня Цветана задумалась, обратившись к давним воспоминаниям.
- Мне трудно судить: ведь Дедославль был первым городом, какой я увидела, когда меня привезли из кочевья для свадьбы с твоим отцом. Это действительно огромный город, в Лесной Земле нет ничего похожего. Там людей - как звезд в небе, как перелетных птиц по осени! А княжеский дворец в три яруса, и все сверкает золотом и серебром... Но я там недолго была. После свадьбы мы с Мирославом отправились в Лесную Землю, и я хорошо узнала только здешние города. Тихомиров, Змеев, Брониславль, где родился ты...
- А отец и его воины восхваляют Дедославль, - задумчиво проговорил мальчик. - Я бы хотел его повидать, но потом вернуться назад.
Мать подвинула ему блюдо с обжаренными кусочками теста в меду, немного уделила младшему сыну.
- Может, ты передумаешь, как увидишь? Восхитишься красотой древней столицы, а Лесная Земля тебе покажется жалкой глушью.
Стемир сел на подушках, решительно встряхнул головой.
- Да ну его, Дедославль! Говорят, что там и грибов нет таких, как у нас, и даже черника в лесу не растет! Ведь не растет?
Мать, скрыв улыбку, покачала головой.
- Ну, вот видишь! А я завтра тебе принесу вот такую миску черники, - он показал "с горкой". - Нигде не хочу жить, кроме нашей Лесной Земли!
В это самое мгновение сильный порыв ветра распахнул ставни на окне, всколыхнул занавески. И на оконную раму села изящная черно-белая птичка. Минутку посидела, кивая вилообразным, с выемкой, хвостиком. Склонив голову, вдруг взглянула на княжича Стемира зеленым глазом, сверкающим, как драгоценный камень. Он явственно разглядел ее взгляд, хотя прекрасно знал, что у птиц таких глаз не бывает. И вообще, взгляд был не птичий: слишком живой и ясный, слишком осмысленный. Стемир даже подскочил на подушках, и птичка тут же взмыла в небо и растаяла в воздухе.
- Амма! Амма, ты видела ласточку на окне? - воскликнул мальчик.
Цветана испуганно распахнула глаза, не понимая сперва, что случилось. Недоумевающе подняла черные брови, которые часто выщипывала перед зеркалом; без этого они были бы слишком широкими и низкими, в точности как у Стемира.
- Не было никакой ласточки, сын! Просто окно распахнуло ветром.
- А я видел ласточку! Она села на окно и взглянула на меня, - Стемир был уверен в том. что видел, но понял, что не сможет никому описать взор той ласточки, никто его не поймет.
Мать тревожно коснулась ладонью его лба.
- Полудница тебя ударила, слишком много носитесь с братьями под жарким солнцем!
Стемир промолчал, но был убежден, что его видение истинно. Оставалось надеяться, что она еще появится, и может быть, он тогда поймет ее лучше.
- Сегодня отдыхай, а завтра после завтрака - на урок к боярину Судиславу. Он жалуется, что вы отлыниваете.
Стемир вздохнул. На улице, после дождливых дней, наконец, настало тепло, а тут опять - сиди за пыльными пергаментами, точно зимой...
- А что не так? Я и без того читаю и считаю лучше Богуслава, хоть он и старше на два года! И военные наставники меня хвалят...
- Но княжескому сыну еще многое нужно знать и уметь. Боярин Судислав говорит, что тебе нужно исправить почерк. И пожалуйста, не спорь с ним, сын! Он еще твоего отца вырастил, впервые в седло посадил, выучил всем княжеским премудростям. Неужели к тебе станет придираться зазря?
- Я и не спорю, - отвечал Стемир, но тут же, упрямо наклонив голову, добавил: - Когда справедливо!
Мать вздохнула и погладила сына по черным жестким волосам.
Он, снова откинувшись на подушки, задремал, и ему привиделось, будто он летит по небу на спине чудесной птицы с зелеными глазами. Под ними разворачиваются леса - глухие еловые чащобы и веселые березовые рощи. В них бродят звери, поют птицы, наливаются соком ягоды, прячутся в траве грибы. Точно жилы на руке, пронизывают лесной край голубые реки. По ним проплывают ладьи, на их берегах, то высоких, то болотистых, возводятся города. Городов становится все больше, прежние пустоши одеваются камнем и деревом. В городах селятся люди... их больше, чем перелетных птиц осенью, больше, чем звезд на небе!.. Вокруг городов простираются поля, на них зреют будущие хлеба. Повсюду кипит жизнь; в городах работают сотни мастерских, на торгах бойко звучит сварожская и иноземная речь. В священных рощах виднеются белоснежные, великолепно украшенные стены храмов. На высоком речном берегу высится дворец, равного которому нет в Сварожьих Землях. И снова чудесная птица несет его от города к городу, над лесами, реками, болотами, озерами. Через всю Лесную Землю.

12

Наша проза / Сполохи над Искрой

« : 02 Авг, 2021, 21:07:37 »

Здравствуйте, мои дорогие читатели (надеюсь, что таковые найдутся )
Перед вами - мое новое произведение, в котором я решила вернуться к Сварожскому Циклу. Нет, не хронологическое продолжение его, закончившегося "Пламенем Жар-Птицы". В этом произведении действие будет происходить несколько раньше "Песни степей" и "Песни гор". Сюжет - как обычно, фэнтезийный с историческим уклоном (а может быть, и наоборот). Персонажи - надеюсь, что вас заинтересуют, а может, и понравятся (кто из них заслуживает того).
Заранее всех благодарю!

Глава 1. Яргородщина
Яргородская земля любит солнце и вся тянется навстречу лучам щедрого Хорса. Ее высокие холмы и обширные плодородные долины нежатся под солнечным теплом, черпая его животворную силу. Здесь, на полуденной окраине Сварожьих Земель, раньше всего приходит светлая весна, одолев ледяной плен Мораны-Зимы, и дольше всех остается лето, когда повсюду уже правит осень. И благодаря могучей солнечной силе земля каждый год родит богатый урожай, какого редко встретишь в более холодных краях. Колосятся под ясным небом яблоки, груши, сливы, вишни. Над полевым разноцветьем гудят пчелы, собирая сладкий мед. Все живое на Яргородщине радуется солнцу!
Даже и леса здесь растут иначе, чем на полунощи. На Яргородщине почти нет угрюмых елей и сосен, привычных к холодным зимам. Здесь солнце дает достаточно света, чтобы могли привольно расти могучие деревья с широкими листьями: дубы, липы, клены с резными листьями, каштаны, ясени, буки. Они протягивают свои ветви с благодарностью к вечному солнцу. Стоит зайти в такой лес солнечным днем - и окажешься в светлом зелено-золотистом шатре, пронизанном светом. И до того бывают густы их широкие кроны, что, когда летом гремят молнии Перуна, и падают стеной тугие теплые струи ливня, - а до земли не долетит ни капли, все перехватят широкие листья-щиты.
Всем богата Яргородская земля! По роскошным лесам ее крадутся в изобилии дикие звери, а в озерах и реках играет рыба. И редкий день в водах Яргородщины не отражается яркое солнце, не блестит тысячью бликов на поверхности.
Должно быть, некогда предки нынешних сварожан увидели впервые здешний край именно в солнечный день, а увидев - не захотели больше его покинуть. Не иначе как сияющая колесница Хорса указала им путь. Разве не в его честь главную из рек этого благодатного края поселенцы назвали Искрой, залюбовавшись солнечным отражением в ее прозрачных водах? А высокий холм, откуда видно было всю округу, назвали Холмом Ярилы, по одному из имен Дарящего Бога. А по холму уже назвали и город, выстроившийся вокруг него, - Яргород.
В какие именно времена люди заселили Яргородщину - ни у кого в Сварожьих Землях не осталось ясных сведений. Точно знали только одно: произошло это так давно, что и сами-то сварожане тогда лишь складывались как народ, и едва осваивались в обширном краю, которым впоследствии завладели. Будущий Яргород был, стало быть, одной из первых остановок в их долгом пути от теплого Полуденного Моря до холодных чащоб полунощи. Дошедшие от первопредков смутные сказания гласили, что Яргород был основан самыми первыми сварожанами, в те же годы, как и Белгород Приморский, как стольный Дедославль и богатый полунощный Влесославль. Так гласили предания, знакомые с детства каждому сварожанину. А более точных сведений до потомков не дошло. Но все же яргородцы гордились древностью своего города и былой славой. Если верить старинным героическим песням, именно здесь, на Холме Ярилы, некогда состоялась последняя, решительная битва людей с чудовищами, навсегда определившая, кому жить на свете - людям и нелюдям. Ни больше, ни меньше!
А если бы какой-нибудь невежда вздумал усомниться, что такое вправду было, - так до сих пор еще плуг какого-нибудь селянина, случалось, поднимал наверх обломок кости, слишком причудливой формы, чтобы принадлежать обычному животному. А то, по весне широкая Искра вымывала из земли останки чудовищ, перемешанные с человеческими костями, или оружие странной формы, напоминая людям о далеком прошлом. Но сам Яргород, многократно расширявшийся и перестраивающийся с тех давних пор, вряд ли сохранил в своем облике хоть что-то от веков первых сварожан. Дерево его строений, камень городских стен не так прочны, как древние кости. Да яргородцы и не заботились о праотеческих образцах, а просто жили, как им удобнее. За городской стеной (кстати, много раз строившейся заново на новом месте, по мере того, как расширялся город), - так вот, за ней теснились на узких улицах избы жителей, глинобитные, с соломенными крышами - у бедноты, а у людей побогаче - деревянные, крытые черепицей. Кое-где вольготно раскинулись боярские усадьбы, выше по склонам Холма Ярилы. Там улицы были просторнее и прямее, гладко вымощены. А наверху, ближе всего к Солнцу, поднималась священная роща, где жили жрецы и стояли изваяния богов. Чуть ниже, на правом склоне горы, стоял княжеский дворец, трехярусный, деревянный, со множеством замысловатых башен, крытых переходов и пристроек. Иные из них предназначены для защиты дворца, если нападет враг, другие - добавлены для красоты или для каких-либо целей прежде обитавших здесь владык.
Как и другие полуденные сварожские княжества - Дедославль, Червлянск, Славгород, - Яргородщина тоже граничит со стороны восхода с Великой Степью. Но все-таки, ее местоположение сильно отличается от соседей, и тем отчасти определяет судьбу ее народа. Прежде всего, Яргородщина - окраинная земля, по своей природе расположенная ближе к иноземным соседям, нежели к своим сородичам - сварожанам. От набегов степняков - команов и иных племен, - она была хорошо защищена, и страдала реже других порубежных владений. Зато к закату лежала Лугия, в прошлом не раз пытавшаяся завладеть богатыми землями Яргородщины. А на полудне, отделенная только цепью заросших густым лесом Драконовых Гор, - уже Хунгарское королевство, тоже весьма беспокойный сосед. Да и среди ближних сородичей - сварожских князей, многие бы хотели заполучить Яргородщину под свою руку. Кроме пшеницы, эта земля обладала еще более ценным богатством - солью, которую добывали в соленых озерах в нижнем течении Светловодной реки. Каждый год сотни повозок, запряженных круторогими степными быками, медленно катили по степи, нагруженные мешками с солью. Отсюда она расходилась по всем городам и селам Сварожьих Земель. Недаром говорили, что Яргородщина может всех засыпать зерном да солью.
Богата и славна была Яргородщина. И тем больше требовалось усилий, чтобы сохранить ее в сварожских руках. Яргородским правителям-князьям приходилось не только владеть мечом, но и внимательно приглядываться к своим близким и дальним соседям, изучать обычаи каждого.
К тому времени, о котором пойдет речь, Яргородщиной правили князья одной из ветви червлянских Градиславичей, согласно давнему, еще прадедовскому договору меж владетелями. Род яргородских князей оказался не особенно многочислен, и ныне от него оставался только вдовый князь Предраг Келагастич, его единственный сын - юноша Бранимир, да еще племянник от умершего брата - Мечеслав Громобоич, правивший под рукой дяди в городе Красном.
Князь Предраг был деятельным и хитрым правителем, но не всегда поступал обдуманно. Будучи невысокого, даже малого роста, он, как многие низкорослые мужчины,  в молодости был задорен и вспыльчив, охотно ввязывался в войны, будто пытался что-то доказать другим. Сражался с лугийцами, с хунгарами, а то влезал и в распри сварожских князей между собой. Известен был случай, когда яргородский князь, осаждая в Хунгарии неприступную крепость, принял помощь перебежчика - хунгарского вельможи, который помог ему захватить крепость. Но вслед за тем Предраг распорядился прилюдно казнить перебежчика. А обещанное ему золото бросил в яму, где того закопали. Даже яргородские бояре тогда оторопели от таких представлений о справедливости у своего князя.
В свой черед князь Предраг женился на хунгарской королевне Илоне, скрепляя этим браком мир с ее землей. Они были не первой и не последней четой, кто увидели друг друга перед самой свадьбой; в правящих семьях такие браки заключались часто.
У князя Предрага и княгини Илоны был, как уже сказано, единственный сын, названный Бранимиром - в знак ли заключения мира между сварожанами и хунгарами или как напоминание, чем состоят княжеские обязанности.
Воспитывали Бранимира, как было принято в княжеских семьях. В шесть лет отроду ему срезали волосы и сожгли их перед изваянием Перуна, посвящая ему будущего воина. Тогда же опоясали мальчика мечом и посадили на коня. После этого детство его закончилось. Теперь княжич стал обучаться воинским навыкам у лучших отцовских витязей. Одновременно с тем его стали учить и иным наукам, необходимым будущему князю. Его мать, образованная женщина, сама учила единственного сына грамоте, счету и письму, говорила с ним на своем родном хунгарском языке, а еще - на лугийском и на агайском. И, хоть считается, что дети непоседливы и не любят учиться, - но княжич Бранимир был не похож на других.  Ему было интересно знать все. Грамота давалась ему легко, память у него была прекрасная, а то, что было интересно и свободно давалось, хотелось продолжать. В княжеском дворце хранилось много книг: старинные летописи, баснословные сказания и легенды о своих и чужеземных богах и героях, история и землеописание Сварожьих Земель, а также других стран, истории о давно прошедших войнах; описания тайных сил и легендарных, никем не виденных зверей. Все это написано было на пяти-шести разных языках. И, когда маленький Бранимир просил мать прочесть то, чего еще не мог понять, она все чаще отвечала ему, улыбнувшись мягко и чуть-чуть грустновато: "Нет, сын! Лучше постарайся прочесть сам". И Бранимир старательно постигал грамоту чужеземной речи, чтобы потом, затаив дыхание, с бьющимся от радости сердцем, прочесть заветные строки. И ему казалось, что окружающий мир приближается, становится немного понятнее, а сам он, с каждой открытой тайной, обретает в нем новую силу.
Недолгое счастье закончилось, когда ему было двенадцать лет. Умерла от огневицы мать. Для Бранимира, которому прежде не доводилось терять близких, это стало страшным потрясением. Он лишь из книг знал, как приходит смерть, но никто не мог его подготовить, что значит на самом деле, когда она безжалостно, своей ледяной рукой, вырывает из твоей жизни самых близких. И, когда до ушей твоих доходит черная весть, немыслимо даже на миг поверить в нее, допустить, что она правдива, потому что это все равно что дышать отравленным воздухом, пить горькую морскую воду...
У Бранимира началось удушье, он схватился руками за горло, пытаясь оторвать невидимые руки, мешавшие дышать. В глазах потемнело, колени его подогнулись, и мальчик успел еще испугаться, что сейчас умрет. А потом, уже на самой грани сознания, пришло облегчение: если матушки больше нет, то и он придет к ней в Ирий, и все будет хорошо. А больше он ничего не помнил.
Но он выжил тогда, и в следующие несколько дней, когда удушье вновь сдавливало грудь и горло, и лицо его чернело, как у повешенного. От него не отходили лекари: поили травами, окуривали благовониями, произносили заклятья, раскладывали вокруг разные амулеты, имевшие или якобы имевшие лечебную силу. Спасая княжеского наследника, они спасали и свои жизни, потому что князь Предраг гневно пообещал затравить лекарей собаками, если его сын умрет.
И постепенно приступы удушья стали проходить, и княжич смог дышать свободно, хотя и не скоро ему разрешили вставать с постели. Лежа в своих покоях на третьем ярусе дворца, Бранимир слушал, как внизу, в пиршественной палате, поминают умершую княгиню Илону. По древнему сварожскому обычаю, живые должны были показать, что горе не сломило их: не оплакивать угасшую жизнь, а славить ее, чтобы Морана поскорей выпустила ее из своих рук. И вот, пирующие гости наперебой вспоминали умершую княгиню, восхваляли ее, припоминали разные случаи, связанные с нею. Да старались говорить погромче, так что через дубовые панели третьего яруса доносились их голоса. Затем князь Предраг велел музыкантам играть любимую песню умершей жены, и внизу заплакали пронзительные скрипки.
А лежавший в постели мальчик устало закрыл глаза, и ему показалось, будто сама матушка села рядом и невесомой рукой коснулась его волос. "Прими то, что случилось, сын. Но помни, что я не навсегда ушла. Никто не уходит навсегда. Я хочу, чтобы ты прожил долгую жизнь, вырос сильным и мудрым князем. И не тоскуй обо мне больше, чем надо. Я всегда с тобой буду". Бранимир облегченно вздохнул и уснул.
С этой минуты приступы удушья у него стали проходить, хоть склонность к ним осталась на всю жизнь. И когда он стал взрослым, от сильных потрясений у него чернело лицо, а горло сдавливали невидимые руки. Но уже не так сильно, как в тот раз, едва не стоивший ему жизни.
После болезни лекари запретили княжичу на несколько месяцев заниматься воинской подготовкой, чтобы он отдохнул и окреп. Князь Предраг, испугавшийся за единственного сына сильнее, чем хотел показать, согласился со всеми предписаниями.
Зайдя тем вечером в спальню к сыну, застал его за чтением привезенной из Агайи книги. Как раз по этой книге мать не успела спросить его. Теперь княжич читал с таким сосредоточенным видом, что не сразу поднял голову и увидел отца.
Тот широкой короткопалой ладонью взъерошил сыну волосы. И тут же смутился, потому что не привык выражать нежность, ни с умершей женой, ни с сыном. Откашлявшись, проговорил сурово, нахмурившись:
- Ты ведь не думаешь, что я тебе позволю сидеть без дела? Учиться будешь, и всерьез, без бабьего баловства! Будущему князю нужно много знать. Я велел боярину Добрану заниматься с тобой. Он ученый человек: и в Агайю ездил послом, и в Лугию, в Хунгарию. Слушайся его внимательно!
- Да, батюшка! - ровным голосом пообещал Бранимир, подняв глаза. Русыми волосами и взглядом серо-зеленых глаз он пошел в сварожских предков, но смугловатой кожей и стройной фигурой напоминал умершую мать. И голос тоже от нее - мягкий, негромкий. Предраг ни разу не слышал, чтобы жена или сын кричали на кого-то. Даже думал, что это не к добру будущему князю. Сам-то яргородский владетель не стеснялся повышать голос на нерадивых воинов или слуг, в гневе мог и за бороду схватить провинившегося. Считал, по правде говоря, это законным правом властелина. А вот сын... Станут ли подданные слушаться князя с тихим голосом? Яргородские бояре своевольны, им палец в рот не клади! Ну да, может, обретет еще с годами необходимую твердость.
- У боярина Добрана есть сын, твой ровесник. Я разрешил Добрану приводить его на занятия, чтобы учился вместе с тобой. Тебе с годами тоже понадобятся знающие советники, - произнес князь.
- Благодарю, батюшка! - без выражения отозвался княжич, вздохнув про себя. Жизнь его изменилась до неузнаваемости. И уже ничего не вернешь. Ни одного дня из того времени, когда у него была мать.

13

Наша проза / Хроники Таморианы. Обретённая Земля

« : 10 Мар, 2021, 20:35:05 »

Здравствуйте, мои дорогие читатели!
Я начинаю новое произведение, продолжение "Погибшей Земли".
"Из миража, из ничего,
Из сумасбродства моего -
Вдруг возникает чей-то лик
И обретает цвет и звук,
И плоть, и страсть!"(с)"Обыкновенное чудо")
В нем вы узнаете, как сложилась судьба Сварта и его народа, как примет их Приморская земля, и какие приключения ждут моих героев в новом краю. С чего началась история далеких предков сварожан и некоторых других народов.

Пролог
В розовом свете утренней зари, поднявшейся над морем, нежилась роскошная земля. Высокие белые скалы возвышались над волнами, как маяк. Там, где морской залив глубоко вдавался в сушу, в него впадала река с прозрачной водой, разделяя скалистый полуостров на две неравные половины. Одна из них, отделенная с двух сторон морем и рекой, представляла собой почти остров, соединявшийся с землей лишь узким перешейком. Было солнечно, и море этим утром не грохотало о высокие скалы, не бушевало, вздымая громады волн. Лишь легкий свежий ветер тянул с моря, и волны почти ласково ударялись о берег с негромким плеском. Прибой выносил на берег дары моря: водоросли, ракушки, пестрые камни, а иногда - бьющуюся живую рыбу.
В устье реки что-то сильно плеснуло, и огромный серебристый осетр подскочил над водой, преследуя рыбу поменьше. Из зарослей высоких камышей высунулась усатая мордочка выдры. Не опасаясь никого, животное принюхалось, не спеша вылезло из воды и уселось на камне, приглаживая лапами свою роскошную шерсть.
Поодаль от моря, где росли высокие деревья, было еще темно. Из чащи леса вышли, лакомясь ореховыми ветками, две косули. Ни слух, ни чутье не предупреждали их ни о каких хищниках, и косули с удовольствием паслись, ничего не опасаясь в это утро.
В лесу послышался первый писк только что проснувшейся синицы. Громко застучал по дереву дятел. С моря доносились крики чаек.
Чем дальше, тем выше, гуще и темнее становился лес, поднимаясь к подножиям далеких гор, чьи огромные вершины виднелись вдали. Их снежные шапки не таяли даже самым жарким летом, порождая ледники и питая реки, бегущие к морю.
А с другой стороны от камышовой поймы реки, расстилались луга, уходившие в необозримую даль, - настоящее травяное море. Даже степному орлу понадобилось бы много дней, чтобы долететь до другого края степи. Едва таяли обильные зимние снега, как степь покрывалась сплошным ковром из разнотравья, расцветала множеством полевых цветов. Но ничего, кроме диких цветов и трав, до сих пор не растила плодородная степь. Каждый год ее вытаптывали табуны диких лошадей и горбоносых сайгаков, по ней величаво бродили могучие быки-туры, порой скрываясь почти полностью в зарослях высоких трав. Под их покровом подкрадывались к добыче степные волки. А возле рек иногда подстерегал добычу у водопоя и самый грозный хищник - безгривый пещерный лев. И все это - жизнь и смерть, - продолжалось, как было всегда. Ничего не менялось сотни и тысячи лет, если бы только нашелся кто-нибудь, способный исчислять время. У моря, степи, лесов, гор не было других обитателей, кроме диких зверей и птиц. Разве что в глубине стихий таилась их глубинная суть, но и их бессмертные олицетворения не появлялись зримо, потому что некому было откликнуться и узнать их.
Еще никогда в Приморской Земле не селились люди, не зажигался огонь очага. Нигде не было даже простейшей постройки. Море и река были богаты рыбой, однако на берегу не стояли лодки, не сушились рыболовные сети. Плодородную степь, способную прокормить множество народов, никогда не вспахивал плуг. Человеческий голос не звучал здесь.
Точно сказочная красавица, Приморская Земля спала, нежась в избытке сил, не находящих выхода, и в полусне ожидала прихода тех, кто ее разбудит. Как бывает во сне, она смутно видела тех, кто должен придти. Боги, что создали ее исполненной жизненных благ, позаботятся об этом.
В предутреннем тумане соткались едва видимые в воздухе фигуры. Снизившись, они спустились на вершину огромного дуба, прожившего сотни лет. Ни один лист, ни одна веточка не шелохнулись от их движения, более невесомого, чем воздух. Отсюда, с лесной крыши, им видно было все: море, ярко-синее в солнечную погоду, и широкая раздольная степь, и суровая лесная чаща, и исполинские вершины гор. Перед ними лежал целый мир - прекрасный, и все же незавершенный, ибо в нем пока не было тех, кто способен его понять и осознать полностью.
- Эта земля готова принять новых жителей. Она согласна дарить свои плоды, если небесная влага и солнечный жар помогут ей, - проговорил женский голос, грудной и глубокий.
- О дождях Небо позаботится, - пообещал звучный мужской голос.
В действительности, они разговаривали не звуками, но с помощью мыслей, передавая друг другу образы, настолько живые и ясные, как вряд ли когда-нибудь смогли бы даже самые знающие люди. Но представить себе мысленную речь труднее, чем звуковую, а смысл и интонации в приближенном для человека описании будут переданы с максимальной точностью.
Вслед за мужским голосом отозвался другой, чистый и веселый, голос пылкого юноши:
- Ну, уж за мной дело не станет! Я позабочусь, чтобы для тех, кто поселится в Приморской Земле, всегда было больше света и тепла, чем мрака и холода. Лишь бы брат мой не вздумал слишком часто им грозить своими молниями...
Над кроной огромного дуба послышался раскатистый смех, будто отдаленный отзвук весеннего грома.
- Не тревожься, брат, я свое дело знаю! Вот если кто-нибудь из детей Ящера попробует выжить отсюда людей - я своей громовой секирой сразу загоню их обратно под землю!
На некоторое время все смолкли, размышляя. Имя Ящера пробуждало тягостные воспоминания, и мало кто мог произносить его с беззаботной уверенностью, подобно Хозяину Громовой Секиры.
Послышался глубокий вздох, будто с самого неба.
- Некогда Великий Ящер был равен нам. Если бы все все продолжалось так же, его голос и поныне был бы самым значимым в нашем совете. Я помню его во времена первого творения, полным кипучей силы. Все спорилось в его руках, самые дерзкие его замыслы претворялись в жизнь. Когда мы, совещаясь, задумали мыслящих существ, что будут осознавать мир, подобно нам, - Великий Ящер первым вложил разум и вдохнул бессмертную душу в некоторых из своих чешуйчатых созданий, которых почему-то любил сильнее всего.
- Он сделал больше, - добавила величавая женщина. - Торопясь, чтобы успеть первым, он дал разум своим двуногим ящерицам, не поглядев, что их кровь остается холодной. Так что его творения получились медлительны и ленивы, как все пресмыкающиеся. Исправлять было уже некогда, и Ящер взамен сделал своих избранников нечувствительными к холоду, подарил им больше сил и выносливости, чем у других живых. А заодно научил самых способных заклинать различные вещи, природные сущности, заговаривать раны и болезни. Так впервые смертные узнали о том, что позже назвали магией. И Дети Ящера размножились невозбранно в целом мире. А когда остальные Боги собрались творить разумных существ, оказалось, что для них места уже нет. Сперва мы хотели, чтобы Ящер оставался нашим другом, мы просили его уступить часть - только часть! - земных владений. Но он встретил нас наглым смехом. По его мнению, племя чешуйчатых имело право владеть всем миром, потому что были созданы первыми.
Небо над Приморской Землей сильно омрачилось, собрались грозовые тучи, и даже солнечный свет потускнел, меж тем как Боги продолжали вспоминать давние печальные события.
- Тогда стало ясно, что Ящер внес раскол между нами; былой друг сделался врагом, - проговорил Отец-Небо. - Я не медлил. Вместе с моими сыновьями и братьями, сверг Ящера и самых опасных его созданий в глубины земли. Там у него есть царство, которым он может распоряжаться по собственной воле. В те времена погода сделалась гораздо холодней, чтобы теплолюбивому племени Ящера жилось не так вольготно; а животных с горячей кровью мы одели густой шерстью и научили переносить долгие зимы.
- При этом, часть земли ты все же уступил племени Ящера, - заметила женщина.
- И воды, - добавил другой голос, звучавший как эхо в густом лесу.
- И воздуха! - теперь крона огромного дерева всколыхнулась, словно от порыва крыльев исполинской птицы. - Я поселил своих детей в орлином обличье на вершинах гор, чтобы они следили за драконами и двуногими ящерами. Те не хотят смириться, что их времена давно прошли.
- Затем я и созвал вас сегодня, чтобы решить будущее нашей земли, - торжественно сказал Отец-Небо. - Жена моя, что провидит судьбы всего живого, скажи: кто из сотворенных нами существ сможет противостоять детям Яшера?
На мгновение среди ветвей дуба выросло еще одно дерево, на котором вместо листьев вращались веретена, разматывая нити. Каждое из них непрерывно кружилось в собственном ритме, нити мотались - у одних длинные, у других короткие, чьи-то были свиты из грубой шерсти, другие из золотого шелка. То и дело чье-то веретено, докрутившись до конца, исчезало вместе с нитью, но тут же появлялось новое и начинало свое вращение. Ни на одну долю секунды они не останавливались.
- Люди. Одни только люди способны дать отпор детям Ящера, - не задумываясь, отозвалась Хозяйка Судеб.
Казалось, что ее решение удивило Богов. Сам Отец-Небо с удивлением замедлил с ответом.
- Люди - самые последние из наших созданий, и были сотворены из мягкого дерева. Они не обладают ни большой силой, ни магией, они легко гибнут от ран и болезней, от бесчисленных случайностей. Я опасаюсь, что люди всегда будут нуждаться в нашей заботе. Кого они смогут одолеть? Может быть, первое поколение людей, сделанное из кремня? Те гораздо крепче и сильней.
Но в руках Хозяйки Судеб закачалось веретено, спуская нить.
- Только младшая порода окажется способной вытеснить детей Ящера. Люди так же многочисленны, азартны и честолюбивы, как те. В них есть те черты, которыми не обладают ни другие народы, ни природные силы. Сама слабость людей становится источником великой силы! Они будут действовать сообща, стремиться жить быстрей, занять все места, куда смогут дотянуться. А, если они соединятся со старшими народами - лучше узнают нашу землю и сами укрепятся перед возможными испытаниями.
- Они многое выдержат! Я их видел, и мне они понравились. Люди умеют бороться с любыми препятствиями.
Снова бушующим вихрем опахнуло крону большого дуба.
- И я их успел узнать! Однажды уже принес сюда по морю их ладью из дальнего далека. С тех пор они запомнили Приморскую Землю. Сейчас мои бури раздувают паруса их кораблей. Хоть и с трудом, а все же движутся сюда. Не так-то легко будет любым земным существам загородить путь этим людям!
- Их вождь уже побывал в Приморской Земле, и мы вложили в его сердце стремление сюда вернуться! У него есть и другие сильные покровители. Здесь он и его спутники положат начало многим сильным народам. Мы еще увидим, как обширные леса севера и южные степи будут заселены ими!
Хозяин Лесов проворчал хмуро, как проснувшийся в берлоге медведь:
- Люди ведь обитают и ближе к Приморской Земле. Со стороны восхода иногда приходят кочевые племена. А в полунощных лесах и по рекам обитают люди, что почитают меня и Богиню Вод - Йомалу. Зачем нужны еще чужеземцы?
Отец-Небо ожидал этого вопроса.
- Дело в том, что здешние человеческие народы разрозненны и пока не готовы к той цели, что мы от них ждем. Переселенцы же родом из великого царства, они знают больше, им есть к чему стремиться. Сейчас у них почти ничего не осталось, значит, они, после того, как обретут новую землю, уж не выпустят ее из рук. Они сделаются ее настоящими хозяевами. Прочие людские народы пока еще не готовы к тому, а времени у нас мало. Потомкам Ящера все труднее жить в их былых владениях на полунощи. Пройдет немного времени, может быть, около двадцати солнцеворотов, - и они, чтобы не погибнуть, ринутся сюда, к теплому морю и жаркому солнцу. Но в Приморской Земле они не должны укрепиться!

14

Наша проза / Хроники Таморианы. Погибшая Земля

« : 01 Окт, 2020, 20:53:35 »

Здравствуйте, все, кто захочет это прочесть!
Это произведение рассказывает о той же вселенной, в какой происходит действие моего Сварожского Цикла, "Саг..." о викингах и "Ожерелья Артемиды". Но только здесь действие происходит на много тысяч лет раньше, до создания всех известных нам цивилизаций, в том краю, который позже стали называть Погибшей Землей. Впрочем, большинство потомков ее обитателей вовсе не знают, что такая земля была. Но отсюда мы узнаем, как все начиналось в мире МИФа. Многие загадки других произведений берут свое начало здесь.
Заранее благодарю всех, кто станет читать, в особенности же - эрэа Карсу, проделавшую вместе со мной колоссальную работу, чтобы я могла воплотить этот замысел.

Глава 1. Праздник Высокой Луны
И на сей раз к Празднику Высокой Луны стали заранее готовиться жители Эргина, лежавшего на берегу Серебряного Залива. Едва огромные часы на Площади Быка пробили четыре часа пополудни, как горожане побросали свои повседневные занятия и спешили к себе домой, чтобы привести себя в пристойный вид и быть готовыми участвовать в праздничном шествии.
Молодой кузнец Сварт немного задержался. Он слышал, как в мастерских у его соседей по Рабочей Окраине затихают все работы, но сам не мог бросить незаконченное. В треснувшей каменной форме остывало новое изделие, которого он не мог оставить, не поглядев. С горячим волнением он смотрел, как в ведре с водой остывает его работа, шипя и пуская горячий пар. Сварт мысленно отсчитывал мгновения, нетерпеливо притопывал ногой, поправлял под головной повязкой свои светлые волосы, падающие на лоб. Разглядывал наконечники для стрел, которые вчера закончил делать. Вздохнул: если уж для войны с Харантой собирают не только царских и храмовых воинов, но и городских ополченцев, значит, дела Таморианы не очень хороши. Скоро эти наконечники вопьются в живую плоть, потечет кровь, тысячи людей погибнут, и живая сила народа будет надолго обескровлена. А ведь мир широк, в нем столько еще предстоит сделать! Есть совсем новые, безлюдные земли, лежащие далеко за морями, они ждут тех, кто придет как хозяин и останется жить. Но сейчас царю Мариану и его советникам, увы, не до освоения недавно открытых земель. Они поглощены враждой с давней и самой богатой колонией - лежащей на юге Харантой, которая теперь все больше становилась равным соперником древней Тамориане.
Тяжело вздохнув, он поднял остывшую форму, стал осторожно отгибать щипцами скрепы. Что и говорить: он не царь, не вельможа и не великий Жрец, чтобы послать корабли осваивать дальний север, за семью морями. И вряд ли кто-нибудь из них послушает простого кузнеца, бывшего корабельщика. Тот далекий край надо забыть, как сон, прекрасный, но недостижимый. Только что-то в нем не хочет смириться, будто зовет его на дальний север, где никогда еще плуг не взрезал землю, и дым не подымался в прозрачный воздух, соленый от близости моря.
Раскрыв половинки каменной формы, он осторожно вынул и поднял на ладонях отлитый из чистого серебра корабль, высотой в ладонь, длиной - в две ладони. Он весь в стремительном порыве, быстрота его передана кипением серебряной пены у его основания. Широкий прямоугольный парус туго натянут, мачта скрипит под неистовым порывом ветра...
Сварт убедился, что при отливке не возникло изъянов, что ничего не нужно поправить. Завтра он отдаст серебряный корабль заказчику - господину Фаларену, попечителю торгового флота Эргина. Пусть так. Только он будет знать, какие мысли вложил в эту отливку. И хорошо, что форма треснула. Второй такой вещи на свете больше не будет.
Отворилась дверь, и на пороге кузницы появилась Рута, младшая сестра Сварта. Такая же белокурая, как брат, стройная и гибкая, она уже нарядилась к празднику. В короткой, до колен, голубой тунике, подпоясанной на тонкой талии. На шее и на руках - украшения из ярких камушков, которые девушка сделала сама. На голову она надела венок из жасмина, и его сладкий аромат вытеснил даже кузнечные запахи горящего угля и раскаленного металла. На губах и в ярких синих глазах девушки искрился смех.
- Совсем заработался братец мой! Скоро уже вечер. Ступай, ешь, мойся и одевайся. Я уже воду согрела, и синий хитон приготовила, твой любимый. Или ты хочешь пойти на праздник весь в саже и в угольной пыли? При Высокой Луне все будет видно!
Сварт тоже весело усмехнулся, не пытаясь перебить сестру, и молча поднял растопыренные ладони, как будто хотел ухватить ее черными от копоти руками. Сестра с визгом шарахнулась, спасая свое праздничное платье.
Погасив горн, кузнец вместе с сестрой прошел через сад к дому, сложенному из красного кирпича, как и у большинства эргинских простолюдинов. За домом была устроена купальня, куда и направился Сварт прежде всего.
Чтобы смыть с себя кузнечную копоть, понадобилось немало времени и горячей воды. Отжимая мокрые волосы, он услышал, как во дворе громко залаял пес. Затем сестра уняла его и заговорила с пришедшими. Сварт узнал голоса своих давних друзей, Талоса и Вирта. Оба были корабельщиками, с ним вместе немало наглотались соленой воды в давнем путешествии на север. Только друзья по возвращении остались служить в торговом флоте, а он ушел. Умер отец, оставив свою мастерскую единственному сыну, надо было кормить мать и сестру. Но и по сей день у Сварта было больше друзей среди корабельщиков, чем среди ремесленников.
- Ну-ка признайся, Рута: где спрятала братца? - шутливо поинтересовался Вирт.
- Братец моется, чтобы своим видом не испугать Высокую Луну, - в том же тоне отозвалась девушка. - Придется вам подождать немного...
- Не придется, я уже здесь, - произнес Сварт, одевшись и поспешив выйти к ним.
Друзья тепло поздоровались с ним. За ужином, прежде чем идти на праздник, обменялись последними новостями. Талос, недавно вернувшийся из Харанты, сообщил, что повидал в плавании.
- Плохо, - вздохнул корабельщик. - Харантийцы совсем обнаглели, требуют за свои товары втридорога после прежнего. Они обучают войска, строят крепости. А до чего нагло держались с нами - не выговоришь! Думаю, не будь на борту "Морского Орла" снарядов с негасимым огнем, они бы взяли нас в плен, как три корабля из Меары в прошлом году.
- Но ведь это грозит войной! - возмущенно воскликнул Вирт. - Разве харантийцы не понимают, что им никогда не одолеть Тамориану? Кем бы они были без нас? Жили бы в хижинах из пальмовых листьев, а оружие бы делали из камня. Нам они обязаны всем, чему научились!..
Талос насмешливо развел руками.
- Они думают, что теперь, многое переняв у нас, готовы с нами потягаться. Впрочем, никто по-настоящему не боится войны. Все, с кем я говорил, верят, что, самое большее, через месяц мятежники будут разгромлены. Царь не станет терпеть наглости харантийцев. И Жрецы...
При этом слове Вирт придвинулся поближе к друзьям и почтительно понизил голос:
- А я на своем "Лебеде" в последний раз ходил в Раому - ну, знаете, в нижнем течении Данаи, где стоит древнейшая пирамида.
- Это владения Жреца-Хранителя, - уточнил Сварт.
- Вот-вот! Его самого я, конечно, не видел. Но храмовые служители, когда мы передавали груз, изо всех сил намекали, будто Владыка Коатл готовит народ в своих владениях к чему-то важному. Что-то должно случиться, и жители храмовых земель ждут приказаний...
Сварт с шумом подвинул друзьям пирог и кувшин со свежим козьим молоком.
- Я думаю, никто толком не знает, о чем думают Жрецы. Если они что-то предпримут, мы об этом узнаем уже потом. Может быть, и правда, что им известно все наперед - и как сложится с Харантой, тоже. Но я думаю, они все держат при себе. А те, с кем ты говорил, всего лишь воображают осведомленных людей. Собирать сплетни - дело глупых старух, а не наше.
- И вправду, друзья, сегодня же праздник! - заметила Рута, убирая со стола. - Сегодня весь город любуется торжественным зрелищем, веселится, и не помнит никаких Жрецов, кроме Жрицы-Прорицательницы, Селены.
- Ты права, сестрица! Всему свой час, а сегодня час праздника. Пойдемте скорей, а то по улицам скоро будет не протолкнуться.
Вместе с сестрой и друзьями Сварт вышел на улицу, в жаркий летний вечер, напоенный ароматами цветов. Где-то вдалеке звенела лира, играя бодрую плясовую мелодию. Со всех сторон доносились голоса и шаги. Никто в ночь Высокой Луны не оставался дома, под крышей.
Хоть и прожил тридцать таких праздников, Сварт почувствовал радость и почти мальчишеское озорство. Недавних тяжелых мыслей не было и в помине, он умел их отодвинуть вглубь сознания, и сейчас им целиком владело радостное торжество праздника.
Солнце уже зашло, но ночное небо не стемнело, как обычно. Из-за пологих увалов медленно выплывала полная луна, сияющая мягким серебристым светом. Легкие облака вокруг нее светились, как морская пена. Только на одну ночь в году луна поднималась так высоко, занимая место своего царственного собрата. Именно над Эргином ее свет достигал особенной силы, потому-то здесь и построили святилище Богини Луны. Местные жители с гордостью утверждали: "Кто не видел в Эргине праздник Высокой Луны, тот ничего не видел!"
В сияющем полнолунном свете было так светло, что любой без труда нашел бы дорогу. Этот свет не слепил, как солнечный, но смягчал очертания всех предметов, скрывал оттенки. Пышная листва магнолий, пальм и каштанов казалась серебристой, фигуры спешащих на праздник людей как будто подсвечивались лунным ореолом. Сияющие горные вершины казались парящими в воздухе. А позади расплавленным серебром светилось море, и отражение полной луны плясало на волнах.
Куда ни взгляни, со всех сторон стекались люди. Пешком и на лошадях, поодиночке и семьями. Слышался говор, смех и песни. Сварт угадывал в призрачном лунном сиянии жителей Эргина. Спешащих со стороны моря корабельщиков и рыбаков, торгующих жареной рыбой; виноградарей с холмов; ремесленников, каким был и он сам. В повозках и в носилках ехали богатые горожане, купцы и городские старшины. Ехали верхом знатные люди. Даже лунный свет не мог скрыть блеска их драгоценных нарядов и украшений. Вот в толпе послышался юго-восточный говор, немного отличавшийся от местного произношения. На праздник Высокой Луны прибывали в Эргин паломники со всей Таморианы.
Со всех сторон народ стекался к одному месту. К храму Луны, высокому, белокаменному, со шпилем, увенчанным хрустальным месяцем-серпом. Таморианские мастера славились умением найти каждому зданию наиболее подходящее место, где оно сможет лучше всего исполнять свое предназначение. Вот и шпиль Лунного храма был поставлен так, что луна проплывала прямо над ним, и ее сияние пронизывало его насквозь. И казалось, что храм невесомо парит в потоках лунного света, увенчанный ослепительной короной. Это зрелище каждый раз завораживало людей. Каждый, кто видел его в ночь Высокой Луны, чувствовал, как серебряный свет проходит прямо сквозь него, и люди не знали уже, стоят ли ногами на земле или сами плывут в лунном сиянии.
Отворились ворота храма, и оттуда выехала серебряная колесница. ее влекли два белоснежных быка с посеребренными рогами. Они мягко и неторопливо ступали по выложенной камнем мостовой. Их белые шкуры тоже светились, также как спицы повозки и ее высокие борта, украшенные причудливой резьбой.
На колеснице стояла женщина, стройная и прямая, как копье. Она не держала вожжей, однако править быками было некому, кроме нее. Никто не понял бы, сколько ей лет, лицо ее не выглядело ни молодым, ни старым. Она была одета в длинное белоснежное платье, казавшееся сотканным из лунного света, как и ее светлые струящиеся волосы. Их украшал хрустальный месяц, такой же, как и на шпиле храма.
При виде нее горожане захлопали в ладоши, закричали, приветствуя ее. Те, кто стоял поодаль, вставали на цыпочки, стараясь разглядеть сияющую наездницу.
- Радуйся, Жрица сияющей луны, Владычица Селена! Царица Ночи, око и глас Богов, прорицающая будущее в лунном свете!
На устах Жрицы появилась легкая улыбка, и она - не голосом и не движением, но, должно быть, мысленно, на мгновение придержала быков, прежде чем двинуться дальше.
Вслед за великой Жрицей ехали, тоже на бычьих повозках, ее младшие помощницы. Им тоже досталась доля народных приветствий, но уже более сдержанная.
Сварт, подойдя ближе со своими друзьями и сестрой, разглядел совсем близко жрицу из второй повозки, очень похожую на Селену. У нее были широко расставленные светлые глаза под удивленно приподнятыми бровями. На полных губах играла загадочная улыбка, и Сварту внезапно захотелось узнать, о чем она думает. В колеснице рядом с девушкой стояла, держась за поручень, маленькая девочка в таком же, как у жриц, одеянии.
Неожиданно молодая жрица обернулась и встретилась глазами со Свартом. У него по коже будто пробежали колючие крабы. Однако он не привык смущаться, смело встретил ее взор.
Девушка моргнула и улыбнулась ему в ответ.

15

Наша проза / Пламя Жар-Птицы - II

« : 23 Июн, 2020, 20:34:42 »

Спасибо вам большое, эрэа Convollar, эрэа katarsis!

Глупая какая-то попытка отравления. Ну, положим, Венцеслав бы выпил мёд и умер. Так ведь яд обычно оставляет следы. Но в любом случае, даже если бы умер не сразу, знахари-то в Медведице были. Они обычно признаки отравления знают.  Принесла чашу Велижана. Гостей за столом несметно, плохо становится только Венцеславу (даже если спустя какое-то время)  и только он один пил мёд. Всё на поверхности. Не Станимир, так Светозара её бы вычислила. Спасибо, эреа Артанис.

В жизни все бывает не так, как на самом деле!
Родство с царем их могло выручить, даже если бы все догадались, что это именно они. Тем более, если бы Венцеслав умер, расследовать не имело бы смысла, тут уже ничего не поправить.
А вообще-то, ни Велижана, ни Годослав и не показаны великими мыслителями.

Вот ведь родственнички Станимир уже, наверное, раз 100 пожалел, что на трон залез.

Да уж. И ведь, в случае гибели Венцеслава нашлись бы такие, что и самого Станимира обвинили бы в преступлении его родственников.

Глава 27. Битва за Туровск
В последнюю седьмицу травеня-месяца сварожское войско, отдохнувшее и обновленное, выступило под Туровск. Их провожала вся Медведица, горячо желавшая победы князю Венцеславу и его соратникам.
Во время торжественного прощания царь Станимир Тихомирич при всех, на главной площади столицы, возведя с собой Венцеслава на помост, провозгласил:
- Отныне князь Венцеслав Станимирич, из рода Кречетов, победоносный воевода и наш спаситель - мой наследник, будущий царь Сварожьих Земель! Сами Боги избрали его и указали правильный выбор!
Радостный клич многотысячной толпы заглушил его слова. Ликование медвединцев лучше всего доказывало милость Богов к молодому князю.
Сам Венцеслав, не подозревавший такого оборота, покраснел от волнения. Теперь царство само шло к нему в руки, не по проискам мятежников, не по ненадежному ропоту толпы - по решению самого царя, его родственника. Теперь он имел право наследовать престол, не посрамив чести, согласно законам Богов и людей.
И он, почтительно поклонившись царю, проговорил звучно, лишь слегка дрогнувшим голосом:
- Благодарю тебя, государь! Пусть Боги тебе пошлют еще много лет жизни! А мне сперва еще надо выиграть войну.
- Выиграешь, непременно выиграешь! - оживленно произнес старый царь, обняв юношу на прощание. И шепнул ему на ухо, так что никто другой не мог услышать: - Пусть Боги тебя хранят, сынок!..
Перед выступлением в поход жрецы из святилища Сварога выстроили арку из копий и провели под ней белоснежного коня изумительной красоты, с длинной шелковистой гривой и таким же хвостом. Этот конь привольно жил в святилище, никогда не ходил ни под седлом, ни тем более в упряжке. На нем незримо ездил сам Отец-Небо. Медвединцы, не сводя глаз, ожидали, какой ногой он ступит в арку: если правой - предвещает победу, если левой - лучше бы и не ходить на войну, хотя не ходить не получится.
Но умный конь не подвел. Легко, будто танцуя, он поставил вперед правую ногу и прошел под копьем, водруженным на два других копья, стоявших стоймя, воткнутыми в землю. Все обрадовались: значит, точно вернутся с победой!
Теперь священный конь бежал впереди войска, словно указывая путь. Когда он останавливался на ночлег, останавливалось и войско. Трогаясь в путь, он оглядывался на людей и лошадей, ржал и бил копытом, призывая их. Словно белую звездочку, его было видно издалека среди движущейся массы войска.
Под Туровск шли с князем Венцеславом все лучшие сварожские воеводы. Примчался со своими азанцами Огнеяр Мезенцев. Он был полон решимости принять участие в окончательном разгроме врага, а заодно загладить свою вину. Пришел и  вечерский воевода, князь Лютобор Жаров, разумный и надежный военачальник. К его мнению особенно охотно прислушивался Венцеслав.
Сварожские разведчики опережали войско на несколько дней, возвращались, сообщая новые сведения. По дороге все чаще встречались лугийские разъезды и сильные отряды, с которыми приходилось принимать бой. Так, преодолевая дороги и бездорожье, реки и топкие болотистые места, двигались сварожские войска к Туровску - городу-стражу, который уже два года, терпя страшные лишения, сопротивлялся натиску лугийцев.
Грохот пушек был услышан ими из долины реки Данатры задолго до того, как появился на окоеме сам город. Яростная непрерывная канонада, сперва грохотавшая, как Перунов гром, постепенно выдыхаясь, разбилась на отдельные залпы. По их звучанию опытные воины умели различать, велика ли пушка, много ли стреляла, чинилась ли прежде, и даже - из какого сплава отлита.
Туровск, один из старейших городов Сварожьих Земель, с древних времен был сильной крепостью. Много раз он выдерживал удары лугиев и литтов, а в былые времена - и аллеманов. Скалистая гряда, мощные стены - все это как будто нарочно возведено было, чтобы враг, пришедший воевать Сварожьи Земли, призадумался. Однако же, не любой враг, не любой...
Из широкого жерла большой кулеврины, направленного на городскую стену, извергся такой залп, что воздух и земля дрогнули, уходя из-под ног. В облаке дымного пламени промчалось, как комета, пушечное ядро и врезалось в стену, уже сильно выщербленную другими такими же ударами. Стена содрогнулась, от нее медленно оторвалось еще несколько больших камней, рухнули вниз. Ее правильная зубчатая цепь давно изломалась, в некоторых местах была уже полуразрушена. Но стена еще держалась, а главное - держались защитники ее! Как только вслед за пушечным залпом в образовавшийся пролом ринулись лугийские воины, сверху показались люди. Опасно балансируя на расшатавшихся камнях, они прицельно кололи пиками, сбрасывали лугийцев обломками камней. Несколько человек подтащили большой котел, над которым клубился белый пар. Перевернули котел - и поток кипятка хлынул вниз, смывая мертвых и еще живых, отчаянно воющих, лугийцев.
Такая картина открылась глазам князя Венцеслава и его воинов, когда они увидели впереди осажденный Туровск. Белый конь Сварога остановился тут и зафыркал, забил копытами, чуя кровь. Казалось, сейчас из-под копыт его полетят огненные искры.
Сварожские полководцы стали совещаться. С высоты скалистого гребня им уже видно было расположение лугийского становища. А что не видно в подробностях, о том уже сообщили их разведчики.
- Сейчас бы самое время ударить им в тыл, пока они штурмуют стену! - предложил горячий Огнеяр Мезенцев. - Зажмем их между молотом и наковальней, а как только мы ударим, и туровцы сделают вылазку.
Князю Венцеславу и самому хотелось поскорей решить дело, но он избежал опрометчивых поступков.
- Если ударить сейчас, они к нам обернутся и встретят. Пушки недолго и повернуть. А становище хорошо укреплено. С двух сторон дороги нет, там лесные чащобы, а с полунощи - болота.
- Через болото можно настелить гать! Там пройдут пешие войска. А конница и пушки со зверегорами - по большой дороге. Лугийские пушки можно заклепать ночью, послав в лагерь лазутчиков, - предложил князь Жаров.
- Хорошо задумал, Лютобор Изяславич! Вот тебе и поручим продолжить вторую дорогу. Найди добровольцев для ночного дела, - поручил Венцеслав.
- Кто придумал - с того и спрос! - изобразил обиду князь Жаров, уводя свой отряд к болотам.
За один вечер напротив лугийского становища выросло второе, сварожское. Лугийцы попробовали было помешать им, но сварожане сбросили их с холма. Вскоре палаточный лагерь окружили землебитным валом, с которого угрожающе оскалились пушки. Как ручался князь Гинтарас, лучше устроиться не могли бы даже многоопытные в военном деле аллеманы или арверны.
Но Венцеслав полагался не на одну лишь боевую силу, хоть и применял все полезные меры. Опыт встреч в своих странствиях с необычными явлениями и диковинными существами научил его, что чудеса случались не только в былые времена, а если так, безусловно, не следует пренебрегать помощью тайных сил. И в старинных летописях и книгах о великих битвах прошлого он в последнее время искал не только сведения о том, как было тогда поставлено ратное дело. Заодно изучал старинные сварожские обряды, что исполняли воины перед боем.
С первыми лучами уже яркого весеннего солнца сварожские воины собрались под знаменем с Жар-Птицей. Они были в полном вооружении. Алые отблески зари плясали на полированном железе шлемов, на ребристой поверхности кольчуг. Алые, как маковые лепестки. Или как брызги крови.
И, отделенные от противника лишь земляным валом, сварожане стали снимать доспехи. Князь Кречет первым подал пример. Он вонзил в землю меч и расстегнул железный ворот кольчуги. Словно рыбья чешуя, стекла кольчуга к его ногам. Долой и плотный шерстяной кожух, надеваемый под нее, и алый кафтан, вышитый матерью, и даже сорочку! Этот рассвет он встретит так, как встречали перед битвой его предки, самые древние сварожские князья!
По примеру князя, стали разоблачаться до пояса и другие сварожские военачальники, а за ними - и простые воины. Хотя в предутренних сумерках было еще холодно, и резкий ветер пробирал насквозь, но холода никто не ощущал. Казалось, им под кожу упала доля небесного огня, и разгораясь в сердце, наполняет неугасимым пламенем. Исчезли все сомнения, страх за свою жизнь. Ни один из них никогда не знал такой твердой решимости. Каждый готов был сделать все, что в его силах, и даже больше того. И это не было безумное исступление берсерка. Напротив, у каждого из них голова сделалась легкой и ясной, все ощущения резко усилились, как будто прежде работали только вполсилы. Этим тихим утром видно и слышно было на много сажен вокруг: и пестрота расцветших цветов под ногами, щелканье неугомонных соловьев в кустах, - и шум из лугийского лагеря, готовящегося к новой атаке, и терпеливые вздохи изнемогавших от голода туровчан. Даже сам Венцеслав на мгновение испугался, насколько шире и глубже сделался окружающий мир. Наверное, так чувствуют постоянно те, для кого нет тайн во всех трех мирах: кудесники, прорицатели, вдохновленные Богами жрецы...
С первым лучом солнца он поднял свой меч над головой, и тот озарился сияющим золотом, словно один из лучей солнечной колесницы. Сверкнул светлым серебром знак на обнаженной груди Венцеслава, и вся высокая и сильная фигура молодого князя окуталась ярким светом.
- Я, Венцеслав, сын Станимира, из рода Кречетов, клянусь на мече отдать все свои силы и умения, а если потребуется - и жизнь мою, чтобы навсегда избавить Сварожьи Земли от иноземных захватчиков!
За ним подняли мечи военачальники и простые воины. И, хоть никто не учил слов клятвы наизусть, но тут они припомнились сами собой.
- Я, Огнеяр, сын Велигнева, из рода Мезенцевых, клянусь...
- Я, Лютобор, сын Изяслава, из рожа Жаровых, клянусь...
Вслед за воеводами вставали в круг и простые воины, протягивали свои мечи восходящему солнцу. Целый лес сверкающих лезвий закружился в резкой, воинственной пляске.
Недоумевая, глядели на них лугийцы с укреплений своего становища. Хоть и происходили они со сварожанами от общего корня, да оказались менее памятливыми, и не поняли значения их обряда.
Король Казимир, когда ему сообщили о странном поведении сварожан, сам пожелал поглядеть, конечно, на расстоянии, через дальнозоркую трубу.
- Что они делают, эти безумцы? Пляшут? - хмыкнул он.
Но гетман Олесницкий, старейший полководец Лугии, тоже взглянув в трубу, проговорил сдержанно:
- Государь, к народу, который может веселиться перед решающей битвой, не следует относиться презрительно!