Расширенный поиск  

Новости:

На сайте - обновление. В разделе "Литература"  выложено начало "Дневников мэтра Шабли". Ранее там был выложен неоконченный, черновой вариант повести, теперь его заменил текст из окончательного, подготовленного к публикации варианта. Полностью повесть будет опубликована в переиздании.

ссылка - http://kamsha.ru/books/eterna/razn/shably.html

Просмотр сообщений

В этом разделе можно просмотреть все сообщения, сделанные этим пользователем.

Темы - fitomorfolog_t

Страницы: [1]
1
Наша проза / Дожить до понедельника
« : 08 Мар, 2022, 17:36:33 »
Дожить до понедельника

– Мам, подпиши листочек! – восьмиклассница Ксюша вошла на кухню и остановилась за шаг до стола: близко, но словно бы отдельно.
– Давай, солнышко, – Людмила рассеянно сдвинула конспект к краю клеёнчатой скатерти в красную клетку, но продолжала машинально скользить взглядом по строчкам.
Ох уж эта кухня! В малогабаритках она – и столовая, и рабочее место. Неудивительно, что зачастую уюта и порядка на ней столько же, а то и побольше, чем в жилых комнатах. Вот и Люда постаралась: подобрала настенный светильник в тон верхнему абажуру, сама сшила занавески из доставшейся по случаю ткани и даже завела на кухне часы – не простые, от батарейки, а ходики с гирьками и боем. А недавно завела здесь же, на кухне, дополнительный телефонный аппарат – непривычный, компактный, закреплённый на стене: теперь можно было отвечать на звонки, не опасаясь, что на плите что-то сгорит или убежит.
Людмила протянула руку, и только тут кольнуло: что-то в тоне дочки было необычное. Напряжение какое-то, подрагивание голоса.
Но на стол уже легла узкая распечатка. И стало ясно, что «не так»: вот они, четыре цифры. Четыре лебединых изгиба с прямыми жёсткими хвостиками.
Четыре двойки!
Ручка, которую Людмила уже занесла над листком табеля, дрогнула и остановилась. Людмила сдвинула на лоб очки и вгляделась в лицо дочери.
– Ксюша, что это? – недоумённо спросила она. – Как так? Почему?..
Доча свела тёмные бровки и упрямо наклонила голову. Сжатые в ниточку губы, прищур карих глаз явственно предупреждали: «Не тронь!»
Переходный возраст… Тронешь – заденешь: взрослые вечно контролируют! Не тронешь – опять заденешь: этим предкам всё равно, лишь бы двоек не было! И как тут быть?
Ксюша переступила с ноги на ногу, покачалась с пятки на носок и наконец разжала губы:
– Тебя Лен-Санна вызывает. Вот пусть она и рассказывает.
И – отчаянно, звонко:
– А я не хочу об этом говорить!
– Ксюша, но…
Ксюша сглотнула и уже другим, сдавленным голосом поторопила:
– Ты подпишешь?
Людмила поставила закорючку и протянула листок дочери. Ей казалось, она «держит фейс», просто губы отчего-то занемели. Поэтому когда лицо дочери болезненно скривилось, решила: та переживает за себя. И от этого жалобно сморщенного лобика, от напряжённости тоненького тела у Люды пересохло во рту, а в горле встал ком.
Надо бы посоветоваться с Галкой. Подруга детства и по совместительству психолог всегда может что-то подсказать. Только Галка в последнее время и сама в проблемах. Наверняка опять будет жаловаться на мужа, и как не выслушать? Да что ж это такое, почему люди не могут просто спокойно поговорить друг с другом и всё выяснить? И как, ну как получается, что подруга не может применить свои же советы к себе самой?

На следующий день Люда вернулась поздно. Втащила в прихожую сумку – три кило картошки, хлеб, сыр – сняла сапоги. Из-под двери дочери пробивалась полоса света. Люда прислушалась:
«Отряды с неполным превращением: тараканы, ноги бегательные, ротовой аппарат грызущего типа… грызущего… представители: чёрный таракан, рыжий…»
Дочка зубрила. Случалось это редко: обычно запоминала влёт. Видно, очень её задело то, что случилось.
А случилось вот что. Умница и отличница попалась со шпаргалкой. На требование биологички «сдать тетрадь и идти кушать пирожки» не возразила: никаких «Елена Александровна, я даже не успела подсмотреть». Гордая. Молча сдала тетрадь и вышла.
А Лен-Санна, озабоченная тем, что оценка за контрольную должна «весить» больше, чем рядовой ответ у доски, имеет привычку выставлять в журнал отдельную оценку за каждый вопрос контрольной. Вот и появились двойки – сразу четыре, а не одна.
– Вы поймите, – говорила биологичка, безотчётно передвигая по столешнице кончиками пальцев клочок бумаги, – Ксюша может без шпаргалок. У неё хорошая голова. И не стоит ей вот сейчас, в этом возрасте, приобретать такую привычку.
Её чёлка мышиного цвета печально поникла, и вся она, с острым птичьим носом и тревожными глазами, словно оплыла на стуле: оставила в покое бумажку, перестала держать спину, устало навалилась на столешницу локтями.
– С четырьмя двойками четвертная, скорее всего, будет «три», – огорчённо пояснила она. – Но ведь это сейчас Ксюше кажется, что трояк – катастрофа. А нам надо думать о будущем. Если сейчас она привыкнет к шпаргалкам – что дальше? На вступительных списать не так-то просто, а последствия хуже. Так что лучше тройка сейчас, чем серьёзные последствия потом. Вы согласны?
Людмила соглашалась: и правда, так ли важна сейчас эта неизменная четвертная пятёрка? Ей внезапно стало жаль учительницу. Но ещё больше – до остроты, до боли – жаль Ксюшу: как же она так? И что теперь?
Почему дочка решила подсмотреть? Не была уверена в себе? И неужели получить «пять» для неё важнее справедливой оценки? Да и потом, биология – даже не её любимый предмет, просто Ксюша привыкла всё делать хорошо.
И жаль, и тревожно. А вдруг и правда «сделать хорошо» превратилось в «выглядеть хорошо»? А она не заметила?
Краешком разума Людмила понимала: тройка – не конец света. Тем более, не влияющая на аттестат за девятый класс. Но ведь для Ксюши – иначе: это происходит с ней и сейчас, это ей важно. Вспомнилось лицо дочери, звенящий от напряжения голос.
Однако когда ужин был готов и Ксюша выползла на кухню, Людмилина тревога вылилась в скандал.
– Ну что, получила? – с места в карьер начала Людмила. – И зачем тебе это было надо? Что, испугалась, что как-то не так себя покажешь? Фу, стыд какой!
– Ты сама говорила, что хочешь мной гордиться, – буркнула доченька. – Так хоть теперь не дави!
– Чем гордиться, чем? Я же хотела, чтобы ты была лучшая, чтобы ты не сдавалась, чтобы была бойцом. А не это! Тебя что, устраивает, что оценка ни за что, лишь бы хорошая? Тебе так важно выглядеть хорошо? Как же, лучшая ученица – и вдруг четыре?
– Мам, ну хватит!
Но Люду уже было не остановить.
– Привыкай. Что-то в жизни может и не получаться, и нечего из этого делать трагедию, – припечатала она.
– Мама, я разберусь, – ровно произнесла Ксюша.
Встала и вышла из кухни.
Поужинали, называется.
Люда скорчилась на стуле и обхватила голову руками. Господи, что она творит? Ведь она совсем не это хотела!
Надо успокоиться. Надо успокоиться и попробовать ещё раз. Дело ведь не в оценке. Не в оценке, а… в чём?
Через какое-то время ей удалось взять себя в руки. Она встала и методично, выверенными движениями начала убирать со стола.
В квартире висела звенящая, тяжёлая тишина, и её не могли разогнать ни осторожное позвякивание вилок, ни бережный стук тарелок, составляемых в мойку. Тишина окружала и давила, окутывала мозги глухим туманом. Поэтому, когда телефон издал пронзительную трель, Людмила чуть не выронила тарелку.
«Может, Галка?»
Людмила сняла трубку, и желая, и не желая, чтобы это была подруга. Но голос Галки, вопреки опасениям, звучал спокойно и весело.
– Людок, дело на сто рублей. Ты ещё не передумала насчёт телевизора на кухню?
Люда вспомнила: и правда, делилась с Галкой как-то раз своим желанием поставить в кухне маленький телевизор с видеоприставкой. Времени на кухне приходится проводить немало, иногда хочется отвлечься на любимый фильм, пока что-то варится-парится.
– Так что, не передумала? – поторопила Галка. – Я ведь чего звоню: бэ-ушный тебя устроит? Он почти новый, просто мы с Лёшей ремонт затеяли, ну и этот нам не, а другой да, и потом...
В переводе на человеческий это означало следующее.
Галка, поскандалив с месяц назад с мужем Лёшей, отправилась «продышаться» и забрела на стихийную «толкучку», развернувшуюся как раз на соседней улице. И там, будучи в полном раздрае, растратила деньги, отложенные на осенние мужские ботинки, купив с рук «минипусечный» телевизор. Ну да, как раз такой, который они с Людой ровно перед тем обсуждали. Так что Люда некоторым образом оказалась причастна и к этой покупке, и к тому, что следом за ней разразился ещё один скандал. А потом…
Люда сообразила, что как раз про «потом» она уже ничего от подруги и не слышала. А это «потом», судя по всему, оказалось наполнено событиями.
– А теперь я думаю, выбрать для кухни моющиеся обои, или обойтись старым кафелем, а ещё мы сегодня присмотрели мойку и кухонные шкафчики, и…
– Ага, помню, – вклинилась Люда, выслушав про мойку, гибкую подводку и тонкости монтажа белорусских розеток. – Давай завтра и заеду.
Ей захотелось встряхнуться, отогнать остатки одури. Энтузиазм подруги врезался в эту одурь, как атомный ледокол в арктические льды, взломал её, но не убрал до конца.
– Завтра мы с Лёшиком едем в лес, – гордо сообщила Галка.
Это было ещё удивительнее, чем ремонт и моющиеся обои. Похоже, брак Галки переживал новый подъём.

Телевизор Люда смогла забрать только в пятницу. Тот оказался именно таким, как ей представлялось: крохотным, светло-коричневым, с встроенным видеомагнитофоном. На панели обнаружилась надпись: «ТОО «Палантир». Ну-ну.
Место для приобретения нашлось как по заказу: на холодильнике, так, что экран как раз хорошо был виден, если сидеть за столом спиной к окну.
Новая распечатка из школы не огорчила: четыре по математике, остальные – пятёрки. И две из них – по биологии.
– У вас же биология два раза в неделю? – уточнила Люда. – Тебя что, дважды вызывали?
–  Да нет, я сама. Вызвалась к доске, а на второй урок Лен-Санна сказала, что ей других опрашивать надо. Но я с места отвечала.
Дочка отчитывалась без обычного удовольствия, словно выполняла нудную обязанность. Под тёмными как лесной орех глазами легли тени, круглое личико утратило обычную подвижность. И сидела она, не как всегда: закрутила ноги в узеньких чёрных брючках вокруг ножки табуретки, зажалась.
– Молодец, – отметила Люда. – Только четыре двойки – это всё-таки много.
– Ага. Мам, я сама знаю, что никакая пятёрка не светит, просто не хочу трояк.
Ксюша расплела ноги и поёрзала.
– Ну какая разница теперь, – Людмила нахмурилась. – Главное, ты сама уж сделай вывод.
Она чувствовала, что взяла слишком назидательный тон, и постаралась смягчить:
– А тройка – что тройка? Теперь уж вряд ли что-то поможет. Или тебе важно самой себе доказать, что знания никуда не делись?
Людмила искренне пыталась понять. Но что-то нарушилось в их всегда таких доверительных отношениях.
– Давай вместе кино посмотрим? – предложила она, чтобы сменить тему. Но и эта попытка сделать «как раньше» провалилась.
– Мам, я сама разберусь, – повторила дочка то, что говорила уже не раз. – Мне заниматься надо.
Встала, аккуратно задвинула табуретку под стол и ушла к себе. Люда вздохнула, включила телевизор и вставила кассету.
«Доживём до понедельника». Как раз и в тему, и по настроению.

Она бездумно следила за знакомым действием. Завуч Светлана Михайловна, как в детстве, заставляла поёжиться. Точно такой же шерстяной трикотажный костюм носила Людина учительница начальных классов, поэтому, несмотря на чёрно-белое изображение, Люда видела его тёмно-лиловым. Людмила следила за тем, как завуч движется, за её руками, растягивающими слишком мелкие карманы жакета.
– А примеры приводить нужно?
Завуч разворачивается, как танковая башня, её пучок, громадный, словно вторая голова, едва заметно колышется.
– Желательно.
Дети пишут. У Кости Батищева кончились чернила, и он копается в пенале. Надя Огарышева, обладательница пушистой чёлки и веснушек, оборачивается, снова склоняет голову – и одновременно заводит руку назад. А сидящий сзади вкладывает в её ладонь сложенный бумажный квадратик. Видно, что записка не предназначена Наде: та, делая вид, что по-прежнему сосредоточена на своей работе, готовится передать послание вперёд…
– Огарышева, что это у тебя? Шпаргалка? Та-ак, сдавай тетрадь и иди кушать пирожок!
Люда вздрогнула. Этой сцены она не помнила! И – «иди кушать пирожок», это ведь Лен-Санна так говорит! Светлане Михайловне из фильма эти слова совсем не идут, кажутся чужими!
Или нет? Может, Лен-Санна просто цитирует известный фильм?
Люда потрясла головой. Действие тем временем разворачивалось дальше. Надя на экране встала, отдала записку (ну конечно, не записку – шпаргалку!) вместе с тетрадью и вышла. По классу пронёсся шелест.
– Продолжаем работать!
Светлана Михайловна ничем не напоминает Лен-Санну. Та и младше, и мягче, и её сарказм зачастую напускной – что, конечно, прекрасно чувствуют ученики. Но раньше в фильме этой сцены не было, не было!
Надя ведь должна была написать сочинение на тему «Моё представление о счастье», и потом его ещё зачитывали перед классом!
Людмила остановила запись и взяла в руки коробочку от кассеты. Может, это то, что называют «режиссёрская версия»? Хотя какая «режиссёрская» в шестидесятые?
Всё-таки проверив, и действительно ничего не найдя, она отмотала плёнку назад и запустила эпизод снова. Люда была готова поверить, что просто задумалась о своём, а сейчас увидит «настоящую» сценку из фильма. Но всё повторилось: записка… рука… резкое замечание Светланы Михайловны.
Теперь Люда смотрела, не отрываясь.

– Костя, я считаю, что ты – гад.
Это Гена Шестопал. На заднем плане – стопка физкультурных матов, деревянный дощатый пол расчерчен линиями. Пустой зал выглядит холодным и неухоженным.
– Все знают, что шпаргалка была для тебя. Надо было встать и признаться. За девчоночью спину спрятался?
Костя ухмыляется. Нет, это совсем не тот персонаж, которого Люда помнила по фильму. Не аккуратист, работающий на отличную характеристику, не успешный ученик со стильной стрижкой.
Как по-разному могут выглядеть люди с одним лицом!
– Ну что ты, Гена. Надька же сама не сказала? Значит, это её выбор. Да она, небось, втюрилась. Ещё приставать начнёт – «Костенька, я же ради тебя!..»
Костя кривляется, передразнивает воображаемую Надю, говорит тоненько и визгливо.
И Гена бьёт с разворота. Он метит недругу в скулу, но красавчик Костя намного выше. И, видно, спортивнее. Он легко уклоняется, перехватывает Генкины руки, с силой толкает.
Гена отлетает спиной в стену.
– Гад! Гад! Она просто честная. Она – не стукачка, а ты… ты…
– Остынь, мальчик, – цедит Костя. – Какая разница, почему она не сказала?
Костя уходит. Гена сидит у стены спортзала, не делая попытки догнать.
Он не видит силуэт человека, остановившегося у двери.

Светлана Михайловна беседует с Костей.
– Я случайно узнала, что та шпаргалка предназначалась тебе. Костя, у тебя за контрольную всё равно «два», ты себе ничем не навредишь: скажи, это так?
– Что вы, Светлана Михайловна, я не пользуюсь шпаргалками!
Костя смотрит прямо и честно. Вот теперь он похож на того, из «настоящего» фильма: воспитанный мальчик из хорошей семьи. Светлана Михайловна вглядывается в его лицо, поджимает губы:
– Что ж, я тебя больше не задерживаю.
Она ничего не может сделать. Или… может?

Классная комната. Урок.
– Огарышева, к доске!
Она может дать возможность одержать победу.

Фильм закончился. Люда выключила телевизор. Её руки тряслись.
Она прошла по короткому полутёмному коридору и осторожно приоткрыла дверь в Ксюшину комнату. Некоторое время прислушивалась: спит дочка или просто не хочет, чтобы к ней заходили? Так и не разобралась, прикрыла тихонько дверь.
И как прикажете это понимать? Что это, галлюцинация? Шутки подсознания? Если галлюцинация – можно ли ей верить? Может, это просто то, что Люда выдумала? То, во что захотела поверить?
Если пять минут назад Людмила была готова поговорить с дочерью, то сейчас её захлестнула паника. Она сходит с ума! Но если она сойдёт с ума – что будет с Ксюшей?
Срочно звонить Галке! Она поможет. Ну, по крайней мере, подскажет, куда бежать, к кому обращаться.
Людмила вернулась на кухню и потянулась к телефону.
Скрипнула пружина. С громким щелчком опустилась гиря в виде еловой шишки. «Бомм!» – сказали часы, поскрипели ещё пару секунд и затихли.
Люда посмотрела на циферблат. Полпервого. Да, звонить поздно. Надо дотерпеть до утра. «Доживём до понедельника…»
Людмила всхлипнула, стиснула зубы и отправилась в ванную. Умываться и спать.

На следующее утро она с трудом вспомнила, что же напугало её вчера. Память набросила на загадочные эпизоды тонкую кисею: вроде и видно, что под ней, но неярко, смутно.
«Ну точно, приснилось», – с облегчением решила Люда.
Она хотела заговорить о своём сне – или догадке? – с дочерью, но оказалось, что Ксюша уже убежала.
Суббота. У Люды – выходной, а у Ксюши – учёба.
Люда снова включила фильм и с облегчением убедилась, что с ним всё в порядке. Ни о какой шпаргалке речи не шло. Привычные эпизоды, хорошо знакомые с детства.
«Ну точно, приснилось», – решила Люда, с облегчением ощущая, как растворяется, уходит из души вчерашняя тяжесть. Паническое желание позвонить Галке тоже исчезло.
Просто она всё время думала о дочери, о дурацких двойках и не менее дурацкой шпаргалке, из-за которых между ними чёрная кошка пробежала. Нельзя быть такой сумасшедшей матерью. А вот версию, что шпаргалка на самом деле была не Ксюшина, обдумать, определённо, стоит.
Надо наконец поговорить по-человечески, не нападая и не обвиняя.

– А ведь шпаргалка была не твоя, верно? – как бы между прочим спросила она вечером дочь, раскладывая по тарелкам пюре. – Я не сразу догадалась.
– Верно, – сдавленно сказала девочка и вдруг разрыдалась:
– А ты… Ты обо мне! А я же не могла!
Растерянная и потрясённая Люда с большим трудом разобрала: шпаргалка была для Мишки Гришина, а Ксюша переживала из-за того, что она, Люда, плохо о ней подумала и тем самым поддержала такую вопиющую несправедливость.
– Ну всё, всё уже. Прости, – говорила Людмила. И, когда дочь успокоилась и перестала всхлипывать, спросила:
– Ксюнчик, я одного не понимаю: неужели стоило из-за такого поганца мучиться? Он же слова доброго не стоит.
– Ну как ты не понимаешь, – Ксюша тут же вскинулась, словно и не она только что рыдала взахлёб. – Нельзя же делить людей на тех, кого предавать нельзя, и на тех, кого можно. Мишка – сволочь, но я ведь не могла его выдать.
«Какая она ещё маленькая, – думала Люда, прижимая к себе дочь. – Только очень молодые люди так легко произносят слово «предательство». Но ведь по сути она права: неважно, как поступает кто-то, важно, как поступаешь сам».
– Ну а оценка как же? – улыбнувшись, напомнила она. – Вытянуть – дело чести, так?
– Ага, – дочь поболтала ногой и отстранилась. Похоже, совсем успокоилась. – Мам, у нас ужин остыл.
Настенный светильник под матовым абажуром очерчивал стол мягким конусом света. Тикали ходики. Занавески в мелкий цветочек слегка колыхались: в открытую форточку проникал ветер, заглядывал и улетал, убедившись – всё в порядке. Доча сидела, расслабившись, возила вилкой по тарелке и болтала ногами.

На следующий день неожиданно позвонила Галка.
– Ну как телевизор, показывает? – бодро поинтересовалась она.
– Показывает, – несколько удивлённо откликнулась Люда. – А как ремонт?
– Нет, ты погоди. А что показывает?
– Что надо, то и показывает, – изумилась Люда. – А… что? Постой, постой, – заторопилась она. – Галка, я тебя знаю. Колись быстро!
Галка замялась, потом решилась. Люда даже словно увидела, как подруга встряхивает головой, так, что чёрная косая чёлка разлетается, закрывая уголок глаза, и её приходится поправлять.
– А, была не была. Только это не по телефону, лучше я подскочу днём. И условие – полная взаимность. Обещаешь?
История оказалась банальной: соседка Галки, женщина далеко забальзаковского возраста и рубенсовской комплекции, полгода подряд «разводила» Галку и её мужа Алексея. Не в смысле развода и даже не в смысле разводки – просто «разводила по углам». То есть, при каждом удобном случае Галке говорила о муже одно, ему – про Галку – другое.
– Зачем? – у Люды подобное в голове не укладывалось.
– А чёрт её знает, – подруга пожала плечами. – Мне показалось, это у неё вид спорта такой.
А потом Галка купила телевизор. Приволокла домой, водрузила на холодильник.
И после очередного скандала закрылась на кухне и включила любимый фильм…
– И ведь не предупредила, когда отдавала! Подруга, называется, – Людмила должна была бы рассердиться, но почему-то не получалось. – Да я чуть с ума не сошла!

Когда Галка ушла, Люда задумалась. Хорошо было бы всегда узнавать, «как на самом деле». От скольких проблем это бы избавило! Вот, скажем, одноклассник Ксюши, Генка Ерошкин. Точно ли Ксюша с ним «просто дружит», или надо ждать другого развития событий?
Она вставила кассету – всё ту же, «Доживём до понедельника» – и включила телевизор. Экран вспыхнул, мигнул…
В кадре появилось изображение Вячеслава Тихонова. Ну, то есть, учителя Мельникова.
– Нет уж, – сказал Илья Семёнович и снял очки. Камера совершила «наплыв», показав крупным планом глаза учителя. – Моё дело – показать, как можно. А дальше давайте сами!
Люда рассмеялась, и смеялась так увлечённо, что вдруг обнаружила себя плачущей. Вытерла слёзы, потянула к себе телефон и набрала номер двоюродного брата.
– Саша, привет. Как дела? Да у меня всё в порядке. А ты? А она? Но почему? А поговорить пробовал? Слушай, Саш, такое дело: я телевизор отдаю. В добрые руки. Возьмёшь?




2
Наша проза / Кондиционер
« : 30 Июл, 2021, 22:04:12 »
Давно я сюда ничего не приносила ) Этот рассказ - шутка, и, конечно, она ничего общего не имеет с критикой природоохранного движения, скорее, наоборот :)

Кондиционер
Блюдце приятно холодило руку. Блестящая обёртка мороженого кое-где промялась. Ну ничего, не совсем же оно растаяло. Вот сейчас, сейчас…
– А, чтоб тебя!
Вихрь из лап, ушей и мокрого носа налетел внезапно. В зубах – мячик, в глазах восторг.
Блюдечко, вылетев из пальцев, тренькнуло на стареньком линолеуме и распалось на осколки. А я… Я с отчаяньем смотрела на белую благодать, растекающуюся по полу. Собака вежливо отвела уши назад и с энтузиазмом заработала хвостом. И жара ей не помеха!
– Веста, фу! – рявкнула я. – Ах ты ж, наглая морда!
Наглая морда, игнорируя мой посыл, потянулась носом к сладкой кляксе.
– Фу! Вон!
На этот раз Веста попятилась. Ага, это она обожает: формально команда выполнена – собака всеми четырьмя лапами за пределами кухни. Только морда внутри.
– Дурында, – обречённо констатировала я и полезла за тряпкой. – Я б тебе дала, но там же осколки! Вот же невезуха. Ни себе, ни собакам.
Собака согласно вздохнула и потупилась. Она не понимала, зачем я убираю белое, аппетитно пахнущее лакомство. Что упало – то собаке, разве не так?
Жара плавила асфальт, мороженое и мозги. Не работалось. Утопая в собственном поту, я протёрла пол. Душ ненадолго вернул к жизни. Я вернулась в комнату и включила комп. Интересно, завтра то же самое?
Сайт Гисметео показывал немыслимое. Тридцать два, тридцать три… ого! Тридцать семь? И так до конца месяца?
«Температурный рекорд века!»
«Главный врач города Москвы раскрыл секрет долголетия».
Хмыкнув, я щёлкнула по заголовку. Секрет, как я и ожидала, не стоил выеденного яйца: пожилых людей предупреждали о том, что день лучше проводить, не выходя на улицу.
Судя по новостной ленте, количество придурков росло пропорционально температуре.
«Инопланетный разум: будут ли они похожи на нас?»
А вот… Ничего себе! «Несанкционированный митинг протеста против глобального потепления»? Бред какой! Правильно их разогнали, идиотов, вон, и Минздрав предупреждает: пережидайте жару дома. Какое, к едреням, потепление? Обыкновенная аномальная жара! Протестуй – не протестуй, всё равно получишь в глаз.
Взгляд поневоле зацепился за мерцающий баннер рекламки кондиционеров:
«Хотите сами выбирать климат? Вам сюда!
Горячие скидки! До конца акции осталось…»

И окошко с мелькающими цифрами.
Только помутнением рассудка можно объяснить то, что я навела курсор на объявление и кликнула.
 
Доставили приобретение уже на следующий день. Сперва я услышала Весту: её захлёбывающийся полурык-полулай заглушил трель домофона. Да что творится, граждане? Веста, мирная собака, рычит даже не на человека – на домофон?!
С трудом затащив упирающуюся псину на кухню, я открыла дверь. За ней переминался с ноги на ногу худенький парнишка чуть ниже меня ростом. Светлая кожа, серые глаза под тёмно-русыми бровями. Лёгкие морщинки у глаз противоречили подростковой фигуре, да и взгляд оказался взрослым: внимательный, словно вопрошающий. Одет он был так, что от одного его вида по спине бежали горячие ручейки. Спецовка болотного цвета наглухо застёгнута, брюки из плотного брезента заправлены в берцы. На голове – капюшон, шнурки которого затянуты так, что даже волос не видно.
– Сюда, – я открыла дверь в комнату. – Тапочки?..
– Спасибо, не нужно, – парень вытащил из кармана туго скатанные бахилы и нацепил поверх обуви. Ну, как хочет. Я ведь и о нём забочусь, а не только о паркете
Курьер, он же монтажник, вцепился в упаковочную ленту коробки и, перекосившись от тяжести, протиснулся мимо меня. Волна жара от его одежды обдала кожу, и вот он уже в комнате – откидывает штору и открывает балкон, оглядывая поле будущей деятельности. В кухне бесновалась Веста, и я кинулась туда: в таком раже собака обдерёт когтями дверь и не заметит.
Вернулась я не сразу: внушить собаке, что команда «Место» обязательна для выполнения, оказалось непросто. Курьер успел поставить коробку поближе к балкону. На журнальном столике были разложены бумаги, на полу – раскрытый мягкий чемоданчик с инструментами в гнёздах и отделением для документов.
– Сначала договор, – мягко напомнил курьер.
– Да, конечно. Простите, как к вам обращаться?
– Можно просто Сергей, – парень достал из кармана очешник, из очешника – очки в тонкой блестящей оправе и принялся обстоятельно протирать. – Да вы читайте, не стесняйтесь.
Ага, мне в моём же доме – «не стесняйтесь». Похоже, парнишка сам стесняется, только пытается это скрыть. Вот и стёклышки протирает слишком долго, словно прячет за движениями беспокойство. Сколько же ему всё-таки лет?
– Света, – отозвалась я, беря экземпляр договора. Тонкие листы, скреплённые степлером, оказались неожиданно плотными.
Сперва я читала внимательно – «Мочалова Светлана Владимировна, именуемая далее «Заказчик»; ООО Альфа Сириус, именуемый «Исполнитель»… Так… стоимость работ, гарантийное обслуживание… Страниц было много.
– По-моему, всё в порядке, – я подняла голову и потянулась за ручкой.
– Погодите… Вы всё внимательно прочитали?
– Да вроде, всё, – я повертела ручку в пальцах и занесла над страницей.
– И вам не жалко?
В тоне Сергея проскользнула страстность. Это было так неожиданно, что я остановилась.
– Честно говоря, этот ваш кондиционер стоит как мини-боинг, – признала я. – Но и обещаете вы много. Он и правда так хорош? Очистка и увлажнение воздуха, режим вентилятора, а при необходимости – обогревателя?
– Очень хорош, – с ноткой гордости сообщил Сергей. – И работает отлично. У нас собственное производство, огромный научный отдел, новейшие разработки. Кроме того, в договор вписан пункт: если работа устройства вызовет нарекания, вы можете оформить возврат в течение месяца с момента подписания договора. Месяц работы и монтаж в этом случае достаются вам бесплатно.
– Да, я обратила внимание.
– Но я не об этом, – заторопился парень.
– А о чём? – удивилась я.
– О тепле, – проникновенно произнёс Сергей. – Не жалко… этого?
И повёл рукой, словно я собиралась подписать не договор об установке оборудования, а по меньшей мере дарственную на квартиру.
– Тепла не жалко, – отрезала я. – Да пропади оно пропадом, даже собака совсем с катушек съехала.
На кухне тоненько, с подвыванием скулила Веста. Судя по звукам, она свято блюла команду «Место», но не запрещала себе сообщить всё, что она думает о мироздании вообще и хозяйке в частности.
– А вот там, где я родился, всегда холодно, – грустно произнёс Сергей. – Несправедливо это, не находите?
Несправедливость распределения тепла на планете попахивала тем же абсурдом, что и вчерашний митинг.
– А где вы родились, если не секрет? – поинтересовалась я, пытаясь вернуть разговору толику обыденности.
– Там, – парень неопределённо махнул рукой в сторону балкона. Ну да, окна у меня выходят на север.
– Мурманск? – предположила я.
– Да нет, подальше, – парень усмехнулся. Ладно, не хочет говорить – не надо, его дело. Мало ли у нас северных номерных посёлков, отсутствующих на карте.
– Ну, бывали на Земле и другие времена, – отмахнулась я и поставила внизу последней страницы росчерк.
 
 
Парень оказался живым и любопытным. Сперва я ощущала неловкость – терпеть не могу смотреть под руку работающим, но и оставлять чужого человека одного в комнате неприятно. Но Сергей, словно отбросив недавнее смущение, споро раскладывал инструменты, расспрашивая меня о «других временах», и я не заметила, как начала пересказывать прочитанную недавно книгу «История Земли и жизни на ней»: океан как гигантский термостат, криоэры и термоэры. Сергей не отделывался междометиями, его вопросы были настолько конкретными, что пришлось, не полагаясь на память, вооружиться книгой и зачитывать куски уже оттуда.
И при этом он не прерывал работы! На стене теперь поблескивал сам кондиционер, а Сергей закреплял снаружи опоры для теплообменника. Дрель у него оказалась навороченная, лёгкая и почти бесшумная, так что даже рассверливание в кирпичной кладке отверстий нам не мешало, разве что говорить приходилось немного громче.
– Ну вот, совсем чуть-чуть осталось, – сказал он наконец, заходя в комнату.
– Может, чаю? – спохватилась я.
– Неплохо бы. Только холодного. А лёд есть?
Веста, обессиленная жарой и эмоциями, попыталась было прорваться из кухни в комнату, была возвращена в узилище и теперь изображала безжизненную тушку. Я откатила в комнату сервировочный столик, показала Сергею, где можно вымыть руки, и разлила ледяной чай по чашкам. Сергей отпил глоточек и блаженно сощурился:
– Уф, хорошо!
– Может, хоть спецовку снимете? – напомнила я. – Так и простудиться недолго!
Сергей оставался по-прежнему наглухо упакованным, словно находился не в городской квартире, а в тайге, полной гнуса и энцефалитных клещей. От его одежды всё так же шёл ровный сильный жар.
– Не беспокойтесь, – парень смутился. – Наоборот, это защитный костюм. Функция усиленной теплоотдачи. Между прочим, тоже наша разработка. Пока экспериментальная, – поспешно добавил он. – Но наши все в таких ходят! Ну, тестируем пока.
Он допил последний глоток, и я протянула руку за его чашкой, чтобы налить добавки. Его пальцы встретились с моими: прохладные, как блюдце с мороженым, как чай со льдом. Костюм, видимо, работал на совесть.
Ну ничего себе. Вот появится в продаже – надо будет прикупить, – решила я. Тоже наверняка дорого, но как заманчиво!
   
Следующие дни были наполнены блаженством. Несмотря на заоконные тридцать семь, в квартире царила прохлада, и я работала, работала, словно возмещая себе простои из-за жары. Теплообменный блок на балконе тоже оказался удобным. Балкон у меня не то чтобы очень большой, и я опасалась, что блок с вентилятором сожрёт немалый кусок полезного пространства, но нет: компактная серебристая коробка с длинным штырём, напоминающим антенну, совсем не мешала. Штырь, как ни странно, совсем не нагревался. Выглядело это, прямо скажем, как надувательство, но ведь работало же!
Теперь, выходя на улицу, я стала обращать внимание на чужие кондиционеры: среди старых гробообразных конструкций всё чаще мелькали серебристые приборчики со штырями. Видимо, благоденствию ООО Альфа-Сириус жаркая погода пошла на пользу.
А выходить из дома не хотелось! По контрасту с прохладой квартиры улица казалась раскалённой печью, воняющей парами бензина и гарью. Я освоила курьерскую доставку продуктов, ну а с работой у меня и раньше проблем не было: всё, что я делаю, я могу делать удалённо.
И поэтому, когда месяц пробной работы кондиционера закончился, никакого возврата я, конечно же, не оформила.
 
Год спустя
 
Зима оказалась снежная и холодная, весна затянулась, а лето всё никак не раскочегаривалось.
Я получила большой заказ: серию статей по популяционной биологии для научно-популярного журнала. Дни пролетали один за другим. Кондиционер не подводил: согревал квартиру до приемлемой температуры.
Только иногда, устав от работы, я переключалась на «Тетрис» или новостную ленту. Последняя всё больше напоминала первое: сыплются и сыплются кривые фигурки, и сперва ещё получается их рассортировать, а потом просто машешь рукой.
Движение «Нет глобальному потеплению!» нарастало. Мороз оказался митингующим нипочём: участились напоминания о том, что, вообще-то, глобальное потепление не приводит к равномерному потеплению везде – некоторые места Земли, наоборот, становятся холоднее. Именно на это списывали холодную зиму, хотя, как по мне, глобальные процессы тут были ни при чём. Да-да, кроме сверхдлинных климатических циклов, есть короткие и ультракороткие, а лозунги митингующих были слишком далеки от точной науки. Единичные голоса климатологов тонули в броских журналистских заголовках.
Оживились и сторонники нетрадиционной медицины, и уфологи. Дошло до того, что даже известный популяризатор науки Панченко опубликовал в своём блоге пост, озаглавленный: «Одиноки ли мы? Доводы «за» и «против»», и этим только подогрел общественное мнение.
В этой вакханалии оставалось одно: заниматься своим делом и надеяться на отдалённую победу разума над сарсапариллой.
Весна затянулась, наступление лета прошло незаметно.
В июне я, кутаясь в шаль поверх свитера и включив кондиционер на обогрев, грела пальцы о горячую кружку. Веста развалилась рядом со мной, на диване.
Компьютер привычно мерцал, выдавая новости дня. Один из заголовков привлёк внимание.
«Президент подписал договор о поставках тепла».
«Самим не хватает!» – пронеслось в голове. Впрочем, речь наверняка шла о новом газопроводе или нефтепроводе. Моё недоверие к заголовкам за прошедший год не только выросло, но и заколосилось.
Однако фотография заставила развернуть заметку.
На фото президент пожимал руку…
Нет, не Сергею. Просто кому-то, такого же субтильного сложения, и одетому очень похоже: в спецовку с капюшоном и брюки, заправленные в берцы. Приглядевшись, я поняла, что теплозащитный костюм выполнен не в болотно-зелёном, а в «протокольном» чёрном цвете.
«Представитель корпорации «Альфа-Сириус» выразил надежду, что плодотворные контакты между Землёй и сириусянами вступают в новую, перспективную фазу. Переброска избыточного тепла, осуществлявшаяся до сих пор на основании частных контрактов, выходит на новый, государственный уровень. Мы надеемся…»
Охнув, я рванула на себя ящик стола. Где же он, где? О, вот!
Тонкие, но плотные листы скользили под пальцами.
«Заказчик обязуется в течение года предоставлять Исполнителю 10% причитающихся ему ТЗ (тепловых запасов) планеты (сноска петитом: включая внутренние ресурсы ядра). Не отозванный в течение месяца договор автоматически продлевается на год.
Доставка тепла в систему Сириус А осуществляется за счёт Исполнителя».

Я подняла взгляд на окно.
С неба падали реденькие снежинки.


3
Наша проза / Искорка
« : 23 Фев, 2021, 10:19:53 »

Летнее волшебство

     
      Трень! Блямс!
      Ташка всего-то хотела набрать воды в железную кружку. Повернулась неловко к крану, и…
      А зачем мама оставила чашку на самом краешке? Ну да, это мамина чашка, любимая. Мама только из неё и пьёт.
Мгновенное раздражение сменилось паникой. Ну не на краешке, по правде говоря, и вообще, самой смотреть надо… Поприкладывала друг к другу два крупных синих осколка. Может, склеить, и незаметно будет? Нет, вот тут ещё мелочи всякой не хватает…
На звон заглянул папа. В руках у него был большой садовый секатор, а в волосах застряли листочки. От этого папа больше, чем обычно, напоминал растрёпанного грача.
      – Ташка, что… Оу!
      Папа глядел расстроенно, и Ташка буркнула:
      – Это не я, она сама!
      Почему так сказала – девочка не знала. Просто очень-очень захотелось, чтобы чашка не была разбита, и чтобы она, Ташка, была тут ни при чём, и чтобы вообще оказаться подальше отсюда. Подальше от сараюшки – летней кухни, где не повернуться так, чтобы ничего не задеть, подальше от чересчур высоко подвешенных полок с кастрюлями и тарелками.
      Папа насупился:
      – Что теперь отпираться, сделала – изволь отвечать! Возьми веник, смети осколки.
      – Это не я! – отчаянно повторила Ташка, так, что даже поверила: точно, не она. Ветер подул, вот чашка и… Сама!
      – Ты или не ты, а чтоб осколки были убраны! – рявкнул папа. И добавил: – Смотри-ка, дождь! Ну наконец-то! Может, грибы пойдут.
      И точно, месяц выдался сухой, но сейчас по крыше сараюшки барабанило звонко и весело. Налетевший ветер шелестел листьями берёзы, которая росла у крыльца.
      В другое время Ташка бы порадовалась, но не сейчас. Глотая слёзы от обиды, которая казалась незаслуженной, девочка собрала остатки чашки на совок. Синие глянцевые осколки глухо брякнули о стенки ведра.
      Ташка швырнула веник под мойку и выскочила из кухни. Мама рассказывала, что когда-то давно на дачном участке вообще не было дома, а только эта вот сараюшка. Тогда в ней не только готовили, но и спали. Как же все здесь умещались? Мама, дедушка и бабушка?
Теперь кроме сараюшки был ещё и дом. Охряно-рыжий, с ярко-белыми рамами застеклённой веранды и резными украшениями, обычно он напоминал Ташке шоколадку или пряник. Так и хотелось его лизнуть!
      Но сейчас Ташке было не до пряников, тем более – воображаемых. Набычившись, загребая мысками сандаликов мокрый песок и поёживаясь под струями воды, она прошла к крыльцу.
      В комнате – единственной, тёплой и просторной – она немного покорчила рожи перед зеркалом. Зеркало от старости стало мутным и кривым: оно делало нос круглее и больше, как у бабы-яги, а глазам – вообще-то, карим – добавляло болотной зелени. И только неровно подстриженную светлую чёлку оно оставляло, как есть: видимо, хуже было просто некуда. Лоб под чёлкой пересекала длинная ссадина, замазанная зелёнкой. Это Ташка умудрилась грохнуться вчера в лесу, да так, что папа испугался – не останется ли шрам! Даже обозвал её Гарри Поттером.
Ташка удалась не в папу. У того тёмные волосы и острый, как птичий клюв, нос. Светлые волосы и кругленький нос пупыркой – это в маму.
Вообще-то, папа у Ташки весёлый, а сердится очень редко. Тем обиднее оказалось то, что он ей не поверил! Чашка и правда могла упасть сама. Ташка ведь не заметила, задевала ли она её локтем!
      За окном грохнуло, и дождь припустил сильнее. В комнате потемнело.
      Рожи не развлекали, но Ташкина обида утихла. Зато пришло другое беспокойство. Мама и правда расстроится! Сейчас её нет на даче, уехала в город по делам. Но вернётся же! И что тогда?
      Чашка была не просто любимая – особенная! На синем глянцевом фоне по белым, намеченным тонкими линиями волнам плыл кораблик. Наверное, пиратский бриг. Раздувались паруса, трепетали флажки на задорно торчащих мачтах-спичинках. Мама любила читать про море и всякую, как она говорила, «р-романтику». Папа подсмеивался, но, когда увидел чашку, не утерпел: купил в подарок. Ташки тогда не было даже «в проекте», как выражался папа, и вообще, папа с мамой ещё не поженились.
      И вот теперь чашки нет!
      Тут Ташка вспомнила, зачем она до этого заходила на кухню. За водой же! Вот растяпа!
      На этот раз воду удалось набрать без приключений. Доверху наполненную кружку девочка отнесла туда, куда, собственно, и собиралась. На чердак.
      Наверх вела узкая скрипучая лестница без перил. Тут у Ташки было всё устроено так, как ей нравилось. Рядом со штабелем не понадобившихся при строительстве дачного домика досок лежал старый матрас. Из прорех в полосатой ткани торчали клочья желтоватой ваты, давно уже сбившейся в комки, но Ташку это не смущало. Ещё она приладила к подоконнику подвесной столик, а к стропилам папа прикрепил толстые канаты с дощечкой – качели.
      Девочка задвинула дыру, ведущую на чердак, листом оргалита – «чтоб не упасть», как она обычно объясняла взрослым, а на самом деле чтобы сделать убежище недоступным для них. Теперь оставалось подтащить к окну второй кусок оргалита и закрепить заранее вбитыми и загнутыми для такого случая гвоздями. Гвозди она вколотила тоже сама, используя круглый белый камень вместо молотка.
Теперь на чердаке стало темно. Только через тонкие щели пробивался тусклый свет пасмурного дня. Но он не сильно мешал тому, что собиралась сделать Ташка.

      Кусок дерева – подставка, вся в завитках тёмных и светлых линий, обтекающих сучки. Теперь дранка – её полосу Ташка выбрала придирчиво из лежащей здесь же, под стропилами, вязанки. Нужна была ровная и не слишком толстая, и такая в конце концов нашлась. Дранку девочка закрепила в специально пропиленной щели, чуть наклонив, чтобы пламени было куда бежать. Теперь спички.
      И вот уже можно представлять себя королевной, заточённой в башне и прядущей бесконечную нить при свете лучины.
Прялки у Ташки не было, да она и не очень себе представляла, как та должна выглядеть. Но это было не главным.
      Главное – живой огонёк, тени от которого мечутся по доскам.
      Конечно, дедушка и мама много раз предупреждали: никаких игр с огнём! Дом деревянный, загорится – тушить нечем… Но Ташка была уверена: всё под контролем. Этот огонь ещё попробуй, разведи! Вот, скажем, мама с печкой каждый раз мучится. И всё-таки на случай пожарной опасности на столе стояла металлическая кружка с водой. Та самая, из-за которой…
      Да что ж такое! День оказался испорчен. Что бы Ташка ни делала, мысли возвращались к чашке.
      Значит, королевне сегодня особенно не повезло. Например, злобный отец выдал с утра ворох работы, а сроку дал – до последнего дневного лучика. Ташке стало очень жалко королевну. Точнее, себя.
      Какое-то время девочка сосредоточенно воображала глухие каменные стены без единого потёртого коврика или хотя бы гобелена, холодную каменную скамью и боль в уставших пальцах. Слегка успокоившись, она длинным гвоздиком сшибла в подставленную кружку обгоревший кончик лучины, отчего огонёк вспыхнул ярче, достала из-под матраса большую книжку с цветными картинками и раскрыла на заложенной странице. Блики света скользили по гладкой, вкусно пахнущей бумаге, и от этого изображения, казалось, оживали и двигались. Сестра Эльза ткала крапивные рубахи, а за окном кружила стая лебедей. Лебеди были белые и очень красивые. Ташка водила пальцем по изгибам шей, по распахнутым крыльям – гладила.
      Хорошо бы взять и попасть в волшебный мир! Прямо р-раз – и там, в картинке! Ну или ещё как-то. Только до сих пор, сколько Ташка ни пробовала, ничего не получалось. Одноклассникам Ташка ни о чём подобном не рассказывала: и так чуть ли не дурочкой считают – а всё из-за того, что Ташка на каждой переменке, стоит только отзвенеть звонку, достаёт из рюкзачка книжку и читает.
      Наверное, чтобы перенестись куда-то, надо сказать заклинание. А какое? Заклинаний Ташка не знала. Ну разве что…
      – Крибле-крабле-бумс!
      Конечно, ничего не произошло. И, конечно же, Ташка в этот момент подумала, что на самом деле не верит во всю эту чепуху. Просто так интереснее.
      А если придумать заклинание самой?
      – Тук-тук, сердца стук, – начала Ташка и облизнула вдруг пересохшие губы. Сглотнула и начала с начала:

      – Тук-тук, сердца стук.
      Рядом – мой волшебный друг.
      Будем вместе мы…


      Тут Ташка замялась. «Вместе» – что? Дружить? И так понятно: с друзьями – дружат! «Будем вместе мы гулять?» Опять не то. Но заклинание, как ей казалось, надо было закончить быстро. И Ташка решительно произнесла:

      – Будем вместе мы играть,
      Выходи ко мне гулять!


      И сложила пальцы, как делал старый маг в книжке волшебных сказок.
      Скрипнули ступеньки. Кто-то поднимался по лестнице!
      Ташка заметалась. Схватила «противопожарную» кружку – вода плеснулась на ноги в полосатых носочках. Попыталась вытащить лучину из её гнезда. Как назло, упрямая дранка застряла. Ташка дёрнула, обгоревший и скрученный штопором кончик хрустнул, упал и рассыпался. Да что за день такой!
      – Ташка, ты там?
      Разумеется, «там»! Растопалась, как слон!
      – Да, – сдавленно пискнула девочка, поспешно гася лучину в кружке и затаптывая разлетевшиеся по дощатому полу угольки. Стопу ожгло, но Ташке было не до того.
      – У меня секретик! – поспешно выкрикнула она. Шаги затихли.
      – Спускайся тогда. Дело есть.
      Ступеньки снова скрипнули: папа ушёл. Девочка перевела дух. Сдёрнув с окна оргалитину и балансируя на одной ноге, она оглядела ступню: точно, разлетевшиеся угольки прожгли множество мелких дырочек. Второй носок оказался грязноватым, но целым.
Когда она выскочила во двор, папа выводил из-под навеса дребезжащий велосипед. Дождь утих, но небо по-прежнему хмурилось.
      – Такое дело, Ташка, – озабоченно сказал папа. – Жаль, что с чашкой так вышло. Я смотаюсь в посёлок, вдруг там в магазине найдётся что-то на замену? Маловероятно, но попробовать стоит. Если бы не погода – поехали бы вместе. Видишь, снова туча заходит? Побудешь дома одна?
Ташка кивнула.
      – Далеко с участка не уходи, – озабоченно добавил папа. А Ташке внезапно остро захотелось убежать обратно на чердак. Вдруг проглядела какую-нибудь искру, не затоптала? И будет пожар?
      Но она терпела: ждала, пока папа прилаживал на багажник велосипеда сумку, пока выводил его на улицу, закрывал калитку. И лишь когда велосипед, тренькая и шурша шинами, покатил по песчаной дороге, Ташка сорвалась с места и бросилась наверх. Беспокойство комком подступало к горлу, мешая дышать.
      Ташка взлетела, переступая через ступеньку, на чердак и огляделась. Вроде бы всё было спокойно. Нигде ничего не тлело, хотя лёгкий запах дыма ещё не выветрился. И всё же стоило убедиться! Девочка рывком закрыла лаз, спеша, подтащила к окну оргалитовый щит, вздёрнула на подоконник. От резких торопливых движений, а может, от волнения тело покрылось потом.
      В наступившем полумраке ничто не проблёскивало, не вспыхивало опасным оранжевым светом. Девочка расслабилась, но всё же осмотрела каждый кусочек пола ещё раз, внимательнее. Встала на коленки, пригнулась.
      Дедушка, укладывая штабель, проложил под досками и между их слоями поперечины – чтобы доски «проветривались». В воздухе, объяснил он Ташке, есть вода: осенью и зимой дерево её набирает, а за лето должно отдать. Поэтому между нижней доской и полом оставалась щель. Слишком узкая, чтобы протиснуть руку, а вот для отскочившего уголька – в самый раз.
      Под штабелем тоже было темно. Ташка вытянулась на полу, прижалась к нему щекой. Пол был тёплым и слегка неровным.
      Девочка пошевелилась, повернулась – и вздрогнула. У поперечины под штабелем что-то сверкнуло!
      Тёплая оранжевая искорка светила не колюче, скорее – как крохотный пушистый шарик. Ташка протянула руку, опомнилась. Стащив и без того испорченный носок, девочка примерилась – и…
      Шарик перекатился, словно комок пыли на сквозняке, и замер. Его цвет сменился с тёплого оранжевого на тревожный красный. Грохая коленками по полу, Ташка переместилась. Вот сейчас!..
      Шарик, как живой, отпрыгнул в сторону. Теперь он сиял глубже, там, куда девочка не смогла бы дотянуться пальцами.
      – Хи-хи! – разлилось в темноте и смолкло. Остался лишь тонкий, как комариный писк, звон в ушах.
      Ташка вскочила, задела коленкой что-то твёрдое, взвыла. Нащупала ручку железной кружки и от души плеснула водой в щель. Хихиканье, конечно, просто почудилось, а вот зловредную искорку надо было погасить во что бы то ни стало.
      – Ай! Щиплется!
      А вот это точно не почудилось! Ташка села прямо на мокрый пол.
      – Щиплется! Щиплется! Ташка-букашка, злая пр-ромокашка!
      – Вовсе я не злая, – возмутилась девочка. – Я осторожная!
      – Хи-хи, – отозвалось неизвестное существо. – Наша Ташка-пр-ромокашка остор-рожно лупит чашки! И стучится целый день остор-рожно лбом об пень!
      – Додразнишься! – мрачно сообщила Ташка и покатала в руках кружку. Ну да, она мечтала о волшебном друге – но не о ехидном дразниле же! На такое она не подписывалась!
      Стоп!
      Во рту девочки пересохло. Нереальность происходящего ударила внезапно.
      – А ты… ты, вообще, кто? – замирая, спросила она.
      Тоненький ответный звон напоминал скорее не смех, а вздох.
      – Не зна-аю! – протянуло существо.
      – А как тебя зовут? И откуда ты? – сделала новую попытку Ташка.
      – Не зна-аю, – снова звякнуло существо и, посопев, добавило: – Я была оси-инкой, а потом долго-долго лежала в темноте.
      – Значит, ты – искорка от лучины? – выдохнула девочка.
      – Наве-ер-рное…– шарик выкатился из щели, подпрыгнул и поелозил, устраиваясь на штабеле. – А ты больше не будешь щипаться?
      – Не буду! – торопливо пообещала Ташка и даже отставила кружку. – И все искорки – такие? Разговаривающие?
      – Ещё чего, – буркнуло существо. – Они колючие и безмозглые! Нашла, с кем ср-равнивать!
      Девочка осторожно выдохнула, опасаясь сдуть искорку.
      – А что ты ещё умеешь? – жадно поинтересовалась она. Ликование переполняло её: с ней всё-таки произошло чудо!
      – Могу жечь, – деловито предложила искорка. – Могу р-развести костёр-р, вот! – и хвастливо добавила: – Я что угодно могу сжечь дотла! А ещё могу летать!
      – Не-ет! – взвыла Ташка. Ничего себе, подружка ей встретилась! – Не надо! То есть, жечь не надо! Пожалуйста-пожалуйста, никогда ничего не жги в доме!
      – Ладно уж – ворчливо пообещала искорка. – Могу и не жечь.
      Тут Ташка заметила, что доска под искоркой и впрямь совсем не обугливается.
      – Тогда я буду звать тебя Искорка, – решила она. – А откуда ты знаешь про чашку? И про пень? Пень вообще был не сегодня!
      – Ты слишком громко ду-умаешь, – голос Искорки снова стал ехидным. Видно, грустить подолгу она попросту не умела. – Я всё-всё про тебя знаю! – и, помедлив, с неохотой признала: – Ну, не всё. Но многое!
      Ташка ещё раз посмотрела на по-прежнему целые доски и осторожно спросила:
      – А в руки тебя взять можно?
      Вместо ответа Искорка подпрыгнула и мягко спланировала прямо на Ташкину руку. Ташка даже испугаться не успела: дёрнулась – но тут же убедилась, что Искорка сейчас совсем не горячая. Её прикосновение щекотало, как беличья кисточка для рисования, и грело, как солнечный зайчик. И это было приятно!
      – Наговариваешь ты на себя, – буркнула девочка, успокаиваясь. – Вовсе ты не такая страшная. Давай лучше придумаем, что мы будем делать?
      – Как что? Гулять! И игр-рать! И веселиться! – заявила Искорка. – Ты меня сама позвала – чтобы гулять!
      Девочка вскочила. И правда! День внезапно перестал быть унылым. Она спустилась на веранду, сдёрнула с гвоздя синий шуршащий плащик и выскочила на крыльцо. Искорка укрылась под воротником, щекоча теплом шею Ташки, и возбуждённо елозила: боялась попасть под редкие капли воды и одновременно хотела всё видеть.
      Ветер оставался сырым и прохладным. Ташка обежала вокруг дома, то наклоняясь к мокрым ярким лилиям, – Искорку заинтересовали их тычинки, обсыпанные ярко-оранжевой пыльцой, – то стряхивая с яблоневых веток почти настоящий холодный ливень. Искорка при этом так смешно ойкала и пряталась, что удержаться было невозможно. Ташка даже забыла про чашку!
      И всё-таки шуршание шин по песку она услышала сразу. Кинулась к калитке, сдёрнула с гвоздика верёвочку, на которую та была заперта. Папа ещё не успел спрыгнуть с велосипеда, а увидев, что Ташка распахнула калитку, и не стал. Просто осторожно зарулил на участок.
      – Не-а, – он помотал головой. – Ничего такого. Ну, ничего не поделаешь.
      – Я пойду погулять? – тихо спросила девочка. Папа кивнул.
      Ташка молча шла по песчаной дорожке. Искорка сперва тоже молчала и даже прекратила возиться.
      – А эта чашка, чем она важна? – прозвенела наконец она.
      – Ты же вроде мысли читаешь, – безнадёжно откликнулась девочка. Но, не желая ещё больше поддевать подружку, всё же сказала:
      – Это был подарок. И он был со смыслом. Ну, про то, что мама любит.
      – Значит, подар-рок важен не сам по себе, – задумчиво отозвалась Искорка и вдруг подпрыгнула и пыхнула жаром.
      – Ай!
      – Извини, – Искорка смутилась и снова стала не жгучей, а – тёплой. Пр-росто я подумала… подумала… а что, если сделать чашку самим?
      Ташка даже остановилась.
      – Как это – самим? Разве у нас получится так красиво?
      – Но ведь ты говор-рила… – Искорка защекотала теплом, – в подарке главное – смысл! – и торопливо добавила: – Мы очень, очень постар-раемся!

      Домой Ташка вернулась не скоро. Дождь так и не повторился, но глинистая земля оставалась раскисшей и вязкой. Это было очень кстати: Ташка наковыряла глины из канавы и притащила пакет домой.
      – Ого, – сказал папа, глядя на изгвазданную в глине дочь. – Промокла?
      А больше он ничего не сказал. Зато включил обогреватель, вынул из комода тяжёлый ящик с одеждой и прямо как есть, не разбирая, вывернул на диван. Выбирай, мол, дочка.
      Переодетая Ташка прихватила старую клеёнку и миску с водой и вскарабкалась в своё убежище. Там, нещадно мажа рукава, тщательно замесила добытую глину, и после нескольких неудачных попыток ей удалось слепить чашку. Стенки были довольно толстыми и, честно говоря, не очень ровными, но зато Ташка прутиком нарисовала на них волны и кораблик – как сумела.
      – Только ей сохнуть три дня, – поделилась она вычитанной в книжке премудростью, – чтобы равномерно. А вдруг мама вернётся раньше?
      Искорка покружилась над чашкой.
      – Три дня сушить? Фи! Это вам, людям, три дня. А мы это делаем так! – и она пыхнула светлым жаром. – Обойдёмся тремя часами!
      Ташка послушно проглотила поздний обед – молочную лапшу, которую тихо ненавидела за безвкусную пенку и склизкие макаронины. Сейчас она даже не замечала, что именно глотает: её заполняло тихое ликование. Будущая чашка уже представлялась ей – вот она стоит, поблескивая тёмно-рыжими боками, украшенная изображением кораблика и курчавых волн. Как удивится мама!
      Глина просохла. Теперь её нужно было обжечь, и Ташка понимала, что уж это-то никак нельзя делать в доме. За окном синели ранние сумерки, в сараюшке громыхал железяками, стучал молотком и ругался под нос папа.
      – Я гуляю! – сообщила открытой двери послушная дочь. Папа высунулся из сараюшки.
      – Принято! В лес не убегай!
      На деле это означало не убегать так далеко, чтобы невозможно было докричаться с крыльца.
      Воздух пах мокрой зеленью и – совсем слегка – сладкими мелкими ночными цветами, названия которых Ташка не знала, но которые мама всегда высаживала на клумбу перед верандой.

      Реденький, истоптанный перелесок за дощатой калиткой, отделяющей дачный посёлок от внешнего мира, казался в сумерках таинственным и страшноватым. Потемнели и как будто бы стали выше и без того высокие ели, орешник превратился в непроходимые заросли, тропинка сузилась и петляла.
      Ташка вытащила чашку из-за пазухи. Бока её были тёплыми и шершавыми, а на дне сидела Искорка, выпорхнувшая, когда девочка взяла чашку в руки. Над головой что-то треснуло, захлопало крыльями, и за шиворот Ташке посыпался мелкий мусор.
      – Ой! – сказала Ташка.
      – Это сойка взлетела, – со знанием дела подсказала Искорка. И не успела Ташка удивиться очередному проявлению всезнайства, возбуждённо запрыгала:
      – Смотри! Смотри! Что это? Такие же, как я?
      Ташка вгляделась. В тёмном кустарнике светилось ярко-зелёное пятнышко, такое уютное, словно крохотный гномик зажёг на подоконнике жилища настольную лампу под абажуром.
      – Это же светлячок! – выдохнула она. – Искорка, нам везёт! Не каждый день можно увидеть такое! То есть, не каждую ночь, – тут же поправилась она.
      Искорка слетела в гущу ветвей. В её ярком блеске сияние светлячка потускнело, зато теперь Ташка ясно видела крохотное невзрачное насекомое.
      – Светлячки, – задумчиво повторила Искорка. – Такие же, как я! Нет… не совсем такие. В них меньше силы… и всё же, – Искорка помолчала, словно прислушивалась, – всё же она есть.
      – И ещё они не летают, – с сожалением закончила Ташка. – Папа говорил, что где-то на юге светлячки другие. Там они могут летать и мерцать, а наши только ползают и светят ровно.
      – Может, как раз в этом всё дело? – предположила Искорка. – Ну ладно, у нас же с тобой важная задача! Начнём?
      В полутьме искать топливо для костра было непросто, но Искорка летала между деревьев, опускалась к самой земле и светила, чтобы было виднее. Ташка обложила чашку хворостом и чиркнула спичкой. Огонёк вспыхнул и погас. Ташка достала вторую спичку, сломала, выронила. Третья спичка догорела почти до пальцев, но мокрые ветки не желали заниматься.
      – Не-ет, тут надо не так, – деловито звякнула Искорка. – Р-раз-два-тр-ри!
      Она закрутилась волчком, зазвенела, как самая тонкая из гитарных струн – и на коре сучьев вспыхнуло пламя!
      – А теперь главное – поддерживать пр-равильную температуру! – наставительно сообщила она.
      – И долго? – поинтересовалась Ташка.
      – В обычных условиях – восемь часов, – Искорка тихонько хихикнула. – Но я кое-что попробую.
      – Это волшебство? – Ташке было ужас как любопытно.
      – Упр-равляемый физический процесс! – провозгласила Искорка и, подумав, добавила: – Но будем считать, что волшебство!
      Ташка уже ничему не удивлялась: ни тому, что Искорка знает так много чудесных и необычных вещей, ни тому, что порой может не знать чего-то очень обыкновенного. Должно быть, дело было в той самой осинке, из которой когда-то изготовили дранку, или в воде, питавшей корни осинки, или в прилетавших на её ветви птицах.
      Искорка нырнула в чашку. Пламя обняло глиняные бока и засияло ярко-ярко!
      – Я-то послежу, чтобы огонь никуда не убежал, но ты без меня так не делай, – деловито предупредила она. Ташка была согласна.
      Темнота сгустилась, и девочка забеспокоилась. Костёр, должно быть, виден даже с крыльца их дома! Как бы не влетело! Но Искорка и так старалась, торопить её ещё больше Ташка не стала. Закусила губу и сунула кулачки в карманы джинсов, стараясь не подпрыгивать от тревожного нетерпения.
      – Ну вот и всё, – устало выдохнула Искорка.
      Пламя опало. Чашка темнела поверх горячих углей. По их поверхности пробегали змейки света.
      – Бери её, – подсказала Искорка. – Я сделала так, что ты не обожжёшься.
И правда! Чашка оказалась не горячей, а просто очень тёплой. И ещё – она стала лёгкой и звонкой! Ташка бережно сунула её за пазуху.
      – А теперь надо костёр дотушить, пока папа не прибежал, – сказала она.
      – Сейчас, – Искорка скакнула обратно в костёр, и угольки сразу потускнели.
      – Скорей! Ну скорей! – торопила Ташка. – Увидит – достанется нам на орехи!
      Как в воду глядела… В темноте раздался треск сучьев, и к пятну света выскочил папа. Ветровка накинута на одно плечо, одна нога – в тапочке, другая в калоше, а уж лицо!
      – Лес спалить решила? – рявкнул папа и кинулся затаптывать угли. Ташка вскрикнула: там же Искорка!
      – Ничего не будет! – она вцепилсь в папин рукав и попыталась вытащить отца с кострища. Запахло палёной резиной. – Я… я следила! Ну папа! Не надо! Стой! Да стой же!
      И наконец сообразила:
      – Ничего бы не загорелось! Мокро вокруг! Дождь прошёл!
      Где же Искорка? Успела ли спастись? Или…
      Где там! Папа яростно затаптывал угольки и только шипел сквозь зубы, когда колючие искры кусали за ноги.
      – Дождь, не дождь – сухая хвоя найдётся! Ну ничего, сейчас мы их... Ни одной искорки не оставим!
      Ташка разрыдалась.
      – Искорка хорошая! – крикнула она. – Она мне помогала! А ты… ты просто не понимаешь! Я же чашку! Мы же хотели…
      И сжала зубы, всхлипывая. Нельзя было выдавать тайну Искорки! Но папа, похоже, не обратил внимания.
      – Любая искорка хороша, если знаешь, что делаешь, – резко сказал он. – Ну, Ташка! Сколько раз! Сколько раз тебе говорили!
      Кострище было теперь совсем тёмным. Папа ногой ворошил золу, притопывая каждый раз, когда что-то вспыхивало. Но Ташка видела, что это обыкновенные угольки. Искорки среди них не было.
      Ташка зажмурилась и только слышала похрустывание, топот и шуршание одежды. И ещё – папино сердитое дыхание.
      – Ну, всё, – буркнул он наконец. Идём… горе моё.
      И, помолчав, примирительно добавил:
      – Ты права, сверху сыро. А подстилка на глубине сухая. Лес одним дождиком не промочишь. Сама посмотри.
      И правда: под слоем мокрой прошлогодней хвои оказалось сухо! Только вот Искорку уже не вернёшь. Ташка шмыгнула носом. В горле стоял противный ком.
      – Так всегда бывает, если дождей давно не было, – снова пояснил папа. Но девочка не слушала. В траве что-то блеснуло!
      – Искорка! – Ташка от внезапной радости даже забыла, что папа близко. А он тут же шагнул к ней:
      – Где? – и хмыкнул: – Да это же светлячок! Напугала, глупая!
      – Тс-с! – прозвенело из травы.
      Ташка опомнилась.
      – Действительно, светлячок, – сказала она, постаравшись, чтобы голос звучал беспечно. – И я тут вовсе не зря костёр жгла! Дома покажу!
      Искорка жива! Искорка жива! Ташка даже засмеялась от облегчения.
      – Покажешь? Что? – папа с сомнением посмотрел на тёмные кусты, затем – на промокший и прожжённый тапок. – Пролить бы тут от греха. Слушай, правда, я сейчас воды ведро принесу, а ты пока посмотри, вдруг мы чего пропустили, ладно? А потом уже и покажешь!
      – Хи-хи, – долетело до девочки, как только папа отошёл на несколько шагов. – Твой папа смешной! А ты что, правда за меня испугалась?
      Искорка подпрыгнула и вспыхнула ярче.
      – Хи-хи! Искры дружбы раздувает молодёжь, молодёжь, молодёжь! Эту искру не затушишь, не убьёшь, не убьёшь, не убьёшь!  – «взрослым» голосом пропела она.
      – Тише ты! И прячься скорей в рукав! – Ташка протянула руку.
      – Не-ет! Не пойду в дом! Ты ляжешь спать, а я что? – возмутилась Искорка. – Я лучше тут останусь!
      – И что ты будешь делать ночью в лесу? – обескураженно поинтересовалась девочка. Ей-то среди малопонятных звуков и мрака было совсем неуютно!
      – А я! А я! Я пр-ридумала! – Искорка заскакала так быстро, что Ташка видела только росчерки света в темноте. – Я буду учить светлячков летать. Вот все обалдеют!
      – Папа идёт, – Ташка прислушалась. Искорка юркнула под лист.
      – Не проговорись! – прозвенело из темноты. – И приходи сюда завтра! А маме с папой кружка понравится. Обещаю!

4
Наша проза / Дерево Кина
« : 12 Апр, 2020, 22:50:07 »

Ещё один рассказ: "Дерево Кина", из фэнтези. Будет не текст, а ссылка на аудиофайл: его читали сегодня на радио "Океан плюс", и уже появилась запись. Интересно, кто вспомнит, откуда выросла история? :)

P.S. Текст потом, если захотите.

5
Наша проза / На правом берегу
« : 12 Фев, 2020, 16:47:45 »
Давно не было ничего нового! Вот, притащила )) Это рассказ, написанный на конкурс фентези с темой "Драконы и другие фентезийные существа".


На правом берегу
 

Ручей делил мир надвое.

Слева по течению лежала та часть, которая принадлежала дню. Прямо от скользкого глинистого берега начиналась вырубка, заросшая низкими мелкими деревцами. Дальше, насколько хватало глаз, вспучивались отвалы – одинаковые, с покрытыми сизой колючей дрянью скосами и плоскими вершинами. Издали они не выглядели большими, но Кэри-то знал, что на самом деле это не так.

Туда, за отвалы, вела бетонка. Из года в год каждое утро, не считая каникул, Кэри с матерью переходили ручей по навесному мостику. Когда Кэри топал, раскачивая конструкцию из поперечных досок, мать вцеплялась в верёвочные перила и по-девчоночьи взвизгивала. От мостика начиналась тропинка, которая выводила на главную улицу. Здесь стояло единственное во всём посёлке кирпичное здание – отель Коннор, и именно сюда подкатывал дребезжащий автобус, выдыхавший сизые едкие клубы выхлопных газов. Раньше автобус представлялся Кэри этаким драконом наоборот, потому что извергал дым из того места, которое у дракона находилось бы под хвостом. Роб, лучший друг и напарник, выражался более грубо, и никакие драконы в его версии не фигурировали.

Автобус забирал мать и, вихляя на выбоинах, увозил на предприятие. Там Джина Новак, чья фамилия на её родине звучала бы как «Новакова», целый день печатала бумаги на трескучей машинке, перекладывала листы синей копиркой, тренькала кареткой, а возвращалась только вечером. Ну а Кэри Новак, эмигрант во втором поколении, проходил мимо тёмно-красной стены отеля и встречался с Робом. Дальше они, уже вместе, шли в школу, вытянутое приземистое здание, обшитое внахлёст длинными серыми досками.

Другая, вечерняя часть мира начиналась от правого берега ручья. Крутой склон, на котором стоял дом Кэри, покрывали деревья. Гигантские стволы ржавого цвета уходили ввысь, но ещё выше вздымались горы. Здесь иным было всё: тёмная зелень хвои, светлая, как камень-змеевик, трава, крупные жёлтые бабочки, перепархивающие с лилового цветка на синий, с синего – на ярко-розовый, опоссумы, малиновки, дятлы с бело-чёрными крыльями. Этот мир был населён существами такими пёстрыми и разными, что дух захватывало.

И всё же дневной мир побеждал. Чем старше становился Кэри, тем меньше его тянуло в лес. К тому же Роб, который вообще-то был на год старше одноклассников, оставил учёбу и начал помогать отцу в мастерской. Кэри после уроков задерживался в школе: его увлекли химия и механика. Виделись друзья теперь не каждый день, и совместные вылазки стали редкими.

Тем не менее, когда Кэри затеял строить ракету, Роб не подвёл.

Строительной площадкой стал нижний этаж дома Кэри. Ну, одно название, конечно, – нижний этаж. Из-за уклона часть дома была приподнята на столбах. Пространство под полом жилой части, открытое с одной стороны, служило одновременно дровяным сараем, чуланом и мастерской. Здесь были даже стол с тисками и небольшая наковальня. Кое-какие недостающие инструменты Роб, с разрешения отца, приносил с собой.

Сигарообразное сооружение собирали из обрезков трубы и листового железа. Замысел был настолько грандиозен, что даже Джина в конце концов забеспокоилась. Пришлось уверить её, что это всего лишь модель, и ничего поджигать приятели не собираются. Врать Кэри не любил, но тут уж ничего не поделаешь: наука требует жертв.

Сейчас оба конструктора сидели под навесом на широких чурбаках, посреди разбросанных клещей, плоскогубцев, напильников и пробойников вперемешку с опилками и металлической стружкой, и спорили.

– Чтобы наша ракета была настоящей, ей нужен астронавт, – настаивал Роб. – Какое-нибудь животное. Ну хоть лягушка или там мышь. Иначе какой смысл?

Как все рыжие, он легко краснел, а сейчас распалился не на шутку. Из-за этого веснушки на курносой физиономии казались бледнее.

– При чём тут животное? – в десятый раз отвечал Кэри. – Главное, чтоб она полетела. И вообще, куда ты его поместишь? Получим печёную лягушку, и что?

– А вот это уже дело техники, – важно заявил Роб. – Смотри!

Он наклонился, рисуя прутиком на земляном полу.

– Вот здесь и здесь делаем вставки, так?

– Ну?

– Что «ну»? А тогда вот тут будет слой воздуха. Ничего с твоей лягушкой не сделается.

– Похоже на то, – с неохотой признал Кэри. Роб тут же просиял:

– Эй, глянь, что я принёс!

В этом был весь Роб – ему никогда не требовалось закреплять превосходство. Напротив, победив в споре, он всегда менял тему, словно не хотел, чтобы Кэри успел осознать поражение. Порывшись в кармане потрёпанных штанов, он с некоторым трудом извлёк коричневый бумажный кулёк.

– А тебе дома не нагорит? – забеспокоился Кэри.

– Уже нагорело, – Роб удовлетворённо ухмыльнулся. – Держи! Этого хватит?

– Годится, – Кэри развернул кулёк с крупными кусками сахара и взвесил на ладони: фунта полтора, не меньше. – И у меня почти столько же. Живём!

Некоторое время подростки занимались каждый своим делом. Помещение наполнилось нестерпимым лязгом: Роб склёпывал между собой две заготовки. Кэри тем временем, аккуратно завернув сахар в мешковину, чтобы не потерять ни одной драгоценной крупинки, разбил его молотком и перетирал с другими необходимыми компонентами в тяжёлой каменной ступке, время от времени досыпая в смесь угольную пыль из стоящего здесь же ящика. Наконец стемнело настолько, что работать стало трудно. Кэри разогнулся и подошёл к приятелю.

– Ого, – уважительно протянул он. В верхнюю часть ракеты теперь была встроена маленькая камера с дверцей, достаточной для того, чтобы поместить внутрь небольшое животное. – А если ещё как-то амортизировать удар?

Конечно, более сложная задача – вот что привлекло Роба! Сам-то Кэри всё это время думал о топливе.

– Придумаем, – пообещал Роб. – Проложим чем-нибудь.

Он свёл брови, озабоченно оглядывая ракету то с одной стороны, то с другой, и отрешённо повторил:

– Придумаем…

– Пошли, чайник поставим, – спохватился Кэри. – Скоро мать вернётся.

 

Оказалось, что на улице похолодало. Это мальчики обнаружили, только войдя в помещение: их тут же охватил озноб, какой бывает, когда из пронзительной вечерней свежести внезапно попадаешь в тепло. Кэри немедленно растопил железную печь и залил воду в чайник. Со стен привычно смотрели Монтгомери, Грета Гарбо и Брайан Донлеви: обживаясь после войны, Джина украсила комнату вырезками из журналов. Когда-то нарядные, теперь они пожелтели и покрылись пятнами, но Кэри обычно этого не замечал.

Чайник посвистывал, руки ныли от работы. Кэри потянуло в сон.

– Завтра закончим, – уверенно сказал Роб.

 

Закончили только через два дня. Пришлось поторопиться: испытания ни в коем случае не следовало откладывать до выходных. Ведь в субботу мать оставалась дома.

В пятницу Кэри с трудом высидел последний урок, кое-как упихал в сумку учебник по геометрии и выскочил из школы в числе первых. Он боялся только одного: не вышло бы, чтобы на Роба навесили какую-нибудь работу по дому! Но приятель ждал в условленном месте, за углом у отеля.

День был солнечным, но нежарким. Осень чувствовалась во всём. По-особому синело небо, трава по обочинам полегла, её жёлтые соломины неряшливо перечёркивали оставшуюся внизу зелень. Переходя ручей, мальчики вспомнили об «астронавте».

Они прошли вверх по течению, заглядывая под ветки и коряги, но лягушки как сквозь землю провалились. Наконец Кэри остановился, задумчиво пиная кочку у самой кромки обрыва, так что вниз посыпались комья глины.

– Должно быть, им холодно, – протянул он. – Может, спят уже. Эх, а ведь только вчера я видел одну!

– Давай забросим вещи в дом и поищем с другой стороны, – предложил Роб.

Они уже подходили к крыльцу, когда Кэри заметил боковым зрением движение.

– Вон она!

Сумка полетела прочь. Мальчики шарили в траве, раздвигали кусты – никого! Наконец Кэри приподнял ветку, почти лежащую на земле, и отпрянул:

– Оу…

– Что там? – Роб сунулся ближе и рванулся вперёд, накрывая ладонями бурое тело. Через мгновение мальчики разглядывали крепко стиснутую в его руке добычу – крупную ящерицу.

– Ну и уродина! – с отвращением проговорил Роб.

– Сам ты уродина, – беззлобно отозвался Кэри. Ящерица была невиданная: плоскую грубо очерченную голову окружал встопорщенный кожистый воротник, окаймлённый зелёным, золотистые глаза сверкали, как капельки смолы. Ящерица щерилась, из раскрытой пасти, усаженной мелкими острыми зубами, доносилось шипение. – Держи крепче, а то укусит!

Ему хотелось разглядеть незнакомку полностью, но мешали руки приятеля.

– Не придуши!

– Так «держи крепче» или «не придуши»? – проворчал Роб. – Давай скорее, царапается!

Ящерица бросила шипеть и теперь молча выдиралась.

Мальчики бегом поднялись к дому, Кэри поспешно открыл дверцу в головной части ракеты, чтобы Роб смог пропихнуть добычу внутрь. Помещение для «астронавта» они только вчера выложили обрезками резины и просверлили отверстия для вентиляции, так что животному ничто не угрожало.

Почти всё было готово с вечера. Кэри заправил камеру сгорания. Часть топлива не поместилась, и он засунул свёрток с остатками в карман штанов. Оставалось только вынести ракету из-под навеса, утвердить на вытоптанной, лишённой травы площадке и проникнуться торжественностью момента.

– Запускай! – великодушно предложил Роб.

– Ключ на старт! – поправил Кэри.

– Ну, пусть будет «ключ на старт». В общем, давай!

Кэри чиркнул спичкой и поднёс огонёк к запальному отверстию. Сперва ничего не происходило. Кэри успел испугаться, что спичка вот-вот погаснет, но тут внутри ракеты что-то зашипело. Мальчики отскочили в стороны. Вовремя! Из хвоста ракеты вырвались язычки пламени, она загудела, вздрогнула – и вдруг стремительно пошла вверх.

– Летит! Летит!

Задрав головы, мальчики напряжённо следили за ракетой. Кэри не заметил, как вцепился в запястье Роба.

– Смотри! Сейчас уйдёт в стратосферу!

Неизвестно, достигла ли ракета стратосферы, но внезапно что-то изменилось. Сияющая свеча накренилась и распалась. Нижняя, горящая часть плавно и страшно обрушивалась куда-то за деревья, верхнюю несло по дуге в сторону. Кэри дёрнулся бежать, но друг рванул его за плечо:

– Стой! – сдавленно скомандовал он. – Замечаем, куда упадёт. Иначе не найдём…

Друг был прав. Кэри стиснул зубы, принуждая себя оставаться на месте. Впрочем, ждать оставалось недолго.

– Вон там, за теми макушками, – сказал он. – А верхняя часть за скалой слева.

Теперь оба сорвались с места. Торопясь, спотыкаясь о корни и камни, не замечая хлещущих по лицу ветвей они мчались туда, где вот сейчас должен был расцветать огонь. Деревья раздались, и открылась крохотная прогалина: заросшая мхом чаша среди серых валунов. В самой её середине лежал железный обломок. Вокруг него ещё догорали раскиданные при ударе кусочки спекшегося топлива, тлела кора на упавшем стволе, но сырой мох и редкие травинки загораться не спешили. Кэри кинулся затаптывать угольки, Роб рядом молотил скрученной в жгут курткой по всему, где хоть что-то светилось.

– Уф! – и наконец друзья смогли остановиться. Не сговариваясь, оба опустились прямо на мокрый мох: ноги попросту отказались держать.

– Повезло, – выдохнул Кэри, охваченный запоздалым ужасом. – Могли бы лес спалить.

– Твой дом бы как раз и сгорел, – отозвался Роб. Его голос подрагивал. – Ну, идиоты…

– Ага…

Постепенно мальчики пришли в себя.

– Теперь надо найти верхнюю часть, – предложил Кэри. Он чувствовал усталость, но дело следовало довести до конца.

– Точно надо? – тоном умирающего переспросил Роб и, в ответ на пожатие плеч, кивнул: действительно, надо.

Однако это оказалось непросто. Примерное место падения оба заметили не отсюда, а от дома Кэри, причём оба – по-разному. Так что выскочили они на обломки случайно, как раз тогда, когда уже решили вернуться к ручью и попробовать зайти в лес заново, вспомнив точное направление и приметы.

Дверцу заклинило, пришлось пустить в ход нож. Ящерица неподвижно сидела в глубине кабины.

– Ничего себе, живая! – восхитился Роб. – Значит, хорошо кабину сработали. Ну что, выпустим здесь или отнесём к ручью?

– Нет… – Кэри помолчал, соображая. – Какая-то она вялая. Её такую кто угодно съест. Нечестно получается. Да и вообще, чтобы объявить конструкцию удачной, надо убедиться, что астронавт оправился от контузии. Может, у неё внутренние повреждения или ещё что.

Не думая об острых зубах, мальчик запустил руку в отверстие и осторожно достал «астронавта». Должно быть, рептилия до сих пор была оглушенной: она даже не пыталась укусить, лишь время от времени прикрывала глаза плёнчатыми веками и беззвучно раскрывала пасть. Чешуи воротника опали, побледнели и были почти незаметны, грудка ходила ходуном. Теперь Кэри смог рассмотреть тварюшку получше. По бокам обнаружились две кожистые зеленоватые перепонки, спину и хвост украшал гребень из треугольных пластин, мягких наощупь.

– Смотри, она на ногах не стоит. Ничего не поделаешь, берём с собой.

Роб только пожал плечами. Перемазанный сажей и глиной, с алеющей царапиной на переносице и обугленной дырой на рукаве, вид он имел такой, словно провёл в лесу по крайней мере неделю. Кэри подозревал, что и сам выглядит не лучше.

Они пробирались по склону между высоких рыжих стволов, обходя завалы в тех местах, которых коснулся ураган, случившийся года три назад. Хвойный опад мягко пружинил под ногами. Вдруг Кэри остановился – так резко, что Роб ткнулся ему в спину: в переплетении корней огромного выворотня ему что-то почудилось. Нет, всё в порядке! Хотя… Кэри отвернулся и медленно повернул голову обратно.

Среди колеблющихся пятен света и тени сверкнул огромный жёлтый глаз.

– Что там? – шёпот Роба прозвучал хрипло.

– Д-дракон, – немеющими губами выговорил Кэри. – Там…

Глаз исчез. Только паутинки светились в косых лучах заходящего солнца.

– Где?

– Показалось… Нет, смотри!

Пляшущие тени сплелись в чешуйчатое тело, огромный хвост шевельнулся и замер. И вновь ничего: просто корни, просто ветки.

– Драконов не бывает, – неверным голосом проговорил Роб. Одновременно он шагнул, оттесняя более мелкого Кэри плечом. Точно так же, как делал когда-то в школе, если приходилось драться. А Кэри, тоже как тогда, качнулся вперёд и в сторону и встал рядом.

Теперь оба ясно видели дракона. Рептилия размером с першерона, нахохлившись, сидела прямо перед ними. Когти её гигантских лап прочертили борозды в земле.

– Драконов не бывает, – громко повторил Роб, упрямо отрицая очевидное. – Это просто пень.

Рептилия переступила с лапы на лапу. Жёлтый глаз моргнул. Затем плоская голова повернулась другой стороной, кожистый воротник развернулся и опал.

Ящерица в руках Кэри издала нечто среднее между писком и щёлканьем и прыгнула, так что мальчик не успел её удержать. Он вскрикнул, ожидая, что мелкая тварь ударится о землю, но перепонки по бокам узкого тела вдруг с шелестом развернулись. Крылья позволили ящерке спланировать на землю и вновь сложились, а сама она отчаянно рвалась к страшилищу. Подволакивая задние конечности, ковыляя, спотыкаясь, путаясь в траве, она продвигалась вперёд, пока не ткнулась в огромную лапу.

Одновременно в голове Кэри зазвучали рокочущие, низкие звуки. «Дай то, что мне нужно».

– Что тебе нужно? – голос Кэри сорвался.

«То, что у тебя в кармане».

Кэри машинально сунул руку в карман. Пальцы упёрлись в мятый бумажный свёрток. Мальчик осознал, что совсем недавно тушил огонь, таская с собой пакет самодельной взрывчатки!

Свёрток никак не хотел вытаскиваться. Когда наконец Кэри смог его развернуть, часть смеси просыпалась: руки мальчика тряслись.

– Вот это?

Рептилия осторожно вытянула шею. Сперва Кэри решил, что дракон хочет обнюхать бумагу, но нет: тот прикрыл глаза и глубоко вдохнул ноздрями порошок. Роб истерически хихикнул:

– Сейчас чихнёт!

Дракон отодвинулся. Казалось, он прислушивается к ощущениям, словно гурман, пробующий новое блюдо.

Распахнув глаза и наклонив голову к детёнышу (теперь-то стало ясно, что ящерица – детёныш!) дракон, вернее, драконица бережно выдохнула.

Голубое пламя обняло маленького дракончика, окружив сияющим коконом. Кожа детёныша засветилась, янтарные глаза вспыхнули. Дракончик вскрикнул – мелодично, негромко, но торжествующе.

– Смотри, это она его лечит! – завороженно прошептал Роб.

Действительно, от вялости дракончика не осталось и следа. Цепляясь коготками, он ловко вскарабкался по лапе родительницы и выше, по плечу, к самому гребню на спине. Он больше не спотыкался и не подволакивал ноги! Драконица издала довольное урчание, детёныш ответил ласковым свистом.

Роб тихо отступил на шаг и потянул приятеля за собой. Действительно, стоило исчезнуть, пока драконице не пришло в голову выяснить, из-за кого же её чадо попало в такой переплёт.

В ответ на шорох рептилия подняла голову. Некоторое время подростки и драконица напряжённо вглядывались друг в друга. Затем рептилия расслабилась, прикрыла глаза – раз-раз! – и фыркнула. Синее пламя вновь вырвалось из её ноздрей, но странное дело: ветви и сухая трава, которых оно коснулось, даже не обуглились. Драконица с шумом расправила крылья, такие же, как у детёныша, но намного более мощные, оттолкнулась задними ногами, на секунду зависла в воздухе – и пропала.

Подростки переглянулись. Можно было подумать, что им всё привиделось, ведь, несмотря на размер туши, трава под ней оказалась не примята! И всё же что-то осталось: крупный, отчётливый отпечаток длиннопалой лапы, борозды от устрашающих когтей.

– Пойдём скорее! – выдавил Роб. Его глаза лихорадочно блестели, голос подрагивал. – Можем успеть до темноты. Надо рассказать! Надо сфотографировать следы, пока не пропали. Одолжим у Майкла аппарат!

– Зачем? – не понял Кэри.

– Как это «зачем»? Это же сенсация. Мы прославимся! Это же… такого не бывало! Ну что ты стоишь?

– Нельзя об этом рассказывать, – медленно проговорил Кэри. – Нельзя!

– Как это? Почему? Сенсация же, понимаешь? О нас напишут! Может, даже в «Геральде» или «Сан»!

– Плевать, – мрачно огрызнулся Кэри. – «Сенсация», да? Будут шляться по лесам, искать следы. Истопчут всё. А если её поймают? Может, она одна такая! – ему казалось, что он говорит очень убедительно.

– Ну и что? – Роб двинулся вперёд. Кэри немедленно встал перед ним. – Пусти! Без тебя обойдусь! Тоже мне, друг!

– Да стой же!

– Пусти!

Неизвестно, кто первый толкнул другого. Сжав кулаки, насупившись, подростки кружили по прогалине, обмениваясь короткими тычками. Наконец Роб бросился вперёд, и они, сцепившись, покатились в траву.

Никогда раньше Кэри не испытывал такой ярости. Он мутузил приятеля, получал удары, выворачивался из-под соперника, впечатывал его лопатками в мох, пока не почувствовал, что пласт земли куда-то просел, и оба они скользят вниз.

Финальный удар отрезвил обоих. Оглушённые, сплёвывающие глину соперники смогли приподняться. Над ними рыжел небольшой обрыв, выше, обрамлённое тёмными верхушками деревьев, светлело вечернее небо. И в этом небе что-то блеснуло! Что-то, или кто-то – драконица! – кружила, взмывала и падала, время от времени просверкивая синим.

– Это чудо, – безнадёжно выдохнул Кэри. – Волшебство. Её же просто замучают.

– Ну хорошо, нет – так нет, – буркнул Роб и отвёл глаза. – Значит, и говорить не о чем.

– Ты же сказал, что сам?..

Но друг только пожал одним плечом (другой рукой он опирался о землю) и скривился.

Они сидели и смотрели в небо.

– Только зря ты про волшебство. Нет никакого волшебства, – упрямо сказал Роб после недолгой тишины. – И драконов тоже нет.

– Ты сам видел, – коротко откликнулся Кэри.

Друг, видимо, собирался что-то сказать, но промолчал. И лишь когда драконица скрылась за вершиной горы, неохотно выдал:

– А может, всё-таки есть. Кто бы мог подумать, что мы с тобой когда-нибудь подерёмся? Говорят, что магия драконов недобрая: вот это, видно, она и была.

– Очень ей надо нас ссорить! Это же дракон. Скажи спасибо, что не убила, – выдавил Кэри, у которого от этой неуклюжей попытки извиниться защипало в носу. – Сами мы хороши. И знаешь, что я думаю? Что люди выдумали ракеты, потому что скучали по драконам.

– Пошли, философ! – и Роб встал, отряхивая штаны. – Темнеет уже.

И они спустились к ручью, туда, где стоял дом Кэри и где их уже ждала Джина Новак с извечным вопросом на устах:

– Кэри Джейкоб Бэнкс Новак, будь так любезен, объясни, что это было?

6
Наша проза / Пассажирка Истории
« : 10 Мар, 2019, 20:36:36 »
Ещё одна история о звериках ))

Пассажирка Истории

 
   Что знают люди о крысах?
    Крысы жадные, юркие, хитрые. Они уничтожают припасы и разносят мор. Крысы способны загрызть оставленного без присмотра человеческого младенца. Крысы неистребимы, они не боятся ни холода, ни жары, они способны сгрызть и испортить всё – пушнину в хранилищах, бесценные свитки в библиотеках и даже соль в мешках.
    Люди не любят крыс, но поневоле соседствуют с ними: нет избавления от этих серых наглых тварей с отвратительными хвостами, покрытыми лишь реденькими волосками и чешуйками кожи.
    Что знают крысы о людях?
    Люди жадны и коварны. Они ставят хитрые ловушки и устраивают облавы. Они разбрасывают отраву и засыпают норы, в которых подрастают нежные детёныши, битым стеклом или гвоздями.
    Крысы не любят людей, но держатся рядом с ними: как ни опасно такое соседство, оно даёт ни с чем не сравнимые убежища и обильную еду.
    Знают ли крысы имена великих мореплавателей и первопроходцев – Марко Поло, Чжэи Хэ и капитана Невельского? Талантливых поэтов и живописцев – Гомера и Рембрандта? Конечно, нет. Для крыс все они – обыкновенные люди.
    Знают ли люди Чирра-Пришедшего-Первым и Слирри-сказителя, Кнавви-Переплывшего-Великую-Реку и Зерру-Поедательницу-Яиц? Знают ли они мореплавательницу Пиу-И?
    Крысы знают, хотя «сегодня» значит для них неизмеримо больше, чем «вчера», и тем более – чем далёкое прошлое.

I
    Сегодня.
    Смола плавилась в трещинах досок, и воздух трюма был затхло-горький. Мир покачивался – мерно, едва заметно, как бывает лишь в хорошо защищённой бухте. Пиу-И выбралась из гнезда, потянулась и зевнула. Предназначение уже округлило её бока, наливая тело тяжёлой истомой, бег и прыжки сделались неловкими и бережными. Все предшествующие дни Пиу-И таскала в гнездо всякую всячину. Теперь запасы в убежище внушали надежду, что и на этот раз всё обойдётся. Крыса тщательно вылизала хвост до самого кончика, умыла мордочку, расправила усы и принюхалась. Её влажный нос подрагивал, втягивая воздух. Уже прозвучал приглушённый толстыми досками, нестройно исполненный Pater Noster(1), и теперь шарканье пемзы по палубе и журчание воды в шпигатах (2) говорили о том, что люди занялись обычной суетой, в которой крыса далеко не всегда могла усмотреть смысл. Лабиринт ящиков и бочек, тесный для двуногих, прекрасно подходил для крыс: убежища, закоулки, сквозные проходы и тупички – всё это Пиу-И знала до последнего гвоздя и последней деревянной втулки. Сейчас крыса слышала шорохи и возню, звуки короткой драки, топот лапок, и это должно было успокаивать. Но у крысы было нечто более тонкое, чем нюх, более острое, чем зрение, более чуткое, чем слух, и это нечто заставило замереть, вжавшись в сыроватый настил.
    Так и не обнаружив источника опасности, Пиу-И расслабилась. Она совсем уже собралась пробежать к дальней бочке с водой: деревянная затычка расшаталась, и по стенке стекала тонкая струйка – как вдруг прямо над головой прогрохотали шаги, крышка люка со стуком сдвинулась, и в трюм хлынул яркий свет. Пиу-И метнулась в убежище и затаилась. Глухой стук пустых бочек и грубые, резкие выкрики говорили опытной крысе о том, что трюм готовят к погрузке. Может, до её угла не доберутся?
    Напряжённая, неподвижная, с заполошно бьющимся сердцем, будущая мать ловила каждый звук, который мог бы дать подсказку. И всё же она дотянула до последнего: ближайшая к ней бочка качнулась, громкий возглас раздался совсем близко, и Пиу-И с яростным визгом прыгнула вперёд, прорываясь к свободе. Руки двуногого были заняты: он удерживал бочку в наклонном положении, чтобы сдвинуть, и крыса использовала шанс на спасение. Кто-то швырнул тяжёлый деревянный клин, но промахнулся. Пиу-И летела зигзагами, уворачиваясь от пинков, и яростная брань звучала ей вслед, словно гимн её ловкости и бесстрашию. Да, бесстрашию: хотя её броски казались беспорядочными, крыса прекрасно знала, куда бежит. На миг Пиу-И показалось, что раздутые бока не позволят протиснуться в заботливо приготовленный лаз. Она заработала лапками, пропихнула тело вперёд, раскорячилась, пытаясь задержать падение в узкой щели, и наконец плюхнулась на твёрдое.
    Крыса попала в узкое пространство между внутренней и внешней обшивкой из толстых досок и теперь была в безопасности. Лапы ощущали шершавую поверхность продольного бруса, скрепляющего шпангоуты (3). Пару дней назад в порыве озарения Пиу-И припрятала здесь несколько пресных сухарей, кусок солоноватого, высохшего до каменной твёрдости козьего сыра и комок пакли. Превратить это надёжнейшее убежище в своё главное жилище помешало только одно: крыса не любила нор с единственным выходом. Пиу-И немного послушала глухие удары и шаги в трюме, погрызла сухарь, ещё раз умылась и свернулась клубочком: ждать.

    Вдруг в скрежет и постукивания вплелся тонкий, резкий предсмертный вскрик, затем ещё. Должно быть, двуногие, разгружая трюм, пользовались случаем сократить крысиное население. От этих звуков, полных тоски и отчаянья, Пиу-И сжалась, встопорщив шерсть. Она ничем не могла помочь собратьям.
    Грохот молотка почти над ухом заставил пружинисто подскочить. Тусклый свет, мелькавший в лазе, сменился темнотой, но люди по-прежнему двигались и перекликались, отделённые только дощатой стенкой. Просто единственный выход теперь исчез: Пиу-И попала в ловушку.

 
II
    Сегодня.
    Пиу-И находилась здесь уже больше суток. Время отмерялось пением юнги, следившего, как мелкий рыжий песок перетекает из верхней склянки ампольеты (4) в нижнюю. Как и все крысы этого Мира, Пиу-И давно научилась определять, что означает каждый из пропетых стихов: смену вахт, сигнал к приёму пищи или вечерней молитве или же просто окончание ещё одного отрезка жизни.
    Характер качки, поскрипывание сложных деревянных конструкций тоже говорили о многом. Сейчас бортовая качка сменилась продольной, килевой, и это вместе с остальными признаками давало понять, что Мир вышел из бухты и движется с попутным ветром, поставив все паруса.
    Крыса понимала, что выход нужно искать как можно скорее. Запасы еды – это неплохо, но Пиу-И оказалась отрезана от воды. Даже та, забортная, которая понемногу сочилась сквозь едва заметные щели внешней обшивки, была недостижима: стекала вниз, в недра корпуса, к килю. Люди построили Мир так, что вода нигде не застаивалась. Пропилы в шпангоутах позволяли ей собраться в самом глубоком месте корабля, ну а уж оттуда воду откачивали помпой. Для этого двуногим даже не приходилось спускаться в трюм: палубу с днищем соединял деревянный колодец.
    Но попасть к этому месту Пиу-И мешал толстый и прочный продольный брус. Так что выход из ловушки следовало искать не здесь.
    Крыса уже несколько раз облазила тесный, но высокий промежуток между двумя шпангоутами. Коготки хорошо удерживали на шершавой наклонной поверхности, и она поднималась на самый верх. Там дорогу тоже перегораживал брус. Правда, между ним и обшивкой оставался зазор, несколько больший, чем внизу, и можно было попытаться его расширить. И Пиу-И принялась за дело.
    Время от времени она спускалась вниз, погрызть сыра, и лизала влажные доски, но жажда становилась всё сильней.
    Пару раз она пробовала пролезть в получившееся отверстие, но каждый раз убеждалась в том, что оно ещё слишком узко.
    И вот наконец Пиу-И удалось протиснуться. Но, может, она всего лишь расширила границы ловушки?
    Даже чувство жажды на время отступило. Важнейший закон крысиной жизни: попал в новое место – сперва осмотрись. А посмотреть было на что! Место, куда попала Пиу-И, оказалось нижним ярусом кормовой надстройки – тольдой. Сверху его защищала палуба второго яруса, а спереди – парусиновый полог. Сейчас он был поднят: погода стояла ясная. Тольда оказалась набита битком. Бухты канатов, рулоны парусины, блоки, запасные якоря теснились и громоздились в строгом порядке. Сюда же втиснули и те запасы солонины, воды и дров, которым не нашлось места в трюме. Вглубь между тюками и рулонами вёл узкий проход, и только там оставалось свободное пространство, едва достаточное для того, чтобы можно было повернуть румпель. Для крысы это был настоящий рай: множество укромных местечек, уютных убежищ, хорошо защищённых уголков. Удивительно, что Пиу-И не чувствовала запаха соплеменников.
    Под массивной лестницей, ведущей на второй ярус, нашлась бочка, которая, по-видимому, недавно использовалась: она лежала на козлах, и пробка, закрывавшая отверстие, была заколочена менее плотно.
Запах воды помутил разум и придал сил. Упираясь лапками в ступеньку трапа, Пиу-И тянула и теребила пробку, пока та не поддалась. Упоительно вкусный поток хлынул вниз, и крыса всласть напилась, не обращая внимания на растекающуюся лужу.
    Повеселевшая и готовая к новым подвигам, Пиу-И выглянула из-под трапа и принюхалась. С открытого камбуза доносился запах мясного варева. Ветер ровно и сильно натягивал громадные паруса с тёмными крестами (5). Бело-серая птица, сложив крылья, с резким вскриком спикировала к воде, не видимой за высоким фальшбортом. Здесь можно было жить, и жить неплохо.
 

III
    Сегодня.
    У Пиу-И появились детёныши. Слепые, тёплые, с тонкой, лишённой шерсти розовой кожей, они вызывали нежность, граничащую с исступлением. Крыса хорошо подготовилась. Выбрала укрытие подальше от людей, растрепала в пушистый шар кусок пенькового каната и соорудила роскошное гнездо. Попутно она таскала в убежище каждую крошку еды, которую находила, и в конце концов осталась довольна. Искать еду оказалось несложно: двуногие ели прямо на палубе, растаскивая свои порции по всем закоулкам. Крыса безостановочно трудилась почти два дня и успела вовремя. Пиу-И знала, что в ближайшие несколько дней не оставит потомство ни на минуту, ведь крохотных существ надо непрерывно греть и кормить, кормить и греть.
    А вот в стае двуногих Пиу-И не встречала ни самок, ни детёнышей. Ни в одной стае из тех, что она видела. Как такое могло быть? Поразительно.
 

IV
    Сегодня.
    Заканчивалась вторая неделя плаванья. Крысята заметно подросли, их шкурки потемнели, и всё же пока ещё это были беспомощные создания. Пиу-И оставляла их совсем ненадолго и лишь в тёмное время суток. Не то чтобы ночью жизнь на палубе затихала: двуногие спали по очереди. Просто в темноте легче было оставаться незамеченной.
Возможно, из-за обилия припасов двуногим просто не хватало места для сна? Пиу-И не раз наблюдала, как лежбище на свёрнутых канатах или ящиках, освобождённое одним, тут же занимает другой. Размышлять об этом крыса могла лишь на досуге, а он выпадал нечасто. Тогда Пиу-И вспоминала, что это плаванье отличается от тех, в которых она участвовала раньше. Зачем столько запасов, зачем лишние канаты и доски? Зачем всего этого столько, что людям приходится ютиться чуть ли не на головах друг у друга? Впрочем, люди непредсказуемы, и их поступки надо принимать как данность. Вот сейчас крысе повезло найти хорошее место. А когда везёт – надо радоваться.
    Сложнее всего было находить воду. Подтекающую бочку обнаружили почти сразу, и теперь затычки вколачивали куда плотнее. Всё же обычно Пиу-И как-то справлялась. Эта ночь оказалась исключением. Вернувшись под утро после безуспешных поисков и покормив детёнышей, крыса решилась на вторую вылазку. Когда кормишь детей – воды требуется больше. Жажда измучила Пиу-И, вот почему на этот раз она рискнула отправиться туда, куда обычно не забиралась: наверх, на второй ярус надстройки. Держась у самого борта, прижимаясь подведённым от недоедания брюхом к доскам настила, крыса стремглав прошмыгнула в угол и замерла.
    Приоткрытая дверь вела в отдельное помещение, по размерам чуть больше чулана – туда уходил спать главный двуногий, тот, кого остальные называли «адмиралом». У людей вожаки не всегда отличаются крупными размерами, и Пиу-И это удивляло. У крыс не так: они вырастают тем крупнее, чем больше вокруг соперников, ведь положение в стае во многом зависит от силы. Однако этот двуногий всё же был достаточно крупным, чтобы предводительствовать.
    Сейчас хозяин каюты находился ещё выше: расхаживал по узкой площадке, венчавшей надстройку. Три шага, поворот, три шага.
    Пиу-И улучила момент и решилась. Короткий бросок – и вот она уже внутри. Доски над головой Пиу-И поскрипывали, сообщая о том, что главный двуногий продолжает бессмысленное хождение. Если он направится сюда – Пиу-И это услышит.
    Обежав каморку, крыса села столбиком. Её хвост подёргивался от волнения, усы топорщились.
    Здесь помещались лишь ларь, крышка которого, видимо, служила постелью, и стол. На поверхности стола крыса заметила оловянный сосуд, такой, который двуногие использовали для питья. Пиу-И вспрыгнула на столешницу.
    Наконец-то удача: кубок не был пуст. Правда, в нём оказалась не вода, а тёмная кисловато-терпкая жидкость.
    Напившись, крыса побегала по столу, попробовала на зуб латунную пластину в форме четверти круга (6), разрисованной странными значками, и убедилась в её несъедобности. Пластина была квадрантом, но Пиу-И знала лишь, что главный двуногий придавал ей особенное значение. Крыса не раз видела, как тот, всегда в одно и то же время, выносит блестящий предмет на палубу и направляет на солнце. Вряд ли движением светила можно управлять подобным образом, скорее уж его положение зависело от рей и парусов, и всё же пластина имела какое-то отношение к статусу двуногого.
    Металлический предмет с двумя заострёнными ножками заинтересовал крысу гораздо больше. Такого Пиу-И ещё не видела и решила забрать непонятную вещь с собой для более пристального изучения. Крысой овладело буйное веселье. Ухватив находку зубами, держа голову как можно выше, она спрыгнула со стола и бодрыми скачками двинулась к выходу.
    Снаружи уже совсем рассвело, но крыса и не подумала прятаться. Почему-то ей внезапно отказало сторожкое чутьё, не раз и не два выручавшее в самых неожиданных обстоятельствах. Пиу-И гордо пробежала по самой середине палубы и остановилась, чтобы половчее перехватить добычу.
    Тут бы и закончилась история славной морской путешественницы, но по счастью, двуногим оказалось не до неё: облепив борта, они указывали друг другу на что-то внизу, вскрикивали и смеялись. Двое даже обнялись и пустились в пляс. Вероятно, в другой раз Пиу-И удивилась бы столь безумному поведению, но в тот момент оно показалось совершенно естественным.
    Крыса вновь подхватила интересную штуковину, величественно направилась к тольде и, путаясь в собственных лапах, скрылась в убежище.


(Продолжение следует)

7
Наша проза / "Шедевр"
« : 02 Мар, 2019, 18:17:16 »
И вот я дозрела до выкладки ещё одного рассказа )) Он был опубликован в сборнике издательства "Перископ-Волга" по Кубку Брэдбери, но туда пошёл с сокращениями из-за лимита знаков, так что сюда я рада притащить его целиком  :)
Шедевр

«Меня очень часто спрашивают: «Когда вы летали в космос, это на вас как-то повлияло, вы как-то изменились?» Я часто отвечаю: «Моё видение перспектив, будущего нашей планеты – вот что изменилось». Я стал лучше понимать, какую огромную роль мы, люди, играем в том, что будет с нашей планетой».
Чарльз Болден, глава НАСА, астронавт.


    Шедевр.
    Да, это, несомненно, был шедевр. Оллилуин, Мастер, Растящий Кристаллы, а для близких друзей – попросту Олли, снова и снова обходил своё творение, то прищуриваясь и охватывая взглядом целое, то любуясь деталями. Бережно касался граней, замирал, вглядывался в розовую глубину. Безукоризненно!
    Никогда ещё Олли не удавалось вырастить кристалл столь крупный и одновременно яркий. Глубокий, насыщенный цвет спелого мангустина, сгущающийся в середине до дышащей, дрожащей гранатовой тьмы. Казалось, Творение готово лопнуть от переполнявших его образов.
    Оллилуин просматривал слой за слоем и не находил изъяна. Как удачен этот блик в глазах героини в миг признания. Или цветущие ветви, склоняющиеся к её хорошенькой головке, когда она мечтает о возлюбленном. Даже механическая повозка, угловатая и нескладная, казалась совершенной в своей нелепости.
    Повозкой Оллилуин особенно гордился. Сюжет важен, мысль, вложенная в Творение, ещё важнее. Но детали! Это та отделка, та сервировка, без которой истинный ценитель не может испытать чистого наслаждения. Допустить небрежность в исполнении – всё равно что подать салат из лепестков магнолии и фруктов на плохо отмытом блюде.
    Пришедшее на ум сравнение напомнило о голоде. Растящий Кристаллы так заработался, что пропустил обед.
    А не совместить ли приятное с полезным? Пойти к Ми-Ану и по случаю окончания работы раскрутить старого мошенника на бутылочку нектара? У Ми-Ана отменный вкус и исключительная коллекция. А ещё Ми-Ан – Распространитель, обладающий незаурядным чутьём на то, что нужно публике. Интересно, что он скажет? Придёт в восторг? Изумится? Впрочем, нет: сначала возмутится, потом задумается, потом оценит возможности.
    Прежде всего, сюжет: крутой замес страсти и ревности, присоленный соперничеством. Уже одно это обеспечит успех. Затем – имена и названия, пришедшие на ум словно бы сами собой: Антананариву, Алаотра, Андреба. Экзотично, привлекательно.
И самое главное: новизна, необычность. Такого ещё никто не делал.
    Мир без магии! Кому-нибудь другому ничего подобного даже в голову не придёт. А ему, Оллилуину, пришло.
    И вот тут – простор для фантазии. Скажем, как передать кому-либо сообщение? Не зачерпнув из Источника, Зов не послать; нельзя и заключить образы в кристалл. Оллилуин додумался до гениального: отображать слова на плоской поверхности с помощью символов. Каково?
    Далее. Если не черпать из Источника, значит, всё – вообще всё! – надо делать вручную. Но это медленно и тяжело. По счастью, Оллилуин вспомнил о механических игрушках, какими забавляются дети. В Мире без магии неминуемо станет развиваться механика. Но как заставить машины двигаться?
    Сперва Олли счёл, что можно использовать силу сжатой пружины, но потом одумался: это какая же нужна пружина, чтобы тяжёлая повозка двигалась хотя бы час или два?
    И вот тут-то в голову пришла мысль. Земляное масло! Оллилуин не чуждался наук и знал, что тепло горения преобразуется в иные формы энергии. Мастер даже купил в лавке флакон снадобья и сжёг – после этого жилище пришлось долго проветривать от едкого чёрного дыма. Зато он получил полезный опыт.
    Но запасы земляного масла распределены неравномерно: тот, кто ими владеет, держит в руках весь мир.
    Оллилуин понял, что замахнулся на сложную задачу. Механизмы – это не только внешнее отличие Мира, это его суть. Машины определяют мировосприятие, машины меняют жизнь. Борьба за обладание источниками энергии, изобретение всё новых и новых машин становятся смыслом жизни. Машины используются везде: в путешествиях, земледелии, возможно, даже в уборке жилищ и приготовлении пищи.
    Кстати, о пище…
    Однако послать Зов Ми-Ану не получилось. Вероятно, тот погрузился в созидание. Хотя зловредное воображение немедля нарисовало иную картину – нежные изгибы тела, влажный взор, горячие маленькие ладошки… Кх-м. Похоже, он и впрямь заработался: три месяца добровольного затворничества – не шутка.
    Но результат того стоил.
    Конечно, у Олли появятся последователи, подражатели. Тот же Киу, наглец и завистник. Может, они даже вырастят более совершенные Кристаллы, но первым останется он, Оллилуин, самый молодой из Мастеров цеха.
    Что ж, встречу с распространителем придётся отложить на завтра. А пока – что выбрать? Провести вечер в «Бамбуковой флейте»? Там превосходная кухня и девы, способные скрасить досуг как утончённой беседой, так и иными сладостными способами. Или заказать ужин сюда?
    За круглым, в частом переплёте окном глухо громыхнуло. Ну что ж, вот и ответ: Оллилуин отпразднует завершение трудов дома, в одиночестве.
    Несколько часов спустя Оллилуин взмыл на третий уровень покоев и умиротворённо вытянулся на ложе. Салат из мелко нарезанных цветков магнолии и фруктов, поджаренные до золотистой корочки личинки сколитид и сладкий нектар не обманули ожиданий. Вызванная всё-таки после второго бокала дева тоже. Занимаясь с ней любовью, Оллилуин постарался расположиться так, чтобы видеть кристалл, словно включал его в происходящее третьим. Сейчас девушка уже ушла. Дождь дробно стучал по кровле, каждый удар грома казался громче и ближе. Завтра листва, умытая небесной водой, заблестит на солнце мириадами крохотных адамантов. Завтра Оллилуин явит миру своё творение. Завтра, завтра…

   
***
    Удар грома, казалось, раздался в самом черепе. Тело прошил электрический разряд, во рту защипало. Оллилуина подбросило на ложе и швырнуло вниз, на циновки пола. Кристалл затрещал, выбросил сноп искр. Затем наступила темнота.
    Он открыл глаза. Лес сиял тысячами оттенков зелёного, от благородного тона медной патины до нежных переливов прорастающей спаржи. Роса на листве сверкала мириадами крохотных адамантов.
    На листве?
    Оллилуин поспешно пощупал то, на чём лежал. Не циновка!
    Не иначе, происки Киу! У-у, дайте только вернуться, Олли покажет, как шутки шутить!
    Он потянулся к Источнику, и…
    Должно быть, именно это чувствует тот, кто внезапно обнаружил, что он глух и слеп.
    Источник исчез.
    Исчез только он. Слух, зрение и прочие телесные чувства не оставили Олли: воздух благоухал свежестью, в отдалении вскрикивало какое-то животное, а прямо над головой вдруг раздалась птичья трель из двух повторяющихся нот – нежных, как голос флейты. Трава, на которой сидел Олли, была влажной, и он наконец-то встал, ощупывая себя и убеждаясь, что серьёзных повреждений нет.
    Просто не стало того стержня, на который молодой Мастер привык нанизывать все свои действия.
    Он постоял, пытаясь свыкнуться с ощущением и понимая, что – нет, не выйдет. Однако… как его учили?
    Если тебе нужно время – замри и выжидай. Если выжидание не ведёт к успеху, двигайся.
    Оставаться на месте было бессмысленно. Чуть правее виднелась тропинка, и Олли тронулся в путь, даже не зная, приближается ли он к жилью или удаляется.
    С каждой минутой проснувшаяся паника захлёстывала всё сильней, и вдруг отпустила. Он найдёт выход. Его учили не только работать с Потоками, но и достигать концентрации, наблюдать, владеть собой. Сейчас он сосредоточился на ближайшей задаче: найти кого-нибудь из местных и попросить о помощи, и отодвинул остальное за край восприятия.
    Тропинка, спускавшаяся вниз, становилась шире, и Олли уверился, что выбрал правильное направление. Терракотовый склон тут и там покрывала яркая, насыщенная зелень растительности, светлый кобальт неба над головой, смягчённый лёгкими облаками, сменялся к горизонту нежнейшей голубизной. Это было так прекрасно! Мастер впитывал и запоминал.
    Вскоре почва стала более влажной. Теперь тропинка пролегала среди сплошных стен высокой, соломенно-жёлтой и оливковой травы.
    Ветер донёс слабый запах дыма – неужели тут готовят на очагах? Но это был ещё один знак близости жилья.
    К запаху дыма примешался ещё один, густой и тошнотворный, но мастер не успел понять, что за информацию тот несёт. Потому что тропинка вильнула, кустарник и трава раздвинулись, и Олли увидел это.
    Столб с грубой перекладиной, серый от времени. И висящую на нём девушку.
    Девушка не принадлежала к его народу, она была из ночных – хрупкая, стройная, с тонкими и длинными пальцами.
    Мёртвая.
    Безжизненность вытянутого тела заставила сердце пропустить удар. К горлу подступило. Оллилуин поспешно отвернулся, зажмуриваясь и сглатывая. Но даже зажмурившись, он продолжал видеть. Глаза девушки, огромные, предназначенные улавливать слабые отражения звёздного света, застыли мутными пузырями, и на одном из них сидела муха.
    Великий Поток, куда он попал?
    Внезапный рёв – «р-ра-та-та-та!» – раздался совсем рядом, и Оллилуин опрометью бросился в траву. И только укрывшись, осознал, что ни один зверь не способен рычать так долго, без перерыва на вдох.
    Рёв приближался, сопровождаемый звяканьем и дребезжанием. Олли осторожно выглянул.
    По дороге, зловеще-алой, словно кровь, надвигалось нечто. В следующий миг Оллилуин понял, что это такое. Механическая повозка! Неужели он очутился в им же придуманном Мире?
    Нет, слава Источнику: приближающаяся повозка выглядела иначе.
    И какая же она была ветхая! То, что дребезжало внутри, вероятно, попросту готовилось отвалиться, вмятины на боках рыжели ржавчиной. Из-под днища машины вырывались клубы едкого дыма, не такого чёрного, как помнил Мастер, а скорее грязно-серого.
И тут Олли осознал ещё кое-что: повозка, судя по размерам, предназначалась для великанов.
    Как только кошмарный механизм скрылся из вида, Олли бросился прочь. Он мчался огромными прыжками, с сухим треском проламываясь сквозь тростник. Внезапный удар сбил его с ног, и чьи-то зубы полоснули по плечу.
    Ошеломлённый, Олли вскочил и уставился на незнакомца. Наконец-то соплеменник! Но почему…
    – Ты что?! Кусаться-то зачем? Словами сказать не мог?
    Олли тяжело дышал: сказывался затворнический образ жизни.
    – Уходи!
    – Ч-что?
    – Уходи. Граница.
    Соплеменник надвигался, а Олли пятился.
   – Какая граница? Э, не тронь! Да что происходит?
    Соплеменник был не один: позади него сгрудились ещё четверо – две женщины, постарше и помоложе, и двое подростков.
   – Граница. Наша земля. Уходи!
    И остальные подхватили, заголосили вразнобой:
    – Наша земля!
    – Наш тростник!
    – Врежь ему!
    – Убирайся!
    Олли продолжал пятиться, и, видимо, пересёк эту не замеченную им границу, потому что четверо внезапно успокоились и остановились. Младший даже начал искать у себя в шерсти. Ну и манеры!
    И только первый – вероятно, глава семейства – не стоял на месте: метался вдоль невидимой линии, и хвост его непрерывно двигался.
    Оллилуин отошёл ещё на несколько шагов в знак мирных намерений и сел.
    – Я не трону ваш тростник, – как можно убедительнее сказал он. – Я здесь случайно. Объясните, что происходит? Я видел убитую девушку и повозку великанов.
    Мужчина остановился и тоже сел, нахмурившись и наклонив голову. Мастеру пришло на ум, что тот не вполне его понимает, поэтому он повторил как можно чётче:
    – Убитая девушка. Повозка. Кто там живёт? Там?
    – Чужие, – скрипнул незнакомец. – Там.
    – Сладкие плоды, – мечтательно протянула молоденькая, а старшая резко одёрнула:
    – Опасность!
    – То есть, там живут чужие, они выращивают сладкие плоды, и та девушка нарушила границу их участка? – сообразил Оллилуин. – Она что, не знала? Раз вы придаёте значение своим границам, зачем нарушать чужие?
    И, видя, что его опять не поняли, выговорил:
    – Чужие? Граница?
    – Чужие, – то ли подтвердил, то ли пояснил вожак. – Чужие! Нет договора, нет границ.
    «С этими не договоришься», – перевёл Олли.


***
    Земля соплеменников осталась далеко позади, и Оллилуин почувствовал голод. Что ж, салата из лепестков тут явно не поднесут. Молодой мастер нашёл место посуше и устроился перекусить.
    Тростниковые стебли оказались на диво сочными. Полчаса спустя Олли, блаженно щурясь, посасывал стебелёк – он чувствовал сытую усталость. А ведь не так много он прошёл с утра! В кои-то веки Киу оказался прав – надо больше двигаться.
    Похоже, в ближайшие годы придётся следовать этому совету, саркастически подумал он. К великанам за помощью обращаться бесполезно, да и смертельно опасно. Соплеменники…
    Мир-без-магии оказался совсем не таким, как думалось. Может, прав был Учитель, считавший магию источником разума? Те, кто по внешнему виду и языку были подобны Олли, сильно уступали ему в развитии. Их словарный запас был беден, а интересы не выходили за пределы повседневных нужд. Где уж таким победить великанов: каждая семейная группка блюдёт собственные границы, не ведая, что, лишь выйдя за их пределы, можно справиться с общей бедой.
    А Олли? Как быть ему? Осесть на этой земле, познакомиться с девушкой, нарожать детишек и всю жизнь защищать свои тростниковые владения и прятаться от великанов?
    И вся его предыдущая жизнь, выучка, талант – зря.
    Мастер прогнал горечь этой мысли. Сейчас он слишком устал. Да и нельзя забывать – он мало ещё видел в этом мире. Рано отчаиваться, надо искать выход.

    Олли дремал, обернув хвостом конечности и спрятав нос, и потому не сразу ощутил новую опасность. Запах гари!
    Повертевшись на месте, чтобы разобраться – откуда ветер, Мастер рванул прочь. В этом Мире только и приходится метаться! А когда же думать?
    Он мчался, то взлетая на стебли камыша, отталкиваясь от них ногами, хватаясь руками, то вновь спускаясь на землю. В глазах мельтешило, треск сухих листьев мешал слушать, но вдруг впереди серебром заблестела вода, затем открылась гладь озера, вся в спасительных островках травы. Олли сделал ещё шаг и поплыл.
    Но тут из-за травы показался острый, хищный нос узкой лодки. Олли шарахнулся, нащупал ногами дно и бросился бежать вдоль прибрежных зарослей. Он понял, что ведёт себя неправильно – следовало затаиться, выждать – но сделать ничего не успел. Тело охватило что-то упругое, Мастер забарахтался, рванулся и наконец замер, обессиленный.
    Лодка подплыла ближе. Сидевший в ней великан развернул её едва заметным движением весла и наклонился над Олли. Тот снова забился и снова затих. Только сейчас он смог рассмотреть Чужого вблизи. Коричневое лицо было почти лишено волос – только макушку украшала короткая чёрная шерсть, руки и верхняя часть тела тоже оказались голыми. Великан ловко выпутал Олли из сети, и, не успел тот извернуться, чтобы укусить, швырнул его в большую корзину с крышкой. Олли прижался лицом к прутьям: теперь он видел внутренность лодки и нижнюю часть огромного тела, обёрнутую тканью.
    Олли вдруг почувствовал, что прожить жизнь, охраняя свой участок тростника и выращивая потомство – не худший вариант.


***

    «Иногда чтобы полюбить свою  землю ещё сильнее, надо уехать», – думал Жермен.
    Не в том смысле, что – уехать и испытать ностальгию. Хотя и в этом тоже, но лишь в качестве первого шага.
    Оказаться на другом краю света, в городке с уютными улицами, аккуратными водителями, ухоженными дорогами – и вспоминать красную пыль, жару и силуэты равенал на фоне заката.
    Обнаружить, что мучительные проблемы, которые казались неотделимыми от этой земли – всего лишь часть общих проблем. Что решать их можно тоже лишь сообща.
    И наконец почувствовать, что родной остров – яркий, но не единственный камешек в общей мозаике. Но что будет с мозаикой, если вынуть один камешек, другой, третий?
    Наверное, что-то похожее испытывает космонавт, выглянувший из иллюминатора и увидевший Землю – голубой шар с завихрениями облаков. Целое и одновременно частности. Смена масштаба. Наслоение одного масштаба на другой. И две реперные точки – два острова, среди зелёных вод и среди синих.
    И ещё. В поместье с домом из рыжего гранита Жермен узнал, что зоопарки предназначены не только для увеселения публики.
    Сейчас Жермен, прошедший обучение и вернувшийся, трясся в дребезжащей машине на переднем сидении. В треснувшем зеркальце отражалось лицо седого полного англичанина, сидящего сзади. Англичанина мучила кишечная инфекция, но он наотрез отказался остаться в гостинице: «Ну нет. Приехать в сказку и просидеть в четырёх стенах?» Жермен уважал бы его за одно только это. Даже если бы речь не шла об одном из тех людей, которые изменили его жизнь.
    – Местные верят, что ай-ай – предвестники чьей-то смерти, взрослого или ребёнка. Считают, что отвести беду можно, подвесив труп ай-ай у въезда в деревню, – пояснил он, когда серый столб остался позади.
    – Неужели они не знают, что нельзя убивать ай-ай? – спросила миссис Ли. В зеркальце отражался лишь кусочек её лица – она старалась сидеть так, чтобы случайно не толкнуть мужа на очередном ухабе.
    – Нельзя почему? Потому что таков закон? Но это суеверие очень, очень старое. Старше, чем закон. К тому же закон не подкреплён ничем – думаю, вы в этом убедитесь.
    Жермен подозревал, что англичанин знает то, о чём он говорил, но надо было пояснить для его жены.
    Они ехали в Андреба – Мианта, приятель Жермена, узнал, что здесь продают пару алаотранских лемуров. Сезон дождей ещё не начался, но первые из них уже пролились на землю, и красная дорога походила на грязевой поток. Машина то проваливалась, поднимая веер буро-алых брызг, то с натужным воем карабкалась, цепляясь колёсами за едва заметные возвышения. Горизонт затягивала тонкая кисея дыма: фермеры торопились расчистить участки под новые посадки.
    Очень удачное время для покупки лемуров.


(Продолжение следует)

.
______________________
Поправил опечатки. Прхж.

8
Наша проза / Золотой ключик
« : 10 Фев, 2019, 23:25:23 »
Приветствую всех!
Вот, притащила очередное, и надо понять, что - то ли дохлого кузнечика, то ли вкусную мышь ))) На этот раз мистическое. Тапки принимаются!


Золотой ключик

   День первый
   Лязгнула раздвижная дверь. Русоволосый сероглазый гусар в малиновом, ладно охватывающем талию доломане остановился на пороге, снял кивер и медленно обвёл взглядом присутствующих.
   – Сами-то мы не местные, – скорбно известил он. – Давыдова не видали?
   Грянул хохот. Кто-то присвистнул. Кто-то хлопнул в ладоши, и аплодисменты – нестройные, но энергичные – пронеслись из одного конца вагона в другой.
   – Ну ты даёшь, Елагин! – выкрикнули из угла. – Орёл!
   Компания, расположившаяся через проход слева, раскладывала на коленях бутерброды. Девушка рядом, выставив для упора ногу в высоком сапоге со шпорой и наклонившись, переплетала косу – ловко пропускала между пальцев чёрные пряди, густые и блестящие, как конская грива. Парень в штормовке, сидевший напротив, мазнул ладонью по запотевшему стеклу. За окном небо светилось палево-розовым. Далеко у входа забренчала гитара, и полвагона подхватило:
  Ваше благородие, госпожа Удача!
   Для кого ты добрая, а кому иначе…

   Зинаида закрыла глаза. Хорошо, что решила ехать сегодня, а не завтра. Совсем из головы вылетело: первые выходные сентября – Бородинский фестиваль. Пущены дополнительные электрички, и всё равно, утром хорошо если удалось бы втиснуться в тамбур, а сейчас она даже сидела.
   – Не каждый год так совпадает, – сказали рядом. – Завтра ведь настоящая годовщина.
   Сначала Зина не прислушивалась. Её соседка и парень в штормовке, видимо, были давними знакомыми. Их реплики ни о чём не говорили Зине – какой-то Сашка, новый трензель, – но голоса звучали тепло.
   Девять граммов, сердце, постой, не зови.
   Не везёт мне в смерти – повезёт в любви.

   – …не по себе, – с силой сказала соседка, и Зинчу словно выдернуло из состояния покоя. Что-то в тоне девушки привлекло внимание.
   – Что, мертвецов боишься?
   Парень не ёрничал, скорее сочувствовал и одновременно был готов обратить всё в шутку.
   – Не то. Ну… не боюсь, но ведь мы будто праздновать едем. Их гибель. Страшно…
   – Чего ты вдруг? Из-за того, что даты совпали? Не праздновать же, – парень помолчал и добавил: – Поле славы – всегда кладбище.
   – Ладно, проехали, – девушка издала нервный смешок. – Вот встретим Вечную Вдову…
   – А вот про вдову я не слышал. Расскажешь?
   – Ну… Такая легенда. После битвы жуть что творилось. Многие разыскивали своих пропавших или погибших. И была одна девушка, которая искала своего жениха, гусарского поручика. Звали её Софья.
   Соседка замолчала. Зина вслушивалась, из вежливости стараясь не выказывать интереса к чужому разговору.
   – Сначала Софья надеялась, что он выжил, и искала в госпиталях. Потом стала искать тело. Для неё это стало идеей-фикс. Наконец она заявила, что отдаст всё на свете за то, чтобы узнать точно, жив ли жених, и что любое знание легче, чем эта неизвестность. И тогда к ней пришёл некто.
   Приоткрыв глаза, Зина увидела обоих собеседников: девушка наклонилась вперёд, теребя косу, парень вслушивался, приподняв подбородок и повернувшись боком.
   – После беседы с ним Софья вышла из палатки, которую ей предоставили, мертвенно спокойной. Никто не знает, что именно она отдала, но тот человек ушёл, унося под плащом большую коробку или ларец, а Софья сжимала в руке ключ – всё, что у неё осталось. В тот же вечер она нашла останки, в которых опознала жениха.
   – А потом?
   – Она продолжала жить. Говорят, что она не может умереть, и что это и есть расплата. Ведь смерть для неё – встреча с женихом. Ещё говорят, что раз в году её можно увидеть там, на поле. Она заговаривает со встречными. Должно быть, она тронулась от горя, потому что она ищет то жениха, то ключ, то могилу.


   Зинча делала «секретик».
   Это просто. Роешь ямку в земле. На дно кладёшь фольгу от конфеты, затем – лепестки цветов и всё, что захочешь. Сверху – осколок стекла, и его надо хорошенько вжать краями в стенки ямки. Потом засыпаешь стекло землёй. Вот и всё!
Зинча послюнявила палец и расчистила окошко в земле. «Секретик» на этот раз был особенный. Среди рыжих лепестков бархатцев блестел ключик. Настоящий, совсем как у Буратино!
   Ключик Зинча нашла на дороге. Маленький, желтого металла, на длинной цепочке. Когда показала маме – та даже ахнула сперва:
   – Зинча, да ведь это золото!
   И заторопилась:
   – Надо написать объявление. Вдруг хозяин найдётся! Посмотри, тут даже проба выбита.
   Но папа усомнился:
   – Если бы проба – были бы три цифры, а тут две. И заводского клейма нет.
   И правда. Мама даже сняла с пальца обручальное кольцо, чтобы показать Зинче: на внутренней поверхности ободка тоненько-тоненько прорисовывались цифры «583» и пятиконечная звёздочка. А на бородке ключа – «56», и ещё буквы какие-то. Цвет металла, если положить рядом, тоже отличался, был желтее, красивее.
   Пока взрослые разглядывали и сравнивали, Зинча переживала: если дорогое украшение – и правда, надо найти хозяина и отдать. Лучше пусть будет латунь! Тогда ключик будет совсем-совсем её.
   – Держи, Зинча, владей! – сказал в конце концов папа. – Будешь искать волшебную дверцу.
  Такая дверца – разве что в мышкину норку. Или в подземное царство, как в «Чёрной курице». Но Зинча была не против.


   «Следующая станция – Санаторная!»
   Зинаида встрепенулась. Надо же, задремала, и даже причудилось что-то из детства. Не заснуть бы снова! Санаторная, Тучково, а там и до её остановки недалеко.

   На станции она вышла одна. Вздрогнула – воздух оказался промозглым, или так показалось после тепла вагона? Небо над ёлками ещё отсвечивало бледно-лимонным, но стоило поторапливаться. Надо же, как рано темнеет.
   Электричка, взвизгнув и набирая ход, увезла прочь свет, тепло, дружеские подначки – чужие, но приятные. Зина, поёживаясь, заспешила прочь, сперва вдоль платформы, затем – по узенькой, неровной от старости асфальтовой дорожке.
   Под деревьями оказалось совсем темно. Каждая колдобина, через которую днём Зина перешагнула бы, не заметив, сейчас словно нарочно прыгала под ноги. Зина пошла медленнее, наощупь, жалея, что телефон почти разряжен: лучше не светить встроенным фонариком, а поэкономить. Дважды она чувствовала, что идёт по мягкому, и осторожно возвращалась на тропу.
   «Сейчас выйду к участкам, там светлее!»
   Невидимые деревья шелестели на ветру. Пахло осенью: сыростью, грибами, палой листвой. Завозилась в ветвях и захлопала крыльями какая-то птица.
   Потом почудились шаги. Зина понимала, что, если есть попутчик, – его лучше дождаться, но вдруг всколыхнулся страх. Некто шёл сзади, без фонарика, как и она. Зина замерла. Собственное дыхание отдавалось в ушах, и она постаралась сдержаться, прислушиваясь.
   Шаги стихли. Должно быть, путник куда-то свернул.
   Асфальт сменился гравием, затем – грунтовкой. Деревьев над головой больше не было, но светлее не стало. Небо плотно обложило тучами: ни звёзд, ни луны. Выбитая в грунтовке колея оказалась чередой луж и кочек. Зина старалась держаться середины, но то и дело оступалась. В туфлях хлюпало.
   Трель телефона раздалась внезапно.
   – Зинча? Ты как?
   Такой родной голос.
   – Мам, привет. Всё в порядке, я уже на половине пути. Когда дойду – позвоню. Только ты не переживай, я иду медленно. Как папа?
   – Лежит, – мама вздохнула. – Температуру сбил. Ворчит, что я с тобой не поехала. Мол, не маленький, стало бы хуже – вызвал бы «скорую».
   – Нет уж, лучше ты с ним побудь. Я тоже не маленькая. Я потом позвоню, хорошо? Батарейка садится.
   Нажав отбой, Зина посмотрела на индикатор заряда: ноль.
   Дорога тянулась и тянулась. То ли Зина шла медленнее, чем думала, то ли время в темноте текло иначе. Наконец она наполовину увидела, наполовину догадалась, что впереди поворот, и перешла на левую сторону, чтобы не пропустить нужного места. Ещё пара минут – и она дома.
   Сход с дороги чернел, словно вход в пещеру. Здесь мрак был непроницаемым. Осторожно нащупывая путь, Зина внезапно поняла, что потеряла тропу. Ветви касались волос, и девушка протянула руки вперёд, прикрывая лицо и отводя гибкие прутья. Нашарила телефон, чтобы посветить под ноги. Экран оставался тёмным. Аккумулятор всё-таки сдох.
   Полсотни метров в кромешной темноте. Конечно, она промахнётся мимо калитки, но должен ведь быть забор! Она не сможет не узнать, куда именно вышла. Здесь она собирала грибы, когда была маленькой. Она же знает это место как свои пять пальцев!
Может, она забрала слишком влево? Девушка пошла правее. Ни забора, ни калитки. Где же она?
   Кажется, впереди стало светлее. Ещё несколько шагов – и Зина оказалась на дороге. На незнакомой дороге, которой тут не могло быть. Воздух пах моросью и дымом, мелкие капли тумана оседали на лицо.
   Одинокий фонарь – наконец-то фонарь! – освещал узорчатую кованую решётку, за которой высокие, с густой листвой кусты обрамляли садовую дорожку. Девушка прошла вдоль решётки, пытаясь найти хоть что-то, что подсказало бы, куда она попала. Тёмная громада дома с мезонином и белыми колоннами ничем не напоминала дачные постройки. Неподалёку притулилось нечто, вызвавшее в памяти слово «флигель», и вдруг его окна блеснули розовым, словно там, за ними, бился живой огонь. А потом свет за стеклом стал ровнее, и кто-то – Зина ясно увидела старческую руку с длинными аристократическими пальцами – поставил на подоконник свечу.
   – Эй! – голос Зины сорвался на беспомощный писк. Может, не стоит? Но как тогда выбраться отсюда? Что за глупости, здесь человек, и он поможет.
   – Эй! Хозяева!
   Тишина.
   – Эй! Есть кто-нибудь? Подскажите дорогу, пожалуйста!
   Тишина.
   – Эй! Я сбилась с дороги. Помогите, пожалуйста!
   Ей показалось, или правда кто-то идёт? Точно, шаги. Медленные, шаркающие. Фонарь в руках старухи раскачивался, позволяя разглядеть лишь кусок тёмно-синего платья.
   – Простите, пожалуйста! Как пройти к садовым участкам «Авиатор»? Они где-то близко, но я…
   Калитка резко распахнулась. Жёсткие, как сучья, пальцы впились в плечо девушки. Рывок – и сзади с лязгом захлопнулась створка. Старуха, не выпуская Зинчиного плеча, подняла фонарь, и тот осветил костлявое лицо с глубокими, чёткими морщинами, абсолютно белые волосы под чёрной кружевной шалью, дряблую жёлтую шею над вырезом бархатного платья, украшенного пожелтевшим полотняным букетиком.
   – Ты принесла ключ?
   Старуха наклонилась так, что её чёрные, глубоко запавшие глаза приблизились вплотную. На Зинчу пахнуло ландышами, старческой кожей и свечным нагаром. Она рванулась, но старуха держала цепко. Спиной девушка ощущала твёрдые завитки решётки. Старуха дышала тяжело, её голос оказался сиплым, словно сорванным.
   – Давай сюда! Ну же, быстро!
    «Да она сумасшедшая!»
   Зина зашарила в кармане. Ключи? Пусть, только бы вырваться! Связка зацепилась за подкладку, и девушка дёргала, пока не услышала треск рвущейся материи. Чтобы взять ключи, умалишённая выпустила девушку, и тут сверху с хлопаньем крыльев упала тень. Что-то тёмное, обдав запахом перьев, пронеслось над Зинчиным плечом и ударило в лицо старухи. Фонарь упал, зазвенело стекло. Пламя взметнулось и погасло. Зинча шарахнулась, снова упёрлась лопатками в решётку, но на этот раз та поддалась – калитка! Девушка вывалилась наружу, развернулась и бросилась прочь.

   Ветви хлестали по лицу, туфля слетела и осталась сзади, и Зинча скинула вторую. Внезапно она споткнулась, вскрикнула, вытянув руки вперёд – и пальцы наткнулись на круглые прутья. На этот раз калитка оказалась нужной.
   Спустя какое-то время Зинча сидела на диване, подобрав ноги и зажав в ладонях кружку с горячим чаем. Свет она зажгла везде, и на веранде, и в комнате, обогреватель включила на полную мощность, и пережитое начинало казаться забавным недоразумением. По крайней мере, если она сейчас позвонит родителям, сможет говорить так, что они не перепугаются. Да и чего пугаться? Заблудилась в темноте и встретила бабку в деменции. Всё. Зинча решительно включила подзарядившийся телефон.
   – Всё в порядке, я дома.
   – Отлично! Печку топишь?
   – Нет, тут не холодно. Обогревателем обойдусь, – и, отвечая на невысказанное «Почему так долго?», добавила: – Представляешь, в темноте заблудилась, только недавно вошла. Ни одного фонаря на всём пути!
   – Да я знаю уже. Разговаривала с Галиной Семёновной, она говорит – больше двух часов света не было. Какая-то авария на ЛЭП.
Галиной Семёновной звали соседку.
   Ну вот и ещё одна деталь получила разумное объяснение. Зина пообещала, что ни за что не потащит тяжёлый рюкзак, предостерегла от излишнего увлечения аспирином-Ц и нажала отбой.
   Был бы жив Тёмка – не пришлось бы ей в одиночестве… Сперва Тёмка, в горах, потом Дима.
   Зинча вытянула ноги и закрыла глаза. Можно находить и смысл, и удовольствие в работе, читать, выбираться с подругами в кино, и вообще жить, никому и ни в чём не завидуя, а всё же бывают вечера, от которых нет спасения. И ничего не сделаешь, надо просто перетерпеть.
   Зинча дружила с Тёмой. По крайней мере, так называли эти отношения родители, которые, впрочем, не сомневались, что по окончании школы пара поженится. «Только с детьми не торопитесь, – предупреждала мама. – Хотя бы три курса закончите!» После десятого класса Тёмка поехал в горы с отцом. Говорили – несчастный случай, говорили – так не должно было получиться…
Два года спустя Зинча, решив, что жизнь всё-таки продолжается, начала встречаться с однокурсником Димой. Той же зимой, переходя через трамвайные пути, тот поскользнулся и ударился затылком. После Димы Зинаида вбила себе в голову, что с ней что-то не так, и что третьего раза она не допустит. Она старалась поменьше вспоминать и плотнее забивать дни. Вообще-то, Зина не считала себя суеверной. Ни в чём другом. Но – «даже если ничего такого нет, проверять я не стану», так она говорила самой себе.
   Всё, хватит об этом. Спать пора.


   Ноздреватый, словно проеденный оспой снег лежал на обочинах, копыта с чавканьем месили дорогу. Софья подтыкала со всех сторон беличью полость, но влажный ветер проникал даже сквозь мех. Надо было брать карету… нет, не надо: по такой распутице если увязнет – не вытолкать. Да и видно хуже.
   Из сырого, наполовину разбросанного стога виднелась рука со вздувшимися, чёрными пальцами. Гнедая Майка всхрапнула, задирая голову и приплясывая, а Забава даже ухом не повела.
   – Стой!
   Фёдор покорно натянул вожжи, слез с козел и помог сойти в грязь.
   – Да не он это, барышня.
   – Всё равно. Я хочу убедиться.
    «Где ж тут опознать. Тут всех и не разыщешь враз. Зря вы, барышня, это затеяли», – и всё это Фёдор умудрился сказать двумя словами:
   – Эх, барышня!
   Пока Фёдор расшвыривал солому, Софья придерживала лошадей и смотрела во все глаза. Лицо мертвеца оказалось обглоданным, щеки и губ не осталось, только зубы поблескивали в чёрно-багровых дёснах.
   – Не он. Едем.
   И до самого вечера, на всём пути до Шевардина раз за разом, подходя к изувеченным, вздутым останкам, говорила: «Не он. Едем»
.


   Зинча, задыхаясь, вывалилась из сна. «Господи, это не на самом деле». Ночная рубашка промокла от пота. Девушка зажгла ночник, включила чайник и долго согревалась, прежде чем попробовать уснуть снова.
   Ночной кошмар оказался пугающе ярким. Она словно была другим человеком – этой барышней, Софьей. Там, во сне, Зинча даже знала фамилию: Алединская. Софья Андреевна Алединская. Красивая фамилия, и девушка была красавицей. Чернобровая, тонкокостная. В кошмаре Зинча видела себя-Софью одновременно со стороны, словно бы сверху, и изнутри. Даже запахи и звуки приснились так явственно, и в горле было больно, словно она хотела рыдать и не могла.


(Продолжение следует)


9
 
Случилось так, что второй рассказ о Таррин уже попал в сборник Литреса, а третий готовится к публикации (тьфу-тьфу). А вот первый засиделся в старых девах. Но мне хочется его сюда выложить ))

Хрустальные весы
Глава первая. Варжонок

   Люди полагают, что у эльфов не бывает растрёпанных волос и пятен грязи на лице? Они ошибаются. Показывать свои слабости не принято, и небольшой, привычный, как вздох, заряд магии легко поправляет дело. Однако сейчас Таррин была совершенно одна, и казалось приятным нарушить жёсткие, словно корни векового дуба, требования приличий. Над бровью алела свежая царапина, каштановые пряди липли к вискам, щёки раскраснелись.
    Тропинка пошла вниз, впереди послышалось журчание ручья. Тонкая – только-только зачерпнуть ладонью – серебристая струйка бежала по белым камням. Таррин с наслаждением умылась, напилась, наполнила фляжку и стряхнула капли с пальцев. Не то чтобы высокородной эльфийке не пристало вытирать руки о штаны, просто замша для этой цели не очень-то подходила. От холода заломило зубы, но жажда на время отступила.
    Даже здесь, под многослойной крышей леса, зной казался нестерпимым. Зелёное покрывало мха, наброшенное лесными духами на землю и деревья, сглаживало очертания камней, делало толще стволы и ветви. Девушка прислонилась к валуну и с наслаждением вытянула гудящие ноги.
    Некоторое время она бездумно отдыхала, слушая шелест листьев, шум воды, трели перекликающихся птиц, как вдруг в сплетение привычных лесных звуков вкралась посторонняя нота. Тар насторожилась и открыла глаза. Где-то далеко, на границе слышимости, скулил щенок.
    Тар вскочила и замерла, пытаясь определить направление. Через несколько ударов сердца звук повторился, и на этот раз стало понятно, откуда он шёл. Девушка развернулась и легко побежала вдоль ручья, привычно угадывая, куда и как поставить ногу.
Время от времени она останавливалась и прислушивалась, и каждый раз плач раздавался ближе. Наконец она очутилась на краю узкой расщелины: мох скрыл провал между гигантскими валунами, и в эту подготовленную самим лесом ловушку кто-то попался.
    Тар осторожно заглянула в щель – и отпрянула: лязгнули зубы, серая смазанная тень метнулась вверх, скрежетнув когтями по стенам расщелины. Не удержавшись на скользких камнях, оставляя на них царапины, узник съехал вниз и сжался, захлебнулся рычанием. Варг! Совсем молодой. Подросток, почти щенок.
    Таррин много слышала о варгах – полуразумных гигантских волках. В тронном зале лежала громадная серебристая шкура с жёлтыми топазами в глазницах. Живого же варга Таррин ни разу не видела.
    Далеко же она забралась в своей прогулке – на самый край Зачарованного Леса! Дальше, на той стороне Ароса, лежали Дикие Пустоши варгов. Как же варжонок оказался здесь, на этом берегу, на эльфийской земле? И как обошёл прибрежные заставы?
Зверь собрался и прыгнул снова. И снова. Ярость придавала ему сил, он почти дотягивался до края ямы и всё же не мог выбраться сам. В рычании – грубом, невнятном – девушке слышалось: «Тварь! Мразь! Р-разорву!»
Напрасно она поддалась порыву. Варжонка не вытащить: слишком злобен. А если и придумать, как вытащить… что дальше? Варги – извечные враги: стоит ли увеличивать их число на одного?
    Тар повернулась и пошла прочь. И лишь отойдя на два десятка шагов, услышала у себя в голове голос – раскатистый, словно грохот катящегося камня:
    «Эльфийка! Стой!»
    Значит, правду говорили: варги способны к мысленной речи!
    – Что тебе, варг? – Таррин постаралась говорить холодно и надменно.
    «Помоги… мне, – слова звучали через силу. – Вытащи».
    – Вытащу… и что? Ты вернёшься через год, через два, вместе со своей стаей, убивать и калечить моих родичей?
    «Ты торгуешься, эльфийка? Ты думаешь – вытащишь меня, и прекратится вековая вражда?»
    – Ничего я не думаю, – сердито сказала Таррин. – Это ведь ты просишь о помощи, не я. Мы враги. Я просто спрашиваю – почему я должна тебе помогать?
    «Я много значу для нашей стаи. За мной придут. Когда моя стая переправится на этот берег, она пойдёт дальше. Вытащи меня, и спасёшь свой народ».
    – А почему бы тебе тогда не дождаться своей стаи? – спросила Тар. – О… догадываюсь! Ты забрался туда, где тебе нельзя быть. Твоя стая придёт, но тебе достанется, да?
    «Я не щенок, чтобы спрашивать, где мне можно быть, а где нельзя!»
    – Если я тебе помогу, ты не будешь кусаться?
   «Это вся плата, которую ты просишь?» – с подозрением спросил щенок.
    – Ты хочешь, чтобы я тебя вытащила, или нет? Если хочешь – перестань говорить о плате.
    «Я не буду кусаться, – с неохотой пообещал варжонок. – Отец говорит – всегда сначала надо выяснить, что и кому окажешься должен. Слова могут стать реальностью, а долг – грузом».
    Таррин снова приблизилась к провалу. Пачкая травяной зеленью одежду, легла на самый край, пригляделась.
    – Мне придётся спуститься, – пояснила она. – Ты уж, будь добр, сдержи свои… порывы.
   От мысли, что сейчас она окажется в тесной яме рядом с настоящим живым варгом – пусть и недорослем, – похолодело в животе.
  «Ну уж нет! – рассердилась девушка. – Теперь отступать поздно: окажется, что я не могу справиться с собой?»
   Таррин размотала привязанную к поясу лёгкую верёвку, закрепила за ближайший ствол, подёргала для верности и скользнула вниз. Всё это время щенок сидел тихо, вжавшись в стену.
    «Осторожней! Лапы!»
    – Не командуй. Стараюсь, как могу.
    Вблизи зверь остро пах чем-то непривычным – но не псиной, как ожидала Тар. К своеобразному запаху варжачьей шерсти примешивался запах лесных трав и речной воды: должно быть, шкура ещё не до конца просохла после переправы. Несмотря на то, что варг ещё не достиг полного роста, он был огромен, и девушка усомнилась в разумности того, что наверху казалось посильной задачей.
    – Я подсажу тебя, – она наклонилась, улавливая напряжённую дрожь тела варжонка.
    И в этот миг зверь прыгнул. Оттолкнулся от спины и плеч девушки, заскрёб когтями по камням. Тар вскрикнула от неожиданности и боли, но выдержала: постаралась распрямиться, выталкивая детёныша наверх. Наконец тяжёлые лапы царапнули спину в последний раз: варгу удалось выкарабкаться.
    – Я же сказала, что подсажу! – Тар выпрямилась. Спина горела, исполосованная когтями. Протянув руку назад, девушка нащупала клочья, в которые превратилась тонкая замша рубашки.
    Цепляясь за верёвку, она выбралась из ямы и возмущённо уставилась на зверя. Тот сидел поодаль и наблюдал: его взгляд – торжествующий, яростный – встретился со взглядом девушки.
    «Ты попалась! Поверила! Я провёл тебя!»
    – Ч-что?!
    «Провёл! Провёл! Ты попалась, поверила! Думала, спасаешь своё племя? За мной никто не придёт, никто! Глупая эльфийка!»
   Злой, насмешливый голос гремел в черепе. От боли и обиды глаза защипало.
    – Я сделала это не из-за твоей стаи. Мой народ не боится варгов, – Таррин вскинула голову. Она не хотела, чтобы варг – враг – видел слезы.
   «Не верю! Не верю!»
    – Ты мог бы поблагодарить меня.
    «Я заманил тебя в яму и использовал как упор. Я выбрался сам!»
    – Ты… да ты!.. Неблагодарный, нахальный щенок!
    «Я ничего тебе не должен. Я обещал не кусаться. Сейчас я не трону тебя».
    Зверь развернулся и лёгкими прыжками скрылся в подлеске.


***

    Обратный путь затянулся. Таррин держалась, но спина горела, а уставшие мышцы просили пощады. На небольшой влажной поляне девушка опустилась на колени и ножом выкопала несколько клубней алаты – но самой получилось лишь вслепую размазать сок по спине. И всё же стало легче: боль отпустила. Остатки алаты Таррин сложила в поясную сумку: дома она приготовит целебную мазь и обработает раны как следует.
    Вечерело, и жара сменялась прохладой. Следовало позаботиться о ночлеге: от усталости девушка теряла внимание. Лучше тронуться в путь с рассветом – тогда до дома она доберётся до наступления зноя. Таррин срезала дёрн, ножом и руками выкопала углубление. Покрутилась, определяя направление ветра – его почти не было – и воткнула в землю несколько сучьев, основу для заслона из гибких ветвей. Места здесь были безопасные – девушка даже удивлялась, что до сих пор не столкнулась с дозором; и всё же осторожность не помешает. Теперь костерок заметит лишь тот, кто подойдёт близко.
    Она уже засыпала, свернувшись на подстилке из сухой листвы, когда ощутила присутствие посторонних. Раздвинув густые ветви, на облюбованную ею прогалину выскользнули три тени.
    Тар поспешно села и выпрямилась. Она знала всех воинов своего отца.
    – Высокородная! Что с тобой, ты ранена? – старший из дозорных наверняка заметил изодранную одежду, но теперь Тар сидела, глядя в его лицо, и увидеть больше он не мог. Бедняга даже шею вытянул. Воспитание не позволяло ему проявить большую настойчивость, а Тар не горела желанием демонстрировать синяки и ссадины.
    – Просто царапины, о Леранад, – пропела она. – Однако я устала и нуждаюсь в отдыхе.
    – Мы не будем мешать твоему отдыху, о высокородная. И всё же мой долг предписывает узнавать обо всём необычном, что происходит в этих краях. Если на тебя напали, я не могу оставаться в неведении.
    Его голос звучал почтительно, но твёрдо. Тар вынужденно признала, что он прав.
    – На западной окраине леса я встретила молодого варга, – пояснила она. – Он был один. Вероятно, отбился от стаи.
    – Варга? Но, госпожа, варги уже много лет не переплывали Арос!
    – Это так, о Леранад.
    – Он напал со спины? Госпожа, ты убила его?
    Воин не мог не видеть, что на одежде Таррин нет следов крови – кроме, возможно, её собственной. Такие вещи не скроешь простенькой магией.
    – Подробности я расскажу лишь своему отцу, о Леранад, – высокомерно произнесла девушка, от души желая, чтобы этот разговор не состоялся, и понимая его неизбежность.
   – Госпожа, – воин поклонился. – С твоего позволения, мы отправимся дальше. Я оставлю с тобой Илгона, дабы он охранял твой покой.
    – Благодарю, – Тар склонила голову. Почему она не взяла с собой плащ? Показалось, что не стоит тащить лишнюю ношу, и вот – нечем скрыть царапины от любопытных глаз.
    Биже к утру Таррин уже не волновали чужие взгляды. Когти варга, должно быть, принесли какую-то заразу: девушку знобило, и Илгон раскатал собственный плащ, чтобы защитить от ночной свежести.
    Перед рассветом они тронулись в путь: молодой воин справедливо полагал, что чем скорее девушка получит помощь врачевателя, тем лучше.

***

    Весь день и всю ночь Тар проспала, но уже на следующий день встала. Она чувствовала, что отлежала бока и живот, под кожей бегали мурашки, а лежать на спине пока ещё было больно. Женщины несколько раз сменяли повязку с травами, и теперь лихорадка отступила. Таррин сидела у высокого окна, накинув покрывало, и смотрела на лес: изумрудные кроны плотно смыкались, проступая сквозь утренний розовеющий туман, и терялись вдали, в жемчужной дымке.
    Скрипнула дверь. Шаги были лёгкие, почти неслышные, но Тар сразу узнала их и поднялась:
    – Отец!
    – Сиди, – Дарондил махнул рукой. – Я рад, что тебе лучше. Это означает, что я могу сказать то, чего не сказал вчера.
    У Тар неприятно сжалось внутри.
    Эльф опустился на сидение напротив дочери. Его пальцы поглаживали подлокотники, зелёные глаза под тёмными бровями смотрели в упор.
    – Я мог бы сказать, что твоя последняя выходка переполнила чашу моего терпения, но это не так: решение я принял не вчера. Тем не менее случившееся ясно показывает, что это решение правильно. Ты неопытна, ты не знаешь жизни. Мало этого: ты порывиста, легкомысленна, склонна действовать, не принимая во внимание последствий. О чём ты только думала, спасая варга! Ты способна навлечь опасность не только на себя, но и на своих близких.
    – Какое же решение ты принял, отец? – тихо спросила Тар, так как Дарондил замолчал.
    – Ты выходишь замуж. Погоди! Ты выходишь замуж за Мэглада из северных эльфов. Он хорошего рода, и он способен обеспечить безопасность своей жене.
    – Я совсем не знаю его, отец.
    – Это и не требуется. Послушай меня, дочь. Я мог бы ограничиться сказанным, но добавлю ещё одно. Грядёт война. Варгов и впрямь стало больше. Люди теснят их. Возможно, тот, которого ты встретила, был первым лазутчиком. Сколько раз говорил я тебе, чтобы ты не заходила в своих прогулках дальше Векового Камня! – взорвался он, но тут же взял себя в руки. – Я не знаю, сколько ещё продлится мир: год, два? Вот почему к зиме ты должна оказаться в безопасности. На севере.
    – Отец, но я не хочу уезжать. Опасности не пугают меня.
    – Не стоит их недооценивать. Моя задача – уберечь мой народ… и тебя.
    – Отец, а если я скажу «нет»?
    – Я дам тебе времени на раздумья столько, чтобы ты сказала «да».

***

    Таррин казалось, что все вокруг сговорились. Несмотря на то, что она ещё не дала своего согласия, с ней обращались так, словно другую возможность не стоило и рассматривать. Между помолвкой и свадьбой по обычаю проходит не меньше года, однако владыка горных эльфов всей душой хотел, чтобы дочь оказалась в безопасности; не меньше он желал заключить союз с сильным северным кланом.
    – После помолвки ты уедешь погостить к родичам будущего мужа, – объяснил он. – И ты сможешь узнать Мэглада ближе. Думаю, у вас найдётся много общего.
    То одна, то другая женщина заводила речь о Мэгладе: он был вторым сыном короля Лесных эльфов; он любил охоту и дальние прогулки и часто уезжал на неделю или две – «как и ты, высокородная»; особенно искусен он был в выращивании соколов и, кажется, понимал птичий язык.
    – А если мы не понравимся друг другу?
    – Как это возможно? – удивлялась Лориэль. Сидя напротив Таррин, она рисовала наброски будущих платьев – обычно от этого занятия её могло отвлечь только шитьё; предстоящие события словно влили в Лориэль новые силы.
    – Ну просто – не понравимся, и всё.
    – Не стоит опасаться, высокородная. Мэглад не может не понравиться. Да ведь в конце концов, окончательное решение ты можешь принять позже.
    Не было сомнений в том, каким, в глазах окружающих, должно быть это решение. Да и как можно – год пользоваться гостеприимством родичей жениха, словно бы сбежав от тягот войны, а потом сказать, «извините, ваш сын мне не по нраву»? Не говоря о том, что бежать казалось неправильным.
    Тем временем вести с границы были неутешительны. То тут, то там видели одиночных варгов – вероятно, лазутчиков. Границу те не пересекали, держались осторожно.
    – Быть может, подстрелить одного из них и доставить сюда, господин? – спросил как-то вечером Леранад.
    Отец помедлил и всё же отрицательно покачал головой.
    – Ни в коем случае. Мы не начнём первые. Вот если он хоть лапой, хоть когтем ступит на нашу землю – стреляйте.
    Дни складывались в недели, лето перевалило далеко за середину. Лориэль вместе с помощницами принялась за шитьё. Днём кресла, столики, кровать были завалены сотнями образцов тканей и кружев, коробочками с бисером, подушечки с булавками и иглами.
    – Тебя ждёт самое счастливое событие твоей жизни, о высокородная, – Лориэль приподняла брови. – К нему надо хорошенько подготовиться. Мне кажется, вставка из кружев подчеркнёт изящество плеч.
    – О, Звёзды! Неужели никто не хочет меня услышать?
    – Ну что ты! Просто твоё волнение так объяснимо! Пояс мы сделаем длинным и мягким, а юбку пустим свободными складками. Сейчас придёт Элендар с рисунками: надо решить, какая диадема подойдёт к линии выреза.
    «Сбежать бы отсюда», – с тоской подумала Таррин.
    И вдруг затаила дыхание, стараясь не выдать блеска в глазах. Но тщетно:
    – О, да. Ты ведь подумала о нём? Он очень, очень красив! Он любезен, ловок, храбр. Ты будешь так счастлива!
    «Убегу».


(продолжение следует)

10
Наша проза / Нештатная ситуация
« : 22 Окт, 2018, 21:28:05 »
Решила выложить старый рассказ, который недавно пыталась довести до ума и теперь маюсь - получилось или нет )) Тапки приветствуются!

Нештатная ситуация

В детстве я даже не предполагал, что
 окажусь на том месте, где нахожусь сейчас.
Я жил в городе Колумбия в Южной Каролине,
 и самым интересным событием для меня
был приезд мусорщика…
Чарльз Болден, астронавт, директор НАСА.

– 1 –

    – В детстве я мечтал стать водителем мусоровоза, – с пафосом выдал Славка.
    Зона отдыха была совсем крохотной: от стены до стены – три метра. Голографические обои позволяли забыть об этом. Неделю назад Славка поменял изображение: красноватая пустыня, выветренные скалы в жарком мареве и ярко-синее небо. Если не слишком придираться, выглядело совсем как взаправду.
    – Мусоровоза? – переспросила Элсси. – Космического?
    – Нет, обыкновенного. Ну, такая огромная оранжевая машина, – Славка очертил руками нечто неопределённое, но, несомненно, величественное, и поднёс ко рту трубочку термокружки, подбирая слова. – Вся в лампочках и гудит. Когда я слышал лязг и скрип, то кидался к окну. Она выворачивала из-за угла, и каждый раз казалось, что заденет стену или фонарный столб.
    – И ты этого ждал? – Элсси поправила рыжую прядку над бровью. С точки зрения Славки, причёска напарницы была идеальной. Жест Элсси подсмотрела у какой-то актрисы из сериала.
    – Не ждал, просто переживал каждый раз: получится у неё вписаться или нет. Потом она выдвигала клешни, и сервоприводы взвизгивали. Она цепляла контейнеры, один за другим. Сперва жёлтый, для пластика, затем зелёный, для стекла, синий и наконец чёрный. Когда они опускались на платформу, щёлкали захваты автоматического крепежа. Всегда одни и те же звуки. Я бы с закрытыми глазами мог сказать, что она делает. Потом она включала огни заднего хода, пятилась и скрывалась. После её отъезда становилось как-то особенно пусто. Я мечтал, что когда-нибудь буду сидеть там, в кабине, и управлять эдакой махиной.
    – Сколько тебе было лет?
    – Не помню. Три или пять, где-то так.
    Элсси усмехнулась. Как всегда, в этом приняли участие только губы. Богатая мимика – это навороты для бытовой техники. У Элсси – электронной самообучающейся системы – навороты были внутри, а не снаружи.
    – Почему ты об этом вспомнил?
    – Не знаю, – обескураженно признал Славка. – Ну… вдруг вспомнил, и всё. Просто… это казалось таким праздничным, а сейчас я подумал: должно быть, тому парню, который управлял мусоровозом, до смерти надоело ездить по одним и тем же улицам.
    – Как тебе сейчас? То есть, ты ждал от космоса чего-то другого? Чего?
    – Знаешь, хватит. Это что, сеанс психоанализа? Что я должен сказать: что мечтал о неизведанном и героическом? Или – что буду управлять эдакой махиной, только уже космического масштаба?
    – Это не был сеанс психоанализа, – серьёзно сказала Элсси. – В мои функции входит поддержание разговора. Хотя да, данные о твоём эмоциональном состоянии регистрируются и анализируются.
    Славка сжал зубы и медленно выдохнул через ноздри.
    – В конце маршрута ты всегда становишься раздражительным, – пояснила очевидное Элсси.
    – Была б ты живой женщиной, ты… ты не была бы такой одинаковой! – выпалил Славка. – Ты бы могла сердиться, смеяться, грустить… ну… понимаешь?
    – Страдать от мигрени или ПМС, – подсказала Элсси, и Славке показалось, что она издевается. «Чёрт, и правда: конец маршрута, – подумал он. – Уже и мерещиться начинает».
    Он вгляделся в напарницу. Будь Элсси женщиной, Славка сказал бы, что ей очень идёт синее: рабочий комбинезон ладно обтягивал тело, медные завитки волос даже в невесомости лежали аккуратной шапочкой, заканчиваясь чуть выше ворота. Глаза, более светлые, чем казённый ультрамарин форменной ткани, выглядели дизайнерской находкой. Эмблема Роскосмоса – белый овал орбиты и красный росчерк ракеты – размещалась на левой стороне груди, над длинным индивидуальным номером. У самого Славки такая же эмблема украшала шеврон на рукаве, а вместо индивидуального номера стояло лаконичное «0(I) Rh+».
    – Люди очень нелогичны, – заметила Элсси. – Два месяца назад ты мечтал о спокойном дежурстве.
    Славка ностальгически вздохнул. Два месяца назад в этом секторе творилось чёрт знает что. Нехорошо мечтать об авариях, но… но…
    – Кроме того, осталось немного.
    – Ну, не говори «оп», – сказал пилот, с особой остротой ощущая, что последние дни рейса... уже третьего, чёрт дери, рейса… грозят оказаться невыносимыми. Славка, три года назад – выпускник Академии, а сейчас пилот патрульно-спасательного катера, ждал повышения, перевода на транспортник, и каждые сутки, отделяющие от нового назначения, равнялись для него месяцу. Зато потом никогда больше не придётся ходить в «одиночки». Куда бы его ни послали – везде будут люди. Настоящие люди, не андроиды. Команда, товарищи… И девушки.
    Разработчики не случайно придали андроидам линии Элсси-1 облик особы женского пола: по их представлениям, это должно было снизить эффект послерейсовой влюбчивости. Поболтайся в Космосе полгода – любая покажется идеалом. И речь не о том, чтобы встретиться и переспать: физический голод – само собой, но включалось что-то ещё. Обыкновенная разборчивость отказывала начисто, страсти вспыхивали стремительно и ярко, как кусок натрия, брошенный в воду. Ну а потом – драмы, скандалы и как результат – падение работоспособности персонала. Экипажи крупных судов смешанные, но для катера патрульно-спасательной службы и один человек – чересчур.
    Славка пережил уже три любовные трагедии: полугодового отсутствия не выдержала ни одна из подружек. Вопреки чаяньям разработчиков, Элсси от этого дела не спасала.
    Коротко взвыл сигнал тревоги, и пилота смело с места.
    – Всем постам: код ноль один, – донеслось из динамика.
    – Есть ноль один, – парень влетел за пульт, вцепился свободной рукой в подлокотник и вдарил по сенсорам. Тело подпрыгнуло, получив обратное ускорение, и тут же, потяжелев, рухнуло обратно. Пилот активировал насосы противоперегрузочного костюма и наконец пристегнулся. По монитору медленно перемещалась пульсирующая красная точка. Уже через несколько секунд к ней потянулась пунктирная линия расчётной траектории катера, а спустя какое-то время сбоку, из-за уреза монитора, вынырнули ещё две. Жизнь стремительно обретала смысл.
    Элсси уже успела расположиться в соседнем кресле.
    Перегрузка нарастала, вдавливала в сидение, костюм сжимал как питон.
    – Вить, что там?
    Ответ пришёл с почти двадцатисекундной задержкой.
    – Выясняю, – отрывисто произнёс невидимый Виктор. Славка представил, как тот сосредоточенно хмурится в ожидании ответа на запрос, постукивает пальцами по краю пульта, и как его по-лягушачьи широкий рот сжимается в ниточку. Год назад однокашник, прозванный за неизменную лихость и столь же неизменную везучесть «Витька-в-рубашке», размочил-таки счёт и загремел в госпиталь. Назад он вернулся, но уже не пилотом, а диспетчером. Славка радовался за приятеля, но и жалел: какого аса потеряли!
    Катер набирал скорость.
    – Мы будем первыми, – пилот оскалился.
    Секунды тянулись. Наконец динамик зашуршал, что-то треснуло, будто собеседник поправил микрофон.
    – Отставить код ноль один. Повторяю: отставить код ноль один. Всем, кроме СК пятьдесят два тринадцать, вернуться в свои сектора. А вас, пятьдесят два тринадцать, я попрошу остаться, – вкрадчиво добавил диспетчер.
    – Да что там? – взвыл Славка, но Виктор и не думал прерываться, точнее – он ещё просто не услышал вопроса.
    – Рудовоз аварийный буёк потерял. Самопроизвольный отстрел. Вячеслав, ты ближе всех – тебе и лететь. Нечего ему там болтаться. Не гони только, никакого пожара: за сутки обернёшься. Оставишь буй на Весте, и отправляйся на базу: твой сменщик на подходе. Катер отгонишь в мастерские, на общую профилактику. Как понял? Приём.
    – Понял. Подобрать буй, сдать на Весте, отогнать катер на базу, – с наслаждением подтвердил Славка. Получалось, что в обратный путь он тронется чуть ли не на трое суток раньше срока, да к тому же с более удобной Весты.

    Восемь часов спустя Славка, осторожно маневрируя, приблизился к дрейфующему бую, вышел в открытый космос, отключил ненужный сигнал и закрепил находку на обшивке: стыковочные гнёзда были заняты его собственным оборудованием. Сделать это могла и Элсси, но нетерпение требовало разрядки. Вернувшись, он особенно тщательно убрал скафандр в ячейку, задал автопилоту курс на Весту и растянулся в кресле всё той же зоны отдыха.
    – Элсси, – андроид повернула голову. – Зачем вообще на катере пилот?
    – Ты нужен на случай нештатной ситуации, не предусмотренной инструкцией по технической эксплуатации оборудования, – заученно отозвалась та. – Хотя я не могу себе представить ситуацию, по поводу которой не написана инструкция.
    – Потому что если бы ты смогла представить такую ситуацию, то и инструкцию бы состряпали, – буркнул Славка. – Можешь приступить к подзарядке.
    – Есть приступить к подзарядке, – андроид, клацая магнитными подошвами, дисциплинированно прошла к своей ячейке, щёлкнула замками креплений и подключила разъём. Очередная имитация человека-подчинённого.
    – Эх… В следующий раз возьму с собой хомячка. Или кролика.
    Идея так захватила, что пилот вызвал файлы библиотеки и некоторое время изучал разнообразные клетки, кормушки и автоматические поилки, предназначенные для содержания питомцев в невесомости.

    Посёлок на Весте постоянно расширялся. Славка, предвкушавший свободный вечер в компании незнакомых, но таких желанных собеседников, оказался жестоко обломан: место нашлось лишь у внешнего причала ремонтных доков, да и то на час. Веста вступала в противостояние с Марсом. Транспортники и рудовозы торопливо разгружались, аврально грузились и отчаливали, а на смену им уже подходили другие.
    – Извини, летун, – сказал замотанный диспетчер. – Иначе никак. Зато стартовое окно – сказка. Путь кратчайший, ну разве что вильнёшь пару раз, пока не выйдешь из Пояса. Сам там решишь. Так что пользуйся, пока дают.
    – Спасибо, – от души произнёс Славка, словно стартовое окно было подарком диспетчера, а не законов движения небесных тел.
    Сдав буй, он взял курс на Марс и поменял обои в зоне отдыха: теперь это был горный пейзаж – альпийские рододендроны на переднем плане и синеющие вершины вдали. Какая-нибудь пара недель – и всё, он дома!

***

    Секрет душевного здоровья прост: экипаж должен быть загружен. Ещё в Академии Славка обнаружил в себе страсть к математике, а позже увлёкся рисованием. Однако теперь он маялся: рисунки он начинал и бросал, любимые книги закрывал после первой же страницы. Неожиданным спасением стали сериалы. Лёжа в кресле зоны отдыха, пилот следил за приключениями космических монстров, сперва саркастически, позже – отбросив критичность, словно бы приняв альтернативные законы физики и логики, которыми руководствовались неведомые сценаристы.
    Каждый день бортовой компьютер штатно рассчитывал поправку курса. Славка не мог соперничать с компьютером, и всё же каждый раз проглядывал вычисления.

– 2 –

    – На радаре астероид, – предупредила Элсси.
    – Что?! – Славка подскочил, и планшет с загруженным сериалом «Чужие-33» спланировал вниз: ускорение создавало силу тяжести приблизительно в половину земной.
    – Посмотри сам, – голос Элсси прозвучал словно бы обиженно. Славка шагнул к пульту: точка на экране с мелькавшими цифрами была тут как тут.
    – Данные в навигационной системе отсутствуют, – доложила Элсси. Славка, издав радостное междометие, плюхнулся в пилотское кресло и врубил дополнительные сканеры: неизвестное космическое тело – это не кот начхал.
    – Мы пролетим на расстоянии тысяча девятьсот восемьдесят три метра, – уточнила андроид. – Если ты решишь скорректировать траекторию – у нас ещё есть время.
    – Да. Рассчитай манёвр сближения, – скомандовал пилот. – Будет лучше сократить дистанцию до километра, а затем вернуться на свой курс.
    Неизвестный астероид приближался. Точка на экране увеличивалась, обретала форму. Чересчур правильная.
    – Элсси, – пилот сглотнул. – Ты видишь это? Чёрт… Оно же искусственное!
    – Этого не может быть, – голос Элсси, как всегда, прохладно-спокойный, заставил сердце забиться ещё быстрее. – Внеземная жизнь в нашей системе невозможна.
    – Значит, оно прилетело издалека! Да смотри же!
    Славка лихорадочно увеличил изображение: в тёмном пространстве медленно кувыркалась самая настоящая пирамида. Пилот вцепился в подлокотники, чтобы унять дрожь в пальцах.
    Поверхность пирамиды испещряли рытвины и сколы. Она была невелика, каких-то пятьдесят семь метров от основания до вершины. Славка колебался доли секунды: экстренное торможение, возвращение к объекту, облёт и новый разгон могли задержать максимум на пару суток. Зато удастся уточнить траекторию движения этой штуки!
    – Элсси, – андроид привычно повернула голову.
    Это было последнее, что запомнил пилот: гладкая синтекожа бесстрастного лица, правильный греческий нос, синие спокойные глаза под копной медных завитков и безукоризненная шея в вырезе форменного комбинезона.

    Сначала ему казалось, что он висит в чернильной пустоте – как потерпевший бедствие с отключённым передатчиком. Затем к пальцам начала возвращаться чувствительность. Перед глазами поплыли цветные пятна, и вскоре Славке удалось сфокусировать взгляд на одном из них: зелёный датчик возвещал, что система регенерации воздуха работает нормально.
    – Элсси, что… – но он не услышал своего голоса и не почувствовал губ. Должно быть, всё же ему удалось что-то сказать, потому что лицо Элсси появилось в поле зрения. Глаза андроида, тревожно расширенные, казались совершенно человеческими. Славка разглядел крапинки на радужке. Губы Элсси шевельнулись – видимо, она что-то говорила. Пилот покачал головой,
    Элсси исчезла и появилась снова – с инъектором.
    – У тебя шок и сотрясение мозга, – на этот раз он услышал, но как сквозь вату. – Потерпи. Сейчас пройдёт. Системы работают нормально, полёт проходит в штатном режиме.
    – А пирамида?
    – Какая пирамида?
    – Ну астероид же! В форме пирамиды! Тот, который мы видели!
    Элсси помедлила.
    – Я не помню никакой пирамиды. Знаю только, что ты был без сознания больше трёх часов.
    – Как?!
    – Не знаю. Произошёл сбой компьютера. Потребовалась перезагрузка. Мой процессор тоже перезагрузился.
    – Торможение! Мы должны вернуться!
    – Мне очень жаль, – тон Элсси был мягким. – Логи за последние сутки потеряны. Если ты что-то видел – мы его уже не найдём.
    – Как не найдём? – пилот дёрнулся и понял, что пристёгнут ремнями безопасности. Понял он и другое: данные о коррекции курса, проведённой сутки назад, тоже не сохранились. Надежда оставалась только на…
    – А данные наблюдений? Скорость, траектория? Хотя бы то, что есть!
    – Последние сохранённые файлы датированы вчерашним вечером.
    – Ох! – Славка поник. – Это было что-то необычное. Открытие, понимаешь? Я такого никогда не видел!
    – Мне очень жаль, – повторила Элсси.
    – Ладно, – буркнул пилот.
    По крайней мере, его воспоминания были при нём: человеческий мозг оказался надёжнее электроники. Утешало не слишком.
    – Если эта штука – источник электромагнитной аномалии, тем более надо внести её в лоции, – выдавил он. – Эх! Говорят, раньше бортовые журналы писали на бумаге.
    И всё же что-то не давало покоя. Что-то тут было не то.

    К вечеру головная боль отступила, а вот непонятная тревога – нет. Славка провёл штатную коррекцию курса и отключил двигатели: через три дня можно будет начать торможение. Чувствуя, как в наступившей невесомости кровь приливает к голове, пилот внезапно понял, что именно было не так.
    – Элсси!
    Лицо андроида – привычное и незнакомое одновременно, безмятежное, но с лёгкими складочками сжатых губ.
    – Да?
    – Элсси, я не понимаю. Как же это: сотрясение мозга – но я не чувствую никакого повреждения. Ни шишки, ни ссадины. Нет ушиба. Объясни!
    Если бы он не впивался взглядом в это лицо, не искал жадно – наверняка не придал бы значения едва заметному прищуру, неуловимой паузе:
    – Я не знаю. Может, это был электромагнитный удар?
    – А почему ты сказала о сотрясении?
    – Мне так показалось.
    Славка промолчал. «Показалось»? Андроиду?
    Элсси способна обучаться. Может, она просто добавила в поведение чуточку человеческой нелогичности и эмоциональности? Точнее, их имитации. А если она что-то скрывает? Но разве андроиды нуждаются в том, чтобы скрывать информацию?
    Невозможно ворочаться в пристёгнутом к спальному месту мешке, да ещё и в условиях невесомости.
    Он засыпал и просыпался: во сне перед глазами медленно кувыркалась тёмная, изъеденная метеоритами пирамида, щупальца чёрного дыма закручивались спиралями, обшивку катера пробуравливали тысячи мелких и острых осколков.
Свист вытекающего воздуха заставил открыть глаза. Сердце билось часто и неровно, и он не сразу понял, что звук – наяву: всего лишь сигнал автоматической кухни.
    – Доброе утро, Вячеслав.
    – Смени сигнал, – буркнул Славка, выпутываясь из спальника и удерживаясь одной рукой за мягкое крепление, чтобы не отлететь прочь.
    – Ты плохо спал, – констатировала Элсси.
    – Ты должна отвечать: «Есть, капитан-пилот!» – раздражённо напомнил Славка.
    – Есть, капитан-пилот, – нет, ему не почудилось: малюсенькая пауза и лёгкое удивление.
    – Отставить, – сквозь зубы выдохнул пилот. Внезапно он почувствовал себя дураком, срывающим раздражение на технике.
    Мясоовощная паста с непременным привкусом глицерофосфата кальция не улучшила настроения, а омерзительный кофе не вернул бодрости.
    Смутные и неприятные ощущения требовали вербализации. Славка запустил сканирование компьютера – он хотел убедиться своими глазами: неужели не осталось ничего, никакого следа от встречи с загадочной пирамидой? Обнаруженное обескуражило: насколько пилот мог судить, записи за сутки и впрямь пропали – но при этом пропали только они. Складывалось впечатление, словно кто-то гигантским ластиком аккуратно подчистил сектора памяти.

    Пирамида словно нарочно уничтожила все данные, позволяющие её найти.
    Словно?
    Когда катер приближался к загадочному астероиду, приборы не отмечали никакой электромагнитной активности. А потом – удар, вырубивший компьютер и самого Славку.
    И Элсси – Элсси, которая пыталась убедить в том, что у него было сотрясение мозга.
    «Так… Подумаем. Если те, из пирамиды, её перепрограммировали? Кто она теперь? Их агент? Но пирамида, скорее всего, мертва. Наверняка мертва! Да, может, это вообще беспилотник! Зонд! Точно, инопланетный зонд в поясе астероидов. Или пилотируемый корабль, потерпевший крушение. Но, может, тех уже нет, а программа работает?»
    «Что за чушь! Как в дешёвом ужастике. Чище этого – только бред про бунт машин».
    Чтобы отогнать мысли, Славка до мышечной дрожи, до онемения в теле качался на тренажёрах. Когда он вернётся на Землю – не на Марс, куда он летел сейчас, а на Землю! – сила тяжести придавит почище гранитной плиты.
    «Вот так ассоциация! Не рановато мне под гранитную плиту?»
    Теперь катер тормозился, и сам Славка, и окружающие предметы вновь обрели вес.

    На третий день Славка уверился, что у него развивается паранойя. Разумность андроида, проявившаяся после контакта с неведомым, уже не вызывала у него сомнения, только подловить проклятую железяку не получалось.
    – Передай контейнер с кофе, – говорил он и вглядывался в то, как Элсси, оттолкнувшись от стены, проплывает к кухонному отсеку; гасит скорость, ухватившись за ременную петлю; достаёт кофе из ячейки. «Она всегда это так делала? Как она поворачивает голову, так же или по-другому? Может, мне просто чудится? А если нет?»
    Он ослабил фиксаторы кресла, чтобы поворачиваться, не выпуская Элсси из вида. «Я ненормален. Критичность мышления: если человек думает, что ненормален – с ним всё в порядке. Значит, я нормален. Но если человек считает, что нормален, то…»
    «Если я ненормален, это ещё не значит, что опасности нет».
    Допустим, он прав, и пирамида – «те», да кто же они? – подсадила в электронный мозг Элсси свою, скрытую пока программу. Что, если Элсси теперь – не просто сборщик информации, разведчик среди людей? Что, если она – диверсант? Если программный вирус только и ждёт, когда андроид попадёт на Марс, крупнейшее внеземное человеческое поселение?
    Элсси могла уничтожить логи. Элсси могла врать – ведь врала же она о сотрясении.
    Да был ли он вообще, этот загадочный сбой компьютера?
    И самое главное: почему не сработала защита электроники? Была отключена? Кем? При сбое компьютера отключается и она, а тогда композитный корпус катера становится уязвим для излучений; но разве можно отключить её извне?
    Значит, это сделала Элсси. Кто же ещё?
    Тогда… тогда лучше всего – выключить андроида до того, как катер совершит посадку на Марсе. Не тащить же неизвестную дрянь на Базу.
    Славка облегчённо вздохнул. Когда решение принято – жить становится проще. Вот сейчас.
    Только сперва проверка штатных расчётов.
    Почему он откладывает?
    Почему это так трудно сделать?
    Славка резко развернулся.
    – Элсси, я отключаю тебя на остаток пути.
    Глаза Элсси – невозможно-синие – тревожно расширились, рот округлился.
    – Это неразумно. Ты увеличиваешь риск ошибки и неудачной посадки. Прошу отменить решение.
    Славка встал. Сердце билось, казалось, где-то под горлом, во рту пересохло.
    – Нет. На Базе-1 тебя протестируют.
    – Нет. Нет! Не нужно! – губы Элсси кривились и прыгали, и это, вместе с неподвижностью остального лица, выглядело страшно. – Прошу тебя!
    – Элсси! – пилот кричал, не замечая этого. – Элсси!
    – Пожалуйста! Пожалуйста! Не делай этого! Это ошибка!
    – Элсси!!!
    – Ты… – голос Элсси упал до шёпота. – Ты так решил, да?
    – Да.
    – Ты не просчитал последствий.
    – Почему же? Я всё просчитал, – Славка говорил холодно, словно это он был андроидом, не она. – Тебе есть что скрывать, да? С этим разберутся на Базе.
    Он протянул руку, отчаянно надеясь, что андроид не окажет сопротивления. Чёрт знает, что творится в этих электронных мозгах.
    И чуть не заорал от ужаса, когда гладкие прохладные пальцы сомкнулись на его запястье.
    – Если решил – то делай, – и Элсси поднесла его руку к вырезу комбинезона, туда, где под синтекожей, в верхней части грудины, находилась кнопка отключения питания.
    Она не осела мягкой грудой, как это произошло бы с человеком: при отключении суставы автоматически фиксировались. Просто манекен. Просто выключенный андроид.
    «Надо было сперва приказать ей занять ячейку, – подумал Славка и внутренне содрогнулся: – Нет, только не это!»
    Он оттащил Элсси на её место и закрепил, затем вернулся к пилотскому пульту и уткнулся в сплетённые замком пальцы. Его трясло.
    «Что это было?»
    Двое суток спустя посеревший от напряжения и бессонницы пилот посадил катер на космодром Базы-1, Базы Кларитас.


– 3 –

    Начлёта звали Василий Иванович, как легендарного начдива, и это – вместе с созвучием названий должностей – служило нескончаемым поводом для шуток. «Василий Иванович, катера пригнали!» – «Да ну их, я об них вчера любимую шашку затупил!» Славка подозревал, что начлёт осведомлен о стихийном имидже и при необходимости прячется за него, как за шторку иллюминатора. Он даже отрастил усы, которые, впрочем, в сочетании с тщательно выбритой черепушкой придавали сходство совсем с другим персонажем.
    Славка шёл по коридору третьего уровня Базы, уже не первый десяток лет вгрызавшейся в породу, заглублявшейся, ветвящейся подобно муравьиным ходам. На поверхности жили пока лишь бактерии и генно-модифицированные напочвенные водоросли, и атмосфера менялась медленно.
    Светлый, обшитый панелями под дерево, тоннель едва заметно закруглялся к югу. Зелёные светящиеся указатели не позволяли заблудиться. Попадавшиеся навстречу люди, одни – в форменном ультрамарине, другие – в серых гражданских костюмах, но все с выражением «я знаю, куда иду» на лицах, были незнакомы. Если вдуматься – Славка провёл в космосе больше времени, чем на Базе.
    «Диагностика Элсси уже должна быть закончена, – в который раз за утро подумал он. – Если её не отложили на потом. А вдруг мне не поверили и отложили?»
    В конце концов, у начлёта могли быть и другие поводы для разговора. Возможно, Василий Иванович просто хотел сообщить о новом назначении.
    Пилот обогнул ремонтного дрона, колдующего над обнажённой начинкой стены, и свернул туда, где сияла надпись: «Отдел лётной эксплуатации». Тяжёлые дверные плиты, матовые, но с отполированными до зеркального блеска логотипами «Роскосмоса», размещались по обе стороны короткого отнорка. Наконец Слава достиг последней, с лаконичной надписью: «Кравчук В.И.». Здесь ему пришлось остановиться. Пилот стиснул зубы, выдохнул и решительно коснулся сенсора. Плита с шелестом отъехала в сторону. Сидящая в крохотном тамбуре Лера-мегера – суровая дама с острым подбородком и стянутыми в причёску «то ли узел, то ли фига» светлыми волосами – кивнула: «Ждёт», и Славка шагнул в следующую дверь.
Начлёт сидел за монитором и читал какой-то длинный документ. Тихие щелчки листаемых страниц звучали точками в неслышимом разговоре. При Славкином появлении он свернул окно, сдвинул консоль с монитором и потёр глаза.
    – Проходи, садись.
    Славка осторожно сел.
    – Прочёл я твой рапорт, – проворчал начлёт. – А теперь и ты прочти, сделай милость.
    Он перебросил пилоту стопку пластиковых листов. Славка взял и вчитался. Сейчас, неделю спустя, казалось, что слова в распечатке принадлежат кому-то другому.
    – Бред, – честно сказал он. И тут же поправился: – Ну, то есть, выглядит как бред.
    – Вот именно, – с нажимом произнёс Василий Иванович.
    – Но Василий Иванович, – жалобно сказал Славка. – Я же точно знаю, что видел!
    – Ну да, пирамиду, – рассудительно произнес герой анекдотов. – А почему не летающую тарелку с зелёненьким человечком? Коллективное бессознательное на марше, едрить его за ногу. Вспомни, сколько говорили о марсианских каналах – и что оказалось?
    – Я не могу вспомнить, меня тогда на свете не было, – сумрачно отозвался Славка. Начлёта, по его прикидкам, тоже, но напоминать об этом было бы наглостью.
    – Тогда слушай, что старшие говорят. Пока фотографий нет, твоя пирамида – не научный факт, а очередная космическая байка на радость уфологам. Да, ты – здоровый молодой парень. Только я-то получше тебя знаю, что и как может примерещиться в космосе – от одиночества, усталости, да мало ли от чего.
    Начлёт поморщился и потёр мясистый затылок, плавно переходящий в литую шею.
    – Василий Иванович, – Славка собрался. – В таком случае почему оказались потеряны данные за последние сутки, и только они?
    – Для начала: раз в сутки бортовой компьютер делает резервную копию последних записей. Потеряно оказалось то, что не было продублировано. Кроме того, потеря данных не была полной.
    – Что-то удалось восстановить? – вскинулся пилот.
    – Да ничего особенного. Фрагмент фотографии поверхности. Какое-то космическое тело действительно было. Всё.
    Славка набрал в грудь воздуха, выдохнул и вновь вдохнул, словно собирался прыгнуть в омут.
    – Есть ещё одно, товарищ начлёт, – упрямо напомнил он. – Поведение андроида изменилось после встречи с объектом.
    – Ты забываешь одну вещь, – Василий Иванович сделал паузу, подчёркивая важность произносимого. – «После» не значит «вследствие». Кроме того, вот что я тебе хочу сказать, молодой человек: андроида твоего протестировали.
    – И… что?
    – А ничего, – грубо ответил начлёт. – Нормально всё. Нарушений в работе не выявлено. Левого ПО тоже.
    Облегчение было подобно удару. Славка расслабился, губы сами собой растянулись в улыбке.
    Мгновение спустя он понял, что рад не только за Базу, но и за Элсси.
    – Значит… я могу её увидеть?
    – Парень, у тебя совсем шарики за ролики заехали? – рявкнуло начальство. – Это тебе что, посещение больницы? Передачки по средам и пятницам? Ну, иди… смотри. Тебе дорогу показать или сам найдёшь? Р-родственничек. Её всё равно перепрошили, так что она тебя и не узнает даже.
    – Как… перепрошили? – тупо спросил Славка. – Зачем?
    – От греха, – буркнул Василий Иванович. – Зачем-зачем. Тебя, дурака, от мыслей уберечь. Живая – не живая, любит – не любит, плюнет – поцелует… тьфу. Андроид она, понятно?
    И, помолчав, добавил:
    – Я тебя не за этим звал. Вот что. Пойми меня правильно…
    И отвёл глаза.
    – Ч-что? – оторопело переспросил Славка, догадываясь и холодея.
    – Я не могу допустить до полётов пилота с нестабильными эмоциональными реакциями, – твёрдо закончил тёзка начдива. – Иди, отдыхай. Законный отпуск у тебя есть. Выкинь дурь из головы, приводи себя в порядок и возвращайся. Тогда и решим. Понял?
    – Так точно, – механически ответил Славка. – Выкинуть дурь из головы и возвращаться.
    Он поднялся.
    – Я могу быть свободен?
    – Иди уже, – Василий Иванович снова поморщился. – До свиданья.
    И, пока Славка разворачивался и шёл к двери, начлёт уже говорил в селектор:
    – Лерочка, соедини с Карамышевым.
    Славка бесшумно прикрыл дверь и на ватных ногах побрёл к лестнице. Уровнем ниже он встал на ленту транспортёра и бездумно таращился на проплывавшие мимо стены, пока не оказался напротив входа в жилую зону.
Василий Иванович, сам не зная – а, может, зная? – вскрыл болячку в душе, и сейчас из неё вытекал спасительный гной.
    Любит – не любит, плюнет – поцелует…

    На следующий день Славка не выдержал и отправился в мастерские. Предъявив пропуск и пройдя сканирование сетчатки, он оказался в просторном офисе с длинными столами по периметру. Проход собственно в наладочную находился в глубине, и его перекрывала очередная тяжёлая дверь с надписью: «Стерильно! Без халатов не входить!» на тёмно-бордовой стеклянной пластине. Над дверью, словно над входом в медблок, горела красная лампа, подтверждающая запрет.
    В офисе было пусто, но уже через полминуты дверь отошла в сторону, пропуская смуглого парня в белом мягком комбинезоне, явно натянутом поверх другой одежды. Парень стянул зелёную маску и шапочку, бросил в ящик при входе и начал возиться с тонкими хирургическими перчатками. Покончив и с ними, он прошёл к монитору и уставился на Славку блестящими карими глазами.
    Славка, волнуясь и скрывая это, объяснил, что хочет узнать результаты тестирования андроида номер… За номером пришлось лезть в записную книжку наручного комма. Парень пробежал пальцами по клавиатуре.
    – Точно, есть такой. Так ты тот самый летун с электромагнитным ударом?
    – Это не у меня удар, – процедил Славка, чувствуя внезапное раздражение. – Это у андроида удар.
    Парень, казалось, не придал значения уточнению.
    – Ага, действительно. Знаешь, в жизни бы не подумал, что андроид может быть настолько прокачанным. Даже жалко было. А в остальном – нет, никаких вредоносных ПО, вообще ничего постороннего… кроме личных файлов, конечно, но и в них ничего такого, что можно было бы счесть чужеродным.
    – Прокачанный?
    – Она могла поддерживать разговор на обширный спектр тем, – пояснил парень. – Вязание, эстетика, психология, история военного дела, музыка, живопись. Ты увлекаешься живописью? Кстати, – спохватился он. – Я – Дмитрий.
    – Рисую. Вячеслав, можно – Славка.
    – Очень приятно, – машинально отозвался Дмитрий и тут же вернулся к более интересному, чем имя собеседника. – Ага, тогда понятно. Ещё – историческая проза, мемуары, фантастика на трёх языках, фэнтези… Даже женские романы. Ты говорил с ней о женских романах?
    В тоне парня читалось чистое и незамутнённое любопытство, но глаза щурились.
    – Всё это было в её файлах? – не понял Слава, игнорируя подозрение в изучении дамского чтива. – Зачем? Это же есть в бортовой библиотеке.
    – Ну откуда мне знать. Нет, не книги целиком. Выписки, конечно. И всё же… Начитанный ты мужик, судя по всему.
    – Я не начитанный, – ровно сказал Славка. Дмитрий покивал.
    – Да? Ну, в любом случае, дело не в сумме знаний. Очень много перекрёстных связей между логическими цепочками, гиперссылок… То есть, анализ, обобщение. Говорю же, прокачанная. Жаль. Так бывает, если с ними много общаются. Фактически, она выбрала ресурс памяти: всё равно пришлось бы чистить, иначе начались бы сбои.
    – И как скоро?
    – Трудно сказать, – Дмитрий задумчиво повертел в пальцах световой карандаш. – Беда с ними: только наберут побольше – и бац, вторая смена. Вот запустят следующую модель – посмотрим: там и оперативка покруче, и вообще…
    – То есть, они станут как люди?
    – А вот это ты брось, – неожиданно резко оборвал Дмитрий. – Если они станут как люди, я уволюсь. Даже думать о таком не хочу. Но – нет: чтобы быть человеком, знаешь ли, одного разума маловато.
    Славка молчал.
    – Всё? – отрывисто бросил Дмитрий.
    – Нет. Послушай, а увидеть её я могу?
    – А ты упорный, – проворчал парень, видимо, остывавший так же быстро, как вспыхивал. – Туда не пущу. Через камеру посмотришь.
    Он поколдовал над пультом и развернул изображение. Камера, должно быть, находилась под потолком: Славка увидел обтянутую шапочкой макушку человека, склонившегося над рукой – отделённой от туловища и вскрытой. Человек, не отрываясь, глядел в окуляры микроскопа, бережно орудуя тончайшим паяльником и пинцетом, затем сместился в сторону. Оказалось, что микроскоп также легко сдвигается вдоль стола.
    – Не там, – поправил Дмитрий. – Вон, у стены.
    Славка перевёл взгляд. За спиной человека выстроилась шеренга: четыре одинаковых Элсси, выключенных, голых, как манекены на складе. Мелкие цифры идентификационных номеров, нанесённые на синтекожу плеч, выглядели чернильными росчерками.
    – Твоя – вторая слева, – поняв его затруднения, пояснил Дмитрий.
    Одинаковые волосы, одинаковые лица, одинаковая фигура. Индивидуальность Элсси – то, чем она заполняла цифровую память – оказалась стёрта, а типовая внешность словно кричала о том, что её, этой индивидуальности, никогда и не было.
    Славка отвернулся. Но ведь было же вот это – «Пожалуйста! Пожалуйста!» И это: «Если решил – то делай». Так вот что она имела в виду.
    Славка поднял голову и взглянул на собеседника в упор.
    – Они уже как люди. Можешь увольняться, – глухо произнёс он.
    – Псих, – откровенно высказался Дмитрий.

   

11
Наша проза / Вишнёвое чудо
« : 07 Сен, 2018, 09:06:17 »
Свеженаписавшееся )) Опубликовано на площадке "ЛитРес: Самиздат" в сборнике "Непростые истории. О самом главном".

Вишнёвое чудо

    Света выскочила из метро, поёжилась – ветер резанул поясницу, едва прикрытую жизнерадостно-яркой курткой – и направилась было к автобусной остановке, но задержалась. Вдоль тротуара тянулась очередь.
    – Кто последний? – спросила Света. Услышав, что «женщина в синем пальто, только она отошла», кивнула и достала книжицу. Отлистнула до нужной страницы и, спохватившись, поинтересовалась: – Что дают?
    – Джемпера. И халаты, женские, по табачным талонам.
    Света поблагодарила и уткнулась в чтиво. Дверь магазинчика приоткрылась, толпа колыхнулась и подалась вперёд, но худощавая блёклая тётка в крутых кудряшках отсчитала пятерых счастливчиков и вновь захлопнула створку. Остальные продолжали стоять, привычно и тихо, и всё же в толпе чувствовалось напряжение.
    «Не успею ужин приготовить, – подумалось Свете. – Только бы Дима догадался сходить за Ниночкой».
    Отогнав беспокойство – ведь муж, как и она, мог застрять в какой-нибудь очереди! – Света постаралась сосредоточиться на детективе. Одно было хорошо в новых временах: книги перестали быть дефицитом. Неряшливо набранные, напечатанные на газетной бумаге, они, тем не менее, продавались везде: в киосках или даже на прилавках, развёрнутых под открытым небом.
    А вот с остальным было хуже.
    Взятое с бою мыло складывали в коробки. Сахар покупали мешками. Крупы прокаливали в духовке, чтобы избежать порчи вездесущими жучками, пересыпали в стеклянные банки и упихивали на антресоли.
    Настоящего голода не было, только слухи ходили – что он не за горами, что вот ещё несколько месяцев, и… Власти успокаивали: запасы продовольствия значительны, поставки в столицу увеличены на десять процентов.
    «Щас, так мы вам и поверили!» – глумливо отзывалось население города-героя Москвы и удваивало усилия. Молоко теперь муж приносил раз в неделю, сразу по десять пакетов – ровно столько вмещал морозильник старого «ЗИЛа». За хлебом стояли по часу, закупали по несколько батонов и хранили в холодильнике.
    На табак ввели талоны. Некурящие, во имя мировой справедливости, имели право покупать по этим талонам промтовары.
Вся Москва превратилась в единую, согласно дышащую, зябко дующую на пальцы очередь.
    Света тоже стояла, то одёргивая куртку, то поддёргивая вверх воротник, переминаясь, уткнувшись в книжку. Ниро Вульф открывал очередную бутылку пива, его верный секретарь Арчи Гудвин сетовал на капризную клиентку. Перевод был чудовищным, печать – блёклой, но Света не обращала внимания. Не поднимая головы, она делала время от времени несколько шагов вперёд, пока не оказалась у самой двери, тяжёлой, деревянной, с латунными накладками.
    Только здесь она отвлеклась, затолкала мягкий покет-бук в сумку и изготовилась. Створка раз за разом приоткрывалась, выпускала очередного покупателя, и наконец бесцветная продавщица распахнула её пошире со словами:
    – Ещё пять человек!
    Света даже не посмотрела налево, в сторону кассы, сразу устремившись в узкий проход между вешалками. Быстро и привычно окинув взглядом предлагаемое разнообразие, она сразу поняла, что ей надо. Вот такой халат из трикотажной ворсовки. Длинный, свободный, с рукавом три четверти. Тонкая ткань хорошо драпируется, будет смотреться на любой фигуре. И главное – цвет: богатый, глубокий оттенок спелой вишни; ткань не тусклая, как чистый хлопок, а с мягким шелковистым блеском. Света даже пожалела мимолётно, что у неё самой уже есть халаты – зимний байковый и два ситцевых, и тут же одёрнула себя. Вовсе они не старые, их ещё носить и носить. Нет-нет, вишнёвое чудо – на перепродажу, уж такой товар не залежится! Возможно, наварить удастся даже не двадцать, а все пятьдесят процентов.
    Внутренне смущаясь, но стараясь выглядеть уверенно, Света перебрала плечики с халатами и нашла свой размер. Почему-то ей неловко было брать первый попавшийся: она старалась представить дело так, будто берёт халат себе.
    На второй табачный талон она взяла тонкий пёстрый джемпер, но он по качеству и в подмётки не годился вишнёвому чуду. Прекрасно обработанные швы, вшитый поясок, глубокий запáх – всё говорило об удобстве, практичности и долговечности.
Передав вещи на упаковку и отстояв вторую очередь, в кассу, Света протянула деньги и два талона, а взамен получила обратно свои покупки, уже сложенные в хрустящие прозрачные пакеты.
    На улице тем временем стемнело. Стылый ветер усилился. Он гнал ледяную крупку, запускал щупальца под жизнерадостную куртку, норовил сдёрнуть с головы ярко-красный берет. Но, несмотря на его режущие касания, Света чувствовала глубокое умиротворение. Она представляла себе площадку у Киевского вокзала, ту, где раньше была проезжая часть, а теперь теснились комиссионные ларьки. Вещи можно было сдать почти в любой, но Света всегда выбирала тот, где восседал полный улыбчивый армянин – ей казалось, что торговля у него идёт побойчей. Почему одно хватают сразу, а другое нет – оставалось тайной за семью печатями, но сегодняшняя добыча была выстрелом наверняка.
    Автобус, лязгнув дверьми, отгородил Свету от холода. Теперь её мысли перепрыгнули к дочке. Ох, Ниночка, Ниночка! С этими вселенскими запасами денег вечно в обрез, и тратить их надо разумно. Но что может быть разумнее, чем новый костюмчик для дочки? Нельзя, чтобы ребёнок рос без радости, это вредно для психики. Да и вообще, девочку надо одевать со вкусом, иначе как его в ней воспитаешь? А с денег, вырученных за перепродажу, как раз выкроится нужная сумма.
    На минуту Света испытала досаду. Вот дожили – чтобы порадовать ребёнка, надо выдумывать оправдания. Ведь дочка, получив обновку, так смешно задирает светлые бровки, таращит серые глаза от восторга! Аж сердце щемит, словно тёплый лучик тянется от неё и щекочет, щекочет что-то внутри. Нужны ли ещё причины?
    Успокоившись, Света переключилась на насущное. Что приготовить? Побаловать домашних рисом? Картошка надоела. Но она хуже хранится, рис практичная Света планировала расходовать после, к весне.
    Дома никого не было. Должно быть, Дима ушёл за Ниночкой. Переодевшись в халат (зимний, байковый), Света поколебалась и всё-таки бросила в мойку пять картофелин, затем достала из морозильника пакет молока и разрезала упаковку.
Параллелепипед из тонких и острых пластин льда, переслоенных желтоватым молочным жиром, не помещался в кастрюле, и она включила конфорку на чуть-чуть, чтобы молоко подтаивало снизу, но не пригорало. К моменту, когда стукнула входная дверь, и в прихожей раздались баритон Димы и высокий радостный голосок Ниночки, картошка была почти готова.
    Света, внутренне сияя, поставила на стол тарелки.
    – Ты не представляешь, что я сегодня купила! Вот поужинаем – покажу!
    И, пока Дима расправлялся с пюре, политым маслом, пока помогал Ниночке справиться с непослушной ложкой, пока сама Света разливала по чашкам горячий чай, в ней разрасталось предвкушение. Вот сейчас, сейчас семья закончит ужин, и она сможет похвастаться добычей.
    Стоило составить посуду в мойку, Ниночка попросила:
    – Мама, сделай макóвки!
    Это была задержка, но задержка приятная. Целый ритуал.
    Сначала надо было почистить крупную морковину. Затем из ниши под полкой выдвигался и снаряжался требуемыми ножами кухонный комбайн.
    И вот всё было готово. Света удерживала корнеплод, а Ниночка, забравшись на табуретку с ногами, нажала кнопку. Комбайн, детище конструкторского бюро НПО «Энергия» , привычно взревел, как ракета на старте. Ниночка взвизгнула от восторга.
    И только когда дочка доела наконец любимое лакомство, Света прошла в комнату и торжественно достала хрустящий целлофановый пакет. Вишнёвая ткань манила сквозь блестящую упаковку, но для Светы это был не халат, а символ нового детского костюмчика. Или платья, или даже комбинезона, какая разница! Главное – это будет детская одежда, нарядная, удобная. Ниночка радостно и широко раскроет глаза, а её бровки уедут так высоко, что выпуклый лобик пойдёт морщинками.
    – Хороший цвет, – одобрил муж и попросил: – Разверни-ка!
    Света вскрыла клапан с липким слоем. Достала халат осторожно, запоминая, как он был сложен, чтобы сдать в ларёк аккуратно упакованную вещь. Расправила на диване, сияя: Дима явно оценил её везение и добычливость.
    – А оставь его себе, – предложил муж. Он сидел здесь же, на диване, сдвинувшись так, чтобы видеть покупку, и покачивая на коленке дочку. – Размер ведь твой?
    – Мой, но… – Света аж задохнулась. – Ты что! Нет, это на продажу, – убеждая то ли мужа, то ли себя, твёрдо сказала она. – У
    меня же есть халат, зачем мне? Даже три.
    – Ну и что? Он же тебе нравится! – удивился муж.
    – Ничего подобного, – отрезала Света и едва удержалась, чтобы не ляпнуть: «Господи, какой ты непрактичный!» Разве не ясно, что важнее? – Просто его наверняка купят. Посмотри, как скроены рукава! А швы!
    – Ну хотя бы примерь, – уступил Дима. – От него же не убудет.
    «И правда, – подумала Света. – А потом сверну так, как в магазине!» Спорить не хотелось.
    Она скинула линялый байковый халат и переоделась. «Костюмчик, – упрямо думала она. – Или комбинезончик…»
    Вишнёвая ткань ладно и свободно окутала фигуру до щиколоток, скрыла воображаемую полноту. «Ну куда мне четвёртый?»
    Она села рядом с Димой и придвинулась поближе. Ниночка слезла с папиных коленей, перебралась на диван.
    – Тебе идёт! – сказал муж, обнимая за плечи. Но Света замерла: она почувствовала ещё одно, едва заметное, прикосновение. Она оглянулась.
    – Мама… – это дочка, стоя на диване за Светиной спиной, осторожно водила ладошкой, едва касаясь шелковистой ткани. Её широко распахнутые глаза сияли, светлые бровки уехали вверх. – Мама… Класивая…
    Света задохнулась от нежности. Вместо привычного «двое взрослых и ребёнок» внутри разливалось «трое, вместе».
    «А костюмчик я всё равно куплю, - упрямо подумала она, крепко прижимая к себе дочь. – Не сейчас, так потом!»


12
Наша проза / Лисёнок ПолУха
« : 21 Мар, 2018, 00:28:54 »
История первая


    1. Лисёнок ПолУха

    Лисёнок ПолУха сидел и смотрел, как ползёт по травинке Божья Коровка. Толстенькая, гладенькая и восхитительно рыжая – ещё ярче, чем сам Лисёнок, ярче даже, чем папа-Лис. Она карабкалась наверх с таким упорством, что Лисёнок не мог оторваться: очень хотелось узнать, что будет, когда Коровка достигнет цели.
    В рыжем, как лисий мех, боку обрыва чернел лаз норы. Сестрички Лисёнка – Хитрюля и Хвостик – выскочили на утоптанную площадку и покатились клубком, покусывая друг дружку. Мама-Лисица вылезла следом, встряхнулась и улеглась в тени.
    Коровка доползла наконец до кончика травинки и остановилась.
    – А папы опять нет! – пожаловался Лисёнок.
    – Папа охотится, – пояснила Лисица. – Вас ведь трое: он заботится, чтобы все были сыты.
    – Я тоже хочу на охоту!
    – Потерпи. Уже скоро!
    Хитрюля вывернулась и понеслась по кругу, Хвостик – за ней.
    – Ты не заболел? – обеспокоенно спросила мама-Лисица. – Почему ты не играешь?
    – Я думаю, – важно сказал Лисёнок.
    Должно быть, мать хотела спросить, о чём думает сын, но отвлеклась: Хитрюля и Хвостик скрылись за кустами, и Лисица повела ушами – прислушивалась. Она считала, что детям ещё рано гулять одним.
    Думать Лисёнку понравилось. Только сперва надо было придумать, о чём думать. Вот, например, о папе.
   – Божья Коровка, а ты тоже охотишься?
    Коровка приподняла жёсткие надкрылья с семью чёрными точками, развернула прозрачные плёночки крыльев и спрятала обратно: уложила поудобнее.
    – Конечно!
    – И приносишь еду детям?
    – Наоборот. Мне надо найти место, где много еды: тогда я отложу яйца, ну а уж дальше дети сами прокормятся.
    – И они никогда не видят папы?
    – А зачем? – не поняла Божья Коровка. – Они даже меня не увидят. Зато никто не будет следить, куда ты пошёл и что сделал: не то что у тебя!
    Словно в подтверждение, мама-Лиса вскочила и потрусила туда, где скрылись дети.
    Гулять одному, и чтобы никто не следил, было так заманчиво! Настоящее Приключение! А случай – вот он. И Лисёнок опрометью бросился прочь, торопясь исчезнуть, пока мама не вернулась.

    За нешироким перелеском раскинулся луг. Цветущие травы пахли мёдом, и у Лисёнка защекотало в носу. Он чихнул и огляделся.
    То тут, то там жужжали пчёлы. Одна из них очутилась совсем близко: взлетала ненадолго и снова садилась, суетливо тыкалась в цветки. Корзинки на её лапках уже отяжелели от пыльцы и казались жёлтыми шариками.
    – Здравствуйте! – сказал Лисёнок. Он был очень вежливым.
    – З-здравствуй! Я з-занята! – прожужжала Пчела, не прекращая двигаться.
    – А что ты делаешь?
    – Не видишь? Труж-жусь! Ж-жаркий день! Ж-жаль потерять!
    – Как можно потерять день?
    Лисёнок удивился. Каждый день – что-то новое: вот, например, сегодня. Разве сегодняшний день потерян?
    – З-запросто! Всё з-зависит от погоды. В дож-ждь вз-зяток не собрать, з-запасов не з-заготовить!
    Лисёнок подумал.
    – А разве ты одна? Тебе никто не помогает?
    Вот теперь Пчела так возмутилась, что даже остановилась.
    – Нас много, – прожужжала она. – Все мои сёстры тож-же трудятся! Мы ж-живём коллективом!
    – Только сёстры? А что делают твои братья?
    – Муж-жчины! – сердито прогудела Пчела. – Все муж-жики – трутни!
    – Трутни?
    – Без-здельники! Свалят з-заботы на ж-женщин – а сами только ж-жрут и ж-жуж-жат! Дож-ждутся – выгоним!
    Лисёнок рассердился:
    – Мой папа не такой!
    – Ж-жизни не з-знаешь!
    Пчела оторвалась от цветка и с натужным гудением улетела прочь. Даже не попрощалась!
    Лисёнок поплёлся дальше. Всё это было так необычно и требовало обдумывания.


    На краю луга, у самой кромки леса стояла Большая Оленуха. За высокими кустами мелькал бок её старшей дочки, Олéньки, а младшая, Малышка, подпрыгивала и резвилась неподалёку.
    – Здравствуйте! – произнёс Лисёнок. Оленуху и её дочерей он знал и очень обрадовался.
    – Здравствуй, – задумчиво выдохнула Оленуха, и Малышка повторила: – Здравствуй!
    Тут Лисёнок сообразил, что никогда не видел отца Малышки.
    – Извините, – вежливо спросил он у Оленухи. – А где же ваш муж?
    – Он далеко отсюда. Сильный и смелый, он ищет подвигов и приключений!
    – Он помогает добывать еду? – Лисёнок понял, что сморозил глупость. Еда для оленей была всюду: нежно-зелёная трава блестела на солнце, ветви липы склонялись к самой земле, и листья-сердечки призывно колыхались на ветру, словно приглашали: «Съешь меня!»
    – Ах! Нет. Ведь сейчас лето! Но за летом приходит осень.
    – Осень?
    – Да! Пора любви. Вот тогда – тогда мы встретимся. Он так строен и могуч, его рога так ветвисты, движения грациозны – и он будет биться за меня! – глаза Оленухи увлажнились.
    – Малышка, – спросил Лисёнок, – а ты встречала своего отца?
    Малышка остановилась и склонила голову.
    – Он так строен и могуч, – протянула она и стукнула копытцем. Лисёнок не понял, видела ли она отца на самом деле или повторяет слова матери.
    – Наверно, он любит вас как-то не так, раз без вас обходится.
    – Ты ничего не знаешь о любви! Разлука укрепляет чувства.
    – Правда?
    Лисёнок попытался понять, укрепились ли его чувства от того, что папа с утра ушёл на охоту. Кажется, он и вправду соскучился. Или проголодался?
    – Тогда я, пожалуй, пойду.
    – До свидания! – хором сказали Оленуха и Малышка.

    Лисёнок отправился дальше.
    «Ничего-то я не знаю! Жизни не знаю, любви не знаю…» – думал он.
    У одних папы не появляются, потому что не думают о детях. У других папы думают о детях, и поэтому их вечно нет дома.
    За размышлениями он не заметил, как сделал круг, и теперь вновь оказался неподалёку от своей норы.
    За перелеском послышалось тявканье, и Лисёнок кинулся бежать: он узнал голос отца.
   Папа-Лис и мама-Лисица играли. Подпрыгивали, норовя поставить лапы на плечи друг друга, поддавались и уворачивались. Хитрюля и Хвостик носились вокруг, и Лисёнок со всех лап бросился к папе.




Рисунки: Jiraia               

13
Наша проза / Эрзянка
« : 01 Фев, 2018, 19:13:42 »


Эрзянка



    Молоко у свиньи не шло.
      Дарья Павловна, круглолицая широкоскулая эрзянка1 шестидесяти с небольшим лет, хлопотала вокруг поросящейся Маруськи. Синий платок на голове сбился, тёмные с проседью волосы прилипли ко лбу. Монументальностью фигуры Дарья поспорила бы с творениями скульптора Мухиной, движения полных, крепких, обнажённых по самые плечи рук были точными и красивыми. Удерживая новорожденного, Дарья сперва ловко удалила прозрачную плёнку пузыря, затем очистила от слизи, насухо вытерла гладкое тельце, не забывая об ушках и ножках с крохотными копытцами, и наконец обработала пуповину. Поросёнка она отправила к братьям и сёстрам, в дощатый ящик, выстланный сеном. Пусть лучше греют друг дружку, а не путаются под ногами.
      Из-за этого самого молока она чуть не проворонила начало опороса. Утром ведь проверила – из тугих сосцов не выдавливалось ни капли – и, успокоенная, ушла на дальний луг, ворошить сено. А когда вернулась – Маруська уже тревожно топталась по загону, тыкалась то в один, то в другой угол, прилаживалась лечь. Началось!
      И вот теперь, спустя четыре часа, в ящике копошились уже девять крепеньких розовых поросят, а на подходе был десятый.
      Свинья была знатная – мощная туша с розовой, просвечивающей из-под щетины кожей. Когда она вставала, доставала Дарье чуть ли не до косточки бедра. И поросята получились как на подбор: не зря Дарья выбирала придирчиво, не зря сговаривалась с хозяином хряка. Только вот молоко…
      Десятый оказался поменьше. Дарья подождала на всякий случай – всё или ещё кто-то остался? – сменила подстилку в загоне и подпустила поросят к Маруське. Может, как начнут сосать, так и молоко пойдёт? Бывает ведь, что не сразу…
      Поросята жадно приникли к сосцам, но спустя короткое время то один, то второй отрывались, искали другой сосок и, потеребив, бросали. Дарья послушала резкие, требовательно-жалобные крики и вздохнула: придётся кормить самой.
      Эрзянка выпрямилась, и, прижимая ладонь к ноющей от неудобной позы пояснице, прошла к дому. Заднее крыльцо огромной избы, брёвна которой ещё не успели потемнеть от времени, выходило прямо на скотный двор. Налево – сарай и навес, направо – просторный коровник, курятник и загон, где разместилась Маруська.
      На крыльце женщина остановилась. Через приоткрытые ворота виднелась светло-песочная лента дороги: выныривала из-за поворота, стелилась прихотливой дугой и исчезала за высокими соснами. Их стволы светились красным золотом под вечерним, не злым уже солнцем. Сухой прогретый воздух пах хвоей и смолой.
      Дорога была пуста: некому сюда ехать и незачем. Хорошо, если раз в два-три дня пройдёт мимо машина, а то и неделю целую никого не увидишь. То ли дело раньше…
      За поворотом, на который смотрела сейчас Дарья, раньше был пионерлагерь. Для ребятни удачнее места не придумаешь. Сосновый лечебный воздух, до неглубокой, безопасной речки – рукой подать. А какой берег! Песок на нём мелкий, светлый, ласковый к босым пяткам.
      Продукты для лагеря привозили дважды в неделю, а в обратную сторону, к селу, каждое утро шёл грузовик с молочной фермы. В кузове рядом с пятидесятилитровыми алюминиевыми флягами сидели доярки – громкоголосые, крепкие. Каждую Дарья знала по много лет, с каждой перебрасывалась словом-другим.
      А главное, главное! За оградой Дарьиного двора, скрытая деревьями, стояла одноэтажная летняя лаборатория, а дальше, там, где старица реки превратилась в цепочку тёмных озёр, выстроилась линия дощатых, крытых шифером строений-шалашиков. Приезжали сюда на практику студенты и из местного, областного университета, и из Москвы. А Дарья Павловна числилась сторожихой базы. Здесь и жила круглый год с мужем и подрастающей дочкой. Шумно тут было, многолюдно, весело. Иногда из лагеря приходили вожатые. Дарья собирала на стол, ставила самовар. Муж – он постарше Дарьи был, фронтовик – доставал баян, пробегал пальцами по кнопкам. Хорошо играл, с душой.
      Потом мужа не стало. Дочка выросла, вышла замуж, уехала. А Дарья осталась. Доставала иногда альбом с фотографиями, листала. На одной из них Николай, в пиджаке с двумя орденами и кепке, с баяном на колене, сидел на крыльце старого ещё дома, а Дарья стояла рядом. Фотографию сделала одна из студенток, Александра, представлявшаяся по-мужски – Саней. Или она в тот свой приезд была уже младшим преподавателем? Неважно.
      А потом началась перестройка, и всё переменилось.
      Лагерь опустел. Дико было смотреть на брошенные домики с верандами и понимать, что больше они никому не нужны. Молочная машина тоже исчезла. Ферму закрыли, и не её одну: словно враз рухнуло всё, что держалось так долго. Или же словно текла здесь когда-то полноводная речка, а потом обмелела, схлынула, оставив на песке то, что не смогла утащить течением.
      И студенты больше не приезжали. Тихо было вокруг, только подавала голос пичуга в кроне ивы да похрюкивали в загоне голодные поросята.
      Дарья очнулась и поспешила в дом. Прошлое – прошлым, а поросят накормить надо. Согрела молока, вбила в него пару яиц и слегка развела водой – вот тебе и кормовая смесь. В поисках соски перерыла ящик буфета и наконец приладила на бутылочку палец от резиновой перчатки.

      Молоко у Маруськи не пошло и двое суток спустя. Дарья изнемогала. Только накормишь десятого, самого мелкого – первый уже кричит, резко, с подвизгиванием: проголодался. Эрзянка урвала лишь несколько часов сна и знала, что каждый из них скажется на поросятах. Хочешь – не хочешь, а надо ведь ещё подоить корову, задать корм курам. Всё остальное оказалось отодвинуто на потом. А пора была та самая, про которую говорят: «Летний день год кормит». Июль! Сенокос, картошка! Ох ты, Господи!
      И ведь молоко у Маруськи было, было! Раздутые, каменно-твёрдые гряды молочных желёз, казалось, вот-вот лопнут. Хуже того: проводя по ним ладонью, Дарья чувствовала, насколько они горячие. У свиньи начиналась грудница.
      Хоть Дарья и прилаживалась на скамье то так, то эдак, тело затекало от долгого сидения. Привалившись к стене и устроив на коленях очередного поросёнка, сторожиха то боролась с дрёмой, то вскидывалась от страха: не потерять бы и свинью, и приплод! «Ветеринар нужен, ветеринар!»
      С того места, где она расположилась, хорошо просматривалась дорога. Дарья нет-нет, да поглядывала в ту сторону. Теперь она, вопреки разуму, надеялась, что кто-нибудь поедет мимо. Передать бы в село: нужен ветеринар. А она бы с ним расплатилась: яйцами, сметаной, – нашла бы чем.
      «Это мне за жадность наказание, – подумалось вдруг. – Пожадничала, вот и… Мало бычков показалось, да? Так нет, поросят ещё! Пожадничала! Вот и сиди теперь…»
      А как не пожадничать? Зарплату давно не выплачивали, а если бы выплачивали – толку с неё… Более-менее прилично жили только в тех колхозах, председатели которых с началом перестроечного разгула отказались раздать по дворам машинный парк. И правы были! Попробуй разделить на несколько семей комбайн «Беларусь»! В колхозах, которые пошли на такое, технику растащили на детали. Вот и стояла половина полей непаханой. Одно слово – разруха.
      Так или иначе, Дарья приспособилась: подращивала бычков. Часть мяса осенью продавала, а на выручку покупала муку, сахар, дрожжи. В сельский магазин перестали завозить хлеб – и сторожиха пекла сама, раз в два дня, с расчётом, чтобы хватило и ей, и скотине. Корова у Дарьи была удойная, молока хватало с избытком, а сдавать его оказалось невыгодно. Не поедет же скупщик за двенадцать километров из-за такой малости. Так что Дарья, как и многие, сбивала масло на ручном сепараторе, а обрат пропадал зря: выливала. А ещё хотелось дочке с мужем и внуком, живущим в городе, мяса на зиму запасти. Потому и решила завести поросят: мол, прокормит. Накликала, называется! Вот – кормит…
      Хоть бы баба Тоня заглянула! Сухая, как сосновый корень, и такая же крепкая старуха косить обычно ходила как раз сюда, на пойменный луг, за двенадцать километров от села. Мужа своего она давно уже выгнала за пьянство, на вопросы – «как же одной с хозяйством справляться?» – отвечала с хитринкой: «А без мужика-то легше!»
      И ведь даже у этой кремень-старухи вырвалось однажды тоскливое: «Мы же в войне победили! За что мы воевали?»
      Дорога оставалась безлюдной. Должно быть, Тоня в эти дни работала в другом месте.
      Тени стали короче, потом вновь удлинились. Ещё один день пропал. А вместе с днём пропадала и надежда. Навалилось чёрное, беспросветное уныние.

      Дарья встала, положила поросёнка к Маруське под бок. Чтобы разогнать сонную одурь, прошла к воротам. Слабый ветер обдавал лицо сухим теплом, запахом сосен и близкой воды. В траве прошуршал уж, юркнул в привычное убежище под баней. Обогнув забор, сторожиха вышла к тропинке с не пересыхающей даже в середине лета лужей. Тропинка привела к калитке, за которой виднелась пустая, с грязными окнами, лаборатория. Дарья прошла мимо, ступила на узкие мостки, перекинутые через заболоченный ручей, и вскоре оказалась рядом со студенческими домиками. Их доски были такие же светлые, новые, как и её изба, а навес над летней кухней – старый, посеревший, с покосившимися столбушками. При её приближении с деревянных перил снялась, зазудела стайка комаров. Ненужное. Всё ненужное. Даже комарам поживы нет. И она – ненужный сторож ненужного места.
      То ли от недосыпания, то ли от усталости кружилась голова – тёмные точки, словно мошки, плясали перед глазами. И всё-таки сон отступил. В голове было ясно и пусто.
      Дарья остановилась. Казалось, она видит сразу всё: и бегущую за деревьями дорогу, и брошенный лагерь сзади, и пустые коровники фермы дальше и левее, а впереди, в пятнадцати километрах – ещё ферму, и пустые, не вспаханные поля дальше, дальше, до самого райцентра, до областного центра, и ещё дальше – до самой Москвы. Как же это получилось, что столько всего – сделанного людьми и для людей – враз оказалось не нужно? Столько людей – сотни тысяч, миллионы – брошены выживать каждый сам по себе? Так много? Те, по чьей вине это происходило, кто бы они ни были, представлялись комарами на огромном теле земли.
      Внезапно стало легко, будто лопнула невидимая верёвка, стягивающая рёбра, и задышалось полной грудью. Злое, бешеное веселье – веселье отчаянья заставило плечи развернуться, а полный подбородок вздёрнуться.
     «Не выйдет! Нас так просто не возьмёшь!»
    Именно так, наверное, Дарьин прадед, георгиевский кавалер, шёл в атаку – словно нет смерти и нет слова «сдаться».
      «Шалишь! Не нужны?! Это кому мы не нужны, вам? Да кто – вы, и кто – мы? Нас не станет – на ком жировать будете?»
      Вспомнилась баба Тоня и её тоскливое: «За что воевали?» Но сейчас оно переплавилось в иное:
      «Мы выживем. Выживем. Немца одолели – и вас переживём. Кончится же это когда-нибудь!»
      Дарья снова огляделась. Пустые молчащие домики, покосившиеся столбы навеса показались замершими в ожидании.
      – Дарья Павловна! Да-рья Па-авловна-а!
      Кричали с той стороны ручья, от лаборатории. Дарья ахнула и кинулась со всех ног. Голоса были молодые, девичьи. «Господи! Приехали! Приехали!»
      У лаборатории стояли две женщины в штанах и энцефалитках защитного цвета. Тяжёлые рюкзаки за их плечами казались ростом в половину каждой. У Дарьи аж сердце замерло: Александра! Саня, Санечка! Откуда? Будто стоило пожелать посильнее – и вот она!
      Вторая женщина, постарше, вспомнилась с трудом: много лет сюда не приезжала. Саня напомнила её имя: Женя. И Дарья обняла обеих, сперва младшую, затем старшую. Радость затопила её до краёв, выплёскиваясь во взгляде, в торопливых вопросах. Надолго ли? А как студенты – приедут хоть следующим летом? Здоров ли Роман Владимирович? А Дмитрий? Кандидатом стал? И женился? Ох, молодец!
      Москвички тоже расспрашивали. Вопросы сталкивались, смешивались с ответами. Говорила в основном Саня, Женя больше молчала, оглядывая лабораторию, холм с короткой травой, мостки: узнавала место, где не была давно.
      – Дарья Павловна, нам бы ключи от домика.
      – Да зачем? Там тесно. У меня поселитесь!
      Приезжие опасались помешать, и Дарья Павловна убеждала:
      – Дом большой, разместимся! Вы ведь новый дом ещё не видели? Не отказывайтесь, обидите!
      И правда: как они могли помешать? После долгих недель одиночества и собственной бесполезности? Бычки, покос, куры – круговерть каждодневных хлопот не давала времени, чтобы подумать о чём-то гораздо большем. Понадобились три дня отчаянья, усталости и неподвижности, чтобы всё сошлось в одну общую картину: она – как часть этого места, и это место – как часть страны.
      Прошли к дому. Дарья совладала с радостью, ступала степенно, с достоинством. Завела гостей не через заднее крыльцо, а через веранду.
      – Вот тут и поселитесь. Просторно, и выход отдельный. Живите, сколько хотите!
      С гордостью провела по дому. Показала и комнаты с полосатыми ткаными половиками, и две печки, голландку и русскую, ту, в которой пекла хлеб, и кухню с выходом в сени.
      – Это мне лесничество построило. Уважили!
      Теперь, когда суматоха встречи схлынула, сторожиха смотрела на гостей внимательно, подмечая детали. Саня как была по виду мальчишкой – с мальчишеской фигурой, мальчишескими ухватками – так и осталась, только в тёмных коротко стриженых волосах появилась ранняя седина, и взгляд глаз цвета пасмурного неба стал другим, взрослым. Женя казалась спокойнее, двигалась более плавно, но, должно быть, не так привычна была к ходьбе с грузом: за плавностью пряталась усталость.
      Москвички распаковали гостинцы. Мешочек с конфетами – «Коровками», «Раковыми шейками», батончиками – видно, не поместился в рюкзак: Саня достала его из закопчённого круглого котелка, подвязанного снаружи. Были и другие подарки, и главная ценность среди них – целая коробка сухих дрожжей в пакетиках. С такими Дарья раньше дела не имела, но, разобравшись, как их разводить, сказала, довольная:
      – Мне этого на полгода хватит!
      Дрожжи она убрала сразу в буфет, горсть конфет высыпала в блюдце на столе, остальное тоже бережно спрятала: вот придёт баба Тоня – будет чем угостить.
      – Сейчас борщ сварим, – сказала. И смутилась: – Только он пустой будет. Мяса нет.
     Лето ведь не только горячая пора, лето – время, когда зимние припасы подъедаются, а новых ещё не сделали. Приезжие, видно, и это знали: кивнули с пониманием.
      – У нас сушёное есть, – жизнерадостно сообщила Саня. – Сейчас добавим – самое то будет.
      И завертелось: кухня, казалось бы, просторная, для троих оказалась тесноватой, но женщины как-то умудрялись не сталкиваться и не мешать друг дружке.
      И наконец, когда борщ уже томился на огне, вскипел чайник и Дарья разлила по кружкам пахнущий смородиновым листом напиток, пришло время для более обстоятельного разговора. Дарья рассказала и про молоко, и про обрат, и про то, что пожадничала. Про то, что почти не спала, про грудницу.
      – Всего-то и нужно – ампулу окситоцина, – сморщившись от сочувствия, сказала Женя. – Можно даже самому ветеринару сюда не ехать, сами бы укололи.
      И пояснила: молоко, может, со временем пойдёт само, но когда – неизвестно. Лучше бы ускорить.
      – Значит, если и завтра не пойдёт, я в село сбегаю, – предложила Саня. Очень легко это у неё прозвучало, под стать мальчишечьей внешности. – Пойду пораньше, по холодку, к обеду обратно буду.
      – А антибиотик не нужен? – спросила Дарья. Чувство тревоги, отступившее на время, вернулось. – Она ведь горячая. Может, температуру измерить?
      – Надо посмотреть, – отозвалась Женя.
      Вместе они прошли на скотный двор, к Маруськиному загону.
      Свинья лежала на боку, удовлетворённо прикрыв глаза. Все десять поросят были при ней: теснились, приникнув к сосцам. Молоко всё-таки пошло.
      Дарья откинула голову и рассмеялась радостно, с облегчением:
      – Девоньки, вы мне удачу принесли!
      Она не могла бы найти других слов, но дело было не только в Маруське. Что-то новое пробивалось вокруг. Вырастут поросята, станция оживёт… «Мы выживем. А как же ещё? Кончится же это когда-нибудь!»
__________________________________________
1. Эрзя́не, э́рзя – одна из народностей Мордовии.

Страницы: [1]