В этом разделе можно просмотреть все сообщения, сделанные этим пользователем.

1

Наша проза / Вирентийский витраж - III

« : 16 Ноя, 2023, 23:04:44 »

Спасибо. 

Оставим пока Йеспера в окружении тумана и перейдем к другим героям.

Глава пятая. Зов ночи

Вол протяжно замычал, провожая барку.  Наверняка обижался на то, что заставили работать на жаре до самого заката, а в путешествие не взяли. Огрели бичом, да и повели назад в загон. Такова она, жизнь воловья, никакого развлечения.
– Наконец-то движемся! – Франческа отвлеклась от созерцания берега. Все то долгое время, пока матросы и пригнанные из деревеньки волы надрывались, снимая судно с мели, она настороженно наблюдала за окрестностями, всматриваясь в каждый подозрительный куст.
Никто не появился. Все было спокойно настолько, что Франческа начала было сомневаться, а не привиделся ли соглядатай в терновнике. Но Рико видел то же самое, а ему Франческа доверяла так же как себе самой. А порой гораздо больше, чем себе самой.
Барка, снова нашедшая глубину, плавно шла по течению. Жара чуть отступила. Рыжая полоса заката выцвела и погасла, оставив пепельный след. Начинали сгущаться сумерки.
Джованна, утомившись за день, отправилась в трюм полежать. Матросы, свободные от вахты, устроились под надстройкой, играли в кости и что-то негромко напевали, мешая фортьезский диалект  южной Тормары с шипящими и щелкающими эклейдскими словечками.
Это Франческе нравилось. Языковая разноголосица напоминала о морских портах, где смешиваются разные наречия, где всяк говорит на своем и все друг друга как-то понимают.
Если закрыть глаза, то можно представить, что вокруг не широкая спокойная река, несущая свои воды промежь скал и болот, а взморье, где прибой ровно и глубоко дышит, накатывая на берег. И пахнет здесь вовсе не тиной, тяжелой речной водой и отдаленным дымом то ли от жилья, то ли от тлеющего торфа. Нет,  здесь пахнет соленым ветром, густым и свежим одновременно,  вобравшим в себя и резкий привкус водорослей, что гниют на песке, и пыль от обрывов, что накалены солнцем, и   пряную смолистость розмарина, и горький пепел, что поднимает с пустошей фассарро, ветер вулканов, и ласковую мягкость рощ и виноградников  побережья, чей шепот доносит эаль, ветер винограда. И даже обжигающий  тело и душу ширами, ветер пустыни и боли, не будет здесь лишним.
Ибо и он часть замысла Владыки вод, Благого Антеро, что даровал людям моря, дабы они не забыли, что такое свобода.

...В детстве девочка верила, что море тянется до самого края света, что можно доплыть на каракке до того страшного места, где воды низвергаются прямо в бездну и, застывая в падении, становятся звездной пылью. И что если каракка не удержится и сорвется вниз, то будет вечно скитаться меж звезд и планет, и Ветра Творения будут раздувать ее паруса. После Эвклидес Кратидес, лоцман ее отца, учивший девочку грамоте, а ее старшего брата географии, арифметике и навигации, объяснил, что ученые мужи считают, будто земная твердь напоминает круглый плод граната или апельсина. Она тут же высказала сомнение и  предложила немедленно это проверить, отправившись в плавание.
Эвклидес тогда долго смеялся, а после рассказал, что только за прошлое столетие государи Пурпурного, Веселого и Гневного морей посылали многие суда, чтобы на практике убедиться в верности «теории апельсина». Один Маноэль Первый Буреборец, король тогда еще единого государства Фортьезы и Эмейры снарядил три экспедиции — две на запад, одну на восток. Ни одна не вернулась. Другие тоже не преуспели. Последним, кто рискнул покинуть пределы обитаемого мира, был Лодовико Небастард, единокровный брат предпоследнего герцога Истиары, человек, которого даже близкие родичи считали полубезумным. В своей экспедиции он дошел аж до  Предела Бурь, но был вынужден вернуться в Таркону из-за  небывалого шторма, что длился месяц с лишним, погубил три каракки из пяти и отогнал уцелевшие корабли обратно к Маравади. 
Собрать вторую экспедицию Лодовико не успел: на Истиару напали аддиры, и почти весь истиарский флот погиб в сражении при мысе Кракена. А сам Небастард, чудом вырвавшись из западни и добравшись до осажденного города, там и сгинул. Как говорили смутные слухи, когда в захваченный Айферру хлынули аддиррские войска, он сам открыл ворота старой крепости, где уже не осталось защитников, и раскуривая по морскому обычаю длинную трубку с кеймой, сидел пьяный на арке ворот и смеялся во всю глотку, глядя как, враги растекаются по дворцу. А после швырнул трубку с горящими угольками в колодец...
На этом месте Эвклидес сделал многозначительную паузу.
– И что? – недоуменно спросила девочка.
– И все, – ответил лоцман. – То был не простой колодец, а секретный. На дне его плескалась земляная смола, которую он, поняв, что город обречен, выпустил из резервуаров. Земляная смола горит, детка. Огонь по трубам дошел до крепостного Арсенала, где оставались запасы огненного зелья. Рвануло, так что весь город содрогнулся.
– А ты сам это видел?
– Ну что ты, – с сожалением вздохнул Кратидес. – Меня тогда еще и на свете не было. Отец мой видел. Их галера тогда пряталась от аддирского флота в заливе Медуз. Когда рванул Арсенал, они подумали, что это извергается Раньош — тамошний вулкан. Отец говорил, что пламя пожара закрыло полгоризонта. За это аддиры прозвали Лодовико Небастарда Дез-Башшаретом, Безумным Курильщиком, и под этим именем проклинают каждый день, когда поджигают чашу перед своим идолом. Вот уже сколько лет минуло. Никак не уймутся, паскуды. Помнят.
Девочка помолчала, обдумывая его слова.
– Он же не победил, – сказала она.
– Нет, конечно, – ответил Эвклидес. – Но зато не торговал морской удачей, как его трус племянник.
Девочка не стала расспрашивать, что значит последняя фраза. Тогда ее интересовали другие вещи.
– Значит, сейчас не ходят? – разочарованно спросила она. – Вокруг земли? 
– Не ходят, детка, – вздохнул Эвклидес. – И не будут, пока паскуды аддиры стерегут Врата Ночи. Жаль, что Тавиньо Таорец, долгой ему жизни, не воюет на море... 
Девочка кивнула, соглашаясь. Тавиньо Таорец был для Эвклидеса личностью не менее легендарной, чем прославленные воители прошлого. Он бил аддиров и бил удачно — этого было достаточно.
– А если бы было можно, ты бы отправился?
– Куда уж мне в такое плавание, – вздохнул Кратидес, неловко постучав пальцами левой руки по пустому правому рукаву, заколотому булавкой. – Но, пожалуй, что и да. Моряку ведь на суше помирать не к лицу. А теперь давай, детка, доставай свою книжицу. Осилим-ка еще одну главу поучений для юной девицы...
Книгу «Поучений для благонравных и целомудреных дев» они читали уже с полгода. Начинали всегда бодро, но уже через страницу юная дева семи лет от роду начинала зевать, а моряк как-то неопределенно хмыкать.
Тогда девочка еще не знала: чтобы читать интересные книги, надо всего лишь решиться закрыть скучную...

2

Наша проза / Вирентийский витраж - II

« : 09 Апр, 2022, 22:51:25 »

Все обернулись. Крамер, выступив вперед, привычно потянулся к оружию, но Тадео остановил его. 
– Не надо, капитан. Это не враг.
Снаружи послышалось запоздалое рычание Обжоры. Как пес пропустил чужака в «скорлупку»?
– Эй, дикарь, – небрежно произнес человек, –  твоя псина показывает клыки моим людям. Придержи-ка ее, а то не ровен час у кого-нибудь руки зачешутся.
Черныш рыкнул что-то себе под нос, но повинуясь кивку Тадео, протопал к двери. Пришелец не спеша посторонился, а затем шагнул внутрь комнаты и остановился в потоке света, спокойно заложив руки за спину. Он словно давал возможность себя разглядеть и составить мнение. 
На вид мужчине было лет тридцать пять, вряд ли больше. Он был довольно высок и казался узкоплечим и сутуловатым, но держался очень, очень уверенно, даже надменно. Черты лица были неправильны, но не уродливы и не грубы, скорее просто непропорциональны. Чрезмерно выдающиеся скулы, крупные, по-женски чувственные губы, глубоко посаженные глаза. Темные волосы были острижены прямо и коротко, а затылок выбрит. Подбородок и щеки чисто выскоблены. Из Средней Тормары, поняла Эрме, — там почти все следуют этой моде, подражая патрициям Лунного Дола.   
Одежда человека намекала, что он приготовился к долгой дороге и был явно не беден. Крепкие сапоги, суконные штаны с кожаными заплатами, укрепляющими колени. Из-за жары он отстегнул рукава прочного черного дублета, предъявив льняную сорочку, ворот и  манжеты которой были украшены сложной вышивкой. За спиной у человека виднелась кожаная торба, весьма плотно набитая, а тяжелая чикветта у широкого, усеянного заклепками пояса поблескивала черными  альмеронами на рукояти. Все в его облике словно утверждало силу, жесткость,  уверенность и опасность.           
Не опасность грубой силы, как в Черныше, нет, что-то неявное, но гораздо более  настораживающее, ощущаемое не разумом, но телом и чувствами.     
Эрме не смогла бы объяснить, что ее так встревожило. То, что человек подкрался практически бесшумно, словно зверь? То, что сумел пройти мимо Обжоры? То, что он вроде бы смотрел прямо, но в то же время чуть выше головы, что не позволяло поймать его взгляд?
– Кто ты таков? – нарочито резко спросила она, желая оборвать это неприятное молчание.
Человек слегка улыбнулся — полные губы чуть изогнулись, но мышцы лица остались неподвижными.   
– Джиор Тадео, не будете ли вы столь любезны представить меня ее светлости?
Он говорил как человек благородного сословия. Подобный четкий выговор на Тиммерине был редкостью: все местные безбожно грешили против правил высокого тормарского, и даже у Тадео уже время от времени проскакивало какое-нибудь просторечное словцо.
Тадео кивнул.
– Буду любезен, буду. Эрме, перед тобой джиор Массимо Висконти, ловчий Лунного Престола. 
Ничего подобного она никак не ожидала. Встретить здесь, в лесной чаще охотника за тварями, само по себе было довольно странно – путь к Обители и дальше к Язве лежал по Ступеням – череде уступов, по которым была проложена узкая тропа и висячие мосты. Но встретить ловчего, подчиняющегося Черному Трилистнику, здесь в жилище Николо Барки да еще после его таинственного исчезновения...
Случайность? Совпадение?  В такое верилось с трудом.
Она  постаралась принять невозмутимый вид.  Будем поддерживать светский разговор, как ни нелепо это выглядит в подобной ситуации.
– Что ж, приветствую вас в тиммеринской глуши, джиор Висконти?     
Она протянула руку для поцелуя, и человек слегка коснулся ее губами — ровно так, как того требовала учтивость. Каждое его движение было точно выверено.   
Висконти, думала Эрме. Знакомая фамилия. В последние годы она не на слуху, но и не скажешь, что забыта. У этого имени есть вес, влияние и деньги.
Этот человек не подражал патрициям Лунного города. Он сам был плоть от плоти этой изнеженной, жесткой и коварной породы.
– Я собрался на лов, монерленги. Решил, что благословение отшельника не повредит людям, идущим за Занавесь тумана.  Обычаи надо блюсти.
Он произнес последние слова без малейшей примеси иронии.
– Отчего ваш путь не лежит на Ступени? – спросила Эрме.
– Обычно мы поднимаемся там, монерленги. Но в этот раз мы выбрали новый маршрут. Двинемся через Убежища, а затем по течению ручья к Пролому. Там и поднимемся.
Эрме смутно помнила, что когда-то существовали еще одни ворота, но не припоминала, чтобы ими пользовались последние лет сто.   
– Разве тот путь не закрыт после землетрясения?
– Закрыт. Но Черный Трилистник еще держит там пост. Пришло время осмотреть долину — ловцы делают это раз в пять лет. Думаю, мы в очередной раз полюбуемся на тамошние обрывы и вернемся назад, в Тиммори. Оттуда уже направимся прямиком на Ступени.
Пока все его доводы звучали обоснованно — не придерешься. Эрме решила зайти с другого края.
– Так вы знали фратера Бруно?
– Разумеется. Я встретился с ним пять лет назад, когда шел этой же дорогой. В моем отряде есть человек, который может это подтвердить. Симоне Глашатай.
– Всего один?
– Люди — хрупкие существа, – ответил Массимо Висконти. – Считай, хрусталь. А Язва способна сокрушить крепчайший булыжник.
В голосе его не было заметно сожаления, только констатация факта. Ремесло ловчего и в самом деле считалось донельзя опасным, пожалуй, даже опаснее плавания на Берег Крови. Однако прибыль была настолько велика, что поток отчаянных голов, желающих рискнуть шкурой и заработать  состояние, не иссякал. Слуги Черного Трилистника могли выбирать людей на свой вкус и знать, что на место выбывшего всегда придет новичок.
За одну удачную «прогулку», как цинично называли Ловцы свои экспедиции, можно было озолотиться, ведь ловчие не шли наугад. Каждая вылазка осуществлялась по заказу того или иного тормарского правителя или самого Лунного престола, и разрешение утверждалось Черным Трилистником (за что взималась отдельная и весьма немалая плата).   
– Сколько раз вы бывали за Занавесью? – внезапно спросила Эрме.
– Восемь раз, монерленги, – ничуть не удивившись вопросу, ответил Висконти. – Дважды капитаном у Великого мастера Джованни да Брейо, а после его гибели стал ловчим его отряда.
Эрме краем глаза заметила, как Крамер невольно сделал шаг в сторону. Для греардца человек, столько раз оказавшийся лицом к лицу с порождением Бездны, воспринимался как существо, от которого следует держаться на расстоянии. Она не сомневалась, что Висконти тоже это заметил. Капитан, знал бы ты, насколько часто ты, бывало, встречал подобного человека...
– Восемь и идете в девятый?
– Именно так, монерленги. Я намерен превзойти Великого мастера Роберто Манчиа. Он побывал в Язве четырнадцать раз.
– Насколько я помню, это закончилось довольно дурно. И не только для него.
– Все когда-то заканчивается. Какая разница, как, если заканчивается.
Эрме почувствовала, что разговор явно сворачивает в сторону. Странное дело: бесстрастный тон и четкие короткие ответы Массимо Висконти не вызывали  желания прервать беседу, напротив словно побуждали задавать новые вопросы. Словно в воронку затягивает, подумала Эрме. Чувство опасности не притуплялось, но теперь к нему прибавился интерес. К самому человеку или к его роду занятий? Или одно неотделимо от другого?
– Итак, вы пришли за благословением и...
– Застал это непотребство. Я послал людей осмотреть окрестности, и они наткнулись на брата или кузена вашего дикаря, шарящего по кустам. Как я понял, поиски зашли в тупик.
– Точно мы этого не знаем, – заметила Эрме.
Массимо Висконти коротко кивнул и заметил, без интереса взглянув на очаг:
– Вот что значит посвящать время отвлеченным умствованиям. Раз — и вся твоя философия превращается в пепел.
– Не вся, – неожиданно сказал Тадео.
Во время разговора он тоже отошел в сторону, к столу и занялся перелистыванием тетради. Эрме мысленно выругалась. Они так старательно пялились на сгоревшие бумаги, что едва не пропустили уцелевшие. Те еще дознатчики.
– Как я вижу, страницы пусты, – Висконти с высоты своего роста без труда заглянул через плечо Тадео.
– Не совсем, – Тадео протянул ей тетрадь.  – Вот здесь, посмотри.
Листы желтоватой дешевой бумаги и впрямь избежали карандаша или пера. Все, кроме одного. Внизу самой последней страницы, где по традиции автор должен поставить знак Трилистника, дабы подтвердить, что все должное — сказано, и иного не последует, были четким почерком выведены два слова на квеарне.
Они молчат.

3

Мед поэзии / Земля иллюзий

« : 27 Июн, 2021, 22:15:31 »

Решила все же завестись и в этом разделе. Правда, стихи пишутся так редко, что порой даже забывается факт написания. Но пусть будет.

Для начала 

Иллюзии тают, как тает луна на ущербе,
Что сменится тьмой на исходе привычного срока.
Иллюзии тают. Барашки на праздничной вербе
Весну предвещают точнее любого пророка.

Казалось, все будет навек — неизбежно и четко.
Но кто-то незримый, смеясь, обнулил все обеты.
Иллюзии тают, водой по замызганным стеклам
Стекают прошедшие годы, вопросы, ответы...

Иллюзии тают, как дым, и его не коснуться.
Трещит скорлупа, разрывается мысленный кокон.
Но если судьбой тебе выпало время проснуться,
То встань и иди. И помой уже грязные окна.

4

Наша проза / Вирентийский витраж

« : 04 Мая, 2020, 13:01:17 »

Этот текст начал появляться еще несколько лет назад (возможно, старожилы даже вспомнят отрывки на старом форуме). Он откладывался, переделывался и только совсем недавно стал обретать четкие очертания.
Предупреждение первое: текст с продолжением, а пишу я... небыстро. Поэтому выкладываться истории будут не по мере написания отдельной главы или сцены, но лишь тогда, когда намеченная к выкладке вещь обретет умытый, причесанный и достаточно приятный взору автора вид.  Сколько оно займет – неизвестно даже автору. 
Предупреждение второе: автор не ставил целью написать именно «историческое фэнтези». Несомненно, некоторые исторические образы и события послужили вспышкой для воображения, но намерение было (и остается) гораздо скромнее: написать легкое приключенческое фэнтези на интересные автору темы. Проще говоря, читать было нечего, решила сама...
Впрочем, все это только присказка. Сказка — впереди. 

Вирентийский витраж

Будь что будет, — пред судьбой
Мы беспомощны извечно.
Нравится – живи беспечно:
В день грядущий веры нет.

Лоренцо де Медичи

Осколок первый.  Мелкие твари

Глава первая. Бродилец 

С юга дул фасарро, ветер вулканов. Горячий, пропитанный сушью и пиниевой смолой, он ерошил седые от пыли виноградные лозы и, срывая мертвые листья, швырял на тропу, под копыта лошадей. Солнце – негасимый факел – палило так, что, казалось, весь мир прожарился до горелой корки.  Даже дальние утесы, от века по весне зеленые, а по осени золотистые с багрянцем, сейчас выцвели задолго до срока.
Верховые пробирались сквозь виноградники. Пятеро: четверо мужчин в черном и женщина. Они давно оставили внизу торную дорогу, и усталые лошади перешли с рыси на шаг, медленно ступая по тропе, что, стелясь между рядами лоз, уводила по склону  долины.
– Проклятая жара! – произнес всадник, чья лошадь шла первой. Он протянул руку к ближней лозе и дотронулся до увядшей грозди: ягоды едва завязались, но уже  умерли от жажды. Лоза зашелестела от порыва ветра, и жесткая пыль полетела всаднику прямо в глаза.
Человек зажмурился и провел ладонью по потному лицу, оставляя на тщательно выбритой коже грязные разводы.
Как и трое его товарищей, он носил черные доспехи легионера-греардца. Красно-черный шарф и три пера фазана на берете указывали на офицерское звание. На плаще воина красовалось алое изображение ящерицы с дерзко изогнутым хвостом. Она словно взвивалась над языками пламени, вся окруженная золотыми искрами. 
– Это солнце почище сковородок Бездны! – проворчал  второй воин. Он был немногим моложе предводителя, не так высок и крепок, но весьма напоминал командира и светлым ежиком волос, и резкими чертами лица.  – Горло словно наждаком ободрали!
Женщина придержала свою тонконогую серую кобылу, и, обернувшись, отцепила с пояса  серебряную фляжку.
– Вот, Клаас. Держи. 
Тот, явно смутившись, помотал головой.
– Благодарю, монерленги. Обойдусь пока.
– Пей, – велела женщина. – И остальные тоже. Мало мне будет проку, если вы свалитесь здесь в беспамятстве. 
– Мы привычные, монерленги, – отозвался из-за ее спины третий легионер, самый старший из отряда. –  Поберегите на крайний случай.
Он из-под руки осмотрел горизонт. На небе, огромном, почти белом от зноя, не было ни облачка. 
Четвертый всадник, отставший от отряда на несколько десятков шагов, внезапно спрыгнул наземь и пошел, ведя лошадь в поводу и поглаживая ее по шее.   
– Если мы не напоим коней, – крикнул он, – то скоро останемся пешими в этой дыре! И уж тогда застрянем здесь навеки! Нужно возвращаться к дороге!
– Без толку, – отозвался офицер. – Тамошние ручьи мертвы. 
– Здесь должны быть колодцы, – сказала женщина. Она низко надвинула шелковый алый шарф, укрывая лицо от жестокого предвечернего солнца. Серый просторный плащ полностью скрывал очертания ее фигуры, спускаясь на круп лошади.  – Когда мы еще были на дороге, я видела за деревьями на склоне соломенные крыши...
– Тогда поспешим, – предводитель послал своего вороного вперед, и вскоре маленький отряд ичез за поворотом тропы.

Тетка Джемма затеяла печь лепешки с тмином. Она растопила очаг, и пока пламя поглощало кизяки и сухие листья, вымесила серое тесто. Поставив миску с влажным мучным комом на окошко – подышать под ветошкой, она дождалась, когда огонь прогорит, одобрительно оглядела уголья и водрузила на них жаровню. Потом споро раскатала куски теста скалкой и достала из сундука бутыль оливкового масла. Поджала губы – масла оставалось всего ничего, на донышке. Скупо плеснула из бутыли на жаровню.  Обернулась – взять со стола первый кружок теста.
И обомлела.
Посреди комнаты сидел бродилец. 
Тетка Джемма была женщиной дородной и влегкую отвешивала затрещину не только собственному зятю Пьеро Ленивцу, известному гуляке и разгильдяю, но и любому его дружку-собутыльнику. Сейчас же она словно закаменела, сжимая в руке бутыль.
– Бла-г-ги-е-е…
Все слова молитвы куда-то потерялись, рассыпались, губы перестали шевелиться. Тетка пялилась на незваного гостя, не замечая, как капли масла стекают из бутыли на пол.   
Бродилец взирал на тетку. Несыто взирал. Он опустился на корточки.  Синюшное голое тело, щедро покрытое бородавками, слегка подергивалось, словно от нетерпения, передние лапы шлепали по полу, а с лица – плоского безносого лица, что так отвратно смотрелось на теле в три пьеды высотой, таращились глаза. Не человечьи, а иные – бесовские мутно-желтые зенки с узким зрачком-точкой.
Наверно, он явился через открытую по жаре дверь, а откуда вообще взялся весенним днем посреди виноградника – бес его знает. Тетка Джемма про это не думала. Она вообще не думала, только пялилась в голодные глазищи, не имея сил зажмуриться, и чуяла, как острая игла колет и колет, колет и колет куда-то пониже левой груди.   
На жаровне зашипело, пузырясь, масло.
Бродилец потянулся и, распрямившись, двинулся на тетку Джемму. Толстые губы его растянула злорадная усмешка, и стали видны выпирающие желтые клыки.
– Ы-ы-ы…, – просипела тетка.
– Ы-ы-ы, – передразнил бродилец и высунул тонкий язык.
Откуда-то издалека, где есть солнечный свет и жаркий ветер, послышались шаги. Послышались да и сгинули – бродилец даже не моргнул, все так же таращил злые зенки, узкий зрачок все расширялся и расширялся, пока не заслонил для тещи Пьеро Ленивца весь мир.
 
Кто-то ступил на порог. Ступил – неправильно сказано, скорее проскользнул в дом, словно полевая змейка. Но бродилец учуял,  обернулся, выпустив тетку Джемму из желтого плена, ощерился на нового гостя.
Он стоял у двери, и, моргая, привыкал к сумраку комнаты. Солнечный луч, протянувшись с улицы, косо падал на загорелое до красноты лицо, высвечивая блестящую струйку пота на шее. Рыжеватые патлы взъерошены, губы потрескались. Выглядел пришелец, точно  бродяга с большой дороги, одет был беднее некуда: в драную рубашку-камичи и солдатские штаны. Оружия же при себе не имел никакого, ни ножа, ни шипастой дубинки, ни даже палки.
Бродилец заерзал и угрожающе зашипел, радуясь новой жертве. Человек удивленно приподнял брови, поморщился. Вздохнул. Веки его чуть сощурились, губа зло вздернулась, обнажая красные зубы…
А после тетке Джемме примерещилось.
Будто бы голубые глаза гостя вдруг побелели, заволоклись слепой облачной пеленой, а после брызнули нечеловечьим желтым отсветом.
Будто бы бродилец задергался, точно мошка, попавшая в паучью сеть, и завыл, тщетно пытаясь сдвинуться с места.   
А человек шагнул вперед и, вытянув руки, резким движением рванул голову бесовской твари набок. Затрещали кости…   
Игла вонзилась в тело пониже левой груди, и тетка Джемма осела у очага на глинобитный пол, почуяв напоследок вонь горящего масла. Так и ушла…

– Очнись!  Очнись же ты!
Так и вернулась. 
Кто-то сунул под нос склянку, и в ноздри потекла такая ядреная вонь, что тетка Джемма икнула и открыла глаза, а заодно и рот – чтоб легче дышалось.       
– Другое дело…
Смердящая склянка убралась от лица. Тетка Джемма ошалело огляделась и обнаружила, что лежит на топчане у стенки, а прямо над ней стоит женщина, небрежно держа двумя пальцами узкий синий флакон. Да не просто женщина – джиори, благородная дама. Это Джемма смекнула сразу.
Возраста женщина была среднего, зрелого: не юная дева, но и до старости еще далеко. Красивая – не здешней, быстрой и жгучей красотой гор, а какой-то плавной, величавой, что если уж дается, то не увядает долгие годы. Волосы – густые, темно-каштановые, собраны в аккуратную прическу и покрыты тонкой золотой сеткой, в которой кое-где дрожали, будто ягоды, красные камни. Лицо – правильное, с чистой бледной кожей, казалось безмятежно спокойным, но карие глаза взирали на тетку Джемму так пристально, с напряженным интересом, что поневоле делалось чуточку не по себе. 
Женщина молчала, и тетка Джемма вдруг обмерла, начав припоминать.
– Глотай!
Тетка отпила из протянутой серебряной фляги. Вино, до противного теплое, но на диво душистое, с примесью какой-то неизвестной чудесной терпкой пряности, прошло по горлу – и ступор сгинул, боль от сердца отлегла.
В комнатке они были вдвоем. Ни бродильца, живого ли, мертвого ли, ни нечаянного спасителя. Было ли? А может, привиделось от зноя?
Вот только плавает дым от пригоревшей жаровни, да то место на глинобитном полу, где сидел бродилец, обильно полито коричневой жижей из колодца – вон и ведро стоит.   
На дворе слышались голоса и конское фырканье.
Тело ныло, а душа маялась в сомнении. Где сон, где явь? И что делать – уж не лучше ли смолчать покуда? Те места, где объявлялись твари, люди почитали дурными, нечистыми. Ну, как такая слава пойдет про ее виноградник? Кто тогда купит вино?   
Словно прочитав ее мысли, дама наклонилась и проговорила:
– Кто убил бродильца?
Тетка Джемма вздрогнула. Значит, не привиделось. Значит, правда.
– Не знаю, джиори, – пробормотала она, чувствуя, как тяжело двигается язык, – Всеми Благими клянусь, не знаю, кто он.   
– А что знаешь? – терпеливо спросила дама. – Говори.
Тетка Джемма кое-как собрала воедино раскатившиеся, точно горошинки, воспоминания. Лепешки, масло, бродилец и его желтые зенки… Дама слушала очень внимательно, и лишь когда Джемма добралась до странного гостя, переспросила:       
–  Зубы красные?!
Тетка снова поклялась. Дама выпрямилась и неторопливо прогулялась по комнатке, осматривая скудную обстановку и словно в раздумье поджимая губы. Остановилась у оконца, расстегнула застежку серого плаща и, сняв его, перебросила через руку. Джемма тревожно следила с топчана, не преминув, однако, удивиться непривычной одежде. Не то чтобы она каждый день видывала аристократов, но те благородные дамы, что жили в ближайшем городке, так не одевались. Ни тебе тюрбана, ни пышного платья  с высокой талией и широкими рукавами.
Ладно еще безрукавка мягкой серой замши с высоким воротником и шнуровкой у горла, ладно сорочка тонкой льняной ткани, чьи рукава были самым небрежным образом подвернуты, обнажая руки почти до локтя. Смотрелось оно красиво, пусть и изрядно подчеркивало все прелести. Но вот юбка… Тетка Джемма аж глаза вылупила, глядючи на такое непотребство. Это и не юбка была вовсе, а словно бы широкий отрез темной ткани, обернутый вокруг бедер и закрывавший ноги лишь до щиколотки. При каждом резком движении ткань распахивалась, но вместо того чтобы открывать приличный для женщины  подъюбник, являла узкие портки, в какие не каждый мужик рискнет обрядиться, и высоченные, но весьма изящно сшитые сапоги.
Затейники они, эти благородные…   
– А что, женщина, где твои родичи?
Теща Джемма встревожилась. Чего она удумала?
– Знамо где, джиори,  – пробормотала она. – Как и все, на источник Монте Россо подались, вода-то сами видите, какова…
В этот момент во дворе послышался сдавленный вскрик и ругань. Темная тень метнулась мимо оконца к двери. Дама резко развернулась, выдергивая из ножен при поясе кинжал. Блеснуло тускло-серое лезвие. Плащ, словно бы сам собой, обмотался вокруг левой руки от локтя до запястья.
– Бабушка!!!
Дурочка Ненча рванулась  в дом, но здоровенный детина в черном выкинул вперед руку, загораживая дорогу. Латная перчатка ударила в косяк так, что с потолка посыпалась солома. Ненча врезалась в руку, согнулась, и латник не медля сгреб ее, удерживая за пояс. Девчонка зашипела, как разъяренная кошка. Джемма вскрикнула и – откуда только силы взялись! – птицей сорвалась с топчана.       
– Твоя? – спросила женщина, указывая на перепуганное порождение Пьеро Ленивца острием кинжала.
– Моя, моя, – торопливо подтвердила Джемма, чуя, как колотится сердце. – Внучка. На дальнее пастбище послана была за козами смотреть…
– Бабушка-а!     
– Отпусти ее, Клаас. А ты, дитя, не вздумай вопить – уши режет. Жива твоя бабушка, не съел ее никто. Поняла?
Ненча торопливо кивнула и шмыгнула носом. Рядом с верзилой латником она казалась еще меньше обычного: отвратительно рыжая, нечесаная, веснушчатая (вся в отца!) сутулая девчонка с дикими глазищами и тонкими, словно прутики, руками. Тринадцать – а на вид и десять не дашь. А ведь вроде кормим…
Латник разжал ручиши, и девчонка метнулась под бок к Джемме. Прижалась. Тощее тело била дрожь. 
Женщина убрала кинжал обратно в ножны. Коралловые бусины четок на запястье щелкнули одна о другую. Латник прислонился к косяку, сложив руки на груди. Весь вид его явно говорил: дернетесь – огребете! 
Джемма углядела ящерицу на плаще и наконец к вящему своему испугу начала понимать. Перевела взгляд на благородную даму, сложила вместе дорогую и непривычную одежду, бутылочку с вонючим снадобьем, коралловые четки, кинжал и слышанные байки. А напоследок присмотрелась и осознала, что перстень на безымянном пальце правой руки — с зеленым камнем.   
Понимание стало полным. Ноги как-то снова ослабли. 
– Так, значит, она на пастбище, остальные в Монте Россо? Или еще кто остался?
– Н-нет, – пробормотала Джемма, – все ушли. Одни мы здесь, джиори.
– И когда вернутся?
– Да не ранее завтра, джиори. Путь-то неблизкий.
– А до ближайшей фермы сколько?
– Да миль с пяток по тропе вбок, за кустари. Но она тоже пустая. Все ушли за водой.   
Женщина снова прикусила губу. Еще раз прошлась по комнате, пошевелила узким носком сапожка закопченную жаровню. 
– Слушай и запоминай, – обратилась она к тетке Джемме. – Тварь, что лежит снаружи, сожгите сразу же. Лучше в яме, чтобы после кости засыпать землей. Уксус есть? Обойди дом кругом и обрызгай уксусом стены. Поняла?   
Тетка Джемма поспешно кивала. Ненча жалась к ней, но глазами так и впилась в благородную даму. Даже забыла, как дрожать.
А та двинулась к двери, но внезапно у самого порога обернулась. Глаза – темные, глубокие, осенние  – в упор уставились на тетку Джемму.
– Как твое имя?
– Джемма. Джемма с Козьего пригорка, джиори.
– Что ж, Джемма с Козьего пригорка, – понизив голос, проговорила женщина. –  Не забудь главное. После заката покрепче закрой ставни и задвинь засов.
Теща Пьеро Ленивца аж закашлялась. А дама, не прощаясь, пошла прочь. Латник, ровно приклеенный, двинулся следом – только ножны чикветты по косяку шаркнули.   
И остались лишь дым да жаровня горелая.   
И как теперь лепешки печь, скажите на милость? Ни сил, ни настроения. Одно расстройство.
Ненча завозилась под ее рукой.   
– Бабушка… А, бабушка… Это что же? Это же она, да?
Джемма покрепче прижала внучку к себе, слушая, как фыркают, удаляясь, лошади.
– Молчи. Она и есть. Саламандра.       

5

Наша проза / Laterna magica

« : 31 Авг, 2019, 22:50:53 »

Когда-то давно на старом форуме у меня была тема в Прозе для выкладывания мелочей: зарисовок и рассказов. Здесь, пожалуй, будет ее продолжение. 

Ну, и для начала...

Путник

Он приближается медленно, исподволь. Сначала осторожничает: крадется проселками по буреющей пижме и ломкому мятлику.  Пробирается зарослями шиповника, попутно раскрашивая ягоды алым. Вброд перебегает речки, заставляя воду нервно холодеть и покрываться рябью. 
Но с каждым днем шаги его все смелее. Он шуршит листьями, шевелит лепестки астр и подымает пыль над опустевшими полями. Слушает, как звенят метеоры, врываясь в атмосферу, и как гремит, падая на дно ведра, тяжелая картошка. Щелкает орехи, пробует на вкус тягучий янтарный мед. Идет.
И однажды в полночь, когда Большая Медведица запрокинет свой ковш прямо над крышей дома, когда трава наполнится росой, а рябина в свете уличного фонаря тревожно взметнет взъерошенные листья, ты почувствуешь на щеке его дыхание, и уловишь терпкий, чуть влажный аромат  упавшей листвы, и знобкую прохладу, и сладковатый настойчивый привкус подгнившей груши. 
Шлепнется наземь яблоко, и ты поймешь, что он подобрался вплотную. Он здесь.
Призрак осени.