В этом разделе можно просмотреть все сообщения, сделанные этим пользователем.

406

Наша проза / Re: Черная Роза (Война Королев: Летопись Фредегонды) - IV

« : 12 Апр, 2023, 21:36:20 »

Благодарю за ваши прекрасные отзывы, эрэа katarsis, эрэа Convollar!

Печальная история. Может не надо было давать тот обет? Но, кто знает, вдруг ребёнок только благодаря обету и выжил. И не проверишь. А дали - надо выполнять. Но он-то обета не давал!
Но почему он не видел никого из родных с самого отъезда в храм и до 17? Неужели там совсем нельзя ни с кем видеться? Ведь это очень тяжело, тем более, детям.
Что-то мне кажется, Бересвинда сильно рискует, делая ставку на такого человека, как Герберт. Ненависть, да ещё замешанная на любви, обиде и ревности - это вообще может куда угодно привести, к совершенно непредсказуемым последствиям. Теперь понятно, почему он такое письмо написал. Да он не боится, что это кто-то увидит, он, похоже, только рад будет, если все узнают, как он их ненавидит! Нет, сдаётся мне, управляемый союзник - это, явно, не то, что Бересвинда получит. А что она получит, даже предсказать не берусь.

Как жрец, он должен понимать, что означают такие обеты. И постараться понять своих родителей.
По словам эрэа Менестрель, родные все же навещали Герберта в святилище, только жрецы не позволили им показываться открыто, чтобы он мог привыкнуть к своей новой жизни, не рвался бы назад. Мать наблюдала за ним издалека, а старший брат, возможно, изредка навещал и открыто. Собственно, про "не виделись много лет" относилось к Карломану и Альпаиде.
На что способен Герберт, наверное, до конца не понимает и он сам, а тем более - Бересвинда. "Ненависть, замешанная на любви" - прекрасный образ, и очень точно.

Понять можно многое, но простить - это не всем дано. Люди не ангелы, а детские обиды часто остаются с человеком на всю жизнь.Прячутся где-то в подсознании, но не уходят.

- Нет, сын! Обет есть обет, его нельзя просто так взять назад. Когда ты болел в детстве, мы с матерью поклялись посвятить тебя в жрецы, если выздоровеешь.

Обет родителей Герберта спас ему жизнь, но тот же обет убил его.

К сожалению, Герберт свои детские комплексы так и не изжил!
Но будем надеяться, что в нем еще уцелели человеческие чувства.

Глава 81. Разделённый дом(продолжение)
Герберт вместе с Турольдом подошли ближе. Старый жрец уважительно кивнул, став так, чтобы Дагоберт сам заметил его, подняв глаза.

- Приветствую тебя, доблестный коннетабль, а также твою дочь, мудрую графиню Кенабумскую, - проговорил старец негромко, тоном, исполненным искреннего сострадания.

Дагоберт тяжело вздохнул и кивнул Турольду. За его спиной заметил своего младшего сына, который стоял молча, как бы выжидая. Рядом с отцом выпрямилась на скамейке Альпаида. На людях она старалась держаться с достоинством, как бы больно ей ни было.

- И я приветствую тебя, Турольд! - произнес Дагоберт, демонстративно не замечая сына. - Мы с дочерью вспоминаем Карломана, которого скоро уже не будет с нами!

При этих исполненных печали словах своего отца Альпаида на мгновение закрыла глаза, преодолевая страшную внутреннюю боль...

Отец и дочь пришли сюда ради встречи с Гербертом, и теперь всем видом выражали свою скорбь о Карломане, как подобало. Но им не приходилось ради этого притворяться, хоть Варох и обнадежил их, ибо тоска и страх продолжали их терзать. Барону-оборотню пришлось несколько раз повторить Альпаиде, что Карломан будет жить, и ее еще ожидает величайшая радость. Поэтому Альпаида стремилась до конца оставаться верной и стойкой, достойной своего доблестного супруга. Она и сама чувствовала сердцем, что совершилось чудо, и Турольд подтвердил ей, что живая вода начала действовать. Но ведь сама графиня Кенабумская и ее отец не видели вернувшешося Карломана, и им было трудно поверить, что он спасен. К тому же, двух седьмиц отчаяния и горя не сбросишь с себя так легко. И сейчас, взглянув на Дагоберта и его дочь, никто не усомнился бы, что они горько оплакивают умирающего.

Исполненный сочувствия, Турольд обратился к ним:

- Всей душой сострадаю вам, близким доблестного графа Кенабумского! Не скажу вам: не скорбите, ибо скорбь облегчает душу. Увы, людям не дано менять влияния судеб, остается лишь принять их и выдержать мужественно. Боги никому не посылают испытания не по силам.

Словно вынырнув из пучины тоски, Дагоберт скользнул взглядом по Турольду и Герберту. Тем временем он продолжал гладить неподвижно застывшую дочь по волосам. Герберт заметил седину у корней волос своей сестры. А его отец, по-прежнему делая вид, что не замечает сына, ответил Турольду:

- Благодарю тебя за поддержку, мудрый Турольд! Увы, мне опять выпало худшее испытание для родителей - пережить своих детей. Если бы кто дал мне шанс спасти моего названого сына, я, не задумываясь, пожертвовал бы всем! И не важно, какая судьба ждет его после. Сын всегда останется сыном! - при этих словах он, наконец, взглянул на Герберта пронзительным, острым взором.

Сперва Герберт внутренне затрепетал, слушая, что говорит отец, думая, что он имеет в виду лишь Карломана. Но последние слова заставили жреца прислушаться, и он не мог уже испытывать только раздражения. Ему почудилось, что и речь отца, и его взор обращены только к нему, Герберту, что в них звучит родительская любовь. "Сын всегда останется сыном". Но правда ли это? На мгновение в сердце Герберта ожила былая надежда. Все эти годы, от юности до зрелости, он воспитывал в себе ненависть к своим родным. Но ведь известно, что ненависть часто скрывает, как плащ, свою противоположность!

Сбитый с толку, не знающий, что ему думать, Герберт молча стоял рядом с Турольдом, не сводя глаз со своих отца и сестры.

Графиня Кенабумская, с тревогой и надеждой размышляющая о своем супруге, сочувственно поглядела на брата. Уже много лет его судьба лежала черным пятном на роду Дагоберта. Если сейчас случится чудо, и Карломан выздоровеет, вся их семья будет счастлива, и хотелось верить, что тогда уже не будет знать горя. Но подумав о враждебной отчужденности младшего брата, она мысленно вздохнула. Как жаль, что он не разделяет чувств своих родственников! Порой ей казалось, что Герберт так и остался обиженным мальчиком, отчужденным от родительского дома. А ведь среди жрецов он имел большие заслуги, проявлял себя как талантливый политик, хорошо разбирался в освещенных временем законах жрецов. Но он преображался, когда дело затрагивало уязвимого места - родной семьи.

Вот почему Турольд привел своего преемника сегодня к его отцу и сестре. Конечно, следовало задержать Герберта, чтобы он не вмешался на стороне королевы-матери. Но вместе с тем родные еще надеялись на примирение. Они продумали каждый жест, каждое слово, чтобы Герберт мог задуматься, понять самого себя, переосмыслить свои мотивы. Близкие люди верили, что в душе Герберт не таков, как королева-мать, что боролась за власть, не выбирая средств. Для Бересвинды Адуатукийской власть означала жизнь. Но о Герберте нельзя было такого сказать, хотя он заботился не столько о службе богам, сколько о личной карьере среди жрецов. Однако до недавних пор он держался в стороне от придворных распрей. Если он мог, иногда осторожно вредил своим родным. Альпаида давно выяснила, что Герберт был одним из тех, кто доносил Паучихе на ее младшего сына Аделарда, когда тот вместе с виконтом Гизельхером воспевал королеву Кримхильду. Однако до сих пор ее младший брат не стремился играть в интригах главную роль. Собственное влияние среди жрецов было для Герберта важнее политики. Все это давало родным надежду, хоть слабую и ненадежную, что отношения между ними могут еще измениться к лучшему, и удастся помириться с Гербертом. На то была рассчитана беседа Дагоберта с Турольдом, предпринятая в попытке достучаться до лучших чувств Герберта.

Теперь отец и сын встретились взглядами. Дагоберт приобнял за плечи Альпаиду, как бы показывая: вот место преданных детей!

Турольд отступил на шаг, не мешая встрече родных.

Герберт испытывал двойственные чувства, воочию наблюдая за страданиями своих родных. С одной стороны, злорадство приносило ему жестокое удовлетворение. Он не раз мечтал, особенно по ночам, когда приступы жгучей ненависти не давали ему уснуть, увидеть их несчастными. Но наблюдая теперь, как сильно они изменились, он подумал, что наяву наблюдать за страданиями людей вовсе не радует и не утешает. В сущности, младший сын Дагоберта не желал зла Карломану, который отнял у него наследство и любовь отца. Как жрец, Герберт был осведомлен о заслугах кузена перед Арвернией и, не любя его лично, уважал, как одного из самых полезных для королевства людей.

И еще кое-что пришлось Герберту переосмыслить для себя в годы жреческого служения, так что он теперь мог признать, что в словах отца: "Сын всегда останется сыном", есть свой резон. Пройдя окончательное посвящение, он гораздо больше узнал о клятвах и о последствиях их нарушения. Истории клятвопреступников, различные, но всегда печальные, нарочно рассказывали в храмовых летописях. Доводилось ему за эти годы и самому посвящать таких же мальчиков, отданных для служения богам, каким сам был когда-то. Одни уходили в святилища, будучи младшими сыновьями в семье, другие - во исполнение обетов или ради искупления какой-либо вины своих родителей. И самые мудрейшие жрецы единогласно признавали, что обет, раз уж дан, должен быть исполнен, а нарушение его чревато тяжкими последствиями.

Но полностью смириться Герберт не мог все равно. На него никак не снисходил посланный богами покой, он не был рожден для веры, как истинные жрецы. Все эти годы его преследовал призрак иной жизни, что могла быть, останься он наследником своего отца. Герберт не знал, как сложилась бы в этом случае его судьба, но он уверен был, что гораздо лучше нынешней.

Поэтому он мог еще простить Альпаиду и Карломана, и даже соболезновать горю своей сестры, особенно сейчас, увидев ее изможденный облик. Вся ненависть его, прошедшая испытание временем, сосредоточилась на родном отце, который предал его, дважды отказавшись от него.

И вот, теперь Дагоберт и его младший сын пристально глядели в глаза друг другу. И коннетабль искал такие слова, чтобы достучаться до чувствительного сердца его мальчика, скрытого под окостеневшей оболочкой.

- Итак, ты достиг должности жреца-законоговорителя, как я желал тебе много лет назад! Но жаль, что ты выбрал для своей цели не самые достойные средства, Герберт!

Тот горделиво вскинул голову и язвительно усмехнулся в лицо своему отцу.

- Ты считаешь - недостойные, а я думаю, наоборот! Королева-мать - сильный союзник, и, если не станет Карломана, твоего любимого названого сына, Арверния останется в ее руках. Конечно, государыня Бересвинда постарается отодвинуть тебя от власти, а я сделаю все, чтобы помочь ей. Не обессудь, отец: я много лет назад предупредил тебя, что не стану вас щадить, если окажусь в противоположной партии. Ты выполняешь свои обещания, я - свои!

Дагоберт прикрыл глаза на мгновение, чтобы ответить сыну, как подобает. Упреки Герберта жгли, как крапива. Но старый воин не привык уступать, хотя не ожидал, что ему придется бороться с собственным сыном. И он снова пристально взглянул в глаза Герберту и отвечал не менее остро, чем тот:

- Да, сын мой, ты выполнил свое обещание! Только мне жаль, что мудрые жрецы так и не объяснили, ради чего мы с твоей бедной матерью дали свое. Пусть будет ее душа спокойна в селениях добрых людей: я почти рад теперь, что боги милосердно унесли ее в Черный Год, и она не видит, как ты, ее любимый сын, радуешься бедам нашей семьи, сжигаешь свою душу бесполезной враждой! Видеть тебя таким было бы ей хуже ножа в сердце. Тогда, много лет назад, только безумный страх за твою жизнь заставил ее согласиться отдать тебя в святилище. Когда ты был болен, она три дня и три ночи не отходила от твоей постели, не смыкала глаз, боясь, что ты умрешь, как умер маленький Норберт.

Он не сводил глаз с лица сына. И заметил, как, вопреки всем усилиям держать себя в руках, губы Герберта задрожали, и он прикусил нижнюю губу, вызывая в себе ярость. С вызовом бросил отцу, немного повысив голос:

- У нас учат судить о людях по их поступкам, а не по словам! Моя мать предала меня, как и ты. Будь она жива, сейчас оплакивала бы Карломана вместе с вами, а на меня и не взглянула бы.

При имени Карломана, Альпаида вздрогнула, как от озноба, - это вышло очень естественно. Дагоберт взял за руку дочь и сурово обратился к сыну:

- Говори, что хочешь, мне, но не касайся героя, отдавшего жизнь за короля и Арвернию, когда он еще не умер! Поглядим, как будет твоя царственная покровительница оберегать безопасность королевства. Как бы не заставили тебя одуматься полки междугорцев, что вторгнутся в Арвернию, если наши войска под началом твоего брата Хродеберга не смогут сдержать их натиск...

Поглядев на видневшуюся позади зарослей башню замка, где ныне лежал Карломан, Герберт потупил взор. Он ответил отцу тише, понизив тон, словно устыдился:

- Неужели ты желаешь Арвернии поражения, если король станет слушать советы своей царственной матери?

- Я только говорю, что своими мерами управления Бересвинда Адуатукийская неминуемо приведет Арвернию к краху, - с полной уверенностью произнес Дагоберт. - Подумай как следует, к каким последствиям вы толкаете королевство! Ты ведь жрец, и один из самых образованных, ты в полной мере раскрыл настоящий талант разбираться в отношениях между людьми и государствами! Так неужели ты не способен продумать отдаленных последствий политики королевы-матери, как и она сама? Но она ослеплена властью, а что затмевает разум тебе? Задумайся, Герберт!

Своим разговором с сыном, трудным для них обоих, Дагоберт нарочно затягивал время, чтобы Герберт задержался здесь, и не помешал Аделарду произнести речь перед королем и всем двором. И коннетабль добился своего: по крайней мере, новый жрец-законоговоритель задумчиво стоял перед ним, нервно теребя свою золотую цепь на шее, и, казалось, не собирался идти в замок.

Собственно, Герберт мог бы бросить в лицо отцу, что ему затмевает разум давняя, закоренелая ненависть к нему. Но сказать так - значило признать, что он действительно недооценил последствия правления королевы-матери, а Герберт изрядно гордился своими талантами политика... которые, как выяснилось, отец все же признавал за ним, и даже следил за его судьбой!

И вообще, эта встреча, беседа с отцом были очень трудны для Герберта. Он словно раздвоился: из тени знающего и влиятельного жреца проявился девятилетний мальчик, испуганный и разобиженный на родителей, что оставили его. Ему ясно вспоминались события детства. Смерть младшего брата Норберта, с которым он был дружен, стала первым жестоким горем в его короткой жизни. В дни, когда вся семья Дагоберта готовилась к похоронам мальчика, и после, во время траура, все притихли. Родители поглощены были скорбью, и Герберту казалось, что о нем все забыли. Хотя старшие брат и сестра пытались его утешить, но ему не хватало внимания. А затем навалилась собственная жестокая болезнь, когда все тело горело как в огне, и по коже шли красные пятна. Все эти события, следовавшие одно за другим, потрясли сына принца крови, считавшего себя в полной безопасности. Страх, тоска, одиночество поселились в его сердце.

Ну а потом к ним приехал Карломан, в силу важных политических причин, о которых Герберт узнал лишь много позднее (в тот год погибли два его старших кузена - Хильдеберт, в хрониках нареченный Потерянным Принцем, и Хлодион). И к Карломану обратилось внимание всей семьи. Отец не отпускал его от себя, хоть и был к нему очень требователен. Альпаида с Хродебергом проводили с ним все время. И Герберт ошибочно решил, что о нем все забыли, когда позже против воли отправили в святилище. И спустя много лет ничего не изменилось: ему было так же отказано в наследстве.

И вот, теперь новый жрец-законоговоритель, облаченный в одежды своего сана, угрюмо молчал, стоя перед сидевшим на скамейке отцом. Вся беседа шла между ними двумя, Альпаида и Турольд внимательно слушали, но не вмешивались, до поры.

407

Наша проза / Re: Черная Роза (Война Королев: Летопись Фредегонды) - IV

« : 11 Апр, 2023, 22:20:56 »

Благодарю, эрэа Convollar, эрэа katarsis!

Он бы поведал обо всем: что королева-мать прибрала власть к рукам, но в Королевском Совете идет борьба между партиями, и что донарианцы готовы втянуть Арвернию в Священный Поход, тем самым сделать за Междугорье всю грязную работу.

Альбрехт очень правильно оценивает ситуацию. Но у него свой интерес, тем не менее он вызывает уважение уже тем, что контролирует свой дар. В отличие от короля.
Гверемор, в свою очередь,  ворон не ловит, и за Альбрехтом следит, вообще партия противников Бересвинды сплочённее и умнее партии её сторонников.

Альбрехт, конечно, незаурядная личность, даже в качестве противника.
Ставленники королевы-матери, возможно, и проигрывают личными качествами близким Карломана. Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты.

"Ибо желания королевы-матери - это желания короля"

Тонко.
Поколебать доверие короля к братству Донара - тоже дело полезное. Зря они поторопились убивать Моргана. Сейчас был бы козырь, что, вот, злой кельпи убил девушку, а у них из-за юридических условностей руки связаны. Могли бы под это дело себе какие-нибудь привилегии выбить. А так, наоборот, эта история против них работает.
А где, интересно, в самом деле, Герберт? Неужели проспал? Или его где-то в переулке подкараулили, схватили и в подвал заперли?

Кто же знал, что так все обернется, за каких-то две недели? Знал бы, где упасть, соломки был подстелил. Пророков среди донарианцев, видимо, нет...
А про Герберта смотрите дальше, в следующей главе! Авторы угадали, что о нем спросят.

Глава 81. Разделённый дом
Во время предшествующих событий королева-мать удивлялась, почему не появился Герберт, новый жрец-законоговоритель, сын и противник Дагоберта Старого Лиса. Его поддержка была бы Паучихе как нельзя кстати! Однако Герберт не пришел к торжественному выходу короля, хотя и собирался.

Приехав в Дурокортер, он получил благословение от Верховного Жреца, который готовился к важному жертвоприношению в главном храме столицы. После этого Герберт поехал в королевский замок. Но в саду встретил Турольда, который вовсе не сидел безотлучно возле постели Карломана, как представляла королева-мать.

При встрече со старцем Герберт на мгновение смутился: ведь он, как-никак, занял место Турольда. Почтительно кивнув, он стал ждать, что скажет старый жрец.

- Здравствуй, Герберт, сын Дагоберта! - мягко произнес старик.

Герберт вздрогнул: давно уже никто не обращался так к нему.

- Здравствуй, почтенный Турольд! - протянул он, скрывая растерянность.

Старик, казалось, понял его чувства и проговорил, мягко улыбнувшись уголками рта.

- Пора спешить! Скоро начнется торжественный выход короля. Эта дорога короче всего.

Оба жреца-законоговорителя, бывший и будущий, зашагали вместе по тропинке королевского сада, между кустов алых, розовых, черных, солнечно-желтых и белых роз. Ведя Герберта с собой, Турольд заверил:

- Прошу тебя, не стыдись, заступив мне дорогу. Я уже стар, и мне трудно стало исполнять свои обязанности в Королевском Совете. Там нужен человек моложе и сильнее.

- Тогда моя совесть будет чиста, - с облегчением произнес новый жрец-законоговоритель. - Мне бы не хотелось начинать свою новую службу, причинив тебе вред, почтенный Турольд.

- На тебе нет вины, - заверил его старец. - Пусть ничто не тяготит тебя на твоей новой ответственной должности.

Герберт искоса поглядел на своего предшественника, идя рядом с ним по садовой тропинке.

- Почтенный Турольд, я всем сердцем надеюсь так же хорошо служить на своем высоком посту, как и ты, - проговорил он вкрадчиво, однако приятным голосом. - По моему глубокому убеждению, главный долг жреца-законоговорителя - поддерживать мир и лад в Королевском Совете и среди правящего семейства. Важнее всего - пользоваться доверием короля и его близких, а не спорить с ними, взывать к их лучшим чувствам, не раздражая: ведь властители капризны. Оспаривать королевскую волю я нахожу ошибочным.

Хотя он не назвал прямо своего собеседника, тот понял его намек. Турольд выпрямился и погладил седую бороду, покосившись на Герберта из-под лохматых бровей.

Ему было жаль, что Герберт, обладающий незаурядными способностями, мыслит как политик, стремящийся к придворной карьере, а не как подобает жрецу-законоговорителю. Он готов был угождать королю, а прежде всего - королеве-матери, которой обязан своим новым назначением. А ведь долг жреца-законоговорителя - быть совестью особ, приближенных к власти, говорить от имени богов самым могущественным людям то, чего не посмел бы никто другой. Увы, Турольд убедился, что Герберт - жрец от людей, а не от богов. Удобный ставленник Паучихи!

- Я все же прошу тебя, Герберт: не забывай, что значит быть жрецом-законоговорителем! Твое предназначение - служить богам, а не земным правителям!

- Я не выбирал себе этого предназначения! - голос Герберта прозвучал резко, помимо его воли, и он чуть отвернул голову от собеседника, разглядывая роскошные кусты роз.

В его душе заклокотала давняя обида за то, как отец распорядился его жизнью, ревность к его любимчику Карломану, желание доказать, что он, в итоге, сделался умнее и сильнее их всех, и сможет, наконец, взять над ними верх.

Сколько бы лет ни прошло, он ничего не забудет и не простит!

Герберт умолк, не глядя на идущего рядом с ним Турольда. Он погрузился в воспоминания далекого прошлого, когда жизнь его изменилась раз и навсегда...

...Он, мальчик девяти лет, еще худой и бледный после недавней тяжелой болезни, сидел на постели, обхватив колени руками, и испуганными глазами глядел на разложенные перед ним вещи для дальней поездки.

- Не хочу ехать в святилище! Не хочу, не хочу, не хочу... - твердил мальчик, как будто надеялся заклясть нависшую над ним беду.

Перед ним стояла его мать, принцесса Герберга. Отпустив нянек, она сама приготовилась собирать в дорогу младшего сына. Ей было жаль его, ведь мальчик едва оправился от болезни. Да и вообще, Герберт и умерший в прошлом году Норберт, самый маленький, были любимцами матери, тогда как старшие, Альпаида и Хродеберг, были ближе к отцу. Даже имя второму сыну досталось от нее, от матери. Однако и она не могла ему помочь, ибо вместе с мужем дала обет посвятить сына служению богам, страшась за его жизнь. Ведь их самого младшего сына, шестилетнего Норберта, унесла та же болезнь, какой ныне захворал Герберт. Страшась повторения трагедии, родители и пообещали, что мальчик станет жрецом, если выживет.

Мальчик выжил. Но какая судьба ожидает его?

- Герберт, милый мой сын, пора одеваться! Уже запрягли коней, чтобы отвезти тебя в святилище Священного Древа, - убеждала мать, надевая на него сорочку. Вздохнула про себя: сын показался ей еще слишком тощим и бледным, ему бы побыть дома еще пару седьмиц... Но Дагоберт сказал: долгие проводы - лишние слезы. Что ж, может, он и прав!

Натягивая теплые бархатные штаны, мальчик отчетливо ощутил неизбежное. Ему не позволят остаться! Он закрыл глаза, и из-под темных ресниц по худым щекам покатились слезинки.

- Не хочу уезжать! Не хочу покидать вас! - шептал он.

Принцесса тяжело вздохнула и прижала к груди голову сына, с которой скоро срежут волосы, чтобы сжечь их на алтаре в знак посвящения. Она хотела что-то сказать, но тут отворилась дверь, и в детской показался ее супруг.

Дагоберт тоже был в это утро хмур и бледен. Однако ничем не выдал своего огорчения, только нахмурился еще сильнее, увидев младшего сына.

- Ты еще не одет, Герберт? Собирайся скорее, нам пора ехать!

Мальчик распахнул глаза, протянул руки к отцу.

- Батюшка, прошу тебя, позволь мне остаться! С тобой, с мамой, с Хродебергом, с Альпаидой! За что ты меня отсылаешь? Я тебе не гожусь, да? Ты меня не любишь?

Он и не подозревал, что его отцу бывало гораздо легче на войне посылать полки в бой, чем объяснять собственному сыну, почему вынужден поступить несправедливо, с его точки зрения.

Дагоберт быстро пересек покои и взял за плечи стоящего на кровати Герберта, так что их глаза пришлись вровень.

- Прекрати эту истерику, Герберт! - Дагоберт слегка встряхнул мальчика, затем проговорил мягче, но назидательно: - Пойми, мальчик мой: я тебя люблю наравне с остальными детьми. И я, и ваша мать. Но существуют обстоятельства, над которыми даже я не властен...

Герберт недоверчиво покачал головой. Как это - его отец, брат короля и принц крови, маршал запада, - и вдруг не властен?

Все в детстве воображают, что родители всемогущи, как боги, но у некоторых детей оснований думать так бывает больше, чем у других. И им порой бывает больно сталкиваться с реальностью.

- Как это - ты не властен? - не поверил он. - Ты же все можешь! Значит, ты все-таки не хочешь, чтобы я был здесь! У тебя есть Хродеберг и Альпаида, и кузен Карломан! А меня с глаз долой! Так, отец?

Дагоберт невольно разжал руки, встретив взрослую непримиримость в глазах девятилетнего мальчика.

- Герберт, Герберт! Священные обеты сильнее нашего желания. Когда ты станешь жрецом, ты все поймешь... А теперь одевайся скорее! Коней уже запрягли в возок, чтобы отвезти тебя...

Когда спустя некоторое время одетый и заново умытый Герберт спустился с матерью во двор, где стояла повозка, там уже собралась вся семья. Была осень, и ветер срывал с деревьев потемневшие листья, бросал их под ноги.

Мальчика обняли на прощание и его старший брат Хродеберг, и сестра Альпаида, что поцеловала напоследок, а потом отошла и встала рядом с кузеном Карломаном, который недавно поселился у них, как оруженосец Дагоберта. Альпаида постоянно увивалась вокруг него. Герберт отвел глаза, не желая глядеть на сестру. Ведь она вовсе не думает о нем, когда прощается! Предательница!

- Герберт! - окликнул его Карломан, стоявший об руку с Альпаидой. - И жрецы - тоже люди. И у них можно многого достичь. Ты хорошо учишься, сможешь многое узнать в святилище.

Губы увозимого мальчика дрогнули, ему хотелось что-то сказать. Но тут его взгляд упал на родителей, исполненных печали. Герберт отвернулся и вскарабкался на высокую ступеньку лестницы, ведущей в повозку. В нем словно все заволокло удушливым дымом: "Я им не нужен! Не нужен, не нужен!"

И теперь, будучи зрелым мужчиной, влиятельным жрецом, Герберт чувствовал, как внутри клубится тот же черный дым, стоило ему подумать о ближайших родственниках. Его душила ненависть, настолько сильная, что он надолго умолк, идя рядом с Турольдом, но на самом деле с головой погрузившись в воспоминания.

Нет, он ничего не забыл и не простил им, сколько бы лет ни прошло! Впрочем, нужно ли им его прощение, особенно отцу? Если и да, то Дагоберт Старый Лис все равно никогда не покажет виду, не выдаст себя. Быть может, перед смертью одумается и позовет отвергнутого младшего сына... Но Герберт уверен был, что не простит отца и тогда.

Потому что после того детского прощания был еще один момент, когда он, Герберт, мог изменить свою судьбу и обрести свободу! Но отец второй раз не позволил ему!

Герберту исполнилось семнадцать лет, когда он приехал к отцу в их фамильный замок, надеясь, что тот позволит ему снять с себя обет и стать законным наследником.

На подъезде к замку его встретил старший брат Хродеберг. Они передали своих коней слугам и пошли пешком по липовой аллее замка. Брат принял Герберта с неожиданной теплотой, какой тот не предполагал в нем. Они долго беседовали, идя домой, как сейчас с Турольдом.

- Видишь ли: я бы охотно уступил тебе свою долю наследства, - произнес Хродеберг, глядя себе под ноги. - Мне не нужны отцовские владения и титул, ибо я никогда не женюсь... Матушка хотела бы принять тебя обратно, но отец поговорил с ней, и она смирилась. И сам он говорит, что жреческий обет нельзя отменить.

- Почему? - глухо проговорил Герберт, с любопытством глядя на старшего брата, что готов был добровольно отказаться от своего наследства и от семейной жизни из-за того, что не может жениться по любви. Это ему, Хродебергу, надо было идти в жрецы, он склонен к самоотречению. А вот сам Герберт с великой радостью вернулся бы к светской жизни! Он повзрослел и многому научился в святилище, но заодно - развил свои способности и вполне прочувствовал дремлющие внутри силы, которым никогда не найдется выхода среди жрецов, даже высших. А вот стань он наследником отца - уж он-то сумел бы правильно распорядиться возможностями, что отвергает его брат!

Хродеберг не успел ответить брату. Потому что они за разговором как раз открыли дверь и вошли в обширную, озаренную свечами прихожую. Из ближайшего зала донеслись оживленные голоса. Затем навстречу братьям вышел Дагоберт вместе с Карломаном и Альпаидой. Герберт не видел их с тех пор, как его отдали в святилище, лишь слышал, что его сестра стала женой Карломана, и что тот слывет восходящей звездой арвернской политики. Но то, что довелось сейчас увидеть и услышать, заставило Герберта замереть на месте и сжать зубы от ненависти, так что они у него заныли.

Как видно, Карломан только что рассказывал жене и тестю что-то важное. Альпаида вышла об руку с ним, и ее светлые глаза смотрели на мужа радостно и гордо. Дагоберт же, входя в зал и еще не замечая сыновей, одобрительно похлопал зятя по плечу и проговорил:

- Ты молодец, ловко управился с этими высокомерными междугорцам! Хоть они и готовы прибрать к рукам все земли вокруг, ты все же напомнил им, сынок, что с Арвернией лучше сохранять добрососедские отношения!

"Сынок"?! Герберт, задохнувшись от ярости, глядел бешеным взглядом, как его отец, любовь которого он надеялся возвратить, щедро расточает свои родительские чувства другому...

Они вошли в зал, и только тут Дагоберт заметил младшего сына, стоявшего перед ним в запыленной дорожной одежде. Он замер, как вкопанный, сильно побледнев. А Герберт не замечал уже никого - ни брата, ни сестру, ни зятя. Только отца, который распорядился его жизнью против воли, а сам нашел себе другого сына.

Поглядев на них, стоявших друг против друга, Карломан вышел, поманив Альпаиду с Хродебергом. Отец и сын остались наедине.

- Здравствуй, Герберт! - голос Дагоберта прозвучал приглушенно, с трудом. - Значит, решил все же приехать, чтобы попытаться убедить меня? Я ведь отвечал на твои письма, что не позволю тебе снять жреческий обет. По правде говоря, я надеялся, что ты и сам чтишь принесенные клятвы. Нет, все-таки приехал, как только узнал, что Хродеберг отказался от наследства!

Герберт поклонился отцу столь глубоко, что такое показательное почтение уже выглядело издевательским.

- Да, отец! Я приехал, чтобы по праву получить свое, если мой брат отказывается. Клятвам, обетам я не намерен в данном случае придавать такую уж силу. Святы лишь те обеты, что даются от всего сердца. А меня посвятили у алтаря Вотана еще ребенком, когда я не мог сознавать смысла своих обещаний. Ты меня отдал, как ненужного щенка, так что клятва недействительна. Кроме того, временные обеты ученика жреца еще можно отменить, а окончательное посвящение мне предстоит только через год.

Какое-то время Герберту казалось: сейчас отец попросит прощения и распахнет ему объятия, может быть, даже заплачет в знак признания своей вины. И все будет хорошо, и их семья воссоединится... Но Дагоберт сурово покачал головой.

- Нет, сын! Обет есть обет, его нельзя просто так взять назад. Когда ты болел в детстве, мы с матерью поклялись посвятить тебя в жрецы, если выздоровеешь. Боги услышали нашу клятву. Если бы мы нарушили ее, они бы все равно взыскали жертву, но уже гораздо суровее, забрали бы тебя вслед за несчастным Норбертом. Неужели твои наставники в святилище не объяснили, что нельзя обманывать богов? Ты еще не принял окончательного обета. Но тот, что дали мы с Гербергой, нерушим!

Герберту в этот миг безразлично было, что ему пытаются объяснить. Отказ отца в сочетании с той сценой, свидетелем которой он стал, вывел будущего жреца из себя. И он выкрикнул в лицо отцу, не отдавая себе отчета:

- Отговорка! Придумал себе оправдание, чтобы пожертвовать мною, ненужным младшим сыном! Ну что ж, я рад за тебя: Карломан сумел стать именно таким сыном, какой нужен был тебе! Уж не ему ли ты передашь наследство, от которого они с Альпаидой оттеснили и Хродеберга, и меня?

В ответ на враждебность сына, Дагоберт весь подобрался, в глазах его недавняя растерянность сменилась стальной решимостью.

- Если хочешь знать - изволь! Да, я завещаю большую часть состояния семье Карломана и Альпаиды, ибо только они подарили мне внуков.  Хотя Карломан и не хотел принимать этого наследства, ибо он сам несметно богат, но я настоял на своем, ради их детей и тех, что могут еще у них родиться. Твои мать и брат знают о моем намерении и согласны.

- Все от меня отвернулись! Никому в родной семье я не нужен! - из горла Герберта вырвался глухой смешок.

На мгновение на суровом лице Дагоберта отразилось страдание. Нет, он не имел права принять сына домой, нарушив обет. Но неужели они должны расстаться врагами?

- Неправда, Герберт! И я, и вся наша семья всегда любила тебя. Когда твой наставник сообщал о том, что ты делаешь успехи, я очень гордился тобой, как и другими своими детьми. Смирись с судьбой, сын мой! Мир не переделать в одиночку. Но жизнь жреца почетна, а ты способен высоко подняться в этом звании. Станешь Верховным Жроецом или законоговорителем...

И тут просторный зал замка брата короля огласился горьким, отчаянным смехом Герберта.

- Благодарю тебя, батюшка, что вовсе последним человеком на свете не сделал ненужного сына, что хоть какого-то положения желаешь добиться ему, родичу королей, потомку Карломана Великого! - он вновь поклонился с издевательским подобострастием, и вдруг выпрямился, и глаза его загорелись ненавистью, какой Дагоберт и представить не мог в своем сыне. - Да, я не пропаду и среди жрецов! Я за эти годы получил хорошее образование. Мои наставники не зря хвалили меня в письмах. Я сумею и без твоей поддержки и твоего наследства подняться высоко! Добьюсь уважения всех людей! Смогу не хуже твоего любимого Карломана склонять людей делать нужное мне! - Герберт торопился высказать самое главное, раз и навсегда.

Его отец насторожился, чувствуя неладное, но протянул к сыну руки, убеждая его:

- Герберт, мальчик мой, для меня будет самой большой радостью, если ты добьешься такого уважения среди жрецов Арвернии!

Но сын шарахнулся от него, как от змеи, и распахнул дверь, выбежав прочь. Обернувшись за порогом, усмехнулся в лицо отцу:

- И, если при этом я окажусь против тебя и твоих любимых детей, не ждите от меня пощады!

И он, не оглядываясь, направился прочь, чтобы забрать своего коня и немедля ускакать прочь, в свое святилище. Услышал еще, как отец крикнул ему вслед:

- Герберт! С матерью хоть повидайся!

Но Герберт скрылся, не оглядываясь. Мать для него была такой же предательницей: не сумела защитить его в детстве, и теперь позволила отцу лишить его наследства. Здесь все ясно! Он покидал родительский замок, чтобы больше никогда не бывать здесь. Ярость была сладка ему, он упивался ею.

С тех пор прошло много лет. Герберт собой гордился: хоть он и вынужден был проживать не свою жизнь, а ту, на какую обрек его отец, но в этой псевдожизни он достиг многого, как и обещал. В свои сорок два года он - жрец-законоговоритель, это блестящая карьера! Но прошлого своего он не забыл и не простил. И, как пообещал много лет назад, не собирался щадить своих родичей, кроме одного лишь Хродеберга.

Идя вместе с Турольдом через сад, Герберт не подозревал, что старец нарочно ведет его этой тропинкой, чтобы произошло то, что было задумано людьми их партии. Надо было задержать нового жреца-законоговорителя, чтобы он не помог королеве-матери во время выхода короля.

И вот, свернув вместе с Турольдом за поворот, Герберт увидел вдалеке, возле перекрестка аллей, Дагоберта и Альпаиду, сидящих на скамейке. О чем они говорили, он не слышал, но по тому, как держались, Герберт понял, что они стараются успокоить друг друга. Лицо Альпаиды было спрятано на плече ее отца, и она что-то тихо говорила ему, а Дагоберт поглаживал ее по голове и плечам. По его лицу было видно, что привычная стойкость из последних сил борется в нем с беспросветным отчаянием.

Приближаясь к ним, Герберт даже не знал, что чувствовать, видя, как отвергнувшие его родственники оплакивают того, кого предпочли ему. Самым сильным чувством было удивление. Как сильно постарел отец, о боги!.. Еще недавно прямые плечи и спина словно надломились, лицо - как высохший пергамент. А Альпаида исхудала, как тростинка!.. Даже ненавидя своих родных много лет, Герберт не смел желать им таких страданий.

408

Наша проза / Re: Черная Роза (Война Королев: Летопись Фредегонды) - IV

« : 10 Апр, 2023, 22:28:33 »

Благодарю, эрэа Convollar, эрэа katarsis!

Но он также ничего не сделал, чтобы защитить жену от нападок матери.

Хосспаде, ну что за тряпка. Беда для государства.

Ну-у, поглядим! Не будьте слишком уж строги. Может, он кое-что и переосмыслит для себя!

Ну, в Альбрехте я не сомневалась. Интересно, что он замышляет? Для Междугорья, наверное, было бы полезно вовсю восхищаться идеей молоткового похода и храбростью короля. Но не знаю. Возможно, у него  есть план получше.

Король, слушая их спор, оставался в недоумении. С одной стороны - Хаген сказал о том, в чем и он сам убеждал себя, и именно теми же словами. С другой - от него не укрылось, что донарианец решился вмешаться после кивка его матери, не спрашивая его царственного дозволения, как будто короля Арвернии не было здесь!

Неужели начал что-то замечать?

Правильно, Альбрехт о такой возможности и думает. Вот только сразу связаться со своими пока не может, а ему бы хотелось сообщить, что король и донарианцы сами готовы испортить себе жизнь.
Насчет короля поглядим! Он все-таки не всегда слепо соглашается с матерью. Если его грамотно навести на нужную мысль, может быть, и призадумается.

Глава 80. Король и его свита (окончание)
Только Аделард и Хаген продолжали спорить, как бы не замечая ничего вокруг.

- Когда сражаешься с одним врагом, не упускай из виду другого - одна из первых заповедей воина, - произнес Аделард.

- Это воистину так; кому, как не будущему воину доблестного Циу, знать об этом, - уважительно кивнул Хаген. - Но Донар, Защитник Людей, учит различать врагов по силе! Все распри между людьми - ничто в сравнении с угрозой от потомков Имира, чуждых нам по своей природе.

- Скажи об этом тем, кто по вине междугорцев скоро лишится своей земли, а возможно, и самой жизни!! - парировал Аделард.

- Люди сражаются между собой, когда утихает угроза от альвов, общих врагов! - упорно стоял на своем жрец Донара.

Королева Бересвинда удовлетворенно слушала их спор. Она ожидала чего-то подобного, потому и позволила высказаться юноше, убитому горем из-за предсмертной агонии своего отца. Кроме того, Паучиха удовлетворенно отметила, что донарианец своими ответами способствует перед всем двором повышению репутации ее царственного сына. Хотя, конечно, спорить в присутствии короля, да еще в такой печальный день,  шло вразрез со всем церемониалом.

Сам же король хмурился. Ему отчего-то заново вспомнились слова из записки Кримхильды, что она послала ему, предупреждая, что после встречи с Дитрихом немного запоздает, ибо хочет одеться по арвернской моде, чтобы угодить любезной матушке. "Ибо желания королевы-матери - это желания короля", - написала она.

Тогда Хильдеберт не придал этим словам значения...

А Аделард продолжал, как было условлено заранее:

- Почтенный жрец Донара столь красноречиво вещает нам о справедливости и благе Арвернии, что я охотно готов ему поверить! Но, в таком случае... - тут он скользнул взором по королю и остановился на его матери. - Прошу тебя рассудить, мудрая королева Бересвинда: обязан ли тот, кто печется о соблюдении законов, честно исполнять их сам? Что толку с законодателя, нарушающего собственные законы?

При этих словах некоторые из присутствующих задумались всерьез. Одним из таких был юстициарий, граф Роберт Амьемский, прибывший ко двору в спешном порядке. Он всегда стоял за соблюдение законов, и теперь увидел в новом свете приглашение королевы-матери занять должность канцлера. Роберт понял, что не имеет на это права, пока граф де Кампани не займет пост майордома, то есть - до церемонии вложения меча. Юстициарий был готов напомнить самому королю о том, что все должно делаться согласно закону и в свое время. Он пристально взглянул на королеву-мать, затем повернул голову и встретился глазами с графом де Кампани. Они выразительно переглянулись, без слов признавая, что Аделард говорит правду. Теперь оба достойных мужа совета готовы были сообща, если потребуется, приостановить поспешные замыслы короля и его матери.

Между тем, король застыл, как вкопанный, уязвленный тем, что кузен обратился не к нему, а к его матери.

Теперь все взоры скрестились на королеве Бересвинде. Но она выделила среди множества лишь два, на которые стоило обратить внимание. Один из них принадлежал Роберту Амьемскому, которого не так-то просто будет подчинить своей воле. Второй - послу Междугорья, Альбрехту Бёрнландскому, которого Паучиха ненавидела уже давно. С того времени, как он во время турнира покалечил Хродеберга, едва не сделав ее второй раз вдовой, да еще при таких же обстоятельствах, как в первый. О, если бы тогда Карломан не выбил из седла самого Альбрехта, сломав ему пару ребер, уж она бы с ним рассчиталась!.. По какому поводу, хотелось бы знать королеве-матери, проклятый междугорец теперь щурит свои змеиные глаза, к чему так внимательно прислушивается?..

И королева-мать заставила себя нехотя кивнуть, понимая, что юноша говорит не просто так и не от своего имени. Это, конечно, Дагоберт расставил для нее ловушку. Никогда не следует недооценивать противника.

- Вместо того, чтобы препираться между собой, нам бы следовало поспешить в тронный зал, - напомнила она присутствующим. - Сейчас для нас один главный закон - закон почтения к тому, кто скоро покинет мир живых.

Она подалась вперед, указывая, что надо двигаться дальше. Придворные качнулись было, готовые уже следовать процессией до самого тронного зала.

Но король остался стоять на месте, о чем-то задумавшись всерьез. И королева-мать сделала жест остановиться. Придворные, колыхнувшись как волна, остались на месте, хоть многим из них и непонятно было упрямство короля.

Хильдеберту не давала покоя кровь дяди. Чувство вины поглощало его, обессиливало, делало все остальные заботы ничтожными. Вот сейчас Карломан еще был, и, даже зная, что он умирает, король какой-то частичкой души продолжал надеяться. Но сейчас он объявит дату печальной церемонии, и тем самым как будто убьет дядю второй раз, приняв как должное, что уже ничего не исправить. И только будущие соратники из братства Донара обещали ему, если не развеять его вину, то искупить ее черной кровью альвов. Но вот Аделард говорит, что сами они виновны? И король нахмурился, повернувшись к кузену.

- Какой именно закон нарушило братство Донара? - спросил он со скрытой угрозой.

Шагнув вперед, Аделард смело взглянул в глаза своему царственному кузену и проговорил смело, напористо:

- Тебе ведомо, государь, сколько сделал ради Арвернии мой отец, о котором ты столь скорбишь! Он столь верно служил, что не пожалел своей жизни ради чести короля. Сейчас он еще дышит, и даже меч в его руки не успели вложить. А в это самое время братство Донара, в прошлом пролившее столько крови альвов и людей, присвоило себе право судить и казнить альвов в графстве Кенабумском, нарушив сюзеренное право владельца указанных земель, графа Карломана Кенабумского!

Аделард стоял перед собравшимися придворными неподвижно, в строгом черном одеянии. Только глаза его горели огнем гнева и скорби, и голос звенел, как призывный набат. Многие из придворных, слушая его, задумывались. Да и сам король, казалось, готов был усомниться в своем доверии братству Донара.

Он нахмурился еще сильнее. Ему припомнилось, как буквально час назад к нему пришел другой кузен, Ангерран. Еще не зная, что так и останется сенешалем, он принес королю документы в кожаном чехле, обвиняющие донарианцев. Но, поглощенный своей виной и размышлениями о том, что ему надлежало сделать, король едва слушал сына Карломана, и отложил их, почти не читая. Однако теперь ему припомнилось... да-да, точно: в тех свитках говорилось о самоуправстве братства Донара на землях графа Кенабумского!

- Прошу тебя, государь: рассуди по справедливости беззаконное убийство кельпи! - просил его Ангерран, служивший ему верой и правдой, как и его отец.

Но Хильдеберту было не до того. Видя перед собой в облике кузена его отца, слыша знакомые интонации, он вновь переживал то, что совершил в своем страшном наваждении. И перебил Ангеррана, отвечая не ему, а своим тяжким мыслям:

- Я принесу очистительные жертвы в храме Бальдра, и всей жизнью постараюсь искупить вину! - воскликнул Хильдеберт, думая о светлом боге, что сошел в подземное царство без вины, и там обрел право прощать невольных убийц от имени их жертв.

Ангерран тяжело вздохнул, стараясь обратить внимание царственного кузена к своим документам.

- Прошу тебя, государь: ради моего отца, не позволь самоуправцам распоряжаться на его землях!

Увы, король даже не слушал! Скользнув взором по листам, исписанным почерком Вароха, он продолжал говорить об искуплении вины:

- Я хочу почтить память дяди Карломана такими роскошными похоронами, как если бы он был вместо меня королем Арвернии. Ибо я всю жизнь чтил его, как родного отца.

- Осмелюсь тебе заметить, государь: это также не совсем правильно, - сдержанно возразил Ангерран. - Больше всех имеют право на тело моего отца его мать, Женевьева Армориканская, и "дети богини Дану". Утешь королеву Арморики в ее материнской скорби, ибо ее народу могут не понравиться похороны по арвернскому обычаю.

В этот самый миг, прервав речь Ангеррана на полуслове, вошел слуга, принесший письмо от королевы Кримхильды. Его появление пришлось бы как нельзя кстати для сына Карломана, если бы не было заранее подстроено.

Король, взяв письмо, махнул рукой, делая знак Ангеррану удалиться.

- Приходи вечером, после службы в Храме Всех Богов. Тогда обсудим все спокойно, спросим совета у нового жреца-законоговорителя.

При этом упоминании Ангерран нахмурился. Он понимал, что замена Турольда на Герберта - дело рук королевы-матери. В отличие от других назначений, жреца-законоговорителя назначает Верховный Жрец, и, видимо, Паучиха договорилась с ним, чтобы выбрал именно Герберта, дядю Ангеррана, в чем убедила короля. Что ж, ей, конечно, будет больше пользы от нового жреца в Совете - чего не скажешь об их семье.

Король заметил задумчивость кузена, но не придал ей значения. Ему очень хотелось поскорее прочесть записку жены, которая крайне редко посылала ему письма, лишь в самых тревожных обстоятельствах. Обыкновенно, желая поговорить с мужем, Кримхильда приходила лично. И вот, думая лишь о письме от жены, Хильдеберт, не глядя, отодвинул в сторону принесенные Ангерраном свитки, и кивнул кузену.

- Ступай, Ангерран! Я всегда прислушивался одинаково к моей матери и к дяде, твоему отцу. Сейчас, когда мой дорогой дядя Карломан почти что на пороге Вальхаллы, мне остается только слушать советы матушки.

Ангерран скрыл тихий вздох и покинул кабинет короля.

А теперь королева-мать усмехнулась про себя, слушая пламенную тираду Аделарда. Она поняла, что не ошиблась: младший сын Карломана выступил от лица партии Дагоберта. И выступил с хитроумием своих отца и деда. Не могла же теперь она, к мудрости которой он воззвал в связи с соблюдением законов, перед всем двором опровергать необходимость их соблюдения!

Бересвинда огляделась, ища взглядом Герберта, что уже вступил в должность жреца-законоговорителя, вместо ничего не подозревающего Турольда, который находился сейчас в покоях Карломана. Теперь Герберт был бы как раз кстати, чтобы достойно ответить своему племяннику. Пусть бы он заверил, что в случае крайней необходимости, защищая себя и других людей, можно и обходить законы, что сам Всеотец Вотан не гнушался порой ради великих целей неблаговидными средствами... Словом, наговорил бы, чем обычно хитроумные жрецы убеждают легковерный народ!.. Но она не смогла найти Герберта. Зато немного в стороне, рядом с герцогом Земли Всадников, стоял Хродеберг, грустно глядя, как показалось Бересвинде, в самое сердце ей! Их взоры скрестились, так что только слепой не заметил бы их.

Один лишь облик покинутого возлюбленного вызвал в ней бурю чувств. Легко было убеждать себя в необходимости разлуки ради блага Арвернии, когда его не было рядом. Легко было мысленно дарить ему победы и воинскую славу, а свое сердце взнуздывать, как норовистую лошадь, надевать панцирь изо льда, когда некому было поколебать его прочность. Стоило ему остановиться в нескольких шагах от нее, поглядеть до боли знакомым грустным взглядом, сознавая, что она для него недостижима, - и у Бересвинды горячо забилось сердце. Проснулась отчаянная тоска по тому времени, когда, благодаря Хродебергу, и она могла быть просто женщиной, живой, любящей, желанной, а не только могущественной королевой-матерью или ужасной Паучихой... Но увы! Сейчас она была от него так же далека, как в те годы, когда была женой его царственного кузена. И снова между ними стоял король, только не муж ее, а сын. Ведь она должна исполнять данное сыну обещание. Хродеберг станет коннетаблем и одержит для Арвернии новые победы, а она посвятит остаток жизни благу королевства и своего царственного сына... Но, могучая Фрейя, как же трудно глядеть на него издалека!

Между тем, король проследил за взглядом своей матери, что явно кого-то искала, и заметил ее долгие переглядывания с маршалом Хродебергом. Он сурово нахмурился: неужели опять все начинается сначала, хоть матушка обещала ему?.. Затем перевел взгляд на Хагена из братства Донара, чувствуя в душе небольшое разочарование. Видно, обвинения против братства были и впрямь законны, раз с такой уверенностью твердили о них и Ангерран, и Аделард. И, наконец, поглядел на кузена, перед которым испытывал вину, как и перед всей семьей Карломана.

- Аделард! Я допускаю, что твой гнев праведен, но прошу тебя унять его сегодня! Я сам выясню обстоятельства этого дела. И, если окажется, что братство Донара преступило закон, я приму в отношении них строгие меры.

Младший сын Карломана отступил, став рядом со своим наставником, жрецом Нитхардом. И взор короля обратился теперь к посвященным Циу. Как и было задумано. Теперь Аделард заговорил от лица целого воинского братства, представляя его.

- Не мешало бы каждому из нас задуматься, к чему приведет нас доверие донарианцам, забывшим законы богов и людей! Они - мрачные фанатики, ведущие себя так, словно вокруг оплота человечества все еще смыкаются холод и тьма. Но мы с вами живем в мире людей, и наши заботы - вполне человеческие. Нашим границам угрожают ныне совсем не альвы, а наши соседи с востока - междугорцы. Альвы могут подождать, пока мы вооружаемся против междугорцев, но, если мы начнем сейчас Священный Поход, Междугорье ждать не станет, - юноша усмехнулся, поглядев в злобно сузившиеся глаза Альбрехта Бёрнландского. - Не Донар, а Циу, бог справедливой войны, сейчас защитник Арвернии! Что может быть справедливее, чем защита своей родины от посягательств недоброго соседа? Посвященные участники братства Циу готовятся отразить вторжение междугорцев, не щадя себя, если потребуется, подобно нашему небесному покровителю! Они не будут колдовать и заговаривать мечи, они просто примут бой и сделают все, что в их силах!

Голос Аделарда звучал под сводами замка, заражая своей уверенностью. И множество придворных, кто осведомлен был о восточной угрозе, кивали, соглашаясь с ним.

Между тем, граф Бёрнландский тревожился все сильнее, хоть и скрывал беспокойство под привычной бесстрастностью змеи, греющейся на солнце. Речь Аделарда, что произвела такое сильное впечатление на арвернского короля и его придворных, весьма встревожила и междугорского посла. Он буквально всей кожей ощущал неладное.

Ах, если бы он мог прямо сейчас покинуть королевский замок Дурокортера и броситься в тот городской храм, где он условился оставлять на алтаре сведения для своих связных в виде затейливых плетеных узлов! Он бы поведал обо всем: что королева-мать прибрала власть к рукам, но в Королевском Совете идет борьба между партиями, и что донарианцы готовы втянуть Арвернию в Священный Поход, тем самым сделать за Междугорье всю грязную работу.

К сожалению, сейчас Альбрехту никак нельзя было уйти, он находился на виду у всего двора. И потому ему следовало запастись выдержкой, которая обычно не подводила его, несмотря на "благословенный богами" дар берсерка. Он пристально наблюдал за королем Арвернии и его окружением. А за самим Альбрехтом не менее пристально следил герцог Гворемор из Земли Всадников. На случай, если междугорец заподозрит слежку, рядом с ним стоял "будущий коннетабль" Хродеберг, который должен был отвлечь на себя внимание, по заранее обдуманному замыслу.

Между тем, и сам король Арвернии был растроган речью своего кузена, хоть и не подал виду. Ему было о чем задуматься. Ведь и дядя Карломан, о чьей мудрости знали все, в последние месяцы готовился к отражению восточной угрозы, создавал военный союз. Теперь его не будет, а значит, вся тяжесть предстоящей войны ложилась на одного лишь короля. Именно в военных вопросах матушка вряд ли сможет ему чем-то помочь. Хильдеберт чувствовал тяжкую ответственность за Арвернию и свой народ, какой и должен обладать король. Кроме того, при виде Аделарда, как и всей семьи Карломана, он с новой силой ощущал неизбывную вину перед ними. И вот, он сделал знак, приглашая кузена и его наставника, жреца Нитхарда, пройти рядом с ним оставшееся до тронного зала расстояние.

Придворные были в изумлении. Даже те, кто подстроили все, играли свои роли, большинство же двигались за королем и его новыми собеседниками в состоянии тихой суматохи. Никто не произносил ни слова, но каждый размышлял про себя, к чему приведет новый королевский каприз.

А король начал беседу, обращаясь к Нитхарду:

- Я высоко ценю заслуги всех воинских братств. И сегодня решил уделить внимание вам, посвященные бога-воителя! Не нуждается ли в чем ваше братство? Сколько воинов вы посвятили в этом году?

- После милости Циу Самопожертвователя, мы больше всего дорожим лишь вниманием нашего государя, - Нитхард с достоинством поклонился королю. - В этом году мы посвятили без малого двести пятьдесят человек, и еще свыше семисот юношей и мужей пока проходят учение, как вот Аделард, - жрец ласково улыбнулся младшему сыну Карломана. - Желания наши скромны. Больше людей и хорошее содержание для них, чтобы встретить врага в полной боевой готовности - все, чего мы можем хотеть.

Король отметил про себя, что пополнение в братстве Циу почти втрое меньше, чем у донарианцев.

- Обещаю тебе, Нитхард, - произнес король, следуя вместе со жрецом через новую анфиладу комнат. - Я позабочусь, чтобы ваши братья имели возможность подготовиться к войне, как подобает, и чтобы больше молодых людей охотно шли в братство Циу. Ибо мне дороги все, кто защищает Арвернию!

За королем по-прежнему следовал Жоффруа де Геклен. Он выглядел по-прежнему невозмутимым, но радовался всей душой, что король, вроде бы, взялся за ум, и ему не придется ничего предпринимать. Только бы настроение короля не изменилось вновь под влиянием мимолетного каприза!

Чуть позади короля, рядом с паладином и Аделардом, следовала королева-мать. Она скрывала свое недовольство, хотя готова была кусать губы от злости. Ей приходилось идти позади царственного сына! Ее провели, отодвинули назад, вниманием короля завладели другие, и кто?! Братство Циу, которого никто не принимал в расчет!

Бересвинда вновь почувствовала на себе молчаливый взгляд Хродеберга, но он не согрел ее, как прежде. Она только подумала, что и ее царственный сын, верно, заметил их переглядывания, и это послужило причиной его недовольства.

Следуя за королем, она подумала о Кримхильде, которая все еще не появлялась. Ну ничего, она еще сведет счеты с этой Нибелунгской Валькирией, которой не писан церемониал арвернского двора!

Во время пути через залы, королева-мать вновь заметила среди придворных своего ставленника, графа Роберта Амьемского. Выражение его лица было хмурым и независимым. Паучиха подумала, что и с ним возникнут проблемы, раз он такой строгий законник. Да и с Хродебергом теперь будет нелегко. Лишь бы король не отказался назначить его коннетаблем!

Как ни старалась королева-мать владеть собой, все же невольно скомкала пальцами шелковые юбки своего траурного платья. Кто заметил этот жест, не усомнились бы, что она нервничает. Хродеберг заметил, слишком хорошо зная бывшую возлюбленную. И учтиво поклонился, приветствуя проходившего мимо короля и его свиту.

Впереди, рядом с королем и своим наставником, следовал Аделард. Он пересекся взглядом с Альбрехтом Бёрнландским, когда тот приветствовал поклоном короля. Во взоре юноши междугорскому графу явственно увиделась тень его отца.

"Что ты опять задумал, Карломан?" - мысленно обратился Альбрехт, как на Совете, когда сделался "гостем" Дурокортера, по воле другого сына Карломана. Он был уверен, что за нынешним внезапным поворотом по-прежнему стоит граф Кенабумский, хотя бы даже из Вальхаллы. А там, где участвует Карломан, все становится возможным, и все события равно непредсказуемы.

Стараясь ничем не выдать своей тревоги, Альбрехт последовал за свитой арвернского короля, идя рядом с маршалом Хродебергом. Тот, как чувствовал междугорец, тоже нервничал, поглядывая то на королеву-мать, то на него. Но его взгляды не обеспокоили Альбрехта. Он знал, что благодаря Бересвинде Адуатукийской Хродеберг скоро станет коннетаблем Арвернии, заплатив за это личным счастьем. В нем же он видит будущего противника.

Ну а Гворемора, державшегося прежде рядом с Хродебергом, Альбрехт не заметил. Ибо тот сразу, как только король пригласил участников братства Циу подойти к нему, поспешил покинуть зал. Так быстро, что лишь немногие посвященные в суть дела поняли, что к чему.

409

Наша проза / Re: Черная Роза (Война Королев: Летопись Фредегонды) - IV

« : 10 Апр, 2023, 07:34:22 »

Большое спасибо, милые читатели!

Общее впечатление от последних эпизодов - всё замерло в ожидании. Вот-вот весы качнутся, и события поскачут словно резвые кони. Надеюсь, никого не затопчут.
Впрочем, с авторов станется переключиться на другие события и иных персонажей.

Авторы постараются оправдать наилучшие пожелания читателей!

Ну вот, викинги и до Америки добрались. А хрупкие, но острые ножи - это обсидиан? Ладно, посмотрим, что будет с разгадкой шифра.

Добрались, еще задолго до Стирбьерна (и в другую часть Америки). Да, обсидиан. Надеюсь, что шифр разгадают.

Ага, значит узелковое письмо всё-таки, из Америки. По крайней мере, у Карломана. У Альбрехта ещё может оказаться из Китая. Но даже если нет, многое ли Ираида сможет вспомнить из далёкого детства? Ладно, на крайний случай, можно Альбрехта запереть.
А жрецы краснокожих, конечно, оригиналы. Сначала отрезают язык, чтобы чужак не мог рассказать, что увидел, а потом сами же учат узелковому письму. Чтобы он мог рассказать? Зачем тогда было отрезать язык?

А еще задолго до них в Землю Закатного Солнца добрались таморианцы. Превосходство в развитии жителей Мезоамерики объясняется их влиянием. Вспомните "Хроники Таморианы", там верховный жрец Коатл говорил о будущей колонии в тех краях.
Они научили викинга, которому отрезали язык, не тем плетеным знакам, с помощью которых он мог бы рассказать об их таинствах, а общеупотребительным.

Глава 80. Король и его свита (начало)
В полдень того же дня король Арвернии в сопровождении свиты вошел в один из залов своего дворца. Его сопровождал Жоффруа де Геклен, командир паладинов, оставивший свой пост возле покоев Карломана на своего заместителя и будущего преемника. Позади следовали слуги и придворные с оруженосцами.

Хильдеберт IV был напряжен и бледен. Скоро он достигнет тронного зала, где вынужден будет объявить...

Следовавший за ним Жоффруа хмурился. Ссадина на губе, оставленная кольцом Альпаиды, все еще ныла. Но, конечно, не телесная, столь незначительная, боль тревожила паладина. Ему не хотелось вновь встретить пронизывающий взгляд отчаявшихся глаз женщины...

Король и вся свита его были одеты в темные, строгие, наполовину траурные одеяния, в соответствии с дворцовым церемониалом: ведь сегодняшняя встреча была печальной!

Король шел молча, погруженный в раздумья. Он заметил боковым зрением выражение лица идущего в полушаге позади Жоффруа. Ему известно было, что произошло этим утром перед дверями покоев Карломана. Восхищаясь стойкостью верного паладина, Хильдеберт подумал, что сам бы не выдержал, если бы его умоляла жена того, кого он всю жизнь почитал, как второго отца... Но ведь Жоффруа не виноват перед Карломаном и Альпаидой, ему проще сохранять стойкость!

А командир паладинов, украдкой поглядывая на короля, молился про себя, чтобы тот при встрече с родными Карломана держался, как подобает, а не пытался подражать его манерам, даже неосознанно.

В этот миг другая дверь зала отворилась, и вошла королева-мать в сопровождении в собственной свиты из фрейлин. Она совсем не изменилась: вот уже семнадцать лет, как она носила траурное платье после гибели супруга, за которой последовали столько других потерь. Но сейчас всем показалось, что она заранее надела траур по Карломану, словно уже похоронила его.

Король учтиво склонил голову перед своей матерью.

- Приветствую тебя, матушка, в эту трудную минуту! - проговорил он так тихо, что услышала только Паучиха.

Лик ее был исполнен скорби, но душа возликовала: ее царственный сын все еще нуждался в ее помощи, она была необходима ему, и это делало ее сильной и значимой.

- Приветствую тебя, государь! Ты всегда можешь на меня рассчитывать! - заверила она своего царственного отпрыска.

Обменявшись приветствиями, король со своей матерью направились впереди скорбной процессии дальше, к тронному залу. Они негромко беседовали между собой.

Паучиха, незаметно оглядевшись по сторонам, с притворным удивлением поинтересовалась:

- Но где же моя дорогая невестка, что обязана всегда быть возле своего супруга и господина, особенно в столь важный и трагический день?

Как показалось королеве Бересвинде, Хильдеберт чуть смутился.

- Кримхильда скоро придет... Ей необходимо обсудить с Дитрихом Молоторуким, как будут держаться во время церемонии оставшиеся в Дурокортере нибелунги.

Паучиха неодобрительно поджала губы.

- Когда был жив твой царственный отец, я всегда находилась рядом с ним, и в горе, и в радости! Кримхильда же так и осталась дочерью Нибелунгии, если бросает тебя и идет к соотечественникам.

Король нахмурился, слушая подстрекательские речи своей матери. Казалось, ему не очень нравилось то, что она говорила о его жене, поддержавшей замысел Священного Похода. Но он также ничего не сделал, чтобы защитить жену от нападок матери.

Беседуя так, король и его царственная родительница проходили через анфилады комнат. Всюду к ним присоединялись придворные, обменивались приветствиями. Мужчины - с поклонами, дамы - с реверансами, присоединялись к королевской свите. Кое-кто из них удивлялся про себя, что королева-мать ставит себя так, словно является главной правительницей Арвернии. Даже право идти об руку с королем на официальных церемониях принадлежало его жене, а отнюдь не матери.

Сами же король и его мать беседовали о предстоящих событиях, о том, что должен был сделать Хильдеберт.
- Спустя пять дней, четвертого числе хеуимоната, должна состояться церемония вложения меча, - тихо, но назидательно говорила Паучиха. - После того, как назовешь дату, не забывай объявить о коварстве альвов, сын мой, и о братстве Донара, наших главных союзниках в этом вопросе!

Король кивнул, соглашаясь с волей матери.

Жоффруа де Геклен, что тенью следовал за королем, слышал их приглушенный разговор. Ничто в выражении его лица не выдало его несогласия, однако в душе у него поднялась целая буря. Где это видано, чтобы короли Арвернии, потомки Карломана Великого, цеплялись за женскую юбку?! Кроме того, Паучиха опять взялась за свое - настраивать короля против молодой королевы, будто мало ей одной трагедии!.. Про себя Жоффруа надеялся: что бы ни задумал второй сенешаль Варох, что был правой рукой и тенью Карломана, его замысел увенчается успехом. Ибо это будет стократ лучше того, что готовит Арвернии Паучиха!

А пока что королева-мать, проходя со своим царственным сыном и свитой через очередной зал, видела, как придворные приветствовали ее и короля. В сущности, предстоящее действо не особенно беспокоило Бересвинду Адуатукийскую. Она знала, что сын сделает все, как она велела, ради блага Арвернии. Хильдеберт послушен ей, а это значит, что она в действительности правит Арвернией! И некому оспорить ее власть. Паучиха понимала, что Дагоберт постарается дать ей бой. Однако верила, что и он уже ничего не сможет сделать против нее.

Перед королем и его матерью стояли, расступившись по сторонам, как бы создав живую улицу посреди зала, придворные и гости Дурокортера.

Королева-мать глядела на лица тех, кто подобострастно приветствовал ее вместе с сыном. Она умела читать на лицах людей их тщательно скрываемые истинные чувства. Они были различны. Те, кто втайне не одобрял ее, были скорбны, сосредоточены. Родичи вельмож, которых она погубила, с трудом скрывали ненависть к ней. А придворные льстецы и те, кто вправду ей верен, выражали воодушевление. Глядя на собравшийся во всем блеске, хоть и сумрачный ныне, двор, Бересвинда испытывала гордость. Вот оно - величие Арвернии! Не Кримхильда, а она ныне ближе всех к королю. Со смертью Карломана прекратит существование равновесие между тремя фактическими правителями Арвернии. Скоро и Дагоберт падет перед нею, и ее влияние на короля станет поистине безграничным!

Между тем, к королю подошли, приветствуя, представители всех воинских братств Арвернии. Взор Хильдеберта остановился на одном из высших жрецов Донара, что носил на шее поверх одежды железный молоток. Увидев его, король чуть замедлил шаг  и, по незаметному кивку своей матери, шагнул навстречу. Тем самым он дал понять всему двору, что ныне благоволит к братству Донара, Истребителя Нечисти.

Рядом с донарианцем стоял один из влиятельных братьев Циу, однако на него король даже не взглянул. Обратился к Опоясанному Молотом:

- Готовы ли сражаться ваши братья? Сильны ли они, заточены ли их заговоренные мечи?

Донарианец коснулся рукой своего молота.

- Наши братья всегда готовы сражаться с порождениями Имира, государь, и их оружие не дрогнет!

Королева-мать следила за беседой, одновременно внимательно наблюдая за молчаливой реакцией придворных.

Король одобрительно кивнул в ответ на заверения донарианца.

- Готовьтесь наилучшим образом, мои дорогие братья! Уже скоро я сам поведу вас в Священный Поход против альвов! Следует отомстить за дядю Карломана и за моих родичей, которых губили альвы, со времен гибели всей семьи Хильдеберта Строителя из-за коварства вейл!

Придворные изумленно переглядывались между собой, пораженные самонадеянным тоном короля: ведь все видели, что он сотворил на ристалище... Никто не смел возразить вслух, но их неодобрение, казалось, носилось в воздухе. Однако, к их удивлению, донарианец ответил королю тоном, исполненным уважения и сочувствия:

- Увы! Мудрые жрецы Донара, которым дано разгадывать козни детей Имира, открыли важные тайны. Не только твои царственные предшественники и благородный граф Кенабумский, но и ты сам, государь - жертва злодейства альвов. Они затмили твой разум и усилили благословенный богами дар берсерка, что был послан свыше против таких, как они. Только по вине злодейства альвов ты мог поднять меч на любимого дядю, государь!

При упоминании о дяде на лице короля, вспомнившего жуткие события, отразилось страдание. Но он совладал с собой и, как бы невзначай, взглянул на своего кузена Аделарда, что, очень бледный, стоял в черных ученических одеждах братства Циу, рядом со своим наставником. Младший сын Карломана пронзительным взглядом смотрел на царственного кузена и его мать.

Поглядев на юношу, Бересвинда Адуатукийская подумала, что все идет, как она ожидала, - хороший признак для нее. Должно быть, Дагоберт подготовил отпор, как только узнал, сколь ловко она нанесла ему удар, перехватив управление Советом. Что именно он выдвинул своего внука, было очевидно.

Аделард же держался, как было условлено с Варохом и с Ангерраном. Ведь королева-мать не поверила бы, если бы Дагоберт и его партия без боя сдали позиции. Поэтому нарочно для нее устроили так, чтобы усыпить ее внимание.

- Позволь мне сказать, брат Нитхард, - обратился Аделард к своему наставнику, носившему в братстве Циу важное звание жреца-законоговорителя (какое при дворе занимал Турольд).

- Дозволяю тебе, брат Аделард, - кивнул ему жрец.

И младший сын Карломана заговорил, обращаясь к своему царственному кузену:

- Государь, разве не лучше тебе, вместо того, чтобы сеять раздоры, обвиняя альвов и тех, кто чтит их, тем самым лишь ослабляя Арвернию, заняться восточными границами королевства? Ведь мой отец, граф Карломан Кенабумский, о котором ныне ты столь горько скорбишь, государь, в последние месяцы своей жизни сделал все возможное, чтобы остановить завоевательные планы нашего соседа - Междугорья! Или ты не ведаешь, что междугорцы и тюрингенцы завоевали уже много земель, и ныне угрожают Арвернии?

На помощь королю, с молчаливого кивка королевы-матери, выступил жрец Донара, что ранее беседовал с королем - Хаген Сребролесский, из того же святилища, что действовавший ранее на страницах этой летописи Торвальд. Хаген был нибелунг родом, и один из лучших и самых уважаемых бойцов в воинственном братстве Донара. И вот, этот Хаген, с позволения королевы-матери, возразил Аделарду:

- Если Арверния победит внутренних врагов, ей не будут страшны и внешние!

Король, слушая их спор, оставался в недоумении. С одной стороны - Хаген сказал о том, в чем и он сам убеждал себя, и именно теми же словами. С другой - от него не укрылось, что донарианец решился вмешаться после кивка его матери, не спрашивая его царственного дозволения, как будто короля Арвернии не было здесь!

Между тем, среди собравшихся, рядом с другими послами чужеземных держав, находился и Альбрехт Бёрнландский, "гость" Дурокортера. Он замечал все, и сейчас кивнул в такт своим мыслям. Если мальчишка Карломана так горячо возразил королю, а донарианец ответил ему с позволения королевы-матери, то при правильной "игре" можно будет ослабить Арвернию, и не вступая в открытую войну.

На поясе у Альбрехта висел плетеный браслет с висящими на нем причудливыми узелками. Теперь он неосознанно стал теребить их пальцами, не замечая, как стоящий неподалеку Гворемор пристально следил за всеми его движениями.

410

Наша проза / Re: Черная Роза (Война Королев: Летопись Фредегонды) - IV

« : 08 Апр, 2023, 21:07:37 »

Благодарю, эрэа Convollar!

В этот миг за дверью послышались быстрые шаги..

.
Может быть, Карломан всё ещё по дворцу разгуливает? Хотя вряд ли, у него времени мало, пора уж воссоединиться с телом.

Ну нет, Карломану там делать нечего, Вы сами сказали. Ему пора вернуться в свое тело. Кроме того, семья Гворемора все равно не смогла бы ни увидеть, ни услышать его в астральном теле (разве что Груох могла бы, но ее здесь нет).
А по первой части главы разве не понятно было, кто их побеспокоил? Или какая, Вы думаете, связь между этими эпизодами?

Глава 79. Быстрее молнии (окончание)
Дверь отворилась без стука, и в покои герцога Земли Всадников вошел крайне сосредоточенный Варох, продолжавший держать под мышкой чехол с документами, в сопровождении Магнахара. По лицу последнего заметно было, что он не знал всех обстоятельств, ради чего они пришли сюда. Однако он послушно следовал за Варохом, как прежде, ни о чем не спрашивая, следовал за Карломаном, ибо доверял ему, как самому себе.

Все семейство герцога Гворемора с изумлением поглядело на Вароха, что ворвался быстрее молнии. А тот, увидев владетеля Земли Всадников с женой, направился к последней, минуя самого герцога. Никто не мог ничего понять, и супруги только удивленно переглянулись. Магнахар же остановился возле мальчиков. Те отступили назад и, также ничего не говоря, непонимающе глядели то на маршала, то на родителей и Вароха.

Гворемор тоже ничего не понял, однако преодолел недостойное мужчины любопытство, и только молча нахмурился, выжидающе глядя на барона, что, как известно, был ближе всех к танисту Карломану. Ираида тоже с напряженным вниманием взглянула на гостя. Она, как и вся семья, не понимала, чем ей оказана такая честь, что сенешаль Арвернии и друг таниста в столь тревожное время почтил ее своим присутствием...

По их напряженным лицам и пристальным взглядам ясно было, что все тревожатся о Карломане. И, конечно же, никто не сомневался, что такое бесцеремонное вторжение должно быть как-то связано с ним, и касаться судеб Арвернии и Арморики.

Варох уважительно кивнул Гворемору.

- Здравствуй, доблестный герцог! Прости за вторжение, но мы должны кое о чем расспросить твою мудрую супругу. Лишь она может нам помочь!

Гворемор сделал жест, приглашая гостя побеседовать с Ираидой, а та, слегка покраснев, кивнула.

- Мои познания едва ли таковы, как ты говоришь, благородный Варох. Однако я обещаю сделать все, что в моих силах...

Барон-оборотень быстро проговорил:

- Сегодня в Храме Всех Богов во время большой службы, наш "гость", граф Бёрнландский из Междугорья, собирается передать своим очень важные сведения. Если у него получится, Арвернию в ближайшее время ждет большая смута, при этом пойдут прахом все труды Карломана. Да исцелится он в ближайшее время! - с надеждой прибавил Варох, к радости тех, кто был рядом, давая понять, что Карломана напоили-таки живой водой. - Если междугорцы узнают, что король Арвернии готовится к Священному Походу, и что королева-мать подмяла под себя Совет, сосредоточила всю власть в своих руках, - они могут это использовать с выгодой для себя. Междугорцы смогут, даже не вступая в войну, с помощью своих шпионов и герцога Окситанского, ослабить Арвернию. Вот почему мне нужна твоя помощь, Ираида! Ты родом из Великой Моравии, твоя родина с давних пор была перекрестком торговых путей, у вас бывали гости из самых разных краев. Ты когда-нибудь встречала купцов из Норланда, что привозили товар не с востока, а из-за далеких западных морей? А если да - были ли среди их товаров браслеты, на которых свисали веревки с причудливыми цветными узелками?

При этих словах своего спутника Магнахар заинтересованно повернул голову, догадавшись, наконец, что задумал Варох.

Ираида ненадолго задумалась, погрузившись в полузабытые воспоминания, казалось бы, не имевшие значения до сих пор. Вароху и Магнахару ее молчание показалось вечностью, хотя прошло всего несколько мгновений.

- Да! Теперь я припоминаю: это было в тот самый год, когда Карломан гостил у нас, когда он спас жизнь моему старшему брату Ростиславу... К сожалению, я далеко не все запомнила, потому что была тогда ребенком. Но я припоминаю, что как раз тогда в Моравию приехали два морехода из Норланда... Точно, это было за несколько седьмиц до отезда Карломана, и он тоже общался с ними! Один из этих северян был немым, но зато второй разговаривал за двоих, и рассказал множество невероятных историй о землях, лежащих за западным морем. При дворе моего отца, князя Бронислава, его рассказы слушали скорее, как красивые сказки. Но истории неправдоподобны, а товары купцы привезли богатые, и непохожие ни на что иное. Драгоценные камни; жемчуг из теплых морей; шкуры невиданных зверей; перья птиц изумительной красоты; ножи и копья из черного камня, очень острые, но хрупкие; редкие пряности, придающие необыкновенный вкус еде и напиткам... Я уже не помню всего! Однако запомнила, как тот купец общался со своим немым товарищем при помощи браслета, сплетенного из цветных нитей, на концах которых завязывали узелки! Это точно!

При этих словах Варох взглянул на герцогиню еще пристальнее.

- Прошу тебя, расскажи, только покороче, в каких землях они побывали, и как изучили язык узелков!

- Рассказчик говорил, что их драккар подхватил шторм в Окруженном Море и потащил далеко, в западный океан, прочь от всякой земли. Викинги упорно боролись за спасение, но не могли повернуть корабль. Никто не знал, в какую сторону плыть. Но вдруг, - так поведал нам рассказчик, - ветер стих, и на носу драккара перед ними явился седобородый муж очень почтенного вида и пообещал мореходам доставить их в край жаркого солнца и изобильной земли. И, как только он это произнес, поднялся новый ветер, который потащил драккар на запад, навстречу заходящему солнцу. Они переплыли весь океан гораздо быстрее, чем могли бы, идя на веслах. Чем дальше они плыли на запад, тем становилось жарче. В небе блестели совсем иные звезды, непохожие на здешние. Наконец, когда уже вода закончилась, и викинги ждали смерти, если не появится земля, они причалили в краю, где было жарче, чем вокруг Окруженного Моря. Там жили люди со смуглой кожей. Как стало ясно потом, они не знали железа, почти не имели и прирученных животных. Но при этом были вовсе не дикарями: со своими каменными инструментами они умудрялись возводить огромные города на склонах высоких гор, строили храмы и ступенчатые пирамиды. К удивлению викингов, краснокожие, увидев их белую кожу и длинные бороды, приветствовали их, как богов или их посланцев. Как впоследствии выяснилось, по их преданиям, предков их привели из-за моря, лежащего еще дальше, белые люди после гибели их родной земли. Они почитали, как бога, Великого Бородатого Отца, именуемого также Пернатым Змеем, - похоже, что именно он привел северян к своему народу. Кроме него, краснокожие почитали также бога войны с головой ягуара - огромного свирепого пятнистого кота; богиню земли в облике змеи, и еще множество богов с непроизносимыми именами. Речь их вообще крайне трудна, но со временем, рассказал норландец, они все же научились понимать гостеприимных хозяев. Однако товарищу рассказчика, что сделался немым, все же не посчастливилось. Он нечаянно, а может, из любопытства подглядел обряды жрецов, когда они колдовали в храме перед вырезанными из хрусталя черепами. Жрецы схватили его и, чтобы не смог поведать о храмовых тайнах, отрезали норландцу язык.  Взамен за это они научили посланцев Бородатого Отца языку плетеных узлов, которым они умели передавать самые разные сведения, а также использовали для счета. И не только это. Краснокожие жрецы искусны в наблюдении за звездами, и они помогли викингам проследить по положению светил обратный путь. После этого местные жители нагрузили их драккар всем необходимым, щедро одарили богатствами своей земли, и проводили в обратный путь. Так рассказывал норландский купец. Он и его немой спутник беседовали между собой, завязывая узелки.

Варох с горящими глазами слушал рассказ женщины. Когда она закончила, он кивнул в подтверждение своих догадок.

- И Карломан тоже обратил внимание на эти узелки, - Варох не спрашивал, он утверждал, хорошо зная своего друга.

- Никто из нас не придал им значения. Однако, к удивлению всей семьи, Карломан весь вечер провел не на своем месте близ моего брата Ростислава, с которым дружил, даже не разглядывал действительно необыкновенные товары. Нет, он не отходил от немого норландца, перенимая у него науку вязать мудреные узелки, словно они были самым ценным из всего, что привезли гости. Немой был рад его вниманию, к тому же его спутник пояснял значение некоторых узелков. И к тому времени, как меня с другими детьми отослали спать, они с Карломаном уже вовсю плели оживленную беседу.

Мальчики с интересом слушали рассказ герцогини о чудесах неведомых земель, ибо она никогда не упоминала при них ни о чем таком, и глаза у них восхищенно горели. Магнахар с Гворемором изумленно переглянулись, подаваясь вперед, поглядели на Вароха, а затем - на Ираиду, что, вполне возможно, в самом деле хранила загадку междугорского шифра. Магнахар поверить не мог тому, что услышал. Столько времени он ломал голову над разгадкой, а ответ был совсем рядом!.. Но откуда письмом людей из-за океана овладел проклятый Альбрехт?! И как Варох узнал, кого надо спрашивать?

Между тем, барон-оборотень был крайне напряжен. Разгадать шифр междугорцев с помощью Ираиды Моравской было одним из тех поручений, что дал Карломан своему другу. Сам он не успел ничего разъяснить, быстрее молнии спеша вернуться в свое тело. А ведь от ответа герцогини так много зависело!..

- Благородная Ираида, показывал ли тебе Карломан тогда значение узелков? Помнишь ли ты их?.. Очень похоже, что этот шифр перенял у норландцев не только Карломан, но и Альбрехт Бёрнландский. Ведь у него мать была из Норланда, почему ему было не повидаться с ее земляками?.. И теперь ты - наша последняя надежда!

Ираида понимала, насколько важны ее воспоминания, и сосредоточенно пыталась восстановить в памяти, что видела еще маленькой девочкой при дворе своего отца. Она нахмурилась и потерла пальцами лоб, стараясь вспомнить все, чему и значения-то в детские годы не могла придавать.

- Я припоминаю лишь, как Карломан перед отъездом играл со мной: учил запоминать песни и слова на иностранных языках с помощью таких плетеных узелков. Он мне подсказал считалку на арвернском языке, а, чтобы я ее запомнила, к каждому слову завязывал на браслете свой причудливый узелок. Тогда я едва понимала, к чему нужно учить: языки мне давались труднее всего. Но Карломан превратил учение в игру, и я смотрела, как он плетет узелки, и запоминала все гораздо легче.

Варох кивал в такт ее словам.

- Так, так... Ну а вспомнить вид тех узелков сможешь?

Ида вновь нахмурилась, в ее голубых глазах плеснулось сомнение.

- У каждого слова был свой узелок. Одни похожи на цветок, другие - на морскую раковину, третьи - вообще ни на что. После браслет стал мне не нужен, и я про него забыла давным-давно. Но, возможно, вспомню или смогу понять значение шифра междугорцев. Тем более, что ту считалку я запомнила на всю жизнь, хоть она и была на языке арвернов, которого я еще не знала в детстве. Надеюсь, под нее вспомнится секрет плетеного письма!

Тут Гворемор подошел и мягко взял жену под руку. Его присутствие успокаивало Иду и помогало сосредоточиться, в чем она сейчас нуждалась больше всего. Герцогиня постаралась восстановить в памяти события детства, связанные с узелковым письмом.

Магнахар смотрел на Иду с горячей надеждой. Варох же подошел ближе и поклонился герцогине.

- Благодарю тебя за все, что вспомнила! Теперь, с твоей помощью, мы, может быть, нашли ключ к шифру, что использует граф Бёрнландский!

Ида тихо вздохнула, опираясь на руку мужа.

- Не хотелось бы вас подвести! Лишь бы того, что я вспомнила, оказалось достаточно...

Тем временем, Гарбориан с Мундеррихом радовались про себя, что взрослым, занятым разгадыванием важных тайн, не до них, и надеялись уже принять участие в еще более увлекательном расследовании. По молодости лет, они видели в разгадывании шифра лишь увлекательное приключение.

Но Варох миром разгадал их намерения.

- Мне кажется, что молодым господам лучше всего пойти к Ротруде, чтобы еще раз затвердить, как вести себя сегодня на собрании двора! - И, видя, как приуныли мальчики, барон оборотень хитро добавил: - Там же вы встретите и вашу подругу Фредегонду!

Мальчики заметно приободрились. Встретиться с Фредегондой и расспросить ее о событиях прошлой ночи, а самим поведать ей, что узнали о путешествии в страну заходящего солнца, драгоценностей и узелкового письма, - это была замена так замена! Они едва смогли дождаться, когда отец кивнет им, подтверждая слова Вароха, и вышли прочь.

А второй сенешаль обратился к оставшимся взрослым:

- Вас же прошу поскорее проследовать за мной!

И герцогиня Земли Всадников, и Гворемор с Магнахаром вышли за ним, не задавая вопросов. Все доверяли мудрости Вароха, хоть он и не объяснил им ничего. Ведь речь шла о событиях государственной важности, и, чтобы успеть до службы в главном храме Дурокортера, следовало действовать быстро.

411

Наша проза / Re: Черная Роза (Война Королев: Летопись Фредегонды) - IV

« : 07 Апр, 2023, 21:31:53 »

Благодарю, эрэа Convollar, эрэа katarsis!

Дамы потеряли время при встрече, а он - при своих размышлениях.

Потеря времени - это и есть истинное проклятие вейл, действующее на весь королевский двор. Однако хорошо, что в этом случае оно сработало наоборот и семейство де Кампани сумело как-то понять друг друга и договориться.

Нет, в данном случае как раз к лучшему, что они не слишком спешили, а потому не разминулись. Благодаря этому им удалось всей семьей встретиться и договориться.

Я думала, Матильда не сможет их убедить (особенно, Кродоар), тем приятней, что это не так. Что ж, насчёт должности майордома позиция у них хорошая. Если Роберт Амьемский, действительно, такой законник, как о нём думают, то он это только поддержит. Но вот места Дагоберта и Турольда не зависят от жизни и смерти Карломана - тут, видимо, придётся что-то другое придумывать. А самое главное - это приказ об обвинении альвов. Вот уж его точно нужно саботировать всеми возможными средствами. Только, вот именно этот-то приказ для короля - самый важный. А учитывая характер этого короля, вставлять палки в колёса его великим планам, пожалуй, ещё опасней, чем против Бересвинды выступать.

Когда люди, тем более родные, могут понять друг друга, это всегда хорошая новость, при любых обстоятельствах вокруг.
Поглядим, как сложится. Скорее всего, теперь, даже когда Карломан вернется к своим обязанностям, получится несколько иной расклад сил. "Фарш невозможно провернуть назад, и мясо из котлет не восстановишь". Особенно что касается Ги Верденнского и донарианцев, и приказа об альвах. Поглядим, как сложится...

Глава 79. Быстрее молнии (начало)
В этот день Магнахар Сломи Копье, всю ночь разбиравший преступления королевы-матери вместе с Ангерраном и Дагобертом, позднее оставил собрание по просьбе племянника. Оттуда Магнахар проследовал в Зал Собраний Совета. Там он находился один. Прикоснулся к пустующему креслу майордома, ощущая в душе боль и смятение. Столько раз вот так же касался этого кресла его сводный младший брат Карломан!..

Но теперь его родным следовало сделать все возможное, чтобы заменить его в государственных делах. И Магнахар пристально поглядел на гобелен с чертежом Арвернии и сопредельных земель. Его взгляд был прикован к восточной границе Арвернии, рядом с Междугорьем. Как маршал востока, он обязан будет первым встретить со своими войсками врага, как только тот нападет.

Затем взгляд Магнахара скользнул по чертежу дальше на восток, в сторону Моравии, и еще дальше, сколь охватывал чертеж те далекие, едва известные, таинственные и пустынные земли. Ведь именно оттуда пришел тот проклятый шифр, который использует для своих донесений граф Альбрехт Бёрнландский, посол Междугорья!

Сжав теплое дерево кресла майордома, Магнахар подавил очередную волну гнева. Подумать только - вот к ним в руки попала чудесная вода, способная исцелить Карломана, средство из давно разрушенного источника, что ожил благодаря их неистовым молитвам! Как вдруг покои Карломана оказались закрыты для всех по приказу короля (его невольного убийцы!) И теперь драгоценное для всех время утекает, как вода сквозь пальцы...

Но сожаления ничем не могли помочь, и Магнахар сосредоточился, чтобы разобрать шифр Альбрехта, или хотя бы найти зацепки, где найти тех, кто может открыть его значение... Ах, будь здесь Карломан! Он-то уж наверняка разгадал бы шифр. Недаром он так часто привечал чужеземных купцов, в том числе жителей самых дальних стран, что приезжали буквально с края света.

Магнахар вспомнил, как иногда удивлялся, впрочем, как и другие при дворе, для чего сам майордом порой посещал ярмарку, куда привозили свои товары купцы из самых разных краев. Ведь ему и так доставили бы во дворец самые лучшие вещи, что он только пожелал бы приобрести! А вот теперь Магнахар сожалел, что часто отказывался составить компанию сводному брату. Вместо бесед с чужеземцами, он предпочитал осматривать оружейный двор. Его притягивала смертоносная красота оружия, и он не упускал возможности наилучшим образом оснастить войска.

Маршал востока тяжело вздохнул. Если он в ближайшее время не разгадает шифр, который использует граф Бёрнландский, придется действовать грубыми методами, заточить Альбрехта в темницу. А это тотчас поставит под угрозу посла Арвернии и других соотечественников, что еще остались в Междугорье, погубит многих людей.

В то время как Магнахар предавался невеселым раздумьям, дверь отворилась, и в зал вошел Варох. Он держал под мышкой многострадальный чехол с документами, собранными им по поводу встречного обвинения против братства Донара.

Магнахар кивнул и хотел приветствовать того, кто всю жизнь был ближе всех к Карломану. В юности сын Теодеберта даже слегка завидовал Вароху: ведь тот был ближе Карломану, чем он сам, сводный брат; всегда понимали друг друга лучше всех. Конечно, с годами ощущение зависти прошло, превратившись в глубокое взаимное уважение.

И вот, маршал востока уже открыл рот, чтобы поздороваться с Варохом, да так и замер, ничего не сказав, едва взглянул ему в лицо. Барон был напряжен и бледен, словно совсем недавно пережил большое потрясение. Но при этом, лицо его было спокойным, и в глазах не виделось отчаяния последних дней.

Невысказанный вопрос так и умолк, не родившись, на устах Магнахара. Сердце у него радостно забилось, ибо он понял, что выражение лица Вароха может объясняться только одним: целебную воду все же доставили Карломану, и появилась надежда спасти его!

Он уже готов был задать животрепещущий вопрос. Но Варох стремительно пересек зал, остановился возле Магнахара и обратился к нему, не теряя времени:

- Если ты хочешь разгадать шифр Альбрехта Бёрнландского немедля, следуй за мной! А то всех скоро вызовут в троннный зал, где король назовет дату церемонии вложения меча, а после все проследуют в храм... Нельзя терять время!

Магнахар кивнул и приготовился следовать за Варохом. Как опытный воин, он умел командовать войском на поле боя, но умел и подчиняться при необходимости. Вот и сейчас он не стал задавать лишних вопросов, хотя ему очень хотелось многое узнать.

Они вместе направились к выходу из Зала Советов. Вдруг Варох обернулся и, в свой черед, взглянул на гобелен с чертежом обитаемых земель, на отдаленные восточные края.

- Так значит, Ангерран предположил, что узелковый шифр, которым пользуются междугорцы, заимствован из царства Сун, откуда привозят шелк? - спросил он у Магнахара.

- Да, - маршал востока уже не удивлялся, откуда второй сенешаль разузнал это: ведь его не было при том разговоре с Ангерраном. Таким же проницательным был и сам Карломан, и родные уже давно перестали допытываться, откуда они с Варохом все знают.

А Варох лишь кивнул в ответ и, снова смерив чертеж взглядом, направился к дверям, сделав Магнахару жест следовать за собой. Маршал последовал за ним, даже не спросив, куда они идут.

***

А в это самое время в том крыле замка, где размещались "дети богини Дану", герцог Гворемор распекал своих сыновей, Гарбориана и Мундерриха. Мальчики стояли перед отцом, вялые и сонные, ибо после бурных событий прошлой ночи спали не больше часа. К сожалению, им не удалось избежать наказания. Ротруда послала Гворемору записку, что его сыновья всю ночь бродили по замку, и он позвал их, чтобы сделать строгий выговор.

- Что вы себе позволяете в такой скорбный день, когда вот-вот соберется весь двор, чтобы объявить дату прощальной церемонии для нашего родича и господина, таниста Карломана! - гремел Гворемор, расхаживая перед сыновьями стремительным шагом; сейчас он, как никогда, оправдывал свое прозвище - Ярость Бури. - Мне и без того стоит больших трудов сдерживать местных "детей богини Дану", исполненных скорби и гнева! Приходится прикладывать столько усилий, чтобы не допустить смуты!.. Не ожидал, что родные сыновья подведут меня, творя все, что им вздумается!

Мальчики стояли перед отцом навытяжку, опустив головы. Лица у них обоих раскраснелись от стыда, а у герцога - от гнева. Братья тоскливо переглянулись, желая объяснить, что хотели вчера именно спасти таниста Карломана, помочь Альпаиде и Фредегонде встретиться, чтобы передать целебную воду. Однако отец не давал им вставить ни слова; его громовой голос и четкие, стремительные шаги заглушали все звуки. Гарбориан невольно вспомнил Фредегонду: как она одним взглядом укротила гнев герцога Земли Всадников...

А тот, не подозревая, какие чувства мучают его сыновей, продолжал их отчитывать, расхаживая взад и вперед:

- Я глубоко разочарован в вас, сыновья! Особенно в тебе, Гарбориан, ибо ты старший, и должен наследовать мне. Теперь моя боль от потери кузена и господина еще усилится, ибо наш род не сможет даже достойно проводить его на Авалон! Где это видано, чтобы родичи умирающего таниста так неподобающе проводили время?

При этих словах, Гарбориан шагнул вперед, прикрывая плечом хромого младшего брата, и смело вскинул голову, глядя прямо в глаза разгневанному отцу. Он дал понять, что берет вину на себя. В чем бы его ни упрекали, но он умел держать удар, не труся - как в боевых тренировках, так и в разговоре со старшими.

Гворемор заметил маневр сына, и почувствовал гордость, однако скрыл ее в глубине сердца. Не годится делать отрокам поблажку! Он остановился возле открытого настежь окна и тяжело вздохнул. Затем продолжал, стараясь держаться сурово:

- С каждым часом состояние таниста Карломана становится все хуже. Надежда на чудо, какую мы все питали, испаряется, как дым. Проявите почтение к тому, кто должен покинуть нас!..

Но тут Гарбориану удалось, наконец, вклиниться в речь отца. И он восликнул на одном дыхании, так быстро, чтобы тот не успел перебить:

- Все было не так! Мы помогали Фредегонде, потому что графиня Кенабумская искала ее. Она достала целебную воду, чтобы спасти таниста Карломана! Там была королева Кримхильда, и наша матушка, и Ротруда, и герцогиня Окситанская, и маршал Хродеберг. Они все видели, где мы были!

Его тирада прозвучала столь сбивчиво, что Гворемор едва понял, о чем только что быстрее молнии протараторил его сын. Герцог нахмурился, боясь, что неправильно понял его. Как военачальник, он знал, насколько опасно бывает ошибиться в сведениях. Недоверчиво покачав головой, обратился к своему первенцу:

- Погоди-ка! Объясни теперь все по порядку, и не так быстро: что произошло этой ночью! - он не смел поверить мелькнувшей надежде: неужели появилась возможность спасти Карломана?..

Гарбориан, видя, что отец теперь готов выслушать их, уже открыл рот, чтобы все объяснить. Но тут отворилась дверь. Вошла герцогиня Ираида. Ее послала королева Кримхильда, чтобы выяснить намерения "детей богини Дану". И сын сразу придумал сделать мать союзницей. Воскликнул, обратившись к ней:

- Матушка, объясни отцу, где мы были этой ночью! Скажи: передала ли Фредегонда целебную воду графине Кенабумской? Удастся ли спасти таниста Карломана?

Мундеррих, стоявший молча, глядя в пол, теперь с не меньшей надеждой взглянул на мачеху. Гворемор весь напрягся, как тетива лука, однако сдерживал чувства. Он поверить не мог, что у его кузена появилась хотя бы призрачная надежда! И, не успела Ида, подойдя к мужу, ничего сказать, как он сам горячо спросил у нее:

- Скажи: правда ли, что целебная вода вейл сейчас во дворце?.. - он вдруг переглянулся горящими глазами со старшим сыном: обоим вспомнился разрушенный источник вейл в Старых Камнях, куда ездила Фредегонда вместе с мальчиками, оставаясь там одна...

Ираида кивнула. Лицо ее стало суровым и вместе с тем тревожным, и только некая затаенная надежда смягчала выражение.

- Да: Фредегонда сбежала из своей комнаты, и ей удалось передать Альпаиде живую воду! Но тут как раз король закрыл покои Карломана от всех, даже от самых близких! Королеве Кримхильде не удалось убедить супруга отменить этот чудовищный приказ.

Видя, что в ее муже разгорается гнев, Ираида поспешила добавить:

- Тем не менее, есть надежда... Я видела, как Матильда Окситанская сегодня при Малом Дворе наблюдала за Фредегондой. И она радовалась, словно сбылись ее лучшие надежды, могу поклясться в этом! Эта женщина очень предана Карломану, так что, возможно, она узнала, что его все-таки смогли напоить целебной водой!

Доказательства были шаткие - одни догадки, и то из третьих рук. Но всем так хотелось поверить в возможное спасение Карломана! И герцог Гворемор, у которого от радостной вести пересохло в горле, обвел перед собой в воздухе солнечное колесо, оберег от зла:

- Если Карломан останется жить, я окончательно поверю в чудеса! - хрипло воскликнул он. - Но расскажи теперь подробнее, Ида: что все-таки произошло прошлой ночью?

Герцогиня вкратце поведала мужу, как было, не утаив и роли Фредегонды и обоих мальчиков. А тем временем сами они переглянулись и улыбнулись. Оба были восхищены тем, как их подруга с таким риском сумела передать целебную воду. Теперь Фредегонда - настоящая героиня, и жаль, что о ее подвиге нельзя сообщить на весь Дурокортер! И еще мальчикам, вспомнившим свисающие из окна Фредегонды лианы, вьющиеся на большой высоте по стене замка, безумно захотелось, чтобы она научила их лазать так же.

Но Ираида Моравская хорошо знала обоих мальчиков. Уловив их переглядывания, строго обернулась к своему сыну, который в четырнадцать лет уже почти сравнялся с ней ростом. Еще года два-три - и будет вылитый отец: рослый, мощный и широкоплечий, да и рыжеволосый. И нравом весь в Гворемора.

- Даже и не думайте о лазанье по лианам! - непреклонно заявила ему мать. - Фредегонда - маленькая, изящная, ловкая как сильфида. К тому же, она это проделала ради спасения человека. Ты же уже сейчас слишком высок и тяжел, чтобы лазить по лианам. А подумал ли ты, ради чего будешь рисковать жизнью брата? - она выразительно взглянула на пасынка, который неуклюже попытался отставить назад хромую ногу, так что подошва сапога шаркнула по полу.

Гворемор вопросительно взглянул на жену и сыновей, не понимая, о чем идет речь.

- Виконтессу Фредегонду посадили под замок, застав с нашими сыновьями в замке ночью, - пояснила Ида. - И она вылезла из окна и по плетям плюща перебралась на балкон к королеве Кримхильде, дабы получить разрешение идти на поиски Альпаиды... Но ею руководила печальная необходимость, в то время как некоторые молодые господа желают овладеть опасными навыками просто ради развлечения!

- Мы не подумали, матушка! Даю слово, больше не будем! - воскликнул Гарбориан, сообразив, что хромой брат не сможет лазать, а бросить его одного не годится.

Гворемор пристально поглядел на сыновей.

- Вот и ладно! Если вам силу девать некуда, лучше тренируйтесь побольше. Вы же будущие воины, а не уличные канатаходцы!

Затем он переглянулся с женой:

- Ты права, конечно! Однако Фредегонда достойна уважения. При других обстоятельствах ее поступок был бы недостоин благородной девицы. Но ведь она рисковала ради спасения Карломана, а это великое дело. Она принесла нам надежду!

Мальчики польщенно улыбнулись похвале в адрес их подруги. Ираида же незаметно кивнула супругу. Своим поступком Фредегонда добилась еще большего доверия со стороны герцогской четы. Со столь умной, решительной и находчивой будущей невесткой им будет спокойнее!

В этот миг за дверью послышались быстрые шаги...

412

Наша проза / Re: Черная Роза (Война Королев: Летопись Фредегонды) - IV

« : 06 Апр, 2023, 21:28:40 »

Благодарю, эрэа Convollar, эрэа katarsis!

Покачав головой, граф де Кампани встал из-за стола и направился к дверям. Он собирался догнать дочь, чтобы еще раз поговорить с ней.

Надеюсь, у Матильды хватит сил для того, чтобы удержаться на своей позиции. Но сколько всего интересного происходило в святилище! Жаль, что до изобретения видеокамеры ещё сотни лет!

Может быть, Матильда даже и от родителей чего-то добьется!
А может, хорошо, что у них не было видеокамер? А то посмотрела бы Паучиха записи, и узнала бы все о передаче целебной воды. И про Фредегонду бы все выяснили, да отправили бы к донарианцам в лапы.

Всегда грустно, когда одна семья оказывается по разные стороны баррикад. Но вряд ли кому-то удастся перетащить кого-то на свою сторону. Гуго, а особенно Кродоар слишком долго работают на Бересвинду, чтобы теперь, когда она почти победила, вдруг примыкать к её противникам. А Матильда слишком долго любила Карломана, а теперь ещё и надежда появилась на его выздоровление. Кстати. Когда Альпаида говорила про целительную воду, Кродоар же там тоже была. Но, похоже, ничего не поняла. Это, с одной стороны, хорошо, а то бы она и Бересвинде рассказала, но, с другой, если бы она рассказала Гуго, это могло бы принести пользу. Он всё-таки опытный придворный и понял бы опасность преждевременных перестановок. А Матильда вряд ли расскажет. Всё-таки родители - сторонники Бересвинды.
Однако, какая-никакая, а они семья, и я надеюсь, им удастся хотя бы сохранить хорошие отношения.

А может быть, в данном случае они и не окажутся по разные стороны?.. Смысл этой главы и ее названия - в том, что людям не так уж легко бывает переступить через семейные узы, если, конечно, это порядочные в основе своей люди.
Ну а о том, что Карломан все-таки может выжить, Матильда решится признаться родителям. Она верит, что они не предадут ее.

Глава 78. Узы крови (окончание)
По коридорам замка Матильда и Ода направлялись к дворцовому святилищу. Молча. А тем временем взволнованный Гуго стремительным шагом двигался навстречу им. Дамы потеряли время при встрече, а он - при своих размышлениях. Но это как раз помогло всей семье встретиться вовремя.

Если бы кто посторонний сейчас встретил канцлера, бегущего по коридорам, решил бы, что случилось нечто очень важное, например, умер сам король. Однако никто не попадался навстречу.

А его супруга с дочерью молчаливо направлялись к святилищу. И обе невесело размышляли, что, возможно, в последний раз беседуют сегодня, как подобает родным людям. Каждая из них понимала, что, если победу одержит королева-мать, которая столь стремительно произвела перестановки в Королевском Совете, то она, продолжая борьбу за власть, не побрезгует никакими методами, "ради блага Арвернии".

Однако Матильду поддерживала надежда на дар вейл. Ей хотелось верить, что она правильно поняла горячий, радостный блеск в глазах Фредегонды. После того, как эта необыкновенная девушка столько сделала ради спасения Карломана, что могло ее обрадовать, как не успех возложенной на себя миссии?.. И герцогиня Окситанская хранила надежду в глубине своего сердца. Если Карломан будет жить, партия Кримхильды сможет дать отпор королеве-матери. Однако Матильда опасалась, что, если полная власть над Арвернией уйдет из рук Паучихи, та пойдет на любое преступление, дабы не прощаться со своей мечтой. И Матильда опасалась за себя и за своих родителей. Ибо Паучиха ради своих целей сможет пожертвовать самыми верными приближенными, чтобы выиграть партию любой ценой.

Вдруг слуха обеих дам достиг шум быстрых шагов. Матильда побледнела; ее взволнованное воображение сразу обратилось к Карломану. Неужели бегут сообщить, что... Нет, нет, если бы случилось старшное, сперва прозвучал бы набат, да и она почувствовала бы... И все же, герцогине было не по себе, ибо так спешат обыкновенно к смертному одру. Матильда остановилась, прислушиваясь.

Ода осторожно коснулась рукой локтя дочери, догадываясь, о чем та думает, и стараясь поддержать ее. Именно теперь, когда политика вот-вот грозила развести их по разные стороны, графиня де Кампани осознала, как сильно любит свою дочь.

Прошла минута, и из-за поворота показался Гуго. Он остановился за несколько шагов, изумленно глядя на своих жену и дочь, а те облегченно выдохнули, узрев его. Но никто в первое мгновение не произнес ни слова.

Немного погодя семейство графа де Кампани проследовало в дворцовое святилище. Здесь не было посторонних ушей, и перед мраморными ликами богов можно было говорить свободно.

Теоделинда встретила их, не удивляясь и не задавая вопросов. Прекрасным свойством молодой жрицы было отсутствие любопытства и умение молчать. Ей можно было доверить тайну, зная, что она никогда ее не выдаст. Вот и сейчас, при виде гостей только тонкие брови Теоделинды удивленно дрогнули, и она проводила бывшую королеву и ее родителей в уединенный уголок, где стояла статуя Сив, богини домашнего очага, супруги Донара Молниевержца.

- Побудьте здесь, сколько пожелаете, - обратилась к ним Теоделинда с грустной улыбкой. - Мне же следует привести себя в порядок после утренней службы. Затем вместе со всем двором мне предстоит узнать дату церемонии вложения меча, что объявит мой царственный брат. А после этого буду сопровождать двор в Храм Всех Богов, чтобы помолиться за дядю Карломана.

С этими словами Теоделинда скрылась в своей комнате, примыкающей к дворцовому святилищу.

А Матильда и ее родители, оставшись одни в тишине и полумраке святилища, пахнущем ароматными травами, смогли, наконец, поговорить откровенно, никого не опасаясь.

Герцогиня Окситанская, глядя на тревожные лица родителей, проговорила первой:

- Я не предам семью графа Кенабумского и королеву Кримхильду. Вы же обязаны служить королеве-матери. Но это не значит, что мы должны сделаться врагами. Я много думала, и поняла, что, как никогда, люблю вас, подаривших мне жизнь. Так хочется, чтобы среди всех придворных распрей мы остались одной семьей!

И она увидела, как на лицах Гуго и Оды возникло растроганное выражение, как будто они не осмелились обрадоваться ей. Затем все трое протянули друг другу руки, и их пальцы переплелись в тугой узел.

Несколько мгновений отец, мать и дочь не отводили глаз, как никогда близкие друг другу. Наконец, Гуго задумчиво признался:

- Я тоже очень много думал, как нашей семье поступить в сложившихся обстоятельствах. Не в моей власти отказаться от должности майордома, да и Ода обязана выполнять волю королевы Бересвинды, которая никому не прощает измены. Королева-мать сметет с дороги каждого, если от этого будет зависеть ее власть.

- Для нее власть - это сама жизнь, - графиня де Кампани глубоко вздохнула при мысли о своей царственной повелительнице. - Если ей будет нужно, она пожертвует даже теми, кто верно ей служил: разве пострадать ради блага Арвернии - не великая честь?.. Я тоже думала о том, как далеко зашла придворная вражда. И очень прошу тебя, дочка, не ради той или иной королевы, а ради тебя самой и ради твоей дочери: берегись королеву-мать сильнее, чем когда-либо!

- Я буду беречься, - пообещала герцогиня Окситанская. - Но от своих обещаний не отступлюсь, клянусь золотыми волосами Сив! - она подняла руки к изваянию прекрасноволосой богини. - Вы говорите о моей Адельгейде. Но при дворе, где будет всем править ее царственная бабушка, ей все равно не видать счастья. Так же как моему сыну - рядом с его отцом, - она сделала жест рукой, как бы отгоняя темное облако, и решительно добавила: - Слишком многим я обязана Карломану Кенабумскому, чтобы предать его сторону.

И Гуго, и Ода хорошо понимали свою умную дочь, ибо сами думали о том же, и способны быть отдать должное ее выбору. Поэтому канцлер поглядел на дочь с уважением, понимая, что прошло время, когда она повиновалась родителям, теперь они имеют право лишь убеждать ее, она давно взрослая, сложившаяся личность.

- И я, и мать понимаем твой выбор, Матильда! Я хочу, чтобы ты знала, как бы ни сложилась наша судьба: мы любим тебя и гордимся. А Карломан Кенабумский был достоин, чтобы ему хранили верность даже после его смерти. Он - великий человек. Я и сам всю жизнь почитал его, и мне не пришло бы в голову заступать ему дорогу при жизни.

Ода кивнула, соглашаясь с мужем.

- Даже королева-мать всегда уважала Карломана за его заслуги перед Арвернией. Хотя в последнее время она как будто опасалась, что он отодвинет ее от власти. Но никто из нас не решался бросить ему вызов. Но совсем иное дело - теперь, когда он не сможет защищать тебя, дочь! И мы не сможем, ибо вынуждены служить королеве Бересвинде. Она же станет использовать против своих противников все рычаги давления. Не сочти за угрозу, я всего лишь пытаюсь предупредить тебя!

И тут Матильда решилась поведать родителям свою тайную надежду, что согревала ей сердце. Поглядела на отца, задержала задумчивый взгляд на матери: все же, та была слишком близка к Паучихе... Но, наконец, герцогиня Окситанская преодолела сомнения. Ей нужно было рассказать родителям не только ради их поддержки, но и для того, чтобы они сделали верный выбор, имея самые точные сведения.

- Карломан еще может выжить! - быстро проговорила она, не собираясь называть ни имени Фредегонды, ни подробностей плана спасения. - Есть средство, которое исцеляет даже умирающих, безнадежных. Если Карломан останется жить, он сбросит власть той, что ради своих представлений о благе Арвернии погубила многих людей!

Родители в первый миг изумленно переглянулись. Но Матильда говорила о возвращении Карломана с видом вдохновенной прорицательницы. Хоть всем известно было, что он уже почти мертв, и король вот-вот объявит дату прощания... Впрочем, Ода тут же вспомнила непонятную суету и оживление прошлой ночью, во дворце и здесь, в святилище... Что-то важное тут происходило!

- Верно, и Альпаида сегодня под утро не зря держалась так, словно сами боги обещали ей сотворить чудо, - припомнила графиня. - Кто знает: может, они и вознаградят ее за веру, оживив ее супруга, чтобы он все поставил на свои места?..

Гуго де Кампани сомневался гораздо дольше. Будучи политиком, он привык полагаться на рассудок, и не очень-то верил в чудесные воскрешения умирающих. Но, с другой стороны, память подкидывала ему случаи, когда Карломан умудрялся выходить победителем из самых безнадежных ситуаций. Казалось, что к нему неприменимы законы жизни, которыми руководствуются обычные люди... И канцлер кивнул, соглашаясь с возможностью, какую представила его дочь.

- Трудно мне поверить, что Карломан может выжить, - признался он. - Но на всякий случай, скажи, дочка, какую услугу я могу оказать в благодарность за все, что Карломан сделал для нашей семьи, и для тебя, главным образом? Благодаря его урокам и поддержке, ты стала достойной королевой, а затем - герцогиней Окситанской. А внучка наша родилась принцессой крови, дочерью короля, и в будущем сама может стать королевой какой-нибудь державы!.. Мы сделаем все возможное в качестве благодарности Карломану, живому или мертвому. Только не надо требовать от нас окончательного разрыва с королевой-матерью. И я, и мать слишком тесно связаны с ней. Оттого и тебе пришлось долго играть двойную роль, ладить с королевой Бересвиндой.

- Я выполняла просьбу Карломана. Он хотел, чтобы я была вхожа в обе придворные партии, - с достоинством ответила герцогиня Окситанская.

- Да, я знаю это, - кивнул ее отец. - Но надо продумать, как нам быть, чтобы отблагодарить Карломана и не вызвать подозрений у королевы-матери.

И в этот миг Матильде, не подозревавшей, о чем Карломан недавно просил Вароха, пришла в голову ровно та же мысль. А может быть, и не случайно, ибо ученица графа Кенабумского рассуждала, как он учил ее.

- Думаю, что самое главное сейчас - выиграть время, - посоветовала она отцу. - За несколько дней так или иначе определится, чего нам ждать. Постарайся протянуть хотя бы до церемонии вложения меча. Ты же разбираешься в законах: напомни, что не имеешь права вступить в обязанности майордома при жизни Карломана, и что указы о новых назначениях не могут быть скреплены до церемонии, а следовательно, не имеют силы. Тем более, что это правда!

Гуго кивнул, поразмыслив.

- Это я могу сделать. И даже обязан: кто же будет чтить законы, если сам король и королева-мать торопятся поставить вверх ногами весь Совет? До церемонии вложения меча смогу протянуть время, во всяком случае.

Герцогиня Окситанская поглядела на отца с глубокой, как никогда, признательностью.

- Ты сделаешь поистине важное дело! О дальнейшем я позже дам знать, ибо мне следует посоветоваться с Ангерраном...

По выражению лиц родителей Матильда поняла, что им обоим стало легче после откровенной беседы. Она и сама чувствовала себя так же, поняв, что придворная политика не сделала их чужими, а тем более - врагами. Ей казалось, будто разделявшие их всю жизнь преграды вдруг разлетелись вдребезги, как венетийское стекло, вдребезги разбитое камнем, и в пролом хлынул свет, свежий ветер, могучее солнечное тепло... Наконец-то они поговорили откровенно и поняли друг друга!

Граф де Кампани и его супруга кивнули, соглашаясь с просьбой дочери. Оказав ей тайную помощь, они получали возможность выйти без потерь в придворной борьбе: ведь похоже было, что, с Карломаном или без, его родные отнюдь не собираются сдаваться. И, значит, королеве-матери будет не так-то легко прибрать к рукам всю полноту власти. Даже если Карломан все-таки умрет, Ангерран и другие его близкие сумеют найти управу на Бересвинду Адуатукийскую.

Гуго, как человек, мыслящий рационально, не очень-то верил в возвращение Карломана к жизни, но готов был сделать все возможное в память о нем, как обещал. Ода несколько растерялась неожиданным поворотом событий. Но Матильда всем сердцем уповала, что живая вода исцелит Карломана, и все будет хорошо.

Итак, отец, мать и дочь сумели втайне договориться, так что граф де Кампани согласился втайне сыграть на руку партии молодой королевы. Для всех троих над требованиями большой политики возобладали священные узы крови. А также память о том, кто ныне пока еще лежал при смерти.

413

Наша проза / Re: Черная Роза (Война Королев: Летопись Фредегонды) - IV

« : 05 Апр, 2023, 22:12:03 »

Благодарю, эрэа Convollar, эрэа katarsis!

Мечты, мечты... Карломану вкладывают в руки меч, и бац! Меч срабатывает как катализатор. Карломан сжимает руками рукоять и открывает глаза. Альпаида падает в обморок, она это любит, Паучиха делает вид, что очень рада, при этом подумывает об укрепляющем отваре с наперстянкой,  король кричит:"Мама!".  Все присутствующие молчат, ибо не знают - радоваться или списать всё на чёрное колдовство альвов и добить, наконец, прыткого покойника. то есть мнения разделились и возможна всеобщая свалка всех со всеми. Однако мудрый Карломан предотвращает всеобщее побоище и тихим голосом просит всех удалиться и дать ему спокойно отдохнуть.

Оба автора крайне благодарны за Ваше чувство юмора!
Получилась бы превосходная черная комедия! Но это немножко не наш жанр. Однако я надеюсь, что получится не менее захватывающе!

Ну, теперь, по крайней мере, ясно, что нужно делать. Тянуть время. Особенно с этим дурацким указом об обвинении альвов. Потому что остальное, в случае чего, и переиграть можно. Тоже, конечно, нежелательно. Если сначала пригласят Роберта Амьемского в канцлеры, а потом скажут:"Ой, извини, мы передумали!" - что на это принцы крови скажут? Но это всё же проблемы решаемые. А вот если король обвинит в своём безумии альвов, то признаться во вранье - это позор, от которого не отмыться. Поэтому так и придётся дальше продолжать эту линию, даже уже видя, что ни к чему хорошему она не ведёт.
Хорошо бы, конечно, Гуго подключить: он всё-таки канцлер, кому и устраивать бюрократическую волокиту, как не ему. Но согласится ли он, не известно. Если не узнает про живую воду, то, скорее, нет.

Тоже интересно, как они будут отменять те указы, что уже успеют навыпускать. Принцы крови и вправду могут счесть поводом для оскорбления. Да и с Ги Вердннским и донарианцами, не исключаю, придется еще пободаться в будущем уже выздоровевшему Карломану. Впрочем, посмотрим, насколько у короля прочно засядет в мозгу идея о Священном Походе.
Хорошо, что Вы про Гуго вспомнили: там дальше как раз речь о нем и его семье. Посмотрим, возможно, и удастся от него чего-то добиться.

Глава 78. Узы крови (начало)
Выйдя из покоев королевы-матери, графиня де Кампани направилась по одной из галерей в сторону кабинета канцлера, который (пока еще) занимал ее супруг. Ей очень нужно было поговорить со своим проницательным Гуго. Он высоко поднялся ныне, но, как известно, с большой высоты опаснее падать. Им необходимо обсудить изменившееся положение вещей и тайные придворные интриги. Графу и графине де Кампани было ведомо, что блистательный, но опасный королевский двор Арвернии погубил уже не одну жизнь.

Ода, как обращались к графине де Кампани немногочисленные близкие люди, старалась рассуждать спокойно, но в глубине души была очень встревожена. Ведь королева-мать дважды пообещала ей не трогать Матильду, и даже называла ее своей дочерью, вспоминая о своем покойном старшем сыне. Бересвинда Адуатукийская обещала уберечь Матильду от опасностей... Но Кродоар понимала, что главная опасность для Матильды исходит от самой королевы-матери!

Графиня не зря много лет служила той, кого называли Паучихой. Она знала ее, пожалуй, лучше, чем любой другой человек при дворе. Тем больше она опасалась, услышав это обещание. И потому спешила к мужу за советом. Ода понимала, что в ближайшее время, после смерти графа Кенабумского и перестановок в Королевском Совете, накал страстей только усилится. А ведь Матильда всю жизнь по-настоящему любила одного лишь Карломана, и всем сердцем была предана ему и его семье. И теперь она, пораженная горем из-за столь трагической гибели любимого человека, решилась открыто стать на сторону его родных и королевы Кримхильды, которой помогал уходивший граф Кенабумский... Что ж, родители Матильды могли понять выбор своей дочери, но не поддержать. Им, Гуго и Кродоар, теперь придется доказывать королеве-матери, истинной правительнице Арвернии, свою преданность. А потребовать от них она могла многого! Ведь Бересвинда Адуатукийская пеклась о благе Арвернии днем и ночью, не стыдясь никаких путей. Порой она ради государственных интересов бестрепетно проливала кровь "предателей короны", далеко не все из которых были виновны, как знала и сама королева-мать. А тех, кого не могла казнить открыто, она нередко посылала в царство Хель иными способами, с помощью яда или кинжалов наемных убийц...

Сердце Оды тревожно сжималось от предчувствия беды.

Ведь она знала, что ради того, что считает благом Арвернии, королева-мать способна была разорвать узы крови, что считались святыми во все времена.

Даже мятежные принцы крови, такие гордые и свободолюбивые, некогда враждовали с королем Хлодебертом VI, мужем королевы Бересвинды; но и они в пору общей опасности пошли на уступки и подписали мирный договор при посредничестве Карломана. Они поклялись на мече перед алтарем Вотана в случае необходимости вместе сражаться за величие Арвернии. Ибо общая кровь сильнее всего! И не раз бывало, что кузены, враждовавшие между собой за спорные земли, заключали мир и плечом к плечу сражались против общего врага. Род объединял их, что бы ни происходило.

Однако Бересвинда Адуатукийская способна была переступить через священные для других узы крови. Увы, Ода де Кампани доподлинно знала обстоятельства смерти покойной королевы Радегунды Аллеманской, родной тетки Бересвинды. Ведь графиня тогда была вынуждена оказать важную услугу своей повелительнице, а впоследствии вместо нее принесла очистительную жертву в храме светлого Бальдра. Там молились те, кто стремился очиститься от скверны невольного убийства. Но никто, даже Карломан, так и не выяснил, что графиня де Кампани просила искупления не за себя. Она сообщила жрецам Бальдра, что приносит жертву за то, что избавила от страданий свою невестку, умирающую от оспы, которой поднесла чашу со снотворным, что в большой дозе становилось смертельным ядом. Но на самом деле Ода не убивала невестку, та скончалась от оспы сама. Яд был нужен для совсем другой женщины, а графиня де Кампани взяла на себя вину по требованию королевы Бересвинды. Та напоказ горевала о смерти своей тетки и свекрови, однако Ода уже не сомневалась в ее причастности к смерти старой королевы. В тот раз Бересвинда решила для себя, что благо Арвернии допускает это преступление. И совершила его, разорвав узы крови, и не постыдилась лгать перед богами!..

Погруженная в столь тревожные мысли, графиня де Кампании проскочила один из перекрестков, не оглядываясь по сторонам. И лицом к лицу столкнулась со своей дочерью.

***

Матильда, возвращавшаяся от отца, была не менее задумчива и печальна, чем ее мать. Ее глубоко огорчало, что она и ее родители оказались по разные стороны в борьбе придворных партий. Хотя она давно понимала, что такой исход неизбежен, если напряженность между Кримхильдой и Паучихой перейдет в открытое противостояние. Прежде герцогиня Окситанская играла двойную роль, стараясь ладить с обеими сторонами, а мать порой уступала ей, не смея мешать родной дочери. Но это было до того, как обострились нелады между двумя королевами. А главное - тогда был в силе Карломан, что, как агайский велет Атлант, держащий на своих плечах небо, поддерживал равновесие среди фактических правителей Арвернии: он сам, Дагоберт и королева-мать. Хотя в последнее время и сам Карломан собирался отодвинуть королеву Бересвинду от власти. Но вот теперь все резко изменилось. И Матильда поневоле тревожилась о том, что, если обстановка накалится еще сильнее, ей придется окончательно разорвать отношения со своими родителями, который займут сторону Паучихи. Хотя они не были по-настоящему близки, все же в глубине души Гуго, Ода и Матильда испытывали теплые чувства друг к другу.

Думая теперь о семье своих родителей, герцогиня Окситанская с печалью заключала, что им всегда не хватало настоящего тепла. Когда отец находил время для общения с ее старшими братьями и сестрами, держался всегда чинно и серьезно, как на светском приеме. Мать больше времени проводила при дворе, в свите королевы Бересвинды. Как во многих знатных семьях, дети графа де Кампани росли на руках слуг и воспитателей. В результате, они не привыкли обращаться к родителям со своими проблемами и радостями.

Матильда невольно сравнивала родительскую семью с семьей Карломана и Альпаиды. Почему-то им, стоящим на самой вершине власти, ничто не мешало открыто проявлять любовь к своим детям! Карломан всегда тепло и душевно общался с сыновьями. А также держался, как подобает близким людям, с Дагобертом и другими родственниками, если только придворный церемониал не требовал официального общения.

Увы, такое сравнение складывалось не в пользу родителей Матильды! Недаром сама она еще подростком стремилась туда, где находила тепло и понимание, которых ей не хватало дома. Подружившись с Ангерраном, она была рада считать семью Карломана и Альпаиды почти родной, ибо там все были настолько щедро одарены любовью, что хватало, чтобы обогреть ее, чужую девочку. Да и сам Ангерран на всю жизнь остался для Матильды другом, почти братом. Вот почему Карломан, хорошо разбираясь в их отношениях, никогда не думал женить старшего сына на Матильде, что казалось вполне естественным всем, кто их видел. Вместо этого, граф Кенабумский сосватал Матильду за своего овдовевшего племянника, короля Хлодеберта VII. Он учитывал, что девушка не сможет полюбить никого другого, ибо раз и навсегда отдала сердце ему самому. Но постарался помочь ей, насколько мог.

Сосредоточенная на своих невеселых мыслях, герцогиня Окситанская вышла из-за поворота и лицом к лицу столкнулась со своей матерью. Они буквально налетели друг на друга, и каждая едва сдержала крик. Но, увидев, кто перед ними, застыли в молчании.

Матильда знала, что ее мать только что докладывала Бересвинде Адуатукийской обо всем, что выяснила. Подумала про себя, что Паучиха, скорбящая о скорой смерти Карломана, уже готовится нанести удар по своему соправителю Дагоберту, дабы удержать власть. Разумеется, все ради блага Арвернии, - усмехнулась про себя герцогиня Окситанская. И, конечно же, королева Бересвинда, ее названая мать, радуется, что смогла подчинить Совет своей воле.

Молодая женщина едва сдержала усмешку, представив, каково будет удивление Паучихи, если живая вода подействует, и тот, кого она уже похоронила, вновь станет возле короля.

А графиня де Кампани, глядя на дочь, в это время догадалась, что Матильда сейчас, когда навещала Альпаиду Кенабумскую, сообщила ей о грядущих перестановках в Совете. Она не могла поступить иначе, ибо была столь же близка с женой Карломана, своей наставницей, как сама Ода - с королевой Бересвиндой. И даже более того; графиня де Кампани, приближенная к королеве-матери, все же старалась мыслить справедливо. Она понимала, в чем разница между Альпаидой и Бересвиндой: графиня Кенабумская даже ради спасения королевства и всего Мидгарда не переступила бы через узы крови и дружбы... И графиня де Кампани даже на миг позавидовала своей дочери в том, какая мудрая у нее наставница и старшая подруга. Кто, как не Альпаида вместе с Карломаном, помогли Матильде сделаться достойной королевской короны!

Мать и дочь некоторое время молча смотрели друг на друга. Они обе сознавали, что, хоть две королевы примирились между собой и, по просьбе короля, поддержали Священный Поход, распря между ними только начинается. И тогда их семья неминуемо окажется втянута в нее.

Но ни мать, ни дочь, несмотря на политические разногласия и приверженность к разным королевам, не желали несчастий друг другу.

Обеим одновременно пришла в голову одна и та же мысль: им необходимо поговорить! Без всяких недомолвок и придворных церемоний, уверток, что сделались опытным придворным дамам отвратительны, как никогда. После долгого молчания графиня де Кампани проговорила:

- Нам надо поговорить!

И Матильда мгновением позже отозвалась, как эхо, озвучив ту же мысль:

- Нам надо поговорить!

Они смолкли и огляделись по сторонам. Галереи замка были пусты, однако они обе знали, что здесь всегда есть лишние уши. Подумав, где можно побеседовать спокойно, обе, не сговариваясь, направились к дворцовому святилищу. Там рано утром Альпаиды сообщила Оде, что ее семья поддержит молодую королеву. И там же Фредегонда передала графине Кенабумской целебную воду для Карломана...

***

Между тем, Гуго де Кампани остался сидеть в своем кабинете. После ухода дочери он пытался вновь взяться за дела, но, к своему удивлению, не мог сосредоточиться. Подумать только: Матильда открыто поддержала партию королевы Кримхильды, отказалась продолжать двойную игру! Впрочем, Гуго мог понять ее выбор. Карломан был для ее хорошим наставником. Просто канцлер почему-то не ждал, что Матильда сохранит самоотверженную верность ему, даже когда тот должен умереть... Гуго был опытным политиком и привык сохранять хладнокровие, но тут он растерялся. Ведь сам он уже готов был занять должность майордома, раз Карломан все равно умирает. А вот родная дочь...

О чем-то вспомнив, Гуго стал разбирать последние донесения, откладывал в сторону какие-то свитки. Наконец, нашел то, что искал. Это было донесение, касавшееся его зятя, герцога Окситанского, сообщавшее о его предполагаемых преступлениях. Там, среди прочего, сообщалось, что при дворе герцога Реймбаута заметили некоего купца, то ли агайца, то ли венетийца, который известен был тем, что скрытно поставлял сильным мира сего как разнообразные лекарства, так и яды. Любопытно, что и для кого хотел у него приобрести герцог Окситанский? Впрочем, Карломан еще раньше предвидел такую возможность, и говорил графу де Кампани, что тот купец имеет покровителей в Венетийской Лиге, хорошо знакомых ему, Карломану. Так что, если он и продаст некое средство герцогу под страхом смерти, тотчас предупредит об этом или пришлет противоядие, если только оно существует. Однако неизвестно, как купец поступит теперь, когда Карломан все равно что мертв...

Канцлер знал, что его зять, герцог Окситанский, боялся Карломана. Тот имел достаточно поводов расследовать преступления ненадежного вассала и привлечь его к ответу. Реймбаут уже давно продумывал, как погубить Карломана или хотя бы отвлечь его внимание на другое.

Задумавшись о кознях герцога Окситанского, Гуго уже по-другому взглянул на судьбу своей дочери, подумав, что ей довелось пережить со своим вторым мужем. Своей нынешней свободой Матильда также была обязана Карломану. А ведь когда один человек так много делает для другого, между ними складываются не менее тесные узы, чем между близкими родственниками. Так что Матильда, безусловно, имела право отдать долг Карломану, храня верность ему и его семье.

Что ж: Карломан был достоин верности своих сторонников! А что же королева-мать, которой служили они с Одой, "продались" ей, как сказала Матильда? Увы, Гуго понимал, что его царственная повелительница не выбирает средств. Ради блага Арвернии и собственной власти она пожертвует вернейшими соратниками, если потребуется. Надо будет - избавится и от Матильды, хоть та была женой ее покойного сына... Что и говорить, Карломан обращался с союзниками совсем не так!

Гуго вспоминал о том, как граф Кенабумский всегда заботился о Матильде. Даже зная о ее любви к нему, когда она была юна, держался с ней, как подобает наставнику, не переходя незримую грань. Перед помолвкой Матильды с молодым королем, правда, ходили о них разные слухи, даже королева Радегунда потребовала проверить невесту. Но Гуго был достаточно умен, чтобы не придавать значения проискам недругов. И вот, теперь он мог понять и принять с уважением, что Матильда, пораженная горем от потери единственного мужчины, которого она по-настоящему любила, отдает свой долг верности. Однако этот путь был для нее опасен!

Покачав головой, граф де Кампани встал из-за стола и направился к дверям. Он собирался догнать дочь, чтобы еще раз поговорить с ней.

414

Наша проза / Re: Черная Роза (Война Королев: Летопись Фредегонды) - IV

« : 04 Апр, 2023, 21:53:08 »

Благодарю, эрэа Convollar, эрэа katarsis!

Только тепло твоего сердца может зажечь в других сердцах ответный огонь.

Но эта мысль Фредегонды исчезла, едва мелькнув. Сейчас она пока стремилась к другому. И верила, что у нее еще хватит времени на приобретение настоящих друзей.

Мдя! С духовными ценностями дева пока не определилась. Посмотрим, что будет дальше. А Карломану пора уже и открыть глаза. Что, несомненно, обрадует Бересвинду!

Фредегонда, конечно, для своих четырнадцати лет удивительно развита, но нельзя же все сознавать сразу как взрослый, опытный человек (ну, или вейла). Эмоциональное развитие пока отстает от интеллектуального. Посмотрим, что дальше будет. Хорошо, что вообще задумалась о важности дружбы.
Кроме того, для женщин вообще дружба значит не совсем то же, что для мужчин. Они ведь не сражаются плечом к плечу, как доводилось Карломану с Варохом. Настоящих подруг у Фредегонды пока нет. Друзья среди мальчиков пока появились, но их отношения явно тяготеют к другой категории.

А письмо он написал тайными чернилами, просто так его не прочтешь.

Так ведь Бересвинда прочла, да Герберт для того и написал. И теперь у неё есть на него компромат. О такой возможности он явно не подумал. Вот я и думаю, стоит ли такого неосторожного человека, пусть даже и на поводке, ставить на ответственную должность? Сегодня он в твою пользу ошибся, а завтра - неизвестно.
За Вароха рада. Ещё один человек, наконец, перестанет страдать. Осталось только Карломану вернуться в своё тело и обрадовать всех остальный (ну, а кого-то, наверное, "обрадовать"). Интересно, если бы эту сцену заметил кто-то без магических способностей, что бы он подумал? Что Варох свихнулся? Сначала бежит куда-то, потом обнимается с воздухом

Герберт, видимо, на радостях не подумал, что дает Бересвинде оружие против нее. Ну а что касается нее - мы уже видим, что она не всегда умеет видеть дальние перспективы. Сейчас он ей полезен.
Вароха, конечно, успокоит явление Карломана. Хотя полностью придет в себя он еще не сейчас, и поволноваться его близким еще придется.
Думаю, что Карломан нарочно устроил встречу в таком месте, где ранним утром посторонние обычно не ходят. Так что увидеть их никто не должен был.

Глава 77. Долгожданная встреча (окончание)
Наконец, два оборотня разжали объятия, и Карломан, посмотрев в сторону дуба, сделал шаг навстречу ожидавшей его деве. Варох последовал за ним, догадавшись, куда направился его друг и родич. Двое бисклавре шли плечом к плечу, и их руки то и дело соприкасались. Сейчас Варох не смел отступить от Карломана ни на шаг, словно боясь, что тот исчезнет. Карломан же радовался про себя, что, кроме близких в Чаор-на-Ри, смог повидаться и с названым братом, который был ему ближе всех.

Они остановились возле величественного дуба, на ветке которого сидели ласточка и ворон. Здесь Варох взглянул на Фредегонду, мысленно подзывая ее. Та взволнованно сглотнула и, затаив дыхание, вышла навстречу Карломану.

Наконец-то они должны были встретиться лицом к лицу! Об этой встрече так мечтала Фредегонда, ради ее осуществления приложила много усилий и не раз сознательно рисковала. Эту встречу давно задумал Карломан, хоть с тех пор все успело пойти не по плану. Но теперь их долгожданная встреча должна была вот-вот состояться!

Коронованный бисклавре и внучка вейлы встретились взглядами, как это уже было на ристалище, когда их переглядывание заметила Матильда Окситанская. Но сейчас рядом с ними был только Варох, который, стоя рядом с другом, поочередно глядел то на него, то на девочку, в свои юные годы уже проявившую незаурядные способности.

Карломан улыбнулся краешком губ, выжидающе глядя на Фредегонду. Он понял, что она, с большим трудом достигнув своей цели, не знает теперь, как вести себя с ним. Опустить ли ей глаза со скромным видом, как велят придворные обычаи?.. Взгляд изумрудных волчьих глаз Карломана притягивал ее даже больше, чем когда она увидела его на роковом ристалище, и она не спешила отвести глаза...

Варох стоял чуть в стороне, молчаливо наблюдая за судьбоносной встречей.

Наконец, Карломан учтиво кивнул Фредегонде, выражая этим жестом глубокую признательность. Варох заметил, что этот жест получился у него настолько знакомым и при этом непохожим ни на кого другого, что в душе барона-оборотня вновь поднялась горячая волна радости. Хотя он и знал, что для родных Карломана испытания еще не закончились...

Итак, Карломан приветствовал внучку вейлы, которую он сам пригласил к арвернскому двору, чтобы ослабить проклятье вейл. Ту, что так рьяно и смело приняла свое наследие, тем самым невольно заставив проклятье сработать. Но ведь это она, Фредегонда, сделала все возможное ради его спасения, и даже вернула священный источник вейл, который, хочется верить, впредь поможет и другим! Эта девушка за две седьмицы успела подняться по придворной лестницы, от фрейлины-чужестранки до приближенной молодой королевы, и заручиться поддержкой многих влиятельных людей. Этой девушке Карломан был обязан жизнью. И, вместе с тем, он чувствовал, что от нее в самом деле пахнет кровью!..

И он проговорил, обращаясь к девушке:

- Здравствуй, Фредегонда! Я долго ждал встречи с тобой, ибо знал, кто ты такая.

В этот миг она решилась вести себя, как подобает вейле, или, во всяком случае, ее внучке. Отбросив показную скромность, проговорила смело, не сводя глаз с собеседника:

- И я тоже кое-что увидела о тебе в водах священного источника, коронованный бисклавре.

Карломан засмеялся и проговорил, переглянувшись с Варохом:

- Как видишь, виконтесса Фредегонда не очень-то изменилась с тех пор, как мы видели ее пять лет назад при шварцвальдском дворе. Младшая дочь Чаровницы Чертополох определенно пошла в нее своим напором и остроумием.

Про себя граф Кенабумский подумал, что со старшей сестрой Фредегонды, Брунгильдой, было бы проще иметь дело. Она бы точно помогла ослабить проклятье вейл, без подвоха. Но у старшей дочери Вультраготы был свой путь. Карломан сам задействовал все свои международные связи, чтобы устроить брак Брунгильды с княжичем велетов. Он предвидел, что потомкам, рожденным от этого союза, предстоит сыграть большую роль в истории. Кровь велетов, сотворенных из камня, должна была существенно укрепить уязвимую человеческую породу, а кровь вейл - наделить будущих потомков красотой и очарованием. Не говоря уж о магических дарованиях, у каждого рода - своих.

А сейчас перед ним стояла Фредегонда. И от обмена шутками все трое почувствовали себя легче, поняли, что смогут поговорить без неловкости.

Карломан поцеловал девушке обе руки и, прежде чем она, вспыхнув алым румянцем, успела что-то сказать, он пояснил:

- Прими мою благодарность, виконтесса! Тебе я обязан жизнью. И не только от себя лично я благодарю тебя, но от имени моей матушки, супруги и всех родных! Следует поблагодарить тебя даже дважды, - он поглядел на птиц, таких разных, но мирно сидящих рядом на ветке. - Ведь это за тобой прилетела ласточка, что спасла меня на ристалище. Прислушивайся к ее щебетанию, Фредегонда! Она не скажет зря.

Внучка вейлы кивнула, тоже взглянув на птичку, и вновь обернулась к Карломану. Она и раньше понимала, что ее ласточка - непростая птица, хоть и не догадывалась, насколько.

- Я не могла поступить иначе, ведь ты был другом моей бабушки Морганетты! - проговорила девушка.

Карломан кивнул ей с явным одобрением.

- Вижу, ты уже многое успела узнать! Удивило ли тебя что-нибудь? - задал он наводящий вопрос.

Девушка ответила, заметив, что Карломан улыбается ей уголками губ, а Варох кивает в такт ее словам:

- Я поняла, и поначалу сильно удивилась, что именно ты добился, чтобы меня пригласили к арвернскому двору в свите моей кузины, принцессы Бертрады. Благодаря твоему приглашению, я теперь фрейлина королевы Кримхильды. Весь Малый Двор благоволит мне, за исключением графини де Кампани. Также я узнала, что мудрый граф Кенабумский ничего не предпринимает просто так. Если ты, вместе с бароном Варохом, моей матушкой и названым дедом, герцогом Гримоальдом, еще пять лет назад, когда я была ребенком, о чем-то сговаривались относительно моей судьбы, я думаю, что нужна здесь с какой-то важной целью. И все, что произошло - совсем не случайность! - при этих словах темные глаза внучки вейлы разгорелись загадочным, колдовским огнем.

- Не случайность, разумеется, - подтвердил Карломан, чуть заметно улыбнувшись ее пылу. - Ты должна привыкнуть, Фредегонда, что большинство "случайностей" требуют хорошей подготовки. За то, что ты спасла мне жизнь, я обязуюсь наилучшим образом устроить твою судьбу. Займусь твоим обучением, а когда придет пора, позабочусь и о будущем. Но еще не сейчас. Мне потребуется время, чтобы восстановить силы.

У Фредегогды горячо, ликующе забилось сердце. Вот теперь все пойдет, как она мечтала, как видела в источнике: себя в свите королевы Кримхильды, навещавшей выздоравливающего от ран Карломана! Обучение магии, завоевание достойного места при дворе, а затем - счастливое замужество с Гарборианом, сыном Гворемора! Ее заветные мечты сбудутся, потому что она сама сделала все возможное ради их осуществления.

Между тем, Карломан взглянул на Вароха и взял его за плечо. Тот шагнул ближе, выражая поддержку, ибо знал, что его помощь потребуется другу при нынешней напряженной обстановке при дворе.

- Я прошу тебя, Варох, заняться обучением этой юной дамы, до тех пор как я восстановлю силы. А также позаботься, чтобы она держалась и впредь так же осторожно.

Варох кивнул. Ведь он и так собирался позаботиться о наследнице вейл... О той, про кого вещий Номиноэ сказал, что от нее пахнет кровью!

Внимательно поглядев на своего названого брата, граф Кенабумский мысленно обратился к нему:

"Предупреждения следует принимать всерьез. Однако судьба этой девочки еще не решена, и мы можем ей помочь, развивая ее способности и заботясь, чтобы она повернулась к добру, а не к худу. Она - дочь своего отца, в ней та же темная кровь, что подтолкнула его к преступлению, хоть и невольно. Но опытные наставники помогут вырастить в ее душе светлые чувства, что преодолеют предрасположенность ко тьме."

"Я постараюсь все это учесть", - пообещал Варох.

Фредегонда не знала, конечно, о чем мысленно беседуют двое бисклавре. Но видела, как они обмениваются говорящими взглядами, и чувствовала, что речь идет о ней. Надеялась, как и они, что теперь, когда Карломан вернулся к жизни, все сложится как нельзя лучше.

Между тем, он сделал знак, и ласточка, слетев с ветки, защебетала, зовя за собой Фредегонду. Та приостановилась, глядя на Карломана. Но он махнул ей рукой.

- Поторопись, ибо Малый Двор уже собирается, чтобы одеть королеву Кримхильду к печальной церемонии! Ступай к ней и держись там естественно, не показывай, что довелось тебе узнать. Будь всегда осторожна. И до скорой встречи! Я не прощаюсь с тобой.

На прощание Фредегонда легко поклонилась Карломану и Вароху.

- Для меня будет большая честь заполучить таких наставников... До встречи!

Напоследок Варох обратился к девочке:

- Не ищи меня, я сам тебя найду в удобное время. При Малом Дворе, если там не будет графини Альпаиды, ты можешь доверять герцогине Окситанской. Она поможет тебе освоиться, потому что ее просила о тебе королева Гвиневера. А теперь ступай!

Фредегонда стремительно умчалась вдаль вслед за ласточкой, по направлению к замку. А оба бисклавре проводили ее взором, размышляя о ее будущей судьбе.

Вот почему во время церемонии одевания королевы внучка вейлы была так оживлена, и глаза ее блестели ярче обычного. Впрочем, в остальном девушка ни словом, ни поведением не выдала своей радости, неуместной во дворце, готовом со дня на день погрузиться в траур. При Малом Дворе одна лишь Матильда Окситанская уловила признаки ее оживления. Но Матильда сама была ученицей Карломана и Альпаиды, и научилась у них видеть то, чего не замечают другие.

***

Теперь Варох с Карломаном остались вдвоем. Понимая, что сейчас придется расстаться, они пристально глядели в глаза друг другу, и руки каждого из них лежали на предплечьях другого.

Карломан серьезно проговорил:

- Предупреждаю: эти дни будут тяжелы для вас всех, моих близких! Я бы хотел очнуться сегодня же, но это не в моих силах. Для восстановления потребуется время. Я прошу тебя еще раз: поддержи в эти дни моих родных! Утешь их, поведай правду, но так, чтобы никто не знал. Пусть они выглядят погруженными в отчаяние, как их желает видеть королева-мать, но внутри хранят надежду. Сделав вид, что сломлены горем, они усыпят подозрительность Паучихи. Судя по тому, что затеяла королева-мать, она решила окончательно низвести мою семью, думая, что я уже стучусь во врата Вальхаллы. Иначе продолжала бы поддерживать с Дагобертом худой мир.

Варох кивнул в ответ на просьбу названого брата.

- Я буду рад первым сообщить твоим близким, что ты возвращаешься, Карломан! Хоть эти дни и для меня, даже после нашей встречи, будут тревожными.

Затем Карломан, стоя с Варохом так же, произнес вполголоса еще некоторые вещи, крайне важные, но которые пока что не следовало объявлять открыто, потому что их время еще не пришло. Варох серьезно кивнул в ответ, показывая, что запомнил, но не произнес вслух ни слова.

Затем граф Кенабумский, поглядев на ворона и на окно своих покоев, тяжело вздохнул.

- Мне пора, Варох!.. Еще раз прошу тебя хранить надежду, в своем и в чужих сердцах. Ожидание покажется вам долгим и тяжким. Пока я буду восстанавливаться, не смогу больше покинуть свое тело, чтобы являться вам. Так что у вас все эти дни не будет никаких видимых доказательств, подействовала ли целебная вода. Возможно, я приду в себя лишь перед самой церемонией вложения меча. К тому времени даже ты и Турольд, который понял больше других, можете усомниться. Так что я снова прошу тебя, названый брат мой: помоги моей семье выдержать эти черные дни! Самый темный час ночи наступает перед рассветом.

Варох молча кивнул и, закрыв глаза, вновь крепко обнял своего родича и друга, как в первый момент встречи.

- Я сделаю, Карломан!.. Сделаю все, как ты просишь!.. - глухо пообещал он.

Тот, ответив не менее крепкими объятиями, проговорил с наигранным весельем:

- Знаю это и радуюсь, что ты есть у меня, Варох!.. Но мне пора! До встречи!

Подул легкий ветерок, а, когда Варох открыл глаза, рядом с ним возле дуба уже никого не было. Только ворон продолжал сидеть на ветке, словно изваяние из черного камня.

Оглядевшись по сторонам, Варох поднял кожаный чехол с документами, собранными им по поводу встречного обвинения против братства Донара. Бережно взял его: эти сведения еще пригодятся для продолжения борьбы при дворе.

Затем он поднял глаза кверху, где в башне, наполовину скрытое кроной дуба, виделось распахнутое окно в покоях Карломана...

Ничего не переменилось, на первый взгляд. Все так же лежало на постели, среди лечебных оберегов, без признака чувств тело Карломана. Только слабое дыхание выдавало, что жизнь в нем еще теплится. Никто из лекарей и жрецов-целителей не заметил, что он начинает постепенно восстанавливаться. Пусть медленно, но ведь ранение было смертельным, да и черный ритуал сделал свое дело. Даже целебной воде вейл требовалось время, чтобы наполнить это иссохшее тело заново жизненной силой.

415

Наша проза / Re: Черная Роза (Война Королев: Летопись Фредегонды) - IV

« : 03 Апр, 2023, 21:50:35 »

Благодарю, эрэа Convollar, эрэа katarsis!

Ну, кто у нас в доме  Дурокортере хозяин окончательно ясно. С такими хозяевами и внешних врагов не надо, сами дом подожгут.

Надеюсь, что до столь печальных последствий все же не дойдет. Да и внешние враги угрожают Арвернии наяву, что ни говори.

Бересвинда во всей своей красе
А каков Герберт ! В семье не без урода Но не слишком ли глупо с его стороны такие вещи - да на бумагу? И разумно ли ставить на ответственную государственную должность человека, делающего такие ошибки?
Роберт Амьемский, вроде, пока нормальный. А кто такой этот Арно де Шенонсо, которого он продвигает? Кем он приходится небезызвестному Хьюго де Шенонсо? Вряд ли однофамилец.

Прекрасный комментарий!
Герберт не может простить, что его судьбой распорядились помимо его воли. А письмо он написал тайными чернилами, просто так его не прочтешь.
Ну а Бересвинде как раз нужен в должности жреца-законоговорителя человек, ненавидящий ее противников, и на которого при этом имеется компромат. С независимым-то жрецом, как был Турольд, каши не сваришь.
Насчет Роберта поглядим. Вроде бы да, но ведь он не сам по себе, а представляет крупную аристократию.
Арно де Шенонсо, вероятно, родственник сеньора Хьюго, в какой степени родства, неясно пока.

Глава 77. Долгожданная встреча (начало)
Но отчего Фредегонда была в тот печальный для всех день весела и оживлена, и дело у нее спорилось лучше обычного? Откуда взялись в глазах внучки вейлы жаркие огоньки радости, замеченные герцогиней Окситанской? Чтобы понять это, лучше вернуться на несколько часов назад, к событиям того же утра, когда Фредегонда, беседовавшая с Варохом в саду, узнала о приближении Карломана.

Они почувствовали его одновременно, тем подсознательным ощущением, что присуще от рождения всем альвам, а у людей развивается лишь осознанно, путем долгих усилий.

Казалось, ничто не изменилось вокруг. Так же пели в кустах птицы. Так же зеленел сад, нежась в еще не жарких лучах утреннего солнца. Но чуткая душа альвов уже встрепенулась: Карломан здесь! Он вернулся! Невозможно было ошибиться или с кем-то перепутать его.

Фредегонда застыла на месте, чуткая как лань, вслушиваясь и вглядываясь. Но первой появилась ее ласточка. Она промчалась стрелой, сделала круг и присела на ветку дуба, щебеча звонко и радостно:

- Радуйтесь, люди и Другие Народы! Коронованный бисклавре возвращается к жизни! Он идет, он уже здесь!

Черный ворон, сидя, как всегда, на ветке перед окном майордомских покоев, поднял голову и раскатисто каркнул:

- Карррломан возвррращается!

Здесь, в саду, Варох нетерпеливо ждал возвращения своего друга и повелителя, а внучка вейлы - будущего наставника. Он приближался, был уже совсем рядом. Их напряжение росло с каждым мгновением. Они пристально глядели в ту сторону сада, которая примыкала к лесу.

И вот, наконец, среди зарослей показалась стремительно приближающаяся к ним, до боли знакомая высокая фигура зеленоглазого бисклавре. Фредегонде показалось, что он движется, не касаясь ногами земли. Ей еще не доводилось сталкиваться с такими явлениями, но она поняла, что Карломан пока находится здесь не во плоти, хотя и призраком его нельзя было назвать. Она замерла, затаив дыхание, веря и не веря, что сейчас встретится с тем, кто так долго занимал ее воображение.

И, когда Карломан был уже рядом, Варох сделал несколько шагов ему навстречу. В волнении он совсем забыл о присутствии Фредегонды, о том, что ему следует держать лицо перед будущей ученицей. И девушка прочла на его лице радость, от которой захватывало сердце и кружилась голова; нетерпеливое волнение; опасение - а вдруг что-то пойдет не так? И за все этим в душе Вароха вставало подавляющее чувство вины и горькое сожаление, связанное именно с Карломаном. Непонятно, почему, но Варох боялся грядущей встречи почти так же сильно, как жаждал ее.

Однако у Фредегонды не было времени обдумать как следует то, что успела почувствовать. Всего на мгновение она разглядела лицо Вароха, когда тот стремительно бросился навстречу Карломану, своему названому брату. От радостного и тревожного волнения у него бешено стучало сердце. Чудо все-таки совершилось, Карломан вернулся в мир живых, а больше ничего не имело значения! Карломан будет жить, а сам он сможет еще в этом мире повиниться перед ним за то, что не был с ним рядом в роковой час. И, даже если названый брат не сможет его простить, он, Варох, все равно будет безмерно счастлив от того, что тот остался жив!

В этот миг барон-оборотень дал полную волю своим чувствам. Он даже забыл о документах, что держал под мышкой и собирался отнести для ознакомления Ангеррану. Бросившись навстречу другу, он уронил их, и кожаный чехол упал на траву.

Все больше сокращалось расстояние между ними. Варох разглядывал каждую черточку облика Карломана, пытаясь понять, изменился он или нет. Но названый брат был каждым движением, каждой частицей самим собой, совершенно таким, как остался в его памяти. И тепло огромной волной поднималось в сердце Вароха. Потому что, каким бы невероятным ни казалось его чудесное возвращение, но вот же он перед ним, Карломан! Оживший Карломан!

Увидел его и ворон с ветви дуба. Распахнув крылья, словно в дружеском объятии, он громко прокаркал:

- Здррравствуй, бисклавррре, дррруг Моррриган!

Ласточка ласково вторила ему:

- С возвращением, коронованный бисклавре, друг вейл! Да пребудут с тобой боги!

Услышав голоса птиц, находившийся в покоях Турольд выглянул в окно. Он не был альвом, но за долгие годы пребывания жрецом развил тонкость чувств значительно больше, чем у обычных людей. И теперь ощутил, хоть и не так явно, как Варох и Фредегонда, что произошло нечто важное. И, конечно, тут же соотнес свои предчувствия с живой водой, которую своими руками влил в рот лежащему без чувств Карломану.

Выглянув в окно, старый жрец заметил птиц на дереве, разговор которых привлек его внимание. Увидел Вароха и Фредегонду. Но также почувствовал и приближение Карломана, пока еще неявное, но становящееся все заметнее, все ярче, ощутимее...

Турольд глубоко вздохнул, и на глазах его выступили слезы радости. Он набрежно смахнул их и поднял обе руки к небу. В покоях присутствовали жрецы и лекари, которым рано пока было объявлять об успехе, поэтому жрец молился молча, глядя из окна в высокое сияющее небо.

"Слава вам, владыки светлого Асгарда, что позволили дару вейл излечить Карломана Кенабумского! Пусть он поскорее вернется к жизни... Ибо только он способен удержать Арвернию от неверного пути! Благодарю тебя, Всеотец Вотан, что не призвал Карломана в Вальхаллу слишком рано! А вас, премудрые Норны, прошу поднять высоко его жребий!"

Наполнив сердце молитвенной радостью, Турольд подошел к распростертому на постели, в окружении лечебных оберегов, Карломану. Тот лежал по-прежнему безжизненно, как вырезанное богами из ясеня еще неодушевленное изображение первого человека. Но, взглянув на призрачного волка, сидевшего в воздухе над его головой, старый жрец обрадовался: силуэт волка уплотнялся, становился ярче и четче. Но значило, что к Карломану возвращалась жизнь!

Взволнованно затаив дыхание, Турольд присел на край ложа, осторожно взял исхудавшую руку раненого (разумеется, здоровую руку), и пристально вгляделся в его лицо. Стоявшие у ложа лекари и жрецы Эйр думали, что старец прощается с уходящим Карломаном. На самом же деле Турольд смотрел, не подергиваются ли веки раненого графа, как у очнувшегося ото сна человека, не окрасит ли румянец его бескровное лицо. Если бы это случилось, означало бы, что чувства постепенно возвращаются к нему.

А тем временем, Фредегонда, наблюдавшая за встречей Вароха и Карломана, радовалась почти так же сильно, как барон-оборотень. Не в такой мере, конечно, ведь она видела Карломана лишь короткое время в день трагедии на ристалище, и даже никогда не говорила с ним. Зато она узнала из видений, что он был другом ее прародительниц-вейл, и должен стать ее наставником. Кроме того, она сама приложила столько сил, чтобы он жил, и ей льстила мысль, что столь могущественный, знаменитый человек будет обязан ей жизнью. И теперь она с волнением предчувствовала, как он сейчас обратит на нее внимание и заговорит с ней. От волнения девушке даже стало жарко, она чувствовала, как горит у нее лицо. Бесшумно, крадущейся походкой Фредегонда подошла ближе и принялась горящими от волнения глазами смотреть, как встретятся Варох с Карломаном. Временами, чтобы взгляды ее не были слишком упорны, она опускала густые ресницы, как бы пряча черное пламя своих глаз под маской благовоспитанной скромницы. Она должна произвести на Карломана самое благоприятное впечатление, чтобы он захотел ее учить! И не только из-за памяти ее бабушки Морганетты, но и ради талантов самой Фредегонды.

А пока она смотрела, как на тропинке среди густых, но ухоженных зарослей королевского сада сблизились вплотную Карломан и Варох.

Карломан еще не успел дойти до Вароха, когда тот, не выдержал, первым подбежал к названому брату и, остановившись в полушаге, почтительно поклонился ему, прижав руки к сердцу в знак искренности. Барона вновь охватило сомнение: а вдруг Карломан не простит его невольную вину? И он не знал, как сейчас вести себя с ним - как с другом детства или как с майордомом Арвернии, наследником королевы Арморики.

Но Карломан весело взглянул в глаза Вароху своими искрящимися зелеными глазами, цветом как листва, освещенная полуденным солнцем, - и у второго сенешаля развеялись все опасения. Это был Карломан, живой, настоящий! Он быстро взглянул на троюродного брата и лучшего друга, и улыбнулся ему открытой, тоже очень своей, непредставимой ни у кого другого улыбкой. Такой улыбки удостаивались от Карломана лишь самые близкие люди, с которыми он мог быть вполне чистосердечен.

У Вароха часто забилось сердце. Но, чтобы прояснить все раз и навсегда, он мысленно обратился к Карломану, как умели оборотни:

"Карломан, простишь ли ты мне, что меня не было рядом с тобой в тот роковой час? Не смог помочь тебе, отвлечь безумца, не заслонил тебя от разящего клинка...

На лице Карломана не отразилось и тени сомнения. Он ответил Вароху также одной лишь мыслью:

"Ты не виноват ни в чем! Это судьба."

Варох глубоко вздохнул, и только в этот миг почувствовал, как будто стал дышать глубже и свободнее. И окружающий мир расцвел новыми красками. Из кустов, возле которых они стояли, вдруг послышалось пение соловья. Или, возможно, он пел там и раньше, и только прощение Карломана помогло Вароху вновь увидеть мир живым и ярким, каким он должен быть всегда? Барон даже на миг оторвал взор от своего друга и огляделся по сторонам, среди персиковых и гранатовых деревьев, кустов жасминов и роз. Он с удивлением подумал, что так себя чувствует узник, отпущенный на свободу, перед которым заново открывается мир. Значит, вот чего он был лишен с той минуты, как пришло страшное известие о Карломане! Хоть вокруг него не было иной темницы, кроме той, в которой его заточило собственное чувство вины. Но оно-то и бывает самым страшным наказанием для тех, в ком жива совесть...

И Варох осторожно протянул руку.

"Как я счастлив, Карломан, что ты вернулся! - мысленно воскликнул он. - Самое главное - твое спасение... А затем... я рад, что ты снимаешь с меня вину!"

"Теперь и всегда ты - мой кузен и названый брат, моя правая рука и лапа!" - рассмеялся Карломан и заключил Вароха в объятия. Тот ответил ему негромким счастливым смехом и ответил ему не менее крепкими братскими объятиями.

На долгую, очень долгую минуту оба позабыли обо всем. Они смеялись, сжимая друг друга в крепких объятиях, наслаждаясь жизнью, как могут только самые близкие друзья и соратники по оружию после долгой разлуки. Ибо сейчас они оба были совершенно живыми, как будто один из них и не стоял совсем недавно перед богиней смерти, и его тело не лежало сейчас как безжизненная кукла.

Лишь спустя несколько мгновений, когда схлынуло первое воодушевление, Варох вспомнил, что у Карломана было почти совсем отсечено плечо. Испуганно отпрянул, взглянув на него: не причинил ли боль?.. Но Карломан усмехнулся, протянул ему руку, совершенно здоровую.

"Это все-таки лишь подобие плоти, - произнес он мысленно. - Оно не пострадало. Так что мне ничто не помешает приветствовать тебя как следует, Варох!"

И он вновь заключил друга в сильные объятия, так что у того заныли ребра. Но и это было приятно Вароху, ибо Карломан вернулся во всей силе своей.

"Так значит, тебе понадобится еще подкопить жизненные силы, чтобы придти в себя наяву?" - спросил он спустя некоторое время, когда оба несколько успокоились.

Карломан немного отстранился, положив руки на плечи Вароху, серьезно попросил его:

"Помоги моим близким, пока я не очнусь, - жене, сыновьям, тестю. Да них испытания еще не закончены. Утешь их в эти дни вместо меня."

Варох кивнул, понимая, что дело нешуточное.

"Стало быть, еще не все закончилось? Что ж, конечно, я помогу твоим близким, как может быть иначе?"

Карломан с благодарностью взглянул на друга.

"Что бы я делал без тебя, Варох, которому могу доверять, как самому себе!"

"Лучше скажи: как я жил бы без твоего прощения, - глухо усмехнулся Варох. - Ах, Карломан! Какое счастье, что боги вернули тебя к жизни! Теперь не только я, но и вся Арморика и Арверния обновится!"

И они, смеясь и продолжая мысленную беседу, снова крепко обнялись, чувствуя, как сердца бьются в унисон.

Фредегонда, наблюдавшая за ними со стороны, не могла, естественно, услышать безмолвных речей двоих бисклавре. Но она все равно была тронута проявлениями их горячей, крепкой дружбы. Внучка вейлы чувствовала, несколько эти двое мужчин преданы друг другу, и как много они преодолели плечом к плечу тяжких испытаний.

Впервые в ее юную, но уже изощренную умом голову закралась мысль: возможно, истинная дружба - более ценное сокровище, чем королевские короны, груды золота и драгоценных камней, даже чем магия, с помощью которой можно добиться чего угодно? Никакая магия, никакая власть не смогут завоевать доверие даже одного настоящего друга, каким был для Карломана Варох. Только тепло твоего сердца может зажечь в других сердцах ответный огонь.

Но эта мысль Фредегонды исчезла, едва мелькнув. Сейчас она пока стремилась к другому. И верила, что у нее еще хватит времени на приобретение настоящих друзей.

416

Наша проза / Re: Черная Роза (Война Королев: Летопись Фредегонды) - IV

« : 02 Апр, 2023, 21:53:22 »

Большое спасибо за продолжение, эрэа Menectrel!
И за комментарии - эрэа Convollar, эрэа katarsis, эрэа Карса!

Разглядывая людей, с помощью которых собиралась помогать своему царственному сыну править Арвернией, Бересвинда Адуатукийская мысленно подыскивала, за какие ниточки дергать каждого из них.

Какая уж тут помощь, Бересвинда сама будет править, а сынок будет выполнять всё, что скажет умная мамочка. Вот с Ги Верденнским возможно будут проблемы.

Она считает, что править от имени сына, а фактически вместо него - и есть самая лучшая помощь. "Не давай нуждающемуся рыбу, а дай ему удочку" - это не про Бересвинду. Она предпочитает все сделать сама, а не готовить сына к самостоятельной жизни.
А если дать леща...

К счастью, все планы Паучихи строятся на одном неверном предположении, а то бы выглядело зловеще. Однако, неизвестно, что она успеет сделать необратимого до того, как Карломан сможет вмешаться. К счастью, она не знает, что нужно торопиться.

Да, мы-то знаем то, что неизвестно ей, да и большинству персонажей!
Но, если Карломан не очнется хотя бы до церемонии вложения меча, то Паучиха и ее ставленники могут успеть далеко зайти. В общем, поглядим, что будет!

То, что король слушается маменьку, могло бы быть неплохо, будь маменькины советы полезны для дела. Однако маменька умная дура и ведёт дело к катастрофе, полагая, что заботится о благе государства. Выживший Карломан для неё сюрприз неприятный, но насколько быстро он сможет вернуться к делам хотя бы как советчик? Как бы не оказалось поздно.
А сколько Бересвинде лет?

Замечательная характеристика королевы-матери!
Насчет Карломана увидим. Но будем надеяться, что его возвращение к жизни уже само по себе заставит многих действовать иначе.
Бересвинде 49, как уже указала автор.

Глава 76. Тенёта (Паучья сеть)(окончание)
В минуту размышлений королевы-матери раздался негромкий стук, и вошла одна из ее фрейлин, неся два запечатанных свитка. Паучиха обернулась к ней, и тут же образы, теснившиеся вокруг нее, исчезли.

- Я слушаю тебя! - обратилась она к фрейлине.

Та, вышколенная, как и все служанки королевы-матери, поклонилась и передала ей оба свитка.

- Только что пришли два письма, государыня!

Бересвинда разглядела гербы, и глаза у нее разгорелись. Она узнала на сургучных печатях знаки тех, о ком только что думала - жреца Герберта и графа Роберта Амьемского. Их обоих сейчас не было в Дурокортере, - Герберт пребывал в своем святилище, а Роберт выехал по семейным делам, однако находились оба не так далеко. Паучиха уже давно сплетала вокруг них сеть из заманчивых предложений. И вот, их ответы пришли как нельзя кстати, когда она добилась от короля их назначения на высокие посты!

Кивнув фрейлине, королева-мать отпустила ее.

- Благодарю тебя, ступай!

Оставшись одна, Бересвинда распечатала первым письмо Герберта. Его печать изображала знак святилища, где он служил - орла на ветви Мирового Древа.

Письмо жреца было, на первый взгляд, исполнено скромности, подобающей его званию.

"Приветствую тебя, почтенная государыня Бересвинда!

Признаться, для меня стало полной неожиданностью твое предложение занять пост жреца-законоговорителя. Конечно, для меня это большая честь, хотя среди моих собратьев есть множество более достойных и раньше меня посвященных жрецов. Однако, если король желает назначить меня, и если Верховный Жрец и сам Турольд согласны, чтобы эту должность занял именно я, то приму ее с благодарностью, как подобает.

Как и все, я скорблю по поводу трагедии на ристалище! В столь трудный час каждый обязан служить своей родине, чем только может. И я готов поддержать престол Арвернии в меру своих сил.

Герберт, жрец Всеотца Вотана в святилище Священного Древа".

Прочитав письмо, королева-мать насмешливо кивнула. Герберт - осторожный человек, он позаботился о том, что письмо может попасть в чужие руки. Истинное его послание следовало читать между строк.

Она зажгла свечу и осторожно, чтобы не подпалить пергамент, провела пламенем вдоль строчек, написанных изящным, как у женщины, почерком жреца. Как и следовало ожидать, при нагревании проступили совсем другие строки, написанные особыми чернилами.

После обязательного приветствия, написанного по всем правилам, начиналось самое главное:

"Я бесконечно рад, государыня, что ты предлагаешь мне занять место жреца-законоговорителя и войти в Королевский Совет, чего я давно заждался! В последнее время я приложил немало усилий, чтобы, от лица жреческих коллегий, сместить Турольда. Он, конечно, мудр, и по праву много лет занимает пост в Совете, однако уже очень стар, а кроме того, как всем известно, слишком часто осмеливается оспаривать твои, государыня, слова, и решения самого короля. Но теперь уважение к нему других жрецов поколеблено. Со своей стороны, я обещаю тебе полную поддержку, ради блага Арвернии. Клянусь ясенем Иггдрасилем сделать все, что прикажет мне король и ты, его мать.

Благодарю тебя за возвышение, государыня! А также беру на себя смелость предположить, что ты отпустишь с должности коннетабля принца крови Дагоберта (своего отца Герберт даже письменно не называл отцом), так, чтобы он был полностью сломлен страданиями, что принесет ему смерть Карломана, его любимого названого сына. У него должно остаться сил лишь на то, чтобы уехать в свой отдаленный замок, и там бороться с усиливающейся болезнью сердца, сколько еще отмерят ему Норны. Лишь в этом случае он станет совершенно безопасен для тебя, государыня! В противном случае, напротив, станет опасен вдвойне.

Еще раз выражаю признательность, государыня! Помни, что у меня, как и у тебя, одна цель - благо королевства Арвернии".

Бересвинда знала цену обещаниям Герберта. Да, у них была общая цель. Но для нее благо Арвернии было неотъемлемо от ее собственной власти, даже больше того - саму жизнь она могла сохранить, только если удержит власть. Для Герберта же благо Арвернии означало возможность стать одним из первых людей в королевстве, отомстить отвергнувшему его отцу и семье своей сестры Альпаиды.

Но на сей раз даже Паучиху удивила ненависть сына к отцу, просто кричавшая сквозь тайные строки этого письма. Что ж, Дагоберт, конечно, ее враг, и враг непримиримый. Однако ей не нужна была его смерть. Тяжелая болезнь, что заставит его навсегда отойти от дел - да, безусловно. Иначе бывший коннетабль даже после отставки продолжал бы бороться с ней, тут Герберт прав. Что ж, она даст ему власть и возможности, позволит устроить, чтобы Дагоберт остался обессиленным, сломленным, но живым. Ибо королева-мать знала, что Хродеберг очень привязан к отцу и чтит его. В случае его смерти, старший сын мог многое осознать и сбросить паутину, взбунтоваться против нее, которую любил всю жизнь. Так что она не позволит Герберту лишить отца жизни. Если же тот вдруг выйдет из-под контроля, она покажет вот это письмо Хродебергу или сыновьям Альпаиды, и тогда уж они сами справятся с отщепенцем семьи!

Королева-мать усмехнулась. Герберт умен и хитер, и будет ей хорошим соратником. Но на сей раз он перехитрил сам себя, так что им легко будет управлять. Будущий жрец-законоговоритель желал отомстить отцу и семье Карломана, заменившего его в сердце отца, а заодно - показать всем, что и в звании жреца, на которое его обрекли помимо воли, он сумел достичь многого. Что ж, она даст ему возможность проявить себя, однако не позволит ставить препятствия сыновьям Карломана. Если же Герберту вздумается проявлять самостоятельность, она всегда сможет шантажировать его вот этим тайным посланием.

Взяв один из ключей, висевших у нее на поясе, Паучиха открыла дверцу своего легендарного комода и положила туда письмо Герберта вместе с написанными ей самой сведениями о будущих ставленниках. Теперь они будут спать под замком, если ей не потребуется пустить эти сведения в ход.

Закрыв комод вновь на ключ, королева-мать взялась за второе письмо, от графа Роберта Амьемского. Но она медлила прочесть его, и с сомнением покачала головой. Знание людей говорило ей, что будущий канцлер не даст в письме оружия против себя. Он рассудителен и сдержан, он законник, и никогда не сделает ничего предосудительного, и уж во всяком случае, не признается в этом. Когда граф Амьемский в должности юстициария выносил приговоры, один лишь Карломан, сам знавший законы не хуже самого ученого судьи, мог иногда повлиять на его решения. И теперь королева-мать понимала, что будет трудно прибрать к рукам столь неуязвимого человека. Но зато за спиной Роберта стояли принцы крови, его отец был некогда одним из вождей мятежа аристократов. Если что-то пойдет не так, принцы крови могут поднять волну против ее сына, как некогда - против супруга. Но, с другой стороны, Бертрам Затворник все же обрадуется, если два его сына станут: один - канцлером, другой - маршалом запада. И сам Роберт должен понимать, что полезнее и выгоднее будет поддержать законного короля. Королева-мать рассчитывала на его здравый смысл.

Тяжело вздохнув, она развернула письмо и стала читать.

"Желаю крепкого здоровья королю Арвернии Хильдеберту IV и его матери, мудрейшей королеве Бересвинде!

Твое милостивое предложение занять должность канцлера сильно удивило меня. Получив его, я не раз испытывал себя, достоин ли такой высокой ответственности. Но, в конце концов, признал, что, если благо Арвернии требует, мой долг - служить ей, сколько хватит сил.

Также я беру на себя смелость рекомендовать на место юстициария моего помощника, сеньора Арно де Шенонсо. Он проверенный человек, много лет работал у меня помощником, и в законах и разнообразных обязанностях разбирается не хуже меня.

P.S. Уверен, что мой отец, почтенный принц крови Бертрам, будет рад, узнав, как высоко оценили при королевском дворе мои и моего старшего брата скромные заслуги!

Покорный слуга короля и Арвернии,

Граф Роберт Амьемский, юстициаций."

Прочтя письмо, Бересвинда сдержанно кивнула. Оно было составлено, как она и ожидала - коротко и просто. Ни одного лишнего слова, и искать их, как в письме Герберта, незачем. Разве что в постскриптуме граф Амьемский позволил себе намек, что его отец готов договориться с ней, королевой-матерью. Старому принцу польстило будущее возвышение обоих его сыновей. Но Паучихе следовало еще всесторонне обдумать, за какие ниточки дергать это семейство. Действуя, как всегда, на благо Арвернии, она должна суметь сделать их союзниками!

Для начала она решила добиться хотя бы взаимовыгодной сделки, а уж потом думать, как вызвать у могущественных вельмож преданность либо страх. Если они примут ее сторону, она закроет глаза на их обычаи. Все эти полунезависимые герцоги и графы, потомки дальней королевской родни, в отличие от тех, кто служил королям, думали прежде всего о себе и блюли старинные вольности времен Завоевания. Им бы хотелось собирать налоги со своих вилланов только для себя, не делясь с королем, и при этом брать оброк не только тем, что производили их подданные, но и, к примеру, красивыми девушками. Кроме того, властелины стремились подчинить своей воле города, стоявшие на их земле, что издавна служило камнем преткновения между ними и королями Арвернии, стремящимися обуздать феодальные привилегии.

Если теперь Бертрам Затворник и другие принцы крови поддержат ее сына, королева-мать готова была пойти на уступки, вернуть им часть былых прав. Она отдавала себе отчет, что рискует. Главное - не перестараться, не давать слишком большой воли принцам крови. В их руках по-прежнему находились несметные богатства, и они распоряжались собственными войсками. Попробуй-ка удержи такую силу в повиновении!

И тут Бересвинда вспомнила об угрозе со стороны Междугорья и о Союзе Карломана. Вот и ответ! Владения многих принцев крови располагались как раз на востоке Арвернии, так что междугорцы будут угрожать и им. Вот и пусть, если им захочется повоевать, обратят свою ярость против внешнего врага, потратят силы, пусть выцедят свою горячую кровь на полях сражений!

По устам Бересвинды промелькнула улыбка, как молния, озарившая темную ночь. Она нашла выход, удачный для всех!

Прочтя еще раз письмо Роберта Амьемского, она подожгла его от горящей свечи. Ибо больше оно ни на что не годилось. Использовать его против графа не удалось бы: оно составлено столь искусно, что невозможно было с его помощью доказать никакого тайного умысла. На любом допросе Роберт заявит, что письмо следует понимать так, как оно и подписано, без всякого тайного подтекста... Да, этим человеком нелегко будет управлять!..

Паучиха вздохнула, глядя, как пламя с треском поглощает плохо поддающийся пергамент. Наконец, письмо сгорело и осыпалось жирными хлопьями пепла в маленькую хрустальную вазочку, стоявшую на письменном столе нарочно для этой цели.

Два письма с разной судьбой - две жертвы, что попали в липкие сети той, кто стоит за троном короля, и теперь обречены служить ей. Ради блага Арвернии и ее короля, она, Бересвинда Адуатукийская, прозванная Паучихой, сумеет сокрушить всех врагов и укрепить власть своего мальчика!

В этот миг раздался условленный стук в дверь. Королева-мать крикнула, зная, кто пришел:

- Входи, Ода!

В покои действительно вошла графиня де Кампани, тихо закрыв за собой дверь. Она сделала почтительный книксен, и две женщины, королева и придворная дама, обменялись пристальными взорами.

У них, несмотря на разницу в положении, было между собой много общего. Обе - матери, похоронившие почти всех детей, и теперь пеклись о счастье уцелевших. Обе - давние подруги, устоявшие среди интриг арвернского двора, который не прощал ошибок и слабостей. Обе были ученицами покойной королевы Радегунды Аллеманской, которая ради своих сыновей вынуждена была пойти на страшное преступление.

И теперь, как Бересвинда не могла осуществить свои замыслы без верных соратников, так и Кродоар нуждалась в сильных покровителях... Словом, они хорошо понимали друг друга.

Королева-мать приняла радушный вид.

- Садись, Ода, - пригласила она, сама присаживаясь в кресло. - Поведай мне, с чем ты пришла! Как поживает моя невестка?

- Королева Кримхильда подавлена и очень печальна, - сообщила графиня. - По-моему, это вызвано не предстоящей церемонией вложения меча, ведь с судьбой графа Кенабумского люди уже смирились... Что-то, должно быть, случилось еще.

Королева-мать кивнула: ей было известно, что расстроило Кримхильду.

- А что Альпаида?

- Она не появлялась сегодня при Малом Дворе. Скорее всего, она и вправду больна: прошлой ночью, когда я ее встретила, она едва стояла на ногах, и герцог Хродеберг поддерживал ее.

- Значит, об Альпаиде пока можно не беспокоиться, - удовлетворенно произнесла Паучиха. - А что эта новая фрейлина, кузина королевы и принцессы, как ее... Фредегонда?..

- Она быстро освоилась при Малом Дворе, помогает королеве при церемонии одевания не хуже, чем те, кто служит давно.

- Вот и чудесно! - одобрила Бересвинда. - Если она хорошо служит, и Кримхильда ей довольна, из нее стоит сделать шпионку. Я поручу принцессе Бертраде убедить ее.

- Как будет угодно тебе, государыня, - в глубине души Кродоар не понимала, зачем ее царственная покровительница тратит время на этих девчонок. Их всех графиня считала по умолчанию гораздо глупее себя, и вообще взрослых людей.

- Мне угодно, - серьезным тоном отозвалась королева-мать, - знать обо всем, что происходит. Наверняка, Кримхильда предупредит Ангеррана о перестановках в Совете. К сожалению, сам король рассказал ей обо всем. Следовательно, борьба обострится! А что собираются предпринять "дети богини Дану"?

- Королева Кримхильда послала герцогиню Земли Всадников, чтобы та разузнала у своего мужа об их намерениях.

Бересвинда нахмурилась, размышляя о целой цепи событий, сплетенных в тугой клубок.

- Герцог Гворемор может и сам примкнуть к недовольным, когда узнает, что должность майордома не достанется его родичу Ангеррану... А в Арморике скоро состоится Совет Кланов. Следует вовремя узнать, какое решение они примут.

- Неужели ты думаешь, государыня, что начнут войну? - испуганно спросила графиня.

Королева-мать пожала плечами.

- Гвиневера обещала дать отсрочку, пока Карломан жив. Что потом сделают ее буйные подданные - вряд ли ведомо даже ей.

Ода печально вздохнула.

- Мало нам, что междугорцы с тюрингенцами готовятся напасть на Арвернию - теперь еще и Арморика.

- Увы! Не мы, женщины, начинаем войну, зато нам приходится провожать самых близких! - в интонациях всемогущей королевы-матери вдруг прорезалась неподдельная тоска.

Графиня де Кампани с удивлением взглянула на свою повелительницу и проговорила тихо, осторожно:

- А как же свадьба принца Хильперика и принцессы Бертрады, в такое время?

- Свадьба состоится, пусть и совсем скромная! - твердо ответила Бересвинда! - Союз со Шварцвальдом должен быть скреплен брачными узами! Но меня гораздо больше волнует, как пройдет церемония вложения меча. Если Дагоберт и его близкие уже знают о перестановках в Совете, они постараются нанести нам удар. Станут тянуть время, объявят сделанные замены неправомочными... Чтобы этого не случилось, я должна нанести удар первой!

Глаза ее блеснули жутковатым огнем, и графине де Кампани стало не по себе. Она не раз видела, как от великолепных замыслов королевы-матери страдали другие, а теперь вот опасность грозила ее собственной дочери. И все-таки, Ода решила обо всем сообщить сама, пока королева-мать не узнала из другого источника.

- К сожалению, государыня, моя дочь Матильда намерена открыто принять сторону молодой королевы. Она заявила мне, что будет с ней и с семьей Карломана - против тебя... - по мере того, как говорила, в голосе графини все сильнее слышалась дрожь, а последние слова она уже закончила еле слышным шепотом.

Затем на несколько мгновений воцарилось молчание. Паучиха выжидала, глядя, как ее собеседница меняется в лице. Наконец, проговорила на удивление мягко и ласково:

- Не беспокойся об этом, Ода! Матильда с детских лет была привязана к Карломану и его родным. Но я сумею направить ее на верный путь: как-никак, она - моя названая дочь. Тебе не следует об этом тревожиться. Для тебя у меня есть задача. Ты должна мне помочь в эти пять дней добить Альпаиду. Сделай так, чтобы она уже никогда не смогла преодолеть отчаяние. Выражай ей сочувствие так, чтобы у нее и впредь не осталось сил ни на что, кроме как оплакивать Карломана! Поручаю тебе Альпаиду, а я сама с помощью верных помощников займусь Дагобертом.

От недавней мягкости не осталось и следа. Перед ней была хищница, прячущая стальные когти, чтобы сперва поиграть с добычей. Но Ода кивнула в ответ без сожалений. До Альпаиды ей не было никакого дела. Кроме того, разве не жена Карломана была наставницей ее Матильды, не она ли толкнула девочку на опасный путь? И, если ей будет плохо, может быть, Матильда скорее одумается.

- Я сделаю, как ты велишь, государыня! - пообещала Ода, готовая пустить в ход свой ехидный язык.

- Вот и ладно, - успокоилась Паучиха. - Меня больше волнует: с чистым ли сердцем будет служить в Королевском Совете друг детства Матильды, Ангерран Кенабумский, моему царственному сыну? Увы, трагедия на ристалище способна пошатнуть верность любого вассала, а теперь еще король не назначил его майордомом, - она умолчала, что король так поступил по ее наущению.

Ода де Кампани выпрямилась, облегченно переведя дух, как только сообразила, о чем идет речь, и только в глубине ее души нетающей льдинкой осталась тревога за дочь.

- Государыня, я уверена, что Ангерран все правильно поймет! Ведь его семья всю жизнь верно служила королям... Кроме того, его брат войдет в Королевский Совет. Род Карломана достаточно почтили! Пусть король выразит ему соболезнование перед всем двором, покажет, что сыновья Карломана по-прежнему остаются для него любимыми кузенами?

- Ты думаешь? В силу известных обстоятельств, это может быть расценено, как злая шутка, - нахмурилась Бересвинда, размышляя. - Хотя... Ведь в новом указе короля будет сказано, что во всем виновато злое колдовство альвов! Пусть все вспомнят, как сильно он был благодарен своему дяде, графу Кенабумскому, и как высоко чтил его и его сыновей! Тогда ни у кого не останется сомнений, что ужасное преступление могло произойти только по вине злых чар!

Она задумалась, понимая, что этим сыграет на руку Ги Верденнскому. В конце концов, махнула рукой, отпуская графиню.

- Теперь ступай, Ода! Как только заметишь что-то важное, приходи ко мне. А по поводу Матильды не беспокойся. Я, в память о моем покойном старшем сыне, люблю ее, как дочь, и сама позабочусь, чтобы она одумалась.

- Благодарю тебя, государыня!

Графиня поднялась и, сделав прощальный реверанс, вышла из покоев. Ее очень тревожила судьба дочери. Хоть королева-мать дважды пообещала ей позаботиться о Матильде, но ведь ее слова можно было расценить и по-другому.

Она решила, что ей, Гуго и Матильде следует поговорить еще раз, всей семьей, чтобы постараться переубедить дочь, или хотя бы решить, как отвести от нее беду.

417

Наша проза / Re: Черная Роза (Война Королев: Летопись Фредегонды) - IV

« : 01 Апр, 2023, 22:06:11 »

Большое спасибо, эрэа katarsis, (и с Днем Рождения ), эрэа Convollar!

Ангерран и Дагоберт предупреждены, да, но что они могут сделать? Отговорить короля вряд ли получится, а что тут можно сделать ещё?

Кто их знает? Смотря на что хватит изобретательности. А там и сам Карломан, надеюсь, поможет (мы-то знаем!)

Указы не действительны, пока не скреплены печатью, значит, надо тянуть время. Есть предлог - церемония вложения меча. Пока что Карломан считается живым, только после церемонии  (если не после погребения), эти Указы  могут вступить в силу. Так что можно и напомнить королю хотя бы о соблюдении элементарных норм приличия. И сделать это может только Гуго де Кампани, только вот ему очень хочется стать майордомом.

Печать - в руках королевы-матери, так что за ней дело не станет.
Будем надеяться, что родные Карломана сумеют протянуть время до церемонии. Ну а там мало ли что может произойти...
Но и партия Паучихи это время сидеть сложа руки не станет. Вот, дальше узнаем кое-что подробнее о ее ставленниках.

Глава 76. Тенёта (Паучья сеть) (начало)
Тем же утром, после беседы со своим царственным сыном и вынужденного примирения с Кримхильдой, королева-мать стояла перед письменным столом в своих покоях. Она находилась одна, ибо ей требовалось многое обдумать.

Обстановка покоев, черно-белая отделка пола и стен, была проста и гармонична. В нее прекрасно вписывался большой комод со множеством дверец, полок, ящиков. Каждый из них запирался на отдельный ключ, а ключи всегда носила с собой сама Бересвинда, и больше никто не имел к ним доступа. В этом комоде Паучиха хранила особо важные документы и тайные сведения, позволявшие дергать за нити обитателей королевского двора. А в особо тайных отделах комода хранились и иные средства, при помощи которых иногда приходилось избавляться от тех, кто был слишком опасен, и при этом не поддавался манипуляциям.

Сейчас перед глазами королевы-матери лежали несколько листов пергамента, еще не отправленные в недра заветного комода. На них она набросала замысел действий, а заодно - свойства своих будущих ставленников: их характеры, склонности и - самое главное, - слабые места каждого, через которые можно на них воздействовать.

Эту интригу Бересвинда провернула за ночь, после беседы с Одой и с Хродебергом. Когда же графиня де Кампани второй раз пришла к ней и рассказала про угрозу Альпаиды в святилище, Паучиха поняла, что все сделала правильно. Оставь она без внимания семью своих противников - и они сокрушили бы ее саму. Она уже давно улавливала признаки того, что близкие Карломана, во главе с Дагобертом Старым Лисом, готовят действия против нее. Если их могущественный род поддержит Нибелунгскую Валькирию (теперь королева-мать готова была согласиться с прозвищем своей строптивой невестки, что дали ей придворные миннезингеры; но только она, конечно, понимала его совсем по-другому), Бересвинда лишится власти и влияния на своего царственного сына. А между тем, она не сомневалась, что ни один правитель не сможет служить Арвернии с такой преданностью, как она, пожертвовавшая любовью ради блага королевства...

После доклада Оды она всю ночь размышляла, как ослабить партию противника, и наутро уже предложила королю готовый проект отставок и замен в Королевском Совете. Хильдеберт выслушал ее доводы и одобрил их. Так и должно быть. Теперь ключевые посты в королевстве займут люди, которым придется быть благодарными властителям, возвысившим их. А гордыня независимых вельмож будет унижена.

Сейчас королева-мать ожидала сообщений от своих связных. А также прихода верной Оды, которая должна наведаться к ней, как только закончится утренняя церемония одевания молодой королевы. А пока что Бересвинда перечитывала записи, касавшиеся ее ставленников. И перед ней с плотных, чуть желтоватых листов, исписанных чернилами, вставали те, кого она втянула или готовилась втянуть в свои паучьи тенета.

И первым перед мысленным взором королевы появился Хродеберг - ее верный рыцарь, для которого она, Бересвинда, стала единственной любовью на всю жизнь. С первого взгляда, с той минуты, когда она приехала в Дурокортер, чтобы стать невестой его кузена, принца Хлодеберта. Терпеливая преданность Хродеберга выдержала все - и испытание временем, и безнадежность. Но устоит ли она теперь, когда Бересвинда отречется от него в угоду ревнивому сыну-королю?

Стоявший перед ее мысленным взором Хродеберг взглянул ей грустными глазами в самую душу, и Бересвинда содрогнулась. Она словно бы видела его перед собой наяву, во плоти, умом понимая, что находится в своих покоях совершенно одна.

Из ее груди вырвался тяжкий вздох - не королевы, но тоскующей женщины. Если ей все же удастся убить его любовь, Хродебергу придется тяжко. В душе у него останется рана, которую трудно будет залечить. Но зато в его руках сосредоточится власть над всеми войсками Арвернии! Сейчас Хродеберг виделся Бересвинде в парадном одеянии коннетабля, с церемониальным мечом на поясе, но без доспехов; легкая, богато украшенная кираса, облегавшая его грудь, была тоже сугубо парадной. На одежде его густо серебрились нити.

Она глядела на него и понимала, что только любовь к ней заставляла Хродеберга безропотно служить ей столько лет. Если теперь он разочаруется в ней, быть может, разорвет связующие их нити? Лишь Небеса знают, как поступит ее невенчаный супруг! Но взамен своей любви она подарит ему могущество и воинскую славу, гораздо выше, чем прежде. Мало какая женщина, хотя бы и королева, могла сделать столь щедрый подарок любимому человеку! Хродеберг честолюбив, он будет рад возможности превзойти в воинской славе других полководцев, если междугорцы, а возможно, и "дети богини Дану", ополчатся против Арвернии. У него будет достойное дело и настоящий смысл жизни...

Бересвинда с усилием отвела взгляд от него и посмотрела на другой лист. И тотчас рядом с Хродебергом появился образ следующего ее ставленника.

Герберт, младший сын Дагоберта, будущий жрец-законоговоритель. Он был похож на своего старшего брата, только ниже ростом и слабее него, и глаза не такие яркие, хоть их взгляд в эту минуту был пронзителен: ведь он добился, чего хотел! И на его белоснежном жреческом облачении также серебрились нити паутины, хоть и не столь густые, как у Хродеберга.

Королева-мать недаром вызнала о Герберте самое сокровенное. Он находился во вполне дружеских отношениях с братом, что желал уступить ему наследство, зато ненавидел своего отца. Он так и не смог простить Дагоберту, что тот насильно определил его судьбу, отдав в жрецы, когда сам он был еще слишком мал, чтобы распоряжаться собой. И, хотя Герберт и в жреческом сане успел к своим сорока двум годам подняться высоко (при том, что жрецы обычно служили у алтаря до самой смерти, а жили многие из них, милостью своих богов, подолгу), но обида на отца так и не прошла с годами. С одной стороны, королеве-матери это было на руку: противник Дагоберта - союзник ей. С другой, она знала, что Герберт недолюбливает также всю семью своей старшей сестры Альпаиды. Причина коренилась, опять-таки, в неизжитой детской обиде за то, что его отец любил Карломана, как родного сына, в то время как Герберта отдал жрецам. Кроме того, уже значительно позднее, когда Дагоберт воспротивился возвращению Герберта к светской жизни, он написал завещание, по которому в случае его смерти наследником большей части его состояния становился Карломан, как муж Альпаиды.

Герберт не смел в открытую идти против Карломана, которого не любил, но уважал. Но неприязнь к сестре и зятю он перенес и на племянников. Королева-мать понимала, что он постарается испортить им жизнь, особенно Ангеррану и Аледраму, с которыми станет пересекаться в Королевском Совете. Это было чревато новым очагом напряжения. Но Бересвинда надеялась, что Хродеберг сумеет удержать брата, который всегда его слушался, от нелепой вражды, не допустит раскола в Королевском Совете. Ибо королеве-матери вовсе не хотелось настраивать против себя сыновей Карломана, сильных, дружных и унаследовавших таланты своего отца. Они покуда ей не мешали, а иметь такой род врагами никто не пожелает. Но умеренная напряженность в Совете будет полезна: его участникам труднее будет сговориться.

Паучиха перевела взгляд на следующий лист, и перед ней встал Гуго де Кампани. В церемониальной одежде майордома, с золотой цепью, украшенной геральдическим ирисом, на шее. Лицо его бледно, и сам он был весь напряжен, и, казалось, не очень-то радовался высокому назначению. Его оплетали паучьи нити почти так же плотно, как Хродеберга.

Некогда выдвинутый еще теткой Бересвинды, Радегундой Аллеманской, Гуго был умен и полезен, и всю жизнь старался поступать согласно закону. До прошлого Совета, состоявшегося в день трагедии на ристалище, Гуго исполнял заодно и должность хранителя печати, но с той поры королева-мать взяла печать себе, избавив канцлера от лишних забот. Но свои основные обязанности граф выполнял безукоризненно, и никому не требовалось вмешиваться в них. Он также был и предан - тому, кто в данный момент находился при власти. Должностью майордома и вот этой золотой цепью королева-мать покупала преданность графа. Хотя они не разговаривали откровенно, но оба подразумевали, что взамен он станет выполнять ее просьбы. Возможности отказаться от назначения у Гуго не было. Обсуждайся вопрос прямо, он, конечно, уступил бы высокое звание Ангеррану. Но теперь, поставив его перед фактом, Паучиха обрекла его служить ей. Разумеется, во благо Арвернии!

Она хорошо знала Гуго, и в особенности его жену Оду, которая не уставала служить и превозносить ее. До сих пор чета графов де Кампани не вызывала у королевы-матери сомнений и вполне заслуживала поощрения. Но также Бересвинда знала, что и они могут сбросить тщательно сплетенную паутину. Их дочь Матильда, похоже, открыто заняла сторону Альпаиды и Кримхильды. Что выберут Гуго и Кродоар, если придется решать - служить Арвернии или сохранить отношения с дочерью? Матильда ведь у них осталась последней из детей (увы, это было слишком хорошо понятно Бересвинде!) Но то, что создавало рискованную ситуацию, одновременно помогало разрешить ее. Если граф де Кампани в должности майордома будет недостаточно ревностно служить интересам Арвернии, его дочь отправят назад в Окситанию, к ее супругу-мерзавцу. А внучку, принцессу Адельгейду, сделают жрицей в святилище Гевьон, где уединенно служат вечные девы. Королеве Бересвинде вовсе не хотелось поднимать руку на вдову и дочь ее старшего сына, однако, для обеспечения надежности графа де Кампани, такая возможность будет кстати. Между прочим, и саму Матильду можно шантажировать тем же. Королева-мать хорошо знала все рычаги воздействия! Так что в своем бывшем свате могла быть почти уверена.

Паучиха перевела взгляд дальше. И перед ней, став с другими не в ряд, а полукругом, напротив Гуго, встал граф Роберт Амьемский. В темном строгом одеянии, со знаками должности канцлера. В отличие от остальных, на нем почти не было нитей паутины, ибо даже королеве-матери не за что было уловить его. Роберт был суровым и честным человеком, законником до мозга костей, несколько слишком приверженным буквальному исполнению закона. В должности юстициария, расследуя тяжкие преступления, граф Амьемский, установив, что обвиняемый действительно виновен, обыкновенно приговаривал к смертной казни. Лишь иногда Карломан, от имени короля утверждавший приговор, щадил преступников, находя смягчающие обстоятельства, какие не волновали Роберта Амьемского. С одной стороны, королеве-матери нравилась его преданность своему делу. С другой - невозможно было ни запугать его, ни подкупить. Но она рассчитывала, что Роберт оценит то, что она даст его старшему брату пост маршала запада, и тем польстит наследственному честолюбию рода Бертрама Затворника, отца графа Амьемского, одного из старейших и в прошлом самых влиятельных принцев крови.

Некогда, при жизни супруга Бересвинды, принц Бертрам, тогда еще энергичный и деятельный, находился во главе партии принцев крови и влиятельных вельмож, готовых поднять бунт против короля, что осмелился ограничить их старинные привилегии. Они не хотели допустить усиления королевской власти и ослабления феодальной власти сеньоров. Король с помощью своего брата и майордома, Карломана, взял верх над мятежниками, и Бертрам на долгие годы затворился в своем замке. Но тот же Карломан способствовал, чтобы обе стороны заключили мир. И даже взял с мятежных принцев слово: в случае, если королем будет ребенок, он, Карломан, как регент, вернет им былые привилегии, но с условием верно служить короне и королю, ибо только он, на самом деле мог гарантировать их будущее.

Если теперь младший сын Бертрама станет канцлером, а старший - маршалом запада, это позволит вновь заключить союз с принцами крови и древними аристократическими семействами. Следом за Бертрамом последуют и другие гордые властелины. Однако Бересвинда в то же время боялась усиления их власти. Поэтому она рассчитывала заручиться поддержкой Роберта и его брата, а также их отца. Ибо понимала, что трагедия на ристалище сильно повредила королю в глазах всей Арвернии. Если принцы крови не смогут почитать его, они способны устроить государственный переворот.

Но для того, чтобы никто не смел сомневаться в достоинствах ее царственного сына, как раз и был необходим пятый из новых ставленников королевы Бересвинды...

С последнего листа, лежащего на столе, поднялся Ги Верденнский, похожий на старого ястреба, с неистовым взглядом фанатика. На его груди висел на цепочке знак Великого Расследователя - молот и карающая молния Донара. В руках старик держал деревянную палку, с которой свешивались нити: такими пользуются кукловоды на представлениях. Это был знак, и недобрый знак: барон Верденнский и сам способен направлять короля к своим целям, дергая за незаметные нити. Ведь это он посоветовал царственному сыну Бересвинды замысел Священого Похода против альвов. Королеве-матери пришлось одобрить его поневоле, потому что переубеждать короля было уже поздно. Кроме того, его замысел мог помочь королю укрепить его репутацию. И все же, она не доверяла барону. Он мог стать ей настоящим соперником в борьбе за власть! Королева видела, как с его рук капала кровь, расплываясь на листах пергамента. Да, это страшный человек, хоть сейчас его советы и полезны королю! Если дать ему слишком большую власть, он утопит в крови всю страну, да и саму Бересвинду если не отстранит, то, по меньшей мере, лишит нынешнего влияния на сына.

Паучиха порадовалась про себя, что единственная внучка барона, Вальдрада (тоже последний потомок!) будет в ее свите, следовательно - в ее руках. Но это успокаивало лишь отчасти. Кто-кто, а Ги Верденнский, если потребуется, сумеет переступить и через родную кровь. Куда больше успокаивало, что он уже стар, ему за семьдесят лет, вряд ли у него хватит сил надолго. И, когда он умрет, Бересвинда сумеет вернуть влияние на короля.

Разглядывая людей, с помощью которых собиралась помогать своему царственному сыну править Арвернией, Бересвинда Адуатукийская мысленно подыскивала, за какие ниточки дергать каждого из них. И не видела, что сама давно оплетена, как паучьей сетью, нитями ненависти, лжи, интриг, предательства, тайных преступлений, неукротимого властолюбия, - всего, что она считала совершенно необходимым ради блага Арвернии, как будто на чужих несчастьях можно построить счастье, хоть отдельного человека, хоть целого королевства.

И она не видела, что за спиной ее остановилась родная тетка, Радегунда Аллеманская, в погребальных одеяниях. Она зловеще смотрела на ту, которая принесла людям столько горя. Казалось, она хотела сказать: "Некогда я тоже правила Арвернией, но закончила жизнь одинокой, потерявшей почти всех, кого любила. Такова была судьба той, кто всему на свете предпочла власть."

Но она не высказала своего предостережения. А Бересвинда не подозревала о ее присутствии.

418

Адресное / Re: Виват! - 26

« : 01 Апр, 2023, 18:32:55 »

Эрэа katarsis, с Днем Рождения Вас, и всего самого лучшего на свете, дорогой друг и читатель!

419

Наша проза / Re: Черная Роза (Война Королев: Летопись Фредегонды) - IV

« : 31 Мар, 2023, 22:04:46 »

Благодарю, эрэа Convollar, эрэа katarsis!

Великий инквизитор расследователь Ги Верденнский и этот дегенерат в короне натворят немало дел во славу Бересвинды. Для блага государства, вестимо. Если, конечно,  Карломан не вмешается, но  приказы короля проще утвердить, чем отменить. Кстати, согласно этим приказам, Карломан уже не майордом, даже если оживёт, наконец. Он теперь никто. Конечно, если не оживёт до утверждения королевского бреда.

Возможны и такие тревожные перспективы. Но будем надеяться, что им все же не дадут натворить слишком много дел!
*Да, не любят здесь Хильдеберта...*
Думаю, что, если Карломан оживет, его восстановят в прежней должности. Король и так сильно виноват перед ним. Чтобы искупить свою вину, он мигом забудет все указы, что успел навыпускать. Ну, или почти все...

Лучше бы Хильдеберт не только маму слушался, но и, хоть иногда, свою совесть. Ведь чувствует же, что недостойно поступает с Дагобертом. А ведь Бересвинда в данном случае вовсе не о благе Арвернии думает, а от политического противника избавляется А Хильдеберт хорошо  устроился: мама умная, а самому думать не надо.
А ведь так можно далеко зайти. Тут недостойно поступишь, там подлость ради блага, здесь к совести не прислушаешься (ради великой цели, ога)... Так постепенно совесть и атрофируется. За ненадобностью

Не хотелось бы, чтобы он до такой перемены дошел! Берсерк в короне - это еще полбеды. А вот он же еще и без совести, это уже гораздо хуже. Но он пока еще не совсем безнадежен, хочется верить.

Глава 75. Верность и бесчестие (окончание)
Из святилища Матильда этим утром отправилась к Малому Двору королевы Кримхильды. Она не сомневалась, что обычный круг дам соберется сегодня, хотя почти все не спали минувшей ночью.

И действительно: вокруг королевы, разгневанной и мрачной после визита к супругу, уже собрались придворные дамы. Тут были Ираида Моравская и Ротруда, участливо взиравшие на свою госпожу. Увидела Матильда и свою мать, графиню де Кампани, которая, напротив, держалась с высокомерным торжестовм, словно знала что-то, о чем не подозревали другие. Это показалось герцогине Окситанской подозрительным. Кроме упомянутых дам, в покоях королевы пребывали несколько молодых фрейлин, в их числе Фредегонда.

С первого взгляда на молодую королеву, Матильда поняла, что та сильно разгневана, хоть и старается сдерживаться. Глаза сидящей в кресле Нибелунгской Валькирии яростно сверкали, губы были плотно сжаты. Когда вошедшая герцогиня поприветствовала ее книксеном, Кримхильда отрывисто бросила:

- Мне не удалось переубедить короля!..

Ида и Матильда переглянулись, поняв, что она потерпела неудачу. Король отказался пустить родных к смертному ложу Карломана!

В этот момент к королеве приблизилась графиня де Кампани, мать Матильды. Она указала ей на приготовленное фрейлинами темно-синее, цвета ночного неба, шелковое платье с едва заметной серебряной отделкой.

- Этот наряд будет уместнее всего, государыня, к нынешнему печальному дню, - назидательно сообщила Ода. - Ведь сегодня король объявит дату церемонии вложения меча в руки графу Кенабумскому. А затем в Храме Всех Богов состоится торжественная молитва. К сожалению, придется просить богов уже не о спасении графа, но о том, чтобы его благородная душа поднялась по Радужному Мосту и с почетом вступила в Вальхаллу. Так что скромное, почти траурное одеяние в самый раз сегодня!

То, что говорила графиня, было справедливо. Но интонации, с какими она обращалась к королеве, как к маленькой девочке, высокомерие, сквозившее в каждом жесте, в выражении ее лица! Тем удивительнее было, что обыкновенно вспыльчивая королева на сей раз все терпела безропотно. Она сидела, не поднимая глаз, лишь молча сжимала пальцами свой пояс, так что тот извивался, как змея. В ответ на назидания графини, она только кивнула:

- Ты права! Я надену это платье, в тон одеянию моего супруга.

Наблюдая за этой сценкой, Матильда больше не сомневалась, что королева-мать взяла верх, и ее невестка была вынуждена пойти на уступки.

Не только она, но и Ида поняла по поведению Кримхильды, что произошло нечто важное. Но сейчас выбор был сделан, и началась церемония одевания королевы, подобная уже описанной ранее.

В то время как придворные дамы трудились над королевским платьем, молодые фрейлины, по знаку, поданному Ротрудой, пребывали на подхвате. Одни успевали поправить складки на платье, другие вовремя подавали пояс, веер, шарф, еще что-нибудь из мелких деталей одеяния своей госпожи.

Среди них была и Фредегонда, и работала она так же ловко, как более опытные фрейлины. Когда она передала Матильде перчатки для королевы, они переглянулись. Герцогиня поразилась, как горячо блестели темные глаза хранительницы живой воды. Фредегонда кивнула ей, и на губах ее мелькнула радостная улыбка, словно солнечный луч, пронзивший грозовое небо.

У Матильды быстро забилось сердце, так что она хотела даже схватиться руками за грудь, чтобы другие не услышали его бешеный стук. Ведь эта радость загадочной девы с ласточкой могла означать только одно: Карломана напоили целебной водой, она начала действовать, чудо случилось! Теперь оставалось лишь ждать, когда из его покоев придет самая важная весть...

Как хотелось Матильде расспросить о подробностях! Но в присутствии окружающих пришлось сдерживаться. И она еще раз вдохнула воздух, на сей раз - глубоко и с наслаждением.

Между тем, одевание королевы подошло к концу. И та, облаченная в почти траурное платье, кивнула, благодаря своих дам за помощь.

- Вы славно потрудились сегодня! Можете идти отдыхать. Ротруда, разъясни Фредегонде, как будет происходить предстоящая церемония вложения меча.

Статс-дама, сделав реверанс перед королевой, вышла вместе с внучкой вейлы, к тайному разочарованию Матильды. За ними последовали и молодые фрейлины, отпущенные Кримхильдой.

Та же обратилась к Ираиде Моравской:

- Тебя, Ида, я прошу узнать через твоего супруга о намерениях "детей богини Дану".

Герцогиня Бро-Виромандуи нахмурилась, подумав о буйных соотечественниках своего мужа. Сможет ли Гворемор их сдержать, если смерть Карломана вызовет бунт?

- Я узнаю, государыня! - пообещала женщина, и вышла за дверь.

Теперь в покоях королевы остались вместе с ней только Матильда и ее мать. Обернувшись к последней, Кримхильда сказала:

- Графиня, я прошу тебя...

- С твоего позволения, государыня, я и так хотела удалиться, - Ода поклонилась, собираясь выйти, еще до того, как королева отпустила ее. - Мне следует проверить расписание сегодняшнего дня. В связи с церемонией, его придется изменить.

Кримхильда окинула ее неприязненным взором.

- Да, благодарю тебя, Кродоар. Ступай! - произнесла она, не сомневаясь, что графиня пойдет к королеве-матери, докладывать о ее, Кримхильды, унижении.

И тут же, пока еще Ода не успела уйти, она быстро обратилась к герцогине Окситанской:

- Матильда, а ты проведай графиню Кенабумскую. Ей, бедняжке, опять нездоровится.

Герцогиня, сидевшая в кресле, встала, чтобы закрыть дверь за матерью. Затем, по знаку королевы, приостановилась, чтобы выслушать то, что она скажет наедине.

- Передай Альпаиде, Ангеррану: в Королевском Совете грядут большие перестановки, - отчетливо проговорила Кримхильда, когда Матильда подошла к ней ближе. - Барон Верденнский вновь станет Великим Расследователем. Место Дагоберта займет Хродеберг. А самое главное - майордомом будет назначен твой отец, Ангерран же останется сенешалем.

- Мой отец - майордомом? - дочь графа де Кампани вздрогнула, как от внезапного мороза.

- Королева-мать сочла его наиболее умным и преданным среди всех придворных... Матильда, я знаю, ты всегда... была преданна Карломану! Прошу тебя: ради него предупреди его близких, что королева-мать убедила короля совсем оттеснить их от власти! - проговорила Кримхильда, помня, сколько сделал для нее Карломан, и свое обещание Ангеррану помогать во всем.

Сказать, что Матильда удивилась, значило ничего не сказать. она была потрясена, ошеломлена, выбита из колеи, но не разбита. Напротив, голова ее сделалась холодной и ясной. Герцогиня Окситанская ни минуты не сомневалась в своем выборе. Она не предаст Карломана, живого или мертвого. Не побоится ради него покинуть своих родителей, если они твердо выбрали сторону Паучихи.

- Ты можешь на меня положиться, - пообещала она Кримхильде, покидая ее покои.

Направившись в кабинет Ангеррана, Матильда застала там его самого, Альпаиду, Дагоберта и Хродеберга. Они приглушенно беседовали о самом главном и сокровенном. Когда Матильда, постучавшись, вошла, Ангерран как раз произнес:

- Турольда нет уже давно. Стало быть, ему все же удалось попасть в покои отца! И тогда... Будем надеяться, что целебная вода поможет ему!

- Только на это нам остается надеяться! - вздохнула Матильда, входя в кабинет. - Ибо королева-мать задумала, если Карломан умрет, заменить почти весь Королевский Совет своими ставленниками. Она вызвала откуда-то, чуть ли не из мрачного царства Хель, барона Верденнского... А тебе, Ангерран, не достанется должности майордома. Король, по совету своей матери, назначит майордомом моего отца!

О замене Дагоберта на Хродеберга она не сказала, ибо оба они присутствовали здесь. Но маршал запада, услышав о замыслах своей невенчаной жены, побледнел как мел. Так значит, Бересвинда не только от него добивается, чтобы он, по сути, предал родного отца! Она атакует их род со всех сторон, как искусный полководец, по всем правилам военной науки.

В повисшей могильной тишине раздался стук упавшего кресла - это Альпаида вскочила на ноги, не помня себя. Она давно уже находилась на пределе нервов, а теперь ее прославленное самообладание все чаще стало подводить (доказательством чего служили хотя бы царапины на щеках Жоффруа де Геклена, не допустившего ее к мужу).

- А-а, проклятой Паучихе еще мало наших страданий! - выкрикнула она хриплым, чужим голосом, тяжело дыша. - Она погубила Карломана! Запомните все: кровь его на руках Бересвинды Адуатукийской! А теперь она не успокоится, пока не сломает весь наш род! Так не может продолжаться: или мы, или она! Даю слово, что, пока у меня останутся силы, я помогу королеве Кримхильде одолеть Паучиху. Она славная девочка, и Карломан правильно просил поддерживать ее. Прошу и вас, родные мои, быть на ее стороне. Отец и брат мой, помните, что у нашей семьи нет более коварного врага, чем королева-мать! Ангерран, первенец мой и Карломана: запомни сам и передай своим братьям, кто виноват в самом страшном несчастье нашей семьи!

Ангерран выскочил из-за стола, подбежал к матери. Дагоберт очутился с другой стороны, и они обхватили несчастную женщину за плечи, усадили за стол, успокаивая.

- Матушка, я обещаю, мы будем бороться! Предупрежден - значит, вооружен! - проговорил Ангерран.

- Альпаида, девочка моя! - увещевал сильно побледневший Дагоберт. - Клянусь тебе, что не уйду на покой, пока Паучиха правит Арвернией!.. Только твое здоровье - прежде всего. Сядь, выпей воды.

Альпаида, повинуясь им, села в кресло, которое Ангерран успел поставить на место. Хродеберг, угрюмый и молчаливый, протянул сестре кубок с водой, и она выпила, тяжело дыша.

Ангерран поднял глаза на Матильду, наблюдавшую с немым сочувствием за этой сценой.

- Благодарю тебя! - сказал он своей подруге. - Я всегда знал, как и отец, что ты верный друг.

Матильда кивнула и вышла, ни слова не сказав, потому что горло ей сковал спазм.

Она сделала свой выбор. Хватит с нее двойной игры, угодничества обеим сторонам! Возможно, родители скажут, что она отреклась от них и их благодетельницы, королевы-матери. Зато она сохранит верность Карломану, своему наставнику, которого любила всю жизнь, его семье и молодой королеве, которую он просил оберегать.

И нужно же было, чтобы первой, кого встретила Матильда после этого решения, оказалась ее родная мать! Закончив с расписанием для Кримхильды, графиня Кродоар де Кампани, как и предполагала дочь, направлялась к королеве-матери, дабы рассказать, что молодая королева теперь покорна и кажется вполне сокрушенной. Графиня была весьма довольна и, встретив дочь, не преминула дать ей добрый совет.

- Вот видишь, моя дорогая: права все-таки оказалась я! Государыня Бересвинда одержала полную победу. Ее верные соратники могут рассчитывать на самые высокие посты в королевстве. Знаешь ли ты, что твой отец сразу после церемонии вложения меча будет объявлен новым майордомом Арвернии? Да-да! Указы уже составлены, и скоро будут скреплены печатью. И это еще не все. Новым канцлером станет граф Роберт Амьемский. Коннетаблем вместо Старого Лиса, будет его сын, маршал запада Хродеберг. Жрецом-законоговорителем вместо старого Турольда будет младший сын Дагоберта, Герберт. А великим секретарем - Аледрам Кенабумский. А еще, король вызвал ко двору старого барона Верденнского, чтобы вновь расследовать дела альвов. Говорят, это их козни виноваты, что король в помрачении ума поднял меч на родного дядю!..

Матильда поглядела на женщину, породившую ее и когда-то самую родную, но так рано отдалившуюся от нее. Ей очень хотелось объявить, что она сохранит верность Кримхильде, вопреки королеве-матери, вопреки родителям, запятнавшим свое имя бесчестием. Но мать, с удовольствием пересказывающая дворцовые пересуды, вдруг показалась ей настолько чужой, что даже доказывать ей ничего не хотелось. Она кивнула:

- Я приму к сведению и сделаю единственный выбор, который совместим для меня с честью и совестью. А ты ступай, матушка: королева Бересвинда, верно, уже заждалась тебя!..

И герцогина Окситанская, распрощавшись с матерью, направилась к кабинету отца. С ним она собиралась поговорить иначе: ведь он - один из умнейших людей Арвернии, не может быть, чтобы не понимал, как бесчестно принимать должность майордома таким образом!

Она застала отца за письменным столом, с указом о его будущем назначении в руках. Увидев дочь, расстроенную и бледную, Гуго сделал знак своему секретарю удалиться. Он не сомневался, что Матильда оплакивает Карломана, к которому была горячо привязана, и приготовился отечески утешать ее.

- Здравствуй, батюшка! Меня очень расстроили последние известия, - начала Матильда, подойдя к отцовскому столу.

"Ну, конечно же, она переживает скорый уход графа Кенабумского", - убедился Гуго и, выйдя из-за стола, хотел обнять дочь, думая успокоить ее, как маленькую.

- Такова судьба, девочка моя, и с ней никто не спорит, даже боги! Норны наделили Карломана Кенабумского такой судьбой... Мне тоже очень жаль, поверь! - проговорил он, не подозревая, что вести о перестановках в Совете так быстро долетят до Малого Двора, и что Матильда пришла, обо всем узнав.

Но Матильда отступила, не дав себя обнять. Ее взгляд был исполнен боли и гнева.

- Так значит, тебе жаль? И поэтому ты согласился занять место Карломана, когда он еще дышит? Ты, слуга закона, продался королеве-матери за пост майордома, и готов служить ей? Ведь это она погубила графа Кенабумского! Его кровь на ее руках! - воскликнула герцогиня, неосознанно повторяя слова Альпаиды.

Гуго де Кампани помрачнел и тяжело вздохнул. Многое он мог представить, но не то, что родная дочь явится обвинять его!

- Матильда, послушай... Я сам отчасти согласен с тобой. Но пойми, это не то назначение, которое можно отвергнуть просто так! Откажись я - и королева-мать нашла бы способ удалить от двора и меня, и Оду, и даже тебя, хоть ты и была женой ее покойного сына...

Матильда смело, решительно взглянула в глаза отцу.

- Вы с матушкой сделали свой выбор, а я свой. Ныне я возьму пример с Альпаиды, буду помогать близким Карломана. И я не пожалею ничего, чтобы королева Кримхильда выстояла под натиском королевы-матери. Ибо так завещал нам Карломан!

Гуго растерянно взглянул на дочь.

- Я прошу тебя, как отец: хотя бы внешне придерживайся, как прежде, золотой середины между придворными партиями, дочка! Ведь и Карломан прежде просил тебя играть двойную роль и не выходить из доверия. Так тебе будет безопаснее.

Но Матильда упрямо покачала головой.

- То было раньше, а сейчас ничто не обяжет меня служить той, кто погубила его! Я буду рядом с молодой королевой и семьей Карломана. А ты и матушка решайте сами, что вам дороже - благосклонность Паучихи или родная дочь.

И по непреклонному тону Матильды, по тому, как она назвала королеву-мать Паучихой, Гуго понял, что ее не переубедить. Их пути расходятся. Ему было тяжело это осознать. Некогда у них с Одой была большая семья, но нынче из их детей, к несчастью, осталась в живых только Матильда, самая младшая. Одни умерли в детстве, другие - от болезни в Черный Год, сыновей унесла война, две старшие дочери скончались родами. Больно было утратить и последнюю из детей, пусть даже их разлучала не смерть, а политика.

- Ты поступаешь жестоко, Матильда!.. Все же постарайся нас понять. Как короли принадлежат своей стране, - ты это хорошо знаешь, - так и мы с Одой, прослужив столько лет при дворе, не принадлежим себе... И подумай как следует: не ошибешься ли ты, если пойдешь против воли королевы-матери? У нее такая власть, что ее враги рискуют плохо закончить.

- А вот я думаю, батюшка, что плохо закончат те, кто поступается совестью ради власти, - проговорила Матильда печально, но твердо. Ей тоже было тяжело принять такое решение. Но назад пути не было, и она вышла из кабинета отца, с гордо поднятой головой, и мягко прикрыла дверь.

И отцу, и дочери тяжело дался этот разговор, хоть оба остались при своем. Каждый из них понимал, что теперь в противостоянии партии королевы-матери и партии молодой королевы с семьей Карломана, они окажутся по разные стороны. А на войне, как известно, все средства бывают хороши...

420

Наша проза / Re: Черная Роза (Война Королев: Летопись Фредегонды) - IV

« : 30 Мар, 2023, 22:10:06 »

Благодарю, эрэа Convollar, эрэа katarsis!

Совет состоялся до того, как Карломана напоили целебной водой? Если так, очень жаль. Вот сейчас его появление было бы очень кстати.

Да, до того. Затем Турольд и Жоффруа пойдут выполнять свои обязанности, о которых мы уже знаем.
Если бы даже Карломан мог тогда уже вернуться в мир живых, его бы все равно вряд ли кто из них мог увидеть. Может быть, только Турольд, если научился чему-то, будучи жрецом.

Ой-ой-ой! Карломану нужно срочно всё бросать и приходить в себя! И сразу же браться за дела (если, конечно, сил хватит ). Если он не успеет отговорить короля от дурацкой идеи обвинить во всём альвов до обнародования приказа, то потом назад будет уже не повернуть! О чём Хильдеберт вообще думает?! Он думает "дети богини Дану" не взбесятся от такого? А сам он как? Уши гореть не будут, когда он в своём преступлении начнёт альвов обвинять?
Что за король такой? Только оставь без внимания, так обязательно какую-нибудь дичь выкинет! Даже если он сам потом пожалеет о своей клевете (а если совесть есть, то пожалеет), то поворачивать-то поздно будет!

Скоро вернется Карломан, будем надеяться! А вот если бы не вернулся - тогда даже не знаю, что у них получилось бы.
Хильдеберт верит, что главное - это сплотить народ против альвов: "Если победишь внутреннего противника, внешние уже не страшны" - это он и о себе, и о политике. А горящие уши перетерпит как-нибудь.
Если бы его оставили без внимания матушки, то мог быть не так уж плох. Но на это как раз трудно рассчитывать. А в новых советах Бересвинды, видимо, опять ее проклятье действует.

Глава 75. Верность и бесчестие (начало)
Спустя некоторое время в королевских покоях остался лишь сам Хильдеберт IV и его мать. Они сидели за столом, и между ними стояла ваза с фруктами, однако мать и сын не обращали на них внимания. Они беседовали наедине, отпустив мужей совета.

- Ты держался, как подобает королю Арвернии, сын мой! Я горжусь тобой! - с чувством проговорила Бересвинда. Про себя нахмурилась по поводу желания сына похоронить Карломана арвернским обычаем. Поговорить с ним об этом сейчас?.. Нет, пожалуй, успеется, когда сын будет не столь воодушевлен своей "блистательной" идеей. А сейчас ей важнее было убедить его в другом...

- Ты очень кстати дал понять советникам, что назревают дальнейшие перемены, - продолжала королева-мать. - Дагоберту давно пора отправляться на покой. Он стар и болен, и не сможет быть коннетаблем в опасное для страны время.

Хильдеберт нахмурился. Ему было неловко, и даже стыдно. Он подумал о том, что Сигиберт Древний оставался коннетаблем, пока ему не исполнилось семьдесят семь лет, а Дагоберту сейчас "всего" шестьдесят шесть, хотя он в последние годы вправду жаловался на боли в сердце. Хоть и не говорил никому о своем здоровье открыто, но ему приходилось обращаться к лекарям, да и шпионы королевы-матери пару раз подслушивали, как близкие коннетабля выражают тревогу.

- Не годится отпускать столь заслуженного человека просто так, точно ненужного слугу. Дагоберт очень много сделал для Арвернии, а она, в лице своего короля, отплатит неблагодарностью? Чтобы отдать ему должное, я назначу его хранителем печати. Это почетное звание, но без серьезных обязанностей.

Но Бересвинде не понравилась эта идея. Она знала, что даже в таком звании Дагоберт останется ее непримиримым врагом и сохранит немало приверженцев при дворе. Кроме того, Паучиха уже продумала, каким образом отстранить от власти сразу двух противников.

- Нет, я не думаю, что Дагоберт примет звание хранителя печати в качестве утешения. А, чтобы умилостивить его, лучше назначь жрецом-законоговорителем его младшего сына, вместо Турольда, которому тоже давно пора на покой. Кроме того, тебе, государь, полезнее будет в сане жреца-законоговорителя преданный человек, всем обязанный тебе. Погляди, как непочтительно держится Турольд, как он оспаривает каждое твое слово! Король Арвернии не может терпеть, чтобы собственные советники, даже самые мудрые из них, подрывали его власть. Пусть младший сын Дагоберта войдет в Королевский Совет!

За этим предложением скрывалась одна из множества семейных историй, какие встречаются в венценосном роду не реже, чем у обычных дворян и простолюдинов, и не меньше омрачают жизнь.

Сын Дагоберта Старого Лиса, Герберт, младший брат Альпаиды и Хродеберга, в детстве был отдан в жрецы. Некогда он перенес тяжкую болезнь, и отчаявшиеся родители пообещали тогда посвятить мальчика богам, если тот выживет. Боги спасли Герберта, и обещание пришлось выполнить. Однако впоследствии, когда стало ясно, что его брат Хродеберг, влюбившийся на всю жизнь в Бересвинду, никогда не женится и не будет иметь законных наследников, Герберт попытался было отказаться от жреческого сана, чтобы стать наследником отца. В то время он еще не дал постоянных обетов. Хродеберг согласился уступить наследство младшему брату. Зато Дагоберт отказался наотрез, и поссорился с младшим сыном. Данный им обет должен быть исполнен. Он настоял, чтобы Герберт прошел посвящение в жрецы.

Вот этого Герберта, младшего сына Дагоберта, королева-мать сейчас предложила назначить жрецом-законоговорителем вместо Турольда. Король, изумленный советами своей матушки, поклонился ей и почтительно поцеловал ее руки.

- Матушка! Мне никогда и в голову не пришло бы то, что советуешь ты!

Бересвинда Адуатукийская позволила себе улыбнуться уголками губ. Она знала, что ее сын, как и большинство мужчин, даже лучшие из них, далеко не все могут предвидеть. И поэтому ему еще долго будут нужны советы матери.

- У нас появится сравнительно молодой жрец-законоговоритель, обязанный нам своим званием. Заодно мы почтим Дагоберта и семью Карломана. А затем ты отправишь Дагоберта в его замок, доживать остаток дней. К сожалению, несчастье с Карломаном, которого он любил как сына, больно ударило по Дагоберту. Как военный человек, он стоек и упорен, и пока еще держится. Но, вероятно, пережитые испытания впредь еще отзовутся на его здоровье. Так что освобождение от обязанностей коннетабля пойдет на пользу ему самому.

Король кивнул, соглашаясь с решением матери.

- Но помни и ты, матушка, о чем мы договорились! Ты расстанешься с будущим коннетаблем и посвятишь себя благу Арвернии и благородному вдовству, как подобает королеве.

Бересвинда кивнула, тяжело вздохнув. Все было уже решено... И все-таки, с каким трудом ей далась разлука с Хродебергом! Она предпочла власть любви, отвергнув своего благородного рыцаря, который посвятил ей всю жизнь. Власть над Арвернией она сохранила. Но не бесчестен ли ее выбор? Не принесет ли он пустоту в душе, которую уже нечем будет заполнить?

***

В этот миг дверь королевских покоев распахнулась, и туда не вошла, а ворвалась королева Кримхильда. Она пребывала в ярости. Дыхание волновало ее высокую грудь, гневный румянец окрасил лицо, голубые глаза сверкали неукротимым блеском. Хильдеберт обернулся, услышав стук двери, и не мог выговорить ни слова, залюбовавшись женой. Кримхильда всегда хорошела в гневе, еще больше напоминая валькирию.

И король поднялся, почтительно приветствуя ее.

- Здравствуй, моя дорогая супруга! - он даже не удивился, с чем жена пришла к нему в столь ранний час. 

Зато Бересвинда Адуатукийская смерила невестку тяжелым, неодобрительным взглядом. Ей не понравился ее приход, а еще менее того - как сын любуется Кримхильдой.

А между тем, молодая королева с порога заговорила о том, ради чего пришла:

- Государь, зачем ты запретил всем входить в покои графа Кенабумского, даже самым близким людям?!

Хильдеберт глухо кашлянул. Странно: он был уверен, что его решение необходимо ради блага Арвернии, но вот, жена своим появлением пошатнула его уверенность, он как будто взглянул со стороны и увидел, что поступает жестоко...

Но мать взглянула на него решительно и строго, и король сразу постарался взять себя в руки. Если матушка считает эти меры необходимыми, значит, так должно быть. В конце концов, она ради блага Арвернии смогла поступиться личным счастьем, так что имела право давать советы другим, как лучше служить своему королевству.

И он обратился к жене, как взрослый к ребенку:

- Дорогая моя, государственные интересы требуют, чтобы никто не мешал дяде Карломану в его последние дни...

- Не мешал? - взвилась Нибелунгская Валькирия, разъяренная, с раздувающимися ноздрями. - Я прошу тебя, государь: позволь хотя бы Альпаиде побыть рядом с мужем в его последние часы! Она и так тяжко переживает трагедию с Карломаном, сама выглядит умирающей. Неужели ты хочешь сделать ей еще хуже?!

Кримхильда не сказала мужу и его матери о возможности спасти Карломана с помощью дара вейл, ибо это была не ее тайна.

Хильдеберта больно резанули упреки жены, и он поднял руку, призывая ее замолчать. В тот же миг Бересвинда поднялась на ноги рядом с сыном, в знак поддержки.

- Я вижу, что ты так и осталась дочерью Нибелунгии, и наши государственные интересы для тебя - пустой звук! - ледяным тоном процедила она, глядя на Кримхильду. - Только крайняя необходимость вынудила короля пойти на столь суровые меры. Альпаида, как потомок королей, должна гораздо лучше тебя понимать, в чем состоит долг перед государством. Кстати, для королевы он состоит в том, чтобы поддерживать своего царственного супруга, а не бросаться упреками! Как ты думаешь, легко ли было государю отдавать такой приказ?

Хильдеберт оказался, как между двух огней, между женой и матерью, когда они вступили в прямой спор. Он стоял, кусая губы, чувствуя, как будто две женщины пытаются разорвать его пополам.

И все-таки выбрал мать - отчасти потому, что привык полагаться на ее советы. Высказал, обращаясь к супруге:

- К сожалению, это не единственное жестокое решение, что мне пришлось принять в нынешние тревожные дни, помимо того, что я вновь назначил Великим Расследователем по делам альвов барона Ги Верденнского! Государственная необходимость требует, чтобы звание майордома получил более опытный человек, чем мой кузен Ангерран. После церемонии вложения меча в руки дяде Карломану, майордомом станет граф де Кампани. Канцлером вместо него будет граф Амьемский, а великим секретарем - мой кузен Аледрам Кенабумский. Также я намерен отправить на покой коннетабля, передать это звание от Дагоберта его сыну Хродебергу. А жрецом-законоговорителем скоро станет Герберт, младший сын Дагоберта. Мне жаль смещать верных помощников, что служили моему отцу и деду. Однако новые времена требуют новых людей!

- Что-о?!

Услышав о грядущих масштабных перестановках в Королевском Совете, Кримхильда покачнулась и едва устояла на ногах. С усилием провела рукой по разгоряченному лбу, приказывая себе успокоиться. Ей понадобилось собрать все терпение, какому научилась за два непростых года своего замужества. Ей ясно было, что следует спешить медленно. Если выскажет все, что у нее на уме, она только все испортит.

И она подняла глаза на королеву-мать, не сомневаясь, что все эти перестановки - дело ее рук.

- Если ты, государыня-матушка, даешь государю столь мудрые советы, что готова в одиночку заменить всех преданных соратников, то я, конечно, не вправе мешать. Мне еще далеко до столь глубокого понимания блага Арвернии, - с иронией проговорила Кримхильда.

Бересвинда Адуатукийская кивнула, сделав вид, что не замечает иронии невестки.

- Именно! Тебе далеко до настоящего понимания, - ну так хотя бы не вмешивайся в то, в чем не разбираешься, дочь моя!

Обе королевы держались все холоднее и враждебнее. Удивленный король счел нужным вмешаться:

- Милые дамы, прошу вас, не тревожьтесь! Обе вы необходимы мне. Только с вашей поддержкой я смогу выстоять в нынешние трудные времена. Примиритесь, прошу вас! Я счастлив, что обе вы поддержали мою замысел Священного Похода против альвов.

Обе женщины кивнули. Да, они поддержали короля, но он не подозревал, что обе они внутренне не одобряли его замысел, хоть и каждая по своим причинам. Как и не хотели мириться сейчас. Однако просьба короля означала, по сути, приказ, и они шагнули навстречу друг другу, причем Кримхильда, как младшая, сделала больше шагов навстречу свекрови. Осторожно, словно гладя опасное животное, обе положили ладони одна на плечи другой, изображая родственное объятие, и нехотя поцеловались.

- Дочь моя! - глухо произнесла Бересвинда.

- Матушка! - со вздохом прошелестела Кримхильда, и тут же отпрянула назад.

Король наблюдал за самыми близкими женщинами, удовлетворившись пока этим натянутым примирением. Все-таки худой мир лучше доброй ссоры. А ему сейчас был необходим покой в собственной семье.

И он улыбнулся, принимая довольный вид:

- Благодарю вас обеих!.. А сейчас, Кримхильда, ступай! Мне необходимо еще кое о чем побеседовать с матушкой.

- Конечно, - кивнула молодая королева. - Больше я не стану отвлекать своего царственного супруга от государственных забот!

- Очень на это надеюсь! - пронзительным голосом ответила королева-мать. И обеим женщинам стало ясно, что, несмотря на вынужденное примирение, война между ними только начинается.

Стремительно выйдя из покоев своего супруга, Кримхильда подумала, что ее долг - предупредить участников Королевского Совета о грядущих перестановках, хотя бы через Матильду. И она направилась к себе, почти бегом, так что ее шаги сердито отдавались эхом от каменных плит. Она тяжело дышала, ибо ее душила ярость. Почему, почему она вынуждена терпеть унижения?! И ее муж присутствовал при этом, и ничем не попытался защитить ее от своей матери!

Молодая королева, благодарная Карломану за поддержку, оказанную ей при дворе им и его семьей, была твердо намерена отплатить им добром за добро. Иначе она просто не могла поступить, не простила бы себе.

Зато ее царственный супруг не особенно задумался, приняв сторону матери против жены.

***

В полдень того же дня  граф Гуго де Кампани сидел в своем кабинете за письменным столом. Вернувшись от короля, он занялся составлением новых указов.

Кабинет был просторным, светлым. Вдоль стен стояли высокие шкафы с книгами и свитками. На столах разложены письменные принадлежности.

Сидевшему за столом графу его секретарь, молодой человек, передал поднос со свитками. Это были указы о перестановках в Королевском Совете. Сам Гуго в этот миг держал в руках готовый указ о своем назначении майордомом. Перечитывал его и хмурился, не веря случившемуся. Он и не мечтал о посте майордома при жизни Карломана. И даже в последние две седьмицы уверен был, что Ангерран наследует своему отцу. Самому Гуго вполне достаточно было должности канцлера. Как опытный политик, он знал, что значит быть всем обязанным сильным мира сего. За столь важное назначение королева-мать станет требовать многого, и ему придется угождать повелительнице.

Гуго аккуратно свернул свиток и положил на поднос, знаком отсылая секретаря.

- Будь наготове, ибо нам придется пойти к королеве-матери, чтобы скрепить эти указы печатью. Как ты знаешь, в настоящее время королевская печать находится в ее руках!

В этот миг в кабинет к канцлеру вошла его дочь Матильда, бледная и сосредоточенная. Покинув совещание в кабинете Ангеррана, она немного побеседовала с Ираидой Моравской о событиях прошедшей ночи. Затем побывала на молитве в дворцовом святилище, горячо прося богов спасти Карломана. Герцогиня Окситанская очень надеялась побеседовать с Фредегондой, однако та уже вышла в сад, и они разминулись.