В этом разделе можно просмотреть все сообщения, сделанные этим пользователем.

1

Адресное / Re: Виват! - 28

« : 17 Фев, 2024, 18:08:00 »

Эрэа Красный Волк, с Днём рождения! Чтобы лапы были быстрыми, нюх - острым, а глаз - верным!

2

Адресное / Re: Виват! - 28

« : 17 Фев, 2024, 00:44:57 »

Спасибо-спасибо-спасибо всем! Дорогие эры и эрэа, очень тепло от ваших таких чудесных поздравлений и тёплых слов! Спасибо, что вы есть!

3

Наша проза / Re: Хрустальные весы и другие рассказы о Таррин

« : 23 Мар, 2023, 22:50:06 »

Дорогие katarsis, passer-by, Tany, большое спасибо! Немножечко тепла всем нам не помешает ))

4

Наша проза / Re: Хрустальные весы и другие рассказы о Таррин

« : 15 Мар, 2023, 22:44:55 »

Спасибо, дорогая эрэа! Постараюсь! )))

5

Наша проза / Re: Хрустальные весы и другие рассказы о Таррин

« : 15 Мар, 2023, 21:00:26 »

Неожиданно трилогия о Таррин получила продолжение ))

Сила Слова

— Люди — упрямые, невежественные, упёртые создания! — высокородная Таррин, дочь короля горных эльфов, в сердцах стукнула кулачком по раскрытой ладони. Мокрые пряди волос прилипли к лицу, и девушка раздражённо заправила их под капюшон. Её спутник, огромный серебристо-серый варг, растянул уголки губ и вывалил язык: у него это означало добродушную усмешку. Для всякого, кто его знал. Тот, кто встречал Аррыха впервые, увидел бы прежде всего внушительные, влажно поблескивающие зубы.
Варги были разумны, хотя и не умели произносить членораздельные звуки эльфийского языка. Зато они владели мысленной речью.
«Упёртые? — даже рокочущий голос, звучавший не в воздухе, а лишь в голове Таррин, подрагивал от смеха. — Это словечко вроде не из языка эльфов?»
— С кем поведёшься, от того и наберёшься, — проворчала девушка, остывая.
Они дошли до кромки леса и нырнули под низкие ветви. Здесь было, кажется, даже мокрее, чем на открытом месте. Варг красивым прыжком перескочил через лежащий посреди тропы ствол, подождал, пока Таррин преодолеет препятствие, и только после этого чопорно ответил:
«И не из языка варгов».
— Я имела в виду людей.
«Глупая эльфийка, — на этот раз Тар фыркнула, окончательно возвращаясь в хорошее расположение духа. — Ты можешь потренироваться в том, чему научилась в прошлом году. Разве это плохо?»
Год назад Тар, по праву гордившаяся своими познаниями в лекарском искусстве, вдруг заявила, что хочет научиться чему-нибудь новому, и целую весну хвостом ходила за местной деревенской знахаркой Сильдой — растирала и смешивала травы, сопровождала старуху, когда та навещала больных либо принимала отёлы и окоты.
Заговоры и заклинания Сильды, впрочем, казались ей сущей ерундой. Таррин повторяла их так и эдак, пытаясь уловить гармонию Струн, но нет, никакой магии она не ощущала. Равно как и в остальных действиях знахарки, которую в деревне упорно называли колдуньей. Однако некоторые способы смешивания и приготовления снадобий разительно отличались от того, что знала Тар. К тому же у людей встречались болезни, которыми никогда не страдали перворождённые. Именно эти болезни вытягивали из эльфийки особенно много сил при попытках магического излечения.
И вот теперь выпала возможность вспомнить науку старой Сильды: матушка Хель, живущая у самой границы Великого леса, занемогла. Обычное для затяжной осени ломотьё в костях в этот раз разыгралось не на шутку, и любое движение вызывало боль. Племянник Хель, кожевник Йохан из Бадварда, навестил старую женщину, да так и остался. Та даже ложку ко рту подносила с трудом, а о том, чтобы порубить хворост или принести воды из ручья, не могло быть и речи. А тут ещё огород и скотина!
Но и задерживаться надолго парень не мог. Для кожевника работа всегда найдётся, тем более осенью, во время забоя скота. Пометавшись, Йохан решился на отчаянный, по его меркам, шаг — добраться до жилища горных эльфов. Говорят, те способны вылечить даже умирающего.
Всё это он как раз путанно излагал дозорным, когда Таррин и Аррых, возвращавшиеся с двухдневной прогулки, подошли к заставе. Таррин издалека узнала Леранада, своего старинного приятеля. А вот огромного рыжего детину со сросшимися над переносицей бровями она видела впервые. При виде девушки Леранад переместился в её сторону неуловимым, гибким движением — словно качнулась лёгкая лесная тень — и вновь замер. Теперь он прикрывал Тар от возможного нападения. Эльфийка кожей ощутила его напряжение, особенно когда оказалась в пределах досягаемости лопатообразных, с короткими сильными пальцами, рук кожевника.
— Осторожнее, высокородная! — пробормотал по-эльфийски Леранад, но Таррин, успевшая разобраться в клубке надежды, тревоги и нетерпения, владевших человеком, вполголоса ответила на этом же языке:
— Он напуган, но не желает зла.
— Ты лучше знаешь людей, — признал Леранад, отступая на шаг, но не утрачивая бдительности, и перешёл на язык людей:
— Успокойся, уважаемый, и продолжай.
— Так, значит… Больно ей, — пожаловался кожевник, переминаясь с ноги на ногу и собирая лоб в складки. — Тётушке, то есть. Суставы распухли — страсть. К ней обычно-то в таких случаях приходила почтенная Сильда. А она в отъезде, вот беда. Я бы ни за что… ну, то есть, со всем уважением… а из Бадварда разве кто поедет в этакую-то глухомань?
— Не беспокойся, уважаемый, — Тар была совсем не против применить свои навыки. — Сейчас ты проводишь меня к своей тётушке, я облегчу её боль и вернусь завтра с готовым лекарством.
Лицо Йохана стало ещё более хмурым, но он лишь сжал губы и кивнул.
Домик Хель, крытый серой от старости дранкой, почти врос в землю. Нет, поняла Тар, просто нижняя, сложенная из булыжников, часть стен была обложена для тепла спрессованным торфом. Пол хижины был ниже уровня земли, и ко входу пришлось спускаться по выложенным плоскими камнями ступеням.
Аррых остался снаружи: жилище Хель не выглядело достаточно просторным.
Войдя в помещение, Тар огляделась. Под потолком обнаружилось небольшое оконце, затянутое чем-то вроде тонких слюдяных пластин. Света от него было немного, но эльфийке это не мешало.
Комната была одна, с закопчённым очагом и глиняной утварью на полке. Застиранная занавеска в дальнем от входа углу отделяла деревянную лежанку. Таррин подошла ближе.
— Йохан, ты кого-то привёл?
Голос был слабым, но слова женщина произносила чётко. В интонациях эльфийке почудилась смесь надежды и неукротимой воли к жизни, и она ощутила симпатию к женщине, которую ещё даже не успела увидеть.
— Тётушка, это благородная Таррин, — уважительно проговорил кожевник. — Она тебя живо поставит на ноги, вот увидишь!
Он сдвинул занавеску, и Таррин увидела женщину с гладким, совсем не старым лицом. Зато волосы, аккуратно причёсанные и заплетённые в косу, оказались того цвета, который люди зовут «перец с солью». Таррин поглядела на руки с отёкшими, узловатыми суставами. Вряд ли больная сумела бы сама разобрать длинные густые пряди. Огромный неуклюжий кожевник предстал с неожиданной стороны.
Эльфийка хотела затеплить магический огонёк, но спохватилась — силы надо было поберечь для лечения. Откидывая нарядное одеяло из разномастных шкурок мелкого зверья, Тар мимолётно подумала, что, должно быть, и оно — свидетельство заботы племянника: вся остальная постель и утварь носила следы долгого, хоть и бережного, использования.
Колени и лодыжки женщины были такими же распухшими, как запястья. Легко проводя ладонями тут и там, эльфийка ощущала горячие участки кожи. Она улавливала напряжение больной, но не могла разобраться, было ли оно ожиданием боли от касаний или иным, более глубоким страхом.
— Сейчас станет тепло и будет покалывать, — предупредила она, готовясь снять боль, и, спохватившись, добавила:
— Ты ведь не против, если я немного полечу тебя по-нашему?
Женщина, измученная, исхудавшая, упрямо замотала головой и, собравшись с силами, выдохнула:
— Нет, высокородная. Пока я вольна в своей жизни, на это я не пойду. Можешь ли ты что-то сделать обычными способами?
Таррин знала: не все люди принимали эльфийскую магию. Некоторые считали, что та отнимает годы жизни у излеченного, а кое-кто даже боялся потерять душу. Правда, до сих пор Тар не доводилось сталкиваться с подобным суеверием. Здесь, у самого края эльфийских владений, оно было редкостью.
— Я лишь сниму боль, — мягко сказала она. — Ни твоя жизнь, ни душа не пострадают.
Но Хель, зажмурившись от напряжения, снова с силой проговорила:
— Не надо!
Эльфийка убрала руки, опустила одеяло и развернулась к Йохану.
— И что это значит, мастер Йохан? — спросила она несколько более ядовито, чем собиралась.
Но и сам кожевник выглядел несчастным и пристыженным.
— Тётушка, а, может, передумаешь? Да как же так, я же… я же…
— Думал, умолишь высокородную заглянуть в наш дом, а там уж у меня выхода не будет? — голос Хель окреп и зазвенел. — Нет, племянник. А ты прости, девонька, — уже мягче добавила она. — О тебе я дурного не слыхала. Да и Сильда говорила о прошлом годе, что научила тебя составлять мази и от ломоты, и от зимнего кашля. Йохан, дурачок, обещал, что магии не будет! — она снова метнула в племянника грозный взгляд. Тот лишь вжал голову в плечи. — Сможешь ли помочь, не пользуясь своей силой?
— Конечно, — сдерживая гнев, произнесла эльфийка. Она опрометчиво обещала Йохану помочь, и это мешало просто уйти, хлопнув дверью. Оставалось одно — вернуться в замок и сварить ту самую мазь, которую так любила Сильда, знахарка, почитаемая колдуньей.
— Сестра у неё в детстве пропала, — хмуро пояснил Йохан, провожая Таррин до калитки в плетёной ограде. — А вернулась тихая такая, и где была — так и не вспомнила. Мира тогда с эльфами не было, вот и пошли слухи… а уж правда или нет, как знать. Но ведь это когда было! А я и впрямь надеялся, ты придёшь — она и передумает, — смущённо добавил он. — Прости, высокородная, моя вина.
— Ты обманул тётушку, а обманутой почему-то чувствую себя я, — с досадой произнесла Тар. — Эх, мастер кожевник, почему было не сказать сразу?

Снова начался дождь — один из многих и многих, пролившихся с небес в этом месяце. Тропа раскисла. Таррин куталась в длинный плащ и с некоторой завистью поглядывала на густой, пышный мех приятеля. Тот словно не замечал непогоды.
«Тебя задело их отношение», — рыкнул он.
Вот тогда эльфийка и сказала:
— Люди — упрямые, невежественные, упёртые создания!

***

Мазь Таррин составляла вдумчиво. Растёрла жгун-траву с тёплым нутряным жиром, с зимы сохранявшемся в тщательно обвязанном и запечатанном воском горшочке, добавила пчелиный воск и семена огнецветки, поставила тигель на слабый огонь. Тщательно помешивая, дождалась, когда смесь равномерно нагрелась и закипела. Выдержала некоторое время и сдвинула посудину остывать на край каменной, испятнанной временем столешницы. Аррых, развалившись под столом, поднял голову, принюхался и чихнул.
«Уоу! Хорошо, что ты будешь лечить её, а не меня!»
— Сейчас остынет и перестанет пахнуть так резко, — рассмеялась эльфийка. Она распахнула окно и выглянула. Внизу, под горой, чёрные кроны оголённых клёнов терялись в дымке тумана, и лишь отдельные тёмно-зелёные вершины елей возвышались и над туманом, и над всем лесом.
Матушке Хель со вчерашнего вечера легче не стало. Она стоически вытерпела растирание мазью и лишь прикусывала шершавые, обмётанные болезнью губы, чтобы не стонать.
— Быть может, уважаемая, ты передумаешь? — учтиво спросила Тар. — Я могла бы снять боль, и моего заклинания хватило бы по крайней мере до вечера.
Но Хель, как и вчера, упрямо замотала головой:
— Нет уж, девонька. Я лучше перетерплю.
Таррин ничего не оставалось, как пустить в ход отвар из коры ивы и макового молочка.
— Теперь она уснёт, — сказала она Йохану, — и проспит несколько часов. Но я не могу держать её на этом снадобье до выздоровления: при постоянном приёме оно опасно. Лучше бы ты убедил её прибегнуть к моему дару.
— Боюсь, не выйдет, высокородная, — отвечал кожевник, скривившись. Он сжал губы, набычившись, словно уже вёл мысленный спор с тётушкой, но затем мотнул головой и постарался улыбнуться. Улыбались только губы — их углы растягивались, словно остальное лицо забыло, что надо делать, а брови оставались сведёнными. — Мы ведь с ней одного корня, упрямства нам не занимать. Только на этот раз она меня переплюнет, я уж вижу.
— А ты не сдавайся заранее, мастер Йохан, — Тар тоже улыбнулась, но иначе, глазами. — Вечером разотри её снова и попробуй уговорить. Кстати, почему она живёт здесь, а не с тобой, в городе? Место ведь у тебя нашлось бы?
— Нельзя ей к нам, высокородная госпожа. Она как-то приезжала погостить. Ну и… У меня там кожи… когда их готовишь, сыплешь в чан всякое, ей от того запаха худо становится. А пахнуть-то всё время будет. Не у меня, так от соседей… Да и, опять же, огород…Вот я и…
— Ну хорошо, — девушка кивнула. — Завтра утром я навещу вас, чтобы проверить, как дела.
Но и наутро больной не стало легче.
— Она говорит, — озабоченно пояснил Йохан, вышедший проводить эльфийку, и его лоб собрался в привычные тяжёлые складки, — мазь не такая, как у Сильды. Ты уж прости, высокородная, — спохватившись, добавил он. — Я ничего не хочу сказать о твоём искусстве… ну, то есть… — он переступил с ноги на ногу, — ну, это она так говорит. Я-то знаю, что с мазью всё в порядке, но она вбила себе в голову, и точка.

— С мазью всё в порядке! — яростно раздувая ноздри, повторила Таррин, когда они с Аррыхом отошли от хижины уже на полсотни шагов. — Она жжётся и согревает, и огнецветка не потеряла силы. Просто болезнь у матушки Хель очень глубоко в костях.
«Аррр!»
— Но ей должно было стать легче, — задумчиво продолжила девушка. — Не понимаю… Огнецветка — сильная трава. А суставы такие же опухшие и горячие, как вчера!
«Аррр! Пахнет мазь не совсем так, как у Сильды», — отозвался варг.
— Пахнет так же, — упрямо возразила Таррин.
«Глупая эльфийка! Мой нюх острее».
— Ну хорошо, — Тар выпрямилась, продолжая стремительно шагать по влажной тропе. — Попробуем сварить снова! Что могло быть не так?
«Сильда читала заклинание».
— Это просто глупый стишок. В нём нет магии. Я же говорила.
«Говорила, я знаю».

***

Тигель плюнулся и заворчал, смесь побурела.
— Ничего не изменилось, — сквозь зубы буркнула Таррин. С помощью бронзовых щипцов она сняла тигель с жаровни и бережно опустила на столешницу. Аррых осторожно потянулся носом к вареву.
«Это уже третий запах, — сообщил он. — Менее едкий. А как наощупь?»
— Надо, чтобы остыло, — девушка отошла от стола и вытерла руки о кусок полотна. — Но я всё делала так же!
«У тебя были остатки вчерашнего. Когда остынет, ты почувствуешь разницу».
И верно. Таррин пробовала пальцем то один образец, то другой, то оба одновременно — но разными пальцами, наконец натёрла запястье в двух местах разными мазями и вынуждена была признать: вторая мазь грела хуже.
— Но почему? — Таррин подошла к серебряному тазику и качнула подвешенный над ним умывальник, тщательно смывая с рук снадобье. — Ничего не понимаю!
«Ты не прочитала заклинание!»
— О, Всемирное равновесие! Вчера я его тоже не читала! Так… подожди… я сделала дважды, но получилось по-разному. Что отличается?
Таррин прошла по мастерской, тронула штору, затем вернулась к столу и протянула руку к жаровне, почти касаясь прорезей.
— Сегодня угли горячее, тебе не кажется?
«Кажется».
— Давай немного подождём и попробуем ещё раз.
«Но ведь эта мазь работает? И вчерашняя тоже? Выздоровление пойдёт немного медленнее, но ничего такого, из-за чего случилась бы беда?»
— Верно, но я не понимаю…
Вскоре на столе выстроились полдюжины тиглей. Таррин пробовала варить чуть дольше и чуть меньше, раздувала угли и вновь ждала, когда их сияние померкнет. Аррых тщательно обнюхивал каждую порцию, а эльфийка пробовала снадобье пальцами. Мази из третьего и четвёртого тиглей грели лучше всех, пятая — лучше впитывалась. Шестая застыла в тягучую янтарно-жёлтую массу. Ложечка для помешивания торчала из неё, словно флагшток.
«Мы собираемся открыть лавку?» — поинтересовался Аррых, садясь у стола и обернув лапы хвостом.
— Издеваешься? — Таррин встряхнула мешочек с огнецветкой и заглянула внутрь. — Осталось чуть-чуть. Новую огнецветку я смогу добыть только в Бадварде, и то, если у аптекаря остался запас. Что не так, Аррых, что?
«А заклинание? Мы решили, что должны воспроизвести всё в точности!»
— Я проговорила его про себя, — с досадой призналась эльфийка. — Аррых, говорю тебе, оно ничего не значит! Я… я его вчера ещё раз проверила. По всем правилам. Разложила на гармоники и просчитала колебания. Там действительно нет резонанса Струн! Даже намёка нет!
«А он точно необходим, этот твой резонанс?»
-— Глупый варг! Конечно, необходим! И… и, знаешь… Если вдруг окажется, что людям подвластна какая-то иная магия, без Струн, это будет оч-чень неприятным открытием! Но этого просто не может быть!
«Ну хорошо! Хорошо! Но раз оно ничего не делает, то ничего не случится, если ты прочитаешь его вслух! Надо попробовать сделать в точности как Сильда».
Эльфийка зашипела не хуже смеси.
…Тигель в очередной раз угнездился на жаровне. Таррин начала:
— Ты, трава, что я рвала
В ночь тревожную…
«Сильда начинала читать, когда лопался первый пузырёк!»
Таррин захотела помянуть упёртых варгов, но передумала. Вместо этого она дождалась первого пузырька и начала снова:
— Ты, трава, что я рвала
В ночь тревожную,
Ты очисть руду,
Уйми желчь подкожную!
Да станет ладушка бела как молоко,
Да будет слово моё крепко!
Видишь, никакого толка! И при чём тут молоко? — проворчала Таррин, подхватывая тигель щипцами. — По-моему, эта порция хуже всех.
«Мне тоже так кажется. Но ты читала слишком быстро!»
— Знаю, но я проговорила все слова. Для магии неважно, с какой скоростью…
Таррин осеклась и медленно повторила:
— С — какой — скоростью?
«У тебя ещё есть огнецветка?»
— На одну порцию хватит. Аррых, это не заклинание! Это измеритель времени!
«Подожди, мы ещё не проверили.»
Варг сорвался с места и принялся кружить в тесном пространстве.
«Одна порция! Одна порция! Надо в точности как она… в точности…»
Он резко остановился.
«Я вспомнил. Она начинала читать, когда лопался первый пузырёк, и снимала с последним словом, — медленно сказал он. — Давай сперва потренируемся!»
— Ты, трава, что я рвала, — послушно начала Таррин.
«Ещё медленнее!»
— В ночь тревожную…
«Чуть быстрее. Давай вместе, вот так:
— Ты очисть руду…»

Лесная тропинка стелилась под ноги.
— Вот теперь пусть попробует сказать, что мазь не такая, — Таррин торжествующе рассмеялась.
«Не урони! — пробурчал варг. — Эта мазь действительно лучшая».
— Да. Её сила нарастает при закипании, а потом идёт на убыль, теперь это ясно, и стишок помогает поймать нужный миг. Меня мучило, что я не могла разгадать, в чём дело.
«И то, что человеческая знахарка может то, чего не можешь ты», — невинно заметил варг.
Тар хотела возмутиться, но передумала.
— И это, — решительно признала она. — И ещё я вдруг испугалась, что потеряла способность чувствовать магию. На пару ударов сердца — но испугалась. Конечно, я тут же проверила себя, ведь замок полон магии — и той, что творится сейчас, и тех её следов, затихающих нот, угасающих искр, которые остаются после.
«Может, люди чувствительнее к тому, что составляет силу мази?»
— Возможно. Смотри, дождь кончился!
Действительно. Аррых и Таррин как раз вышли из-под густых, роняющих тяжёлые капли ветвей и обнаружили, что с неба уже не льёт. Рыжие, жёлтые, пёстрые листья не шуршали под ногами, а слиплись сырым, плотным ковром. Лёгкая поступь эльфийки не оставляла на них следов. Варг передвигался упругим неспешным шагом, высоко поднимая лапы и мягко опуская их на лесную подстилку.
Воздух пах сыростью. Небо по-прежнему было серым, но облака поднялись, и у самого горизонта серебрилась чистая, свободная от них полоса.
«Завтра будет солнечно».
Таррин подставила щёку ветру.
— Да. И, думаю, потеплеет. Это тоже поможет матушке Хель.

Хель уже ожидала их, как и вчера, полулёжа на лавке под меховым одеялом. Таррин показалось, что больной всё же легче, но, осматривая и осторожно ощупывая суставы, она убедилась в том, что отёки если и пошли на спад, то очень не торопясь.
— Я принесла новую мазь, — сказала она. — Посмотрим, может, эта окажется сильнее.
— Больно уж разобрало меня в этот раз, — с сомнением произнесла Хель. — Сильда бы знала, что делать. Пошептала бы, слова нужные сказала. Она-то меня сколько лет пользовала. Нешто это дело — лечить без слов? Ох, девонька, осторожнее!
Но, когда Таррин принялась втирать мазь в лодыжки, постепенно усиливая нажим, глаза женщины удивлённо расширились.
— Ох, хорошо-то как! И впрямь, так и припекает! Почти как у Сильды. Руки у тебя, девонька, лёгкие.
Йохан из своего угла просиял. Его сосед и напарник уже присылал мальчишку — узнать, когда тот сможет вернуться к работе: дел в мастерской было невпроворот.
— Ну вот, теперь она пойдёт на поправку, — весело говорила Таррин, когда в угасающем вечернем свете они с Аррыхом возвращались в замок. — Удивительно, как Сильда — нет, как вообще люди — узнали, что снимать мазь с огня надо в определённый миг?
«Невежественные создания?» — напомнил варг.
— Не дразни. Ну да, признаю, некоторые их изобретения удивительны, — девушка фыркнула то ли сердито, то ли смущённо. — Меня всегда учили, что слова имеют силу. А оказалось, силу имеет и то, как и когда их произносить!
Таррин помолчала и добавила:
— Вот почему ремесло знахарки — потомственное. Представляешь, сколько поколений это время подбирало? — эльфийка вновь замолчала, сосредоточившись на ходьбе: каменистая тропа, ведущая круто вверх, стала узкой и неровной.
— С людьми интересно, — сказала она наконец. — Никогда не угадаешь, что из них вдруг вынырнет!

***

— Я же знала, что она пойдёт на поправку, — с удовлетворением говорила эльфийка три дня спустя. — Уже передвигается по дому, а Йохан собирается вернуться в город.
«Всё дело в словах, — мысленная речь варга рокотала мягко, как далёкий гром. — Я был уверен!»
— Но эти слова…
«Я помню, ты говорила. Они ничего не значат. Только — ведь ты шептала, я слышал. Когда ты втирала мазь, ты тоже шептала!»
Тар хотела сказать что-то резкое, но внезапно рассмеялась.
— От тебя не скроешь! Да, я пошептала чуть-чуть.
В глазах варга вспыхнуло весёлое любопытство.
«Зачем?»
— Ну, я подумала: от меня не убудет. Раз она считает, что без слов лечение недействительно — она бы не выздоровела из одного только упрямства! Как не выздоравливала от «неправильных» мазей! Которые, пусть послабее, но тоже должны были лечить! Уж лучше пошептать про траву и ночь! И знаешь, что она мне сказала сегодня?
Варг, конечно, знал, ведь с порога хижины он мог различать даже шёпот, но не мог отказать Таррин в удовольствии повторить всё самой.
— Представляешь, она сказала, что я, конечно, ещё молода, но со временем из меня выйдет толк!
Отсмеявшись, они замолчали. Таррин глядела в окно, Аррых — в пламя камина. Но, видно, варга всё же что-то беспокоило, потому что спустя некоторое время он сказал:
«А вдруг бы она решила, что ты всё-таки творишь ваше колдовство?»
— Нет — сказала Таррин. — Она слышала, что это людские слова, она не могла их не узнать. Да ни один перворождённый никогда не сочинит такую галиматью!
«Вот потому-то вы и сидите без лучших мазей!»
Таррин сочла, что в реплике варга звучало ехидство. Ведь оно же там было, да?

6

Наша проза / Re: Дожить до понедельника

« : 24 Апр, 2022, 21:28:27 »

Большое спасибо, дорогая эрэа!

7

Наша проза / Re: Дожить до понедельника

« : 17 Мар, 2022, 23:16:21 »

Спасибо большое за отклик! Рада,  что понравилось! ))

8

Наша проза / Re: Кондиционер

« : 08 Мар, 2022, 17:39:19 »

Спасибо большое всем откликнувшимся! Очень рада )))

9

Наша проза / Дожить до понедельника

« : 08 Мар, 2022, 17:36:33 »

Дожить до понедельника

– Мам, подпиши листочек! – восьмиклассница Ксюша вошла на кухню и остановилась за шаг до стола: близко, но словно бы отдельно.
– Давай, солнышко, – Людмила рассеянно сдвинула конспект к краю клеёнчатой скатерти в красную клетку, но продолжала машинально скользить взглядом по строчкам.
Ох уж эта кухня! В малогабаритках она – и столовая, и рабочее место. Неудивительно, что зачастую уюта и порядка на ней столько же, а то и побольше, чем в жилых комнатах. Вот и Люда постаралась: подобрала настенный светильник в тон верхнему абажуру, сама сшила занавески из доставшейся по случаю ткани и даже завела на кухне часы – не простые, от батарейки, а ходики с гирьками и боем. А недавно завела здесь же, на кухне, дополнительный телефонный аппарат – непривычный, компактный, закреплённый на стене: теперь можно было отвечать на звонки, не опасаясь, что на плите что-то сгорит или убежит.
Людмила протянула руку, и только тут кольнуло: что-то в тоне дочки было необычное. Напряжение какое-то, подрагивание голоса.
Но на стол уже легла узкая распечатка. И стало ясно, что «не так»: вот они, четыре цифры. Четыре лебединых изгиба с прямыми жёсткими хвостиками.
Четыре двойки!
Ручка, которую Людмила уже занесла над листком табеля, дрогнула и остановилась. Людмила сдвинула на лоб очки и вгляделась в лицо дочери.
– Ксюша, что это? – недоумённо спросила она. – Как так? Почему?..
Доча свела тёмные бровки и упрямо наклонила голову. Сжатые в ниточку губы, прищур карих глаз явственно предупреждали: «Не тронь!»
Переходный возраст… Тронешь – заденешь: взрослые вечно контролируют! Не тронешь – опять заденешь: этим предкам всё равно, лишь бы двоек не было! И как тут быть?
Ксюша переступила с ноги на ногу, покачалась с пятки на носок и наконец разжала губы:
– Тебя Лен-Санна вызывает. Вот пусть она и рассказывает.
И – отчаянно, звонко:
– А я не хочу об этом говорить!
– Ксюша, но…
Ксюша сглотнула и уже другим, сдавленным голосом поторопила:
– Ты подпишешь?
Людмила поставила закорючку и протянула листок дочери. Ей казалось, она «держит фейс», просто губы отчего-то занемели. Поэтому когда лицо дочери болезненно скривилось, решила: та переживает за себя. И от этого жалобно сморщенного лобика, от напряжённости тоненького тела у Люды пересохло во рту, а в горле встал ком.
Надо бы посоветоваться с Галкой. Подруга детства и по совместительству психолог всегда может что-то подсказать. Только Галка в последнее время и сама в проблемах. Наверняка опять будет жаловаться на мужа, и как не выслушать? Да что ж это такое, почему люди не могут просто спокойно поговорить друг с другом и всё выяснить? И как, ну как получается, что подруга не может применить свои же советы к себе самой?

На следующий день Люда вернулась поздно. Втащила в прихожую сумку – три кило картошки, хлеб, сыр – сняла сапоги. Из-под двери дочери пробивалась полоса света. Люда прислушалась:
«Отряды с неполным превращением: тараканы, ноги бегательные, ротовой аппарат грызущего типа… грызущего… представители: чёрный таракан, рыжий…»
Дочка зубрила. Случалось это редко: обычно запоминала влёт. Видно, очень её задело то, что случилось.
А случилось вот что. Умница и отличница попалась со шпаргалкой. На требование биологички «сдать тетрадь и идти кушать пирожки» не возразила: никаких «Елена Александровна, я даже не успела подсмотреть». Гордая. Молча сдала тетрадь и вышла.
А Лен-Санна, озабоченная тем, что оценка за контрольную должна «весить» больше, чем рядовой ответ у доски, имеет привычку выставлять в журнал отдельную оценку за каждый вопрос контрольной. Вот и появились двойки – сразу четыре, а не одна.
– Вы поймите, – говорила биологичка, безотчётно передвигая по столешнице кончиками пальцев клочок бумаги, – Ксюша может без шпаргалок. У неё хорошая голова. И не стоит ей вот сейчас, в этом возрасте, приобретать такую привычку.
Её чёлка мышиного цвета печально поникла, и вся она, с острым птичьим носом и тревожными глазами, словно оплыла на стуле: оставила в покое бумажку, перестала держать спину, устало навалилась на столешницу локтями.
– С четырьмя двойками четвертная, скорее всего, будет «три», – огорчённо пояснила она. – Но ведь это сейчас Ксюше кажется, что трояк – катастрофа. А нам надо думать о будущем. Если сейчас она привыкнет к шпаргалкам – что дальше? На вступительных списать не так-то просто, а последствия хуже. Так что лучше тройка сейчас, чем серьёзные последствия потом. Вы согласны?
Людмила соглашалась: и правда, так ли важна сейчас эта неизменная четвертная пятёрка? Ей внезапно стало жаль учительницу. Но ещё больше – до остроты, до боли – жаль Ксюшу: как же она так? И что теперь?
Почему дочка решила подсмотреть? Не была уверена в себе? И неужели получить «пять» для неё важнее справедливой оценки? Да и потом, биология – даже не её любимый предмет, просто Ксюша привыкла всё делать хорошо.
И жаль, и тревожно. А вдруг и правда «сделать хорошо» превратилось в «выглядеть хорошо»? А она не заметила?
Краешком разума Людмила понимала: тройка – не конец света. Тем более, не влияющая на аттестат за девятый класс. Но ведь для Ксюши – иначе: это происходит с ней и сейчас, это ей важно. Вспомнилось лицо дочери, звенящий от напряжения голос.
Однако когда ужин был готов и Ксюша выползла на кухню, Людмилина тревога вылилась в скандал.
– Ну что, получила? – с места в карьер начала Людмила. – И зачем тебе это было надо? Что, испугалась, что как-то не так себя покажешь? Фу, стыд какой!
– Ты сама говорила, что хочешь мной гордиться, – буркнула доченька. – Так хоть теперь не дави!
– Чем гордиться, чем? Я же хотела, чтобы ты была лучшая, чтобы ты не сдавалась, чтобы была бойцом. А не это! Тебя что, устраивает, что оценка ни за что, лишь бы хорошая? Тебе так важно выглядеть хорошо? Как же, лучшая ученица – и вдруг четыре?
– Мам, ну хватит!
Но Люду уже было не остановить.
– Привыкай. Что-то в жизни может и не получаться, и нечего из этого делать трагедию, – припечатала она.
– Мама, я разберусь, – ровно произнесла Ксюша.
Встала и вышла из кухни.
Поужинали, называется.
Люда скорчилась на стуле и обхватила голову руками. Господи, что она творит? Ведь она совсем не это хотела!
Надо успокоиться. Надо успокоиться и попробовать ещё раз. Дело ведь не в оценке. Не в оценке, а… в чём?
Через какое-то время ей удалось взять себя в руки. Она встала и методично, выверенными движениями начала убирать со стола.
В квартире висела звенящая, тяжёлая тишина, и её не могли разогнать ни осторожное позвякивание вилок, ни бережный стук тарелок, составляемых в мойку. Тишина окружала и давила, окутывала мозги глухим туманом. Поэтому, когда телефон издал пронзительную трель, Людмила чуть не выронила тарелку.
«Может, Галка?»
Людмила сняла трубку, и желая, и не желая, чтобы это была подруга. Но голос Галки, вопреки опасениям, звучал спокойно и весело.
– Людок, дело на сто рублей. Ты ещё не передумала насчёт телевизора на кухню?
Люда вспомнила: и правда, делилась с Галкой как-то раз своим желанием поставить в кухне маленький телевизор с видеоприставкой. Времени на кухне приходится проводить немало, иногда хочется отвлечься на любимый фильм, пока что-то варится-парится.
– Так что, не передумала? – поторопила Галка. – Я ведь чего звоню: бэ-ушный тебя устроит? Он почти новый, просто мы с Лёшей ремонт затеяли, ну и этот нам не, а другой да, и потом...
В переводе на человеческий это означало следующее.
Галка, поскандалив с месяц назад с мужем Лёшей, отправилась «продышаться» и забрела на стихийную «толкучку», развернувшуюся как раз на соседней улице. И там, будучи в полном раздрае, растратила деньги, отложенные на осенние мужские ботинки, купив с рук «минипусечный» телевизор. Ну да, как раз такой, который они с Людой ровно перед тем обсуждали. Так что Люда некоторым образом оказалась причастна и к этой покупке, и к тому, что следом за ней разразился ещё один скандал. А потом…
Люда сообразила, что как раз про «потом» она уже ничего от подруги и не слышала. А это «потом», судя по всему, оказалось наполнено событиями.
– А теперь я думаю, выбрать для кухни моющиеся обои, или обойтись старым кафелем, а ещё мы сегодня присмотрели мойку и кухонные шкафчики, и…
– Ага, помню, – вклинилась Люда, выслушав про мойку, гибкую подводку и тонкости монтажа белорусских розеток. – Давай завтра и заеду.
Ей захотелось встряхнуться, отогнать остатки одури. Энтузиазм подруги врезался в эту одурь, как атомный ледокол в арктические льды, взломал её, но не убрал до конца.
– Завтра мы с Лёшиком едем в лес, – гордо сообщила Галка.
Это было ещё удивительнее, чем ремонт и моющиеся обои. Похоже, брак Галки переживал новый подъём.

Телевизор Люда смогла забрать только в пятницу. Тот оказался именно таким, как ей представлялось: крохотным, светло-коричневым, с встроенным видеомагнитофоном. На панели обнаружилась надпись: «ТОО «Палантир». Ну-ну.
Место для приобретения нашлось как по заказу: на холодильнике, так, что экран как раз хорошо был виден, если сидеть за столом спиной к окну.
Новая распечатка из школы не огорчила: четыре по математике, остальные – пятёрки. И две из них – по биологии.
– У вас же биология два раза в неделю? – уточнила Люда. – Тебя что, дважды вызывали?
–  Да нет, я сама. Вызвалась к доске, а на второй урок Лен-Санна сказала, что ей других опрашивать надо. Но я с места отвечала.
Дочка отчитывалась без обычного удовольствия, словно выполняла нудную обязанность. Под тёмными как лесной орех глазами легли тени, круглое личико утратило обычную подвижность. И сидела она, не как всегда: закрутила ноги в узеньких чёрных брючках вокруг ножки табуретки, зажалась.
– Молодец, – отметила Люда. – Только четыре двойки – это всё-таки много.
– Ага. Мам, я сама знаю, что никакая пятёрка не светит, просто не хочу трояк.
Ксюша расплела ноги и поёрзала.
– Ну какая разница теперь, – Людмила нахмурилась. – Главное, ты сама уж сделай вывод.
Она чувствовала, что взяла слишком назидательный тон, и постаралась смягчить:
– А тройка – что тройка? Теперь уж вряд ли что-то поможет. Или тебе важно самой себе доказать, что знания никуда не делись?
Людмила искренне пыталась понять. Но что-то нарушилось в их всегда таких доверительных отношениях.
– Давай вместе кино посмотрим? – предложила она, чтобы сменить тему. Но и эта попытка сделать «как раньше» провалилась.
– Мам, я сама разберусь, – повторила дочка то, что говорила уже не раз. – Мне заниматься надо.
Встала, аккуратно задвинула табуретку под стол и ушла к себе. Люда вздохнула, включила телевизор и вставила кассету.
«Доживём до понедельника». Как раз и в тему, и по настроению.

Она бездумно следила за знакомым действием. Завуч Светлана Михайловна, как в детстве, заставляла поёжиться. Точно такой же шерстяной трикотажный костюм носила Людина учительница начальных классов, поэтому, несмотря на чёрно-белое изображение, Люда видела его тёмно-лиловым. Людмила следила за тем, как завуч движется, за её руками, растягивающими слишком мелкие карманы жакета.
– А примеры приводить нужно?
Завуч разворачивается, как танковая башня, её пучок, громадный, словно вторая голова, едва заметно колышется.
– Желательно.
Дети пишут. У Кости Батищева кончились чернила, и он копается в пенале. Надя Огарышева, обладательница пушистой чёлки и веснушек, оборачивается, снова склоняет голову – и одновременно заводит руку назад. А сидящий сзади вкладывает в её ладонь сложенный бумажный квадратик. Видно, что записка не предназначена Наде: та, делая вид, что по-прежнему сосредоточена на своей работе, готовится передать послание вперёд…
– Огарышева, что это у тебя? Шпаргалка? Та-ак, сдавай тетрадь и иди кушать пирожок!
Люда вздрогнула. Этой сцены она не помнила! И – «иди кушать пирожок», это ведь Лен-Санна так говорит! Светлане Михайловне из фильма эти слова совсем не идут, кажутся чужими!
Или нет? Может, Лен-Санна просто цитирует известный фильм?
Люда потрясла головой. Действие тем временем разворачивалось дальше. Надя на экране встала, отдала записку (ну конечно, не записку – шпаргалку!) вместе с тетрадью и вышла. По классу пронёсся шелест.
– Продолжаем работать!
Светлана Михайловна ничем не напоминает Лен-Санну. Та и младше, и мягче, и её сарказм зачастую напускной – что, конечно, прекрасно чувствуют ученики. Но раньше в фильме этой сцены не было, не было!
Надя ведь должна была написать сочинение на тему «Моё представление о счастье», и потом его ещё зачитывали перед классом!
Людмила остановила запись и взяла в руки коробочку от кассеты. Может, это то, что называют «режиссёрская версия»? Хотя какая «режиссёрская» в шестидесятые?
Всё-таки проверив, и действительно ничего не найдя, она отмотала плёнку назад и запустила эпизод снова. Люда была готова поверить, что просто задумалась о своём, а сейчас увидит «настоящую» сценку из фильма. Но всё повторилось: записка… рука… резкое замечание Светланы Михайловны.
Теперь Люда смотрела, не отрываясь.

– Костя, я считаю, что ты – гад.
Это Гена Шестопал. На заднем плане – стопка физкультурных матов, деревянный дощатый пол расчерчен линиями. Пустой зал выглядит холодным и неухоженным.
– Все знают, что шпаргалка была для тебя. Надо было встать и признаться. За девчоночью спину спрятался?
Костя ухмыляется. Нет, это совсем не тот персонаж, которого Люда помнила по фильму. Не аккуратист, работающий на отличную характеристику, не успешный ученик со стильной стрижкой.
Как по-разному могут выглядеть люди с одним лицом!
– Ну что ты, Гена. Надька же сама не сказала? Значит, это её выбор. Да она, небось, втюрилась. Ещё приставать начнёт – «Костенька, я же ради тебя!..»
Костя кривляется, передразнивает воображаемую Надю, говорит тоненько и визгливо.
И Гена бьёт с разворота. Он метит недругу в скулу, но красавчик Костя намного выше. И, видно, спортивнее. Он легко уклоняется, перехватывает Генкины руки, с силой толкает.
Гена отлетает спиной в стену.
– Гад! Гад! Она просто честная. Она – не стукачка, а ты… ты…
– Остынь, мальчик, – цедит Костя. – Какая разница, почему она не сказала?
Костя уходит. Гена сидит у стены спортзала, не делая попытки догнать.
Он не видит силуэт человека, остановившегося у двери.

Светлана Михайловна беседует с Костей.
– Я случайно узнала, что та шпаргалка предназначалась тебе. Костя, у тебя за контрольную всё равно «два», ты себе ничем не навредишь: скажи, это так?
– Что вы, Светлана Михайловна, я не пользуюсь шпаргалками!
Костя смотрит прямо и честно. Вот теперь он похож на того, из «настоящего» фильма: воспитанный мальчик из хорошей семьи. Светлана Михайловна вглядывается в его лицо, поджимает губы:
– Что ж, я тебя больше не задерживаю.
Она ничего не может сделать. Или… может?

Классная комната. Урок.
– Огарышева, к доске!
Она может дать возможность одержать победу.

Фильм закончился. Люда выключила телевизор. Её руки тряслись.
Она прошла по короткому полутёмному коридору и осторожно приоткрыла дверь в Ксюшину комнату. Некоторое время прислушивалась: спит дочка или просто не хочет, чтобы к ней заходили? Так и не разобралась, прикрыла тихонько дверь.
И как прикажете это понимать? Что это, галлюцинация? Шутки подсознания? Если галлюцинация – можно ли ей верить? Может, это просто то, что Люда выдумала? То, во что захотела поверить?
Если пять минут назад Людмила была готова поговорить с дочерью, то сейчас её захлестнула паника. Она сходит с ума! Но если она сойдёт с ума – что будет с Ксюшей?
Срочно звонить Галке! Она поможет. Ну, по крайней мере, подскажет, куда бежать, к кому обращаться.
Людмила вернулась на кухню и потянулась к телефону.
Скрипнула пружина. С громким щелчком опустилась гиря в виде еловой шишки. «Бомм!» – сказали часы, поскрипели ещё пару секунд и затихли.
Люда посмотрела на циферблат. Полпервого. Да, звонить поздно. Надо дотерпеть до утра. «Доживём до понедельника…»
Людмила всхлипнула, стиснула зубы и отправилась в ванную. Умываться и спать.

На следующее утро она с трудом вспомнила, что же напугало её вчера. Память набросила на загадочные эпизоды тонкую кисею: вроде и видно, что под ней, но неярко, смутно.
«Ну точно, приснилось», – с облегчением решила Люда.
Она хотела заговорить о своём сне – или догадке? – с дочерью, но оказалось, что Ксюша уже убежала.
Суббота. У Люды – выходной, а у Ксюши – учёба.
Люда снова включила фильм и с облегчением убедилась, что с ним всё в порядке. Ни о какой шпаргалке речи не шло. Привычные эпизоды, хорошо знакомые с детства.
«Ну точно, приснилось», – решила Люда, с облегчением ощущая, как растворяется, уходит из души вчерашняя тяжесть. Паническое желание позвонить Галке тоже исчезло.
Просто она всё время думала о дочери, о дурацких двойках и не менее дурацкой шпаргалке, из-за которых между ними чёрная кошка пробежала. Нельзя быть такой сумасшедшей матерью. А вот версию, что шпаргалка на самом деле была не Ксюшина, обдумать, определённо, стоит.
Надо наконец поговорить по-человечески, не нападая и не обвиняя.

– А ведь шпаргалка была не твоя, верно? – как бы между прочим спросила она вечером дочь, раскладывая по тарелкам пюре. – Я не сразу догадалась.
– Верно, – сдавленно сказала девочка и вдруг разрыдалась:
– А ты… Ты обо мне! А я же не могла!
Растерянная и потрясённая Люда с большим трудом разобрала: шпаргалка была для Мишки Гришина, а Ксюша переживала из-за того, что она, Люда, плохо о ней подумала и тем самым поддержала такую вопиющую несправедливость.
– Ну всё, всё уже. Прости, – говорила Людмила. И, когда дочь успокоилась и перестала всхлипывать, спросила:
– Ксюнчик, я одного не понимаю: неужели стоило из-за такого поганца мучиться? Он же слова доброго не стоит.
– Ну как ты не понимаешь, – Ксюша тут же вскинулась, словно и не она только что рыдала взахлёб. – Нельзя же делить людей на тех, кого предавать нельзя, и на тех, кого можно. Мишка – сволочь, но я ведь не могла его выдать.
«Какая она ещё маленькая, – думала Люда, прижимая к себе дочь. – Только очень молодые люди так легко произносят слово «предательство». Но ведь по сути она права: неважно, как поступает кто-то, важно, как поступаешь сам».
– Ну а оценка как же? – улыбнувшись, напомнила она. – Вытянуть – дело чести, так?
– Ага, – дочь поболтала ногой и отстранилась. Похоже, совсем успокоилась. – Мам, у нас ужин остыл.
Настенный светильник под матовым абажуром очерчивал стол мягким конусом света. Тикали ходики. Занавески в мелкий цветочек слегка колыхались: в открытую форточку проникал ветер, заглядывал и улетал, убедившись – всё в порядке. Доча сидела, расслабившись, возила вилкой по тарелке и болтала ногами.

На следующий день неожиданно позвонила Галка.
– Ну как телевизор, показывает? – бодро поинтересовалась она.
– Показывает, – несколько удивлённо откликнулась Люда. – А как ремонт?
– Нет, ты погоди. А что показывает?
– Что надо, то и показывает, – изумилась Люда. – А… что? Постой, постой, – заторопилась она. – Галка, я тебя знаю. Колись быстро!
Галка замялась, потом решилась. Люда даже словно увидела, как подруга встряхивает головой, так, что чёрная косая чёлка разлетается, закрывая уголок глаза, и её приходится поправлять.
– А, была не была. Только это не по телефону, лучше я подскочу днём. И условие – полная взаимность. Обещаешь?
История оказалась банальной: соседка Галки, женщина далеко забальзаковского возраста и рубенсовской комплекции, полгода подряд «разводила» Галку и её мужа Алексея. Не в смысле развода и даже не в смысле разводки – просто «разводила по углам». То есть, при каждом удобном случае Галке говорила о муже одно, ему – про Галку – другое.
– Зачем? – у Люды подобное в голове не укладывалось.
– А чёрт её знает, – подруга пожала плечами. – Мне показалось, это у неё вид спорта такой.
А потом Галка купила телевизор. Приволокла домой, водрузила на холодильник.
И после очередного скандала закрылась на кухне и включила любимый фильм…
– И ведь не предупредила, когда отдавала! Подруга, называется, – Людмила должна была бы рассердиться, но почему-то не получалось. – Да я чуть с ума не сошла!

Когда Галка ушла, Люда задумалась. Хорошо было бы всегда узнавать, «как на самом деле». От скольких проблем это бы избавило! Вот, скажем, одноклассник Ксюши, Генка Ерошкин. Точно ли Ксюша с ним «просто дружит», или надо ждать другого развития событий?
Она вставила кассету – всё ту же, «Доживём до понедельника» – и включила телевизор. Экран вспыхнул, мигнул…
В кадре появилось изображение Вячеслава Тихонова. Ну, то есть, учителя Мельникова.
– Нет уж, – сказал Илья Семёнович и снял очки. Камера совершила «наплыв», показав крупным планом глаза учителя. – Моё дело – показать, как можно. А дальше давайте сами!
Люда рассмеялась, и смеялась так увлечённо, что вдруг обнаружила себя плачущей. Вытерла слёзы, потянула к себе телефон и набрала номер двоюродного брата.
– Саша, привет. Как дела? Да у меня всё в порядке. А ты? А она? Но почему? А поговорить пробовал? Слушай, Саш, такое дело: я телевизор отдаю. В добрые руки. Возьмёшь?

10

Наша проза / Кондиционер

« : 30 Июл, 2021, 22:04:12 »

Давно я сюда ничего не приносила ) Этот рассказ - шутка, и, конечно, она ничего общего не имеет с критикой природоохранного движения, скорее, наоборот

Кондиционер
Блюдце приятно холодило руку. Блестящая обёртка мороженого кое-где промялась. Ну ничего, не совсем же оно растаяло. Вот сейчас, сейчас…
– А, чтоб тебя!
Вихрь из лап, ушей и мокрого носа налетел внезапно. В зубах – мячик, в глазах восторг.
Блюдечко, вылетев из пальцев, тренькнуло на стареньком линолеуме и распалось на осколки. А я… Я с отчаяньем смотрела на белую благодать, растекающуюся по полу. Собака вежливо отвела уши назад и с энтузиазмом заработала хвостом. И жара ей не помеха!
– Веста, фу! – рявкнула я. – Ах ты ж, наглая морда!
Наглая морда, игнорируя мой посыл, потянулась носом к сладкой кляксе.
– Фу! Вон!
На этот раз Веста попятилась. Ага, это она обожает: формально команда выполнена – собака всеми четырьмя лапами за пределами кухни. Только морда внутри.
– Дурында, – обречённо констатировала я и полезла за тряпкой. – Я б тебе дала, но там же осколки! Вот же невезуха. Ни себе, ни собакам.
Собака согласно вздохнула и потупилась. Она не понимала, зачем я убираю белое, аппетитно пахнущее лакомство. Что упало – то собаке, разве не так?
Жара плавила асфальт, мороженое и мозги. Не работалось. Утопая в собственном поту, я протёрла пол. Душ ненадолго вернул к жизни. Я вернулась в комнату и включила комп. Интересно, завтра то же самое?
Сайт Гисметео показывал немыслимое. Тридцать два, тридцать три… ого! Тридцать семь? И так до конца месяца?
«Температурный рекорд века!»
«Главный врач города Москвы раскрыл секрет долголетия».
Хмыкнув, я щёлкнула по заголовку. Секрет, как я и ожидала, не стоил выеденного яйца: пожилых людей предупреждали о том, что день лучше проводить, не выходя на улицу.
Судя по новостной ленте, количество придурков росло пропорционально температуре.
«Инопланетный разум: будут ли они похожи на нас?»
А вот… Ничего себе! «Несанкционированный митинг протеста против глобального потепления»? Бред какой! Правильно их разогнали, идиотов, вон, и Минздрав предупреждает: пережидайте жару дома. Какое, к едреням, потепление? Обыкновенная аномальная жара! Протестуй – не протестуй, всё равно получишь в глаз.
Взгляд поневоле зацепился за мерцающий баннер рекламки кондиционеров:
«Хотите сами выбирать климат? Вам сюда!
Горячие скидки! До конца акции осталось…»
И окошко с мелькающими цифрами.
Только помутнением рассудка можно объяснить то, что я навела курсор на объявление и кликнула.
 
Доставили приобретение уже на следующий день. Сперва я услышала Весту: её захлёбывающийся полурык-полулай заглушил трель домофона. Да что творится, граждане? Веста, мирная собака, рычит даже не на человека – на домофон?!
С трудом затащив упирающуюся псину на кухню, я открыла дверь. За ней переминался с ноги на ногу худенький парнишка чуть ниже меня ростом. Светлая кожа, серые глаза под тёмно-русыми бровями. Лёгкие морщинки у глаз противоречили подростковой фигуре, да и взгляд оказался взрослым: внимательный, словно вопрошающий. Одет он был так, что от одного его вида по спине бежали горячие ручейки. Спецовка болотного цвета наглухо застёгнута, брюки из плотного брезента заправлены в берцы. На голове – капюшон, шнурки которого затянуты так, что даже волос не видно.
– Сюда, – я открыла дверь в комнату. – Тапочки?..
– Спасибо, не нужно, – парень вытащил из кармана туго скатанные бахилы и нацепил поверх обуви. Ну, как хочет. Я ведь и о нём забочусь, а не только о паркете
Курьер, он же монтажник, вцепился в упаковочную ленту коробки и, перекосившись от тяжести, протиснулся мимо меня. Волна жара от его одежды обдала кожу, и вот он уже в комнате – откидывает штору и открывает балкон, оглядывая поле будущей деятельности. В кухне бесновалась Веста, и я кинулась туда: в таком раже собака обдерёт когтями дверь и не заметит.
Вернулась я не сразу: внушить собаке, что команда «Место» обязательна для выполнения, оказалось непросто. Курьер успел поставить коробку поближе к балкону. На журнальном столике были разложены бумаги, на полу – раскрытый мягкий чемоданчик с инструментами в гнёздах и отделением для документов.
– Сначала договор, – мягко напомнил курьер.
– Да, конечно. Простите, как к вам обращаться?
– Можно просто Сергей, – парень достал из кармана очешник, из очешника – очки в тонкой блестящей оправе и принялся обстоятельно протирать. – Да вы читайте, не стесняйтесь.
Ага, мне в моём же доме – «не стесняйтесь». Похоже, парнишка сам стесняется, только пытается это скрыть. Вот и стёклышки протирает слишком долго, словно прячет за движениями беспокойство. Сколько же ему всё-таки лет?
– Света, – отозвалась я, беря экземпляр договора. Тонкие листы, скреплённые степлером, оказались неожиданно плотными.
Сперва я читала внимательно – «Мочалова Светлана Владимировна, именуемая далее «Заказчик»; ООО Альфа Сириус, именуемый «Исполнитель»… Так… стоимость работ, гарантийное обслуживание… Страниц было много.
– По-моему, всё в порядке, – я подняла голову и потянулась за ручкой.
– Погодите… Вы всё внимательно прочитали?
– Да вроде, всё, – я повертела ручку в пальцах и занесла над страницей.
– И вам не жалко?
В тоне Сергея проскользнула страстность. Это было так неожиданно, что я остановилась.
– Честно говоря, этот ваш кондиционер стоит как мини-боинг, – признала я. – Но и обещаете вы много. Он и правда так хорош? Очистка и увлажнение воздуха, режим вентилятора, а при необходимости – обогревателя?
– Очень хорош, – с ноткой гордости сообщил Сергей. – И работает отлично. У нас собственное производство, огромный научный отдел, новейшие разработки. Кроме того, в договор вписан пункт: если работа устройства вызовет нарекания, вы можете оформить возврат в течение месяца с момента подписания договора. Месяц работы и монтаж в этом случае достаются вам бесплатно.
– Да, я обратила внимание.
– Но я не об этом, – заторопился парень.
– А о чём? – удивилась я.
– О тепле, – проникновенно произнёс Сергей. – Не жалко… этого?
И повёл рукой, словно я собиралась подписать не договор об установке оборудования, а по меньшей мере дарственную на квартиру.
– Тепла не жалко, – отрезала я. – Да пропади оно пропадом, даже собака совсем с катушек съехала.
На кухне тоненько, с подвыванием скулила Веста. Судя по звукам, она свято блюла команду «Место», но не запрещала себе сообщить всё, что она думает о мироздании вообще и хозяйке в частности.
– А вот там, где я родился, всегда холодно, – грустно произнёс Сергей. – Несправедливо это, не находите?
Несправедливость распределения тепла на планете попахивала тем же абсурдом, что и вчерашний митинг.
– А где вы родились, если не секрет? – поинтересовалась я, пытаясь вернуть разговору толику обыденности.
– Там, – парень неопределённо махнул рукой в сторону балкона. Ну да, окна у меня выходят на север.
– Мурманск? – предположила я.
– Да нет, подальше, – парень усмехнулся. Ладно, не хочет говорить – не надо, его дело. Мало ли у нас северных номерных посёлков, отсутствующих на карте.
– Ну, бывали на Земле и другие времена, – отмахнулась я и поставила внизу последней страницы росчерк.
 
 
Парень оказался живым и любопытным. Сперва я ощущала неловкость – терпеть не могу смотреть под руку работающим, но и оставлять чужого человека одного в комнате неприятно. Но Сергей, словно отбросив недавнее смущение, споро раскладывал инструменты, расспрашивая меня о «других временах», и я не заметила, как начала пересказывать прочитанную недавно книгу «История Земли и жизни на ней»: океан как гигантский термостат, криоэры и термоэры. Сергей не отделывался междометиями, его вопросы были настолько конкретными, что пришлось, не полагаясь на память, вооружиться книгой и зачитывать куски уже оттуда.
И при этом он не прерывал работы! На стене теперь поблескивал сам кондиционер, а Сергей закреплял снаружи опоры для теплообменника. Дрель у него оказалась навороченная, лёгкая и почти бесшумная, так что даже рассверливание в кирпичной кладке отверстий нам не мешало, разве что говорить приходилось немного громче.
– Ну вот, совсем чуть-чуть осталось, – сказал он наконец, заходя в комнату.
– Может, чаю? – спохватилась я.
– Неплохо бы. Только холодного. А лёд есть?
Веста, обессиленная жарой и эмоциями, попыталась было прорваться из кухни в комнату, была возвращена в узилище и теперь изображала безжизненную тушку. Я откатила в комнату сервировочный столик, показала Сергею, где можно вымыть руки, и разлила ледяной чай по чашкам. Сергей отпил глоточек и блаженно сощурился:
– Уф, хорошо!
– Может, хоть спецовку снимете? – напомнила я. – Так и простудиться недолго!
Сергей оставался по-прежнему наглухо упакованным, словно находился не в городской квартире, а в тайге, полной гнуса и энцефалитных клещей. От его одежды всё так же шёл ровный сильный жар.
– Не беспокойтесь, – парень смутился. – Наоборот, это защитный костюм. Функция усиленной теплоотдачи. Между прочим, тоже наша разработка. Пока экспериментальная, – поспешно добавил он. – Но наши все в таких ходят! Ну, тестируем пока.
Он допил последний глоток, и я протянула руку за его чашкой, чтобы налить добавки. Его пальцы встретились с моими: прохладные, как блюдце с мороженым, как чай со льдом. Костюм, видимо, работал на совесть.
Ну ничего себе. Вот появится в продаже – надо будет прикупить, – решила я. Тоже наверняка дорого, но как заманчиво!
   
Следующие дни были наполнены блаженством. Несмотря на заоконные тридцать семь, в квартире царила прохлада, и я работала, работала, словно возмещая себе простои из-за жары. Теплообменный блок на балконе тоже оказался удобным. Балкон у меня не то чтобы очень большой, и я опасалась, что блок с вентилятором сожрёт немалый кусок полезного пространства, но нет: компактная серебристая коробка с длинным штырём, напоминающим антенну, совсем не мешала. Штырь, как ни странно, совсем не нагревался. Выглядело это, прямо скажем, как надувательство, но ведь работало же!
Теперь, выходя на улицу, я стала обращать внимание на чужие кондиционеры: среди старых гробообразных конструкций всё чаще мелькали серебристые приборчики со штырями. Видимо, благоденствию ООО Альфа-Сириус жаркая погода пошла на пользу.
А выходить из дома не хотелось! По контрасту с прохладой квартиры улица казалась раскалённой печью, воняющей парами бензина и гарью. Я освоила курьерскую доставку продуктов, ну а с работой у меня и раньше проблем не было: всё, что я делаю, я могу делать удалённо.
И поэтому, когда месяц пробной работы кондиционера закончился, никакого возврата я, конечно же, не оформила.
 
Год спустя
 
Зима оказалась снежная и холодная, весна затянулась, а лето всё никак не раскочегаривалось.
Я получила большой заказ: серию статей по популяционной биологии для научно-популярного журнала. Дни пролетали один за другим. Кондиционер не подводил: согревал квартиру до приемлемой температуры.
Только иногда, устав от работы, я переключалась на «Тетрис» или новостную ленту. Последняя всё больше напоминала первое: сыплются и сыплются кривые фигурки, и сперва ещё получается их рассортировать, а потом просто машешь рукой.
Движение «Нет глобальному потеплению!» нарастало. Мороз оказался митингующим нипочём: участились напоминания о том, что, вообще-то, глобальное потепление не приводит к равномерному потеплению везде – некоторые места Земли, наоборот, становятся холоднее. Именно на это списывали холодную зиму, хотя, как по мне, глобальные процессы тут были ни при чём. Да-да, кроме сверхдлинных климатических циклов, есть короткие и ультракороткие, а лозунги митингующих были слишком далеки от точной науки. Единичные голоса климатологов тонули в броских журналистских заголовках.
Оживились и сторонники нетрадиционной медицины, и уфологи. Дошло до того, что даже известный популяризатор науки Панченко опубликовал в своём блоге пост, озаглавленный: «Одиноки ли мы? Доводы «за» и «против»», и этим только подогрел общественное мнение.
В этой вакханалии оставалось одно: заниматься своим делом и надеяться на отдалённую победу разума над сарсапариллой.
Весна затянулась, наступление лета прошло незаметно.
В июне я, кутаясь в шаль поверх свитера и включив кондиционер на обогрев, грела пальцы о горячую кружку. Веста развалилась рядом со мной, на диване.
Компьютер привычно мерцал, выдавая новости дня. Один из заголовков привлёк внимание.
«Президент подписал договор о поставках тепла».
«Самим не хватает!» – пронеслось в голове. Впрочем, речь наверняка шла о новом газопроводе или нефтепроводе. Моё недоверие к заголовкам за прошедший год не только выросло, но и заколосилось.
Однако фотография заставила развернуть заметку.
На фото президент пожимал руку…
Нет, не Сергею. Просто кому-то, такого же субтильного сложения, и одетому очень похоже: в спецовку с капюшоном и брюки, заправленные в берцы. Приглядевшись, я поняла, что теплозащитный костюм выполнен не в болотно-зелёном, а в «протокольном» чёрном цвете.
«Представитель корпорации «Альфа-Сириус» выразил надежду, что плодотворные контакты между Землёй и сириусянами вступают в новую, перспективную фазу. Переброска избыточного тепла, осуществлявшаяся до сих пор на основании частных контрактов, выходит на новый, государственный уровень. Мы надеемся…»
Охнув, я рванула на себя ящик стола. Где же он, где? О, вот!
Тонкие, но плотные листы скользили под пальцами.
«Заказчик обязуется в течение года предоставлять Исполнителю 10% причитающихся ему ТЗ (тепловых запасов) планеты (сноска петитом: включая внутренние ресурсы ядра). Не отозванный в течение месяца договор автоматически продлевается на год.
Доставка тепла в систему Сириус А осуществляется за счёт Исполнителя».
Я подняла взгляд на окно.
С неба падали реденькие снежинки.

11

Наша проза / Re: Лисёнок ПолУха

« : 30 Июл, 2021, 21:58:01 »

Спасибо, дорогая эрэа Красный Волк! Буду держать в курсе новостей!

12

Наша проза / Re: Искорка

« : 02 Мар, 2021, 09:31:13 »

Эрэа Tany, Passer-by, NNNika, спасибо! Простите, что не ответила сразу - у меня с домашнего компьютера сайт грузится криво. Но прочитала я Ваши комментарии сразу, и они меня очень вдохновили! Продолжение действительно напрашивается, но пока не написано. Надеюсь всё же, что будет!

13

Наша проза / Re: Искорка

« : 23 Фев, 2021, 19:52:21 »

 
 Красный Волк, спасибо!

14

Наша проза / Искорка

« : 23 Фев, 2021, 10:19:53 »

Летнее волшебство

     
      Трень! Блямс!
      Ташка всего-то хотела набрать воды в железную кружку. Повернулась неловко к крану, и…
      А зачем мама оставила чашку на самом краешке? Ну да, это мамина чашка, любимая. Мама только из неё и пьёт.
Мгновенное раздражение сменилось паникой. Ну не на краешке, по правде говоря, и вообще, самой смотреть надо… Поприкладывала друг к другу два крупных синих осколка. Может, склеить, и незаметно будет? Нет, вот тут ещё мелочи всякой не хватает…
На звон заглянул папа. В руках у него был большой садовый секатор, а в волосах застряли листочки. От этого папа больше, чем обычно, напоминал растрёпанного грача.
      – Ташка, что… Оу!
      Папа глядел расстроенно, и Ташка буркнула:
      – Это не я, она сама!
      Почему так сказала – девочка не знала. Просто очень-очень захотелось, чтобы чашка не была разбита, и чтобы она, Ташка, была тут ни при чём, и чтобы вообще оказаться подальше отсюда. Подальше от сараюшки – летней кухни, где не повернуться так, чтобы ничего не задеть, подальше от чересчур высоко подвешенных полок с кастрюлями и тарелками.
      Папа насупился:
      – Что теперь отпираться, сделала – изволь отвечать! Возьми веник, смети осколки.
      – Это не я! – отчаянно повторила Ташка, так, что даже поверила: точно, не она. Ветер подул, вот чашка и… Сама!
      – Ты или не ты, а чтоб осколки были убраны! – рявкнул папа. И добавил: – Смотри-ка, дождь! Ну наконец-то! Может, грибы пойдут.
      И точно, месяц выдался сухой, но сейчас по крыше сараюшки барабанило звонко и весело. Налетевший ветер шелестел листьями берёзы, которая росла у крыльца.
      В другое время Ташка бы порадовалась, но не сейчас. Глотая слёзы от обиды, которая казалась незаслуженной, девочка собрала остатки чашки на совок. Синие глянцевые осколки глухо брякнули о стенки ведра.
      Ташка швырнула веник под мойку и выскочила из кухни. Мама рассказывала, что когда-то давно на дачном участке вообще не было дома, а только эта вот сараюшка. Тогда в ней не только готовили, но и спали. Как же все здесь умещались? Мама, дедушка и бабушка?
Теперь кроме сараюшки был ещё и дом. Охряно-рыжий, с ярко-белыми рамами застеклённой веранды и резными украшениями, обычно он напоминал Ташке шоколадку или пряник. Так и хотелось его лизнуть!
      Но сейчас Ташке было не до пряников, тем более – воображаемых. Набычившись, загребая мысками сандаликов мокрый песок и поёживаясь под струями воды, она прошла к крыльцу.
      В комнате – единственной, тёплой и просторной – она немного покорчила рожи перед зеркалом. Зеркало от старости стало мутным и кривым: оно делало нос круглее и больше, как у бабы-яги, а глазам – вообще-то, карим – добавляло болотной зелени. И только неровно подстриженную светлую чёлку оно оставляло, как есть: видимо, хуже было просто некуда. Лоб под чёлкой пересекала длинная ссадина, замазанная зелёнкой. Это Ташка умудрилась грохнуться вчера в лесу, да так, что папа испугался – не останется ли шрам! Даже обозвал её Гарри Поттером.
Ташка удалась не в папу. У того тёмные волосы и острый, как птичий клюв, нос. Светлые волосы и кругленький нос пупыркой – это в маму.
Вообще-то, папа у Ташки весёлый, а сердится очень редко. Тем обиднее оказалось то, что он ей не поверил! Чашка и правда могла упасть сама. Ташка ведь не заметила, задевала ли она её локтем!
      За окном грохнуло, и дождь припустил сильнее. В комнате потемнело.
      Рожи не развлекали, но Ташкина обида утихла. Зато пришло другое беспокойство. Мама и правда расстроится! Сейчас её нет на даче, уехала в город по делам. Но вернётся же! И что тогда?
      Чашка была не просто любимая – особенная! На синем глянцевом фоне по белым, намеченным тонкими линиями волнам плыл кораблик. Наверное, пиратский бриг. Раздувались паруса, трепетали флажки на задорно торчащих мачтах-спичинках. Мама любила читать про море и всякую, как она говорила, «р-романтику». Папа подсмеивался, но, когда увидел чашку, не утерпел: купил в подарок. Ташки тогда не было даже «в проекте», как выражался папа, и вообще, папа с мамой ещё не поженились.
      И вот теперь чашки нет!
      Тут Ташка вспомнила, зачем она до этого заходила на кухню. За водой же! Вот растяпа!
      На этот раз воду удалось набрать без приключений. Доверху наполненную кружку девочка отнесла туда, куда, собственно, и собиралась. На чердак.
      Наверх вела узкая скрипучая лестница без перил. Тут у Ташки было всё устроено так, как ей нравилось. Рядом со штабелем не понадобившихся при строительстве дачного домика досок лежал старый матрас. Из прорех в полосатой ткани торчали клочья желтоватой ваты, давно уже сбившейся в комки, но Ташку это не смущало. Ещё она приладила к подоконнику подвесной столик, а к стропилам папа прикрепил толстые канаты с дощечкой – качели.
      Девочка задвинула дыру, ведущую на чердак, листом оргалита – «чтоб не упасть», как она обычно объясняла взрослым, а на самом деле чтобы сделать убежище недоступным для них. Теперь оставалось подтащить к окну второй кусок оргалита и закрепить заранее вбитыми и загнутыми для такого случая гвоздями. Гвозди она вколотила тоже сама, используя круглый белый камень вместо молотка.
Теперь на чердаке стало темно. Только через тонкие щели пробивался тусклый свет пасмурного дня. Но он не сильно мешал тому, что собиралась сделать Ташка.

      Кусок дерева – подставка, вся в завитках тёмных и светлых линий, обтекающих сучки. Теперь дранка – её полосу Ташка выбрала придирчиво из лежащей здесь же, под стропилами, вязанки. Нужна была ровная и не слишком толстая, и такая в конце концов нашлась. Дранку девочка закрепила в специально пропиленной щели, чуть наклонив, чтобы пламени было куда бежать. Теперь спички.
      И вот уже можно представлять себя королевной, заточённой в башне и прядущей бесконечную нить при свете лучины.
Прялки у Ташки не было, да она и не очень себе представляла, как та должна выглядеть. Но это было не главным.
      Главное – живой огонёк, тени от которого мечутся по доскам.
      Конечно, дедушка и мама много раз предупреждали: никаких игр с огнём! Дом деревянный, загорится – тушить нечем… Но Ташка была уверена: всё под контролем. Этот огонь ещё попробуй, разведи! Вот, скажем, мама с печкой каждый раз мучится. И всё-таки на случай пожарной опасности на столе стояла металлическая кружка с водой. Та самая, из-за которой…
      Да что ж такое! День оказался испорчен. Что бы Ташка ни делала, мысли возвращались к чашке.
      Значит, королевне сегодня особенно не повезло. Например, злобный отец выдал с утра ворох работы, а сроку дал – до последнего дневного лучика. Ташке стало очень жалко королевну. Точнее, себя.
      Какое-то время девочка сосредоточенно воображала глухие каменные стены без единого потёртого коврика или хотя бы гобелена, холодную каменную скамью и боль в уставших пальцах. Слегка успокоившись, она длинным гвоздиком сшибла в подставленную кружку обгоревший кончик лучины, отчего огонёк вспыхнул ярче, достала из-под матраса большую книжку с цветными картинками и раскрыла на заложенной странице. Блики света скользили по гладкой, вкусно пахнущей бумаге, и от этого изображения, казалось, оживали и двигались. Сестра Эльза ткала крапивные рубахи, а за окном кружила стая лебедей. Лебеди были белые и очень красивые. Ташка водила пальцем по изгибам шей, по распахнутым крыльям – гладила.
      Хорошо бы взять и попасть в волшебный мир! Прямо р-раз – и там, в картинке! Ну или ещё как-то. Только до сих пор, сколько Ташка ни пробовала, ничего не получалось. Одноклассникам Ташка ни о чём подобном не рассказывала: и так чуть ли не дурочкой считают – а всё из-за того, что Ташка на каждой переменке, стоит только отзвенеть звонку, достаёт из рюкзачка книжку и читает.
      Наверное, чтобы перенестись куда-то, надо сказать заклинание. А какое? Заклинаний Ташка не знала. Ну разве что…
      – Крибле-крабле-бумс!
      Конечно, ничего не произошло. И, конечно же, Ташка в этот момент подумала, что на самом деле не верит во всю эту чепуху. Просто так интереснее.
      А если придумать заклинание самой?
      – Тук-тук, сердца стук, – начала Ташка и облизнула вдруг пересохшие губы. Сглотнула и начала с начала:

      – Тук-тук, сердца стук.
      Рядом – мой волшебный друг.
      Будем вместе мы…

      Тут Ташка замялась. «Вместе» – что? Дружить? И так понятно: с друзьями – дружат! «Будем вместе мы гулять?» Опять не то. Но заклинание, как ей казалось, надо было закончить быстро. И Ташка решительно произнесла:

      – Будем вместе мы играть,
      Выходи ко мне гулять!

      И сложила пальцы, как делал старый маг в книжке волшебных сказок.
      Скрипнули ступеньки. Кто-то поднимался по лестнице!
      Ташка заметалась. Схватила «противопожарную» кружку – вода плеснулась на ноги в полосатых носочках. Попыталась вытащить лучину из её гнезда. Как назло, упрямая дранка застряла. Ташка дёрнула, обгоревший и скрученный штопором кончик хрустнул, упал и рассыпался. Да что за день такой!
      – Ташка, ты там?
      Разумеется, «там»! Растопалась, как слон!
      – Да, – сдавленно пискнула девочка, поспешно гася лучину в кружке и затаптывая разлетевшиеся по дощатому полу угольки. Стопу ожгло, но Ташке было не до того.
      – У меня секретик! – поспешно выкрикнула она. Шаги затихли.
      – Спускайся тогда. Дело есть.
      Ступеньки снова скрипнули: папа ушёл. Девочка перевела дух. Сдёрнув с окна оргалитину и балансируя на одной ноге, она оглядела ступню: точно, разлетевшиеся угольки прожгли множество мелких дырочек. Второй носок оказался грязноватым, но целым.
Когда она выскочила во двор, папа выводил из-под навеса дребезжащий велосипед. Дождь утих, но небо по-прежнему хмурилось.
      – Такое дело, Ташка, – озабоченно сказал папа. – Жаль, что с чашкой так вышло. Я смотаюсь в посёлок, вдруг там в магазине найдётся что-то на замену? Маловероятно, но попробовать стоит. Если бы не погода – поехали бы вместе. Видишь, снова туча заходит? Побудешь дома одна?
Ташка кивнула.
      – Далеко с участка не уходи, – озабоченно добавил папа. А Ташке внезапно остро захотелось убежать обратно на чердак. Вдруг проглядела какую-нибудь искру, не затоптала? И будет пожар?
      Но она терпела: ждала, пока папа прилаживал на багажник велосипеда сумку, пока выводил его на улицу, закрывал калитку. И лишь когда велосипед, тренькая и шурша шинами, покатил по песчаной дороге, Ташка сорвалась с места и бросилась наверх. Беспокойство комком подступало к горлу, мешая дышать.
      Ташка взлетела, переступая через ступеньку, на чердак и огляделась. Вроде бы всё было спокойно. Нигде ничего не тлело, хотя лёгкий запах дыма ещё не выветрился. И всё же стоило убедиться! Девочка рывком закрыла лаз, спеша, подтащила к окну оргалитовый щит, вздёрнула на подоконник. От резких торопливых движений, а может, от волнения тело покрылось потом.
      В наступившем полумраке ничто не проблёскивало, не вспыхивало опасным оранжевым светом. Девочка расслабилась, но всё же осмотрела каждый кусочек пола ещё раз, внимательнее. Встала на коленки, пригнулась.
      Дедушка, укладывая штабель, проложил под досками и между их слоями поперечины – чтобы доски «проветривались». В воздухе, объяснил он Ташке, есть вода: осенью и зимой дерево её набирает, а за лето должно отдать. Поэтому между нижней доской и полом оставалась щель. Слишком узкая, чтобы протиснуть руку, а вот для отскочившего уголька – в самый раз.
      Под штабелем тоже было темно. Ташка вытянулась на полу, прижалась к нему щекой. Пол был тёплым и слегка неровным.
      Девочка пошевелилась, повернулась – и вздрогнула. У поперечины под штабелем что-то сверкнуло!
      Тёплая оранжевая искорка светила не колюче, скорее – как крохотный пушистый шарик. Ташка протянула руку, опомнилась. Стащив и без того испорченный носок, девочка примерилась – и…
      Шарик перекатился, словно комок пыли на сквозняке, и замер. Его цвет сменился с тёплого оранжевого на тревожный красный. Грохая коленками по полу, Ташка переместилась. Вот сейчас!..
      Шарик, как живой, отпрыгнул в сторону. Теперь он сиял глубже, там, куда девочка не смогла бы дотянуться пальцами.
      – Хи-хи! – разлилось в темноте и смолкло. Остался лишь тонкий, как комариный писк, звон в ушах.
      Ташка вскочила, задела коленкой что-то твёрдое, взвыла. Нащупала ручку железной кружки и от души плеснула водой в щель. Хихиканье, конечно, просто почудилось, а вот зловредную искорку надо было погасить во что бы то ни стало.
      – Ай! Щиплется!
      А вот это точно не почудилось! Ташка села прямо на мокрый пол.
      – Щиплется! Щиплется! Ташка-букашка, злая пр-ромокашка!
      – Вовсе я не злая, – возмутилась девочка. – Я осторожная!
      – Хи-хи, – отозвалось неизвестное существо. – Наша Ташка-пр-ромокашка остор-рожно лупит чашки! И стучится целый день остор-рожно лбом об пень!
      – Додразнишься! – мрачно сообщила Ташка и покатала в руках кружку. Ну да, она мечтала о волшебном друге – но не о ехидном дразниле же! На такое она не подписывалась!
      Стоп!
      Во рту девочки пересохло. Нереальность происходящего ударила внезапно.
      – А ты… ты, вообще, кто? – замирая, спросила она.
      Тоненький ответный звон напоминал скорее не смех, а вздох.
      – Не зна-аю! – протянуло существо.
      – А как тебя зовут? И откуда ты? – сделала новую попытку Ташка.
      – Не зна-аю, – снова звякнуло существо и, посопев, добавило: – Я была оси-инкой, а потом долго-долго лежала в темноте.
      – Значит, ты – искорка от лучины? – выдохнула девочка.
      – Наве-ер-рное…– шарик выкатился из щели, подпрыгнул и поелозил, устраиваясь на штабеле. – А ты больше не будешь щипаться?
      – Не буду! – торопливо пообещала Ташка и даже отставила кружку. – И все искорки – такие? Разговаривающие?
      – Ещё чего, – буркнуло существо. – Они колючие и безмозглые! Нашла, с кем ср-равнивать!
      Девочка осторожно выдохнула, опасаясь сдуть искорку.
      – А что ты ещё умеешь? – жадно поинтересовалась она. Ликование переполняло её: с ней всё-таки произошло чудо!
      – Могу жечь, – деловито предложила искорка. – Могу р-развести костёр-р, вот! – и хвастливо добавила: – Я что угодно могу сжечь дотла! А ещё могу летать!
      – Не-ет! – взвыла Ташка. Ничего себе, подружка ей встретилась! – Не надо! То есть, жечь не надо! Пожалуйста-пожалуйста, никогда ничего не жги в доме!
      – Ладно уж – ворчливо пообещала искорка. – Могу и не жечь.
      Тут Ташка заметила, что доска под искоркой и впрямь совсем не обугливается.
      – Тогда я буду звать тебя Искорка, – решила она. – А откуда ты знаешь про чашку? И про пень? Пень вообще был не сегодня!
      – Ты слишком громко ду-умаешь, – голос Искорки снова стал ехидным. Видно, грустить подолгу она попросту не умела. – Я всё-всё про тебя знаю! – и, помедлив, с неохотой признала: – Ну, не всё. Но многое!
      Ташка ещё раз посмотрела на по-прежнему целые доски и осторожно спросила:
      – А в руки тебя взять можно?
      Вместо ответа Искорка подпрыгнула и мягко спланировала прямо на Ташкину руку. Ташка даже испугаться не успела: дёрнулась – но тут же убедилась, что Искорка сейчас совсем не горячая. Её прикосновение щекотало, как беличья кисточка для рисования, и грело, как солнечный зайчик. И это было приятно!
      – Наговариваешь ты на себя, – буркнула девочка, успокаиваясь. – Вовсе ты не такая страшная. Давай лучше придумаем, что мы будем делать?
      – Как что? Гулять! И игр-рать! И веселиться! – заявила Искорка. – Ты меня сама позвала – чтобы гулять!
      Девочка вскочила. И правда! День внезапно перестал быть унылым. Она спустилась на веранду, сдёрнула с гвоздя синий шуршащий плащик и выскочила на крыльцо. Искорка укрылась под воротником, щекоча теплом шею Ташки, и возбуждённо елозила: боялась попасть под редкие капли воды и одновременно хотела всё видеть.
      Ветер оставался сырым и прохладным. Ташка обежала вокруг дома, то наклоняясь к мокрым ярким лилиям, – Искорку заинтересовали их тычинки, обсыпанные ярко-оранжевой пыльцой, – то стряхивая с яблоневых веток почти настоящий холодный ливень. Искорка при этом так смешно ойкала и пряталась, что удержаться было невозможно. Ташка даже забыла про чашку!
      И всё-таки шуршание шин по песку она услышала сразу. Кинулась к калитке, сдёрнула с гвоздика верёвочку, на которую та была заперта. Папа ещё не успел спрыгнуть с велосипеда, а увидев, что Ташка распахнула калитку, и не стал. Просто осторожно зарулил на участок.
      – Не-а, – он помотал головой. – Ничего такого. Ну, ничего не поделаешь.
      – Я пойду погулять? – тихо спросила девочка. Папа кивнул.
      Ташка молча шла по песчаной дорожке. Искорка сперва тоже молчала и даже прекратила возиться.
      – А эта чашка, чем она важна? – прозвенела наконец она.
      – Ты же вроде мысли читаешь, – безнадёжно откликнулась девочка. Но, не желая ещё больше поддевать подружку, всё же сказала:
      – Это был подарок. И он был со смыслом. Ну, про то, что мама любит.
      – Значит, подар-рок важен не сам по себе, – задумчиво отозвалась Искорка и вдруг подпрыгнула и пыхнула жаром.
      – Ай!
      – Извини, – Искорка смутилась и снова стала не жгучей, а – тёплой. Пр-росто я подумала… подумала… а что, если сделать чашку самим?
      Ташка даже остановилась.
      – Как это – самим? Разве у нас получится так красиво?
      – Но ведь ты говор-рила… – Искорка защекотала теплом, – в подарке главное – смысл! – и торопливо добавила: – Мы очень, очень постар-раемся!

      Домой Ташка вернулась не скоро. Дождь так и не повторился, но глинистая земля оставалась раскисшей и вязкой. Это было очень кстати: Ташка наковыряла глины из канавы и притащила пакет домой.
      – Ого, – сказал папа, глядя на изгвазданную в глине дочь. – Промокла?
      А больше он ничего не сказал. Зато включил обогреватель, вынул из комода тяжёлый ящик с одеждой и прямо как есть, не разбирая, вывернул на диван. Выбирай, мол, дочка.
      Переодетая Ташка прихватила старую клеёнку и миску с водой и вскарабкалась в своё убежище. Там, нещадно мажа рукава, тщательно замесила добытую глину, и после нескольких неудачных попыток ей удалось слепить чашку. Стенки были довольно толстыми и, честно говоря, не очень ровными, но зато Ташка прутиком нарисовала на них волны и кораблик – как сумела.
      – Только ей сохнуть три дня, – поделилась она вычитанной в книжке премудростью, – чтобы равномерно. А вдруг мама вернётся раньше?
      Искорка покружилась над чашкой.
      – Три дня сушить? Фи! Это вам, людям, три дня. А мы это делаем так! – и она пыхнула светлым жаром. – Обойдёмся тремя часами!
      Ташка послушно проглотила поздний обед – молочную лапшу, которую тихо ненавидела за безвкусную пенку и склизкие макаронины. Сейчас она даже не замечала, что именно глотает: её заполняло тихое ликование. Будущая чашка уже представлялась ей – вот она стоит, поблескивая тёмно-рыжими боками, украшенная изображением кораблика и курчавых волн. Как удивится мама!
      Глина просохла. Теперь её нужно было обжечь, и Ташка понимала, что уж это-то никак нельзя делать в доме. За окном синели ранние сумерки, в сараюшке громыхал железяками, стучал молотком и ругался под нос папа.
      – Я гуляю! – сообщила открытой двери послушная дочь. Папа высунулся из сараюшки.
      – Принято! В лес не убегай!
      На деле это означало не убегать так далеко, чтобы невозможно было докричаться с крыльца.
      Воздух пах мокрой зеленью и – совсем слегка – сладкими мелкими ночными цветами, названия которых Ташка не знала, но которые мама всегда высаживала на клумбу перед верандой.

      Реденький, истоптанный перелесок за дощатой калиткой, отделяющей дачный посёлок от внешнего мира, казался в сумерках таинственным и страшноватым. Потемнели и как будто бы стали выше и без того высокие ели, орешник превратился в непроходимые заросли, тропинка сузилась и петляла.
      Ташка вытащила чашку из-за пазухи. Бока её были тёплыми и шершавыми, а на дне сидела Искорка, выпорхнувшая, когда девочка взяла чашку в руки. Над головой что-то треснуло, захлопало крыльями, и за шиворот Ташке посыпался мелкий мусор.
      – Ой! – сказала Ташка.
      – Это сойка взлетела, – со знанием дела подсказала Искорка. И не успела Ташка удивиться очередному проявлению всезнайства, возбуждённо запрыгала:
      – Смотри! Смотри! Что это? Такие же, как я?
      Ташка вгляделась. В тёмном кустарнике светилось ярко-зелёное пятнышко, такое уютное, словно крохотный гномик зажёг на подоконнике жилища настольную лампу под абажуром.
      – Это же светлячок! – выдохнула она. – Искорка, нам везёт! Не каждый день можно увидеть такое! То есть, не каждую ночь, – тут же поправилась она.
      Искорка слетела в гущу ветвей. В её ярком блеске сияние светлячка потускнело, зато теперь Ташка ясно видела крохотное невзрачное насекомое.
      – Светлячки, – задумчиво повторила Искорка. – Такие же, как я! Нет… не совсем такие. В них меньше силы… и всё же, – Искорка помолчала, словно прислушивалась, – всё же она есть.
      – И ещё они не летают, – с сожалением закончила Ташка. – Папа говорил, что где-то на юге светлячки другие. Там они могут летать и мерцать, а наши только ползают и светят ровно.
      – Может, как раз в этом всё дело? – предположила Искорка. – Ну ладно, у нас же с тобой важная задача! Начнём?
      В полутьме искать топливо для костра было непросто, но Искорка летала между деревьев, опускалась к самой земле и светила, чтобы было виднее. Ташка обложила чашку хворостом и чиркнула спичкой. Огонёк вспыхнул и погас. Ташка достала вторую спичку, сломала, выронила. Третья спичка догорела почти до пальцев, но мокрые ветки не желали заниматься.
      – Не-ет, тут надо не так, – деловито звякнула Искорка. – Р-раз-два-тр-ри!
      Она закрутилась волчком, зазвенела, как самая тонкая из гитарных струн – и на коре сучьев вспыхнуло пламя!
      – А теперь главное – поддерживать пр-равильную температуру! – наставительно сообщила она.
      – И долго? – поинтересовалась Ташка.
      – В обычных условиях – восемь часов, – Искорка тихонько хихикнула. – Но я кое-что попробую.
      – Это волшебство? – Ташке было ужас как любопытно.
      – Упр-равляемый физический процесс! – провозгласила Искорка и, подумав, добавила: – Но будем считать, что волшебство!
      Ташка уже ничему не удивлялась: ни тому, что Искорка знает так много чудесных и необычных вещей, ни тому, что порой может не знать чего-то очень обыкновенного. Должно быть, дело было в той самой осинке, из которой когда-то изготовили дранку, или в воде, питавшей корни осинки, или в прилетавших на её ветви птицах.
      Искорка нырнула в чашку. Пламя обняло глиняные бока и засияло ярко-ярко!
      – Я-то послежу, чтобы огонь никуда не убежал, но ты без меня так не делай, – деловито предупредила она. Ташка была согласна.
      Темнота сгустилась, и девочка забеспокоилась. Костёр, должно быть, виден даже с крыльца их дома! Как бы не влетело! Но Искорка и так старалась, торопить её ещё больше Ташка не стала. Закусила губу и сунула кулачки в карманы джинсов, стараясь не подпрыгивать от тревожного нетерпения.
      – Ну вот и всё, – устало выдохнула Искорка.
      Пламя опало. Чашка темнела поверх горячих углей. По их поверхности пробегали змейки света.
      – Бери её, – подсказала Искорка. – Я сделала так, что ты не обожжёшься.
И правда! Чашка оказалась не горячей, а просто очень тёплой. И ещё – она стала лёгкой и звонкой! Ташка бережно сунула её за пазуху.
      – А теперь надо костёр дотушить, пока папа не прибежал, – сказала она.
      – Сейчас, – Искорка скакнула обратно в костёр, и угольки сразу потускнели.
      – Скорей! Ну скорей! – торопила Ташка. – Увидит – достанется нам на орехи!
      Как в воду глядела… В темноте раздался треск сучьев, и к пятну света выскочил папа. Ветровка накинута на одно плечо, одна нога – в тапочке, другая в калоше, а уж лицо!
      – Лес спалить решила? – рявкнул папа и кинулся затаптывать угли. Ташка вскрикнула: там же Искорка!
      – Ничего не будет! – она вцепилсь в папин рукав и попыталась вытащить отца с кострища. Запахло палёной резиной. – Я… я следила! Ну папа! Не надо! Стой! Да стой же!
      И наконец сообразила:
      – Ничего бы не загорелось! Мокро вокруг! Дождь прошёл!
      Где же Искорка? Успела ли спастись? Или…
      Где там! Папа яростно затаптывал угольки и только шипел сквозь зубы, когда колючие искры кусали за ноги.
      – Дождь, не дождь – сухая хвоя найдётся! Ну ничего, сейчас мы их... Ни одной искорки не оставим!
      Ташка разрыдалась.
      – Искорка хорошая! – крикнула она. – Она мне помогала! А ты… ты просто не понимаешь! Я же чашку! Мы же хотели…
      И сжала зубы, всхлипывая. Нельзя было выдавать тайну Искорки! Но папа, похоже, не обратил внимания.
      – Любая искорка хороша, если знаешь, что делаешь, – резко сказал он. – Ну, Ташка! Сколько раз! Сколько раз тебе говорили!
      Кострище было теперь совсем тёмным. Папа ногой ворошил золу, притопывая каждый раз, когда что-то вспыхивало. Но Ташка видела, что это обыкновенные угольки. Искорки среди них не было.
      Ташка зажмурилась и только слышала похрустывание, топот и шуршание одежды. И ещё – папино сердитое дыхание.
      – Ну, всё, – буркнул он наконец. Идём… горе моё.
      И, помолчав, примирительно добавил:
      – Ты права, сверху сыро. А подстилка на глубине сухая. Лес одним дождиком не промочишь. Сама посмотри.
      И правда: под слоем мокрой прошлогодней хвои оказалось сухо! Только вот Искорку уже не вернёшь. Ташка шмыгнула носом. В горле стоял противный ком.
      – Так всегда бывает, если дождей давно не было, – снова пояснил папа. Но девочка не слушала. В траве что-то блеснуло!
      – Искорка! – Ташка от внезапной радости даже забыла, что папа близко. А он тут же шагнул к ней:
      – Где? – и хмыкнул: – Да это же светлячок! Напугала, глупая!
      – Тс-с! – прозвенело из травы.
      Ташка опомнилась.
      – Действительно, светлячок, – сказала она, постаравшись, чтобы голос звучал беспечно. – И я тут вовсе не зря костёр жгла! Дома покажу!
      Искорка жива! Искорка жива! Ташка даже засмеялась от облегчения.
      – Покажешь? Что? – папа с сомнением посмотрел на тёмные кусты, затем – на промокший и прожжённый тапок. – Пролить бы тут от греха. Слушай, правда, я сейчас воды ведро принесу, а ты пока посмотри, вдруг мы чего пропустили, ладно? А потом уже и покажешь!
      – Хи-хи, – долетело до девочки, как только папа отошёл на несколько шагов. – Твой папа смешной! А ты что, правда за меня испугалась?
      Искорка подпрыгнула и вспыхнула ярче.
      – Хи-хи! Искры дружбы раздувает молодёжь, молодёжь, молодёжь! Эту искру не затушишь, не убьёшь, не убьёшь, не убьёшь!  – «взрослым» голосом пропела она.
      – Тише ты! И прячься скорей в рукав! – Ташка протянула руку.
      – Не-ет! Не пойду в дом! Ты ляжешь спать, а я что? – возмутилась Искорка. – Я лучше тут останусь!
      – И что ты будешь делать ночью в лесу? – обескураженно поинтересовалась девочка. Ей-то среди малопонятных звуков и мрака было совсем неуютно!
      – А я! А я! Я пр-ридумала! – Искорка заскакала так быстро, что Ташка видела только росчерки света в темноте. – Я буду учить светлячков летать. Вот все обалдеют!
      – Папа идёт, – Ташка прислушалась. Искорка юркнула под лист.
      – Не проговорись! – прозвенело из темноты. – И приходи сюда завтра! А маме с папой кружка понравится. Обещаю!

15

Наша проза / Re: На правом берегу

« : 17 Апр, 2020, 10:49:04 »

Спасибо!  )))