Расширенный поиск  

Новости:

03.02.2023 - вышел в продажу сборник "Дети времени всемогущего", включающий в себя цикл повестей "Стурнийские мозаики", роман "К вящей славе человеческой", повесть "Данник Нибельринга" и цикл повестей "Vive le basilic!".

Просмотр сообщений

В этом разделе можно просмотреть все сообщения, сделанные этим пользователем.

Сообщения - Марриэн

Страницы: [1] 2 3 ... 30
1
Цитировать
Да уж, такое не каждый день увидишь. Ещё и денег привалило.
Вот только где же Одо?
katarsis, ну должна же быть компенсация морального ущерба?  ;D
Одо приключается.  ;)

Цитировать
Думаю, Комар и Гвоздь теперь тоже окажутся в круговороте событий,собственно, уже оказались, и еще много интересного с ними случится
Tany, там всем будет нескучно.  ;)

Но вот как именно нескучно, выяснится позже. У автора  зреет очередной рабочий аврал и подвиг, так что процесс ( в который раз) замедлится.

2
Спасибо.  :)
Цитировать
Однако, вряд ли у легионеров выгорит, не так просто взять "тощего типа"
Tany, сейчас посмотрим.  ;)

Цитировать
Интересно, эти, которые стучат, и те, которые в кухне прячутся, они вместе или по отдельности? А то странно: одни тихарятся, другие шумят. Хотя, может, так и задумано.
А я-то думала, за Одо надо беспокоиться.
[И что, интересно, Танкреди такого углядел в стихах, что так напрягся?

katarsis, Первый и второй вопросы скоро получат ответ.
А вот стихи потребуют дополнительного расследования.

Цитировать
Еще интереснее стало: за что же именно в Алексаросе так не любят Танкреди?

Красный Волк, насчет любят-не любят - вопрос спорный. Легионеры, прежде всего - "люди государевы".

Гвоздь медленно прошел через зал к дверям. В нос ударили запахи дыма и жженой бумаги — краем глаза Рамон отметил, что одноглазый легким жестом  поднес к свече письмо (то, что так и не отдал  Комару на отправку). Вид у него был самый непринужденный — словно гостей поджидал.       
Рамон сдвинул засов. Дверь немедленно толкнули так, что, не попяться он — получил бы по носу.  Черная фигура полностью заслонила дверной проем.
Рамон окончательно опешил. Перед ним стоял сам Двуручный Аксель Меллерманн — командор Черного легиона,  великан, равного которому по силе в городе не было. Уж его-то не узнать было невозможно: все мальчишки Виренцы бегали любоваться ежегодные   смотры новобранцев и дворцовые парады, где командору отводилась важнейшая роль.       
Командор был в обмундировании легионера, но без лат. Знаменитый двуручник (как говорили, он передавался в семействе уже три столетия) висел за его спиной, поблескивая рукоятью.
Позади Двуручного Акселя маячил еще кто-то, гораздо более мелкой комплекции, зато в собольей мантии и с тяжелой золотой цепью на шее. 
– С дороги, – ледяным тоном приказал Двуручный Аксель,  и Рамон торопливо отступил вглубь траттории.
Греардец шагнул внутрь, окидывая взглядом помещение. Одноглазый — он сидел все в той же расслабленной позе – поднял голову. 
– Аксель! –  приветливо произнес он. –  Доброй тебе ночи! Я, право, не ожидал, что это будешь именно ты... Такая честь! 
–  Я был  на дне наречения у тещи, – произнес командор. – Мы как раз пели второй заздравный гимн. Ты потрясающе не вовремя, блудный лис. Как и всегда, впрочем...
– Прими мои искренние сожаления, что оторвал тебя от праздничного пиршества. Надеюсь, супруга твоя не сильно огорчилась. Помнится, нрав у нее был далеко не медовый...
– Вы бы о себе беспокоились, джиор  Бальтазаррэ! – вступил в разговор второй пришедший. Он вышел на свет, и оказалось, что это осанистый пожилой мужчина весьма почтенного вида.   
– И тебя приветствую я, благородный джиор Дамиани! – одноглазый наконец-то соизволил встать со стула. – О судьбе своей пусть беспокоятся те, кого грызет нечистая совесть, я же иду путем честным, пусть и не всегда прямым. Что ж мне тревожиться? 
Рамон только рот открыл. Увидеть в своем доме на расстоянии вытянутой руки разом и Двуручного Акселя, и Великого канцлера Дамиани! Мама родная, да что творится-то?!
– И это говорит тот, на ком висят тяжкие подозрения в государственной измене?! – горестно вопросил канцлер.   
Одноглазый  улыбнулся. Это была очень неуютная улыбка, одним уголком рта, более напоминающая оскал.  Рамон поежился и отступил подальше в тень.
– Видят боги, – сказал одноглазый. – Когда-то одного такого подозрения, высказанного в лицо, было бы достаточно для вызова...
Двуручный Аксель нахмурился. Рамон услышал шевеление за кухонной дверью и не успел моргнуть, как оба легионера выбрались в зал: один загородил собой проход в кухню, другой быстрой тенью метнулся к лестнице, отрезая путь на второй этаж.
– Но те времена миновали, – вновь  улыбнулся одноглазый. – Я явился, чтобы опровергнуть обвинения, и в знак своей доброй воли...
Он вытащил из ножен кинжал и рукоятью вперед протянул Меллерманну.   
– Тебе и отдать не стыдно, Аксель.
Командор слегка хмыкнул, принимая оружие. Канцлер Дамиани недоверчиво смотрел на одноглазого, явно ожидая  продолжения.
– Чикветта, Бальтазаррэ, – напомнил Меллерманн.
– Какая чикветта, Аксель?! – изумился одноглазый. – На что она мне теперь? Костоправы не уверены, что я ложку смогу держать,а ты «чикветта». Вот, смотри.
Он отвел полу плаща, показывая, что при нем нет иного оружия.
– А бегаю я скверно уже лет восемь, сам знаешь. Так что уйми ребят – драпать мне не к лицу и не по нраву.
Аксель  Меллерманн кивнул и убрал кинжал себе за пояс. Легионеры, однако, остались на месте.
– Что ж, я в вашей власти, почтенные джиоры, но прежде чем, вы ее примените, прошу минуту внимания. Я, как вы уже поняли, предаю себя правосудию, добровольно и с чистым сердцем. Но вот беда, во время оно я сделался держателем одной премилой вещицы и, думается, сейчас самое время передать ее в надежные государственные руки, где она не сгинет бесследно. Такие как твои, джиор Серджио.   
Одноглазый положил на стол плоский футляр. 
– Итак, почтенные джиоры, перед вами Цветок Печали, законной владелицей которого является благородная джиори Лаура Маррано ди Гвардари. Поскольку сия джиори отказалась принять обратно свое имущество, что и подтвердила собственноручным письмом...
На стол рядом с футляром легло письмо.
– то я добровольно передаю сию реликвию обратно в казну, в  чем беру в свидетели вас, благородные джиоры, эту парочку легионеров, что мнутся на заднем фоне, этого благоразумного трактирного юношу, а также его почтенного родителя, которые наблюдает сие представление с галереи!
Гвоздь вскинул голову и только сейчас заметил,что у перил второго этажа отца – полностью одетого и отнюдь не заспанного вида. Альфонсо Гуттиереш молча поклонился канцлеру и командору, не выказывая ни малейшего удивления ночным вторжением. Как долго он там стоял? Он вообще ложился?
– И чтобы не осталось сомнений... Цветок Печали, джиоры! Лилия Аранты!
Одноглазый отбросил крышку футляра и в свечном пламени в траттории словно засияла вечерняя звезда.
В первый момент Рамон подумал, что видит настоящий цветок — золотистый, с изящными полупрозрачными прожилками по трем лепесткам и тугим полураскрытым бутоном. Но особое, несвойственное живому растению, переливчатое мерцание быстро убедило его, что он видит нечто рукотворное, не оставляющее сомнения в своем благородстве и ценности.
Рамон не знавал драгоценностей дороже речного жемчуга и самоцветов, что продавались на местном рынке. Лавки ювелиров были ему не по карману. Но даже он в своем невежестве, сообразил: на этот сияющий цветок можно было купить всю тратторию, всю улицу, а, может, и весь Алексарос скопом, включая корабли у пристани. Лилия завораживала, заставляя смотреть и смотреть, не отрывая взор... 
Канцлер Дамиани шагнул вперед, решительно закрыв крышку футляра. Сияние померкло.
–  Ну, Бальтазаррэ, – мягко сказал он. – Что вы в самом деле...
–  Всего лишь расставляю запятые в своем приговоре, – улыбнулся одноглазый. 
– Может, приступим, – произнес Друвучный Аксель. – Время позднее. Люди устали.
– Я готов, – кивнул одноглазый.
– Именем его светлости герцога Джезарио Второго, я объявляю тебя, джиор Бальтазаррэ Танкреди, граф Феррато, арестованным за неповиновение государственным установлениям Вирентийского герцогства и злонравное своеволие. Ты будешь препровожден в тюрьму до той поры, пока его светлость не решит твою судьбу. – И Меллерманн сделал знак «кухонной засаде».     
– Насчет «препровожен», – уточнил  арестованный. – Надеюсь, не в прямом смысле? Не пешком через город в гору?
– Карета ждет на улице, – уточнил канцлер Дамиани. Он прижимал к груди драгоценный футляр так, словно боялся, что его сейчас же украдут.
– Бальзам на мои уши, джиор Серджио. Обождите, друзья, – одноглазый сделал знак легионерам, – я не расплатился за вино. Иди сюда, трактирный мальчик!
И он вручил обалдевшему Рамону горсть декейтов.
– За фоларо и за работу твоего друга, – пояснил он. – Когда вернется, скажи, что он и впрямь довольно быстро бегает. 
– Но вы же не знаете, доставлены ли письма, – пробормотал Рамон. – Может, они в канаве валяются?
– Одно точно дошло по адресу. И еще, вот это, – он взял в руку томик Виршеплета. – я забираю. Если твой приятель желает вернуть книгу, пусть послезавтра придет в мой дом на Шалфейном перекрестке.  Удачи, трактирный мальчик! Эй, друзья, вы же не станете вязать мне руки — за вас уже постарался лекарь!
Легионеры встали по обе стороны одноглазого. Двуручный Аксель двинулся к двери.
Рамон, провожая всю эту процессию, успел услышать, как канцлер Дамиани негромко говорит арестованному:   
–  Знаете, Бальтазаррэ, я видел много разного в жизни. Но чтобы человек сочинил донос сам на себя – пожалуй, это впервые...
–  Век живи — век  учись, как говорил мой наставник в фортьезском магистериуме. Да, могу я попросить об одолжении, джиор Дамиани? Можно апартаменты посуше: у меня жутко ноют кости. Кажется, я ловил удачу, а поймал ревматизм...
– Тюрьмы не в моем ведении, вы же знаете. Но в порядке исключения...
– Буду весьма признателен. И я надеюсь, герцог своевременно узнает о возвращении Лилии...
– Разумеется. Думаю, он вскоре пожелает с вами побеседовать...
– Буду надеяться, что это случится, как можно раньше. Мне есть что сказать его светлости.
На этом государственные люди и арестант покинули тратторию «Бравая мышь». Трактирный мальчик Рамон постоял на пороге, дожидаясь, пока умолкнет скрип колес, затем вернулся в дом, высыпал серебро на стол и  уставился на кучку монет ошалелым взором.
Отца на галерее уже не было. Рамон потрогал пальцем остывающий пепел, в который превратилось третье письмо, бездумно плеснул в бокал из кувшинчика с фоларо (там оставалось не меньше половины) и залпом выпил.
Так он и сидел в одиночестве, пока за окнами не зазвучал первый рассветный колокол. А после и второй. 
Вино кончилось. Свеча догорела. Наступило утро.
Комар не вернулся.



3
Цитировать
А рыжий парень - это Йеспер был?
Он самый. Этот пострел везде засветился.

***
Рамон сидел за стойкой, отчаянно стараясь не клевать носом. Полночный колокол давно отзвонил. В траттории стояла полная тишина: все  ушли спать и теперь наверняка уже видели второй, а то и третий сон.
К затее Комара домашние отнеслись (как и предполагал Рамон) без одобрения.
– Что ж, сиди теперь, раз так, – проворчал отец, когда Рамон изложил суть дела. – Карауль, коли вызвался. Ежели вина попросит – держи ключи. 
Он мельком, без всякого интереса взглянул в угол, где расположился клиент, и отправился на второй этаж.
Гвоздь вздумал предложить Ренато принять участие в ночном бдении, но не преуспел.
– Нет уж! – наотрез отказался вышибала. – Я вчера ночь не спал. Сегодня вроде радость моя не орет, так что пошел я на боковую. Сам управишься!
Так что Рамон остался один. Он запер дверь на засов, подмел пол  и уселся на отцовское место, откуда был отлично виден весь зал. Вздумал было заодно проверить счетную книгу, но цифры быстро стали расплываться перед глазами, и Гвоздь бросил это занятие, боясь задремать.
Зал освещен был скудно: Рамон оставил лишь свечки на столике позднего клиента да на стойке, погасив остальные светильники. Вокруг залегли глубокие тени, навевающие сон. Оставалось лишь ждать, а это занятие маятное.
Пялиться на человека было вроде невежливо, но надо же куда-то смотреть? А пятно света в углу поневоле притягивало взор, так что Рамон облокотился щекой на кулак и принялся рассматривать незнакомца. Тот не возражал – он вообще не обращал на Гвоздя ни малейшего внимания, словно того и не было в комнате.
Незнакомец сидел, уставившись в книжку. Он положил ее на стол, чуть ли не под самую свечку, и сидел, вытянув шею и близоруко наклонившись. Порой он подносил к губам бокал, но Гвоздю показалось,что мысли его более заняты книгой, чем дорогим островным вином. Что такое люди ищут в чтении? Нет, понятно, что есть всякие умные книги по ученому делу, всякие там сборники законов, или лекарские травники, или поварские книги. Это уважаемо и понятно.  Есть еще сочинения по богословию, какие изучают фламины. Это вообще праведно и правильно. А вот для чего люди читают всяческие странные истории?  Комар вот тоже постоянно норовил уткнуться в какую-нибудь книжку: брал взаймы у книгопродавцов или доставал какие-то трижды переписанные копии у приятелей. Гвоздь этого не понимал: даден тебе богами мир, так и живи в нем здесь и сейчас. Зачем влезать в придуманные истории и отдавать свои чувства придуманным героям?
А ведь люди такое еще и пишут...
Незнакомец резко выпрямился, со стуком отставив оловянный бокал в сторону. Гвоздь аж вздрогнул. Человек взял книгу в руку и поднес вплотную к лицу, словно желая убедиться, что буквы не сложились в иной узор и он прочел именно то, что прочел. Выражение его лица изменилось, сделавшись из благодушно-расслабленного таким напряженным, словно он увидел  перед собой ядовитую змею.
Чего он такого там углядел? Одо эту книжку перечитывал чуть ли не каждый вечер, но никогда таким не был.
Человек опустил книгу на стол, потер пальцем переносицу… и открыл томик с начала, куда медленнее перелистывая страницы.
Рамон только головой покачал. Чудак человек. Где там носит Комара? Не угодил бы снова в лапы к стражникам.
Сколько еще прошло времени, он не знал, но свечка порядком укоротилась. Человек отложил книгу в сторону и теперь сидел, глядя на огонек свечи. Вид его стал каким-то отсутствующим, словно мыслями человек был не здесь, в темном зале алексаросской траттории, а где-то очень-очень далеко.
А ведь он тоже чего-то ждет, подумал Рамон. Чего же? Когда Комар вернется? Или чего-то другого?
Прерывая его мысли, в кухне послышалось легкое шебуршание.
Мышь, что ли?
Рамон встал со стула, взял свечку и направился гонять серую негодницу.
Он успел лишь шагнуть за порог, как чьи-то сильные руки сдавили его шею и зажали рот.

Рамон рванулся, но руки держали цепко — шея оказалась стиснута мощным локтевым захватом. Кожаная перчатка царапала губы, мешая дышать.
Рамон выронил свечку, но кто-то еще возникший из полумрака успел поймать ее. Огонек выжил, и обалдевший Гвоздь увидел в его свете греардского легионера при полном вооружении. 
Легионер поднес затянутый в черную перчаточную кожу палец к губам: молчи, парень.
Рамон торопливо закивал: мол, понял, не дурак. Перчатка чуть отодвинулась.
– Где он? –  прошептал второй легионер, тот, что держал за горло, и Рамон, как-то сразу уразумев, о ком идет речь, ответил, едва шевеля губами: 
– В зале.
–  Что делает?
–  Сидит. Вино пьет. Читает.
Легионеры переглянулись.
–  Один?
–  Один.
–  Есть еще другие выходы из дома?
– Нету, – ответил Рамон. – Здесь и через тратторию. Еще только ежели через мансарду...
–  Фриц  и Гуго уже на крыше, – ответил второй легионер на немой вопрос товарища. – Да и не успеет он через весь дом...   
Ну надо же, подумал Рамон, целый отряд на такого тощего типа. Черепицу ведь побьют подкованными сапожищами...  Во что ж мы с тобой ввязались, а, Комар?
– Ты кто? – прошептал первый легионер. – Подавальщик? Ты куда шел? Иди назад молча...
В этот момент в дверь траттории трижды ударили — четко, резко и размеренно.
– Именем герцога, отворите!   
Легионер подтолкнул Рамона в спину.
–  Эй, трактирный мальчик! –  раздался насмешливый голос из зала. – Там в дверь стучат! Открывай!   

4
Это был серенький уютный день середины осени, когда солнце уже устает лить свой жар на землю, но гнилые ливни еще только рождаются за горами, и лишь изредка появляются первые признаки грядущего ненастья: тянутся тонкие облачка, и изредка сыпется мелкий нестрашный дождичек.
Одиннадцатилетний Одо Бернарди сидел с ногами на подоконнике в своей комнате, грыз яблоко и смотрел, как эти самые облака ползут над городскими флюгерами. 
Обычно вот так праздно проводить время ему не разрешалось, но сейчас родителям было не до него: все семейство только что вернулось из уличного храма после утреннего обряда, и теперь  отец с матерью вызвали повара и обсуждали, что подать на ужин. Ждали каких-то важных гостей. Девчонки ушли к себе  – брата они в свои игры принимали редко, да он и не рвался.
Одо наслаждался бездельем и яблоком и предвкушал, как вечером, когда соберутся гости, спокойно дочитает наконец «Деяния полководцев древности» Флавиана Цинны, которые дед  подарил ему на день Радостного солнца.
Отец считал, что будущему законнику такие книги не особо надобны, но с почтенным тестем  спорить не стал. Одо завладел книгой, но так как написана она была, естественно, на  квеарне, то поначалу чтение каждой главы превращалось в сражение со словарем и памятью. Сейчас же дело шло куда легче, чем летом, так что  Одо даже грустил: когда еще попадется такая интересная книжка.  Как-то даже не верилось, что автор жил аж тыщу с лишком лет тому назад. 
Где-то вдалеке застучали копыта. Звуки, быстрые и тревожные, стремительно нарастали. Одо толкнул ставню и высунул голову наружу.
Вниз по  улице, прямо к площади, на которой стоял его дом, во весь опор неслись два всадника. Один чуть вырвался вперед, неистово нахлестывая лошадь, другой догонял, отставая всего лишь на лошадиный корпус.
Всадники влетели на площадь, и тут преследователь решился на отчаянный поступок – он бросил поводья и, на полном скаку свесившись с седла, вцепился в плечи беглецу, буквально сдернув того наземь.  Но и сам не удержался, рухнув на булыжную мостовую. Противники покатились по камням.
Одо оторопело глядел, как они дерутся. Это не был благородный поединок, о каком пишут в рыцарских романах, нет, это была схватка не на жизнь, а на смерть, грязная и жуткая. У преследователя был кинжал, у беглеца странный короткий клинок, и оба старались отвести оружие от себя и дотянуться до соперника. И кажется, это удавалось: пыль на  мостовой сделалась красной.   
Надо было позвать родителей, но Одо словно примерз к подоконнику.
Пару раз Одо казалось, что преследователь побеждает, но каждый раз, когда он мог нанести смертельный удар, он словно удерживал руку, стремясь скорее обезоружить противника, чем убить. Беглец же дрался в полную силу и вскоре из обороны перешел в нападение. Он показался Одо очень молодым и настолько ловким, что его сопернику стоило огромного труда избежать несущего смерть изогнутого лезвия.   
Однако он все же пропустил удар.
Вдали послышался нарастающий лязг подков. Этот угрожающий шум словно вселил в беглеца новую ярость. Он рванулся, широко взмахнув своим клинком, отшвырнул противника и, не оглядываясь, бросился прочь. Миг — и он снова взлетел в седло и погнал лошадь вниз по улице. Конь его соперника пробежал дальше, и беглец поймал его за повод, увлекая за собой.   
Преследователь остался. Он попытался встать, но тут же со стоном опустился обратно на мостовую. Одежда его была располосована на бедре и сквозь пальцы, которые он прижимал к ране, сочилась кровь. 
На площадь вырвался еще один всадник. Растрепанный юноша с медно-рыжими волосами и обнаженной чикветтой в руке птицей слетел с коня и бросился к лежавшему. Он швырнул оружие наземь и растерянно уставился на окровавленную мостовую, затем сдернул с шеи шарф и попытался унять кровь, но раненый оттолкнул его и что-то сказал. Юноша упрямо замотал головой и тогда раненый что-то властно крикнул, указывая в ту сторону, куда унесся беглец.
Рыжий вскочил, опрометью бросился к порогу ближайшего дома и забарабанил кулаками в двери. Прислушался, не уловил движения, побежал к следующей двери, прыгая через ступеньки, забарабанил снова. Он метался по площади, колотя в двери (в том числе и в дверь Бернарди), но окрик снова остановил его. Тогда юноша поднял чикветту и, повинуясь новому приказу, вскочил на коня, бросаясь в погоню.
На маленькой площади настала тишина. Человек полусидел, прижимая шарф к ране, и по мостовой медленно растекалось кровавое пятно. Иногда по его худому лицу пробегала гримаса боли.
Почему так долго не отворяют, испуганно подумал Одо. Ну да, отец с матушкой ведь на кухне, там не так слышно. Надо спуститься, надо сказать...
Он, словно враз опомнившись, соскочил с подоконника и выбежал из комнаты. Торопливо преодолел коридор и спустился на пролет по черной лестнице.
– Не смей открывать!
Крик застал его врасплох. Одо так и замер, на одной ноге, не дотянувшись другой до ступеньки. Сначала он подумал, что слова предназначались ему, но, когда опомнившись, присел за перилами, то понял, что приказ этот был адресован матушке, которая стояла на пороге, готовясь поднять засов. Рядом две служанки жались к стене, испуганно и недоуменно переглядываясь, и топтался озадаченный повар.
Отца Одо не видел: вероятно, тот, стоял в кухонных дверях. Мальчику внезапно  стало страшно: такая спокойная ненависть звучала в отцовском голосе. 
Одо на цыпочках вернулся в свою комнату и в смятении, остановился у окна, боясь посмотреть вниз.
Он знал, что никто больше не отзовется: соседи справа всем семейством еще вчера отправились за город, а в доме напротив жил лишь старый джиор Фабио. Вот только служанка его ушла на рынок, а сам старик – добрый, но немощный и больной, уже давно не мог передвигаться без посторонней помощи. Был еще Тристан, его камердинер, но тот был нем и глух от рождения.
Улица, как назло, была пуста. Куда все делись? Вымерли, точно огнедышащие змеи? 
Одо не знал, как поступить. Он знал, что ослушайся он приказа отца, гневу не будет предела.  Но знал также, что оставить все, как есть, будет неправильно. Нечестно. Не по-людски.
Через окно он мог видеть, как в доме напротив Тристан возится в комнате второго этажа, перебирая какие-то склянки на столе. Подойди к окну, дурень, мысленно взмолился Одо. Подойди, выгляни, посмотри, не идет ли дождь. Ну же!
Но тот все суетился в глубине комнаты.   
 На столе лежали яблоки: служанка утром принесла целую корзинку.
Одо взял одно, подкинул на ладони. И сам поразился простой мысли: если Тристана не докричаться, нужно позвать его иным образом...
Бросок оказался слабым и неудачным. Яблоко шлепнулось, не долетев и до середины площади и покатилось по мостовой, ткнувшись в колено раненому.   
Человек вскинул голову — морщась от боли, он углядел в окне испуганного Одо и вдруг  улыбнулся и ободряюще подмигнул.  Мол, так себе бросок. Можешь и получше.
Одо взял со стола следующее яблоко, отошел подальше, к самой стене, и разбежавшись, швырнул что есть силы. Так игрок в дикий мяч, прорвавшись сквозь оборону противника под вопли трибун и звуки драки делает победный бросок в пылающее кольцо. 
Дзынь! Яблоко врезалось в узорное стекло, расколотив его вдребезги, пролетело через всю комнату, чувствительно ударив Тристана в спину. Тот аж подпрыгнул, обернулся, изумленно уставившись на неведомо как попавший в комнату снаряд, и бросившись к окну, выглянул-таки на улицу.
Что было дальше, Одо не видел: он поспешно затворил окно и даже задернул шторку, заслышав  шаги на лестнице. Сам шлепнулся на стул и сделал вид, что рисует человечков на листе дорогой бумаги — вещь вообще-то строжайше воспрещенная.
Уши за порчу бумаги ему не надрали. Потому что в этот момент тишина осеннего дня взорвалась громом набата 

5
Адресное / Re: Виват! - 28
« : 04 Апр, 2024, 21:36:38 »
Эрэа Dama, мои поздравления!  :)

6
Спасибо.  :)

Цитировать
Никак сам Бальтазаррэ Танкреди? ;)
Он и есть. Пришло время знакомиться.

Цитировать
Да уж, если отправить такое Саламандре, она точно убьёт ;D
Лучше не рисковать. ;D

Одо и в самом деле вступает на непростую тропку. Но вот куда она выведет?


Рамон, облокотившись на стойку, с нарастающей подозрительностью посматривал в сторону стола, за которым расположились Комар и его поздний клиент. Незнакомец Рамону не нравился: уж больно странноват на вид — от такого добра не жди. Знамо дело, в тратторию разный люд забредает, но этот как-то выбивался из общего ряда. А еще одежда... потрепанная, конечно, но дорогая, это ж заметно. Не комариного полета птица, ой, нет.     
А вот Комар подставы не чуял: улыбался, глотал дорогое вино. Где это видано, чтобы заказчик угощал работника? Что уж такого втирал ему незнакомец, Рамон не слышал — говорил тот вполголоса. Зато видел, как Комар просветлел лицом и встрепенулся, как птенец на жердочке. Торопливо собрал свои писарские вещички, вскочил и чуть ли не в вприпрыжку ринулся к стойке.
– Слушай, Гвоздище, дело есть, – выпалил он, толкая к товарищу писарской ящик. – Годное дело, денежное. 
– Что еще такое?
– Он просит доставить свои письма. Прямо сейчас. В Старый город. Дает пять декейтов! 
Вот она, подстава, подумал Рамон.   
– Сдурел? – прошипел он. –  Ты забыл, что ли?! Ты как через мост пойдешь?! Если стража тебя приметит, столба не миновать.
– Я быстро. Метнусь на ту сторону, к рассвету обернусь.
– Быстро?! Да у тебя все ноги отбиты!
– Да прошло уже все! Дойду!
– Здесь что-то нечисто, – настаивал Рамон. –  С чего такие деньги?
– Ну, – Комар замялся. – Там письма срочные. Да какая разница?! Пять декейтов, дружище. Пять и шестой я уже заработал. Если найдем менялу с выгодным курсом, но враз внесем взнос. И еще на новый мяч останется. Деньги поперли, Гвоздь!
Гвоздь явно сомневался. Получить солидный куш за плевое задание, конечно, было заманчиво, но что-то здесь не вязалось.
– Пошли вместе, – предложил он.
– Нет! Я туда и обратно. А ты оставайся здесь и карауль наши деньги, – Одо взглядом указал на заказчика, который всем своим видом выражал, что совершенно не намерен освобождать свое уютное местечко у стены. – Задаток он дал. Вот, держи. Но ты все же следи, чтобы он не сделал ноги. И Ренато предупреди. А и вот еще: у меня там, в мансарде есть книжка – такая, в черном переплете с тиснением...
– Это те вирши, что ты вечно мусолишь? – уточнил Гвоздь.
– Они самые. Будь другом, принеси, а? Пусть пока почитает. И ящик заодно закинь на место, ладно?
И, оставив ошарашенного Гвоздя за стойкой, Комар снова подлетел к дальнему столику.

–  Договорился? – одноглазый потянулся на стуле и снова пригубил вино. – Твой друг что-то невесел.
– Он всегда такой, –  широко улыбнулся Одо. – На самом деле, он душа компании, просто стесняется.  Давайте письма!
Заказчик протянул два послания.
– А третье? – удивился Одо. 
– Я передумал, мальчик, – внезапно ответил одноглазый и, заметив, как вытянулось лицо Одо, рассмеялся. – Не бойся, на твою выручку это не  повлияет. Получишь, как за три.
– Смотрите, а то я могу...
– Не бери ношу не по загривку, –  слегка раздраженно ответил заказчик.
– Как скажете, джиор,  как скажете...
Он рассовал послания по карманам, натянул на уши шапочку, шагнул к двери...
–  Что ж, надеюсь, ты бегаешь так же славно, как кидаешь яблоки.
Одо остановился, словно налетев на невидимую стену. Развернулся, вперив ошеломленный взор в одноглазого, не веря сам себе. Смотрел, пытаясь мысленно сбрить с лица человека усы и куцую бородку, убрать с глаза повязку, представить, как разглаживаются морщины и заживает потрескавшаяся кожа. Смотрел и — нет, не мог узнать.
Заказчик скорчил забавную гримаску и внезапно подмигнул — Одо аж  вздрогнул.
– Да, полагаю, я несколько изменился с того премерзкого дня.  Но тебя-то, братец, узнать совсем невозможно. Так что мы в равном положении.
Одо открыл рот, еще не зная, что скажет, но человек кивнул на дверь.
– Э, нет! Давай бегом! Письма, парень, письма!
И Одо вымелся на улицу.

Остановившись под фонарем на крыльце, он вытащил из куртки первое письмо и поднес к свету, желая получше разглядеть оттиск на сургуче. Изображение было простым – оно представляло собой треугольный щит, края которого оплетало какое-то вьющееся растение. Три плети тянулись к центру, где в узорном листе образовывали вензель в три буквы. 
Б. А. Т.
По сравнению с причудливыми гербами вирентийской знати этот казался совсем незамысловатым. Одо пожал плечами, спрятал письмо и решительным шагом направился к темному переулку, туда, где желоб водостока низко нависал над землей.
Теперь он точно знал, где и когда видел этого человека.
В тот день, когда над Виренцей первый и последний раз на его памяти звонил набат.
В тот день, когда он впервые усомнился, что его отец — достойный человек.





7
Адресное / Re: Виват! - 28
« : 01 Апр, 2024, 20:40:21 »
Эрэа  katarsis, с днем рождения!  :)

8
Спасибо. :)
Что ж, сейчас труженик еще поработает.

Наконец письмо было закончено и вручено клиенту в обмен на полтора северо (Одо обнаглел и накинул вдвое за испроченный лист бумаги). Наемник убрался восвояси и вовремя: близился час гашения огней, и траттория вот-вот должна была закрыться. 
Одо разогнул спину, потянулся и поморгал, оглядывая помещение. Его столик располагался в углу, чтобы клиенты могли диктовать письма, не боясь, что весь зал греет уши, так что Комар мог видеть всю привычную обстановку «Бравой мыши».
Посетители потянулись к дверям, прощаясь с Альфонсо, который с приветливым видом кивал завсегдатаям из-за стойки, Гвоздь и Бьянка бродили по залу, собирая миски и кружки и попутно гася светильники. Джиори Белла с младшей дочерью ушла мыть посуду. 
Ренато (вообще-то считавшийся в заведении вышибалой) помогал старику-соседу выводить собутыльника, такого же старика. Наблюдать, как Ренато, способный с одного  удара сбить человека с ног, бережно, чуть ли не под локотки, тащит пьяненького к порогу, было смешно.
День сегодня прошел спокойно, без ссор и перепалок. А уж драки в «Бравой мыши» вообще  были редкостью: одного вида Альфонсо, взявшего в руки древко от алебарды, было достаточно, чтобы у задир исчезал запал. А уж когда по правую и левую руку от старшего Гуттиереша вставали сын и зять...
– А мне не подсобишь, писарь?
Одо даже вздрогнул. Он и не заметил, как этот человек подошел. Он просто возник из полумрака, бесшумный, словно черный лис.   
– Мы закрываемся, джиор, –  ответил Одо с вежливой улыбкой. – Придите завтра поутру, и я с радостью помогу изложить ваши мысли на бумаге. Письмо с дословной записью под диктовку — половина северо, деловое письмо либо долговая расписка – северо. Послание даме сердца с возвышенными выражениями – полтора...
– К чему откладывать на завтра? – проговорил человек. – Никогда не знаешь, не изменит ли утро твои планы и желания. Живи сегодняшним днем, писарь. Не упускай шансы.
Меж пальцами кожаной перчатки возник серебряный декейт. Человек подбросил его, поймал на раскрытую ладонь  и протянул Одо.
– Какая глубокая мысль, джиор, – согласился Одо, с одобрением посмотрев на монету с ястребиным  профилем короля Маноэла. – Думаю, я смогу уделить полчаса, пока мои друзья прибирают зал. Присядьте. Обождите, я мигом все подготовлю.
Он быстро достал из ящичка чистый лист бумаги, подлил из бутылки в чернильницу и проверил песок в малой чашечке. Добрая оплата требует доброй работы, и Одо собирался не ударить в грязь лицом. Проделывая все эти манипуляции, Одо искоса поглядывал на своего клиента, дивясь про себя, что за странная добыча попала в его буквенные  силки. 
Человек и впрямь немного напоминал лиса – изрядно потрепанного жизнью, но все еще опасного и вполне способного устроить погром в курятнике. Он был весьма высок и показался Одо тощим, словно скроенным лишь из костей, жил и обветренной, потрескавшейся кожи. Черный берет с одиноким пестрым пером незнакомец небрежно бросил на стол, обнажив вьющиеся изрядно тронутые сединой пряди волос. Левый глаз его полностью скрывала  черная повязка, но правый — бледно-зеленого оттенка смотрел так пристально и зорко, что становилось слегка не по себе.
Что-то в этом узком лице, во взгляде единственного глаза, даже в седых усах и смешной козлиной бородке,  какие в Тормаре носили разве что иноземцы,  насторожило и встревожило Одо. Незнакомец смотрелся малость чудновато, то никак не напоминал человека, который не сумеет связать пары слов на бумаге. Ну, да ладно. Любой каприз за ваше серебро.   
Одо тщательно заточил свежее гусиное перышко, подул на него, пробуя орудие труда на палец.
Человек взирал на все эти приготовления со слегка рассеянным, но добродушным видом, пощипывая бородку пальцами левой руки. Он оперся на стол так, что плащ сполз с его правого плеча, и Одо наконец сообразил, отчего незнакомцу  понадобились его услуги. Правая рука человека лежала на сделанной из полотна перевязи, и была упрятана в бинты и лубки.
– Не свезло вам, джиор, – посочувствовал Одо.
– Напротив, – возразил человек. – Невероятно повезло. Я бы сказал – исключительно.
Одо решил не развивать тему.
– Я готов, – провозгласил он. – Так что пишем?
– Для долговой расписки следует для начала завести долги, а это не по мне. И уж извини, но если моя дама сердца прочтет те выражения, что ты использовал в предыдущем письме, то она решит, что я вконец спятил...
– Я опираюсь на лучшие образцы изящной куртуазной словесности! – слегка обиделся Одо. –   Еще никто не жаловался. Ну, почти. 
– А я уповаю на здравый смысл. Ты слишком юн, чтобы иметь достаточный опыт в этом вопросе. Впрочем, читать мои письма она все равно не станет, так что оставим сию лишенную благодати затею. Будь добр, пиши под диктовку. Будет три письма.
Человек оперся щекой на левую руку и начал говорить...
Когда с первым (поразительным с точки зрения содержания) посланием было покончено,  человек посмотрел на опешившего Одо и рассмеялся.
– Расслабься, парень. Ты всего лишь рука, выводящая буквы. За содержание отвечаю я.
– Я впервые, – признался Одо. – Раньше не доводилось...
– Все бывает в первый раз, парень. Не такая это и редкость. Кликни приятеля, пусть принесет вина.
Одо жестами подозвал Гвоздя — тот давно перевернул стулья и теперь с мрачным выражением лица подпирал косяк, наблюдая за тем, как в поте лица трудится друг.
–  Островное фоларо есть? – осведомился клиент.   
–  Найдется, коли поискать, – подтвердил Гвоздь.
– Так не медли,  – улыбнулся человек — Два бокала. 
Одо ожидал, что Гвоздь намекнет на поздний час и правила. Но, слава Благим, Рамон не стал спорить: какой дурак выгоняет клиента, заказавшего  самое дорогое вино, какое есть в траттории.  Гвоздь степенным шагом отправился к стойке и вскоре вернулся с кувшинчиком и бокалами.
– Пей, – кивнул Одо клиент, когда Гвоздь, повинуясь приказу, разлил тягучую почти черную жидкость по бокалам. Бокал  заказчика оказался наполнен полностью, второй — едва ли на треть.
Вино было сладким и невероятно крепким. У Одо дыхание замерло с непривычки. Даже в отцовском доме он пробовал такое всего дважды: отец считал, что это праздная роскошь и потворство плоти. 
– Успокоился? – спросил человек, когда Одо сделал еще пару глотков. – Тогда давай-ка за работу.
Он откинулся на стуле, глотнул вина и с мечтательным видом произнес:
Всем птахам малым, на закат летящим,
Я, как пророк забвенья, говорю...
 
В первый миг Одо опешил, но тут же с губ само собой сорвалось:
О птицы вешние, живите настоящим,
Ведь прошлое подобно янтарю.

Незнакомец приподнял бровь.
– Да ты, как я посмотрю,  и в самом деле не чужд поэзии? Знаешь, кто сочинитель?
– Если бы, – с готовностью ответил Одо. – Никто же не знает. Тормарский Виршеплет, так он подписывается. У меня есть обе его книги...
Он осекся. Были обе книги. Один томик остался в отцовском доме и наверняка уже предан огню. Жаль, если так, но Одо ушел со скандалом, не взяв ничего, кроме одежды на себе и того, что было в поясной сумке.
–  Обе? – удивился человек. – Одна, без сомнения, «Иллюзии небес», но вторая?
– «Песни фасарро, исполненные в час полуночи», –  с выражением произнес Одо. – Недавно появилась.
Признаться честно, он не раз ввертывал выражения из «Песен» в свои письма, когда позволял момент. А после сравнивал свои творения со строками Виршеплета — и расстраивался, ибо сравнение всегда было не в его, Одо, пользу. Но что поделать, если Благие не отсыпали той звездной пыли, что проникает в глаза, уши и сердце, делая поэтов поэтами.
– Отстал я от жизни, – с полушутливой горечью произнес человек. – Но ты пиши, а то твои товарищи скоро умаются тебя ждать.
Одо торопливо обмакнул перо в чернильницу. Он с удовольствием еще поговорил бы о поэзии, но декейт следовало отработать.
– Прямо так и писать? – уточнил он.
– Именно. Справишься без диктовки?
Одо заскрипел пером, в два счета управившись с делом.
– Дописал? Теперь слушай дальше. 
Человек  помедлил, постучав пальцами по столу. Одо ждал, навострив уши. 
– Милостивая госпожа, королева снов и сердец! Усталый путник с радостью в сердце извещает о своем возвращении и уповает на то, что не забыт  Искренне надеюсь, что ты, отрада души моей, пребываешь в добром здравии, равно как и домочадцы твои. Посему знай, что я намерен появиться на пороге известного тебе дома в ближайшее время.  Зажги огонь, постели свежие простыни. Точка.   
Одо невольно хмыкнул, дописывая последние слова.
– Желаешь что-то сказать? –  осведомился клиент.
– Вы вроде бы не собирались сочинять любовные послания? –  съехидничал Одо.
– А кто сказал, что оно любовное?! –  изумился незнакомец. –  Окстись, юнец!
Одо смущенно улыбнулся.
– Теперь третье, – сказал человек, когда Одо отложил второй лист в сторонку сушиться. – Третье.
Он пощелкал пальцами левой руки и надолго задумался. Одо ждал.
– Просыпайся, дозорный, ибо время твое – песок истекший и сердце твое – стекло оплавленное.  Пиши.
Одо, дивясь про себя, послушно набросал сказанное, после чего в третий раз начертал внизу листа положенные строки: «Одо Бернарди из Алексароса Вирентийского дословно записал», поставил свою подпись и пододвинул все три листа заказчику — на проверку. Тот быстро просмотрел послания.   
– Значит, тебя зовут Одо Бернарди? – между прочим спросил он. – Ты часом не в родстве с законником Бернарди?
– Я его сын, – через силу признался Одо. 
Заказчик снова впился в Одо зеленым пронзительным взглядом.
– Какая забавная ирония, – проговорил он, но прежде чем насупившийся Одо открыл рот, чтобы уточнить, что именно забавного увидел незнакомец, тот уже вернулся к делу.
–  Запечатай. Сургуч есть?
Одо  поспешно растопил в ложке кусочек сургуча, осторожно вылил на сложенное письмо, соединяя края бумаги. Человек левой рукой расстегнул ворот рубашки и вытянул цепочку, на которой висел тусклый серебряный перстень-печатка. Кроме того, на цепочке болтался тяжелый железный ключ. Заказчик оттиснул на сургуче изображение печатки. Так все три письма были должным образом приготовлены к отправке.
Декейт был отработан, но клиент не спешил покидать Одо.
– Видишь ли, писарь, – вздохнул он, – есть проблема. Написать письма — полдела. Что проку в послании, если его некому отнести? А ведь послания срочные, особенно первое. Видят боги, я бы щедро одарил прыткого посыльного...
Одо насторожился.
– И сколько вы бы заплатили такому шустрому молодцу? – спросил он.
– Дай подумать. Учитывая срочность, скрытность и ночной час — ведь огни уже погасили, не так ли? Да, пожалуй, пять декейтов были бы нужной ценой. У тебя есть кто-то на примете, писарь?
Одо сглотнул. Пять декейтов! Да что ж за удачная сегодня ночь! Деньги сами текут в руки — только лови!
– Есть! –  тут же ответил он. – Я! Я лучший в Алексаросе бегун, джиор! Я играю за лучшую команду по дикому мячу! За «Котов Маринайо»! И город я знаю! Назовите адреса, и ваши письма будут доставлены в лучшем виде.   
– Что ж, мне нравится твой настрой, юнец, –  улыбнулся заказчик. – Вижу ты внял моему призыву жить сегодняшним моментом. Слушай и запоминай...

9
Обо всем / Re: Крокус Сити Холл
« : 23 Мар, 2024, 18:50:15 »
Светлая память погибшим, скорейшего выздоровления пострадавшим.

10
Спасибо  :)

Цитировать
А с деньгами, видимо, придётся что-то придумывать. Не висеть же на шее у товарищей по команде.
А пока придумывается, будут работать.
Например, вот так.  ;)

Здоровенный детина в простеганной куртке навис над сидящим Одо каменной глыбой.
– Письмо желаю, – сообщил детина с сильнейшим горским акцентом. – Бабе своей, на родину, в Калмарис. Сообразишь?
Одо благосклонно кивнул и указал на скамью напротив. Детина, судя по виду и говору из наемных охранников, что сопровождали купеческие обозы через всю Тормару, упал на жалобно заскрипевшую скамью, облокотился на столешницу локтями и умолк. 
– И что писать? – устало уточнил Одо, отодвигая чернильницу в сторону. С момента открытия траттории и до сегодняшнего позднего часа он (с перерывом на послеобеденный сон, разумеется) трудился, почти не имея возможности отвлечься. Расписка, принесенная Гвоздем, из префектории, побуждала к действию. Но, увы, результаты трудов были незначительны: горстка меди и пара северо за деловые письма. С такой скоростью убытки не восполнишь, ведь из заработанного часть надо было внести в общий котел траттории, а часть потратить на бумагу, перья и чернила.
Наемник поскреб в затылке.
– Ты, писарь, сам придумай. Парни говорили, ты ловок по сей части. А я не мастак словеса-то складывать. Умел – не пришел бы.
– Ты скажи, какая она у тебя? – унылым тоном произнес Одо, почесывая пальцем бровь.
– Зачем тебе? – насторожился наемник.
Сглазу, что ли, боится, подумал Одо. Горцы, они все суеверные.   
 – Чтоб я смекнул, как красивше написать. 
– Ну, баба как баба. Такая... справная. Щеки румяные, сама в теле, есть за что подержаться.
Одо задумался. Представилась статная горожанка, сочная, словно наливное яблочко. Значит, писать надо весело, с зубоскальством. Это в десять-то вечера, когда носом клюешь...
– Молодая она?
– Да не.  Мы уж с ней лет пяток как того этого...
Одо несколько поубавил своему видению румянца и добавил пронзительности во взгляде.
– А что ты сказать-то желаешь?
Наемник погладил щетину на подбородке.
– Ну как... отписать надобно, мол, добрался до Виренцы живой. Скоро дале отправляемся. Шли без тревог и задержек. Вот только на Босом распутье заварушка случилась: отметину разбойники поставили, – он указал на заживающую  царапину на щеке. – Но ты про то не пиши, а то она еще подумает, что всерьез чего стряслось. Не тревожь.
Одо делал быстрые пометки в черновике.
– А еще что?
Наемник замялся.
– Ну... как... не знаю. А люди чего пишут?
– Скучаешь ты по ней? – задал наводящий вопрос Одо.
– Да известно же, – оживился наемник. – Что спрашиваешь?  По справной бабе завсегда скучается. Здесь тоже красотки встречаются, но какие-то не те... Окружности нет.
– Ладно, – Одо кивнул. – Я понял. Ты, вот что: посиди с четверть часа у стойки, винца вон закажи. А я сейчас все оформлю и тебе представлю.
– А пивка нет?
– Было, – Одо сделал знак Гвоздю: мол, принимай клиента. – Вчера бочонок привезли.
Наемник поднялся на ноги и шагнул было к стойке, но внезапно обернулся и резко наклонился к Одо.
– Слышь, писарь. Ты так напиши, чтоб она сомлела. А то там хмырек один к ней подкатывает. Как бы не вышло чего. – Он оглянулся, словно боясь, что кто-то подслушает. – И это... пропиши, что я при наваре. Отрез крашеной шерсти прикупил, и жемчуга речного низку, и чарки серебряные, чтоб папаню ейного угощать со всем почтением. А как в Лунный город доберемся, так я ейной мамане ветку храмового кедра куплю. Пусть она и змеища, но обещался и куплю. Напишешь?
И он двинулся к стойке.
Одо проводил его унылым взглядом и взялся за перо.
«Дражайшей джиори...» а имя-то как? ладно, оставим местечко, имя после добавим...
Ну, что это за тоска – сочинять такие вот письма. Все обороты давно обкатаны, рука набита, путь известен. Поприветствовать, спросить про здоровье родни, кратко сообщить о своих делах, не особо вдаваясь в подробности (ибо кто же доверит писарю и бумаге все секреты).  Никакой возвышенности душевной. Никакого полета мысли. Одни... окружности.
Одо быстро изложил все незамысловатые перипетии пути наемника и перешел к главному.
«Однако сердце мое и мысли заняты лишь тобой, моя милая (пробел для последующей вставки имени).»
Теперь надо, «чтоб сомлела». Одо тоскливо  подпер щеку рукой.
Чтобы такое написать?
Он ненавидел сочинять любовные послания. Это же не стихи, где можно развернуться вовсю, воспарив мечтой. Что может говорить такой вот наемник своей женщине? Как ему, косноязычному, в голову-то влезешь? 
Поразмыслив, Одо решил пойти привычным путем и добавил немного прозы, почерпнутой  «Трактата о любовном томлении», сочинения, на его вкус, прекраснейшего, но, увы, распространявшегося исключительно в списках, ибо косные типографы не брались такое печатать. И добавил-то всего два-три предложения, но наемник, когда пришла пора зачитывать готовое письмо, как-то озадачился.     
А Бьянка, пробегавшая мимо с кувшином, покраснела и округлила глаза.  Она-то чего? Замужняя ведь...
Дочитав, Одо посмотрел на клиента, пытаясь определить, доволен ли тот результатом. А то ведь, бывало, и плевались всякие невежи. Наемник растерянно чесал щеку.
– Ну как? – осторожно спросил Одо. – Годится?
– Годится. Ты только это... про губы, плечи и дальше... Вымарай все.
– Да как так? – изумился Одо. – Это ж самое-самое. Чтоб сомлела! Почему?
– Она ж неграмотная, – пояснил наемник. – Она ж к фламину нашему пойдет, чтоб прочли. Разве ж можно такое, да чтоб чужие люди слышали? Срамота...
А сразу нельзя было сказать, мысленно взвыл Одо. Никакого простора для творчества!
– Иди, – уныло произнес он. – Возьми еще пива. Сейчас перепишу.

11
Цитировать
Пожалуй, повезло ребятам
Tany, могло быть хуже.

Цитировать
А о Данчетте-то ребята, похоже, тоже наслышаны, пусть в лицо его и не знают...
Красный Волк, это весьма известная в городе личность.

Цитировать
Вроде, легко отделались. Только не знаю, как насчёт денег, много это для них или мало.
katarsis, денежный вопрос сейчас немного проясним.


Блаженное чувство счастья длилось недолго. Примерно до того момента, как они свернули в ближайший переулок, и префектория скрылась из виду.
– Нашел, где рядиться, – проворчал Гвоздь. – Ты, Одо, не в обиду будь сказано, свои дикие замашки брось. С людьми договариваться надо. А коли виноват, так и признаваться.
Одо промолчал, не желая спорить. Он не знал, что подействовало сильнее: искреннее покаяние Гвоздя или нежелание префектора ставить уважаемого коллегу по корпорации в неловкое положение, осуждая его сына к позорному наказанию.
Но в любом случае иногда именно что надо рядиться. Нельзя быть покорным барашком. Одо и сам не знал, откуда вынырнуло из него это неуемное желание спорить и доказывать свою правоту, даже не будучи правым. Наверно, то, что ты сын законника, накладывает вечную печать проклятия — не смоешь.
– Деньги-то где возьмем? – вернул его к насущным проблемам Гвоздь. – Сто северо – не шутка.
– Придется кубышку потрошить, – вздохнул Одо. – Может, у твоего отца попросим?
– Ты еще у своего попроси, – проворчал Гвоздь. – Не младенцы, сами справимся. 
Ну да, справимся, уныло подумал Одо. Мелькнула мыслишка сгонять в Таору — там жила старшая сестрица – и втихаря стрельнуть в долг у ее мужа (с ним Одо вроде не ссорился), но Одо отверг идею, как недостойную. Если уж доказывать, что ты взрослый, так всем и во всем.   
Погруженные в размышления, они свернули на виа Маринайо.
– Ой! – сказал Одо, останавливаясь. – Там твой отец!
Альфонсо Гуттиереш стоял на пороге траттории, сложив руки на груди, и с интересом наблюдал, как приближаются загулявший сыночек с приятелем. Над головой его покачивалась разноцветная вывеска с названием заведения и яркой эмблемой, призванной привлекать посетителей.
Вывеска траттории, как считали здешние жители, была поистине достопримечательностью улицы. Она изображала упитанную круглощекую мышь, но не простую, а стоявшую, подобно человеку на задних лапах и облаченную в одеяние кондотьера: кирасу, зеленый плащ и алый берет с пером, залихватски сдвинутый набок. Судя по алой хризантеме на плаще, сия воительница успела поучаствовать во всех крупных сражениях Аддирских кампаний.   
Бравый зверек держал одной лапой пику, а  другой подымал кубок. Чуть ниже была прикреплена иная, маленькая и лаконичная вывеска – чернильница и перо. Она намекала, что здесь доступны не только еда и питье, но и услуги грамотея, способного за скромную плату оказать посильную помощь ближнему. Вывеска эта появилась не так давно, с той поры, как в «Бравой мыши» обосновался Одо и, разумеется, не шла ни в какой сравнение с боевым зверьком. 
Но, пожалуй, человек, стоявший под вывеской, являлся еще большей достопримечательностью виа Маринайо. 
Бывший солдат, потомок лишившихся родного дома  уроженцев Истиары, прошедший в армии Тавиньо Таорца обе аддирские войны, Альфонсо Гуттиереш и в  своем солидном возрасте выглядел, как человек, способный любого противника заставить попятиться. Поджарый, загорелый, с сильными руками и крепкой шеей, он под настроение забавлял завсегдатаев траттории тем, что гнул подковы и подымал на спор тяжеленные камни.
Гвоздь был юной копией отца. Единственным отличием были волосы: темные у Альфонсо и, по какой-то прихоти судьбы, очень светлые, словно соломенные, у Рамона. Ни у джиори Беллы, ни у малышни такого контраста не наблюдалось.
Однако это необычное сочетание светлой шевелюры и черного глубокого взора делало внешность Рамона весьма привлекательной для женского пола. Одо даже слегка завидовал: сам он был человеком довольно обычным: среднего роста, с быстрыми мальчишескими движениями и мальчишеским же выражением на лице. В диком мяче эта его вечная легкость была только на руку, делая его прекрасным игроком-бегуном, но по жизни скорее мешала: Одо почти никто не воспринимал всерьез. Никто посторонний бы и не подумал, что Комар на самом деле  почти на полтора года старше друга и уже разменял девятнадцать.     
Бородка – Одо пытался ее отрастить, чтобы выглядеть представительнее – тоже разочаровывала, росла медленно и получалась какой-то неопределенно-русой. Словом, обычный вирентиец.  С такой внешностью на картины не попадают.  Ну, разве что совершив нечто великое.
А совершить великое Одо мечтал. И был уверен, что обязательно совершит. Но где и как, понятия не имел. То ли рыцарский турнир выиграет, то ли принцессу спасет. Но чтобы участвовать в турнире, нужно иметь благородное происхождение, а единственная девица в герцогстве, которая могла считаться «принцессой» – дочь Саламандры, благородная Лаура Маррано, жила себе спокойно да мирно где-то в обители неподалеку от города и в спасении не нуждалась. Да и в защите тоже, на то легионеры имелись.
И как прикажете думать о великом, если голова постоянно занята всякими мелкими жизненными заботами? Пока пробегаешь день, пытаясь заработать, все большие мысли испарятся. А ночью погулять надобно. И поспать иногда.
Так что о величии лишь смутно грезилось, а пока получалось лишь попадать в дурацкие ситуации. Вот как сейчас.
Все эти мысли бестолково прокрутились в голове Одо, пока они шли по улице к крыльцу траттории, и высокая фигура Альфонсо Гуттиереша приобретала грозную мрачность.
– Я смотрю, ты весело провел ночь, сынок? – заметил он, пристально рассматривая ссадину на лице Гвоздя.
– Весьма, батюшка, – ответствовал Гвоздь.
– Надеюсь, я не услышу, что ты осрамился?
– Не услышишь, батюшка.
–  Чем это тебя так?
– Кастетом, батюшка.
– Н-да, нравы ныне в упадке, – разочарованно произнес Альфонсо Гуттиереш. – В мое время было не так. Желаешь крови – так доставай клинок, желаешь драки – закатывай рукава. Третьего не дано. Кастет в кулаке считался позором. Встретишь эту шваль снова, проучи, как следует. Я приказываю.
– Непременно, батюшка.
– Идите умойтесь и смените одежду, пока мать не увидела. Она у Бьянки, дитя пеленает.
И Альфонсо Гуттиереш спустился с крыльца навстречу подводе торговца овощами – тот трижды в неделю перед тем, как отправиться на городской рынок, завозил в тратторию корзину-другую зелени, а в сезон – моркови, лука и репы.
Одо слушал этот разговор с изумлением. Он ожидал чего-то более масштабного. Явись он в разодранном дублете и с синячищем в родительский дом, выговоров и причитаний было бы на неделю.
Они с Гвоздем просочились внутрь и прислушались. Траттория еще не открылась. В зале было полутемно, сквозь запертые ставни едва пробивался свет.
Ренато, муж Бьянки, сестры Рамона, зевая, бродил по залу меж столами, рассыпая свежий тростник на пол.
Завидев шурина, он посмотрел на него с укоризненной насмешкой серьезного женатого человека, который давно не разменивается на глупости. 
– Красавчик, – только и сказал он. 
– А то, – гордо ответствовал Рамон, и друзья торопливо бросились к задней двери, за которой ждала  бочка с водой и миска толченого мыльного корня.
Когда они наконец добрались до мансарды и переоделись в повседневное свое платье, Гвоздь с тоской обозрел нанесенный парадной одежде ущерб. Одо же уныло посмотрел на лежавшие на столе запасные струны, к которым теперь не было инструмента.
– Да уж, погуляли, – подытожил Рамон. – Ну, доставай заначку, что ли.
– Может, не надо, – грустно протянул Одо. – Жалко.
– У пчелки жалко. Доставай.
Одо отошел к окну, разбежался и, подпрыгнув, вцепился в балку, удерживавшую крышу. Подтянулся, дрыгая ногами, нашарил припрятанный на балке узелок и спрыгнул.
В узелке лежали кровные, нажитые честным трудом и терпеливо скопленные монеты.  Нет, не просто монеты, а овеществленные в серебро надежды на будущее.

В дикий мяч в Тормаре играли всегда. Ученые люди говорили, что даже древние фрески в Лунном городе и те сберегли на своей поблекшей штукатурке сюжеты игр далекого прошлого. Пройдя через века, забава эта ничуть не утратила популярности. Всегда найдутся люди, готовые посостязаться с ближним в силе и ловкости и безнаказанно подраться стенка на стенку. Дикий мяч удовлетворял обе эти потребности одновременно, и если на юге его немного потеснили игры с быками и бои с тварями, то в центральной и северной Тормаре он позиции не сдавал.
Виренца не была исключением из правил. Играли все: и благородные, и простолюдины. Команд в столице и окрестных селениях было вдоволь. Самые старые насчитывали уже пару-тройку веков, содержались на средства корпораций или родовитых дворянских семейств, но постоянно образовывались новые: подмастерьев одной мастерской, солдат одного подразделения или просто парней с одной улочки или квартала. И каждая команда ставила себе  донельзя амбициозную цель: выиграть Турнир Радостного Солнца, что ежегодно проводился в самый длинный день года.
Такой вот командой: новой, уличной и дерзкой были «Коты Маринайо», в которой подвизались Гвоздь и Комар. Капитаном «Котов» был Гильерме Джакомини, мелкий портовый служащий. Ему был аж двадцать один  год, остальным – от девятнадцати до шестнадцати, а значит, ничего невозможного для «Котов» не существовало. Однако, имелись и проблемы.
Команда, как уже говорилось, была недавно собранной, никому не известной, а оттого знатного покровителя не имела. А, значит, все расходы ложились на плечи игроков, а расходы те были немалые. Это только кажется, что для игры только туго набитый мяч и потребен. А если посчитать...
Перво-наперво нужно знамя с эмблемой – здоровенным черным котом. Нужны туники единого цвета, щитки на локти и колени и специальные старинные тупоносые подкованные башмаки.  Нужно заплатить трубачу, и барабанщикам, и мальчишкам в процессии, нужно сделать пожертвования в храмы, нужно выкупить скамьи для зрителей, чтобы пришедшие смотреть турнир друзья и родичи нечаянно не оказались среди болельщиков чужой команды. И вечеринку в честь начала турнира надо закатить обязательно, чтоб люди не думали, что «Коты» – нищие жлобы!   
Словом, траты были немалые, но Рамон и Одо смотрели на перспективу и стойко откладывали денежки, чтобы честно внести свой взнос. И вот за месяц до турнира, когда вот-вот наступит время трат, они остались с пустыми карманами. 
Перед ребятами как стыдно будет, горько подумал Одо. Может, вернуться и согласиться на столб?
– Деньги сгинут, позор останется, – словно прочитав его мысли, отозвался Гвоздь. Он еще раз пересчитал монеты, оставив две-три лишние уныло блестеть на столе, снова завернул деньги в тряпицу, сунул сверток за пазуху и направился к двери. – Надо отнести в префекторию.
– Может, подождем? – попытался протестовать Одо. – Мало ли...
– Удары и долги мужчина возвращает сразу, – задумчиво ответил Гвоздь. – Так отец говорит. 
– Завтракать! – донесся снизу голос джиори Беллы. – Живо все за стол! Кто последний – чистит жаровню!
Рамон мигом выскочил из комнаты. Одо бросился следом, прыгая через две ступеньки. Завтраки джиори Беллы ему нравились, а вот закопченные сковородки – не особо.

12
Спасибо.  :)

Воробей, похож балкончик.  ;)


Глава 2. Тот еще клиент

В караулке префектории Алексароса, куда приволокли Одо и Гвоздя стражники, было темно и жарко. Густые запахи кислого пота, чесночной похлебки и лежалой соломы переполняли помещение с единственным узким, точно бойница, оконцем. Более всего сие узилище напоминало лошадиное стойло с тем лишь отличием, что в конюшне, как правило, убирают чаще.
Ни свечки, ни лампадки арестантам не выдали и они сидели на полу в молчании, дожидаясь утра.
Одо тосковал, осознавая случившееся. Он, Одо Бернарди, сын достопочтенного законника джиора Бернарди, оказался пойман, словно бродяга и преступник? Как же будет злорадствовать отец... И как расстроится матушка...
– Как думаешь, что присудят? – спросил Гвоздь. Он тоже приуныл, но скорее по практическим соображениям.
– Штрафанут. Или заставят улицы мести и выгребные ямы чистить. Как дело повернется.
Гвоздь выругался сквозь зубы. Варианты его не устраивали.
– Может, расскажем, как было? Они же первые прицепились.
– Не надо, – ответил Гвоздь, ощупывая рассеченную скулу и снова прикладывая к ране влажную тряпицу, выпрошенную у стражника.  – Сами разберемся.  За кастет он мне ответит.
Проще всего было бы подремать, отдалив тревоги до утра. Но уже начинало светать, а спать-то не было никакой возможности: третий постоялец камеры храпел во всю мощь, разве что стены не тряслись.
Его, растрепанного и пропитого, притащили примерно через полчаса после друзей, и вел он себя на редкость безобразно: голосил благим матом, пинал стражников, угрожая карами земными и небесными, влиятельными знакомствами, как среди знати, так и среди городского дна, костерил свою постылую жизнь и  взывал к мести и прощению попеременно.
Стражники не прониклись его угрозами и не вняли жалобным мольбам, но без всякого почтения швырнули в камеру. Дебошир проскользил на пузе почти до самой стены, где ткнулся головой в солому и моментально заснул. Но моментально – увы, не значит бесшумно.
По стене резвой черной тенью побежал таракан. Одо испуганно дернулся –  показалось, что усатая мерзость сейчас провалится за шиворот.
Гвоздь поднялся, потянулся и решительно направился к спящему соседу. Тот не проснулся ни от легкого потрясывания, ни от пинка по ноге. Тогда Рамон принялся тормошить его всерьез.
Через пару минут встряска подействовала. Человек поднял отекшее лицо, с великим трудом открыл глаза и с ужасом уставился на Гвоздя.
– Ты кто?! – потрясенным голосом вопросил он. – Сгинь, нечистая сила!  Девятеро защитят меня, злобное порождение тьмы!
– Слышь ты, – раздраженно сказал Гвоздь – Задрал храпеть! Люди, может, всю ночь не спят!
– Да и пусть бы, – заявил человек. – Люди — дерьмо! Люди – свиньи! Жрут, спят, гадят и спариваются без смысла и цели. Бесполезные животные! Ненавижу-у!
– А сам-то ты кто? – проворчал Гвоздь. – Не из той ли породы?
– Я?! И я дерьмо! – согласился человек. – Но я не простое дерьмо, понял ты, убогий!
– Золотое, что ли? – фыркнул Гвоздь.
Но собеседник его уже увял и поник, как сорванная кувшинка, ткнувшись лбом в солому.
– О как, – озадаченно произнес Гвоздь, оставляя оратора в покое и возвращаясь на свое место. – Все полочкам разложил. Все – дерьмо, а он – наособицу.
Одо только кивнул, наблюдая, как за окошком светлеет небо. Наступало утро.

– Вот эти двое сначала, – сказал, слегка зевнув, молодой чиновник в черной мантии, и стражник принялся искать на связке нужный ключ. Одо и Рамон торопливо поднялись на ноги, одергивая одежду и приглаживая волосы. Без особого толка: вид у приятелей все равно был побитый и растрепанный. У Рамона отекла и потемнела скула, новый дублет треснул на боку и лишился половины пуговиц. У Одо зверски болели ноги – Бельчонок расстарался, запинывая соперника.
 Решетчатая дверь отворилась.
– Вылазьте, – велел стражник. Они повиновались.   
Караулка ожила. Ночная стража сдавала смену дневной. Слышались голоса, звон оружия,  приветствия, смешки и топот сапог.  Чиновник шел впереди, Одо и Гвоздь в сопровождении пары стражников – чуть в отдалении. Так они миновали коридор и остановились перед дверью. Чиновник вошел, стражники с арестантами остались снаружи.
Одо примерно понимал, что сейчас будет. «Быстрый суд» – разбирательство по мелким делам, которое уполномочен вести префектор — герцогский чиновник, управляющий квинтой. Здесь не требовалось ни защитника, ни прочего сложного судопроизводства, составляющего «долгий» или «герцогский» суд. Только здравый смысл управленца, судебник да практика.
Дверь отворилась.
– Заводи, – крикнул чиновник, и стражники втолкнули Гвоздя и Комара внутрь.
Одо поднял глаза и почувствовал, как лицо заливает краска стыда.
Префектор Алексароса был ему знаком. Коллега его отца, когда-то председательствовавший в Палате законников, он частенько бывал в особняке Бернарди. В последний раз они с Одо встречались прошлой осенью на дне рождения матушки. Но сейчас пожилой чиновник смотрел на Одо так, будто вовсе его не узнавал. Скользнул мельком, отрешенным, ничего не выражающим взглядом человека, которому донельзя надоели все эти мелкие преступники.
– Имя, род или прозвание. Место жительства. Занятие, – торопливо перечислил помощник пректора, вставая за конторку и придвигая лист бумаги.
– Одоардо Бернарди. Виренца. Квинта Алексарос, виа Маринайо.  Писарь в траттории «Бравая мышь»
– Рамон Гуттиереш. Виренца, квинта Алексарос, виа Маринайо. Подавальщик в траттории «Бравая мышь».
– Что натворили?
– Были задержаны после полуночи у Старого моста, – пояснил помощник. – Во время драки с неизвестными лицами. Орали, ругались, пинали стражников при аресте. Оторвали и разбили щит с гербом его светлости, что указывал направление герцогской дороги... 
Одо тоскливо стиснул зубы. Проклятый щит! Гербовый! По закону он считался собственностью герцогства! За такое спросят куда строже частного...
А ведь можно и повреждение моста вменить, с ужасом подумал Одо. А повреждение мостов, паромов и герцогской дороги — это ж на тюрьму тянет. Вот вляпались...
– Не мы начали, – угрюмо сказал Одо. – Они напали. Мы защищались.
Префектор нахмурился.
– Напали? Ради грабежа? Или из злобы? Кто именно, знаете? Требование на розыск подаете?
По чести сказать, Одо бы и подал. Пусть отвечают по закону. Но Рамон, самый пострадавший, был против, а подводить друга Комар не желал.
– Это скорее... забавы ради, – негромко сказал Рамон. – Не будем.
Префектор осуждающе покачал головой.
– Забавы ради, – пробормотал он сквозь зубы. – Что ж, в таком случае вменяю: бесцельное шатание по городу после гашения огней — раз, нарушение тишины и покоя – два, сопротивление страже при задержании — три и...
Он сделал паузу.
– ...повреждение городского имущества – четыре. Итого, – задумчиво протянул префектор, постукивая пальцами по столу.
Одо и Гвоздь напряглись в ожидании.
–  Итого, на два дня позорного столба и десять северо штрафа с каждого.
Одо снова кровь бросилась в лицо. Позорный столб! 
Позорный столб – это было куда гаже, чем мести улицы и даже черпать помои. Позорный столб — значит, тебя выведут на площадь и прикуют, словно обезьянку, на короткую цепочку, и ты будешь торчать там от рассвета и пока не сядет солнце, а все идущие мимо будут пялиться и смеяться, и обязательно найдутся придурошные мальчишки, которые станут дразниться и швырять в тебя всякой дрянью. А то какой-нибудь озлобленный на жизнь гад запустит и камнем. 
Краем глаза Одо заметил, что Гвоздь аж побелел, сжимая кулаки. Наверняка представил, как Тесса с матерью идет на службу и видит его такого.   
Позорный столб — это то, что долго не забудется. Долго не смоется.
– Вы... вы не правы, – начал Одо. – Как так?! С чего вы взяли, что это мы оторвали щит?!  Для такого обвинения нужны свидетели! Где свидетели?
Префектор слушал его все с тем же непонятным выражением лица. Одо чуял, что его несет, но уже не мог замолчать.
– Я... я... я защитника найму! Это же другая часть уложения! Это не на «быстрый суд», это на... Ой!   
Пламенная речь была предательски прервана. И кем! Лучшим другом! Гвоздь так сильно ткнул его локтем под ребра, что поток фраз прервался.
– Ну ты, Гвоздь! – негодующе просипел Одо, но Рамон Гуттиереш отодвинул его в сторону и заговорил.
– Мы виноваты, – просто сказал Гвоздь. – Мы по дурости. Зла не желали. Щит я оторвал, чтобы отбиваться. Только я в запале и не сообразил, что это щит. Может, не надо  нас к столбу — стыдоба ведь... Мы же не негодяи какие. За что столб?
Префектор снова постучал пальцами по столу. Минута тянулась невыносимо долго.
– Ладно, – проворчал он. – Принимая во внимание вашу молодость и то, что ваши отцы – почтенные горожане, на первый раз я проявлю милосердие. Назначаю штраф в пятьдесят северо с каждого. Внесете в канцелярию под расписку до конца недели. Если не выплатите или попадетесь на подобном снова — будет столб. Пошли прочь!
Гвоздь поклонился, дернув Одо за рукав.  Префектор, уже не глядя, ткнул пальцем в сторону двери, и приятели торопливо вымелись на улицу мимо стражников. Снаружи сияло утреннее солнце. Жизнь казалась неимоверно прекрасной, улочка – донельзя просторной.
– Следующий кто? – донеслось через окно префектории. – Данчетта?! Снова Данчетта?! Да как же он надоел, простите Благие! Когда ж он упьется-то? Тащите сюда это гениальное дерьмо! Не расплескайте! 
Одо и Рамон переглянулись и дружно сбежали с крыльца.

13
Спасибо.  :)
Воробей,
мне кажется, ты когда-то выкладывала веронский балкон на старом форуме.


Торчать в бурьяне, дожидаясь Гвоздя, Одо, разумеется, не стал. Подручные джиора Ремидио ведь тоже не дураки: и через стену переберутся и вокруг все обшарят.
Нет, на такой вот глупый  случай все было продумано заранее. Комар быстрыми перебежками пробрался к расположенным ниже по склону складам и, крадучись, чтобы не нарваться на сторожей, добрался до лодочного сарая  неподалеку от Старого моста.   Здесь он и укрылся, дожидаясь Гвоздя.   
Рамон явился где-то через час. Свистнул дважды — один раз коротко, другой раз — подлиннее.
– Что ты там устроил? – проворчал он, когда задремавший было Одо вылез наружу.  – Тебя сторожить поставили, а не шум до небес подымать... Все проснулись, даже тетка глухая и то выползла...
Одо коротко рассказал о тупом недоразумении.
– Кто ж знал, что не вы одни там задумаете миловаться, – заключил он.  – Теперь придется иные пути искать. Дерево они теперь срубят, к гадалке не иди.
– Другие пути, – пробормотал Гвоздь. – Другие пути...
Они медленно пошли к Старому мосту, чтобы там выбраться на дорогу, ведущую к дому. Никто не попадался настречу: разгульная ночная жизнь смещалась в Виренце на остров Латарон, лежавший ниже по течению, за Корабельной отмелью. Гвоздь молчал, пиная носком башмака камешки.
Когда они выбрались наконец на замощеную булыжником площадь перед мостом, Гвоздь остановился и, подойдя к парапету набережной, навалился на него грудью. Пару минут он смотрел на темную воду внизу.
– Нужны деньги, Комар, – сказал он с тяжелым вздохом.
– Сколько? – спросил Одо. – Прямо сейчас? У меня есть чуток, но мы же все в кубышку сложили.
– Ты не понял, Комар. Нужны настоящие деньги. Отец Тессы собрался ее сговаривать с каким-то старым хреном из Барраса, своим деловым партнером. Они потому и уехали – перетереть за приданое.
Одо ругнулся. Он знал, что этот момент неизбежно настанет. Тессе не так давно исполнилось шестнадцать. В этом возрасте многие девицы уже помолвлены, а иные и вовсе замужем. Ремидио Донато ищет дочери выгодную партию и навряд ли считает таковой сына владельца траттории, даже если дела там идут вполне успешно.
– Может, вам сбежать? – не подумав, предложил Одо.
– Чтоб Донато мстить начал? Мы сбежим, а родители мои здесь останутся...
– Ты же наследник своего отца. Его главный помощник. Ты же говорил, что он сам собирался войти в долю к какому-то судовладельцу. Придет время, и, может, он поднимется повыше Донато.
– Когда придет? Я у родителей не единственный. Еще малышню поднимать нужно. Нет, дружище, деньги нужны – живые и срочно.
Гвоздь уставился на свои крепкие ладони так, словно надеялся, что там каким-то невероятным чудом возникнет кошель с золотом.
Одо смотрел на поднимавшийся по ту сторону реки Старый город. Виренца, или на квеарнский манер Виорентис Нагорный, спала в душной весенней ночи. Редкие огни обозначали главные улицы, темной громадой высился Храм Истины Крылатой. Напротив серели светлые стены палаццо Гвардари с изящной Новой башней, на вершине которой горел огонь, возвещавший, что герцог пребывает в городе. В отдалении заслоняла звезды черная тень Старой Тетки – башни древней, чудом пережившей все землетрясения.     
Картина была привычная до крайности, до той степени, что ее просто перестаешь  замечать. Но сегодня Одо словно узрел ее заново.
Вот он, родной город, сильный, зажиточный и высокомерный. Вот ты, Одо Бернарди, Комар, юнец, незначительная его крупинка. Где здесь твой путь? Как именно ты впишешь свое имя в историю?
И деньги... Проклятое слово. Все упирается в деньги.
Самое обидное, что деньги вокруг водились, и дела делались немалые. Вот только как за него зацепиться, за выгодное дело? В любое занятие, что приносит прибыль, нужно сначала вложиться. Даже лодчонку перевозчика нужно либо купить, либо заказать у мастера.
Как заработать денег, не имея денег? Вопрос века.
– Для начала нужно выиграть турнир, – заявил Одо, отсекая ненужные мысли. – Там герцогские призовые. Вот тебе и начальный капитал.
– А если не выиграем?
– Выиграем, – уверил друга Одо. – Пойдем домой, поздно. Завтра подумаем. Может, отец твой чего присоветует.  Пошли.
Но далеко они не ушли.
Из-за угла на площадь вывернули четверо. На вид такие же как Одо и Рамон юнцы, бесцельно шатающиеся по округе. Узкие штаны, остроносые башмаки, дублеты без рукавов, расстегнутые так, чтобы было видно белые рубашки с вышитой на груди  растопыренной ладонью – сейчас в свете единственного фонаря она казалась угрожающе темной, но на самом деле была алого цвета.
Одо и Рамон переглянулись. Принесла нелегкая, подумал Одо.
Квартет сей был друзьям прекрасно известен. Парни играли за «Алую Пятерню» — за ту самую команду, которую «Коты Маринайо» уделали на последней игре за право выступления на герцогском турнире. «Пятерня» горела жаждой мщения, и капитан «Котов», сознавая это, запретил своим сокомандникам до турнира даже показываться в той части Алексароса, где обитали обладатели алой вышивки.
Одо и Рамон запрет соблюдали: на кону стояло слишком многое. И вот нарвались, где не ждали. 
Предводитель квартета Берто Банги, коренастый боец с тяжелой нижней челюстью, в свободное от игр время подвизавшийся подмастерьем краснодеревщика, вышел вперед и спросил с радостью человека, наконец-то обретшего цель своей жизни. 
– И куда же мы идем?

– Мимо тебя, – проворчал Гвоздь.
Драться в сегодняшние планы на ночь не входило. И так повеселились уже. Но квартет загораживал дорогу домой и не намеревался отступать. Придется прорываться, с некоторым беспокойством подумал Одо и с независимым видом поправил ремень виуэлы.
Рамон свел брови и направился напрямик к Банги. 
– Подвинься, – проворчал он.
Берто улыбнулся и сделал шаг в сторону. Это насторожило Одо еще сильнее.
– Что это ты такой невежливый, Рамон, – спросил курносый паренек — Одо не знал его имени, но впомнил прозвище — Бельчонок, второй бегун. – Идешь мимо, не здороваешься, дерзишь. Где твои манеры?
– Да какие у него манеры? Откуда? Он же трактирный подавала! Рамон-подай-принеси! –  хмыкнул третий — боец с переломанным носом. Одо знал, что он служит приказчиком в судовой конторе. – Эй, Гвоздь, нацеди мне винца стаканчик!
– А мне тащи супа лукового! – встрял четвертый.
Рамон угрюмо прошел мимо компании. Одо заторопился следом. Ничего, вот пройдет турнир, тогда и поговорим...
– А ты, Комар! Ты что молчишь? Язык проглотил? Эй, Комар!
Кто-то дернул его сзади за ремень виуэлы. Слишком сильно дернул. Что-то щелкнуло, и ремнь, лопнув, слетел с плеча.
Одо вкрикнул, оборачиваясь.
Виуэлла врезалась в камни с жалобным звоном. Хрустнул, раскалываясь, тонкий еловый корпус, застонали струны, и инструмент распался на части.
Одо показалось, что это у него ребра треснули. Даже в свете фонаря была понятно, что виуэле конец. Совсем новая, красивая, изящная...
–  Ой, – улыбнулся Берто Банги. – У Комара пищалка сломалась...
Одо взвыл и бросился вперед.
Он врезался в корпус Берто Банги. Почти врезался: в самый последний момент Банги поймал его за плечи и легко, словно щенка, отшвырнул в сторону, навстречу своим парням. И тут за Одо взялись всерьез. Трое на одного бегуна. Одо летал меж противниками, словно пушинка, пытаясь уворачиваться от пинков, тычков, подножек, что сыпались  одновременно отовсюду.
О том, чтобы дать сдачи, и речи не было. Лишь бы с ног не сбили — затопчут. 
– Пустите его! – заорал Гвоздь. – Держись, Комар! Я сейчас!   
– Давай, Гуттиереш! – расхохотался Банги. – Отними! Только через меня пройди сначала!
Краем глаза Одо увидел, как Берто и Гвоздь отвешивают друг другу удары, но кто побеждает, было неясно.
Бельчонок подсек его ноги, швырнув на мостовую. Началось самое жуткое.
Лежачего не бьют,  но Одо били. И били только по ногам. За последний мяч, понял Одо. За то, что лучший. За то, что выиграл. 
– Брысь, гады! Зашибу!
Пинки прекратились. Над Одо возник Гвоздь, вооруженный какой-то доской. Он с яростью настоящего бойца отвешивал удары нападающим, давая другу возможность опамятоваться и отползти. По щеке его текла кровь.
Комар оглянулся: Берто Банги сидел на мостовой, мотая головой. Поблизости валялся еще один обломок доски. Об башку раскололась, понял Комар. Ну, Гвоздь! 
– А ну, стоять! – заорал из темноты новый голос. Послышался топот ног и бряцание железа.   
– Валим, парни! – крикнул Берто, пытаясь подняться на ноги. – Стража! 
Трое из «Пятерни» бросились прочь. Убегая, они подцепили предводителя под локти и поволокли за собой. Миг — и все четверо исчезли в переулке.
Комар встал на колени, но на ноги подняться не успел.
Кто-то прыгнул Одо на плечи, заламывая руки за спину и роняя обратно на мостовую. Рядом с руганью и пинками двое стражников вязали Гвоздя. Доска валялась рядом, и свете фонаря Одо сначала заметил, что она окрашена в белое с золотом, а после понял, что это вовсе и не доска.   
Все, подумал он, покорно ложась щекой на камень. Добегались.

14
 :)

Будь дома родители Тессы, незваным гостям бы не поздоровилось — нрав у Ремидио Донато был крутой. Но купец вместе с супругой поутру отбыл в Баррас — погостить у брата и решить деловые вопросы. Тесса осталась под присмотром пожилой родственницы — старушки благонравной, но как и все люди, склонной к соблазнам. Дуэнья любила вкусно отужинать и сладко поспать после вечерней трапезы, а главное вследствие почтенного возраста была несколько туга на уши. Не использовать такую возможность — это ж дурнем надо быть! А Гвоздь им не был.     
Одо не стал ждать под стеной – для наблюдения имелось местечко получше. Неподалеку, в глубине сада, располагалась беседка, переделанная из остатков древней «скорлупки». Каменная крыша давно-давно обвалилась вместе с доброй половиной стен, но на серую кладку настелили прочную деревянную решетку, поддержав конструкцию жердями, по которым тут же взобрался дикий виноград.  Комар забрался на решетку ( перекрытия лишь чуть скрипнули под его малым весом) и лег навзничь, закинув руки за голову и положив виуэлу на грудь. Он привык , что инструмент всегда под рукой.
Жалко лишь, что нужно блюсти секретность. Уж он-то бы расстарался, сыграл бы на совесть, а ведь по правилам куртуазности полагалось еще и спеть. Но Гвоздь стеснялся, да и басок у него был таков, что раскрой он рот он — проснулись бы все окрестные псы. А тот факт, что слова  канцоны влюбленный должен сочинить сам, вообще становились непреодолимым препятствием. 
Когда Одо впервые объяснил эти порядки Гвоздю, тот пришел в ужас и уныние.
– Не умею я в рифму, – пробормотал он.
– Надо, – назидательно сказал Одо. – Покажешь, что ты человек приличный и изящного нрава.
– Приличные люди за словами не прячутся. Приличные люди, коли девушка по нраву, прямо говорят. А это все придумки благородные, от зауми.
– Ты разве песни не любишь? Которые твой отец в траттории вечерами поет? Они разве не в рифму?
– Ну... да, – Гвоздь не нашелся, чем парировать. Одо перешел в наступление.
– Ты попытайся. Вдруг получится.
Гвоздь попытался. Дня через три на суд Комара было представлено стихотворение, написанное корявым гвоздевым почерком на оборотной стороне счета за свечи и древесный уголь.
Стихотворение сие врезалось в память Одо намертво.
Тесса — ты созданье бесподобное.
Твое имя у меня в мозгу.
Ежли те кто скажет слово злобное,
То я в морду дам тому козлу.
Ежели папаша твой артачится,
Это потому, что он никак
Не смогзует, где его здесь выгода,
Только знай, что я ни разу не дурак.
Вовсе я не бестолочь эклейдская,
Вовсе я работать не ленюсь.
Ты не беспокойся, моя милая.
Все равно я на тебе женюсь!
Тесса, ты созданье бесподобное,
Как в колодце чистая вода,
Самая первейшая красавица,
И ваще ты краля — хоть куда!
– Ну, ничего так, –  расплывчато отозвался Одо, обретя дар речи. –  От души...
– Ты не крутись, как уж, – рявкнул Гвоздь. –  Ты честно говори!
– Ну, ты старался, – признался Одо. –  Но, как твоя матушка говорит, первая лепешка всегда подгорает.
– Ясно, – Гвоздь отобрал листок, смял и изготовился швырнуть на жаровню, где еще тлели угли.
– Куда?! – Одо отобрал листок и разгладил на колене. –  Остынь, сейчас подправим.
Он честно постарался исправить сделанное, однако проще оказалось переписать. Одо достал лист писарской бумаги и изящным почерком набросал несколько строф, ориентируясь на любовные вирши Лоренцато. Получилось, на его взгляд, недурно. Перевязав творение алой лентой, он вручил его другу и отправил того на свидание. И как всякий автор, возжаждал узнать, какое впечатление его творение произвело на публику.
– Как? Что она сказала?!
Рамон пожал плечами.
– Сказала, что пишешь ты складно. А еще сказала, что нечего зазря тебе бумагу переводить. Она дорогая и тебе для дела надобна.
– Умная, – вздохнул Комар. – Купеческая дочка.
– А то, – с гордостью ответил Гвоздь, и на сем литературные изыскания прекратились. То есть прекратились для Гвоздя, сам Одо время от времени все же марал бумажные листы рифмованными строками. Вот и сейчас в голову само собой просилось:
В ночи хрустальной почивает мир,
Мерцает неба теплый звездный полог...
Мерцает или пылает? Одо задумался.
Небо и в самом деле мерцало. Луна с каждым днем набирала силу, но еще не могла потягаться  с тем свечением, что источала звездная Река. Одо лениво искал знакомые созвездия, прикидывая как ловчее встроить названия светил в рифмованные строки. Он так увлекся этим, что не сразу заметил, как появились эти двое.
Наверно, они вышли из дома через черное крыльцо откуда-то из помещений для слуг. Мужчина и женщина. Лиц Одо не видел — только темные силуэты. 
Парочка устремилась в беседку и оказалась прямо под Комаром. Протяни он руку вниз, и легко смог бы дотронуться до плеча мужчины. Подними тот голову — и без сомнения заметил бы лежащего на перекрытии человека. 
Но мужчина, слава Благим, смотрел не на потолок, а на свою спутницу. Не тратя времени на словесные излияния, парочка принялась увлеченно целоваться, иногда перемежая это занятие неразборчивым шепотом. Одо лежал ни жив, ни мертв, боясь выдать себя лишним движением и надеясь,что виуэла не тенькнет струнами под порывом ветра.
Больше всего он страшился, что сейчас появится ничего не подозревающий Гвоздь.
Тем временем страсти в беседке накалялись. Парочка, как видно, решила перейти к активным действиям, и не нашла ничего лучше, как избрать опорой деревянную жердь, что поддерживала крышу. Но та, как говорится, не для того была поставлена: она угрожающе затрещала и...
И решетчатая крыша, прекрасная надежная крыша, не раз служившая Одо пристанищем внезапно накренилась. Не удержавшись, он с воплем заскользил вниз, цепляясь за виноградные побеги.   
Женщина вскрикнула.
– Кто здесь? – крикнул мужчина, выбегая наружу.   
Одо упал на колено, врезавшись ладонями в траву, на миг замер, словно игрок, ждущий команды судьи, и рывком распрямившись, кинулся прочь. Увернулся от преследователя, поднырнув под расставленные руки, и бросился в прогал между деревьями.
– А ну, стой! Стой! Чужой! В саду чужой!
Одо несся по тропинке, задевая виуэлой за кусты роз. Он убегал вглубь усадьбы, понимая, что при его росте будет не под силу в одиночку штурмовать ворота. А вот у задней стены шансы оставались.
– Собак! Собак спускай! – вопили позади.
Одо летел во тьме, точно камень из пращи. Он искренне надеялся, что у Гвоздя достанет ума спрятаться в комнате Тессы и дождаться, пока шум уляжется. Дыхание выронялось, ноги легко отталкивались от земли. 
Лучший бегун Алексароса.  Комар из «Котов Маринайо». Будущий победитель герцогского турнира.
Позади послышался надсадный лай. Спустили, твари! Но ничего, потягаемся!
Местность шла под уклон – задний двор и сад спускались к Риваре. Рамон и Одо не поленились и заранее провели разведку, так что сейчас Комар знал, куда бежать. Виуэла била по спине. Только бы не повредить еловый корпус. Мастер берет дорого.
Он добежал до старого тутового дерева и уже карабкался по стволу, когда во тьме раздалось рычание. Здоровенный пес с лаем бросился вперед и, встав на задние лапы, заскреб передними кору. Следом торопились еще две зверюги.
Но Одо был уже вне досягаемости. Он, быстро перебирая ногами, добрался до нависающей над стеной ветви. Остановился, свистнул собакам.
– Съели, негодники? – язвительно спросил он и под обиженный лай спрыгнул в темноту, в глину и бурьян. 

15
Что ж, пора прервать молчание, поскольку текст уже начинает проявляться.

Итак, новый осколок, новая локация и новые герои. Так надо.  ;)

Осколок пятый. Врата Виорентиса

Глава первая. Гвоздь и Комар

– Скажи мне, друг Гвоздь, – начал разговор Одо Бернарди, – мечтал ли ты когда-нибудь о великом?
Рамон Гуттиереш оторвался от вдевания крученой нити в сапожную иглу и, немного подумав, кивнул.
– А то, – значительно произнес он и снова взялся за дело, видимо, посчитав тему исчерпанной.  Но Одо не отстал.
– А скажи-ка, друг Гвоздь, – продолжил он, поудобнее устраиваясь на широком  подоконнике, – какое именно деяние ты отнес бы  к великим?
Рамон почесал ногтем переносицу.
– Ну, – с мечтательным видом произнес он. – вот если бы на Турнире Радостного Солнца  мы бы прошли в финал и встали против команды Дзеффа, это было бы великим деянием. Если бы мы победили, это было бы вдвойне великим деянием. А если бы ты бросил  последний мяч, а я свалил бы Малыша Пеппино, это бы вообще...
И Гвоздь возвел глаза к потолку, всем свои видом показывая, что подобный подвиг был бы пределом его, Рамона Гуттиереша, желаний.
– Да, – согласился Одо, – это было бы достойным деянием. Мы стали бы известны на всю Виренцу...
– Бери выше – на все герцогство.
– И все здешние трактирщики наливали бы нам бесплатно...
– И отец Тессы разрешил бы мне гулять с ней вечерами по набережной...
Последнее фраза вызвала на физиономии Гвоздя такое мечтательное выражение, что Одо не выдержал и засмеялся. За что немедленно поплатился. Гвоздь отложил иглу и, привстав на кровати, метнул в него кожаную оболочку мяча, штопкой которой как раз собирался заняться. 
Бросок был быстр и точен. Одо не успел увернуться, получил по губам вытертой растрескавшейся кожей и решил, что должен действовать.
– Ты это мне, как рыцарь — перчатку? – возопил он и, спрыгнув с подоконника,  принял боевую стойку.
– А то! – с готовностью отозвался Гвоздь, поднимаясь и потягиваясь так, что рубашка затрещала. – Готовься, несчастный болтун!
– Иди сюда, увалень! –  Одо запрыгал туда-сюда, выкидывая  вперед кулаки, словно боец на ярмарке в праздничный день. – Я покажу тебе, что значит настоящий поединок!   
И быть бы славной потасовке, но в этот миг пол под ногами бойцов содрогнулся от тяжкого удара и гулкий бас возгласил:
– Э, юнцы, совесть-то поимейте! Ночь на дворе! Топочете, как целая рота!
– Ладно-то мой бездельник, – присоединился к нему укоризненный женский голос. – Но вы-то, джиор Одо...  стыдитесь! Малютка не спит, так еще  и вы...
– Мы больше не будем, батюшка! – отозвался Гвоздь, разом утративший воинственный настрой.
– Простите,  джиори Белла! – присоединился к покаянию Одо. – Нам стыдно! Нам очень стыдно!
– Оно и заметно! – проворчал бас. Послышался стук отодвигаемого табурета, и все смолкло.
Непримиримые соперники чуть ли не на цыпочках прокрались к подоконнику. По пути Одо поднял с пола «рыцарскую перчатку» и протянул другу. Гвоздь покрутил ее и просунул в дыру пальцы.
– Еще сильнее разорвалась, – шепотом посетовал он.
– Я зубами прогрыз, –  фыркнул Одо, оскалившись, и назидательно поднял палец.  – Вот тебе, отрок, житейская мудрость в наставление: негоже швырять в человека дырявым мячом...
– Понял, завтра швырну набитым, – согласился Гвоздь, но готовую вновь начаться перепалку прервал далекий удар колокола. Спорщики принялись считать, загибая пальцы.
– Полночь, – проговорил Гвоздь. Одо кивнул, и оба они принялись быстро и почти бесшумно собираться.

Все эти перепалки велись в мансарде дома, на первом этаже которого располагалась известная в Алексаросе траттория «Бравая мышь», а выше в тесноте и суете проживало многочисленное семейство владельца.   
В этот ночной час траттория была уже закрыта, а дом молчалив, но не слишком спокоен. Внизу, в одной из комнат второго этажа, плакал ребенок: у племянницы Гвоздя резались зубы. Через оконце, глядящее во двор, Одо видел, что сквозь двери хлева брезжит свет: не иначе Ренато, поняв, что все равно не уснет, отправился чистить стойла. Вокруг витал уже слабеющий, но резкий дух жареной рыбы: на ужин подавали угрей под чесночным соусом, и запах, казалось, окутал весь дом  от винного погребка до ребер потолочных балок.   
Уже с полгода этот дом был для Одо верным пристанищем. Конечно, оно сильно отличалось от того, что он привык видеть в отцовском особняке, но снявши голову по волосам не плачут. И пусть здесь у него не было своей комнаты и даже своей настоящей кровати (ибо Бернарди непреклонно отверг все попытки Гвоздя последовать древнему закону гостеприимства и предложить гостю свое спальное место), он прекрасно спал себе и на полу на соломенном тюфячке. И то, что поутру слуга не тащится с тазиком и кувшином, тоже вполне можно было пережить: умываться во внутреннем дворике из стоящей под акацией бочки оказалось даже забавно – поблизости частенько возникали младшие сестры и братья Гвоздя, и умывание превращалось в веселое водяное побоище, из которого никто не выбирался, не вымочив волос и рубашки. А уж по сравнению со стряпней джиори Беллы старания отцовского повара казались жалкими потугами.     
И пусть на стол ставили глиняные плошки, а не серебряные тарелки, и ели руками и ложками, знать не зная про вилки-двузубцы. Одо было плевать. Зато здесь не едят твою душу малой ложечкой на десерт и не сплевывают остатки через губу.
– Ну, как я? – Гвоздь пригладил светлые жесткие волосы ладонью, одернул новешенький черно-рыжий дублет и с надеждой посмотрел на друга. – Прилично выгляжу?
– Красавчик, – уверил Одо, критически оглядев Рамона. Тот и впрямь был ладен  – широкоплеч, статен и казался старше и внушительнее своих неполных восемнадцати лет.  Сын своего отца, как одобрительно говаривала джиори Белла, ласково шлепая верзилу старшенького по шее. – Кушак только черный повяжи, он больше подойдет. И когда мимо сада пойдем, сорви веточку мирта и приколи вот тут, напротив сердца.
– А может, в зубы? – возмутился Гвоздь. –  Это еще зачем?
– Не спорь, дурень. Это знак любви... любви...
Одо пощелкал пальцами, вспоминая правильный эпитет.
– А! Любви жаркой и пламенной!  Жаркой и пламенной! Как звучит-то!
– Ладно-ладно, –  нетерпеливо закивал Гвоздь. – Пошли уже, Комар.
Одо поспешно сгреб со стола виуэлу, и они пошли.

Разумеется, они не и пытались спуститься по внутренней лестнице – того и гляди наткнешься на кого-нибудь из домочадцев. Вопросов не оберешься. Не пошли и через двор, дабы не попасться на глаза Ренато. Гвоздь открыл лаз под потолком и они по очереди протиснулись сквозь него на покатую черепичную крышу. Осторожно ступая босыми ногами по  шершавым плиткам (башмаки каждый связал шнурками и повесил на шею), пробежали к самому краю и перескочили на кровлю соседнего здания, а уж оттуда спустились по желобу водостока в переулок.
Предосторожность была не лишняя — у двери «Бравой мыши» по ночам горел предписанный законом масляный фонарь, а соседский дом считался зданием не общественным, но частным, и оттого тонул в жарком весеннем сумраке.  Правда, была у этого и оборотная сторона: спрыгнув, Одо едва не вляпался прямо во что-то вязкое и дурно воняющее.
– Мигель, зараза! – выругался Гвоздь, приземляясь рядом. – Погреб чистил, всю гниль к нашей стороне вывалил.
– Тише! – оборвал друга Одо. – Отец твой услышит!
Они на ощупь напялили обувь и поспешили убраться подальше, пока кто-нибудь из соседей не выплеснул на нарушителей тишины кувшин с водой или горшок с чем похуже. Шли быстро, держась в тени домов, а чуть позже и вовсе свернули в боковую улицу — после полуночи в Алексаросе можно было наткнуться на ночную стражу,  имевшую право задержать любого, кто не сможет объяснить внятно, какого рожна шатается по городу в столь поздний час.
Гвоздь шагал впереди, уверенно впечатывая башмаки в булыжную мостовую, но  Одо легко поспевал за размеренной поступью товарища. Виуэла покачивалась за спиной на ремне. Камни домов и мостовой, казалось, дышали, отдавая накопленный за долгий день жар. Где-то на Первом спуске, там, где начинались новые портовые кварталы, еще слышались людские голоса, иногда всплески нестройного хохота, иногда пьяные выкрики. Тамошние кабачки не слишком рьяно соблюдали час гашения огня. Но здесь, в Песчаной части было относительно спокойно. Впрочем, ножи оба прихватили: какой уважающий себя алексаросец выйдет из дома без оружия, презрев древние правила?
Путь был известен. Узкими улочками, под балконами и протянутыми бельевыми веревками, к маленькой площади, посреди которой бил фонтанчик с изображением бородатого насупленного тритона с раковиной. Вокруг площади стояли строгие, в два этажа дома, с прочными, окованными медью дверьми и узкими окошками, забранными решетчатыми ставнями. Здесь жили зажиточные граждане Алексароса, купцы и судовладельцы, чьи медлительные барки отправлялись из близкого порта вниз по Риваре, увозя бочонки с вином, уксусом и оливковым маслом и тюки крашеной шерсти из Барраса.   
Все эти почтенные люди  были клиентами его отца. А вот моими не будут, с чувством облегчения подумал Одо. И слава Благим!
Они добрались. Особняк по левую руку от фонтанчика был казался спящим: ставни прикрыты, и лишь факел у двери чадил, освещая ступени. Стена огибала часть площади, отделяя дом купца Ремидио Донато от соседнего здания.   
Гвоздь нагнулся, подставляя спину более легкому товарищу, и Одо в два счета вскарабкался на стену. Лег, протянул руку, помогая взобраться Рамону, и вот они уже оба сидят на кирпичном гребне, свесив ноги в небольшой внутренний садик. Прямо под ними рядком протянулись розовые кусты.
– Нет собаки? – Гвоздь медлил, вглядываясь в темное  пространство внизу, разделенное светлой полосой булыжной дорожки. 
– Вроде нет. За штаны, что ли, боишься? Прыгай давай, пока соседи не увидели.
Послышался приглушенный вопль — Гвоздь приземлился прямо в розы. Одо примерился, оттолкнулся, стараясь упасть за колючее заграждение. Он был куда ловчее друга: недаром в команде его ставили бегуном, а не бойцом. Прыжок удался – лишь одна ветка скользнула по куртке. Виуэла  тренькнула струнами.
Они пробежали через сад к дому, держась в тени, завернули за угол и оказались у задней стены, густо затянутой плющом. Сюда глядели несколько окошек второго этажа и крошечный балкончик, за которым виднелась дверь, наполовину резная, с застекленной цветными пластинками верхней частью. Пластинки светились — внутри горел свет.   
Одо взял пару аккордов — осторожно, скорее обозначая  мелодию, чем играя. Гвоздь   шикнул на него, поднял с дорожки кусочек гравия и кинул, метясь в оконный ставень. Легонько стукнуло.  Окошко бесшумно приоткрылось, на миг явив девичью головку.
Гвоздь улыбнулся во всю физиономию. Одо отвесил куртуазный поклон, галантно приложив руку к сердцу. Девушка спряталась. Через минуту отворилась балконная дверь, и на плющ упала веревка с навязанными на ней узлами.
– Лезь давай, дурачок влюбленный, – напутствовал Гвоздя Одо и получил в ответ легкий тычок в спину. Рамон с легкостью, достойной  потомка моряков, вскарабкался по веревке на балкончик, втянул ее за собой и исчез за дверцей.
Одо остался снаружи: караулить.

Страницы: [1] 2 3 ... 30