Спасибо.
Гвидо Заноза, значит. Упоминался уже
Было такое.
Несправедливо! Вот за что такого кроткого, маленького и негордого так жестоко наказывать? Но, может быть, всё обойдётся? Было бы здорово. Жду с большим нетерпением продолжения и читаю зАговор, чтоб оно не заканчивалось.
Во вполне себе нефэнтезийной Англии детей и подростков вешали и ссылали за меньшее.
Ну, финал у сего безобразия где-то есть, но до него, как до Китая пешком.
Итак, что было дальше.
Снаружи ждали отнюдь не Вестницы Зари. Кто-то вцепился Занозе в плечи и выдернул из лаза, швырнув на каменный пол. Только зубы лязгнули. Гвидо по привычке сжался и закрыл глаза – на случай, если будут бить.
– Вставай, – приказал все тот же голос, и в бок, прямо под ребра воткнулся тупой носок сапога.
Гвидо повиновался; поднялся, щурясь на красный свет лоретийского бездымного фонаря, и обомлел. У двери высился Дольчино – тот самый непутевый палач, чьей бесталанности осужденный так боялся. Здоровенный мордатый детина с бычьей шеей, чуть ли не вдвое выше Занозы, стриженный в скобку, как монашек, и выбритый до покойницкой синевы смотрел на Гвидо так, что душа ушла в пятки и спряталась там в мозольные шишки. Обряжен Дольчино был по-рабочему. Грязно-серая латаная рубашка с ржавыми пятнами, кожаные вытертые от старости штаны, высокие разношенные сапожищи – все, что не жалко выбросить, коли замараешься при исполнении.
Гвидо открыл рот, точно пойманая кефаль. Неужто судьи решили не ждать рассвета? А где вино? Где фламин Черного Трилистника? Владыки мира, или смеетесь вы?
Палач равнодушно оглядел его и подкинул на ладони свернутую цепь.
– Повернись, – велел он. Гвидо ткнулся мордой в каменную стенку, заложив руки за спину. Палач проворно окрутил запястья цепью – дрянное ржавое железо расцарапало кожу, по ладони заструилась кровь.
– Топай, – палач развернул Занозу и подтолкнул его вперед. Гвидо поплелся по узкому грязному коридору, одну за другой минуя обитые железными полосками двери, – некоторые с «собачьими лазами», другие – обычные. Впереди, у подножия лестницы, маячил еще один бездымный фонарь. Позади скрипели сапоги палача. Крепкие еще, должно быть, подметки, толстые, подумал Гвидо, шаркая босыми ногами по неровному шершавому камню.
Они приблизились к лестнице и поднялись на пару пролетов – парень взмок, пытаясь без помощи рук карабкаться с одной скользкой ступеньки на другую. Дольчино, шедший сзади, то и дело подбадривал его, втыкая кулак меж лопаток.
«Ну, не дурак ли? – тоскливо думал Гвидо, дергаясь от очередного пинка. – Ведь навернусь я сейчас и шею сломаю. Буду лежать, словно ощипанный куренок на поварне… Ай, Заноза, куда тебя тащат, на какие муки?»
Наконец впереди показалась частая решётка – толстенные прутья делили лестничную площадку надвое, преграждая путь к дверце – такой же низенькой и крепкой, как и все прочие здешние двери, и Гвидо совершенно незнакомой – в тюрьму его волокли испуганного до одури, так что не с руки было путь разглядывать.
Дверь никто не стерег, и Гвидо как-то вдруг понял, что по пути не встретил ни одного надзирателя из той своры дурней, что делят еду и выносят поганые ведра. Странно, кто-то же должен караулить и ночью. Или они настолько глупы, что завалились спать?
– Стой, – Дольчино еще раз пнул приговоренного и, вынув из кошеля кругляш размером чуть меньше золотого коррэ, вложил его в маленький ящичек, прикрепленный к стене. Что-то щелкнуло. Часть решетки ушла в пол. Заноза засмотрелся, удивляясь быстроте и бесшумности механизма. Ловко. Видать, городские власти не скупились на добротные штучки. Что ж они палача-то приличного зажали…
– Куда уставился, бестолочь?
Палач толкнул Гвидо в образовавшуюся прогалину, шагнул сам. Решетка встала на место, и тут же маленькая дверца отворилась. Оттуда бил яркий, неприятный свет. Дольчино осклабился и освободил руки парня от цепи.
– Иди, пропащая душа – сказал палач. – Пора покаяния.
Гвидо испуганно попятился, но Дольчино надвинулся, сцапал Занозу за шиворот и, словно щенка, швырнул прямо в дверной проем.
– Паразиты?
– Что есть, то есть, джиор.
– И вши?
– Не без того.
– А может, и синюшная сыпь?
– Ни в коем случае, джиор. Ни единого случая за год. Будьте спокойны.
Гвидо валялся на пузе, раскинув руки-ноги в стороны. Голова звенела, словно медный таз, – Дольчино, тварь проклятущая, как приложил-то! – и оттого голоса казались далекими, нездешними. Однако люди – или уже бесы? – были близко. Они бродили вокруг, деловито переговариваясь, перешагивали через Гвидо, кажется, даже наклонялись: Заноза почуял резкий аромат гвоздичной воды.
– Приведите-ка его в чувство, любезный! – властно потребовал первый голос, и Гвидо немедленно сграбастали за шиворот и принялись трясти так усердно, что голова замоталась от плеча к плечу, словно у одержимого бесом-дергунцом. От такого беспощадного обращения Занозу затошнило, он закашлялся и открыл глаза.
И увидел труп. Голый, бледный труп мужчины, лежащий на полу – без признаков гроба или на крайний случай – савана. Гвидо икнул и его немедленно вывернуло – за отсутствием трапезы – горькой желчью.
– Вот гад! – та же сила, что так старательно трясла Гвидо, поспешно отшвырнула его обратно на пол. – Сапоги уделал, крысеныш…
– Ну-ну, полегче! Дайте-ка стакан…
Этот третий голос был весьма уверенным с нотками надменности.
Кто-то остановился над Занозой: аромат гвоздики снова ударил в ноздри. На лицо, затопляя глазницы, обрушилась вода. Гвидо попытался отвернуться, стеная и жмурясь.
– Поднимайся, покойничек, – насмешливо приказал все тот же голос, и Заноза понял, что следует повиноваться. Он неловко встал на колени, выплюнул остатки рвоты вперемешку с водицей и открыл глаза. Капли стекали с ресниц на щеки, падали с подбородка на грудь.
Мертвец все так же смирно лежал на полу. Слева, упершись пяткой загвазданного сапога в стену, высился Дольчино, и насупленная рожа его не сулила ничего доброго. В центре комнаты стоял стол – там кто-то сидел, но Гвидо не мог разглядеть кто: мешали ярко горящие свечи в канделябре.
Смотреть на огонь было больно, и Заноза скосил глаза вправо, туда, где, вертя в руке оловянный стакан, стоял обладатель надменного голоса.
Но и здесь он не слишком-то преуспел. Человек был закутан в длинный дорожный плащ с капюшоном. Гвидо мог лишь видеть, что он высок ростом и вероятно вооружен — под плащом угадывалась чикветта.
Аромат гвоздичной воды скорее всего исходил от плотного шарфа, которым неизвестный скрыл лицо по глаза, как видно опасаясь тюремной заразы.
– Вы кто? – пробормотал Гвидо. – Вы чего?
Неизвестный обернулся и внимательно всмотрелся в лицо Гвидо. Тот снова икнул.
Глаза у незнакомца смотрели, как жалили. Светло-зеленые, колкие, они словно просвечивали Занозу насквозь, до донышка его неглубокой души.
– Ну, здравствуй, покойничек, – негромко сказал незнакомец и даже под шарфом было заметно, что он улыбнулся. Колкие глаза сощурились.
И Гвидо понял, что вляпался в неведомое дерьмо. Попроситься, что ли, обратно в камеру, пока не поздно?
Незнакомец отставил стакан и подошел ближе, осторожно обойдя лужу рвоты. Присел на корточки. Гвоздичная вода защипала нос. Гвидо заерзал, отодвигаясь.
– Главное, не кто я, – спокойно сообщил человек. – А кто ты, Гвидо Заноза. А ты сейчас мертвец. А мертвецы слушают и молчат. Понял?
Гвидо кивнул, пытаясь прикинуть, кто таков этот самый непонятный человек. Плащ самый обычный, шарф самый обычный, пуговицы на куртке костяные, обычные. Ни за что не уцепиться вниманием, ничего не понять.
Зеленые глаза, не мигая, рассматривали Гвидо. Заноза потупился, не принимая поединка в гляделки. От гвоздичной вони мутило. Наконец человек поднялся.
– У тебя есть особые приметы? – спросил он. – Отвечай.
Гвидо выпучил глаза. Какие такие особые приметы?
– Родимые пятна, наколки, шрамы, – терпеливо пояснил незнакомец.
Неужто бесовы метки ищут? – помертвел Гвидо. – Ну точно! Да он, поди, слуга тронутого Бравенте, выбирает, тварь, кому бы пятки поджарить…
– Нет, у меня ничего, – пробормотал он.
– Раздевайся, – приказал незнакомец.
– На кой ляд?! – Гвидо вцепился в драную рубашку, словно тонущий – в надутый бычий пузырь.
Дольчино словно только и ждал его сопротивления – отлепился от стены, встал над Занозой, руки в боки.
– Сымай рванье, крысеныш! – рявкнул он. – Зашибу!
Гвидо шмыгнул носом и потянул рубашку через голову. Вздрогнул от боли.
– Что у него со спиной? – спросил незнакомец. – Вы же сказали, что пытки не было?
– Это не мы, – ответил Дольчино. – Это его свои же так отделали. Он же вольной птицей желал быть, сам работать, старшим не платить. Вот его и проучили.
– И вы не пытались лечить?
– А на кой?! Он же будущий висельник!
Незнакомец поддал ногой лежащий в углу узел.
– Новая шкурка, – объяснил он. – Быстро, покойничек.
Гвидо не верил своим ушам. Однако глаза и руки не соврали: когда он развязал горлышко котомки, то обнаружил чистую рубашку, штаны и короткую куртку. Все простого покроя и невзрачного серого-синего цвета – так одеваются крестьяне и слуги.
Под гнетущим взором незнакомца смертник торопливо расстался со своим платьем и облачился в чужое, морщась, когда ткань касалась спины. Как только он затянул завязки на поясе, Дольчино сцапал его под мышки и толкнул в угол.
– Сиди и не рыпайся!
Незнакомец тем временем отвернулся от Занозы и заинтересованно обозрел лежавшего покойника.
– И кто он таков? – вопрос был задан самым будничным тоном.
– А есть разница? – буркнул Дольчино. – Все одно – мертвец.
– И все же?
– Так. Накипь людская. Торговец дурманами.
– И он, – незнакомец изучал застывшее лицо – правильное, чистое и когда-то привлекательное, – как я вижу, умер… не совсем естественным образом?
Это даже Гвидо видел. Трудно было не заметить широкую полосу от ремня на шее мертвеца.
– В Низовье своей смертью редко помирают, – ответил Дольчино. – Его мои подручные в канаве отыскали, с удавкой на шее. А тут джиор А...
Он осекся, когда незнакомец предостерегающе вскинул палец. Сидящий за столом кашлянул. Имя так и не прозвучало.
– А тут джиор сказал, мол, понадобится труп. А что, не подойдет, что ли?
– Нет, – ответил незнакомец. – Вполне подойдет. Значит, торговец дурманами, говоришь? Забавно. Люблю такие иронии...
В следующий миг он достал из-под плаща крошечный пузырек с притертой крышкой и, быстрым движением откупорив его, вылил содержимое прямо на лицо трупа.
Гвидо вскрикнул. Дольчино выругался сквозь зубы. Зрелище было отвратное. Упав на синюшную кожу, капли тут же начали пузыриться и разъедать ее, обнажая мясо, а кое-где и кости. Лицо торговца дурманами до самой шеи превратилось в испещренную язвами маску, начисто утратив узнаваемость. Еще через полминуты труп приобрел приметный багровый цвет реджийского нарцисса.
– Что вы наделали? – заорал Дольчино. – Это же сожги-ягода! Эта падаль будет ядовита еще с неделю! Я не прикоснусь…
Незнакомец посмотрел на палача, словно на таракана в бокале вина. Дольчино заткнулся.
– Не вопите. Это имитация сожги-ягоды.
Он протянул пузырек Дольчино, но тот убрал руки за спину и попятился.
– Имитация, – повторил незнакомец. – Подобие. Видимость. Через две минуты он станет совершенно безвредным. Возьмите. Придется добавить на шею, грудь и руки – после того, как переоденете.
Дольчино все еще прятал ладони, недоверчиво смотря на пузырек. Незнакомец сдернул с руки перчатку. Быстро нагнувшись, он опустил палец в особенно глубокую язву. Гвидо охнул.
– Видите, – он выпрямился и предъявил палачу совершенно здоровый палец, замаранный ошметками жженой кожи. Гвидо почувствовал, что его сейчас снова вывернет.
Незнакомец медленно вытер палец о рубашку Дольчино. Тот побагровел, но промолчал и пузырек взял.
Кто сотворил такое дерьмо? – подумал Гвидо. Светло-рыжая жидкость, и, кажется, осадок на дне. Какая-то кислота, но какая, благая кровь, кислота может так точно подражать запрещенному снадобью для мысленного полета?! Рассчитаешь точно – воспаришь душой в небо, облажаешься и переберешь самую малость – познаешь Бездну на земле, говорят о сожги-ягоде бродячие торговцы-каурши.
– Что ж, любезный, – заметил незнакомец. – Советую поторопиться: ваши подопечные могут проснуться и заметить, что кто-то пропал.
– До утра не заметят, – проворчал палач. – Зря я, что ли, сыпанул в чан сонной травки…
Гвидо сглотнул, вспомнив, как кто-то из сокамерников жаловался на то, что луковая баланда имеет странный привкус. Он вертел головой, пялясь то на палача, то на зеленоглазого, и пытался обмозговать, что же такое творится. Его судьбу словно положили на весы, и Гвидо понимал, что чаша отклонилась не в сторону близкой смерти на позорном помосте, но в сторону чего-то очень странного.
– Тогда, пожалуй, все вопросы улажены, – произнес человек за столом. – Джиор Дольчино, ваше вознаграждение заждалось. Заканчиваем здесь и двигаемся дальше.
Дольчино кивнул с явным облегчением.
– Вставай, крысеныш, – рыкнул он. – Вставай!
Гвидо поднялся с колен. Зеленоглазый незнакомец взял стоявший на столе бокал и протянул Занозе.
– Пей, – приказал он.
Гвидо сжал зубы, покосившись на обезображенный труп. Дольчино рыкнул и занес было руку, но зеленоглазый незнакомец быстрым жестом отстранил его.
– Пей, мальчик, – прошептал он. – И ты снова увидишь звезды. Я могу заставить, могу влить в рот силой... но зачем?
Гвидо молча взял бокал, сделал маленький глоток. Жидкость была неприятно солоноватой и шибанула в нос, вызвав слезы. Гвидо покорился судьбе и допил до конца. Какая теперь разница...
– Все, джиоры, – быстро сказал зеленоглазый. – Пять минут.
Дольчино, казалось, только этого и ждал. Он вцепился в плечи Гвидо и повлек его из комнаты, нарочно подталкивая в спину. От боли глаза у Занозы слезились. Ноги внезапно стали слабеть и странно заплетаться.
Те двое шли сзади. Зеленоглазый что-то насвистывал под нос.
Они шли, казалось, вечность. Глаза все еще слезились. Гвидо почти ничего не видел. Он тащился и тащился, то прямо, то поворачивая, покуда Дольчино не рыкнул:
– Стой!
Заноза покорился, понятия не имея, где они.
– Ты орал, что я дерьмовый палач, – внезапно вкрадчиво проговорил Дольчино. – Помнишь, сукин сын? Ты орал это в день, когда я снес башку тому негодяю?
Гвидо сглотнул слюну.
– Каждый да будет судим по делам его, – прошептал он. – Пять ударов – дерьмовая работа…
Дольчино заржал и пнул его в плечо – несильно, почти дружески.
– Ты принес мне изрядный барыш, засранец, и оттого я прощаю твои грязные слова. Тот парень оскорбил меня и я желал, чтобы его дорога к бесам была трудной. А ты, крысеныш, пшел вон!
Сзади внезапно оказалась раскрытая дверь. И Гвидо, чьи колени подкосились от умелой подножки, вылетел на крыльцо, ударился о ступеньки и навернулся аккурат спиной в лужу. Взметнулись и опали брызги. Дверь узилища затворилась.
Сквозь слезы и залепившую ресницы грязь Гвидо Заноза смутно различил звезды. Они были чрезвычайно далеки. А потом они погасли...
Закономерные. 
(несколько запоздала)