1
Мед поэзии / Re: Пламя Заката
« : 17 Окт, 2020, 00:58:48 »
Вам большое спасибо, что не забываете и читаете)
- 19 Апр, 2024, 11:31:59
- Добро пожаловать, Гость
Новости:
Для тем, посвященных экранизации "Отблесков Этерны", создан отдельный раздел - http://forum.kamsha.ru/index.php?board=56.0
Просмотр сообщений
В этом разделе можно просмотреть все сообщения, сделанные этим пользователем.
Страницы: [1]
2
Мед поэзии / Re: Пламя Заката
« : 09 Окт, 2020, 22:28:39 »
До 18.10 открыт предзаказ на мой сборничек стихов. Издательство "Перископ", 80 стр. Внутренние иллюстрации - Юкари.
Цена 260 руб + доставка - по тарифам Почты России.
Для заказа книги нужно отправить заявку на почту
m-periscope@yandex.ru с пометкой "ЗАКАЗ КНИГИ".
В заявке нужно указать:
1. Название книги.
2. ФИО и адрес получателя.
3. Количество экземпляров книги.
Цена 260 руб + доставка - по тарифам Почты России.
Для заказа книги нужно отправить заявку на почту
m-periscope@yandex.ru с пометкой "ЗАКАЗ КНИГИ".
В заявке нужно указать:
1. Название книги.
2. ФИО и адрес получателя.
3. Количество экземпляров книги.
5
Мед поэзии / Re: Пламя Заката
« : 14 Янв, 2019, 20:19:32 »
Постоянно приходит ко мне, просит: "Господи, помоги,
Ну позволь ему выбраться, выплыть. Вот что тебе - трудно, что ли?
Прояви сострадание, надо заботиться о других".
Приглядишься внимательней - там совершеннейший алкоголик,
Забулдыга, забросивший напрочь работу, семью и быт,
Разменявший, что было действительно важным, на ахинею.
А она говорит: "Да, я знаю, что люди, увы, слабы,
Ты намного сильнее их, Господи, в тысячу раз сильнее.
И поэтому сжалься над ним, отмени высшей волей казнь,
Отложи до Последнего дня исполнение приговора:
Пусть всё то, что ещё сохранилось, не выставят с молотка,
Пусть хотя бы на время исчезнет проблем неподъёмный ворох.
Да, я знаю: он лгал ради выгод, сдавался, других сдавал,
Мог бы выйти когда-нибудь в люди, но вот никуда не вышел.
Ты зато посмотри, как небрежно он в песни сплетал слова,
Даже чудится: кто-то крылатый ему нашептал их свыше".
"Слышишь, Господи, - просит она, - ты же добр и безмерно мудр".
Сядет рядом, заглянет в глаза и настойчиво повторяет:
"Так не будь понапрасну жестоким, не действуй под стать тому,
Изначальному богу, изгнавшему Еву за грех из рая".
Позже снова тихонько приходит, и поступь её легка,
Ждёт, когда я возьму и вмешаюсь, на час завязав с делами.
Ей мучительно жаль беззаботно порхавшего мотылька,
У которого ныне осталась одна лишь дорога - в пламя.
"Невозможно, - я ей объясняю, - и этих спасти, и тех,
За всё зло, совершенное ими, расплачиваться не мне же?
Ты подумай, он сам это выбрал, он сам на огонь летел..."
А она улыбнётся в ответ, и на сердце светло и нежно...
И тогда я встаю, развожу облака, надеваю нимб.
"Ну, действительно, - с ней соглашаюсь, - по сути, такая малость.
Я же ведь, - говорю, - всемогущий, а значит, и чёрт бы с ним.
Пусть живёт, не печалится".
И про себя добавляю: "Мама".
Однажды канут в прошлое слова,
Умолкнет навсегда знакомый голос,
И вешалка в прихожей станет голой,
И тщательно застеленной - кровать.
Погаснет свет на третьем этаже,
Дожди затянут стёкла бурой грязью.
Ослепнет дом, как будто кто-то сглазил,
Внеся его в незримый список жертв.
Неловко сумка свалится с плеча:
Я вздрогну, услыхав сирену "скорой",
И снова вспомню о ненужных ссорах,
Когда достойней было промолчать.
Среди запавших в память зим и лет,
Где каждый ход за правильный был выдан,
Пропало то, что мнилось очевидным,
О чём сейчас приходится жалеть.
Я буду жить, не думать: "Что потом?"
Недели в стопку лягут, как тетрадки.
В какой-то миг, загадочный и краткий,
Меня затянет времени поток.
Но не отпустит холод в проводах,
Звонок в ночи, пугающий, внезапный...
А вещи всё хранят любимый запах...
Рука не поднимается отдать.
Начинает рано теперь темнеть,
Что поделать, осень, короткий день...
И тенями черными на стене
Проступают тени моих идей.
Караулю образы и слова,
Как январской полночью ждут звезду...
За тебя смогла бы хоть в рай, хоть в ад,
И совсем неважно, куда ведут.
На асфальте лужи едва блестят,
Сторонюсь привычных людей и троп.
До тебя, казалось, такой пустяк:
Где-то час по городу на метро.
Как ни бьюсь, но пальцы не отогреть,
Для тепла на улице не сезон.
Говорят, отчаянье - смертный грех,
Только вот бессилье - страшней всех зол.
Осень... поздно новое намечать:
На доске и в жизни поставлен пат.
Мне такое грезится по ночам,
Что боюсь порою ложиться спать.
Под ногами хрупнет намерзший наст,
Спит трава, до лета оледенев,
И под сердцем вечная тишина.
С тишиной так трудно наедине.
А рассвет тревожных как кровь тонов...
Вроде все наладилось, но лишь тронь.
До тебя полжизни и эта ночь,
Целый час по городу на метро.
Ну позволь ему выбраться, выплыть. Вот что тебе - трудно, что ли?
Прояви сострадание, надо заботиться о других".
Приглядишься внимательней - там совершеннейший алкоголик,
Забулдыга, забросивший напрочь работу, семью и быт,
Разменявший, что было действительно важным, на ахинею.
А она говорит: "Да, я знаю, что люди, увы, слабы,
Ты намного сильнее их, Господи, в тысячу раз сильнее.
И поэтому сжалься над ним, отмени высшей волей казнь,
Отложи до Последнего дня исполнение приговора:
Пусть всё то, что ещё сохранилось, не выставят с молотка,
Пусть хотя бы на время исчезнет проблем неподъёмный ворох.
Да, я знаю: он лгал ради выгод, сдавался, других сдавал,
Мог бы выйти когда-нибудь в люди, но вот никуда не вышел.
Ты зато посмотри, как небрежно он в песни сплетал слова,
Даже чудится: кто-то крылатый ему нашептал их свыше".
"Слышишь, Господи, - просит она, - ты же добр и безмерно мудр".
Сядет рядом, заглянет в глаза и настойчиво повторяет:
"Так не будь понапрасну жестоким, не действуй под стать тому,
Изначальному богу, изгнавшему Еву за грех из рая".
Позже снова тихонько приходит, и поступь её легка,
Ждёт, когда я возьму и вмешаюсь, на час завязав с делами.
Ей мучительно жаль беззаботно порхавшего мотылька,
У которого ныне осталась одна лишь дорога - в пламя.
"Невозможно, - я ей объясняю, - и этих спасти, и тех,
За всё зло, совершенное ими, расплачиваться не мне же?
Ты подумай, он сам это выбрал, он сам на огонь летел..."
А она улыбнётся в ответ, и на сердце светло и нежно...
И тогда я встаю, развожу облака, надеваю нимб.
"Ну, действительно, - с ней соглашаюсь, - по сути, такая малость.
Я же ведь, - говорю, - всемогущий, а значит, и чёрт бы с ним.
Пусть живёт, не печалится".
И про себя добавляю: "Мама".
Однажды канут в прошлое слова,
Умолкнет навсегда знакомый голос,
И вешалка в прихожей станет голой,
И тщательно застеленной - кровать.
Погаснет свет на третьем этаже,
Дожди затянут стёкла бурой грязью.
Ослепнет дом, как будто кто-то сглазил,
Внеся его в незримый список жертв.
Неловко сумка свалится с плеча:
Я вздрогну, услыхав сирену "скорой",
И снова вспомню о ненужных ссорах,
Когда достойней было промолчать.
Среди запавших в память зим и лет,
Где каждый ход за правильный был выдан,
Пропало то, что мнилось очевидным,
О чём сейчас приходится жалеть.
Я буду жить, не думать: "Что потом?"
Недели в стопку лягут, как тетрадки.
В какой-то миг, загадочный и краткий,
Меня затянет времени поток.
Но не отпустит холод в проводах,
Звонок в ночи, пугающий, внезапный...
А вещи всё хранят любимый запах...
Рука не поднимается отдать.
Начинает рано теперь темнеть,
Что поделать, осень, короткий день...
И тенями черными на стене
Проступают тени моих идей.
Караулю образы и слова,
Как январской полночью ждут звезду...
За тебя смогла бы хоть в рай, хоть в ад,
И совсем неважно, куда ведут.
На асфальте лужи едва блестят,
Сторонюсь привычных людей и троп.
До тебя, казалось, такой пустяк:
Где-то час по городу на метро.
Как ни бьюсь, но пальцы не отогреть,
Для тепла на улице не сезон.
Говорят, отчаянье - смертный грех,
Только вот бессилье - страшней всех зол.
Осень... поздно новое намечать:
На доске и в жизни поставлен пат.
Мне такое грезится по ночам,
Что боюсь порою ложиться спать.
Под ногами хрупнет намерзший наст,
Спит трава, до лета оледенев,
И под сердцем вечная тишина.
С тишиной так трудно наедине.
А рассвет тревожных как кровь тонов...
Вроде все наладилось, но лишь тронь.
До тебя полжизни и эта ночь,
Целый час по городу на метро.
6
Мед поэзии / Re: Пламя Заката
« : 14 Янв, 2019, 20:14:07 »
Муторно.
Вновь час волка.
Месяц облез и сник,
Тихо на землю льются выцветшие лучи.
В это слепое время снятся такие сны,
Что от обычной жизни с ходу не отличить:
Прошлое целит в спину, видит тебя насквозь.
Сон обретает чёткость, контуры и рельеф,
Он исправляет разом то, что не довелось,
Переписав страницы, переключив реле.
Бьётся в висках, как в детстве, неукротимый ритм,
Тянет раскинуть руки, выдохнуть и взлететь.
Можно успеть вернуться, можно договорить:
Не пролегли границы датами на плите.
Знаешь, что не бывает. Не было. Ну и пусть.
Но за возможность верить хочется лечь костьми.
Сон увлекает в омут, мерно считая пульс -
С каждым ударом сердца тает реальный мир...
...Вынырнув на поверхность, харкать дурной водой:
Память всплывает мутью образов и цитат…
Я так боюсь однажды не пробудиться до
Мига,
когда, сгущаясь,
сон обретёт цвета.
В тучах плещутся звёзды, как стайки летучих рыб,
Не боясь заглядеться и с низких небес упасть.
Этой ночью сливаются образы и миры,
Через сердце трясины навылет идёт тропа.
Заплутав в суматохе событий, не помнишь дат,
Только тяга к нездешнему прочно вросла в геном.
Ты не слышал легенду? Упавшая вниз звезда
Прорастёт на коряге болотным седым огнём.
Всемогущее время небрежно придержит бег,
И осыплется пеплом забвения внешний лоск:
Это бледное пламя не знает ни слёз, ни бед,
В нём сгорит то, что было, и то, что не родилось.
В темноте выступают, сплетаясь, узлы корней,
Будто чёрные руки других, кто здесь раньше лёг.
И любая дорога отныне ведет ко мне:
Так стремится на свет зачарованный мотылёк.
В топях жарко и душно, но кажется - холодней,
Чем в разгар января, в мутной замяти снеговой.
Потому ли столь сладко дремать на пологом дне
И следить, как колышутся травы над головой?
Но порой накрывает прозренье, в единый миг
Воскресив всё, что пело и грезилось до того.
Протяни мне ладони, запястья плотней прижми,
Пусть в крови одуряюще бьётся живой огонь.
Знаешь, пламя и память - последний, прощальный дар:
Спотыкается сердце, и голос тревожно-глух.
Ты тогда на мгновенье поверишь, что я звезда,
Но нам будет открыта одна лишь дорога - вглубь.
Вход в пещеру сокрыли среди камней,
От чужих сохранив секрет.
Но торговка на рынке шепнула мне,
Что на третий день ты воскрес.
В непроглядную полночь, спугнув совят,
Расступилась сама гора -
И ты вышел наружу, здоров и свят,
Под гремящий с небес хорал.
Необычные новости на лету
Подхватил весь базарный ряд.
И отныне без устали - там и тут -
О тебе лишь одном твердят.
Что ты просто скрываешься до поры,
Выбрав домом какой-то хлев,
Но вчера покупал на базаре рыб,
А сегодня - горячий хлеб.
О случившемся чуде обычно врут,
Ведь расхожий сюжет не нов.
Ты врачуешь теперь наложеньем рук,
Из воды создаешь вино.
Я болтаю с соседками, крашу шерсть,
Добавляя кармин и хну,
Только тяжесть лежит на моей душе,
И ни выдохнуть, ни вдохнуть.
Дремлет мир, белый камень почти остыл,
Пахнет сладко цветочный мед.
Я хотела бы в раны вложить персты
И увериться, что ты мёртв.
Отыскать непросто себе под стать,
Сочетая вместе огонь и ртуть.
Между нами сталь,
Крики птичьих стай
И кровавый привкус любви во рту.
Никогда я в верности не клялась,
Хоть ты прежде видел меня нагой.
Скрыл дороги наст...
Мой прекрасный князь,
Не спасешься в сердце седых снегов.
И в ночи упорно горит маяк,
Что зовет, доверившись, встретить мель.
Я иду, смеясь,
Но в душе - змея
Ядовитей сотни гремучих змей.
Как тебя из памяти отпустить,
Если судьбы снова ложатся встык.
Я певучий стих,
Я песок в горсти,
Кочевое пламя, клинок пустынь.
Неизбежность - только досужий миф...
Небосвод ветрами затер до дыр,
Горизонт гремит,
И ложится мир...
Под копыта хищной моей орды.
Взгляд мой полон лунного серебра, если слышишь голос мой, не молчи. Призывает снова война: Пора! В перезвонах ветра поют мечи.
Я возьму тебя, как привыкла брать,
Города и крепости...
И мужчин...
Вновь час волка.
Месяц облез и сник,
Тихо на землю льются выцветшие лучи.
В это слепое время снятся такие сны,
Что от обычной жизни с ходу не отличить:
Прошлое целит в спину, видит тебя насквозь.
Сон обретает чёткость, контуры и рельеф,
Он исправляет разом то, что не довелось,
Переписав страницы, переключив реле.
Бьётся в висках, как в детстве, неукротимый ритм,
Тянет раскинуть руки, выдохнуть и взлететь.
Можно успеть вернуться, можно договорить:
Не пролегли границы датами на плите.
Знаешь, что не бывает. Не было. Ну и пусть.
Но за возможность верить хочется лечь костьми.
Сон увлекает в омут, мерно считая пульс -
С каждым ударом сердца тает реальный мир...
...Вынырнув на поверхность, харкать дурной водой:
Память всплывает мутью образов и цитат…
Я так боюсь однажды не пробудиться до
Мига,
когда, сгущаясь,
сон обретёт цвета.
В тучах плещутся звёзды, как стайки летучих рыб,
Не боясь заглядеться и с низких небес упасть.
Этой ночью сливаются образы и миры,
Через сердце трясины навылет идёт тропа.
Заплутав в суматохе событий, не помнишь дат,
Только тяга к нездешнему прочно вросла в геном.
Ты не слышал легенду? Упавшая вниз звезда
Прорастёт на коряге болотным седым огнём.
Всемогущее время небрежно придержит бег,
И осыплется пеплом забвения внешний лоск:
Это бледное пламя не знает ни слёз, ни бед,
В нём сгорит то, что было, и то, что не родилось.
В темноте выступают, сплетаясь, узлы корней,
Будто чёрные руки других, кто здесь раньше лёг.
И любая дорога отныне ведет ко мне:
Так стремится на свет зачарованный мотылёк.
В топях жарко и душно, но кажется - холодней,
Чем в разгар января, в мутной замяти снеговой.
Потому ли столь сладко дремать на пологом дне
И следить, как колышутся травы над головой?
Но порой накрывает прозренье, в единый миг
Воскресив всё, что пело и грезилось до того.
Протяни мне ладони, запястья плотней прижми,
Пусть в крови одуряюще бьётся живой огонь.
Знаешь, пламя и память - последний, прощальный дар:
Спотыкается сердце, и голос тревожно-глух.
Ты тогда на мгновенье поверишь, что я звезда,
Но нам будет открыта одна лишь дорога - вглубь.
Вход в пещеру сокрыли среди камней,
От чужих сохранив секрет.
Но торговка на рынке шепнула мне,
Что на третий день ты воскрес.
В непроглядную полночь, спугнув совят,
Расступилась сама гора -
И ты вышел наружу, здоров и свят,
Под гремящий с небес хорал.
Необычные новости на лету
Подхватил весь базарный ряд.
И отныне без устали - там и тут -
О тебе лишь одном твердят.
Что ты просто скрываешься до поры,
Выбрав домом какой-то хлев,
Но вчера покупал на базаре рыб,
А сегодня - горячий хлеб.
О случившемся чуде обычно врут,
Ведь расхожий сюжет не нов.
Ты врачуешь теперь наложеньем рук,
Из воды создаешь вино.
Я болтаю с соседками, крашу шерсть,
Добавляя кармин и хну,
Только тяжесть лежит на моей душе,
И ни выдохнуть, ни вдохнуть.
Дремлет мир, белый камень почти остыл,
Пахнет сладко цветочный мед.
Я хотела бы в раны вложить персты
И увериться, что ты мёртв.
Отыскать непросто себе под стать,
Сочетая вместе огонь и ртуть.
Между нами сталь,
Крики птичьих стай
И кровавый привкус любви во рту.
Никогда я в верности не клялась,
Хоть ты прежде видел меня нагой.
Скрыл дороги наст...
Мой прекрасный князь,
Не спасешься в сердце седых снегов.
И в ночи упорно горит маяк,
Что зовет, доверившись, встретить мель.
Я иду, смеясь,
Но в душе - змея
Ядовитей сотни гремучих змей.
Как тебя из памяти отпустить,
Если судьбы снова ложатся встык.
Я певучий стих,
Я песок в горсти,
Кочевое пламя, клинок пустынь.
Неизбежность - только досужий миф...
Небосвод ветрами затер до дыр,
Горизонт гремит,
И ложится мир...
Под копыта хищной моей орды.
Взгляд мой полон лунного серебра, если слышишь голос мой, не молчи. Призывает снова война: Пора! В перезвонах ветра поют мечи.
Я возьму тебя, как привыкла брать,
Города и крепости...
И мужчин...
7
Мед поэзии / Re: Пламя Заката
« : 08 Мая, 2018, 00:49:55 »
На бегу споткнувшись, замрут часы,
В окна глянет месяц, румян и сыт,
В серебре июньском утонут липы,
Разольется в кухне медовый дух…
Вот тогда-то, знаю, они придут,
И звонок под пальцем пугливо всхлипнет.
Искорежат разом мою судьбу,
Обожгут дыханьем нездешних бурь,
Им земная плоть – непривычный морок.
В их словах – печать изначальных догм.
Мне с порога скажут: «Твой дом – содом,
Твой нелепый город – точь-в-точь Гоморра.
Хоть прослыл треплом, ты еще неплох,
Собирай манатки скорее, Лот,
И не вздумай тратить слова на споры.
Если очень хочешь, родных спасут,
Но пойми: вчера был Господень суд,
Приговор к рассвету уже исполнят.
Не шуми теперь, не мусоль имен,
Этот город сутки условно мертв,
Он прогнил насквозь, до костей греховен».
Гости спрячут крылья под ткань плаща,
Не желая встречных зазря стращать,
Но соседям дела нет, кто здесь ходит.
Не гудит проспект, не галдит базар.
Мне твердят: «Не вздумай смотреть назад,
Только так ты Богу докажешь верность».
Тополя внезапный порыв согнет,
Горизонт кровавым зальет огнем,
Обращая в пепел дома и скверы.
Мир кружится плавно, на раз-два-три.
Отчего ж так сильно болит внутри,
И стучится сердце все реже, реже?
Будет жизнь насыщенна и длинна...
Я гостям отвечу: «Пошли вы на...» -
И останусь солью на побережье.
А когда на закате проснется страх,
И рогами нацелится месяц-бык,
Приходи, долгожданная не-сестра,
Ворошить мерзлый пепел моей судьбы.
Где багряное небо врастает в плоть,
И костями становится сталь кабин,
Приходи незажившее распороть,
Наложи мне на раны туман, как бинт.
Приноси с собой запах июньских трав,
Бледно-желтые звезды, хмельную степь.
Я не знал, что до боли тоска остра,
Потому что не ведал таких страстей.
Ковылем и полынью меня укрой,
Заостренные скулы омой росой.
Ребра пачкает алая злая кровь,
Превращаясь по капле в прозрачный сок.
В черном пламени намертво мы спеклись,
Стук мотора вплетался в сердечный стук,
И манила дорога куда-то ввысь,
Может, в небо, а, может быть, в пустоту,
В даль, где сполохи в клочья кромсают мрак,
И сияют созвездия, как ножи.
Я боялся до одури умирать,
А сегодня вот так не желаю жить,
Измеряя словами длину минут.
Мне бежать бы к рассвету, не чуя ног,
Но в глазах твоих хочется утонуть...
Я смотрю и неспешно иду на дно.
Омертвевшую память сквозь боль содрав,
Я забуду, что было и довелось.
Поцелуй меня ласково, не-сестра,
Как заснувшего брата в остывший лоб.
Мир тем летом вовсе не знал забот,
Да и что за беды у малых сих?
Человеку взял и явился Бог,
Как вошло в привычку у высших сил.
Горизонт стал сразу тревожно-сер,
Грозовые тучи нагнали чернь.
Бог сказал ему, что он лучше всех,
Потому был избран создать ковчег.
"Древесины ты не бери дрянной,
Просуши подольше, упрятав в тень.
Пусть он выйдет триста локтей длиной,
Шириной почти в пятьдесят локтей.
И когда наступит последний миг,
Невозможно будет свернуть с пути,
Погрузи еду и семью возьми,
Да еще по паре зверей и птиц,
Чтоб в достатке было и стад, и свор.
И тогда всей тяжестью рухнет дождь,
Разрывая в клочья небесный свод,
Без следа смывая, что было до.
Смерть пройдет - услышать ее шагов
В перестуке капель не суждено.
И вода поднимется выше гор,
И вершины вскоре уйдут на дно.
Ты поймешь однажды: все дело в том,
Что одно лишь слово имеет вес, -
Жди, покуда голубь влетит с листом,
Принеся спасенным благую весть.
Постепенно схлынет назад вода,
И начнется с просини новый день...
От меня прими эту землю в дар,
Охраняй надежнее и владей".
Человек молчал, оглушен и нем,
И минуты бились векам о борт.
Он спросил: "А как же все те, кто не?"
Ничего ему не ответил Бог.
Дом стоит до света в темноте,
Изувечен ливнями навес...
Дал Господь Марии трех детей,
Дал троих любимых сыновей.
Друг за друга в шалостях горой,
И, казалось, в мире лучше нет.
Старший был красавец и герой,
Был... да сгинул где-то на войне.
Лег до срока под упругий дерн,
Где рябины обвела река.
Пара слов: посмертно награждён,
И еще подписанный приказ.
В трещинах стекло от прежних шкод,
Разбежался лучиками нимб...
Будто золотистым кругляшком
Можно взять и сына заменить.
Средний вышел умник хоть куда,
Сам пробился там, где правит блат.
Только и такой особый дар
Не всегда доводит до добра.
Долог путь к предсердию тайги,
Снег и холод в мрачных лагерях...
Сердце говорит, что он погиб.
Люди ничего не говорят.
Ясени скучают по теплу,
Что дожди стремились навязать.
Самый младший, баловень и плут,
Не вернулся вечером назад.
Там, где грезит небом старый мост,
Разминулся с жизнью в полчаса.
Пьяный был, а, может, кто помог.
Может, кто помог, а, может, сам,
Но судьба была предрешена.
Старый дом туманами обвит.
Пахнет едкой пылью тишина,
Нарушаясь скрипом половиц.
Под окном крыжовник одичал,
Лист картонный в раме ветром смят...
Кто-то ходит в доме по ночам,
Все смеется и гоняет мяч.
Под луной, от времени седой,
Так отлично сходится с ума.
У нее остался этот дом,
И дожди, и по утрам туман..
У Гельмута есть небольшой двухэтажный домик,
Там прудик поблизости - пристань залетных уток.
Быт строго расписан, в любых мелочах удобен.
Кухарка из службы приходит всегда под утро,
Готовит еду и небрежно гремит посудой,
Выстраивая по ранжиру тарелки-чашки.
Читая псалом, Гельмут верит, что неподсуден.
Но сердце в груди спотыкается будто чаще.
К нулю сведена совокупность затрат и выгод,
Лишь ноет внутри, словно резко сорвали пластырь.
Тогда он встает, убирает подальше книгу,
Выходит на воздух...
В саду отцветают астры,
Синицы в кустах начинают капризно тенькать,
И соком янтарным налит до краев крыжовник.
На клумбе найдется в достатке любых оттенков,
Но, как ни старайся, там вряд ли отыщешь желтый.
Дождями полощутся ткани чересполосиц,
Укутав колени, задремлет уставший Гельмут.
Его караулит тягучая злая осень,
Которую все же обставит старик-Альцгеймер.
Где лентой дороги простор пополам расколот,
Звенит беспокойство - давно надоевший овод -
И хочется взять и немедленно сбросить скорость,
Шоссе изогнулось петлей, но соврут - подковой.
Иосифу снится, как взвизгивают клаксоны,
Как щебень скрипит и скребется под каблуками.
Нависшее небо окрашено мрачно-сонным,
Насыщенно серым, как будто надгробный камень.
Иосифу здесь почему-то дышать спокойней,
Чем в стылую осень, чем в тот суматошный месяц,
Когда их пытались за раз извести под корень,
Из разных районов страны собирая вместе.
Где сходятся в точку обрывки сюжетных линий,
Придумано сколько, навеки забыто сколько?
И прошлое спит беспробудно в промерзшей глине
Под спекшейся кровью упругой асфальтной коркой.
Тому, кто на нас лишь по случаю смотрит сверху,
Увы, наплевать на заслуги, на честь и статус:
Один мог остаться, но он навсегда уехал,
Второй мог уехать, но он навсегда остался.
В окна глянет месяц, румян и сыт,
В серебре июньском утонут липы,
Разольется в кухне медовый дух…
Вот тогда-то, знаю, они придут,
И звонок под пальцем пугливо всхлипнет.
Искорежат разом мою судьбу,
Обожгут дыханьем нездешних бурь,
Им земная плоть – непривычный морок.
В их словах – печать изначальных догм.
Мне с порога скажут: «Твой дом – содом,
Твой нелепый город – точь-в-точь Гоморра.
Хоть прослыл треплом, ты еще неплох,
Собирай манатки скорее, Лот,
И не вздумай тратить слова на споры.
Если очень хочешь, родных спасут,
Но пойми: вчера был Господень суд,
Приговор к рассвету уже исполнят.
Не шуми теперь, не мусоль имен,
Этот город сутки условно мертв,
Он прогнил насквозь, до костей греховен».
Гости спрячут крылья под ткань плаща,
Не желая встречных зазря стращать,
Но соседям дела нет, кто здесь ходит.
Не гудит проспект, не галдит базар.
Мне твердят: «Не вздумай смотреть назад,
Только так ты Богу докажешь верность».
Тополя внезапный порыв согнет,
Горизонт кровавым зальет огнем,
Обращая в пепел дома и скверы.
Мир кружится плавно, на раз-два-три.
Отчего ж так сильно болит внутри,
И стучится сердце все реже, реже?
Будет жизнь насыщенна и длинна...
Я гостям отвечу: «Пошли вы на...» -
И останусь солью на побережье.
А когда на закате проснется страх,
И рогами нацелится месяц-бык,
Приходи, долгожданная не-сестра,
Ворошить мерзлый пепел моей судьбы.
Где багряное небо врастает в плоть,
И костями становится сталь кабин,
Приходи незажившее распороть,
Наложи мне на раны туман, как бинт.
Приноси с собой запах июньских трав,
Бледно-желтые звезды, хмельную степь.
Я не знал, что до боли тоска остра,
Потому что не ведал таких страстей.
Ковылем и полынью меня укрой,
Заостренные скулы омой росой.
Ребра пачкает алая злая кровь,
Превращаясь по капле в прозрачный сок.
В черном пламени намертво мы спеклись,
Стук мотора вплетался в сердечный стук,
И манила дорога куда-то ввысь,
Может, в небо, а, может быть, в пустоту,
В даль, где сполохи в клочья кромсают мрак,
И сияют созвездия, как ножи.
Я боялся до одури умирать,
А сегодня вот так не желаю жить,
Измеряя словами длину минут.
Мне бежать бы к рассвету, не чуя ног,
Но в глазах твоих хочется утонуть...
Я смотрю и неспешно иду на дно.
Омертвевшую память сквозь боль содрав,
Я забуду, что было и довелось.
Поцелуй меня ласково, не-сестра,
Как заснувшего брата в остывший лоб.
Мир тем летом вовсе не знал забот,
Да и что за беды у малых сих?
Человеку взял и явился Бог,
Как вошло в привычку у высших сил.
Горизонт стал сразу тревожно-сер,
Грозовые тучи нагнали чернь.
Бог сказал ему, что он лучше всех,
Потому был избран создать ковчег.
"Древесины ты не бери дрянной,
Просуши подольше, упрятав в тень.
Пусть он выйдет триста локтей длиной,
Шириной почти в пятьдесят локтей.
И когда наступит последний миг,
Невозможно будет свернуть с пути,
Погрузи еду и семью возьми,
Да еще по паре зверей и птиц,
Чтоб в достатке было и стад, и свор.
И тогда всей тяжестью рухнет дождь,
Разрывая в клочья небесный свод,
Без следа смывая, что было до.
Смерть пройдет - услышать ее шагов
В перестуке капель не суждено.
И вода поднимется выше гор,
И вершины вскоре уйдут на дно.
Ты поймешь однажды: все дело в том,
Что одно лишь слово имеет вес, -
Жди, покуда голубь влетит с листом,
Принеся спасенным благую весть.
Постепенно схлынет назад вода,
И начнется с просини новый день...
От меня прими эту землю в дар,
Охраняй надежнее и владей".
Человек молчал, оглушен и нем,
И минуты бились векам о борт.
Он спросил: "А как же все те, кто не?"
Ничего ему не ответил Бог.
Дом стоит до света в темноте,
Изувечен ливнями навес...
Дал Господь Марии трех детей,
Дал троих любимых сыновей.
Друг за друга в шалостях горой,
И, казалось, в мире лучше нет.
Старший был красавец и герой,
Был... да сгинул где-то на войне.
Лег до срока под упругий дерн,
Где рябины обвела река.
Пара слов: посмертно награждён,
И еще подписанный приказ.
В трещинах стекло от прежних шкод,
Разбежался лучиками нимб...
Будто золотистым кругляшком
Можно взять и сына заменить.
Средний вышел умник хоть куда,
Сам пробился там, где правит блат.
Только и такой особый дар
Не всегда доводит до добра.
Долог путь к предсердию тайги,
Снег и холод в мрачных лагерях...
Сердце говорит, что он погиб.
Люди ничего не говорят.
Ясени скучают по теплу,
Что дожди стремились навязать.
Самый младший, баловень и плут,
Не вернулся вечером назад.
Там, где грезит небом старый мост,
Разминулся с жизнью в полчаса.
Пьяный был, а, может, кто помог.
Может, кто помог, а, может, сам,
Но судьба была предрешена.
Старый дом туманами обвит.
Пахнет едкой пылью тишина,
Нарушаясь скрипом половиц.
Под окном крыжовник одичал,
Лист картонный в раме ветром смят...
Кто-то ходит в доме по ночам,
Все смеется и гоняет мяч.
Под луной, от времени седой,
Так отлично сходится с ума.
У нее остался этот дом,
И дожди, и по утрам туман..
У Гельмута есть небольшой двухэтажный домик,
Там прудик поблизости - пристань залетных уток.
Быт строго расписан, в любых мелочах удобен.
Кухарка из службы приходит всегда под утро,
Готовит еду и небрежно гремит посудой,
Выстраивая по ранжиру тарелки-чашки.
Читая псалом, Гельмут верит, что неподсуден.
Но сердце в груди спотыкается будто чаще.
К нулю сведена совокупность затрат и выгод,
Лишь ноет внутри, словно резко сорвали пластырь.
Тогда он встает, убирает подальше книгу,
Выходит на воздух...
В саду отцветают астры,
Синицы в кустах начинают капризно тенькать,
И соком янтарным налит до краев крыжовник.
На клумбе найдется в достатке любых оттенков,
Но, как ни старайся, там вряд ли отыщешь желтый.
Дождями полощутся ткани чересполосиц,
Укутав колени, задремлет уставший Гельмут.
Его караулит тягучая злая осень,
Которую все же обставит старик-Альцгеймер.
Где лентой дороги простор пополам расколот,
Звенит беспокойство - давно надоевший овод -
И хочется взять и немедленно сбросить скорость,
Шоссе изогнулось петлей, но соврут - подковой.
Иосифу снится, как взвизгивают клаксоны,
Как щебень скрипит и скребется под каблуками.
Нависшее небо окрашено мрачно-сонным,
Насыщенно серым, как будто надгробный камень.
Иосифу здесь почему-то дышать спокойней,
Чем в стылую осень, чем в тот суматошный месяц,
Когда их пытались за раз извести под корень,
Из разных районов страны собирая вместе.
Где сходятся в точку обрывки сюжетных линий,
Придумано сколько, навеки забыто сколько?
И прошлое спит беспробудно в промерзшей глине
Под спекшейся кровью упругой асфальтной коркой.
Тому, кто на нас лишь по случаю смотрит сверху,
Увы, наплевать на заслуги, на честь и статус:
Один мог остаться, но он навсегда уехал,
Второй мог уехать, но он навсегда остался.
8
Виртуальное общение с автором / Re: Майские (и последние) спойлеры.
« : 06 Мая, 2018, 02:18:23 »
Робер и Луиза.
9
Мед поэзии / Re: Пламя Заката
« : 30 Апр, 2018, 01:29:22 »
Эру Коломбо
Читая надписи на стене разрушенного храма, случайно превратил вино в воду и вызвал демона))
Всем спасибо.
Читая надписи на стене разрушенного храма, случайно превратил вино в воду и вызвал демона))
Всем спасибо.
10
Мед поэзии / Пламя Заката
« : 27 Апр, 2018, 21:20:45 »
Предыдущее тама: http://kamsha.ru/forum/index.php?topic=16743.120
У берез в старом парке полно залысин, им промозгло на злом ветру.
Я ищу тебя в шорохах мертвых листьев, в бледном дыме фабричных труб, разрезая шагами квартал на доли, на оставшихся островках, в перепутанных линиях на ладонях, в обещаниях мятых карт. В отражении месяца в серых водах заторможенных камнем рек, в стылой горечи, что наполняет воздух в каждом выцветшем ноябре. Где поля пополам рассекают рельсы и уходят по небу вдоль, в расписании всех отмененных рейсов, в неизбежности городов, где все время себя ощущаю лишней - там, где мир многословно нем...
Если взять и прислушаться:
Я услышу, как ты нервно звучишь во мне.
****
Душно на кухне, шипит "Нарзан",
Мается фикус в кадке.
Жизнь бы как фильм промотать назад
К самым начальным кадрам.
Город сегодня ленив и тих,
В небо глядится слепо.
Хочется, дверь заперев, уйти
В ставшее пылью лето.
Солнце небрежно снимает нимб,
День в суете заболтан.
Город, ты помнишь меня иным,
Юным и беззаботным?
Глупым мальчишкой, что рыж и бос,
(Только характер - порох),
Вечно ведущимся на "слабо"
В шумных дворовых спорах.
Ива задумалась на ветру,
Птицы в кустах не пикнут.
Полный тритонов заросший пруд,
Ящерки с лесопилки.
Минуло детство, волшебный сон...
Жизнь изменяет схемы.
Тот незнакомец с моим лицом
Где ты теперь и с кем ты?
Юркими спинками окуней
Плещутся мысли в мае...
Как ни барахтайся – толку нет:
Прошлое не поймаешь.
Фикус давно не полит, ледащ,
Тюль на окошке выцвел...
Снова иду по своим следам –
Шепчутся половицы.
Солнце, на полосы разграфив,
Греет с утра клеенку.
Жизнь промотать бы назад, как фильм...
Порвана кинопленка.
****
Этой осенью сумрак так вязок и плотен,
Что мерещится - небо на крыши обрушит...
Гость приходит под вечер, садится напротив,
Смотрит мимо, но кажется - пристально, в душу.
И слова его тяжки, в них гордая горечь
Обреченного вечно жалеть о неспетом.
Говорит мне: "Вон, видишь, за окнами горы", -
И вершины ломают теченье проспектов.
Горизонт заливается огненно-красным,
Застывают деревья в предчувствии шторма,
И заснеженный город мигает и гаснет,
Словно в окнах вдруг наглухо сдвинули шторы.
Говорит мне: "Вот небо, оно для наивных.
Если хочешь, достану, ты сможешь коснуться.
А тоска исцеляется новокаином,
И еще чем-то пряным, всего парой унций".
Упрекает: "Достаточно маяться дурью", -
Набивается в братья по снам и по крови:
Это мир кем-то хитрым дотошно продуман
(Если я захочу, то сумею встать вровень).
Он всегда аккуратен и тщательно выбрит,
Продавец, что не знает сомнений в товаре.
Он уверен - однажды я сделаю выбор,
И в глазах его мудрость чешуйчатой твари.
Крепкий кофе потом выпивается залпом,
В нашей драме предвидится множество серий...
Остается от гостя привязчивый запах
Табака, дорогого парфюма и серы.
****
Там, где пейзаж слегка тенями смазан,
Есть домик, неказист и одинок.
Его с дороги разглядишь не сразу,
А, может быть, не каждому дано.
И, как ни бейся, подойти нельзя мне,
Но в поздний час, когда падет роса,
Радушно встретит у ворот хозяин
И отведет в заросший старый сад.
Вновь небо примеряет звездный пояс,
На медный диск луны наводит лоск.
Мы будем ждать рассвет, азартно споря,
О чем еще тогда не удалось.
Я расскажу ему, что сам был продан,
Хоть не за блеск серебряных мерил,
Что трачу жизнь на дрязги с разным сбродом,
А с кем хотелось - не поговорил.
Что многое становится дороже,
Раз властью облечен и обречен,
И мраморная гладкая дорожка
Уходит вдаль серебряным лучом.
Посмотрит собеседник мой с участьем,
И что бы этот взгляд ни означал,
Я расскажу о сне, который часто
Меня не отпускает по ночам.
Как будто воздух стал густым на ощупь,
Как лился зной на землю свысока,
Как у подножья бесновалась площадь,
На празднике выпрашивая казнь.
И с прихотью толпы, увы, не сладить,
А так мечталось прошептать: спасен...
Хозяин, скрыв лукавинку во взгляде,
Мне скажет: "Не тревожься. Просто сон".
Но почему-то стылым ветром в кронах
Повеет голос, холоден и сух:
"Был осужден главой синедриона,
Распят и умер.
На шестом часу".
2016
У берез в старом парке полно залысин, им промозгло на злом ветру.
Я ищу тебя в шорохах мертвых листьев, в бледном дыме фабричных труб, разрезая шагами квартал на доли, на оставшихся островках, в перепутанных линиях на ладонях, в обещаниях мятых карт. В отражении месяца в серых водах заторможенных камнем рек, в стылой горечи, что наполняет воздух в каждом выцветшем ноябре. Где поля пополам рассекают рельсы и уходят по небу вдоль, в расписании всех отмененных рейсов, в неизбежности городов, где все время себя ощущаю лишней - там, где мир многословно нем...
Если взять и прислушаться:
Я услышу, как ты нервно звучишь во мне.
****
Душно на кухне, шипит "Нарзан",
Мается фикус в кадке.
Жизнь бы как фильм промотать назад
К самым начальным кадрам.
Город сегодня ленив и тих,
В небо глядится слепо.
Хочется, дверь заперев, уйти
В ставшее пылью лето.
Солнце небрежно снимает нимб,
День в суете заболтан.
Город, ты помнишь меня иным,
Юным и беззаботным?
Глупым мальчишкой, что рыж и бос,
(Только характер - порох),
Вечно ведущимся на "слабо"
В шумных дворовых спорах.
Ива задумалась на ветру,
Птицы в кустах не пикнут.
Полный тритонов заросший пруд,
Ящерки с лесопилки.
Минуло детство, волшебный сон...
Жизнь изменяет схемы.
Тот незнакомец с моим лицом
Где ты теперь и с кем ты?
Юркими спинками окуней
Плещутся мысли в мае...
Как ни барахтайся – толку нет:
Прошлое не поймаешь.
Фикус давно не полит, ледащ,
Тюль на окошке выцвел...
Снова иду по своим следам –
Шепчутся половицы.
Солнце, на полосы разграфив,
Греет с утра клеенку.
Жизнь промотать бы назад, как фильм...
Порвана кинопленка.
****
Этой осенью сумрак так вязок и плотен,
Что мерещится - небо на крыши обрушит...
Гость приходит под вечер, садится напротив,
Смотрит мимо, но кажется - пристально, в душу.
И слова его тяжки, в них гордая горечь
Обреченного вечно жалеть о неспетом.
Говорит мне: "Вон, видишь, за окнами горы", -
И вершины ломают теченье проспектов.
Горизонт заливается огненно-красным,
Застывают деревья в предчувствии шторма,
И заснеженный город мигает и гаснет,
Словно в окнах вдруг наглухо сдвинули шторы.
Говорит мне: "Вот небо, оно для наивных.
Если хочешь, достану, ты сможешь коснуться.
А тоска исцеляется новокаином,
И еще чем-то пряным, всего парой унций".
Упрекает: "Достаточно маяться дурью", -
Набивается в братья по снам и по крови:
Это мир кем-то хитрым дотошно продуман
(Если я захочу, то сумею встать вровень).
Он всегда аккуратен и тщательно выбрит,
Продавец, что не знает сомнений в товаре.
Он уверен - однажды я сделаю выбор,
И в глазах его мудрость чешуйчатой твари.
Крепкий кофе потом выпивается залпом,
В нашей драме предвидится множество серий...
Остается от гостя привязчивый запах
Табака, дорогого парфюма и серы.
****
Там, где пейзаж слегка тенями смазан,
Есть домик, неказист и одинок.
Его с дороги разглядишь не сразу,
А, может быть, не каждому дано.
И, как ни бейся, подойти нельзя мне,
Но в поздний час, когда падет роса,
Радушно встретит у ворот хозяин
И отведет в заросший старый сад.
Вновь небо примеряет звездный пояс,
На медный диск луны наводит лоск.
Мы будем ждать рассвет, азартно споря,
О чем еще тогда не удалось.
Я расскажу ему, что сам был продан,
Хоть не за блеск серебряных мерил,
Что трачу жизнь на дрязги с разным сбродом,
А с кем хотелось - не поговорил.
Что многое становится дороже,
Раз властью облечен и обречен,
И мраморная гладкая дорожка
Уходит вдаль серебряным лучом.
Посмотрит собеседник мой с участьем,
И что бы этот взгляд ни означал,
Я расскажу о сне, который часто
Меня не отпускает по ночам.
Как будто воздух стал густым на ощупь,
Как лился зной на землю свысока,
Как у подножья бесновалась площадь,
На празднике выпрашивая казнь.
И с прихотью толпы, увы, не сладить,
А так мечталось прошептать: спасен...
Хозяин, скрыв лукавинку во взгляде,
Мне скажет: "Не тревожься. Просто сон".
Но почему-то стылым ветром в кронах
Повеет голос, холоден и сух:
"Был осужден главой синедриона,
Распят и умер.
На шестом часу".
2016
Страницы: [1]