Спасибо вам большое, эр
Зануда, эрэа
Эйлин! И это князь-неудачник, чуть не горе рода своего? С "детским" опытом? Неуверенный в себе, доверившийся нарочитым татям? Да операция как по нотам разыграна, хоть в учебник вставляй - возможность вступиться за Лисовца обрезана начисто, даже если есть кто из той же ОПГ и не названный пока обвиняемым. Всё, поезд ушёл - дело на вече вынесено! В "схватке бульдогов под ковром" Борис с большой вероятностью бы проиграл, но ковёр сдернут, надо выступать в открытую, а как можно защищать расхитителя народного добра? Никак невозможно, не поймёт-с, как известный поручик в анекдоте говаривал
Борис учится, развивается постепенно, вырабатывает в себе нужные качества. Вот, и узнав правду насчет Лиха, решил остаться в Овраже. Прошел еще одну проверку, по сравнению с которой, может быть, разоблачение Лисовца не так уж много значит (хотя тоже не последнее дело, конечно). Да ведь ему и есть для кого стараться. Теперь уже Овраж для него - не чужой город, он стал для него домом, где его любят и ждут. Как для Ростислава - Приморье, хоть и совсем иначе.
Будем надеяться, что и советники его сочтут для себя выгодным поддержать князя.
Спасибо за продолжение, эреа Артанис! Подробный отзыв позже напишу.
Спасибо Вам за внимание! Жду подробного отзыва с трепетом и предвкушением!
"Я - родственник великого князя, который послал меня в Овраж, и поможет, если что, удержать престол", - попытался Борис заверить себя. Но такая надежда была далеко не бесспорной: захочет ли великий князь заступаться за одного из оттесненных Градиславичей? Он понимал, что, скорее всего, приходится рассчитывать на себя одного.
Он набрал воздуха в грудь, мысленно представил перед собой Веселину, и приготовился встретить отпор овражских старшин.
Те и вправду заспорили, заступаясь за Лисовца, как и следовало ожидать. Вначале говорили медленно, чинно, как подобало нарочитым мужам. Затем разгорячились, стали перебивать друг друга, их голоса отдавались в голове князя все сразу, точно шаги в пустой горнице.
- Одумайся, княже: стоит ли тебе губить Лисовца? Ведь сколько лет он ведал городской и княжеской казной, к твоему приезду богатство копил! Благодаря его усилиям ты с первых дней живешь в Овраже, как подобает князю. Убытков-то, может, было на ногату, а прибылей - на гривну!..
- На ногату. говорите? - Борис постарался возвысить голос, чтобы его услышали на площади, и он зазвенел от напряжения. По знаку князя, принесли мешки с драгоценными мехами, показали всем. - Во сколько гривен обошелся бы мне сей убыток? - князь ухватил за хвосты сразу несколько шкурок.
Против этого возразить было нечего. Лисовец и сам, видя, что дела его плохи, не только выдал своих сообщников, но и признал, что меха вправду похищены из княжеской клети. Вину его никто не стал бы отрицать, но предстояло еще решить, какое ему вынести наказание.
- Княже, не дело тебе начинать свое правление с суровых расправ, - настойчиво убеждал его Собачий Хвост. - Каждый человек может ошибиться, что ж, теперь всех выставлять на поток? А кто тогда на службу княжескую пойдет? Похищенные меха Лисовец, конечно, вернет, заплатит ущерб, как подобает, и хватит с него. Сообщников его довольно будет постегать плетью. За одного битого двух небитых дают, если правильно усвоит урок. Ведь и коня, если заупрямится, взбадривают кнутом, а не бросают сразу волкам!.. Позволь обвиняемым искупить их проступок, княже!
После него говорил Черновол, мрачный, резкий, нервно поглядывающий на скованных узников, сидевших под стражей. Он не уговаривал князя, а предупреждал, почти грозил:
- Мы тебя приняли с радостью, князь Борис Градиславич, и готовы впредь тебя чтить как овражского князя. Но только чтобы и ты считался с нами, кто тебя пригласил княжить! Управитель Лисовец - муж в Овраже не самый последний, у него по всей округе много родни и друзей. Ты же не хочешь, княже, вызвать недовольство многих сильных людей? Поосторожнее, иначе еще неизвестно, кому отсюда покажут дорогу...
Третьим вмешался Щегол, невысокий, лысеющий человек. Тот глядел на обвиняемых, будто не мог поверить, что такое случилось наяву. У него нашлось свое объяснение, с каким подступил к князю:
- Это все проклятое Лихо нас всех обморочило, княже! Если оно захочет погубить человека, все устроит ему на погибель, отведет глаза, лишит разума, заставит все делать самому себе во вред! Разве стал бы Лисовец красть по своей воле? Это все наваждение нечисти!
Слушая их, князь Борис чувствовал, как все сильнее стягивается вокруг головы железный обруч. В ушах звенело так, что временами все звуки сливались в один гулкий шум. Больше всего на свете хотелось прямо сейчас, как в детстве, упасть на мягкую постель, зарыться в перины и одеяла из лебединого пуха, с холодным полотенцем на лбу. И чтобы чьи-то ласковые, заботливые руки подносили ему чашку с лечебным питьем, меняли ему повязку на лбу, закрывали ставнями окно, потому что, когда болит голова, глаза не выносят дневного света... Кто же это? Покойная матушка или няня? А может, Веселина?.. Но нельзя сейчас и мечтать о покое и уюте, пока здесь не решится дело. Следует сейчас же сказать что-нибудь, подобающее князю. Только бы хватило сил убеждать, находить нужные слова, настаивать на своем, чтобы овражские старшины не объединились против него. Ведь не Лисовца большинству из них жаль - представляют, что завтра могут привести и их скованными в цепи. Надо их заверить, что им нечего бояться впредь, если будут свои обязанности исполнять честно. Даже если кто из них и сам нечист на руку - придется пока закрыть глаза, не время ссориться с ними...
- Вина бывшего управителя Лисовца и его сообщников доказана. Никто не сможет ее опровергнуть или заверить, будто не он продавал Тальцу меха из княжеской казны. А что такое - "казна княжеская и городская"? Это не только мое имущество, и тратить его я обязан не только на себя и свой двор. Ведь и те гривны, пусть небогатые, что я дал недавно пострадавшим от пожара, тоже были взяты из казны. Откуда бы я взял их, если бы Лисовец и иже с ним все растащили? И на будущую починку городских стен пойдут куны из казны - и не сомневайтесь, я прослежу, как и на что они расходуются, - князь многозначительно остановил взор на Черноволе. - Выходит, что Лисовец с сообщниками крал не у меня одного, а у всего Овража! А это уже иное дело. Вот, допустим - не приведи Небесный Лось! - напали бы на Овраж враги, пришлось бы собирать и снаряжать войско против них. А снарядить-то его кун и не хватит в казне княжеской: куны те у Лисовца в ларях припрятаны или в кошелях серебром бренчат. И пойдут полки овражские в бой на никудышных клячах, в плохонькой броне, с вилами вместо копий! Много людей погибнет, враг придет в Овраж - и все из-за того, что некоторые заботились только о наживе! Здесь Щегол говорил о Лихе. Но истинное Лихо появляется в самых разных обличьях, и неизвестно, какое из них окажется роковым. Не удалось бы совершенно случайно разоблачить Лисовца - последствия могли быть печальны.
Князь Борис умолк, утомившись. Теперь все дело за советниками. Встанет ли хоть кто-нибудь за него или нет? Попробуй-ка свороти с места этаких зубров, каждый из которых вдвое-втрое старше него! И ведь Лисовец им свой, хоть и плевать хотел на Овраж, а он, князь - пришлый. Если откажутся судить Лисовца с сообщниками, их будет не переспорить. Может, лучше было, как предлагали его воины, сразу же позволить им взять на поток имущество управителя, а овражских старшин уведомить, когда все будет сделано? Сам князь схватил казнокрада за руку, сам и вынес приговор... Но нет, Борис не жалел, что не совершил самоуправства. Как бы трудно теперь ни приходилось, зато он свято чтит закон.
После речи князя, нарочитые мужи некоторое время переговаривались между собой тихо, приглушенными голосами. Со стороны доносилось лишь басовитое жужжание, точно в потревоженном улье. То один, то другой выжидательно поглядывали на посадника Гремислава. Тот за все время суда едва произнес несколько слов, пока лишь приглядывался и, казалось, сосредоточенно размышлял о чем-то.
Наконец, посадник поднялся со своего стула, какие нарочно поставили для судей, рассевшихся на помосте полукругом. Трубно откашлявшись, начал, как всегда, так что его услышал каждый из заполонивших площадь людей?
- Да, в виновности Лисовца, конечно, сомнений нет! И сам он, вместе с теми, кого подкупил себе в подручные, себя оправдать ничем не могут. Видите, как они сидят в оковах, ни на кого не глядя, мрачные как сычи. Видно, что у людей нечистая совесть, и вступаться за них нам неуместно. Князь Борис Градиславич сейчас только говорил нам, что укравший из казны крадет у всего княжества, значит - у всех людей. Мне думается, Лисовец, а может, и еще некоторые люди у нас этого не понимали. Им мнилось: казной должен распоряжаться князь, но князя-то у нас нет, а потому она как бы ничья. А ведь огромные богатства лежат нетронутые, уж Лисовец-то им цену знает! Ну и не выдержал, в конце концов, запустил хищную лапу в чужое добро.
- Погоди! Это что, ты его защищаешь, что ли? - спросил Собачий Хвост.
- Зачем? Не защищаю я, а говорю, как он сделался преступником, вероятней всего, - продолжал Гремислав. - А защиты у меня для таких подлецов нет и быть не может. Чем еще опасен непойманный тать, оставшийся безнаказанным - его пример заразителен для других. Рано или поздно сменил бы Лисовца другой тиун, да увидел, как хозяйничал его предместник, и при том уважаемым человеком считался, с нами, старшинами, меды пил, и благополучно прожил всю жизнь. Раз Лисовцу так можно было, то с чего ж ему, молодому. нельзя? Он тоже не побоится. А стража наша городская? Кто из них, узнав о татьбе, подобно Дубку, разоблачит преступление, а кто в долю войдет, как Клещ, ежели сам Клещ был всегда на хорошем счету? Или вот Талец. Он сделал себе из Овража дойную корову, а мы его каждое лето привечали как желанного гостя. Чего бы ему не смеяться над доверчивыми дурачками, да еще своих приятелей не пригласить обирать нас? Нет, тати не должны избегать наказания! Их пример - другим наука!
У князя Бориса при неожиданной поддержке посадника будто камень упал с души. Он порывисто обернулся, часто моргая повлажневшими глазами, и с огромной благодарностью кивнул Гремиславу, не смея прилюдно высказаться более открыто. Тот многозначительно усмехнулся в седую бороду.
После того, как высказался посадник, остальные старшины уже не решились защищать обвиняемых. Поспорив еще немного для приличия, притихли и уже не возражали, когда князь огласил приговор:
- За злостные неоднократные хищения из городской и княжеской казны бывший управитель Лисовец изгоняется из Овражской земли до конца жизни, вместе с семейством! Оставить им лишь столько, чтобы не нуждались в самом необходимом. Остальное имущество Лисовца отдаю на поток и разорение! Так же и с сообщниками его. Вы сегодня же навсегда покинете След Небесного Лося, и никогда более не вернетесь сюда. Ни у кого из вас нет в Овражской земле ни рода, ни племени, ни жилья, ни звания, ни имущества. Небесный Лось более не глядит на вас! Вы больше не овражане, вы изгои, лишенные рода!
Князь Борис проговорил древнюю формулу отрешения от рода в полной тишине. Конечно, теперь были уже не те древние времена, когда оказаться извергнутым из родного племени означало почти все равно что заживо попасть в Кромешный Мир. Теперь многие люди могли добровольно переселяться в чужие края в поисках лучшей доли, но при этом они не делались изгоями в прадедовском краю, и не лишались покровительства предков-чуров. Теперь же было совсем другое, а старинный обычай был все еще памятен и страшен. Хотя изгоняли из рода лишь за особо позорные поступки, и можно было прожить жизнь и не услышать, как человека отлучают от земных и небесных покровителей. Но зато уж и запоминались такие случаи на много поколений вперед, рассказы от них передавались от дедов к внукам!
Едва князь договорил, как толпа на площади заколыхалась, задвигалась в радостном предвкушении, и - сначала медленно, затем все быстрее, - потекла по улице, по направлению к богатой усадьбе Лисовца.
- На поток, братцы овражане! Князь отдает нам на поток логово татя! Вернем себе, что он у нас награбил! - слышались вопли со всех сторон, когда толпа, разбухающая, как тесто в квашне, двинулась вперед. Теперь остановить ее смогла бы, по меньшей мере, разве что еще одна такая же толпа.
Князь Борис задержался на минуту, чтобы вынести приговор еще одному обвиняемому - купку Тальцу:
- Счастье твое, что ты не являешься моим подданным. Верни мне все, что получил от Лисовца, и убирайся из Овража навсегда. Больше тебе сюда дороги нет, ни в какое лето. Я еще поговорю с твоими товарищами, как они могли тебе доверять.
Купец готов был упасть к ногам князя, благодаря за проявленную милость, если бы цепи не удерживали его на скамье.
- О, княже, я навсегда запомню, как ты меня пощадил! Прости меня, дурака, что вязался в неправедное дело, прости!..
Не слушая его больше, Борис отошел к своим кметям, которые уже держали для него в поводу коня.
- Надо поглядеть, как их проводят, - кивнул Дубок. - Лишь бы домочадцев у изгнанников не тронули, да сами бы не передрались, деля добычу.
Борис лишь молча вздохнул, садясь на своего Комана. Похоже было, что отдохнуть ему не придется.
Взятую на поток усадьбу Лисовца овражане буквально перевернули вверх дном. Когда подъехал князь со свитой, жители уже тащили оттуда меха, золото, серебро, дорогую посуду, все сколько-нибудь ценные вещи. Из подвалов катили бочки с медами, из конюшни выводили коней. Никто и не пробовал останавливать разбушевавшийся народ, они были в своем праве.
Семью Лисовца - жену и двух дочерей, посадили в возок. Рослых упряжных коней сразу подменили самыми неказистыми деревенскими клячами, но в остальном, как велел князь, отъезжающим не чинилось притеснения. Женщины озирались по сторонам в ужасе, боясь идти мимо растаскивающей их имущество толпы. Младшая дочь, увидев князя, повалилась прямо в лужу к копытам его коня.
- Помилосердствуй, княже! Мы перед тобой ничем не виноваты! Батюшка тебе верно служил! - рыдала она.
Борис осторожно заставил коня попятиться прочь от девушки.
- Я не позволил поднять на вас руку. Большего я сделать не могу, - тихо проговорил он, сам удивляясь, как люди отчаянно хозяйничают в усадьбе совсем еще недавно важного в Овраже человека, будто в завоеванном городе.
Всех осужденных вместе с их семьями в тот же день отправили на телегах прочь из Овража. Князь пощадил по просьбе Дубка одного лишь Туголука, нечаянно способствовавшего разоблачению татьбы. Ради этого и из-за большой семьи стражника, который, к тому же, просто выполнял приказы Клеща, можно было помиловать. Остальных же проводили вон, оставив им лишь самое необходимое. Провожали за городскую стену многолюдной толпой, дразнили, сыпали насмешками.
- Эй, вы! Благодарите князя за доброту, а то бывает, что татям и руки рубят! - доносилось до слуха подавленных, опозоренных изгнанников.
Как ни долог был тот бесконечно утомительный день, но он все-таки близился к концу, когда князь Борис с гудящей от усталости головой пришел в свои покои. Сквозь открытое окно вместе с летним зноем врывались громкие раскаты смеха и разухабистые песни. У овражан только начиналось самое веселье. Но за ними приглядит городская стража. А ему можно наконец-то отдохнуть.
Он вошел в горницу, где на столе в серебристом трехрогом подсвечнике горели свечи. И замер от неожиданности. Навстречу ему из-за стола встала Веселина. Она широко улыбнулась ему, такая красивая и свежая, словно никогда не слышала, что такое усталость, бессонная ночь и головная боль.
- Да здравствует князь Борис Градиславич! - воскликнула она, подражая приветственным кличам овражан. - Я так рада, что они поддержали тебя, а не Лисовца! Иначе и быть не могло! Теперь ты воистину князь!
- Да брось ты... - Борис устало доплелся до постели и сел на нее. - Если бы Гремислав не вздумал поддержать меня, еще неизвестно, что бы решили остальные. И я пока не знаю, что он потребует за это... К тому же, я, князь, устал, как вряд ли может хоть один землепашец в Овражской земле...
В одно мгновение Веселина была возле него. Помогла снять тесный кафтан и стала разминать ему сведенные от напряжения шею и плечи.
- Отдыхай, а я скажу, чтобы к тебе никого не пускали, пока ты сам не выспишься! Не беспокойся больше ни о чем. Все прошло хорошо, ты победил, и весь Овраж за тебя. Завтра проснешься со свежей головой, как подобает князю-победителю.
Борис не ответил. Едва скинув сапоги и укрывшись легким шелковым покрывалом, он крепко заснул, как только закрыл глаза и положил голову на подушку.