Печать

[Артанис]

Благодарю, эрэа Карса, эр Зануда!

Вроде бы разумные взрослые люди. Или, влюбившись, поглупели?

Именно потому, что разумные и взрослые, стараются себя сдерживать. Оба привыкли заботиться не только о своих чувствах, и жертвовать ими, если потребуется. Вот если выяснится когда-нибудь, что Белославе никаких посторонних "владетельных князей" не нужно, а ее брат согласится в жены Яргородцу ее отдать, - тогда уже другой разговор пойдет. А так, едва приехав, на такое рассчитывать рано.

Ну, это нормально. 

И впрямь. Кто-то от любви глупеет и совершает ошибки, а кто-то, наоборот, старается быть умным и старательно любых ошибок избегает.

Глава 20. Две свадьбы
По осени сговорились медвединцы с вышеградцами о двух свадьбах сразу. Великий князь Лютобор Тихомирич собирался жениться на княжне Росаве, а заодно и сестру ее, княжну Любомилу, сосватали за ближнего княжьего боярина, Доброслава Зимина.
Все лето между Медведицей и Вышеградом скакали гонцы со спешными поручениями, посланиями, просьбами, возражениями, уточнениями. Два князя, два недавних врага, носивших одно имя, собирались теперь породниться, но прежде еще многое должны были выяснить между собой.
Нет, разумеется, теперь вышеградский князь Лютобор Мезамирич не мог отказать "медведицкому мальчишке", отнявшему у него первенство. Теперь породниться с великим князем было как нельзя более желательно для рода Стемира. Все же, так или иначе, а ближайшими людьми к правящему дому. О лучшем женихе для Росавы и мечтать было нельзя. Прежде отец думал было ее отдать за азанского князя Драгомира, но тут наотрез отказал ему. Обеими руками вцепился князь Лютобор Мезамирич в родство с великим князем, как в свое время - в ханский ярлык. Одно лишь беспокоило его - не хотелось выдавать замуж младшую дочь вперед старшей, это считалось дурной приметой. Жаль, что нельзя заодно и Любомилу отдать за медведицкого князя. Бронислав у них слишком молод для женитьбы. В конце концов, пришлось, скрепя сердце, согласиться за брак дочери с молодым Зиминым. Конечно, только боярин, да еще младший в семье, но, с другой стороны, тоже великому князю двоюродный брат, хоть и по матери. Да и Любомила уже не захочет никакого другого жениха, с самого лета только о своем медвединце щебечет, как ласточка. Не то что Росава, по ней и не поймешь, рада или нет. Впрочем, ладно, выйдет замуж - уладится как-нибудь. А у великого князя еще и сестра есть. На всякий случай, Лютобор Мезамирич поручил своим сыновьям поухаживать за ней на свадьбе - может, что и сладиться с кем-нибудь из них. Если уж Медведица забрала такую силу, то лишний аркан, связующий с ней, никогда не помешает. Глядишь, и родню свою втянет наверх.
Но главным камнем преткновения оказалось - где праздновать свадьбу. Великому князю неуместно было варить свадебную кашу в городе у своего подчиненного, а вышеградцы ни за что не желали ехать на Медведицу. Спор об этом грозил уже разрушить едва установившееся согласие. В конце концов, вмешался верховный жрец Богумир, старинный наставник медведицких князей. Он предложил устроить свадьбу в некоем третьем городе, чтобы никому не было обидно. Выбор пал на Соболевск, лежащий почти посередине между Медведицей и Вышеградом. Прежде Соболевск принадлежал Азани, и Медведица его присоединила лишь незадолго до рождения Лютобора Тихомирича. Что ж, пусть и еще один сосед-соперник, если не придет на свадьбу, то все же учтет, какая сила нынче за Медведицей, лучше с ней не спорить. Насчет Соболевска было решено.
В путь тронулись к концу вересня, после праздника Макоши. Было еще тепло, и в воздухе разливался сладкий аромат меда. Празднично убранный обоз тянулся пестрой лентой по Азанской дороге. Гривы и хвосты у лошадей расчесаны и заплетены яркими лентами, а хомуты увиты цветочными гирляндами. Во главе свадебного поезда скакали всадники, далеко опередив тяжелые повозки, громыхающие по ухабам где-то позади. Предоставив старшим боярам чинно ехать позади, глотая пыль, великий медведицкий князь со своим братом и ближней дружиной летели вперед как на крыльях. По совету Яргородца, они надели в путь кольчуги и шлемы, на всякий случай. Но никакой враг не появлялся, и великий князь размышлял про себя о том, что его ожидает. Какой она окажется, его невеста? Говорят, светловолосая и красивая, с льняными косами. Но так, наверное, говорят обо всех невестах, никто ведь не скажет жениху заранее, если она окажется толстой, глупой или некрасивой. И даже если она вправду хороша, понравятся ли они друг другу? Как это - он год назад воевал с ее отцом, а теперь женится на дочери бывшего врага. И прожить всю жизнь потом с женой, что будет на него обижена за свою семью? Трудно решить, как быть с ней. Пожалуй, правильно ему советует Яргородец: сперва надо поговорить с ней и все выяснить самому.
Поглядел на Доброслава, мечтательно улыбавшегося каким-то своим мыслям. Ему-то хорошо, он собирается жениться по любви, и ждет не дождется встречи со своей невестой. А как быть, если не знаешь, что тебе принесет встреча? Ну что ж, видно, со свадьбой получается, как с прыжком в холодную весеннюю воду: не надо его откладывать, лучше прыгать сразу, а после окажется, что не так уж и холодно. И с чжалаирами так же, он убедился в Орде. Они ведь потому и заставляют приезжающих послов ждать подолгу, чтобы те терзались в неизвестности, ждали худшего и слабели от страха. А он не станет заранее воображать, будто женитьба хуже казни.
Но в дороге великий князь был молчаливей и задумчивей, чем обычно, и ни Мстише, ни Брониславу не удавалось надолго его развеселить. Князь Бронислав вскоре соскучился ехать в молчании, и стал развлекаться по-своему: то склонялся с коня, изображая убитого, или прятался под его брюхом, а то на всем скаку прыгал с одного коня на другого, - этим трюкам младший князь выучился в Орде. Или, высмотрев на дереве, мимо которого проезжали, какой-нибудь сучок, указывал на него и пускал стрелу точно в цель.
По обеим сторонам дороги тянулся еловый лес, густой и темный, с почти черной хвоей. Если смотреть со стороны, то лишь ближайшие деревья было можно разглядеть, а дальше они сливались в сплошную черную массу.
Однажды путников прямо-таки оглушил неумолчный птичий гвалт. Пронзительно пищали синицы, стрекотали на весь лес сороки, хрипло орали сойки, басовито каркали вороны. Причем все они шумели в одном месте, и не испугались, даже когда всадники подъехали ближе. Птицы кружились возле корявой дуплистой ели, кричали на все голоса, щелкали клювами.
И тут из дупла, страшно сверкая кошачьими глазищами, вылетел огромный филин. Он взмыл вверх, прямо на птичью стаю. Но птицы среди бела дня и не думали разлетаться прочь от ужаса своих ночей. Напротив, наседали еще сильней, окружив филина живой тучей. Ночной хищник грозно щелкал клювом, вытягивал загнутые когти. Но днем ему было трудно разглядеть более подвижных врагов, к тому же их было много. Их крики терзали чуткий слух филина хуже клювов. Виляя среди древесных стволов, филин промчался прямо над головами всадников.
Бронислав схватил лук и уже прилаживал стрелу, как вдруг чья-то рука его остановила.
- Обожди. Поглядим, что будет, - произнес Лютобор Яргородский, незаметно подъехавший будто из ниоткуда.
Дневные птицы, разъяренные преследованием, бросились за филином, окружили его, уже не обращая внимания на собственные раны. Рыжевато-бурые филиновы перья дождем посыпались на землю. В конце концов, ночной хищник кое-как вырвался из окружения и, неуверенно мотая поврежденным крылом, с трудом полетел между деревьев. Птицы и тут с ором и карканьем кинулись за ним.
- Добьют, - кивнул воевода Конь вслед черной стае.
- Как пить дать, - согласился князь Аджаров.
А великий князь дольше всех глядел на улетевших птиц. Руки его непроизвольно сжались в кулаки, глаза горели, щеки разрумянились. Потом он вдруг резко развернул белого коня, обернулся к Яргородцу.
- Я понял, почему ты не дал Брониславу застрелить филина. Это добрый знак для нас всех и для Сварожьих Земель!.. - но даже тут не решился высказать, что означает знамение.
Яргородец многозначительно переглянулся с ним.
- Боги знают, к чему посылают знамения. А, если уж они об этом заботятся, то и свадьбы можно не бояться.
И Лютобор Медведицкий поверил, что вправду непременно уладится. И повеселевшим взором встретил лежавший среди уже убранных полей Соболевск.
Город неожиданно понравился ему. Небольшой, но чистый и уютный, он был, казалось, удивлен, что великий князь вздумал здесь играть свадьбу. Ворота и двери над каждым домом были украшены плетями хмеля и ветками облепихи, в знак пожелания молодым крепкой любви и многочадия. Такое внимание тронуло великого князя. Проезжая по улицам, он любезно приветствовал соболевских горожан. У ворот их встретил местный князь Истослав, проводил в собственные хоромы. Там же, только на другой половине, остановились и вышеградцы, прибывшие на два дня раньше медвединцев.
По обычаю, сватовству еще предшествовали окончательные переговоры, обмен подарками между родителями жениха и невесты. Самим молодым в этом участвовать не полагалось. Со стороны Лютобора сговаривались боярин Зимин и его жена - как ближайшие по родству и как родители второго жениха, Доброслава. Самому же медведицкому князю было скучно, и он не знал, чем себя занять. Сидя за столом напротив вышеградского князя, своего будущего тестя, взглянул в его худощавое остроносое лицо, красиво обрамленное седеющей бородой. "Это что, мне теперь придется Лютобора Мезамирича называть отцом?" - задумался впервые. Но главным было не это. Он надеялся, что Росава придет вместе с отцом и пожилой боярыней, заменявшей при сговоре мать невесты, но ее не было.
Вот приоткрылась дверь, и стремительно вбежала девушка. Великий князь воспрянул духом, но она, сияя от радости, бросилась к младшему Зимину.
- Доброслав! - воскликнула она.
- Любомила! - и они встретились протянутыми ладонями, отошли в сторонку, сели в уголке на лавку, стали шептаться о чем-то.
Великий князь поглядел на них с невольной завистью. "Они-то давно сговорились, им все ясно, а мне как быть?"
И он, собираясь взять быка за рога, решительно подошел к старшим.
- Князь Лютобор Мезамирич, дозволь мне поговорить с моей невестой.
Вышеградский князь поглядел на будущего зятя с недоумением.
- Росава волнуется перед свадьбой. Дай ей отдохнуть, князь.
Но Лютобор решил стоять на своем.
- Я не стану беспокоить ее. Просто хочу увидеться, хоть немного.
Тут и медведицкие бояре его поддержали.
- А вправду: что это ты, княже, прячешь младшую дочь под замок? Может, она у тебя косая или горбатая? - подозрительно спросил тысяцкий.
- Или ты ее силой принудил, и не хочешь, чтобы она за себя говорила? - поддержал князь Аджаров.
Вышеградский князь глядел на них, наливаясь свекольной краснотой. Не выдержав, ударил кулаком о стол, за которым сидели сваты.
- Что болтаете, косолапые? В роду Стемира никогда не было негодных невест! - воскликнул запальчиво.
Начинавшуюся ссору прервал старец в синем одеянии, вышитом знаками солнца, луны и звезд - верховный жрец Богумир. Увещевая спорщиков, проговорил негромко, но настойчиво:
- Не бей руку Богов, князь Лютобор Мезамирич! А вы, бояре премудрые, помните, по какому случаю собрались. Не время сердиться теперь. Пусть великий князь поговорит с невестой, пока мы, старики, решаем, сколько свечей должно гореть на свадьбе, да сколько яблок положить в пирог.
И великому князю предложено было пройти в покои своей невесты, которая тем временем томилась в ожидании замужества еще больше него. Она тоже ничего не знала о своем женихе, кроме того, что не могло понравиться вышеградской княжне. Уж очень хорошо запомнилось, как отец прибежал с разбитым, поредевшим войском, на раненом коне, и крикнул: "Медвединцы идут!", как отослал их с Любомилой подальше от города, пока все не уладится. А у ее няни Малуши племянник погиб в бою с медвединцами. А теперь вот, изволь-ка замуж идти за великого медведицкого князя!..
Росава не просила и не умоляла отца, потому что знала - ее судьбой уже и не он распоряжается. Он не пойдет против Медведицы, не защитит ее. Значит, придется идти в лапы к загребущему захватчику. Уж лучше бы за азанского Драгомира выйти: хоть ему тридцать лет, и вдовец, зато вежливый и обходительный, и с ее семьей не во вражде. Росава не была в него влюблена, просто предпочитала медведицкому князю. Но выбора у нее нет. Никто ей не поможет. Даже совета не даст никто. Сестра думает только о своем медведицком боярине, красивом, ласковом. Росава видела его, когда он приезжал в Вышеград. Хорошо хоть Любомила идет замуж за того, кого любит. А ей как быть? Заперли ее одну в покоях, ждать до завтра, ни ни отец, ни братья не поймут, каково ей приходится. Был бы жив дядя Стемир, он бы не позволил ее отдать разбойнику, завоевателю. Он надеялся, что она станет женой настоящего витязя, орла, а не жадного коршуна. Но дяди Стемира нет уже давно, и никто ее не выручит.
Княжна прилежно вышивала семью отдыхающих оленей в лесных зарослях. Но мысли ее были далеки от работы, и рука прокалывала иголкой ткань сама собой.
Вдруг на пороге появилась ее ближайшая подруга, Вешняна. Глаза ее блестели, на лице - испуг и лукавство одновременно.
- Княжна, там.... твой жених, великий князь! - шепнула и убежала.
А он уже вошел в горницу, и дверь за собой прикрыл. Высокий и крепкий, волосы черные. Пришлось встать перед ним с лавки.
- Здравствуй, князь Лютобор Тихомирич! - проговорила она сдержанно.
- Здравствуй, княжна Росава Лютоборовна! - проговорил он важно, но тут же смешался: - И не величай ты меня так! Если поженимся завтра, надо будет друг друга по имени звать.
Она чинно кивнула.
- Как тебе угодно, великий князь. Я буду с тобой говорить, как пожелаешь.
Он растерянно помолчал, не зная, что бы такого сказать. Девушка, высокая, стройная, с серьезным взором темно-голубых глаз, уже облаченная в свадебное платье, ему понравилась. Но разговор уходил куда-то не в ту сторону, чем он представлял, и непонятно было, как его наладить.
- Ты что, княжна, не хочешь моей женой быть? Когда это я перед тобой провиниться успел?
Отступив на шаг, она взглянула ему прямо в глаза.
- Не помнишь, что ли? Когда моего отца войной принудил ханский ярлык тебе уступить! Когда потребовал, чтобы он, муж с седой бородой, "младшим братом" твоим согласился быть! Когда против своих, сварожских, людей воевал!
Сказала - и сама отшатнулась, с запозданием испугавшись, что он сделает теперь. Откажется от свадьбы, да еше за такую дерзость опять пойдет войной на Вышеград, чтобы отомстить ее семье? Не поверит ведь, что она сама от себя говорит такое. Или закричит на нее, чтобы молчала, обзовет дурой немыслимой или еще как-нибудь, как порой со злости кричал брат Владислав?..
Но он только вздохнул и грустно, как показалось девушке, улыбнулся ей.
- А ты храбрая, княжна Росава! Мужчины в твоей семье старых счетов стараются мне не припоминать, да и тебя, я думаю, такому не учат... Только ты не совсем права. Мне не для себя была нужна покорность от твоего отца.
- А для кого же? - недоверчиво спросила княжна. - Что, не хотел ему отомстить за то, что он тебе, маленькому, дорожку у хана перешел?
- Нет, Росава, - он покачал головой. - Я и так победил, унижать твоего отца мне ни к чему ("тем более - если бы знал, что у него такая дочь растет!") Мне надо, чтобы другие князья со мной заедино стали, или, по крайней мере, не мешали. У нас ведь с ними общий враг - Орда чжалаирская. Не вечно же нам у ханов ярлыки на собственные владения клянчить, придет пора свести счеты куда поважней.
И от того, каким тоном сказал он это, ничуть не рисуясь и не обещая непременных решающих побед, Росава сразу ему поверила. Что-то стронулось в ее сердце, заставило смягчиться.
- Ты что, всерьез воевать с Ордой мечтаешь? Да разве с ней можно сладить?
- Сейчас, пожалуй, нет еще, - вздохнул он, не смущаясь, что девушка спрашивает о самом заветном его желании. - Но, если все Сварожьи Земли соберут силы, если хватит времени подготовиться к решающему бою... Так думаю, что еще до старости нашей готовы будем. Но для этого надо, чтобы все выступили вместе. Как пальцы на руке, способные сжаться в кулак. Мне даже не обязательно самому быть во главе общего дела. Знаю, мне еще не хватает опыта. Сумел бы твой отец или еще кто объединить прочих князей - я бы за ним пошел. Но у него не получилось. Пока что все на мне сходится, Росава. Для этого мне и нужно главенство в Сварожьих Землях. Твой отец дал мне клятву, теперь уже не сможет пойти против меня. А ненависти у меня к нему никогда не было. Одна необходимость была, а теперь будет еще и благодарность за такую дочь! Людей побитых и мне жалко. Но эта кровь между Медведицей и Вышеградом была последней. А сколько ее льется чуть не каждый год от набегов Орды, да и от княжеских распрей? А другого способа их прекратить пока не находится.
Росава стояла, как завороженная. Она могла бы не поверить ему, насчет Орды, но слышалось в его речах что-то до боли знакомое, такое, что она слышала прежде, причем из уст, в которых не сомневалась никогда. Почти полузабытое, давнее воспоминание, дремавшее на дне колодца памяти, пробуждалось, дождавшись своего часа.
"- Об одном жалею, дочка - вряд ли я доживу до того дня, когда Сварожьи Земли сбросят власть Орды. А, если тебе Боги пошлют до того дожить, тогда вспомни наш разговор."
"Не знаю, когда сварожане к этому готовы будут, но рано или поздно непременно придет такое время."
"Да пошлют они тебе, когда вырастешь, в мужья настоящего храброго витязя, что сумеет чжалаиров одолеть!"
Она подняла на своего жениха ясные, как незабудки, глаза.
- Ты хоть осторожней будь, Лютобор Тихомирич, пока еще не пришло время перемен, - проговорила она тихо, сглатывая комок в горле.

[Карса]

Лютобор Вышеградский, как я понимаю, на Куликово поле не пойдёт. А Росава великому князю явно понравилась.

[Артанис]

Спасибо Вам большое, эрэа Карса!

Лютобор Вышеградский, как я понимаю, на Куликово поле не пойдёт. А Росава великому князю явно понравилась.

Обещать повиноваться и впредь не идти против кого-то - еще не значит быть по-настоящему заодно.
Да и сама Росава, надеюсь, теперь на будущего супруга сможет взглянуть более благожелательно.

Когда спустя некоторое время отец и братья заглянули в покои Росавы, удивились произошедшей с ней перемене. Лицо ее, прежде бледное, порозовело, глаза блестели, на губах нет да нет мелькала загадочная улыбка.
- Ну вот! Не иначе тебя очаровал уже твой медвединец! - всплеснул руками князь Лютобор Мезамирич.
Росава поглядела на своих родных так, словно в свои пятнадцать лет видела за их спиной нечто более важное, чего они почему-то заметить не могли.
- Все не так, батюшка. Мы просто поговорили немного...
- А девчонкам много и не надо: скажешь, что у нее красивые глазки, или там волосы - она и готова! - рассмеялся Владислав, не особенно рослый, но плотный телом, как молодой бычок.
Младшие братья залились смехом с ним вместе. Особенно старался Мечеслав, аж хохот срывался на визг. А Тихомир, тряся кудрявой головой, подтолкнул в бок старшего брата: "Ты-то знаешь, как девчонкам морочить головы!"
Росава глядела молча. Она с детства привыкла не спорить со старшими братьями, и лишь иногда не выдерживала, если их шутки особенно задевали. Теперь же все их предположения лишь смешили ее, настолько были далеки от истины. "Взрослые мужи по годам, а ничего не понимают, и в голову себе не берут." А раз так, то что говорить им? Все равно для них младшая сестра навсегда останется глупой девчонкой. Да и не хотелось с ними спорить в эти последние дни ее девичества. Ведь они совсем скоро расстанутся надолго, и неизвестно, когда увидятся в следующий раз! Спасибо хоть, Любомила да Вешняна поедут с ней на Медведицу, а то на первых порах трудно пришлось бы ей у мужа - все новые люди вокруг, и не знаешь, как с ними обращаться, на какой козе подъехать.
- Ты все же отца и братьев своих не забывай. Случится что - будь добра, заступись за нас перед мужем. У нас на тебя вся надежда! - проговорил вышеградский князь, поцеловав дочь в лоб.
- Конечно, папенька, - проговорила Росава, целуя отца в колючую щеку, не подавая виду, что ее больно кольнула его оговорка насчет "случись что". Почему он сразу готовится к тому, что что-то случится, и что ей придется заступаться перед мужем за свою родню? Выходит, прав великий князь насчет ее отца, правильно ему в свое время и дядя Стемир выговаривал. Неужели нельзя быть надежными союзниками? Даже впредь, когда породнятся, все равно нельзя?
Пожелав дочери счастья, князь Лютобор Мезамирич вышел из ее покоев вместе с сыновьями, опустив голову и ссутулившись, словно разом постарел на десять лет.
- Нет, не поможет нам Росава, - проговорил грустно.  Для женщины муж главней всего, о родной крови она быстро забудет. Придется самим как-нибудь выкручиваться...
Тем же вечером, накануне свадьбы, оба жениха должны были вручить подарки своим нареченным. Вторая встреча Лютобора Медведицкого с невестой прошла куда веселей и сердечней первой, хотя и в присутствии родни с обеих сторон и многочисленных гостей. Покосившись на Доброслава, великий князь по его примеру преклонил колени перед невестой и взял из рук Мстиши ларец, инкрустированный серебром. Там, на красном атласе, покоились длинные золотые серьги и колты с яхонтами, сделанные в виде цветов с длинными листьями и крупными венчиками, полураспустившими лепестки. Внутри каждого цветка, как в драгоценной чаше, покоилась яхонтовая сердцевина, таинственно мерцая, а сами лепестки и листья были, как каплями росы, усыпаны прозрачными камушками. На изящном отвороте лепестка у каждого цветка сидела, кроме того, маленькая золотая пчелка - даже сложенные тонкие крылья ее были видны. Росава сразу залюбовалась подарком, да и Любомила, заглянув через плечо сестры, ахнула, хотя ей и самой жених пре поднес подарок не хуже.
- Ах, какая красота! Настоящий великокняжеский убор! Сестрица, я жду не дождусь, когда приколю эти колты к твоим волосам, а серьги вденем в уши!
- Этим драгоценностям больше трехсот лет, они чудом пережили чжалаиское нашествие, сохранившись до наших дней! - едва сдерживая волнение, проговорил великий князь, отдавая ларец невесте. - Хочу, чтобы ты носила изделия свободных сварожских мастеров!
Глубокий взор глаз Росавы, ясных, как воды Великой реки в ясную погоду, был ей ответом красноречивее всех слов.
Весь вечер, предстоящий двойной свадьбе, в хоромах соболевского князя все кипело, как в разворошенном муравейнике. Мужчины хлопотали вокруг женихов, женщины - около невест. Примеряли напоследок на них свадебный наряд, мыли в бане, давали различные наставления, не всегда пристойные. От такой суеты и князь Лютобор с Доброславом, и обе княжны-невесты к вечеру совершенно утомились. "И что им надо разводить столько церемоний? - думал медведицкий князь после бани, с наслаждением дыша прохладным вечерним воздухом. - Поладили бы мы с Росавой и без них как-нибудь. А то получается, нас крутят, таскают, наряжают, точно кукол, будто в детстве не наигрались..."
Нет, лучше и не думать об этих нелепых церемониях. Главное - Росава ему понравилась, да и она, кажется, смогла его понять, а это значит больше, чем полюбить. Лучше думать о том, как они станут жить дальше. Завтра для них обоих начнется совсем другая жизнь, семейная. Интересно, какой она получится? Радости будет больше или тревог? Что бы ни довелось вынести, лишь бы им между собой не знать остуды, тогда преодолеют все.
Но так неизвестно до чего додумаешься еще! Как жаль, что свадьба еще только завтра, не дождешься же!.. Право, казалось легче ожидать приема у чжалаирского хана...
Из сада, где зрели яблоки, появился Мстиша, неся в руках несколько краснобоких плодов. Лукаво подмигнув, бросил одно яблоко князю, другое стал грызть сам.
- Ну как, княже, нравится тебе... - хотел было спросить: "Твоя невеста", но, чтобы отвлечь своего господина и друга, договорил: - ...в Соболевске?.
- Очень! - повеселевшим голосом ответил Лютобор. - Хорошо, что дедушка Богумир предложил нам Соболевск. Я чувствую, этот город принесет мне счастье.
- Ну, о предчувствиях ты лучше поговори с князем Лютобором Мстиславичем; он в них и впрямь разбирается, - усмехнулся Мстиша. - Я к тебе вот зачем: ты ужинать будешь, или тебе, кроме яблока, кусок в горло не полезет накануне свадьбы?
- Еще чего! - воскликнул великий князь, которому от волнения, наоборот, всегда больше обычного хотелось есть. - Я бы и быка съел прямо сейчас вместе с рогами! Пойдем, а то я умру от голода еще до завтра. Опять же, и завтра на свадебном пиру есть со всеми молодым будет не дозволено...
Ужинал он в кругу своих ближников и впрямь долго и основательно. Не то что Доброслав, который как раз от волнения едва проглотил кусок пирога, и сидел бледный и молчаливый. Хотя ему-то как раз бояться было нечего: у него все решено. Сам же великий князь боялся ложиться спать, чувствуя, что не уснет в эту ночь. Как там Росава, тоже, поди, переживает, бедная. Но она хоть с сестрой вдвоем, если что, и поговорит, и поплачет с ней, как полагается невесте. А ему и обратиться не к кому - не поймут...
К счастью, опытные люди рядом с ним позаботились обо всем заранее. Пока князь ужинал, боярин Зимин, поднявшись из-за стола, шепнул яргородскому князю:
- Молодым бы позволить отоспаться эту ночь. А то от беспокойства глаз не сомкнут, а утром будут ползать, как сонные мухи. Ну а к следующей ночи вовсе станет не до чего. Ты уж уважь, припаси чего-нибудь на такой случай: ты ведь, говорят, знаешь все средства...
- Уже сделано, - усмехнулся Яргородец, глядя, как великий князь осушил до дна большую кружку кваса. - Не беспокойся, Владислав Вячеславич: проспят до утра, как младенцы, и ничего не услышат, хоть верблюда веди... Белослава Тихомировна, а это подмешай в питье княжнам, - он передал княжеской сестре каменный флакончик со снотворным.
Княжна Белослава в этот вечер вертелась, как белка в колесе, но ей приятно было готовить свадьбу своего брата. В основном она вместе с прочими женщинами должна была заботиться о невестах, но часто забегала и на мужскую половину хором, проверяя, как дела у ее брата, готовы ли к завтрашнему дню все вещи, что она сама выбирала и укладывала в походный ларь. Вообще-то, этим полагалось заниматься их тетке, боярыне Зиминой, но та, на радостях, что ее сын женится на настоящей княжне, не отходила от него, а о племяннике слегка позабыла. Белослава поняла, что ей придется заменять мать жениха, и металась между Лютобором и Росавой. Невеста брата, кстати, ей понравилась, а вот иные будущие родственники - не очень-то. Ны крыльце девичьего терема ей встретились вышеградские княжичи, попытались, кажется, нашептывать какую-то чушь об ее красоте.  Но Белославе надо было передать снотворное невестам, кроме того, она краем глаза приметила на мужской половине что-то странное, что не было пока времени обдумать. И она торопливо прошла мимо вышеградцев, лишь окинув на прощание не самым дружелюбным взором, так что все трое даже оторопели, а самый наглый, Владислав, отскочил в сторону.
Лишь когда княжны Любомила и Росава отошли ко сну, у Медведицкой Девы нашлось время задуматься, что же ее так удивило. Что-то в свадебном наряде ее брата, когда он примерял его перед зеркалом. Она сама сшила ему сорочку и украсила вышивкой, уложила в ларь сшитые к свадьбе кафтан, штаны и алый плащ, и такие же алые сапоги. Выбрала драгоценности, в каких уместно играть свадьбу великому князю: кольца и шейную цепь, и пояс, шитый золотом, в котором женился их отец... Ага, вот!
Пояс медведицких князей был украшен золотой пряжкой с насечкой в виде солнца, усыпан яхонтами. А на поясе у ее брата были смарагды, а пряжка - гладкая. Пояс был другой, может, и не менее ценный, но не фамильная княжеская драгоценность. А их пояс... Да видела же она его, в руках у тетки, боярыни Зиминой, когда та его застегивала на Доброславе!
Княжна даже пошатнулась, восстановив в памяти всю картину. Но ошибки быть не могло, видела ведь она именно это, а ни что иное! Пояс подменили. И кто - кровные родичи, ближайшие к княжеской семье!
Но Белослава привыкла принимать любые события такими, как они есть. Пояс ее брата достался Доброславу Зимину, это было ясно. Тысяцкий и его супруга решили, что их сын не меньше великого князя достоин носить его. Сам Доброслав вряд ли знал о подмене, так как раньше не видел настоящего пояса. Вспомнилась его радость при встрече с невестой, мягкая и застенчивая улыбка за ужином... Да нет, не может он обмануть. Тихомир у них, может быть, еще мог бы сыграть злую шутку, но не Доброслав... Но старшие-то Зимины каковы! Дядя с теткой, которым покойный князь, умирая, поручил воспитание своих детей!.. И ведь могла бы подмена остаться незамеченной, если бы она не знала княжеские сокровища как свои пять пальцев.
Но как теперь-то вернуть пояс? Кому на Медведице пожалуешься на тысяцкого? Рассказать все Лютобору? Нельзя ему портить свадьбу. Бронислав ей не помощник, мал еще. Дедушке Богумиру завтра поутру предстоит соединить молодых, и он сейчас готовится: беседует с Богами, очищается перед священным обрядом. А завтра будет поздно.
"О, если бы у нас был отец, или хоть кто из родичей его! Если бы наши бояре чувствовали хозяйскую руку, разве позволяли бы такое? Я вместо ключницы состою при княжеской казне, чтобы не дать все растащить, и все равно трудно бывает за всем углядеть... Боги, скорей бы уже брат вырос, чтобы должное уважение им внушить".."
Но, пока спешила обратно в то крыло терема, где остановились медвединцы, она уже придумала, к кому обратиться. И даже не удивилась, встретив в переходе яргородского князя. Конечно, он все предусмотрел заранее. Как могла короче, Белослава поведала ему насчет пояса.
Яргородец не удивился. Кивнул девушке, взял тот пояс, что примерял вечером великий князь. Осмотрев его, коротко сказал:
- Пойдем со мной.
Двери в покои Зиминых были заперты, но Лютобор Яргородский не стал стучать. Не всегда уместна вежливость. Бывает, большее впечатление производит как раз ее отсутствие. Он коснулся замка перстнем, в полости которого лежал кусочек разрыв-травы. Замок разлетелся пополам, дверь распахнулась, ударившись о стену.
Как он и думал, там еще не спали. Одетый в свадебный наряд, Доброслав стоял у зеркала, и талию его стягивал княжеский пояс. Отец и старший брат любовались им, и то одергивали на женихе сорочку и кафтан, то поправляли застежку плаща, а то застегивали пресловутый пояс.
При внезапном появлении Яргородца тысяцкий едва не вскрикнул. Но, взяв себя в руки, гневно нахмурился, привыкнув верховодить среди бояр:
- Пошто вламываешься без спроса, Лютобор Мстиславич? А если б в непотребном виде нас застал?
Лютобор Яргородский устремил тяжелый взор на старшего Зимина и на Тихомира, и они оба явственно изменились в лице под этим взором. Белослава еще никогда не видела их такими бледными и присмиревшими.
- Большего стыда вам бы не было, даже застань мы вас голыми, - презрительно усмехнулся Яргородец. - Верни княжеский пояс, Владислав Вячеславич. Не твое ведь.
Только он это проговорил, как золотой пояс на Доброславе расстегнулся сам собой и упал на пол. Юноша растерянно переводил взор то на отца, то на брата. Но старший Зимин проворно подхватил пояс, исподлобья взглянул на непрошеного гостя.
- Почем тебе знать, какой пояс настоящий? Ты в наших краях недавно, их не видел раньше. А с твоими колдовскими штучками любой пояс свалится!..
- Зато я видела! - выступила вперед Белослава. - Как не стыдно тебе, дядя Владислав? И зачем было так делать? Ну нацепил ты на своего сына княжеский пояс, но князем-то никто из вас все равно от этого не станет.
- Не трать своего красноречие, княжна, - вмешался Лютобор Яргородский, мягко положив ладонь ей на руку.
Он и не собирался препираться по поводу принадлежности пояса. Он лишь медленно проговорил холодным, размеренным голосом, от какого мурашки бежали по спине:
- Не свое ведь держишь, боярин. Отдай пояс. Обещаю, никто об этом не узнает. Отдай: сам знаешь, что чужое ухватил.
Старший Зимин медленно разжал руки, и драгоценный пояс со стуком упал на землю. Белослава подняла его и отдала вместо него подменный.
Доброслав, единственный, кто не понял, что произошло, глядел на отца и брата, открыв рот.
- Так что? Это правда? - спросил он севшим голосом. - Вы подменили свадебные пояса? Зачем? Вы что, издеваетесь надо мной?
Те молчали, еще не оправившись после чар Яргородца, а может - просто от изумления. Он же, заметив недопитый кубок со снотворным, протянул его Доброславу:
- Выпей это и спи спокойно до утра. Когда проснешься, не вспомнишь, что случилось с поясом, наденешь свой, как обычно. Спокойной ночи. Тебя ждет утром твоя невеста.
И вышел прочь вместе с Белославой.
Наутро никто не вспоминал о ночном происшествии. На свадьбе все глядели весело, а обе молодых пары отлично выспались последнюю ночь в одиноких постелях, и были теперь великолепны.
Сначала великий князь с Росавой, затем и Доброслав с Любомилой обошли вокруг изваяния Лады и сели на скамейку под Ее священной ракитой. Затем, обменявшись обручальными браслетами, поцеловались сквозь полупрозрачную фату, покрывающую лица невест.
Князь Лютобор Медведицкий, впрочем, успел и сквозь фату разглядеть огромные яркие глаза Росавы, близкие, как никогда прежде.
- Рада, что женой моей будешь? - шепнул он, чувствуя ее горячие губы сквозь шелковую ткань, и совсем рядом - отчаянно биение ее сердца.
- Хочу, чтобы всегда радоваться можно было нам с тобой, - прошептала она в ответ.
Возвращаясь в терем соболевского князя в повозке, запряженной белыми лошадьми, Лютобор Медведицкий взял ладонями руки Росавы, маленькие и в то же время сильные, с ловкими умелыми пальцами. Нет, он ей не прикажет сегодня снимать с него сапоги, как велит обычай, не унизит ее холопской службой. Но стоило представить, как эти руки совсем скоро станут ласкать его, и дыхание замирало в груди. А еще Росава вышьет ему этими руками сорочку, которая убережет его от любого противника лучше стальной кольчуги, и под ее знаменем Медведица не будет знать поражений, - в эту минуту юный князь не сомневался, что так и будет.
Долго тянулся пир - с множеством перемен блюд, с песнями, шумными пожеланиями молодым, поздравлениями на все лады. Лишь когда взошла первая звезда, молодых отвел в опочивальни, и там они оставались наедине до самого утра, отвлекшись от забот окружающего мира.
А в большом зале почти до утра пировали гости, пока не разошлись, наконец, отдыхать. Иных и на руках оттащили, - так, в частности, произошло со всеми тремя вышеградскими княжичами. То ли радуясь за обеих сестер, то ли огорчившись неприступностью ледяной Медведицкой Девы, но они набрались весьма быстро. Тихомир еще пытался петь, а Владислав - непристойно шутить, но их отправили отдыхать.
Белослава, едва пригубившая мед, и без того, впрочем, на них не глядела. Ну вот ничего не шевельнулось в ней, хотя вышеградцы, особенно средний, Тихомир, были недурны собой. Впрочем, ей некогда было выбирать жениха, главное, что брата удалось женить благополучно. Лишь бы светлая Лада послала им счастья на много лет, а с ними и ее счастье приложится.
Наутро обе молодых пары выглядели, хоть утомленными и бледными, но счастливыми, и гости, уже не боясь, осыпали их самыми лучшими пожеланиями, как накануне - зернами и мукой. Великого князя тронуло их внимание, и он, отправившись вместе с молодой женой осматривать Соболевск, снова уверенно сказал, что этот город приносит ему счастье.
Только отец обеих невест, князь Лютобор Мезамирич, невесело усмехнулся, увидев молодых жен и своих зятьев, сияющих счастьем. Дочь, выданная замуж - отрезанный ломоть, она будет предана мужу. не отцу. А чего добьется он сам и его сыновья в будущем - еще неизвестно. Как бы не пришлось и впредь ходить подручными у спесивого медвединца. Да, мельчает род Стемира, что говорить! Есть у них родовая реликвия - серебряный знак солнца, подаренный, между прочим, князем Святославом Храбрым на свадьбу своему брату Стемиру. Но в последнее время знак этот стал чернеть. Он, Лютобор Мезамирич, не смог его надеть, ибо его так и не удалось отчистить песком. Погасли выложенные серебром полосы, означающие солнечную колесницу, и одним Богам ведомо, посветлеют ли они когда снова.
А княгиня Росава, совершенно счастливая, уехала на Медведицу с своим мужем. Он оказался молодым, привлекательным и заботливым к ней - чего еще было желать, особенно когда тебе пятнадцать лет, и ты уже великая княгиня в Сварожьих Землях? Разве что побольше мира и покоя в жизни, насколько они возможны...

[Карса]

Ну Зимин, ну, жук!

[Артанис]

Ну Зимин, ну, жук!

Без магии бы и не прижучить было, наверное.

Глава 21. Тайное становится явным
Княжна Белослава читала летопись, переплетенную алым сафьяном. Большая книга с пожелтевшими, ломкими от старости страницами, с цветными плетеными закладками меж них, лежала перед ней на столе. Бережно перелистывая страницы, девушка то усмехалась про себя, думая о прочитанном, то строго хмурилась или качала головой, как бы желала что-то ответить давно жившим людям, которые на страницах книги оживали перед ней вновь. Но порой мечтательная улыбка проскальзывала на строгом лице Медведицкой Девы. Большинство знавших ее людей изумились бы, увидев ее в такой момент. Однако в покоях, кроме нее, никого не было.
За окнами кружила метель, начинался сечень - последний и самый трудный месяц зимы. Но в покоях княжны было тепло, так как за стеной была печь, и ее жар поступал сюда. Она лишь накинула поверх платья еще одно, верхнее, широкое, с меховой опушкой понизу, на горле и на рукавах, и сидела, не замечая свирепой зимы. На полу у ее ног лежала огромная медвежья шкура с головой и лапами, причем вместо глаз были вставлены крупные яхонты. Стены обиты простыми деревянными плашками, без прочих украшений.
Зачитавшись, она и не услышала шагов. Дверь приотворилась, и вошел ее брат, великий князь. Он был без шапки, и в черных волосах таял снег, еще лежавший поверх куньей шубы. Войдя в натопленное помещение, Лютобор Медведицкий бросил шубу на стоящий у стены ларь.
- Ездил сейчас с Брониславом проветриться. Уф, там метет, как в Кромешном Мире! Нас чуть не занесло.
- Что случилось у тебя, что ты поехал в такую метель? - участливо поинтересовалась девушка, приглашая брата сесть на лавку.
- Да все то же, - ответил Лютобор, заметно возмужавший в последнее время. - Княжеские заботы покоя не дают. Доходят вести из Орды. Цогт-Гэрэла отравили, так Улзий уже поставил нового хана, Тэмугэ. Бояре беспокоятся, как бы нам опять ярлыки не переделили. Напоминают о Волчанове, о литтах. Мстислав Волчановский сейчас у Радвиласа. Неизвестно, как это на нас отразится...
Белослава насторожилась. Она поняла, что брату или его советникам что-то от нее нужно. И эта просьба не слишком приятна, иначе бы он не начинал издалека. Она взглянула ему в глаза, такие же темные и глубокие, как у нее самой.
- Когда тебе угрожают три врага, помирись хотя бы с одним из них, если можешь - с двумя. Но почему ты советуешься именно со мной?
Великий князь крепко обнял сестру, так что у нее даже захватило дыхание Затем проговорил, поцеловав ее в лоб:
- Тебя не проведешь! Мне советуют выдать тебя замуж за кого-нибудь из еще не женатых сыновей князя Радвиласа. Таким образом, мол, мы породнимся сразу с двумя недругами и превратим их в союзников. Белослава, мне самому не хочется отдавать тебя литтам...
Княжна усмехнулась, как бы говоря: "Чего-нибудь в этом роде я и ожидала". Но держалась с полным самообладанием, и твердо отвечала брату:
- Ну что ж, рыдать и заламывать руки я не стану. Спасибо, что все-таки спросил меня заранее. А теперь подумай, как великий князь: неужто, женив на мне своего сына, Радвилас вправду станет нашим другом? Перестанет зариться на наши земли и поддерживать волчановского Мстислава, гораздо более раннего своего родича? А сам Мстислав, если я выйду замуж за сына его сестры, не иначе, так сильно обрадуется, что сразу и признает тебя великим князем? А если нет, то что за польза от такого брака?
Лютобор Медведицкий невольно опустил глаза под взором сестры. Действительно, она представила ему все в таком виде, что все возможные преимущества ее замужества с литтом, о каких толковали советники, сходили на нет.
- Но ведь тебе все равно надо выйти замуж, и желательно - за равного нам жениха, - упрямо проговорил он. - Литты, по крайней мере, нынче - большая сила, не захудалое княжество какое-нибудь. Подумай, ты сможешь стать у них великой княгиней!
- А могу и не стать, если Радвилас оставит после себя наследником совсем не моего мужа, - парировала Белослава. - У него целый выводок сыновей, да еще братья и племянники, и кто наследует ему - одни Боги знают. И что я стану делать, если меня выдадут замуж не за того княжича? Так можно попасть, точно кура в суп. Княжеские судьбы так же ненадежны, как у простых смердов.
Лютобор взглянул на сестру с невольным восхищением.
- Да, ты рассуждаешь не глупее любого боярина! Но, сестра, я ведь и о тебе забочусь, хочу тебе найти мужа, и желательно - не из последних.
Княжна ласково коснулась руки брата.
- Я знаю: ты для меня делаешь больше, чем могли бы наши родители, если б были живы. Но я не хочу ни за кого замуж, не хочу уезжать из Медведицы. Прошу тебя, позволь мне навсегда остаться дома, рядом с тобой и с Брониславом. Я не смогу покинуть вас, быть может, навсегда, не хочу жить ни в каком другом городе. Раз в жизни тебя прошу, Лютобор! - она крепко сжала его руки. - Не отдавай меня замуж никуда из Медведицы! Во имя дней нашего детства, когда мы, трое осиротевших детей, не могли потерять еще и друг друга!
Лютобор с трудом отцепил руки сестры, обретшие вдруг железную крепость.
- Люди уже удивляются, почему ты не идешь замуж. Толкуют, будто на тебе проклятье. Будто ты сама холодна, и мужчин, что к тебе приблизятся, обращаешь в лед. Я, конечно, запретил повторять такие слухи, но...
- А мне какое дело до слухов? - Белослава пожала плечами. - Пусть верят во что им вздумается. Так даже лучше, никто не станет навязываться, - и, желая сменить тему, она добавила: - А, если уж Медведице нужен договор с Литтским княжеством, найдем другой способ. У Радвиласа есть не только сыновья, но и дочери. Сосватаем кого-нибудь из младших княжон за Бронислава, когда он подрастет, - вот и будут волки сыты и овцы целы.
Лютобор оторопело взглянул на сестру, явно не ожидая такого совета.
- А мне и в голову не пришло! Ну, теперь я сам тебя из Медведицы никуда не отпущу: такая советница нужна самому! - рассмеялся он грубоватым, уже мужским, смехом. - Осталось только Брониславу внушить, что семейная жизнь не так уж плоха.
- Ну, до этого еще далеко. Убедишь как-нибудь на личном примере. У тебя-то с Росавой как дела?
Лицо князя, все чаще, несмотря на молодость, бывавшее суровым, осветилось мечтательной улыбкой при мысли о жене.
- Спасибо Ладе, хоть здесь все хорошо пока! Вызнала все мои привычки, и сама вместе со слугами готовит для меня, что я больше люблю. Давеча вернулся я с боевого смотра, а она руку обожгла в печи, но, даже не пикнув, подает мне пирог. Говорит: ей приятно, если я буду есть приготовленное ее руками.
- Она и меня расспрашивала о твоих привычках, - улыбнулась Белослава. - Тебе очень повезло с женой, брат. Не каждому уже смолоду попадается такая заботливая хозяйка. Будь всегда добр с ней, и она тебе принесет счастье.
Великий князь удивленно пригляделся к сестре.
- Ого, Белослава! Как хорошо ты разбираешься в семейных отношениях! Да так ли уж ты равнодушна ко всему мужскому? Прежде я у тебя такого интереса не замечал.
Княжну не задело его поддразнивание.
- Нет, уверяю тебя. Я просто повзрослела, как и ты. А чего не знаю сама, прочла у других.
Лютобор заглянул в лежащую на столе книгу.
- А, летопись Дарины, о временах Святослава Храброго! Помню-помню эту книгу: ее Богумир давал нам читать, когда рассказывал об истории нашего рода. Якобы эта рукопись - та самая, что Дарина сделала для князя Данслава Святославича, когда он был ребенком...
- Это правда: ее почерк совсем не похож ни на кого из прочих летописцев. Чувствуется женская рука, - задумчиво проговорила Белослава. - Знаешь, я даже представляю ее, когда читаю эту летопись. Ведь она любила князя Святослава, если вчитаться внимательней, это становится видно. Тут в каждой строчке столько сопереживания, сколько может выразить лишь по-настоящему любящая женщина. Конечно, она старалась повествовать как бы со стороны, не выражать открыто своих чувств: ведь летопись предназначалась сыну князя. Ты, как мужчина, может быть, и не заметишь ничего. Но я вижу...
Лютобор Медведицкий покачал головой.
- Все-таки удивительная проницательность! Можно подумать, сестрица, ты все-таки влюбилась...
Она укоризненно взглянула на брата.
- Не смейся надо мной! Я люблю лишь моих братьев и мой дом.
Он усмехнулся, похлопал ее по руке.
- Да знаю я тебя, знаю! Хотя порой мне хочется, чтобы это было правдой, и ты бы отдохнула от нас хоть немного с собственной семьей... Кстати, завтра собираю дружину, устрою смотр воинских умений.
- Завтра! Да в такую метель ни один воин своего копья не разглядит.
- Яргородец пообещал, что завтра метель прекратится. А войско должно уметь сражаться в любую погоду - тут он тоже прав.
Едва услышав имя яргородского князя, Белослава почувствовала, как у нее становится теплее на душе. Если это он посоветовал ее брату устроить проверку воинам среди зимы, значит, это нужно. Она полагалась на Лютобора Яргородского, как никто на Медведице, может быть, больше самого великого князя. Но, умея все же неплохо владеть собой, не выдала теперь, насколько ей приятно слышать его имя.
Так уж совпало, что на следующий же день, когда она вместе с великой княгиней мылась в бане, там тоже зашел разговор о яргородском князе.
Кроме них с Росавой, присутствовала Любомила, сестра последней, и еще Вешняна, вышеградская боярышня, последовавшая за своей госпожой и подругой. Все четверо расположились на банных полках, окутанные полупрозрачной водяной взвесью, и, с распущенными волосами, казались русалками, обитающими не в простом, а в некоем баснословном, вечно кипящем озере. На стене для них были развешаны березовые веники и пеньковые мочалки. Распространяли чудесные ароматы агайские и фарсийские мыла, благовония. В корытах отстаивался щелок, которым сварожские женщины мыли волосы, а затем споласкивали в травяных настоях. Тут же стоял кувшин с бодрящим отваром из мяты и чабреца, и четыре чашки вокруг него.
Белослава, старшая из них возрастом и положением, завоевала беспрекословное уважение у своих новых родственниц. Юная жена ее брата сперва даже побаивалась золовки, и той пришлось постараться, чтобы та общалась с ней запросто. Но теперь они, оставив в предбаннике все знаки отличия, беседовали запросто, как самые обычные молодые женщины.
- Уехали наши мужчины, - вздохнула Любомила. - Кругом снег лежит, вьюга бушевала только вчера, от утра до вечера - полчаса, а они смотр делать поехали! Доброслав уж как винился передо мной, а не смог отказаться. Великий князь, говорит, приказал! Ты бы хоть его убедила... - упрекнула она сестру.
- А что я? Убеждала как могла, - ответила Росава, намыливая мочалку розовым мылом. - Но муж есть муж. Со мной он военные дела не обсуждает. На то у него есть советники поумнее. Особенно яргородский князь. Лютобор его слушает прямо как отца или хотя бы старшего брата.
Вешняна при этих словах зябко поежилась, несмотря на банный жар.
- Я его боюсь, этого яргородского князя! Говорят, он колдун. И в глазах у него есть что-то такое... Даже невзначай его взгляд зацепишь - будто перережет пополам.
Белослава строго выпрямилась, неодобрительно взглянула на нее.
- Князь Лютобор Мстиславич спас жизнь моим братьям, и я не сомневаюсь, что он дает им хорошие советы. Он ведун, а не колдун, и его силы идет на пользу нам. Прошу тех, кто дорожит моей дружбой, не осуждать его... И в нем совершенно нет ничего страшного! - чуть быстрей обычного добавила она, надеясь, что в бане не заметно, как она покраснела.
Услышав такую тираду от обычно невозмутимой княжны, Росава с Любомилой обменялись многозначительными взорами сквозь завесу водяной пыли.
- Так-так, суровая Медведицкая Дева! Ты, кажется, неравнодушна к своему Яргородцу, и защищаешь его не только из благодарности! - лукаво засмеялась Росава, уворачиваясь от выплеснутой золовкой воды из ковшика.
Мысленно обругав себя за неумение хранить тайны, Белослава проговорила с обычным горделивым достоинством:
- Какой бы ни была моя благодарность, ее все равно слишком мало для спасителя моих братьев. Это я знаю точно... А в остальном, прошу вас, помолчите, пока все не определится, так или иначе.
Росава кивнула, соглашаясь. А Вешняна поглядела на княжну так, словно та сама оказалась колдуньей.
- Наверное, тебе положено быть храбрей других, Белослава Тихомировна. Я бы так ни за что не смогла! Мне бы кого-нибудь помоложе да поласковей. Мстиша, например - с ним и поболтать, и посмеяться можно.
Великая княгиня тут же перевела внимание на подругу детства и радостно проговорила, намыливая той спину:
- Так в чем дело-то? Я скажу своему князю, и он велит Мстише жениться на тебе. А на свадьбу пусть его боярством пожалует, так что не прогадаешь, выйдя за княжеского оруженосца.
- А тебе, сестрица, непременно надо чужие свадьбы устраивать, не успела свою отыграть, - поддела ее Любомила.
Росава глотнула из чашки мятного отвара и улеглась на верхней полке, сияя розовым распаренным телом сквозь туманную завесу пара.
 - Конечно. Мне нравится быть замужем, и я хочу, чтобы и другие были счастливы не меньше, - проговорила она с придыханием, утомленная банным жаром.
А Белослава, более выносливая, принялась хлестать себя  березовым веником, словно желала выбить некие потаенные мысли и стремления, казавшиеся ей неуместными.

[Артанис]

Князь Лютобор Яргородский, конечно, вел себя гораздо сдержанней. По нему никто не взялся бы угадать, о чем он мечтает, даже его яргородские дружинники, знавшие его всю жизнь. Только он сам знал, как больно задевало, когда заходила речь о замужестве княжны Белославы, когда на свадьбе ее брата вились вокруг нее вышеградские княжичи. Он сдерживал ревность, на какую не имел права, и ничем не показал, чтобы его связывало с княжной что-то помимо дружбы. Даже после случая с поясом между ними установился прочный молчаливый союз, приправленный тайной взаимной нежностью, - и больше ничего.
Когда у самого Яргородца спрашивали на советах, что думает он о поисках жениха для княжны, он обычно отвечал расплывччато, так, чтобы за его совет не могли уцепиться другие. И в глубине души радовался, что переговоры о замужестве княжны Белославы за кем-нибудь из сыновей князя Радвиласа сошли на нет. Так и должно быть, судьба ее не вела в Айваре, - это было единственным, что Яргородец точно знал о княжне. Остального не мог пока разглядеть ни в огне, ни в воде, ни во взоре самой Белославы. Ревность туманила взор, подбрасывала вместо чистой яви плоды собственного воспаленного воображения.
Впрочем, у Яргородца не так уж и много было времени думать о Белославе. Он был первым воеводой, значит, его главной обязанностью было добиться, чтобы медведицкая дружина всегда была готова к бою. Он говорил, что войско должно уметь сражаться в любую погоду - в ливень и в метель, в летний зной и в грязи непролазной. Никто ведь не поручится, в каких условиях придется встретить врага. Исключительная выносливость чжалаиров издавна была одним из залогов их побед. Но на то они и кочевники, привыкшие жить круглый год под открытым небом. Приходилось постараться, чтобы создать из горожан воинство, если не количеством, то качеством на уровне простых воинов не уступающее ордынцам.
К счастью, великий князь, когда Яргородец поделился с ним своими замыслами, вцепился в них не менее рьяно. По молодости Лютобор Медведицкий легко увлекался чем-нибудь новым, но вместе с тем был упорен: от того, что ему полюбится, уж не отказывался. Он с большой охотой вместе со своей дружиной перенимал новые обычаи войны, каким Яргородец выучился на своей родине, а также у литтов и лугиев. Сам расспрашивал его о былых сражениях, вникал в каждую мелочь. И Лютобор Яргородский с большим удовольствием передавал ему опыт, что приобрел сам и почерпнул из старинных книг о битвах разных народов. Заодно он говорил своему тезке и его ближникам, сколько разбирался, об оборонительных стенах и валах, об осадных машинах, что помогали разрушать вражеские укрепления.
Но ни разу, даже оставшись наедине с великим князем у походного костра в становище среди спящих в шатрах воинов, Лютобор Яргородский не решался ему сказать: "Я люблю твою сестру. Мы с ней любили друг друга даже в прошлых жизнях, и теперь нашли друг друга вновь. Отдай ее за меня замуж". Думать об этом было дико. Скажет: нашелся жених для первой невесты в Сварожьих Землях - обездоленный изгой... К тому же, Яргородец всегда помнил, что этот юноша, сейчас полагающийся безоглядно на его опыт - великий князь, и решения на самом деле предстоит принимать ему. Если князь Лютобор Тихомирич сам пожелает отдать за него Белославу - лишь тогда он с глубокой благодарностью примет драгоценный дар.
Пока что, возвращаясь вечерами в свою усадьбу, построенную на холме Лады, Лютобор Яргородский позволял там хозяйничать семьям своих ближников, а сам почти не надеялся когда-нибудь привести туда хозяйку. Новоселье отпраздновали еще осенью, вскоре после великокняжеской свадьбы. Лютобор сам три ночи подряд оставлял за печью богатое угощение, чтобы приманить Домового, так как не моиз привести с собой из прежнего жилища его Хозяина. Наконец, под утро увидел маленькую фигурку старичка с лицом, заросшим густой белой бородой, одетого в обноски из когда-то, вроде бы, богатых и роскошных, а теперь поистершихся тканей: рваные шелка и аксамиты, а на голове - облезшая меховая шапка. Яргородец тогда скрыл усмешку и почтительно приветствовал хранителя своего нового жилища.
Обустраиваясь на Медведице, он старался поладить со старинным местным боярством, привыкшим властвовать во время малолетства князя. Но не всегда это удавалось, в силу его стремительного возвышения, слишком многих застигшего врасплох. Он видел, что на советах кое-кто из медведицких вельмож возражает ему именно чтобы говорить поперек, а не потому, чтобы могли предложить взамен нечто более полезное. Впрочем, он и не придавал большого значения их косым взорам. Даже после того, как вернул подмененный боярином Зиминым княжеский пояс, ни разу не напоминал тысяцкому на известную им тайну. Хоть и приметил, что тот старался отыграться на племяннице своей Белославе, больше всех стремился сосватать ее замуж за сына Радвиласа, подальше от родной Медведицы.
И все же Яргородец недооценил, что иногда сильная ненависть может начинаться и от незначительных причин. К тому же, если бы ему или кому другому угрожало что-то серьезное, он узнал бы наперед, а раз никаких предвестий не было, он и не опасался ничего.
Но однажды зимой он вышел на крыльцо своего дома рано поутру, еще затемно, собираясь на верховую прогулку. Снег казался голубым в предутренних сумерках. Черные тени от строений были еще густы, и в них трудно было что-то разглядеть. Но для Яргородца было вполне достаточно света, а уж отчаянное биение сердца человека, решившегося на злое и опасное дело, не услышал бы, по его мнению, только глухой. Еще прежде, чем из-за угла метнулась темная фигура, занося нож, Яргородец перехватил чью-то жилистую темную руку. Нож выпал из рук несостоявшегося убийцы и рыбкой зарылся в снег.
- Хоть бы выяснил прежде: а почему меня называют ведуном? - усмехнулся, одолевая мужика с рыжей бородой, в потертом кожухе и ушастой шапке. Тот отбивался и вопил, будто его режут. На шум сбежались яргородские дружинники, растерянно уставившись на происходящее.
- Вингольт, поверни-ка его лицом вверх, хочу спросить кое-что, - проговорил князь, отряхивая с себя снег.
Воины проворно связали злоумышленника и повернули, как было велено. Пленник больше уже не кричал и не сопротивлялся, а мелко дрожал под пронизывающим взором яргородского князя.
Тот, не мигая, глядел на него несколько мгновений, затем бросил одно только слово:
- Кто?
Дрожа так, что зубы у него стучали, не переставая, пленник выдохнул с трудом:
- Боярин... Тихомир Владиславич Зимин... Он меня... нашел в кружале... обещал пятьсот золотых, если исполню...
Вингольт, сотник в дружине яргородского князя, протянул с сомнением, так что литтский говор усилился больше обычного:
- Сын ты-ысяцкого, ни много ни ма-ало! Ка-ак же он мог на тебя покуситься, ты ведь жи-изнь ему тогда спас с остальными! Может, этот брешет? - и литт свирепо ткнул копьем в снег рядом с пленником.
Но Яргородец уже понял, что незадачливый убийца не врет. Возможно, он перестарался тогда, стараясь пристыдить Зиминых, и вызвал только страх, как сейчас - у этого подлого наемника. А некоторые люди, будучи испуганы и унижены, делаются способны на все, забывая о благодарности. Еще полбеды, что взъелся на него все же только один Тихомир Владиславич, с самим тысяцким пришлось бы бороться всерьез. А сыну его хватит на первых порах предупреждения.
- Вингольт, отвези этого к усадьбе Зиминых и брось под окно боярину Тихомиру. Да заверни в шубу, чтобы не околел в путах раньше, чем найдут, - распорядился князь и опять пронзительно взглянул в глаза несостоявшемуся убийце: - Передай своему нанимателю, чтобы заканчивал строить козни и сговариваться со всякой швалью, иначе его судьба будет печальной.
Даже яргородцев удивило такое решение князя. Чеслав, узнавший о покушении, не понял, зачем предупреждать преступника.
- Расскажи все великому князю, предоставь ему живого свидетеля, и пусть судит своего двоюродного братца, - посоветовал он Лютобору. - Ты что, хочешь днем и ночью ждать от него новой каверзы? Не забывай - мы здесь не дома.
- Вот как раз об этом я и помню, - возразил Лютобор, уводя разгневанного друга. - Так думаю, что снова покушаться Тихомир Владиславич не решится. Оказалось, что не так-то просто меня поймать. Может быть, это еще послужит ему уроком, ну а если нет - не моя будет вина. И я не стану прибегать к великому князю с жалобами на его бояр, тем более - его родственников. Тем более, если дойдет до суда, многие на Медведице поверят Зиминым, а не мне: они давно всем известны, я же пришлый.
- Но великий князь тебя любит, поймет, что виноват Зимин, а не ты.
- И сам из-за меня с боярами рассорится? Нет, Чеслав. Я хочу укрепить его власть, а не расшатывать ее. Да мне и не на что жаловаться. Никакого ущерба мне причинить они не сумели. А вот боярину Тихомиру Владиславичу вряд ли будет весело получить мой "подарок", - вроде, даже посочувствовал сыну тысяцкого.
Когда он рассказал о случившемся Храбру, тот дал ему совсем иной совет. Оборотни поселились в окрестном лесу, появляясь в городе лишь по необходимости, и, разумеется, в человеческом обличье. Когда Лютобор приехал к нему в устроенную в лесной глухомани избу, серые глаза Храбра жестоко блеснули, а на человеческом лице ее мелькнуло волчье выражение.
- Я бы на твоем месте вызвал этого боярина на поединок и перегрыз ему горло!
- Не сомневаюсь в этом, - кивнул Лютобор. - Но я живу среди людей, и должен придерживаться их обычаев. Все-таки он не последний человек на Медведице, а я здесь не затем, чтобы сеять распри.
Храбр пожал плечами и подбросил пару поленьев в сложенную из камней печку, дым от которой тек по полу зимовья.
- Вот поэтому я предпочитаю жить среди своих, а не вместе с людьми. Ладно, тебе видней, как устраиваться. Но все-таки будь осторожен. Как подумаешь, насколько легко убить человека, удивляет, насколько вы беспечны...
- Я вовсе не беспечен. Просто на своем пути я пока не встречал знамений смерти, - успокоил его Лютобор.
- Ладно, я, в общем-то, о другом хотел тебя спросить... Когда жениться-то думаешь?
Лютобор, нагнувшийся поправить сапоги, замер на скамейке, не шевелясь.
- Как это - жениться? На ком?
- Как на ком? На сестре твоего великого князя, конечно! Думаешь, я не слышал, как ты ее восхвалял, с каким лицом говорил о ней? Э-э, брат: люди, может быть, и не поймут ничего, но у нас хорошее чутье.
Лютобор взглянул на него с укоризной.
- И ты говоришь об этом так легко, ты - брат той, кого уже нет среди нас?
- Никто тебя не упрекнет, будто ты слишком легко и быстро забыл Отраду, - непривычно мягко проговорил Храбр. - А жизнь продолжается. И наши, и ваши обычаи такое дозволяют. Мне даже показалось, что та женщина, может быть, тебе нужна еще больше, чем была Отрада. В чем тогда дело?
Храбр говорил ему именно то, что он и сам много раз думал про себя. Но ему-то понятно было, что не все так просто, как кажется оборотню.
- Она - сестра великого князя. А я теперь только его подручный, почти слуга, не ровня ей. Разве захочет Лютобор Тихомирич родную сестру за меня отдать? Да и в отцы ей гожусь.
Волкодлак фыркнул и пожал плечами.
- Вот поэтому я живу среди своих собратьев, а не с людьми, - повторил он. - У нас все гораздо проще. Если бы мой предок Ратмир думал, как ты, что недостоин быть мужем княжны, наш род никогда не появился бы.
- То другие времена были, и другие обычаи. А у людей и впрямь все очень сложно, - согласился Лютобор.
Так о попытке покушения и не узнал никто, а своим воинам яргородский князь велел молчать. Лишь, встречая Зиминых в Крепости, на совете или на пиру, никак не мог встретиться взглядом с Тихомиром: тот все время отводил глаза. Однако сам тысяцкий теперь все чаще оспаривал любое мнение Яргородца, и это убеждало его, что он не причастен к несостоявшемуся преступлению сына. Мало кто сможет запросто спорить с человеком, которого покушался убить, тем более - если тот знает об этом.
Главным камнем преткновения между тысяцким и первым воеводой был действительно камень, точнее - строительство каменной Крепости. Яргородец здесь поддерживал великого князя, требовавшего увеличить расходы на строительство, чтобы за один год воздвигнуть Крепость из белого камня. Тысяцкий с некоторыми другими старшими боярами настаивал, что куны нужны для других дел, а строительство можно вести медленнее. На том и схлестнулся однажды с Яргородцем. Это было уже по весне, когда тот без малого год прожил на Медведице.
- Мы еще не знаем, какой дани от нас на сей раз потребует Улзий со своим новым ханом, чтобы сохранить великое княжение. Ну как потребуется переплатить, чтобы не отдали его волчановскому Мстиславу! - внушительным тоном говорил тысяцкий, шевеля короткопалыми руками, как бы желая ухватить кого-то за бороду. - Если мы вбухаем куны на строительство, а потом заплатить выход не хватит, тогда как? Придут чжалаиры - и каменной Крепостью не загородишься!
- Каменной, может, еще и загородимся, а вот эта деревянная коробка точно вспыхнет от первой зажигательной стрелы, как стог сена, - возразил Яргородец, тоже поднявшись из-за стола и показывая на ближайшую бревенчатую стену. - Да для этого и войны не нужно! Хвати одного не погасшего уголька на поварне. А если уж говорить о войнах, то подойти могут не только чжалаиры, но и литты, а они обучены штурмовать крепости и получше нашей нынешней.
- В литтах ты хорошо разбираешься: сам наполовину из их племени! - ядовито прошипел Зимин, багровея от злости. - Почем мы знаем, что ты не князем Радвиласом прислан к нам, колдун? Приворожил к себе великого князя, и хочешь, чтобы все не Медведице шло по-твоему...
Тут все смолкли, когда и великий князь порывисто вскочил из-за стола. В последнее время он сильно повзрослел, женитьба и воинские упражнения добавили ему мужественности. Встретившись с ним взором, Яргородец про себя заметил, что молодой князь ростом почти уже сравнялся с ним.
- Помолчи, Владислав Вячеславич! - крикнул он тысяцкому, своему дяде по матери. - Не смей порочить поставленного мной первого воеводу! Не забывай, что ты вместе со мной обязан жизнью князю Лютобору Мстиславичу. Не стыдно тебе обвинять своего спасителя Леший знает в чем?
- Княже, я ради твоего блага призываю быть осторожным! - заверил старик. - Какой толк будет от нового воеводы, еще не ведомо, а что он тебе сделался дороже ближайших родственников, многие тревожатся!.. 
- А теперь вот всем придется прикусить языки! - звучно, во всеуслышание, объявил великий князь, так что слышно было и в соседнем помещении. - Потому что яргородский князь Лютобор Мстиславич и будет отныне в числе ближайших моих родичей! Как только наступит осень, отдам ему в жены сестру мою, княжну Белославу. Отныне возражать против яргородского князя - все равно что против брата моего Бронислава Стемирича или против меня самого!
В соседних покоях послышался сдавленный женский возглас, а затем дверь распахнулась, и среди онемевших от удивления бояр появилась княжна Белослава.
- Ну что, сестрица, - сказал ей весело Лютобор Медведицкий. - Кажется, я все-таки нашел тебе мужа, какой тебе нужен, и из Медведицы уезжать не придется... Ну, поцелуйтесь уже, - он подтолкнул изумленно застывшую сестру к Яргородцу.
И тот, не больше других ожидавший такого поворота, сперва сдержанно, затем - поверив в свое право, обнял Медведицкую Деву, на что никакой другой мужчина не решился бы, даже получив дозволение великого князя. Ибо она была сильна и упряма, и редкий мужчина решился бы покорить ее. Но сейчас она, на мгновение забыв обо всех, радостно прильнула к будущему супругу, и он, как в их первую встречу, взглянув в ее глаза, понял, что ради только лишь этой минуты стоило ему приехать на Медведицу.
И, когда той же осенью заварили для них свадебную кашу, медвединцы, видевшие, какой счастливой выглядела обыкновенно суровая с виду княжна Белослава, решили, что Яргородец избавил ее от проклятья, отпугивавшего прежних женихов. Со временем в это деяние князя-ведуна поверили почти все, об этом слагали песни и сказания. Лишь немногие знали, что в действительности Лютобору Яргородскому совсем не пришлось пользоваться никакими чарами, чтобы добиться любви княжны Белославы. По крайней мере, теми, что вообще доступны людям, а не сплетаются незримо по воле Богов. Ибо в свадебную ночь не только он видел ее единой в трех лицах, но и она любила его втрое сильнее. До утра они не размыкали объятий, словно хотели вознаградить друг друга на всю оставшуюся жизнь. 

[Артанис]

Ну вот, нет никого.

Глава 22. Огненная птица
Когда во время царствования ясноликого Саин-хана, в семье простого воина-комана, чье племя было давно причислено к Великой Орде, родился мальчик, его родители понадеялись, что его жизнь сложится лучше, чем у них. Об этом мечтают все родители, в любые времена и в любой части земли. И воин Бугу, привыкший к плетям начальника десятка да к окрикам вроде "безродный коман" вместо имени, своему сыну дал имя Улзий, что значило "Благоденствующий". Больше всего на свете родители, ютившиеся в глиняной мазанке на окраине Сарай-Мунлика, мечтали, чтобы их сын вышел в большие нойоны. Единственным имуществом Бугу были две лошади да десяток баранов, а он в мечтах видел сына хозяином неисчислимых стад. Вместе с женой мерз в хижине, когда ее крыша протекала от осенних дождей. Зимой по ночам шел охранять овец, заслышав волчий вой в степи, потому что рабов у бедного комана не было. А мечтал, чтобы сын жил в золотом дворце, как ханы и вельможи. Собирали с женой корни в степи, ягоды и орехи, когда те были, а про себя мечтали: "Вот вырастет наш Улзий, станет жить как хан, и у нас каждый день будет мясо молодой лошади, кумыс и сладкая пастила".
Так сильны были родительские пожелания, что Улзий в самом деле поднялся высоко, однако его родителей к этому времени уже не было в живых. Способный молодой воин, смелый до дерзости и вместе с тем осторожный, не брезгующий не самыми честными поручениями, он быстро привлек внимание сперва вышестоящих нойонов, а затем и самого хана. Улзия ценили, высокие повелители сами искали его услуг. Он скоро сделался сотником, затем тысячником в личном тумене самого великого хана. А когда помог Алтан-хану свергнуть и задушить его отца Ак-Булата, благодарный Алтан сделал его темником и отдал за него замуж свою сестру. Так безродный коман попал в круг первых вельмоэ Великой Орды. Многие среди высокородных, прямые потомки Повелителя Вселенной, возмущались по этому поводу, но им пришлось смириться. Потому что тех, кто возражал слишком громко, находили порой в собственной постели скорченных неведомой болезнью, или им в спину попадала на охоте случайная стрела. И виновников не удавалось найти. И постепенно все привыкли, что так и должно быть, если повелитель Великой Орды шагу ступить не может без дозволения безродного темника.
Да и сама Орда сильно изменилась даже в сравнении с временами юности Улзия. Чем больше разводилось ханских отпрысков, тем слабее становилась их власть, однако они, не замечая того, все сильнее рвались к власти. Улзий был просто необходим новым честолюбивым претендентам. Он все время держал нос по ветру и не упускал из виду, когда очередной честолюбец набирал силу. Если видел, что нынешний повелитель, скорее всего, скоро слетит и без его помощи, подталкивал в спину, так, чтобы новый владыка точно знал, что и ему дальше без Улзия не обойтись. Он понимал, конечно, что ханы, его ставленники, ненавидят и боятся "кровавого темника", однако им приходилось, по крайней мере наружно, улыбаться ему, благодарить и осыпать почестями. Улзию нравилось видеть, как очередной гордый потомок степных завоевателей бледнеет и опускает глаза, встречаясь с ним взором, боясь разглядеть в выражении его лица свою смерть. Ни один не осмелился сам приказать казнить неверного темника, ни один не полагался до такой степени на свою власть и на преданность своих воинов, чтобы поступить с Улзием, как с обычным обнаглевшим подданным! Ни в ком не нашлось подлинного величия.
Но Улзий действовал не только из желания простолюдина отыграться на тех, что выше него. Отнюдь! Он был слишком хорошо осведомлен о том, куда идет Орда. И, в отличие от высокорожденных, дворцы которых ломились от сокровищ, он не понаслышке знал и обратную сторону жизни. Знал, что ханы и мурзы жируют именно потому, что простые воины со своими семьями живут впроголодь. Во время сражений Улзий видел многократно, как такие же воины, каким прожил всю жизнь его отец, каким начинал он сам, бесстрашно бросались в бой, совершали чудеса храбрости совсем не ради славы, и тем более - не ради блеска повелителя на золотом троне. Война для большинства простых ордынцев была источником добычи, а добыча - единственной возможностью поправить благосостояние. Завести побольше лошадей, коров и баранов, пригнать захваченных в плен рабов, чтобы смотрели за ними, а самим есть досыта да спать не в дырявой мазанке или юрте, - таков был предел мечтаний не только у вассалов Орды, но и у коренных чжалаиров. Но слишком часто им доставались раны и увечья, а из добычи - крохи, брошенные нойонами из знатных, которым богатства нужны были для новых развлечений. Улзий знал, что раньше было справедливее. При Ерден-хане и первых его преемниках боевая добыча делилась, конечно, не поровну, но все же простым воинам доставалась доля, достаточная для безбедной жизни. Но с тех пор каждый новый хан и мурза забирал себе все больше, не очень-то считаясь даже со Священным Законом, указывающим, между прочим, и власть имущим их обязанности перед подчиненными. Но, чем больше укреплялась ханская знать, тем меньше становилось справедливости - Улзий мог это наблюдать на каждом шагу. Сделавшись темником, он следил, чтобы добычу делили по справедливости, как в былые времена. За это простые воины почитали его так же, как ненавидели знатные. Он выдвигал в войске самых способных нойонов и нукеров, зная дарования каждого - память у него была отменная. Среди простолюдинов благодарность встречается чаще, чем возле ханского престола, где все убеждены, что им и так положено все по праву рождения. Улзий не мог полностью верить никому, но все же надеялся, что, если в войсках созреет заговор против него, то люди, обязанные ему, сохранят верность. Разумеется, он предпочитал этого не проверять.
Надеясь на верность своих воинов, сам Улзий без зазрения совести ставил и свергал новых ханов, убеждаясь, что ни один из них не стоит доброго слова. У него были лазутчики в окружении всех влиятельных людей в Орде. Подкупленные воины, слуги, наложницы сообщали темнику о замыслах каждого вельможи, и Улзий принимал меры прежде, чем против него успевали что-нибудь предпринять. Елва очередной хан, без него никогда не ставший бы тем, кем сделался, решал, что его тяготит влияние "кровавого темника", как отравлялся к Тенгри, на Высшее Небо, представленное с таким искусством лучшими марцийскими живописцами на потолке ханского дворца. Так произошло и с Цогт-Гэрэлом, возомнившим, будто сможет обойтись без него, Улзия.
Заканчивая вечерний объезд становища, темник вспомнил тот день, когда Цогт-Гэрэл назло ему приказал убить на обратном пути медведицких князей. Нет, не за это, конечно, тщеславного и властолюбивого хана пришлось самого убрать меньше чем через год после того. Поступок с медцединцами лишь доказывал, что тот не годится стоять во главе Орды, так что Улзий действовал ради общего блага. Видит Тенгри и все добрые духи: о пользе Орды он заботится больше всех высокорожденных - тех беспокоят в основном их собственные интересы. Улзий убежден: если ему довелось подняться из безвестности к высшей власти в Орде, значит, ему суждено вернуть ее на истинный путь, завещанный Священным Повелителем. Да, именно ему, своей жизнью как бы повторившему путь чжалаирского народа к величию и власти, удастся снять с нее проклятье вырождения, что постигает рано или поздно все великие страны. Неужели это правда, что могущественные государства, перед которыми дрожат другие народы, постепенно начинают разрушаться изнутри, точно тлен от вражеских трупов заражает им кровь? Увы, приходилось признать, что это закономерность. Некогда чжалаиры сокрушили Сун и другие империи восхода, как великана на глиняных ногах, потому что они, несоизмеримо превосходя кочевников численностью, ослабели от внутренних неурядиц, и не сумели вовремя дать отпор. Здесь, на закате, так произошло с Аллеманской империей, на месте которой теперь лишь куча разрозненных баронств и графств. Неужто пришел черед и для Орды? Жадность, лень, изнеженность, мздоимство разрушают ее изнутри. Орда делается похожа на чучело тигра, набитое соломой. Прежде завоевали полмира, а теперь, разделившись на несколько разных Орд, с трудом удерживают подвластные им земли. Он, Улзий, появился как раз вовремя, чтобы вовремя соединить ее од знаменем могучей воли, очистить ее раны, заново закалить и вернуть на путь прежних великих ханов. Разумеется, прежде всего придется оторвать присосавшихся к телу Орды золоченых пиявок. И, безусловно, новый путь будет трудным. Но, похоже, только те, кому живется трудно, и способны идти вперед, тогда как излишнее благополучие изнеживает сердце и заставляет тело зарасти жиром.
Живое доказательство тому - свархи. Их на протяжении ста с лишним лет гнули в бараний рог, истребляли целые города до последнего человека, вместе со стариками и детьми, выживших обирали до нитки, всячески унижали, жестоко подавляли любые бунты. А они нынче сильнее, чем при Ерден-хане, и, кажется, не очень-то и боятся чжалаиров. Улзий пригляделся к старшему из медведицких князей, когда тот "гостил" в Орде при окойном Цогт-Гэрэле. Он хотел заранее внушить князю Лютобору, чтобы тот и впредь знал свое место. Но не ожидал, что ему хватит дерзости обнажить меч в присутствии хана, а также и силы - перерубить золотую цепь. Не удивительно, что Цогт-Гэрэл разъярился тогда, и решился действовать, не спросив его, Улзия. Неудачно, разумеется. Медвединцы спаслись, перебив тысячу отборных ханских нукеров, и теперь их князь, конечно, мнит о себе еще больше. Ордынские лазутчики обитали во всех городах свархов, и из Медведицы шли вести, что князь Лютобор чересчур в себе уверен. Собрался строить каменную Крепость в своем городе, не ставя Орду в известность. Слишком осмелели медвединцы, давно не испытывали на своей шкуре, что означает нашествие чжалаиров. Следует напомнить им и остальным свархам. Но - хоть стыдно было признавать такое, - себе Улзий мог сказать, что сейчас Орда не в том состоянии, чтобы воевать.
Будто мало им было распрей между собой, истощавших силу Орды в междоусобицах среди претендентов на престол, так еще вместе с иноземными торговцами опала в земли Орды чума. Безжалостная "черная смерть" косила людей сотнями, достаточно было прикоснуться к вещи, оставшейся от заболевшего, чтобы заразиться тоже. За несколько дней, а то и часов, болезнь губила самых крепких людей, покрывала тело черными нарывами, скручивала в судорогах. И самые безжалостные среди чжалаирских воинов потрясены были свирепостью болезни, многократно превосходящей их собственную.
Улзий принял все меры, чтобы спасти от чумы, всех, кто еще не заразился. Прежде всего отделил всех здоровых, заставив сперва раздеться догола каждого человека, убедился, что они чисты. Затем, как в старину, собрали юрты и откочевали далеко в степь за Великой, оставив Сарай-Мунлик и прочие города. Городские стены - ловушка, в которой болезнь распространяется гораздо быстрей. Но всех, у кого дома были больные, побили стрелами, а трупы сожгли вместе с жилищами. Улзий запретил под страхом немедленной смерти брать что-либо из домов зараженных, даже драгоценности. Зато принятые им меры принести пользу: среди откочевавших с ним никто больше не заразился чумой. Шаманы камлали каждый день, заклиная не приближаться нечистых духов болезни, окуривали дымом лечебных трав людей, скот и имущество. В отдаленные кочевья Улзий посылал проверяющих. Если там оказывались больные, следовало также истребить еще живых и сжечь все. Убивали и тех, кто бежал от болезни. Улзий готов был пожертвовать половиной Орды, чтобы уцелела вторая половина.
Вот так и получилось, что он сейчас объезжал остановившееся в степи кочевье: не появилось ли за день никаких угрожающих признаков? Воины его личного тумена следовали позади, готовые выполнять любой приказ полководца. Но пока, вроде бы, все было в порядке, и это обнадеживало Улзия: быть может, страшная хворь уже не угрожает уцелевшей Орде. Но она все равно сильно ослабела после чумы. Одно было хорошо - в зараженном городе Улзий оставил и многих своих придворных недоброжелателей. Разумеется, не всех, ибо всех никакой чуме не выкосить. Умер и хан Тэмугэ, не правивший и полгода. Когда жизнь войдет в колею, придется подыскивать нового хана. Лучше кого-нибудь помоложе и поглупее, чтобы еще долго не тяготился опекой Улзия. Ну да за этим тоже дело не станет: учитывая, сколько у каждого хана было жен и наложниц, наследников тоже не переводилось. Но плохо то, что после таких потрясений Орде придется еще долго восстанавливать силы. А тем временем распоясавшиеся данники и вассалы вовсе отобьются от рук, и вернуть их будет гораздо сложнее. А у Великой Орды и помимо свархов достаточно врагов. Взять хотя бы заклятого врага - Дэлгэр-хана из Черной Орды. Он уже готов был двинуться на ослабевших великоордынцев, и его остановил лишь слух, что те смачивают стрелы в язвах больных чумой. Но все же в будущем войны с ним, видимо, не избежать - разве что удастся устранить его раньше. Только вот не получилось бы, что распри между чжалаирами пойдут на руку свархам. Они не должны радоваться несчастьям Орды.
Объехав вокруг куреня, ставшего на ночь у излучины степной речки, Улзий окинул взглядом лежащую на земле веревку, свитую из многих арканов. Это был защитный круг, преграждающий путь злым духам и болезням, а также змеям и ядовитым паукам, каких водилось много дальше в степи. Его заговаривали самые сильные шаманы, и, вспомнив о них, Улзий зловеще усмехнулся. При виде этой его усмешки цепенели придворные лизоблюды, ибо она пугала их куда сильнее, чем крики и топанье ногами всех ханов, сколько их было. Но сейчас, когда темник обернулся, ближайший из его телохранителей только выпрямился в седле, ожидая приказаний.
- Позови Айбике, - коротко бросил Улзий, свернув к своей белой юрте, стоявшей в середине куреня.
Шаманка явилась быстро, когда он, наскоро поужинав, выпроводил из юрты рабов. Она застала темника сидящим на кошме, подогнув ноги. Улзий не любил в походе иноземных удобств, а тем более - мебели для сна и сидения, и предпочитал жить по старому обычаю. Злые языки говорили - это от того, что темник и не привык с детства ни к каким удобствам. Во всяком случае, он знаком указал шаманке сесть напротив, показал на чашку с кумысом.

[Артанис]

"Полковнику никто не пишет..."(с)

- Сейчас безлунная ночь, Айбике, - проговорил темник многозначительно.
Шаманка поглядела на него блестящим взором неестественно расширенных зрачков, так что настоящий цвет глаз было не разглядеть, одни ониксово-черные туннели, уводящие в неизвестность. Свою высокую шапку с перьями Айбике сняла перед подлинным повелителем Великой Орды и положила рядом с собой. На груди у нее позвякивали при каждом движении амулеты, сделанные из клыков и когтей разных животных, из птичьих клювов, разных камней, раковин, кусочков дерева и металла.
- Такая ночь больше всего подходит мне для камлания, - проговорила она, мигом сообразив, что Улзий пригласил ее совсем не беседовать о погоде. - Ибо я - ночная колдунья, в дружбе с самыми сильными духами, витающими ночью. Я знаю все ночные тайны, умею вызвать и заклясть навсегда самых могучих черных мунгусов. Дневные шаманы пусть лечат овец и дают имена младенцам. Им, слепым и глухим ночью, никогда не узнать того, что ведомо мне.
- Это верно. И все же, я слышал, что среди свархов нашелся чародей, сумевший тебя одолеть? - вкрадчиво поинтересовался Улзий. - Ну, это совсем никуда не годится, Айбике! Чжалаиры не должны проигрывать свархам ни в чем!
Как он и ожидал, шаманка аж взвилась от такого напоминания. В прямом смысле - одним стремительным прыжком вскочила на ноги, гортанно вскрикнул, ударила в бубен, спрятанный под одеждой. Развевая полы пернатого плаща, заплясала в шаманском танце, подвывая вполголоса. Потом резко перегнулась к Улзию, сидевшему на месте, прошипела ему в лицо:
- Я никогда не прощу тому, кто сумел победить меня! Я видела: этот человек владеет совсем особой силой, не похожей ни на что, известное мне. Он оставил в дураках не только меня, могущественный, но и всю Орду, уведя из наших рук верную месть и истребив целую тысячу ордынских нукеров! За это нельзя простить.
- Положим, Цогт-Гэрэл - еще не вся Орда, - усмехнулся Улзий, - но ты права, Айбике. Медвединцы спаслись вопреки ханской воле, и теперь мнят, что им можно воевать с нами и даже побеждать. Я видел их князя Лютобора. Он и сам по себе слишком дерзок и самонадеян, а теперь слушается во всем своего спасителя, яргородского князя-чародея, и совсем перестал прислушиваться к советам более осторожных людей. Кстати, - он задержал внимательный взор на лице женщины. - Мне сделалось известно, что Лютобор Яргородский женился прошлой осенью на сестре Лютобора Медведицкого.
Реакция шаманки превзошла все его ожидания. Она пошатнулась, схватилась за опору юрты, чтобы не упасть. Лицо ее потемнело, губы сделались черными, а глаза расширились еще больше. На мгновение она задохнулась от ненависти, и не сразу проговорила хриплым голосом:
- Вот какова наглость этих свархов, могущественный! Они ведут себя так, словно Великой Орды и на свете нет. Радуются и празднуют, не беспокоясь о гневе чжалаирском. Им следовало бы помнить, что ни каменные стены, ни чары этого их Яргородца не защитят их, если владыка Орды пожелает! Уж не пожелал ли он подражать тебе, могущественный, думая, что звание княжеского зятя позволит ему получить власть над князьями?
Разумеется, пламенная речь шаманки могла бы зажечь гневом Цогт-Гэрэла, будь тот еще жив, но не Улзия. К его решению она не могла добавить ничего нового, и темник лишь внимательно наблюдал, видя, как его собеседника сама распаляется все сильней. Этого он от нее и хотел.
- Мне думается, он ошибся, вообразив, что союз с медведицким князем даст ему власть. Ему лишь придется заплатить за непокорность вместе с ним и со всей Медведицей. Народ должен отвечать за поступки своих правителей.
Улзий нарочно подливал масла в огонь, приводя женщину в исступление. Вот по ее телу робежала судорога, предвещающая шаманское наитие. Айбике взглянула в лицо собеседнику горящими, как в лихорадке, глазами.
- Пусть город с именем зверя прямо сейчас будет повергнут в прах! И никакие заклятья не смогут отвести нашу месть, так внезапно обрушится она!
Улзий кивнул невозмутимо, потягивая кумыс из чаши.
- Сумей этого добиться, Айбике. Один раз я простил тебе поражение. Если и второй раз этот яргородский князь справится с тобой, ты поедешь в самое отдаленное кочевье в пустыне, еще не вымершее от чумы. Будешь там творить заклятья о ядовитых пауков и от хвори у верблюдов, если окажешься неспособной на большее!
Шаманка вздрогнула, как он удара кнутом. Улзий не сомневался, что она ни при каких обстоятельствах не согласится жить в безвестности после того, как камлала для ханов и полководцев, влияла своими чарами на судьбы всей Орды. Она скорее примет яд, чем поедет в ссылку. А сейчас сделает все возможное, чтобы взять верх над своим врагом.
Одной рукой Айбике стучала в бубен, отбивая странный, неровный ритм. Другую, не глядя, поднесла к амулетам, украшавшим ее одежду, и ликующе вскрикнула, достав клюв ворона.
- Духи знают! Духи видят! - воскликнула она, начиная шаманскую пляску. - Скажи, могущественный, какой был год, когда войско Ерден-хана налетело лавиной на города свархов?
- Год Огненной Птицы, - ответил Улзий, покопавшись в памяти.
- Да! Да! - подтвердила шаманка, тряся головой во вновь надетой шапке. - Тогда множество Огненных Птиц незримо летели над нашими победоносными туменами и сжигали дотла города и селения свархов. Огненные Птицы созданы Тенгри из подземного огня, их оперение вечно горит всеми оттенками пламени, от багрово-красного до светло-золотого. Огненная птица летит, как ветер, а ее прикосновение горячее тысячи плавильных печей. Я слышу, как расправляет крылья Огненная Птица! Я слышу ее торжествующий клекот над Медведицей!
И Айбике, носясь в шаманской пляске, сама заклекотала хищной птицей. ее бубен рокотал все громче, так что шаманке приходилось уже выкрикивать свои заклятья во весь голос. В звучании бубна теперь явственно различалось хлопанье исполинских крыльев и рев всепожирающего пламени. Шаманка кружилась в неистовом танце, и ее пернатый плащ сделался в самом деле парой крыльев, подымающих сухой горячий ветер. Отчего-то Улзию припомнилось, как горели дома больных чумой, подожженные издали зажигательными стрелами. Едва тлеющие в жаровне угли вдруг вспыхнули ярким светом, и в их отблесках темник разглядел, как на вороновом оперении Айбике вспыхнули огненные искры. И, когда в юрте сделалось так жарко, что скручивались опаленные волосы, темник не выдержал, вскочил на ноги и хотел выбежать вон. Но шаманка остановила его, проговорив сквозь зубы:
- Не сейчас еще решится наша распря с ним, нет, не сейчас... Но медвединцам не совладать с Огненной Птицей!

В те черные дни, когда Орда страдала от мора, сумел сбежать из плена бывший ушкуйник Кудеяр.
Больше пяти лет он томился в плену, схваченный в Кара-Чурине, когда чжалаиры разгромили их флот. Сперва его купил владелец кузнечной мастерской и приковал за ногу к наковальне. Вынужденный работать под плетью надсмотрщика, Кудеяр сперва надеялся бежать, как только заживут раны, рассчитывал припрятать что-нибудь из инструментов, с их помощью отомкнуть цепь и ускользнуть ночью, когда мастерская почти не охранялась. Но оказалось, что это не так-то просто. Надсмотрщики обыскивали рабов каждый вечер после окончания работы, утаить что-нибудь в овчинной подстилке было невозможно. Да и не давали ему хорошего инструмента, способного разомкнуть толстую железную цепь. Сложную работу чжалаиры не поручали рабам, обычно Кудеяру и другим пленникам доводилось чинить поврежденные вещи, вроде стершихся ножей и подков, прохудившиеся котлы. Реже приносили пробитые шлемы, погнутые кольчуги, и те приходилось поправлять под надежным просмотром. Настоящее оружие чжалаирские мастера ковали сами, и Кудеяру с другими рабами доводилось разве что качать мехи с раскаленным воздухом для них. От него здесь нужны были только мускулы, а не умение, точно от коня или вола.
Приглядываясь, насколько позволяла длина цепи, Кудеяр с удивлением замечал, что среди рабов были не только пленники со всех краев света, но и свои, чжалаиры. Вскоре он узнал, научившись разбирать причудливую смесь языков, на какой говорили разноплеменные узники, что это пленники из враждебной Черной Орды, но чаще - должники, проданные в рабство. Узнав о таких людях, Кудеяр злорадно усмехнулся: выходит, и в Орде своих же людей закабаляют в холопы, более бесправные, чем в Сварожьих Землях! Ну что ж, чжалаиров, даже если им приходилось не легче, чем ему, Кудеяру не было жаль.
Узнать о прошлом своих товарищей по несчастью он мог из ночных разговоров рабов, когда кому-нибудь не спалось или когда они бредили во сне. Правда, такое случалось не часто: большинство людей крепко спали, уставшие за день. Да и о чем им было говорить? У них не было ни новых впечатлений в жизни, ни надежды на лучшее. Кто находился в рабстве подольше, почти все время молчали, угрюмые и равнодушные, точно немые, превратившись в такие же живые орудия, как их молот или клещи. Приглядываясь к ближайшим соседям, Кудеяр пытался найти таких, в ком еще не угасла живая душа. Но, прикованный цепью, он мог общаться лишь с ближайшими соседями по обе стороны. В первые дни отчаянно надеялся, что где-нибудь рядом прозвучит сварожская речь. Но чжалаиры, видно, нарочно сажали пленников подальше от своих соотечественников. Поблизости слышалась лишь иноземная речь, а если где-то дальше в мастерской и работали пленные сварожане, то у Кудеяра не было возможности встретиться с ними.
Слева от него прикован был тощий светловолосый литт по имени Вилкас. Он кое-как говорил по-сварожски, и с ним Кудеяр мог объясняться, но взглянув на него, понял, что для побега Вилкас не годится. Он был слаб и истощен, работал медленно, часто задыхался, ловя воздух ртом, как выброшенная на берег рыба. Поговорив с литтом, Кудеяр убедился, что тому недолго осталось. Скоро он освободится, но иным путем. И впрямь, однажды Вилкас упал и больше уже не поднялся. Надсмотрщик деловито ударил его молотком о голове и, отсоединив цепь, утащил тело. На следующий день привели нового раба. Кудеяр надеялся, что с ним повезет больше, но, увидев чжалаира, только плюнул. На соседа справа у него с самого начала не было надежды: черный как жук, обросший жесткой курчавой бородой, тот, судя о всему, происходил из таких далеких стран, что с ним так и не удалось понять друг друга. Тут каши не сваришь.
Но Кудеяр не отчаивался. Беглецом, а затем ушкуйником повидал всякое, и готов был ко всему. Не найдя способа незаметно отомкнуть цепь, придумал, как ее заржавить, чтобы удалось разорвать разрушенные звенья. Благо, кормили в мастерской достаточно сытно, так что он совсем не ослабел. Во время работы у них стояла такая жара, что рабов поливали водой, чтобы не перегрелись и не попадали замертво. Кудеяр ухитрялся подставить свою цепь так, чтобы вода попадала на нее, заставляя ржаветь.
Но вот, однажды новый, только что пришедший надсмотрщик заметил, что цепь раба-сварха покрыта ржавчиной. Грубо ухватив за нее, вытянул Кудеяра по голым плечам ременной плетью. Пленник рванулся, не помня себя, и вдруг почувствовал, как лопнула цепь. Ухватив самый большой молот, прыгнул навстречу оторопевшему чжалаиру, одним ударом вбив ему голову в плечи...
Но уже мчались к нему другие надсмотрщики, вооруженные плетями и свинцовыми дубинками. Кудеяра быстро повалили. Били так, что он сам после удивлялся, каким образом выжил. Только упорство и жгучая ненависть к чжалаирам не дали ему умереть. Очнулся, исхлестанный местами до костей, с переломанными ребрами, в арбе, ехавшей в далекое степное кочевье. Потом уже узнал, что его продали за бесценок, лишь бы избавиться от опасного раба, хоть и полумертвого.
По приезде на новое место ему дали несколько дней отлежаться среди овец и пастушьих собак, а затем он так и остался среди них. Здесь бы простор и свежий воздух, не было тяжелых цепей. Кому другому такая неволя могла показаться не особенно тяжелой. Только не Кудеяру. Он не интересовался даже именами новых своих хозяев, равно как и прочих пастухов. Они были ему не интереснее баранов. Он зарос бородой и нестрижеными волосами, носил зимой и летом рваные овчины, и со стороны, наверное, казался слабоумным, одичавшим среди овец. В действительности же ум его ежедневно работал, ища возможность сбежать вновь. Он понял, что подходящего случая, быть может, придется ждать долго, но терпения у Кудеяра было достаточно. Он вовсе не затем собирался бежать, чтобы первый же чжалаирский всадник вернул его назад или пристрелил в степи. Он собирался действовать наверняка, чтобы добраться до Сварожьих Земель, и переносил неволю, как подобало воину, как сделал бы атаман Индрик на его месте. Во время перекочевок на всякий случай запоминал направления, чтобы знать, в какую сторону бежать. От ужина, если тот был не чересчур скуден, приберегал куски лепешки и вяленого мяса, чтобы взять с собой. Украл старый ржавый нож и наточил его до сносного состояния.
В сущности, Кудеяру нужны были для побега две вещи - конь и что-нибудь, что отвлекло бы чжалаиров от него. Одинокий пешеход в Орде не сможет ничего. Здесь все ездили верхом, да еще каждый имел при себе пару заводных лошадей. Если бы даже удалось сбежать наобум, рано или поздно его заметили бы и перехватили. Но Кудеяр не терял надежды: может быть, на это кочевье нападет какой-нибудь враг, или большой пожар в степи, и всем станет не до него, или во время какой-нибудь перекочевки выдастся удобный момент.
И вот, наконец, Боги щедро отозвались на его мольбу. Сперва один из хозяйских сыновей, заехав на пастбище, показался больным и скоро уехал. Кудеяр приметил у него на шее зловещее черное пятно. В тот же день слегли двое пастухов: метались, бредили, корчились в судорогах, покрывшись черными нарывами. На другой день заболели еще три человека.
А потом в кочевье, гле водрузили шест с черной тряпкой, прискакали всадники. Мрачные, молчаливые, они не подъезжали к зараженному кочевью. Не заговаривая с вышедшими их встретить, достали луки и побили стрелами всех, кто попадался на глаза - чжалаиров и рабов, больных и казавшихся здоровыми. В пыли играли дети. Миг - и маленькие тельца распростерлись на земле. Из юрты, тяжело переваливаясь, вышла беременная женщина, младшая невестка Кудеярова хозяина, готовая вот-вот родить. Две черных стрелы прошили и ее. Для этих всадников она несла не будущую жизнь, а, напротив, черную смерть, которую следовало остановить любой ценой. Вместе с людьми перестреляли всех коней, овец, собак. А когда не осталось в пределах видимости никого живого, стали пускать другие стрелы, горящие, с древками, обернутыми промасленной паклей. Они поджигали все, что могло гореть, и вскоре кочевье превратилось в сплошной костер, в котором угасли голоса последних обитателей.
Но Кудеяр не был убит со всеми. Он догадался упасть вниз лицом, едва засвистели стрелы, и остался лежать, прикидываясь мертвым. Заметив, что всадники не подъезжают ближе, понадеялся, что они не разглядят его. Так и вышло. Когда стук их копыт стих в отдалении, Кудеяр поднялся на ноги и, пройдя там, где огонь еще не сильно разгорелся, направился прочь. Теперь некому было помешать ему.
Коня для него не нашлось, и припасы его сгорели со всем становищем. Но Кудеяр, радуясь обретенной свободе. и так шел быстро, а питался, ловя сурков волосяными петлями - этот вид промысла, как и все пастухи, еще раньше освоил отлично. Людей в степи почти не встречалось. Видел издалека раза два разъезды вроде памятного ему, но тут же нырял в густую траву, и они проезжали прочь, не заметив его.
Но на четвертый день Кудеяр понял, что черная хворь все-таки пристала и к нему. Ночью он не сомкнул глаз, трясся в лихорадке, наутро едва смог идти дальше. Горло стискивала невидимая рука, перед глазами все кружилось, ноги заплетались, как у пьяного, и он едва сознавал, куда идет.
Воздух и без того стал тяжелым и душным, небо затянуло черными тучами. Приближалась гроза. Ослепительно-белые молнии то и дело прорезали небо. Вдалеке грохотали копыта вороного коня Бога Грозы. Все ближе и ближе. Или это в голове у Кудеяра мутилось в бреду?
Он рухнул в горячую пыль, сотрясаемый страшной судорогой, хрипел, разрывал на себе одежду. Лицо его почернело, страшно исказилось. Долго боролся Кудеяр, и непонятно было, кто одолеет - он или злой дух болезни. Но вот, наконец, его перестало ломать, и он некоторое время лежал в полном изнеможении. И тут как раз совсем рядом ударил такой раскат грома, что дрогнула вся земля, озарившись до самого окоема призрачным белым сиянием. Казалось, от этого грохота разорвалось пополам само небо, и хлынувший затем сплошным потоком ливень был его божественной кровью.
Лежавший нагим под ледяными потоками дождя Кудеяр жадно пил небесную влагу потрескавшимися губами. Он чувствовал, как становится легче дышать, как освежающий дождь смывает с него не только пыль и пот многолетнего рабства, но и болезнь, пораженную молнией Громовержца.
- Спасибо, Перун! - прошептал Кудеяр, глядя в небо, где в просветах между тучами уносилась на закат фигура могучего воина на крылатом коне.
А затем он стал подниматься с земли. Медленно, еще не вполне владея своим телом, встал сперва на колени, затем, с большим трудом - и на ноги. Постоял так, втягивая свежий грозовой воздух.
Оглянувшись в ту сторону, откуда пришел, погрозил туда кулаком.
- Так и знайте, проклятые, не пропал я! Доведется еще встретиться! И уж тогда я вашу власть хоть на час, да переживу! - произнес хрипло.
Потом обернулся и, еще шатаясь от слабости, но с каждым шагом все уверенней, зашагал по размякшей от дождя земле, сквозь сплошную стену ливня, в ту сторону, куда умчался Бог Грозы.

[Зануда]

(занудно и ворчливо)Да тут мы, тут. Прямо день-другой на ЗФ не заглянул, а тут прямо беда-беда  Куда ж мы от Вас, эреа Артанис, да из Сварожьих Земель денемся? Интересно же!

[Артанис]

Преогромное спасибо Вам, эр Зануда, что продолжаете читать!

Да тут мы, тут. Прямо день-другой на ЗФ не заглянул, а тут прямо беда-беда  Куда ж мы от Вас, эреа Артанис, да из Сварожьих Земель денемся? Интересно же!

Ну, если интересно, то помните, что и я только по вниманию своих читателей могу оценить, получается что у меня, или не очень.

Глава 23. Пламя над Медведицей
Сквозь сон Лютобор Яргородский смутно чувствовал нечто неладное. Ему чудился удушливый запах дыма и треск огня, становилось трудно дышать. Самым тягостным было, что он понимал, что сит, и не мог окончательно проснуться, блуждая и задыхаясь в дыму. Еще не проснувшись, он понимал, что наяву пока еще нет никакого дыма, иначе он сразу почувствовал бы, и вокруг не было бы так тихо. Но сон его, в любом случае, предвещал недоброе, и следовало очнуться и что-то предпринять, а сил не было. Он лежал в тяжком полусне, разбитый, и голова раскалывалась от боли, точно в самом деле надышался дымом. Медленно выплывая из гнетущего забытья, старался не пошевелиться, чтобы не беспокоить Белославу, голова которой покоилась на его плече. Полуоткрыв глаза, Лютобор видел, как ее черные волосы густой волной разметались по подушке, касаясь его щеки. От них пахло зверобоем, чабрецом и душицей, коими она мыла голову. Во сне гордое лицо молодой женщины смягчалось, в нем появлялось доверчиво-открытое выражение, и Лютобору нравилось видеть ее такой.
Она была беременна, и для яргородского князя предвкушение будущего родительского счастья было так же ново, как для его молодой супруги. Лишь узнав об этом, он окончательно понял, что его жизнь сейчас полнее и ярче, чем когда-либо в не такие уж и малые годы, прожитые до сих пор. Белослава непременно подарит ему сына - это он знал совершенно точно. Беременность пока еще не была по ней заметна, но молодая женщина уже подпоясывалась под платьем турьим мужниным поясом. Он сам сделал из пояса оберег для нее, с железной пряжкой, зашив внутрь травы, приносящие здоровье женщине и будущему ребенку, и отводящие рочь злые силы. Турий пояс и пряжка из железа приглашали Перуна защитить от любой нечисти будущего ребенка и подарить его благословение, а дополнительно вшитые в пояс обереги  должны были облегчить беременность и роды. Испокон веков в Сварожьих Землях беременные женщины носили под одеждой мужские пояса. Такой пояс-оберег обозначал, что ее муж душой с нею и поддерживает в самое важное время. А заодно воинский пояс вселял в будущую мать мужскую решимость: ведь женщины тоже сражаются на свой лад, и ей, чтобы выносить и родить ребенка, необходимо не меньше отваги, чем у самого закаленного воина. Но Белославе и так силы духа не занимать, и она гордо и целеустремленно готовилась родить их первенца. Нет, это не тревога за нее разбудила его среди ночи. Но тогда что?
Он чуть приподнял голову, и понял, что жена не спит. Слух у нее был, как у опытного разведчика, а беременность особенно обострила все ее чувства. Женщина приподнялась на локте, мягко коснулась плеча мужа.
- Что случилось, Лютобор? Я услышала, что ты не спишь.
Он прислушался, но в доме и на улице все было тихо. И все же его не оставляло ощущение, что вот-вот что-то случится.
- Не знаю... Оденься на всякий случай и будь готова. Я погляжу.
Протянув руку, он зажег свечи в стоявшем на столе подсвечнике. Не глядя, слышал, как Белослава выскользнула из ночной сорочки и накинула обычную рубашку, а поверх нее - голубой шелковый летник. Сам наскоро одевшись, он взглянул в открытое окно.
Стоял цветень, и было уже по-летнему тепло. С улицы задувал ветер с восхода, донося запахи черемухи и весенних садов. Город мирно спал, даже первые петухи еще не пели. Ночь стояла темная, безлунная, но яргородский князь все-таки видел вдалеке избы, окруженные садами, поодаль, за Холмом Лады - темную гладь реки, а на том берегу - снова жилища: Оружейную и Кожевенную слободы.
И вдруг в небе вспыхнуло зарево. Будто падающая звезда или комета с огненным хвостом, оно появилось на окоеме, но не пролетело высоко в небе, а камнем ринулось вниз... все ниже и ниже, прямо на спящий ночной город. Теперь Яргородец разглядел исполинскую птицу с огненными перьями - не просто красными, а раскаленными, как в печи, одним своим видом заставляющими вспомнить о пламени. Она горела, как тысяча факелов, и била крыльями над Медведицей, рассыпая перья. И там, где падало хоть одно перо, все, что могло гореть, вспыхивало, как от упавших углей. Загорались крыши изб, овинов, бань, хлевов, пластали во многих дворах поленницы и стога сена. И над всем этим кружила Огненная Птица, из-под крыльев которой хлестал раскаленный ветер. Она торжествующе кричала, и Яргородцу послышался в ее крике злобный женский смех.
- О, Отец-Небо! Пожар! - воскликнула Белослава, хватая мужа за руку. - Заречье горит! Скорей, в Крепость!
Лютобор пожал руку жены и вместе с ней выбежал из горницы. Даже в такой миг он не мог не отметить, что ему досталась необыкновенная женщина, хотя бы и для дочери и сестры великих князей. В такой момент первым делом подумала предупредить брата. Крепость стояла дальше от реки, чем их усадьба, и там могли еще не знать о пожаре.
Толкнувшись в первые попавшиеся двери, Яргородец разбудил спавших там людей, кратко объяснил, что случилось, приказал всех поднять на ноги. К счастью, его люди привыкли во всем доверять князю: еще не проснувшись толком, уже поняли, что в городе пожар, и надо быть готовым ко всему.
- Чеслав, Ярополк, Вингольт! - оглядел яргородский князь своих военачальников. - Собирайте людей и ведите в сад, не допуская сумятицы! Выстройте наши сотни! Белян, Коршун - к лошадям! Волчок, собери челядь качать воду из колодца!
- А мне ты что прикажешь делать, княже? - послышался звонкий юношеский голос.
Лютобор оглянулся и увидел Горицвета. В последнее время мальчик сильно вырос, и сейчас напоминал коня-двухлетку, тощего и нескладного, с несоразмерно длинными ногами, за которыми все остальное как будто не успевало расти. Но был по-прежнему отчаянным и бесшабашным, как в детстве, и стремился отличиться перед князем. Вот и теперь чуть ли не приплясывал, ожидая от него поручений.
- Ты, Горицвет, будешь пока при мне, - строго приказал князь. И, увидев, как печально опустил голову отрок, добавил мягче: - Если понадобишься, я скажу.
В саду собирались люди. Увидев пока еще вдалеке зарево пожала, шумно переговаривались. Плакали дети, разбуженные среди ночи, всхлипывали женщины, толпясь вокруг. Какой-то мужчина басил, успокаивая женщину, выбежавшую в ночной сорочке:
- Ну что ты, Любуша, ну, может, еще и обойдется у нас... Пожар - так ведь он во-вон еще где, за рекой, дай Свароже, чтобы к нам не дошел. Главное - у нас все готовы, значит, справимся. Князь Лютобор Мстиславич всегда знает, что делать.
Яргородец надеялся на это, но, вспоминая, как Огненная Птица разбрасывала перья-факелы по всему городу, не поручился бы, что успеет вовремя. Когда его отряд собрался ехать, он сам последним сел на своего белогривого Беркута, как вдруг увидел, что и жена уверенным движением садится на вороную кобылицу. 
- Останься с женщинами, здесь пока что безопасно. Я не хочу, чтобы ты видела то, что будет там твориться, - попытался он урезонить ее.
Белослава взглянула на него гордо и непреклонно, как никогда похожая на своего брата, Лютобора Медведицкого.
- Я еду с тобой. Только при тебе смогу не волноваться за вас всех.
Яргородец вздохнул. Женщине во время беременности следует видеть и слышать только самое красивое, чтобы лучшим образом сказывалось на ребенке, и избегать всего тяжкого, мрачного, пугающего, что может ему повредить. Но, увы, как тут убережешься? Княгиня Росава тоже ожидала своего первенца. Еще не рожденных детей уже ожидали большие потрясения...
Не споря больше с женой, Лютобор Яргородский вывел в город свой отряд, оставив челядь и женщин следить за усадьбой. Выехав в город, увидел, что и по эту сторону реки уже занимается пожар. Окна изб ярко озарялись, из-под крыш валил дым. Горели заборы и домашние постройки. Выскакивали из домов всполошенные люди, полуодетые и совсем голые, бежали по улицам, метались, едва не опадая под копыта, звали тех, кто бежал за ними, и кто не успел выскочить. А ветер разносил тлеющие искры все дальше, губя улицу за улицей.
На углу Суконной улицы лошади заартачились и ни за что не хотели идти вперед. Они ржали и вскидывались на дыбы, крутили головами, и в их лиловых глазах отражались отблески пожара. Вся улица была объята пламенем, удушливо клубился дым, а воздух сделался таким сухим и горячим, что им больно было дышать. Да и нельзя было проехать, ибо улицу запрудил народ. Все, кому посчастливилось выскочить из пожара, спешили теперь спастись, бежали по улице, почти обезумевшие от ужаса. Обгоняя друг друга, текли живой рекой,  с воплями и стонами, не останавливаясь.
- К реке! - крикнул Лютобор Яргородский, стараясь перекричать рев пламени и топот толпы. - Бегите к реке! К воде! Там спасение!
И, не очень-то надеясь, что они услышат и поймут, повторил мысленно приказ бежать к реке передним из беглецов, надеясь, что за ними последуют и другие. Затем повернул коня, объезжая стороной уже объятые пламенем улицы.
Миновали холм Велеса, где находились городские торги. Там тоже горело. За высокой оградой метались какие-то люди, размахивали руками, кричали, требуя тушить пожар. Уже катили бочки с водой, тащили ведра от колодца. Но Яргородец заметил, что на пожаре суетились и другие люли: пользуясь всеобщей суматохой, выбивали двери складов, уже хватали вещи...
- Вингольт! Бери две сотни, все потушите и не дайте разграбить! - распорядился князь.
Спустившись с холма Велеса, увидели, что и в середине города уже пылает пламя. На вершине холма Сварога как будто расцвел невиданный багровый цветок, и все озарилось как днем. Белослава, державшаяся все время рядом с мужем, вцепилась ему в руку с силой железных клещей.
- Крепость! - прошептала она.
- Да, это горит Крепость! - сурово подтвердил Яргородец, поддерживая жену в седле и глядя, как по склонам холма Сварога со всех сторон разбегаются люди, черные среди огненного зарева, как будто спасались от извержения огненной горы.
У подножия съехались с великим князем. Тот, едва успев собрать свою дружину, тоже был вынужден проезжать окольными путями, с болью в душе глядя, как гибнет его дом. Встретившись со своим зятем в садах, куда огонь еще не дошел и было темно, великий князь не узнал выехавших навстречу всадников.
- Эй, кто тут? Дай дорогу, стопчу! - потребовал сдавленным, глухим голосом.
- Стой, Лютобор Тихомирич, не спеши! Спешка на пожаре нужна, но суета вредна всегда!
- Это ты, Лютобор Мстиславич! - воскликнул великий князь, и, когда Мстиша поднес факел, с облегчением разглядел и сестру свою. - Слава Богам, вы спаслись! А нас застало среди ночи, в самый сон. Проснулись, когда уже крыша пластала, все в дыму... Я велел отвезти Росаву к реке, а сам - сюда. Но, кажется, тут уже ничего не сделать.
Яргородец взглянул на горящую Крепость. Она уже целиком озарилась пламенем, точно холм Сварога украсился огненным венцом. Крепкие дубовые бревна все-таки уступили огню, загорались внутри одно за другим, и вскоре все обширное, величественное здание полыхало так, что не отвести было глаз. Языки багрового, алого, рыжего, золотого пламени реяли на ветру, как победные стяги, - красивое, но смертельно опасное зрелище. Сердце Медведицкого княжества, родовое гнездо потомков Святослава Храброго сгорало дотла, и вместе с ним как будто выгорало в душе что-то у каждого, видевшего пожар. На одно ужасно тяжкое мгновение всем показалось, что надежды всего рода медведицких князей уходят сейчас в небо черным дымом.
Наконец, великий князь прервал это самоистязание. Лицо его, опушенное еще редкой черной бородкой, отвердело, зубы сжались до скрипа.
- Все равно построим каменную Крепость! - буркнул он с деланой небрежностью и повернул коня прочь.
Князь Бронислав, весь покрытый копотью, поравнялся со старшим братом, проговорим неживым голосом:
- Может быть, высокую башню еще отстояли бы... - на руках у младшего князя виднелись ожоги, а на лбу - ссадина, оставленная каким-то упавшим предметом.
- Сперва свою башню почини, - великий князь беззлобно ухватил брата за ухо, как в детстве.
Сквозь сады продирались тут и там бегущие люди, направляясь к реке, катились даже целые повозки, спасались веред людей ревущие на все голоса лошади, коровы, козы. Дальше, где огонь не успел еще сильно разгореться, суетились люди. Они заливали водой очаги пламени и засыпали их землей, пока они еще не успели разрастись во всепожирающего огненного зверя. Княжеские воины помогали горожанам тушить пожары, сколько могли.
В одну горящую избу вбежали десять воинов, помогая большой семье вытаскивать все, что удавалось найти в густом дыму: люльку с младенцем, грубо сколоченную табуретку, ткацкий станок, ларь с одеждой. Хозяева суетились вместе со спасителями, метались, не слушая предупреждений. Как вдруг крыша накренилась и стала оседать, прогорев насквозь. Зычный крик великого князя пропал в реве пламени.
- Лютобор! - крикнула Белослава, но не брату, а мужу. - Сделай что-нибудь!
Яргородец мысленно проник за сплошную стену огня и удушливого дыма. Нет, не сплошную... он нашел в ней просвет, и сквозь него устремился прохладный ночной воздух, упоительно сладкий после запахов гари. Уже трещавшие, догорая, перекрытия крыши на миг выровнялись, и ловушка, готовая захлопнуться, раскрылась, выпуская жертвы. Не помня себя, люди выбежали из горящей избы. И, как только последний из них оказался в безопасности, крыша рухнула с оглушительным треском. Взметнулся в вихре искр столб пламени до самого неба.
Княгиня Белослава не произнесла ни слова, но глаза ее, блестящие, как звезды, сказали ее супругу больше самых прекрасных речей.

[Артанис]

Куда бы ни бросился великий князь со своей свитой - всюду уже полыхал пожар. Во многие улицы было не проехать: там все заволокло черным облаком дыма, таким густым, что люди удушливо кашляли, еще не приблизившись к нему. Но там, где можно было еще что-то сделать, княжеские воины тушили пожар всеми силами: таскали воду, где могли взять ее, а, если не находили - забрасывали землей. Вытаскивали обожженных, задыхающихся людей, разрушали постройки, на которые мог перекинуться огонь.
Князь Лютобор Медведицкий сперва лишь распоряжался своими воинами, затем и сам соскочил с коня и бросился в дом, где кто-то стонал. Внутри все было полно дыма, мгновенно стало трудно дышать, ничего не удавалось разглядеть. Волосы скручивались от жара, самый воздух сделался невыносимо горячим. Лютобор опрометью выскочил из горящей избы, тяжело дыша. Потребовал себе ведро воды и с наслаждением окунул в него голову. Отдышавшись немного, снова бросился на пожар со своими воинами.
- Лютобор, подожди, я с тобой! - крикнул Бронислав.
Но старший брат обернулся с таким лицом, что юноша сразу понял - здесь не до шуток. Они с детства чувствовали себя равными во всем, но великим князем был только один из них, и он не потерпел бы своеволия. И Бронислав остался вместе с Белославой глядеть, как исчезла в дыму спина брата. Его белая сорочка мелькнула раза два, затем совсем пропала в клубах черного дыма, подсвеченных языками пламени. Вскоре появился, таща чье-то бесчувственное тело, которое положил на траву. На лице у великого князя багровел ожог, щека вздулась.
- Разрушьте стену! - хрипло прокаркал он, обернув голову и плечи мокрым полотном и ныряя в горящую избу в третий раз.
Лютобор Яргородский первым сообразил, что он имеет в виду, и, не дожидаясь прочих, сам облился водой и, схватив валявшийся на земле топор, бросился рубить тлеющую бревенчатую стену избы, видя, что дверь ее вот-вот обрушится. В лицо ему ударила волна нестерпимого жара, сноп огненных искр взвился на ветру. Яргородец невольно отскочил и обратил внимание, что и соседние крыши вот-вот займутся пламенем: оно уже весело бежало по верхним венцам, подбираясь к стропилам. Оглядевшись, увидел нескольких местных мальчишек, сбежавших от огня.
- Умеете лазать? - спросил их Яргородец и, не дожидаясь ответа, приказал: - Скорей на крыши, затопчите огонь, пока не разгорелся.
Городские мальчишки вскарабкались на крышу с проворством белок. А князь Бронислав схватил за руку Горицвета, своего ровесника.
- Вот и для нас дело нашлось! Пойдем!
Ловко цепляясь за любую неровность в бревенчатой стене, они вскарабкались на крышу еще не загоревшейся избы, принялись затаптывать тлеющие искры, готовые разгореться сильнее. Любой тлеющий уголек они растаптывали в пыль, пляша на покатой крыше, точно дикари, над головами тех, кто не мог в темноте последовать за ними с такой же ловкостью. За синой их бушевало рыжее пламя, поднявшись до небес, но сюда, они знали, оно уже не переметнется.
Когда все, наконец, снова собрались, чтобы ехать дальше, Бронислав не только не смущался перед старшим братом, но поглядел на него с гордостью, как бы желая заявить: "Взгляни, и я занимался важным делом!" Великий князь ничего не сказал ему. Возможно, он еще не отдышался после пребывания в дыму. Не стал и Яргородец ругать Горицвета за излишнюю самостоятельность, лишь положил руку на плечо юноше, и тот радостно встрепенулся, расценив это как поощрение.
Город горел по обе стороны Медведицы-реки. Ветер с восхода помогал огню распространяться все шире. Кое-где его удавалось потушить, но многие дома и целые улицы поглощались пламенем безвозвратно. Воли гибнущих людей, рев сгорающих заживо животных заглушался неистовым треском пожара, грохотом рушащихся зданий. Горящие бревна вываливались из стен, катились по улицам, точно горящее колесо в день Весеннего Равноденствия. Казалось, все кругом было обречено гибели и разрушению.
Те, кому повезло спастись, бежали к реке, сознавая, что лишь вода способна укрыть их от огня. В толпе бегущих слышались рыдания и плач детей, проклятья и молитвы Богам. Каждая еще свободная от пожара улица была полна народу.
Невольно выругавшись, великий князь тоже повернул коня в сторону реки. Его место было сейчас там, среди обездоленных погорельцев, а здесь он ничего больше не мог сделать. И его спутники последовали за ним.
Лютобор Яргородский хотел укрыть жену платком и вести ее лошадь в поводу. Но Белослава твердо взглянула на него.
- Хороша бы я была, если бы любила свой город, когда он благополучен, и трусливо отворачивалась, когда он страдает! - и она доехала до реки вместе с мужчинами в полном молчании.
Огонь с обеих сторон подступал к самого берегу: прибрежные заросли и камыши тоже загорелись. Лишь на открытых местах толпился народ. В отблесках пламени виднелись на том берегу люди, которых огонь загнал на мелководье; они стояли там, видимо, не умея плавать.
- Мост! Деревянный мост тоже сгорел! - донесся в это время вопль.
И впрямь: там, где оба берега Медведицы соединял прочный настил моста, теперь только обгорелые сваи торчали из воды. Другой берег был отрезан для них.
- А лодки как же! - сообразил Мстиша, как всегда бывший рядом с великим князем. - На песчаной косе всегда лодки стоят! Они, наверное, целы, там больше нечему гореть!
Люди тут же заторопились к речной косе, где у причала всегда стояли рыбачьи лодки и висели для просушки сети около ближайших избушек. Туда и впрямь огонь не добрался, и гребцы поспешили стащить лодки на воду. Видно было, что придется не раз сплавать на тот берег: толпа собралась большая, а в лодке помещалось всего несколько человек.
Те, кому посчастливилось спастись, теперь собирались все на берегу, а иные, как бы не веря, что на суше еще можно чувствовать себя в безопасности, вбегали в воду, плескались там, обмывая ожоги, и не хотели оттуда выходить. Только в реке сейчас можно было найти покой и прохладу: огонь придвинулся так близко, что даже на берегу чувствовалось его жаркое дыхание. Но пожар продолжали тушить по мере возможности.  Неразличимые в темноте люди таскали воду, черпали ведрами, передавая друг другу по цепочке. Однако их усилия мало что могли изменить на огромном пожаре, в который почти полностью превратился город.
Когда великий князь приехал к реке, его жена, бывшая тут же с дворцовыми женщинами и челядью, поднялась ему навстречу. Беременность уже отягощала фигуру молодой женщины, лицо ее было усталым и бледным, но она сумела встретить мужа без слез.
- Пусть хранят тебя бессмертные Боги, друг мой! - воскликнула она, прижимаясь располневшим телом к пропахшему дымом, покрытому коотью Лютобору. - Ой, что это у тебя? Обжегся? Надо обязательно в самое пекло лезть?
- Надо, Росавушка, иначе я - не великий князь, а только кукла позолоченная. Понимаю, трудно приходится, век бы такого никому не видеть. Но ты потерпи. Отстроим город и Крепость лучше прежних, каменные стены возведем. Ребеночек наш уже в новой Крепости родится.
Росава обвила его шею руками и поцеловала в лоб, меж тем как он прижимал к губам ее руки.
- Муж мой, Ладо мое! Увидев теперь, каково твое княжение, еще больше полюбила тебя!
К великой княгине подошла Белослава, подхватила ее под руку и усадила на принесенную кем-то скамью. Общее состояние и обрушившееся на всех несчастье еще больше сблизило обеих женщин.
Между тем, народ продолжал прибывать - тысячи обездоленных, разоренных людей, потерявших близких, лишившихся крыши над головой и всего самого необходимого. Пока еще они ничего не соображают, ошеломленные несчастьем, или радуются уже и тому, что спаслись. Но завтра же надо будет всех накормить, приютить, одеть и приставить к делу, ибо не ничего хуже голодной отчаявшейся толпы.
Стоя на берегу, Лютобор Медведицкий со своими боярами обсуждали, что делать дальше.
- Завтра с утра начать раздачу погорельцам каши, хлеба и мяса. Наладить подвоз из сел и боярских вотчин. У кого уцелели припасы в городе - отдайте, не жмитесь, отдарю из княжеской казны.
- Казну-то еще отыскать надо, - вздохнул князь Аджаров. - Крепости больше нет, теперь и тебе, княже, придется затянуть пояс...
- Казна глубоко зарыта, туда огонь не дойдет, - ввернул князь Бронислав, но старший брат толкнул его локтем в бок.
- Словом, надеюсь, будет на что сперва кормить погорельцев, - подытожил он. - И еще всем велю передать: если кто вздумает спрятать припасы или поднять цены на самое необходимое, пользуясь людским несчастьем, - того вздерну на площади, чтобы все видели. Любого, будь то управитель вотчинный, или купец, или даже боярин.
И по голову, по выражению лица великого князя слышавшие его поняли, что он не шутит. Это если бы кричал, ругался, можно было поверить, что позже отойдет, успокоится. А когда вот так говорит, негромко, но твердо и властно, - и у не самых робких из княжеских советников мурашки по коже прошли: ведь в самом деле повесит. Положим, тех, кто прячет пищу от голодных людей, и следует, но ведь кто знает, за что сочтет нужным вешать в другой раз...
И мелькнувший среди бояр Тихомир Зимин поспешил скрыться за спины отца и брата: не то на него повеяло жутью от угрозы великого князя, не то от острого взора Лютобора Яргородского...
Старший Зимин, враз постаревший и погрузневший, в распахнутом на груди кафтане, долго молчал, размышляя про себя, что делать в первую очередь. Как ни крути, восстановлением города в первую очередь ему руководить придется. Ладно хоть, свою усадьбу отстоял от огня, но сколько же сгорело дотла! И городские воинские сотни, подчиненные тысяцкому, сейчас вместе с княжескими дружинниками тушили огонь, где было возможно, но разве им справиться с таким большим пожаром? А еще придется опасаться бунтов среди погорельцев и просто темных личностей, готовых поживиться на всеобщей беде...
- Торги еще! - спохватился Зимин. - На торги надо послать охрану, от пожара да от лихих людишек. Лютобор Тихомирич, дай своих воинов! Купцы сейчас тебе первые друзья; не дай их разорить, и они тебе помогут восстановить город.
- Я оставил на торгах людей для охраны, - вмешался Лютобор Яргородский.
Великий князь с благодарностью взглянул на родственника. И со вздохом перевел взор туда, где пламя бушевало над семью холмами Медведицы.
- Как это могло случиться, что город загорелся сразу со всех сторон? - вырвалось у него.
- Не иначе, подожгли нарочно, - предположил воевода Конь. - Подпустили нам красного петуха...
- Огненную Птицу, - поправил Яргородец, но никто не понял, что он имел в виду.
В цветене ночи бывают коротки, но на сей раз тьма почему-то не спешила рассеиваться. Иссиня-черная клубящаяся мгла продолжала нависать над озаряемым пожаром городом. Не сразу стало понятно, что это уже не ночная тьма, а тучи, затянувшие небо целиком. Издалека доносилось слабое рокотание грома. Услышав его, люди немного оживились, с надеждой глядели в ту сторону.
- Может быть, Перун погасит дождем пожар, если людям не под силу, - говорили они, протягивая руки к небу.
Приехали из Святилища служители Богов. В повозке, влекомой парой белых быков, стоял во весь рост Богумир в белом облачении, за ним ехали младшие жрецы.
Воздев руки к небу, Богумир воззвал во всеуслышание:
- Избавь нас от огненной напасти, Громовержец Перун, защитник Неба и Земли! Спаси народ свой, пошли нам дождь, чтобы погасил нечистое пламя! Ведь не твоей грозовой молнией зажегся губительный огонь, и не Боги карают нас за вину тайную или явную. Это пламя разгорелось по вражеской воле, злые чуждые души сговорились сжечь Медведицу. Не позволь им, Хозяин Громов, уничтожить наш народ. Сохрани Святилище твое и других Богов, спаси то, что еще осталось от Медведицы. Пастырь небесных коров-туч, позволь им пролить здесь небесное молоко, исцели наши раны, пока не поздно!
И, пока верховный жрец творил молитву, заоблачное рокотание явственно приближалось, и небо все чаще рассекали молнии, совсем белые перед багрово-рыжим пламенем. Многие сотни голосов с надеждой повторяли мольбу старого жреца, просительно подняв руки. Белокалильным жаром дышал пожар, неподвижно замер грозовой воздух. Казалось, скоро совсем нечем станет дышать. Но вот, едва закончил Богумир молиться, хлынул проливной дождь. Он не капал, а падал прямыми бесконечными струями, сливающимися в сплошную водяную стену.
Вода заливала черный пепел, превращая его в кашу, смывала пыль и копоть с листьев на деревьях, и те благодарно шелестели, освеженные. Точно из невидимого исполинского ведра, обрушился ливень на бушующий в городе огонь, и Медведица окуталась облаком пара.
Это была невиданная битва - вода шла в наступление на огонь, точно одушевленные силы, и трудно было сказать, кто победит. Ливень не стихал ни на миг, он заливал все своими потоками, гасил каждую искорку пламени, остужал раскаленные поверхности. Огонь не сдавался: он шипел змеей, пускал облака раскаленного пара, снова и снова пытался разгореться, пока не угасал окончательно. Он прятался в каждом укрытии, куда не могли проникнуть струи ливня, и скрывался под слоем мокрого пепла, еще долго тлея и дымя.
На протяжении трех дней шла над Медведицей битва стихий. Чуть только стихал ливень, как затаившийся огонь всыхивал снова, с треском высушивал все, что погасила вода. И снова бушевал грозовой ливень, стремясь погасить дотла всепожирающее пламя. И днем, и ночью не смолкала их борьба. Люди, ютившиеся в кое-как сделанных укрытиях - князья и бояре вместе с беднейшими горожанами, - слышали их яростное сражение. То огненное зарево вновь вставало над опустевшим городом, то серая стена ливня заволакивала взор.
Только через три дня солнце, наконец, прорвало мутную завесу дыма и пара. С удивлением взглянул сияющий Даждьбог со своей колесницы на черную, обугленную, лежавшую в руинах Медведицу.

[Карса]

Как много нового появилось! Близится, близится час расплаты для чжалаиров!

[Артанис]

Ой, с возвращением Вас, эрэа Карса!

Как много нового появилось! Близится, близится час расплаты для чжалаиров!

Стараюсь не терять времени даром.
Ой, до этого далеко еще! Пока что медвединцам приходится трудно, как никогда.

Глава 24. Каменная Крепость
Еще долго уцелевшие от пожара медвединцы жили в становище на берегу реки, ожидая, когда можно будет вернуться на пепелище. Вся Медведица лежала перед ними в руинах, под толстым слоем черного пепла. Несмотря на долгий ливень, этот пепел был горяч - пламя Огненной Птицы не так-то легко покорялось даже божественному ливню. И три дня спустя кое-где прибитый дождем пепел еще курился белым дымком, а стоило его чуть разворошить - вспыхивали тлеющие в глубине искры. Прошло немало времени, прежде чем пепел остыл настолько, чтобы по нему можно было ходить. Лишь тогда великий князь со своими сподвижниками смог проехать на пожарище и оглядеть ущерб.
Кони мягко и печально ступали по хрустящему под копытами мокрому пеплу. Ветер вздымал его, и тяжелые черные хлопья носились по воздуху, забивали нос и горло, мешали дышать. Всюду, куда бы ни упал взгляд, виднелись одни головешки. Обломки полуобгоревших изб торчали среди полностью выгоревших груд пепла. Вместо цветущих весенних садов по большей части встречались им черные, обглоданные огнем остовы деревьев, похожие на оживших мертвецов. Среди развалин смутно угадывались обгорелые останки жителей, не сумевших спастись. Трупы лежали и прямо на улицах, как их застиг огонь. Кто не смог добежать до реки, падали наземь, обожженные, ослепленные, задохшиеся от дыма, и пламя поглощало их. Для них спасительный ливень пришел уже слишком поздно, он мог лишь омыть их тела, по большей части обгоревшие настолько, что уже никто не взялся бы их узнать. Погибшие на пожаре люди лежали вповалку с обугленными останками лошадей, коров, свиней, собак, спасавшихся с ними вместе. При этом зрелище князь Бронислав совсем позеленел, и даже великий князь судорожно сглотнул, вдохнув запах смерти вместе с запахами дыма и гари, пропитавшими тут все вокруг. На обгорелых пнях деревьев сидели жирные черные вороны, тоже похожие на ожившие хлопья пепла, и надсадно каркали при виде проезжающих всадников.
Некоторые чудом уцелевшие или не до конца сгоревшие дома, изредка попадавшиеся зеленые деревья только подчеркивали эту картину всеобщего разрушения. Даже те, чей дом удалось спасти, в их числе и Лютобор Яргородский, не могли сейчас радоваться, видя, что осталось от еще недавно прекрасного города.
Заслышав топот копыт, из развалин стали появляться выжившие. Кому-то повезло отсидеться в погребе, достаточно глубоком, чтобы и огонь не достал, кто-то не дал у себя разгореться пламени, и остался сидеть, отрезанный как на острове среди бушующей стихии. Теперь они выходили из своих убежищ навстречу великому князю - серые от пепла и от усталости, голодные, обожженные. Из развалин слышались стоны тех, кто идти не мог. Их всех следовало отправить на берег к остальным, накормить, а пострадавших передать лекарям, кому еще можно было помочь спустя столько времени.
Вот и холм Сварога, превратившийся в сплошную кучу мокрого пепла. От возвышавшейся здесь Крепости не осталось даже очертаний, все прогорело дотла. Увидев это место, Лютобор Яргородский подумал, что Огненная Птица, верно, сильнее всего нацелилась именно на Крепость, оплот медведицких властителей. Но не стал ничего говорить о своих догадках молодым князьям и их ближникам. Легко разжечь жажду мести, но гораздо полезнее сейчас будет восстанавливать, а не разрушать.
Приказав спутникам остаться внизу, великий князь въехал на самый верх, туда, где несколько дней назад гордо возвышались строения Крепости. Конь его вздымал целые облака пепла, из серого в яблоках сделался вороным. Поднявшись наверх, Лютобор Медведицкий некоторое время стоял молча и неподвижно, как чугунное изваяние, и никто не видел его лица. Когда вернулся обратно, лицо его, серое от пепла, как будто окаменело.
- Охраняйте холм Сварога. Поставьте здесь частокол, чтобы лихие люди не забрались, стража пусть сменяется днем и ночью, - приказал он воинам.
Те взялись исполнять поручение. Но бояре, насмотревшись на сгоревший город, пали духом и озирались вокруг с мрачным видом. Иным из них уже не верилось, что город может оправиться после таких разрушений. Воевода Конь первым решился высказаться:
- Это ведь сколько работы теперь предстоит, княже, чтобы все отстроить заново! А людям-то каково будет поселиться на пепелище? Уже слухи пошли, что Медведица неугодна Богам, и надо искать другое место жительства.
Его поддержал и князь Твердислав Белецкий, брат другого князя Белецкого, убитого чжалаирами в бою у Волчьего Лога:
- Вправду, Лютобор Тихомирич: разве мало тебе хороших городов? Зеленоград, скажем, отписанный по завещанию князю Брониславу Стемиричу. Или Соболевск, где ты играл свадьбу. Ты же сам говорил: Соболевск тебе приносит удачу. Сделай его своей столицей, так ведь легче, чем отстраивать Медведицу из пепла. Люди сразу получат кров и пищу, а здесь можем до холодов не успеть.
Великий князь глядел то на одного, то на другого из советников, глазами в черных кругах бессоницы. Никто бы не поверил, что ему не исполнилось еще восемнадцати лет: он уже давно рассуждал как взрослый муж, и встречал лицом к лицу испытания, каких в более благополучные времена не узнаешь за всю жизнь. Наконец, он встретил блестящий взор Яргородца. Тот, как и все, напряженно ожидал, что решит великий князь. "Ну, вот и пришло время узнать, на что ты способен, Лютобор Тихомирич, сумеешь ли твердо переносить несчастье, не предпочтешь ли легкий путь верному..."
Снова оглядев выжженную пустыню на месте города, великий князь проговорил твердо, с расстановкой:
- Медведица - наша единственная столица, и нам не надо иной! Хорош будет великий князь, хороши премудрые советники, что бросают свой дом при первой опасности и ищут другого! А если и новая столица тоже сгорит, куда мы побежим зайцами второй раз? Да и не годятся эти города в столицы. Один слишком далеко к полунощи, другой - на противоположной окраине княжества, под носом у азанского князя. То-то он смеяться станет, если мы прибежим с поджатым хвостом. Самое же главное - нам не будет счастья, если покинем Медведицу, корни свои обрубим. Хозяин Гроз спас для нас город, погасил пожар - это ли не знамение для нас? Отстроимся на пепелище еще краше прежнего, воздвигнем каменную Крепость!
У многих бояр и воевод при этих словах отлегло от сердца, даже у тех, кто готов был на переселение, как крайнюю меру. Кое у кого даже слезы выступили на глазах, стоило им поверить, что Медведицу можно возродить. Глаза у Лютобора Яргородского блестели, как летнее небо, озаренное солнцем.
На холм Сварога приехал на бычьей упряжке Богумир. Увидев, что сделалось с городом, долго молился Богам, прося у них благословения. Затем старец неожиданно склонил голову перед великим князем.
- Спасибо тебе, Лютоборушко, что не оставил дома своего родимого, хоть и лежащего в запустении, - проговорил тихо, как маленькому. - Истинный подвиг не только в том, чтобы достигать чего-либо, но и в том, чтобы твердо и грозно отстаивать то, что есть.
- Я знаю, дедушка, - так же тихо проговорил молодой князь. - Обещаю тебе, мы не предадим Медведицы. Нам в пример будут предки наши, отстроившие города, разрушенные чжалаирами. А мы чем хуже? Проклятые думали - вовек не поднимутся Сварожьи Земли, но, вопреки всем жертвам и разорениям, они возродились вновь!
- Как феникс из пепла, - добавил Лютобор Яргородский. И, встретив недоумевающие взоры остальных, объяснил: - Феникс - чудесная птица, что, старея, сгорает в огне и вновь возрождается молодой. Если ты, великий князь, когда-нибудь поведешь в бой войско всех Сварожьих Земель, не одной Медведицы, - пусть на твоем знамени будет феникс, знак нескончаемой жизни.
Казалось бы, время ли говорить о войне и о победных знаменах, когда их собственный город лежит в руинах; но медвединцы заметно приободрились и глядели на выжженную гарь с тайной надеждой, преодолевая отчаяние: обещаниям Яргородца постепенно привыкали доверять.
- Все-таки, княже, подумай: надо ли сразу каменную Крепость? - почесал бороду боярин Зимин. - Тебе и без того придется порастрясти казну, если хочешь отстроить город до холодов. Может, пока хватит и деревянной Крепости? Вот через год-два, когда станет полегче, казна пополнится, можно будет и о каменной подумать...
- А если за год-два на нас нападет кто? - возразил Лютобор Медведицкий. - Чжалаиры, скажем, воспользуются удобным случаем. Хотя у них сейчас своих бед довольно. А волчановский князь Мстислав, давний наш соперник? Этот может еще и литтов на нас навести, Радвиласу только повод дай протянуть свои загребущие лапы еще и к нам. Нет, каменная Крепость нужна позарез, чтобы любой завоеватель разбил бодливый лоб. Говорят, в Закатных странах все укрепления строятся из камня, правда, Лютобор Мстиславич?
- Правда, - кивнул Яргородец. - Только как их строить полагается, читал кое-что, но не очень разбираюсь: при мне никаких новых крепостей не строилось. Придется тебе еще найти мастеров, знающих каменное зодчество.
- Да, где же их взять? - задумались советники. Князь Аджаров припомнил первым:
- Во Влесославле, княже. Там до сих пор сохраняются многие старинные искусства, и в строительстве тамошний народ намного превосходит нас.  Там всегда найдешь знающих мастеров и умелых строителей. Напиши влесославльскому посаднику, попроси прислать тебе зодчего, умеющего возводить каменные стены, да каменщиков, способных обучить наших.
- Сколько ж заплатить придется такому зодчему, чтобы согласился приехать к нам? Влесославль-то город богатый, куда нам при нынешней скудости, - недовольно проворчал тысяцкий.
Но великий князь с усмешкой похлопал его по плечу, обтянутому аксамитовым черным кафтаном.
- Ну, Владислав Вячеславич, ты совсем не к месту хочешь сберечь куны. Не слышал поговорки: "Скупой платит дважды"? За каменную Крепость не жаль никаких кун. Уж лучше на чем-нибудь другом сбережем их.
Побагровев, старший Зимин отвернулся. Вот уже какой раз великий князь все предпринимал вопреки его воле, даже из вежливости не хотел прислушаться. Пришлый литтский полукровка-колдун ему сделался ближе родного дяди!
А на берегу Медведицы-реки тем временем выросло нечто вроде становища кочевников. Люди ютились в выкопанных на берегу землянках, ночевали в крытых телегах, в которых подвозили погорельцам припасы. У кого были родные в ближайших селах - уезжали к ним, но большинство готовились строиться заново. Мужчины уже понемногу начинали рубить лес для будущих изб, не дожидаясь приказа от великого князя. Люди постепенно приходили в себя. Не так быстро и не так легко, конечно, это им давалось. По ночам многие кричали, вспоминая пожар. Плакали дети. Стонали обгоревшие, которым не хватало лекарств. Немало человек, что вырвались из огня или их вынесли другие, умерли теперь от ожогов. Припасов, доставляемых из сел, едва хватало на всех, а об одежде и хотя бы самых необходимых предметах обихода говорить не приходилось. Хорошо хоть, бояре и купцы, чьи склады уцелели от огня и татей, согласились часть расходов взять на себя, когда великий князь поговорил с ними. До осени следовало отстроить город, хотя бы в основном. Это понимали все - и мужики, что, помолясь Лешему и оставив где-нибудь в кустах горшок каши, отправлялись рубить лес, и бояре, не жалевшие своих средств на восстановление города.
Прежде чем начать строиться, медвединцы должны были расчистить горы пепла, толстым слоем покрывавшим землю. В течение двух седьмиц его вместе с останками неопознанных жертв пожара вывозили за город и хоронили в общей могиле для всех, кому целый город сделался погребальным костром.
Понемногу город обретал привычный облик. Там, где раньше только чернел пепел, теперь громоздились кучи бревен. Возле них хлопотали люди: пилили их, обтесывали, складывали венцы для будущих стен: снизу самые широкие и прочные, повыше - более тонкие. Выстругивали стропила для крыш, ладили печи. Но еще долго над Медведицей стоял удушливый запах дыма, им пропиталось буквально все.
В усадьбе яргородского князя, заблаговременно спасенной от огня, сейчас хозяйничали княгини Росава с Белославой. Их мужья вместе с другими мужчинами день-деньской мотались по всему городу, лично следили за строительством, а порой и сами брались за топор и пилу. Приезжали домой только вымыться в бане, даже ночевали часто у походного костра среди воинов и простых строителей, где застанет вечер.
Как-то в городе проезжали мимо дома, что удалось им отстоять от огня. Лютобор Яргородский сразу узнал проломленную стену, которую теперь только собирались чинить, и соседние избы, чудом уцелевшие. В это время к нему подъехал Горицвет и, потупясь, поглядел грустными глазами Миловиды.
- Ну, что ты хочешь сказать, юноша? - подбодрил его князь. - Не бойся, я не сержусь за непослушание в тот раз. Ты сделал хорошее дело, к тому же, я так понимаю, что спрос не с тебя, а кое с кого, над кем у меня нет власти.
Юноша взглянул на него уже смелее, но все же с виноватым видом.
- Князь Бронислав мне предложил быть его оруженосцем, - почти прошептал он.
- Так, ну а ты что? Пойдешь? - спросил Яргородец, следя, чтобы ни голос, ни лицо не дрогнули.
Теперь в глазах Горицвета появилось недоумение, даже обида.
- Я? Зачем так думаешь обо мне, княже? Я к тебе пошел служить, с тобой из Яргорода уехал, и ты думаешь - я могу от тебя уйти?
Яргородец мягко улыбнулся и отрепал юношу по плечу.
- Прости, Горицвет. Я лишь хотел, чтобы у тебя был выбор, но я тоже рад, что ты решил остаться со мной.
Юноша снова поехал позади князя, но тот, и не видя, чувствовал, что ему очень хочется о чем-то спросить. От него прямо-таки исходил серый туман неизвестности и едко-зеленые сполохи невысказанных подозрений. Наконец, Горицвет оглянулся и, убедившись, что другие воины отстали и не услышат их, прошептал, подъехав вплотную:
- Княже, я не знаю... в общем, воины между собой болтают... будто я твой сын. И поэтому меня матушка отдала тебе служить.
Встретив пристальный взор Лютобора, юноша смущенно заморгал, но не отвел глаз.
- Ты знаешь, княже, как я тебя люблю и почитаю, но... я все-таки предпочитаю быть сыном своих родителей.
- И правильно делаешь, - Лютобор Яргородский крепко пожал руку юноше, который нервно комкал поводья лошади. - У тебя прекрасная мать и любящий отец, ты должен их чтить, даже находясь далеко. Между мной и твоей матерью никогда не было ничего, от чего рождаются дети. К тому же, ты родился через год с лишним после того, как я приезжал в Ольшанку. Я думаю, мальчик, тебя не очень заденет болтовня дураков, не умеющих считать?
Лицо Горицвета осветилось радостью губы задрожали, как будто он не находил слов, чтобы поблагодарить князя от всей души.
- Спасибо тебе, княже, пусть Боги тебя благословляют каждый день еще больше, чем ты - нашу семью! Я всегда знал, что это так, иначе не мог бы тебе служить!

[Карса]

Наверное, встретится ещё Лютобор с Айбике если не лично, то через чары. Жутковатая огненная птица получилась.

[Артанис]

Большое спасибо, эрэа Карса!

Наверное, встретится ещё Лютобор с Айбике если не лично, то через чары. Жутковатая огненная птица получилась.

Если доведется с чжалаирскими войсками столкнуться еще, то и им наверняка тоже. В стороне от своих, уж конечно, не останутся. А магия у каждого племени своя, что ж...

Летом из Влесославля приехал приглашенный великим князем мастер. Встретить его Лютобор Медведицкий велел так, словно к нему на службу прибыл, по меньшей мере, знаменитый воевода, а то и князь удельный. Собравшись в большой горнице в усадьбе яргородского князя, первые люди на Медведице с удивлением поглядели на невысокого, уже седого мужичка, в простой льняной рубашке и крашеных портах, с волосами, обвязанными кожаным ремешком, чтобы не лезли в глаза. Как-то не верилось, что это и есть лучший влесославльский мастер по камню, за строительное умение которого письменно ручались их самые именитые бояре. Уж не подшутили ли спесивые влесославцы, послав к ним простого смерда - мол, все равно нищие медвединцы не поймут разницы...
Но, как только мастер - его звали Клёст, - начал излагать великому князю свои познания, все сомнения разом отпали. Первым делом побывав на холме Сварога, где предстояло возвести новую Крепость, мастер потребовал бересту, и на ней вкратце набросал чертеж укреплений, что предстояло еще построить. Он сыпал непонятными словами и перечислял такие вещи, о которых никто и помыслить прежде не мог, что они тоже должны учитываться в строительстве. Плотность почвы... уровень подземных вод... угол склона холма, - все это, оказывается, предстояло рассчитать, прежде чем взяться за строительство каменной Крепости.
- Вот дела! - через некоторое время проговорил, едва не зевая, Мстиша. - Я-то думал - клади себе один камень на другой, вот и все строительство. А тут, оказывается, сколько знать нужно!..
Клёст презрительно фыркнул, сверля взором княжеского оруженосца.
- И так бывает - у тех, кто на строительстве работает не головой, а руками. Впрочем, таких большинство. Вот, даже сын мой, Сувор по имени. Хочу знать, переймет ли ремесло до старости, или так и останется в подмастерьях? Сувор, погляди, как надо рассчитывать чертеж для строительства.
Высокий парень, следующий за Клёстом как тень, подошел и стал вместе с отцом разглядывать чертеж. Вместе с ним и великий князь со своими ближниками внимательно изучал берестяную грамоту, пытаясь разобраться в сплетении начертанных линий и соотнести их с будущей Крепостью.
- Разумеется, это лишь набросок, черновой и очень неточный, - говорил Клёст. - Пока я лишь прикинул на глаз. Мне понадобится еще долго изучать местные условия. Лишь тогда я смогу доподлинно рассчитать высоту будущих стен и количество башен.
И снова принялся разъяснять собравшимся значение каждой линии на чертеже. Но с неослабным вниманием его слушали лишь несколько человек: сам великий князь, Лютобор Яргородский, князь Аджаров, боярин Третьяк Зимин, младший брат тысяцкого. Остальные скучали, глядели осовелыми глазами, не в состоянии разобраться в мудреных выкладках мастера. А спустя два часа уже выглядели так, будто каменные стены уже ложатся всей тяжестью прямо на их спины.
- ...Кроме того, надо еще изучить камень, из которого придется строить, дабы точно рассчитать величину и тяжесть будущей постройки, - уточнил Клёст.
- Камень у нас самый лучший, белый и прочный, - пробубнил, как в полусне, боярин Белецкий.
При этих словах влесославльский  мастер возмущенно сверкнул глазами, хлопнул себя ладонью по бедру.
- Да простят Боги невежество этих людей! "Самый лучший камень"! Невежество простительно смерду, что не мог ничему научиться. Но гораздо хуже, когда им поражены люди, которым знатность и богатство позволяют изучить любые науки, а они все-таки пренебрегают ими! Чтобы возвести каменное здание, необходимо рассчитать вес и плотность строительного материала, силу его давления на почву, - а что эти люди знают о камне, из которого собираются строить? Что он белый!
Медведицкие бояре едва сдерживали смех, не желая сердить обидчивого мастера. Лютобор Яргородский проговорил, не подавая виду, что его забавляет такое праведное негодование:
- Не обессудь, мастер Клёст: мы ведь к каменным хоромам не привыкли. Вот ты научишь медвединцев работать с камнем, тогда узнаем, хоть на уровне подмастерий, твое хитрое искусство. А пока что не обессудь, что приходится ради нас идти на такие пытки.
Самолюбивому мастеру заметно понравилось такое уважительное обхождение со стороны первого воеводы. В дальнейшем он заметно предпочитал Яргородца перед другими медведицкими вельможами, и советовался с ним, распоряжаясь строительством.
В первые дни после приезда Клёст мелькал буквально повсюду. Он облазил весь холм Сварога, заставил вырыть глубокую пещеру и целый день лазил там вместе с сыном. чтобы что-то проверить. Измерял что-то деревянным аршином, мерной цепью с делениями, деревянными палками, раскладывающимися наподобие угла. Суеверные медвединцы тут же решили, что влесославльский мастер - непременно колдун. Глядя, как он изучает что-то на вершине обгорелого холма, бормочет какие-то непонятные слова, на ходу записывает что-то в своих чертежах, горожане окончательно в этом убедились. Побывал Клёст и на каменоломне, где добывали знаменитый белый камень, чтобы изучить его внутреннее устройство.
Сын Клёста, Сувор, казался полной противоположностью своему отцу. Перенимая потихоньку его мастерство, он обычно держался тихо и молчаливо, никогда не возражал, даже когда отец ругал его за невнимание или за медленность в исполнении какого-либо поручения. Больше никого из близких у влесославльского мастера, по-видимому, не было, и о своем прошлом ни он, ни Сувор рассказывать не любили.
Но вот, по медведицкой дороге заскрипели, груженые неподъемной ношей, возы с белым камнем. Он и впрямь был красив и прочен, но и обрабатывать его - великий труд. Приехавшие с Клёстом влесославльские каменщики показывали местным, как распиливать его особой пилой, затем обтесывать и шлифовать, чтобы из бесформенных глыб получались ровные и красивые плиты, которым предстояло лечь в основание новой Крепости.
Чтобы освятить строительство, верховный жрец Богумир заколол десять белых жеребцов в жертву Богам; их кровью был окроплен весь холм Сварога, а головы зарыли по сторонам будущей Крепости и в основание каждой из будущих башен. Теперь, заручившись поддержкой Богов, можно было и начинать новое дело, какого на Медведице еще не было.
Медведицкое княжество всколыхнулось, испытав свои силы в новом для себя предприятии. С огромным трудом, через силу, калечась и надрываясь с тяжелыми каменными плитами, но медвединцы все-таки принялись возводить стены и башни Крепости. Глядя на этих людей, полуголых, обливающихся потом, кашляющих от пыли, тощих, как хлыст, от постоянных движений, - великий князь однажды сказал Яргородцу, когда они вместе наблюдали за строительство Восходной башни, которой предстояло стать самой высокой:
- Скажи мне, Лютобор Мстиславич: не проклинают ли эти люди и жизнь свою, и меня, обрекающего их на новое непосильное дело? Люди только-только отстраиваются после пожара, иные еще в землянках живут, а я их гоню рвать жилы на новой работе. Каждый день отсюда уносят искалеченных и мертвых. А ради чего им надрываться-то, ведь и не знают. Жили без каменной Крепости, и обошлись бы впредь - так они думают.
- Пусть думают. Как прибегут укрываться от врагов в каменную Крепость - поймут, что она все-таки нужна, - медленно проговорил Яргородец, глядя, как двое крепких парней орудуют рычагами сделанной Клёстом подъемной машины. С ее помощью два человека втягивали наверх груз, для которого иначе потребовалось бы десять.
- Ты что-то знаешь? Видел, что Крепость будут осаждать враги? - насторожился Лютобор Медведицкий.
Яргородец неопределенно покачал головой, усмехнулся:
- Неужто на нашем пожаре никто не захочет погреть руки?.. Но пока не говори никому прежде времени. Хорошо, что работа идет так быстро, хватит времени подготовиться.
И впрямь быстро, хоть цена за эту быстроту также ложилась на плечи простых строителей, горожан и смердов, которым приходилось работать больше, чем могли бы от них требовать и в ордынской неволе. На строительство посылали всех, кого можно: и переселенцев, пришедших из других мест, поверив, будто на Медведице жить лучше, и пойманных татей, разбойников. На строительстве каменной Крепости ничьи руки не были лишними.
Когда оставалась последняя башня, Полуденная, она же Лесная, мастер Клёст пригласил великого князя спуститься в подземелье с самыми надежными боярами. Влесославец клялся, что должен показать нечто важное, касающееся безопасности всей Крепости, а может, и города.
Лютобор Медведицкий согласился пойти, пригласив Бронислава, Яргородца, тысяцкого Зимина и, конечно, неразлучного Мстишу. Чем меньше людей посвящены в тайну, тем надежнее. Дошли до глубокого подземелья, где только что закончили работать влесославльские каменщики. Они лишь накануне завершили облицовывать камнем стены и пол, приладили каменную крышку к круглому отверстию в полу.
- Что это? Неужто колодец? - шепотом спросил великий князь, прислушиваясь. Ему показалось, что где-то за стеной, а может - прямо под ногами, журчит вода.
Клёст обернулся к князю и его спутникам с торжествующим видом.
- Это и есть тайна, что я хотел показать тебе, государь. Здесь протекал подземный ручей, но я придумал, как по большой трубе отвести его в этот колодец. Теперь в Крепости всегда будет запас воды, неограниченный, если только не разрушить трубу - и это первая великая тайна. А есть и вторая: бывшее русло ручья мы расширили, углубили, замуровали камнем и превратили в подземный ход. Через него в крайней необходимости можно покинуть Крепость и самый город.
Зодчий передал великому князю ключ и показал на низкую дверцу, преграждающую вход в подземелье. Лютобор открыл дверь и разглядел в свете факела ту же каменную кладку, уходящую вдаль. Из открытой двери потянуло сыростью.
Великий князь обернулся, беззвучно смеясь, точно получил лучшее известие в своей жизни. Потом радостно ухватил Клёста за плечи, непроизвольно встряхнул.
- Я вовеки у тебя в долгу, мастер Клёст! Теперь Крепости не страшны никакие осады. Воды хватит на всех, а на крайний случай остается путь к спасению... Проси у меня чего угодно, такие изобретения стоят больше моей казны.
Зодчий поглаживал свою бороду, явно удовлетворенный таким признанием своих заслуг.
- Не стану просить лишнего, княже. Мне тоже в радость было взяться за такую нелегкую задачу. Куда как лучше, чем воздвигать хоромы влесославльским боярам: и пользы, и почета не в пример больше. Только ты, государь, гляди, чтобы тайна сия жила между нами пятью. Я и сыну своему не показывал это подземелье: пусть поживет спокойно.
И от того, каким тоном об этом сказал старый мастер, великому князю с его ближниками стало не по себе. Каждый воочию представил себе, сколь дорого дал бы за тайну Полуденной башни темник Улзий или князь Радвилас, как постарались бы они любой ценой выпытать насчет слабых мест медведицкой Крепости.
Яргородец первым нашел выход. Заговорил твердо и веско, не просто произнося клятву, но творя ритуал, что свяжет их по-своему не менее прочно, нежели каменная кладка здешнюю землю:
- Великая тайна известна нам одним. В наших сердцах она и должна умереть. Боги слышат и свидетельствуют нашу клятву. Никто из нас не откроет тайну Полуденной башни никому, кроме наследников медведицких князей, и не иначе как с согласия остальных, здесь присутствующих. Если же кто-то нарочно или под пыткой соберется открыть тайну врагу - пусть Перун поразит его молнией прежде, чем произнесет хоть слово.
Остальные повторяли за ним клятву. Едва смолкли последние слова, как сверху, сквозь каменную кладку, донесся раскат грома. Боги скрепили клятву.
Но великий князь с ближниками даже и между собой не очень-то говорили о колодце и подземном ходе. Лишь боярин Зимин, выбравшись из подземелья, спохватился:
- А строители-то как же? Они ведь тоже могут выдать тайну, и с них клятву не брали. Не лучше ли их на всякий случай истребить потом, как закончат работу?
Но великий князь взглянул так, что тысяцкий почувствовал, как отнимается язык.
- Вот как ты о людях сварожских думаешь, Владислав Вячеславич! Сразу о предательстве подумал первым делом? Да если я так буду рассуждать, может, мне на всякий случай и тебя зарезать? Тоже ведь знаешь много, ну как выдашь?
Ну, как тут было не онеметь родовитому боярину! Нет, его изумила не угроза великого князя, прозвучавшая не всерьез, а то, что его, первого боярина на Медведице, равняют с какими-то влесославльскими смердами-каменщиками.
- Я хотел как лучше, дело твое, - прохрипел Зимин угрюмо.
- Оставим влесославцев жить на Медведице, пусть дальше обучают наших каменному строительству, - решил Лютобор Медведицкий. - Украсим дальше город каменными строениями, не хуже хваленого Влесославля будет. Наружные каменные стены укрепим, чтобы никакой враг их не смог ни проломить, ни перелезть. Да и бояре мои, небось, не откажутся воздвигнуть себе каменные палаты. И ты, дядюшка Владислав, тогда останешься доволен, что они много чего еще могут построить.
И действительно: когда на холме Сварога гордо поднялась белокаменная Крепость, чуть ли не втрое больше прежней деревянной, медведицкие вельможи, один за другим, решили, что каменное жилище будет куда красивее и прочнее деревянного.