Печать

[Артанис]

Благодарю вас, эрэа Карса, эр Зануда!

Интересная тогда была манера воевать, как на поединок собираются. Сплошные фронты - изобретение более позднего времени. А Яргородец чем-то Финиста напомнил.

Большинство сражений в те времена так и велись: один решительный бой - и обстановка кардинально меняется в ту или иную сторону. Креопсть можно осаждать подольше, но тоже не до бесконечности: тотальные блокады, как Ришелье под Ла-Рошелью, до появления артиллерии устраивать было затруднительно. Что-то ни о каком Куликовском фронте или Невско-Чудском направлении слышать не приходилось. На затяжную войну вряд ли у кого хватило бы ресурсов, ни человеческих, ни материальных, если только обе стороны будут вокруг себя всю округу опустошать, как саранча. И то ненадолго. Ну, собственно, эр Зануда Вам уже ответил лучше и грамотнее.
А чем Яргородец напомнил Финиста? Что-то давно я этот фильм смотрела, не припомню так сразу сейчас.

Ну на сплошные фронты где тогда народу набрать? И как прокормить?
А манера, точнее манеры были разные. И такая вот, когда обе стороны на одно сражение ставили. И другая, вроде Столетней - избегая сражений по возможности, превращать территорию противника в пустыню. Правда, сыграло ли это как планировалось хоть раз - не знаю. Вызвать на бой в невыгодных для противника условиях таким образом можно - тот же Айзенкур. А вот разорить врага и тем победить...
Ну и комбинации из этих стратегий. Пройтись по землям оппонента, вырезая всё живое, захватить по возможности крепость-другую-пятую, после чего с ослабленным уже в генеральном сражении сойтись.

Можно еще поближе к нашим героям подобрать примеры. Ольгерд, один из величайших полководцев своего времени, на Москву нападал аж трижды, из них два раза в осаде держал. А отступать приходилось каждый раз, когда захватить не удавалось. Окопаться где-нибудь поблизости и позиционную войну вести против Москвы и не пытался, и никакого Литовского фронта, опять же, не наблюдалось: так, каждый раз - пара местных сражений и неудачная осада с последующим отступлением.
Да и Тохтамыш, не сумев сразу захватить Москву силой, постарался взять обманом. А затем ушел, не дожидаясь, пока Дмитрий Донской против него войска соберет. Никакого: "Я к вам пришел навеки поселиться!" Воевать все спешили не растягивали надолго.

Глава 37. Перед битвой
Сварожское становище окружили подковой ряды взгроможденных друг на друга телег, соединенных цепями. Выстроенные в подобие укреплений, они должны были защитить лагерь, на случай, если бы какой-то части чжалаиров удалось прорваться к ним. Изнутри и сверху тележных укреплений можно было долго разить нападавших стрелами и копьями, не пуская ближе. Там, за этой своеобразной защитой, лежал сварожский обоз, стояли шатры полководцев, к которым наверняка будут рваться враги. Там же, под наскоро поставленным навесом, станут во время боя работать лекари, туда будут к ним приносить раненых и изувеченных воинов. Сейчас лекари, а также ведуны, умеющие заговаривать раны, готовились к своей обязанности, еще более грязной и страшной, чем сама война, но тем более необходимой. Собрав лечебные травы, смешивали из них отвары и мази, готовили льняные ткани для перевязок. Острый травянистый запах витал там, где скоро запахнет кровью.
В окружении телег расположились завтрашние ратники, которым велено было отдыхать до утра. Они разводили костры, готовили ужин, пытались каждый на свой лад скоротать время, отогнать сосущую сердце тоску. Где-то звучала песня или чей-нибудь рассказ, по возможности повеселей, где-то бывалый ратник напоследок поучал ополченцев.
Один из таких воинов сейчас как раз ораторствовал возле костра, к которому незаметно, од прикрытием высоких кустов, подъехал великий князь вместе с Брониславом, Яргородцем и Мстишей. Остановившись, они притихли, слушая разговоры воинов.
Высокий седой старик с синим рубцом на щеке и отрубленным ухом говорил во весь голос, в окружении пары десятков ополченцев:
- Как налетит на тебя ордынец, первое дело помни - назад ни шагу! От стрел закройся щитом, а как будет рядом неприятель - выставь копье. Он мчится - искры из-под копыт, визжит, орет, саблей машет, а вы стойте на месте. Ноги подкосятся - все равно стойте. Руки вспотеют со страху - крепче будете копье держать.
- Ой, дядька Гвоздь, да ведь жутко, наверное! - вздохнул молодой парень в белой сорочке. - Он-то, ордынец, сызмала воевать учился, а мы...
- Страшно будет - а ты преодолей страх! - свирепо рыкнул старик, сделав выпад, как бы протыкая кого-то копьем. - И помни все время: враг твой сделан из такого же мяса и костей, и его точно также можно поразить, если бить не наугад! И еще помните: они, ордынцы, вас не меньше боятся.
- Они - нас? - изумился один ратник с окающим белозерским говором.
- А то! Им ведь тоже хочется жить. У них в юртах остались матери, жены, дети. Они не меньше нашего надеются вернуться к ним домой. И помнят, что мы тоже можем их убить. Потому и гикают и визжат так, чтобы нас напугать заранее. А вы не поддавайтесь!
- Легко сказать - не поддавайтесь! Они же, проклятые, не только и визжат, но и дерутся как бешеные, и стрелами садят, - угрюмо проворчал чернобородый мужик, в руки которого въелась смола.
- А что остается нам, Лешак? - возразил тому другой, видимо, знакомый. - Если уж пришла такая война на наше время, нам и покончить с ней следует. Иначе еще и детям нашим так же придется собираться на бой. У меня четверо детей, у тебя трое. Да и у кого нет еще, на ус намотать не помешает, - огляделся на внимательно слушавших ратников помоложе. - Им еще с Ордой воевать останется?
Слушая их беседу из-за кустов, великий князь одобрительно подтолкнул Бронислава в плечо, а Яргородец беззвучно рассмеялся.
На мгновение у каждого кольнуло в сердце - кто-то завтра уцелеет из этих ополченцев, так просто рассуждающих о войне, будто о привычных сельских заботах? И тут же, повинуясь внезапному порыву, Лютобор Медведицкий подъехал к их костру и соскочил с коня.
- Здравствуйте, ратники храбрые! - обратился он к ополченцам, судя по говору, собравшимся из разных краев.
Те, кто узнал сразу медведицкого великого князя и его воевод, вскочили с мест, растерянно склонили головы, моргали, не зная, что сказать.
- Да мы ничего, государь... Просто так... Собрались вот повечерять, - сказал старый воин Гвоздь.
- А разве я упрекаю вас в чем? - на лице Лютобора Медведицкого неожиданно, впервые за последние дни, отразилась широкая улыбка. - Хотел вот узнать, сытный ли кулеш на ужин варите?
- А сам попробуй, княже! - кашевар, тощий и вертлявый мужичок, рыжий, как медная проволока, быстро плеснул из котла сварившейся, наконец, пшенной каши, сдобренной свиными шкварками. - Нравится ли?
Товарищи опасливо зашикали на шутника, но великий князь уже принимал из его рук деревянную миску с деревянной же некрашеной ложкой. Сам не заметив как, выхлебал всю миску едва подсоленного, пахнущего дымом кулеша.
- Вкусно! - похвалил ужин, облизнув ложку. И подмигнул вдруг рыжему кашевару: - Как звать-то тебя, кормилец?
Тот смешался на мгновение, но тут же ухмыльнулся, не привыкнув надолго унывать:
- Лисохвостом кличут. Из села Белые Ключи.
- Вот и хорошо. Надеюсь после боя с тобой свидеться, если не загордишься. Ордынцев-то завтра чем станешь потчевать?
Поняв княжескую шутку, Лисохвост сморщил веснушчатый нос:
- Да уж попотчуем! Погорячее да поострее!
Постепенно освоились и остальные ратники, что сам великий князь говорит с ними. Стали подходить и от других костров, глядя, как на небывалое диво. Если удастся вернуться домой, ведь всю жизнь можно хвастаться, что с великим медведицким князем сидел у костра. А дома и не поверят...
Старый воин по прозванию Гвоздь кивнул княжеским спутникам:
- Милости прошу к нашему щалашу. Отведайте и вы нашего кулеша.
Но внимательный взор Яргородца уже уловил, что кашевар доливает своим товарищам в миски поменьше варева, и отказался.
- За приглашение благодарю, и за урок, что молодым даешь, - сказал он старику. - А объедать нам вас никак не годится. Вечеряйте сами, сил набирайтесь, да спите спокойно, воины сварожские.
И, хоть среди будущих ратников были люди из разных княжеств, и большинство до того, как собрались на войну, и родного города или села никогда не покидали, и соседние владения им казались несусветной далью, - но возражать никто не решился. Если так говорит яргородский князь, первый медведицкий воевода, значит, и впрямь они нынче больше сварожане, чем белозерцы, дебрянцы, зелесянцы и другие.
Садясь на коня и уезжая со спутниками дальше, мимо других костров, великий князь проговорил задумчиво:
- Вот где хозяева земли Сварожской?
- Кто - они? - недоверчиво переспросил Бронислав, оглядывая занятых своими немудрящими заботами ратников.
- Да, именно они: те, кто работает на земле, делает все, без чего нельзя обойтись, да еще, выбиваясь из сил, платит тяжкую дань ненасытному врагу. А если понадобится - еще и воевать идет за ту самую землю, где к нему не слишком ласковы. Если что на сей раз и остановит Орду, так их мужество. Смердов и холопов наших, которых мы не всегда ценим.
- Ну, мы завтра и сами не станем сидеть сложа руки, - хищно прищурился Бронислав, глядя туда, где в сгущающихся сумерках будто непрестанно шевелился темный ковер, расстилаясь через всю степь. Это располагалась на ночлег Орда.
- Об этом я и хотел с вами поговорить, друзья мои, - Лютобор Медведицкий развернул коня, обернувшись лицом к своим ближникам. - Мстиша, ты завтра вместо меня встанешь под знаменем.
Если бы земля разверзлась под копытами коня у любимца великого князя, тот и тогда глядел бы не настолько ошарашенно.
- Но как же, государь... Всегда и во все времена князь со своей дружиной был под знаменем, в середине общего строя. Чтобы все видели: жив князь, реет знамя - и войску надо держаться.
- Вот, чтобы видели, ты и займешь мое место, - кивнул великий князь. - Роста мы с тобой почти одного, ты телом чуть посуше будешь, но в доспехах не потеряешься.
- А ты куда, брат? - Бронислав рванулся вперед, как бы желая остановить его.
- Я в простых доспехах в Передовом полку биться буду.
Бронислав с Мстишей взглянули на него с ужасом, как будто им показалось, что он внезапно помешался. Один лишь Яргородец, казалось, ничему не удивился и не стал отговаривать.
- Государь, ты, конечно, волен делать что захочешь, но, умоляю тебя, не ходи в Передовой полк! Ведь ему первым начинать бой, на него придется самый тяжкий удар! - Мстиша просительно протянул к нему руки.
- Брат, подумай: твое ли дело рубиться, как простой витязь? Тебе следует распоряжаться всей битвой! - звенящим голосом произнес Бронислав.
Но великий князь лишь покачал головой.
- Ты себе представляешь, что завтра будет твориться тут? Никто на свете не сможет уследить за такой свалкой, до распоряжений ли тут? Я назначил в каждый полк надежных воевод, они и станут во время битвы распоряжаться моим именем.
- Ты - душа и голова всего нашего дела, ты нас привел сюда, тебе и быть полководцем в решающий час, - продолжал уговаривать Мстиша.
Великий князь поглядел на становище, откуда доносился запах сваренной пищи, голоса завтрашних ратников.
- Полководцем я был, пока готовились к нынешней битве. Пока собирали людей и снаряжение, сговаривались с союзниками, выведывали вражьи замыслы, пока шли сюда. Даже еще пока расставляли полки, хотя здесь больше Лютобор Мстиславич постарался, - он кивнул Яргородцу. - Князь и полководец свою задачу выполнил. Остался лишь воин, такой же, как все. Мне нужно самому биться с врагом, отомстить за все беды, что Орда нам чинила!
На лице Лютобора Медведицкого выступил яркий румянец, карие глаза ярко блестели. Наблюдавшему за ним Яргородцу сразу вспомнилось, как Белослава назвала своих братьев мальчишками. Что ж, великому князю тридцать лет всего, и воинская слава ему не лишняя...
- Итак, Мстиша: ты завтра станешь в моих доспехах под знаменем, - твердо приказал великий князь.
Его бывший оруженосец и первый друг детства, возвышенный вровень с первыми вельможами на Медведице, покорно кивнул.
- Как тебе будет угодно, государь...
Вернулись в шатер, где им подали ужин. Все четверо с утра разъезжали по расположению полков, расставляя их, как фигуры на шахматной доске, и сильно проголодались. У великого князя, к тому же, как всегда, тревога усиливала голод, словно и не угощался у ополченцев кулешом. Теперь, хлебая прозрачную, как слеза. уху из судака, выловленного из Светловодной, Лютобор Медведицкий то и дело поглядывал на Бронислава. Как-то он примет то, что предстоит ему приказать? С Мстишей-то проще, тот все сделает, что прикажет его князь. А вот брата переупрямить будет трудней, чем Орду разбить.
После ужина челядинцы унесли посуду. Яргородец увел с собой Мстишу, оставив двоюродных братьев наедине.
Взглянув в глаза Брониславу, Лютобор Медведицкий произнес твердо:
- Ты завтра вместе с Яргородцем будешь с последним нашим полком в Зеленой Дубраве. Станете ждать решающего часа. Если увидите, что наша возьмет быстро, хотя это вряд ли, - усмехнулся невесело, - поможете добить Орду. Если они побеждать станут - ударите неожиданно им в тыл. В засаде слушайся Яргородца: он один сможет верно решить, когда придет пора.
Как и думал великий князь, его брата такое распоряжение застигло врасплох. Как только понял, что именно ему приказывают, вскочил на ноги, едва не опрокинув положенные на козлы доски, заменявшие стол. Лицо Бронислава сперва побледнело, затем покрылось красными пятнами. Тонкие ноздри его раздувались, серые глаза потемнели.
- Ты всерьез говоришь, брат? Пошто так ненавидишь меня, чтобы отсылать, когда все сварожское воинство станет биться с проклятыми?
Лютобор Медведицкий тоже вскочил, перевернув лавку, на которой сидел. Не хотелось ему употреблять власть перед Брониславом, зная, что могут уже не встретиться больше. Но он понял, что иначе не справиться.
- Сварожьим Землям нужно, чтобы хоть один из нас выжил! Если меня завтра убьют, кто, кроме тебя, сможет одержать победу?
- Яргородец без меня справится в этом твоем Засадном Полку, - угрюмо буркнул Бронислав.
- Да разве я о том беспокоюсь? Он-то, конечно, справится, он умней нас с тобой вместе взятых! От тебя мне нужно другое.
- Опозорить меня на всю жизнь, - Бронислав сел на свое место, отвернулся, и голос его зазвучал странно. - Что ж, простимся, брат! Тебе я всей душой желаю победить завтра и вернуться живым и здоровым. Но меня, после того, как я исполню твой приказ, уже не надейся застать в живых!..
Лютобор Медведицкий бросился к брату, крепко ухватил за руки, тянувшиеся к висевшему в ножнах мечу. Бронислав рванулся, стараясь освободиться из его хватки, но старший брат был сильнее.
- Не дури, Бронислав! - приказал он строго. - Если ты одержишь решающую победу, заслужишь славу и честь, каких еще не бывало. В случае моей гибели ты один сможешь меня заменить. Медведице, как никогда, нужен будет сильный и законный князь. Моему Всеславу всего девять лет, только ты сейчас сможешь мне наследовать. Ты слышишь: я приказываю тебе не как брат, а как великий князь.
Из груди Бронислава вырвался глубокий вздох.
- Если ты приказываешь мне, я должен повиноваться. Ладно, я сделаю, как ты велишь.
Лютобор растроганно взглянул на брата, чувствуя, что никогда еще не любил его сильней, чем в эту минуту.
- В засаде слушайся Яргородца. Не обессудь, что в подчинение ему ставлю тебя: опасаюсь, что не хватит тебе терпения, поднимешь полк раньше времени, и не сможешь переломить ход сражения.
- Ладно, чего уж там, знаю я себя, - Бронислав махнул рукой, как бы говоря: семь бед - один ответ.
- Обнимемся на прощание, брат. Как бы ни было, а я счастлив уже тем, что ты есть у меня, - проговорил Лютобор.
Бронислав упал в объятия старшему брату. Тот гладил его по плечам, ощущал жар разгоряченного тела сквозь черное сукно кафтана. Из глаз обоих бежали слезы, смешиваясь, когда они поцеловались на прощание.
Наконец, Бронислав отстранился.
- Если так, пойду сейчас к своему войску.
Тем временем Яргородцу тоже нужно было кое с кем встретиться. Для встречи он выбрал опушку Зеленой Дубравы, поодаль от становища. Стоило свернуть туда, как стихали все звуки военного лагеря, будто и не было его.
Храбр уже поджидал его, сидя на поросшем мхом стволе поваленного дерева. Кивнул Лютобору, который подошел и сел рядом.
- У меня к тебе большая просьба, Храбр Беловоич, - обратился он к вожаку оборотней. - Завтра в бою со своей стаей оберегай великого князя, сколь сможете. С ним будут лучшие воины, но на вас у меня надежды больше.
- Моя стая готова и собирается в бой, - гордо заверил его Храбр. - Наш народ не забывает зла, причиненного Ордой. Однако мы собирались сражаться сами по себе. Нам нет дела до людских князей.
- Я очень прошу вас, - настойчиво проговорил Лютобор Яргородский. - Сколько сможете, оградите его от стрел и сабель вражеских, от арканов и копыт конских. Завтрашний бой будет страшен для всех, но для вас все же не настолько...
- Ну, мы тоже не бессмертны, и чжалаирам есть чем нас пронять, - невесело усмехнулся Храбр. - Но, если так просишь, ладно. Мы поможем одному из твоих новых братьев, пока ты станешь удерживать другого за шкирку, точно несмышленого волчонка. Или ты скорее их усыновил?
- Я выполняю одно обещание. Очень давнее. А теперь - даже два обещания, - ответил Яргородец, с благодарностью пожав руку Храбру.

[Карса]

Я знаю, что для сплошных фронтов ещё не время, и долго будет не время. Просто отмечаю этот факт.
Жду противостояния Яргородца и Айбике.

[Артанис]

Благодарю, эрэа Карса!

Я знаю, что для сплошных фронтов ещё не время, и долго будет не время. Просто отмечаю этот факт.
Жду противостояния Яргородца и Айбике.

А как же, без Айбике тут точно не обойдется!

В полночь он подъехал к шатру великого князя. Тот не спал, открытыми глазами глядел в потолок, и едва повернул голову, увидев вошедшего в шатер первого воеводу.
- Лютобор Тихомирич, пригласить тебя хочу, узнать, что скажут перед боем голоса земли, - тихо проговорил Яргородец.
Великий князь с надеждой взглянул на него запавшими, горячо блестевшими глазами.
- А вправду, может, хоть ты поведаешь что-нибудь обнадеживающее, - сказал он, взяв за руку Яргородца и выйдя с ним из шатра.
Сев на коней, они проехали далеко в поле, к самому устью узкой серебристой Паутинки, у впадения ее в Светловодную. Часовые возле становища удивленно взглянули вслед князьям.
Небо было ясное, с крупными светлыми звездами. В траве звенели кузнечики. Слабый ветерок колыхал траву, обвевал лица всадников. Слегка журчала река. Позади слышались затихающие звуки укладывающегося на ночь становища. Смолкли голоса, один за другим затухали костры. Сварожский лагерь успокаивался.
А ордынцы, расположившиеся на ночлег позже, еще устраивались, оканчивая затемно, что не успели при свете. Кругом горели костры и факелы, словно миллион красных глаз неведомого чудовища, вышедшего на охоту. Издалека доносился скрип колес, ржание коней, мычание быков, рев ослов, хриплое гудение верблюдов. Лютобор Яргородский видел сквозь темноту черные силуэты воинов, ходивших возле костров.
Спрыгнув с коня, он лег на землю и стал прислушиваться. Сначала ухо улавливало просто дрожь земли с ордынской стороны, и тишину - от сварожского становища. Затем стал различать и другие звуки.
На броде через Светловодную плескались и хлопали крыльями лебеди. Вспугнутые днем, они носились над водой, не находя пристанища. Далеко из степи донесся волчий вой. Волки привыкли следовать за Ордой, всегда оставлявшей им поживу, но боялись подойти, узнав уже о присутствии своих родичей - волкодлаков. Далеко на восходе беззвучно вспыхивали и гасли зарницы. Со стороны Зеленой Дубравы, точно великанский вздох, долетел мощный порыв ветра. Он донес приглушенный скрип, точно старое могучее дерево вдруг распрямилось, готовясь перейти в движение. По воде прошли серебристые блики. И, словно отдаленный громовой раскат, в небе послышался топот облачных коней.
"Спасибо вам, доблестные предки наши! Спасибо, Святобор! Спасибо, земля здешняя, что узнала нас!" - растроганно подумал Яргородец.
Трава покрылась обильной росой, точно сама земля плакала при мысли о том, что всего через несколько часов на ней сойдутся два огромных войска для взаимного истребления, и много ее сыновей-сварожан падут мертвыми на ее грудь.
Лежа ничком, Лютобор Яргородский поцеловал нагретую за день землю и почувствовал на губах речной песок, пресную жесткость травы, прохладные капли росы.
- Спасибо, - прошептал он еще раз.
Словно бы в ответ ему со стороны становища донесся женский голос. Яргородец даже вздрогнул, прежде чем понять, что это невозможно. Не было женщин в войске, да и вокруг не видно никого, кроме них с великим князем. А голос звучал, то напевая песню без слов, то причитая, как над покойником, а то возвышался до горделивых торжественных нот. Казалось, невидимая женщина оплакивает павших сыновей, павших за отечество.
И другой женский голос так же разносился в пространстве, будто из-под земли. Захлебываясь слезами, причитала по-чжалаирски, рыдала, захлебываясь слезами, и не могла успокоиться. Ей не было утешения в ее скорби.
Яргородец долго лежал, слушая землю. Стоявший возле коней великий князь уже подумал, что он уснул, но не решился его беспокоить, даже снедаемый нетерпением. Наконец, тот поднялся на ноги. В темноте его глаза светились.
Большая сеча предстоит, и много воинов падет с обеих сторон. И наша земля, и ордынская оплакивать станут возлюбленных сыновей, - проговорил Яргородец негромко, но торжественно. - Но все же знамения для нас благоприятны. Птичий грай и волчий вой слышатся с той стороны, не с нашей, и зарницы сверкают у них над головой. Труден будет бой, но с нашей стороны вместе со слезами слышится и радость. Боги не оставят нас.
Лютобор Медведицкий крепко обнял его, едва не душа медвежьими объятиями.
- Тебе я верю, Лютобор Мстиславич, ты не ошибаешься! На легкую победу я и не надеялся, слишком силен враг. Но, как только ты сказал, что победа, хоть и дорогой ценой, будет наша, у меня камень с души упал. Скажи еще что-нибудь, чтобы я мог верить!
- Скажу, если ты не задушишь меня ненароком! - беззвучно засмеялся Яргородец. - Уф, ордынцам завтра тяжко с тобой придется, Лютобор Тихомирич, тут и предсказывать не надо!.. А вот погляди-ка на небо...
Великий князь послушно взглянул вверх. Там, в молочном лунном сиянии, тихо мерцали зеленые, голубые, золотистые, серебряные звезды, складываясь в знакомые с детства созвездия. И вот, с небесного свода, точно стрела с туго натянутого лука, сорвалась звезда. Прянула вниз и полетела, ярко сверкая. За ней еще звезда и еще. Целый звездопад пролился над Журавлиным полем, сонм беззвучно вспыхивающих и сгорающих в полете искр.
- Много воинов завтра поднимутся в Ирий, - медленно проговорил великий князь.
- Еще больше людей поднялись бы туда, не решись мы преградить Орде дорогу, - жестко напомнил Яргородец, положив руку на плечо своему государю.
Оба долго глядели на бесчисленное множество ордынских костров. Наконец, Лютобор Медведицкий проговорил:
- Твои приметы не помешало бы и войску узнать перед боем. Немного надежды им будет как раз кстати.
- Обязательно сообщи с утра всем воеводам, пусть передадут своим полкам, - кивнул Яргородец. - Ты прав: пока есть надежда, люди способны совершить невозможное.
Оба сели на коней, поехали обратно по притихшему становищу, погрузившись в свои мысли. Наконец, великий князь снова нарушил молчание:
- А хороша земля здешняя, Лютобор Мстиславич! Черная, жирная: сухую палку воткнешь - побеги даст. Селянам-смердам одно удовольствие было бы здесь растить хлеб. А приходится вместо того эту землю засевать своими костями.
- Для того война и идет, чтобы людям можно было эту землю себе вернуть, как и все, отторгнутые Ордой, - ответил Яргородец. - Если одолеем чжалаиров, люди станут селиться здесь. Недолго здешней земле лежать Диким Полем.
Великий князь глубоко вздохнул, но не с тоской, а с надеждой.
- Спасибо тебе, Лютобор Мстиславич, что ты меня не отговаривал идти в бой, - вдруг произнес великий князь.
- А к чему бы мне было стараться зря? - пожал плечами Яргородец. - Я и так знаю, что ты твердо решил, и не откажешься, как тебя ни уговаривай. Ты - великий князь, а не мальчишка, увлеченный случайным порывом. Счастья тебе в завтрашнем бою!
- И тебе... Выполни до конца задуманное нами! - с трудом произнес Лютобор Медведицкий, сглатывая ком в горле.
Ехавший обычно немного позади великого князя, Яргородец поравнялся с ним и положил ладонь на его руку. Собственная рука показалась ему холодной от прикосновения к горячей, как в лихорадке, коже Лютобора Медведицкого.
- Возвращайся к себе, Лютобор Тихомирич. Ложись спать и отдыхай спокойно, до самого утра. Боги нас не оставят.
Вернувшись в свой шатер, великий князь лег спать, не раздеваясь. Думал, что не сможет сомкнуть глаз, но, к его удивлению, едва коснулся головой кожаной подушки, набитой сеном, как сразу уснул крепко и безмятежно.

А в чжалаирском становище всю ночь бодрствовала Айбике, готовясь к завтрашнему дню. Она сидела возле костра в своей юрте, разложив перед собой полный колчан стрел. Распустив по плечам полуседые косы, шаманка простирала руки над стрелами, нашептывала, творила заклятья.
- Пусть мчатся наши стрелы быстрей серны, пусть разят врага метко, как когти ястреба! Пусть льются с неба сплошным черным ливнем, неся гибель и ужас врагам Великой Орды! Пусть они сами слетают с тетивы, стремясь в цель одна за другой! Да не сможет никто превозмочь заклятья! Мое слово тверже гранита, крепче алмаза. Оно несет нашим стрелам большие победы, а врагам - смерть!
Взяв лежавший рядом лук, шаманка зажала в кулаке пучок стрел и прицелилась в палку, воткнутую в землю. Первая стрела черной змейкой легла на тетиву и поразила цель. И в тот же миг вторая скользнула на ее место, потом еще и еще. Женщина едва успевала спускать тетиву. Убедившись, что заклятье действует, она зловеще усмехнулась.
- Завтра вся Орда узнает, кто подарил ей победу! - прошептала она.
Если Лютобору Яргородскому ведовской дар укоротил и усложнил детство, то чжалаирская шаманка и представить себе не могла, какой была бы ее жизнь, не окажись она последней из древнего шаманского рода. Ясно было лишь, что совсем другой.
Она смутно припоминала, как лет до семи играла с другими детьми, веселая и беззаботная, как все они - это была самая первая ее жизнь. Тогда она жила с родителями в Сарай-Мунлике, и лишь иногда замечала, как к ее отцу приводили больных или приходили с какой-нибудь важной просьбой, дарили за камлание овец и даже лошадей. Отец был еще молодым, но уже способным шаманом. Но Айбике это не касалось; у нее подрастал младший брат, и никто не сомневался, что семейный дар перейдет к нему.
Все изменилось в каких-то несколько дней. Отец не смог справиться со злым духом болезни, и тот овладел им сам. Затем заразились мать и брат Айбике, умерли все рабы в их доме. Девочка осталась одна. Она чувствовала, что дух болезни хочет подступиться и к ней, но почему-то он не мог этого сделать.
Потом из дальнего степного кочевья приехал ее дед по отцу, единственный оставшийся родственник. Дед тоже был шаманом, и, узнав о смерти сына и внука, рьяно взялся за уцелевшую внучку.
Следующие несколько лет Айбике прожила, кочуя по степи вместе с дедом, не видясь ни с кем, кроме обращавшихся иногда к деду за камланием соседей. Дед всячески старался из нее воспитать настоящую шаманку, и не позволял девочке играть, как в детстве. Да и не с кем было. Вместо того девочке приходилось познавать все больше нового: все лечебные травы, заклятья против всех злых духов, против болезней людей и животных. Уметь общаться с Богами и с благими духами - онгонами, пользоваться их силой, но без страха спускаться и в Нижний мир... Много чего должен уметь шаман!
Первые годы все это давалось Айбике с трудом. В детстве она была ленивой и не очень-то стремилась к знаниям. Но дед обучал ее, как норовистую лошадку, не щадя в ней своей крови. И она росла, не зная никакой другой жизни, кроме шаманской. Чтобы она лучше постигала магию, дед провел с ней пять посвящений, и после каждого ей открывалось больше, чем прежде. Поил зельями, что во много раз обостряли природные дарования. Все это, по словам деда, необходимо было будущему шаману. По его словам, шаман - истинный господин и душ, и судеб других людей. Только он может спасти или погубить кого угодно, узнать любую тайну и использовать ее по своему усмотрению, принести мир или войну.
К тому времени, как дед счел, что его внучка достаточно обучилась, чтобы показать ее на люди, прошло много времени. Айбике достигла уже возраста, когда чжалаирские девушки выходят замуж. Однако, когда они прикочевали снова поближе к селениям, оказалось, что она совсем не знает своих сверстников и не привыкла иметь дело с ними. Да и мужчины сторонились молодой шаманки, имевшей тогда уже три посвящения, хотя она в юности была хороша собой. К ней могли обращаться за помощью, но что-то никто из храбрых всадников, так красиво гарцевавших на лошади и умеющих рубить саблей легкий шелковый платок, не решался взять в жены ту, что при желании могла его во что-нибудь превратить.
К тому времени, как умер ее дед, Айбике, прошедшая уже полное посвящение, оказалась наследницей довольно серьезного состояния и колдовских принадлежностей древнего шаманского рода, еще с самой прародины чжалаиров. К этому времени она все больше входила во вкус своего ремесла, и, наконец-то, постигла, что имел в виду ее дед, говоря о власти шамана. Что ж, ей было приятно иметь возможность помощью магии превосходить других. Власть так власть. Если ни один мужчина не осмелится жениться на ней, пусть они хотя бы боятся. Если ни одна из случайных связей так и не подарила ей ребенка - что поделать, магические изыскания порой не проходят бесследно, - зато сильные мужчины не смогут ничего добиться без нее.
Кажется, именно тогда Айбике стала носить мужскую одежду и устрашающего облика предметы на ней. Не надеясь уже быть желанной, она постаралась сделаться грозной. И репутация помогала ей не меньше собственных магических сил. К Айбике уже обращались за помощью ханы и мурзы. Сам темник Улзий с ее помощью убрал немало своих врагов.
Так Айбике жила, совершенствуясь в магии и радуясь возможностям, что получала с ее помощью. Привыкнув с детства к одиночеству, она не испытывала потребности ни в дружбе, ни в любви, во всяком случае, осознанно. Постепенно она пришла к выводу, что ее супругом мог бы стать только другой шаман, сильнее нее, которому ей не стыдно было бы подчиниться. Только человек, хорошо знающий магию и власть. Тогда бы они встретились, как две бурные горные реки, и соединили бы свои дороги. Но достаточно могущественного шамана среди чжалаиров она тоже не встречала. Все были либо слишком стары, либо слабы, либо совсем не ценили свой дар и не имели честолюбия.
Столкновение с Лютобором Яргородским всколыхнуло жизнь шаманки, подарило ей новую цель и неиссякаемый запас сил, чтобы к этой цели стремиться. Она начала изобретать такие заклятья, о каких раньше никто не слышал, как будто в голове открылся канал, и по нему к ней потоком льются новые замыслы. Так началась третья жизнь Айбике, в которой она все больше совершенствовала свои дарования, изощряла свои силы и ум.
В первую их встречу он одержал верх. Айбике даже не подозревала, что может испытывать такие чувства, что он в ней вызвал тогда - и страх, и унижение. Она сделалась готовой на все, чтобы отомстить ему. На Хмеле-реке ей это удалось отчасти, когда она обманула его и медведицкое войско. Но лишь отчасти - ведь он выжил, да и медведицкая рать не пострадала.
На Стрелку Айбике не ходила. Старый дурень Хулагу не любил, когда шаманы вмешиваются в воинские дела, не взял ее с собой. Вот и довоображался. Будь она там, могла бы предупредить о коварстве свархов. Но теперь повелитель Улзий навсегда отучит их бунтовать. Однако ему победа над Медведицей не принесет такого удовлетворения, как Айбике - гибель или подчинение Лютобора Яргородского.
Именно гибель или подчинение, другой судьбы для него не может быть. Если он не погибнет в бою, а живым попадет в руки чжалаирам, у него не останется выхода, как покориться Айбике, потому что без нее никто не решится оставить в живых вражеского чародея.
Шаманка сосредоточилась, пытаясь представить себе, что делает сейчас Лютобор Яргородский, совсем рядом отсюда, рукой подать. Несмотря на то, что они ни разу не встречались наяву, лишь мысленно или в ином мире. Айбике до мельчайших черточек представляла его облик, и знала, что он точно так же хорошо видит ее. Но в этот раз никак не удавалось дотянуться. Он исчезал в россыпи сверкающих бликов, будто она глядела на отражение солнца в воде.
- Что же ты замышляешь, Лютобор Яргородский? - прошептала она, играя змеиной шкуркой, обхватывающей ее талию вместо опояски. - Ведь ты наверняка что-нибудь замышляешь, чтобы спасти своих! Не отдашь нам победы так легко...
Впрочем, Айбике не сомневалась в конечной победе чжалаиров. Еще никогда Орда не собирала такого многочисленного войска, даже если союзники не придут на помощь. А теперь, когда она заговорила чжалаирские стрелы, что помешает лучникам выбить ими, как градом, всех свархов, сколько есть? К тому же, если те станут долго сопротивляться, она и другие способы может применить. Улзий приставил к Айбике двух юношей-учеников и пятерых опытных шаманов, чтобы те непрестанно камлали во время сражения. Это напрасно. Она справилась бы и одна. Улзию следовало бы знать, что шаманы - не нукеры, десятками не ездят. Но отказываться не приходилось. Скоро они придут начать большое камлание. Скоро, как только рассветет, наступит ее день.

[Карса]

А у Айбике весьма честолюбивые замыслы!
Спасибо за историю этой героини. Как всегда, в Вашем изложении всё ярче и полнее, чем в моём  представлении.

[Артанис]

Спасибо, эрэа Карса!

А у Айбике весьма честолюбивые замыслы!
Спасибо за историю этой героини. Как всегда, в Вашем изложении всё ярче и полнее, чем в моём  представлении.

Иначе бы она в политику и войну не вмешивалась.
Она давно заслуживала собственного жизнеописания, может быть, и более подробного, чем получилось рассказать мне.

Глава 38. Почин боя
Утром над Журавлиным полем поднялся густой туман. Он долго не развеивался, кутая место будущей битвы молочной пеленой. В тумане почти неслышно, как призраки, двигались конные и пешие полки, занимая свои места. Под покровом тумана тихо и незаметно скрылся в лесу Засадный Полк, в ожидании решающего часа. Стук копыт, ржание коней, бряцание оружия, негромкие голоса воинов, прощающихся перед битвой, - все это звучало приглушенно, как будто сквозь подушку. Ордынского войска вовсе было не разглядеть, лишь смутные тени маячили вдалеке.
Но вот подул ветер, и будто невидимая рука отдернула туманную завесу. Да, она стояла здесь - Орда, сто сорок лет беспрепятственно давившая сварожан, выжимавшая из них кровь и золото, погубившая неисчислимое множество людей. И теперь она пришла. чтобы, как встарь, убивать, сжигать дома, угонять в плен людей, а уцелевших разорять непосильной данью. Вот они - всадники в кожаных доспехах, темные и мрачные в едва разгорающемся утреннем свете. Солнце светило в глаза сварожской рати, озаряло ее, сияя на стальных доспехах, а ордынское воинство казалось им черным. Лишь передовые тумены у чжалаиров были поголовно одеты в железные доспехи, у менее значимых частей они доставались только военачальникам. Но и доспехи ордынские были черны: считалось, что облаченный в черное воин внушает противнику больше страха.  Лишь позади войска, на холме, остался стоять целый тумен воинов, у которых под кольчугой виднелись багряные халаты. Там же развевался восьмихвостый бунчук, окрашенный в синий цвет - знамя чжалаиров, их сульдэ, зримое воплощение воли Богов.
- Знамя боевое, и очередная стража там же; надо полагать, и сам Улзий там, на холме, не суется вперед, - проговорил старый князь белозерский вместе с сыном бывший в середине войска, возле осанистого всадника в богатых доспехах, сидевшего на рыжем великокняжеском коне. - Вот бы и Лютобору Тихомиричу поберечь себя...
- Прекрати, Истослав Родославич. Великий князь знает, что делает, - Мстиша заправил бороду за стальной воротник кольчуги, чтобы не было заметно, что она у него русая, а не черная, как следовало бы.
Для всех, кроме немногих посвященных в тайну людей, он был сегодня великим князем, живым знаменем войска. Его нынче видят издалека и свои, и враги. К нему станут обращаться взоры воинов в бою - жив ли еще их государь, стоит ли знамя?.. И теперь Мстиша безумно боялся - до ледяных мурашек по коже, до дрожи в коленях - если бы не сидел верхом, у него наверняка подгибались бы ноги. Нет, он боялся не скорой битвы, хотя понимал, что к нему станут рваться чжалаиры в первую очередь. Сильней всего он опасался не справиться со своей задачей, выдать себя чем-нибудь, так что враги узнают слишком рано, что он не великий князь, и кинутся искать настоящего Лютобора Тихомирича. Ни за что на свете Мстиша не мог позволить, чтобы по его вине что-нибудь случилось с его государем и другом детства, с которым был рядом без малого всю жизнь.
Он взялся за древко знамени, сам сорвал кожаный чехол, прикрывавший его. Мощный порыв ветра развернул знамя - и огромное, ослепительно-яркое полотнище взмыло над сварожской ратью. Изначальный лазурный цвет полотнища почти терялся среди золотых языков пламени, горящих на утреннем солнце настоящим яростным блеском, точно знамя было охвачено пожаром. Но над пожаром поднимался, раскинув крылья, алый, как кровь, феникс, торжествующий над жестокой стихией. Вот оно - знамя Сварожьих Земель, что княгиня Росава вышила в подарок своему мужу!
Ликующий пронзительный крик пронесся над сварожским войском - казалось, сам феникс подает голос. родившись из пламени. И одновременно со стороны ордынцев донесся грозный боевой клич и вой, непристойная брань.
Оба строя качнулись навстречу друг другу. но пока еще остались на месте. И те. и другие чувствовали, что чего-то еще не хватает для начала битвы. Прежде должно произойти нечто необычайное.
Ордынский боевой клич еще не успел отзвучать, когда из их рядов стремительным галопом вылетел всадник на огромном и мощном вороном коне. Сам он, в длинной и тяжелой вороной кольчуге, отливающей тусклым блеском, в закрывающем лицо шлеме, на котором развевался конский хвост, тоже казался могучим и несокрушимым, под стать своему коню. Когда он смело приблизился вплотную к рядам Передового полка, сварожане могли оценить его рост и ширину плеч, а также ловкость, с какой он одним лишь движением колен правил свирепым жеребцом. Почти каждый сварожанин, разглядев могучего чжалаира, про себя качал головой: попробуй справиться с таким великаном...
А между тем, Товрул-нойон (это был, конечно, он), приподнявшись на стременах, дерзко крикнул таким голосом, что его услышали все до единого:
- Есть ли среди свархов настоящие воины? Коназ Лютобор, если ты мужчина, я вызываю тебя на поединок! А если ты трус и подлец, пусть хоть один из твоих воинов осмелится выйти против меня! - с этими словами, выхватив саблю, Товрул закрутил ею над головой так, что булатное лезвие запело, рассекая воздух, точно крылья стрижа. Глаз едва успевал следить за его упражнениями.
Все взоры скрестились на Мстише, считаемом за великого князя. Он выдвинулся чуть вперед, но не подъезжал ближе к чжалаиру, чтобы тот не узнал его. Ответил, как было условлено на такой случай:
- Я - великий князь медведицкий и брониславльский, и ордынские нойоны не ровня мне. Я мог бы вызвать на поединок только самого Улзия, но мне не польстит одолеть человека его возраста. А воины мои - как пожелают!
Получив такой ответ, Товрул сплюнул, но тут же, не очень разочарованный, принялся вновь ездить вдоль сварожских рядов, вызывая на бой:
- Ну, кто из вас осмелится? Вас ждет большая честь - умереть от рук величайшего воина Великой Орды! Ну, выходите же, трусливые свархи, не позорьте свои знамена! Я вижу, как бледнеют ваши лица, как мечи падают из ваших трясущихся рук! Все вы - рабы, откуда же среди вас взяться мужчине?
Но вот ряды сварожан чуть раздвинулись, и навстречу ордынскому батуру, сыплющему оскорблениями, выехал одинокий воин на белоснежном коне. Изумленный шепот сопровождал его движение: на воине не было ни доспехов, ни щита, голову его не прикрывал шлем, и лишь светлые, чуть волнистые волосы красиво падали ему на плечи. Одна только белая льняная сорочка прикрывала его ладное тело, и сварожане, залюбовавшись витязем, признавали: ростом и статью тот не уступит великану-чжалаиру. Но зачем же без доспехов-то?..
Даже Товрул удивленно сощурил глаза, увидев своего соперника.
- Тому, кто бьется со мной, надо иметь на себе побольше защиты, - хвастливо заметил он.
Светловой поглядел на противника без всякой злости или высокомерия. У него был вид человека, стоящего настолько выше суетных людских страстей, что они уже не вызывают в нем никакого отклика.
- Пусть Боги пошлют победу правой стороне, - произнес он негромким, но красивым и звучным голосом.
Товрула выводила из себя безмятежная отрешенность этого сварха. Он вздыбил коня, и без того взбешенного, так что белая пена выступила на удилах. Принялся кружить вокруг неподвижно замершего Светловоя, снова играя саблей.
- Как твое имя, сварх? Я хоть могу гордиться именем врага, которого убью?
Тот невозмутимо пожал плечами: ну зачем тот пытается его запугать? Произнес без всякой гордости:
- Зовусь Светловоем, из бывших дебрянских бояр, а нынче витязь в великокняжеской дружине. Не хвастаясь, скажу, что считаюсь не последним. А ты не хвались победой до рати - хвались, если, одолев, назад вернешься.
Товрул снова вздыбил коня, закрывая окоем, как огромное черное изваяние.
- Я убью тебя, сварх, можешь не сомневаться! Я не знал поражений с тех пор, как мне исполнилось шестнадцать лет! Я убил Имбагай-оглана, самого могучего воина Орды! А тебя, бездоспешного, я зарублю первым же ударом.
Чем больше Товрул старался задеть противника, тем сильнее распалялся сам, наезжал на противника вплотную, не в состоянии оставаться на месте. А Светловой, все так же глядя куда-то выше его головы, проговорил, слегка улыбнувшись с виноватым видом:
- Вы ведь сами на нашу землю пришли, а не мы к вам в степи. Мне жаль, что так будет, но Орда давно напрашивалась на такой урок.
В следующий миг он был уже начеку, схватил копье и устремился навстречу летевшему на него ордынцу. Оба войска не сводили глаз со столкнувшихся на всем скаку противников.
Копье Светловоя ударилось в щит ордынцу с гулким стуком. Однако, сделанный из прочных бычьих шкур, обитый железом, щит выдержал, и наконечник копья соскользнул, чиркнув по подпруге седла. Товрул покачнулся, но тут же выпрямился. Он был слишком хорошим наездником, чтобы дать себя выбить из седла из-за какого-то порванного ремня. Но минутная заминка помешала ему ударить метко: его копье, точно змея со стальным наконечником, пронеслось мимо, не задев Светловоя. А в следующий миг произошло такое, что не только сам Товрул, но и никто из ордынцев, знавших могучего батура, поверить не мог, в том числе и сам Улзий. Сварожский витязь на всем скаку перехватил нацеленное на него копье и выхватил из рук Товрула. Тот почувствовал, как трещат мышцы и сухожилия, удерживая копье, и вынужден был отпустить его, иначе копейная рука просто отнялась бы. Он с нескрываемым изумлением уставился на сварха, который даже не вспотел, обезоружив его. Его, непобедимого Товрул-нойона, укладывающего быка ударом кулака!
Товрул коротко рявкнул что-то по-чжалаирски, выхватив саблю, налетел на врага еще бешеней. Он понимал, что только немедленная победа спасет его славу неодолимого поединщика, иначе Орда не простит ему промаха, станут смеяться все, кто боялся его до этого дня... Но до чего же силен этот сварх, которого он посчитал тихо помешанным!.. Никогда Товрулу и не снилось, чтобы в ком-то была такая сила!
Два воина, на белом и вороном конях, сошлись теперь в ближнем бою. Они родились на свет, должно быть, в один год, но в остальном были противоположны, как ночь и день. Зазвенели, сталкиваясь, булатная сабля и длинный сварожский меч. Первые удары не принесли ничего: хрипящие от ярости кони унесли бойцов в разные стороны. Но тут же Светловой с Товрулом съехались снова вплотную.
- Владеть копьем может любой трус! Только в ближнем бою проверяется воин! - насмешливо крикнул нойон, целя в шею противнику.
- Так я же не отказываюсь! - пожал плечами Светловой, отбивая удар.
И снова Товрул вкладывал все свои силу и умение, стараясь хоть раз достать незащищенного противника, прекрасно зная, что одного точного удара ему хватит для победы. И не мог. Меч сварожского витязя мелькал в его руках, как перышко, всякий раз уверенно преграждая путь ордынскому булату. Никак Товрулу не удавалось пробить его защиту. Больше того - каждая попытка парировать очередной удар сварожанина отсушивала руки нойону. Его щит очень скоро был изрублен на куски, и Товрул с проклятьем бросил бесполезные обломки. Он видел, что на лице Светловоя выступила испарина, что сорочка липнет к его телу - но и только. Никаких иных признаков усталости сварх не проявлял. Ран на нем тоже не было. Правда, и сам Товрул пока был невредим, но понял, что поединок затягивать нельзя.
Развернув своего гривастого вороного коня, у которого только что огонь не пыхал из ноздрей, Товрул ударил его шпорами, пуская в неистовый разбег. С размаху вороной жеребец тараном налетел на белого, ударил передними копытами, вгрызся в шею ему. Вложив в удар всю силу, Товрул с возгласом, полным жестокой радости, ударил саблей, стремительно разрубая врагу левое плечо и грудь.
Но в то же самое мгновение и меч Светловоя обрушился на голову неосторожно приблизившемуся ордынскому батуру. И шлем, подаренный самим Улзием своему любимцу, не сдержал удара. Черная ночь стремительно смежила глаза Товрулу, еще прежде, чем его труп упал с коня.
Белоснежный Лебедь рванулся прочь, унося к рядам сварожан окровавленное тело Светловоя. Огромные кровавые пятна расплывались по бокам коня. Когда воины Передового полка бережно сняли Светловоя с коня, тот уже не дышал.
- Совершилось, как предсказал Богумир! Смерть лучшего воина предвещает нам победу! Пусть дорогой ценой, но одолеем проклятых. Этот черный многих положил бы, не останови его первым! - в голосах сварожан, оживленно обсуждавших поединок, звучала и скорбь, и надежда, и радость.
Стоявший на правом крыле со своими литтами князь Линас Радовилич, украдкой смахнул слезу, низко склонил голову, увидев гибель Светловоя.
- Может статься, я напрасно не назвал тебя сыном, - прошептал он одними губами.
А чжалаиры, видевшие невероятную, не укладывающуюся в головах гибель непобедимого батура, разразились оглушительными воплями и яростным визгом. Лицо Улзия, наблюдавшего со своего холма, мертвенно позеленело. Он с видимым усилием поднял руку, приказывая знаменосцу вскинуть выше боевой бунчук.
Словно лавина загрохотала вниз по склону горы, увлекая за собой все больше тяжелых камней - с таким грохотом двинулись вперед передовые тумены Орды, бросаясь на сварожан. Стук тысяч копыт, лязг оружия, боевой клич, вырвавшийся разом из множества глоток, и свист целой тучи стрел - казалось, на сварожское войско налетела внезапная буря.

[Карса]

Какой поединок! Но есть у меня одно сомнение. Светловой и Товрул одновременно разрубили друг друга. Возможно ли это в реальности? Проткнуть одновременно - да, а вот разрубить?

[Артанис]

Благодарю, эрэа Карса!

Какой поединок! Но есть у меня одно сомнение. Светловой и Товрул одновременно разрубили друг друга. Возможно ли это в реальности? Проткнуть одновременно - да, а вот разрубить?

Там же все происходит очень быстро, описывается постепенно, а на самом деле удары наносятся одновременно, не по очереди.

Сувор выдвинулся вперед, напряженно вглядываясь в мелькавшие в мешанине стрел и копий, вздыбленных конских грив, лица чжалаиров. Большинство из них, под низкими сводами шлемов, были привычно смуглы, темноглазы, с черными вислыми усами. И он смело колол их копьем, вместе с другими воинами Передового полка схлестнувшись с бросившимся в бой ордынским туменом. Вокруг него непрестанно гудели стрелы, и он, напрягая всю волю и внимание, какой-то частичкой сознания вдруг вспомнил, как в детстве раздразнил пчелиный рой, и они, вот так же жужжа, преследовали его и жалили непрестанно, пока он не спасся в овине. Вот и теперь стрелы чжалаирские напомнили Сувору непрестанно гудящий и жалящий пчелиный рой.
Но не понарошку жалили эти "пчелы", и укусы их несли смерть. Сувор замечал боковым зрением, как вокруг него падают с коней мертвые и раненые. Кругом слышались стоны и хрипы, по земле уже побежали первые ручейки крови. Сувор и сам едва успевал прикрываться щитом, слушая, как стрелы с глухим стуком втыкаются в твердое дерево. Левая, щитовая рука уже ныла от напряжения, но сам щит еще выдерживал удары. Сувор тщательно закрывал каждую брешь в защите, он не мог позволить себе погибнуть напрасно, от какой-то случайной стрелы.
После возвращения со Стрелки он не уставал думать о встрече с тем воином-полукровкой, что ускользнул от него, бросившись в реку. Он видел, как Мэргэн благополучно достиг ротивоположного берега и ушел в степь, но где он теперь? Доведется ли им еще раз встретиться в этой многоликой, неудержимой кровавой круговерти? Та встреча была просто чудом, и можно ли надеяться всерьез на еще одно? Тем не менее, Сувор надеялся, и именно потому попросил зачислить его в Передовой полк. Для него невыносимо было думать о том, что Мэргэн может погибнуть в то время, как он будет ждать его в строю, ожидая своей очереди.
Никому, кроме своего отца и великого князя, Сувор не поведал о той встрече. И они не могли ему ничего посоветовать, кроме как позволить действовать по своему усмотрению. За два года не было дня, чтобы Сувор не думал, что делать ему, если судьба вновь столкнет их с Мэргэном. Но так и не решил. В конце концов, он ведь не знает, сколько понял Мэргэн, и что он чувствует теперь. Для него самого сын его матери всегда останется братом, пусть он и ордынец по отцу. Мэргэн рос на руках у матери, быть может, знал ее лучше, чем он сам. Он был в неволе ее утешением. Но самому-то Мэргэну все сварожане должны казаться врагами. Возьмет и убьет непрошеного родственника, чтобы ничто не напоминало об его нечистокровности...
Как бы там ни было, теперь Сувор тщательно вглядывался в лица метавшихся перед ним ордынцев, прежде чем ударить копьем. Но все это были обычные чжалаиры, и он разил их наотмашь. Кругом дыбились разъяренные, перепуганные кони, нависали над головой всадники, вырастая до небес. Свои и чужие порядки сталкивались, перепутывались. Сувор уже не взялся бы угадать, где воины его десятка, кто из них жив, кто погиб. Сзади, с боков, впереди - кругом кипел бой. Временами сражающиеся стискивались в одну сплошную массу, так плотно, что становилось трудно дышать, от духоты и от запаха крови. Сувор видел вытаращенные глаза бойцов, белые и жуткие - у своих и у врагов одинаково, - их разинутые в крике рты, доспехи, залитые кровью, и понимал, что и сам выглядит не лучше. Однако не сомневался, что узнает Мэргэна даже среди этих жутко искаженных войной лиц, почти утративших человеческий облик.
Лишь бы не развела их жестокая круговерть битвы! Лишь бы не в смертный миг свой довелось столкнуться им...
Между тем, Мэргэн за прошедшие годы передумал и переосмыслил не меньше Сувора. Как и тот, он почти сразу догадался, кого встретил в битве на Стрелке. Он помнил, как мать, качая его, маленького, на руках, слагала причитания, вспоминая оставшегося на родине "сыночка милого Суворушку". В детстве ему приятны были ласки матери, он неосознанно лепетал тогда по-сварожски, запоминал ее песни. Позже, взрослея в кругу грубых воинов, часто дразнивших его, потому что он был полукровкой, Мэргэн ожесточился. Он всячески старался отличиться на войне, чтобы видели только его воинскую славу, и не замечали голубых глаз и русых волос. Но прошлого своего не забыл, хоть и не было уже в живых матери. Она умерла, когда сыну было десять лет, и ему даже не позволили попрощаться с ней. Но ее облик запечатлелся навсегда в памяти юноши. Он постарался убедить себя, как другие чжалаиры, что для пленницы-саархи большая честь ласкать воина великой Орды, родить ему ребенка - будущего победителя. Но в походах никогда не трогал молодых девушек и женщин с детьми, хоть те считались ценной добычей. И, на словах доказывая, что сварожская кровь не имеет для него значения, продолжал хранить память о матери. А в лице встретившегося ему на Стрелке воина было достаточно сходства с нею, насколько мужчина может походить на женщину. Тогда у них не было времени ничего выяснить, но Мэргэн заметил, как изменилось лицо сварха, и он опустил меч, давая возможность молодому чжалаиру спастись, прыгнув в воду.
С тех пор Мэргэн много раз вспоминал их встречу. Ему, в отличие от Сувора, и спросить совета было не у кого. Ни отец, и никто из воинов не понял бы его. Невысказанные мысли варились в нем, как в наглухо закрытом котле. Будь его воля, Мэргэн предпочел бы избежать новой встречи. Он просил Тенгри, чтобы сварх остался дома, и они не столкнулись никогда, чтобы он мог постепенно забыть, что у него есть брат среди свархов.
И теперь Мэргэн, вместе с туменом своего отца начавший бой в первой конной лаве, как и все воины, стремительно кружил вокруг свархов, уворачивался от копий и стрелял их лука, пуская одну за другой стрелы с перьями ворона. Он и так в своем десятке был лучшим стрелком, а теперь заговоренные стрелы слетали с тетивы беспрерывно, впрочем, как и у всех ордынцев. Правя конем сильным нажатием колен, Мэргэн едва успевал выбирать цель. Недаром его имя означало "охотник". Но, прежде чем спустить тетиву, он всматривался в лица свархов перед собой: не мелькнет ли знакомое лицо, не пустит ли он ненароком стрелу в сына своей матери?.. И тускнела радость в душе молодого воина, оборачиваясь досадой. Он и хотел бы забыть о той минутной встрече с человеком, который, как ни крути, позволил ему уйти живым, да не мог. Расстроенный, угрюмый в последние дни так, что другие воины даже удивлялись, Мэргэн сейчас хотел бы оказаться где-нибудь подальше от Журавлиного поля.
Сзади накатила с оглушительным кличем новая волна из еще свежих сотен, подхватила Мэргэна с собой, и он помчался с нею, выхватив саблю, готовясь перейти в ближний бой. В первый миг столкнувшиеся ряды подняли такую тучу пыли, что ничего было не разглядеть. Но тут же будто встряхнула его чья-то невидимая рука: он увидел, как коренастый широкоплечий воин нападает на сварха. Тот взмахнул копьем, но неудачно; в следующий миг копейная рука, перерубленная в запястье, упала вниз. Воин замер в седле, онемев и глядя еще не верящими глазами на рану, источавшую потоки крови.
Все произошло за доли мгновения, гораздо быстрее, чем об этом мог бы рассказать любой повествователь. Точно молния озарила сознание Мэргэна, когда, узнав раненого, бросился вперед, точно рысь. Никакого сознательного решения не успело сложиться у него, и он до последнего не знал, что станет делать. Но отдать им Сувора не мог.
Заступив дорогу коренастому воину, готовому добить раненого сварха, он увидел перед собой смуглое немолодое лицо, а глазах недовольство - куда это лезет юнец? Быстрее мысли Мэргэн обрушил саблю ему на голову, раз и навсегда отрезая себе обратный путь.
В первые мгновения чжалаиры были так потрясены, что даже не поняли, как один из них мог зарубить своего. Мэргэн стремительно привязал к седлу теряющего сознание Сувора, оторвал полосу от плаща и замотал ему руку. Затем, намотав повод его коня себе на руку, принялся орудовать саблей, прокладывая путь среди ордынцев, что опомнились и бросились покарать предателя.
По спине у Мэргэна бежали мурашки, но голова сделалась легкой и ясной. Он стремился во что бы то ни стало выбраться живым, и рубился, как никогда прежде. Уже несколько раз враги (конечно, теперь-то уж никто, как враги!) задели его, но он не замечал боли, ища выход для себя с Сувором.
И все же, конечно, не выйти бы им живыми из окружения, море рассвирепевших ордынцев непременно поглотило бы обоих. Но сварожские ратники, видевшие необычное происшествие, расступились перед ними и преградили путь ордынцам сплошной стальной стеной. Проносясь мимо стрелой, Мэргэн успел еще заметить среди сварожской конницы могучего чернобородого витязя, каждым ударом меча укладывающего по чжалаиру, и решил, что это, должно быть, один из важных военачальников. Но думать об этом было некогда; важнее, чтобы, раз уж так сложилась судьба, он спасал Сувора не зря.
Ему указали палатку лекарей, куда уже сносили на руках и на носилках первых раненых. Когда попытался снять Сувора с седла, тот лишь слабо застонал в забытье.
Пегобородый старик, распоряжавшийся в лекарской палатке, даже вздрогнул, увидев чжалаира рядом с искалеченным воином.
- Ты кто такой будешь, оглоед? - воскликнул он, грозя сучковатой палкой, смешной и трогательный в своем гневе.
- Я брата привез, - сказал Мэргэн на ломаном сварожском наречии, меж тем как помощники лекаря внесли Сувора в палатку и уложили на лавку, стянули с него кольчугу и занялись его раной.
Лицо старика, еще недоверчиво глядевшего, понемногу смягчалось.
- Брат, говоришь? Ну, входи, снимай свои доспехи. Тебя, кажись, и самого зацепило, - сказал он недоумевающему Мэргэну. - Снимай, снимай!
Пока лекари занимались его ранами на груди и на шее, к счастью неопасными, Мэргэн глядел, как хлопочут над Сувором. Его перерубленную руку промыли, убрали торчащие осколки кости, присыпали кровоостанавливающим порошком. Мэргэн видел, как свархский шаман заговаривал рану от воспаления и черной немочи. Когда закончили работу, мертвенное лицо искалеченного воина чуть порозовело, и он открыл глаза.
- Значит, я не ошибся: ты все-таки брат мне, - прошептал он чуть слышно.
- Конечно, - проговорил Мэргэн, чувствуя, как в глазах наворачиваются слезы, точно в детстве. - Куда же мне деваться теперь...
А между тем Передовой полк, всколыхнувшийся было при виде невероятной встречи братьев, продолжал рубиться с наседающими чжалаирами. Его силы неуклонно таяли, уже много витязей остались лежать на вытоптанной земле, а уцелевшие постепенно отступали назад, теснимые по пятам Ордой.
Командующий Передовым полком Доброслав Зимин, озираясь со своего высоконогого серого жеребца, видел, что происходит. Пока что все шло по замыслу медведицких воевод, не раз обсуждаемому на все лады еще дома. Передовой полк должен был втянуть в бой как можно большие массы чжалаиров, соблазнить Орду возможностью легкой победы, и отступить, втягивая ее дальше,  как в мешок. Тут ее встретит пеший Большой полк и ударят двумя могучими крыльями рати литтских князей. Да, все шло правильно. И все же, Доброслав, вертясь в гуще битвы, ужасался тому, сколько сварожских воинов уже пали в бою во исполнение их замысла. Сколько цветущих жизней в мгновение ока сразили черные стрелы, которым, казалось, не будет конца! Опытные в битвах чжалаиры умели разить противника, не очень-то подставляясь сами. Много, конечно, и их оставалось лежать здесь. Но у них на место выбитых сотен тут же заступали новые, а силы сварожан неудержимо таяли. А ведь Передовой полк составляли княжеские и боярские дружины, хорошо обученные и надежно снаряженные, в стальных доспехах. Что же будет, когда дойдет до неопытных ополченцев?
Выполняя свою часть замысла, Доброслав не бездействовал и сам. То отступая, то переходя в наступление, он колол своим копьем не наугад. Ему удалось сразить мурзу со значком темника, носившего волчий хвост на шлеме. Конь его ходил по крови, хлюпавшей под копытами, брызги крови пятнали коня до самой холки, алыми вишнями расцветали на доспехах медведицкого воеводы. Но Доброслав, убедившись, что остатки Передового полка отступают, как было велено, сам отходил последним, лицом к врагу.
"Мне приходится сегодня сражаться за двоих. Я не имею права подвести тех, кто мне доверяет", - думал он уже в который раз.
Предательство и казнь старшего брата гораздо сильней потрясли Доброслава, чем кто-нибудь мог предположить. У него не укладывалось в голове, что его брат мог замыслить преступление против великого князя, их родича и покровителя. Но вот это случилось, и Доброслав, не сумев сказать ни слова в защиту Тихомира, чувствовал в себе обязанность загладить верной службой пятно, что бросил его брат на весь род Зиминых. Никто не говорил ему о том, насчет Тихомира тактично старались не упоминать, и его родных великий князь и медведицкие вельможи уважали по-прежнему. Только сам Доброслав решил мысленно, что обязан жить за себя и за брата. Прежде мягкий и нерешительный (Тихомир в детстве звал его девчонкой), Доброслав со времени казни старшего брата жил точно с туго натянутой в себе тетивой. И на Журавлиное поле пришел с твердой решимостью до конца выполнить свой долг.
"Что ты сделал со своей жизнью, Тихомир! Ведь мы могли сегодня быть в одном строю, вместе сражаться с Ордой!" - тоскливо думал он, глядя на катившуюся навстречу черную чжалаирскую лавину.
Стремительно летящие всадники снова поравнялись с ним. Одного Доброслав ударил копьем в горло, от остальных увернулся, уступая еще несколько шагов.
Внезапно вспомнилась Любомила, сыновья, мать. Как рыдала Любомила, провожая его, будто предчувствовала неладное! Видно, не суждено ему вернуться домой, не сдюжить одному двойную ношу.
"Прости, родная! Матушка, дети - простите! Умереть совсем не страшно, лишь бы принять гибель с честью и не напрасно! - думал он, уже с трудом поднимая копье уставшими руками, отбиваясь от очередной своры налетевших ордынцев. А перед глазами все стояли затуманенные слезами голубые глаза жены, ее пышные льняные волосы; ласковые руки матери со старческими пятнами на увядшей коже; слышались веселые голоса детей, рассказывающих об очередной проделке...
Краем глаза Доброслав увидел великого князя; тот, в Мстишиных доспехах и на его коне, нехотя отступил вместе с остатками Передового полка, как медведь перед волчьей стаей, продолжая гвоздить врагов тяжелым сосновым копьем. Похоже, он был невредим, но ордынцы, даже не узнавая Лютобора Медведицкого, толпились вокруг могучего противника, стараясь его окружить. "Зачем вперед полез?!" - с отчаянием подумал Доброслав, бросаясь на помощь и понимая, что не успеет.
Но тут откуда ни возьмись, навстречу чжалаирам выскочили... несколько волков! Да, самых настоящих серых волков, только размером каждый был с небольшую лошадь. Они бросились наперерез именно противникам великого князя. Несколько чжалаиров просто слетели с коней, остальные никак не могли справиться со своими лошадьми, ни за что не желавшими повернуть обратно навстречу зверям. Сварожане, и сам великий князь, в первое мгновение тоже отшатнулись, но, кажется, догадались о чем-то и успокоились. Доброслав успел разглядеть, как оборотни окружили великого князя и вместе с ним отступили назад, под прикрытие своих войск. Увидев это, с облегчением вздохнул и достал рог, трубя отход.
Очередная - десятая? двадцатая? - волна чжалаирской лавы налетела на отступающих сварожан, как ястреб на стаю робких голубей, осыпала новым градом черных стрел. Три стрелы почти мгновенно вонзились в грудь и в горло сварожскому воеводе. Он упал с коня, стекленеющими глазами глядя в облачное утреннее небо.

[Артанис]

Глава 39. Воинство Сварожьих Земель
Со своего холма темник Улзий, сидевший на буланом аргамаке, в окружении своего личного тумена, хорошо видел все, что делалось на поле битвы. Когда его войска двинулись вперед, добивая редеющий Передовой полк, за ним открылась стоявшая в полном боевом порядке пешая рать. Что-то зловещее почудилось "кровавому темнику" в их плотно сомкнутом строю, стоявшем в пять рядов, с длинными копьями наперевес, с высокими красными щитами, на которых было что-то намалевано черным. Вспомнились рассказы вернувшихся со Стрелки, как такая же пешая рать умудрилась преградить путь отборным ордынским войскам...
Он сделал знак знаменосцу, и тот качнул бунчук в отрицательном жесте - знак задержаться очередным рвущимся в бой сотням.
- Не дело доблестным чжалаирам топтать земляных червей, не умеющих сражаться верхом, - изрек он высокомерно. - Пусть пешцы спорят с пешцами. Где там хваленый марцийский легион?
Наемники вышли вперед, готовые за должную плату колоть и рубить всякого, кого прикажут. Собранные не только из колоний старой Марции, но из самых разных стран, кое-как привыкшие понимать друг друга, молившиеся разным Богам, они, однако, были отлично обучены и, как никто, умели биться в пешем строю. Прообразом им послужили еще древние марцийские легионы, а, учитывая, сколько раз они продавали свои мечи любой стране, воевавшей в то время, следовало признать, что на Журавлиное поле явились опытные головорезы.
И вот, с ними-то столкнулся сварожский Большой полк, состоявший почти полностью из ополченцев, впервые взявших в руки оружие против живого человека, а не лесного зверя и не дерева бессловесного. Простые селяне и горожане, снаряженные кое-как - и хотелось бы ополченцев одеть в доспехи не хуже дружинных, да ясно было, что никаких кун не хватит на то в медведицкой казне. В доспехах из бычьих и свиных кож, в лучшем случае - с нашитыми железными бляшками и кольцами, с перекованными из серпов мечами и переделанными из охотничьих рогатин копьями, шли в бой воины Большого полка. Они, на которых тяжелей всего ложилось ордынское ярмо, теперь готовились спросить за все с чжалаиров и ордынских союзников. На их червленых щитах, казалось, запеклась кровь, ранее выжатая Ордой. А на кровавом поле грозно поднимал клыкастую голову невиданный зверь, потрясавший копьем, которое держал длинным гибким носом. Знак атамана Индрика, знак непримиримости в борьбе с Ордой. Марцийским наемникам он ничего не говорил, конечно, но сами чжалаиры при виде него разражались воем и злобными проклятьями.
Среди первого ряда сварожского длинника стоял Кудеяр, готовый к бою, и скалился в лицо врагу выбитыми передними зубами. Он, как никто, давно мечтал о решающей битвы с Ордой, недаром дал клятву во что бы то ни стало пережить чжалаирскую власть. И сегодня, став в строй, повторил про себя давнюю клятву. "Хоть на час один увидеть свободным сварожский народ, а проклятых - поверженными в прах, я большего не прошу!"
Смерти Кудеяр не боялся. Видел ее в своей бурной и страшной жизни во всех видах. Да и смерть в бою, хоть какая, во сто крат лучше смерти от черной хвори или под чжалаирскими плетями. Жизнью Кудеяр тоже не дорожил - его, бездомного бродягу, никто не ждал дома. Да и с чего Боги стали бы именно его хранить из всего войска, если забрали к себе Светловоя, которому как раз следовало бы остаться жить? Хорошо запомнив их встречу в лесу, Кудеяр искренне жалел Светловоя. Настоящий человек и великий воин был, хоть и боярин. И погиб как подобает - сильного врага отправил на чжалаирское небо. Если бы каждый так сумел, наверняка одолели бы проклятых.
Вражеская пехота приближалась: все в одинаковых кожаных латах, обшитых железом, в сапогах с высокими крагами, в шлемах с гребнем, не похожих ни на сварожские, ни на ордынские. По команде своего предводителя, легионеры молниеносно вскинули щиты, разом повернули на врага копья.
Кудеяр первым ударил копьем в живот марцийцу, отбрасывая прочь его содрогающееся тело.
- Бей проклятых! - хрипло выкрикнул он, не принимая во внимание, что эти наемники видят сварожан впервые. Раз вместе с чжалаирами - все равно Орда, пусть и отвечают вместе с ней.
Точно две живых стены, столкнулись две ощетинившихся копьями фаланги. Марцийских легионеров, конечно, было меньше, но зато на их стороне было умение и боевой опыт. Они умели разить, не задумываясь, кого и почему убивают, кололи длинными копьями наверняка, зная, куда наносить смертельные раны. У сварожан было одно-единственное преимущество - они сражались за свою свободу и родную землю. Сплотившись вокруг более опытных воинов - на каждый десяток воеводы старались ставить хотя бы одного бывалого ратника, - они лихорадочно вспоминали, как их учили. И не так уж редко бывало, что простой деревенский пахарь или горожанин в своем первом сражении успевал проткнуть врага самодельным, закаленным сельским кузнецом копьем прежде, чем его самого ударит легионер.
Но, конечно, потери были страшны. Мертвые и раненые валились снопами в кровавую грязь, в которую за считанные мгновения превратилась земля. Кто был еще жив, хрипели, зажимали раны, пытаясь остановить бегущую кровь. Иные еще пытались подняться, сгоряча не чувствуя боли, хрипя и шатаясь, становились снова в строй.
Уже не все пешцы бились копьями. В сумятице они у многих ломались о прочные щиты противника или были просто выбиты из рук. Марцийцы тут же выхватывали мечи, не очень длинные, заточенные на колющий удар. У сварожан же под руку шло все, чем только можно было колоть, рубить или просто бить. От самодельного меча, откованного из полосы железа в той же кузнице, до тяжелой дубины, кое у кого езе и оснащенной торчащими гвоздями для надежности. Иные из селян даже прихватили с собой прямо с жатвы серпы, так и не перековав их ни во что, лишь заточив поострей, и изогнутое лезвие серпа вспарывало вражеские латы и живую плоть не хуже любой сабли.
Здесь, вместе со всем Большим полком, сражались и случайные знакомые великого князя - старый одноухий воин Гвоздь, веселый кашевар Лисохвост, недоверчивый смолокур Лешак и его приятель Шмель, и другие воины, сидевшие накануне вечером вместе у костра, а нынче вышедшие все вместе на страшный смертный бой. Сперва они так и стояли в строю заодно, тесно сомкнув щиты с изображением баснословного зверя. Затем враги, вклиниваясь между ними, понемногу разделили их, втягивая в кровавую круговерть, и скоро каждый, хоть и старался не отходить далеко, замечал вокруг себя, впереди, сбоку, одних только врагов. Лишь иногда, если народ расступался, можно было заметить кого-то из односельчан, или услышать знакомый голос, от которого сердце обдавало волной радости: значит, живы еще свои, держатся в этом хаосе мечей и копий, окровавленных тел, потоков крови, стонов и воплей умирающих и еще живых...
Светловолосый паренек-белозерец, накануне не поверивший старому Гвоздю, что ордынцы своих противников тоже боятся, теперь, выдавленный наседающими легионерами вперед, сам видел: боятся! И они, как и свои, непроизвольно отшатываются, когда в них целятся копьем, и у них лица бледнеют, а глаза расширяются от страха. Им тоже погибать никак не хочется. Правда, эти, в гребнистых шлемах, вроде бы, не совсем ордынцы, а те... Ну и те боятся, осенило юношу. Непременно боятся, иначе бы не звали с собой в поход на Сварожьи Земли народу со всему свету!..
Сперва он орудовал копьем, как и все в пешем строю, затем оно переломилось о щит какого-то марцийца, но юноша поднял другое, выпавшее из рук убитого воина, и продолжал защищаться от врагов, одновременно выискивая среди постоянно движущихся фигур своих земляков. Его щит был уже расщеплен, и поверх алой краски текла самая настоящая кровь. Сквозь мелькание людей перед собой, парень из Белых Ключей, наконец, заметил, как с немалым мастерством орудует копьем старый Гвоздь, как Шмель прикрывает щитом раненого Лешака. А это кто лежит там, маленький, нелепо изогнувшись, точно кукла-паяц с оборванными веревками? Неужто всегда неунывающий Лисохвост, только вчера угощавший у своего костра самого великого князя и обещавший ему встретить врага "погорячее да поострее"?
- А-а! Наших бьют! - завопил парень, точно на деревенском гульбище, кидаясь на помощь односельчанам.
Не успел он добежать, как копье марцийского наемника ударило в глаз старому Гвоздю, и тот упал на груду мертвых тел. Со страшным воплем юноша поразил копьем его убийцу. Но в следующее мгновение ему в спину вгрызлась резкая боль, рот наполнился кровью, и молодой белозерец рухнул на землю, сгибаясь пополам. Но, распластавшись в кровавой грязи, он еще последним своим оружием, засапожным ножом, колол легионеров в ноги у колена, туда, где заканчивалась латная юбка, а голенище сапога еще не защищало, и многие из них падали, и их тут же приканчивали. Когда же и нож выпал из слабеющих рук юноши, он успел еще угасающим зрением заметить рядом ближайшего наемника, и ухватил его за щиколотки, повалив под сварожские копья.
Так сражался в тот день Большой полк сварожан. Он таял, все уменьшаясь в числе, длинник истончался, размывался, точно плотина, подмываемая водой, но и хваленый марцийский легион почти поголовно укладывался в мягкую пойменную землю, и новые воины не вырастали из нее, подобно колосьям.
Вырвавшись из боя, с остатками своего храброго воинства, командир наемников Марк Ватиний поднялся на холм к невозмутимо ожидавшему Улзию с перекошенным от гнева лицом.
- Ты меня обманул, владыка степей! Ты обещал, что со свархами ничего не стоит справиться. Мои лучшие воины погибли здесь! У них даже мужичье, впервые вооружившись, дерется как бешеное. Если бы я знал, предпочел бы заключить сделку со сварожскими предводителями, чем с тобой!
Улзий насмешливо скривил тонкие губы. Наемник, даже о жизни и смерти рассуждающий по-торгашески, боясь, что продешевил за кровь своих людей, смеет его упрекать, слыханное ли дело! Он незаметно сделал знак своим телохранителям, и те окружили уцелевших марцийцев и принялись рубить.
Раненый Марк Ватиний рухнул почти к самым копытам Улзиева коня и прохрипел, приподнимаясь, на своем родном языке - марцийскую речь правитель Орды хорошо знал, много лет сотрудничая с их колониями на полуострове Бычья Голова:
- Будь ты проклят, предатель... Когда в Колонии узнают, отомстят за меня...
Улзий с равнодушным видом шевельнул поводья, и буланый конь переступил через умирающего. Указал ожидавшим своей очереди военачальникам:
- Угомоните остатки пешего сброда и ступайте вперед!
Будто за охоте ловчих кречетов спускал с цепочки по очереди. Назначенные им нойоны поглядывали на застывшую под небесно-синим бунчуком фигуру повелителя. И сам Улзий сегодня надел халат священного небесного цвета, какой и законные ханы себе позволяли лишь в особо важные дни. Похоже, безродный темник не сомневается в благоволении Тенгри. А не слишком ли он спешит?
Когда новые чжалаирские тумены обрушились конной лавиной на остатки Большого и стоявший за ними Запасной полк, приготовились, ожидая своего часа, и литтские дружины - крыла всей рати. Воины пристегнули забрала шлемов, проверили, надежны ли копья, скоро ли выходят мечи из ножен. Воины волновались, готовясь броситься в бой, кони переступали с ноги на ногу. Влесославльский воевода Ратша вскачь подлетел к князю Саулису, схватил его за руку, почти умоляя:
- Князь Стемир Радовилич, доколе нам стоять здесь и глядеть, пока другие воины гибнут? Сейчас ударить им вбок в самый раз. Мы сражаться пришли или зачем?
Но старший сын князя Радвиласа был опытным воеводой, и, подобно своему отцу, никогда напрасно не лез на рожон. Теперь он разъезжал перед своим строем, охрипшим голосом сдерживая своих воинов. Ответил горячему влесославцу:
- Подожди, Ратша! Подождите, витязи мои! Наши рати ударят в свой час, когда Запасной полк измотает их и втянет еще глубже! Мы - крыло, оно сильно при птице, а без нее - ничто. Скоро уже. потерпите...
А между тем, на поле боя вступил Запасной полк, стоявший за спиной Большого. Теперь он грудью встретил врага, на время сдержал чжалаирскую лавину и дал возможность истрепанным, израненным остаткам Большого полка отступить под их защиту. Изнемогавшие в бою пешие воины, сделавшие все, что было в их силах, могли теперь отойти назад, отдохнуть и перевязать раны. А те, кто был еще в силах драться дальше, немного передохнув, снова шли в бой.
Среди них был и Кудеяр. В свалке с марцийскими наемниками он дрался от души, но все же чувствовал некоторое разочарование: все-таки, это еще были не сами проклятые, которых он ненавидел, казалось, еще до начала жизни своей, задолго до того, как схлестнулся с ними лично. Но теперь он наконец-то встретился с ними лицом к лицу, и мог выплеснуть всю вековую ярость сварожского народа. Он колол их копьем, бил ко головам и по конским мордам щитом с индриковым знаком, и не один чжалаир видел перед собой в последние мгновения летящий в лицо образ диковинного зверя. Когда копье сломалось, Кудеяр выхватил шипастую палицу с железным звездообразным навершием, и пошел ею гвоздить чжалаиров куда попало. Не только враги, но и сварожане с опаской оглядывали на косматого чернобородого мужика, дравшегося так, словно в нем была сила велета.
Но вот снова хлестнул дождь черных стрел. Три стрелы разом ударили в Кудеяра, пробив кожаную броню, пришпилили к земле, точно муху на булавке. Затем на том месте проскакали кони, и скоро ордынцы забыли о "черном мунгусе". Забыли и сварожане.
Но Кудеяр, пронзенный стрелами, истоптанный копытами, был еще жив. Когда бой откатился в сторону, и на залитой кровью земле стало вдруг совсем тихо, он открыл глаза. Тело его не двигалось, раны горели огнем. Но он медленно шевельнул пересохшими губами и повторил почти без голоса:
- Хоть на час, да переживу власть чжалаирскую!..

[Карса]

Какая жуткая битва! Как много людей не вернётся с Журавлиного поля!

[Зануда]

А я было думал, оборотни потребуются для разрешения одной из загадок Куликовской битвы. Для передачи сигнала Засадному полку. Ведь и намного позже такие на манёвры не решались, поскольку связь не позволяла нанести своевременный удар. И да, то, что Засадный полк не был обнаружен, здесь наверное - заслуга Яргородца? Противник ведь не одну собаку съел в войнах, не должен позволить себе такой беспечности!

[Артанис]

Эрэа Карса, эр Зануда, большое спасибо вам!

Какая жуткая битва! Как много людей не вернётся с Журавлиного поля!

Увы, вряд ли она могла проходить с меньшей кровью.

А я было думал, оборотни потребуются для разрешения одной из загадок Куликовской битвы. Для передачи сигнала Засадному полку. Ведь и намного позже такие на манёвры не решались, поскольку связь не позволяла нанести своевременный удар. И да, то, что Засадный полк не был обнаружен, здесь наверное - заслуга Яргородца? Противник ведь не одну собаку съел в войнах, не должен позволить себе такой беспечности!

Нет, их же Яргородец попросил охранять великого князя.
Так не у всех же были воеводы-волшебники. А кто там вообще осуществлял общее командование, и осуществлял ли кто-нибудь, или каждый воевода принимал решения на своем конкретном участке, без всяких сигналов - по-разному представляют. Мнения встречались диаметрально противоположные.
Про Засадный полк в следующей главе написать надеюсь. Укрылись они там затемно, а впоследствии чжалаирам, видимо, "немножко" не до того было, чтобы по лесам их искать. Вот что Айбике и другие шаманы тоже ничего не поняли - точно заслуга Яргородца.
А насчет Улзия есть мнение, что он сделал карьеру больше в дворцовых переворотах и интригах, и воевал в основном в междоусобицах между ханами, нежели в больших сражениях. Хотя, может быть, так думать и не совсем справедливо.

В это время ветер, дувший все утро с ордынской стороны, переменился, и задул с заката. Его стремительные порывы развевали чжалаирский бунчук и реющее над сварожским войском знамя, и алый феникс хлопал крыльями, точно живой. Ветер ерошил мокрые от пота гривы коней и относил в сторону чжалаирские стрелы, не давая им поразить так много людей, как желалось ордынцам.
В шаманскую юрту, стоявшую на отшибе с краю куреня, заглянул запыхавшийся воин.
- Повелитель Улзий велит вам, мудрые, заклясть проклятый ветер, поднятый свархскими духами!
Айбике, сидевшая среди других шаманов с бубном на коленях, резко вскрикнула, как хищная птица. Оторвав от своего плаща  несколько вороньих перьев, бросила их за порог.
- А, это все он, конечно! Недаром я не могу его найти, и наши воины не видят его на поле боя! Но мы еще поглядим, чьи чары будут сильней!..
Гонец скрылся, не желая дольше необходимого видеть шаманских обрядов. Айбике, несмотря на жару, облаченная в пернатый плащ, взметнула руки, как крылья, вверх. Обвела диким взором других шаманов - старика Тохту, толстого Бурибека, тощего, как жердь, Чоно. Презрительно взглянула на двоих юношей, данных ей в ученики - Бадара и Урту.
- Принесите мне стрелы и орлиные крылья! Истолките в ступке лазурит! И когти дракона, вон там, в березовом сундуке!
Наставница придала прыти ученикам, пустив им в спину сноп жгучих искр. Боль была не очень сильная, но все же юноши столкнулись между собой, роясь в имуществе шаманки в поисках нужных вещей. Наконец, принялись выполнять ее приказание.
Выложив перед собой десяток стрел, Айбике посыпала их толченым синим камнем, положила поверх широкие крылья орла с растопыренными, как пальцы, маховыми перьями. Трогая пальцами бубен, завела заклятье:
- Пусть летят наши стрелы быстрей орла...
Толстый Бурибек вторил ей, приговаривая с одышкой:
- Пусть мчатся, не ведая преград, в бескрайнем небе...
- Пусть наши онгоны пошлют им всегда точную цель! - послышался старческий голос Тохны.
И последняя часть заклятья досталась Чоно. Тот вскинул длинные руки, будто хотел ими ухватить враждебный ветер:
- Пусть уймется вражеская сила, свархское колдовство!
Айбике всеми десятью пальцами ударила в бубен, выбивая торжествующую дробь. Остальные шаманы ответили ей, каждый со своей интонацией, и получилась дикая, тревожная, но завораживающая мелодия, точно шум бури.
А на поле боя, меж тем, закатный ветер почти улегся было, успокоенный шаманскими заклятьями. Сражавшиеся сразу почувствовали духоту довольно жаркого для начала осени дня. Распаленным сражением воинам в тяжелых доспехах нечем было дышать. По телу бежал пот, от духоты и усталости начинала болеть голова. А черные чжалаирские стрелы продолжали падать смертоносным градом. Кружа вокруг противника, чжалаиры обычно не старались особенно метко целиться на всем скаку. Война - не охота, враг с поля боя никуда не денется, и в таком потоке стрел какая-нибудь да окажется смертельной.
Но вот закатный ветер снова повеял свежей струей, освежая изнемогавших от жары сварожан и хоть отчасти рассеивая поток стрел. И снова замер, будто натыкаясь на невидимую преграду, но тут же взмыл, преодолев ее. Казалось, даже в небе над Журавлиным полем кипело невидимое сражение.
Запасной полк все больше теснили наседающие чжалаиры. Совсем близко отсюда, на холме, реяло на ветру сварожское знамя, а под ним на огненно-рыжем коне издалека был виден всадник в богатых доспехах. Его вид разжигал степных воинов, заставлял забыть осторожность. Сюда, в самое сердце сварожского воинства, Улзий нацелил самые сильные, тяжеловооуженные тумены, способные в ближнем бою на равных биться с тяжелой свархской и литтской конницей, не утрачивая при этом подвижности. И вот, теперь чжалаиры уже обтекали со всех сторон Запасной полк, как вода в половодье, грозя поглотить полностью. Уже пал сражавшийся наравне с молодыми старый белозерский князь. А сын его Родослав Истославич, увидев гибель отца, взревел медведем, бросился мстить, и тут же сам был изрублен чжалаирскими саблями, рухнул с рассеченной головой на труп отца, как будто даже в смерти пытался его прикрыть собой.
Но тут загудела земля под топотом тяжелых рыцарских коней, загрохотало железо - справа и слева разом двинулись литтские дружины, не давая чжалаирам обойти с боков. Напрасно Улзий надеялся, что литты предпочтут и впредь бездействовать, как стояли ранее. Старшие сыновья Радвиласа оказались надежными союзниками. С двух сторон сразу хлестнули железными крыльями литтские рати, и бой закипел ожесточенней прежнего.
Шел третий час сражения.
На своем месте под знаменем сидел на коне Мстиша в доспехах великого князя. Он зорко вглядывался вперед, на кипевшую вокруг свалку, и более всего тревожился, где настоящий Лютобор Медведицкий, жив ли он. Теперь ближний боярин понимал беспроигрышный расчет своего князя: независимо от того, будет он жив или погибнет, войско останется биться, не будет обезглавлено. Да, это так. Но, глядя на безумную человеческую бурю внизу, среди которой где-то был и князь Лютобор Тихомирич, Мстиша со стыдом признавал, что здесь, под знаменем, не в пример безопасней. Про себя просил Богов сохранить в этом бою в живых его господина и друга.
Переведя взор с гущи сражения на знамя, Мстиша указал знаменосцу:
- Выше! Еще выше: пусть видят!..
Воин, уставший держать тяжелое полотнище, послушно вскинул натруженные руки, поднимая знамя, гордо развернувшееся на ветру. А снизу на холм уже катился очередной поток чжалаиров, прорвавший Запасной полк и выплеснувшийся вперед длинным языком. Видя совсем близко от себя великого князя сварожан и его знамя, чжалаиры могли надеяться, что, стоит убить его, и победа в их руках. Вероятно, так и было, потому что отряд возглавлял знатный мурза, судя по богатым доспехам, черным с золотом. А может быть, распаляла воинов и богатая награда, обещанная Улзием за голову Лютобора Медведицкого.
Выхватив меч, Мстиша столкнулся с размаху с мчащимся на него черно-золотым нойоном. В первый миг тот даже попятился, и застоявшийся за время битвы княжеский конь легко унас всадника от удара. Однако враг тут же повернулся и ударил сбоку, так что медведицкий боярин едва успел отбить удар. А вокруг них уже кипел бой: бывшие здесь сварожские воины столпились кольцом вокруг знамени, не допуская врага. Мстиша разглядел спешащих на подмогу влесославльских ратников, и волна благодарности согрела его сердце. Но пока их еще не было, следовало держаться.
Мурза в черном и золотом наседал все сильней. Уже щит Мстиши был весь разбит, и его защищал только собственный меч. Приходилось не только рубиться самому, но и непрестанно закрываться от ударов, либо передвигаться все время, так что его конь ступал уже по трупам сварожан и врагов.
Тем не менее, Мстиша упорно защищался, и даже ранил противника в плечо, однако не глубоко. Но чжалаир отшатнулся в седле, почти упал на шею коню. Однако тут же, изогнувшись, как кот, ударил саблей в бок Мстише.
Все завертелось перед глазами боярина. Земля, заваленная трупами, почему-то вздыбилась, как стена медведицкой Крепости. Рыжая грива Победителя взметнулась над головой, и он ухватился за нее руками, все равно стремительно соскальзывая в никуда. Но не успел соскользнуть: прямо перед ним вспыхнул сияющий свет, какого он и представить не мог, и огромные мягкие крылья подхватили его. Мстиша открыл глаза и увидел себя летящим на огромном облачно-белом коне с лебедиными крыльями, среди других витязей, незримо парящих в этот день над Журавлиным полем...
А здесь, на земле, мурза в черном и золотом ликующе вскрикнул, соскочил наземь, торопясь отрезать голову убитому великому князю. Морщась от боли в раненом плече, расстегнул на убитом завязки шлема,  сорвал его вместе с подшлемником...
На плечи мертвецу упали светлые волосы, а не черные, как у Лютобора Медведицкого. Мурза бывал с посольством на Медведице, знал в лицо великого князя. И черты лица, и волосы, борода - все было не его. Может, колдовство?.. Но глаза мертвеца, широко раскрытые, были серыми, не карими. А никакой не колдун, или даже могущественный дух, как ни изощряйся в превращениях, не может изменить глаза.
- Тьфу! Не он! - с раздражением плюнул мурза и, вскочив в седло, хотел уже уехать прочь. Но тут к знамени взлетела, как на крыльях, рать отчаянных влесославцев, почти полностью состоявшая из бывших ушкуйников, не боявшихся ни Белобога, ни Чернобога.
- Вам привет из свободного Влесославля! - крикнул Ратша, срубая голову мурзе в черном и золотом, за мгновение до того, как его самого поразила чжалаирская стрела, одна из великого множества в тот день. И снова около знамени закипел еще более жестокий бой.
В это время темник Улзий, внимательно следя за битвой, подумал, что исход ее ощутимо клонится в пользу Орды. Правда, свархи сражались с еще невиданным упорством и дисциплиной, и потери чжалаиров были велики. но ведь их войско изначально было почти втрое больше сварожского, даже не считая так и не подошедших ратей литтов и азанцев. Улзий мысленно обещал себе расправиться с Имантом и с Драгомиром так, чтобы они запросили о смерти задолго до того, как она придет. А пока у него на очереди Лютобор Медведицкий, и ему, что и говорить, выпадет более почетная судьба. Что ж, лучше честный и доблестный враг, чем просчитавшийся предатель.
А между тем великий медведицкий князь продолжал казавшийся бесконечным бой. Под ним убило уже двух коней, и сейчас он сидел на огромном буром рыцарском коне, доставшемся от погибшего литтского витязя. Вокруг него таяли, как снег, сварожские полки, редели и ордынцы. Все, что он видел сегодня, переполнило бы небывалой скорбью душу князя, приведшего людей на Журавлиное поле, если бы он сам не сражался и не убивал врагов наравне со всеми, и не мог в любой миг погибнуть, как любой воин. Но он, не опуская меча с самого начала битвы, вполне разделял с другими и опасности, и славу боевую.
До сих пор Лютобор был цел, лишь несколько скользящих ударов оставили вмятины в доспехах, которыми он обменялся с Мстишей. Вокруг него кружили оборотни в своем волчьем облике, сновали как ткацкий станок, оттесняя от него чжалаиров и не давая им окружить и захлестнуть его. Но ордынцев было кругом еще так много, что они все равно то и дело подкатывались ближе, и Лютобор Медведицкий не имел ни минуты передышки. Ему было жарко, хотелось пить, однако и на это не было времени.
Он вырвался из очередной ожесточенной свалки, будто из кипящего котла вынырнул, и увидел неподалеку пологий берег Паутинки, поросший кустами. Уже и по воде плыли, бессильно раскинувшись, первые трупы, уносимые течением в Светловодную. А навстречу, сея впереди себя тучи стрел, летел новый чжалаирский загон.
Навстречу стрелам выскочил светло-серый длинноногий волк, прыгнул вперед, принимая большую часть стрел на себя. ут же подоспела и остальная стая, столпившись вокруг. Оборотни способны очень быстро залечивать большинство ран, даже смертельных для людей, но даже им на это требуется какое-то время.
Без слов благодаря свою охрану, Лютобор Медведицкий схлестнулся с первым попавшимся чжалаиром, ударил мечом с такой силой. что его противник слетел с седла и перекувыркнулся несколько раз. Тут же сам перешел в атаку, не давая им себя окружить. По сторонам от него бежали Терн и Кошачье Ухо, ограждая от боковых ударов.
- Да это же свархский великий князь! Сам Лютобор Медведицкий со своими псами, растерявший все войско! - весело крикнул какой-то чжалаир.
Меч великого князя тут же опустился на голову шутнику. Но его успели услышать другие ордынцы, и в считанные мгновения стали стекаться со всех сторон. Вот самые храбрые сунулись вперед. Одного достал мечом великий князь, второму на плечи прыгнула огромная одноухая волчица, в считанные мгновения оставив труп с перегрызенным горлом. Стая тут же обратилась против чжалаиров. Их кони метались по полю, чувствуя ужасный для них волчий дух.
- Волчьи стрелы! Волчьи стрелы! - закричали ордынцы, видя, что оборотни упорно защищают великого князя.
Предусмотрительная Айбике раздала всем хотя бы пол одной стреле против оборотней, отмеченной пучком волчьей шерсти. Двое ближайших, Терн и Пятнышко, завизжали, тяжело раненые. Остальные попятились, грозно рыча. Но их отступление придало чжалаирам смелости. Увидели и свои, что великому князю грозит опасность. Всего с десятком из своей храброй сторожи подоспел сотник Мал, да еще пятнадцать человек привел Верникрай. Они, сколь могли, прикрыли Лютобора, отразили немало ударов, сыпавшихся на него. Но и они устали, сражаясь уже давно, а чжалаиры нападали со свежими силами, устроив настоящую охоту за великим медведицким князем.
То стремительно мелькнувшая вражья сабля, то очередная стрела выбивали одного за другим воинов вокруг Лютобора. Уже пал со стрелой в горле сотник Мал. Дергала лапами, не в силах подняться, Власта со стрелой в боку. Вдруг волчий облик как бы стек с нее, она сделалась человеческой женщиной и осталась лежать недвижно. А врагов становилось все больше...
Все тяжелей Лютобор Медведицкий вздымал меч. В горле пересохло, доспехи казались раскаленными. Но он не о себе думал, защищаясь, как медведь, обложенный охотниками. Узнать бы, к чему ведет бой, не зря ли все!..
Он видел, что кругом еще кипит сражение, что алый пламенный феникс еще реет над редеющим войском, и на глазах его выступали слезы. Сварожское воинство сегодня совершало невозможное. Целыми сотнями и тысячами уходя в землю, они умудрялись забрать с собой трехкратно превосходящее ордынское воинство. Лютобор видел собравшееся вокруг Улзия войско - там, кроме его очередной стражи, оставалось совсем немного, почти все силы Орды оставались лежать здесь, на Журавлином поле! "Спасибо вам, ратники мои! Мы уже почти одержали победу. Ну, и мне осталось сделать нынче все, что смогу..."
Но битва еще кипела, и никто сейчас не мог твердо сказать, чем она закончится, и останется ли хоть кто-нибудь в живых. Казалось, что судьбы и Сварожьих Земель, и Большой Орды подняты сейчас на больших весах, и неизвестно, какому жребию суждено подняться к небу, какому - опуститься вниз, к Кромешному Царству. И видя, как неудержимо тает его войско, державшееся сейчас, как и он сам, из последних сил, великий князь вместе с гордостью, чувствовал и горечь. Да, пока все шло, как задумали он со своими воеводами. Им удалось заманить Орду на поле, сковать ее подвижность, заставить атаковать в лоб. Да, они многократно ослабили ее силы, ее лучшие тумены выбиты едва не поголовно. Но, великие Боги, чего это стоило сварожскому воинству!..
Всем существом Лютобора Медведицкого овладело отчаянное, горячее желание, чтобы ход битвы переломился, наконец, в пользу сварожан. Он помнил о Засадном полку, ожидавшем решающей минуты, но видел и то, что Улзий еще может бросить в бой последние резервы, а после ослабевшей Орды может еще Имант пожаловать. Ужас, как молнией, пронзил великого князя, что все жертвы сегодняшней битвы способны оказаться напрасными.
"Боги! Всемогущий Сварог, Перун - Небесный Воин! Не дайте врагам одержать победу, сохраните мой народ! Возьмите, если надо, мою жизнь, возьмите ее всю или сколько нужно, раздайте по капле каждому сварожанину, что еще бьется, и влейте в них новые силы! Быть может, жертвы Светловоя было еще мало, я должен был понять, что в такой день лишь одна жертва достаточно ради победы. Так вот - я готов!"
Метательное копье, брошенное всадником из горского племени, вассального Орде, ударилось в грудь князю. Прочная нагрудная пластина, усиливающая кольчугу, прогнулась, но выдержала. Но от удара помутилось в глазах Лютобора, и он склонился на гриву мчавшегося галопом коня.
Чжалаиры отчаянно завопили и принялись расстреливать княжеского коня, как мишень на состязаниях. Всего лишь за несколько мгновений десятки заговоренных стрел поразили несчастного скакуна, и тот, падая, подмял седока, вдавливая в мягкую пойменную землю.
Последняя искра сознания померкла в Лютоборе Медведицком, и он уже не слышал, как над его упавшим телом разгорелась битва, в ходе которой сверху и вокруг падали еще люди и кони, скрывая его вовсе. Не видел, как со страшным воем бросился на чжалаиров Храбр, свирепо мстя за погибшую Власту, пока сам не рухнул под стрелами и саблями чжалаиров. Весь израненный, со впившимися в тело волчьими стрелами, оборотень еще дополз до своей жены и, в предсмертный миг приняв человеческий облик, успел сжать ее холодеющую руку.
Когда завершился этот эпизод сражения, и основная битва откатилась прочь, никто уже не мог бы сказать точно, где остался лежать великий медведицкий князь среди груд других тел мертвых и еще живых. А вокруг еще гремело сражение.
Небо посветлело. Не только потому что Око Богов, наконец, поднялось выше и теперь светило в лицо ордынцам, не не сварожанам, но и потому что черные стрелы уже не закрывали его сплошным грозовым ливнем. Все-таки не бесконечны запасы стрел и в ордынских колчанах: их уже берегли, стрелять старались точно в цель. А солнце меж тем и впрямь передвинулось, и в его свете сварожское знамя, до которого так и не удалось им добраться, показалось чжалаирам темным. Ветер все сильней дул с заката.
Близился полдень...

[Карса]

Бр-р-р. Жуткая сеча.

[Зануда]

Бр-р-р. Жуткая сеча.

Да уж! И долгая при том, как наверное никакая из битв Средневековья. Хотя тут могу и ошибаться, но пока смены воюющих отрядов не вошли в военный обиход, час-два и всё. На больше человека и тем более коня не хватало. А тут, что в повествовании, что в реале, сцепились на почитай весь день.

[Артанис]

Благодарю вас, эрэа Карса, эр Зануда!

Бр-р-р. Жуткая сеча.

А какой же еще она может быть?

Да уж! И долгая при том, как наверное никакая из битв Средневековья. Хотя тут могу и ошибаться, но пока смены воюющих отрядов не вошли в военный обиход, час-два и всё. На больше человека и тем более коня не хватало. А тут, что в повествовании, что в реале, сцепились на почитай весь день.

Другие битвы Средневековья наверняка и менее многолюдны были, тут обе стороны к ней несколько лет готовились, со всех окраин войска собирали. А уж по размаху взаимной ожесточенности - куда там Вашей любимой Столетней. Франция все же не была сто сорок лет под английским игом.

Глава 40. Засадный полк
А тем временем, как на Журавлином поле все сильней разгорался жестокий бой, в Зеленой Дубраве ожидал своего часа отступивший туда еще затемно Засадный полк. В полном вооружении, не сходя с коней, воины готовы были в любой миш броситься в бой, едва только получат приказ от своих предводителей. С опушки леса, откуда передние из них глядели за битвой, хорошо видно было все поле между Светловодной и Паутинкой, где разворачивались основные события. Невольные зрители всецело разделяли чувства сражающихся. Они не находили себе места, сжимали поводья, кололи шпорами коней, грызли собственные руки от жестокого волнения. Невыносимо было смотреть со стороны, как бьются и гибнут их братья, и не вмешиваться.
Князь Бронислав Зеленоградский сидел в седле, точно на еже. Разъезжал взад и вперед вдоль опушки, ища место, откуда можно было яснее разглядеть битву, едва не показываясь на открытое место. Он то хватался за рукоять меча, то вдвигал его снова в ножны, туго натягивал поводья, так что его серый в яблоках конь высоко вздергивал голову.
Наконец, не выдержав, он подлетел вскачь к невозмутимо сидевшему на своем Беркуте в тени столетнего дуба Яргородцу.
- Лютобор Мстиславич, не пора ли уже?
Яргородец поднял голову, проговорил медленно:
- Нет. Когда придет пора, ты ни с чем не перепутаешь.
Из горла Бронислава вырвался тяжкий вздох, красноречивее всех слов говорящий, что его терпение на исходе.
Тут с дерева донесся крик молодого воина, посланного наверх смотреть за битвой:
- Передовой полк смяли, Большой гибнет! Литтские рати в бой пошли!
Бронислав снова метнулся к Яргородцу, ухватил его за руку.
- Лютобор Мстиславич! Как раз сейчас ударить вместе с литтами!..
Лютобор Яргородский обжег его яростным взором синих глаз.
- Рано, княже! Слишком еще сильна Орда. Напоремся на встречный удар, и никому не поможем, только погибнем со всеми вместе.
Бронислав застонал, заскрежетал зубами.
- За что мне, Боги, глядеть, как другие бьются с проклятыми, а самому прятаться, как трус!
- Потому что ты обещал великому князю, своему брату, - сурово напомнил Яргородец.
"И потому что некогда один младший брат, действуя вопреки старшему, уже погубил множество людей и едва не разрушил все, чего старший успел добиться. Пусть хоть теперь, снова вернувшись младшим братом, обуздает свой нрав и оправдает доверие".
Бронислав, крайне встревоженный и раздосадованный, вернулся опять на опушку и стал глядеть. Яргородец тоже отъехал в сторону и стал о чем-то беседовать с Чеславом, казалось, равнодушный к происходящему, на самом же деле чутко следя за всем.
- Скажи, Лютобор: а тебе не кажется, что здешняя местность похожа на нашу Яргородщину? - доверительно проговорил последний из его друзей детства. - Здесь и степь, и лес, как у нас, такая же дубрава шумит. А Светловодная - совсем как наша Искра. Весной в степи наверняка цветут маки...
Лютобор взглянул на него с опаской. Не к добру перед сражением вспоминать дом. Вспомнил своего отца: тот тоже перед последней своей битвой за яргородскую землю все вспоминал прохладную Айваре...
- Что-то есть, - согласился, припомнив, как увидел в первый раз еще тихое Журавлиное поле, не подозревающее, что вскоре станет ареной страшной битвы. - Но что толку вспоминать былое? Теперь наш дом - Медведица.
- Я знаю, Лютобор. Наши воины, прибывшие из Яргорода, освоились на Медведице, словно прожили там всю жизнь. Это удивительный край, в нем ни один сварожанин не чувствует себя чужим. Там есть все: и леса, и богатые пашни, как в Полуденном краю, и каменные стены, как во Влесославле, и священные рощи.
- Да, - согласился Лютобор, которому передался настрой Чеслава. - На Медведице и вправду все есть. Кроме моря...
Теперь уже Чеслав взглянул удивленно на своего князя.
- Всегда ты удивишь, Лютобор Мстиславич! Далеко нынче Сварожьим Землям до моря...
- Ничего: не мы, так потомки наши вернут себе море, непременно вернут, - мечтательно произнес Яргородец, вспоминая, как наяву, виденное лишь во сне штормовое море, грозно бьющееся о скалы.
На уже немолодом лице Чеслава появилось выражение гордости, седеющие усы приподняла улыбка.
- Раз ты так говоришь, Лютобор Мстиславич, кто же оспорит?.. Во всяком случае, я рад, что с тобой рядом прожил жизнь и дошел до нынешнего дня. Сегодня ночью все вспоминал нашу Яргородщину: как в детстве учились и играли вместе, и все войны последующие... Интересно, как там Ясень, жив еще? Жаль, что он остался...
- Ну, он-то вряд ли пожалеет, что его в этой битве нет, - заметил Яргородец.
- Все равно жаль... Старею, видно: прошлое видится ясней настоящего, - вздохнул Чеслав. - У тебя не бывает такого?
- Нет, - ответил Лютобор, пристально глядя вдаль, туда, где как раз Запасной полк вместе с войсками сыновей Радвиласа усиленно сдерживали натиск чжалаиров. - Я смотрю вперед...
Тут с дерева опять послышался страшный крик:
- Враг уж на холме, возле знамени нашего!
В то же мгновение князь Бронислав метнулся вперед, его воины, почти такие же яростные, уже пришпорили коней. Лютобор Яргородский едва успел заступить им дорогу. Он поднял руку, и Бронислав резко остановил коня, будто врезался в каменную стену.
- Ни с места, Бронислав Стемирич, или мы скрестим мечи! Вспомни, что тебе велел брат твой!
Конь плясал под Брониславом, чувствуя тревогу всадника. Лицо зеленоградского князя превратилось в маску ярости и страдания, глаза почернели, как бушующая вода.
- Мой брат, быть может, погиб уже в этом побоище, а мы прохлаждаемся тут!
- Нет! Если бы он погиб, чжалаиры уже кричали бы на все поле о гибели великого князя! - возразил Яргородец, умалчивая о том, что Лютобора Медведицкого, сражавшегося переодетым, могли и не узнать, и не давая другим об этом подумать. - Отбили их от знамени, видишь! Стоит знамя, держатся люди! Пройдут века, а народ сварожский будет помнить, что на Журавлином поле им довелось совершить невозможное!..
Князь Бронислав схватился за горло, будто его душил стальной воротник кольчуги.
- Гляди, что творится! Если не вмешаться, некому будет помочь!
- Рано еще, княже! - упрямо возразил Яргородец. - Вмешаться и всем погибнуть заодно легче всего, а одержать победу трудней!
Почти с ненавистью взглянул Бронислав на человека, которого с детства привык почитать и всецело доверял его опыту.
- Тебе, видно, нет дела до Медведицы и несчастий наших, ты иноземец! Ну так оставайся здесь, а я иду спасать брата.
Серый в яблоках конь взвился на месте, готовясь перейти в галоп, да так и замер, как вкопанный, весь дрожа вместе со всадником.
- Не ты, Бронислав Стемирич, а боль твоя и братская любовь меня оскорбили. Я прощаю тебя. Но потерпи немного! Подождите еще, витязи медведицкие! Видите, ветер меняется: то знак от Богов! Нам в лицо бьет, говорит: не время, рано еще. Солнце поднимается выше. Как взойдет на полдень, тогда...
Лютобор Яргородский мог бы просто не выпустить из леса князя Бронислав и другие горячие головы. Прикажи он - и они не смогут покинуть лес, сколько ни рвись. Но он понимал, что Бронислав никогда не простил бы ему унижения, и старался достучаться до рассудка молодого князя, хоть тот в эту минуту совсем готов был изменить ему.
Бронислав простонал, закрыв глаза рукой:
- Нет сил у меня глядеть, как войско наше гибнет! Стократ бы легче было там сражаться, среди них, чем здесь выжидать...
А князь Ярослав Аджаров, почти такой же горячий, воскликнул, обращаясь к Яргородцу:
- Да когда ж ты решишь, что пора уже? Есть ли в тебе живое сердце?
Лютобор прислушался к шуму ветра в ветвях Зеленой Дубравы. Шум все возрастал, становился крепче, в нем слышалось нечто торжественное, точно шелест победных знамен. Он послюнил палец, ловя направление ветра. Да, тот явственно менялся! В воздухе ощущалось сопротивление. но оно не могло уже преодолеть иной воли, что ширилась и крепла с каждым мигом.
- Когда люди совершат все, что в их силах, - произнес он чужим голосом, прислушиваясь к шуму деревьев.
Сегодня яргородского князя не просто было понять даже его собственным воинам, прошедшим вместе много лет. Он или молчал, или отвечал неопределенно, как бы загадками. Приложив ладонь к коре старого дерева, почувствовал тепло. По руке его скользнул солнечный зайчик, отразился от стального нарукавника.
Когда солнце стало припекать жарче, Яргородец распорядился всем набрать воды из привезенной заранее в лес бочки. Взяли с собой и запас еды, зная, что ожидание может затянуться надолго, - но мало кому кусок лез в горло.
В это время снова закричал сидевший на дереве воин, отчаянно и тоскливо:
- Уже не войско - остатки его бьются с проклятыми! К самому становищу рвется Орда!
В мгновение ока Лютобор Яргородский пришпорил Беркута, и тот вынес его на опушку. Да: превозмогавшие остатки обоих войск уже с трудом продолжали бой, ходя по трупам павших. Уже видно было, как всадники в непохожей на чжалаирскую справе, в войлочных шубах и высоких шапках - должно быть, вассалы ордынские, - кинулись к опустевшему сварожскому становищу, готовясь грабить, словно стая коршунов...
Ветер взметнулся снова над вершинами Зеленой Дубравы, так что они запели. Спустившись вниз, он взметнул белый плащ первого медведицкого воеводы, взъерошил Беркуту хвост и гриву, как у бегущей лисы. Ветер подтолкнул в спину воинов Засадного полка и высоко взметнул над полем боя сварожское знамя с алым фениксом.
- Наш час настал, братья! Боги Сварожской Земли за нас! - крикнул задыхающимся от волнения голосом Лютобор Яргородский.
Будто и впрямь на крыльях ветра, вынеслись всадники Засадного полка. Земля задрожала вновь от топота копыт. На всем скаку князь Бронислав обогнал Яргородца, выхватил меч, торопясь схлестнуться с врагом.
А на холме посреди чжалаирского куреня, под синим восьмихвостым бунчуком, темник Улзий уже принимал поздравления своих мурз и нукеров своей личной охраны, не участвующих в сражении. Ни неслыханное мужество свархов, ни огромные потери Орды ничего не могли изменить в конечном итоге - победа, наконец, явственно склонилась в пользу чжалаиров. Конечно, погибших жаль, но за несколько лет Большая Орда восполнит свои потери, если удастся прожить спокойно это время. Лишь бы удалось убрать давнего соперника, хана Дэлгэра - тогда все будет в порядке.
- Послать новых гонцов к Иманту и к Драгомиру! Быть может, если проявят готовность идти с нами на земли свархов, спасут свои жизни, - ордынские потери все же сделали его более уступчивым. - Если бы они сражались с нами заодно, половина погибших чжалаирских воинов были бы живы!.. А знамя свархов принести мне - оно послужит потником моему коню.
Предводитель Большой Орды осекся на полуслове, и никто из его окружения не успел ему ответить. Оттуда, где только что простиралось лишь поле, заваленное трупами, выросла как из-под земли сварожская рать, сверкающая нестерпимым стальным блеском в лучах полуденного солнца. С гулким стуком, от какого задрожала земля, они ринулись на чжалаиров, рассыпавшихся по полю битвы, принялись рубить.
- Не может быть! - прошептал Улзий, комкая бороду. - Они же все мертвы! Мертвы!
Оставшимся среди побоища ордынцам не было дела, ожившие сварожские мертвецы напали на них или кто другой. Только что чувствуя себя победителями, они теперь вновь должны были отчаянно биться, чтобы самим не превратиться в мертвецов. Но противники были свежи и полны сил, их переполняла ярость, которую лишь теперь могли утолить.
Лютобор Яргородский, сам рубясь с отступающим противником, видел, как начинает разворачиваться в их сторону войско в багряных халатах - последний, самый лучший тумен под рукой Улзия.  Поискал взглядом князя Бронислава, но тот самозабвенно рубил чжалаиров, ничего больше не замечая.
- Чеслав! С тысячей воинов туда! - крикнул Яргородец.
Но уж не слышал его Чеслав: новый поток чжалаирских стрел сбил его с коня. Судорожно цепляясь пальцами за землю, напомнившую ему родную Яргородщину, воевода простерся у самого берега Светловодной.
Сглотнув непрошеные слезы, Лютобор Яргородский сам повел войска против противников в багряных халатах. Он был словно заговорен; ни одна стрела не касалась его, хоть никогда в жизни не использовал свой дар для защиты от вражьего оружия, и уж тем более - не в этот день. Тем не менее, побледневшее от волнения лицо первого воеводы, раскаленная синева глаз его пугали чжалаиров. Не один из них повернул коня в сторону, не смея встретиться со "свархским мунгусом". Яргородца, среди других опасных противников, знала вся Орда, и сегодняшние свои потери чжалаиры сразу приписали его чарам.
Скрестив саблю с первым же "багряным халатом", Лютобор почувствовал, как в спину ему целится еще одна. Он повернул Беркута, уходя из-под удара, и тут же услышал позади вскрик, от которого чуть не остановилось сердце. Стремительно расправившись с чжалаиром, Яргородец обернулся, чтобы подхватить падающего с распоротым боком Горицвета.
- Зачем, мальчик? Я бы справился сам, - простонал он.
- Ты - князь... я - твой воин.... Твоя жизнь... важнее... - прошептал молодой воин и обмяк, глаза его закатились, и он больше не двигался.
"Прости, Миловида! Не уберег твоего сына..." - подумал Яргородец, создавая мягкую воздушную волну, чтобы плавно опустить на землю тело Горицвета, как будто он мог почувствовать боль. Затем развернул коня, готовясь сразиться в заключительной части великой битвы, чем бы ей ни суждено было завершиться.
А ветер по-прежнему подталкивал сварожан в спину, и они, почти уже победившие, мчались вперед, точно на крыльях.

[Зануда]

Эрэа Артанис, Столетняя не то чтоб любимая у меня. Просто про другие знаю ещё меньше!