Спасибо, эрэа
Красный Волк На берегу незнакомку начала бить дрожь. То ли от пережитого ужаса, то ли от холодной воды, все же месяц жовтень - не самое подходящее время для купания, по утрам иногда травы седые от инея.
- Снимай все с себя, - распорядилась Данка, - накинь пока мой кафтан. Чего ты в воду полезла?
- Т-ты точно н-не мм-мавка?
- Ага, стала бы тебя мавка из воды тащить! Так что ты в пруду делала?
В ответ девушка залилась горючими слезами.
- Ладно, не хочешь, не говори, - Данка споро отжала сырые вещи незнакомки, развесила по кустам. – Я ведь тебе помочь хотела.
- Моему горю уж никто не поможет, - устало махнула рукой девушка.
- Любому горю можно помочь. Тебя как зовут-то, чудо болотное?
- Миланой кличут.
- А меня – Дана, можно Данка. Ну вот, одежка твоя подсохнет маленько, а ты пока умойся, а то ноги в грязи, на щеке ряска, глаза опухли. Такую парни любить не будут, они веселых девчат любят.
Слова эти вызвали новый приступ рыданий:
- Он меня и так не любит… Женится на другой…
- На другой? А когда?
- За-а-авра-а-а. Девич-вечер сегодня. Шишки печь будут, вильца наряжать…
- А, так на эту свадьбу нас звали, - догадалась Данка. – А чем же та девушка тебя лучше? Ведь он с тобой сначала встречался?
- Встречался, кольцо подарил, платочек узорчатый, жениться обещал по осени, а сам… - Милана опять зарыдала.
- А та, другая, она кто?
- Подруга моя, Любава. Она неплохая, я и не думала, что Тимоха к ней пойдет. Все путем было, а потом раз, узнаю, что сговор у них уже был. А он мне ничего не сказал, глаза воротит, встречаться не желает. Ровно опоил кто. У Любавы бабка, сказывают, умеет наговоры делать.
- На всякий приворот есть отворот, - усмехнулась Данка. – Наговорами долго мужчину не удержишь и на чужом несчастье счастья не построишь.
Огромные голубые глаза Миланы засветились надеждой:
- А ты умеешь наговоры снимать? Поможешь?
- Попробую. Только ты и сама мне помочь должна. И последнее дело это жизни себя лишать. Не для того она нам дается, чтобы вот так, псу под хвост ее пустить.
- Так, а как же дальше? Без него? – Милана недоуменно теребила яркие бусы на шее.
- Ну, знаешь! – Данка взвилась, слова, будто пощечины хлестали оторопевшую Милану. – У меня была в монастыре знакомая, сестра Татиана. У нее с детства хворь была тяжкая, неизлечимая. И видела она плохо, и ноги болели, все суставчики выкручивало, и язвы на теле появлялись, дышала тяжко… Так вот, она не ныла, не стонала, а сама себя лечила, получше лекарей хворь свою изучила. Суставы мазью мазала, ноги бинтовала, язвы присыпала. Боль постоянную терпела, но ни разочку не пожаловалась на свои невзгоды, на белый свет не осерчала. А как чуток полегче станет, другим помогала. Чистоту-порядок наводила, расходные книги вела, с детьми в школе монастырской занималась, а какие пироги пекла! И жизни радовалась, каждому прожитому денечку, каждому мигу. Цветам, солнышку, дождю, снегу. Ей все мило было. Ах, как она жить хотела!
- Умерла?- всплеснула руками Милана.
- Умерла, и мир осиротел после ее смерти. Вроде бы неприметная была, скромная, а как всем потом ее не хватало, как вспоминали добрым словом, и сестры, и ученицы, и селяне окрестные. Многим она добро сделать успела. А тебя кто вспомнит добром? Родителям горе да мука, а другие посмеются только – сама себя самого ценного дара лишила.