Печать

[Convollar]

Иногда даже неглупые люди забывают о том, что голова дана человеку, чтобы ею думать, а не только для того, что кушать и пить!

[Артанис]

Большое спасибо вам, эрэа Convollar, эрэа Эйлин, эрэа Карса!

Поспешили с пиром,  рано порадовались легкой победе, забыли про предзнаменования недобрые... вот и получили.  Написано очень сильно, аж мороз по   коже.

Увы, в жизни всякое случается. Посмотрим теперь, чем завершится эта битва.

Как жалко, столько людей полегло! Какая жуткая битва!

Жуткая. Тут уж нашим героям не повезло - еще и условия для них оказались самыми неподходящими.

Иногда даже неглупые люди забывают о том, что голова дана человеку, что ею думать, а не только для того, что кушать и пить!

Некоторым - еще и песни петь. Правда, такой дар уместен скорее на эстраде, чем на войне.

Кровь, стоны и отчаянное сопротивление почти обезумевших от жажды людей... Они шли вперед, напирали - пешие на конных, - на превосходящую толпу людей, кололи и рубили, и двигались дальше, а желанная речная долина лишь смутно маячила вдалеке, за плотными рядами команов. При этом сварожане шли в свой самый страшный бой молча. Ни боевой клич не срывался с потрескавшихся губ, ни имена погибших, за которых следовало отомстить. Любой лишний звук был пыткой для воспаленного от жажды горла. Лишь мысленно они могли в этом бою взывать к Богам или к павшим ранее близким. Те, кто вообще мог рассуждать, а не рвался вперед с одной лишь мыслью утолить жажду.
Но страшней всего битва кипела там, где дрался против множества врагов князь Турволод. Его могучая фигура виднелась издалека, шлем с золотыми насечками нестерпимо сверкал на солнце над головами сварожского воинства. Не зная устали, он рубил врагов своим мечом. От его ударов команские шлемы дробились вместе с черепами, самые крепкие из их доспехов не могли сдержать меча сварожского витязя. Точно могучий дикий бык, он разбрасывал врагов по сторонам. Там, где бился он против многих, команские кони шарахались прочь с пустыми седлами, а всадники их валились наземь, поверженные, окровавленные.
Сейчас Турволод не чувствовал ни усталости, ни жажды. Ему сделалась нипочем любая земная немощь, потому что кровавое упоение боем целиком захватило его. Он слился волей и всеми чувствами с лезвием меча, таким же пламенным, как его душа, и в каждый удар его вкладывал всего себя. В ожесточенном ближнем бою Турволод уже получил несколько ран, но совсем не чувствовал их, не замечал бегущую по кольчуге кровь. Он забыл обо всем на свете: о чести и славе, о своем боровицком княжестве, о ласках милой жены и маленьком сыне. Ничто из этого не имело значения. Только битва. Огромный, залитый кровью, своей и чужой, Турволод без устали разил команов, прорубая путь.
В сердца степняков стал закрадываться суеверный страх. Они начали сторониться боровицкого князя, поворачивали коней, увидев его горящее гневом лицо, исступленно налившиеся кровью глаза.
С волнением и надеждой сейчас глядел на брата князь Радомир. Как никогда, сейчас гордился им и боялся вместо него, когда команские сабли грозили сомкнуться над головой Турволода. Сквозь тучу пыли, что заволокла поле, он замечал иногда и племянников - они тоже еще сражались, хоть и из последних сил, как и все сварожское войско. Сам Радомир, правя конем лишь ногами, тоже рубил мечом приближавшихся врагов, и ему было жаль, что из-за раненой руки приходится биться вполсилы. Рядом с раненым князем был его сын и немногие воины, которым повезло сохранить коней, они теснились вокруг, охраняя его.  В страшном кровавом месиве тяжкие вздохи их пересохших глоток слышались едва ли не страшней лязга мечей и стонов умирающих...
Многие воины все-таки не выдерживали жажды и последнего неимоверного усилия. Они шатались и падали в изнеможении, продолжали ползти на четвереньках под копытами коней, не замечая ничего, лишь бы утолить жажду. Команы ловко захватывали арканами несчастных, одного за другим выдергивали из строя, тащили за собой, уже неспособных сопротивляться.
Все это видел князь Радомир. Он не мог смотреть, и все же смотрел, не отрываясь, на окончательную гибель своего войска. Их страдания терзали его тысячью отравленных шипов, и ему уже хотелось, чтобы какой-нибудь коман, прорвавшись к нему, своей саблей либо меткой стрелой избавил его от стыда и горечи поражения. Но степняки узнавали славгородского князя и хотели захватить его живым. А может быть, как подумал Радомир, Боги хотели, чтобы он сполна искупил свою вину здесь, в Яви. И он ехал на медленно бредущем Месяце сквозь боль и жажду, сквозь смерть и палящую жару. Но сам не чувствовал уже ничего, разбитый и сокрушенный.
Но тут, под конец битвы, он увидел нечто такое, что привело его в негодование, вернув угасшие силы. Слева, вместе с дубравнинцами, шли "черные башлыки", тоже спешенные, как и все. И вот, Радомир разглядел с седла, как те опустили оружие, и команы расступились, пропуская их. Он увидел, как недавние союзники уходят прочь, не оглянувшись. Вскипев яростью, славгородский князь пришпорил коня, и тот вынес его вперед, далеко от сражавшихся полков.
- Бура-хан! Так-то ты ценишь честь сварожскую, боевое братство наше! - загремел Радомир вновь обретшим звучность голосом, бросаясь в погоню за беглецами, желая их повернуть назад.
С ним поравнялись сын и немногие конные воины, схватили под уздцы его коня.
- Не езди за ними, княже! Они сейчас злые, просто зарубят тебя, если станешь останавливать, - уговаривал воевода Власт.
Бледный, дрожащий от ярости, Радомир с ненавистью глядел вслед "черным башлыкам". Тех оставалась почти треть от его войска, и с их уходом таяла последняя надежда сварожан.
- Будьте вы прокляты, вероломные скоты! - просипел он враз севшим голосом. - Пусть вас не принимает ни одна земля, ни одно владение! Скитайтесь без приюта и сдохните, как подобает предателям!
Проклятье Радомира "черным башлыкам", кстати, сбылось. Славгородцы, узнав об их предательстве, изгнали их прочь, и никакой другой сварожский князь не пожелал их принять на службу. Тогда Бура-хан увел свое племя в степь и опустился гораздо ниже своих предков-кочевников, дойдя, в итоге, до простого разбоя. Спустя много лет его и его сыновей изловили и казнили по приказу великого князя Станислава.
Но гибнущим остаткам сварожского воинства сейчас ничто не могло помочь. Оторвавшись от своих, князь Радомир увидел, что наперерез ему уже скачут команы. Оглядел своих спутников.
- Скачите прочь, пока можно! Поведайте в Славгороде, как бесславно сгинули мы... Предупредите: пусть готовятся, если команы нападут на них...
- Нет, отец! - княжич Бронислав замер с ним рядом, поддержал в седле.
- Я приказываю! - прохрипел Радомир, глядя горящими глазами на тех, кто еще мог спастись.
Те, понурившись, бросились вслед за "черными башлыками". А Радомир решительно повернул коня навстречу врагам. Те уже раскручивали арканы, усмехались, готовясь захватить в плен вождя сварожского войска. Перехватив меч здоровой рукой, князь бросил прощальный взор на своих воинов. И увидел то, от чего почернело в глазах, и сердце, казалось, уже испытавшее все, в который раз сжалось в невыносимом ужасе.
Уже не возвышался золоченый шлем князя Турволода впереди сварожских полков. Его тесной толпой окружили команы, и сразу несколько сабель поразили могучего витязя. Золотые насечки на изрубленном шлеме побагровели. Истекая кровью из новых и старых ран, Турволод рухнул в руки врагов. Они окружили его, связали арканами, потом, взвалив на коня бесчувственное тело, повезли прочь.
Страшный вопль вырвался из уст Радомира, забывшего собственную опасность. Ему казалось, что земля разверзается под ним, что небесные стрелы Перуна рушатся на него, погубившего родного брата. Но длилось это лишь одно страшное мгновение. Тут же что-то стремительно обвилось вокруг груди Радомира, потащило, выдергивая из седла. Падая, славгородский князь ударился раненым плечом оземь, и свет померк в его глазах.
Он уже не видел, как бросился к нему сын и тоже был взят на аркан; как был изрублен воевода Острозор, спешивший на подмогу; и как последних его воинов, среди которых оказался и Ждан, княжеский конюший, тут же захватили в плен.
Битва завершилась. Обессилевшие от жажды и усталости сварожане уже не могли сопротивляться. Иные из них, даже схваченные арканом, казалось, не сознавали своего плена, продолжая рваться к спасительной воде. На четвереньках, хрипя в изнеможении, они упрямо ползли к реке, не замечая ничего, кроме невыносимой жажды. Их новые хозяева давали пить, и новые пленники с наслаждением вливали в себя теплую мутную воду из походных бурдюков. Только придя в себя, осознавали свое положение.
Князь Радомир очнулся от того, что ему осторожно влили в рот немного воды. Одновременно кто-то мокрой тряпицей отирал его лицо, покрытое, как и у всех, засохшей коркой из пыли, пота и крови. Приглядевшись, он увидел своего сына: тот стоял на коленях перед ним, его руки были свободны. Но за спиной его возвышался коман, выразительно поигрывая свернутым арканом. Повернув голову, князь увидел, что его поддерживает под голову новый конюший, Ждан. Руки у того были связаны за спиной.
Еще дав попить лежащему князю, сын торопливо зашептал на ухо:
- Отец, за меня не бойся! Я все выдержу, что бы ни послали Боги. Я верю, мы скоро встретимся. Передай привет матушке и детям, если увидишь их раньше меня...
Стоявший за ним коман тугой волосяной веревкой связал юноше руки, потянул на себя. Бронислав согнулся было, но тут же выпрямился и, сев на невзрачного команского конька, поехал за новоявленным хозяином.
Радомир прикрыл глаза и, услышав над собой команскую речь, не сразу разобрал знакомые слова:
- Вставай, князь! Хан Атрак желает видеть тебя.
С помощью Ждана, подпиравшего его плечом, Радомир поднялся на ноги. В голове закружилось, плечо и рука заныли острой болью. Поглядев, он увидел, что сквозь повязку сочится кровь. Видно, рана открылась при падении. Но это его уже не волновало, как и вообще собственная судьба.
Ждан помог ему сесть на запасного команского коня, в простое деревянное седло. Но и это князь принял как должное, ничего не чувствуя и не замечая. Душа его омертвела, даже княжеской гордости не осталось в ней, одно лишь осознание своей вины, настолько всеобъемлющее, что уже никакое наказание, что могло его ждать, не искупит ее полностью.
Молча проехали они по полю только что отбушевавшей битвы, где еще стонали умирающие. Среди изломанных смертью тел трудно было отличить сварожан от команов. Кровь и пыль всех сделали одинаковыми, лица - неразличимыми.
Но Ждан все-таки узнал одного человека. Тот еще дышал, и даже приподнял голову, когда они проезжали мимо. Но в животе его зияла страшная рана. Уже загустевшая, запекшаяся кровь не позволяла разглядеть ее ближе, но искаженное невыносимой мукой лицо раненого внушало ужас. Тучи мух уже жужжали над раной несчастного. Скорее по наитию Ждан угадал в нем бывшего конюшего Невзора, разжалованного князем.
Он увидел, как Невзор, может быть, узнав их, приподнялся и почти сел, но тут же, содрогнувшись, зарылся лицом в пыль и не двигался больше. И эта смерть, одна из множества в те страшные дни, потрясла Ждана сильней всего. Ведь они с Невзором, можно сказать, поменялись судьбой, вернее, их поменял князь, поставив его, Ждана, своим конюшим. Теперь он, как княжеский слуга, жив и здоров, и, может быть, и в плену останется при господине. А, будь простым воином, погиб бы так же жутко, как теперь Невзор?.. И страшно было об этом думать, и почему-то Ждан чувствовал свою вину перед погибшим конюшим, хотя уж никак не просил себе его место.
В небе уже кружилось воронье, хрипло каркая. Своим резким кличем они созывали все новые стаи на богатое пиршество. Кружась над полем боя, ожидали только, чтобы люди ушли поскорей. Тогда они спустятся клевать трупы, закроют своими черными крыльями добычу. Самые смелые уже усаживались с краю на тела людей и коней.
Молча, ни на кого не глядя, проехал по полю князь Радомир. Ему казалось - каждый труп здесь обретает голос, и все проклинают его, своего убийцу. Но ни слова на самом деле не раздалось против него.
Хан Атрак встретил его, сидя на кошме возле своей кибитки, в боевом доспехе, но без шлема. Лицо его осталось сосредоточенным, когда к нему подвели раненого князя. Поздоровался с ним без злорадства или насмешек, и заговорил сразу о деле.
- Так вот, Радомир: ты мой пленник. Я выкупил тебя. До тех пор, как ясно будет, что с тобой делать, поживешь в отдельном шатре, - он указал рукой куда-то в сторону. - Обходиться с тобой будут, как подобает твоему званию.
- И на том спасибо, - без выражения, мертвым голосом сказал Радомир. - А как же мои родные?
- Пока тоже у меня. Твоему сыну ничто не угрожает, я по-прежнему его считаю женихом моей дочери. С прочими - поглядим. Может быть, тебе будет позволен увидеться с ними. Брат твой тяжело ранен. Его лечат шаманы.
- Благодарю и на том, - в голосе Радомира впервые мелькнула тень жизни, хоть услышанные вести нельзя было назвать обнадеживающими.
Хан Атрак окинул взором разбитого телом и духом, находящегося на последнем пределе сил князя.
- Теперь ступай к себе. Отдыхай и лечись, - посоветовал он миролюбиво, будто ничего не произошло.
Ссутулившись, Радомир вышел вслед за провожатым-команом. Когда речь опять зашла о нем самом, он вновь сделался безучастным, и был готов идти куда угодно, даже на казнь. Только когда воины хотели было увести Ждана, князь тихо проговорил:
- Не надо. Это мой слуга.
Команы обернулись к своему хану. Тот подтвердил:
- Оставьте его, пусть прислуживает князю и лечит его рану.

[Convollar]

Сильно написано. Картина страшная. Война вообще страшное дело и никакого "упоения в бою"  в ней нет. Есть боль, кровь и стоны.

[Карса]

Вот и всё. Я только не поняла, ушёл кто-нибудь из тех, кого Радомир отправил с вестями на Славгородщину или нет. Очень надеюсь, что Турволод выживет.

[Артанис]

Спасибо вам большое, эрэа Convollar, эрэа Карса!

Сильно написано. Картина страшная. Война вообще страшное дело и никакого "упоения в бою"  в ней нет. Есть боль, кровь и стоны.

Для некоторых, возможно бывает. Турволод вот тому пример. Но, конечно, такой пример не всем подходит.

Вот и всё. Я только не поняла, ушёл кто-нибудь из тех, кого Радомир отправил с вестями на Славгородщину или нет. Очень надеюсь, что Турволод выживет.

Если им повезет, могут уйти. Команам-то не мешает, если сварожане узнают об их победе поскорей.
Насчет Турволода поглядим дальше...

Глава 13. Отчаяние
Как прошли его первые дни в команском плену, князь Радомир впоследствии не мог вспомнить. Они все слились в безликую неразличимую серую массу, когда он ничего не хотел и не ощущал, и не думал по-настоящему. Если бы он мог лишиться памяти, это показалось бы ему благом. Но битва и все, что было перед ней, врезались в память каленым железом. Каждую минуту все страшные события вставали перед глазами: кровь, стоны, нестерпимая жажда, гибель сварожского войска, окруженного врагами. Ему казалось, он никогда не покинет проклятого берега Плачеи-реки. Кто дал ей такое пророческое имя? Или на свете уже был другой неразумный полководец, погубивший в здешних краях свое войско?
Дни проходили или седьмицы, а может, и месяцы? Ничего этого не замечал Радомир, и не думал ни о чем ином. Когда-то так много значившие для него честь и слава померкли, превратились в пустые слова. Казалось, что время, когда он к ним стремился, было бесконечно давно, в другой жизни. В той, когда он был князем, окруженным доблестной дружиной, когда была у него милая лада-Сияна, прекрасные дети, любимый брат, племянники. Теперь он не смог бы поглядеть людям в глаза, и страшней всего было сознавать, что он сам, и никто иной, виноват в случившемся.
Разбитый и больной телом и душой, славгородский князь лежал на войлочной постели в команском шатре, и ничего не видел вокруг. Он почти не спал, а, когда от усталости закрывались глаза, ужасы недавнего сражения как наяву вставали перед ним. Он снова видел, как падает под команскими саблями Турволод, как гибнут от ран и жажды сварожские воины. Просыпался в холодном поту и долго потом лежал, обессиленный, невидящими глазами глядя в темноту.
Он едва ли замечал и Ждана, хотя тот все время был при нем, перевязывал князю раненую руку, ухаживал за ним. Сейчас Радомиру было ни до кого, он не способен был даже отозваться на преданную заботу.
Кроме Ждана, к пленному князю приставили, по распоряжению хана Атрака, еще одного человека. В шатре вместе с ними поселился парень, во внешности которого мешались черты команские и сварожанские. Звали его Улаш, и, как узнал Ждан, он в самом деле был полукровкой от отца-комана и матери - пленной сварожанки. Поэтому он хорошо говорил на обоих языках, из-за чего и был приставлен к пленному князю. Ждан сперва встретил Улаша неприветливо, не сомневаясь, что тот подослан как соглядатай. Но выбора не было, приходилось терпеть. Впрочем, полукоман с соломенными волосами и смуглой от степного солнца кожей никаких особенных поводов для неприязни не подавал. Даже был полезен, поскольку, живя в кочевье, мог здесь достать все необходимое, и гораздо лучше Ждана умел наладить нехитрый быт пленников.
Сам же князь Радомир в начале плена не замечал и Улаша. Он вообще ни на кого не глядел, и едва ли произнес хоть десяток слов за это время. Молча принимал их заботы, полностью погруженный в свои тягостные мысли. Безучастно позволял им перевязывать его рану, переодевать его. Так же равнодушно съедал принесенную пищу, не чувствуя вкуса и ни разу не поглядев, что лежит у него в миске. Ждан и Улаш водили его под руки, как ребенка, сам же по себе в первые дни князь не подумал бы подняться с постели. Рана его постепенно затягивалась, но сам он худел и бледнел день ото дня.
Улаш, как ему было велено, постоянно сообщал хану Атраку о состоянии пленника. Опасаясь, что тот зачахнет и умрет или сойдет с ума, Атрак позволил княжичу Брониславу повидаться с отцом.
Войдя в шатер и откинув полог, Бронислав изумился, увидев изможденного, исхудавшего до восковой желтизны человека, глядевшего провалившимися глазами в пустоту. Князь Радомир за короткое время превратился в старика с отросшей, поседевшей бородой.
Бронислав сел возле его ложа, взял исхудавшую руку отца и поцеловал. Из глаз юноши скатились несколько слезинок, точно живая вода.
- Отец, ты меня слышишь? Я здесь. Я пришел к тебе. Мы оба живы. Боги хотят, чтобы мы справились с этой напастью.
Радомир взглянул на сына, словно не верил, что это он, и заговорил медленно, надтреснутым голосом, точно со дна глубокого колодца:
- Как? Разве наши храбрые дружины возвратятся из Ирия? Или можно вернуть время до моего несчастного похода?
- Прошлого не вернуть, отец, это правда, - согласился юноша, причесывая гребнем спутанные волосы князя. - Но мы ведь еще живы, можем вернуться домой. Славгородщина ждет тебя, отец.
Но Радомир устало покачал головой. Он не верил, что дома примут его.
- Мама ждет. Меньшие братья и сестра ждут тебя домой. Если бы мама была тут, она бы утешила тебя горзадо лучше, но и мне поверь...
При этих словах в славгородском князе впервые загорелась искра жизни. Он увидел сына, свежего и отдохнувшего, в сварожской одежде. Склонившись к нему, почувствовал еще оставшийся домашний запах, едва уловимый за запахами коней и пыли, и сыромятной кожи. Лицо юноши сделалось суровым, но сейчас в нем виделось глубокое сочувствие. Радомир обнял сына, вернее - крепко ухватился за него, точно тот был нитью, связывающей его с прежней счастливой жизнью.
- Да, - проговорил он с трудом. - Правда... Твоя чистая и светлая мать способна простить преступника, протянуть руку оступившемуся. Сколько раз, когда я судил виновных, она просила меня смягчить наказание для тех, чья вина была незначительна или невольна. Я охотно исполнял ее просьбы, мне было приятно радовать ее... Но что скажут люди славгородские?
- И матушка поймет, и славгородцы поймут, когда узнают, как доблестно сражались мы, - убеждал Бронислав, помогая отцу надеть свежую сварожскую одежду.
Прикосновение тонкой льняной ткани напомнило Радомиру дом, и он чуть приободрился. Но тут же память вновь вернула его в кошмар битвы у Плачеи, и он сник, убито покачал головой.
- Не вдовы и сироты ли погибших воинов меня простят? Не те ли, кого еще разорят команы, которых некому теперь остановить? Скажи, Бронислав: ты знаешь теперь, что там творится?
Княжич не смог скрыть печаль, обуревавшую и его тоже. Стараясь выбирать слова, чтобы не повергнуть отца в еще худшее отчаяние, он проговорил:
- Хан Атрак несколько раз приглашал меня на пиры, и я слышал... Много команских родов и вправду сейчас пошли на Славгородщину, а сам он остался пока в стороне, в своем кочевье. Вновь выжидает чего-то. Но наши владения держатся, ты слышишь, отец! Вчера к Атраку прискакал вестнмк от хана Тургута. Тот не смог захватить Любославль, возвращается обратно!
Князь Радомир, сидевший на войлочной постели, вздрогнул, как от удара молнии, покачнулся и закрыл лицо руками.
- Неужели это правда? Любославль, где сейчас Сияна с детьми! Мне и так никогда не простить себя, но если бы еще и они... еще и с ними что-то случилось из-за моего легкомыслия, лучше бы мне заживо зарыться в землю! - простонал он сквозь зубы.
Княжич Бронислав крепко сжал руку отца.
- Боги отвели от нас самую большую беду. Теперь нас остается только мужество и терпение, чтобы выдержать все. Вспомни, отец, ты сам учил меня быть сильным. Я верю, мы вернемся домой. Ты, я, дядя Турволод, Судислав с Вышемиром. И дружинников наших выкупим, сколько сможем. Я верю, ты будешь еще славгородским князем.
- А если нет, то уступлю престол разумному не по годам сыну, - Радомир сумел пошутить впервые за долгое время. - Ты прав, мой Бронислав: мы должны выдержать. Если доведется вернуться домой, взгляну в глаза людям славгородским: пусть судят меня...
После свидания с сыном Радомир стал по-настоящему выздоравливать. Теперь он начал замечать происходящее вокруг и разговаривать с людьми. Как почетному пленнику, ему позволено было под надежной охраной гулять по кочевью и даже ездить верхом. По ночам стражу ставили и возле его шатра, но внутри вместе с князем и Жданом находился постоянно только Улаш. Радомир остерегался его, однако полукровка держался всегда почтительно, обращался как с князем, а не пленником, и тот смирился с его присутствием.
Но, постепенно оживая, Радомир продолжал переживать свое сокрушительное поражение не менее мучительно, чем поначалу. Только вместо прежнего беспросветного и бездумного отчаяния пришло время осознавать все, что произошло с начала его похода. И теперь Радомир подолгу вспоминал каждое событие тех злополучных дней. Безжалостно допрашивал сам себя, в чем совершил ошибку, каким образом вышло, что он подставил свое войско под мечи команов. С запозданием просчитывал теперь все возможности и осуждал себя, не ища никаких оправданий.
"Вот о чем трижды предупреждали Боги: через моего расковавшегося коня, через затмение солнца и через духа степи. Но я был слеп, я не внял предупреждениям, и наши четыре солнца затянула черная мгла. Мне говорил Славята, а я не слушал его! Можно было увести войско от добытых богатств, ведь это же ловушка была, волчья яма с брошенной приманкой! Но ведь я тогда и не помыслил ни о чем таком, вместе со всеми радовался первому успеху и богатой добыче. А следовало бы. Князь и полководец обязан думать наперед и предусматривать все. Я же позволил себя одурачить, как малого ребенка. Моя вина во всем, и ничья больше! Если бы не жара, не беспощадная жажда... Снова я, и никто другой, пошел на войну летом. Почему не подумал, как мало в степи воды, как страшна жажда в такую жару? Да нет, куда там - и не задумался, чтобы что-то могло пойти не так. Мечтал о славе, об окончательной победе над команами - где теперь твои мечты? Куда улетела твоя слава? Утешит ли она тех, кто по твоей вине оплакивает близких, накормит их вдов и сирот? Ты хотел отомстить команам за набег, и открыл им свои незащищенные земли, и теперь там повторится не один Веселый Дол! Слава Богам, что хоть Любославль отстояли! Не по зубам команам наши укрепленные города. Благодарю вас, светлые Боги, что мою семью сохранили лучше меня!"
Снова и снова он ворочал в памяти те страшные события, словно горячий нож поворачивал в ране, не ища и не желая себе оправданий. С беспощадной ясностью каждый раз определял: вина во всем только его, и ничья больше.
"Воинов моих, павших и плененных, никто на свете не посмеет упрекнуть! Они, даже застигнутые врасплох, окруженные, выдержали два с половиной дня под палящим солнцем, страдая от жажды. Они совершили все, что было в человеческих силах, мои доблестные славгородцы и союзники их! А у кого повернется язык упрекнуть князей или воевод моих в малодушии?.. Турволод, брат мой! На свет еще не рождалось витязей, равных тебе! Пусть Боги сотворят еще чудо, возвратив тебе здоровье и свободу!.. А Судислав с Вышемиром, два молодых месяца наших! И даже мой Бронислав уже бился, как опытный муж. Да и все в наших дружинах - истинные герои. Ведь никто, даже страдая от жажды, не сдался самовольно, не пытался бежать, кроме "черных башлыков"... Ах, они! Если бы не их бегство, еще неизвестно, как сложилось бы... Впрочем, и их ни к чему осуждать. Они - степное отродье, шли за добычей, а не погибать от жажды. Когда поход благополучен, они с тобой, если счастье отвернется от тебя - не жди от них слишком многого. Такова их природа. По-настоящему во всем виноват лишь я один".
Спустя несколько дней после свидания с сыном Радомиру позволили повидаться и с братом. Его проводили в стоявший на отшибе шатер, перед которым на шесте висел череп дикой лошади. Князь знал, что это шаманский знак.
В шатре горел костер, а не нем варилось в котле, судя по острому запаху, какое-то зелье. Возле него, помешивая то по ходу солнца, то против, сидела старая команка. Поодаль на войлочной постели лежал человек, и, увидев его, Радомир торопливо подошел, уже не глядя по сторонам.
Его брат лежал под тонким покрывалом, не скрывавшим туго наложенных повязок. Он открыл глаза и улыбнулся вошедшему Радомиру. Но голова его была полускрыта повязками, и по лицу его было ясно, что ему еще далеко до полного выздоровления.
Радомир упал на колени и ласково поцеловал руку брата, только недавно могучую и грозную, а теперь ставшую слабей детской ручонки.
- И ты, брат, едва не погиб из-за меня! - горько воскликнул он.
Князь Турволод попытался сесть, но тут же болезненно сморщился и со стоном откинулся на подголовник. Прошептал, стараясь казаться бодрей:
- Это пустяки, Радомир! Ты ведь знаешь, у меня голова бычья. Не успеешь оглянуться, как я буду здоров.
Радомир хотел верить, но сейчас вид брата удручал его. Да и старая шаманка, напоив раненого отваром из трав, проговорила на команском языке:
- Долго придется тебя лечить, большой князь, если вообще такие раны заживут полностью. Девять глубоких ран на твоем теле, крови вытекла чуть ли не половина. Тенгри очень хотел увидеть тебя на Верхнем Небе, узнать, что за удалец истребил столько наших храбрейших воинов. Да еще поглядеть, кому хватило дерзости повергнуть изваяние Владычицы Степей. Мне долго пришлось камлать, чтобы убедить Его оставить тебя пока с живыми. Но не поручусь, как надолго отсрочила приговор Могучего Бога.
- Положим, к Тенгри-то я не попаду. Пойду после смерти к нашим Богам в Ирий, - возразил Турволод прежним неунывающим тоном, однако голос его был слаб. А у Радомира при словах шаманки мороз пробежал по коже.
Когда раненый задремал, славгородский князь стал предлагать целительнице все бывшие при нем драгоценности, чтобы она сделала все возможное для полного исцеления Турволода. Но старуха отвела его руки.
- Я и без того для каждого больного делаю все что могу; для того меня еще в молодости избрали благие духи. Твой брат очень силен, и я помогаю ему как могу. Теперь только духи знают, насколько он будет здоров.

[Convollar]

Ну, что же! Нет страшнее суда в этой жизни, чем суд над собой - если не врать себе, конечно! И как действительно смотреть людям в глаза?

[Карса]

Думаю, в данной ситуации поэтический дар добавил Радомиру страданий. А сын и впрямь в Сияну пошёл, чувствуется приморянская кровь.

[Артанис]

Спасибо вам, эрэа Convollar, эрэа Карса!

Ну, что же! Нет страшнее суда в этой жизни, чем суд над собой - если не врать себе, конечно! И как действительно смотреть людям в глаза?

Во всяком случае, Радомир с собой честен. А дальше уж зависит от того, как примут его славгородцы.

Думаю, в данной ситуации поэтический дар добавил Радомиру страданий. А сын и впрямь в Сияну пошёл, чувствуется приморянская кровь.

Образ воина и поэта, конечно, интересен и романтичен, но то и другое не всегда совместимо. А яркость впечатлений ему не позволяет так скоро отвлечься от пережитого. Вот и поглядим, как он справится дальше.
В Сияну - да. Хотя приморские Ростиславичи тоже разными бывают, иные из них и сами по умению влипать в неприятности кому угодно дадут фору.

Уже пожелтела трава в степи, задул пронзительный полунощный ветер, неся издалека сухие листья и колючие кусты "перекати-поля. Потемнела и часто морщилась рябью вода в степных речках, притоках Желана, меньшего сына бурной Данатры. Все чаще лили осенние бесконечные дожди, и все до самого окоема окутывалась унылой серой завесой. Пролетали птичьи стаи, издавая протяжные жалобные кличи - до весны прощались с землей.
А в судьбе князя Радомира Градиславича не происходило никаких перемен. Он, насколько мог, освоился в почетном плену и пользовался достаточной свободой, хотя и под неусыпным надзором. Но ни слова пока не слышал о том, сколько продлится такое положение, и что собираются с ним делать команы.
В тот день он вместе со своими надзирателями охотился на поросшем тростником речном берегу. Команы настолько были уверены в своей победе, что не побоялись даже оружие дать пленному князю. В тростниках плескалась, остановившись для кормежки, разная птица, и Радомир уже подстрелил двух гусей. Теперь, осторожно раздвинув высокие, в рост всадника с конем, еще зеленые камыши, он увидел на речной заводи белого лебедя. Огромная белоснежная птица плескалась, взбивая воду сильными крыльями, по временам вытягивала длинную шею, озиралась по сторонам. Заметив всадника, лебедь стал на крыло и взмыл в небо с печальным трубным кличем. Князь, уже готовый наложить стрелу на тетиву, вдруг опустил руки.
"Почему он так отчаянно кричит? Видно, не сладко и птице маяться одинокой в чужом краю. Отстал, должно быть, от стаи, не с кем перемолвиться по-своему, некому предупредить об опасности... Нет, не стану тебя стрелять. Желаю поскорей разыскать своих сородичей, - думал Радомир, глядя на улетающего лебедя, пока тот не скрылся, как сияющая белая точка, среди густо-сизых туч. - Если бы мне хоть на час твои крылья..."
Подъехавший в это время к князю команский воин передал ему приглашение от хана Атрака явиться вечером на пир.
Вечером в большом ханском шатре, размерами и богатством скорее заслуживающем имя походного дворца, пировала вся команская знать. Среди них были и начальники отрядов, только недавно вернувшихся со Славгородщины, и Радомир с болью в душе отводил от них взор.
Сам хан Атрак указал ему сесть рядом на обитые шелком подушки. Тут же был и Бронислав в богатой сварожской одежде. Радомир с сыном поздоровались, не решаясь даже мысленно обменяться сочувственными взорами, чтобы не привлекать внимание команского владыки.
Тот казался сегодня неподдельно веселым и широко ухмыльнулся, усаживая Радомира возле себя.
- Я хорошо помню, как ты меня принимал у себя в гостях. Теперь вы - мои гости, не отказывайте себе ни в чем.
Перед глазами Радомира вновь встали сварожские пленники в команском обозе. Он представил судьбу своих воинов, теперь проданных в рабство по разным кочевьям, а может, и иноземным скупщикам рабов. А сколько еще славгородцев теперь притащат в цепях и на арканах команы! Если взять всех людей, что ежегодно становятся добычей степняков, можно было бы заселить еще одно княжество. А вместо того Исконные Сварожские Земли скудеют и нищают, уцелевший народ с них бежит, и князья не дорожат ими, предпочитая свободный и богатый Лесной Край. Вот и теперь его, Радомира, страшная ошибка открыла дорогу черной беде и надолго ослабит Славгородщину.
- Много воды утекло с тех пор, - с тяжелым вздохом произнес Радомир.
- Нет, почему же? Война войной, такое у всех соседей иногда случается. А мы еще долгие годы собираемся кочевать в степи рядом с вами, а значит, договариваться придется и впредь, - Атрак был сама любезность. Заметив свою дочь, вошедшую в шатер с другими девушками, сказал ей: - Вот и ты, Наиля! Покажи со своими подругами, что мы не такие уж грубые варвары, и тоже знаем толк в красоте.
Радомир едва узнал ханскую дочь. Она очень повзрослела за прошедшие несколько лет, из полуребенка превратилась в молодую девушку, тонкую и гибкую, точно лесная лань. Она плавно повела руками, начиная танец среди своих подруг. Зазвенели струны, запели флейты. Мелодия была плавной, волнующей. И под нее команские девушки закружились на многоцветном ковре в танце, похожем и не похожем на хоровод. Точно пестрые бабочки, порхали они, взмахивая рукавами своих ярких шелковых одеяний. В их волосах и на тонких смуглых руках блестели украшения, но еще ярче блестели их глаза, если удавалось в постоянном движении уловить их взор. При этом, у некоторых девушек в руках позвякивали в такт мелодии колокольчики, у других порхали, как птицы, яркие шелковые платки. И их взмахи тоже вписывались в причудливый рисунок танца, дополняя его. Даже Радомир невольно залюбовался ими, а сын его не мог отвести глаз.
Кружась в танце, Наиля ненароком уронила платок у самых колен сидящего Бронислава. Тот вспыхнул румянцем и проворно схватил шелковый лоскут, спрятал за пазуху.
Пока все наблюдали за пляской, Атрак склонился к уху Радомира:
- Может быть, наш с тобой договор сохраняет теперь жизнь вам всем. Среди команов некоторые желают смерти тебе и твоей родне. Теперь уж трудно сказать, враг ли я вам или ваш первейший защитник.
На этот раз славгородский князь не сумел промолчать:
- Нам? А тем, кто томится у вас в плену, кого погубили вы на славгородской земле, кем считать тебя?
Атрак невозмутимо пожал плечами:
- Все на свете бывает. Не я в твой город пришел - ты в мои владения вторгся, думая нас выжить прочь. Одержал бы ты победу, команы стали бы у вас рабами - что, нет? Я победил - я теперь пользуюсь плодами победы. Теперь ты понял, что ни тебе, да и вряд ли какому князю под силу одолеть команов. А я давно понимаю, что, даже если бы мы захотели, нам не победить всех сварожан, не разгромить окончательно даже одного пограничного княжества вроде твоего. Жаль, что не все мои соплеменники это сознают. Стало быть, придется уживаться и впредь.
Что было ответить славгородскому князю, на сердце которого тяжким грузом лежала гибель войска и несчастья родной земли? Он лишь подивился, как ловко перевернул все команский хан выставляя себя уже не врагом, а союзником и покровителем для него. Несчастья научили Радомира обуздывать страсти и заботиться о возможных последствиях своих поступков. И он проговорил, сглотнув тугой комок в горле:
- Ты умней меня. Не вашей силой, а моей глупостью вы одержали победу.
Атрак приказал подать им с Радомиром кубки вина и, сделав первый глоток, проговорил так тихо, что, кроме князя, не слышал никто:
- Признаюсь, Радомир: когда гостил у вас, мне жена твоя очень приглянулась. Не только хороша собой и добра, но ей также есть что сказать мужчине, и она никогда не позволит ему заскучать с ней рядом. Хотел бы я, чтобы мои жены такими были. Я сразу увидел, что вашу семью благословили Боги. Так вы не притесняйте мою Наилю, когда она войдет в ваш дом.
- Обещаю тебе, - кивнул Радомир, мысленно вздрагивая: к чему это вздумал коварный хан говорить о Сияне? Какое же счастье, что сдержали стены Любославля команский натиск, иначе бы не миновать ей хищных лап!
И еще одно отметил пленный князь: Атрак, говоря о его возвращении домой, как о решенном деле, обещая, что Бронислав станет мужем Наили, ничего не сказал о том, когда они смогут получить свободу. Зато намекнул, что среди команов кто-то желает смерти ему, Радомиру. Что на самом деле на уме у его свата? Вновь хочет запутать, то обещая, то угрожая? Но к чему это ему теперь?
Но Радомир не подозревал, какой разговор о нем произошел в ту же ночь у хана Атрака с приехавшим внезапно ханом Тургутом. Беспощадный "степной волк", главный разоритель Сварожских Земель, вынужден был отступить обратно в степь гораздо раньше, чем ему хотелось бы. Теперь он, оставшись наедине, почти кричал на младшего годами, но более могущественного собрата. Тот же оставался невозмутим.
- Я ничего не стану есть в твоем шатре, пока ты не выдашь мне для казни князя Радомира и его родичей! - требовал Тургут, отодвинув угощение, что принесли по приказу Атрака. - Я дам тебе любой выкуп! Всю новую добычу отдам, только позволь мне напоить землю их кровью! Это долг кровной мести, он свят, его нельзя нарушить!
- Сварожских князей тебе не отдам, - твердо отвечал Атрак. - Они должны жить. Ни ты, и никто из твоих воинов не притронетесь к ним.
- Но у меня двое сыновей погибли! - Тургут рванул на себе халат, отдирая золотые пуговицы. - Двоих моих сыновей, самых доблестных и прекрасных, лучших воинов в роду Волка, уж больше нет с нами! Никогда они не оседлают коней и не натянут лук. Старший погиб на Плачее, младший - под Любославлем. И все из-за Радомира и его родичей. Отдай их мне, Атрак, заклинаю Высоким Небом! Я сам перережу им глотки, а Радомиру - последним, чтобы он до конца узнал, что значит настоящее отчаяние!
Лицо старшего хана, с нанесенными краской черными траурными знаками, исказилось от ненависти, глаза сверкали, как угольки, и он содрогался всем телом, точно безумный, сидя перед холодным, как скала, Атраком.
- Я понимаю твою боль, но держи себя в руках, как подобает мужчине. И не кричи так, я не глухой, - сурово отозвался тот. - Князей тебе не отдам, это решено. Если хоть у одного из них упадет волос с головы, нам потом ни одного дня нельзя будет спокойно кочевать в степи.
- Как раз если истребим все гнездо наших врагов, то уже некому будет преграждать нам путь, и мы сможем идти дальше, к богатым сварожским городам! - запальчиво возразил Тургут.
- Правда? - Атрак насмешливо скривил губы. - Что же ты тогда не смог захватить даже Любославля? Не так-то просто завоевывать каменные крепости. А, если мы казним пленников, завтра все Сварожьи Земли ополчатся на нас.
- Сварожские князья не ладят между собой!
- Не ладят, пока благополучны; это и у нас между родами бывает так. Но кровь в них всех течет одна, и против общего врага могут и сговориться. Они дорожат своей честью и не позволят никому думать, что сварожских князей можно убивать безнаказанно. Если мы убьем Радомира, против нас поднимутся и те владетели, кто прежде ненавидел его. Ты хочешь собрать против себя все Сварожьи Земли, от Влесославля до Приморья? Тогда страшный поход Бронислава Великого при наших дедах покажется нам игрой.
Тургуту такие возможности, похоже, не приходили в голову. Он помотал головой, фыркая от ярости:
- Ты это выдумал, потому что хочешь пощадить жениха своей дочери. Откуда тебе знать, что сделают сварожские князья?
- Всего я, конечно, знать не могу, но предполагать наперед стараюсь. Скажи, ты в шахматы не играешь, Тургут? Полезная игра...
- Мне полезней сабля и лук, да боевой конь. Так испокон веков воспитывались доблестные воины, - презрительно отозвался старший хан.
- Понятно, - не стал спорить Атрак, вздохнув про себя: вспомнил, как удивила его за шахматной доской княгиня Сияна... - Но тебе придется смириться, Тургут: я не позволю тебе совершить ошибку. Пусть ошибаются наши враги, а не мы.
- Но мои сыновья! Неужели они поднимутся к Тенгри неотомщенными? И я, их отец и хан рода Волка, уступлю из страха перед призраками? - Тургут коснулся зловещих отметин на своих щеках. - Ты не знаешь, что значит терять близких, не знаешь последнего утешения - в мести. В последний раз прошу по-хорошему - назови любой выкуп, отдай мне пленных князей! Не то твоя дочка скоро завоет о своем женихе. Поищи лучше ей другого мужа, понял?
Атрак вскочил на ноги, пронзительно глядя на хана-собрата:
- Ты этого не сделаешь! Пленников сторожат мои воины днем и ночью, и я еще усилю охрану. Им будет приказано рубить любого, кто покусится на князей - будь то твои воины или ты сам!
Его собеседник взвился, как змея, яростно прошипел сквозь зубы:
- Не связывайся лучше со мной, Атрак! Я теперь на все готов. Не побоюсь ни тебя, ни сварожан, а Радомира из-под земли достану! Хотя бы только его одного, ведь он больше всех виновен в гибели моих сыновей!
Он повернулся и ушел, не попрощавшись. А Атрак, оставшись один, призадумался всерьез.
"Тургут не бросает слов на ветер, он на все пойдет, чтобы отомстить за своих сыновей. И стража его не остановит. Ее можно обмануть, усыпить, с помощью шамана отвести ей глаза... Да что там, просто подкупить вполне возможно. И все Сварожьи Земли поднимутся против нас, и сметут с лица земли команское племя. Жаль, что мало кто из людей думает о будущем, а Тургуту всегда застили ум сперва корысть, теперь месть. Я не могу отдать ему Радомира и других князей, но и отпустить их без выкупа не годится. Что же мне с тобой делать, Радомир? А делать надо поскорей, пока Тургут не  принял свои меры."
На стоявшем у него в шатре столе Атрак расставил на двухцветную доску шахматы, принялся задумчиво передвигать фигуры. Команские воины, знавшие за ним такую привычку, думали, что хан гадает на них, советуясь с духами, живущими в резных изображениях. На самом деле шахматы просто помогали ему сосредоточиться и находить верные решения.

[Карса]

Какой любопытный поворот.  Теперь Атраку выкручиваться из ситуации, которую сам же создал. Ничего, пусть подумает, ему полезно.

[Convollar]

Ну, что же, Атрак был прав. Одно дело короткий набег для пограбить, другое крепость осаждать. Ведь если уйти в глубь Сварожьих земель, то из этих земель и выйти надобно. А с обозом, да с рабами - это уже добыча для Сварожских князей. А лебедь - это Сияна? Или просто знамение?

[Артанис]

Благодарю вас, эрэа Карса, эрэа Convollar!

Какой любопытный поворот.  Теперь Атраку выкручиваться из ситуации, которую сам же создал. Ничего, пусть подумает, ему полезно.

Следует отдать должное: он-то как раз думать старается о возможных последствиях, в отличие от некоторых.

Ну, что же, Атрак был прав. Одно дело короткий набег для пограбить, другое крепость осаждать. Ведь если уйти в глубь Сварожьих земель, то из этих земель и выйти надобно. А с обозом, да с рабами - это уже добыча для Сварожских князей. А лебедь - это Сияна? Или просто знамение?

Ну вот, поглядим теперь, как сделать, чтобы и волки были сыты, и овцы целы.
В лебеде Радомир, скорее всего, себя увидел - тоже, потеряв свою "стаю", оказался в чужой земле. Никаких знамений не имелось в виду.
Но о Сияне будет дальше.

Глава 14. Решение княгини Сияны
Те черные дни в жизни княгини Сияны были заполнены тревогой и ожиданием. Ее чуткое сердце почувствовало неладное, как только Радомир собрался на войну. Но, понимая, что мужчин, обуреваемых жаждой мести и славы, не удержать дома, она не стала отговаривать, и постаралась без лишних слез проводить мужа и сына.
И вот пришли на Славгородщину печальные вести. Сперва примчались, загнав коней, Радомировы вестники, немногие, кто спасся от разгрома. Затем побитыми псами притащились "черные башлыки". А вслед за тем надвинулись и более зловещие гости. Тучи команов обрушились, как саранча, на беззащитную Славгородщину, разоряли села, топтали зреющие нивы, уводили жителей в плен. Связанные прочными волосяными веревками, славгородцы уныло тащились по пыльной степи за хвостами команских коней, кормили их кое-как, впроголодь. То один, то другой падал под ударами плетей или в крайнем изнеможении, чтобы уже не встать. Но и тем, кого команы "благополучно" приведут в свои кочевья, вряд ли доведется когда-нибудь вернуться домой.
Стон и вопль заполонили Славгородскую землю. Оплакивали близких родственники княжеских воинов. Стенали бежавшие от вражеского разорения. Чуть ли не каждый день поднимался черный дым от очередной сожженной деревни.
Четверо суток команы осаждали Любославль, где жила славгородская княгиня с детьми. Но город держался стойко, его наместник, воевода Хотен, наладил оборону, так что враги ни с одной стороны не могло преодолеть стены. После заключительного натиска, когда их вновь сбросили вниз, команы вдруг подняли вой, от какого у горожан всю ночь закладывало уши. Видно, большой хан или ханский родич погиб. А на другой день вдруг ушли восвояси.
Но Сияна и в дни осады почти не боялась за себя. С того дня, как узнала о поражении у Плачеи, тревожилась лишь за мужа и сына. За Радомира, главным образом, потому что понимала, как тяжело он должен переживать горечь поражения. К тому же, на него, как на предводителя похода, команы будут злее всего; Бронислава же еще мог защитить прежний договор с Атраком.
В те дни, когда черная Беда накрыла вороньими крыльями всю Славгородщину, Сияна видела общее горе. Ее окружали жены и матери воинов, ушедших вместе с Радомиром. Теперь они оплакивали близких, погибших сразу или обреченных медленно угасать в плену. Встречаясь с ними, княгиня порой ловила на себе осуждающие взоры, и ей становилось еще тоскливее. Неужели они винят во всем ее мужа? Ведь у него были самые лучшие намерения, он хотел уберечь Славгородщину от команских набегов...
Однажды она разговорилась об этом с Желанью. Старая княжеская домоправительница, когда-то первой встретившая молодую княгиню в славгородском дворце, давно уже жила на покое, но князь с супругой по-прежнему уважали ее. У Желани три сына были в княжеской дружине и не вернулись с Плачеи. За последние месяцы она постарела чуть ли не вдвое, горе совсем пригнуло ее к земле, но мыслила по-прежнему ясно. И теперь, в ответ на ласковое участие Сияны, старуха взглянула потухшими глазами, красными от слез, с распухшими веками, лишившимися ресниц.
- Вечная правда бывает только у Богов в Прави, а у нас на земле всякий может ошибаться... Князя Радомира Градиславича славгородский народ любит. За воинскую доблесть его, за то, сколько раз, не щадя себя, бился с нашими врагами, за любовь к родному краю, за тебя и деток ваших. И за песни тоже - говорят, его устами поет душа земли нашей. Простят, думаю, ему злосчастный поход этот. Он ведь и сам муки терпел вместе с воинами нашими... - голос старухи был тих, как шелест пепла в отгоревшем костровище.
Сияна взяла в свои ладони ее холодные морщинистые руки, согревая своим теплом.
- Спасибо тебе, Желань, что так думаешь! Теперь и мне будет легче ждать. А ты тоже погоди отчаиваться. Спасшиеся воины твоих сыновей погибшими не видели, значит, они оказались в плену. А если так, мы обязательно их разыщем и выкупим, первых из всех воинов...
Стараясь утешить Желань, Сияна не находила покоя. Ей то представлялись, как наяву, жуткие события, о каких поведали вестники, то по ночам мерещились команы, пробиравшиеся, чтобы убить Радомира. Не отпускала ее тревога о своих близких.
Только лишь младшие дети хоть немного скрашивали ей жизнь. Мальчики - Воислав, Добролик и даже семилетний Преслав, - вместе с городскими мальчишками во время осады уже помогали старшим на стенах: подкатывали камни, бревна, кипятили в котлах воду и смолу, чтобы "угостить" непрошеных гостей. Для них пока еще война казалась игрой, и они рвались в бой, эти горячие и бесстрашные маленькие княжичи, похожие обликом и нравом на отца. Сияна и не пыталась их удерживать у своей юбки, лишь наказала воинам приглядывать за мальчиками. При ней остались лишь маленький Ярий и самая младшая, двухлетняя Забава. Он одни развлекали мать, особенно дочка, о которой так мечтали они с Радомиром. Ее голосок, словно колокольчик, звенел, не умолкая, напоминал, что еще не все потеряно. Очаровательная малышка с белокурыми непослушными кудрями, с огромными, широко распахнутыми глазами, она с самого младенчества любила смеяться, так что родители никогда не представляли, как еще ее можно было назвать.
Но теперь, кажется, даже Забава почувствовала, что творится неладное. Как-то поутру, когда мать расчесывала ей волосы, девочка вдруг спросила:
- Мама, а когда папа придет?
У Сияны гребень выпал из рук, к горлу подкатил горячий комок.
- Скоро, дочка, скоро. Обещаю тебе, - проговорила она с трудом, прижав девочку к груди.
Этот случай окончательно растревожил ее, тоска о муже и сыне захватила ее целиком. Оставив детей на своих служанок, княгиня в одиночестве поднялась на городскую стену, стала глядеть в степь, туда, куда ушел Радомир со своим войском, будто окоем их поглотил. Ей было видно далеко вокруг. За стеной протекала широкая Данатра, вскипающая волнами на ветру. Временами в разрывах лохматых туч выглядывало солнце. и вытоптанная, ископыченная степь тогда светлела.
Только здесь, наедине с сутью живых стихий, Сияна могла выплакать свое горе. Она не умела, как Радомир, слагать песни, но вслух заговорила о том, что тяжким камнем лежало на душе, по народному обычаю выражая мысли на песенный лад:
- Как мне теперь разыскать тебя, милый муж мой? Помнишь, ты меня звал иногда зозулей - кукушкой? Или верно угадал, что мне суждено будет, как кукушке, в одиночестве плакать о разлуке с тобой? О, если бы Боги мне позволили обратиться в эту птицу да полететь тебя искать, мой ладо! Хотела бы я утешить тебя в горьком плену, лечить твои раны, делить неволю с тобой. Да нету крыльев у меня!..
Глядя на гневно шумящую реку, Сияна вспомнила, как поется о ней в песнях.
- Матерь Данатра, славная река сварожская! Ведь и ты когда-то была женщиной, и тоже стремилась всей душой к любимому мужу, так что прошла сквозь горы непроходимые, чтобы соединиться с ним. Ты на своих волнах столько раз качала ладьи сварожских воинов, идущих на врага. Если бы ты привела ко мне супруга моего, князя Радомира, и сына нашего, Бронислава!..
Но не ответила река, только ветер вздыбил волны на ней крупными гребнями, бросил в лицо женщине холодные капли дождя. Стоя наверху, на открытом месте, она закуталась в теплую ферязь, проговорила с упреком:
- Ты, ветер, так могуч, ты приносишь нам дождь, пасешь облака, точно небесные стада! Что же ты, непостоянный, в битве у Плачеи нес команские стрелы на наши полки, помогал врагам поразить нас? Если бы ты теперь послал своего крылатого коня моему мужу, как в свое время предку моему, князю Ростиславу, чтобы улететь из плена!..
Но чуда не произошло. Боги не любят повторяться. Ветер только легко повеял в разгоряченное лицо женщины и улетел прочь - ему был недосуг.
Тогда в просвет меж туч вновь выглянуло солнце, и все вокруг прояснилось. Только в глазах у Сияны стояли слезы. Взглянув на белое светило, она произнесла:
- Солнышко наше ясное, податель всех благ! О тебе радуется и стар, и млад, и всякий зверь живой, и даже травинка безгласная! За что же ты своим жаром палил воинов моего лады в безводной степи? Если бы ты помог ему поскорей возвратиться домой, я бы тогда не плакала днем и ночью, и вся Славгородская земля бы тогда ободрилась!..
Высказав, что было у нее на душе, Сияна немного успокоилась и смогла рассуждать здраво, хотя и эти мысли были не из веселых. О судьбе пленных князей пока что не поступало никаких известий. Она предлагала отправить к команам послов, собрать выкуп. Но воевода Хотен сказал подождать. По его словам, команы, распаленные войной, сейчас могут не послушать никаких послов. Могут даже их убить или захватить в плен, а выкуп присвоить. Придется подождать, пока у них достаточно прояснится в голове, чтобы можно было вести переговоры. Наверное, опытный муж был прав, он хорошо знал команов. Но для Сияны ожидание было невыносимо. Ей казалось, она сойдет с ума, не зная ничего о судьбе супруга и старшего сына.
Но Боги все же отозвались на ее отчаянные мольбы. Как-то вечером в двери княжеского дворца в Любославле постучался ее родственник, Беловой Ратмирич, оборотень-волкодлак. Не случайно, понятно, постучался. После замужества Сияны то Беловой, то его брат Могута, а то и оба сразу нет да нет в своих странствиях забегали к ней в гости на день-другой. И теперь, узнав о неудачном походе князя Радомира и о нашествии команов, оборотень поспешил навестить родственницу. Но широки Сварожьи Земли даже для того, кто может бежать куда быстрей любого коня. Война к приходу Беловоя уже завершилась. А Сияна, обрадовавшись гостю, за ужином стала его умолять разузнать о судьбе ее мужа и сына.
- Кто лучше тебя знает все дороги, кто сможет уйти от любого врага, кто еще может так ловко перехитрить самого умного степного разведчика? - увещевала она. - Ты один можешь одолеть любого врага, проникнуть в самое охраняемое место. Ведь правду говорят о ваших способностях?
Оборотень щурился, не перебивая, вроде бы, с удовольствием принимая похвалу. Но вдруг усмехнулся, проговорил вкрадчиво:
- Речь ты ведешь складно, точно хитрая лисонька! Может быть, я и мог бы проникнуть в команское становище. Только это не значит, что я сейчас же побегу туда. Тебе дорог князь Радомир, тебя волнует его судьба, а ради чего мне впрягаться в людские дела? Никто так не умеет испортить жизнь себе и всем вокруг, как люди, а мы достаточно разумны, чтобы держаться обычно в стороне от вас, хоть ты мне и родственница.
Ясные синие глаза Сияны наполнились слезами. Она протянула к Беловою дрожащие руки, на одной из которых сверкало кольцо, что некогда носила Червень Ростиславна.
- Во имя твоей матери, Беловой Ратмирич! Ведь и она когда-то бросилась на помощь твоему отцу, ты сам мне рассказывал. Ее любовь не позволила ему погибнуть.
- Верно: моя мать тогда спасла отца, еще до того, как он стал ее мужем, - Беловой полюбовался кольцом, затем пристально поглядел в глаза Сияне, словно хотел что-то прочесть в них. - Но она сама шла и сама рисковала, и за это Боги вознаградили ее подвиг. А ты хочешь мне приказать, как своему холопу: "Сходи, разузнай, рискни жизнью вместо меня". Этого я делать не стану. Если тебе дороги твои муж и сын, решишься ли ты отправиться сама выручать их? Тогда я помогу тебе. Да или нет?
Сомневалась Сияна недолго. Сперва ей представилась степь, полная опасностей, путь через земли команов с единственным спутником, подумала она и о детях - и на одно мгновение задуманное ужаснуло ее, простую домашнюю женщину, не знавшую никаких испытаний. Но тут же она устыдилась своего страха. Ведь Беловоя ей послали Боги, это ясно. Вместе с опытным, умным и почти неубиваемым спутником она сможет разыскать мужа и сына, а если удастся, и спасти их. Что же ей медлить, точно курица на заборе, вздумавшая научиться летать?
- Я поеду с тобой, Беловой Ратмирич, - твердо произнесла она, глядя в глаза родственнику. - Благодарю тебя, что согласен помочь.
Оборотень погладил изящную ладонь княгини своей шершавой смуглой рукой.
- Я так и знал, что ты отважишься, Сияна Бериславна. Ты, как и моя мать, готова на все ради тех, кого любишь.

[Карса]

Интересные представления у оборотней. Но помочь согласился - уже хорошо. Что-то встретит их в степи.

[Convollar]

Ведь у него были самые лучшие намерения

Ну, куда эти намерения обычно приводят, сказано не раз.

[Артанис]

Благодарю, эрэа Карса, эрэа Convollar!

Интересные представления у оборотней. Но помочь согласился - уже хорошо. Что-то встретит их в степи.

У них свои обычаи, по-своему логичные: тебе надо, ты и делай, не перекладывая на другого. Демократия лесная...
В степи что встретит? Ну, команы, как минимум. А может, и еще что-нибудь.

Ну, куда эти намерения обычно приводят, сказано не раз.

Что ж теперь, Сияне от своего мужа отречься, что ли?

Тем же вечером Сияна готовилась к путешествию. О том, куда и зачем собирается ехать, она поведала одной только Желани; остальным было сказано, что княгиня собирается отъехать в одно из поместий под охраной своего родственника. Заботам старой домоправительницы она поручила своих детей. Сперва Желань отговаривала ее, пугала грозящими опасностями, со слезами умоляла не ездить.
- Одумайся, милостивица! Сгинешь в степях, попадешься в лапы нечестивым команам, пропадешь без весточки! Они сейчас рыщут по всей степи, точно хищные волки. Никого ты не выручишь, а детей малых осиротишь! Хоть бы о них подумала...
Но Сияна уже все твердо решила для себя.
- Я как раз о них и думаю. Даже Забава уже видит, что стряслось неладное, она меня вчера спрашивала, когда вернется отец. Мальчикам его не хватает еще сильней. А там, в плену, тоже мой сын, наш с Радомиром первенец. Может статься, что ему я нужна сильней. Младшие мои дети здоровы и в безопасности; я их поручаю твоим заботам, чтобы так и оставалось впредь.
На выцветших глазах Желани показались слезы, и она в знак клятвы поцеловала висевшую на шее медную лунницу.
- Обещаю, за каждым будет надежный присмотр. Только...
- И чтобы не знали, куда я еду с Беловоем Ратмиричем. Старшие, скажи я им, наверняка захотели бы со мной, а им там делать нечего.
- Как и тебе, милостивая княгиня, - упрямо проговорила Желань, снова настаивая на своем. - Разве мыслимо, чтобы враги наши такую красоту мимо себя пропустили?!
Сияна сделала вид, что не заметила намека.
- Я постараюсь не попадать им в руки, пока не доберемся до главного становища; и Беловой Ратмирич мне в этом поможет, - с твердостью отвечала она. - Ну а если я встречусь с ханом Атраком... Все же я видела его прежде, и он мне не показался ни глупцом, ни беспощадным злодеем. И его дочь просватана за нашего Бронислава. Я дам ему богатый выкуп - лучшие свои драгоценности. Разве не за добычей приходят команы в Сварожьи Земли?.. И не спорь со мной, Желань! Будь у тебя больше сил, разве не полетела бы стрелой искать своих сыновей?
Бывшая ключница задрожала, беззвучно рыдая, краем белого вдовьего платка утерла бегущие из глаз слезы.
- Мне-то уж все равно; кому я, старуха, нужна? А тебе, горлинка сизокрылая, не следует в такой час покидать родное гнездо.
Сияна гордо подняла голову; глаза ее сверкали, как волны Полуденного Моря в солнечный день.
- Если храбрых степных ястребов заклевали черные вороны, придется горлинке отринуть женскую слабость...
Для поездки славгородская княгиня надела мужскую одежду, более удобную, чтобы ехать верхом, хоть и на спине оборотня-волкодлака. Простые полотняные штаны, сапоги и свободная вышитая сорочка, подпоясанная тканым поясом, делали фигуру княгини выше и стройней. Она не надеялась, конечно, выдать себя за мужчину, когда приедет к команам. Это удалось бы разве что издалека, а уж если доведется встретиться с ханом Атраком, он наверняка ее узнает. Но ее собственное княжеское одеяние плохо годилось для долгого пути. Переодевшись, она посмотрелась в стеклянное зеркало, за большие куны купленное у марцийского купца, и осталась довольна. Свои пышные золотистые косы она закрутила вокруг головы и, сняв рогатую кику, заменила простой головной повязкой, какие носили многие мужчины.
Даже Беловой Ратмирич удивленно присвистнул, увидев, как преобразилась его родственница.
- Такой наряд куда лучше годится для дальней поездки, чем шелка да аксамиты. У тех после пары ночевок на земле у костра сделается жалкий вид, а если в них попадешь под дождь - тем более.
- Не пугай меня. Если уж я решилась, то не походным неудобствам заставить меня остаться дома, - отвечала женщина.
Оборотень усмехнулся, помогая ей складывать во вьюк сухари и сушеное мясо - другой походной снеди велел ей не брать.
- Надо будет - в дороге подстрелим какую-нибудь дичь... Да, кстати, а ты каким оружием владеешь? - внезапно спросил он у Сияны.
Та растерянно моргнула. Бывшей приморской княжне, а ныне славгордской княгине никогда и в голову не приходило, что ей может понадобиться оружие.
- Я? Собственно, нет... я не училась, мне не было нужно, - растерянно проговорила она.
Беловой взглянул на ее нежные руки, явно не привыкшие к предметам тяжелее и острее, чем игла или веретено.
- А вот теперь как раз мог бы пригодиться хороший меч или нож.
- Прости, я не знала, и не могла всю жизнь готовиться к этому дню, - в тон ему усмехнулась женщина.
Оборотень почесал подбородок, едва прикрытый короткой русой бородкой.
- И из лука стрелять не умеешь?
- Нет...
- А на ловах как же?
- На ловах я бываю только на соколиных, там птица сама бьет дичь, а ты лишь глядишь. У меня есть любимый кречет - Серебряный. Его мне Радомир подарил на день рождения, - голос княгини сделался мечтательным и тревожным. - Он даже журавлей и цапель нам добывал... А иногда мы так просто любовались его полетом - мой Радомир и я, уже не думая о добыче.
Беловой подождал, пока она успокоится.
- Велес даст, полюбуетесь еще не раз... Но я понял, стрелять дичь ты тоже не умеешь.
- Не училась никогда. Это же мужское дело.
Волкодлак покачал головой.
- Мда... Как же людские женщины живут на свете? Как мужчины позволят?
- А у оборотней не так? - заинтересовалась Сияна.
- Нет уж! У нас намного проще все. У волчицы ведь клыки не хуже, чем у волка, она сама охотится и защищает свое логово. Хороши бы мы были, если бы сперва сделали из половины стаи беспомощных дворняжек, а потом жаловались бы, что женщины для нас - обуза.
Сияна подумала, что глазами волкодлака некоторые человеческие обычаи и вправду выглядят совсем иначе.
- А у других пород оборотней как с этим принято?
- По-разному. Но все же, без человеческой нелепости. Другая природа не позволяет далеко уйти от правды лесной. Рыси и медведи, скажем, вообще чаще живут поодиночке, и женщины у них бывают свирепей мужчин. Правда, я их плохо знаю - не очень-то они общительны. Слышал, что высоко в Полуденных Горах обитают оборотни, превращающиеся в огромных орлов. Они - дети Стрибога, а не Велеса, как мы. У них будто есть свое царство, и даже каменные замки на неприступных вершинах гор. Но я не бывал в тех краях, и не знаю их обычаев.
- Да, много необыкновенного творится под солнцем, - задумчиво проговорила Сияна, связывая потуже вьюк со всем необходимым, что собиралась взять с собой.
Беловой покосился на простой кожух с овчинным воротником, какой собиралась надеть славгородская княгиня.
- Все же, удивительней таких женщин, как ты, на свете встретишь не много, - проговорил он потеплевшим голосом. - Но только мне жаль, что ты не умеешь владеть оружием. Что, совсем ничему не училась? Порой даже один вовремя брошенный нож или дротик может спасти жизнь.
- Погоди! - оживилась княгиня. - Вот бросать разные предметы у меня как раз всю жизнь получалось неплохо. В детстве лучше всех мальчишек кидала камешки. А о прошлом годе как-то заигралась с сыновьями, так что вместе с ними стала метать камни из пращи - так выиграла! Тогда Воислав сплел мне в подарок новую пращу, - она показала Беловою ременную плетенку, к которой прилагался небольшой, но увесистый мешочек с камнями.
К ее удивлению, оборотень кивнул, внимательно рассмотрев "оружие".
- Праща, значит? Спасибо, что хоть не рогатка... На, повесь ее на пояс, чтобы все время была под рукой. И такое искусство может пригодиться в пути. Раз такая меткая, подшибешь какого-нибудь зайца или куропатку... а то и покрупнее кого.
Сияна не поняла тогда, всерьез он говорит или шутит над ней, неопытной и неумелой. Но пращу и мешочек с камнями повесила на пояс, как показал Беловой, чтобы удобно было взять в случае опасности.
- Кто хоть нам встретиться может, кроме самих команов? Не от них же мне отбиваться камнями из пращи? Они по одному не ездят, да и доспехов камнем не пробьешь.
- А ты, хоть ничего еще не видела, хотя бы думать пытаешься наперед, - с одобрением взглянул на нее Беловой. - Стычек с команами постараемся избежать. Ехать будем ночью, я и тогда найду дорогу. Днем, когда они рыскают по степи, будем прятаться и отсыпаться. Но по ночам скитаются и другие охотники.
- Кто же это? - спросила Сияна, почувствовав по интонации Беловоя, что дело может быть очень серьезно.
- Всякие бывают, - сумрачно и неопределенно отозвался тот. - Там, где только что прошла война, бродят хищные звери, ищут поживу. С одним-двумя я, конечно, слажу, а если их стая навалится?.. А еще хуже - нечисть...
- Ой!.. - Сияна испуганно вскрикнула и зажала рот ладонью.
- Вот то-то, что "ой", - усмехнулся волкодлак. - Ну как, не раздумала ехать? Тогда на всякий случай припаси обереги от нечистой силы, наузы заговоренные. Белый камень Листавы у тебя?
- Да. Она тогда сказала так, что я все эти годы послушно хранила его, хоть он и не был нужен.
- Быть может, теперь понадобится. Возьми его с собой, держи под рукой.
Сияна достала белый камень, положила в кошель, висевший на поясе. Беловой подал ей еще горсть каких-то полувысохших трав и кусочки дерева.
- Держи. Эту лутовку липовую погрызи, если вдруг наваждение маячить станет, с пути нас сбивать. Хотя такое чаще Лешие творят, но и степные дивии могут над человеком поглумиться. Это змеиный след, помогает свои следы переложить, чтобы враг не разыскал. Вот это просто чеснок, но он не даст к тебе приблизиться нежити, если встретится упырь или еще какой восставший мертвец. Это одолень-трава, ее трогать лишь в самом крайнем случае, если большой битвы не избежать. Она придает силу и быстроту десяти человек, от нее даже смертельно раненый встанет на ноги и сможет сражаться. Правда, действует она недолго... Словом, о ней раньше времени не думай. Я постараюсь избежать битв.
Сияна заслушалась, удивляясь разнообразию средств, призванных отвести любую беду.
- Смотрю, ты готов на любой случай жизни, - заметила она.
Оборотень кивнул ей в ответ.
- А как же иначе? Если выходишь из дому на мороз, одеваешься тепло, чтобы не замерзнуть. Так и здесь. У нас не принято прыгать наобум, а потом расхлебывать последствия. Проще обо всем позаботиться заранее... Так, этот вьюк привяжешь мне на спину, когда я обернусь. Придется еще и вьючным конем сделаться, век бы мне такого не знать! Наши вещи оборачиваются с нами, дополнительными шерстинками, но твои - нет... Эй, а что это у тебя за ларец?
- Здесь драгоценности, которые я собрала как выкуп за моих мужа и сына. А что, тяжеловато?
- Да нет, - заверил ее Беловой, перекувыркнувшись через голову и став огромным волком рыжевато-песочной масти. - Только скажи: ларец у тебя серебряный?
- Ну да. Не в деревянном же мне везти свои сокровища.
- Понятно. Переложи его холстиной, хотя бы. Нет, простое прикосновение к серебру нам не вредит, иное дело - оружие из него. Но все же неприятно...
Ночью, когда совсем стемнело, городским стражникам было приказано отворить ворота, чтобы могла выехать княгиня Сияна Бериславна. Они выполнили распоряжение, и в полумраке, едва рассеиваемом багровым светом факелов, едва успели рассмотреть фигуру всадницы, промчавшейся почти неслышно, и с немыслимой быстротой. Утомленные ночным бдением воины потом долго протирали глаза: им померещилось в темноте, будто княгиня проскакала верхом на огромном волке. Впрочем, она промелькнула и растворилась в непроглядной тьме действительно с быстротой молнии, так что никто не поручился бы за увиденное.

[Артанис]

Глава 15.  Опасный путь
Ветер свистел в ушах Сияны, словно она мчалась в поднебесье на спине огромной птицы. Мягкие широкие лапы волкодлака ступали по земле почти бесшумно, совсем не похоже на громовой конский топот, и при этом куда быстрей. Прильнув к его шее, держась пальцами за грубую жесткую волчью шерсть, княгиня едва замечала в темноте, как проносятся еще более черные кусты, заросли по берегам степных речек, овраги. Верста за верстой оставались позади. Маленькие речки и узкие балки Беловой перемахивал одним прыжком, более широкие обегал. Сияне и представиться не могло, что на свете бывает такая прыть! Казалось, еще чуть-чуть - и они оторвутся от земли, помчатся сквозь звездную, облачную высь. И ветер будет так же пронзительно петь в ушах.
Ночь была лунной, но довольно темной. По небу постоянно плыли тучи, подсвеченные сиянием скрывшегося за ними, но все же незримо существующего светила. Иногда в просветах между туч проглядывали звезды, словно огоньки свечи в окне. Когда же достаточно прояснялось, то в лунном свете можно было разглядеть степь, размокшую от обильных осенних дождей, всю истоптанную, изрытую копытами коней вдоль и поперек.
Сама бы Сияна никогда в жизни не нашла здесь дороги, даже днем и на самом лучшем коне. На ее взгляд, все команские следы были одинаковы. Они пересекали степь во всех направлениях, и никак нельзя было угадать, какие из них ведут к главному кочевью. Но Беловой то ли нюхом, то ли каким-то загадочным предчувствием, всякий раз находил именно те следы, что были им нужны, и, не останавливаясь, бежал с уверенностью опытной гончей.
Рассвет застал их в степной балке, где они укрылись загодя, чтобы не повстречаться с каким-нибудь команским разъездом. Из растущего там чахлого кустарника Беловой, обернувшись человеком, соорудил укрытие для себя и Сияны, совершенно незаметное со стороны. Наблюдая за ним, княгиня могла только подивиться ловкости оборотня и его опытности в походной жизни.
В балке протекал ручей. Разведя в укрытии бездымный костер, Беловой сварил похлебку из сухарей с сушеным мясом.
- Поешь горячего, потом усни. Днем все равно нечего делать, - передал он спутнице горшок с похлебкой.
Сияна подумала, что костер и горячая пища - это прежде всего для нее. Сам-то волкодлак отлично обошелся бы и сухарями с вялениной, если на охоту идти нельзя. Но, поев с таким удовольствием, какое редко испытывала от роскошных яств на княжеском пиру, она разомлела и почувствовала усталость. Завернувшись с головой в кожух и поджав ноги, она улеглась у костра, с наслаждением греясь его теплом.
Проснулась Сияна, когда солнце уже далеко продвинулось за полдень. Спросонья она забыла, где оказалась, испуганно встрепенулась, почувствовав, что лежит на голой земле вместо лебяжьей перины. Но тут же вспомнила, как решилась на эту поездку и убедила Беловоя. Ей только теперь по-настоящему осозналось, каким опасностям подвергается она, идя в руки страшному врагу, и тоска сжала ее сердце. Вспомнились оставшиеся дома сыновья и милая дочка Забава. Представилось вдруг, что они непременно попадут в беду, лишившись матери следом за отцом. Как же могла она их покинуть? Суждено ли ей вернуться к ним снова?
Из груди женщины вырвался тяжкий вздох, на глазах выступили слезы. Разлука с домом и детьми показалась ей невозмутимой. она даже не могла поверить, как, во имя какого ослепления, смогла бросить их. Но, постепенно придя в себя, вспомнила о своем муже и старшем сына, находившихся теперь в гораздо большей опасности. Спустившись к ручью, Сияна умылась студеной водой, и в голове у нее прояснилось окончательно.
Беловой встретил ее внимательным взором. Он был бодр и свеж, словно и не бежал перед тем без устали всю ночь. Сияна даже не поручилась бы, спал ли он хоть немного, а между тем, усталость его совсем не брала.
- Не передумала? - поинтересовался он.
- Нет, - к Сияне уже вернулась решимость. - Просто мне взгрустнулось немного. Вспомнила о детях... Но я готова ехать дальше.
- Это ничего; о своих детях тоскуют все, даже лютые звери, - к ее удивлению, Беловой прекрасно понял ее чувства. - Знаешь, я тоже нашел себе подругу несколько лет назад. У нас растет сын, Храбр. Бедовый мальчишка, глаз да глаз нужен за ним! Скоро уже стану его учить оборачиваться. А попозже нам с женой хотелось бы еще родить дочку. Я назову ее Отрада!
В интонациях оборотня послышалась непривычная мягкость, лицо его осветилось улыбкой, так что Сияна даже не сразу узнала своего родственника. Трудно было ожидать ласкового обращения от вечно настороженно лесного жителя, презиравшего изнеженных горожан.
- Я рада за вашу семью! - искренне улыбнулась она в ответ; настолько заразительна была его радость. - А что, дети оборотней растут, как люди?
- А ты думала, моя мать нас с Могутой выносила и родила волчатами? - ехидно поинтересовался Беловой. - Конечно, как люди. Оборачиваться детенышей учат, когда немножко подрастут, чтобы оба облика стали для них родными.
- А если ребенка-оборотня не научить вовремя? - спросила, оживляясь, Сияна.
Беловою, казалось, эта тема была не слишком приятна; он сразу посуровел, и даже в чертах его человеческого лица проступило что-то волчье.
- Тогда по-разному... Но в стае такого не бывает. Мы о своих детях хорошо заботимся. А вот если маленький оборотень растет среди людей - например, у человеческой женщины от оборотня родится ребенок, - тут можно всякого ждать. Иногда человеческое берет верх, и кровь проявляется лишь во врожденных навыках лесной жизни. У таких людей острее слух и чутье, они знают все тропы и повадки зверей. Из них получаются лучшие охотники, разведчики, следопыты. А иногда полукровка может и обернуться непроизвольно, особенно если сильно раздражен. Тогда плохо: такой оборотень не владеет собой и не знает лесной правды, и человеческую способен забыть. Особенно если попробует сырое мясо или, не приведи Велес, человечину. Из-за таких вот выродков у оборотней среди людей бывает дурная слава. Хоть это, говоря по чести, все равно что бояться всех собак из-за одной бешеной...
Помолчали, глядя сквозь ветки кустарника, как бледное солнце медленно склоняется к закату. Рассказ волкодлака о своей семье зацепил Сияну, и она проговорила, винясь:
- Прости меня, Беловой Ратмирич, что оторвала тебя от жены и сына...
- Я же сам пришел к тебе из Приморья; а семь верст для меня не крюк, - ответил ей родич-оборотень.
Как совсем стемнело, он пустился в дальнейший путь, с княгиней на мохнатой спине.
Чем дальше, тем заметнее было недавнее нашествие команов. Время от времени мировали сгоревшие, полуразрушенные деревни. Да и следы команских разъездов встречались все чаще, и Беловою приходилось сильно кружить, чтобы ненароком не встретиться с ними. Иногда в ночи мелькали огоньки костров остановившихся на ночлег команов. Их он обходил стороной так тихо и незаметно, что и сухая травинка не сломалась бы под лапой.
Но в степи можно было наткнуться не только на команов. Временами издали доносился волчий вой. Но волков Беловой время от времени отпугивал собственным завыванием. Услышав впервые его волчий вой, яростный и дикий, как сама ночь, Сияна чуть не упала с его спины. Зато вой впереди сразу прекратился, и княгиня не сомневалась, что, услышав его, и самый отважный зверь не решится заступить путь волкодлаку.
Однако им повстречался тот, на кого не действовали угрозы Беловоя. В лунном свете Сияна сперва разглядела черневшую на земле тушу павшей лошади с неестественно вытянутыми ногами. Она отвернула голову от неприятного зрелища. Волкодлак хотел поскорей миновать это место, но вдруг послышался рык и еще более жуткое шипение. У Сияны пробежал мороз по коже: она увидела пару огромных желтых глаз, горящих в темноте. Без мысли и без дыхания замерла она на спине Беловоя.
В следующий миг княгиня отлетела прочь, покатилась по земле, не успев даже вскрикнуть. Ударившись боком так, что вышибло дух, она ошеломленно увидела, как Беловой в стремительном прыжке встретился с длинным и гибким зверем. Столкнувшись в воздухе, оба упали наземь, сплелись клубком, яростно рыча и терзая друг друга.
За молниеносными движениями их тел вряд ли уследил бы самый острый взор даже днем. Сияна же в обманчивом лунном свете не могла даже разобрать, кто есть кто, не знала, с каким зверем сражается Беловой. Одно ясно - тот был силен и лют, и бой шел не на жизнь, а на смерть. Оба катались по земле, извивались, как змеи. До затаившейся на земле Сияны долетали клочья шерсти и брызги крови, и она боялась думать, чья это кровь.
Вот теперь-то славгородская княгиня поняла вполне, в какое опасное приключение ввязалась! Легко быть храброй, когда никто тебе не грозит. Легко обещать проехать через всю степь, когда без надежной охраны сроду не выходила и из дворца! А вот теперь лежи в стылой грязи, поблизости от дохлой лошади, и думай, кто из двоих одержит победу из смертельного поединка: единственный защитник твой или неведомое ночное чудовище? Сияна дрожала всем телом, она знала, что не сможет подняться на ноги и сделать ни шагу. если зверь бросится на нее.
Жуткие вопли и рычание оглашали, казалось, всю степь. По отчаянному вою волкодлака Сияна догадывалась, что ее защитнику приходится тяжко. Из-за туч как раз вышла полная луна, и она увидела, как лязгают его клыки, точно лезвия мечей. Но он мог орудовать лишь зубами, тогда как у ночного зверя, кроме клыков, оказались еще и острые, как бритва, когти, и он полосовал ими, подобно огромной кошке.
Вдруг вопль Беловоя сорвался на отчаянный визг, от какого Сияна едва не лишилась чувств. Она увидела, как страшный зверь, оказавшись сверху вцепился в оборотня всеми четырьмя лапами, раздирая ему живот. Тот сопротивлялся все слабее.
Тогда Сияна закричала. Это было глупо, безумно, однако она не могла глядеть со стороны, как какой-то зверь терзает ее родича и друга. Подав голос, она в это же время нашарила дрожащими руками свою пращу. И вот, когда прямо на нее уставилась пара горящих желтых глаз, Сияна пустила первый камень прямо между ними.
Послышался треск и короткое рявканье. Бросать Сияна и впрямь умела метко; человеку такой удар проломил бы голову насмерть, но у ночного зверя череп был покрепче. Его лишь оглушило, и, тотчас очнувшись и вообразив, что ударил его тот же противник, он опять бросился в бой.
Но Беловой уже успел перевести дыхание. Раны у оборотней затягиваются быстро, и мгновенной передышки ему хватило, чтобы собраться с силами. Он крепко схватил за горло своего загадочного противника, так что тот уже не мог вырваться, хотя мог еще раздирать ему бока своими когтями.
Помогая своему защитнику, Сияна метнула еще несколько камней в голову и в спину зверю. Его рев превратился в невнятный хрип, когтистые лапы в последний раз полоснули воздух, и, наконец, он остался лежать недвижно.
Сияна подбежала к Беловою. Тот, сделавшись человеком, медленно поднялся на ноги, прижимая руки к груди и животу. Кровь еще текла из ран, и он кривился от боли, но отстранил женщину, когда она хотела его поддержать.
- Ничего, сейчас все пройдет... Ты и так уж помогла: и впрямь ловко владеешь пращой, - проговорил он, отдышавшись.
Успокоившись насчет него, Сияна взглянула на труп побежденного зверя. В лунном свете окраска его казалась пятнистой: черные, будто аксамитовые заплатки и кольца на песочно-рыжей шкуре. Головой и длинным гибким телом зверь напоминал кошку, но был куда крупнее рыси. В полуоткрытой пасти застыл хищный оскал белоснежных клыков, когти остались свирепо выпущены.
- Ну и лютый зверь! - промолвила Сияна, с содроганием вспомнив, как тот на равных боролся с матерым волкодлаком.
- Леопард, он же барс, - узнал Беловой. - В Приморскую Землю они иногда спускаются с гор. Но дальше на полунощь они редко попадаются. Этот, наверное, забрел случайно, а здесь ему понравилось: хоть и холодно, зато после войны и набегов легкой добычи сколько хочешь.
Сияна вновь вздрогнула, поняв, о какой добыче речь.
Красивая шкура леопарда была вся изодрана во время боя, и ее не стали снимать. Так и оставили его труп возле недоеденных останков лошади.
Как только раны Беловоя зажили совсем, он опять обернулся волком и с Сияной на спине пустился бежать через ночную степь.