Странные они в Эвитане. То детей волокут на суд и плаху, то папеньку мятежника отпускают, подарив ему в качестве бонуса свободу от мегеры-женушки.
NNNika, зависит от того, кто принимает решение.

Глава пятая.
2993 год от прихода Творца, начало Месяца Рождения Весны - конец Месяца Рождения Весны.
Эвитан, Лиар – Лютена. -
2995 год от прихода Творца, середина Месяца Заката Весны.
Квирина, Сантэя.
1
- Рад, что ты зашел.
Бертольд Ревинтер, министр финансов и один из Регентов Эвитана, - трезв и занят. Как и всегда.
Сидит и пишет за переносным столом.
Аристократ до мозга костей, всегда таким был. Среди стада озверевших свиней он – пастух.
- Отец, - Роджер присел на груду плащей в углу, - я хотел спросить тебя о Таррентах.
- Не волнуйся, - Бертольд Ревинтер даже чуть улыбнулся. – С ними проблем не будет. Их дурак-папаша не успеет сдаться - даже если захочет. А мы не станем ждать. Не говоря уже о том, что нам его сдача не нужна. Так что живым он до Лютены не доедет. Ты успокоился?
- Отец, я не о том… Обязательно убивать всех?
- А кого ты пожалел? Среднюю сестрицу, наградившую тебя шрамом на губе?
- Младшую. Ей ведь действительно одиннадцать.
- Для мятежников возраста не существует. А если серьезно, Роджер, то хватит сопли распускать! Ей сейчас одиннадцать. Считаешь, столько же будет всегда? Или потом она резко позабудет, кто избавил ее от родственников? Через три года Иден Таррент стукнет четырнадцать, она найдет себе мужа - графа, герцога, генерала! Каковы Тарренты в четырнадцать, ты видел на примере средней. А если до сих пор сомневаешься – взгляни на мамашу, подколодную змею.
- Но послушай…
- Это ты меня послушай! – глаза Бертольда Ревинтера опасно потемнели. – Я устал от твоей слабости. Будь хоть раз в жизни мужчиной, а не слизняком. Нам некуда отступать. Или мы победим – и тогда благодарная история распишет нас в розовых тонах, или проиграем – и тогда сдохнем. И нас все, кому не лень, вымажут грязью с головы до ног. Хочешь умереть в собачьем навозе? Я – нет. И я, кажется, знаю, откуда дует ветер. Это твоя невеста уже начинает командовать тобой? Надо же – от нее не ожидал! - Отец неожиданно расхохотался. И это не понравилось Роджеру даже больше гневного всплеска в светло-голубых глазах. – Оказывается, на тебя достаточно даже ее!
Этого еще не хватало! Зазнобило почище, чем на Альварене. Те, кто мешал планам Бертольда Ревинтера, долго не жили. Никогда.
- У меня есть и своя голова на плечах! – страх не за себя помог почти отчеканить это. – Я тоже могу быть против убийства детей. Ты о таком не думал?
- Ты просто устал, мой мальчик, - уже мягче произнес Ревинтер-старший. – Скоро всё это кончится, обещаю.
- Отец, послушай…
- Не перебивай! Это – твоя первая военная кампания. Ты не привык к офицерским пьянкам и только недавно бросил травиться порошком. Я рад, что ты смог прекратить это, я горжусь тобой… но тебе и начинать не следовало - сам это знаешь. И я обещаю: скоро всё это останется в прошлом. Ты забудешь и об этой кампании, и о пьяном быдле, что окружает нас сейчас. Думай о том, что за всё это ты получишь Лиар.
И что, станет в нем жить? Убив предыдущих хозяев, включая детей? Получит во владение провинцию, которую он и подобные ему залили кровью?!
- Тебе, правда, придется еще какое-то время потерпеть жену. Но как только она забеременеет – я немедленно отправлю ее в поместье. А после родов, если ребенок будет вне опасности, сумею избавить тебя и от жены. Ты снова будешь свободен, Роджер.
Альварен проник в кровь. И заледенил ее. Вмиг.
Доигрался, кретин слабонервный!
- Эйда мне не мешает. Кроме того, убивать ее будет неразумно. Дети часто умирают в детстве…
- Хорошо – дождемся, пока родит двоих, - добродушно согласился отец. – А что касается Иден Таррент… Ей еще повезло, что в Эвитане мягкие законы. А то в Квирине запрещено казнить невинных дев. А казнь там – любимое средство расправы с противниками. И они просто устраняют досадный недостаток, мешающий избавиться от девицы. Вне зависимости от возраста приговоренной.
- Разреши, я пойду, отец?
Безумно захотелось на воздух. Да и всё выпитое резко попросилось назад.
- Да, иди. И объясни невесте, чтобы больше тебя не присылала.
Роджер Ревинтер, шатаясь, побрел к выходу. И резко остановился на пороге – словно повинуясь чужой воле. Своей у него нет и никогда не было.
- Отец… Да, еще - прекрати, наконец, бардак в лагере. Скоро в округе не останется живых крестьянок. Это быдло, как ты его называешь, не умеет развлекаться наполовину.
- А вот это уже не твое дело, Роджер. Открою тебе небольшой секрет большой политики: лучше отдать в уплату чужое, чем свое. Бабы вырастут новые, а вот золото нам еще пригодится. Иди, наконец! Выспись хоть сегодня. И выкинь из головы всякие глупости.
Палатка осталась позади, но легче не стало. Роджер Ревинтер только что выслушал порцию мерзостей, продлил срок жизни не желающей жить девушке и не смог спасти одиннадцатилетнего ребенка. Да, а еще на глазах некоего «лейтенанта» будут продолжать насиловать и убивать. Потому что он в этом лагере – пустое место. Ноль без палочки, а палочка – отец.
Вина во фляге оказалось еще много. Когда она наполовину опустела - караул у входа в палатку успел смениться.
Эйда – вновь в обществе служанки. Тускло чадят свечи. Половина прогорела, пока он ходил, а потом заливал тоску. Свечи погасли, а служанка не зажгла новые. Потому что госпожа запретила? Возможно.
Его явно сегодня больше не ждали. Жестом выслав на улицу едва успевшую почтительно присесть «горничную», Роджер сообщил, что родных Эйды ждет казнь. Что убьют всех. А заодно (сам не зная, зачем) – о квиринских обычаях, что гораздо хуже эвитанских.
Не следовало так напиваться, успел подумать он. Еще соображая, что несет.
Прервал его смех Эйды – дикий, заполошный, истеричный. Она хохотала, откинув назад голову, захлебываясь рыданиями. Худенькое тело дергалось, как висельник в петле.
- Так… - сквозь смех-хохот-истерику выкрикнула она. Вполголоса, страшно, с диким надрывом. – Так это ты меня к казни готовил?! А то вдруг… законы поменяются? Твой папаша с шайкой решат, что квиринские – лучше…
- Эйда…
Встряхнуть ее? Влепить пощечину? А смысл? И то, и другое уже делал раньше. Хоть раз помогло?
Неуклюже попытался обнять – дернулась, как от гремучей змеи. И так теперь и будет. Всегда.
Роджер беспомощно отступил назад, бессильно опустив руки.
Каждый пятый сюжет модных романистов – красавица влюбляется в насильника. Вот только то ли там герои – загадочные писаные красавцы, в отличие от Роджера, на котором природа, вылепив Бертольда Ревинтера, решила сделать передышку во всех смыслах, то ли девицы в романах какие-то другие.
А сам Роджер еще раньше знал, что у него ни змеи бы не вышло. Сбежать ему хотелось от Эйды. Навсегда. И забыть обо всём, и чтобы она забыла. Чтобы ничего этого не было. И больше никогда и ни за что не смотреть ей в глаза!
Она успокоилась сама – резко и сразу. Прекратила вздрагивать и рыдать. Только уголки губ еще чуть кривятся.
- Убей меня вместе с остальными. Я ведь всё равно жить не буду, - тихо и отрешенно проронила Эйда. – И чтобы родить вам ребенка – тоже не буду. Так убейте сразу.
Роджер промолчал. Взять пистолет и застрелиться? И тогда… тогда обезумеет всегда спокойный и выдержанный отец. Когда мачеха упала с коня, Бертольд Ревинтер приказал сломать несчастной лошади сначала все четыре ноги, потом – шею. Хотя по справедливости ломать нужно было любому из братцев. Или обоим.
Что сделает отец теперь? Убьет Эйду? Швырнет ее «быдлу»?
Застрелить сначала ее, потом – себя? И отец вместо Эйды отдаст своим ублюдкам Иден? Раз уж именно эту из злополучных сестер Таррент упоминал перед смертью кретин-сыночек.
В голове плывет, перед глазами – хоровод взбесившихся огней. Болотных.
- Скажи мне, Ревинтер: а если бы я уже умерла? Если бы мы с Ирией утонули – как хотел Анри Тенмар? Или она убила бы меня? Как тогда вы с папашей получили бы Лиар? С помощью Иден? – Эйда вновь рассмеялась, но уже – сухо, едко. Ядовито.
Яд Карлотты, ярость Ирии – всё это было и в Эйде. Просто спало.
- Она, конечно, никого еще не родит. Но ведь обесчестить ее – уже достаточно, не так ли?
Небо обрушилось, придавило…
- Считай меня кем хочешь, но я бы никогда…
- Не верю. А если даже и нет, - она усмехнулась, - тогда – твой отец. А ты бы молчал и напивался. Как молчишь сейчас – когда ваши солдаты до смерти насилуют лиарских женщин. Они еще и спорят при этом – «под кем», да? Пари заключают на…
- Эйда, ты…
Напиться!
Не поможет.
- Да, я выходила сегодня… в лагерь. Сейчас. Пока тебя не было. – Больше нет ярости и огня. Только тихий, безучастный пепел. – Меня сопровождали твои псы. Удерживать не стали. Но и не заступились ни за кого.
Молчание. Тяжелое, горькое, невозможное. Единственно возможное.
- Убей меня. Если ты сможешь жить после всего этого, то я – нет.