Спасибо.
Семейка... ну такая, с закидонами легкой степени.
Продолжим.
Летний кабинет герцога Джезарио располагался в конце длинной галереи. Окна глядели на кипарисовую аллею Нового парка и практически всегда были нараспашку — герцог не выносил духоты.
Здесь, в отличие от зимнего обиталища герцога, обстановка была предельно простой – ни гобеленов, ни лепнины, ни скульптур. Камина тоже не имелось – в дождливые дни кабинет обогревался углями жаровни и только. Стены были расписаны в серо-зеленоватой гамме. Ничего особенного, просто привычный пейзаж северо-восточной Тормары: горы, долины и пиниевые рощицы, тонущие в мягкой туманной дымке, которая расслабляла, но исподволь, почти против воли притягивала к себе взгляд.
Дед сидел в кресле у стола, в пол-оборота к дверям и вошедшим родственникам. На скатерти перед ним стоял бронзовый канделябр с одинокой зажженной свечой. Пламя при свете дня казалось едва различимым. Огонь сейчас — для чего?
Словно на троне, подумала Эрме, глядя на четкий профиль. Всегда на троне.
В отличие от большинства людей его возраста (а герцогу не так давно исполнилось семьдесят пять), Джез Гвардари не расплылся и не сгорбился. Он почти не изменился за все те годы, которые Эрме его помнила. Разве что морщин на не слишком красивом, но выразительном лице прибавилось, да зачесанные назад волосы сделались не седыми, но словно бы выцветшими, выгоревшими на солнце до желтизны. После смерти бабушки дед отпустил бороду – старинный обычай траура, но когда положенные дни скорби миновали, сбривать ее не стал, и теперь выцветшая щетина густо покрывала его щеки. А вот глаза точно остались прежними, и с этим взглядом Эрме предпочитала не встречаться.
Пятьдесят шесть лет из своего почтенного возраста Джезарио Первый правил Вирентийским герцогством, снискав себе на политическом небосклоне репутацию государя, с которым лучше лишний раз не конфликтовать, ибо себе дороже. Положение это еще больше упрочилось с того момента, когда младший сын Оттавиано заявил о себе как о способном кондотьере, внезапно выиграв битву с аддирами при Лодорике. А потом еще одно сражение, и еще, и еще...
Сдавать полководческие таланты младшенького в аренду соседям, желающим защититься от аддиров, пиратов или поцапаться друг с другом, оказалось не менее прибыльно, чем развивать торговлю, и оттого дела в герцогстве шли в гору. Но, разумеется, у каждого, даже самого прозорливого и удачливого человека случаются провалы. Увы, главным провалом Лукавого Джеза, как ни странно, считалась именно его внучка Эрмелинда, а точнее ее замужества.
Первый ее неудачный брак едва не привел к войне с Арантой, и лишь чудо спасло от большой крови. Второе замужество оказалось трагифарсом, над которым потешалась вся Тормара. Третья попытка сорвалась еще на этапе помолвки. Бродила даже шутка, что Эрме Гвардари как кошка, которая, куда ни увези, все равно найдет дорогу в родное палаццо.
Все эти истории изрядно портили отношения между Эрме и родней, но Джез не оставлял попыток пристроить внучку в надежные руки (за которые, при желании, удобно будет дергать кукловоду). И когда появился джиор Экваллы Гаэтано Лоретто — влюбленный, туповатый и очень, очень предсказуемый, это показалось удачным вариантом всем, кроме невесты.
– А что не сразу за его кучера? – это, помнится, была первая реплика Эрме, первое полешко в костер грядущего скандала. – Разницы на вид никакой.
Остальное течение беседы лучше было не вспоминать.
Щелкнула, закрываясь, дверь. Эрме оглянулась: Рамаль-ид-Беора не покинул кабинет. Он плотно притворил створки и стал к ним спиной, загораживая путь наружу. Учли вчерашнюю промашку, поняла Эрме. Теперь просто так с поля битвы не отступить. Однако загнанный зверь кусается отчаянно — деду ли, заядлому охотнику, этого не знать?
Герцог повернулся. Эрме опустила глаза — неторопливо, чтобы не подумал, что она боится. Лаура сильнее вцепилась в ее пальцы.
– И вот они здесь, – внезапно произнес властный, чуть насмешливый голос. – Все они здесь. Наверно, их могло бы быть побольше, не так ли?
Он вроде бы не обращался ни к кому конкретно, но каждый взрослый член семьи по-своему воспринял его слова.
Дядя Алессандро помрачнел и что-то проворчал себе под нос. Отец лишь улыбнулся своей равнодушно-ленивой улыбкой и поудобнее оперся на мраморную колонну, словно готовясь слушать длинную скучную проповедь.
Эрме заметила, как вздрогнула Маддалена. Тетушка весьма остро переживала, что подарила мужу лишь одного наследника. Насмешливый тон тестя явно пришелся по больному.
Эрме же чувствовала лишь, как вновь поднимается раздражение. Не за себя, но за Маддалену, за дядю и отца и на весь этот дурацкий монолог. Как можно винить людей в том, что решает лишь судьба?
Бледный жар, от которого умерли первая жена и два сына дяди Алессандро – чья здесь вина? И разве Оттавиано виноват, что ее мать настолько благочестива, что решила затвориться от грешного мира и собственной семьи?
В конце концов, если герцога удручает столь малое количество наследников, может сам попытаться увеличить число бастардов. Зря он, что ли выглядит куда моложе своего возраста и по сию пору считается видным мужчиной. Эрме не сомневалась, что при дворе легко найдется дюжина дурочек, которые вцепятся друг другу в волосы, оспаривая возможность погреть герцогу постель. Только позови, слетятся, как бабочки-поденки на свет...
Она откинула глупые и злые мысли, радуясь, что герцог на нее не смотрит.
– Могло бы быть и больше, – повторил Джез Гвардари. – Но они здесь, Рамаль. Такие, как есть. А значит, будет, как будет.
Рамаль-ид-Беора стоял с непроницаемым лицом, лишь чуть склонив голову в знак того, что слышит. Герцог неторопливо поднялся на ноги и пересек комнату, направляясь к родичам.
Теперь стоять, потупив взор, стало невозможно. Эрме выпрямила шею, постаравшись принять равнодушный вид. Гляди за окно, наблюдай, как ветер шелестит в кронах кипарисов. Молчи.
Герцог подошел вплотную к Алессандро и встал в шаге от него, пристально, но без всякого выражения всматриваясь в лицо старшего сына. Дядя Алессандро поначалу выдержал его взгляд, но ненадолго. Он, видимо, сразу вспомнил, как от него разит вином, и попытался слегка повернуть голову и дышать в сторону.
Герцог махнул рукой у лица, словно отгоняя муху, и двинулся к младшему сыну.
Оттавиано выпрямился почтительно, но в то же время спокойно, отвечая на взгляд герцога тем равнодушно-отрешенным выражением лица, которое Эрме так старательно копировала в любой сложной ситации. Это отчасти напоминало детскую игру в гляделки, но Джез Первый, как видно, не был расположен к таким забавам. Он изогнул в ухмылке угол рта, оставляя Оттавиано в покое, резко развернулся и внезапно игриво подмигнул Маддалене. Та ошеломленно вспыхнула, но герцог уже не смотрел на невестку. Он обратил свое внимание к детям: взъерошил волосы Джезу-маленькому (тот улыбался, как веселый щенок, готовый играть по первому зову) и наклонился к правнучке.
Даже не наклонился, а встал рядом с девочкой на одно колено и, притянув ее к себе, прошептал что-то и сделал вопросительное выражение лица.
Эрме, как ни старалась, не уловила ни звука. Зато Лаура кивнула, торопливо и серьезно, точно взрослая. Герцог кивнул в ответ, поднялся на ноги...
И вернулся к столу, словно внучки не существовало вовсе. Встал спиной к ним всем, подвинул поближе канделябр. Повисло плотное тяжелое молчание.
Эрме едва сдерживала себя. Лицо горело огнем, сердце колотилось, и шум его болезненно отдавался в голове. Никто и никогда еще так не унижал ее!
Вот значит, каково ее наказание! Он, что, решил сделать ее невидимкой в собственной семье?! Решил ее просто вычеркнуть?! Так легко?!
Сколько длилась тишина, она не знала. Возможно, не более пары минут, возможно — вечность.
– Диаманте! – позвал герцог.
Это тоже было в стиле Джеза. Он никогда не называл внучку по первому, данному родителями, имени. Только Диаманте, старинное, редкое, выбранное бабкой Оливией Истиарской на ее экстравагантный вкус. Так звали древнюю морскую королеву, правившую Мраморными островами в незапамятные времена, еще до того, как они были помечены Печатью Огня.
Вспомнил, с яростью и горечью подумала Эрме. Дал понять, каково это: быть отверженной в молчании, а теперь вспомнил и милостиво дает шанс покаяться и подчиниться.
Она стояла на месте, еще не зная, как поступить, и боясь, что гнев и обида выплеснутся наружу. Ладонь Лауры разжалась.
– Диаманте! – с нажимом повторил герцог. – Подойди.
Пять шагов вперед, к столу, в отвратительной тишине. Герцог обернулся. Взгляды не встретились, нет. Столкнулись.
– Дай руку, – приказал он. – правую.
И когда она протянула ладонь, он вдруг сдернул со своего мизинца перстень с зеленым камнем и надел ей на безымянный палец.
Эрме опешила, растерянно уставившись на герцога. Кольцо Саламандры, или, как его порой называли, Зеленая Искра, было фамильной реликвией. Она ни разу не видела, чтобы дед даже просто снимал его. Все знали, что когда-нибудь он выберет нового владельца для перстня, когда-нибудь потом и уж точно самого достойного.
Никто особо не сомневался, кто именно это будет.
Герцог уже подносил ее ладонь к свече, так что пламя лизнуло кожу. Эрме вздрогнула. Он, что, всерьез?!
– Если уберешь ладонь, – громко сказал дед, смотря на нее своими темными пронзительными глазами. — ты не Гвардари.
Если это не было вызовом, то что такое вызов?
Пламя кусалось. Вроде бы несильно, но по ладони начал распространяться неприятный жар. Или она опустила руку ниже под тяжестью перстня, или свеча разгорелась ярче? Наверно, кожа уже пошла пузырями...
Тишина за ее спиной взорвалась на два голоса.
– Отец, что ты делаешь?! – проревел Алессандро. – Это невозможно!
– Отец, прекрати! Что за блажь?! Она женщина! А как же замужество? Что мы скажем Гаэтано?!
– Что скажут люди? Это смешно!
– Молчать! – рявкнул герцог так, что огонь свечи задергался, и жар, обжигая все сильнее, сковал запястье. – Вы все – молчать! Я делаю то, что делаю. Если ты, Сандро, считаешь, что это невозможно, иди в левую галерею и посмотри на фрески. Если ты, Тавиньо, думаешь, что я столько лет лет не знал, что у тебя дочь, а не сын, ты идиот! Гаэтано, если не окончательный кретин, все уразумеет сам, а нет, так ты объяснишь, идиоты друг друга поймут! И пока вы галдите, мешая мне произнести клятву, огонь сжигает ей ладонь! Твоей дочери больно,Тавиньо, так что заткнись и не мешай!
Он развернулся, словно в комнате теперь были они одни. Эрме внезапно почувствовала, как начинает отчетливо тянуть паленым.
Дед молча смотрел на нее, не произнося ни слова. То ли ждал, то ли...
Он не помнит, с ужасом поняла Эрме. Он забыл эту идиотскую клятву и пока вспомнит, ее рука выгорит до кости.
И когда она уже была готова проклясть весь белый свет и убрать ладонь, герцог заговорил.
– Я саламандра...
Он произносил слова размеренно, негромко, без всякого выражения, и Эрме повторяла так же, почти не понимая, что говорит, ощущая лишь, как нарастает жар, поднимаясь от запястья к локтю и выше. Жар завладел всем, поглотив гнев, непонимание, обиду, даже усмирив боль...
Я саламандра. Я живу в огне, я иду в огне, я гашу огонь и даю ему возродиться. Все пройдет, огонь останется. Живое — живому.
– Живое – живому, – повторила она шепотом.
Жар исчез. Эрме вдруг поняла, что свеча погасла. Просто взяла и погасла.
– Все, можешь опустить, – сказал дед своим привычным насмешливым тоном. – Сдается мне, что тебе сейчас сильно пригодились бы твои снадобья.
На ладони багровел и пузырился жуткий, до мяса, ожог. Не слишком опасный, но достаточный, чтобы сжать зубы от боли и вдруг понять, что по щекам бегут слезы.
– Ступай, – велел герцог. – Вы все остаетесь. Все, я сказал, Тавиньо!
Раздался деловитый стук. Рамаль-ид-Беора, повинуясь знаку герцога, растворил дверь.
Эрме развернулась и пошла прочь, едва не задев плечом канцлера Дамиани. Тот заметил перстень и вперил в нее полный изумления взгляд. Казначей, шедший позади него, торопливо посторонился.
Эрме шла прочь, сжав кулак.
– Джиоры, – слышала она за спиной ровный голос деда. –Мы призвали вас, чтобы сообщить, что по древней и нерушимой традиции рода Гвардари и нашим решением, кольцо Саламандры обрело нового владыку! Отныне наша внучка, Диаманте, законная дочь Оттавиано Гвардари и Адельгейды Ожьерэ...
Становится монерленги — пожизненным главой Малого Совета герцогов Гвардари, оттолкнув с дороги собственного отца, Оттавиано.
Становится наследницей титула и земель своего отца, как если бы она была сыном.
Становится Саламандрой. Тем, кто стоит по правую руку от герцога Гвардари, как бы этого герцога не звали.
Женщина. Второй раз за восемьсот с лишним лет.
Эрме добрела назад во внутренний дворик и, почти упав на серый с розоватыми прожилками мрамор, по локоть опустила руку в фонтан.
Я еще пожалею о Гаэтано Лоретто, мелькнула пророческая мысль. Сотню раз пожалею.
Изумруд равнодушно мерцал сквозь водное зеркало. Ладонь словно рвали клещами. Боль и слезы туманили разум, и на краткий миг Эрме почудилось, что она во дворике не одна, что совсем близко есть кто-то...
Она вскинула голову.
Мальчишка, державший раковину-жемчужницу, сочувственно смотрел на нее мраморными глазами.
