Спасибо.
Эр
Colombo, так будет же. Сейчас вот третью главу будем заканчивать.
И что же не дает Билли Оккаму спокойно закрыть свою бритву? Что его тревожит?
Что не так? Слишком явное просторечие?
Тем временем продолжаем рассказ...
– Монерленги! – негромко позвал Крамер, и Эрме открыла глаза. Надо же, сама не заметила, как задремала. Слава Благим, сон пришел пустой, смутный. Даже не отпечатался в памяти, что было большой редкостью.
– Что, Курт? – спросила она, потирая щеку, на которой явно отпечатался след древесного корня. – Пора?
Крамер кивнул и протянул ей руку, помогая подняться с земли. Другие легионеры бродили поблизости, потягиваясь и проверяя оружие. Лошадей уже отвели чуть дальше, привязав на полянке в окружении частого колючего кустарника.
Над миром плыли короткие сумерки. Загорались звезды. Дышать стало чуть легче. Недолог был тот момент, когда ночь зальет все вокруг своими чернилами.
– Собрались, – проговорил Крамер, и легионеры выстроились у кедра. Эрме отстегнула с пояса фляжку и протянула капитану.
– Каждый по глотку, – велела она, и фляжка двинулась по кругу, чтобы через минуту вернуться — почти пустой.
– Пошли, – прозвучал приказ, и Ройтер первым двинулся к кедру. Вцепился в ветви, легко подтянулся и взобрался на нижний сук, быстро перебрался повыше, на заранее облюбованную позицию, уселся поудобнее. Устроил на колене заряженный арбалет.
– Готов, – отрапортовал он. Эйрик Штольц вмиг последовал его примеру. Эрме приподняла руки, позволяя Курту подсадить себя – сама бы она не дотянулась, даже подпрыгнув. Клаас Крамер уже ловил ее под локти.
– Лет двадцать не лазала по деревьям, – заметила Эрме, усаживаясь на высоте пятнадцати пьедо над землей. – Ничего. Упаду – лететь недолго.
Курт Крамер хмыкнул, занимая место по соседству.
Засада готова. Теперь оставалось лишь ждать.
– Вкусно ты, тетка Джемма, стряпаешь, – заявил Вейтц, облизывая пальцы. – Прямо заправский повар.
Томазо промолчал. Еда, на его вкус, была самая что ни наесть дикарская: лепешки из грубой, наполовину ржаной, муки, жареные стебли золотого лука и какая-то непонятная подлива бурого цвета. Но даже будь они на приеме в герцогском палаццо и угощайся отборными яствами, Томазо не смог бы проглотить ни куска: не лезло. Завтрашний день внушал тоску. Выпорют. Обязательно выпорют...
Вейтц же жрал в три горла и, против всякого ожидания, вел себя без особой заносчивости, даже напротив, сделался на свой лад любезен. То ли устал собачиться, то ли еще что...
За столом они сидели вчетвером – откуда-то с огорода приплелась веснушчатая замурзанная девчонка, изумленно воззрилась на новые лица и, повинуясь легкому бабкиному шлепку, молча упала на лавку. Так и сидела, вытягивая из своей плошки хрусткие луковые побеги, жевала и исподлобья зыркала то на гостей, то на дверь. Не чаяла, видать, когда уйдут.
Не дождется, угрюмо подумал Томазо. Вейтц твердо вознамерился заночевать здесь и, как ни странно, крестьянка была не против такого расклада. Может, надеялась на звонкую монету от банковского служивого. Это она зря — Вейтц только обещать был горазд.
– Сейчас бы испить, – мечтательно сказал оруженосец, запуская пальцы в свои патлы. – Чего легенького...
Томазо ожидал, что крестьянка пошлет наглого вымогателя ко всем безликим тварям, но тетка Джемма встала и отправилась во внутреннюю пристройку-кладовую. Вернулась с глиняными чарками и кувшином. Светлая, соломенного оттенка жидкость наполнила сосуды, распространяя вокруг себя щекочущий ноздри аромат.
Вейтц пригубил напиток и, напустив на себя вид знатока, одобрительно прищелкнул языком. Крестьянка скупо улыбнулась и подошла к земляному порогу, за которым открывался вид на кусок остывшего сумеречного неба, с неясной пока еще россыпью звезд. Выглянула наружу и резко – Томазо даже вздрогнул – захлопнула дверь.
– Ты чего? – удивленно спросил Вейтц. – Только-только посвежело чуток...
– Комарье налетит, – проворчала та, накладывая засов. – Или собаки бродячие. Шляются. В дом лезут, паскуды.
Она плотно прикрыла ставни, набросила крючок, и комнатушка погрузилась в полумрак — масляный светильник-плошка не давал толкового света. Уксусный привкус на языке сделался ощутимее. Бутыль они, что ли, разлили?
– Ложитесь спать, ребятки, – сказала тетка Джемма. – Нечего сумеречничать. И мы с внучкой пойдем.
Она турнула девчонку из-за стола, и обе направились в соседнюю комнатушку, отделенную дощатой щелястой дверцой.
– Лады, тетка, – не стал перечить Вейтц. – Доброй тебе ночи.
Он взял кувшин, свою чарку и с самым беспечным видом завалился на топчан, закинув ноги в грязных сапогах на спинку. Томазо тоскливо огляделся: больше спального места не наблюдалось.
– А я где?
– А где пожелаешь, – фыркнул Вейтц. – Можешь на лавке, можешь на полу. Кто первым лег — того и постелька, сморчок. И ты не теплая девка, чтоб я ее с тобой делил. Огонь гаси!
Томазо обиженно поморщился, но делать было нечего – пришлось устраиваться на лавке, подложив под голову свернутый плащ. Можно было, конечно, пойти на конюшню, зарыться в сено, но... он же не крестьянин и не бродяга, из милости пущенный на ночлег. Приличный человек ночует в доме, под крепкой крышей.
Он вытянул шею и дунул на светильник.
Минуты текли медленно. Клаас завозился, точно курица на насесте, и шепотом проговорил:
– А если они не придут? Если...
– Брат, ты чем слушал, когда объясняли? – резко оборвал его Курт Крамер.
– Придут, Клаас, – уверила Эрме. – Стая всегда идет по следу разведчика. У него вот здесь, – она коснулась себя под нижней челюстью, – железы. Они, даже у мертвого, выделяют ту вонь, которая тебя так бесит...
– А я-то думал, это башка от жары тухнет...
– На себе не показывают, монерленги, – заметил Курт. – Примета дурная.
– Что, жабры прорежутся? – улыбнулась Эрме. – Или лишние зубы?
Легионеры рассмеялись, но быстро смолкли, оборванные шиканьем Ройтера. Он вглядывался в окрестности, держа арбалет наготове.
Эрме чувствовала лопатками шершавую кору. Этот дымный кедр был куда меньше того гигантского мертвого дерева, с которого начался отсчет ее собственного, подлинного пути. Тогда тоже стояла жара, летняя, тяжкая, и годовалая Лаура постоянно плакала и просилась на руки. Лаура...
На столе в Башне лежит неоконченное письмо – она успела написать лишь одну фразу, прежде чем посланец Джеза вызвал ее на Герцогский Совет. Чернила давно уже высохли, и ветер, пробравшись через приоткрытые окна, читает и перечитывает одни и те же слова.
Лаура, девочка моя, надеюсь, ты простишь свою матушку, за то, что ее письма так редки, но знаешь...Она попробовала представить дочь. Почему-то она никогда не могла вообразить ее взрослой, почти девятнадцатилетней, в строгом белом плаще Сестер Времени. Нет, навязчивая память всегда подкидывала тот момент, когда они впервые расставались в весеннем саду, и пятнадцатилетняя Лаура, застыв в оплетенной плющом арке, глядела ей вслед со своей загадочной мечтательной улыбкой.
Честно говоря, все эти годы Эрме надеялась, что девочка передумает. Но срок близился, а Лаура так и не решилась выбраться из своего уютного, скрытого за прочными стенами, мирка. Большой мир, его потрясения и предательства слишком напугали этого ручного птенца...
«Знаешь, девочка моя, мир так переменчив. Ничего прочного, ничего надежного».Эрме мысленно скомкала неписанную страницу.
Нет, девочка моя, лучше тебе об этом не напоминать.
Через час Томазо измучился вконец. Лавка была жесткой и узкой, лежать было жутко неудобно, да еще и ноги свисали, когда вытянешь. И что самое обидное, мучился лишь он один.
Зараза Вейтц вовсю сопел носом. Наверно, весь кувшин вылакал, со злостью подумал Томазо, не раз за этот час слышавший, как оруженосец прикладывается к чарке. Женщины сперва возились в своей каморке, но вскоре тоже улеглись и примолкли.
В комнате стояла душная тьма, наполненная дымком очага, запахами уксуса, жареного лука и вина. Надрывно звенел комар-пискун, и Томазо отчего-то не сомневался, кого он изберет своей жертвой.
Окно, что ли, открыть? Плевать на комарье, все равно не спать, зато уксус перестанет есть губы. Томазо приподнялся на локте, сел, потирая лицо.
Шлепанье. Легкое, едва различимое, словно ребенок бьет ладошкой по столу. Вот, снова и снова, и звук идет снаружи.
Томазо отнял руки от лица. Прислушался. По ту сторону двери кто-то был. Кто-то бродил у порога, приближался, шлепая по стене, по косякам и двери, и тут же отскакивал, словно играя. Собаки? Но ни одна собака не будет так себя вести...
Шлепанье усилилось. И что самое жуткое: теперь оно слышалось сразу и у порога, и под окном и по правой стене. Невидимые ладони ударяли в глинобитные стены, точно в барабан.
Томазо продрал озноб. Сразу, словно всплыв из темного колодца, вернулись все слышанные в детстве рассказы, все те страшилки о жутких порождениях Язвы, которыми матери по горло пичкают детей.
Благие, сейчас же весна... Гнилые ветра еще спят, воды чисты и все грязные твари таятся по своим логовам. Или не таятся?! Или пришли по его несчастную душу?!
– Вейтц! – осторожно позвал Томазо. – Вейтц, просыпайся!
Вейтц не слышал. Он повернулся на бок и безмятежно похрапывал. Чувствуя, что вот-вот разрыдается, Томазо вскочил с лавки и принялся трясти щитоносца.
– Вставай! Вставай! Встава-ай!
Шлепанье нарастало. Резкое, словно частая дробь дождя. Словно ладони сжались в твердые кулачки, готовые проломить стену.
– Сдурел?! – Вейтц спросонья рванулся и отвесил Томазо сильнейший тычок в лицо. – Порешу, сморчок!
Томазо откатился к очагу. Кровь из рассеченной скулы текла на губы. Вейтц во мраке застыл на месте, выставив руки для обороны, и вслушивался в перестук, часто дыша.
– Что за шутки?! – проревел он, хватая со стола арбалет. – Кто ломится?!
Внутренняя дверь распахнулась, в глаза ударил свет. Томазо загородился рукой, зажмурился, отползая в угол.
В проеме стояла тетка Джемма бледная, с собранными в узел волосами и железной лопатой наизготовку. За ее спиной, словно взъерошенный котенок, жалась девчонка. Глаза ее были дико вытаращены, в одной руке – мотыжка, в другой — светильник с горящим фитильком.
Тетка Джемма оглядела комнату.
– А ну, ребятки, – недобрым шепотом сказала она. – Ну-ка заткнулись.
И Томазо внезапно понял, что кроме Вейтца, никто в доме не спал.
Луна ползла по небосводу, точно усталая галера. Говорят, на Мраморном архипелаге есть поверье, что ночное светило — призрачный корабль, перевозящий души с берега бренного мира на берег вечный. Оно плывет по небу, меж звездами и планетами, словно меж островами, собирая пассажиров и постепенно погружается все глубже в темные воды вселенной, наполнясь грузом сомнений, страстей, пороков, пока не перевернется под этой тяжестью в новолуние. Те, кто сумеет отбросить все лишнее, ненужное, земное, доплывают до обетованного берега, а остальные...
Благие, что только не лезет в голову! Призрачный корабль, надо же... Человек, который рассказал ей эту легенду, сам оказался ненадежным и лживым, как месяц, и так же легко исчез в тумане времени, как меркнет месяц при наступлении дня. Может, и впрямь лежит где-нибудь на морском дне – ведь не зря же Йеспер шатается по Тормаре в одиночку! – и жадные крабы давно полакомились его наглыми бледно-зелеными глазами.(Эрме передернуло при этой мысли).
И только память продолжает выбрасывать воспоминания, словно прибой — обломки разбитого при кораблекрушении корабля. Щепки, ни на что не годные, но такие острые...
Сегодня поистине день колкой щепы.
– Ш-ш-ш, – Фриц Ройтер вскинул кулак, привлекая внимание. – Слышите?
Они насторожились, но поначалу ничего не услышали. Дымный кедр легонько качал ветвями, фыркнула вдали лошадь, стукнув копытом.
– Вот, – Ройтер поднял палец. – Вот. Снова. Оно?
Теперь и Эрме различала, как шелестят камешки под плоскими ступнями.
– Да, думаю. Оно. Они.
– Ну, Фриц, не подведи, – сказал Крамер. – Сделай все чисто.
– Не бойся, командир, – хмыкнул Ройтер. – Главное, чтобы болтов достало.
Он вскинул арбалет и принялся искать цель. Эрме приподнялась, ододвинув нависшую ветку. Лунный свет давал возможность различать кустарник на дальнем краю поляны и ближнюю осыпь, но тени были глубоки. Создания ночи привыкли таиться в тени, но сейчас им придется показаться, пусть и на короткое время.
– Слева, – прошептал Курт. – За валуном.
Ройтер только кивнул. Он, видимо, выжидал, пока цель не приблизится. Эрме и сама теперь различала приземистые силуэты, копошашиеся на склоне. Один, второй, еще двое...
Она чувствовала странное спокойствие. Это всего лишь охота, пусть дичь в этот раз непривычная. Но в сущности, чем это отличается от засады на черного горного медведя? Джез Старый постоянно таскал ее на медвежьи травли. Однажды она даже сидела на помосте с копьем, вот так же поджидая добычу.
Тени двигались на краю поляны, словно не решаясь приблизиться. Все труды по естественной истории Тормары, сами по себе весьма путанные и спорные, сходились в одном: бродильцы неразумны. Жажда человеческой плоти выводит стаю наружу и подземной норы и заставляет следовать за вожаком-разведчиком, как стадо овец — за старым бараном. Если бы не странная способность парализовывать внимание жертвы своим близоруким желтым взглядом, они были бы не опаснее мелкого волка с лавовой пустоши. Самые простые и незамысловатые твари из всей проклятой фауны Язвы.
Разглядят ли они, что вожак мертв? Или почуют? Испугаются? Или все же подойдут ближе? Ветер сопутствовал людям, но насколько тонко чутье тварей, Эрме могла лишь догадываться.
Одинокая тень, припадая к земле, поковыляла через террасу к каменной горке. За ней двинулась другая, третья... Эрме видела, как напряглась спина Ройтера. Легионер выцеливал дичь.
Щелкнул спусковой крючок. Болт врезался в тело, отбросив бродильца шагов на пять, и тот же миг Крамер ударил кремнем, высекая огонь. Комки горящей промасленной пакли полетели вниз, на камни, высветив бледные оскаленные морды и синюшные тела. Клаас уже зажигал факел.
Ройтер бешено крутил ворот арбалета. Вот он снова вскинул его, и новый болт ушел в полет и отыскал цель. Эйрик Штольц решил не остаться в стороне и бросил в одну из тварей кинжал. Попал в бедро, и бродилец, завыв, заметался, ударился боком о камни, упал, суча лапами и истекая кровью.
Ворот работал снова – Ройтер явно намеревался подтвердить славу самого быстрого арбалетчика в Легионе. Еще две твари кинулись врассыпную, шлепая между камней. Свистнула стрела, тварь споткнулась на бегу и упала, как подкошенная.
– Вон еще один! – заорал Штольц. – Удирает!
И, не совладав с азартом, он вырвал у младшего Крамера факел и спрыгнул наземь.
– Эйрик! – крикнул капитан, но Штольц уже в три прыжка преодолел расстояние до каменной горки, схватил булыжник и со всей силы запустил в спину бродильца. Эрме поморщилась, услышав, как омерзительно хрустнули кости и как тело покатилось вниз по склону.
Настала тишина, прерываемая лишь хрипением раненой твари. Эйрик Штольц повыше поднял факел, освещая поляну, вытянул из ножен чикветту и, подойдя к бродильцу, быстро ткнул острием.
Хрипение прекратилось.
Ройтер опустил арбалет. Лицо его было невозмутимо.
– Мишени кончились, монерленги?
– Да, Фриц, – ответила Эрме. – Удачная охота, джиоры.
В стае редко когда бывало больше пяти-шести особей. И если они не напали все разом, значит, или больше никого и не было, или оставшийся был стар или слишком слаб. Если такой и высунется из норы, то конце концов крестьяне добьют его сами. Основное дело они сделали. Долина Монте Россо очищена от дерьма.
Завтра вернемся в Фортецца Чиконна, подумала Эрме, спрыгивая наземь прямо в руки капитана Крамера. Пара дней передышки – и в Тиммерин, дела не ждут.
Она вышла к каменной горке. Голова бродильца таращилась на разгром, учиненный его стае.
– У него зубы не ядовитые? – спросил Штольц с края поляны. – Я выбью парочку – парням в роте показать...
– Не вздумай! Весь будешь в этой слизи, а мыться негде.
– Как скажете, монерленги, – отозвался он обиженно-дурашливым тоном. – А я-то ожерелье собра... Монерленги...
Голос Эйрика звучал придушенно, словно легионер подавился. Эрме оглянулась и увидела, как Штольц пятится, выставив чикветту перед собой.
Сначала она различила только тьму за камнями, мглу, в которой теплой россыпью зажглось множество светлячков.
И лишь миг спустя пришло понимание.