Спасибо.
И завершение. Пятой главы и всего первого осколка.
Вейтц вернулся перед рассветом, когда небо уже серело. Томазо услышал, как зацокали копыта на тропе, как скрипнула, отворяясь, калитка.
Они просидели молча весь остаток ночи — в темноте и неподвижности. Светильник погас. Тетка Джемма горбилась у у окна, напрасно таращась во мрак, Томазо скорчился на топчане, постепенно наполняясь все большей злостью. Твареныш решил поглумиться! Ничего – он за это заплатит! Томазо придумывал способы мести, один изощреннее другого, но время шло, и он невольно внезапно задумался: а что если дурень Вейтц и в самом деле сгинет или уже сгинул в сумраке, разодранный в клочки порождениями ночи?!
И как тогда? Как возвращаться к границе одному и без лошади?!
Один раз тишину нарушило дребезжанье тележной оси на дороге внизу. Женщина встрепенулась, но звук проследовал мимо и вскоре замер вдали. И снова потянулось время. Свежело. Светлело. И вот, когда он уже совсем уверился, что ненавистный щитоносец получил свое, гаденыш вернулся.
Тетка Джемма выглянула в окно и ахнула. Вейц был один. Мерина он вел за собой в поводу. Обе лошади шли шагом.
Крестьянка поспешила наружу. Томазо наблюдал с подоконника. Вейтц спрыгнул наземь, тяжело ударив подметками в пыль. Он что-то сказал подбежавшей женщине, и та словно бы посветлела лицом и принялась торопливо расспрашивать. Вейтц отвечал, попутно занимась своим конем: поправил попону, потуже затянул подпругу, выровнял стремена. Наконец он оставил свое занятие и пошел к дому. Томазо отскочил от окна.
Он представлял этот момент ночью. Как сплеча врежет гаденышу в морду, чтобы тот знал, как подставлять честного человека, чтобы понял, что с ним, Томазо, нельзя играть в подлые игры. С ним вообще нельзя играть!
Вейтц вошел в комнату, и вся решимость Томазо моментально испарилась. Оруженосец шел вразвалку, тяжело, и нагловатое лицо его казалось усталым и даже каким-то... задумчивым, что ли? Если, конечно, предположить, что Вейтц обладает способностью думать...
– Собирайся, сморчок! – позвал он. – Едем!
Затем, не глядя, вскинул на плечо ремень своей торбы. Подошел к столу, плеснул в чарку из кувшина. Залпом выпил.
– Доброе вино, – сказал он, обращаясь не к Томазо и не к тетке Джемме, а к утреннему свету за окном. – Доброе.
Тетка Джемма молча сунула ему в руку тряпицу с парой лепешек. Тот взял с коротким кивком и, не оглядываясь, пошел вон из дома. Томазо поплелся следом. У лошадей Вейтц остановился, развернув сверток, разломил лепешку пополам. Одну половинку скормил своему серому, другую – мерину. Раскрыл торбу, чтобы спрятать остатки. Покопался в барахле. Еще покопался. Перевел взгляд на Томазо.
Вот все и выяснилось, подумал тот.
– Ублюдок, – проговорил он, стараясь вложить в это слово всю ненависть и презрение, на какие был способен. – Мразь и ублюдок.
Он напрягся, ожидая взрыва ответной ярости, но Вейтц со странным спокойствием улыбнулся.
– Ублюдок, – согласился он и добавил бесцветным тоном. – Зато не трус.
И это было сильнее пощечины.
Они сели в седла и двинулись прочь со двора. Уже у поворота тропы Вейтц оглянулся на домик под апельсиновым деревом и женщину, закрывавшую за ними воротца.
– Доброе вино, тетка! – внезапно во всю глотку заорал он и рассмеялся, посылая коня рысью.
Томазо не спешил его догонять. Они сделали с милю, прежде чем оруженосец наконец соизволил придержать серого.
– Эй, сморчок! – внезапно прошептал Вейтц, когда они поравнялись. – Не вздумай сказать ван Эйде или Трандуони, что здесь было! Добром прошу — молчи!
Он быстро крутанул лезвие ножа меж пальцами, направив острие на Томазо. Тот вздрогнул, но Вейтц уже спрятал оружие и улыбнулся своей всегдашней мерзкой улыбочкой.
Деревья устало шелестели листвой. Солнце едва поднялось, но уже ощутимо припекало. День обещал быть еще жарче предыдущего.
Эрме осторожно пробиралась по чащобе, стараясь придерживаться изначально выбранного направления. Она отправилась в путь одна, оставив Крамера на опушке – зевающего и недовольного таким ее безрассудством.
Здесь не было троп, лишь перепления корней, покрытые бурым лишайником и опадающими ломкими листьями. Лес был так же измучен зноем, как и вся долина. Птицы молчали. Зато дышать стало легче – омерзительный чад костра, устроенного крестьянами, ветер отнес в сторону и вниз.
Как только они вернутся в крепость, она примет ванну, даже если придется собрать всю воду в городе. Сожжет всю одежду. А после найдет колодец поглубже и швырнет туда футляр с инструментами. Если бы только можно было так же выкинуть воспоминания прошедшей ночи, забыть, пустить все на самотек. Но нет, уже не выйдет...
Слева, в гуще терновника показался серый каменный бок. Эрме пошла напрямик, через заросли дикой малины. Она не сомневалась, что если кто-то и прячется в лесу, то именно в таком месте. Не сомневалась с той самой минуты, когда крестьяне сказали, что поблизости есть Стол.
Когда-то здесь, наверно, была расчишенная поляна, но сейчас малина и терн заполонили все вокруг, так что каменные плиты подымались прямо из кустарника. Пять камней стояли вертикально — все разного уровня, самый малый по колено Эрме, самый высокий – на две головы выше ее роста. Шестой камень – гладкая округлая плита – лежал на земле, и плети малины плотно обвивали его серую грудь.
Такие места называют Столами Скитальцев, и они есть везде в Тормаре. Везде, где выращивают виноград и приносят дары Покровителю лоз и его веселой свите. Осенью в последнее полнолуние перед Паучьей полночью сюда являются окрестные виноградари, молча выбивают дно бочонка, заливая камень лучшим молодым вином, и удаляются прежде чем, оно впитается в землю. В другое время сюда и нос не кажут.
В этот год обряд не состоится, с горечью подумала Эрме. Повелитель лоз останется трезвым.
Плита не пустовала. На сером камне вольно расселся человек и самым усердным видом начищал лезвие чикветты. Он, казалось, полностью ушел в свое занятие. Эрме остановилась неподалеку, разглядывая его.
Это был молодой человек лет двадцати пяти – двадцати семи. Высокий, стройный, атлетического сложения, но крайне небрежного вида. Серая рубашка промокла от пота и потемнела под мышками и груди. На левом колене штанина была продрана. Сапоги превратились в совершенные опорки — подметки едва держались, грубо пришитые через край.
Человек тщательно полировал лезвие и время от времени недовольно выдвигал вперед нижнюю челюсть, заросшую рыжей (в цвет волос) щетиной. Лицо его казалось красным от загара, и капли пота бисеринами блестели на высоком лбу. Бродяга бродягой, бандит бандитом. Правда, весьма миловидный бандит.
– Попался, Йеспер, – вдоволь налюбовавшись на столь сомнительное зрелище, негромко сказала Эрме.
Он вскинул голову и просиял широченной улыбкой, в белизне которой блеснул металл – верхние резцы были вставные, красного сфарнийского золота. Зубоскал – такое прозвище даром не дается.
– Доброго утра, монерленги! – проговорил Йеспер, спрыгивая со своего сиденья. – Рад видеть вашу светлость в добром здравии! Что ж вы стоите, я сейчас местечко расчищу.
Он принялся обрывать плети малины.
– Спасибо, Йеспер, я лучше здесь.
С этими словами она опустилась на древесный корень в паре шагов от Стола.
– Ну, как знаете, – он снова шлепнулся на камень, глядя на нее лучистым веселым взглядом. Эрме стоило большого труда не улыбнуться в ответ.
Человек, так вольно и удобно рассевшийся на каменном столе, был приговорен к смертной казни по меньшей мере в двух государствах Тормары. Впрочем, такие мелочи не в состоянии были отравить безмятежной жизнерадостности Йеспера Зубоскала. Йеспера Бледного. Йеспера Красавчика. Бездомного авантюриста Йеспера Ярне Варендаля.
– Пять лет тебя не видела, а ты почти не изменился, – заметила она.
– Все такой же дурак? – довольно сказал он. – Это точно, ничего не поменялось.
– Значит, ты назначил себя джиором Кастелло Кобризе? Неосторожно с твоей стороны.
– О, монерленги, это очень долгая история. Если кратко – мне срочно нужно было назвать дыру... подырее. Ляпнул первое, что пришло на ум. Язык мой — враг мой. Каюсь неистово.
В подтверждение своей речи он демонстративно шлепнулся на коленки прямо в малину. Эрме поморщилась. Паяц, как есть паяц.
– Это преступление, если ты забыл. Назови причину, по которой я тебя не повешу сей же час, Йеспер. Или не отрежу твой язык, избавив от врага. Но для начала поднимись на ноги.
– Легко назову пять, монерленги, – с широкой улыбкой согласился он, отряхивая штаны. – По степени возрастания важности. Первая: я благородного рода, меня нельзя казнить смертью простолюдина.
– Эти сказки можешь плести кому угодно, только не мне.
– Я не подданный его светлости герцога Джеза. Вы не вольны в моей жизни...
– Когда и кого это останавливало? Ты отщепенец, бродяга. Уж твой-то бывший сюзерен за тебя точно не вступится.
– Я подгадил банку Фоддеров.
– Мелочь, но так приятно.
– Этой ночью я был храбрым воином.
– Соглашусь, твое появление было своевременным, пусть ты и тянул до последнего и выбрал странное оружие. Принимается к сведению. И пятая?
– Я всей душой верю в милосердие самой доброй из женщин, что когда-либо занимали трон.
– Перестарался, Йеспер. Вряд ли кто-то в этом мире додумался бы назвать меня доброй. И я не занимала трон, слава Благим. Просто сторожила его, как цепная псина. Льстить не умеешь, – вздохнула Эрме. – А пора бы и научиться. Большой мальчик. Пригодилось бы.
– Не умею, – покаянно согласился Варендаль. – Оттого всегда говорю правду. Так я прощен?
– Я подумаю над этим вопросом, пока мы будем добираться до крепости. Идем. Крамер заждался. Заодно расскажешь про свои приключения.
Лицо Варендаля посерьезнело – словно облако набежало на солнце.
– Простите, монерленги, но я не могу сопровождать вашу светлость. Я должен в ближайшие дни попасть в Реджио а путь еще долог. Я и так задержался.
– В Реджио?! – удивилась Эрме. – Ты что, пойдешь напрямик, через Ламейю?! Да, и что ты забыл в этой благонравной дыре?! Вот где тебя точно повесят!
– Я собирался пройти через земли обители, но эти засранцы в синем появились не к месту. Так что придется напрямик. Простите, монерленги, но дело не терпит.
– Что ж, если так, иди. Постарайся, чтобы тебя не сожрали черные медведи.
– Подавятся, монерленги. Смею я надеяться, что когда моя дорога приведет меня обратно в долину Ривары, меня не вздернут на ближайшей пинии?
– Надейся, – милостиво разрешила Эрме. – Веревки нынче в цене, жаль будет тратиться на твою грязную шею.
– Эта мысль будет греть мое сердце, – Йеспер поднялся на ноги. – Да, чуть не забыл. Я тут у вашего легионера игрушку подзанял, – сказал он, постучав по сверкающему лезвию чикветты. – Она парню все равно пару месяцев без надобности, а мне теперь без оружия, что голышом посередь базарной площади встать... Позор один. Уж не взыщите. Жив буду – верну.
Эрме кивнула. Даже если бы она и была против, как бы она смогла помешать? Прости, Эйрик, но ты вряд ли встретишься со своим мечом.
Однако она не удержалась от шпильки.
– Так же, как кредит банку?
– Придет время – верну и кредит, – с усмешкой ответил Йеспер. – С пенями и процентами. Доброго пути, монерленги.
Он поклонился и, вскинув чикветту на плечо, вразвалку пошел прочь вглубь чащи. Эрме смотрела на пятно пота, что расплывалось по его рубашке между лопатками.
– Йеспер! – негромко окликнула она.
Он резко остановился, словно уже заранее ожидая вопроса.
– Разве ты теперь путешествуешь в одиночку? – произнесла Эрме как можно небрежнее, уже презирая себя за то, что спрашивает.
Йеспер оглянулся. Лицо его приобрело серьезное, грустное выражение.
– Вы же знаете, монерленги, – проговорил он, – Говорят, что Маравади пьет жизни, словно вино. Уйдут двое – вернется один.
Он умолк с горестным вздохом.
Нет, до боли сжимая пальцы в кулак, подумала Эрме. Неправда! Я же не видела его на Лестнице. Не видела...
– Но мы же непутевые, – с виноватой улыбкой продолжил Йеспер. – Все не по-людски. Ушли двое – вернулось четверо.
Здесь и заканчивается первая история. 
