Спасибо, эрэа
Convollar, Красный Волк Разговорить графиню оказалось просто. Достаточно было Васе вспомнить, якобы невзначай, что вот у папеньки от турецкой кампании похожие пистолеты остались, как Екатерина Матвеевна тут же мечтательно прижмурилась, кивнула:
- Ну, у твоего папеньки от последней войны остались, мои постарше будут. Мне муженек мой, Кирила Васильич, подарил их после взятия Крыма, вместе с украшениями, мол, носи да помни, женка, как твой супруг воевал. Я до оружия завсегда охоча была. И военных страсть как любила, так и ездила за мужем следом, в баталию-то, понятно, он меня не брал, оставил вместе с другими семьями в Киеве, а я, не будь дурой, следом, до самого края Дикого поля добралась, на Днепровскую линию, там и дожидалась, вместе с солдатскими да унтер-офицерскими женами. Кирилушка мой у князя Долгорукого служил, под его началом Кафу брал.
- Жаркое было дело?
- Да не то чтоб уж слишком, почитай, за две недели весь Крым взяли, при осаде Кафы попали в погреб пороховой, ну тут турки и побёгли на корабли, а оставшийся гарнизон нашим сдался. У нас один убитый, у них – тыщи три, что ж им оставалось? Там-то, в городе и случилось моему Кириле Васильичу спасти одну знатную татарку, любимую жену ихнего начальника гарнизона. У бусурман ведь жен много, сколь сможешь прокормить, столько и бери. То-то гвалт, небось, в ихних гаремах стоит, недаром они все больше воюют, бегут, верно, от своих женок на войну отдохнуть. Так вот, этот бей, пока капитуляцию честь по чести оформлял, в его дом кто-то из наших низших чинов ворвался, и ну, давай бесчинствовать. Слуг поубивал, на самую честь жен татарина посягнуть хотел, а Кирюша-то мой мимо со своими людьми проезжал, заслышал гвалт, ворвался во двор, охальника того приложил хорошенько, дам успокоил, выставил свой караул до прибытия хозяина. Татарин тот к вечеру вернулся, узнал обо всем, разыскал мужа моего и сердечно его отблагодарил: ларец с украшениями для жены передал, сказал, что будет аллаха своего молить о нашем семейном счастии. И то, грех жаловаться, прожили мы с муженьком душа в душу, два года назад он преставился, поджидает меня там, небось. Ох, заговорила я вас, детки, совсем, а ведь кухарка моя знатные блины печет, давайте откушаем, чем Бог послал. Фрося, вели чай подавать на террасе. Дак что, соколик Васенька, можно ли пистоли мои наладить?
- Я, с вашего разрешения, их возьму, разберу, почищу, смажу, а завтра верну, будут, как новые.
- А что, Екатерина Матвеевна, что сталось с тем мародером, которого ваш муж наказал?
- Да вроде, по законам военного времени, ждал его суд и расстрел, только он сумел отвертеться, то ли бежал, то ли еще что.
-И больше не встречался с вашим супругом?
- Об том не знаю. Знаю только, что примета у него была – один глаз кривой. Так мало ли кривых на Руси-матушке. Вон, сказывают, Порфирия Шувалова управляющий новый появился, тоже кривой.
- Давно появился? – оживился Вася.
- Да с полгода уж, аккурат после Миколы зимнего его взяли.
- Толковый человек?
- А, к этому транжире хоть самого Петра-ключника поставь, все проку не будет. Профукает имение на прихоти и забавы. Лицедеев своих в парчу да атлас рядит, а живут доходяги на хлебе с квасом. И как только досель в трубу не вылетел? Еще сказывают, все клады ищет, уже весь лес перерыл и к моим землям подбирается. Просил продать Сенькин луг, а чем спрашивается платить будет?
- Клад?! – глаза Васи горели от возбуждения, что не мешало густо намазывать очередной блин малиновым вареньем. – А откуда тут кладам взяться?
- Давняя история, соколик, ох старинная. Губерния-то наша стоит на меже владений литовских, раньше сюда и поляки, и литовцы нахаживали. Вон у Машеньки в роду и Гедеминовичи затесались.
- У нас кто не Рюрикович, тот Гедеминович, - усмехнулся Вася.
- Я и то, и другое, - скромно потупилась Маша.
- Хорошо, что не во Франции живем, - пробормотал ошеломленный Вася. – Там нынче за знатность и головой поплатиться можно.
- Глупости, - графиня со звоном поставила чашку на блюдце. – Буонапарте тепереча новую знать создает, да и сам женился на аристократке, нынче и вовсе императорскую дочь в жены взял. Под одеждой –то все равны, все голые, а только к знати многим охота примазаться. И нет в знатном или плебейском происхождении ничего постыдного, но и ничего выдающегося. Кошка не виновата, что родилась кошкой, а осел – ослом. У каждого свой удел.
- Так, а что там с кладом? – напомнила Маша.
- Я и говорю: давняя история и страшная. Сказывают, лет двести тому жил в этих местах один литовский воевода, владел чуть ли не половиной нонешней губернии, почести ему воздавал сам король Речи Посполитой. И была у воеводы женка, роду не шибко знатного, зато красавица писаная. Лицом бела, станом тонка, брови черными пиявками, очи, как два озера синих, косы густые, русые, ниже пояса, шея лебяжья. Умела и беседу повести, и в пляс пойти. Только не любила она мужа, с младенчества ее сговорили за старого вояку, а девицу никто не спросил. Вот и страдала красавица, словно березонька белая, увитая старым хмелем.
«Ни разу не видела берез, увитых хмелем, - улыбнулась про себя Маша. – Не терпят березы рядом с собой никого ненужного».
- И случилось так, что полюбила та женка младого рыцаря, бывшего пажа воеводы. Уж чем он ее взял, то ли красой, то ли сладкими речами, то ли обещанием воли, а только сладилось у них все, пока старик воевал. Донесли, понятно, старому хрычу, что завелся у его жены полюбовник. Темной ночью нагрянул воевода нежданно-негаданно, застукал свою неверную благоверную с молодым рыцарем, повелел схватить обоих и заточить в темном подземелье живьем. А чтобы им слаще было умирать, приказал в тот склеп положить почти все свои богатства, захваченные в войнах да походах. Мол, пускай умирают среди бесполезных побрякушек, а после смерти их охраняют. С тех пор и бродят в этих краях две неприкаянные души, предлагают всем прохожим несметные богатства за глоток воды да краюху хлеба.
- Ох, Ивана бы сюда, дружка моего! – восхитился Вася. – Он охоч до таких историй, живо бы балладу сочинил.
«Так, теперь Иван, - подумала Маша, - если он еще раз упомянет своих друзей, я начну немедленно расхваливать жеребца Черта. Чем мой друг хуже?» Вслух же спросила:
- А почему клад Порфирий Афанасьевич ищет в лесах да полях?
- Так много лет минуло, никто уж точно не помнит, где те подземелья.
- Эдак можно до нового пришествия копать…
- Вот он и хочет найти бумаги с планами и старыми картами, думает, что у нас они есть. Только ничего такого не было никогда. Имение мы купили уже в несколько запущенном состоянии, оформили купчую чин-чином, а никаких старых бумаг в глаза не видели. Хоть, по правде сказать, и не искали. Жили-поживали. Заводик полотняный построили, племяннику помогли, он сиротой рано остался, ему и имение отпишу, коли Митька чудить перестанет.
- А Дмитрий Матвеевич в ночь ограбления где был?
- Да надрался, аки свин, в полночь домой вернулся, в дом идти побоялся, чтобы мы не прознали, решил в парниках переночевать, по пьяному делу и вмазался дурной башкой в стекло. Перепугался, конечно, да только тот звон меня и спас, а то прибил бы тать окаянный. Я от того звону проснулась, кинулась к двери, а тут чужой кто-то, горничную мою оглушил. Я за пистоль ухватилась, только осечка получилась. Ты уж, соколик, подсоби, наладь пистоли, чтобы мне в другой раз не оконфузиться. А этот стервец ухватил, что на столике туалетном лежало, да и был таков.