Печать

[Артанис]

Благодарю, эрэа Convollar, эрэа Карса!

Ганд, конечно, господина Фаларена поприжал, это хорошо, но верить такому нельзя. Он и доносик сочинить может. А дочка его клювик на соколицу разинула, тоже может подгадить. А царь, что не замечает, что у него народ разбегается? Так можно и без подданных остаться! Спасибо, эреа Артанис!

Как раз теперь доносить рискованно. У Ганда против него тоже компромат имеется. А дочь вряд ли настолько умна, чтобы по-настоящему быть опасной. Просто любит жить красиво, но нашим героям она не противник.
А вот узнаем в следующих главах, что происходит у царя, и каких вестей он ожидает с театра военных действий.

Значит, уже уезжают кто куда может. Я думала, что пока перемещаются внутри. Тут, думаю, Фаларену будет не до доносов. Хотя всякое может быть. Смотря кого он боится больше - Храма или царя. И от кого надеется получить большую выгоду. Впрочем, думаю, герои выпутаются. Опасаюсь только, что построить достаточно кораблей, чтобы спаслись все, не успеют. Сами бы не погибли.

Поглядим, в каком порядке будут разворачиваться события. Тут действительно пока открывается много вариантов. А осуществляется обычно какой-то один.
Эргин - не единственный морской порт у Таморианы, и Жрецы, у кого из них земли лежат у моря, готовятся и в других местах. Значит, корабли строятся и там.
А о судьбе героев узнаем в свое время.

Глава 10. Харантийская война
А тем временем на влажном от дождя берегу Харанты был раскинут таморианский военный лагерь. Окруженный широким рвом, с четырьмя деревянными сторожевыми башнями по углам, лагерь жил своей жизнью, устроенной, но шумной и суетливой. Каждый день, даже если не было сражений, таморианские воины обязательно упражнялись в военных играх и маневрах. Но теперь уже настал вечер, и воины "Наместника Богов" отдыхали. В непроглядно-черной южной ночи повсюду горели костры, как глаза огромных зверей. У костров собирались воины, грелись после дневного ливня, готовили пищу. Повсюду слышались их разговоры, забористые шутки, песни. Те, кто был свободен сегодня от несения стражи, спали в своих палатках, или в таверне проигрывали друг другу в кости боевую добычу.
Поодаль, в камышовых зарослях возле шумной реки, рычал лев. Его дразнили доносившиеся из лагеря обильные заросли животных, которым некуда убегать, так что их нетрудно было бы поймать. Но другие запахи настораживали и даже пугали, и зверь рычал в досаде на свою нерешительность. А в лагере, слыша его рык, волновались в стойлах кони, истошно ревели ослы, бодались быки. Даже исполинские элефанты могуче топали колоннообразными ногами, хотя едва ли им стоило бояться льва. И из этих звуков тоже складывалась привычная жизнь военного лагеря. К ним все привыкли и не удивлялись.
В середине лагеря стояли несколько больших и богато украшенных шатров, возле которых днем и ночью сменялась вооруженная стража. Возле одного из них в эту ночь было особенно оживленно. То и дело входили военачальники. И, судя по их деловитому виду и полному воинскому облачению, пригласили их в этот раз не на пир, хотя вообще-то пировали таморианские полководцы часто.
Но не все, видно, пришлись ко двору в шатре верховного полководца. Оттуда стремительно вышел немолодой воин в богатых доспехах, в сопровождении нескольких подчиненных. При входе в шатер ему учтиво поклонились стражники. Но военачальник направился прочь, как будто никого не видел перед собой. Лицо его было суровым, рука тянулась к мечу. Воины его свиты едва успевали за ним.
Идти ему пришлось не очень далеко. Чуть в стороне от остальных, на утоптанной площади возвышался еще один шатер, красный в желтую полосу. Его верхушку венчал меч, острие которого гордо пронзало ночное небо.
В свете единственного факела, возле шатра состязались трое воинов. Впрочем, трудно было назвать это состязанием. Да и этих троих назвать вместе едва ли возможно было. Ни у кого не нашлось бы подходящих слов, чтобы описать то, что происходило.
Один из них, в одной только набедренной повязке, бился против двоих, в полном вооружении. Его меч был повсюду, он сделался продолжением руки, легко и стремительно встречал все удары, даже если противники готовились атаковать с разных сторон. Он легко уклонялся от клинков и сам переходил в нападение. При этом его смуглое тело, могучее и легкое одновременно, оставалось совершенно невредимым. Хотя лезвия мечей так и сверкали совсем близко от него, но им так и не удавалось его коснуться. Не только царапины не появилось на нем, но даже пот не выступил. В то время как оба его противника, хотя были сильны и хорошо сложены, уже заметно утомились. Кое-где доспехи их были смяты мечом их грозного соперника.
А тот, в очередной раз выйдя из окружения, широко улыбнулся и крикнул им:
- Старайтесь лучше! Победа одерживается не маханием мечом. Я знаю наперед,  куда ударит каждый из вас. Мысль неотделима от поступка, рука следует за ней.
Один из воинов, с промятым посередине нагрудником, поклонился обнаженному.
- Ты - это ты, Владыка Гарран. Вряд ли кто-то еще скажет, что мы не умеем драться.
Жрец-Воин вскинул меч и прыгнул им навстречу. Началась бешеная рубка, казалось, что все трое сейчас должны погибнуть. Туча красной харантийской пыли скрыла из виду всех. Сквозь лязг железа прогремел голос Гаррана:
- Драться могут все! Докажите, что вы можете думать, мои волчата! Лишь тогда великий Огненный Меч осенит вас своим духом!
С этими словами Гарран перебросил меч из правой руки в левую, и один из его противников покатился по земле, ловя сбитый с головы шлем. Только теперь Жрец-Воин позволил себе оглянуться на пришедшего к нему военачальника и кивнул, приветствуя его. Но отвлекаться, оказывается, было еще рано. Второй его противник стремительно занес меч, целя в спину.
- Главное - победа! - успел он рассмеяться счастливым смехом.
Но более ничего не успел, потому что Жрец-Воин, уходя от удара, перекатился в прыжке через голову, увлекая за собой ученика. Уткнув его в пыль, слегка надавил коленом в грудь.
- Не хвались победой, пока она не одержана! - договорил он, выждав, пока ученик встанет на ноги.
Оба воина, пристыженные, первым делом осмотрели свои мечи и доспехи. В сущности, им нечего было стыдиться. В военной школе при Храме Меча они были лучшими, да и во всем войске вряд ли кто-то мог с ними сравняться. Но до уровня Жреца-Воина, как теперь становилось ясно, обоим было далеко. Сколько бы ни учились, как важна в сражении ясная мысль, не менее, чем боевой дух, - да вот попробуй воспитать их в себе! Многое, многое надо понять, осознать всей душой, каждой капелькой крови, чтобы стать Жрецом-Воином, да и любым из двенадцати.
Между тем Гарран, отряхнувшись от песка, подал руку пришедшему пожилому воину.
- Пусть Солнце освещает твою дорогу... в эти черные дни, - добавил он к обычному таморианскому приветствию. - Почему ты сегодня не на совещании у командующего, Иобат?
Военачальник сдержанно пожал широкими, еще крепкими плечами, скрывая ярость.
- Я ушел, оставив Угерта с его прихлебателями. Тем более что у них, по-видимому, все решено и так.
Жрец-Воин мрачно кивнул, с таким видом, словно сбывались его худшие предположения.
- Значит, Угерт доверился перебежчикам? Что ж, пойдем, поговорим у меня, - он проводил гостя в свой шатер, украшенный мечом.
В шатре было, хоть просторно, но скромно, не чета жилищам таморианских полководцев, больше напоминающим передвижные дворцы. Широкое кожаное ложе застилала шкура огромного льва. Земляной пол не застилали ни дорогими коврами, ни красочными мозаиками. На опорных столбах было развешено оружие и боевые трофеи, зато не было никаких доспехов.
На краю ложа сидел мальчик-подросток, черноволосый и смуглый, как сам Гарран. Завидев вошедших, он пожал Жрецу кувшин с водой, помог смыть с себя песок, затем протянул чистую тунику привычным движением.
- Принести ужин, мой господин? - спросил мальчик.
- Не надо. Ты и так хорошо поработал, Рэйг. Ступай к своим братьям, может быть, они тебе покажут пару уроков. Они сейчас, должно быть, сильно раздражены.
- Как прикажешь, Владыка Гарран.
Мальчик исчез. Жрец-Воин одобрительно кивнул ему вслед.
- Из него выйдет толк. Если бы все шло своим чередом, скоро можно было бы его отдать в войско. Пусть в пехоте начнет служить. Кто не умеет повиноваться, не сможет и править.
Сидевший за простым деревянным столом военачальник Иобат немигающим взором глядел на Жреца.
- Думаю, Владыка Гарран: если бы вся знать Таморианы следовала вашему примеру, сейчас не грозила бы общая гибель.
Гарран пересек шатер, сел на скамейку напротив собеседника.
- Ты и твой род не похожи на столичных неженок. Из сыновей своих вырастил способных командиров, скоро и внуки по их стопам пойдут. И полководца опытней тебя у нас не найти. Я-то видел, как харантийцы рассеиваются от твоей конницы, как сухие листья.
Иобат было приосанился, но тут же тяжело вздохнул, склонил голову.
- Спасибо на добром слове, Владыка Гарран! Да толку-то что? Мое мнение больше не имеет силы в войске. Угерт меня не слушает, он делает то, чего хочет от него царь. А царь приказывает - идти вперед и побеждать, любой ценой. Вот Угерт и готов идти за перебежчиками, что обещают проводить короткой тропой к Восточной крепости. Утром выступаем в путь, даже разведки не дождались.
Черные брови Жреца-Воина сошлись одной линией.
- Такое доверие вызвали перебежчики?
- Их допрашивали поодиночке. Ни один не переменил показания, что бы ни делали. Они твердят, что не верят в победу повстанцев и преклоняются перед великой Таморианой. Как тут не растаять, будто масло на солнце? Им верят, Владыка Гарран. Нынче мало кто из таморианцев сам пошел бы на муки и смерть, чтобы заманить врага в ловушку; как же нам ждать такого от врага?
- И что ты собираешься делать?
Из груди Иобата вырвался глубокий вздох.
- С Угертом я поругался и ушел. Служить под его началом более не могу, нет сил! Но завтра еще поведу конницу с ним вместе. Моей отставки пока никто не принимал, а войско жаль. Таморианцы ведь, хоть и отданы под начало придворному щеголю! Но, если я переживу этот безумный поход, подам в отставку, - старый воин сник, договорил тихо: - И царь, конечно, с радостью от меня избавится. Новостей хуже нынешних я что-то и не припомню...
- И я тоже. Ни в какие времена, - Жрец-Воин расхаживал по шатру, как барс в клетке. - Кстати, а что происходит при дворе? Что пишет твой старший сын, начальник дворцовой стражи?
- Мой Рейнар - уже не начальник стражи. Мариан его сместил, потому что наша семья будто бы непозволительно близка к царским врагам... Послдеднее, что сын пишет мне - о том, что собирает людей в наших поместьях, готовится отплыть в Тиррену. Есть еще время собрать на полях зимний урожай, так он сообщает.
Гарран одобрительно кивнул.
- Ты и твои сыновья - люди дела, Иобат. На таких, как вы, можно положиться. В землях изгнания, которые для наших потомков станут родиной, твой род будет одной из главных опор человечества. Многие люди сплотятся вокруг вас!
Сумрачное лицо Иобата немного прояснилось. Он поднялся на ноги - старейший военачальник Таморианы, все еще лично водивший в бой свою конницу. Но, не успокоившись до конца, проговорил:
- Для меня большая часть твое благословение, Владыка Гарран. С того дня, как мне маленьким мальчиком срезали волосы перед священным мечом. Но сейчас меня больше волнует ближайшее будущее. Если наше войско попадет в ловушку...
- То в нем еще останется достаточно здравомыслящих людей, способных его вывести, - пообещал Гарран.
Они внимательно изучили чертежи, досконально изображающие местность вокруг Восточной крепости, занятой харантийскими повстанцами. Оба хмурились, представляя, какими тропами придется двигаться.
- Горы, узкие ущелья, узкие тропинки, где войско растянется - лучше месте для ловушки и не придумаешь! - вздохнул Иобат. - Только такой самонадеянный болван, как Угерт, может сунуться в эту мышеловку.
- Тебе надо отдохнуть перед походом, уже скоро утро. Тебе потребуются свежие силы, - посоветовал Гарран. - Останешься ночевать?
Иобат покачал головой.
- Благодарю за приглашение, но я сегодня должен быть среди своих воинов.
Он ушел, а Гарран до самого рассвета сидел, не зажигая свечей, изучая чертеж, словно тот мог поведать что-то кроме начертанного на нем. На коленях Жреца-Воина лежал обнаженный меч, отливающий синеватым отблеском небесного железа.
А наутро, едва солнце поднялось из-за зубчатых горных отрогов, гром барабанов и пение боевых труб подняли весь лагерь. Скакали гонцы, созывая войско. Военачальники поднимали свои отряды, приказывали строиться в поход. Ругаясь и зевая со сна, таморианские воины занимали свои места, строились по порядку.
Широкой и пестрой змеей выползало войско через ворота лагеря. Меся красную пыль крепкими ногами, шагали пехотинцы. Ехали колесницы, но их было мало здесь, потому что они не годились двигаться по горам. Мчалась конница, придерживая легконогих коней, чтобы другие войска поспевали за ними. В обозе следовали ослы, незаменимые в горах, и медлительные, но могучие бычьи упряжки. Они везли осадные орудия, а также многое другое, например, снаряды с негасимым огнем. Позади всех плавно колыхались огромные серые элефанты, словно ожившие скалы.
В середине войска реяло знамя Таморианы - золотой лев с мечом в лапе, на синем фоне, означающем море. Под знаменем ехал полководец Угерт, окруженный отборными воинами. За ним под надежным присмотром везли перебежчиков, взявшихся указать потайную тропу. Их пока держали в строгости, но хорошо накормили и одели для начала.
Звонко пропела труба, возвещая начало похода. Угерт слегка пришпорил коня, мысленно рисуя себе картину, как вернется победителем в Аталу, разбив харантийцев. Тогда и царь признает, что он, Угерт, не меньше сделал для победы, чем его загадочное оружие, если оно вообще пригодится. И - во всей Тамориане не останется вельможи богаче и влиятельней Угерта. Что станут значить перед ним остатки былых княжеских родов, или даже сами Жрецы!..
От приятный мечтаний царский полководец отвлекся, увидев Гаррана. Жрец-Воин в простом черном хитоне, без доспехов, сидел на огромном черном коне во главе храмового войска, и невозмутимо провожал взглядом царских воинов. От его взгляда Угерта передернуло.
- Храмовые войска пойдут позади - хоть и пыль глотать за нашими спинами, зато безопаснее, - съязвил командующий.
Гарран усмехнулся, оскалив зубы, как барс, а вот глаза его совсем не смеялись.
- Мы идем позади, чтобы прикрыть вас!
Угерт в бешенстве хлестнул коня. Правда, храмовые войска не подчинялись никому, кроме Жреца-Воина, так было всегда. Но ведь ему, Угерту, доверено царем общее командование, и Гарран должен был это понимать. Определенно, Жрецы забрали слишком много власти. В такие минуты Угерт готов был вместе с царем Марианом обрушить все громы и молнии на их головы. Скоро, вероятно, это и будет сделано, только сперва на очереди харантийские повстанцы.
Тем же порядком - впереди царские войска, позади храмовые, - таморианцы двинулись в путь по изрезанному ущельями плоскогорью, туда, куда указывали перебежчики.

[Convollar]

Ну, похоже, потрепят этого Угерта! Армию жаль, такой полководец заведёт в пропасть и даже не поймёт, что это произошло. Спасибо, эреа Артанис.

[Карса]

М-да. Похоже, с таким полководцем как Унгерт победа таморианцам не грозит. Посмотрим, что будет дальше.

[Артанис]

Благодарю, эрэа Convollar, эрэа Карса!

Ну, похоже, потрепят этого Угерта! Армию жаль, такой полководец заведёт в пропасть и даже не поймёт, что это произошло. Спасибо, эреа Артанис.

По-разному складывается на свете! И такое на свете случается, что же поделать? А какой царь, таких и полководцев назначает.

М-да. Похоже, с таким полководцем как Унгерт победа таморианцам не грозит. Посмотрим, что будет дальше.

Увы! "А все могло бы быть совсем не так, если только сам себе не враг..."(с)"Машина времени".
Но поглядим, как эти события повлияют на ход истории в целом.

Старый гриф-стервятник был сильней и опытней всех птиц на расстоянии многих дней полета. Каждое утро, если восходящие потоки холодного воздуха расправляли его огромные крылья, он поднимался из своего гнезда на горной вершине и парил высоко над горами и степями, высматривая добычу. Невероятно острым зрением он всегда находил то, что было обречено смерти - в степи, в горах, в поселениях двуногих. И спускался, когда наступало его время.
Этим утром гриф заметил ползущую по скалам большую стаю двуногих вместе с четвероногими животными. Они втянулись в глубокое ущелье и двигались с упорством муравьев, одним им известно куда.
Гриф описал над ними широкий круг и продолжал парить на недосягаемой высоте, так что вряд ли с земли кто-то мог бы его разглядеть. Зато сам он все видел и спокойно ждал. Двуногие любят драться между собой, и уже не раз доставляли обильную добычу старому грифу и его племени. Он хорошо помнил, как местные темноликие жители напали на других, бледных, что обитали в сложенном из больших камней гнезде. Обе стаи двуногих дрались целый день, и, когда битва закончилась, множество темноликих устилали своими телами каменистую землю, но трупов бледных было все-таки больше. А еще остались мертвые лошади, быки и ослы, ненужные никому, кроме тех, кто похоронил их в себе. Тогда все грифы окрестных мест объедались так, что не могли летать. Правда, о блестящие твердые шкуры, что любят носить на себе двуногие, можно и клюв повредить. Но старый гриф был мудр, он умел достать сочное мясо без риска.
И вот, теперь бледные двуногие, похоже, опять направлялись с блестящими острыми когтями к каменному гнезду. Не иначе как они опять будут драться, и многие погибнут. Это интересно. За ними следует проследить.
Так и есть! С подоблачной высоты гриф увидел, как выше по ущелью притаилась стая темноликих людей. Они заступили дорогу бледным и собирались напасть. Утреннее солнце блестело на их острых когтях, пахнущих землей и кровью, на их твердых блестящих шкурах. Они выжидали, когда подойдет противник, держали лошадей в поводу.
В небе появились другие грифы. Увидев, что старейший из них кружит над ущельем, они слетались со всех сторон, ожидая, что и для них тут найдется пожива. Старый гриф покачнул крылом: мол, придется еще подождать...
Словно лавина с высоких снежных вершин, ринулась стая темноликих навстречу врагу, с оглушительным топаньем, гиканьем, свистом. Гриф увидел, как они налетели на бледных, врезались в плотные ряды тех, кто идет своими ногами. Точно молодые львы бросились на стадо антилоп. Брызнула первая кровь, многоголосый вопль огласил ущелье, отражаясь от каменистых склонов. Пешие воины подались назад. Вражеские всадники теснили их, нависали с высоты роста лошади. Но нелегко приходилось и нападавшим. То один, то другой конь вскидывался от боли, шарахался прочь, теряя седока. Или сам падал и корчился в судорогах, с распоротым брюхом, с перерубленными ногами. Теперь уже не один гриф - великое множество их парило на распластанных крылах, с холодным спокойствием наблюдая, как внизу все больше становится для них добычи.
Им видно было, как бешено сопротивляются стиснутые в ущелье бледные люди, стараясь пробиться вперед. Но им приходилось протискиваться сквозь ряды своих же, не хватало места. А темноликие, затаившись в скалах, осыпали противника острыми колючими палками. Они не нравились старому грифу, и он поднялся выше, хоть и без того вряд ли хоть одна летящая палка смогла бы его достать. Но, кто хочет жить, должен быть осторожен. Таков великий закон, которому повинуется все живое. Одни только двуногие могут им пренебрегать. Потому-то их глупая порода истребляет сама себя, на пользу им, грифам. Ну, еще гиенам, если успевают прибежать...
А внизу тем временем кое-что изменилось. Бледные перегруппировались, и сами перешли в нападение, как буйволы против львов. Синий вышитый лоскут заколыхался, как будто вот-вот упадет, вокруг него столпились бледноликие. Сперва они долго кричали и ругались, размахивали своими блестящими когтями. Гриф уже ожидал, что они сейчас передерутся еще и между собой. Но они все же разошлись мирно, причем часть из них, пришпорив коней, рванулась вперед. Их вел высокий седой воин, на нем твердая шкура блестела особенно ярко, а на голове развевались белые перья большой нелетающей степной птицы.
Бледные обрушились на темноликих, грохоча как гроза. Новая стычка была еще ожесточенней прежней, и трупы темноликих и бледных громоздились вповалку. Но бледные все-таки прорвались, оттеснили врага. Грифу было видно с высоты, как седой воин что-то кричит, собирая своих. Уже не блестела на нем шкура, вся измятая, в крови. Рука висела плетью. Но бледные отозвались на его призыв. Издав воинственный клич, похожий на вой диких собак, они перестраивались, готовые продолжать бой. Спешили конные и пешие, в надежде на спасение. Ковыляли раненые. Прыгали по камням отставшие повозки. Грозно затрубили элефанты, каким-то образом повиновавшиеся приказам двуногих, сидящих на их голове, таких маленьких в сравнении с ними. Если хоть одного из этих великанов убьют, вот будет долгое пиршество у всех грифов на свете!..
Если бы бледноликие спросили у старого грифа, он бы сказал им, что напрасно сопротивляться. Потому что ему было видно все - и то, что люди знать не могли. Но грифа не волновали распри людей, ему было все равно, чье тело он подберет после битвы.
Засевшие в скалах темноликие сбросили вниз заранее приготовленные каменные глыбы прямо на головы бледноликим. Они ворочали их руками и толкали палками, и камни, толкая друг друга, устремились вниз с тяжким грохотом. Это была настоящая лавина. В грохоте камней утонули крики и стоны, рев зверей, треск костей. Огромная туча пыли заволокла все даже от зорких глаз грифа. Бледноликие бежали прочь, не в силах ничем помочь своим собратьям.
Из пыли и грохота камнепада с неистовым ревом вырвались три элефанта. Ошалев от страха, они крушили все на своем пути. У одного из них на шее еще висел полуживой погонщик, отчаянно цеплявшийся за ремень, свою единственную надежду. Звери-великаны налетели на бычьи упряжки, раскидывая все, что там было. Из разбитых повозок выкатились смоляные бочки, глиняные горшки.
Темноликие воины тут же подоспели к месту страшного разгрома. Раздался ликующий крик, и один из них, вскочив на изломанный борт повозки, поджег один горшок и метнул навстречу бледным. По земле хлестнула струя пламени, и вмиг разгорелся огонь. Вспыхнул колючий кустарник, растущий в ущелье, и дерево разбитых повозок, и тела погибших и еще живых. Черный дым пополз по земле, заглушая предсмертные стоны. А темноликие с ликованием разбрасывали все новые зажигательные горшки. И скоро целая река пламени текла по ущелью, грозя поглотит всю стаю бледных.
Старый гриф разочарованно каркнул. Вся его добыча на поле боя могла сгореть, как во время степного пожара. Этого он не ожидал. Ему и его сородичам ни к чему был огонь. Огонь появлялся только когда гневались Высшие Силы, небесные или земные. Наверное, эти двуногие очень разозлили Их, так что от них не останется и трупов...
Бледноликие метались, застигнутые врасплох: с одной стороны приближалась стена огня, с другой неистово ликовали враги. Многие предпочитали все-таки врагов. Обожженные, ослепленные ужасом, они падали без сил, подставляли руки, позволяя себя связать.
Гриф видел, как самых ярких и блестящих среди бледноликих повели, связанных, за хвостом лошади победителя, и как темноликие хохотали, заполучив их синий лоскут. Но это его не волновало. Он понял только, что этих, кажется, пока не собираются убить. Значит, они - не его добыча.
Но, оказалось, еще не все бледноликие покорились! Когда уже их вожаки шли связанными в плен, другие, спасаясь от огня, собрались вместе, и готовились к решающему удару. Во главе их оказался все тот же седой воин. Он что-то кричал, подняв меч здоровой рукой, и вокруг него собирались другие. А вот и еще бледноликие, эти до сих пор держались в стороне, почти не дрались. Но тут выехали вперед, навстречу темноликим, загородившим им дорогу копьями.
Все это было понятно старому грифу, и вновь заинтересовало его. Так бывает и у четвероногих зверей: одни смиряются и принимают гибель, а другие бьются до смерти - своей или вражеской. Видел гриф не раз, как буйволы, окруженные стаей львиц, идут напролом, низко склонив рога, хрипят, тащат на себе вцепившегося врага, а не остановятся, пока не одолеют или не погибнут. Подобные битвы не на жизнь, а на смерть были выгодны племени грифов: после них всегда оставалась обильная добыча.
И, как могучие буйволы, ударили бледноликие на ощетинившихся копьями врагов. Ринулись, проламывая строй, принимая в себя копья, но преломляя их силой своих мышц и яростным упорством. И гриф увидел с высоты прежде людей, как дрогнули темноликие, как их строй подался, рассыпаясь перед неожиданным отпором, казалось, уже разгромленного противника.
Теперь их вел другой воин - одетый в черное, без доспехов. Он был повсюду, носился на вороном коне, воодушевляя своих людей. Там, где он появлялся, таморианцы рубились сильнее и решительнее, забывали раны и усталость. Когда они видели воина в черном, у них появлялась надежда. Они знали, что врага можно победить, и как это сделать. Не один и не два воина бились в тот день гораздо лучше, чем могли, охваченные боевым вдохновением. Словно чей-то воинственный дух вселялся в них, придавая небывалые мощь и ловкость. Казалось, будто каждый из уцелевших воинов ненадолго становится им, Жрецом-Воином. Сквозь каждого из них проходило в тот день божественное вдохновение, что посылает Владыка Огненного Меча.
Даже старый гриф почувствовал нечто необычное, глядя, как позади Гаррана остается след из бьющихся в агонии тел. Никогда он не видел, чтобы человек умел так сражаться.
Сразу несколько копий протянулось навстречу Гаррану, готовясь пронзить его незащищенное тело и бока его коня. Но Жрец-Воин прорвал оцепление, руками выдернул у харантийцев два ближайших копья и бросил их под копыта коню. Даже он, умея чувствовать любую угрозу, не смог бы остановить всех противников сразу. Одно копье царапнуло ему спину, другое вонзилось выше колена. Но Жрец-Воин уже проложил дорогу, и за ним бросились остатки таморианских войск под командованием Иобата.
Где-то позади еще метались обезумевшие элефанты, топча все, что подворачивалось под ноги и могучий хобот. Гарран разглядел их и отдал приказ.
Обученные для войны звери вдруг разом успокоились. Теперь им ясно было, что делать. Словно их опять направляла твердая рука погонщика, только гораздо надежней прежнего. И они, подняв хоботы и растопырив уши, как паруса, развернулись прямо на ничего не подозревающих харантийцев. Бешеный рев, крики, стоны, жуткое ржание коней, глухие удары, свист стрел и копий вновь наполнили ущелье, дым и пыль заволокли новое побоище.
К тому времени, как харантийцы смогли расправиться с одержимыми элефантами, уцелевшие таморианцы ушли далеко вперед, и теперь только грифы могли бы с заоблачной высоты разглядеть оба войска. Но грифам было не до отступивших. Они ждали, пока темноликие уйдут с поля боя, оставив им богатое пиршество.
И харантийцы ушли. Убитых было так много, что они могли унести только тела военачальников, кого удалось найти. Зато в их руках оказался цвет воинства Таморианы, во главе с самим главнокомандующим, Угертом.
Совет главных вождей Харанты, заключивших союз, чтобы изгнать со своей земли белых пришельцев, устроился в захваченном шатре таморианского военачальника. Широкий стол из туевого дерева устилало главное знамя Таморианы. На нем расставили пиршественное угощение и кувшины со слабым пальмовым вином.
Воины, подталкивая в спину копьями, ввели Угерта и других пленных военачальников. Те еще были связаны, двигались точно во сне, серые от пыли, с пересохшим горлом. Угерт, опустив голову, твердил про себя:
- Гарран обманул нас и сбежал. Он предал. Это все Жрецы виноваты. Они нас бросили...
Товарищи по плену вздыхали про себя. Они не винили тех, кому удалось вырваться из ловушки; каждый из них сожалел лишь о том, что ему не хватило сил и выдержки, чтобы бежать с Гарраном и Иобатом.
Харантийские вожди, размалеванные племенными знаками, в трофейных таморианских доспехах, уставились своими непроницаемо-темными глазами на пленников.
Старейший из них, в посеребренном железном шлеме, насмешливо кивнул Угерту.
- Это тебя послал безумный царь Мариан, чтобы навеки погубить нашу свободу?
Пленник вздрогнул, услышав оскорбление своего царя. Но он сказал себе, что нужно перетерпеть. Когда он получит свободу, отомстит за все, только теперь необходимо выдержать...
- Какой выкуп вы назначите за нас и наше войско? - спросил Угерт, стараясь сохранять достоинство. - За меня богоравный царь Мариан заплатит золотом. Как и за этих людей, моих соратников.
Глаза харантийца презрительно сузились, тонкие губы искривились.
- Вот на что ты рассчитываешь, главнокомандующий? Что царь тебя выкупит и опять даст под начало войско, как будто воины у вас растут в огородах? Так этого не будет! Вы все, и ваши воины до скончания дней останетесь у нас рабами. Будете пасти коров и коней, жать пшеницу, собирать финики, делать масло и вино, месить глину, - да мало ли найдется дел?
Услышав такой приговор, Угерт покачнулся и упал бы, если бы в бок не кольнуло копье, заставляя выпрямиться.
- А ты как думал? - доносился до него голос харантийца, будто из-под земли. - Когда-то деды наших дедов были слабее ваших предков. Их племена жили поодиночке, у них не было железных орудий, кораблей и укрепленных городов. Поэтому вы их поработили, но зато передали ваши знания. Теперь мы поднялись и укрепились. Зато таморианцы ослабели, если поручают таким, как ты, командовать войском. У вас нет сил удержать нас под своей властью. Мы скоро свергнем ваш гнет. Поэтому с тобой и твоими воинами поступят как с простыми рабами. И тогда все увидят, что Боги Неба и Земли отвернулись от вас.
Бледное лицо Угерта перекосилось, как от боли.
- Не тебе, безродный дикарь, лаять на Наместника Богов!
Харантией беззвучно засмеялся, вздрагивая всем сухощавым легким телом. Ему вторили и другие предводители племен.
- Спеси у тебя, неудачник, скоро поубавится. А что до меня, то мое имя Витана, я вождь Рода Грифона. Чтобы стать во главе правого дела, мне пришлось оставить двух сыновей у вас в заложниках. Я не знаю, томятся ли они в плену или наслаждаются, испорченные вами. Но свобода Харанты значит больше их жизней, или любых других. Здесь, вместе со мной, те, кто решился пожертвовать теми, кто был всего дороже, потому что вы отобрали их.
Другие вожди сурово закивали.
- И у меня сын увезен заложником в Тамориану, - произнес один из них.
- А у меня - дочь. И, если она забыла свою родину, очаг своей матери, то мне нет дела до ее судьбы, - сплюнул другой.
- У меня забрали двух младших братьев.
- А у меня невесту, - промолвил вождь моложе других, с сумрачным лицом; он один не пил вина и не улыбался. - Но она поняла бы, что я должен бороться за нашу свободу, даже если ей грозит смерть...
- Вот видишь, - сказал Витана своему пленнику, разведя руками. - Я не могу взять за вас выкуп, когда лучшие из нас жертвуют близкими, чтобы добиться свободы. Давно пора обойтись с благородными таморианцами по заслугам... Эй, стража! В колодки его!
Вошедшие бронзовокожие воины надели на ноги Угерту деревянные колодки, позволявшие делать лишь короткие шаги. Так же поступили и с его бывшими подчиненными.
Пленный военачальник склонил голову, потрясенный и разбитый даже не столько пленом, сколько тем, что, оказывается, само звание царского полководца, да и самого царя, вовсе не священно для подданных Наместника Богов. Выходит, что с ним, представляющим в Харанте священную особо самого царя Мариана, можно совершенно не считаться!
И похоже, что так отныне будет и впредь...

[Convollar]

Сражение описано просто замечательно, особенно первая часть - с точки зрения грифа. Так что ему, грифу-то? Он живёт, повинуясь законам мира. Без грифов тоже нельзя. А вот Угерт зачем живёт? Ну, ладно, сидел бы в своем дворце, есть, наверно и дворец, так нет, воинской славы ему захотелось! Ну, и получил - колодки. А Иобат вырвался и Гаррант мне понравился, впрочем Жрецу-Воину таким и надлежит быть. Спасибо, эреа Артанис!

[Артанис]

Спасибо, эрэа Convollar!

Сражение описано просто замечательно, особенно первая часть - с точки зрения грифа. Так что ему, грифу-то? Он живёт, повинуясь законам мира. Без грифов тоже нельзя. А вот Угерт зачем живёт? Ну, ладно, сидел бы в своем дворце, есть, наверно и дворец, так нет, воинской славы ему захотелось! Ну, и получил - колодки. А Иобат вырвался и Гаррант мне понравился, впрочем Жрецу-Воину таким и надлежит быть. Спасибо, эреа Артанис!

Грифов в жарких странах раньше почитали - они по-своему полезны были, несли санитарную службу. Да и вина здесь только на людях лежит. Вот на таких, как Угерт, да и других, что раньше завоевывали чужие земли. Им нужны богатства, власть, почет. Но раньше таморианцы, желая этого, умели побеждать, а теперь у них перестало получиться.
Иобат сражаться умеет, вот и вырвался. Ну, и Гарран помог, само собой. Хорошо, что Вы ему отдаете должное.

Глава 11. Гибельное безумие
- Нет! Они не могут! Не посмеют! Чтобы грязные жители песков, пожиратели змей - и вдруг захватили в плен отборное таморианское войско?! Сделали всех рабами?! Немыслимо! Я отомщу за кровь моих храбрых воинов, отомщу всем! И скоро!
На царя Мариана, впавшего в безумие от страшных вестей из Харанты, страшно было глядеть. Его и без того бледное отечное лицо побелело, как известь. Даже выкатившиеся из орбит глаза сделались белыми, совершенно потеряв свой цвет. Царя трясло, как в лихорадке, губы и веки судорожно дергались. От него в испуге шарахнулись трое воинов, отпущенных харантийцами, чтобы принести весть. Придворные и стража, бывшие возле царя в тронном зале, глядели с изумлением. Известие о страшном разгроме, какого не было еще никогда за всю тысячелетнюю историю Таморианы, потрясла их всех. Но никто не ожидал, чтобы царь так бурно, перед всеми, выражал свое отчаяние. Люди испуганно переглядывались, слыша его надрывные стоны и рыдания. Каждому хоть на мгновение приходило в голову - уж не сошел ли с ума их повелитель?
Схватив со стола нефритовую вазу, Мариан швырнул ее в стоявшие возле стены напольные часы - творение лучших мастеров Таморианы, существовавшее пока только во дворце царя. Через каждый час их створки отворялись, за ними кружилась в танце, как живая, обнаженная серебряная красавица, а бубенцы внутри отзванивали столько раз, сколько времени пробило, согласно принятому в Тамориане исчислению.
И вот, теперь ореховые створки часов треснули и распахнулись, танцовщица повернулась и медленно упала на мозаичный пол, словно были перерезаны нити, оживлявшие ее. Внутри часов что-то жалобно прозвенело и смолкло. Маятник, качнувшись, остановился. Навсегда.
Царь Мариан уже ухватил золотую фигурку Богини-Матери, шаря ошалевшими глазами по сторонам, ища, что разгромить еще. Но вдруг покачнулся и глухо застонал. К нему тут же подбежали и, бережно поддерживая, отвели в царские покои, помогли улечься на ложе, поднесли чашу с лекарством.
Глядя на суетившихся придворных, Мариан приподнялся на локте, огляделся лихорадочно блестевшими глазами из-под припухших век.
- Это все они, Жрецы! Они наслали на меня болезнь, и они же лишили меня победы! Я отомщу!..
- Жрецам, мой повелитель? - переспросил советник Лимарен, тщательно следя, чтобы царю не послышалась невольная опаска в его интонациях.
- Всем... Ведь отпущенники говорят, что только храмовые войска вырвались из окружения, да? - переспросил царь слабым голосом, чувствуя, как в спине и в животе все стягиваает болью.
- Да, повелитель. Гарран увел храмовое войско. Да еще Иобат со своей конницей с ним, - кивнул советник, стоя на коленях у ложа.
- Подлые, бесчестные твари! - скрипнул зубами царь. - Разорить все гнездо Иобата! Его самого и его сыновей казнить! Пусть знают, как приспешничать Жрецам! А со Жрецами, - на губах Мариана мелькнула безумная усмешка. - Со Жрецами я сам скоро посчитаюсь! У Норгона почти все готово. И подлые харантийцы снова научатся нас бояться! Кстати...
Мариан чуть приподнялся, и придворный лекарь повязал ему на ноющую поясницу шерстяной пояс, пропитанный лечебной мазью.
- У нас же есть заложники из знатных семей Харанты!..
- Это так, мой повелитель, - кивнул советник. - Но похоже, что их родные отреклись от них. Страх за заложников больше не вынуждает их покоряться.
- Какая разница! - отмахнулся Мариан. - Я велю истребить всех! Сегодня же! Если заложники не нужны своим семьям, то мне и подавно! Их казнь будет началом великой кары для всех харантийцев! Я приказываю! Слышите?
Новый начальник дворцовой стражи, Кард, заменивший отставленного Рейнара, сына Иобата, низко поклонился царю.
- Я все исполню, повелитель!
- Сейчас же скачи туда с сотней воинов! Перебей всех и привези тела, а Дом Заложников сожги! - велел Мариан, преодолевая очередной приступ тошноты.
Кард вышел, торопясь собрать своих воинов. В царских покоях повисло напряженное молчание. Убедить царя взять назад приказ никто не решался, но и убийства заложников, многие из которых были еще совсем детьми, большинство втайне не одобряли.
Один пожилой придворный осмелился умолять царя, просительно протянув руки.
- Прошу тебя, повелитель, отмени истребление! Ведь и ты брал на себя определенные обязательства, привезя в Тамориану заложников. Законы Богов и людей не велят убивать беззащитных!
Схватив недопитую синюю чашу из драгоценного стекла, царь бросил ее к ногам говорившего - только осколки засверкали.
- Довольно! И ты, Ханкар, служишь Жрецам, заодно с моими врагами, а еще лезешь поучать! Я щажу тебя, потому что ты раньше был полезен! Убирайся сегодня же вон из моего дворца, и вообще из Аталы!
Ханкар отшатнулся прочь и вышел, сопровождаемый насмешками и молчаливым пренебрежением придворных. Дома он немедленно приказал запрячь в повозку лучших лошадей, а его имущество велел слугам собрать и везти за ним к порту Эргин. Лучше поскорей покинуть Тамориану, пока царь не передумал и не хватился его. Мариан совсем взбесился, он неминуемо погубит себя и царство. Кто знает, может, и правы Жрецы, и Боги наказывают Тамориану за бесчинства царя и вельмож? Во всяком случае, лучше переждать опасное время - скажем, на острове Кефтиу, где у него есть родственники.
А между тем, посланные царем воины уже мчались по улицам Аталы, распугивая прохожих. И конные, и пешие, завидев их, сворачивали с дороги, зная: если заденут кого, с царских воинов спроса не будет.
Вот и Дом Заложников, утопающий в ароматной зелени садов. Главное здание, сложенное из белого кирпича, скрывалось за акациями и апельсиновыми деревьями, дающими в самый жаркий день прохладу и свежесть. Когда-то здесь был загородный царский дворец, но триста лет назад предок Мариана, царь Ифран Завоеватель, распорядился поселить в нем заложников из покоренных народов. С тех пор усадьба редко пустовала. Поколения сменялись, но вместо выросших привозили новых знатных детей. Иные из них так и оставались на всю жизнь в Тамориане, кто знатными гостями, а кто - пленниками. Некоторые, получив воспитание, возвращались домой, где становились вождями своих народов, конечно, при помощи таморианских войск. Девочки-заложницы, повзрослев, выходили замуж и приносили своим соплеменникам преклонение перед богатой и просвещенной Таморианой. А на их место доставляли новых заложников из знатных семей Харанты, Черной Земли, Хинда, Тиррены и других колоний. "Хочешь покорить врага - воспитай его детей" - говорили таморианские цари.
Но теперь это правило вдруг перестало действовать. Харантийцы восстали, перебили вождей, поставленных Таморианой, и избрали новых, яростных и непримиримых. И теперь царь Мариан объявил, что время договариваться закончилось. А его воины обязаны выполнять приказ, каков бы он ни был.
В тени апельсиновых деревьев был устроен водоем, в котором цвели лотосы и плавали золотые рыбки.
На берегу водоема играли дети. Два смуглых мальчика и чернокожая курчавая девочка. Все трое почти раздеты, в одних набедренных повязках, с пестрыми украшениями на шее и в волосах, они бегали друг за другом, плескались водой и заливисто смеялись. Чуть поодаль возле пальмы стояла чернокожая нянька, следя за своими подопечными. Хорошо, что они и тут нашли друзей, играют между собой. Детское сердце привязчиво и легко забывает невзгоды. А ведь как плакали, когда их увозили...
Длинная белоперая стрела, вылетев из-за кустов, ударила в спину старшему мальчику. Он, не вскрикнув, упал в водоем. Прозрачная вода окрасилась кровью.
Еще две стрелы пришили к земле двоих других детей, не успевших понять, что случилось. Девочка дважды жалобно вскрикнула, но следующая стрела погасила в ней остаток жизни.
Все произошло так быстро, что перепуганная нянька успела только отпрянуть прочь, как все уже закончилось. С диким воплем помчалась она прочь по мощеной белым камнем дорожке, призывая сама не зная кого:
- На помощь! На по...
Еще одна длинная стрела вонзилась ей между лопаток, повалила вниз, на цветущие лилии, совсем не похожие на дикие цветы ее родной Черной Земли.
Царские воины прошли через сад до самого дома. Почти всем было не по себе после содеянного: лица их были бледны, и ни один не произнес ни слова, иных охватила дрожь.
Кард с решительным видом обернулся к подчиненным.
- Нам приказал светлейший царь, Наместник Богов на земле! Его воля священна для любого из подданных! Здесь для нас не существует женщин и детей - есть гнусные щенки, которые, если дать им вырасти, пожрут Тамориану! Пусть совесть вас не мучает, воины Родины!
Никто не произнес в ответ ни слова, но все последовали за своим начальником. У многих по-прежнему стоял в горле тугой ком; правда, руки больше не дрожали.
У дверей им заступила дорогу стража. Кард уверенно ткнул им под нос царский перстень с печатью.
- По личному распоряжению царя! С дороги!
Почему-то их сандалии грохотали по каменному полу в сто раз громче обычного, а мечи в ножнах задевали за каждый угол. Так, под грозный стук и лязг, прошли царские воины через Дом Заложников, оповещая всех о своем присутствии. Перед ними катилась черная волна горя, безумия и ужаса.
В переходе навстречу им выбежал смуглый красивый юноша в харантийской одежде. В руках у него был короткий меч, и, прежде чем его успели остановить, он поднырнул под щит ближайшему противнику и ударил мечом в бок. Но тут же сразу несколько мускулистых воинов ухватили юношу, отобрали меч, ударили древком копья по затылку. Затем рывком поставили на ноги.
- И ты таков же, как ваш дикий народ, - процедил сквозь зубы Кард, играя копьем, прежде чем ударить. - Неужели и ты, выросший в Тамориане, осмелился бы восстать?
У юноши кружилась голова, но он заставил себя в последнюю свою минуту смело взглянуть в лицо таморианцу и презрительно усмехнуться:
- Ты глупец! Мы все равно родимся вновь, под этими звездами или под иными. А ты и твой царь уже мертвецы!..
Пронзив его копьем, Кард позволил трупу упасть и в непонятной ему самому ярости, оттолкнул его ногой.
- Нет! Тамориана живет вечно! Это вы сейчас подохните! - прохрипел он, распахнув дверь в зал для игр.
Там, узнав, что их собираются истребить, собрались обитатели Дома Заложников. Более десятка мальчиков и девочек разного возраста, притихнув, ждали своей участи. Они сидели на тахте, сжавшись вместе, и молча, сухими глазами, глядели на приближавшихся таморианцев.
Самой старшей из них была стройная девушка лет восемнадцати, одетая как полагалось знатной харантийке: в набедреннике из змеиной шкуры, в накидке из длинных белых хвостов антилоп. Она поспешно обнялась с ближайшими соседями и отвернулась. Прежде чем таморианцы догадались, она достала из-под накидки кинжал и приставила к своей обнаженной груди.
- Мой жених станет и без меня сражаться с вами! - крикнула она, и упала вниз, будто кто ее толкнул, так что лезвие кинжала пронзило ее грудь.
Дети, увидев ее гибель, помертвели от ужаса. Их темные глаза наполнились слезами, кто-то заревел в голос.
Но таморианские воины не имели права на жалость. Они исполняли приказ.
Лишь когда в последнем из юных заложников погасла искра жизни, убийцы мало помалу стали приходить в себя. Чтобы не видеть трупов своих жертв, многие закрывали лицо руками, стонали как от боли. Один молодой воин, вскрикнув, бросился бежать. Никто не преследовал его, даже не крикнул вслед оскорбления. У всех пересохло в горле, руки и ноги дрожали, словно из них вынули все кости.
Отдышавшись немного и глотнув крепкого вина из фляжки, Кард приказал подчиненным:
- Смойте кровь и отвезите трупы во дворец. Государь потребует доказательств, что все перебиты. А потом подожгите Дом Заложников.
Когда над белокаменным зданием, подожженным негасимым огнем, заклубился черный дым, царские посланцы были уже на пути во дворец со своей страшной ношей.
К их возвращению царь Мариан почувствовал себя немного лучше, и даже смог подняться с постели и выйти во двор, хоть и выглядел явно нездоровым. Но, взглянув на тела заложников, позеленел и оперся на руку советника Лимарена.
- Не надо! Не надо! - закричал царь, прижимая к носу флакон с розовым маслом. - Я верю... вы хорошо сработали. Теперь уберите их отсюда... Ни к чему осквернять царский дворец видом смерти...
Где-то среди царской свиты послышался не то невеселый смешок, не то приглушенный всхлип. Царь, и без того крайне взвинченный, огляделся по сторонам.
- Кто там? Кто смеет смеяться в такое время? Пиль, это ты? Если не ты, то разве только злой дух посмеет сейчас смеяться!
Царский шут с важным видом прошел мимо растерявшихся придворных и кивнул своему повелителю.
- Кот ловит мышей и приносит их хозяйке, а хозяйка при виде убитых мышей падает в обморок! - протянул он, ухмыляясь только уголками рта.
Царь Мариан гневно топнул ногой, не обращая внимания, что боль сразу отдалась в пояснице.
- Что за чушь! Пришло время решительных действий! Спустя всего десять дней мы будем готовы выступить в поход! Я сам поведу войско! Первый удар по Харанте уже нанесен сегодня, - он кивнул на распростертые на полу трупы. - А второй сотрет ее с лица земли! И не одну только ее!
Схульд, Жрец-Игрок, таившийся под личиной царского шута, картинно закатил глаза. Здесь все ясно. Можно бы и покинуть Аталу. Но он не уйдет, не доглядев до конца, как Мариан выкопает себе могилу. Таких захватывающих событий, пожалуй, еще не бывало на свете, да и впредь не случится!
И никто не заметил, как из окна своих покоев, чуть раздвинув ставни, во двор выглядывает царская наложница Ласана. Она глядела только на царя, не сводя пронзительного взгляда черных глаз. Ее губы, подкрашенные красной краской, судорожно подергивались.
"Что же ты, Мариан, не вспомнил, что я тоже харантийка? Привык, что я всегда при тебе, являюсь по первому твоему зову... Неужели не поостережешься и после того, что совершил? Ну что ж, если так - то беспощадный дух пустыни, великий Зарх, чье дыхание - пламя, помоги мне!" - впервые за много лет Ласана взывала к своим родным Богам.

[Convollar]

Безумный царь, он даже не понимает, что самая страшная опасность рядом с ним. Ну, убийство детей вообще за пределом добра и зла. Страшный эпизод, очень напряжённый.

Ну что ж, если так - то беспощадный дух пустыни, великий Зарх, чье дыхание - пламя, помоги мне!

Знакомое представление о Великом духе.  Пламя. Спасибо, эреа Артанис!

[Карса]

Битва глазами грифа превосходна. Мариан жалок и страшен в своём безумии. Надеюсь, Иобат не пострадает, а Ласана царю отомстит. Мерзость какая - на детях отыгрываться. Может быть, до катастрофы Мариан не доживёт. Интересно, что опальный вельможа поспешил не куда-нибудь, а в Эргин. Мёдом там, видать, намазано. Или эта часть страны наименее пострадала от уже начавшихся неблагоприятных перемен?
Ситуация продолжает накаляться. Посмотрим, что будет дальше.

[katarsis]

Вот, вроде, и понятно, что заложников берут для того, чтобы убить в случае неповиновения, а, всё равно, как-то это бесчеловечно.
И, сдаётся мне, события сейчас понесутся под откос.

[Артанис]

Большое спасибо, эрэа Convollar, эрэа Карса, эрэа katarsis!

Безумный царь, он даже не понимает, что самая страшная опасность рядом с ним. Ну, убийство детей вообще за пределом добра и зла. Страшный эпизод, очень напряжённый.

Страшный! Тяжело было писать об этом. Но карте место, а что-то менять теперь трудно.

Ну что ж, если так - то беспощадный дух пустыни, великий Зарх, чье дыхание - пламя, помоги мне!

Знакомое представление о Великом духе.  Пламя. Спасибо, эреа Артанис![/quote]
Да, представление это, помимо прочего, еще и связь с "Ожерельем Артемиды". Получается, что действующие там варвары-зархиты - потомки харантийцев. Они поклонялись огненному демону Зарху, которого хеллены или агайцы - потомки таморианцев, отождествляли со своим Тифоном. Возможно, что легенды о том и другом - отголоски тех событий, что дальше будут описаны.

Битва глазами грифа превосходна. Мариан жалок и страшен в своём безумии. Надеюсь, Иобат не пострадает, а Ласана царю отомстит. Мерзость какая - на детях отыгрываться. Может быть, до катастрофы Мариан не доживёт. Интересно, что опальный вельможа поспешил не куда-нибудь, а в Эргин. Мёдом там, видать, намазано. Или эта часть страны наименее пострадала от уже начавшихся неблагоприятных перемен?
Ситуация продолжает накаляться. Посмотрим, что будет дальше.

Да, идея с грифом мне тоже понравилась. Мариан до ручки дошел, конечно. Впрочем, у такого его состояния есть причина, чуть дальше сказано.
Может и так статься! Насчет Ласаны.
Иобат и его семья близки к Жрецам, значит, должны в будущем сыграть определенную роль.
Эргин, в данном случае, наверное, выбран как ближайший к столице порт, откуда проще всего отплыть. Никакого значимого намека в данном случае нет.

Вот, вроде, и понятно, что заложников берут для того, чтобы убить в случае неповиновения, а, всё равно, как-то это бесчеловечно.
И, сдаётся мне, события сейчас понесутся под откос.

Подло и бесчеловечно уж очень получилось, еще хуже, чем представляла эти события.
Да, очень может быть, касаемо событий.

Оно ждало своего часа, вырастая и набирая силу день за днем. Это не было терпеливое, покорное ожидание, о нет! Оно непрерывно двигалось, ограниченное стенками своего обиталища. Только они в целом свете могли хоть как-то сдержать его бурную силу, постоянно возраставшую. Да и то - скорее она сама временно приняла форму Чаши, связала себя ограничениями, чтобы в ней вырасти без помех. Теперь уже скоро. Когда она будет готова, ничто не устоит перед ней.
А пока она непрерывно кружится и вращается внутри Чаши, то распадаясь на отдельные частицы, то сливаясь вновь. И внутри нее росло напряжение, прорываясь тысячей маленьких молний. Тогда под крышкой Чаши зловеще потрескивало, и самый воздух в подземелье царского дворца испуганно вздрагивал. Свечи гасли, стоило их внести в помещение, где стояла Чаша, даже когда не было никакого ветра. Да и людям все чаще становилось не по себе, даже когда они не открывали крышку. Даже сам Норгон, изобретатель Грозы Земли, теперь избегал входить к своему детищу.
Между тем, она все больше возрастала, наращивала свою массу и напитывалась черным духом разрушения, что поселился в небывалом на свете веществе, созданном сеять повсюду смерть. Его черная сила пронизывала ее насквозь, она горела на кончиках ее молний. И проходила сквозь каменные стены, через толщу земли и через души людей, наполняла их злобой, отчаянием и смертельной непроходящей болью, которой не могло утолить ничто, кроме всеобщей гибели.
Гроза Земли не умела чувствовать, и не знала, нравится ли ей быть на свете. Ей хотелось расти и крепнуть, накопить в себе такую силу, чтобы дрогнул мир... и на этом понятия ее о собственном существовании заканчивались. Созданная, чтобы разрушать, и с мыслями о разрушении, она должна была потрясти мир во всю меру своей силы, а иного места в этом мире для нее не было. Сущность, в которой искусственно соединили вещества, несовместимые в природе, вступила в союз с духом разрушения, с которым у нее обнаружилось врожденное родство. Он кормил ее своей силой, а она отдавала целый мир в его власть. И им обоим оставалось уже недолго ждать. Воздух, пронизанный дыханием Грозы Земли, тяжелел, становился душным. Земля начинала колебаться, сперва еле заметно, затем все сильней. Вода высыхала или просачивалась сквозь камни. Все живое чувствовало их разрушительную силу.
А глубоко под толщей земли, составлявшей Тамориану, результатов их работы с нетерпением ждал некто третий. Он давно почувствовал, как дрожат и понемногу истончаются стены его темницы. Несокрушимый гранит понемногу крошился, рассыпался в песок. Сквозь камень просачивались волны смерти и разрушения. Они пробудили из тысячелетней спячки заключенного узника, и он стал копить силы. Его огненная кровь остыла в жилах, следовало ее согреть. Трудно это сделать здесь, где ему нечего поглощать, кроме мертвого камня. Но он все равно соберется с силами, тем более что его темницу кто-то помогает разрушать снаружи. И он ворочался все сильнее, чувствуя, что скоро будет готов вырваться отсюда. А земля дрожала все сильнее, сжигаемая подземным жаром.
Древняя сила, заточенная Богами в дни молодости мира, и разрушительное творение изощренного человеческого рассудка, готовились погубить Тамориану. Волны разрушения и смерти расходились от них повсюду, как круги по воде. Все живое, что ощущало их, спешило покинуть Тамориану. Птицы, улетая прочь, кричали жалобными голосами, будто прощались. Звери покидали обжитые логова, по ночам крались, обходя человеческое жилье, искали более безопасные места. Лошади, собаки, домашний скот, кошки не находили себе места, кричали не своими голосами, рвались куда-то бежать, и вправду убегали, если им предоставлялась возможность. У морских побережий совсем не осталось рыбы, рыбаки возвращались с лова с пустыми сетями.
А люди?.. Люди почти утратили тонкость чувств, какой обладали их предки. Если пускались в странствия, то лишь потому что их сгоняли начавшиеся бедствия. Или они прислушивались к тем немногим, что с безошибочным чутьем узнавали приближение беды. Некоторые люди просыпались среди ночи, потому что им приказывал некий голос: "Встань, возьми своих близких, собери в дорогу самое необходимое, и спеши, потому что скоро здесь не останется камня на камне! Ступай к морю! К морю! К морю!" Но иные края еще оставались спокойны, и народ в них продолжал жить как всегда, не прислушиваясь ни к каким предупреждениям.
Так было и в столице. Но там люди, живущие ближе всех к Грозе Земли, все же чувствовали волны разрушения, даже если не могли понять, что происходит. Многие сделались крайне раздражительны, любая мелочь их приводила в ярость, работа валилась из рук. Все виделось только в черном свете. Даже те, кто не знал или не верил зловещим предзнаменованиям, чувствовали в те дни невыносимую тоску. Некоторые люди в отчаянии убивали себя. Иные же, в основном столичная знать, предавались всевозможным удовольствиям, надеясь себя развеселить. Но и развлечения их носили тот же отпечаток разрушения, сказывавшийся во всем. Столичные вельможи превзошли сами себя в кутежах и распутстве, а вместе с редкими винами пили теперь запретные зелья. В помраченном состоянии скитались по городу, а, встретив понравившуюся девушку или юношу, затаскивали их на свои пиры.
Каждый день в Атале творились убийства и поджоги. Те, кто готовился к скорой гибели и не верил в спасение, сводили счеты с прежними врагами или с теми, с кем поссорились недавно. Среди них появились проповедники, называвшие себя Пророками Гибели. Они ходили в лохмотьях, подпоясавшись веревкой, босыми, иногда вешали себе на шею ярмо. Эти самозваные пророки, одержимые духом разрушения, утверждали, что все беды человечества - от ненужной привязанности к вещам, что надо освободиться от их гнета, чтобы очиститься перед Богами. И те, кто верил им, бросали всякую работу, сжигали свои дома и мастерские, губили плоды своих трудов. Царские воины едва успевали тушить пожары по всей столице. Черный дым то там, то здесь поднимался в и без того тяжелое, будто из свинца, небо, уже много дней затянутое сплошными темными тучами. Все надеялись на дождь, но его не было.
Но, если одни уничтожали вещи, то другие, вооружившись чем попало, грабили своих собратьев. Нищие, осмелев, отбирали возле храмов приношения Богам от благочестивых горожан, просивших спасти Тамориану. Боги не отзывались на молитвы. Все тюрьмы были давно переполнены, но охраны не хватало стеречь преступников, и только крепость стен и решеток мешала им присоединиться к общим бесчинствам.
Вдобавок, дух разрушения, охвативший души многих жителей Аталы, не пощадил и их тела. В ком и раньше жила хоть небольшая болезнь, теперь она возрастала многократно, пока не сводила в могилу. Жизненная сила в людях иссякала, сопротивляться разным хворям становилось труднее. Тех, кто не выдержал, с каждой улицы относили на кладбище, в священную кипарисовую рощу.
В эти черные дни многие люди, страдая и телом, и душой, совершали порой безумные поступки, каких не было бы в ясном сознании. Так и приказал царь Мариан истребить харантийских заложников, а его воины исполнили приказ.
В тот день солнце едва взошло из-за туч, хотя жарко было так, словно оно палило во всю силу. В глубоком полумраке казались безликими темными фигурами люди, уныло скитавшиеся по улицам. В давящей, как тяжелое покрывало, духоте терялись все звуки. Вся трава высохла от засухи, на деревьях скручивались в трубочку пожелтевшие листья. В своих стойлах уныло ржали лошади, ревел домашний скот, отощавший от бескормицы. Если дожди не пойдут в скором времени, то столицу ждет голод...
В глубоких подземельях под царским дворцом ожидала своей минуты Гроза Земли. Она кипела, готовясь вот-вот вырваться на свободу и исполнить свою миссию разрушения. Без мысли она знала, как близок заветный час. Тихо, как лопнувшая струна, звенела Чаша из "мертвого серебра", предчувствуя, что недолго удержит свою ношу.
А в своей спальне лежал на постели под задернутым балдахином царь Мариан. Возле него суетились лекари, в двери заглядывали придворные, чутко прислушивались, ожидая хоть какого-то пояснения, что будет дальше.
Еще три дня назад царь чувствовал себя вполне сносно. Даже облачился в боевые доспехи и устроил смотр своих войск, собираясь на днях двинуться на Харанту. Три дня назад и город еще жил обычной своей жизнью. Но за это время все изменилось до неузнаваемости. Столица Таморианы превратилась в бездну отчаяния и порока. Отборные царские войска тоскливо выжидали, не зная, что предпринять. А владетель всей Таморианы, "Наместник Богов", слег в постель, с которой ему, похоже, не суждено было подняться.
Бледный, как смерть, царь напряженно щурил глаза, и без того превратившиеся в щелки среди опухших век. Хоть за окнами и так было темно, он велел закрыть ставни, потому что ему мешало любое освещение. Облик его внушал и жалость, и отвращение. Прежде холеные, умащенные розовым маслом, волосы и борода царя сбились неопрятным комком, потому что он не позволял слугам ухаживать за ним. Время от времени лицо больного стредальчески искажалось. Его только что усадили удобнее, и подали чашу с лекарством. Мариан отпил несколько глотков. Один из лекарей в это время растирал ему ноющие бока и спину, второй массировал отекшие ноги, уже неспособные поддерживать тело.
- Что творится на улицах? - кислым тоном поинтересовался царь.
Лекарь, державший чашу, поклонился.
- Беспорядки все продолжаются, повелитель. Тебе не обязательно о них заботиться, береги свое драгоценное здоровье. Твои советники укротят весь этот сброд...
Мариан снова болезненно поморщился.
- Разослали гонцов, чтобы войска по всей стране никуда не выпускали народ?
- Разослали, государь, - поспешил заверить лекарь, хорошо зная, что больной Мариан еще капризнее и опаснее здорового.
- Хорошо, - злорадно усмехнулся царь. - Мне надоело, что мой народ разбегается в разные стороны! Отныне никто никуда не уедет. Жаль, что в землях Храмов нет моей власти, там живут подданные Жрецов... - царь, тяжело дыша, заскрежетал зубами. - Но я скоро их всех соберу под своей властью! Они узнают, кто властелин над Таморианой!
- Так непременно и произойдет, государь. Только тебе надо поскорей выздороветь, встать на ноги. И тогда сделаешь, что захочешь. Выпей поскорей лечебного зелья, - увещевал старший лекарь, елейно стараясь придать своему голову убежденность, которой сам не чувствовал: он видел, что Мариан вряд ли встанет.
Тот выпил до дна и поморщился, то ли от горького вкуса лекарства, то ли потому что опять немилосердно закололо в пояснице и в животе.
- Что-то вкус у твоего лекарства не такой, как раньше, - вдруг подозрительно заметил царь и вонзил острые ногти в руки лекарю. - Ты уж не отравить ли меня решил, а?
Несмотря на удушающую жару, лекаря прошиб холодный пот, сквозь складки его мантии из беленого полотна. Его товарищи тревожно переглядывались, молясь, чтобы гнев царя, если обрушится, поразил бы одного только их собрата, ответственного за лечение, а они остались бы ни при чем.
- Как можно, государь?! Ведь ты - Наместник Богов на земле, твое здоровье связано с благополучием всей Таморианы. Видишь: тебе неможется - и в столице нелады, и небо хмурится, солнце отвернулось от нас. А когда ты выздоровеешь, и всем станет легче, - на ходу выкручивался старший лекарь, стараясь успокоить царя.
Мариан действительно расслабился, отпустил его руку.
- Ну хорошо, если так, то ступай, приготовь еще твоего лекарства. У меня что-то шумит в голове, и перед глазами пляшут радужные мушки. Они еще неотвязней самой боли...
Лекарь выскользнул за двери покоев и, отерев пот со лба, поспешно зашагал по переходам дворца. Он видел по всем признакам, что Мариану недолго осталось жить, и совсем не хотел отвечать за его смерть. Он знал потайной ход, которым можно покинуть дворец. А за двадцать золотых стража выпустит его и из Аталы...
А царь Мариан, отпустив и остальных, улегся поудобнее и закрыл глаза. Но заснуть не смог. Вместо этого ему стали видеться воспоминания прошлого - и совсем ранние, детские, и недавние. Он вздыхал, сжимал кулаки, порой негромко стонал.
- Матушка, гляди, я бабочку поймал... Что ты говоришь, наставник? Жрецы сделали Тамориану великой? Тогда я, как вырасту, хочу стать Жрецом... Ласана, подойди сюда, тут зеленые ящерицы!.. Почему Медер меня победил? Так нечестно! Я сын царя, а не он!.. Я - царь Таморианы, хочу - казню, хочу - милую!.. Мне нужно оружие, какого еще ни у кого не было, способное все сокрушить... Я возьму верх над Жрецами!.. Я - лев, а они - мыши!..
Сквозь бред больного издалека донесся смешок, напоминавший голос его шута. Услышав его, Мариан приподнялся со стоном.
- Кто здесь? Ты, Пиль? Подойди сюда, гарпии тебя побери! Подойдите хоть кто-нибудь! Вы же не можете оставить своего царя без помощи! Люди! Люди! Где вы?!
В эту минуту стоявшая в подземелье Чаша из "мертвого серебра" подскочила на месте, и ее пронизала насквозь сияющая белая молния. Она ударила в гранитный потолок, и тот раскололся, пошел трещинами. Дворец содрогнулся до самого основания. Выше еще все было цело, но страшная дрожь земли вдруг накренила пол. Золотой царский трон упал и покатился по треснувшему мозаичному полу. Слуги, наводившие порядок в тронном зале, завопили в ужасе. Кое-кого сбило с ног. Вскочив, они опрометью кинулись прочь, совершенно забыв, что от них требовалось, исполняя свои обязанности, быть незаметными для царя и вельмож.
Но и никто не взглянул на них. Все спасались бегством, все спешили покинуть дворец, потому что стены и пол продолжала сотрясать дрожь. Дворец был прочен. Такую каменную громадину было нелегко разрушить, ведь его некогда строили лучшие зодчие Таморианы, под руководством Крэя, Жреца-Мастера. Но все новые и новые трещины прорезали стены, разламывали высокие лепные потолки, кроша изысканные узоры. На нижних, служебных этажах уже падали с грохотом целые камни.
Никто не понимал, что случилось, но все спешили поскорей покинуть гибнущий дворец. Они бежали, спеша вырваться на свободу, не зная, что и там содрогается земля. Метались по переходам, не узнавая друг друга, уравнявшись в общей беде - первые вельможи царства рядом с дворцовой прислугой.
Несколько воинов, пробежав мимо царских покоев, остановились было. Но входить к царю без разрешения не имел права никто, а их не звали. Из-за дверей не доносилось ни звука, и воины решили, что царь покинул свои покои или его унесли. Тут рядом затрещал потолок, и воины поспешили убежать прочь.

[Convollar]

Допрыгались и домяукались. Интересно, Мариан погибнет под развалинами или выберется? Вроде бы спасть его никто не рвётся. Себя бы спасти, а полуживой капризный царь - кому он нужен?

Древняя сила, заточенная Богами в дни молодости мира

Если такую силу не уничтожили, а только заточили - значит, уничтожать её нельзя. Хотя, конечно,  у Богов свои резоны. Людям не ведомые.
Спасибо, эреа Артанис.

[Карса]

Да уж, допрыгались. Интересно, эта сущность в недрах Таморианы проснулась бы сама или без Грозы Земли спала бы ещё многие тысячелетия? Почему-то заточить кого-нибудь очень опасного - один из любимых приёмов богов (и мотивов в мифологии). А потом их созданиям, а иногда и им самим приходится расхлёбывать последствия, ведь никакое заточение не длится вечно. 
Похоже, Тамориане недолго осталось. И первой рухнет столица. А вслед за Таморианой, очень может быть, и всему миру прилетит. Мариан же, похоже, отцарствовался.

[Артанис]

Большое спасибо, эрэа Convollar, эрэа Карса!

Допрыгались и домяукались. Интересно, Мариан погибнет под развалинами или выберется? Вроде бы спасть его никто не рвётся. Себя бы спасти, а полуживой капризный царь - кому он нужен?

Насчет Мариана - есть еще третий вариант. Смотрим дальше. А в тех условиях, увы, не каждый проявит преданность. Да и мало кто, вероятно, знает, где его искать.

Древняя сила, заточенная Богами в дни молодости мира

Если такую силу не уничтожили, а только заточили - значит, уничтожать её нельзя. Хотя, конечно,  у Богов свои резоны. Людям не ведомые.
Спасибо, эреа Артанис.[/quote]
Она - тоже часть мира. Причем, в большинстве мифов, подобные хтонические существа, чаще всего, старше самих Богов и воплощают еще не упорядоченные стихии. Попробуй-ка с такими сладить, когда они в полной силе!

Да уж, допрыгались. Интересно, эта сущность в недрах Таморианы проснулась бы сама или без Грозы Земли спала бы ещё многие тысячелетия? Почему-то заточить кого-нибудь очень опасного - один из любимых приёмов богов (и мотивов в мифологии). А потом их созданиям, а иногда и им самим приходится расхлёбывать последствия, ведь никакое заточение не длится вечно. 
Похоже, Тамориане недолго осталось. И первой рухнет столица. А вслед за Таморианой, очень может быть, и всему миру прилетит. Мариан же, похоже, отцарствовался.

Вряд ли проснулась бы, разве что через тысячи лет. Это Вам не медведь в берлоге, по сезонам не просыпается. Тут нужен какой-то дополнительный "будильник". Огненного великана в "Саге о Золотой Змее" подняло колдовство Морны. А его таморианского собрата - разрушительная человеческая деятельность (куда до нее любому вражьему колдовству!)
Последствия будут неслабые, это обещаю.

Глава 12. Гроза Земли
Но остаться одному Мариану было все же не суждено. Приоткрылась чуть заметная дверь, спрятанная за стенной драпировкой, и в покои царя скользнула Ласана. Как всегда, изящная и гибкая, в шелковом бирюзового цвета платье с разрезами по бокам. На устах ее змеилась улыбка, словно она не слышала, как дрожит земля и сотрясаются стены. Больному воображению Мариана почудилось нечто зловещее в ее улыбке. и он воскликнул, с трудом приподнявшись на локтях:
- Зачем ты явилась ко мне, харантийская змея?
Ласана шагнула к его ложу, присела рядом и подала ему чашу с лекарством.
- Разве я оставлю моего царя? Ведь мы с тобой еще с юности решили, что никогда не расстанемся, как бы ни складывалась судьба, ты помнишь? Тогда пей, это тебе поможет.
Нехотя глотая вязкую горькую жидкость, Мариан осушил чашу. Затем со стоном откинулся на подушки.
В это время стены и пол опять затряслись, и кровать закачалась, как палуба корабля. Где-то в соседних комнатах затрещали стены, что-то с грохотом обрушилось. Раздался визг испуганных женщин, вопли и стоны.
- Женская половина дворца обрушилась, потому что у нее нет твердой опоры, - двусмысленно проговорила Ласана. - А я с тобой, мой царь. Пришла принять твой последний вздох.
Мариан, бессильно распластавшийся на постели, зеленый от боли и от ужаса, жутко застонал.
- Что ты говоришь?! Я выживу! Я спасусь! Эй, кто-нибудь, помогите своему царю! Где мои воины? Придворные? Слуги? Хоть кто-то, заберите меня отсюда! Я, Наместник Богов, вам велю!
Но только новый грохот со всех сторон был ему ответом. Кажется, дворец разрушался. Вот уже и над головой царя потолок пересекла глубокая трещина.
Наклонившись к самому уху царя, чтобы перекричать оглушительный грохот, Ласана проговорила с торжествующим блеском в глазах:
- Для многих нынче наступает последний час! Тамориана прогнила и готова рухнуть. Но ты, ее последний царь, не разделишь судьбу своего царства. Ты умрешь раньше!
Мариан вздрогнул, попытался подняться с постели. И не смог. Не послушались ноги, все тело болезненно изогнулось, на лбу выступил холодный пот.
- Что со мной, Ласана? - жалобно прошептал он. - Мне так больно, и в глазах темнеет...
- Я отравила тебя! - с мрачным спокойствием призналась женщина. - И не только что. Я подменила лекарство, что готовил твой ученый осел, и ты уже много дней подряд пил отраву, надеясь на исцеление.
Глаза Мариана выкатились из орбит. Челюсть отвисла. Он с трудом поднял руку в сторону женщины.
- Ты... Зачем ты это сделала? Я же о тебе заботился всю жизнь, ценил тебя гораздо выше других наложниц, подарки тебе дарил...
Она склонилась еще ближе, к самому уху царя. Он почувствовал аромат ее благовоний, но не мог уже разглядеть ее грудь и плечи, которые когда-то ему нравилось ласкать.
- Ты, кажется, забыл, что я тоже харантийка? Взятая из дома, я почти забыла его: наши жаркие степи и шум дождя сквозь широкие листья пальм, строгого отца и заботливую мать... Но голос родного края продолжал жить во мне все эти годы, хотя я подавляла его, старалась развеять в безумных развлечениях. Атала для них годится, как никакой другой город, и все-таки я помнила дом: и когда кружилась в неистовой пляске, и когда вставала с ложа очередного красавца, или с твоего, мой царь, - она насмешливо поклонилась, - каждый раз при этом я чувствовала отвращение к себе и к своей жизни. А ты велел убить моих соотечественников, таких же пленников, как и я. Могла бы и я оказаться среди них. После этого солнце сделалось для меня черным, и я поклялась тебя убить. Потому что я... харантийская змея, как ты сказал, мой повелитель!..
Мариан хрипел, уже едва слыша ее, не замечая, как содрогаются стены его дворца. Вытаращенные глаза его стекленели, с посиневших губ срывались бессвязные обрывки слов:
- Стража... Воины... Заберите и казните ее... Она подослана... Жрецами... Жрецов - истребить... Я... повелитель Таморианы!
Ласана, не двигаясь, внимательно следила за его агонией, словно ее не беспокоили творившиеся вокруг разрушения.
Вдруг что-то затрещало совсем рядом, и часть стены осела на пол, как усталый буйвол. Туча пыли заволокла всю внутренность покоев, и Ласана закашлялась.
Умирающий царь неожиданно сел на постели, словно картина всеобщего разрушения вернула ему силы. Он протянул руку и  безумно рассмеялся:
- Тамориана гибнет вместе со мной! Я остаюсь последним и единственным царем! Медер ничего не получит после меня!.. - и он упал обратно на подушки, уже мертвым.
Убедившись в его смерти, Ласана встала с кровати и вытерла руки о тончайшие, но скомканные простыни.
- По крайней мере, ты узнал, почему умираешь, и кто убил тебя! - торжествующе проговорила она. - Было бы слишком красиво для тебя - погибнуть вместе со своим народом.
И она своей легкой походкой вышла в коридор, где все рушилось, и где не было уже ни одного живого человека.
Пол под ногами предательски вздрагивал. Ласана пробиралась осторожно, стараясь держаться подальше от всего, что могло упасть. Очередная судорога земли сбила женщину с ног, так что вышибло дух. Но харантийка почти сразу вскочила на ноги и, прижимая руки к ноющим ребрам, поспешила к лестнице, ведущей вниз, к дверям.
Великолепный зал с колоннами был уже целиком разрушен. Все было завалено кусками разбитого мрамора, покрыто белой пылью. Едва ли пара уцелевших колонн, символизирующих былых царей Таморианы, способна была долго удержать на себе потолок. Он уже глухо потрескивал, как бы жалуясь, что без опор под такой тяжестью не выстоять.
Из-под обломков доносились затихающие стоны, но Ласана не задержалась ни на миг. Даже когда увидела трупы мужчины и женщины. Лиц она не узнала. Женщина, собственно, была погребена под обвалом. Виднелась лишь ее голова, да лоскут платья, когда-то бывшего розовым, с дорогой вышивкой. Он и привлек внимание Ласаны. Мужчина, еще державший за руку ту, с кем вместе встретил смерть, был придавлен почти целой колонной, лежавшей поперек его груди и живота. Мимо них Ласана пробежала с неясным сожалением, хотя и видела, что им не помочь. Но потолок трещал, и она поспешила прочь. Едва успела выбежать, как последние колонны подломились, и огромные плиты, из которых был сложен потолок, рухнули вниз.
Теперь она вбежала в переход, запруженный народом. Здесь был кратчайший путь к выходу, и обитатели дворца прокладывали себе путь. Но в Золотом Дворце одновременно жили, пребывали в гостях, работали, служили тысячи человек, и всем сразу пройти было никак нельзя. Мужчины и женщины, знать и слуги толпились в ужасающей тесноте, расталкивали друг друга, более сильные напирали вперед. Слышалось тяжелое дыхание зажатых в ловушку людей. Воздух сделался душным от запахов пота и разнообразных благовоний. Уже раздавались глухие стоны, трещали кости тех, кого со всех сторон давили соседи, стремясь к спасению. Тех, кто падал, топтали, потому что свернуть было некуда. Многие в ужасе и слепой надежде шептали молитвы Богам, другие призывали своих близких, может быть, потерянных еще прежде или вместе с ними задыхавшихся в страшной толчее.
Ласана могла разглядеть только находившихся вплотную к ней, их лица, искаженные ужасом, разинутые в беззвучном крике рты. Кто-то не глядя ударил ее локтем по уже поврежденным при падении ребрам, и женщина на миг потеряла сознание. Но не упала, плотно зажатая толпой, которая повлекла ее, как только оказалось возможно сделать несколько шагов.
Между тем, дрожь, сотрясавшая землю, все продолжалась, и стены рушащегося дворца вздрагивали, как от боли. Где-то впереди, где - Ласана не могла видеть, громыхнуло, будто рухнул горный обвал. Навстречу потянуло свежим воздухом, и передние ряды с радостными воплями бросились сквозь пролом. Остальные потянулись за ними, оставляя за собой тела задохнувшихся и затоптанных.
Вместо улицы они оказались в царской оранжерее. Еще при предках Мариана там рос целый роскошный сад, который непременно показывали всем гостям царя. Под негасимыми волшебными светильниками вырастали великолепные апельсины, лимоны, персики, смоковницы, гранаты, финиковые пальмы. Здесь же цвели всевозможные цветы, пели птицы в клетках. Среди придворных большой честью считалось получить от царя в подарок плодов из его оранжереи на золотом блюде, для царских наложниц лестно было принять цветок в знак внимания. Сотни слуг и рабов во дворце были приставлены единственно к оранжерее.
Но во что она превратилась теперь! Пол вздыбился, его рассекала, как молния, глубокая трещина. Повсюду рассыпалась земля. Ухоженные деревья валялись навзничь, вывороченные с корнями из своих кадок. Спелые плоды упали, никому не нужные. Валялись, как подкошенные, виноградные лозы, цветущие деревца жасмина и магнолии. Переломаны были стебли всевозможных роз. Людей здесь не было: все либо погибли, либо успели сбежать. В своих клетках дико вопили многоцветные птицы, отчаянно колотясь о прутья. Маленькая хвостатая обезьянка умудрилась выбраться из клетки и пробежала мимо, ловко карабкаясь среди развалин.
Все это запоминалось спасавшимся таморианцам единовременно, одной картиной, потому что никто, разумеется, не останавливался и не озирался по сторонам. Тут сбылось то, о чем Трайя говорила Сварту: что во время особенно важных событий мысль человека работает во много раз быстрей обычного, и успевает охватить все разом.
Перескакивая через упавшие деревья и оскальзываясь на рассыпанной земле, беглецы ринулись к выходу. Но тут землю потряс удар такой силы, что весь дворец затрещал, как бамбуковая коробочка. Откуда-то снизу ударил гром. И сквозь разверзшуюся крышу Золотого Дворца все жители Аталы, кто был еще жив, увидели длинную ослепительно-белую молнию. Точно ось из раскаленного металла, она пронизала насквозь небо и землю, соединила их, пропустила сквозь них дух гибели и разрушения.
Из подземелья на улицу выбежал Норгон, создатель Грозы Земли. Расширенными от ужаса и восторга глазами он глядел на свое детище. Он один во всей Атале понял, что произошло. И его последний взор был устремлен на свое творение, на неистово светящуюся молнию.
Всего лишь долю мгновения глядел на нее Норгон, но и этого времени хватило. Закрыв лицо руками, он застонал от боли. Неимоверно яркая вспышка выжгла глаза своему творцу. Норгон покачнулся, собираясь с силами. Затем, протянув руки, сделал несколько шагов к Грозе Земли. Несколько человек поблизости слышали, как он бормочет:
- Невероятная сила!.. Оружие Богов!.. Самые смелые ожидания превзойдены... Что может быть страшнее и великолепнее?..
Новая молния, на сей раз пронзительно-синяя, ударила прямо под ногами изобретателя, оглушив и ослепив еще многих. От Норгона не осталось ничего, его испепелило в одно мгновение.
А Золотой Дворец дрожал и крошился, каждую минуту изменяя форму. Казалось, что он еще держится только на молнии, что проходила сквозь него.
Да только ненадолго, на один коротенький миг. Ослепительная молния свернулась в клубок, опала и, рассыпая вокруг себя сотни молний поменьше, ушла в землю. Она стремилась поразить самое небо, но небо было защищено. Ей позволено было ударить только землю, и то - лишь часть ее, утратившую благословение Богов. И она, будто нож сквозь масло, устремилась через толщу земли, через гранит и базальт, разрушая на своем пути все основание, на котором стояла Тамориана.
Здесь же, в гибнущей Атале, остатки царского дворца рухнули, окончательно утратив форму. Трудно было поверить, чтобы эту груду обломков еще недавно именовали главным чудом света. Множество людей так и остались лежать под обломками, среди них и Ласана. Вместе с мрачными тайнами царства погибли и прекраснейшие творения мастеров Таморианы.
По всему городу метались люди, поодиночке и группами, пешком и верхом. Они бежали, не зная, где найти спасение. А под ногами то тут, то там с глухими стонами разверзалась земля, и что-то тяжко грохотало внутри. Кое-где из трещин в земле уже вспыхивало багровое пламя.
Куда бы не упал глаз, кругом царили смерть, разрушение. Рушились дома простых горожан, дворцы аристократов, храмы Богов. Под темным, так и не прояснившимся небом бежали спасавшиеся жители. Здесь полуголая спросонья женщина тащила за руку оцепеневшего от страха ребенка. Там мужчина нес на руках оглушенную жену. Мгновение - и прямо у него под ногами разверзался новый провал, откуда поднимался едкий дым, пахнущий серой.
Можно было увидеть, как другой мужчина, собрав жену и детей, усадив в повозку стариков-родителей, кнутом и руганью понукал лошадь, дрожавшую от ужаса. Но, едва лошадь потянула, наконец, повозку, как огромный каштан, гордость всей улицы, накренился, точно под топором, и рухнул прямо на повозку, накрыв всех своими раскидистыми ветвями.
Когда хоть на мгновение стихал жуткий рокот земли, сквозь него слышались отчаянные рыдания, стоны раненых, растерянные всхлипы тех, кто, оглядываясь вокруг себя, не находил близких. Казалось, это не закончится никогда. По крайней мере, не раньше, чем погибнет последний из таморианцев...
Между тем, в и без того удушающей жаре воздух еще больше сгустился, стал раскаленным. В лицо спасавшимся горожанам дохнул жар земных глубин.
- Скорей! Скорей! Скорей! К реке! Кто может идти - торопитесь! - доносились голоса немногих людей, что еще сохраняли присутствие духа. Но и они вряд ли ясно представляли, что делать дальше.

[Convollar]

Гибель столицы очень впечатляет. Ярко и страшно. Мариан свою смерть заслужил, но и Ласана не погибла. Её понять можно, Мариана нет. Норгон оценил по достоинству силу своего детища, в буквальном смысле слова. Но столица - это ещё не вся Тамориана. Так что ждём продолжения. Спасибо, эреа Артанис.

[Карса]

Ласану мы в последний раз видим в толпе, стремящейся выбраться из дворца. Уцелела она или нет, непонятно. Если уцелела, то что предпримет дальше? И где закончится её путь? Может быть, в конце концов вернётся на родину? А может быть, обретёт новый дом в другом месте? Или всё же погибнет, но позже?
Итак, столица погибла. Очень впечатляющее зрелище. Норгон прямо выставочный образец фанатичного исследователя, который уже не понимает цели исследований, такой может восхищаться и подобным результатом.  Но как же остальная Тамориана? Что в Эргине? Спасутся ли наши герои: Сварт, Ганд, Рута, Трайя, их родственники, друзья и земляки? Те, кто так или иначе оказался в эту пору в Эргине? Ведь туда подались многие, а как далеко Эргина от столицы, неясно.