Печать

[Карса]

Сколько всего произошло! И свадьба Бранимира, и появление наследника (а родившийся младенец, как ни крути, из рода яргородских князей), и смерть Предрага, и новое изгнание Мечеслава...
Может быть, Мечеслав успокоился бы, узнав, что наследник яргородского стола его сын, а не Бранимира. А может, наоборот, лишь усилилось бы желание стать-таки князем Яргородским и воссоединиться с любимой и сыном.
Жаль, что у Бранимира с женой не сложилось, но, возможно, в данных обстоятельствах и не могло быть по-другому. С другой стороны, может быть, не было у этой пары настоящего стремления поладить, оно ведь обоюдным быть должно.
Как-то теперь, при разгоревшейся междоусобице, всё обернётся...
И мне кажется, Радмила раскрылась ещё не до конца, что она ещё себя покажет.

[Артанис]

Большое спасибо, эрэа Convollar, эрэа Карса!

Династические браки дело обычное в правящих семьях, но за молодые пары обидно. Словно не люди, а фигурки на шахматной доске. Хотя бывают и счастливые пары, со временем и сдружившиеся и слюбившиеся даже. Но тут явно не тот случай. Вообще-то это не особо порядочно со стороны Мечеслава - раз уж Радмила чужая жена, тем более княгиня, разрушать равновесие в её семье непорядочно. А Бранимира он явно недооценивает.

Бывают случаи, когда при династических браках получаются любящие, дружные семьи. Например, в "То, что всегда с тобой" Лютобор Медведицкий и Росава. Пожалуй, они получились наиболее гармоничной парой в моем Сварожском Цикле. Но это когда у обоих свободно сердце. А здесь - Радмила любит другого еще до свадьбы с Бранимиром.
Мечеслав старался действовать осторожно. А сидеть сложа руки он не мог, характер такой. А как сложится противостояние с Бранимиром, увидим.

Сколько всего произошло! И свадьба Бранимира, и появление наследника (а родившийся младенец, как ни крути, из рода яргородских князей), и смерть Предрага, и новое изгнание Мечеслава...
Может быть, Мечеслав успокоился бы, узнав, что наследник яргородского стола его сын, а не Бранимира. А может, наоборот, лишь усилилось бы желание стать-таки князем Яргородским и воссоединиться с любимой и сыном.
Жаль, что у Бранимира с женой не сложилось, но, возможно, в данных обстоятельствах и не могло быть по-другому. С другой стороны, может быть, не было у этой пары настоящего стремления поладить, оно ведь обоюдным быть должно.
Как-то теперь, при разгоревшейся междоусобице, всё обернётся...
И мне кажется, Радмила раскрылась ещё не до конца, что она ещё себя покажет.

Событий произошло много, но и по времени, на самом деле, несколько лет успело пройти. Не все это было одновременно.
Мечеслав вряд ли хоть когда-нибудь бы угомонился. Он хочет Яргородского княжества. А теперь еще и Радмилу.
Бранимиру жена изначально понравилась, но именно что чисто физически. Если бы она попыталась добиться более глубоких чувств, могло бы получиться. Но ей этого не нужно. Да и ему теперь тоже.
Вполне возможно, что, если потребуется, Радмила способна еще на многое.

Глава 7. Судьба изгнанника
К тому времени семейная жизнь Бранимира и Радмилы продолжалась уже несколько лет. Маленький Всеслав рос как на дрожжах, становился бойким и любознательным ребенком, к удовольствию матери, обожавшей его. Радмила сама заботилась о сыне, не передавая его в руки мамок и кормилиц, как в то время принято было у знатных женщин. Купала и одевала его, с удовольствием расчесывала его белокурые кудряшки. Ни разу она не поругала сына, даже когда было за что. Если Всеслав, озоруя, разбивал ценную стеклянную чашу, мать просто приказывала служанке собрать осколки, да начисто, чтобы княжич не порезался. Тем удивительнее, что с другими людьми Радмила держалась обычно строго, разговаривала с высоты своего положения, никому не позволяя забыть, что она - дочь великого князя, яргородская княгиня. Но с сыном, что бы тот ни делал, голос ее был слаще меда, с уст не сходила улыбка.
На четвертый год брака Радмила снова забеременела и родила девочку. Роды были тяжелые, старухи-ведуньи едва выходили княгиню, и сообщили, что больше она иметь детей не сможет. Оправившись, Радмила даже порадовалась этому обстоятельству, которое для большинства женщин, знатных и простых, было бы величайшим несчастьем. И хорошо, что родилась дочь. Теперь у Бранимира не будет другого наследника, кроме ее ненаглядного Всеславушки, ее света в окошке.
К родившейся дочери Радмила была гораздо холоднее. То ли не простила пережитых из-за нее страданий, то ли ее сердце занято было одним лишь сыном. Сам князь Бранимир больше радовался рождению девочки, чем его жена. Ее рождение уже не испугало новоиспеченного отца, как в прошлый раз, он сразу взял ее на руки и назвал Сбыславой. И с тех пор, заходя в детскую, князь часто останавливался возле ее колыбельки, разглядывал обитавшего в ней младенца.
Отношения между супругами оставались ровными, скорее хорошими, чем плохими. Бранимир ничем не давал понять жене, что знает о ее давней любви к Мечеславу, а Радмила не давала никакого повода для упреков в настоящем, смирившись с судьбой или заставив себя смириться ради сына. Со стороны их брак выглядел безупречным. Даже княжеские слуги не могли припомнить между княжеской четой ни одной бурной ссоры, как бывает в других семьях. А рождение дочери и смерть отца и тестя, князя Мирослава Брониславича, пролили еще немного человеческого тепла между супругами.
Но как раз тут до Яргородщины дошли вести, что бежавший Мечеслав готовит против них поход. По донесениям разведчиков, князь-изгой собрал около десяти тысяч бродников и команов, да и жители Яргородщины сотнями переходили на его сторону. Надо было готовиться к серьезной борьбе. Снова сварожане воевали со сварожанами, двоюродный брат шел отнять владения у брата.
Перед выступлением в поход Бранимир заглянул попрощаться с женой и детьми. Радмила последнее время совсем замкнулась, почти не разговаривала с мужем, зато каждый день ходила молиться в священную рощу и пожертвовала золотое ожерелье храму Перуна. Князь терялся в догадках по поводу внезапного благочестия своей супруги. "За кого она молится, кому желает победы - мне или Мечеславу?" - думал он. Воображение уже рисовало ему, как будет, если он окажется разбит и погибнет: Мечеслав въедет в Яргород на белом коне, а на крыльце его встретит Радмила, радостная, сияющая...
Когда он вошел в детскую, жена в простом домашнем платье, украшенном вышивкой, играла с сыном на пышном фарсийском ковре. Собрав раскрашенные деревянные кубики, складывала их вместе.
- Смотри, Всеславушко, вот мама соберет тебе княжеский дворец! А ну-ка, попробуй теперь сам его построить, мой львенок! - ворковала она.
Мальчик стал было пухлыми ручками составлять кубики. Но его строение сразу зашаталось, цветные деревяшки посыпались вниз. Всеслав завопил и гневно швырнул пару кубиков в стену, едва не задев вошедшего в покои князя. Тот покачал головой, глядя, как Радмила успокаивает вошедшего в раж сына.
- Доброе утро вам! - поздоровался Бранимир, привлекая к себе внимание. - Я зашел попрощаться с вами. Мы уходим.
Услышав голос мужа, Радмила поднялась с пола. Она все еще была хороша собой. После родов немного пополнела, но зато стала более женственной. В ее движениях, во всем ее облике появилась величавая степенность, какую сварожане особенно уважали в женщине-матери.
На одно мгновение в глазах ее мелькнула тревога. Или так показалось Бранимиру, потому что он сам так настроился? Жена взяла за руку сына, который увлеченно таскал по полу медведя, сшитого из настоящей шерсти.
- Гляди, Всеслав, кто к нам пришел! Твой батюшка здесь. Поздоровайся с ним.
Мальчик нехотя отвлекся от своего занятия, окинул князя взором больших голубых глаз, удивляясь, что видит отца в каком-то другом виде (он еще не видел военного снаряжения). Недоумевающе буркнул:
- Здравствуй, батюшка! - и, отвернувшись, опять схватил медведя.
Но этот его взгляд, и резкий поворот головы что-то напомнили Бранимиру. Что-то, виденное в прошлом у какого-то человека, и вдруг неожиданно проявившееся в его сыне... Да полно, его ли?! Ведь и цветом глаз, и лицом Всеслав все больше напоминал именно Мечеслава, давнюю любовь своей матери!
Бранимир даже пошатнулся от этой мысли. Видимо, лицо его изменилось, потому что Радмила попятилась, закрывая собой сына.
"Знает кошка, чье мясо съела!" - горько усмехнулся князь. На одно мгновение ему захотелось гневно обвинить жену, привести ее ня суд вятших людей Яргородщины, отречься от ее сына навсегда.
Но что бы ему это дало? Публичный позор вместо восстановления своей чести мужа и князя. В глазах многих людей, склонных к обывательски-земным понятиям, Мечеслав только выиграет в сравнении с ним, как мужчина, сумевший породить сына. Кроме того, других наследников, кроме Всеслава, все равно нет, и не будет впредь. А тот, кем бы ни был его отец, настоящий потомок яргородских князей. И не так уж давно разошлись их с Мечеславом ветви, чтобы сын не мог пойти в их породу... О будущем следовало думать всегда. Тем более, когда скоро должно решиться, кому править в Яргороде - ему или Мечеславу.
Рядом в колыбели заплакала проснувшаяся Сбыслава. Ее тут же подхватила сидевшая рядом кормилица. Но плач ребенка прояснил мысли Бранимира. Еще и об этой малышке надо помнить. Она-то его настоящая дочь. Нельзя, чтобы она спросила, когда подрастет:"Отец, что ты сделал с моей матерью и братом?"
Он разжал кулаки и увидел, что ногти, оказывается, вонзились в ладони до крови. В голове еще кружился мутный туман, и он знал, что не должен ни словом намекнуть жене на открывшуюся ему догадку, потому что после такого разговора обеим сторонам останется только прибегать к решительным действиям. Потянется клубок, который, может быть, не закончится и не размотается без крови.
Однако и проститься с женой по-хорошему у него не достало сил. Насмешливо искривив тонкие губы, он произнес:
- Так я иду на Мечеслава! Привет от тебя передать?
В глазах Радмилы вспыхнул страх и враждебность, она замерла недвижно, белая как мел.
- Что ты говоришь, муж мой? - насильственно улыбнулась княгиня.
Бранимир потрогал горло, чувствуя, как откуда-то из глубины груди поднимается удушье. "Еще не хватало приступа перед самым походом", - устало подумал он.
- А разве ты не знала его до замужества... когда он служил твоему отцу? - вкрадчиво поинтересовался князь.
Он почти с наслаждением глядел, как бледнеет от страха лицо Радмилы. Для них обоих это была тяжелая минута, из тех, кто укорачивают человеку жизнь. Наконец, княгиня принужденно улыбнулась.
- Мало ли кого я знала раньше! Сейчас моя жизнь в детях и в моем новом доме. Возвращайся с победой, муж мой! Пусть боги сохранят тебя среди опасностей.
Против воли Бранимир почти восхитился самообладанием жены: она совершенно не напоминала виновную женщину. Теперь перед ним стояла достойная противница, с которой лучше сохранять дружбу. Как враг она может оказаться поопаснее Мечеслава. И он взял ее за руки и поцеловал их в знак восхищения.
- Я постараюсь победить, дорогая моя жена! Береги детей!
Переступив через  разбросанные Всеславом кубики,  он подошел к колыбели, где лежала досыта накормленная Сбыслава. Тихонько покачал колыбель, и девочка проснулась, пискнув как мышонок. Глаза у нее уже очистились от младенческой мути и приняли зеленовато-серый оттенок, как у него, отца. Бранимир ласково погладил покрытую редким пушком голову малышки. "А мать к ней и головы не повернула, когда Сбыся плакала. Вся в своем Всеславе. Ладно, хоть дочка будет моя", - подумал яргородский князь, прощаясь с семьей.
В тот же день его войско, составленное из княжеских и боярских дружин, выступило навстречу врагу.
Стояла середина осени - самое удобное время для войны по степным обычаям: уже не жарко, а корма для коней еще достаточно, ничто не мешает двигаться быстро, да и сельские жители как раз собирают урожай, и у них есть что взять. Потому-то Мечеслав со своими бродниками и союзниками-команами выбрали именно это время.
В еще высоком, чистом небе иногда пролетали серебристые паутинки, садились на лицо, цеплялись за одежду и за гриву коня. В траве неутомимо звенели кузнечики. Среди скошенных полей возвышались высокие рыжие стога, похожие на шлемы воинов. Над головами порой проплывали то коршун, то ястреб, высматривая мышей на сжатых полях. Мечеслав, щуря глаза от яркого солнца, следил за полетом птиц, веря, что они предвещают ему победу. Иногда пускал коня вскачь, далеко опережая других, и с какого-нибудь пригорка осматривал простиравшуюся перед ним до самого окоема землю.
- Дома! Наконец-то я дома! Моя Яргородская Земля, мои владения! - шептал князь-изгой, украдкой сглатывая слезы.
Он был уверен, что в этот раз у него получится захватить власть, потому что готовился заранее. Задолго до похода он посылал самых хитрых и речистых бродников на Яргородщину. Те ходили по деревням, разнюхивали, чем дышит народ, ругали князя Бранимира и до небес превозносили Мечеслава. О нем пели песни, в которых изображали князя-изгоя героем и страдальцем, единственным из власть имущих, кто радел за справедливость для простого народа. Многие люди доверчиво ждали его прихода.
И вот появился сам Мечеслав. Жители Красного, хорошо помнившие, сдались ему без боя. Выгнали присланных из Яргорода управителей. Довольный таким началом, князь-изгой произнес на площади горячую, проникновенную речь.
- Братья мои, жители Яргородской Земли! Долог и полон опасностей был мой путь на родину, но теперь я здесь. Я с вами. И я, природный яргородский князь, зову вас самим бороться за свои првва! У нас с вами одна судьба: нас грабили, лишали дома и крыши над головой, хотели обратить в рабство. Мы долго ждали справедливости от власть имущих. Но с нас хватит! Я, ваш князь, призываю всех, кто может: вооружайтесь, бейте слуг бесчестного Бранимира! Мы свободные люди, никому не рабы! Поглядите на бродников: все они - вольное братство, между ними все равны, и даже я, князь, имею лишь ту власть, что они доверили мне. Так же точно будет и всюду на Яргородщине! Мы возродим истинные обычаи богов и людей!
Он возвышался над толпой  - высокий золотоволосый красавец в алой сорочке, подпоясанный воинским турьим поясом. Он произнес самую вдохновенную речь в своей жизни, голос то гремел как медное било, то дрожал от волнения, ясные голубые глаза горели страстью. Он был весь на виду, открыт каждому, а собравшиеся вокруг него воины самим обликом своим подтверждали, что он и вправду подарит свободу всем. Мечеслав предстал перед ними, как образ из сказаний - легендарный князь-витязь, мечта, ради которой люди готовы прощать настоящим правителям их несовершенство. И многие, очень многие пошли за ним. Одни поддались притяжению Мечеслава, другие так или иначе пострадали по вине княжеских слуг и теперь жаждали справедливости или мщения. Вскоре в деревнях вокруг Красного появились отряды вооруженных людей. Местные жители тоже не отставали от них: хватали луки, рогатины, вилы - у кого что нашлось, - шли громить ближайшие боярские усадьбы, дома княжеских тиунов, огнищан. Там быстро все вычищали под метелку, скот угоняли проворные команы, а самих хозяев, зачастую вместе с семьей, вздергивали на ближайшем дереве либо топили связанных в реке. Огни горящих домов освещали Мечеславу путь по Яргородской Земле...
Следы его похода видел и князь Бранимир со своим войском, искавший брод через Искру, чтобы встретиться со своим соперником.  Он разговаривал с людьми, ставшими свидетелями жестоких погромов. Его разведчики каждый день приносили новые сведения. По их словам, войско Мечеслава больше чем вдвое возросло за счет местных жителей, принявших его сторону.
Переправившись через реку, яргородцы устроили становище возле речки Перыни, впадающей в Искру. На холме близ речки рос старый дуб, считавшийся священным.  Увидев его, яргородцы понадеялись, что боги не зря привели их сюда, и теперь пошлют им победу.
Пока строились к битве, Бранимир, сидевший на коне возле священного дуба, разглядел вдали Мечеслава. Тот, в отличие от него, сам устраивал полки: носился вперед и назад на белом коне, сразу заметный в своем алом плаще. Мечеслав всегда любил красный цвет. Он что-то говорил своим воинам, видимо, ободряя их к битве, но издалека не разобрать было, что именно. Бранимир  только видел справа и слева полки команов; эти носились взад и вперед, издавая боевой клич. Но их было меньше, чем выходило по донесениям разведчиков. Заметно меньше. Куда же подевались остальные? - удивился Бранимир. Но не успел задать этот вопрос, как прискакал вестовой от воеводы Зорана.
- Орда хана Чугая перешла Искру, грабит там деревни! - доложил он.
Бранимир яростно сжал зубы. Ну и союзников себе нашел его родич! Вот, значит, чем он им платит за то, что они помогут ему захватить яргородский престол!
Но тут внимание князя привлекли сварожские воины под знаменем Мечеслава. Сперва он думал, что это все бродники, но, приглядевшись, сумел их различить. У бродников и одежда, и вооружение были лучше, они держались в строю легко, как подобает опытным воинам. Эти же, в основном пешие, вооружены были кто чем: пикой или охотничьей рогатиной, а то и дубиной. О какой-либо защите не приходилось говорить: редко на ком из них был даже простой войлочный кожух, неплохо защищавший от ударов мечей и стрел. Щиты у пешцев были свежеобструганы, но не покрашены. Бранимир понял, что видит перед собой простых жителей Яргородщины, по своей глупости и доверчивости принявших сторону Мечеслава. Князю стало жаль своих подданных, имевших в бою мало шансов против настоящих воинов. Ну зачем они пришли биться?
И снова его взгляд упал на Мечеслава. Там, где он проносился на своем белом коне, бродники и яргородцы сразу приободрялись. Даже кочевники, подчинявшиеся только своим вождям, выполняли приказы князя-изгоя. Глядя на него издали, Бранимир пожелал, что сам не умеет так вести воинов за собой. И внезапно ему стало жаль, что они с Мечеславом враги, что борьба за власть сделала их соперниками задолго до того, как между ними встала Радмила. Ведь они братья! Сколько они могли бы совершить, если бы были вместе, ибо боги подарили каждому из них именно те качества, которых не хватало другому! Но теперь уже ничего не изменить...
Бранимир решил все-таки попробовать, хоть и без особой надежды. Оставив строившиеся полки, он вошел в свой шатер, на походном столе начертал письмо и скрепил княжеской печатью. Затем позвал боярина Мезамира.
- Поедешь послом к моему братцу. Попробуем сперва договориться.
Стоило послу передать письмо, как Мечеслав довольно засмеялся:
- Ха! Видно, струсил мой братец. Сражаться - не книжки о войне читать! Ну, посмотрим, что он там пишет...
Сломав печать, князь-изгой прочел вслух тут же, не сходя с коня, в окружении своих воевод и бродников, смело заглядывающих через плечо:
"Любезный брат мой, Мечеслав Громобоич!
Предлагаю тебе прекратить никому не нужное кровопролитие и распустить свое войско. Взамен я обещаю позволить тебе вернуться в Яргородскую Землю, дам тебе, как ты имел прежде, Красный в удельное княжение, и еще три города. Подумай, не лучше ли это, чем разорять край, где мечтаешь править?
Всегда почитавший тебя Бранимир Предрагович, князь яргородский."
Скомканное письмо вдруг полетело под копыта белого коня. Мечеслав обернулся с таким искаженным яростью лицом, что посол яргородского князя попятил коня.
- Так вот чего хочет "любезный брат"! - прорычал князь-изгой. - Дешево он надеется от меня откупиться! Что мне его Красный? Яргород хочу! Яргород! - и он, пришпорив коня, помчался к своим полкам, готовившимся к бою.

[Convollar]

Въехать в разорённую тобой же родную землю, да ещё вместе с команами - великая честь, что и говорить. На белом коне и в алом плаще. Герой. Князь-изгой, в общем - возвращение короля. Только это хорошо в легендах, сильно приукрашенных, а в жизни бывает всяко. Команы так просто не уйдут, им эта земля не нужна, им нужна добыча.
А Сбыславу ждёт нелёгкая судьба, дочь, не нужная матери - что может быть горше? И избалованный Всеслав - тоже Бранимиру не опора.

[Карса]

Мало ли кто чего хочет... Яргород Мечеславу подавай. Надеюсь, Бранимир возьмёт верх.
Не очень складывается у Бранимира с Радмилой. И что ещё из сына получится при таком воспитании? К тому же мальчик вполне может пойти в своего настоящего отца (интересно, княжич когда-нибудь узнает, чей он сын? и если да, как к этому отнесётся?). Впрочем, дети иногда удаются похожими на деда или дядю больше, чем на родителей. Жаль, что девочка неинтересна своей матери. Возможно, конечно, будут папина дочка и мамин сынок. Но посмотрим, посмотрим.

[Артанис]

Спасибо вам большое, эрэа Convollar, эрэа Карса!

Въехать в разорённую тобой же родную землю, да ещё вместе с команами - великая честь, что и говорить. На белом коне и в алом плаще. Герой. Князь-изгой, в общем - возвращение короля. Только это хорошо в легендах, сильно приукрашенных, а в жизни бывает всяко. Команы так просто не уйдут, им эта земля не нужна, им нужна добыча.
А Сбыславу ждёт нелёгкая судьба, дочь, не нужная матери - что может быть горше? И избалованный Всеслав - тоже Бранимиру не опора.

Мечеслав надеется, что все пойдет, как он о том мечтает. Хотя кое-что уже пошло не так, еще до битвы.
Арагорна из него, конечно, не получится. Тот мыслил реалистично, в отличие от него. А команов, конечно, выгонять придется.
Насчет детей - надеюсь со временем рассказать и о них. Посмотрим, как получится. О Сбыславе отец позаботится, когда она подрастет.

Мало ли кто чего хочет... Яргород Мечеславу подавай. Надеюсь, Бранимир возьмёт верх.
Не очень складывается у Бранимира с Радмилой. И что ещё из сына получится при таком воспитании? К тому же мальчик вполне может пойти в своего настоящего отца (интересно, княжич когда-нибудь узнает, чей он сын? и если да, как к этому отнесётся?). Впрочем, дети иногда удаются похожими на деда или дядю больше, чем на родителей. Жаль, что девочка неинтересна своей матери. Возможно, конечно, будут папина дочка и мамин сынок. Но посмотрим, посмотрим.

К сожалению, не задалась семейная жизнь. Остается только терпеть друг друга. А терпеть, когда знаешь друг о друге слишком много, тоже бывает трудно. С другой стороны - иногда и у тех пар, что изначально любили друг друга, с годами все может измениться до неузнаваемости.
Хороший вопрос - узнает ли Всеслав правду о своем рождении? Пока еще не задумывалась об этом. Разве что мать сама когда-нибудь признается ему, когда придет время. Но может и не сказать. Да и будет ли это важно, когда Всеслав вырастет? Что он будет знать о Мечеславе?
Насчет детей - точно. Именно так и получится.

Устраивая полки для битвы, Мечеслав заметил за рекой клубящийся черный дым. Он подымался вверх, пятная чистое небо.
- Откуда это? - удивился князь-изгой. - На том берегу нет ни боярских, ни тиунских усадеб.
К нему подъехал на соловом коне команский хан Илак, усмехнулся, алчным взором глядя за реку.
- Селения сварожан есть. Я послал Чугая в загон, пусть соберет побольше скота и пленных. Это наша добыча.
Мечеслав вздрогнул, точно раненый, тут же угрожающе наехал конем на комана.
- Но ведь здесь мои владения! Мы так не договаривались, чтобы вы брали полон на Яргородщине! Кем я останусь править?
Хан только пожал плечами, покрытыми рысьей шубой.
- Как это - не обещал? Ты же говорил, что мы возьмем богатую добычу! Вот мы и начали ее собирать. А чем еще ты можешь платить нам? Ты - князь бедный, у тебя ничего нет.
Мечелсав застонал от унижения, сцепив зубы. Все верно, проклятый коман прав. Но до чего же горько слышать такие слова, да и позволять грабить народ, которым надеешься править! Неужто иначе ему не достичь власти?
- Погоди немного! Главная награда ждет тебя в Яргороде. Там твоя орда получит такую щедрую плату, какой еще никто из вас не видел. Даю тебе слово!
Хан в ответ покачал головой, так что волчий хвост на его шапке закачался.
- Но ты еще не победил, и неведомо, сможешь ли нам заплатить! А нынешняя добыча - она верная.
Этого Мечеслав уже не мог выдержать. Пришпорив коня, он вздыбил его свечой, нависая над невысоким команом.
- Я одержу победу, и ты это увидишь! Но грабить деревни запрещаю!
Он уехал прочь, не замечая презрительной насмешки на устах команского хана. Бросившись к своим воинам, князь-изгой приказал поднять знамя Яргорода - дуб, вздымающийся к солнце, на алом поле. Два совершенно одинаковых знамени поднялись друг против друга в поле над Искрой, заплескались на ветру.
Битву начали лучники. Из обоих войск выехали самые искусные стрелки, пустили стрелы, выискивая слабые места в защите противника. Застучали стрелы о прочное дерево щитов, зазвенели, вонзаясь в металл. Сразу несколько человек по обе стороны повалились с коней, мертвые или тяжело раненые, кое-кто отпрянул, унося стрелу в ране. Княжеские дружинники владели луком так же хорошо, как мечом и копьем. Но и среди бродников было много умелых стрелков, а о команах, способных спустить тетиву из любого положения, говорить не приходилось.
Князь Бранимир видел, как одному из его воинов стрела пробила голову вместе со шлемом, и он упал вниз, застряв ногой в стремени. Конь поволок тело, и через минуту от головы красивого веселого воина осталось кровавое месиво... Князь хотел бы отвернуться, но не имел права. Это была его война, и он должен был выдержать все. То было наименьшее, что он мог сделать для тех, кто сражался и погибал ради него.
С глухим, все нарастающим топотом ринулась вперед конная лава бродников, схлестнулась с княжеской дружиной. Бранимир разглядел Мечеслава: тот был на самом острие атаки, на своем белом коне вертелся волчком среди врагов, как всегда бесстрашный, ожесточенно рубился с яргородскими витязями.
Князь собирался и сам выехать вперед, к своему войску. Но вокруг него сомкнулась старшая, боярская дружина, окружили его, оттеснили назад, под знамя.
- Ты не можешь собой рисковать, государь! Если тебя убьют, Мечеслав сразу победит! - сердито втолковывал ему воевода Зоран. - Они и так сюда будут рваться, зачем тебе лезть на рожон?
Его поддержал и Мезамир, как всегда изысканно-вежливый - хоть сейчас же посылай на прием ко двору любого иноземного правителя:
- И вправду, княже: положись сегодня на доблесть своих воинов, а себя побереги! Сколько князей на Яргородской Земле? Ты один, Всеслав еще младенец. Все и так знают, что ты здесь, под знаменем, у священного дуба.
И Бранимир подчинился им. Оставшись под знаменем в окружении последнего резерва дружинников, он не отводил глаз с поля боя. Во рту у него пересохло, горло сжимала судорога, и вряд ли он смог бы вымолвить хоть слово, если бы и попытался.
А там, впереди, бушевала сеча! Стальные доспехи дружинников почернели от пыли и крови. Но дикие, разноплеменные люди, которых привел Мечеслав, умели и любили сражаться. Их копья и сабли били не неугад, злые степные кони хватали зубами дружинных коней за шею, топтали копытами. Команы стояли позади, не спеша вступать в битву, но преграждали путь яргородской рати. Никто не знал, в какой момент они вступят в бой. Бранимир видел, что обе стороны сильны и упорны, и неизвестно, кто возьмет верх.
Мечеслав, вертясь в самой гуще битвы, лучше него понимал, что происходит. Вот сейчас вбить клин в строй противника, рассечь пополам его строй и, как тонкое, но опасное жало, дойти до самого сердца - туда, где под знаменем прячется его братец, не посмевший сунуться вперед. Потом их удар поддержат команы, и измолотят обезглавленное яргородское войско, если не сдастся сразу.
Князь-изгой промчался вдоль рядов своих воинов, воодушевляя их на битву, как умел только он, Мечеслав:
- Вперед, славные яргородцы! Завоюем нашу свободу! Эти княжеские выкормыши уже почти мертвы от страха!
Вчерашние холопы и смерды, перешедшие на его сторону, шли за ним в бой, приободрившись и крепче сжимая свое разномастное оружие.
- Мечеслав! Мечеслав! - имя своего, "народного" князя стало их боевым кличем.
Но тут же их стал обтекать с разных сторон, как вода высокую гору, свежий отряд яргородских воинов. По знаку воеводы Зорана, навстречу выехал рослый воин с самым сильным голосом в дружине. Приставив руки ко рту, заревел, как буй-тур, то, что было велено:
- Эй, яргородцы! Разве вы не видите: пока этот перебежчик ведет вас на убой, его союзники разоряют деревни на том берегу! Взгляните, вон дым за рекой! Мечеслав вас всех погубит! Ступайте лучше по домам! Побунтовали, и хватит. Князь Бранимир обещает вас прощение!
Растерявшиеся ополченцы озирались по сторонам, не зная, кому верить. Тогда разъяренный Мечеслав спустил тетиву, и стрела вонзилась точно в рот все еще кричавшему глашатаю. Яростно обернувшись к своему войску, крикнул охрипшим голосом:
- Бей княжьих собак!
И снова завертелась свалка еще злее прежней. Мечеслав видел, как бьются вокруг него бесстрашные бродники и остатки его былой дружины: Ратша, Усол, Лось, Бубен, Коршун, коман Савур, и другие, прошедшие вместе с ним огонь и воду, от разбойничьей жизни в Камышинниках до службы у великих князей. Эти люди умели сражаться, и были сегодня готовы на все. Князь-изгой почувствовал, как его сердце наполняется тем же бесшабашным разбойничьим духом, когда море по колено. Он весело рассмеялся.
- Бьемся, князь? - к нему подскочил, с безумными глазами, в сбившемся набок шлеме, Усол, по пути сбив саблей яргородского ратника.
- Бьемся, Усол! - в тон ему отвечал Мечеслав, приняв на щит удар очередного противника, а сам разрубив ему шею. - Где наша не пропадала, а все жива!..
Но в этот миг чья-то меткая сулица вышибла Усола из седла, под копыта коней. Дико озираясь по сторонам, Мечеслав увидел, как оседает наземь с разрубленной головой Бубен, некогда познакомивший его с бродниками. Пал, весь изрубленный, Коршун. Корчился на земле, истекая кровью, Ратша, тот, кто всегда следовал за ним, еще с того далекого времени, когда он, Мечеслав, был - хоть совсем недолго, а все же был, - яргородским князем!
Он ничем не мог помочь тем, кто погибал за него. Мог только рубиться, за них и за себя, не давая окружить.
- За мной, вольные братья! Туда, к дубу! Кто убьет Бранимира, тому я дам боярство и три города во владение!
Но в этот миг донесся истошный крик Лося:
- Команы предали! Они уходят! Нас бросили!
Мечеслав оглянулся, и сердце у него замерло, а затем покатилось в пропасть. Команские орды, издали отличимые от сварожан по своей посадке в седле и по высоким войлочным шапкам,  действительно повернулись спиной и удалялись прочь, они уже перешли Перынь. Князь-изгой глядел им вслед, и ему казалось, что он видит страшный сон.
Рядом послышался стук копыт, и к нему подлетел во всю прыть молодой коман.
- Меня послал хан Илак, чтобы передать тебе: теперь ты знаешь, как приказывать нам! А на Яргородщине мы все возьмем сами, и не тебе, жалкий неудачник, нам помешать!
Не помня себя, князь-изгой взмахнул мечом, снося голову наглому юнцу. Но вслед за тем вновь огляделся по сторонам отчаявшимся взором. Команы ушли уже далеко, их не вернуть. Без них войско Мечеслава разом поредело, и поле за ними показалось страшно обширным, словно вырубка, когда с нее исчезнет весь лес. Его бродники и ополченцы продолжали биться, ибо им нечего было терять, но их силы таяли. По всему полю, между Перынью и Искрой, метались потерявшие седоков кони.
Мечеслав схватил свое знамя с яргородским дубом, готовясь собрать вокруг него свое войско для решительного прорыва. Но навстречу ему метнулся Ратибор, сын воеводы Зорана, выхватил знамя и победно завопил, потрясая своим трофеем.
- Яргород! - прогремело над полками князя Бранимира, уже предчувствующими победу.
Невыносимая тоска сжала сердце Мечеслава. Остатки его рати, если не обратились в бегство, погибали в бою. На одно мгновение ему захотелось закончить все, бросившись на выставленные копья яргородцев. Но ярость и упорство оказались сильней. "Если останусь жить, я еще что-нибудь придумаю, найду способ вернуть власть и отомстить! Я не проиграл, не оказался слабее! Если бы не подлые команы, я бы победил! Значит, я не сломлен. Я смогу бороться..."
И, убедившись, что на этом поле ему не на что надеяться, он перескочил с запалившегося белого коня на другого, сбросил алый плащ и накинул простой кожух и команскую шапку, скрылся незаметно в зарослях, тянувшихся на много верст по берегам Искры.
А на поле битвы уже торжествовали победу яргородцы, оставшиеся верными князю Бранимиру. Медленно приходили в себя после боевого угара, собирались вместе, разыскивали погибших и раненых, обменивались новостями.
- Ну, теперь наконец-то наступит мир! Мечеславу теперь на Яргороодщину заказан путь. Если и выживет, в другой раз уж никто не пойдет у него на поводу. Осталось только команов теперь прогнать, и все, - рассуждали бывалые воины.
К священному дубу, возле которого наблюдал за сражением князь Бранимир, подъехали воины, разгоряченные сечей. Снимали шлемы, утирали пот со лба, при встрече шумно приветствовали друг друга, поздравляли с победой.
Князь Бранимир, бледный от волнения, спустился с коня, встречая победителей. Коснулся руками старого священного дуба. Его морщинистая кора была теплой от солнечных лучей.
- Боги послали нам победу, мои храбрые витязи! В честь этой победы я хочу воздвигнуть здесь, у священного дуба, настоящее святилище Перуна. Поставить на этом самом холме храм в честь Бога Грозы, а в храме - его резное изваяние. Мы слишком долго терпели на Яргородской Земле одни только битвы да разорения! Пора украшать ее красивыми зданиями и храмами, яркими нарядами, узорочьем, красивыми вещами, песнями сказителей, очарованием живого слова, книгами, что можно послать как почетный дар любому правителю, ближнему или иноземному. Лишь прекрасное заслуживает оставаться в народной памяти. Если хоть что-нибудь из созданного нами  переживет века, глядишь, потомки и вспомнят нас добрым словом, а не только за распри наши.
Так Бранимир впервые обозначил для себя стремление, которому позднее старался неукоснительно следовать всю жизнь.
Среди прочих воинов подъехал и Ратибор, с почетом доставивший захваченное у Мечеслава знамя, точно такое же, как и у Бранимира. Князь похвалил молодого витязя и надел ему на шею золотую гривну.
- Это знамя мы повесим в будущем храме здесь, на берегу Перыни, - разрешил князь возникшее затруднение.
В воздухе еще пахло кровью, над полем граяли вороны. Кругом слышались стоны раненых. Из-за реки тянул дым от сожженных селений, и яргородцам следовало, как только отдохнут, идти и выпроваживать их со своей земли. Сколько крови и слез из-за злосчастного нашествия Мечеслава еще должно было пролиться! Но, несмотря на все это, каждый на миг представил Яргородскую Землю такой, как ее мечтал видеть князь Бранимир, и у них стало веселее на душе.
А Мечеслав, на сей раз совершенно один, бежал, спасаясь от погони. Порой, в приступе глухого отчаяния, ему хотелось, чтобы люди Бранимира или стрела случайного комана прервали его путь. Но жажда жизни брала верх, и он запутывал свои следы, выбирал труднопроходимые лесные тропы, где не так-то просто было его разыскать. Миновал обезлюдевшие Камышинники, взял лодку и двинулся вниз по Тане-реке к Полуденному морю.
Наконец, он спустя много дней добрался до Широкой Гавани, где надеялся найти корабль, куда бы тот ни шел. Но, притаившись в камышах, услышал, как на берегу разговаривают всадники с заметным яргородским говором. Он надеялся, что на воде они потеряют его следы, но нет - посланцы Бранимира добрались к морю вровень с ним. Значит, ему идти в город нельзя!
Изгнанник повернул в маленькую заросшую ряской протоку, чтобы скрыться незамеченной. По ней добрался до маленькой бухты поодаль от гавани. И тут Мечеслав поверил, что Хозяйка Судеб еще не намерена обрезать его нить. В бухте у причала стоял один-единственный корабль, судя по оснастке - агайский. Не задумываясь, он налег на весла, правя к этому кораблю. Люди вовсю суетились на нем, видимо, готовясь отплыть. Уже поднимали канаты. Приблизившись, изгнанник громко закричал. С палубы, не очень опрятной, выглянул хозяин, чернобородый агайец.
- Ты что шумишь? С чем пришел?
- Ты в Агайю плывешь? - вместо ответа спросил Мечеслав.
- В город Мелос, - недоумевающе ответил корабельщик.
- Мне годится. Возьми меня, и отплывем сейчас же. Я даю золото, - беглец достал из вьюка с последними остатками своего имущества несколько монет.
Корабельщик попробовал их на зуб, но замялся на мгновение.
- Я ведь не просто так здесь стою, а не в гавани. На моем корабле три человека умерли от заразной хвори. Нам велено поскорей отсюда убраться. Если ты не боишься, я тебя возьму.
Мечеслав засомневался было. Но преследующие по пятам яргородцы показались хуже какой-то болезни. В глубине души он не поверил, чтобы она посмела поразить его. И перемахнул через борт корабля,усмехнувшись по-бродницки бесшабашно:
- А, где наша не пропадала... Забирай меня отсюда подальше!

[Convollar]

Мечеслав хороший воин, но не полководец, то есть он именно дерётся хорошо, но это не самое важное. Полководец должен быть и стратегом и тактиком. Неплохо бы и понимать своих противников и тем более, союзников, особенно таких, как команы.  Можно подумать, он их привычек не знал. Налетели, пограбили и ушли. Всё. Так что результат закономерный. А вот болезнь, от которой бегут агайцы - это ещё страшнее войны.

[Карса]

Ну, Мечеслав, ну, авантюрист.  Ему бы не княжества искать, а лазутчиком-диверсантом быть. Увёртлив, изобретателен, решителен, неглуп, хотя порой и опрометчив (поэтому диверсантом, а не разведчиком-резидентом). Но судьба у него иная. Вернётся ли он на Яргородщину, когда, как, с чем? Суждено ли ему и Радмиле как-то пообщаться? Познакомится ли Всеслав со своим отцом? А как сложатся его отношения с Бранимиром? Ну да дождёмся продолжения, получим и ответы.

[Карса]

А вот болезнь, от которой бегут агайцы - это ещё страшнее войны.

У Мечеслава выбор небогат. Он решил рискнуть, может, недооценил при этом опасность, но ведь может и успешно выпутаться из ситуации (не заболеть или заболеть, но выздороветь). Думаю, он, при его характере, надеется "проскочить".

[Артанис]

Премного благодарна, эрэа Convollar, эрэа Карса!

Мечеслав хороший воин, но не полководец, то есть он именно дерётся хорошо, но это не самое важное. Полководец должен быть и стратегом и тактиком. Неплохо бы и понимать своих противников и тем более, союзников, особенно таких, как команы.  Можно подумать, он их привычек не знал. Налетели, пограбили и ушли. Всё. Так что результат закономерный. А вот болезнь, от которой бегут агайцы - это ещё страшнее войны.

Ну, Бранимир тоже и не воин, и не полководец. Немудрено, что Мечеслав уверен был, что одолеет его. А о команах он, возможно, просто не предусмотрел всего. Для него главным было захватить Яргород, а там - "вижу цель, не вижу препятствий"(с).
Понадеялся, что болезни ему не страшны.

Ну, Мечеслав, ну, авантюрист.  Ему бы не княжества искать, а лазутчиком-диверсантом быть. Увёртлив, изобретателен, решителен, неглуп, хотя порой и опрометчив (поэтому диверсантом, а не разведчиком-резидентом). Но судьба у него иная. Вернётся ли он на Яргородщину, когда, как, с чем? Суждено ли ему и Радмиле как-то пообщаться? Познакомится ли Всеслав со своим отцом? А как сложатся его отношения с Бранимиром? Ну да дождёмся продолжения, получим и ответы.

Ага, он примерно этим и занимался, пока жил среди бродников. Немудрено, что хорошо поладил с ними, несмотря на сословные различия. Да и на службе разным князьям те же навыки пригодились. Но для широкой политической арены эти качества вряд ли более применимы. Разве что в команде с кем-то более осмотрительным.
Удастся ли на сей раз Мечеславу выкрутиться, чтобы все это оказалось возможным? Не ручаюсь...

Глава 8. Понимание
Спустя несколько седьмиц прибывший агайский купец поведал яргородскому князю и княгине, что изгнанный Мечеслав умер от болезни в агайском городе Мелосе.
Услышав эту весть, княгиня Радмила побледнела как мел и медленно выпрямилась в своем кресле. Так и осталась сидеть до конца приема - холодная, молчаливая и неподвижная, как мраморная русалка за ее спиной. Но, как только они с Бранимиром остались наедине, она обернулась к мужу, яростная как пантера.
- Твоих рук дело? Ты действуешь наверняка - послал за Мечеславом не только своих псов, но и отравителя? Лишь бы некому было оспаривать у тебя Яргород! Ну и как, ты радуешься? Признавайся!
Оскорбленный Бранимир выставил руки вперед, будто обороняясь.
- Ты в своем уме? Он умер от болезни, как было сказано. Клянусь Великим Древом, что я ни при чем!
- О, не клянись! Все знают, как в твоем роду соблюдают клятвы. Твой отец умер из-за того, что нарушил клятву на мече. И тебе ничего не стоит дать ложную клятву.
Вся кровь, казалось, хлестнула в голову Бранимиру, перед глазами заплясали цветные блики, как на поверхности Искры. Но он сдержал гнев против женщины, ярившейся перед ним.
- Отца я не осуждаю, но и не оправдываю. А сам я не даю ложных клятв, - отвечал он, с ненавистью глядя на жену.
Радмила вскочила с кресла. Глаза ее бешено горели.
- А что я должна думать, если Мечеслав умер так внезапно... и так кстати для тебя? Ты боялся его, даже изгнанного из Сварожьих Земель! Боялся, что он вновь соберет войско и лишит тебя отнятого твоим отцом престола. Потому что Мечеслав был сильнее тебя, потом что за ним шли люди, любили его...
- Замолчи... - Бранимир тоже вскочил на ноги и не закричал, а прошипел это слово ледяным голосом.
жена его и впрямь смолкла, растерянно закрыв рот. А князь прошелся по горнице от одной стены к другой, сцепив руки за спиной. И заговорил холодным, отрывистым голосом, не глядя на супругу, как будто самому себе:
- Мы только третьего дня вернулись из степей, выпроваживали команов с Яргородской Земли. Где силой военной, где подкупом. А кто их навел? Твой Мечеслав! Ты видела пепелища на месте цветущих деревень? А толпы пленных в команском обозе? Яргородские жители, сотни мужчин и женщин, плетутся по степи, в лохмотьях, оборванные, босые. Их гонят плетьми, кормят в пути впроголодь. И все они навсегда потеряны для родной земли. Их продадут иноземным купцам на Бычьей Голове или оставят рабами в степных кочевьях. Жаль, Радмила Мирославна, что ты не видела такой обоз, отбитый у команов! Не слышала, сколько семей нынче оплакивают близких! За это я не могу жалеть Мечеслава. Он сам распорядился своей судьбой. Мне жаль только, что все сложилось именно так. Он был силен и храбр, и многое мог бы сделать для родной земли. Но нам с ним было не поделить ее. Однако я не причастен к его смерти!
Радмила перегнулась через стол, глядя на мужа испепеляющим взором. Ее бледное лицо все пошло красными пятнами, словно в него плеснули кипятком.
- Лжешь! Лжешь! - отрывисто прошипела она и вышла из горницы, не оглядываясь, поспешила в детскую.
С этого времени княжеские челядинцы приметили, что княгиня сделалась еще ласковее с первенцем своим, княжичем Всеславом. Дочь же в первые годы жизни находилась целиком на попечении слуг.
Что до князя Бранимира, то он после ссоры с женой уехал на охоту в Драконовы Горы, чтобы развеяться. Впоследствии, если находилось свободное время среди вороха княжеских обязанностей, проводил его, как и прежде, с любимыми книгами и "собранием древностей", все больше пополнявшимся.
Как бы там ни было, но в одном-то его надежды оправдались: после смерти Мечеслава закончились смуты на Яргородской Земле. О покойном кое-где продолжали петь жалостливые песни, но они-то не мешали править князю Бранимиру. Память о последнем нашествии постепенно притуплялась. Уцелевшие жители отстраивали сгоревшие дома, возделывали землю. Играли новые свадьбы, рожали детей. И надеялись, что хоть их век будет спокойным, без свар и распрей.
В эти годы Бранимир старался украсить Яргородскую Землю искусными изделиями человеческих рук, как обещал возле священного дуба. Возле него в первый же год воздвигли храм Перуна из белого камня, но он стал лишь первым из множества прекрасных строений во всех значимых местах Яргородщины. Сам князь и знатнейшие бояре щедро давали куны для строительства. В Яргород охотно приезжали сварожские и иноземные мастеровые, ваятели, живописцы, ювелиры, поэты. Их труд высоко ценили, их изделиями наслаждались все образованные сословия на Яргородщине.  Но этого князю Бранимиру было мало: он хотел, чтобы свои, яргородские искусники умели не меньше приезжих. По приказу князя открыли школы для способных юношей, где обучали наукам и ремеслам. Окончив ее, каждый, у кого был какой-то талант, даже последний бедняк, мог стать уважаемым человеком, сделать много полезного. Князю нравилось узнавать о новых способных людях, выросших из ниоткуда, как прекрасный цветок на песчаной почве. Была создана школа и для девочек, правда, в ней обучали за плату. Этого нововведения многие яргородские бояре сперва не поддерживали. Но князь Бранимир настоял на своем. Он разъяснил, что умная, образованная женщина, умеющая вести счет, поддерживать любую беседу, распоряжаться домашним хозяйством, будет для любого "вятшего мужа" лучшей женой и помощницей во всем. В итоге, боярское тщеславие взяло верх, и они позволили своим дочерям учиться. Так постепенно рос уровень образования в Яргородской Земле и ее красота.
В те годы, сравнительно спокойные для Сварожьих Земель, и другие могущественные князья, так же как и Бранимир, старались прославить свой край и свое имя строительством да искусствами. Глеб Милонежич, сидевший великим князем в Дедославле; и Стемир Сильный в далекой Лесной Земле, всерьез вознамерившийся сделать свои владения сильней и краше Исконных Земель, - были носителями того же замысла, который волновал и Бранимира. И они украшали свои города, не жалея кун в княжеской казне.
Между тем, год проходил за годом. Вот уже и княжеские дети подросли достаточно, чтобы обучаться своим будущим обязанностям. Княжич Всеслав рос красивым ясноглазым мальчиком с льняными волосами, на вид просто загляденье. Но когда мать согласилась поручить его наставникам, оказалось, что с ним не так-то легко справиться. Он был упрям, своеволен и не любил задерживаться на том, к чему не лежит душа.  Воинские упражнения ему давались неплохо, хотя, по словам знающих воинов, не было призвания к ним. Единственным, что всерьез увлекало княжича, были кони, собаки, ловчие птицы и охота. Стоило князю пообещать своему наследнику взять его натаскивать нового ястреба в поле на перепелов, - и Всеслав проснулся раньше всех во дворце, чуть не затемно, только бы не уехали без него. После охоты принес добытых ястребом птиц к матери, выложил перед ней на пол, без умолку говоря о них да о своем крылатом охотнике. Радмила похвалила сына и ласково поцеловала в щеку, чего он, собственно, и добивался.
А вот Бранимир был им недоволен. И больше всего - тем, что мальчик совсем не хотел учиться. Сам князь, выросший среди книг, считал само собой разумеющимся, что и его наследник будет образованным и просвещенным государем, а для этого еще с детства воспримет лучшее из самых разных культур и времен. Но увы, нанятые учителя сообщили князю, что Всеслав вовсе не стремится к знаниям. Над книгами он томился и скучал, писал кое-как, с помарками, а то, что все-таки выучит, отвечал равнодушно, без настоящего интереса. Он не был глуп, по словам назначенных князем наставников. Просто он был ленив и не привык исполнять то, что ему не нравилось.
Огорченный Бранимир решил однажды сам проверить, как идут уроки у его наследника. Тому как раз исполнилось восемь лет. Князь привел его к себе в палату "собрания древностей" - уж там, казалось бы, для любого мальчишки нашлась бы уйма интересного. Но Всеслав лишь прошелся мимо разложенных на полках черепков, костей, старинных украшений и свитков, снабженных описанием. Немного задержался возле огромных бивней индрика-зверя, потрогал их. Но так и не задал ни одного вопроса.
Бранимир подвел его к начертанию Сварожьих Земель, разложенному на столе.
- Назови, с какими землями граничит наше, Яргородское княжество! - потребовал он.
Глаза у мальчика сразу потускнели, руки бессильно повисли вдоль туловища, а голос, когда он заговорил, был тягучим и скучным, словно ему хотелось спать.
- Яргородское княжество граничит... на восходе - с команской степью, на полудне... через Драконовы Горы... - он шумно зевнул, - с Хунгарией... а на полунощи... - продолжал он монотонно, будто во сне.
- Довольно! - прикрикнул рассерженный князь. - Значит, землеописания ты не знаешь и знать не хочешь. Ну а чтение? Прочти мне бегло несколько строк о древней войне первых сварожан с драконами и двуногими ящерами.
Но Всеслав не стал читать, а, как бы вспомнив о чем-то важном, направился к дверям.
- Батюшка, подожди меня! Мне старый Перехват обещал, что я смогу поглядеть, как он кормит ястребов. Я вернусь, а потом прочту.
- Всеслав, вернись! - ударил ему в спину не очень громкий, но строгий голос князя. Мальчик недоумевающе обернулся.
- Я тебя не отпускал, Всеслав! И впредь ты не будешь покидать уроки, когда тебе вздумается. Сперва на все ответь, а уж потом - ястребы и собаки. И только если ответишь правильно!
Княжич набычился, не глядя в глаза Бранимиру.
- А матушка говорит - я ничего никому не должен, потому что я будущий князь яргородский! Успею еще все выучить, какие мои годы?
Бранимир тяжело вздохнул. "Радмила, Радмила! Кто мог знать, что она успела так испортить сына?" Но выказывать раздражение при ребенке не стал, а, усадив его напротив, строго смерил его взором.
- Какой из тебя князь, если даже границ своего будущего княжества не знаешь? Князь должен знать гораздо больше других людей! Я, видишь, до сих пор учиться продолжаю, и с большим удовольствием. Ты слушай, что тебе говорят учителя, а не матушка! Она тебя привязала к своей юбке, могла бы - до сих пор грудью бы кормила...
- Замолчи, отец! Матушка лучше всех на свете! Не смей оскорблять ее!
Вихрем взвился Всеслав, выставил вперед кулаки, словно вправду готов был драться, не соизмеряя сил. Миловидное детское лицо исказилось гневом, глаза горели, как у волчонка.
Бранимир не мог поверить своим глазам - так стремительна и невероятна была перемена. Не желая выдать растерянность, он произнес холодным, неприятным тоном:
- Чтобы это был первый и последний раз, когда ты повышаешь на меня голос! Если такое повторится, мне придется тебя высечь! А теперь ступай...
Выходка наследника повергла князя в настоящее смятение, и он долго размышлял, как с ним быть теперь. Он никак не ожидал, что Радмила настроит сына против него, и не мог представить такую ярость у восьмилетнего ребенка. Казалось - он для мальчика самый злейший враг. Оставалось надеяться, что Всеслав еще мал, и с возрастом да среди мужчин влияние матери развеется, превратится в разумную сыновнюю почтительность. Другого способа Бранимир не находил. Он еще долго сидел так и размышлял, что иногда легче бывает править большим княжеством, вершить судьбы тысяч людей, чем у себя дома договориться с испорченным, непослушным мальчишкой. И сам князь не мог поручится, как поступит в следующий раз, если Всеслав окончательно отобьется от рук. Хорошо, что на сей раз хватило сил сдержаться. Бранимир всегда был убежден - хотя многие владетели и главы семейств не поняли бы его, - что лишь тот, кто владеет собой, вправе управлять другими. А вот как научить этой простой истине своего наследника, будущего князя яргородского?.. Права, видно, народная мудрость: детей надо учить, пока помещаются поперек лавки, а когда вдоль - уже поздно...
Одна лишь маленькая Сбыслава радовала отца. Когда она подросла достаточно, чтобы осмысленно интересоваться окружающим миром, князь стал забирать ее из детской, сам учил ее грамоте или читал ей вслух старинные сказания. Девочка слушала, затаив дыхание и широко раскрыв глаза: перед ней открывался широкий, еще незнакомый мир! А когда она, забавно мотая еще тонкой русой косичкой, задавала отцу кучу вопросов, как приятно было на них отвечать! Маленькая Сбыся открыла Бранимиру еще одну радость: мало самому узнавать новое, еще лучше, когда можешь научить ему другого, поделиться с другим человеком.
Но, помимо дочери, его дом оставался холодным и пустым. С женой уже давно жили как чужие люди. Стоило им встретиться наедине - и в воздухе, казалось, повисало эхо невысказанных упреков, которые князь с княгиней больше не предъявляли друг другу, но, несомненно, думали о том. Подрастающий Всеслав по-прежнему оставался маминым сынком, а князю не удавалось сблизиться с ним. Если разобраться, рядом с Бранимиром давно уже не было близких людей, с которыми он мог бы быть живым человеком, а не только владетелем Яргородского княжества.
Среди бояр в последние годы выше всех стояли дворский Вечерко и тысяцкий Ратибор, занявший это место, когда его отец, воевода Зоран, ушел в жрецы Перуна, в его святилище близ священного дуба.
Третьим и, пожалуй, самым влиятельным среди яргородских вельмож сделался Мезамир, хранитель княжеской печати. Как и сам князь, он был образован и хорошо воспитан, знал несколько иностранных языков. У него были широкие связи среди знатных людей не только в соседних княжествах, но даже в Хунгарии и Лугии. В то же время он оставался коренным яргородцем, из потомков самых первых здешних жителей. Князь охотно прислушивался к советам Мезамира, как и к другим своим ближникам, никого не возвышая над остальными чрезмерно.
Вообще же, ему удалось за несколько лет выбрать среди бояр умных и толковых людей, на которых можно положиться. Тех, кто не был полезен ему, постепенно отодвигал подальше, доверяя им менее важные должности, по их способностям. От самых невежественных и бесполезных отделывался подарками и вежливо спроваживал в вотчины - доить коров, стричь овец и считать наследственное золото в своих ларцах. Приглядываясь с детства к каждому человеку, князь Бранимир умел найти подход ко всем, чтобы своевольные яргородские бояре и их родичи уходили на покой, не затаив зла против него. Нелегко было поладить с ними, но это дорогого стоило. Недаром яргородцы, гордясь умом и образованностью своего князя, говорили, что он "обладает премудростью восьми человек".

[Convollar]

Жаль Бранимира. И ведь ничего не поделать. Радмила дочь Великого князя и настроить Дедославль против Яргорода может легко. А от Всеслава ничего другого и ждать было нельзя, он живёт маменькиным умом, своего же пока небогато. К тому же характером пошёл в родного отца. Посмотрим, что дальше будет, однако Бранимир тоже прозевал сына. Знал ведь, и про Мечеслава и про Радмилу, мог и выводы сделать. То есть отобрать сыночка у любящей родительницы и воспитывать так, чтобы дитё с мамочкой общалось как можно меньше.

[Артанис]

Благодарю, эрэа Convollar!

Жаль Бранимира. И ведь ничего не поделать. Радмила дочь Великого князя и настроить Дедославль против Яргорода может легко. А от Всеслава ничего другого и ждать было нельзя, он живёт маменькиным умом, своего же пока небогато. К тому же характером пошёл в родного отца. Посмотрим, что дальше будет, однако Бранимир тоже прозевал сына. Знал ведь, и про Мечеслава и про Радмилу, мог и выводы сделать. То есть отобрать сыночка у любящей родительницы и воспитывать так, чтобы дитё с мамочкой общалось как можно меньше.

Строго говоря, отца Радмилы к этому времени уже нет в живых. Но есть могущественные братья, и с ними тоже лучше не ссориться. Хотя столица у них уже не в Дедославле. (Подробности надеюсь написать в своем следующем замысле - "Князе Лесной Земли")
С Всеславом непросто будет. А отними Бранимир его у матери - пожалуй, Радмила могла бы и забыть кое-что из старых обещаний, и все-таки избавиться от мужа. Такого бы точно не простила.

Близким князю в те годы оставался и его друг детства, Собеслав Добранич. Был он боярином, помогал Бранимиру в дворцовых и посольских делах. Да и просто так бывал желанным гостем в княжеском дворце, приезжал поговорить о старинных книгах, об уроках истории, к которой оба они сохранили интерес с самого детства.
Но в этом-то и случилась между ними загвоздка. Князю Бранимиру по-прежнему было дорого любое свидетельство прошлого само по себе. Он радовался старинным вещам, созданным сотни, а может, и тысячи лет назад, откуда бы они не происходили, уже потому, что века назад люди умели создавать прочные и красивые вещи. А Собеслав с некоторых пор выискивал в старинных предметах и летописях лишь то, что могло, или якобы могло, превознести сварожский народ над всеми остальными. Какой-нибудь обломок кувшина тысячелетней давности радовал его до слез, но - лишь если на нем была надпись на сварожском языке.
- Гляди, Бранимир! Вот, на его донышке дата: 316 год по прибытии или 10834 по исчислению Погибшей Земли, - взволнованно говорил Собеслав, вертя в руках очищенный от грязи бурый обломок. - Это же было... очень давно! Еще при первых поселенцах на Яргородской Земле! И однако, они уже умели делать тонкую и прочную керамику, когда агайцы, хвалящиеся, будто они ее изобрели, еще понятия не имели о гончарном круге!
Воодушевленный, с блестящими глазами, то и дело непроизвольно ерошивший волосы, Собеслав снова становился похож на горячего увлеченного мальчишку, каким помнил его князь. Но теперь его насторожило то, о чем говорил его друг, и он никак не мог согласиться с ним.
- Ой, ну откуда тебе знать, что было, и чего не было у агайцев в те времена? - шутливо отозвался князь. - Ты что, каждый камешек в их земле перевернул, все древние находки у них осмотрел? Нет ведь. Они легко могли тогда уже знать гончарный круг. А древних умений и у других народов хватает. Вспомни, как мы читали о древних царствах Кемт, Фарси, Хинда, Суна. Они тысячи лет назад уже изобрели грамоту, изощрялись в науках и искусствах, плавили железо, строили великие здания, наблюдали за ходом планет, измеряли время. Глупо этого не замечать, приписывая все открытия одним сварожанам.
Но Собеслав, не уловив его иронии, решительно взмахнул рукой.
- Правильно, были царства восхода! А кем, скажи, были "потрясатели народов", что вторгались в эти царства и свергали их изнеженных владык? Кем были полунощные племена, что научили фарсийцев сражаться верхом, а в Кемт привели боевые колесницы?
- Кем бы они ни были, жители тех царств, в конце концов, взяли верх и изгнали их прочь, а все разрушенное ими восстановили еще краше, - холодно напомнил Бранимир. Однако Собеслав не слушал его.
- Это были мы, сварожане! Наши предки скилы! Во времена великих царств мы тоже не прозябали здесь, за спиной северного ветра, но вершили великие дела. Легко может статься, что страны восхода были всего лишь удаленными окраинами Сварожской Державы. Я надеюсь однажды найти письменные свидетельства величия наших предков. И я их добуду, вот увидишь!
Сбитый с толку Бранимир глядел на своего друга детства, не узнавая его.
- Собеслав, да ты всерьез такое говоришь?! Вправду веришь в исключительность сварожского народа?
- Да. И я верю, что скоро все сварожане об этом узнают! А все окружающие нас народы, все княжества и королевства Закатных Земель - просто отделившиеся от Великого Сварожского Древа ветви. Вспомни, как мы с тобой изучали их языки. Мне еще тогда приходило в голову, что это просто испорченная сварожская речь.  Возьми, например, аллеманов. Волк на их языке "вольф", кошка - "катце", любовь - "либе", князь - "кёниг", и так далее. А их числа? Три - "драй", шесть, семь - "зикс, зибен". Разве тут не слышится сходство? Да что они вообще смогли своего придумать? Ничего, только испортить наше! А литты даже своих богов именуют почти по-сварожски. Перкунас, Жемина - что тут непонятного? Они - не народы, а просто бывшие удельные княжества великого Сварожского Царства.
Собеслав говорил порывисто и страстно, как пророк, открывший новую веру. Бранимир слушал его внимательно, не перебивая, но со все растущим холодком неприязни.
Показал другу на стоящую на столе модель замка аллеманских императоров, присланную из Конигсбурга государем Адальбертом Рыжебородым.
- Взгляни на эти шпили, башни, стрельчатые своды. Не очень-то аллеманское искусство напоминает наше. Кроме того, они любят строить из камня, а не из дерева, как принято в Сварожьих Землях. Как же могли сварожане научить их тому, что чуждо им самим.
Но Собеслав не сомневался ни в чем, и игнорировал неудобные вопросы.
- Если бы не сварожане, у них вовсе не было бы дворцов и замков! Скитались бы по лесам и ели желуди, как кабаны, - в запальчивости отвечал он.
Все это было бы забавно, если бы Бранимир не видел, что его друг детства говорит с полной серьезностью, не сомневаясь ни на миг, что все так и есть. Следовало попробовать охладить его пыл.
- Ты можешь тешить себя любыми мечтами, но я ручаюсь, что не найдется доказательств превосходства сварожан!
Но Собеслав вскинул руку, подняв указательный палец.
- Найдутся! Они уже есть, и не где-нибудь, а в самой древней части Сварожьих Земель - в Приморье и на Яргородщине! Позволь, княже, взять "Сказание о древнейших жителях Сварожьих Земель", и я покажу тебе доказательство.
- Конечно, - Бранимир посторонился, позволяя взять книгу. - Но я знаю "Сказание..." не хуже тебя, и никаких доказательств не видел.
Собеслав раскрыл книгу и прочел торжественно, нараспев:
- "В священном лесу наш праотец Сварт беседовал с богами семь дней и семь ночей, и получил от каждого из Величайших Владык знаки и дары, и обрел небывалую мудрость и силу..." Видишь, Бранимир?! Сварт был прародителем сварожан, возможно даже - другим ликом Небесного Отца. И он передал свое благословение потомкам, чтобы они правили людьми. Ничьи больше предки такого не удостаивались. Значит, и сварожане избраны богами над другими народами! А те, что бы о себе ни мнили - просто неразумные дети, бежавшие из-под власти отца...
- Послушай, это все не только бездоказательно, но и бессмысленно, - перебил его Бранимир. - Я вполне допускаю, что разные народы происходят от общего корня. Но происходят не как отец и дети, а как равные друг другу братья, разошедшиеся в разные стороны. Отсюда же, кстати, и некоторое сходство в языках, обычаях, религии, что ты подметил. Никто не перенимал у другого, но все вместе росли у одного источника. Вот как ты и я учились по одним и тем же книгам, да только, я смотрю, выучились разному! И благословение Сварта досталось по наследству всем, а не только сварожанам.
Собеслав взглянул на князя с упреком.
- Ну почему тебе не нравится, если сварожский народ древностью и развитием превосходит другие?
- Мне? - удивился Бранимир. - Вовсе нет. Я горжусь всякой настоящей славой сварожан.  Но не понимаю, почему надо унижать другие народы, чтобы возвысить свой. Я вообще не доверяю тем, кто для подтверждения собственной чистоты поливает грязью доугого. Кроме того, твои рассуждения совсем не безобидны. Ведь, если поверить, что боги назначили сварожан править другими народами, то следующим вопросом закономерно будет: "А почему тогда мы не правим? Почему, в таком случае, они не признают блага повиноваться нам, а смеют жить самостоятельно, и даже не хуже нас? Так нужно идти к ним и втолковать всем вокруг нашими копьями заветы богов!" Ты думал о такой возможности, Собеслав?
Тот сидел в кресле, часто моргая рыжими ресницами, растерянный и обескураженный убеждением князя.
- Нет, - признался он. - Я размышлял о тайнах истории, собирал то, что подтверждает мои догадки. Я пишу научный труд об истинном значении Сварожьих Земель в истории. Надеялся, что мое открытие поможет сварожанам гордиться собой и своей родиной!..
- Оно поможет!.. - князь Бранимир насмешливо скривил губы. - А хочешь, я тебе скажу, что выйдет, если твоя книга попадет в руки людям, не привыкшим рассуждать? Они решат, что, согласно твоему учению, богам угодно, чтобы сварожане завоевали другие земли, и вновь стали могучи, как в древности. Представь себе войска, которые ты воодушевишь убивать и грабить! Толпы мускулистых олухов, которые читать вовсе не умеют, но другие наговорили им с три короба о величии Сварожьих Земель. И они пойдут на войну, переполненные дурной гордостью и убеждением, что им все можно - благодаря тебе! - голос Бранимира звучал сухо и резко, как удары кнута.
Собеслав встряхнул головой, не веря своим ушам.
- Клянусь Великим Древом, я никогда не думал о таком применении. Свою книгу я пишу для знающих и разумных людей, тех, кто поймет...
Бранимир махнул рукой.
- Пиши! Таким ученым, как ты, видимо, это нужно, чтобы не отравиться собственным бредом... Только не вздумай отдавать переписчикам свой труд, чтобы никто не узнал, кроме нас двоих.
Взгляд Собеслава был полон укоризны.
- Я все же надеюсь, что ты когда-нибудь поймешь...
- Нет, это я надеюсь, что ты со временем переболеешь своими безумными идеями, и сможешь рассуждать как зрелый разумный муж, мой друг и помощник! - сказал Бранимир ему на прощание.
Они расстались надолго. Собеслав поселился в своей вотчине, не выезжая, писал свой труд, но никому не показывал.
На следующий год дошли тревожные вести со стороны границы с Лугией. Их соседям надоело жить мирно, они перешли межу, разграбили несколько сварожских селений, и даже захватили крепость Чёрн.
По причине срочной необходимости, князь решился сам вести войско, и созвал в поход всех бояр с их дружинами. В их числе был и Собеслав, после долгого перерыва явившийся в Яргород. Ему князь сказал наедине, как бы продолжая давний разговор:
- Вот и увидишь сам, что такое война! Спросишь у наших врагов, признают ли они за сварожанами "божественное право"!
Яргородское войско выступило к лугийской границе. Была зима, и кругом лежали густые мягкие сугробы. Лошади бежали по колено в снегу, взметая целые россыпи, горевшие радугой в солнечных лучах. Деревья украшали пышные снежные шапки, иногда мягко падавшие вниз. Из-под копыт выскакивали зайцы-беляки, почти неразличимые в снегу. И казалось невероятным, что кто-то может сражаться среди этой чистой, нетронутой белизны, что скоро алая горячая кровь смоет, растопит ее...
Но лугийцы не дремали. Они встретили сварожан на подходе к захваченной крепости, налетели стремительной конницей, как у них было принято. Их первый натиск обычно был самым сокрушительным, далеко не все могли его выдержать.
Сварожане начали строиться к битве. Новый тысяцкий, Ратибор, повел средний отряд, сильнейший из трех, на которые делилось войско. С ним вместе был и боярин Собеслав со своей дружиной. Шпоря коня, чтобы успеть за остальными, и чувствуя под собой горячее сильное тело животного, он взглянул в облачное белое небо.
"Сегодня все решится! Я пойму, правда ли мне открылась для большего прославления Сварожьих Земель, или это все бред, да и опасный, как говорит князь... Если в самом деле боги избрали нас властвовать над прочими народами, тем придется это понять. Пусть лугии увидят, что сами боги помогают нам! Пусть поймут, что нам предначертано победить, а им - потерпеть поражение!" - так думал Собеслав, схватившись в поединке с пышноусым лугийским воином.
Стремительный удар изогнутой лугийской сабли обрушился на его шлем, смешивая заиндевелое железо и горячую живую плоть. Собеслав качнулся в седле, взмахнув руками, и рухнул лицом в снежную кашу. "Боги не помогли", - успел он подумать в последнюю долю мгновения.
Князь Бранимир, ожидавший с последним резервом своей очереди, видел, как погиб друг его детства. "Ах, Собеслав, Собеслав! Разве такого я хотел? Думал образумить тебя, показать, как бывает на самом деле. И потерял навсегда! Зачем я позвал тебя на войну?"
По бледному лицу Бранимира скатились несколько слезинок, быстро замерзших на морозе. Сожаления о гибели Собеслава не мешали князю следить за полем боя. С годами он не полюбил сражения, но научился более-менее в них разбираться. И теперь, когда Ратибор протрубил в большой рог, княжеский отряд тут же пустился вскачь, набирая скорость, ударил в бок лугийцам, втянул их в новую стычку, не давая опомниться. Лугийцы не так уж стойки в битве; если их первый неистовый порыв не принес немедленной победы, они не всегда справляются с противником, что может дать отпор.
Ту битву близ Чёрна, во всяком случае, сварожане выиграли, хотя за ней последовали еще три седьмицы осады. Но, наконец, лугийцы отступили на свой берег Искры, а сварожане, похоронив мертвых, возвратились домой. Позади было всего лишь одно из многих пограничных столкновений, совсем не те великие битвы, что алыми буквами вписываются на страницы истории. Обычная земная война; не боги, но люди своими руками с трудом добились победы.
Князь Бранимир сам привез прах Собеслава в мраморной урне его вдове в поместье. Была у него, впрочем, и еще одна причина для поездки туда. Оставшись наедине со вдовой, ожидавшей очередного ребенка, князь тихо спросил:
- Есения, где книга, что писал Собеслав? Я должен забрать все его записи.
Женщина, встретившая его на крыльце вместе с несколькими светлоголовыми и рыжими детишками, положила руки на живот, заметный под белым траурным платьем. Ответила тусклым потерянным голосом:
- Княже, если его записи тебе нужны, возьми их. Муж говорил, что посвящает их тебе, что бы там ни было написано. Так что теперь оно твое. Мне-то никакие пергаменты теперь не вернут мужа, детям - отца...
Забрав толстую пергаментную, в аксамитовом переплете, книгу вместе с черновиками на берестяных свитках, князь внимательно все проглядел. А потом, удалившись подальше от боярской усадьбы, приказал развести огонь, и бросил в костер все записи Собеслава. Огонь медленно перелистал страницы, исписанные убористым почерком покойного.
"Прости, Собеслав, - мысленно проговорил Бранимир. - Но тому, что ты придумал, нельзя видеть свет. Иначе люди рано или поздно возьмут твои идеи для оправдания еще большей жестокости, чем и без того творится на свете. Ни один народ не должен считать себя выше других. Если ты этого не понял, то я, как яргородский князь, обязан понимать."
Огонь разгорелся жарко. Рыжее пламя скручивало пергаментные листы, стреляло черным жирным пеплом. Бранимир тоскливо прикрыл глаза. Он, привыкший выше всего ценить книги, не мог представить, что придется сжечь хоть одну из них. Даже опасную для людей. И теперь чувствовал себя преступником.

[Convollar]

Вовсе нет. Я горжусь всякой настоящей славой сварожан.  Но не понимаю, почему надо унижать другие народы, чтобы возвысить свой. Я вообще не доверяю тем, кто для подтверждения собственной чистоты поливает грязью другого.

Да, на идее избранности замешано немало войн. Бранимир прав. Самое же страшное то, что идея это воскресает из пепла - хоть жги книги, хоть храни. Ибо облекает в высокие словеса право безнаказанно грабить, жечь, захватывать чужие земли. И живёт она, идея эта, и поныне.

[Артанис]

Большое спасибо, эрэа Convollar!

Да, на идее избранности замешано немало войн. Бранимир прав. Самое же страшное то, что идея это воскресает из пепла - хоть жги книги, хоть храни. Ибо облекает в высокие словеса право безнаказанно грабить, жечь, захватывать чужие земли. И живёт она, идея эта, и поныне.

К сожалению, периодически возрождается такая идея и в наше время. Потому-то и вписала этот момент.
Во всяком случае, в то время не удалось ей разрастись, Бранимир постарался это предотвратить.
Собеслав не думал о возможных последствиях, как многие теоретики, не задумывающиеся, каким образом происходит переход от теории к практике. Но Бранимир обязан заботиться о будущем вместо других.

Глава 9. Боярская дочь
Усадьба боярина Щербы стояла на закатном склоне Холма Ярилы, за внутренней стеной Старого Яргорода, где обитали только потомки первоначальных здешних жителей. Когда-то в высоком двухярусном доме часто раздавался смех и оживленные беседы, звенела музыка. Гостеприимство боярина Щербы хорошо знали по всему Яргороду. Не только своя братия бояре, но и городская беднота всегда получала у него по праздникам щедрое угощение.
Но вот уже год прошел, как хозяин дома во время охоты был сильно зашиблен лосем. У боярина отказали ноги, и он больше не вставал с постели, и с той поры чах все сильнее. Вокруг него каждый день суетились лекари и ведуны, однако ни всевозможные лечебные зелья, ни заклинания не помогали больному, а лишь продлевали его агонию. Наконец, чувствуя приближение смерти, боярин Щерба велел всем уйти. Он никого не хотел больше видеть, кроме своей единственной дочери, шестнадцатилетней красавицы Прекрасы.
За окном было мрачно. Близилась вторая половина грудня-месяца. Где-нибудь полунощнее, в Лесной Земле, в это время уже наступила бы настоящая зима, с морозом и снегом. Но на Яргородщине в эту пору каждый день лил дождь, ледяной ветер гремел в оголенных ветвях деревьев, а земля превращалась в непролазную кашу, лишь по ночам слегка подмерзая. Дня было не отличить от ночи. В такую погоду тоскливо на душе даже тем, кто здоров и полон сил. Что уж говорить о больных, умирающих...
В покоях боярина светила одна-единственная свеча. Некогда по всей хоромине зажигали десятки их, в красивых серебряных подсвечниках, создавали праздничное, почти дневное освещение. Но теперь не до того. Слабое пламя единственной свечи не могло развеять мрачных теней, скопившихся по углам. И большой камин, устроенных на манер закатных стран, согревал помещение, почти не давая лишнего света. Его едва было достаточно, чтобы выхватить из мрака постель, где лежал больной, длинную изможденную фигуру старика с отросшей седой бородой, да сидевшую рядом черноволосую девушку, утиравшую слезы шелковым платком. Когда она двигалась, тень металась по стене, украшенной росписью, изображавшей ветви Великого Древа с сидящими на них жар-птицами.
Девушка взяла со стола чашу из алатыря, поднесла ее к губам отца, бережно придерживая ему голову.
- Выпей этот травяной отвар, батюшка! От него станет полегче, - уговаривала она.
Боярин повернул голову и сморщился от боли. Его раны недавно снова открылись, а изломанные лосем кости ни на день не переставали болеть.
- Ни к чему теперь это, дочка, - слабым голосом проговорил он. - Скоро уже освобожу тебя... И давно бы пора в Ирий... туда, где нет ни болезней, ни печалей... Вот только тебя страшусь оставить одну!..
Девушка поправила на отце легкое пуховое покрывало, стала осторожно растирать исхудавшие, ничего не чувствующие ноги. Больной глядел на нее, не отрываясь, с безграничной нежностью и тревогой.
- Милая моя Прекраса... Тебе бы сейчас плясать с хороводом сверстников, веселиться да искать себе жениха под стать... А ты вот уже год днем и ночью возле меня, и никого не видишь...
- Батюшка, ну о чем ты говоришь? - воскликнула Прекраса. - Вот выздоровеешь, и я тогда сразу стану веселой. И жениха для меня сам выберешь, какой тебе будет по нраву, и на моей свадьбе погуляешь...
Она смолкла, потому что отец с трудом поднял руку - единственное, что у него двигалось. Тощая, обтянутая желтой пергаментной кожей, она казалась отдельным существом, движущимся независимо от почти уже мертвого тела.
- Девочка, не пустословь... У тебя есть все, чтобы по праву быть одной из лучших невест на Яргородщине. Ты наследуешь все мое состояние... Но еще большее богатство - в тебе самой. Матерь Лада подарила тебе доброе и терпеливое сердце... я только теперь узнал - насколько... На свои куны я постарался дать тебе образование. Спасибо князю Бранимиру Предраговичу, что открыл школу для девочек из благородных семей! А красива ты так, что я уж и не знаю, даром богов или проклятьем обернется для тебя твоя красота!..
Девушка упала на скамейку, закрыв лицо руками. Даже сейчас, со следами глубокого горя, она поражала своим очарованием. Большие темные глаза только ярче блестели, омытые слезами. Тонкое нежное лицо ее совсем не поблекло за год затворничества, когда она почти не отходила от больного отца. Даже при тусклом освещении видно было, как длинна и толста ее роскошная коса, а черноту и блеск ее волос можно было сравнить разве что с зимним мехом соболя лучшей породы. Высокая стройная фигура девушки была великолепно развита для шестнадцати лет, а нежный румянец и вишневые губы говорили о хорошем здоровье. Нет, отец нисколько не преувеличивал, говоря о ее красоте! Многие сварожские родители, выражая заветные чаяния, дают своим дочерям имя Прекраса, но мало для кого боги так щедро исполняют это пожелание, как для единственной дочери боярина Щербы и его давно покойной жены.
Но сейчас девушка могла думать лишь о том, что скоро потеряет отца, самого близкого для нее человека, и даже слова его о красоте не могли ее тронуть. Она сидела, закрыв лицо руками, и слезы скатывались по щекам сквозь ее тонкие пальцы, украшенные изящными серебряными кольцами.
- Ах, батюшка, как хорошо нам жилось прежде! - вырвалось у нее со стоном.
Отец медленно погладил ее по склоненной голове. Затем проговорил более сильным голосом, перед смертью обретя на миг силы, подобно свече, что вспыхивает, прежде чем погаснуть:
- Дочь, скоро ты останешься одна! К сожалению, у меня нет даже близкой родни, чтобы поручить тебя их заботам. Есть двоюродные-троюродные... но ты сперва осмотришь, прежде чем доверять им. Не хочу никого порочить без вины, но и не такие наследства ссорили людей... А больше всего берегись женихов! Ты еще слишком молода, чтобы отличить честного человека от льстеца... Прекраса, где мое завещание?
Девушка достала из-под изголовья постели пергамент, скрепленный подписью и печатью ее отца. Развернув, показала его больному. Тот удовлетворенно вздохнул.
- Да, все правильно. Осталось лишь одно... Пошли людей, пусть приведут первого встречного свидетеля, как принято было у наших предков, доверяющих справедливости богов. Пусть он подтвердит завещание. Ты - моя единственная наследница, а поскольку ты слишком молода, чтобы управлять большим имением, я поручаю тебя до замужества....
В этот момент дверь приоткрылась, и заглянувшая служанка громко воскликнула:
- Боярин Тудор пришел!
При этом имени девушка поспешно отвернулась, а ее отец со стоном опустил голову на подушку. Никто из них, однако, не успел вымолвить ни слова, как у двери послышались твердые шаги, и в горницу вошел, пригнувшись под притолокой, высокий мужчина лет тридцати с небольшим. Он оставил в передней свой промокший кожух и шапку, и только его сапоги из лосиной кожи покрывала уличная грязь. Сейчас его сильную фигуру облекал серый шерстяной кафтан до колен, шитый серебряной нитью.  Вместе с вошедшим в горницу ворвался холодный ветер, едва не задув единственную свечу и заставив трепетать пламя в камине. Когда освещение выправилось, стало видно лицо вошедшего, правильное, даже красивое, обрамленное ухоженной черной бородкой. Перешагнув порог, Тудор подошел к лежащему с самым заботливым видом.
- Пусть солнце вам светит еще сто лет, дорогие соседи! А я вот решил вас проведать. Беспокоился, как вы одни в такую бурю... - внимательный взор Тудора скользнул по завещанию в руках Щербы и надолго задержался на Прекрасе, которая при появлении незваного гостя подскочила к постели отца, не то защищая его, не то сама защищаясь его присутствием от человека, внушавшего ей скорее страх, чем какие-либо иные чувства.
- Кто это? А, Тудор пришел... - проговорил умирающий, напрягая глаза. - Благодарю за заботу... но не вовремя ты заглянул в гости... Не успеет настать полночь, как моя душа переселится в Ирий...
На месте Тудора большинство людей поспешили бы покинуть дом умирающего, если их не приглашали проститься. Но он не отличался тонкостью чувств, и даже наиболее вероятно, что он нарочно явился в это время будучи прекрасно осведомлен. Скорбно склонив голову, он проговорил:
- Быть может, все не настолько уж плохо, друг мой?.. Ну а если ты прав, то мой долг, как ближайшего соседа - поддержать твою дочь в тяжелую минуту, помочь ей пережить...
Из груди старика вырвался тяжкий вздох.
- Вот... Вот то, чего я боялся! Не успел я умереть, а вороны уже вьются вокруг моей дочери!.. Но я хочу, чтобы ей была надежная защита после моей смерти. Я поручу ее...
Внезапно Тудор подался вперед и упал на колени у изголовья лежащего, рядом с неподвижно застывшей Прекрасой.
- Доверь свою дочь моей опеке, Щерба Сытинич! Я перед богами и перед людьми клянусь всю жизнь любить и беречь ее! Давно уже мне запала в сердце красота Прекрасы, но все не решался просить ее руки. Прошу тебя, благослови нас на скорое супружество, и не тревожься более о судьбе дочери! Я смогу защитить свою жену и обеспечить ей все самое лучшее. Слава Чернобогу, князья, что лишили меня отца, все же не посмели отнять у нас с братом наследство!
Боярин Тудор был старшим сыном Владислава, некогда казненного за подстрекательство к мятежу еще князем Предрагом Келагастичем. Однако же сыновья мятежника, Тудор и Власт, выросли, не нуждаясь ни в чем, и служили князю Бранимиру, словно бы и не вспоминая о былом. Тудор еще в юности женился, успел овдоветь, не нажив детей, и приглядывался к созревшим боярским дочерям, ища подходящую и по красоте, и по богатству. Встретив как-то в саду Прекрасу, уже не отводил от нее глаз, и с тех пор зачастил в гости к ее немощному отцу, выражая дружеское сочувствие.
Умирающий боярин Щерба ничего не ответил ему. Затуманенным блуждающим взором нашел свою дочь и попросил ее:
- Прекраса, пошли челядь, пусть найдут свидетеля моего завещания!
- Я уже послала их, батюшка, - отвечала Прекраса, приподняв подушку под головой отца. - Слышишь, вон уже кто-то идет!
Дверь снова отворилась, и в нее проскользнул человек средних лет, ничем не примечательной внешности, в простой дорожной одежде. Боярские слуги ввели его, как был, не позволив даже переодеться, и с его серого плаща стекала дождевая вода.
Тудор брезгливо посторонился от него, а Прекраса, собравшись с мыслями, обратилась, как подобало хозяйке дома в любых обстоятельствах:
- Да осветит солнце твой путь, добрый человек! Если ты не спешишь, подтверди завещание моего отца, как посланец богов. А я велю накормить и обогреть тебя.
- Тебя позвали как свидетеля моего завещания, по древнему обычаю, как совершенно постороннего человека, которому незачем быть пристрастным, - прохрипел умирающий со своей постели. - Скажи, кто ты таков? Обучен ли грамоте?
- Милята я, с Белогор, - отозвался случайный свидетель, переводя взор с одного присутствующего на другого. - Гончар бродячий я. Круг у меня забрали слуги твоей боярской милости, да пошлют боги тебе здоровья! А грамоте маленько обучен. На изделиях-то имя приходится подписывать...
Тудор, услышав его, насмешливо скривил губы.
- "Имя подписывать..." Да на что тебе, сосед, это огородное пугало? А воды и грязи-то притащил!..
Прекраса с упреком взглянула на боярина.
- А ты не распоряжайся в чужом доме, Тудор Владиславич! Чем он виноват, если на улице дождь? И не мешай батюшке объявить свою волю!
Умирающий боярин слабо улыбнулся, слушая, как его дочь отчитывает ухажера, которого до сих пор боялась. Все-таки в его Прекрасе есть не только красота, но и характер. Это вселяло надежду на ее лучшее будущее. Но позаботиться следовало.
- Я, боярин Щерба Сытинич, находясь в здравом уме и твердой памяти, поручаю свою дочь Прекрасу до ее замужества попечению...
Прекраса чутко ловила каждое слово отца, понимая, что это, быть может, последние слова, что осталось ему произнести в этой жизни. Она жаждала услышать от него напоследок такие слова, что  будут всю жизнь эхом звучать в ее сердце, и, может быть, как-то помогут пережить потеряю отца. Приглашенный свидетель Милята кивал в такт словам, запоминая все. Тудор же следил с жадным вниманием, как кот за мышью, ожидая, что будет произнесено его имя. Глаза его горели, ноздри раздувались в предчувствии скорого торжества.
- ...Попечению пресветлого князя яргородского, Бранимира Предраговича, да продлят боги его жизнь на долгие годы! - ясно проговорил умирающий на остатке своих сил. - Свидетель, ты готов подтвердить свои слова?
- Клянусь Великим Древом! - проговорил Милята, выводя пером на пергаменте свое имя в качестве свидетеля.
На Тудора же страшно было смотреть. Побагровев от ярости, он скалил зубы, сжимал и разжимал кулаки. Неудача потрясла его, и все что он понимал - что желанная Прекраса вместе с наследством уходит из его рук! Князь-то вряд ли отдаст богатую наследницу сыну Владислава.
С каким бы удовольствием сейчас схватил Щербу за горло, а потом его костенеющей рукой вывел бы в завещании свое имя! Но он, увы, был в покоях не один...
Его беспорядочно метавшиеся мысли прервал хрип умирающего. Тот в последний раз с усилием втянул воздух, нашел взглядом дочь и улыбнулся ей напоследок, и вытянулся недвижно.
- Батюшка! Батюшка! Не оставляй меня одну! Ну пожалуйста! - точно маленькая девочка, пронзительно закричала Прекраса, распуская по плечам свои роскошные черные волосы.
В это время Тудор, не сводя глаз, любовался девушкой, забывшей сейчас обо всем на свете. Казалось, что его заворожил черный шелк ее волос. Наконец, оглянувшись, увидел стоявшего у дверей Миляту. Подал ему серебряную монету:
- Ты подписал завещание? Ступай. Вот тебе на новый плащ. Люди тебя проводят.
Двое крепких мужчин, ожидавших у дверей, не служили в доме боярина Щербы. Их привел с собой сам Тудор. Выпроваживая свидетеля, сделал им незаметный знак. И сам вышел в переход, слушая, как Прекраса поет поминальную песнь по своему отцу. Нельзя сказать, чтобы ее горе совсем не трогало Тудора. Но красота девушки давно уже владела его сердцем, и теперь он ни за что не мог от нее отказаться.

[Convollar]

Жаль девушку! С такими Тудорами связываться опасно, но они сами, как гнус лезут во все щели. И свидетеля ведь его люди прикончить могут. Прекраса, конечно, с характером, но Тудор этот гад редкостный. Посмотрим, что дальше будет.

[Артанис]

Большое спасибо, эрэа Convollar!

Жаль девушку! С такими Тудорами связываться опасно, но они сами, как гнус лезут во все щели. И свидетеля ведь его люди прикончить могут. Прекраса, конечно, с характером, но Тудор этот гад редкостный. Посмотрим, что дальше будет.

Тудора и так никто не звал. Но Прекрасе не повезло привлечь его внимание. И теперь он не намерен отказываться от нее.
И судьба девушки будет не простой. Хоть и не только из-за него.

На другой день в Яргороде торжественно проводили боярина Щербу, сложив погребальный костер. Князь Бранимир позволил устроить сожжение на Холме Ярилы, памятуя давние заслуги покойного. Как-никак, Щерба был одним из немногих бояр, что всегда поддерживали его отца, а потом и его самого, не меняли стороны во время междоусобиц, а это для вятших мужей Яргородщины уже немало.
Погребальную тризну справляли по старинному обычаю - в священной роще, под открытым небом. Дождь, ливший перед тем всю ночь, наконец, прекратился, и в небе даже мелькнуло солнце. Гости, в том числе знатные, хоть и кутались в теплые, подбитые мехом кожухи, не возражали против обычая. Замерзшие и проголодавшиеся, они охотно поедали поминальную пшенную кашу, пироги с грибами и с дичью, жаркое из косули, наваристый борщ с бараниной. Беседовали между собой, вспоминали разные случаи из жизни покойного, былые и небывалые. Так полагалось, чтобы душа умершего не тосковала в Ирие, а поскорей вернулась бы на землю в новом теле.
Но князя Бранимира удивило, что на тризне нет дочери умершего. Он пару раз видел Прекрасу, еще полуребенком-полудевушкой, но уже тогда замечал, до чего она хороша. К тому же и отец ее, пока был здоров, не уставал перед всеми хвалиться, какой красавицей и умницей растет его дочь. И князь думал тогда про себя: "Вот со временем повезет кому-то с женой! Лишь бы был ее достоин."
Но дочери не было на тризне по ее отцу. На правах распорядителя здесь старался Тудор. Он устраивал погребальный костер, его же голос был чаще всего слышен и на тризне. Вроде бы, не родня покойному, и не такой уж большой приятель, однако держался совершенно по-хозяйски. Князя это удивило, и после тризны он отвел Тудора в сторону, чтобы спросить:
- Не знаешь ли ты, где дочь покойного, боярышня Прекраса?
Тудор тяжело вздохнул.
- Она занемогла сразу после смерти отца. Они были очень привязаны друг к другу. Огневица к ней пристала. Девушка в бреду и никого не узнает. Я позвал к ней знающую ведунью. Та взялась ее лечить, но сказала, что ближайшие пару седьмиц нельзя тревожить больную.
Да. Так могло быть. У Бранимира не было причин сомневаться ни в правдивости Тудора, ни в интонациях его слов.
- Пусть выздоравливает поскорее! Ты, кажется, взялся оберегать ее?
Тудор приосанился и смело взглянул в глаза князю.
- Умерший боярин Щерба назначил меня женихом и опекуном своей дочери! Когда она выздоровеет, и минует пристойный срок после смерти ее отца, я поведу ее к алтарю Лады.
Князь поздравил его, однако известие Тудора ему не очень понравилось. Он не был уверен, что такой человек нужен Прекрасе, хоть и не знал ее как следует. Тудор слыл надменным и жадным человеком. Но князь укорил себя в излишнем пристрастии. "Не следует подозревать его невесть в чем, только потому что мой отец казнил его отца. Мало ли каков он с другими, а для нее может стать хорошим мужем. Щерба не выбрал бы его, если бы не узнал лучше."
Так успокаивал себя Бранимир, но на душе у него отчего-то оставалось тревожно.
В грудне-месяце темнеет рано. Пока князь вернулся с похорон и поужинал, уже стемнело. Открыв книгу, он стал читать старинную агайскую трагедию. Но тут в дверь постучали. Оказалось, что князя решился побеспокоить дворский, боярин Вечерко.
- Государь, тебя желает видеть какой-то человек, похожий на нищего, - сообщил он.
Бранимир недоуменно нахмурился.
- Именно меня? Ты что, не можешь сам подать нищему милостыню?
- Но этот человек не просит милостыни, - возразил Вечерко. - Он говорит, что у него важное дело к тебе самому, государь. Правда, он выглядит так, будто не одну седьмицу ночевал в канавах, а на голове у него глубокая рана. Кто-то, похоже, чуть не проломил ему голову. Однако он отказался даже перевязать рану, просит только встречи с тобой.
- Ну спроси этого настойчивого человека, что ему от меня нужно, - сказал Бранимир с досадой, что не позволяют спокойно провести вечер.
Вечерко вышел за дверь и очень скоро вернулся.
- Он сказал, государь, что знает что-то важное о боярышне Прекрасе Щербовой. И что тебя это также касается, княже.
Бранимир стремительно обернулся к дверям, закрыв книгу, уже понимая, что почитать в тишине у него не получится. Надо же случиться такому совпадению: он весь день думал о наследнице умершего Щербы, и вдруг ему хотят что-то сообщить о ней...
Слуги ввели в приемную человека в невообразимо грязной, изодранной и, кажется, окровавленной одежде. Голову ему наскоро перевязали белым полотном. Судя по бледному лицу, оборванцу было очень не по себе, и он едва не упал, поклонившись князю. Но глядел разумно, и казался исполненным решимости. Бранимиру случалось видеть такое выражение у раненых воинов, что отказываются покинуть битву, пока остаются силы.
- Здравствуй, добрый человек! Я князь. Что ты хочешь мне сказать? - поинтересовался Бранимир, стоя перед ним, спиной к камину.
- Государь! Прошлой ночью меня, как первого встречного, пригласили засвидетельствовать завещание боярина Щербы. Я бродячий гончар, Милята из Белогор, шел своей дорогой с заработков, - говорил пришелец слабым, но твердым голосом. - Меня привели в дом, а там был старый боярин, на последнем издыхании уже, и его дочка, такая красавица, какой я сроду не видывал! И еще боярин Тудор - он все глядел на девушку прямо-таки голодными глазами, чуть слюной не исходил. Он, видать, надеялся, что старик отдаст девушку ему. Но он написал, что поручает дочь и ее имения твоей опеке, государь!
Бранимир едва не подскочил - только привычка держать себя в руках помогла ему сохранить самообладание.
- Как так - моей? Ты часом ничего не путаешь? Тудор уже объявил, что он назначен опекуном и женихом боярышни!
Милята скривил сухие запекшиеся губы.
- Ну да, ему того и надо! Такая девушка, да и богатая, кто ж от нее откажется? Но боярин Щерба ему не верил, а надеялся на твою, государь, защиту для дочери! Да что толку в том? Он тут же умер, едва я успел подписать завещание. И тут же Тудор велел слугам меня проводить. И только вывели за ворота, как ударили чем-то по голове. Я тут же повалился замертво, а очнулся, не знаю когда, в канаве, под дождем. Ну, думаю, должно быть приняли за мертвого и ушли. А тут, слышу - голоса. И сам Тудор проходит мимо, к соседней боярской усадьбе. При нем были с десяток слуг с факелами. А на руках он нес боярышню. Спеленутую как малый ребенок, и, похоже, без чувств.  Но ее-то я точно разглядел! Вот только вылезти при них не мог. И днем прятался, чтобы никто из тех упырей не увидел - прикончат ведь сразу. А как снова стемнело - к тебе, во дворец. Нельзя, чтобы такая девушка пропала, государь! Она ведь не только хороша как Дева-Лебедь, но и добра, даже ко мне, бедному ремесленнику...
Князь Бранимир сосредоточенно размышлял, скрестив руки на груди. Вести, что принес этот смерд, тревожили, звали действовать, как звук боевого рога. Но княжеский опыт заставлял семь раз отмерить прежде чем отрезать, и никогда не прыгать наобум.
Нарочито строго, почти враждебно поглядел на Миляту, князь спросил:
- А чем ты докажешь, что все было так? Может, тебя по голове ударили в ближайшем кружале, и тебе примерещилось невесть что? Твое слово против слова Тудора, сам понимаешь, слабовато. Он же говорит совершенно другое.
Милята поднес руки к окровавленной, перевязанной голове.
- Клянусь Великим Древом и Ясным Солнцем, государь: я не лгу, и я в здравом уме! Ты можешь мне не верить, но прошу тебя, разыщи боярышню Прекрасу! Ты ведь князь; никто не воспротивится, если ты потребуешь увидеть знатную сироту.
- Ты прав, - решившись, Бранимир стал действовать быстро. Позвав к себе Вечерку, приказал: - Пусть пятьдесят воинов седлают коней! А пока они собираются, скажи челяди покормить, переодеть и подлечить этого человека. Его свидетельство мне важно.
Едва серые сумерки поздней осени превратились в ночную тьму, как отряд всадников во главе с самим князем промчался по деревянным мостовым верхнего города. К усадьбе боярина Тудора, маячившей в глубине облетевшего сада.

А та, о которой шла речь, в это время сидела в помещении без окон, впрочем, довольно уютно обставленном. Почти половину его занимала огромная кровать, застеленная пуховыми перинами. На ее краю и сидела Прекраса, стараясь не сминать  шелкового покрывала, и тем более - не касаться шелковых подушек. Ее волосы были красиво уложены чьими-то заботливыми руками, а голубое, вышитое золотом платье, пожалуй, не надела бы по своей воле девушка, только что потерявшая отца.  Чуть поодаль стоял большой ларь, а на нем резная шкатулка с украшениями, но девушка не испытывала к ним интереса. Они сидела прямо, бледная и изможденная, но не плакала. Казалось, она что-то напряженно обдумывала. Ее глаза блестели еще ярче обычного, но блеск их казался нездоровым.
Когда за дверью послышались шаги, девушка вздрогнула и огляделась, ища какое-нибудь оружие. Но здесь не было ничего, способного послужить ей.
Дверь открылась, и вошел Тудор. Он присел на кровать рядом с девушкой, и она с ненавистью отодвинулась на другую сторону.
- Куда же ты, Прекраса? - тоном ласкового упрека обратился боярин к ней. - Ты так и не поела сегодня ничего, как мне сказали. Так нельзя! Я понимаю твою скорбь по отцу, но...
Девушка обернулась к нему с совершенно исступленным видом, смесью ужаса и ярости. Но и в таком состоянии она была хороша, так что Тудор залюбовался ею.
- Ах так! Ты понимаешь? Ты притащил меня сюда, велел своим челадинкам нарядить и расчесать по-своему - чтобы приятно было тебе, а не мне! И это в день, когда мой отец отошел в Ирий! Ты даже не позволил мне проводить его!
Она вне себя готова была вцепиться ногтями ему в лицо, но Тудор осторожно, однако твердо перехватил руки девушки.
- Поосторожней, моя кошечка! Ты ведь не хочешь меня поцарапать? А в том, что не можешь пока никуда выходить, ты сама виновата. Я же тебе предлагал - признай меня своим женихом, а после мужем...
- Никогда! - воскликнула девушка, извиваясь изо всех сил.
Лицо Тудора, бывшего совсем рядом с ней, стало мрачным, страшным, как накануне ночью.
- Подумай лучше, Прекраса! - проговорил он угрожающе. - Я пока еще прошу тебя. Если ты будешь продолжать упорствовать, я возьму тебя силой, и тогда уж у тебя не останется выбора, кроме как стать моей женой! Я тебе даю еще один день на раздумье. А вот это возьму сейчас, в задаток!
И, не обращая внимания на протесты девушки, он запрокинул ей голову и поцеловал - жадно, горячо, не спеша отрываться, как если бы пил хмельной мед с этих похолодевших девичьих губ. Прекраса, закрыв глаза, обмякла в его руках.
Наконец, Тудор, тяжело, шумно дыша, отпрянул от девушки и вскочил на ноги.
- Ты так хороша, что жаль тебя покинуть, - произнес он хриплым от страсти шепотом. - Но я обещал тебе день на раздумья. Выбирай: по-хорошему или по-плохому, но будешь моей женой!
Но в это время донесся громкий топот, лай собак, ругань с боярской охраной, а затем все перекрыл  оглушительный грохот в дверь и чей-то грозный крик:
- Тудор, выходи! Князь Яргородской Земли требует тебя!
В следуюший миг дверь с треском отворилась, и в сопровождении дружины в потайной покой вошел сам князь Бранимир. Он сразу увидел растерявшегося хозяина дома и девушку в разорванном платье. Она была изумительно красива, но не это с первого взгляда потрясло князя. Выражение надежды на избавление во взоре ее огромных глаз. Ее глаза говорили, они способны были одним мимолетным взглядом сказать больше, чем другой человек смог бы передать самой искусной речью.
- Ты меня обманул, Тудор, - проговорил Бранимир, нехотя переводя взгляд с девушки на боярина. - Ты сказал, что боярышня больна, а сам забрал ее в свой дом.
- Это действительно так, государь, - смело возразил Тудор. - Я забрал свою невесту, только чтобы обеспечить ей хороший уход. Она лишь недавно пришла в себя. А до того билась в горячке, вот платье на себе порвала.
С кровати, где сидела девушка, донесся протяжный всхлип.
- Ты лжешь! Не невеста! Не невеста! Батюшка меня поручил княжеской опеке, а не твоей, дух ты нечистый!
Бранимир обернулся к девушке, еще не отдавая себе отчета, почему его так радует, когда она надеется на него.
- Не бойся ничего, Прекраса! Я князь яргородский, Бранимир Предрагович. Ты меня помнишь? Если хочешь, я сегодня же заберу тебя в мой дворец, там ты будешь в безопасности, если тебе не хочется оставаться с Тудором.
- Я никогда не хотела с ним быть! Он меня похитил, не дав оплакать батюшку, сюда привел и хотел ссильничать, - твердо, без смущения отвечала девушка.
- Не слушайте ее! Она больна, она бредит! - заорал Тудор, окруженный княжескими воинами. - Она моя невеста! У меня есть завещание ее отца, с подписями свидетелей!
- Сколько ты заплатил своим свидетелям? - вкрадчиво поинтересовался князь, в свою очередь не выдержав наглости боярина. - Я, конечно, не сомневаюсь, что ты сразу уничтожил завещание Щербы, а взамен написал другое, в свою пользу. Но у меня есть настоящий свидетель, которого, к счастью, не добили твои люди! Боярышня Прекраса, узнаешь ли ты этого человека?
Шатаясь от усталости, в сопровождении воинов вошел Милята. Увидев его, Прекраса приободрилась.
- Да! Это тот человек, которого боги послали подтвердить завещание батюшки! - воскликнула она.
- Его и вправду послали боги, чтобы спасти тебя и разоблачить злодея! - с этими словами князь Бранимир обернулся к Тудору. - Ты, изобличен в преступлении, но, к счастью, не успел еще совершить непоправимого зла. Поэтому я не хочу мараться твоей черной кровью. Но ты навсегда покинешь Яргородскую Землю! С этого дня ты не владеешь здесь ничем, ни клочком земли, ни медной монетой! Возьми себе только коня и скачи на нем куда угодно, чтобы духу твоего здесь не было. А если вздумаешь вернуться, каждый будет вправе убить тебя, как бешеную собаку.
Воины вывели прочь Тудора, бросившего напоследок ненавидящий взор на князя и на Прекрасу.
Но Бранимир тогда не заметил его, а если бы видел, не придал бы значения. Сбросив с себя плащ, он накинул его на плечи девушке, безуспешно пытавшейся прикрыть разорванный ворот платья.
- Клянусь Великим Древом, боярышня, тебе больше некого бояться, - пообещал он. И увидел, как девушка тихо и робко улыбнулась сквозь слезы.
При таких обстоятельствах Прекраса поселилась в княжеском дворце на правах воспитанницы.