Большое спасибо, эр
фок Гюнце, эрэа
Tany, эрэа
Ilona, эрэа
Convollar, эрэа
katarsis, эрэа
Карса! 
Кого, Всеволода?
Ага. Кто там дрался, как кошка с собакой, прямо перед приходом Орды? Детей настрогать, чтобы род не пресёкся, невелик труд.
Простите, но Вы ошибаетесь. Битва на Липице между его старшими сыновьями - Константином (которого сам Всеволод лишил великого княжения за жадность и непослушание) и Юрием произошла в 1216 году (когда ни о каких монголах на Руси еще и не слышали), а их нашествие - в 1238 году. Одного из участников конфликта, Константина, к тому времени вообще уже в живых не было. И он перед смертью с братом помирился. Остальные братья - Юрий, Ярослав, Святослав, Иван между собой жили мирно (если Вы не поклонница альтернативных теорий, не к ночи будь помянуты). И даже сыновья Константина ладили со своими дядьями. Старший из них, Василько, погиб в битве на реке Сити вместе с Юрием (точнее, Юрий погиб, а вот его племянника монголы схватили и замучили). Где же тут "как кошка с собакой перед самым нашествием"? И, по-видимому, их не только родили, но все-таки дали себе труд воспитать как надо, если они во время нашествия не сбежали куда глаза глядят, а остались со своим народом, сохранили, что могли.
Алджимантас погиб достойно и счастливым, большего смертному и желать сложно. И до чего же хорошее образование он дал сыну, если рационализм у него настолько опережает время.
Это да. Но все-таки, он оказался внезапно смертен, а завещания не оставил.
Впрочем, у некоторых (не будем забегать далеко вперед) и завещания не доведет до добра.
Образование ложится на природные свойства человека; вот и у Алджимантаса сыновья получились все разными.
Ну, вот, и Бэринбург взяли литты. А читатели познакомились с первой в этом цикле пушкой. Жаль князя Алджимантаса, теперь посмотрим, как пойдут дела у его сыновей.
Непременно напишем дальше, как у них пойдут дела! Надеюсь, что они не забудут заветов своего отца.
Старый князь собирался послать младшего сына в бой, когда исход сражения вполне определится, и ничего будет нельзя испортить.
Мамина любовь, Лемтурис.
Если бы не вмешательство Вайшелгаса и княжеских ближников, милое дитя таки могло всё испортить.[/quote]
Как сказать... Когда остальные братья почти уже одержали победу, испортить там было сложно. А вот Вайшелгас и остальные позаботились спасти репутацию Лемтурису, и вот он теперь уже для общего представления - любимец отца, находившийся при нем в Айваре (делайте вывод - надо и дальше там оставить). Теперь придется принимать младшего братца всерьез.
Граф Леттенбергский ещё легко отделался, повезло ему. Даже досадно, не успел пожалеть. Но, думаю, остальные аллеманы ещё не раз пожалеют, что сунулись в Палин и вообще к литтам.
Насчет графа Леттенбергского - думала сначала написать, что он покончит с собой, чтобы не попасть в плен. Но затем решила, что он все же способен умереть с честью, в бою. Да и ассоциации не те напрашивались бы. А насчет аллеманов - на какое-то время они притихнут. Но я бы не ручалась, что навсегда. Помните, как о них Алджимантас говорил, что они не признают, чтобы их могли победить обычные люди?
Когда войско победно наступает его сложно смутить даже таким "знамением". Тут ведь не только в Азуоласе дело, но в том, что воины ему сразу поверили.
И что, интересно, теперь будут делать с трубой? Смогут использовать или просто выкинут? А, может, вообще, научатся такие же делать?
Лемтурис смущает 
Но, может, ещё исправится?
Азуолас умеет вдохновлять воинов. В этом его особый дар. Радвиласу воины повинуются, а за Азуоласом идут по своей воле. Видят в нем величайшего воина, того, кто больше всех заслуживает доверия.
Вряд ли они захотят использовать трубу. Слишком фатальные ассоциации с ней связаны. Но убедить войско, что это - дело человеческих рук, а не гнев богов, необходимо.
Поглядим насчет Лемтуриса. Какой вообще будет расклад теперь.
Со смертью Алджимантаса литтский престол становится вакантным. Если наследника он не назначил, придётся выбирать между сыновьями. В итоге, понятно, всё достанется Радвиласу. А вот как это будет...
Само по себе большое число потенциальных наследников может стать причиной распрей и вражды между родичами. Я не утверждаю, что так будет в данном случае или должно быть всегда, но теоретически возможно. В наше время при дележе наследства родственники порой умудряются перессориться напрочь, хотя и наследство куда скромнее, чем литтское княжество, и самих наследников гораздо меньше, чем сыновей у Алджимантаса, и закон определяет положенную каждому долю.
Наследника он не назначил, а строгого правила передачи престола у литтов нет.
Будущее мы знаем. К сыну Мадвижаса не ходи.
А получится так, конечно, не просто. И не сразу...
Возможно теперь многое. Сыновьям покойного князя, конечно, есть что делить. Но хочется верить, что им (хотя бы некоторым из них) и чувство ответственности знакомо больше, чем простым людям, делящим только свое личное имущество. Вот и увидим, чему их выучил отец и собственный жизненный опыт (почти все ведь уже не по одному году правят в собственных уделах).
Глава 11. НаследникиТело князя Алджимантаса в дубовом ларе, залитое медом и смолой, привезли в Священную Долину, где торжественно хоронили литты своих правителей. Со всех окраин обширного государства собирались люди, знатные и простые, желавшие проводить великого князя. В годы правления Алджимантаса выросли целые поколения литтов. Он столько раз храбро оборонял их владения и сам расширял их, где - мечом, а где - мудрым решением. Он сделал Литтское княжество великой страной, вдохнул гордость в народ, затерянный среди лесов и болот, поднял их вровень с издавна сильными державами. И теперь литты собирались оплакивать великого князя, растерянные и встревоженные: что будет после Алджимантаса? Кто наследует ему? Смогут ли наследники сохранить все, созданное покойным великим князем?
Священная Долина, лежавшая меж холмов у излучины реки Сентавы, была невелика, но очень живописна. Лежавшие вокруг хвойные леса расступались, открывая луг со всегда свежей зеленой травой. Здесь в лунные ночи водили хоровод вилы - прекрасные девы с козьими копытцами, а из леса доносился хохот Лешего. Здесь весной цвели пламенно-красные маки на могилах старинных правителей, словно их души стремились вернуться обратно в мир живых. Здесь, на берегу Сентавы, лежал огромный серо-голубой камень, считавшийся волшебным. Никто не знал, откуда он взялся, а сам камень был совсем не похож на известняки соседних холмов. На Синем Камне литты издавна приносили жертвы. Лет за триста до времен Алджимантаса, аллеманы в очередном набеге захватили Священную Долину и утопили камень в реке. Но через несколько лет Синий Камень вновь оказался на берегу. У него, определенно, была своя сила. К нему приходили люди для излечения от болезней, приходили, чтобы узнать то, что было для них важным. Многим камень помогал, хотя и не все радовались, получив то, что хотели.
Здесь, на другом краю Священной Долины, литты с давних пор хоронили своих князей. Сжигали тело на костре, а после насыпали над ним курган. Самые древние курганы осели от времени, оплыли и почти сравнялись с зеленой пышной луговиной. Другие высились над рекой, как рукотворные холмы, слившись с окружающей природой.
В Священной Долине никто не жил постоянно. Даже жрецы приходили туда лишь в некоторые особые дни года, для приношений душам умерших и Синему Камню. Паломники останавливались там на одну-две ночи. Но никого не тянуло остаться там навсегда, несмотря на красоту местности. Священная Долина была именно Священной. Заповедной. Не для людей.
А теперь она была вся полна народу. Вряд ли за все века здесь хоть раз собиралось столько людей. Они съезжались отовсюду верхом и в повозках, плыли по рекам, чтобы проводить в последний путь князя Алджимантаса. Приезжали и мужчины, и женщины. Вокруг Священной Долины вырос целый город из шатров, хижин, шалашей, где ночевали гости. Кругом паслись целые стада и табуны. Можно было подумать, что какая-то кочевая орда вдруг забралась далеко от своих степей, в далекий лесной край. Но то были литты, собравшиеся на похороны великого князя.
Сыновья Алджимантаса распоряжались подготовкой похорон, стараясь не глядеть друг на друга, и разговаривали только по делу. Окружавшие их придворные внимательно приглядывались, и обращались ко всем одинаково, выжидая, когда определится главный вопрос. Сейчас никто не взялся бы предсказать, к чему все придет. Ведь Алджимантас не оставил наследника, а строгого порядка передачи власти литты не установили.
Для погребального костра в лесу нарубили лучших деревьев. Воздвигли последнее ложе высотой в три сажени, а длиной - в семь. На эту рукотворную гору вознесли тело погибшего князя, одетого в доспехи, с мечом в руках, как подобало воину. За погребальным ларем всю дорогу бежал большой охотничий пес. Его князь особенно ценил за добычливость, и пес следовал за ним всюду, даже на войну сопровождал господина. И здесь по привычке бежал следом, ожидая, что князь проснется. Но вдруг, на вершине сложенных из бревен горы, пес остановился и дико, потрясенно завыл, словно вдруг осознал что-то своим звериным умом. Он выл, весь дрожа от напряжения, взъерошив шерсть. А потом, медленно подогнув лапы, безжизненно вытянулся, ткнувшись носом в угол погребального ларя. Люди, собравшиеся вокруг, растроганно смотрели на преданное животное.
- Сами боги призвали этого пса, чтобы он в вечной жизни служил князю Алджимантасу, - объявил жрец, призванный совершить похоронную церемонию. - Положите его в ногах, как подобает.
Для погребального костра закололи белого великокняжеского коня, и еще трех других, и трех ловчих соколов. Положили тут же любимые княжеские драгоценности и чашу, из которой он пил, и другие наиболее любимые вещи. Сыновья, брат, вдова сами выбирали, что нравилось князю при жизни. Они были уверены, как и все литты, да и другие народы тоже, что на Небе каждому человеку понадобится то же, что и в земной жизни, и что было дорого здесь, захочется иметь при себе и там. И гости, пришедшие проводить князя в последний путь, тоже укладывали на погребальный костер драгоценные одежды и оружие, меха, янтарь, золото, чтобы и от них был покойному последний подарок. А княжеские воины бросали шкуры и головы зверей, некогда добытых самим князем Алджимантасом. Считалось, что души убитых зверей будут на том свете служить своему победителю.
Все, собравшиеся на похороны, своим видом выражали глубокую скорбь, а многие искренне плакали. Воины, столько раз сражавшиеся под началом ушедшего князя, плакали все, не стыдясь слез. Но и среди них особенно разбит был Бутримас. Со дня гибели князя он в одночасье одряхлел, почти ни с кем не говорил и как будто готовился к чему-то. Теперь он, стоя в стороне, глядел, как укладывают на погребальный костер тело Алджимантаса. И вдруг проговорил твердо, все для себя решив:
- Хорошо вы провожаете государя, только одного не учли! В былые времена иногда кто-нибудь из ближников умершего князя обрекался следовать за ним. Князю Алджимантасу не подобает взойти на небо совсем одиноким. Я следовал за ним при жизни, пойду и теперь.
Сыновья Алджимантаса изумленно глядели на старика. Да, вообще-то, такой обычай был, но его почти позабыли, потому что литтам очень давно не приходилось хоронить своих князей. Кроме того, никто не смел сказать человеку: "Тебе пора!" Только он сам, если так вела его судьба.
- Одумайся, Бутримас! Или тебе чего не хватало при княжеском дворе? Да и нам стыдно проводить на небо старого отцова соратника. Ты нас всех на руках таскал когда-то! - припомнил Гедрюс, самый старший из княжеских сыновей.
Бутримас тяжело, по-медвежьи, покачал головой.
- Я все равно вряд ли еще проживу долго. Моему государю и другу от меня больше пользы, чем вам, молодым. С родными я уже простился. Надеюсь, что они не хуже послужат сыновьям Алджимантаса. Одним лишь могу еще пригодиться: примером! Пусть литтские воины увидят, как надо служить своей земле и своему вождю!
Тогда Радвилас сказал старому воину:
- Обещаю: ты пойдешь с нашим отцом в последний путь, как его оруженосец, со щитом в руках!
Услышав это, Бутримас улыбнулся и отвернулся прочь, достав нож. Коротко, решительно ударил повыше груди, в ямку под горлом. Рука старика была тверда: когда воины подняли его, он уже не дышал. И все, кто видел, смолкли из уважения перед смертью. Зрелище одной смерти в мирное время потрясает сильнее, чем множество смертей на поле боя, когда нет времени оглядеться и осознать.
Бутримас, согласно своему желанию, лег на погребальный костер рядом с князем Алджимантасом. И каждый - и князья, и вельможи, и простые люди, - хоть на минуту задумались, как сами они встретят свой последний час, когда придет пора.
Высоко над головами своих подданных, которых оставил на земле, покоился князь Алджимантас на ложе из бревен. Нижные связки были облиты маслом и смолой. И, когда верховный жрец поднес факел к дровам, они быстро вспыхнули. Огонь затрещал, поднимаясь выше, пока не охватил целиком все, что могло гореть.
Ближе всех к костру стояли родные покойного князя. На всех были надеты траурные белые одежды. Княгиню Забаву вели под руки сыновья, Мадвижас и Скалмантас, потому что ноги не держали ее. Бледная, простоволосая, она то и дело рыдала. Но Радвиласу подумалось, что мачеха слишком уж переигрывает, показывая всем образец неутешной скорби.
Рядом с ней и с братьями - Лемтурис, почти такой же бледный, как мать. И того, наверное, больше волнует собственная судьба: что достанется ему после раздела наследства? Оставят ли братья ему в удел Айваре, поверят ли, будто так желал отец?
Вот дядю, князя Вилмантаса, совсем сникшего после печальных событий, Радвиласу в самом деле было жаль. Старый князь приехал на похороны брата, но ни во что не вмешивался, предоставив распоряжаться племянникам. Единственный сын Вилмантаса, Либартас, погиб под Альтендорфом, а дочь, Эгле, жила далеко. Теперь Вилмантас глядел в огонь, словно больше ничего не замечал.
Рядом с Радвиласом стоял Азуолас. Суровое лицо брата горело всесокрушающей яростью, как в тот миг, на стенах Бэринбурга. Ему было необходимо облечь свои чувства в слова и действия, и он сделал это. По знаку Азуоласа, воины бросили в огонь исковерканные обломки железной трубы. И он воскликнул, не сомневаясь, что отец слышит его:
- Гляди, государь и отец наш, князь Алджимантас! Мы хорошо провожаем тебя, но главный наш дар - победа! Мы взяли Бэринбург, надолго остановили аллеманов! Вот, в огне горят обломки проклятого оружия, что принесло тебе смерть! Никто из литтов больше не испугается этой вражеской выдумки! А подлого аллеманского колдуна, присвоившего божественные молнии, мы повесили, выспросив все его хитрости! Не стали позорить им Священную Долину, а то бы казнили перед тобой!
Воины поддержали оживленным криком речь Азуоласа. Вспомнив опять, каким тот был на стене Бэринбурга, Радвилас подумал, что брат не отступил бы и впрямь даже перед волей богов, как древние герои-богоборцы.
Таутвигас, глядевший сегодня угрюмее прежнего, вполголоса поинтересовался у младшего брата:
- А может, зря ты сломал трубу? Научились бы сами делать такие, овладели бы огненным боем...
Азуолас обернулся с таким видом, от какого содрогались самые храбрые.
- Никогда я не стану пользоваться подлой штукой, погубившей нашего отца! С нею слабый может издалека убить сильного, ничтожество - могучего вождя! Ты - как знаешь, а я что-то вовсе не настолько боюсь любых врагов, чтобы использовать против них бесчестные средства! - он нервно передернул широкими плечами.
Между братьями грозил разгореться спор, если бы не Радвилас. Он развел их в разные стороны, укоризненно говоря:
- Помолчите, братья: мы же собрались на похороны отца! Покуда мы и без железных труб воюем умело. И Азуолас прав: воины сейчас такого оружия не примут.
Про себя же он и сам задумался, что было бы, если бы литты научились применять огненные трубы. Может быть, с таким опасным оружием, что уместно было бы одним богам, люди не посмели бы больше воевать? Но Радвилас не был наивен. Он подозревал, что войны с применением "рукотворных молний" стали бы еще страшнее.
Погребальный костер князя Алджимантаса разгорался все ярче в непроглядном ночном небе. Отгорел закат, пылавший всеми красками вечера, и теперь только костер озарял небо. Звезд не было, они погасли в его неистовом блеске. Огонь озарял половину Священной Долины, такой жаркий, словно сама Сауле на огненной колеснице спустилась сюда. Люди даже подались назад, когда яростный жар дотянулся до них. Огонь истреблял тела людей и животных, все, что могло гореть, как простые дрова.
- Вот и вознесся брат на Высшее Небо. Счастливого пути! - проговорил сдавленным голосом князь Вилмантас.
При этих словах своего дяди семеро братьев-князей сблизились вместе, сошлись, касаясь друг друга руками. До этой минуты отец все еще в каком-то виде пребывал между ними. Теперь он ушел окончательно, и каждому из них хоть на миг сделалось тоскливо и бесприютно, и они черпали силы в осознании своей общности. Хоть и сознавали, что и здесь больше ничего не будет как раньше.
- Мы - железный лес, - произнес Азуолас эту фразу, как заклятье.
Взглянув на него - высоченного, бородатого, - Радвилас вдруг по-новому разглядел и себя самого, и других братьев. Сейчас он увидел, что и сами они не становятся моложе. Но на самое главное времени хватить должно! Вот только кто исполнит наилучшим образом то, что завещал им отец?
В отблесках пламени семеро братьев ясно переглянулись одинаковыми зелеными глазами.
- Завтра нам нужно будет поговорить, - сказал Гедрюс, самый старший.
- Завтра, - эхом повторил Мадвижас. Пятый по счету, он не рассчитывал ничего получить, кроме своего Яргорода, но и не особенно беспокоился за свою судьбу.
Те, у кого были причины опасаться, промолчали, снова обратив взоры к погребальному костру отца.
Всю ночь горел жаркий огонь в Священной Долине, и виднелся издалека. Вдалеке кричали ночные птицы, разбуженные ярким светом, и литты верили, что это души умерших, забывшие земную речь.
Уже под утро пламя, наконец, поглотило свою добычу полностью и опало внутрь себя, обрушилось вниз, рассыпая снопы искр.
Через три дня, после всех обрядов, на месте пепелища насыплют курган. Со временем он также покроется травой и цветами, как и другие могилы в Священной Долине.
