Печать

[Красный Волк]

Вот подумалось вдруг: а не связано ли как-то исчезновение фратера Бруно с этой затеей Джеза?.. И снова - от всей души спасибо за продолжение, эрэа Марриэн!

[Марриэн]

Спасибо! 

М-да... малолетние правители - это головная боль для окружения. Может, не всегда, но как правило. Им хочется самостоятельности, вот они её и проявляют. Как умеют.
Надеюсь, это не приведёт к неприятностям. Я имею в виду, бОльшим, чем просто пустая казна.

Он не малолетний, в том и главная проблема. 
Все куда-то приводит. 

Вот подумалось вдруг: а не связано ли как-то исчезновение фратера Бруно с этой затеей Джеза?

Ну, как сказать... пусть будет версия. 

Сквозь плотную стену ржаволиста вела единственная узкая тропка. Как видно, пользовались ей редко: ветки разрослись настолько, что сплелись друг с другом в подобие живой арки, ощетинившейся во все стороны острейшими шипами. Путь не обошелся без потерь: Эрме порвала рукав и с досадой вспоминала, найдется ли в ее скарбе запасная сорочка, третья по счету. Оставалось надеяться на запасливость Терезы. Крамер лишился фазаньего пера с берета. Тадео и вовсе разодрал щеку, неуклюже дернувшись от гибкого побега, вздумавшего распрямиться прямо у его лица.
Один Висконти остался цел и невредим: несмотря на свой высокий рост он до странности легко сгибался, пробираясь под навесом ветвей и ловко уклонялся от шипов, что целились в тело. Сейчас ловчий не казался таким уж каменным истуканом.
Тропа вертелась, неуклонно забирая вверх, пока не выпустила на поляну, скрытую в плотном, точно крепостная стена, кольце ржаволиста. Слева виднелся выступ скалы, окруженный высоченной рыжей травой, то ли мертвой от зноя, то ли оставшейся с прошлого года. Под скалой открывался черный зев пещеры.     
– Что, еще один тайный грот? – шепотом спросила Эрме у Тадео. Тот, прижимая к исцарапанной щеке платок, только поморщился.
Эрме и сама быстро поняла, что лесная пещера не имеет ничего общего с найденным на территории замка гротом. Свод ее был довольно широк, но низок – в половину обычного человеческого роста. Из темноты тянуло сыростью, грибной плесенью и тем затхлым, тяжелым духом, который бывает в давно не чищеных погребах, подземельях и тюрьмах.   
– Вы всерьез предлагаете заночевать здесь? – усомнилась в разумности ловчего Эрме.
– Вполне, – ответил Висконти. – Это Малое Убежище. Есть еще Большое, но до него почти сутки пути по скалам. Место не слишком уютное, но зато спокойное. Здешние его знают.
Последние слова подтверждались следами кострищ у порога. Эрме задумчиво ковырнула слежавшийся пепел, обнажив обугленные осколки костей какой-то мелкой живности.   
– Если так, отчего не пришли сюда сами?
– Как понимаю, они оставили его для джиора наместника, как наиболее безопасное. Сами же выбрали нижнюю террасу. Ваши стражи явно обладают чувством долга.
Тадео скривился: такая забота его явно не радовала. Не полезу я туда, решила про себя Эрме. А если и полезу, то не ночью. Там точно есть мокрицы. И мыши. И слизни. И боги знают, что еще.
– Курт, проверьте.
Капитан взял у Висконти просмоленный факел и принялся высекать огонь.  Судя по лицу, он вовсе не жаждал становиться барсуком или лисой.   
Наконец трут затлел. Крамер поднес его к факелу, дождался, пока пакля разгорится, как следует, вытащил чикветту и, согнувшись в три погибели, полез вниз.   
Эрме прислушивалась. Сначала ясно послышалось грубое ругательство на греардском (Крамер давно заблуждался, думая, что она не понимает значения заковыристого старинного выражения). После раздались приглушенные шаги, постепенно замирающие, снова ругательство – на сей раз резкое и краткое, затем шаги вернулись, и в отверстии показалась голова Крамера. Ко лбу капитана прилипли клочья паутины.
– Я бы сказал: все чисто, – угрюмо сообщил он, – да язык не повернется. Опасности нет, но я б сто раз подумал, монерленги, прежде чем туда соваться. Грязища, вонища…И еще эти руки…
– Какие руки?!
– Вот такие, – Крамер выставил ладонь вперед. – То ли намалеваны, то ли высечены. Жутковато.
Что еще за история? На Тиммерине и без того оказалось достаточно жути. Что-то в лице и голосе Крамера заставило Эрме решиться.   
– Лови меня, я спускаюсь, – велела она. -  Тадео, ты идешь?
– Куда ж я денусь, – проворчал Тадео, только что удобно устроившийся на траве.– Да здравствуют подвалы и подземелья! Видел я уже эти руки... видел… 
Массимо Висконти остался снаружи: он не слишком заинтересовался словами капитана. 
За свою жизнь Эрме видела и пышные палаццо, и нищие деревенские хижины. Заносила ее судьба и в подземелья – чаще, разумеется, в рукотворные, как в Аранте или в Старом дворце Гвардари.   
Так что Убежище вряд ли могло ее поразить. Это, по сути, была простая нора в скале. Сначала пришлось путешествовать вниз почти ползком, затем – держась за локоть Крамера. Впрочем, пол вскоре выровнялся, Эрме отпустила капитана и принялась осматриваться, благо Крамер поднял факел под самый потолок.
Зрелище было так себе. Весь пол пещеры был устлан сплошным ковром из прелой листвы (сырой даже сейчас, когда снаружи стояла несусветная жара), гнилой травы, связки которой валялись то здесь, то там, мышиного помета и  мелких, разрозненных костей и перьев. Вероятно, в те дни, когда сюда не заглядывали люди, пещера служила обиталищем мелким лесным хищникам. 
Воняло неистребимо и сложно, аж комок встал в горле. Заночевать в таком месте мог только очень небрезгливый человек. Однако, судя по кучам угля и пепла, таковые бывали.
Крамер завернул за поворот  и остановился.
– Вот оно.
На закопченной, блестящей от сырости и дорожек слизней стене виднелись темные пятна. Сначала они показались просто разрозненными мазками краски, но стоило Эрме приблизиться, как она осознала ошибку.
Вся стена от низкого потолка до пола была усеяна отпечатками ладоней. Большей частью они были едва заметны за слоем грязи и копоти, но кое-где различались вполне отчетливо. Эрме коснулась стены пальцем, чувствуя стылую, почти невероятную в окружающей жаре, каменную сырость. Кажется, не краска, как решил Крамер. Поверхность казалась шершавой, но никакого следа рукотворной работы стена не несла. Что же получается?
Отпечатки ладоней – узкие, с непомерно длинными пальцами, чьи суставы раздулись, будто у больного ревматизмом, проступали сквозь тяжелый красный камень. Проступали настолько отчетливо, что Эрме могла различить на некоторых, особенно ярких, петли, дуги и линии, по которым гадатели читают о судьбе.
Чем дальше она смотрела, тем тревожнее становилось на душе. Что-то глубоко неправильное, чуждое таилось в самом строении рисунка и в расположении его на стене…
– Пальцы-то, монерленги. Как будто  с той стороны давят, – проговорил Крамер. – Как в обители на леднике Лиллефорн. Сразу вспомнилось.
– Вы про что, капитан? – спросил подошедший Тадео.
–  Ледник Лиллефорн. Это у подножия самого Донгерка. Там есть ледяной столп, в тоннеле на северной стороне. Его еще называют Колонна Нетленного. Здоровенная такая глыба голубого льда, в середке которой незнамо сколько лет стоит погибший путник. Самого его толком и не видать – лед матовый. Только силуэт да руки по локоть. И ладони у него точь-в-точь как здесь – упираются, словно из последней силы. Как будто лед ломают. Я мальчишкой там был, с отцом, так мне после эти руки долго ночью мерещились.   
– Что за варварство, – проворчал Тадео. – Да еще в обители. Неужели его нельзя достойно предать земле или огню?
– Никак нельзя, джиор Тадео, – отозвался Крамер. – Колонна поддерживает целый ледяной пласт. Если его растопить или вырубить, своды обрушатся. Так и здесь, только там взаправду, а здесь нет, потому как камень-то непрозрачный. Цельный. Обманка как есть.
Он постучал по стене  костяшкой пальца. В прелой листве пискнула мышь.
– Пойдемте, – сказала Эрме. Никто не спорил.
Они гуськом вернулись к дыре и выбрались обратно, к зною и свету. Наверно, на ее лице было написано такое отвращение, что Висконти сдался и больше не заводил разговора о ночлеге в пещере. 
– По крайней мере, не покидайте поляну до рассвета, – посоветовал он. – Лес ночью способен на… странные вещи, смущающие разум. Дикари привычные, мы так вообще, а вам оно без надобности.
Возможно, он и был прав, но Эрме почувствовала, как в душе шевельнулось раздражение. Не Висконти из Лунного города указывать ей, Саламандре Гвардари из Виренцы, что без надобности, а что на потребу.
– Благодарю за предупреждение, джиор. Мы достаточно разумные люди, чтобы принять верное решение.
– Я пришлю ужин, – словно не заметив ее тона, ответил ловчий.
И он, кратко поклонившись, направился прочь.

[Красный Волк]

Аж у самой по спине, когда читала, мурашки ползали . И что-то теперь готовит героям ночь?.. Огромное спасибо за продолжение, эрэа Марриэн!  

[passer-by]

Аж у самой по спине, когда читала, мурашки ползали . И что-то теперь готовит героям ночь?.. Огромное спасибо за продолжение, эрэа Марриэн!

Да, я бы тоже хотела это узнать. 

[katarsis]

Странные какие руки. Невольно возникают мистические теории. Что-то про замурованных в камне и пытающихся вырваться. Но если бы в этой пещере происходило что-то мистическое, она не стала бы убежищем. Её бы за километр обходили. Кстати, есть небольшое сходство с одной из скульптур в купальне Тадео. Той, которая отдельно в отдельной нише сидит. Она ведь тоже немного вросла в камень. Только там скульптура почти полная, а тут их почти нет: одни ладони из скалы торчат.

[Марриэн]

Спасибо! 

И что-то теперь готовит героям ночь?..

Со временем узнаете. 

Странные какие руки. Невольно возникают мистические теории.

Что-то в этом определенно есть. 

А пока герои обживаются.

Поразмыслив, они решили расположиться за скалой, между камнями и зарослями ржаволиста. Крамер  растянул и закрепил свой плащ, соорудив подобие тента, а травы на подстилку вокруг было предостаточно. Примерно через час явились двое ловцов: оба молчаливые и бледные, словно тени.  Они принесли миски с тушеной чечевичной кашей, кувшин воды и одеяла и тут же удалились, не вступая в разговоры. Да никто и не удерживал.
Чечевица оказалась недурной, говядины повар не пожалел, а вместо воды каждому досталось по стаканчику вина из заветной фляжки. Однако настроения это не подняло. Тадео тут же завалился под тент, Крамер, поразмыслив, вынул чикветту и отправился воевать с ближайшим кустом ржаволиста, стараясь заготовить дрова для ночного костра.   
День угасал. Время тянулось неспешно и лениво, делать было абсолютно нечего. Думать обо всем случившемся и строить версии было уже невмочь, и на Эрме исподволь накатила отупляющая тяжелая тоска. Внезапно представилась Виренца: предзакатное солнце золотит аллеи Нового парка, фонтаны рассыпают водяные брызги, смягчающие зной. Наверно, уже вовсю цветут сфарнийские розы, те,  нежные, с тонкими лазоревыми лепестками. Скоро наступят сумерки, и среди статуй зажгутся крошечные разноцветные фонарики. Возможно, будет играть музыка, прямо в парке: Джез обожает танцы и дружеские попойки. 
Она должна быть там, в городе. Она Саламандра, ее место во дворце – конечно, не в развеселой компании юнцов и их подружек, но в Совете, среди умных и знающих людей, в Школе,  да в  собственной башне за книгами в конце концов!
Но вместо этого она которую неделю шатается по пыльным дорогам. И ради чего? Чтобы в итоге случайно узнать, что герцог затевает свои игры за ее спиной?
– Так какого беса я здесь забыла? – произнесла она вполголоса.
– Это была фигура речи? – отозвался Тадео. Надо же, а она решила, что он задремал после ужина.
– Не совсем, – вздохнула Эрме и решив, что настал удобный момент пожаловаться, выложила  родичу все про глупое самовольство Джеза.
Тадео слушал, не перебивая. Сидел смирно, плел из травы то ли веревочку, то ли косичку. Пальцы у него на это дело было ловкие, привычные свивать нити для лески или рыболовной сети.
– Почему он сделал это втайне, Тадео?! – заключила она свою тираду.
– Ты бы его отговорила, – заметил он.
– Конечно, отговорила бы! Ведь это неразумно. Он не подросток, он взрослый мужчина. Двадцать один год, Тадео! В этом возрасте дед уже…
– Вот видишь. Ты постоянно сравниваешь его с Лукавым Джезом. Уверен, что кузену твоему такие укоры поперек шерсти.
– У него есть достойнейший пример для подражания, Тадео, а он…
– Пример, конечно, есть, – согласился Тадео. – Вот только не каждый способен до него дотянуться. Вот взгляни на меня: моим путеводным примером должен был стать твой отец. И что, много с того толку? Нет, не перебивай, подожди. Джез Гвардари был великим правителем, рожденным для трона. Второго такого  Виренце может и не придется увидеть. И что получается?
Тадео умолк, не договорив, но Эрме прекрасно поняла его. Нынешний правитель носит то же имя: Джезарио. Джез Второй, Джез-Маленький. Мальчишка на троне гиганта. Очень упрямый мальчишка.
Значит, теперь придется принять во внимание и тот факт, что Джез жаждет выбраться из тени на свет. Наивный. А вот она бы предпочла всю жизнь держаться силы дедовского имени и отцовской славы. Но не получается.
– Иногда я думаю, – заметил Тадео, – как же это прекрасно, что я всего лишь Тадео ди Марко. Не первый, ни второй, ни третий. Никто и никакой. Просто замечательно. Намного легче жить.
– Ты единственный и неповторимый, – уверила она.
– Только для тебя и то по твоей доброте. Весь прочий мир считает меня бесполезным балбесом, и недалек от истины.
– Но ты же справляешься со всем этим, – она обвела руками окрестности. – С Тиммори, с озером, с этими людьми.   
– Это оказалось довольно просто, – заметил Тадео. – Главное: заранее определить правила игры и не мешать друг другу жить. Мы замечательно сочетаемся друг с другом: я и Тиммерин. Мы оба бестолковые, диковатые и не вписываемся в цивилизованные рамки. Надеюсь, так будет и впредь.
– Так ты не собираешься возвращаться?
Тадео только улыбнулся, продолжая вить змейку. Крамер притащил кучу веток и ловко сложил костерок между камнями.
Солнце упало за горы как-то быстро, и почти тут же над землей поползла чернота. Стена ржаволиста словно отсекла поляну от остального мира. Стояла тишина. Снизу, из лагеря Висконти не доносилось ни звука. Не было слышно ни стрекота цикад, ни возни птиц в кустарнике.
Только потрескивание пламени да неумолчный посвист ветра, клонившего траву.
Они сидели у костра, придвинувшись ближе к огню.
– Вот что меня бесит, монерленги, – внезапно сказал Крамер, – так это полунамеки. Что Черныш этот, что Висконти – вроде люди совсем разные, а манера одна: ничего напрямую не выложат. Что такого в этом самом лесу? Чего опасаться? От чего обороняться?
– Ловчие Черного Трилистника берегут свои ритуалы и тайны, Курт. Они не склонны делиться знаниями. Это вопрос престижа и денег. Нам оно без надобности, ты же слышал…
– Слышал. Скользкий тип этот Висконти. Вроде и разумно говорит, а все равно то и дело тянет такому перечить. Ну, ладно, ловцы, они все с заумью. Но вот Черныш-то этот чумазый, он-то мог бы объяснить. Нет, заладил: лес смотрит, лес смотрит. Как он смотрит? Куда? Джиор Тадео, вы же эту породу лучше знаете. Что скажете?
Тадео некоторое время размышлял, глядя на играющее пламя.
– Сложный вопрос, капитан. Так сразу и не ответишь. Жители побережья дальше опушки в леса не суются, а за Дикий мыс вообще не заглядывают. Селений здесь нет и, как видно, никогда не было. И вроде бы ничего такого особо страшного и не случалось, но что-то не так. Живут здесь только Форга – родичи нашего Черныша – но и они здесь пришлые, и откуда взялись – толком и неизвестно. Где-то герцог Джез эту компанию выкопал…
Местные говорят разное, по большей частью туманное, мол, неуютно здесь, тяжко. Давит.
Семейство Форга они не любят и побаиваются, уж больно те чужие, странные. Но и не трогают, потому как друг другу они не мешают, а мне это главное. Пока не собачатся, пусть живут, как живут. Закон Тиммерина.
– Но что-то же здесь есть? – спросила Эрме. Она сидела, подтянув колени к подбородку, и наблюдала, как ветер сносит дым за стену ржаволиста. Искры таяли в черном небе.
– Что-то есть, – согласился Тадео. – И это что-то отчего-то не любит вот такие местечки, как это. Быть может, эти руки тоже его пугают. Или отгоняют. Или отталкивают.
Он кивнул на черный зев пещеры. Крамер поежился. Странно, подумала Эрме, он ведь горец, должен быть привычен  к пещерам, кавернам, тоннелям. Видимо, воспоминания детства были весьма яркими.
Они помолчали.
– А ведь я однажды ночевал на берегу, прямо в лесу, – внезапно вспомнил Тадео. – Вскоре после приезда в Тиммори… Я тогда не знал, что так не надо делать. Просто заплыл на лодке слишком далеко, причалил, развел огонь, пожарил рыбу… И знаете, и впрямь сначала казалось, что за спиной кто-то стоит и смотрит. А после я вот также устроился у огня…   
Он  пошевелил прутиком в костре.
– И что дальше? – не выдержал молчания Крамер.   
– Спал, как убитый, – улыбнулся Тадео. – И сны были отличные. Так что всем доброй ночи.
И он потянулся за одеялом. 

[passer-by]

Читаю с огромным удовольствием. Спасибо.

[Tany]

Ночь только начинается.... Спасибо, Марриэн 

[Красный Волк]

Да, тоже уже кажется, что спокойной эта ночь для Эрме и ее спутников вряд ли выдастся. И от всей души спасибо за продолжение, эрэа Марриэн!

[Марриэн]

Спасибо. 

Ночь только начинается....

Несомненно. 


Она знала, что впереди – море.
Знала, еще до того, как услышала тяжелый рокот прибоя. Знала, пусть и видела сначала лишь утесы и бескрайнее чернильно-звездное небо, обнявшее мир.
И она шла навстречу, как идут навстречу неизбежности.
Розмарин был везде. Смолистый резкий аромат окутывал ее пряным облаком, стебли клонились под порывами ветра, шелестя вытянутыми, словно лезвия мечей, листами.  Цветы, голубоватые днем, сейчас казались серыми. Утесы заросли «цветком моря» столь густо, что он наверняка изгнал все прочие растения.   
Только шум накатывающей на камни волны, только живое дыхание ветра, только шепот песка, мягкий и вкрадчивый.     
Пена моря, враг забвенья…пена моря… враг забвенья… враг забвенья…забвенья…
Казалось, что, купаясь в этой черной звездной ночи, она вот-вот вспомнит что-то нестерпимо важное, что-то давнее, занесенное  песками, что-то, что лежало в забытьи века и должно вернуться под эти небеса во что бы то ни стало.   
Она шла, нисколько не удивляясь, что ступни босы, что подол длинного черного одеяния трепещет на ветру и обвивается  вокруг ног, что четки исчезли, а на руке позвякивает металлом браслет. 
Все было неизбежно, как неизбежен надвигающийся на берег прилив.
Она поднялась на гребень дюны и наконец увидела море. Бескрайняя водная гладь была темна и неспокойна, она то и дело врезалась в камни берега, и с медленным шипением отступала, сползая пеной по черному песку, чтобы спустя краткий миг вновь напасть и вновь отступить.
Над горизонтом вставала полная луна. Она казалась чудовищно огромной, ржаво-красной, и свет ее словно наполнял морские воды кровавым вином. Ветер все усиливался, стебли розмарина гнулись к земле, ударяя по коленям. Губы жгло от резкого привкуса соли.     
И здесь ее настигла музыка.
Над утесами, над розмарином и шипящими водами прибоя пела сиринга. Напев ее то сладкий, то тревожный, но неизменно пустынный, как всякая пастушья песня на земле, наполнял собой пространство, сливаясь со свистом ветра.
Откуда она появилась? Ведь вокруг – она знала это точно – не было ни единой живой души. Быть может, она возникла из рокота волн, из мерцания звезд, из биения ее собственного сердца.
 А возможно, она существовала всегда, изначальная, как сами ветра, что породили мир.
Сиринга говорила с ней: не голосом, но самим звуком и тем, что таится в молчании.
Где ты? Воды глубоки, воды бездонны, и камень горяч, и луна льет свое багровое вино, и раковина времени лежит под черным песком. Зачерпни песок в ладони – пусть поёт, ибо в песне его – память.
Время – соленая вода, оно накатывает и отпускает добычу, и успокаивается, чтобы вновь нагрянуть.
Время – ветер, что вечно рождается и умирает, что приносит и зной, и дожди,  и гонит туман над пепелищами, и наполняет паруса кораблей, которым не дано вернуться, ибо огонь маяка мертв. 
Время  – музыка, которая зовет и сбивает с дороги, потому что забывает самое себя, остывая под ледяным небом. 
Где ты? Отзовись. Если ты уже существуешь – отзовись, и голос твой, отданный ветру вулканов, ветру боли, ветру розмарина сплетется с моим голосом, и тогда я вспомню, что я еще существую.
Ибо все повторяется и все неповторимо.
И как заклинание, как мольба, как крик и как шепот.
Где ты? Где ты? Где ты…
Она отчего-то точно знала, что откликнись она на зов, и вся жизнь изменится бесповоротно и навсегда. И еще знала, что не может не отозваться. И потому прошептала, обращаясь то ли к черным  валам, то ли багровой луне, что подернулась легкой пеленой облаков.
–  Я здесь.
И услышала, как в неимоверной дали, за линией горизонта, кто-то торжествующе смеется.

– Я здесь.
Ее пробудил собственный шепот и резкий порыв ветра.
Эрме открыла глаза и подавилась криком ужаса.
Она стояла на обрыве, на самом краю утеса. Шаг-другой вперед – и она полетела бы вниз, прямо на качающиеся кроны. Ветер кружил вокруг, свистел, и темное древесное море, волновалось и гудело, повинуясь его воле. Натужно скрипели стволы.
Над горами поднимался молодой месяц, и его серебряный свет позволял лишь примерно осознать, как глубока была пропасть, но и этого было достаточно, чтобы сердце ушло в пятки.
Эрме поспешно отступила от обрыва, чувствуя, что ноги едва слушаются. Она огляделась, не понимая, где она и как здесь очутилась. Место было совершенно незнакомое: ни костра, ни поляны, ни стены ржаволиста, ни тропинки, ведущей вниз. Ничего подобного и в помине не было.   
Она стояла на совершенно ровной площадке. Здесь не было даже травы – лишь древний костяк скалы. Поодаль виднелись темные вытянутые очертания камней,– она могла прийти только оттуда: все иные пути окончивались пропастью.
– Тадео, – испуганно прошептала она. – Курт. Где вы?! Кто-нибудь?!
Никто не отозвался. Ветер свистел все сильнее. Эрме чувствовала, что ее бьет озноб: безрукавка не спасала от пронизывающего сквозняка и уж, конечно, не защищала от страха и неизвестности. Она в жизни не знала за собой склонности к сонному бродяжничеству. Какая сила могла увести ее прочь от лагеря?
Эрме прислушалась, надеясь различить голоса, но сначала все напрочь заглушал ветер. А потом она услышала звук.
Цокающий, и щелкающий, и постукивающий одновременно, он раздавался то справа, то слева от обрыва. Казалось, что где-то в глубине леса перекликаются ночные птицы, но перекличка эта постепенно складывалась в навязчивый мотив и ввинчивалась в виски, отзываясь болью.
 – Цок-цок-цок-тке-тке-тке. Цок-цок-цок-тке-тке-тке. Цок-цок-цок…
Звуки нарастали, начиная пугать и в то же время притягивать. Эрме почти против воли, ведомая каким-то безрассудным любопытством, приблизилась к краю обрыва и взглянула вниз. 
По вершинам и кронам то тут, то там мерцали мутно-белесые огоньки. Они появлялись, погасали, но тут же возникали снова на другом месте – поодиночке и целыми стайками. Порой, когда ветер сгибал ветви, они начинали помаргивать, словно слезящиеся от пыли глаза.
Внезапно цокающий звук смолк. Огоньки замерли, перестав мерцать – так глаза раскрываются в удивлении.
Лес смотрел. Лес ее увидел.
Что-то щелкнуло о камни обрыва – так орешек или каштан раскрывается, ударяясь оземь или о стену. И еще. И еще. И еще. Затем послышалось скрежетание, словно нечто проворное взбиралось по обрыву, цепляясь за камни коготками.
Дожидаться, пока источники этого звука приблизятся, Эрме не стала. Она развернулась и бегом бросилась прочь от пропасти, к дальним камням.

[Tany]

Жутко интересно, что  же дальше?

[Красный Волк]

Прекрасно до холода в сердце, завораживающе и страшно. И тоже с громадным нетерпением жду: что дальше?.. Спасибо, эрэа Марриэн!

[passer-by]

Спасибо! 

[Марриэн]

А вот и продолжение. 

Камни высились вокруг плотно, точно зубы в челюсти древнего животного. Кое-где меж отдельными исполинами виднелись узкие щели — только-только протиснуться. 
Эрмэ торопливо пролезла в такой скальный закуток и остановилась, не зная, куда податься дальше. Тропы не было. Не удавалось определить даже направление движения: вокруг лежала плотная почти осязаемая тьма. 
Цоканье и скрежет коготков смолкли. Настала тишина, прерываемая лишь свистом ветра — так музыкант дует в  отверстия флейты, рождая  мелодию.   
Флейта. Сиринга, говорившая с ней голосом, что яснее человеческой речи. Это видение было настолько ярким, настолько живым. Таким же, как ее грезы о проклятой Лестнице. Таким, каким никогда не были ее обыденные сны... 
Нет, не сейчас. Эрме не желала сейчас думать ни о чем подобном. Нельзя. Не время. Нужно выбираться из этого проклятого богами места.
Проще всего было бы залезть на какой-нибудь обломок повыше и попытаться осмотреться оттуда, но Эрме боялась выдать свое присутствие. Кто бы ни издавал эти странные цокающие звуки, она не желала с ним встречаться. В конце концов, каменная стена не могла быть большой — они же заночевали на скале, а она не бесконечна. Нужно просто решиться и идти вперед... 
Почти сразу же она пожалела о своем выборе. Двигаться пришлось на ощупь, то и дело натыкаясь на  жесткие каменные бока. Воздух вокруг сделался жарким и вязким, ветер словно умер, и тишина стала такой плотной, что казалось, в уши попала вода.
Утратив чувство времени, Эрме бродила в природном лабиринте, стараясь пробраться дальше — уже совсем не понимая, куда именно идет. Может, просто сесть и ждать, пока придет рассвет? Но в темном небе не было признаков утра, одна лишь глубина и редкие пятна звезд.
– Цок-цок-цок...
Сухой тревожный звук раздался близко, чуть ли не под ухом. Он был так жуток в этой полной тишине, что Эрме замерла и лишь огромным усилием воли заставила себя обернуться.
На ближайшем камне сидело самое непостижимое  существо, какое она только видела в жизни.     
Существо напоминало огромного в пьеду высотой богомола, но там где у обычного богомола расположена голова, держался источающий мутный свет овал, в центре которого явно различался единственный глаз. Почти человеческий глаз с ярко-алой радужной оболочкой и круглой черной точкой зрачка.  И сейчас глаз этот был устремлен на Эрме.
Богомол устремился вперед по камню. Свечение усилилось, черная точка сокращалась и расширялась. Эрме стояла столбом.     
Она не переносила всей этой мелкой крылатой, ползучей, перепончатой, суставчатой мерзости. Пауки, тараканы, кузнечики, клопы, да просто стрекозы – подобные создания всегда вызывали у нее отвращение, но этот источающий свет глаз наводил просто суеверный ужас. 
Существо явно готовилось напасть. Эрме, очнувшись, попятилась — и уперлась лопатками в камень. Она шарила по поясу в поиске кинжала, но кинжала не было.
– Цок-цок-цок-тке-тке-тке...
Она могла поклясться, что в этом звуке звучало кровожадное вожделение. Существо с шелестом расправило крылья.
Гибкая тень метнулась вперед, в прыжке сбив уже оторвавшегося от камня богомола. Раздался треск, и существо, раскинув шипастые лапы, упало обратно, придавленное противником.
Эрме не поверила своим глазам. Куница. Серая, пушистая и убийственно ловкая лесная тварь. Неужели Вероника? Откуда она здесь?   
Куница с хрустом перекусила  шею «богомола»  и принялась деловито терзать тело, отрывая конечности и крылья. Головоглаз оторвался и, покатившись по камням, упал к ногам Эрме. Она отпрянула, но исследовательский интерес пересилил отвращение. Эрме осторожно нагнулась. 
Сейчас головоглаз напоминал сгусток светящейся слизи или сырое яйцо с полурастекшимся желтком, смешавшимся с кровью. Внутри желтка пульсировал, дергаясь, черный зрачок. Казалось, что даже сейчас он смотрит прямо на Эрме.  Свечение меркло, пульсация замедлялась, но глаз все пялился и пялился.
Наконец он мигнул и погас окончательно.  Эрме подняла голову.     
Куница сидела на камне неподвижно, словно древняя статуя, обратив морду к луне. Из пасти ее торчала шипастая лапа. Останки поверженного врага валялись вокруг, доверщая картину триумфа. 
– Вероника? –  позвала Эрме. Она не была уверена, помнит ли лесной зверек свою кличку. 
Куница выплюнула конечность богомола, фыркнула и, спрыгнув с камня, скачками понеслась прочь. Эрме сообразив, что это ее шанс выбраться, поспешила следом, но угнаться за шустрым зверьком сквозь каменные щели оказалось не так-то просто. Вскоре впереди виднелось лишь серое пятнышко, да изредка доносилось презрительное фырканье. 
Что-то с щелканьем упало прямо под ноги. Эрме дернулась в сторону, решив, что это очередной глазастый преследователь, зацепилась носком сапога и со всей силы грохнулась наземь, врезавшись лбом в булыжник... 

Она лежала, уткнувшись лицом в траву, чувствуя носом ее щекочущий сок и жесткие стебли. 
Что-то круглое и жесткое давило в солнечное сплетение. Эрме приподнялась, вытаскивая мешающий предмет — он оказался ребристым на ощупь и пахнущим смолой.
Шишка пинии. Надо же — цела, даже не помялась под ее весом. Откуда она здесь?  В лабиринте не было пиний, там вообще не было растительности — голый жуткий камень. Но тогда откуда трава?
Она села, потирая затекшие мышцы. 
Не было ни каменного лабиринта, ни площадки над лесом, ни глазастиков-богомолов, ни куницы-охотницы. Был склон, заросший наполовину жесткой травой, наполовину колючим кустарником,  была теплая звездная даль над головой. Ветер унялся и едва шевелил траву. Месяц сместился и побледнел. Стало свежее и светлее. Ночь явно клонилась к утру.
Что-то липкое замарало щеку. Эрме потрогала лицо — на лбу обнаружилась болезненная ссадина. Кровь уже не сочилась, но и не засохла окончательно.   
Кровь? Она что, треснулась головой и валялась здесь, на склоне, без сознания? И все эти блуждания и странные существа были лишь плодом кошмара? Пожалуй, если так, то это и к лучшему — она с омерзением вспомнила растекшийся в яичницу глаз. Такой дряни на земле не место. 
Но зачем и когда она покинула поляну? Эрме, как ни старалась, не могла припомнить этот момент. Надо возвращаться, пока мужчины не проснулись и не обнаружили ее исчезновение. Тадео, конечно, видит девятый сон. Да и Крамер, наверно, задремал — а ведь он собирался дежурить. Ну да пусть, ничего ведь не стряслось...   
С такими мыслями Эрме принялась подыматься по склону, но быстро поняла, что так просто  на поляну не попадет. Ржаволист на вершине разросся настолько плотно, что продраться напролом было невозможно. Значит, придется топать вокруг, пока она не наткнется на тропинку, что вела от лагеря Висконти к пещере. Сколько это займет времени, она не представляла, но выбора не было, и она поплелась по склону.
Идти пришлось долго, то подымаясь, то опускаясь, огибая кусты, оскальзываясь на траве, что уже покрылась росой. Постепенно Эрме начала узнавать окрестности.  Вот-вот должно было показаться место, где разбили лагерь ловцы. А оттуда она сможет подняться по тропе к пещере. Сейчас, еще чуть-чуть... 
Она остановилась в изумлении.     
Даже в предрассветных сумерках было понятно, что поляна пуста. Ни палатки, ни костров, ни людей с их скарбом. Единственными признаками того, что здесь недавно останавливались, была беспощадно вытоптанная трава и пятна кострищ, над которыми еще вился тоненький умирающий дымок. Ловцы ушли, быстро и без  предупреждения. Но почему? Что здесь вообще творится?
Она, с трудом передвигая ногами, прошлась по смятой траве. Навалилась страшная усталость. А что если прилечь прямо здесь, у тлеющего костерка? Какая разница, где спать?
Скрежет камешков заставил ее обернуться.
На тропе, что вела наверх, загораживая путь, стоял человек.
Она не могла разглядеть его лица, скрытого мглой и ветвями ржаволиста. Зато ясно видела нож в его опущенной руке. 

[~Rina~]

Как обычно, на самом интересном месте...