Я желаю всего доброго моему соавтору и всем, кто читает!
Надеюсь, что все будет хорошо. Читайте и комментируйте чаще, прошу вас!
Вот это закрутилось! Очень надеюсь, что Карломан выживет. А ведь началось, в сущности, с пустяка. Молодая королева хотела вызвать в муже ревность - и вызвала, вот только вылилось всё совсем не в те действия, на которые она рассчитывала. А вот безумие короля, такое впечатление, стало неожиданностью для окружающих. Либо раньше с ним такого не случалось, либо никто не ожидал такого в данных обстоятельствах. Спровоцировала же ситуацию, в сущности, Паучиха, хотя вряд ли она рассчитывала на нечто подобное. Вероятно, как и Кримхильда, ошиблась в расчётах.
Часто начинается с мелочи. "Враг вступает в город, пленных не щадя, потому что в городе не было гвоздя"(с)
Король в такое состояние не впадал раньше, я думаю. В нем просыпалась ярость на войне, когда это уместно, но предполагать, что он поднимет руку на близкого человека, конечно, раньше не предполагали.
Многие ошибаются в расчетах. Это гораздо проще, чем кажется.
Глава 13. Калейдоскоп (окончание)
В Зале Королевских Советов готовились к будущему совещанию. Но Ангерран так и не заставил себя сесть в кресло своего отца, во главе стола. Он остался стоять, до боли сжимая руками потемневшую дубовую спинку кресла. Но прежде того велел отворить окно. Ему казалось, что иначе он просто задохнется здесь. И теперь невидящим взглядом смотрел туда, где полуденный ветер качал верхушки деревьев в саду.
Стоял жаркий день первого летнего месяца, и набравшее силу солнце нещадно палило. Но вот подул ветер, и зал наполнился прохладной свежестью. Однако он был недостаточно силен, чтобы шевельнуть висевшие на стенах гобелены, они остались неподвижны.
Во внутреннем дворе, куда выходило окно, толпилось много людей. Их гомон, резкий, разноголосый, разом ударил по ушам. Там были разные голоса: требовательные, угрожающие, плачущие, яростные, сливающиеся в один неразборчивый гул. Судя по говору, там толпились и арверны, и "дети богини Дану", и другие гости дурокортерского двора. И, если бы не усиленные караулы, выставленном Дагобертом, - неизвестно, до чего могло бы между ними дойти. Но коннетабль позаботился о сохранении порядка, как хотел Карломан.
Ангерран кивнул в такт своим мыслям. Он был взрослым мужчиной, присутствовал вместе с отцом при многих совещаниях, и знал, что обязан делать. Поэтому он прилагал все усилия, чтобы оставаться там, где ему должно быть. Иначе его место было бы возле убитой горем матери и младшего брата. Или он мог бы ворваться в покои к отцу и потребовать у лекарей ответа, что с ним - и любой ответ был был стократ легче неизвестности, от которой впору сойти с ума. Или поддаться чувству мести и призвать самого короля к ответу... Но нет, отец бы не одобрил. Королевский Совет объявит, что ранение майордома - несчастный случай. Хотя как можно скрыть то, что видели столько людей?!
Ангерран вновь судорожно сглотнул. Совсем не зря его дед Дагоберт принял меры для охраны порядка в замке и в городе, это помогает сохранить мир между представителями разных народов, собравшимися в Дурокортере. На какое-то время удастся избежать междоусобиц. Но навсегда ли?
Самое главное, этого времени должно хватить, чтобы восстание не произошло сразу же, в эти роковые часы. Вскоре те, кто призван спасти жизнь его отца, смогут сказать определенно о его грядущей судьбе. Вскоре ответ будет известен. И, если так случится, то колокол на главной башне замка сразу же прозвонит набат. И лучше услышать его сразу, чем прислушиваться постоянно, не ударит ли роковой звон. Еще и с этой целью Ангерран велел открыть окно, хоть даже самому себе не признался бы.
Если так случится... Он буквально услышал, как истошно закричит мать, когда рыцари внесут гроб, накрытый знаменем с коронованным волком в королевский склеп под святилищем, как жрецы будут молиться во всех святилищах, чтобы душа Карломана Кенабумского поднялась в Вальхаллу по Радужному Мосту. А затем вспыхнет пламя междоусобной войны и сметет всех, правых и виноватых...
Нет, нет! Ангерран замотал головой, пытаясь выкинуть неотвязные мысли. Отец должен жить, он всегда был сильным! Даже если останется без руки, как сам Доблестный Циу - он все еще будет майордомом Арвернии, могучим и мудрым. Пусть смилостивятся Небеса, и они не услышат набата, пусть лекари объявят, что его отец останется жив! Тогда и Арверния будет жить.
Тем временем в зал постепенно входили участники Совета. Ангерран встретился взглядом со своим дедом по матери, Дагобертом. Тот так и не садился на свое место, а остался стоять за пустым креслом, тоже напряженно прислушиваясь. Взгляд деда выражал полную поддержку внуку, говорил без слов: "Мы все сделаем, как велел Карломан. Сила Арвернии не пошатнется сегодня".
Дальше за столом прямо и чинно сидел другой его дед, Теодеберт. Он представлял в Совете Арморику, владения своей жены. И сейчас, прислушиваясь к голосам во дворе, наверное, вновь неотвязно думал, что будет с Женевьевой, если она лишится и второго сына. И на что все-таки способны пылкие "дети богини Дану"...
Услышав в дверях чьи-то шаги, Теодеберт даже не поглядел туда. Он не сводил пристального взора с пустующего кресла майордома, так и не занятого Ангерраном. И с болью в душе думал о том, сядет ли его названый сын в это кресло когда-нибудь еще.
Против обыкновения, он даже не поднялся из-за стола, когда в зал вошла женщина. Герцогиня Матильда Окситанская под руку со своим отцом, графом Гуго де Кампани, канцлером Арвернии. Матильда представляла в Королевском Совете герцогство Окситанское, поскольку ее муж, герцог, отсутствовал.
Дагоберт, стоявший рядом с сыном, так похожим на своего отца, коротким кивком приветствовал вошедших. На мгновение он встретился взглядом с Матильдой, бледной как полотно. Поняв, о чем ей хотелось бы спросить, нахмурился в ответ и тяжело вздохнул. Воистину, нет ничего хуже неизвестности...
Матильда, как и все, была убита горем. Даже не пыталась скрыть покрасневших глаз, неопровержимо доказывающих, что она плакала все это время, когда увидела Карломана раненым. В глухом темном платье, с самой простой прической, она ничем не напоминала надменную ироничную красавицу, какой была всего несколько часов назад. Казалось, что Матильда просто отказалась скрывать свои чувства, чему столь виртуозно была обучена при Дурокортерском и Окситанском дворе. Все и так знали, насколько ей дорог Карломан, так какое значение еще имели эти жалкие правила приличия?
Она почти с таким же вниманием, как и Ангерран, прислушивалась: не ударит ли на башне набатный колокол?! Ее мысли были возле наглухо запертых покоев, где лекари колдовали над раненым Карломаном. Ей, в отличие от Альпаиды, нельзя даже приблизится, постоять за закрытой дверью...
Отец Матильды, канцлер, усадив дочь за стол, сам чинно сел по левую руку от пустующего кресла майордома. Это было его место, как третьего человека в Королевском Совете, после майордома и коннетабля.
Время тянулось медленно. Судя по движению солнца, с момента трагедии на ристалище миновало каких-то два часа. А всем казалось, что прошло неимоверно много времени, целые годы тоски, печали, неизвестности...
***
А тем временем, в покоях графа Кенабумского, за плотно закрытыми дверями и окнами, королевские хирурги и жрецы-целители заботились о раненом майордоме. Его состояние потребовало от них проявить все их умения, соединить все силы и знания. Но теперь они закончили самый трудный этап. Удалили из раны осколки костей, промыли ее ключевой водой и настоями лечебных трав, останавливающих кровь. Руку тщательно закрепили, чтобы она не сдвигалась ни на волосок - тогда кость еще сможет срастись. Сейчас лекари сшивали шелковой нитью мышцы и кожу вдоль разреза. После этого можно будет считать, что самое главное сделано, и надо будет подождать.
Сейчас в покоях был беспорядок. Со стола сбросили все, что там лежало: книги, пергаменты и другие вещи майордома, и все это лежало теперь на полу, никто не удосужился поднять. На стульях вокруг валялись окровавленные повязки, инструменты зловещего вида, емкости с розовой от крови водой.
Лежащий без чувств на столе Карломан был обнажен до пояса. Под голову был подложен плащ. Грудь раненого чуть заметно поднималась и опускалась, и только это указывало, что он еще жив. Мертвенно-бледное лицо заострилось, посиневшие губы сведены судорогой боли, от густых черных ресниц под запавшими глазами лежали тени. И, хотя в покоях было по-настоящему жарко, кожа раненого оставалась ледяной на ощупь.
Вокруг раненого были разложены лечебные амулеты из храма Эйр и другие, что передала для своего сына Женевьева Армориканская. Эти амулеты испускали бело-золотистый свет, похожий на солнечный, только более яркий. От них исходили лучи, переплетались между собой, так что каждый амулет был связан со всеми остальными, как звезды в созвездии, образуя сложные фигуры. И светящиеся лучи окутывали все тело лежащего, будто кокон, согревали его растерзанную, обескровленную плоть. Вокруг поврежденного плеча и руки они сплетались особенно густо, горели сильнее всего, проникали под кожу, поддерживая в раненом жизненную силу. Красивое зрелище - работа многих целительных оберегов в полную силу, только лучше бы никому такого не видеть. Правильно заговоренные знающим жрецом или чародеем, обереги могли излечивать тяжелые раны и болезни, на какое-то время поддерживать жизнь даже в умирающем. Но заговорить их и правильно с ними обращаться могли немногие, и потому амулеты применяли только в самых важных случаях. Таких, как ранение майордома Арвернии.
Карломан лежал неподвижно, укрытый сетью из золотистых лучей. За все время он не приходил в себя, но и боли, казалось, не чувствовал сквозь беспамятство, словно бы пребывал совсем не здесь.
Наконец, лекарь закончил зашивать рану и, отстранившись, внимательно поглядел на пациента. Несмотря на огромную, почти предельную потерю крови, раненый был еще жив, сердце его билось, пусть слабо, но размеренно. Значит, если рана не воспалится, можно надеяться, что граф Кенабумский останется жить. И даже руку ему, возможно, удастся сохранить. Такая рана, с большой долей вероятности, погубила бы человека послабее, но для Карломана, графа Кенабумского, надежда оставалась всегда.
На побледневшей сейчас, в обычное время смуглой коже майордома заметны были следы от былых ран, боевых и турнирных. Карломан никогда не выбирал слабых противников и не скрывался за чужими спинами в опасный час. Готов был, если потребуется, рисковать своей жизнью так же, как и жизнями своих воинов. Поэтому вражеское оружие не раз пятнало его тело, стройное и крепкое, какому могли бы позавидовать и мужчины гораздо моложе Карломана. Но и былые раны не смогли ни повредить его здоровью, ни изуродовать. Они затягивались почти бесследно. Там, где у другого человека остались бы от таких ран огромные рубцы на всю жизнь, у Карломана обходилось изящными шрамами. Лекарь, что закончил сшивать рану, обратил внимание на длинный тонкий шрам на боку графа. Эту рану ему довелось лечить шесть лет назад, во время войны с Нибелунгией, и тогда она выглядела ужасно, а вот, зажила почти без следа! Значит, можно надеяться, что майордом справится и с этой.
Другие лекари, осматривая пациента, тоже переглядывались со знанием дела, но до поры молчали. Похоже было, что граф Кенабумский вправду обладает телесными свойствами, каких нет у других людей. Его тело само восстанавливает себя, а их помощь и лечебные обереги, пусть и далеко не лишние, играют вспомогательную роль, ускоряют заживление ран. Как будто, прямо сейчас, покоясь в глубоком сне, он получает откуда-то через невидимый кровоток дополнительную жизненную силу. Те из лекарей, кому доводилось прежде лечить Карломана, замечали у него такое состояние и раньше. А когда он очнется, рана начнет заживать гораздо быстрее, чем это происходит у других людей. Даже такая тяжелая, как эта.
Склонившиеся сейчас над ложем раненого майордома многозначительно переглядывались между собой. Быть может, у кого-то из них были свои догадки на сей счет. Но никто не решился нарушить молчание. Во-первых, ни лекарям, ни жрецам не полагается произносить лишних слов возле больного. После только что приложенных усилий им не так-то просто было заговорить, как ни в чем не бывало. А во-вторых, все они были серьезными людьми, им не пристало попросту высказывать ничем не подтвержденные догадки. Тем более - об одном из первых лиц государства, о Почти Короле.
Но, если бы хоть один из присутствующих владел даром ясновидения, то увидел бы над лежащим в беспамятстве Карломаном призрачный силуэт черного волка с такими же изумрудными глазами, как у него. Волк стоял, напружинив все четыре лапы, приоткрыв пасть, чуть поводя чуткими ушами. Связанный незримой пуповиной со своим вторым, человеческим "я", он передавал ему избыток жизненной силы. Когда будет достаточно, человек придет в себя, а волк будет отдыхать.
***
В покоях принцессы Бертрады творилась суета. Ее статс-дама и три юных фрейлины бегали в разные стороны, приносили чаши с успокаивающими лекарствами, вееры, флаконы с душистыми маслами. Они склонялись над принцессой, навзничь лежавшей на постели и время от времени всхлипывающей, повернув лицо к кружевной подушке.
Бертрада не могла успокоиться с того момента, как ее, испуганную тем, что произошло на ристалище, привели в замок. Сперва она еще держалась, но оставшись в окружении близких людей, совсем пала духом. От веселой, беспечной принцессы ничего не осталось. Когда она отворачивалась от всех, ее спина, обтянутая изящным, но сейчас измявшимся платьем, вздрагивала от сдерживаемых рыданий. Волосы выбились из роскошной прически.
- К-как он мог... король... ранить Рыцаря Дикой Розы... поднять руку на... родного дядю? - снова всхлипнула шварцвальская принцесса. - Это у-ужасно-о... Не хочу... жить здесь... Хочу домой! Там все так хорошо, все добрые, веселые. Я так обрадуюсь, когда поцелую дедушку и всех родных!.. Как только здесь живет Кримхильда?! И что будет дальше с нами всеми?
- Ну, госпожа моя, так не годится: хочу - не хочу, - с мягкой укоризной произнесла Гедвига, статс-дама принцессы, расплетая ее волосы. - Твой дед договорился о твоем браке с принцем Хильпериком, и ты уже не можешь уехать, не нанеся Арвернскому двору оскорбления... Да и не следует тебе так убиваться. Король, конечно... ладно, тут ничего не скажешь, пусть Небо рассудит его. Но ведь с ним-то не тебе жить, а твоей кузине, королеве Кримхильде. А твой жених совсем другой, ты же сама говорила, как он обходителен и мил...
Но Бертрада была сейчас недоступна никаким утешениям.
- Ничего не хочу, никакого замужества! - всхлипывала она. - Как это ужасно! Безумие, ненависть, кровь... Я не думала, что может быть так страшно...
Госпожа Гедвига строго оглянулась на растерянных фрейлин.
- Фредегонда, где успокаивающее питье? Гертруда, Аделинда, а вы зажгите в курильнице душистые травы с розовым маслом. И расстегните принцессе пояс.
Фрейлины кинулись исполнять приказ. У Аделинды тоже были сегодня заплаканы глаза, да и всех их - кого больше, кого меньше - потрясло случившееся.
Наконец, Фредегонда поднесла принцессе кубок с успокоительным отваром. Дав ей пить, проговорила:
- Успокойся, милая кузина! Тебе следует быть сильной, хотя бы ради нашей Кримхильды. Вспомни, она назвала тебя сестрой, радовалась, что ты будешь с ней рядом. Вы будете друг другу поддержкой и опорой. И я с вами. Только сейчас выпей это и отдохни.
Бертрада глотала успокоительное с трудом, зубы ее стучали о край кубка. Но все же отвар сделал свое дело. Вскоре она перестала всхлипывать и, наконец, уснула.
Спустя некоторое время Фредегонда вышла из покоев принцессы в сад. Никто не заметил ее исчезновения, поскольку госпожа Гедвига с девушками обсуждали случившееся.
Фредегонде, в отличие от них, необходимо было обо всем подумать в одиночестве. И она задумчиво прошлась по дорожке в саду, том самом, где она подслушала разговор двух королев.
Внучку вейлы тоже в первый миг ужаснула сцена на ристалище, ранение Карломана... Но она почувствовала, что он будет жить, и быстро успокоилась. И теперь ее даже раздражала истерика Бертрады. Ведь она знала, что та плачет вовсе не о Гизельхере и не о майордоме, которых едва знала. Она плачет о себе, о том, что жизнь, показавшаяся ей красивой сказкой, обернулась кошмаром. Ничего, скоро жизнь войдет в обычную колею, принц Хильперик немножко поухаживает за своей невестой, - и она забудет обо всем, станет смеяться и плясать. Или эта Аделинда - от чего она расстроилась больше: оттого что милый ей Рыцарь Дикой Розы тоже был ранен, или оттого что даже под мечом ревнивого короля он прославлял королеву Кримхильду? Фредегонде такие заботы казались ужасно глупыми.
Гуляя по саду, внучка вейлы искала свою ласточку. Ведь та никогда не улетала далеко от нее. Хотя, теперь девушка уже не была уверена. что это только ее ласточка. Ведь ее понимал и Карломан Кенабумский, и та пожилая красивая женщина, его мать. Поразмыслив надо всем, что видела, Фредегонда поняла, что именно эта женщина, с такими же глазами, как у ее сына, послала птицу ему на выручку. Она видела воочию, как ласточка, едва не разбиваясь о железо доспехов, мечется перед лицом взбешенного короля...
На миг Фредегонда почувствовала ревность. Она спасла свою ласточку от сокола, лечила ее, вернула ей свободу - а та делит свою преданность с другими людьми! Да и принадлежит ли она вообще кому-то, кроме Сил Небесных, пославших ее? Ведь это их вестницей была ласточка, когда предупреждала тех, кто ее слышал, о будущих событиях.
Подняв глаза к небу, Фредегонда увидела ее. Ласточка порхала возле большого окна на третьем этаже Круглой башни. Девушка догадалась, что там находятся покои графа Кенабумского. И внезапно у внучки вейлы стало легче на душе. Пусть маленькая вестница богов сейчас летает там, где она нужна. Раз ласточка летает - значит, есть надежда. Значит, Карломан непременно выживет. Быть может, и он сквозь забытье чувствует, что ласточка рядом? И тогда, он непременно будет здоров, и она, Фредегонда, станет его ученицей. Уж она непременно добьется, чтобы он ее принял! Пока же - она теперь будет знать, куда смотреть, прося у богов исцеления для графа Кенабумского.
А ласточка все равно вернется к своей спасительнице, где бы ни летала. Не променяет Фредегонду ни на кого.
Улыбнувшись, девушка смотрела, как ее птичка, подлетев к самому окну, зависла возле карниза и уцепилась лапками за незаметные отсюда трещины в каменной стене, пробежала быстро-быстро по ее отвесной поверхности, как возле гнезда. Можно было поклясться, что она заглядывает в окно. Насмотревшись вдоволь, ласточка коротко вскрикнула и опять принялась порхать возле закрытого окна. Фредегонде послышалась радость в этом возгласе ласточки.
Автор
Тема: Черная Роза (Война Королев: Летопись Фредегонды) (Прочитано 12745 раз)