Печать

[Карса]

Интересные воспоминания. И действительно непонятно, почему сейчас Карломан никак не очнётся (и можно предположить, что сам, без помощи, не очнётся вообще), ведь полученная рана кажется менее серьёзной, чем в воспоминаниях Дагоберта.

[Артанис]

Большое спасибо, эрэа Convollar, эрэа katarsis, эрэа Карса!

Великая вещь, кровь "детей богини Дану"! Именно поэтому их потомков следовало бы сохранить, а не устраивать Священные походы. Не только поэтому, но и древняя кровь альвов имеет значение. Но в том сражении Карломан получил очень сильные раны, однако очнулся сам. А после поединка с берсерком в короне он лежит уже больше двух недель.

Да уж: если бы не оборотническая регенерация, плохо пришлось бы тогда Карломану!
Но люди не все знают о свойствах Других Народов. А если бы знали, могли бы позавидовать: "А почему у нас не так?"
Рана, нанесенная ему королем, все же сильнее. Потеря крови практически несовместимая с жизнью, плюс сильные повреждения, кость раздроблена, на все это нужно время, чтобы восстановиться. В молодости ему досталось не настолько сильно.

Да уж, в такой мясорубке выжил, и тоже со смертельными ранами, а пролежал всего 4 дня. А сейчас-то почему так долго? Я уже начинаю подозревать, не вмешалась ли тут какая-нибудь магия? Или это молитвы тех предателей, которые молятся о его смерти так действуют? Рана, вроде, заживает, а душе-то что мешает вернуться?
А экскурс в прошлое интересный. И король Хлодеберт Жестокий совсем с другой стороны раскрывается. Похоже, он был лучшим королём, чем братец. По крайней мере, судя по тому, что известно.

Вроде бы, магических причин не подразумевалось. Просто регенерация не мгновенно действует, в зависимости от тяжести повреждений.
Да, Хлодеберт Жестокий - прагматичный правитель, в отличие от некоторых, не поддается завиральным идеям, а действует, как в самом деле полезно. Ради этого может не щадить даже близких - вон как брата обещал выставить на позор, - но и себя не жалеет тоже.
А вообще-то, по-моему, из троих братьев самый лучший - Дагоберт. Но ему-то как раз не довелось быть королем.

Интересные воспоминания. И действительно непонятно, почему сейчас Карломан никак не очнётся (и можно предположить, что сам, без помощи, не очнётся вообще), ведь полученная рана кажется менее серьёзной, чем в воспоминаниях Дагоберта.

Разве менее серьезной? Он истек кровью и практически лишился руки. А тогда была рана в грудь (видимо, сердце и легкие все-таки не задеты - с такими ранами не выживет и оборотень) и в лицо. Ну, крови, конечно, тоже потерял немало. Но вряд ли это было тяжелее, чем теперь.

Глава 37. Воспоминания Лиса (окончание)
Вернувшись мыслью  к сегодняшнему дню, Дагоберт Старый Лис тяжело вздохнул, чувствуя, как сердце сжимается от боли. История повторялась. Вновь тяжело раненый Карломан лежал как мертвый. И даже тех, кто знал, что он способен восстанавливаться после самых жестоких ран, пугало настолько продолжительное забытье. Чем больше проходило времени, тем дальше уходила душа Карломана от мира живых. И тем стремительнее таяла на глазах Альпаида. Судьба дочери беспокоила Дагоберта не меньше, чем состояние племянника и зятя. Хотя она, конечно, старалась держаться достойно урожденной принцессы крови! Сейчас коннетабль как раз успел услышать окончание ее материнского напутствия Аделарду. Затем оба внука собрались уходить.

Но вдруг Аделард остановился и быстро обернулся к Дагоберту, увидев, насколько тот помрачнел.

- Дедушка? - переспросил молодой человек.

Дагоберт жестом подозвал своего младшего внука, неожиданно подумав, что Карломан тоже был младшим в своей семье.

- Не спеши уходить! Мне тоже есть что сказать тебе на прощание.

Юноша подошел к деду и склонил перед ним голову, покраснев от стыда, что сам не догадался. Тем временем Ангерран, подойдя к матери, тревожным взглядом обратился к ней, как видно, волнуясь о ее состоянии. Она лишь вздохнула в ответ, как только что Старый Лис, ее отец.

А он, между тем, обвел вокруг головы Аделарда солнечный круг, скрепя сердца соглашаясь благословить своего внука на посвящение в воинское братство.

- Служи в братстве Циу честно и доблестно - ты на это способен! Пусть твой меч извлекается из ножен лишь ради самой справедливой войны - за защиту отечества! Но в сражениях не спеши отдать свою жизнь ради победы, как это сделал твой дед Хлодеберт V (пусть душа его веселится в Вальхалле) и твой отец Карломан Кенабумский (да пошлют ему боги исцеление!) Победа, добытая ценой жизни - повод для гордости, но еще и большое горе для близких. Рисковать собой тоже следует разумно, ради большого дела, как твой отец. Обещаешь мне, Аделард?

- Обещаю, - медленно повторил младший сын Карломана и Альпаиды, осмысливая сказанное дедом вместе со всем, что довелось ему сегодня осознать. - Я буду осторожен. И, если мне доведется пасть в сражении, то лишь ради по-настоящему великой цели!

Дагоберт постарался на прощание улыбнуться младшему внуку, а затем по-военному махнул рукой.

- Значит, мы будем спокойны за тебя, насколько это вообще возможно! Следуй своим путем, мальчик... А теперь ступай. Твой брат ждет тебя.

Аделард с Ангерраном ушли прочь, а Дагоберт со своей дочерью остались одни. Проводив глазами своих сыновей, Альпаида неверными шагами подошла к отцу. Он подхватил ее под руку, в очередной раз с болью в душе отметив, насколько исхудала дочь - кожа да кости, какие тусклые у нее волосы, безжизненный взгляд. Словно она при жизни превратилась в тень из царства Хель. Глядя на дочь, Дагоберт особенно остро чувствовал, что не может ничего сделать. Можно выигрывать битвы, править Арвернией, вершить судьбы тысяч людей. Но когда случается беда, знатные люди так же бессильны перед ней, как и последние бедняки.

Поддерживая дочь под руку, Дагоберт повел ее мимо портретов королевского рода и дальше, в ее покои. Он шел нарочито медленно, примеряясь к ее нетвердым шагам.

Старик понимал, что так тяжко гнетет его дочь, но не мог найти слов, чтобы хоть немного облегчить ее горе. Ведь она была умна и даже сейчас не утешала себя ложными надеждами. Что он может ей сказать, чтобы сам мог поверить своим словам?

- В последние дни лекари и жрецы Эйр, что осматривают Карломана, помрачнели, избегают говорить о его состоянии. Это недобрый знак, - печально проговорила Альпаида.

Дагоберт решился все же попытаться убедить ее, не оставлять одну в тоске и отчаянии. Но говорил нерешительно, сам слабо веря себе.

- Я понимаю, дочь, как тебе тяжело. Но надежда еще есть! Требуется лишь больше времени, чтобы рана его зажила, и он мог очнуться, как это бывало раньше. Надо только хранить надежду! Даже там, где для нее, кажется, совсем не осталось места. И, в любом случае, негоже доводить себя до такого состояния, дочка.

Альпаида обернула к отцу некогда красивое, а теперь изможденное, безжизненное лицо.

- Я знаю, отец! Я стараюсь надеяться, но каждый минувший день приводит меня в отчаяние. Если ложная надежда обманет меня, этого я не выдержу. Одно чудо уже сохранило жизнь моему мужу - ласточка, посланница богов, что отклонила движение меча. Я бы рада была надеяться на второе чудо, но не хочу жестоко обмануться!

Дагоберт покачал головой, сознавая, что его дочь говорит правду.

- Нет ничего страшнее отчаянной надежды... Но также нет ничего сильнее нее!

И он вновь погрузился в воспоминания. Как было после битвы при Маг Туиред - Равнине Столбов, когда Карломан, хоть и найденный живым на поле боя, четыре дня лежал в беспамятстве.

Раненого графа Кенабумского перенесли в находившийся поблизости замок барона Комрака Сурового, вассала герцога Земли Всадников. Для короля Арвернии хозяин замка уступил самые лучшие покои, а тот распорядился положить в них своего сына, Карломана.

И вот, спустя четыре дня после сражения при Маг Туиред, Карломан лежал на постели в покоях барона, такой же неподвижный, бледный и холодный, как все это время.

Сильно осунувшийся король Хлодеберт V сидел в кресле у постели сына, держа его за руку. Все это время он почти не отходил от Карломана. За эти дни он стал гораздо суровее и раздражительнее, слуги и подчиненные уже вздрагивали, если король обращался к ним. Теперь он и впрямь оправдывал свое прозвище - Хлодеберт Жестокий. И, лишь когда он обращался к своему лежащему в беспамятстве сыну, в голосе его звучала совершенно несвойственная ему ласка.

Позади своего царственного брата стоял Дагоберт. У него тоскливо сжимало сердце, когда он слышал, с какой отчаянной надеждой тот обращается к своему сыну - ныне единственному сыну от Женевьевы. Сам же маршал запада в эти дни винил себя за то, что не уберег в сражении своего племянника, ученика и зятя, гораздо сильнее, чем мог бы обвинить король. Хотя старался на людях держать себя в руках.

По другую сторону ложа сидел Варох. Ему было дозволено неотлучно находиться при Карломане, поскольку он был его лучшим другом. Кроме того, ведь это Варох разыскал его на поле боя. Хотя он подкладывал под подушку раненому обереги "детей богини Дану", но всем хотелось надеяться, что и они способны хоть чем-то помочь.

Наступило раннее утро, и свет утренней зари только что проник в покои через отодвинутые шторы. Тогда королю, глядевшему на сына бессонными глазами, на миг померещилось, что лицо лежащего немного порозовело. Но нет - это всего лишь упал солнечный луч.

Охрипшим после ночного бдения голосом, с трудом подбирая слова, король обратился к сыну, хоть разговаривать с ним сейчас было все равно что с неодушевленным предметом:

- Проснись, Карломан! Вот уже снова солнце взошло, а ты его не видишь... А ведь раньше любил смотреть, как солнце восходит. Совсем как твоя мать... Женевьева... Что я скажу ей, если нам суждено лишиться и тебя тоже, как твоего старшего брата, Хлодиона? За что ей такая судьба? Как я взгляну в глаза твоей матери, Карломан, если ты не очнешься?

Король Хлодеберт V согнулся в своем кресле, как нахохлившаяся птица с подбитым крылом.

- Прошу тебя, Карломан, сын мой: не уходи в Вальхаллу, приди в себя! Знал бы ты, как я тобой горжусь! Ты своей стремительной атакой спас жизнь не только мне, но изменил ход войны, еще немного - и мы навсегда разгромим викингов! Очнись, чтобы я мог тебя похвалить, мой герой! Если ты покинешь нас, это будет лютым горем для твоей матери и для меня, да и для всех людей!

Дагоберт, слыша призывы своего брата, молчал, хотя у него самого сердце обливалось кровью. Он тоже мысленно призывал Карломана из небытия:

"Возвращайся, племянник и зять мой! Возвращайся ради твоих родителей, ради Альпаиды, что ждет тебя, еще ничего не ведая, ради маленького Ангеррана. Ради тех подвигов, что можешь еще совершить! Не покидай нас!"

Не было ответа. Все так же лежал неподвижно раненый юноша.

В этот момент вошли без доклада Морветен, брат королевы Женевьевы, и Сигиберт, с лица которого теперь не сходило мрачное выражение. Сейчас оно казалось особенно усилившимся.

Поклонившись королю, Морветен произнес, не теряя времени:

- Государь, прибыл посланник от моей царственной сестры, Гвиневеры Армориканской. Она уже узнала о трагедии с ее сыном. Сейчас посол просит аудиенции.

Еще при первых его словах Хлодеберт V помрачнел как грозовая туча, густые черные брови его сошлись одной линией.

- Пусть войдет сюда! - проговорил он тяжело, роняя слова как камни.

Совершенно бесшумной походкой вошел посланник королевы Женевьевы - барон Номиноэ Озерный. Его сопровождал Магнахар - одновременно внук коннетабля Сигиберта и, со стороны матери, самого Номиноэ.

При виде него арвернский король учтиво кивнул. Он хорошо знал этого человека, о мудрости которого не раз говорили Женевьева и Риваллон. Теперь ему хотелось понять, с чем приехал посланник армориканской королевы.

Лицо Номиноэ осталось спокойным, когда он увидел распростертого на постели Карломана. Видно, Морветен или Магнахар успели по пути подготовить барона к тому, что предстояло увидеть. Только в синих блестящих глазах старца появились боль и глубокое сочувствие.

- Что велела передать мне королева Женевьева? - Хлодеберт V выпрямился, отпустив руку сына, но не понимался с кресла.

- Ее Величество Гвиневера Армориканская скорбит о несчастье со своим сыном, - с печальной торжественностью проговорил Номиноэ. - Но при этом она находит в себе силы соболезновать тебе, государь, ибо он и твой сын тоже. Еще королева и ее супруг, принц Теодеберт, просят сообщить, что гордятся подвигом графа Кенабумского. Даже если единственным его предназначением было спасти жизнь своему отцу и королю, переломить исход сражения в нашу пользу, - то и этим он уже не напрасно прожил жизнь. Однако пока еще наша королева хранит надежду! И пока ее наследник еще может выжить, - при этих словах Номиноэ вновь выразительно взглянул на Карломана, затем переглянулся с Варохом, - до тех пор "дети богини Дану" остаются верными вассалами Арвернии. Но и в самом худшем случае королева обещает учесть все, что ты, как верховный сюзерен, сделал для Арморики теперь, во время нашествия викингов.

Слушая его, Хлодеберт V поверить не мог своим ушам. Неужели Женевьева не таит против него зло за то, что позволил погубить сперва Хлодиона, а теперь и Карломана?!

- Если даже материнская скорбь не лишила королеву Арморики разума и великодушия, то она и впрямь величайшая из женщин! - в голосе короля явственно слышалось сожаление об утраченном навсегда сокровище.

Номиноэ учтиво склонил голову, слыша похвалу своей властительнице.

- Королева Гвиневера - истинная правительница, которая не может позволить, чтобы сильнейшая боль ее души затмила ясный, как родник, разум. Она стремилась сама поехать ухаживать за своим сыном, но нам, ее советникам, удалось убедить королеву, что она не имеет права рисковать своей драгоценной особой, когда по стране рыщут враги. Государыня согласилась, что долг перед Арморикой выше даже материнской любви.

Хлодеберту почудилось, что старик чего-то не договаривает. Не так просто, должно быть, состоялся решающий разговор с королевой. И все равно, его поразило решение Гвиневеры: ведь он знал, как сильно она любила своих детей, как оплакивала Хлодиона...

Снова с тоской поглядев на безжизенно замершего Карломана, он обернулся к Номиноэ.

- Поверь мне, барон, - голос короля прозвучал неожиданно доверительно. - Мы, арверны, не меньше дорожим Карломаном, чем "дети богини Дану"! Мы не меньше гордимся его подвигом и надеемся на его исцеление, вопреки всему!

Номиноэ, с сочувствием глядевший на короля, хотел ему ответить. Но неожиданно он боковым зрением заметил кое-что, что видел и Варох, не сводивший с Карломана глаз. А в следующий миг и Дагоберт увидел, еще не в силах поверить своим глазам, как губы лежащего юноши дрогнули, глаза приоткрылись, как у проспающегося. Когда-то такие блестящие, они еще ничего не видели. Но чуткие уши бисклаврэ уловили знакомый голос, и он проговорил одними губами:

- Отец!..

Хлодеберт V не сразу понял, чей это голос, но тут же стремительно обернулся к сыну с надеждой и страхом: а вдруг померещилось?! И почти такие же чувства испытывали Дагоберт, Сигиберт, Морветен, Магнахар. Люди вздрогнули и переглянулись между собой. Все, кроме Номиноэ и Вароха. Они уже улыбались, видя, что Карломан открыл глаза, и взгляд его стал проясняться.

- О, Всеотец Вотан! Карломан! Ты ожил, ты вернулся! Скажи хоть что-нибудь! - громогласно потребовал его отец, меж тем, как все остальные обступили постель раненого.

Благостное звестие, что Карломан очнулся, донеслось до воинов, стоявших за дверью, и мигом облетело весь замок. По переходам уже слышался топот спешащих людей.

А юноша, придя в себя, проговорил тихо, так как был еще очень слаб:

- Отец... Я вижу тебя... вас всех!.. Я слышал твой зов!..

- Четверо суток я неустанно звал тебя, мой храбрый Карломан, и ты, наконец-то, благодарение Небесам, услышал его...  - король поднес к своим губам руку сына, в которую теперь возвращалась живая кровь.  - Как же ты нас всех напугал....

Так совершилось тогда чудо - почти мертвый Карломан вернулся к жизни! Чтобы вскоре стать братом короля, ибо его царственный отец, Хлодоберт Жестокий, получил смертельную рану в одном из последних сражений с викингами...

Да, так было тогда! И теперь Дагоберту Старому Лису было легче, чем другим, надеяться на возвращение Карломана, потому что он уже видел его в таком же состоянии. Но все же, тогда на восстановление ушло четыре дня, а теперь и двух седьмиц было мало!

Размышляя так, Дагоберт привел свою дочь к дверям ее покоев, отворил перед ней дверь. Двигаясь с трудом, словно одеревенела, женщина переступила порог. Отцовское сердце сжималось от сочувствия к ней.

- Отдохни сегодня, прими снотворное, если надо, чтобы выспаться, - посоветовал он ей.

Альпаида вяло кивнула в ответ.

- Да, отец, ты прав! Мне и герцогиня Окситанская советовала так поступить. Конечно, мне нужен сон. Иначе я совсем ослабею и не смогу быть рядом с Карломаном, не смогу и быть полезной королеве Кримхильде... Благодарю тебя за все, отец!

В этот день Альпаида действительно приняла снотворное и легла отдохнуть, послав служанку сообщить королеве, что не может присутствовать при Малом Дворе по нездоровью. Вот почему Фредегонда во время аудиенции у королевы тщетно надеялась поговорить с супругой Карломана.

[Convollar]

Но люди не все знают о свойствах Других Народов. А если бы знали, могли бы позавидовать: "А почему у нас не так?"

Это да, так и бывает. А потому нужно съесть печень самого сильного врага, и его сила перейдёт к вкусившему, так тоже кое-где бывает.
Хлодеберт Жестокий свой прозвище получил, конечно не даром, но ведь король добрым быть не может. Справедливым, да, но добрые короли, как правило кончали тем, что погибали сами - это в лучшем случае - или погибало их государство. Как следствие доброты.

[Артанис]

Большое спасибо, эрэа Convollar!

Но люди не все знают о свойствах Других Народов. А если бы знали, могли бы позавидовать: "А почему у нас не так?"

Это да, так и бывает. А потому нужно съесть печень самого сильного врага, и его сила перейдёт к вкусившему, так тоже кое-где бывает.
Хлодеберт Жестокий свой прозвище получил, конечно не даром, но ведь король добрым быть не может. Справедливым, да, но добрые короли, как правило кончали тем, что погибали сами - это в лучшем случае - или погибало их государство. Как следствие доброты.

Ну уж таких крайностей, я надеюсь, здесь нет!
А вообще - лучше всего золотая середина. И в политике в том числе. Потому что излишне жестокие правители и страны, чей государственный порядок держался на жестокости, тоже заканчивали плохо, как правило.
Хлодеберт Жестокий, к счастью, не был обделен человеческими качествами. Сцена с ним у постели раненого Карломана, может быть, значит больше, чем вся государственная деятельность.

Глава 38. Пешка (начало)
После визита к королеве Кримхильде, завершившегося назначением Фредегонды фрейлиной, принцесса Бертрада долго не могла успокоиться. Она не понимала, чем руководствовалась ее царственная кузина, приближая к себе неискушенную девочку. Все-таки королева-мать права в отношении Кримхильды: та вправду склонна к взбалмошным, нелогичным поступкам.

Позвав к себе статс-даму, госпожу Гедвигу, принцесса решила с ней посоветоваться о том, чему они обе стали свидетельницами. Статс-дама, как оказалась, испытывала противоречивые чувства.

- С одной стороны, я радуюсь мудрости королевы Кримхильды! Она действительно желает тебе добра: ты не останешься одна при чужом дворе. И, признаться, я рада, что сама королева взяла к себе мою воспитанницу! Но... - Гедвига с сомнением покачала головой.

Уловив этот жест, Бертрада развила наступление:

- Вот и меня берут сомнения: поймет ли моя юная кузина, как сложна и многообразна жизнь при дурокортерском дворе? Справится ли она со своими обязанностями, не нажив недоброжелателей? Кузина не всегда бывает благоразумна, как и сама королева Кримхильда...

Госпожа Гедвига строго поджала губы, тщательно выбирая слова о своей знатной воспитаннице.

- Фредегонда замечательно умна для своих лет, и, когда пожелает, может держаться не хуже урожденной  принцессы крови. Но порой она бывает несдержанна на язык и чересчур строптива. А ведь здесь не Шварцвальд, где ей все сходило с рук.

Такого же мнения и Бертрада придерживалась о своей кузине. И сейчас она задумалась, что неплохо было бы перетянуть Фредегонду на свою сторону, для ее же пользы, чтобы и она приобщилась к мудрым советам королевы-матери.

Она обратилась к статс-даме:

- Позови Фредегонду ко мне, Гедвига! Хочу напоследок побеседовать с ней, пока она не воспарила от нас, - принцесса насмешливо возвела очи к расписному потолку, - на недосягаемую высоту!

***

Тем временем, Фредегонда в комнате фрейлин собирала вещи, готовясь переехать в ту часть дворца, где обитала свита молодой королевы. Конечно, она не складывала все вещи в лари сама - это обязанности камеристки, а об их доставке позаботятся слуги. Но наиболее любимые платья и украшения, некоторые вещицы, которые всегда хотелось иметь под рукой, она сложила поближе сама, чтобы знать, где найти их потом.

Девушка как раз складывала кружевную накидку, когда вошли ее подруги, Гертруда и Аделинда. О повышении Фредегонды они уже знали, и теперь переглянулись, наблюдая за ее сборами.

- Переселяешься? - почти пропела Гертруда, обращаясь к ней.

Фредегонда уложила накидку и аккуратно положила в ларь ту самую шкатулку, где лежала фляжка с живой водой для графа Кенабумского.

- Да, - улыбнулась она. - Собираю вещи.

- Чтобы переехать к королеве? - в глазах Аделинды, как и у ее подруги, разгорались огоньки зависти. - Это просто поразительно! Мы и представить не могли, что сама королева так отличит тебя!

- И правда! - поддержала ее Гертруда. - Скажи нам, Фредегонда: как тебе удалось добиться принятия в королевские фрейлины? Мы тоже так хотим!

Обе девушки принадлежали к самым знатным семействам Шварцвальда, иначе их бы никогда не включили в свиту принцессы Бертрады. Но, конечно, быть фрейлиной арвернской королевы было гораздо почетнее, и обещало блестящее будущее.

- Вправду, Фредегонда! Посоветуй нам по дружбе, как заслужить принятие в королевские фрейлины? - в свою очередь, спросила Аделинда.

Фредегонда молчала, продолжая укладывать вещи. Ей совсем не хотелось напоследок поссориться со своими шварцвальдскими приятельницами. Хотя они прямо-таки вынуждали ее ответить резко. Но она думала в этот момент совсем о другом: о том, как, находясь в королевской свите, поговорит с графиней Кенабумской, открыв ей тайну, а то и самой незаметно проникнуть в покои раненого майордома, чтобы напоить его целебной водой...

Наконец, Гертруда вздохнула, обращаясь к Аделинде:

- Где же нам добиться таких успехов, как у Фредегонды! Она ведь приходится кузиной и королеве Кримхильде, и принцессе Бертраде. У нас, увы, нет таких влиятельных родственников!

Этого Фредегонда уже не могла выдержать. Она даже вздрогнула, услышав слова Гертруды, словно от внезапного холода. Как, пустые кокетки, сплетницы, чьи интересы никогда не пойдут дальше нарядов и мужчин, думают, что она всем обязана исключительно своей семье?!

Когда она обернулась к девушкам, ноздри у нее воинственно раздувались, глаза горели. Но в последний миг Фредегонда вспомнила Матильду Окситанскую и попыталась изобразить очаровательную улыбку, а в интонации своего голоса добавила медовую сладость:

- Знатные родственники благоволят лишь к тем, кто способен оправдать их надежды! Чтобы добиться положения при дворе, нужно много учиться, еще больше - видеть и слышать важное, что может пригодиться тебе и другим людям. Вот тогда тебе пожелают помогать...

Гертруда опешила от такой отповеди, а Аделинда, чуя неладное, выставила руки, пытаясь примирить их.

- Не ссорьтесь, девочки, прошу вас! Все равно мы последний день все вместе живем в этой комнате, Фредегонда от нас уходит. Давайте простимся по-хорошему!

Но внучка вейлы уже не могла удержаться, чтобы не пустить стрелу напоследок:

- Правители, как и боги, помогают тем, кто сам себе помогает, - она лучезарно улыбнулась обеим девушкам. - Так что старайтесь, девочки, и у вас все получится!

И в этот миг в покои фрейлин вошла госпожа Гедвига. Она услышала последние слова Фредегонды и весьма неодобрительно покачала головой. Статс-дама нахмурилась, глядя на внучку вейлы, которая невозмутимо взглянула ей в глаза. И взрослой женщины нелегко было выдержать ее взгляд.

- Госпожа Фредегонда! Тебя зовет принцесса Бертрада, - суровым тоном проихнесла она.

Фредегонда склонила перед ней голову, настолько почтительно, что сам по себе низкий поклон выглядел насмешкой. Затем она заперла свой ларь на ключ, который положила в поясную сумочку.

- Я готова! - объявила она, следуя за статс-дамой принцессы.

Уже уходя, она услышала, как Гертруда с Аделиндой перемывают ей кости, что было у них в обычае. Если они в данный момент не наряжались и не пытались привлечь внимание какого-нибудь юноши - значит, сплетничали, все равно, о королевском дворе или о своих знакомых.

- Как ты думаешь, долго она останется фрейлиной королевы, если и там будет так язвить? - полушепотом спросила Аделинда.

- Я думаю, там рады будут от нее избавиться, с ее ехидным язычком, - усмехнулась Гертруда. - Выдадут замуж за кого попало, лишь бы поскорее! Хотя бы за хромоногого пажа королевы Кримхильды - рыжего, да еще и бастарда! Вот будет свадьба - все умрут со смеху! - и обе девушки, заливисто рассмеявшись, покатились по тахте, на которой сидели.

Фредегонда слышала их смех, но не обернулась, лишь презрительно фыркнула в ответ. "Хорошо смеется тот, кто смеется последним", - подумала она.

***

Приведя свою воспитанницу к принцессе Бертраде, госпожа Гедвига немедля рассказала все, чему была свидетельницей.

-  Я сама слышала, как надменно, даже нагло, Фредегонда держится с другими фрейлинами, - проговорила она со сдержанным недовольством.

Невеста принца Хильперика неодобрительно взглянула на свою кузину. Ей вспомнилось, как королева-мать говорила о Кримхильде, что та не слушает ничьих советов...

Но все-таки, на всякий случае она хотела сохранить отношения с кузиной, переходящей от нее к королеве. Ведь и королева-мать просила ее остерегаться Кримхильды. Если бы удалось сделать из Фредегонды свои глаза и уши при Малом Дворе..

- Госпожа Гедвига, я хочу поговорить с кузиной наедине, - обратилась она к статс-даме.

Та, учтиво поклонившись, вышла, оставив их одних.

- Милая Фредегонда, я очень рада, что наша царственная кузина так высоко ценит тебя! - улыбнулась ей Бертрада. - Вот, должно быть, обрадуется дедушка Гримоальд, и твои родные тоже, когда узнают, что ты фрейлина самой королевы!

- Я благодарю тебя, кузина, ты очень добра, - ответила с тем же наигранным чувством внучка вейлы, стоя перед принцессой.

Та указала ей на кресло, и Фредегонда послушно села.

Под впечатлением недавней беседой о шахматах, Бертрада привела кузине пример из этой игры:

- Я хочу с тобой поговорить прежде, чем ты меня покинешь, кузина! Помни, что Дурокортер - огромная шахматная доска, а ты, Фредегонда, пока еще имеешь при дворе столь малое значение, что тебя нельзя сравнить ни с кем, кроме как с пешкой. Ты, конечно, скажешь, что внимание нашей царственной кузины Кримхильды ставит тебя гораздо выше. Но я хочу тебе сказать, что и она на самом деле слаба, до тех пор, пока не родит королю наследника! Держись лучше меня. Куда полезнее слушать советы королевы-матери: она вправду поможет нам с тобой добиться успеха.

"Вот как! Стало быть, и ты не так проста, дорогая кузина! - усмехнулась про себя Фредегонда. - Изображаешь наивную шварцвальдскую простушку, а сама мечтаешь стать первой дамой Арвернии, при помощи Паучихи! Если так, то еще вопрос, кто из нас пешка на самом деле!"

Но вслух она проговорила:

- Благодарю за совет, высокородная кузина! Я непременно учту твои пожелания. Чтобы не быть пешкой!

Про себя она подумала, что ей пришлось приложить немало стараний, чтобы получить место фрейлины, так что она уже показала свою способность влиять на события при дворе. Неплохой результат для маленькой пешки за каких-то три седьмицы! А, если она поспособствует возвращению графа Кенабумского к жизни, то и в борьбе политических партий многое изменится! Заручиться поддержкой всемогущего майордома значило больше всех сомнительных обещаний Паучихи.

Бертрада же, в свою очередь, вновь с огорчением подумала, что Фредегонда столь же своевольна, как и Кримхильда. Им обеим требовался строгий и умный советчик, ради их же блага.

- Во всяком случае, подумай о том, что я тебе говорю. Если не сейчас, то когда немного освоишься при дворе Кримхильды. Знаешь, что бывает с пешкой, когда она оказывается втянута в непосильную игру? Ее ломают и выбрасывают с доски! Я не хочу, чтобы Кримхильда втянула тебя в опасную историю.

"Раньше тебя втянет Паучиха! - мысленно возразила ей внучка вейлы. - Ты-то не видела и не слышала сама, как она допрашивала Кпммхильду. С тобой она прикидывается добренькой тетушкой. А я-то убедилась, что хватка у нее железная, и люди, по крайней мере посторонние, для нее как... да, вот именно: как те самые пешки на шахматной доске, что будут выброшены, как только сделают свой ход. И ты, Бертрада - пешка, несмотря на свой титул. А еще стремишься давать мне советы!"

Таким образом, обе кузины считали друг друга пешками в большой политической игре. Но ближе к истине была Фредегонда, ибо она уже научилась искусно, а главное - незаметно тянуть за невидимые нити, что приводят в движение весьма важные фигуры. Разумеется, она не собиралась сообщать Бертраде, что приложила немало усилий для своего назначения фрейлиной. Скорее уж невесте принца Хильперика грозило остаться пешкой в руках королевы-матери.

Не подозревая ничего, Бертрада считала Фредегонду легкомысленной девочкой, которую можно попытаться использовать в своих целях, а ее назначение - случайным капризом молодой королевы.

Таким образом, обе кузины держались вполне по-прежнему дружески, но про себя продолжали придерживаться собственных честолюбивых замыслов, какие твердо для себя обдумали и не собирались менять без необходимости. Одна мечтала в будущем стать королевой или, по крайней мере, матерью будущего короля. Другая готова была довольствоваться тайной властью, не на виду, но еще более прочной, с помощью собственных ума и красоты, да капельки очарования вейл.

Однако перед Бертрадой она сделала вид, будто вняла ее совету.

- Благодарю тебя за помощь, милая Бертрада! Я обещаю тебе быть как можно осторожнее при дворе Кримхильды. И, разумеется, не забуду нашу дружбу!

Принцесса улыбнулась, думая, что нашла верный тон в обращении с кузиной.

- Вот и хорошо! Приходи ко мне в гости, когда выкроишь свободную минутку на службе у королевы!

- Обязательно! - кивнула Фредегонда, поднимаясь с кресла по знаку принцессы. - Ведь я остаюсь здесь главным образом ради тебя, как сказала наша царственная кузина, чтобы ты не скучала в окружении незнакомых лиц. Я постараюсь быть тебе полезной!

- Вот и славно! - отозвалась Бертрада, провожая свою родственницу к дверям.

Обе девушки делали вид, что поняли друг друга. Но, когда за ней закрылась дверь, Фредегонда торжествующе усмехнулась. Она уже испытала свою силу и убедилась, что способна многого добиться. Она сама, и никто другой, проложила себе дорогу ко двору королевы, с помощью своего обаяния и красноречия! Чего же, в таком случае, она сумеет добиться, когда ей будет шестнадцать, и она наберется опыта и разовьет свои дарования! Конечно, ей придется непрерывно работать над собой, но для этого совсем не требовалось шпионить для Паучихи. Ведь ей открылось в видении, что она станет невестой, а затем женой Гарбориана, сына герцога Гворемора из Земли Всадников. И сам Карломан Кенабумский, Почти Король, будет в качестве свата.

[katarsis]

Ну, за Фредегонду я спокойна. Если она вылечит Карломана (а, судя по видениям, так и будет), то получит покровителя, который никакой Паучихе не по зубам (или что там у пауков вместо зубов?). А вот Бертрада запросто может оказаться пешкой в чужой игре. Хоть она и не такая девочка-простушка, за какую себя выдаёт, но у Паучихи опыта-то побольше будет. Да и цель Бертрады - стать матерью наследника - довольно эфемерна, потому что зависит не от неё. Она может повлиять лишь на то, будут ли дети у неё, но не на то, будут ли они у короля.

[Convollar]

Ну вот, начинается новая партия игры в королевские шахматы. Фредегонда может выиграть эту партию, и, судя по её видениям, она выиграет, но всю игру? Этого пока предсказать нельзя. Однако ей ещё учиться и учиться, если не прямых врагов, то недругов, она уже нажила. Её подружки фрейлины, Бертрада, и, скорее всего, Паучиха, это серьёзнее, чем кажется. Фредегонда ещё не умеет вести себя с такими, как Гертруда и Аделинда, а при дворе таких большинство. И вреда от них может быть немало.

[Артанис]

Большое спасибо, эрэа katarsis, эрэа Convollar!

Ну, за Фредегонду я спокойна. Если она вылечит Карломана (а, судя по видениям, так и будет), то получит покровителя, который никакой Паучихе не по зубам (или что там у пауков вместо зубов?). А вот Бертрада запросто может оказаться пешкой в чужой игре. Хоть она и не такая девочка-простушка, за какую себя выдаёт, но у Паучихи опыта-то побольше будет. Да и цель Бертрады - стать матерью наследника - довольно эфемерна, потому что зависит не от неё. Она может повлиять лишь на то, будут ли дети у неё, но не на то, будут ли они у короля.

Хелицеры или жвалы. Будем надеяться, что Фредегонда на них не попадется!
Поглядим, что получится со временем у Бертрады! Зависит от того, как будут складываться отношения в обеих парах, особенно в королевской.

Ну вот, начинается новая партия игры в королевские шахматы. Фредегонда может выиграть эту партию, и, судя по её видениям, она выиграет, но всю игру? Этого пока предсказать нельзя. Однако ей ещё учиться и учиться, если не прямых врагов, то недругов, она уже нажила. Её подружки фрейлины, Бертрада, и, скорее всего, Паучиха, это серьёзнее, чем кажется. Фредегонда ещё не умеет вести себя с такими, как Гертруда и Аделинда, а при дворе таких большинство. И вреда от них может быть немало.

Учиться, конечно, предстоит многому, но ведь она способная ученица, да и с учителями повезло, как немногим. Увидим, как будет справляться!

Глава 39. Жрец и воин
После того, как проводил свою дочь в ее покои, Дагоберт Старый Лис ушел прочь, еще более мрачный, чем прежде. Теперь он тревожился не только за зятя, но еще и за дочь. Невыносимо было смотреть, как страдает Альпаида! Идя дальше по переходу, Дагоберт размышлял, что, если с Карломаном произойдет худшее, то Альпаида умрет тоже, не сможет жить без него. С годами ее любовь к супругу только возросла, преодолев все испытания, и теперь была еще сильнее, чем в молодости...

Коннетабль прошел к дверям покоев, где лежал раненый Карломан. У закрытых дверей стоял стражник, который по-военному поднял руку, отдавая честь Дагоберту. Тот, взглянув на него, вспомнил, что Карломан избегал пользоваться услугами телохранителей, если это было возможно. Когда он только что был назначен майордомом, Королевский Совет пытался навязать ему телохранителей. Но Карломан резонно отвечал, что их присутствие только привлекает внимание врагов в определенных обстоятельствах.

Причиной такого мнения стала гибель отца Карломана, Хлодеберта Жестокого, в сражении с викингами спустя две седьмицы после боя на Равнине Столбов, где Карломан совершил свой подвиг. Тогда отряд берсерков ярла Рагнара Сына Ворона узнал короля Арвернии по окружению его паладинов и атаковал с безумной свирепостью. Король Хлодеберт V получил смертельную рану и, хотя его удалось вынести из боя еще живым, он скончался через несколько часов... Так что Карломана можно было понять. Но, может быть, телохранители спасли бы его от меча короля?

Дагоберт тяжело вздохнул, сознавая, что прошлого не изменишь. И нет смысла теперь вспоминать гибель своего брата, с которым они с детства были дружны. Их старший брат, будущий король Хильдеберт Строитель, воспитывался как наследник престола, рано обособившись от них, а младшие братья были ближе друг другу.

Но теперь речь шла о Карломане, сыне его брата, о его жизни или смерти. И об исполнении его воли - служении Арвернии и сохранении мира.

Старик приоткрыл дверь и приостановился, потому что до его слуха, все еще чуткого, поистине лисьего, донеслись голоса. Говорил Турольд, жрец-законоговоритель. У Дагоберта замерло сердце: его присутствие здесь было недобрым знаком.

В открытую дверь коннетабль увидел Турольда, стоявшего у пустого кресла, опираясь обеими руками о его спинку. Осанка жреца, всегда прямая как копье, сейчас чуть сгорбилась, словно он, наконец, стал поддаваться старости. Видно, вести, что он услышал здесь, были неутешительными. С другой стороны возле ложа раненого майордома стоял придворный лекарь и один из старших жрецов Эйр, богини исцеления. Больше в покоях не было никого. Отсутствовала даже Луитберга, жена Ангеррана. Возможно, она ушла отдохнуть, но Дагоберт подумал, что, когда рядом не тревожатся родные, целителям легче осматривать раненого.

Стоя у дверей, он успел еще расслышать обрывок разговора, пока Турольд, обернувшись, не заметил его.

- Единственная утешительная весть - что рана заживает с поразительной быстротой, и без осложнений, - проговорил лекарь. - Конечно, кость еще должна накрепко срастись. Однако тело, несомненно, восстанавливается, несмотря на то, что теряет в весе, - он покачал головой, глядя на распростертого на постели, под светящейся сетью, майордома. - Но меня и моих собратьев тревожит, что при осмотре зрачки раненого все слабее видят свет. И болевая чувствительность тоже слабеет с каждым днем. Если ничего не изменится, то ощущения живого тела пропадут окончательно, а это...

- Смерть, - прошептал жрец-законоговоритель.

Служитель богини исцеления печально кивнул в ответ.

- Если так пойдет дальше, нам следует подготовиться.... и, увы, подготовить родных майордома, к торжественному прощанию. Если не останется другого выхода, придется вложить меч в его руки, а затем устроить обряд, чтобы с помощью чар пробудить душу умирающего от грез и вернуть ненадолго в тело, позволить проститься с близкими... - вдруг жрец смолк, пораженный новой мыслью, от которой помрачнел еще сильнее. - Однако я опасаюсь, что душа графа Кенабумского ушла слишком далеко. Даже если обряд сработает, и майордом откроет глаза, не поручусь, что он будет в состоянии осознавать происходящее и говорить. А прощаться с ничего не осознающим, беспамятным телом - не тяжелее ли для близких, чем сейчас?..

В этот момент Турольд обернулся и заметил Дагоберта. Разговор сразу прервался.

Сам же коннетабль, собрав в комок всю силу воли, чтобы сохранить свое прославленное хладнокровие, подошел к сильно опечаленному Турольду. Взглянул на него омертвевшим взглядом.

Турольд сделал рукой знак, и лекарь со жрецом удалились, склонив перед Дагобертом головы на прощание. Теперь коннетабль и жрец-законоговоритель остались одни рядом с лежащим без чувств Карломаном.

Дагоберта раздирали жестокие чувства. Сейчас ему требовалась железная выдержка, больше чем когда-либо, даже на войне, когда надо было мгновенно принимать решение в стремительно менявшихся условиях. На несгибавшихся ногах он подошел к Турольду. В глазах, в выражении лица старого жреца он прочел глубокое сочувствие семье Карломана.

Турольд умел читать в сердцах людей. И сейчас он ясно видел, что Дагоберт находится на пределе сил. Жрецу надо было что-то сказать, попытаться успокоить... но он лишь судорожно сглотнул, не в силах говорить. Ему хотелось заверить, что боги милостивы, ведь они спасли жизнь доблестному майордому, послав ласточку на ристалище. Но как объяснить родственникам умирающего, живущим одной надеждой, почему он теперь не приходит в себя?..

Не прерывая молчания, Дагоберт кивнул и чуть подвинул кресло, так, чтобы, сидя у постели Карломана, им с Турольдом можно было беседовать лицом к лицу. Сам жрец-законоговоритель тоже подвинул свое кресло ближе к изголовью раненого. Таким образом, кровать разделяла собеседников. Им было удобно: Турольд, беседуя с Дагобертом, одновременно глядел и на мраморно-белое лицо Карломана, а Дагоберт, сидя в кресле, держал названого сына за руку, и смотрел то на него, то на собеседника.

Какое-то время прошло в напряженном молчании. Ни один из них не мог заговорить. В полной тишине слышалось взволнованное дыхание Дагоберта и стук сердца Турольда, что, хмурясь, с глубоким сочувствием взирал на коннетабля, что сжимал холодную руку Карломана.

Сам же Старый Лис тоже вспоминал чудо - ласточку, что отклонила движение клинка короля. Совершат ли боги второе чудо подряд? Если же нет, то, по всему видно, его названому сыну совсем недолго осталось дышать! А, если не станет Карломана, то и Альпаида иссохнет от горя и с печалью сойдет в царство Хель...

Дагоберт задумался, как это бывает, почему одни люди, потеряв даже горячо любимого супруга или супругу, со временем утешаются снова, заводят новую семью; другие же остаются навсегда одиноки, а то и, как лебеди, умирают от тоски. Сам он уже несколько лет как похоронил жену, которую любил, но смог смириться с ее смертью. А вот что станется с Альпаидой?..

- Что мы совершили, что боги столь жестоки к нам? - звенящим от напряжения голосом отрывисто произнес Дагоберт, думая о том, что придется выдержать его дочери, если не станет ее возлюбленного мужа. - Для того ли боги сохранили жизнь доблестному Карломану, чтобы теперь отнять у нас последнюю надежду?!

Турольд, тщательно подбирая слова, попытался если не утешить, то хоть как-то поддержать Дагоберта.

- Не всегда испытания достаются виновным. Часто боги испытывают верность и силу духа своих избранников, героев и страдальцев за славу человечества. Вспомни историю наших предков - чем больше пришлось пережить несчастий знаменитым мужам и женам, тем сильнее теперь их почитают потомки! И подвиги доблестного Карломана, и заслуги его родичей запомнят боги и будущие поколения людей! А на богов не возводи хулу напрасно. Если они позволяют совершиться беде, то они же и посылают средства спастись от нее.

При словах о средстве к спасению узкое подвижное лицо Дагоберта досадливо скривилось.

- Такое средство было, но его больше нет! Знаешь ли: мне думается, что среди моих царственных братьев не того назвали Жестоким... Этого прозвища куда больше заслужил Хильдеберт Строитель, что совершил святотатство. Погубив вейл, он разрушил и их священный источник, вода из которого исцеляет все болезни и раны. Верно, теперь эта вода спасла бы Карломана, а с ним - и мою дочь Альпаиду, что сейчас медленно тает вместе с ним. Старшего из моих братьев лишила разума смерть жены, Брунгильды-Брониславы Моравской. Это можно понять. Но отчаяние не оправдывает его поступков, преследования альвов. Проклятье вейл досталось ему по справедливости! Но я не могу понять теперь, почему оно пало на того, чьим врагом был сам Ги Верденнский...

Хорошо зная Карломана, Дагоберт, как и Сигиберт Древний, давно уже догадывался, что его зять принадлежит к Другим Народам, хотя и никогда не пытался ничего выведать у него. Но, если так - за что же на него пало проклятье вейл? Оно укоротило жизнь многим королям Арвернии. Не из-за него ли и Карломан никогда не желал королевского престола, хотя нашлось бы множество знатных людей, поддержавших его? И все-таки, проклятье засчитало и Почти Короля, и разило наповал, не делая исключений.

Так полагал Дагоберт, исходя из того, что было ему известно о тайных силах вокруг престола Арвернии. Истина же, как обычно, была и проще, и сложнее. Ведь от проклятья умирали и малолетние короли, еще неспособные править, фактических же правителей Арвернии, не носивших короны, оно не задевало.

Турольд догадался о подозрениях Дагоберта. Как просветленный жрец, он тоже мог видеть в Карломане больше, чем обыкновенные люди. Кроме того, он уловил, что коннетабль осуждает политику покойного Хильдеберта Строителя. И решил, что ему можно открыть больше, чем обычно решался доверить правителям Арвернии. Турольду были с давних пор известны слова доблестной королевы Игрэйны Армориканской, бабушки Карломана. Не поясняя ничего сверх необходимого, он повторил слова, что некогда Игрэйна сказала кельпи Моргану:

- Хранителю должно оберегать своих подопечных, даже такой высокой ценой, как собственная жизнь.

Дагоберт тяжело вздохнул, склонил голову.

- Разве я этого не понимаю? Каждого воина учат, что в любой миг ему, быть может, придется отдать жизнь. Так погиб мой брат, его отец, - он взглянул на Карломана, - король Хлодеберт Жестокий... Собственная жизнь - да! Я понимаю. Но почему моя дочь Альпаида тоже должна истаять от горя? Я знаю ее душу: если его не станет, она останется лежать, пока не умрет тоже... Жрец, у тебя никогда не было семьи и детей, ты не знаешь, что значит похоронить свое дитя! Требует ли долг хранителя заодно и ее жизни?

Турольд склонил голову, стараясь говорить еще мягче и подбирать слова еще тщательнее:

- Никто и ничто не связывает сердце благородной графини Кенабумской; только она сама, всем сердцем любя супруга, стремится быть с ним в жизни и смерти. Сможет ли она утешиться, если все же произойдет худшее, или истает от горя - на все воля богов и голос ее сердца. Увы, даже самые близкие люди тут бессильны! Так же, как она, поступали в древности многие благородные жены, особенно если не были обязаны жить ради детей. Разве ты не слышал саг о героических королевах древности, что шли в бой со своими мужьями и вместе с ними погибали в сражениях, или закалывали себя после смерти супруга, чтобы вместе с ним войти в Обитель Героев?

- Слышал, конечно, - угрюмо произнес Дагоберт. - Но я никогда не ожидал, что моя дочь повторит их судьбу.

При упоминании королев Старый Лис мысленно печально усмехнулся. Королева тоже королеве рознь! Вот, например, Бересвинда Адуатукийская, хоть и демонстрировала перед всем двором вдовью скорбь, когда ее муж погиб на турнире, и отомстила его невольному убийце, а не подумала умереть по примеру своих древних предшественниц. Охотно утешилась, ответив на давнюю любовь к ней Хродеберга, сына Дагоберта...

При мысли о сыне коннетабль нахмурился еще суровее. Надо будет серьезно поговорить с ним! Пора бы Хродебергу выбрать раз и навсегда, на чьей стороне быть - своего отца или невенчанной жены.А что стороны эти расходятся все дальше - было теперь очевидно. Что бы ни говорил Хродеберг, это Бересвинда виновата в том, что ее неуправляемый сын сделал с Карломаном! Хродеберг всю жизнь любил Карломана как брата, был нежно привязан к своей сестре Альпаиде; вот только любовь к Бересвинде и тут брала верх.

Как Альпаида в глубине души жалела, что ее младший сын Аделард выбрал военное братство, обрекающее на одиночество, так и ее отец хотел бы другой судьбы для своего сына. Хродеберг сразу полюбил Бересвинду, когда она только приехала в Арвернию, чтобы стать женой его кузена, принца Хлодеберта. И никогда не женился, раз и навсегда решив, что для него на всю жизнь будет только она. Своей многолетней преданностью Хродеберг, в конце концов, завоевал сердце своей королевы, и уже давно был ее фактическим мужем, и лишь каприз короля не позволил им сочетаться браком. И все же, Дагоберт лишь нехотя терпел выбор сына и раньше, а теперь просто возненавидел возлюбленную Хродеберга. Ему казалось, что сын совершает предательство по отношению к своей семье, в такое время сохраняя верность этой женщине.

[Convollar]

 

Хродеберг сразу полюбил Бересвинду, когда она только приехала в Арвернию, чтобы стать женой его кузена, принца Хлодеберта. И никогда не женился, раз и навсегда решив, что для него на всю жизнь будет только она.

Видно, я тупая. Вот что он полюбил, ничего не зная о человеке? Сосуд в котором пустота или что похуже, или огонь, мерцающий в сосуде? И каков был этот огонь, если был? Способный согреть, или выжечь всё вокруг себя? Сколько лет прошло, сколько сетей сплела Бересвинда, сколько жертв попало в её сети, этот Хродеберг что, слепой?

[Артанис]

Большое спасибо, эрэа Convollar!

Хродеберг сразу полюбил Бересвинду, когда она только приехала в Арвернию, чтобы стать женой его кузена, принца Хлодеберта. И никогда не женился, раз и навсегда решив, что для него на всю жизнь будет только она.

Видно, я тупая. Вот что он полюбил, ничего не зная о человеке? Сосуд в котором пустота или что похуже, или огонь, мерцающий в сосуде? И каков был этот огонь, если был? Способный согреть, или выжечь всё вокруг себя? Сколько лет прошло, сколько сетей сплела Бересвинда, сколько жертв попало в её сети, этот Хродеберг что, слепой?

Что поделаешь! Хродеберг - однолюб, как и его сестра. А настоящая любовь может многое прощать любимому человеку. Альпаиде ведь тоже было что прощать Карломану. А кроме того, Бересвинда, вероятно, не докладывала Хродебергу о самых темных своих деяниях, а другие оправдывала заботой о благе Арвернии, в чем она и не лгала - просто понимала его по-своему. Хотя любовь, наверное, бывает разная. Когда от человека действительно принимают все, что бы он ни натворил, такая любовь способна сделать его хуже. Но у нас здесь герои и не обещались вести себя безошибочно.

Глава 39. Жрец и воин (окончание)
Погруженный в размышления, Дагоберт постарался отвлечься от выбора своего сына. Что бы там ни говорил в защиту своей возлюбленной Хродеберг, он-то, Старый Лис, всегда чувствовал, насколько черна душа Бересвинды Адуатукийской, распространявшей вокруг себя тьму. К сожалению, она успела отравить душу своего сына, в результате чего тот поднял меч, сам не ведая, но разит...

Подумав еще о своих детях, Дагоберт сдержал глубокий вздох. И Хродеберг, и Альпаида - однолюбы, еще в юности нашли свою любовь на всю жизнь, и никогда не желали себе других спутников жизни. Но каким же различным оказался их выбор! Карломан - и Бересвинда...

Дагоберт подумал, что, если есть ныне на свете королева, равная древним героическим прародительницам, но это мать Карломана, Женевьева Армориканская, что была всегда мудра и осмотрительна, даже в величайшем горе. Она уже много раз доказывала, что замужем за Арморикой, и впредь будет, как и ее сын, служить своему королевству и народу до последнего вздоха. Если мир с "детьми богини Дану" еще не было нарушен, это прежде всего было ее заслугой.

Ничего удивительного, что Карломан, глубоко почитавший свою мать, и в жены выбрал столь же разумную и мудрую женщину, всем сердцем преданную своей семье и родине. Его дочь, Альпаиду. Но безумно было больно и горько при одной мысли, что судьба их - одна на двоих, - свершится совсем скоро, и настолько жестоко и несправедливо!

Вспомнив о героях древних саг, что упоминал Турольд, Дагоберт подумал, что и ныне не перевелись герои, достойные увековечивания их славы в песнях. Взять хотя бы родителей королевы Кримхильды, что вместе погибли в сражении. В Нибелунгии о них и вправду уже сейчас складывали песни.

И Дагоберт вновь вспомнил ту страшную ночь после битвы на Маг Туиред, Равнине Столбов. Тогда израненного, умирающего Карломана принесли в королевский шатер, как распорядился сам Хлодеберт Жестокий, поскольку его жилище было самым просторным и удобным из всех. Раненым сразу же занялись лекари и жрецы Эйр, богини врачевания, а всех остальных выставили вон. Даже самого короля, что стоял, будто окаменевший, принудили уйти. У ложа больного заканчивалась королевская власть, здесь приходилось повиноваться тем, кто разбирался в происходящем и мог еще надеяться отвести костлявую руку Анку, бога смерти у "детей богини Дану".

С трудом, почти силой, короля вывели из шатра Дагоберт и начальник паладинов, Бруно Молниеносный. Именно этот рыцарь, когда нашли Карломана, поспешно решил, что тот мертв, ибо был так же скор на выводы, как и во владении мечом, за что и получил свое прозвище.

Властно отослав паладина, Хлодеберт Жестокий остался с братом наедине у входа в шатер. Площадь вокруг шатра была хорошо освещена факелами, и Дагоберт, заглянув в глаза своему царственному брату, почти испугался. Лицо короля было свирепым, а глаза, черные от расширившихся зрачков, горели огнем. А затем он произнес сдавленным голосом, с явным трудом:

- Ни один отец не вправе ныне так гордиться подвигом своего сына, как я, Дагоберт... Но, брат мой, как же это невыносимо больно... быть родителем того, кто достоин, чтобы о нем складывали героические саги...

Тогда, помнится, Дагоберт не нашелся что ответить брату. Лишь молча положил руку ему на плечо и крепко сжал, выражая поддержку красноречивее любых слов.

Но сейчас, сидя у ложа Карломана, он понимал чувства своего брата. Родители умирающих героев чувствуют и гордость за них, и страшную боль - все вместе. Кто больше достоин уважения, чем герои, что жертвуют собой, с маленьким отрядом выманив на себя атаку многократно превосходящих сил противника, как Карломан, чем жены, что бестрепетно разделяют со своими мужьями жизнь и смерть, как Альпаида?! Но гордость их близких идет об руку с великой печалью. Впрочем, о том и гласили саги, где пелось, как павших героев оплакивал весь народ, не только их родные. Так было всегда. Просто люди почему-то многие вещи принимают как должное, когда речь идет о других, но возмущаются, едва дело коснется их самих.

При этой мысли Дагоберт исподлобья взглянул на жреца, а затем вновь перевел взгляд на Карломана, все такого же бледного и неподвижного, будто неживого.

Тем временем, Турольд, жрец-законоговоритель, молчал, внимательно наблюдая за ушедшим в свои размышления Дагобертом. Он видел - не глазами: лицо Старого Лиса оставалось по-прежнему непроницаемым, - но сердцем, что тот многое передумал и переосмыслил для себя, и почувствовал, какая работа в нем совершается.

- Пока сердце твоего названого сына все еще бьется, и последний обряд не совершен, отчаянию не должно быть места, - мягко проговорил Турольд.

Дагоберт тяжело вздохнул; ему тоже хотелось надеяться, что второе чудо для Карломана и для Альпаиды еще не совсем опоздало. И все-таки ему показалось, что слова жреца чуть-чуть согрели его, подарили каплю надежды...

Сжав руку Карломана, совсем безжизненную, никак не отвечающую на прикосновение, Дагоберт поднял глаза на жреца.

- Благодарю тебя за поддержку, Турольд, и за твои молитвы о жизни и здоровье Карломана! Но сейчас, прошу тебя, оставь меня с ним наедине. Мне нужно подумать, - произнес он.

Поняв, что здесь он сделал все, что мог, Турольд поднялся со своего кресла, кивнув Дагоберту на прощание.

- До встречи! Я буду молить богов о спасении графа Кенабумского и о милости к его близким.

Почти неслышно ступая по каменному полу в своих мягких войлочных туфлях, жрец-законоговоритель удалился из покоев раненого майордома.



Глава 40. Праведный гнев (начало)
А Дагоберт Старый Лис остался наедине с лежащим без чувств Карломаном. Крепко сжимая его ледяную руку, старик с невыносимой болью глядел в его лицо, мраморно-белое, безжизненное. Все же он не уберег своего названого сына...

- Что я теперь скажу твоему отцу, своему суровому брату, когда придет мой черед предстать перед ним? - чуть подавшись вперед, спросил Дагоберт у безмолвного Карломана. В царившей вокруг тишине собственный голос послышался ему неестественно громким. - Что проглядел, как эта женщина, бывшая его невесткой, ради власти плела сети и сеяла вокруг себя тьму? Она затуманила голову своему царственному сыну, и тот в безумии поднял меч на тебя, мой доблестный мальчик...

Голос старика дрожал от волнения. Он чувствовал, как эти стены навсегда пропахли кровью Карломана, что успела впитаться в деревянный стол, пока лекари обрабатывали его рану, и отварами лечебных трав. Но здесь, наедине с бесчувственным телом, он мог говорить открыто. В покоях Карломана не было необходимости держать лицо и не приходилось опасаться ничьих соглядатаев. В этот миг от него не требовалось хладнокровие. Порой ему хотелось, как и его дочери, дать волю ярости и крушить все подряд. Но чаще одолевало другое, более благоразумное для политика желание призвать к ответу Паучиху. Подумать только: в то время как Карломан занимался созданием военного союза против Междугорья и Тюрингии ради пользы королевства, она разжигала огонь безумства в сердце и так не слишком уравновешенного короля...

От боли за судьбу названого сына и от ярости против Паучихи, у Дагоберта сильно закололо сердце, стало биться неровными толчками. Переведя дыхание, он лишь крепче сжал руку племянника и зятя. Он еще надеялся на его возвращение, как сказал об этом жрец. Но, как подобало опытному политику, надеясь на лучшее, готовился к худшему. И, если никакое чудо не вернет к жизни Карломана, надо будет что-то предпринимать в осиротевшем Королевском Совете... как только пройдет обязательный срок траура... На всякий случай, Дагоберт стал готовиться уже сейчас. Все было лучше, чем думать о почти неминуемой смерти названого сына, а также, вероятно, и родной дочери!..

Пристально вглядываясь в мертвенный лик Карломана, он стал складывать новые замыслы. Они были тяжелы и неподатливы, как надгробные плиты в королевской усыпальнице Кенабума...

Он неподвижно сидел в своем кресле, все также крепко сжимая холодную, как лед, руку Карломана. Казалось невероятным, что она еще принадлежит живому телу, что внутри, по жилам этой руки, еще течет, хоть и сильно замедлившись, кровь. Вправду ли был такой жестокий холод, или виделся ему, как знак его отчаяния, - старик не ведал. Но продолжал держать руку, словно надеялся ее согреть. Вспомнив, как призывал душу раненого сына его царственный брат, Хлодеберт Жестокий, Дагоберт теперь надеялся, что и его прикосновение рук что-то значит для души Карломана в той заоблачной дали, где она заблудилась. Он, как мог, поддерживал еле теплившуюся искру жизни в своем названом сыне.

И думал о том, что будет дальше, если все же произойдет непоправимое. Пройдут похороны, минует и траур - и тогда останется лишь двое некоронованных правителей Арвернии: он, Старый Лис, и королева-мать. И ему придется уже открыто бросить ей вызов. Ибо он не мог позволить, чтобы женщина, чья душа была столь же черна, как и ее вдовье платье, правила Арвернией.

Мысли его медленно текли в ледяном молчании, как замерзающий поток. Но вдруг их прервали шаги. Медленные, очень тяжелые, словно вдруг ожила одна из каменных скульптур, украшавших залы дворца, они приближались, совершенно невероятные в гробовой тишине майордомских покоев.

Дагоберт тяжело вздохнул, в досаде, что кто-то посмел его побеспокоить. Ему так хотелось еще немного побыть возле Карломана, пока тот еще пребывает на земле. Ведь неизвестно, сможет ли он выкроить время, чтобы навестить его, да еще вот так, наедине, чтобы подумать и поговорить с ним. Коннетабль обернулся, чтобы взглянуть, кто вошел в покои незваным...

И вздрогнул от ужаса. Его давно поседевшие волосы поднялись дыбом на голове, а кровь застыла в жилах.

Сам король Хлодеберт V, прозванный Жестоким, погибший в сражении с викингами двадцать девять лет назад, направлялся от закрытой двери к смертному ложу последнего своего живого ("Пока еще живого!" - с горечью подумал Дагоберт) сына.

Он был точно таким, как его обрядили для торжественного погребения: в рыцарском облачении с королевскими регалиями. Тогда его забальзамированное тело было обвито саваном и уложено в гроб при торжественной погребальной церемонии под песнопения жрецов, среди других умерших королей Арвернии. Таким, как сейчас, при прощании, его последний раз видел Дагоберт. Его старший брат ничуть не изменился с той поры.

Вот только лик его был белее снега, и неподвижный взгляд словно глядел сквозь дымку тумана. И, хоть он только что прошел сквозь закрытую дверь, движения его были скованы, малоподвижны. Придя ненадолго из царства смерти, он не мог сбросить ее ледяные оковы.

[katarsis]

Ого! Я надеюсь, он пришёл не кого-нибудь забрать? Или может дать совет братику: срочно брать за шкирку Фредегонду и тащить к Карломану! Вот это было бы разумно! Только, наверное, слишком просто, поэтому вряд ли.
Кстати, полностью согласна со Старым Лисом. Вот в этом:

мне думается, что среди моих царственных братьев не того назвали Жестоким...

Тоже об этом думала. Хлодеберт, конечно, убил племянника, но его братец Хильдеберт тоже этим отличился. И плюс много чем ещё.
А с Бересвиндой надо что-то делать. Её интриги уже по ней самой бьют, а она всё не уймётся. Воспитала сына таким, что он без мамы ни ногой, так он сам её теперь замуж и не пускает. Науськивала его против жены - он показал себя психом перед всей столицей, и заодно поставил страну на грань бунта. Теперь вот обрабатывает Бертраду. Она, вообще, думает, что делает? Внушает невесте Хильперика, мечту стать матерью наследника, а то и вовсе королевой. Она ж её против собственного сына настраивает, по сути. А что, если Бертрада окажется не такой доброй девочкой, какой выглядит и решит поспособствовать скорейшему исполнению? Нет, я не думаю, что так будет, но откуда у Бересвинды такая уверенность в малознакомой девушке совершенно непонятно. Короче, запутается Паучиха рано или поздно в собственной же паутине.

[Convollar]

Ну, вот и призрак пришёл. Может быть и в самом деле кого-то уведёт? Бересвинду, к примеру? Давно пора, иначе она создаст союз воинственных идиотов, вместе с Ги Верденнским, и погубит то самое государство, о котором так радеет.

[Артанис]

Большое спасибо, эрэа katarsis, эрэа Convollar!

Ого! Я надеюсь, он пришёл не кого-нибудь забрать? Или может дать совет братику: срочно брать за шкирку Фредегонду и тащить к Карломану! Вот это было бы разумно! Только, наверное, слишком просто, поэтому вряд ли.
Кстати, полностью согласна со Старым Лисом. Вот в этом:

мне думается, что среди моих царственных братьев не того назвали Жестоким...

Тоже об этом думала. Хлодеберт, конечно, убил племянника, но его братец Хильдеберт тоже этим отличился. И плюс много чем ещё.
А с Бересвиндой надо что-то делать. Её интриги уже по ней самой бьют, а она всё не уймётся. Воспитала сына таким, что он без мамы ни ногой, так он сам её теперь замуж и не пускает. Науськивала его против жены - он показал себя психом перед всей столицей, и заодно поставил страну на грань бунта. Теперь вот обрабатывает Бертраду. Она, вообще, думает, что делает? Внушает невесте Хильперика, мечту стать матерью наследника, а то и вовсе королевой. Она ж её против собственного сына настраивает, по сути. А что, если Бертрада окажется не такой доброй девочкой, какой выглядит и решит поспособствовать скорейшему исполнению? Нет, я не думаю, что так будет, но откуда у Бересвинды такая уверенность в малознакомой девушке совершенно непонятно. Короче, запутается Паучиха рано или поздно в собственной же паутине.

Нет, насчет Фредегонды - к сожалению, вряд ли. Речь пойдет о более ясных обоим политических делах. А вот насчет Бересвинды как раз наверняка зайдет речь.
Да; когда Хлодеберт Жестокий упоминался впервые, в связи с устранением Потерянного Принца,  казался тогда эталонным "злобным дядюшкой" вроде шекспировского Клавдия, и ничем больше. А выясняется, что этот персонаж гораздо сложнее и интереснее. А вот о Хильдеберте Строителе более положительных фактов как-то не выяснилось, скорее - наоборот.

Ну, вот и призрак пришёл. Может быть и в самом деле кого-то уведёт? Бересвинду, к примеру? Давно пора, иначе она создаст союз воинственных идиотов, вместе с Ги Верденнским, и погубит то самое государство, о котором так радеет.

Увы, не так просто все. Живым лучше со своими делами справляться самим. Но хороший совет может дать.

Глава 40. Праведный гнев
Похолодев от ужаса, Дагоберт глядел, как грозный призрак умершего короля, пылающий ледяной яростью, подошел к кровати с другой стороны. Он склонился над своим лежащим в беспамятстве сыном.

- Мой храбрый Карломан!.. - замогильным голосом позвал его восставший из гроба отец. - Мой герой...

На какой-то миг Дагоберту показалось, что сейчас Карломан вновь услышит голос отца и отзовется, как когда-то, в юности. Вот только куда теперь призовет Хлодеберт своего сына - в мир живых или в Вальхаллу, где обитает он сам?..

Но ничего не случилось. Все так же молчалив и неподвижен оставался Карломан. Но, приглядевшись, Дагоберт понял, что грудь его продолжает колыхать слабое дыхание.

Хлодеберт склонился над сыном, протянул руку, белую, как ледяной кристалл, желая погладить волосы Карломана, потерявшие свой блеск. Видно, что ему очень хотелось коснуться своего сына, как при жизни, лаской выразить свою любовь. Но, видно, Хлодеберт Жестокий еще надеялся на второе чудо, и медленно, тяжело отвел руку. Ведь прикосновение призрака было губительно для живых.

И покойный король, так и не прикоснувшись к тому, за кого пришлось ему так сильно тревожиться в конце своей жизни, подошел к опустевшему креслу и сел в него, как недавно сидел Турольд, обхватив подлокотники большими бледными руками. Дагоберт с трогательным чувством узнавания припомнил, что так обычно его брат складывал руки, сидя, и при жизни.

Хмуро глядя на распростертого Карломана, почти такого же бледного, как и он сам, Хлодеберт V печально проговорил:

- Не такой судьбы я ждал для тебя, мой коронованный бисклаврэ! Уж лучше было бы мне потерять тебя<b> тогда</b> (Дагоберт понял, что речь идет о битве на Равнине Столбов), чем сейчас, когда тебе угрожает смерть по вине обезумевшего короля, забывшего свою честь!

Голос Хлодеберта Жестокого звенел, как стальной клинок на морозе.

Многое в своей жизни повидал Дагоберт Старый Лис, в сражениях и в придворных распрях, и не раз глядел в глаза опасности. Но сейчас, перед холодным ликом призрака, он сидел ни жив ни мертв.

На лице покойного короля появилось памятное Дагоберту выражение: ледяная ярость, а глаза горели испепеляющим пламенем. В них отражалась невыносимая боль вместе с великой гордостью. Точно такое лицо было у его царственного брата, когда он провел всю ночь возле своего шатра, где лекари заботились о раненом Карломане, после битвы на Равнине Столбов. Тогда многие родичи, в том числе сам Дагоберт, и приближенные стояли в отдалении, не смея подойти к королю, но и не решаясь оставить его одного. В ту ночь он, должно быть, успел тысячу раз перейти от отчаяния к надежде, и обратно. Что ж, окружающих это не удивляло. Все знали, как сильно Хлодеберт любил Женевьеву Армориканскую. Даже когда она, в конце концов, оставила его и стала женой Теодеберта, Хлодеберт нашел в себе силы послать им свадебный подарок и попросить своего кузена по-отцовски заботиться об его сыновьях. И сыновей от Женевьевы, Хлодиона и Карломана, покойный король тоже любил гораздо сильнее, чем законных наследников от Радегунды Аллеманской. Что впоследствии и привело к далеко зашедшей ревности последней.

И вот, Хлодеберт Жестокий вновь склонился над своим тяжело раненым сыном. Но тогда Карломан ожил. А теперь?..

Глядя в этот миг на покойного брата, Дагоберт судорожно сглотнул. Он подумал, что тот решил спросить с него за то, что не уберег Карломана, прямо сейчас, не дожидаясь, когда он сам поднимется по радужному мосту.

И этот звук привлек внимание призрака. Впервые он заметил своими затуманенными глазами, что в покоях присутствует кто-то еще. Нехотя оторвав взор от сына, медленно повернул голову к брату. И Дагоберт вздрогнул. Заледеневшие глаза Хлодеберта Жестокого были пронзительны, как два лезвия ножа.

- Брат мой... - одними губами выдохнул Старый Лис в ужасе.

Голос его сорвался и он смолк, не пытаясь оправдаться перед ним и перед своей совестью. Да и чем оправдаться? Не было таких слов, чтобы искупить свою вину перед отцом, чей сын находился на грани жизни и смерти, пусть и совершив снова поступок, достойный героев древних саг.

- Что ты намерен делать? - Хлодеберт Жестокий выделил ударением каждое слово, пристально глядя на брата, вновь не оправдавшего его доверие.

У Дагоберта отлегло от сердца, хотя не особенно. Он понял, что брат пришел к нему из сияющего Асгарда не для того, чтобы обвинить во всем его, но для того, чтобы с его помощью восстановить справедливость. Стало быть, не только на земле, но и в Небесах переполнилась чаша терпения, и пролитая кровь Карломана стала поистине последней каплей.

- Я пытаюсь сохранить надежду, - Дагоберт сам удивился, что говорит вслух, но тут же пришло осознание: их разговора никто не услышит. - Мне не меньше, чем тебе, дорога жизнь нашего мальчика! Если не станет его - погибнет и его жена, моя дочь Альпаида.

- Вот как? - голос Хлодеберта Жестокого был похож на треск раскалывающихся ледяных глыб, что плавают в северных морях. - Тогда что ты делаешь здесь?  Плачешься о том, что мог бы совершить, но не посмел? Женщины оплакивают умирающих, а мужчины мстят за них!

Дагоберт медленно, словно и на него повеяло ледяным дыханием вечности, покачал головой.

- Я не отказываюсь от мести! Пока Карломан дышит, при дворе Арвернии еще остается видимость былого порядка. Если его не станет, хрупкое равновесие падет навсегда. Из трех некоронованных властителей рядом с престолом останутся двое - я и королева-мать, твоя бывшая невестка Бересвинда.

При этом имени черные, чуть подернутые сединой, словно инеем, брови Хлодеберта Жестокого сошлись одной линией.

- Когда адуатукийская принцесса стала женой моего сына Хлодеберта, я понятия не имел, что в ней столько от ее тетки, моей жены Радегунды! Ее властолюбие, неразборчивость в средствах, слепая материнская любовь, что идет во вред тем, о ком она печется...

Дагоберт опустил глаза, поняв намек брата. В свое время тот и сам проглядел свою жену Радегунду, и она из слепой материнской ревности, сговорившись с их старшим братом, Хильдебертом Строителем, погубила Хлодиона, старшего из сыновей Хлодеберта Жестокого от Женевьевы Армориканской. С тех пор минуло полжизни, и вот круг замкнулся: Бересвинда Адуатукийская, племянница Радегунды, заморочила голову своему сыну Хильдеберту, и тот в приступе безумной ярости поразил мечом Карломана. Что это - игра судьбы, стечение обстоятельств или результат ошибок многих людей? Не в последнюю очередь, как обреченно признавал Дагоберт, - его собственные. Он видел и помнил больше других вельмож, должен был понять, к чему идет, и принять меры вовремя.

Тяжело вздохнув, Старый Лис все же попытался объяснить:

- Не только я, но и сам Карломан видел, что Бересвинде нельзя давать власть. Он рассчитывал ослабить ее влияние на короля, заменив его женой, Кримхильдой.

Жесткие губы покойного короля дрогнули в усмешке.

- Очень уж заботливо и трепетно вы старались ее отстранить, только бы не причинить ненароком никакого вреда! Ладно - мой сын: ему в последнее время просто некогда было следить за Бересвиндой, он заботился о создании военного союза. Но вот уж не знал, - он леденящим душу взглядом уставился на Дагоберта, - что ты, которого прозвали Лисом за изобретение военных хитростей, окажешься таким рыцарем по отношению к ней только потому, что она женщина.

- Что я должен был предпринять? - похолодевшими губами произнес Дагоберт. Но, увидев, как застыли глаза брата, он понял, что ответ не требуется. Должен был сделать все что угодно, пустить в ход все средства, что в распоряжении у него, коннетабля. Любой ценой избавиться от ее влияния, а если потребуется - и от нее самой. Лучше было бы королю оплакивать свою мать, но утешиться, слушая советы здравомыслящих людей, чем теперь - на глазах у придворных и народа поднять меч против Карломана! И сам Карломан был бы теперь цел и невредим, и Альпаиде ничто не грозило бы...

Он ничего не говорил вслух, но покойный царственный брат, не сводивший с него пристального взора, все понял и без слов.

- Как могло быть - никто не скажет теперь, - ледяным голосом отозвался он. - Как будет дальше - вот о чем тебе надлежит позаботиться, братец!

- Как? - вздохнул старик, глядя на Карломана, больше похожего сейчас на мертвеца, чем дух его отца. - Если он очнется и выздоровеет - пусть сам примет решение, как быть с королевой-матерью. У него больше права судить. Ну а если... - он тяжело вздохнул, не договорив. - Тогда я сделаю все, от меня зависящее, чтобы она никому больше не смогла испортить жизнь! Больше уже не пущу события на самотек. До меня дошли вести, что Ги Верденнский, бывший "верховный дознаватель" при нашем брате, в последнее время дважды беседовал с королем и прислал письмо королеве-матери. Если они заключат союз, вряд ли хоть кому-то будет от этого лучше, а менее всего - королевству, - с сожалением проговорил Дагоберт.

Застывшее ледяное лицо Хлодеберта Жестокого стало еще суровее, когда он процедил сквозь зубы:

- Ги Верденнского я никогда не любил и не верил ему. Хотя он и предлагал мне помощь в моей распре со старшим братом, когда понял, куда ветер дует. Но я лишил его всех должностей и привилегий и отстранил от двора. Однако я всегда признавал, что у барона отличное чутье, как нюх у матерого волка! Неуравновешенный король-берсерк и его властолюбивая мать - как раз те, с чьей помощью он сможет вернуть власть и даже возобновить гонения на Другие Народы. Что он предлагает? Новый Священный Поход против альвов?

- Только этого нам не хватало! Наживать нового врага, в то время как междугорцы и тюринги собирают войска на наших границах, а Союз Карломана делает свои первые шаги! - Дагоберт возмущенно замотал головой. - О, не сомневайся, старший брат мой: если я получу веские доказательства, что Бересвинда вправду толкает в пропасть своего сына и всю Арвернию, - не будет ей от меня пощады! Пока они готовят свой Священный Поход, я совершу против королевы-матери свой, хотя бы мне пришлось действовать в одиночку.

Решившись, наконец, поднять глаза на своего призрачного собеседника, Старый Лис увидел, как тот чуть заметно кивнул головой на окостеневшей шее.

- Теперь я больше узнаю своего брата! Уже думал, что ты постарел и сделался трусливым, дрожишь за свой покой, - такая манера говорить была обычна для Хлодеберта Жестокого, когда требовалось подстегнуть в подчиненный боевой дух. - Но ты все же не останешься вовсе один. Неужто у вас в Королевском Совете все поддержат Бересвинду?

- Я надеюсь, что нет, - признал Дагоберт, мысленно прикидывая, кому из участников Совета можно довериться, кто в случае раскола поддержит его, а не Паучиху. Ангерран - истинный сын своего отца, настоящий майордом; можно не бояться положиться на него.  Варох наверняка пожелает отомстить за Карломана. Не откажется и Магнахар Сломи Копье поддержать их. Дагоберт замечал, что сын Теодеберта принял близко к сердцу трагедию со своим сводным братом. Что ж, Магнахар всегда был всем сердцем предан своей семье и надежен как скала. Посчастливилось его отцу иметь такого сына!

При этой мысли Дагоберт вновь вспомнил о собственном сыне и помрачнел, как ночь. Надо будет заставить Хродеберга сделать правильный выбор между ним и Паучихой, привлечь его на свою сторону! Умело предъявить ему подборку фактов, что Бересвинда до сих пор скрывала от него или оправдывала государственными интересами... Хродеберг готов многое прощать своей возлюбленной, но он не слеп и не глуп, ему придется заметить. Старый Лис давно терпел, собирая доказательства неблаговидных деяний Паучихи, но всему приходит конец! Пролитая кровь Карломана взывала к мести, и вороны Вотана каркали в небе.

Что ж, не одной лишь Бересвинде  можно порочить перед королем Кримхильду, мешая правду с ложью! Не угодно ли ей будет испробовать собственного снадобья? Если он обвинит ее открыто перед Королевским Советом, заручившись предварительно поддержкой его участников и предъявив должные доказательства, можно думать, что не только Хродеберг, но и многие вельможи отшатнутся, узнав, за какие черные нити тянула Паучиха в своей борьбе за власть. А, если этого будет недостаточно, - ну, тогда он не погнушается и более суровыми методами в борьбе с ней!

- Таким ты мне больше нравишься, братец, - показалось, или в застывшем ледяном голосе Хлодеберта Жестокого мелькнули нотки одобрения? Оказывается, совсем не требовалось говорить вслух, чтобы он услышал.

В разговоре с духом покойного брата и с самим собой, в душе Дагоберта созрела стальная решимость и тут же сжалась, спряталась внутри, как мощная пружина медвежьего капкана, что таится до минуты, как придет пора схватить зверя за лапу. Он даже почувствовал себя моложе и крепче, как всегда, когда открывалась большая цель, а не просто поддержание привычного бытия.

Но обретение такой цели, как месть, не принесло старику радости. Он с тоской поглядел на лежащего, ничего не сознающего Карломана. Затем, вновь леденея под взором покойного брата, - слишком укоренилось в сознании, что тропы живых и мертвых не должны скрещиваться, - спросил у него:

- Скажи: быть может, тебе виднее в Обители Героев, останется ли Карломан жить среди нас или вскоре поднимется к вам по радужному мосту?

Хлодеберт Жестокий остался сидеть неподвижно, не отвечая ни "да", ни "нет".

- Я не знаю, - проговорил он медленно, с трудом. - Лишь норнам, да мудрейшим из богов ведомы судьбы людей. Но, если бы и знал, не имел бы права тебе ответить. Люди вечно хотят изменить свою судьбу. В то время как сами боги, зная о своей грядущей участи, - пусть нескорой, но, тем не менее, неизбежной, - принимают ее как должное. И, когда придет Рагнарёк, они будут готовы сражаться, без надежды, но и без отчаяния, чтобы доблестно пасть в Последней Битве. Как, по какому праву люди желают знать слишком много, если даже Солнце и Месяц знают, что обречены погибнуть, и все-таки, каждый в свой час, исправно восходят на небо?

И тогда Дагоберт понял, что его брат не вернулся по-настоящему из Вальхаллы; он слишком сильно изменился, чтобы понимать земных людей, не очищенных смертью.

[Convollar]

Что же, очень результативная беседа с призраком! Но я запуталась - чьей женой была Радегунда?
 

- понятия не имел, что в ней столько от ее тетки, моей жены Радегунды!

 призрак покойного короля Хлодеберта Жестокого.

Дагоберт опустил глаза, поняв намек брата. В свое время сам он проглядел свою жену Радегунду,

Дагоберт.
 Но это не важно, эта Радегунда была отменной стервой, как я поняла, а Бересвинда вся в неё. Может быть, Дагоберт её пригласит на приватный разговор с чем-нибудь лёгким и смертельным? Типа стрихнина?

[katarsis]

Удивительно, как человек, прозванный Жестоким даже после смерти с такой нежностью обращается к своему сыну.
Значит, призрак пришёл призвать брата к мести. Интересно, только за этим или ещё что-нибудь скажет?

[Артанис]

Большое спасибо, эрэа Convollar, эрэа katarsis!

Что же, очень результативная беседа с призраком! Но я запуталась - чьей женой была Радегунда?
 

- понятия не имел, что в ней столько от ее тетки, моей жены Радегунды!

 призрак покойного короля Хлодеберта Жестокого.

Дагоберт опустил глаза, поняв намек брата. В свое время сам он проглядел свою жену Радегунду,

Дагоберт.
 Но это не важно, эта Радегунда была отменной стервой, как я поняла, а Бересвинда вся в неё. Может быть, Дагоберт её пригласит на приватный разговор с чем-нибудь лёгким и смертельным? Типа стрихнина?

Радегунда была женой Хлодеберта Жестокого, разумеется! Дагоберт в той цитате думает о брате, а не о себе. Прошу прощения, я действительно сформулировала немного криво. Теперь там написано: "В свое время тот и сам проглядел свою жену Радегунду," То есть, понятно, что уже не о себе думает.
Такой расклад Дагоберт отнюдь не исключает, если понадобится! Но сперва все-таки надо дождаться, что будет с Карломаном: если тот выживет, решать ему. А вот если нет, Дагоберт возьмет ответственность на себя.

Удивительно, как человек, прозванный Жестоким даже после смерти с такой нежностью обращается к своему сыну.
Значит, призрак пришёл призвать брата к мести. Интересно, только за этим или ещё что-нибудь скажет?

Хлодеберт был жесток с теми, кто ему мешал или оказывался на пути. А тут - родной сын, да еще от любимой женщины.
Хотя, когда Карломан рос, отец был к нему требователен больше, чем к другим сыновьям. Но как раз потому что видел в нем потенциал великого человека. Дальше об этом рассказано. Но, когда надежды его оправдались с лихвой, он может себе позволить выразить свою отцовскую любовь.

Глава 40. Праведный гнев (окончение)
И все-таки, встреча с духом умершего брата помогла Дагоберту определиться с выбором и придала ему сил. Он был благодарен Хлодеберту Жестокому за его появление и за совет.

- О, брат мой, будь спокоен в Светлом Чертоге! Во имя однорукого Циу, я призову к ответу ту, чьи речи несут смерть, как и клинок короля! - поклялся он.

- Ныне все мои мысли о моем сыне! - проговорил покойный король, поднявшись на негнущиеся ноги. - О моем коронованном бисклаврэ...

Что ж, его чувства Дагоберт мог понять! Нет ничего хуже для родителей, чем лишиться своих детей, пусть даже те давно стали взрослыми. Он и сам постоянно думал о Карломане и об Альпаиде. Лишь когда обязанности коннетабля и заседания в Совете поглощали его внимание, ему удавалось отвлечься от тревоги за своих детей.

Между тем, покойный король вновь склонился над своим лежащим в беспамятстве сыном. На его застывшем, малоподвижном лице появилась глубокая затаенная нежность, казалось бы, не очень-то проявлявшаяся и при жизни...

- О, мой храбрый Карломан! - проговорил он, выражая всю свою отцовскую боль и гордость за своего любимого сына. - Не спеши в Вальхаллу, встретиться со мной и со своими братьями! Они все, как и я, печалятся о твоей судьбе, но и радуются твоему подвигу, - голос Хлодеберта Жестокого в это мгновение стал совсем живым. - Твой путь Хранителя еще не окончен!..

Наблюдая за этой сценой, Дагоберт вспомнил, что среди своих сыновей его брат был особенно требователен именно к Карломану, ибо уже в то время разглядел в мальчике большие дарования. Каждый день, невзирая на обстоятельства, Карломана ожидала усиленная боевая подготовка, тренировки, каких мальчик послабее, наверное, не выдержал бы, и не менее напряженное обучение наукам, книжным познаниям, языкам, истории и обычаям разных народов. Для Карломана было редким праздником выкроить свободный часок, чтобы повеселиться со своими братьями и сверстниками.

Другого подростка такое воспитание, скорее всего, сделало бы резким и угрюмым, может быть, толкнуло бы на бунт или в зрелом возрасте потянуло бы в другую крайность. Но Карломана ничто не могло испортить. И он сам даже в юности, казалось, не думал, что от него требуют слишком многого. Благодаря необыкновенной ловкости и выносливости, он легко справлялся с самыми трудными тренировками, а читать Карломан всегда любил, и учился с большим интересом. Недаром, еще когда он был юн, один из старейших принцев крови произнес, восхищенный блестящими успехами мальчика: "В нем возродился сам Карломан Великий!"

Даже его братья, кузены, Магнахар, Варох, - все удивлялись такой требовательности Хлодеберта Жестокого именно к Карломану. Они под разными предлогами старались освободить его от занятий, чтобы он мог побыть с ними. То Гвенаэль-Бланшар просила брата помочь ей сладить с якобы не совсем послушной лошадью, то братья устраивали состязания по стрельбе из лука. Конечно, старшие замечали эти наивные хитрости, но позволяли детям иногда повеселиться. Тем более, что один пропущенный урок не мог повредить Карломану, после этого он лишь лишь старательнее брался за учебу. Зато сколько веселья было в редких вылазках молодости - настоящего, здорового и не избыточного веселья, которое не может со временем наскучить, и всю жизнь вспоминается с ностальгией...

Что ж, в отцовской суровости Хлодеберта был свой резон, и она принесла прекрасный результат! А главное - сам Карломан всегда знал, что отец его любит, и старался быть достойным его завышенных требований. Но лишь когда Карломан лежал между жизнью и смертью после битвы на Равнине Столбов, все убедились в силе отцовской любви короля, который, казалось, не знал человеческих слабостей. В последние дни, что им довелось побыть вместе, отец с сыном были друг для друга самыми близкими людьми. А затем превратности военной судьбы поменяли их местами, и уже Карломан, едва исцелившийся от ран, вскоре должен был присутствовать на похоронах своего отца, убитого в сражении. Порой Дагоберту думалось, что его царственный брат, призвав душу сына вернуться к жизни, поменялся с ним местами, взял на себя его судьбу. Подумал об этом и сейчас, но не решился его спросить.

Между тем, он, внимательно наблюдая за братом, снова отметил произнесенное им слово "бисклаврэ". И он почти уверился в том, что и раньше подозревал, глядя в сверкающие изумрудные глаза Карломана и его матери, наблюдая за необычно точными и быстрыми движениями своего племянника, и другими удивительными свойствами; в том, что в жилах рода королей Арморики течет кровь Других Народов. Недаром же говорили, что "дети богини Дану" все связаны с ши, как назывались на их языке.

Что ж: покойный брат был стократ прав, много спрашивая со своего любимого сына. Карломан оправдал все наилучшие ожидания близких. Но теперь он находился между жизнью и смертью, не приходя в себя. И не только ему, коннетаблю Арвернии, но и духу короля, восставшему из гроба, оставалось лишь молиться о его спасении.

Хлодеберт Жестокий встретился глазами с братом.

- Человек не умирает, пока певцы поют о нем и дети помнят. Карломана же будут помнить долго!

Он, наконец, отступил от ложа своего сына, вновь окутался холодом. И, хоть Дагоберту было по-прежнему не по себе, но он уже спокойнее встретил взор брата.

- Я был рад еще раз встретиться с тобой в этом мире, мой старший брат, - заверил он.

- Я тебе желаю здоровья и долгой жизни, - проговорил Хлодеберт Жестокий. - Но помни о том, что ты мне обещал, ради Арвернии и наших детей!

- В этом можешь быть уверен, - произнес Дагоберт тоном, не уступающим стальной целеустремленности покойного короля. - Я сумею расквитаться с Паучихой.

- Тогда прощай!

Дух Хлодеберта Жестокого, пришедший ради любви к сыну из светлой Вальхаллы, в последний раз взглянул на него, находившегося между жизнью и смертью. И, шагнув к дверям, исчез, будто его никогда и не было. Дагоберт пригляделся, ища хоть какие-то следы его пребывания здесь: изморозь на полу, а то и следы разрушения на кресле, где сидел призрак, - в народных поверьях считалось, будто возле живого мертвеца все быстро стареет и гниет. Но вокруг все оставалось таким же, как было, словно призрачный гость всего лишь померещился старику.

Глядя в пустоту, Дагоберт почувствовал, как сердце опять сбивается с ритма. Но, наконец, ему стало лучше, и дыхание выровнялось.

Но не прошел даром разговор с братом. Он помог Дагоберту настроиться решительно, как стал бы на его месте действовать сам Хлодеберт Жестокий. Сопоставив вместе те печальные события, что произошли, и что были вполне вероятны, он понимал, какого расклада ни в коем случае нельзя допустить. И чувствовал в себе необходимую бодрость, чтобы взять верх над Паучихой.

Снова взглянув на Карломана, белого и холодного как мрамор, он задумался: видел ли тот сейчас дух своего отца, слышал ли его призыв оттуда, где пребывал сейчас? Если отцу пришлось явиться в мир живых, значит, души Карломана нет на Небесах; видно, она заблудилась в каких-то совсем неведомых мирах.

И Дагоберт снова взял обеими ладонями его руку, в которой едва ощущались остатки жизненного тепла.

Ему хотелось поговорить с Карломаном, сказать обо всем, что было у него на душе. Но прежде всего, осторожный Старый Лис оглянулся и убедился, что дверь плотно закрыта. Значит, никто его не услышит. В любой другой комнате замка говорить открыто все равно было бы опасно, из-за слуховых окошек, устроенных в стенах и в потолке. Недаром пошла пословица, что "и у стен есть уши". Но в покоях всемогущего майордома не осмелилась бы шпионить даже королева-мать. Хотя, наверное, ей-то хотелось бы выведать его тайны, только Карломан немедленно узнавал о любой слежке. Так что в его покоях можно было говорить безопасно.

И Дагоберт заговорил со своим лежащим в беспамятстве названым сыном, как будто тот мог его слышать:

- Уже пятнадцать дней, как ты не приходишь в себя, Карломан... Твой первенец Ангерран заменяет тебя в Королевском Совете, а твой друг Варох помогает ему. А Аделард все-таки ушел в воинское братство Циу. Мы отпустили его, если он лишь в этом видит свое предназначение. Твоя матушка вместе с супругом сейчас в Арморике, и мы ждет оттуда вестей, - он грустно улыбнулся. - Мы все восхищены мужеством твоей матери, что и в своем родительском горе осталась настоящей королевой! Она поехала к "детям богини Дану", чтобы удержать их от восстания. Не могла остаться с тобой, Карломан... Но она продолжает всем сердцем надеяться, что ты вернешься! Как и все мы... - старик запнулся, думая о той, за кого больше всего тревожился, но все же договорил: - А особенно надеется и боится за тебя твоя жена, Альпаида! Ты бы видел ее сейчас: почернела, вся высохла без тебя, как сломанная ветка. Мне едва удалось уговорить ее отдохнуть немного, она почти не спит и не ест все эти дни. И, если ты уйдешь навсегда, то и она последует за тобой, равная в своей супружеской любви героиням древности, - Дагоберт не преувеличивал, говоря о своей дочери, он знал, что она достойна самых высоких сравнений. - Прошу тебя, Карломан: хотя бы ради Альпаиды постарайся вернуться!

Ничего не ответил Карломан. Не открылись его провалившиеся глаза, не разомкнулись сухие губы.

Чуть отстранившись от него, Дагоберт попытался представить, как чудо совершится, и его названый сын придет в себя. Однако облик лежащего перед ним тела слишком легко наводил на мысли противоположного свойства. Он воочию виделся совсем похолодевшим и застывшим, с вложенным в руки перед смертью мечом, облаченным в пышное погребальное облачение и укрытым знаменем Арвернии. В таком виде возлежащего в гробу Карломана внесут в королевкий склеп в Кенабуме.  Если только мать не потребует, чтобы его сожгли на погребальном костре, по обычаю "детей богини Дану". Но, в любом случае, состоятся пышные похороны, соберется море людское, все арверны и их вассалы станут оплакивать графа Кенабумского...

И тогда, едва прозвучит на главной башне Дурокортера роковой набат, настанет новый этап борьбы за власть. Придет его, Дагоберта Старого Лиса, время. И он сделает все, что в его силах, чтобы Бересвинда Адуатукийская лишилась власти, а, если потребуется - и самой жизни.

- Если ты поднимешься, Карломан, сам по праву решишь ее судьбу, - негромко, но твердо пообещал коннетабль. - Но, если этого не произойдет, я обещаю тебе остановить ее! Соберу при дворе всех, кто любил тебя и способен мыслить здраво, добьюсь ее отстранения от двора. А, если не останется другого выхода, уничтожу ее вовсе! Сейчас, прежде всего, поговорю с Хродебергом, попытаюсь открыть ему глаза на "любовь всей его жизни", - старик тяжело вздохнул. - Может, и правда, разумная родительская строгость полезнее попустительства? Я, вслед за своим братом, требовал от тебя больше, чем от своего сына Хродеберга. Ты сделался героем, а мой сын, которому я позволил любить Бересвинду, слушается ее, и вот - я не могу даже поручиться за его верность! Но все же постараюсь открыть ему глаза...

И он вновь задумался о том, что будет, если Паучиха сохранит власть. Возвращение Ги Верденнского ко двору... Священный Поход против Других Народов, под началом короля и при попустительстве его матери... Реки крови, альвской и людской, как при Хильдеберте Строителе... разрушение последних заповедных мест, потеря редких знаний и предметов, как с исцеляющей водой вейл...

Любое копье заострено с двух сторон, и тот, кто чинит зло, рано или поздно обратит его против себя, либо, если не успеет - оно больно ударит его потомков. Но разве объяснишь это Бересвинде Адуатукийской, что убеждена, будто она одна знает, как будет лучше для ее царственного сына и для всей Арвернии?!

В одном старый коннетабль был твердо уверен: Карломан никогда не позволил бы совершиться новой войне между людьми и альвами. Тем более, как он почти убедился, если тот и сам принадлежал к их племени кровью и душой. Но были и другие причины: близящаяся война с Междугорьем и Тюрингией, сшитый пока еще на живую нитку Союз Карломана, участникам которого только предстояло стать сплоченной командой. И, если их не оттолкнуло до сих пор безумие короля Хильдеберта, то, уж наверняка, оттолкнет, если тот бросится в новое рискованное предприятие, что вряд ли послужит к его чести...

Что ж: Дагоберт понимал, что Бересвинда Адуатукийская - женщина, мало разбирающаяся в военных вопросах. Что касалось ее царственного сына, то сведущие воители уже давно с сожалением отметили, что король Хильдеберт IV не обладает дальновидностью полководца. Тот чувствовал себя на своем месте, когда во главе отряда летел на врага с мечом в руках и рубился, охваченный кровавым упоением. Но военные и политические вопросы король предоставлял решать ему, коннетаблю, и подчиненным ему маршалам. Ну что ж: коннетабль и позаботится, так, как нужно на самом деле! У него, прозванного Старым Лисом, еще хватит сил и ума отнять власть у тех, кто не умеет распорядиться ею правильно!

Давно уже он думал, что разучился кого-либо ненавидеть. Врагов, военных и политических, требовалось одолевать для блага Арвернии, не испытывая к ним личных чувств. Только сильный и влиятельный враг, способный повредить ему и его близким, еще мог вызвать гнев Старого Лиса. Но королеве-матери удалось этого добиться в полной мере! И теперь он горел праведным гневом, готовый посвятить остаток жизни собственному Священному Походу против Паучихи. Он вправе отомстить той, кто погубила Карломана и Альпаиду, и фактически толкала в пропасть всю Арвернию...

В то время, как Дагоберт предавался раздумьям, вокруг было тихо и пусто. Истомленные дневной жарой, притихли люди в замке и за его пределами. Ниоткуда не доносилось ни звука, даже птицы ненадолго перестали петь в саду, как всегда в самый полдень. На ветке дуба напротив окна неподвижно сидел черный ворон. Он чуть раскрыл клюв, распустил широкие крылья: тоже отдыхал, пережидая зной. Все живое стихло, ожидая хоть легкого прохладного ветерка. Раскаленное белое солнце стояло в зените, на переломе жаркого летнего дня.

А здесь, в покоях майордома Арвернии, в сердце старика, сидевшего над распростертым телом своего названого сына, пылал праведный гнев. Дагоберт был готов отомстить Паучихе, от своего имени и от имени покойного старшего брата, короля Хлодеберта Жестокого. Если произойдет самое худшее, то, чего нельзя изменить, его гнев найдет свою цель!