Печать

[Артанис]

Благодарю всех, кто читает, и особенно - кто комментирует!

Вот я и боюсь, что, судя по урокам истории, ждет их в жизни большое разочарование...

Уроки истории в магическом мире, с действующими богами и ши, с магией, в том числе жреческой? Можно только догадываться, какими они будут. Но вряд ли идентичны нашему миру.

А вот тут может сложиться ситуация, в которой устойчивость обеспечивается лишь за счет того, что могущественная безответственная корпорация по отношению к окружающим раз и навсегда превратится в гибрид заботливой няньки при беспомощных младенцах и строгого надсмотрщика над бесправными рабами.
Другую устойчивую комбинацию власти и безответственности придумать трудно.
Или, как вариант - замкнется окончательно, сведя вмешательство в дела других к наивозможнейшему минимуму.

Если это про корпорацию Друидов, то скорей всего тут второй вариант возможен. Друиды прежде всего люди, которые могут и "ослепнуть" от своей власти и силы. В реальности самые кровавые преступления творили Доминиканские Инквизиторы... Друиды (желающие вернуть свое былое величие) могут еще оказаться кровавей Донарианцев...

Вот и интересно - как все сложится в нашем произведении? Вариантов - море! "Перспектива темна, как душа торгаша"("Чайф")
А мы еще только начали исследовать описываемую сейчас часть мироздания.
Только бы ничего не помешало нам написать все, что запланировали!

Йеhошуа => Йошуа.
А насчет друидов - вот и вопрос, хватит ли мудрости избежать искушения безответственной властью и или отказаться от власти, или принять ответственность.

Это у кого как среди них, наверное. У таких, как Бран, может быть, и хватит. А насчет его старших собратьев, кто слишком сильно углубился в политику, может и не хватить.

Глава 66. Тревоги и надежды (начало)
Близкие люди проводили Сигиберта Древнего в его спальню и уложили в постель. Теодеберт и Арман помогли ему снять камзол. Оставшись в одной только длинной сорочке из тонкого полотна, старец полулежал, откинувшись на подушки. В глазах у него по-прежнему мельтешили черные мушки, так что он предпочитал лежать с закрытыми глазами.

Тем временем, услужливый Арман открыл ставни на окне и расшнуровал балдахин над кроватью, чтобы старцу было свободнее дышать.

Оуэн, стоя возле стола, помешивал лечебное зелье, что должно было успокоить наместника и поддержать его слабеющие силы.

На краю постели сидел весьма напряженный Теодеберт, держа за руку своего престарелого отца, с тоской видя, что тот все же не выдержал новых потрясений. Теперь ему приходилось беспокоиться не только о Карломане, которого они с Гвиневерой оставили находящимся при смерти. Не только за свою супругу, что так упорно и храбро боролась за мир в Арморике, в то время как беспорядки на площади готовы были превратиться в необузданную смуту. Теперь он переживал еще и за здоровье и самую жизнь своего престарелого отца, а ведь тот еще недавно был весьма крепок для своих лет, и никогда не жаловался на здоровье.

Наконец, Оуэн приготовил лечебное зелье и подошел к наместнику, который продолжал лежать, не замечая его. Тут же, возле постели, находился и Арман.

- Батюшка, очнись! - тихо позвал Теодеберт.

Сигиберт едва приоткрыл глаза, проговорил устало, страдальческим голосом:

- Зачем ты зовешь меня, сын?.. Лучше мне не видеть кровопролития междоусобной войны, что сулят беспорядки на площади... Лучше бы мне сейчас подняться по мосту Биврёст в Вальхаллу, а не Карломану... А сейчас принесите писчие принадлежности! Сын, я продиктую тебе письмо королю Хильдеберту, на правах старшего в том самом роду, который он так страшно опозорил!..

- Ты еще успеешь, батюшка! Но сейчас выпей лекарство, - проговорил Теодеберт, в то время как Оуэн протянут Сигиберту кубок.

Старец выпил зелье и попросил, а скорее - потребовал у сына:

- Не таи от меня вести, каковы бы они ни были...

Оуэн в тревоге даже осмелился перебить наместника:

- Мой принц, не сейчас! Тебе требуется отдых!

Однако наместник упрямо продолжал, словно даже и не услышал слов лекаря:

- Лучше самая страшная правда, которая грозит смертью, чем сладкая ложь, пусть она и продлит мою жизнь!.. - последние слова он проговорил как бы в полусне и не слишком разборчиво.

- Я постараюсь, - уклончиво ответил Теодеберт.

Тем временем, Сигиберт Древний откинулся на подушки, чувствуя приятную истому. Впервые за долгое время он отрешился от тяжких дум, и уснул тихо и безмятежно.

Убедившись, что старец спит, Оуэн сказал Теодеберту:

- Теперь господин наместник проспит до вечера. Это поможет ему восстановить силы, ибо прежде он обладал крепким здоровьем.

Теодеберт молча кивнул ему в ответ. Он подумал, что, если все же случится самое худшее, он окажется перед таким же трудным и страшным выбором, как Жартилин: если он промолчит о трагедии, это будет предательством, а если сообщит - принесет смерть.

***

После того, как королева Гвиневера в сопровождении своих единокровных брата и сестры, а также Кеннетига Дивного, удалилась в тронный зал, на балконе покоев наместника остались лишь Ангарад, Риваллон и его внук Жартилин.

Вид сидевшей в кресле Ангарад был скорбен и печален. Она хмурилась, поглядывая в сторону жилых покоев наместника. Слишком уж слабым и больным выглядел в последнее время Сигиберт! Помогут ли ему лечебные зелья, когда каждый день приносит новые огорчения? Хотя сегодня удалось укротить толпу прежде, чем пролилась кровь, но старуха не могла расслабиться, будто ничего не случилось.

Она знала, что сейчас ее царственная племянница договаривается с Конмаэлом Свирепым. Скорее всего, они заключат перемирие и пообещают соблюдать тишину до Совета Кланов. Но Ангарад томило упорное предчувствие, что за этим непременно случится какая-то новая неприятность. Только бы Номиноэ не принес плохую весть!.. Прошли уже сутки, как он с Дунстаном и другими бисклавре заперлись в отдельной комнате для спасительного обряда. Уже вечер близился на вторую половину, а вестей по-прежнему не было! Видно, не так легко им привести графиню Кенабумскую сквозь сон в междумирье, на встречу к ее супругу... Впрочем, Ангарад уже ничему не удивлялась: пришла беда - открывай ворота. И она постаралась отвлечься, слушая беседу брата и его внука.

Риваллон снова сел в свое кресло. На подлокотник возле его руки сел черный ворон, и старец задумчиво почесывал ему голову и шею, будто кошке, продолжая беседовать с Жартилином. Тот остался стоять возле стены ограды балкона.

- Самое главное - убедить короля, что Арморика спокойна, и что случайные недоразумения легко решаются самими "детьми богини Дану". Поклянись в письме, что не произошло ничего, опасного для живущих в городе арвернов. Что угодно, лишь бы у короля не было повода послать сюда войска! Если он это сделает, будет худшим из последствий сегодняшнего мятежа. Его эхо оглушит нам, подобно громам Тараниса. Тогда, если даже Совет Кланов проголосует за мир, это уже ничего не исправит.

Жартилин сурово кивнул, принимая совет деда.

- Я постараюсь найти слова, которым в Арвернии поверят, - пообещал он. - Хотя король был бы рад затеять военный поход ради повышения своей репутации. Разве что Ангерран и Королевский Совет повлияют на него.

На лице Ангарад отразилось сомнение.

- Королевскому Совету не так легко будет вразумить короля, если тот всерьез соберется воевать. По-настоящему он слушает только свою мать, женщину с черным сердцем. А вернее говоря - порой не слушает и ее, становясь вовсе непредсказуемым. И это опаснее всего. Жартилин, ты знаешь сам, как это бывает, ибо видел трагедию на ристалище.

По лицу маршала севера прошла мрачная тень воспоминания, как меч короля поразил Карломана. Только дай повод королю переложить с себя вину на "детей богини Дану" - и та же судьба может ожидать всю Арморику.

Риваллон тяжело вздохнул, признавая правоту сестры. Но не ответил ей, продолжая гладить ворона по его крепким глянцевитым перьям. Постарался перевести разговор на другую тему, но и та была сопряжена с тревогой.

- Что-то Номиноэ никак не возвращается с другими бисклавре. Должно быть, ритуал дело непростое, - и подумал, что исправлять разрушения, причиненные темной магией, вообще тяжело даже для опытных ши. Восстанавливать всегда труднее, чем разрушать. Поджечь дом можно за одно мгновение, достаточно бросить горящую лучину. А сколько трудов и затрат требуется, чтобы выстроить его заново! Также и тут.

Жартилин попытался успокоить старших, видя, как сильно они встревожены.

- Пока мы еще были в Дурокортере, Альпаида не отходила от Карломана ни днем, ни ночью. Ела возле его ложа и спала там же, да и то очень мало, урывками. Ничего удивительного, что Номиноэ не может так быстро поймать ее сон, чтобы повести дальше.

Никто не ответил маршалу, но престарелые брат и сестра обменялись очень красноречивыми взглядами, в которых так и читалось: "К чему еще нам следует готовиться?"

***

В это время королева Гвиневера восседала на троне в тронном зале, выглядя истинной властительницей. Ее окружали, стоя: ее брат Морветен, сестра - Беток Белокурая и зять - Кеннетиг Дивный. Напротив них стояли Фергус Обездоленный, Конмаэл Свирепый - вождь партии меча и освобожденный бард-заговорщик, Киан Песнь Пшеницы. Все они, хоть и мыслили о счастье своей родины очень по-разному, временно объединились против разнузданной ярости толпы. И все-таки, им предстояло еще многое понять друг о друге, и разговор был непрост для всех.

Фергус вкратце поведал королеве о том, как удалось усмирить толпу. При этом он отдал должное каждому, так что Конмаэл и Киан слушали его, время от времени кивали, но не пытались перебивать.

- Когда мы подоспели, воины Кеннетига уже окружили площадь и схватили несколько самых буйных крикунов. Меж тем, тан Конмаэл пытался воззвать к толпе, убеждал их дождаться Совета Кланов. Но кругом царил такой шум, что никто никого не слышал и в двух шагах. Только благословенная лира Киана могла превозмочь людское безумие. А уж потом он своей песней убедил их, что в битве при Маг-Туиред арверны были нашими союзниками, а вовсе не недоброжелателями... Честное слово, я видел, как у тех людей, что только что потрясали каменьями, слезы выступали на глазах! - так закончил Фергус свою речь.

Королева Гвиневера удовлетворенно кивнула. Казалось, она рада была, что не только ее союзники, но и противники в решающий час поступили достойно.

- Благодарю вас за ту помощь, что вы оказали сегодня! Не только от своего имени, но также от лица моего сына, таниста Карломана, и прекрасной земли Арморики, что вручили мне боги! И все же, - при этих словах голос Гвиневеры зазвенел металлом, и она окинула яростным взором волчицы сперва Киана, затем Конмаэла. - Все началось именно по вашей вине! Сперва одни из вас устроили черный ритуал, ужаснувший даже ваших единомышленников. Затем кто-то пожелал завоевать новых сторонников, и перестарался. Если бы не ваши проступки, ничего бы не произошло, и восстание не угрожало бы залить Арморику кровью!

Тан Конмаэл, угнетенный внезапным оборотом дела, склонил голову перед королевой.

- Я признаю свою вину, государыня! Я устроил состязание бардов, чьи песни разъярили толпу. Но эта вина невольна! Я никогда не действовал подло, исподтишка, - он резко вскинул голову, проговорил с былой гордостью. - Суди меня, как считаешь должным, за то, что я совершил, за цели мои или за их результаты.

Гвиневера подняла ладонь, успокаивая тана.

- Я никого не собираюсь судить, по крайней мере, до решения Совета Кланов. И никого из партии меча не возьму под стражу, если тот не совершит преступление. Но я вправе надеяться, что у нас продлится мир, как полагается по законам "детей богини Дану", когда собирается Совет Кланов! Обещайте, что не учините больше ничего, способного повлиять на обстановку в стране!

- Я клянусь тебе, государыня! - Конмаэл Свирепый положил руку на эфес своего меча. - Ты вправе обвинять меня в неосторожности, но не в бесчестии. Мне не понять тех, кто искал пользы в ритуалах черной магии, в убийстве умирающего человека, - он с недоумением покосился на Киана.

Тот, не сдержавшись, ответил не менее резко:

- А я поверить не мог, как узнал, что гордый вождь партии меча додумается созвать бардов, чтобы они пели перед толпой лживые песни!

Оба бывших единомышленника мерили друг друга суровыми взглядами, задетые за живое, и готовы были наговорить еще худших оскорблений. Но Морветен вмешался, обращаясь к обоим сразу:

- Спокойно, доблестные господа! Помните, что вы стоили перед королевой Арморики. Только что вы клялись ей сохранять мир до Совета Кланов - и вот готовы поссориться. Или на вас перешли злые духи безумия, недавно овладевшие толпой? И без того будущий Совет Кланов обещает быть для всех непростым. Так хотя бы вы не раскачивайте лодку, в которой мы все плывем по бурному морю!

Его поддержал Кеннетиг Дивный:

- Наш долг - сохранять мир, и мы сделаем все, чтобы в Арморике не пролилась кровь, по крайней мере, до Совета Кланов!

Тем временем Беток Белокурая, стоя рядом со своей царственной сестрой, взглядом выразила ей поддержку. Одновременно с тем она посочувствовала Гвиневере, чувствуя ее крайнее напряжение, не говоря уж о трудных государственных делах. А королева ощутила огромную благодарность сестре.

Подводя итог встрече, она проговорила:

- Сегодня Арморика переживает трудные времена. И только от совместных усилий всех, кто любит свою родину, зависит, сможет ли она выкарабкаться, не утонув в грязи и гари пожаров. Всех - какой бы путь они не считали важным! На сем я прощаюсь с вами, надеюсь, что до Совета Кланов мы больше не будем друг другу мешать!

[Convollar]

Восстанавливать всегда труднее, чем разрушать.

Да уж, ломать - не строить. А в партии меча возможен раскол, что естественно. Даже если цель достойна, негодные средства достижения оной цели могут завести совсем не туда.

[katarsis]

Да уж, конкурс бардов вышел зажигательным. Разожгли боевой дух, так разожгли! Ну, а чего тан Конмаэл хотел? Люди, и так, как солома, а он в них факелом кидает. Хотя тут и спички бы хватило.
Хорошо, вовремя сориентировались, успели погасить. Но народ взвинчен. Одно неосторожное движение - и вот что вышло! Конмаэл понял свою ошибку, но ведь он не один такой сторонник войны. Могут и другие со спичками прийти. Будем надеяться, этого не случится.

[Артанис]

Большое спасибо, эрэа Convollar, эрэа katarsis!

Восстанавливать всегда труднее, чем разрушать.

Да уж, ломать - не строить. А в партии меча возможен раскол, что естественно. Даже если цель достойна, негодные средства достижения оной цели могут завести совсем не туда.

Если бы в партии меча произошел раскол, да еще накануне Совета Кланов, это весьма упростило бы задачу их оппонентам, партии лиры. И уже поэтому вряд ли такое возможно.

Да уж, конкурс бардов вышел зажигательным. Разожгли боевой дух, так разожгли! Ну, а чего тан Конмаэл хотел? Люди, и так, как солома, а он в них факелом кидает. Хотя тут и спички бы хватило.
Хорошо, вовремя сориентировались, успели погасить. Но народ взвинчен. Одно неосторожное движение - и вот что вышло! Конмаэл понял свою ошибку, но ведь он не один такой сторонник войны. Могут и другие со спичками прийти. Будем надеяться, этого не случится.

Да, слово "зажигательный" тут обретает совсем иной смысл! Состязание бардов вам не "Фабрика звезд".
Спичек тогда не было, так что ассоциации с факелом все же вернее. Впрочем, как ни называй, а "дети богини Дану" - народ беспокойный, с ними следует держаться осторожно.

Глава 66. Тревоги и надежды (окончание)
Тем же днем, переходящим в вечер, Риваллон и Ангарад с Жартилином ожидали хоть каких-то известий, опасаясь худшего. Но каждый из них втайне продолжал надеяться на лучшее, и надежда эта светилась в их сердце, словно золото сквозь темную воду.

Когда Жартилин упомянул об Альпаиде, все трое принялись вспоминать о ней, от которой теперь так много зависело.

- Пусть боги помогут ей как можно скорее погрузиться в грезы, чтобы вещие оборотни могли проводить ее в междумирье! - вздохнула Ангарад.

- Жаль, что мы не можем сообщить ей, как сильно необходима Карломану ее помощь, - вторил Риваллон, вспоминая жену своего внука. - Никогда не встречал женщины, более преданной своему супругу, чем Альпаида.

Жартилин кивнул, тоже вспоминая нынешнюю графиню Кенабумскую еще юной принцессой крови, блистающей при дворе.

- Как хороша она была в те годы! И красива, и умна, и образована больше, чем многие мужчины. Могла бы стать достойной супругой для любого иноземного государя. Да только ей с детских лет нужен был один лишь Карломан.

- И всегда держалась с достоинством, не забывала об уважении к себе, как иные любящие жены, - одобрительно проговорила старая Ангарад.

- И когда Карломан выполнял посольские миссии в разных странах, Альпаида и детей растить успевала, и умело держалась при дворе, была в курсе всех дел, не хуже, чем мог Карломан.

Между тем, Жартилин углубился в воспоминания своей юности. С Альпаиды он мысленно перешел на Вароха, лучшего друга Карломана, внука Номиноэ и Ангарад. Чем он занят сейчас в Дурокортере? Вероятно, либо по уши в государственных заботах, либо сидит возле Карломана, оказывая ему молчаливую поддержку.

И снова мысли маршала севера, сделав круг, вернулись ко двору короля Хильдеберта. Если все же в Арморике вспыхнет восстание, и арверны ринутся его подавлять, король, должно быть,  станет чистить свои ряды. Оставит при дворе лишь тех, кто заведомо поддержат любое его начинание.

В это время на балкон вышел, вернее - ворвался сильно встревоженный Хлодомер. Лицо его было бледно, единственный глаз прищурен, будто он прицеливался. Теодеберт через слугу сообщил брату, что их отцу нездоровится.

Оглядевшись по сторонам, Хлодомер удивленно спросил:

- А где королева Гвиневера? Я должен дать ей отчет за принятые меры. Думал, что застану ее здесь. Ведь она так уважает нашего почтенного отца, своего свекра.

- Гвиневера была вынуждена уйти, встретиться с теми, кто утихомирил восстание, - ответил Риваллон.

- Что ж, тогда я сперва навещу отца, а затем разыщу ее, - решил Хлодомер, собираясь уйти. Но Жартилин задержал его.

- Что у тебя? Все ли благополучно? - поинтересовался он.

- Да. Горожан, чьи дома и лавки пострадали во время беспорядков на площади, разместили в замке и накормили, - неожиданно он помрачнел, надвинул на пустую глазницу черную повязку. - С другой стороны, я уже не знаю, как лучше... Если все же поднимется восстание, то я, может быть, окажу арвернам плохую услугу, собрав их под одной крышей! "Дети богини Дану", если захватят замок, легко истребят всех.

Риваллон возразил, нахмурив седые брови:

- Мы об этом уже говорили утром! Сумеем не допустить такого позора. Не доведем дело до восстания.

Хлодомер покачал головой, вновь щуря единственный глаз.

- В Черный Год тоже никто не ожидал, что тайные мирные переговоры с Нибелунгией сорвутся из-за гибели родителей Кримхильды!

Жартилин сурово кивнул в ответ. Сам он уже был готов к чему угодно.

Долго молчавшая Ангарад, наконец, проговорила:

- Жизнь вообще непредсказуема. Но мы любим ее, потому что она порой растит для нас не только черные, но и розовые цветы.

Все молча согласились со словами мудрой старухи.

Хлодомер, видя, что королева не возвращается, спросил:

- Где государыня находится сейчас?

- В тронном зале, - ответил Риваллон. - Затем она собиралась навестить Сигиберта.

- Тогда и я пойду к отцу, - сказал Хлодомер.

Он направился с балкона в покои наместника. Но на пороге остановился и обернулся к Жартилину, как бы продолжая начатую утром беседу:

- Напиши королю Хильдеберту, что живущие в Арморике арверны находятся в полной безопасности! - он старался говорить твердо, будто сам не сомневался в этом совсем недавно.

Жартилин кивнул ему, обещая без слов.

***

Ближе к вечеру того же дня в покоях престарелого наместника собрались близкие ему люди.

Сам Сигиберт Древний только недавно проснулся, и сейчас чувствовал себя бодрее, чем был этим утром. Он снова полулежал на подушках, но в груди перестало щемить, дышалось легче, да и в глазах, к счастью, прекратилось проклятое мельтешение, и он теперь свободно глядел на собравшихся.

Оуэн только что закончил осматривать наместника, и теперь чуть отодвинулся, но так, чтобы в любой момент оказаться рядом, если потребуется помощь. По другую сторону, у изголовья, стоял камердинер Арман.

Возле постели наместника сидела в кресле королева Гвиневера. Теодеберт стоял за ее спиной, пристально глядя на отца, а Хлодомер остановился чуть поодаль.

Несколько подальше стоял Киан Песнь Пшеницы с лирой в руках. Его пригласила королева, чтобы бард, если потребуется, поддержал и успокоил наместника своей песней. Но пока он не вмешивался в семейную беседу.

Оглядывая лица обоих сыновей и невестки, Сигиберт Древний нахмурил белые косматые брови.

- Что происходит в Чаор-на-Ри? - спросил он слабым, но требовательным голосом.

- Все спокойно, батюшка! - проговорил Теодеберт самым проникновенным голосом. - Отдыхай, прошу тебя! Ведь и Оуэн велит тебе не тревожиться. Лекарей следует слушаться. Они властны даже над королями.

Но не похоже, чтобы старца хоть немного успокоил ответ старшего сына.

- Скажите все, как есть! Разве смогу я лежать спокойно, когда вокруг идет война, льется кровь? - обведя страдальческим взглядом сыновей, он остановился на Гвиневере. - Скажи, государыня, названая дочь моя! Все, как есть! Даже если правда будет ужасна, лучше пасть под ее ударом, как подобает принцу крови, чем прятаться, как несмышленому ребенку!

Гвиневера постаралась ободряюще улыбнуться свекру.

- Почтенный батюшка! Жизнью Карломана, что так дорог нам всем, я клянусь тебе: мы усмирили мятеж! До пролития крови не успело дойти. Сейчас все спокойно. Толпа разошлась по домам, успокоенная песней Киана, - знаменитый бард кивнул при упоминании своего имени. - Я взяла с Конмаэла Свирепого клятву ничего не учинять до Совета Кланов. Так что, хочется надеяться, что мы проведем это время спокойно, - при этих словах королева сделала знак от сглаза, ибо не смела поручиться за будущее.

Исполненный тревоги взгляд Сигиберта чуть-чуть потеплел, однако суровая складка между бровей не разглаживалась.

- Спасибо тебе, дочка, что утешаешь меня! - но тут же, обернувшись к сыновьям, он спросил: - Правду ли говорит Гвиневера, или это ложь во спасение?

- Она говорит правду, отец, - заверил Теодеберт.

- Правду, - как эхо, повторил и Хлодомер. - Я сам был на площади, и клянусь тебе, отец, что никто из людей не пострадал. А разгромленные торговые ряды можно восстановить.

Сигиберт недоверчиво переводил взор с сыновей на невестку и обратно.

- И площадь опустела? Толпа точно вся разошлась?

- Я сам был там вместе с герцогом Кеннетигом, - вновь заверил Хлодомер. - Лишь несколько подстрекателей арестованы. Остальные разошлись по домам.

- И Киан своей песней убедил их? - переспросил старец, взглянув теперь на знаменитого барда.

По незаметному знаку королевы, тот шагнул вперед, держа в руках лиру.

- Если ты позволишь, господин наместник, я сыграю тебе песню, и ты решишь сам, на что способна музыка!

Сигиберт слабо кивнул, и Киан чуть заметно тронул струны. Полилась мелодия, тихая и прохладная, как утро в лесу, чистая и свежая, как полет ветра в облаках. Это была не та мелодия, которой Киан усмирил толпу, но та, которую он счел подходящей для престарелого наместника.

А следом за мелодией полилась песня:

- Не жалей увядший цветок, не плачь, увидев облетевший сад, засыпанный снегом! Не смерть сковала их, но сон, таящий в себе новые надежды. Всему свое время; и то, что нам видится мертвым, просто спит, и во сне восстанавливает силы. Надо верить в лучшее - и вы увидите в свой черед молодую траву там, где ныне лежит снег. Даже когда кажется, что все на свете погибло, храни в душе искорку надежды - и все еще может обернуться к лучшему!

Такая сила звучала в голосе певца, в звуках его лиры, что Сигиберт и вправду немного расслабился. Его мрачное лицо смягчилось, он глядел уже не столь недоверчиво. Укладываясь на подушках поудобнее, проговорил:

- Я верю вам, родные! Если бы сейчас в Чаор-на-Ри лилась кровь, вы не были бы так спокойны... Да сбудутся наши надежды!..

- Пусть сбудутся! - тихо, но от всей души проговорили королева Гвиневера и ее супруг, его брат, лекарь Оуэн и камердинер Арман. И всем ясно было, что речь идет о самой главное надежде для всех.

И, словно бы в ответ, дверь покоев наместника приоткрылась, и заглянул один из оборотней, что помогали Номиноэ в обряде.

- Государыня! Барон Номиноэ послал меня сообщить, что обряд прошел успешно! Он ждет тебя в Малом Зале Советов.

***

И вновь королева Арморики и ее близкие собрались поздним вечером в Малом Зале Советов, как было вчера - или тысячу лет назад? - до того, как узнали о темном ритуале. И вот, круг замкнулся, и они с нетерпением ждали вестей о другом ритуале, с противоположными свойствами и целями. За круглым столом по правую руку от королевы сидел Риваллон Сто Воронов, за ним - его сын Морветен и внук Жартилин Смелый. Вид последнего был особенно суров: он послал письмо королю, и сейчас продолжал думать, все ли в нем написал, как следует, и правильно ли его поймут. Далее сидела Ангарад Мудрая, пытаясь понять по лицу своего супруга, непроницаемому для других, но не для нее, чего он смог добиться. Номиноэ казался усталым, как и другие оборотни, его яркие синие глаза потемнели. Видно, ритуал был нелегким!

По другую сторону от королевы сидели ее муж и его брат. Сигиберту Древнему лекарь все же не разрешил подняться с постели, но родные обещали оповестить его сразу же, о любом исходе событий. Далее сидели Беток Белокурая, Кеннатиг Дивный и Фергус Обездоленный.

Их взгляды, как и всех присутствующих, были прикованы к оборотням, что стояли перед ними, готовясь поведать все, как есть. Номиноэ Озерный, Дунстан и Виомарк, и могучий и решительный, как всегда, Гурмаэлон Неистовый. Только что, едва королева поведала оборотням о неудачной попытке мятежа, оборотень-великан сжал кулаки, гневно сверкнул глазами.

- Неужто этому Конмаэлу хватило глупости подзуживать толпу? Ему очень повезло, что меня там не было! - прорычал он.

Королева подняла руку, призывая к молчанию.

- Теперь это дело улажено. Объявлено перемирие до Совета Кланов... Но скажите же, наконец, удалось ли вам проникнуть в сон моей невестки? - она пристально взглянула сперва на Дунстана, усталого и бледного, затем - на Номиноэ.

Последний ответил, учтиво поклонившись:

- Нам долго пришлось ждать, пока Альпаида заснет. Мы смогли дотянуться до нее лишь утром, к тому же, она была под действием снотворного. Мы не без труда смогли провести ее сквозь самый большой страх, и далее - в междумирье, где она встретилась с Карломаном. Он сообщил ей, где искать целительную воду. Вот и все, если рассказывать вкратце. На самом же деле было не так просто. Мы чувствовали возмущения, пронизывающие и этот, и тайный мир. Нам приходилось преодолевать их - это все равно что птице, даже сильному лебедю, придется лететь в бурю. Да и там, в Дурокортере, я чувствовал недобрую магию. Проклятье, что тяготеет над королевой-матерью, произнесенное домашним хранителем, действует широко и многообразно. на сей раз оно проявляется в возведении препятствий. Возможно, что Альпаиде не так просто будет добыть живую воду, а тем более - донести ее до Карломана!

Послышался стук и скрип отодвигавшихся кресел: многие из присутствующих вскочили на ноги.

- Но все же, есть надежда, что Карломан будет жить? - Гвиневера, в отличие от других, сидела спокойно, но голос ее дрожал от невыразимого волнения, а в глазах застыли страх и нарождающаяся радость, и мольба: пусть это будет так!

Номиноэ сдержанно кивнул и проговорил, понизив голос:

- Я уже сказал: на пути возможны осложнения. Но, если все пойдет, как должно быть, через некоторое время он вернется в мир живых.

Многоголосый горячий вздох облегчения был первым звуком, каким собравшиеся решились встретить эту новость - самую радостную, какую можно было ныне представить.

Оставшийся сидеть рядом с супругой, Теодеберт воскликнул, переглянувшись с братом, что также не утерпел и вскочил на ноги.

- Надо немедля обнадежить нашего отца! К сожалению, он не смог придти сюда, потому что не слишком хорошо себя чувствует.

Номиноэ деловито кивнул ему в ответ.

- Я сам проведаю принца Сигиберта, осторожно расскажу обо всем, и заодно помогу подлечить его.

Остальные в этот миг едва слышали слова оборотня, так сильно были они взволнованы надеждой на спасение Карломана. Уравновесит ли родившаяся надежда пережитые тревоги? Или, напротив, за нее придется еще горько заплатить?

[Convollar]

Проклятье, что тяготеет над королевой-матерью, произнесенное домашним хранителем, действует широко и многообразно.

Какие, однако хранители интересные бывают. Видимо, были причины устроить Бересвинде такую весёлую жизнь. Но жестоко, младенец-то в чём виноват?

[Артанис]

Благодарю, эрэа Convollar!

Проклятье, что тяготеет над королевой-матерью, произнесенное домашним хранителем, действует широко и многообразно.

Какие, однако хранители интересные бывают. Видимо, были причины устроить Бересвинде такую весёлую жизнь. Но жестоко, младенец-то в чём виноват?

Об этом же было рассказано не так давно: Морриган поведала Карломану. Отец Бересвинды оскорбил одного барона, заподозрив его в предательстве, и его дух-хранитель обрек еще не родившуюся дочь принца приносить всем несчастья.
У ши свои законы, иные, чем у людей. В семье принца Адуатукии тогда уже имели четверых сыновей и хотели родить дочь. Поэтому избрать именно ее орудием наказания чувствовалось больнее всего.
Ну а впоследствии Бересвинда уже во многом стала виновата, частью сознательно, частью во исполнении все того же проклятья.

Глава 67. Королевский дуб (начало)
Утром следующего дня королева Гвиневера находилась в домашней священной роще, возле дуба, что был посажен в честь рождения Карломана, возрастал вместе с ним, и должен был, в конце концов, разделить его судьбу.

Зорким взглядом матери-волчицы она разглядела, что дуб еще больше облетел со вчерашнего дня. Теперь его пожелтевшая листва почти целиком лежала на земле, шуршала под ногами; на ветвях же остались лишь немногие листья, что еще из упрямства продолжали сохранять зеленый цвет, однако и они стали увядать. Оголившиеся, засохшие ветви торчали, как кости скелета. По всему видно было, что дуб почти высох, и, если не случится чудо, обречен совсем скоро погибнуть.

К королеве подошел Номиноэ. Вид у него был еще более усталым, чем прошлым вечером.

- Как дела, наставник? - проговорила королева с надеждой и страхом. - Видно, вновь возникли осложнения?

Вещий оборотень тяжело вздохнул в ответ. Даже плечи его, еще прямые, несмотря на прожитые годы, как-то устало обмякли за последнее время.

- Увы! Хоть я и предполагал, что так будет. Живая вода попала к Карломану только этим утром, совсем недавно. До тех пор Альпаида и юная наследница вейл блуждали по всему замку, и не могли встретиться. А когда они договорились, еще долго никто не мог войти к Карломану, чтобы напоить его живой водой. Много времени было потеряно. Однако надежда еще есть! Хоть вода доставлена руками чужого человека, но все, кто по-настоящему любил Карломана, душой своей присутствовали там. Ну, и я немножко помог, чтобы каждый голос был услышан, - Номиноэ хитро прищурился, но тут же посерьезнел: - Теперь лишь время покажет.

Королева вздохнула при мысли о том, что смерть, кажется, не спешит отпускать ее сына из своих цепких рук. Спросила с тревогой, но и с любопытством, как подобало ученице вещего Номиноэ:

- Какие проклятья встали на пути? Ты вчера упомянул рок, которым домашний дух проклял Бересвинду Адуатукийскую еще до ее рождения...

- И это тоже. Она продолжает приносить смерть даже помимо своей воли, и тем людям, которыми дорожит. В последних препятствиях я вижу ее руку, хоть она и не предполагала, к чему все приведет... Однако не только это. Похоже, что юная Фредегонда, приняв наследие вейл, усилила и их проклятье над королями Арвернии. О, не нарочно, разумеется! Я и не думаю винить в этом девочку, тем более, что она же добыла целебную воду и сделала все возможное ради спасения Карломана. Но все-таки, ее присутствие усилило проклятье, и оно коснулось Карломана, которого называют Почти Королем.

- Но ведь Карломан - бисклавре, ши! А проклятье вейл до сих пор властно было лишь над людьми, - заметила Гвиневера.

Номиноэ задумчиво провел ладонью по своей ухоженной бороде, как всегда, переплетенной золотыми лентами.

- Если что-то действовало по определенным законам раньше, это не значит, что так останется навсегда. Ведь даже горы и реки меняются со временем. А когда речь идет о тайном мире, полагаться на закономерности вообще ошибочно, и даже опасно. В данном случае, два проклятья соединились между собой, и их сила не сложилась даже, а умножилась, а заодно приобрела совершенно новые формы. Возможно, что получившаяся магия сочла Карломана за короля Арвернии и ударила по нему, так что защита, которой обладают ши, не выдержала. Магия вообще изменчива и своенравна, и постоянных законов в ней не так уж много. Кроме того, каждый случай лучше рассматривать отдельно, исходя из условий, создавшихся именно здесь и для определенных личностей. Даже заметив несколько похожих случаев, следует смотреть внимательно и избегать обобщений. Поэтому мне, увы, трудно объяснить, что произошло с Карломаном. Эта область знания слишком малоизучена даже для мудрейших из ши. И, боюсь, всегда останется таковой. Без ложной скромности я могу сказать, что посвятил жизнь изучению того, как тайный мир влияет на мир вещей. И, чем больше я узнаю, тем сильнее убеждаюсь, что мне открылась лишь малая толика из всего многообразия возможностей.

Несмотря на все обстоятельства, Гвиневера сумела улыбнуться. Речь Номиноэ напомнила ей те давние времена, когда наставник учил ее развивать природные дарования ши.

- Можно ли впредь будет избавиться от этих встретившихся проклятий, или, по крайней мере, ослабить их влияние? - спросила она, тоже как ученица мудрого бисклавре, а не как королева "детей богини Дану".

Номиноэ неопределенно пожал плечами.

- Кто знает! Карломан для этой цели и просил герцога Гримоальда Шварцвальдского прислать Фредегонду к арвернскому двору. Но... - он понизил голос, - я чувствую, что от нее пахнет кровью!

- Я не почувствовала в ней зла, - возразила Гвиневера, вспомнив встречу в саду с Фредегондой и Матильдой Окситанской.

По устам Номиноэ Вещего скользнула загадочная и грустная улыбка.

- Каждому из нас боги посылают свой дар. Мне порой удается не только видеть, но и ощущать будущую судьбу человека или ши. Не столько подробности будущего, сколько его суть. И у меня Фредегонда вызывает недобрые предчувствия. Ты же встретила ее такой, какова она сейчас. В настоящую минуту в ней нет осознанного зла. Но и ее окончательный выбор еще не сделан. Она еще очень молода, и в ее душе лежат пока только задатки будущего выбора, которые могут развиться в любую сторону. Но я предчувствую результат! - лицо старого оборотня стало сумрачным.

Поразмыслив немного, Гвиневера ответила:

- Сейчас Фредегонда пытается спасти моего сына, не жалея времени и сил. Кроме того, она - потомок моих друзей, вейл. По отношению к ней я буду пока исходить из этих обстоятельств, если не откроется ничего иного. К тому же, многие пророчества сбываются именно потому что их пытаются предотвратить. Кто знает, вдруг именно недоверие окружающих пробудит в девочке зло?

Номиноэ покачал головой, но отговаривать королеву не собирался.

- Жизнь покажет, государыня! Во всяком случае, на сегодняшний день ты права: если бы Фредегонда не вернула источник вейл, мы не имели бы и малейшей надежды на спасение Карломана.

- Однако мы и сейчас не можем ручаться за его жизнь, да? - вот теперь в голосе Гвиневеры звучал настоящий материнский страх, и вместе с ним - отчаянная надежда: пусть скажут, что это не так!

Номиноэ вздохнул, поглядев на королевский дуб, с которого как раз оборвался еще один пожухлый листок и, медленно планируя, стал опускаться на землю. Высохшие, уныло торчащие ветви слегка покачивались на ветру.

- Уже сегодня состояние дуба скажет нам, не слишком ли поздно принесли Карломану целебную воду, - произнес старец. - Или же завтра ворон твоего отца принесет известия из Дурокортера.

Гвиневера сжала на груди пальцы, переплетенные в замок, поглядела в синее ясное небо, беззучно молясь всем богам своего народа.

- Завтра!.. Завтра состоится Совет Кланов. И, хотя сейчас тишина, и наши противники поклялись больше не устраивать ничего, но мне все время кажется, что вот-вот случится нечто скверное...

- Ты просто устала, государыня. Не диво, глядя, сколько довелось тебе выдержать испытаний, - мягко проговорил Номиноэ, зная, что Гвиневера ни с кем не поделилась бы так откровенно, как с ним, что был бисклавре, как и она сама, и к тому же знал ее с рождения.

Она кивнула, на глазах преображаясь: взяв себя в руки, превратилась вновь в мудрую и энергичную королеву "детей богини Дану".

- Об усталости мне следует позабыть накануне Совета Кланов! Завтрашний день решит все, и он обещает быть жарким. Партия меча не откажется так легко от своих целей, если только... - она не договорила, однако Номиноэ и без того уловил ее заветную мысль: если завтра не станет ясно, что Карломан останется жить!

И он подумал, что, если сбудутся их заветные надежды, то партия лиры почти наверняка одержит победу и сохранит мир в Арморике. Но зато если завтра рухнет королевский дуб, и ворон принесет из Дурокортера худшую весть, то партию меча уже вряд ли кто-то остановит, и восстание неминуемо.

- Самое главное зависит от самого Карломана, - проговорил старец. - Что он выберет для себя: вернуться к земной жизни или отправиться на Авалон?

Королева взглянула на него с упреком.

- Как можно сомневаться, что выберет Карломан? Он любил все три народа, которым принадлежал по крови и в душе - бисклавре, "детей богини Дану" и арвернов. Он должен понимать, как сильно нужен сейчас нам всем! Он всегда любил своих родных, свою супругу, с которой недавно встретился в междумирье, детей и меня, свою мать, и всем, с кем связан дружескими и родственными узами. Он всегда любил жизнь: дыхание лесных чащ и тайные тропы; поступь крепких лап и удар клыка или меча; радость победы; ласковые объятия жены; наслаждение тем, что можешь действовать и мыслить; плечо друга в час опасности; верное решение, достойное вожака стаи, - все это жизнь, во всем ее многообразии! Карломан никогда не покинул бы все это, если бы у него был выбор. Жизнь мало к кому столь щедра, как к нему, - проговорила Гвиневера, гордясь своим сыном.

Номиноэ кивнул ей со всем сочувствием и пониманием.

- Это правда! Однако и арфа Морриган поет сладко, и немногим под силу не поддаться ее зову, не уйти слишком далеко.

- Карломан сможет и это! - упрямо проговорила его мать.

- Будем надеяться! - вздохнул Номиноэ. - По крайней мере, тебе я советую собрать все мужество, терпение и надежду, государыня. Только эти качества помогут тебе и партии лиры выстоять завтра, на Совете Кланов.

Вздохнув, Гвиневера прикрыла глаза и на ощупь коснулась ладонями коры королевского дуба. В последние дни, как она видела, кора тоже высохла и осыпалась мелкими чешуйками, похожими на серую пыль. Но вот сейчас, обняв дерево руками, королева оборотней почувствовала тепло от его могучего ствола, прогретого жарким солнцем. Прильнув ухом к нему, не столько услышала, сколько почувствовала негромкое, размеренное гудение, исходившее, казалось, из самой сути дуба, что был статным и крепким, однако за две седьмицы превратился в засыхающий скелет дерева. Но теперь Гвиневера ясно ощущала, что в дубе еще сохранилась жизненная сила, она упрямо боролась, теплилась в самой глубине. Она могла не выдержать и погаснуть окончательно, как последняя искорка в догорающем костре, но могла и разгореться заново, оживив все могучее дерево.

"Владыки Неба и Земли! - мысленно взывала королева, вновь глядя в небо сквозь полуоблетевшие ветви королевского дуба. - Матерь богов и людей, чье имя носит мой народ! И ты, Кернунас, бог лесов, прародитель бисклавре! Помогите вернуть к жизни моего сына Карломана! Пусть будет еще не поздно для действия целительной воды вейл!"

Так молилась королева Гвиневера, вложив все силы и все горячее стремление в свою просьбу. Она раскрыла свое сердце перед богами и целиком ушла в общение с ними. И, в конце концов, почувствовала, как на душе становится немного легче. К ней никто не обращался словами и не утешал, однако это было, будто ей поднесли в полуденный зной кубок прохладной воды - припасть жаждущими губами... Надежда окрепла в сердце королевы, пока она трогала дуб, посаженный в честь рождения ее сына и живущий вместе с ним. Дуб еще жил, стало быть, ее сын продолжал бороться за жизнь, и она должна быть бороться тоже, за него и за Арморику.

Номиноэ стоял чуть в стороне, вежливо глядя на королеву. Его одного она могла не стыдиться в такой час. Он сам некогда посадил королевский дуб в честь рождения у королевы второго сына, и зачаровал его, связав с жизнью Карломана. Кроме того, Номиноэ, как и сама Гвиневера, пережил одного из своих детей - Ангарад-младшую, первую жену Теодеберта. Гвиневера знала, что Номиноэ и Ангарад, сколько бы лет ни прошло, продолжают оплакивать дочь, и справляют в ее честь поминальные обряды. Эта рана никогда не заживет в их сердце, как у нее - гибель Хлодиона, чей дуб, росший рядом с братниным, давно упал, и теперь только ядовитое волчье лыко указывало, где он был. Но в сердце родителей их дети живут всегда. Пока сами они продолжают жить на этом свете, будет жить в них и память, пусть приносящая боль. И лишь тот, кто пережил такую же потерю, может вполне понять другого, своего брата по несчастью...
Да, Гвиневера знала, что в такую минуту Номиноэ ей близок, как никто другой! И она была бесконечно благодарна старому наставнику за его мудрость и сострадание.

Вздохнув и осторожно отняв руки от королевского дуба, она проговорила, обернувшись лицом к собеседнику:

- Да благословят тебя боги за все, что ты сделал ради меня и для Карломана, как бы теперь ни обернулись дела, Номиноэ!..

[Convollar]

Похоже, что юная Фредегонда, приняв наследие вейл, усилила и их проклятье над королями Арвернии.

Наследие вейл, проклятье Бересвинды - похоже людям это наследие может принести немало бед. Теперь вот Номиноэ говорит, что Фредегонда может стать очень опасной.

я чувствую, что от нее пахнет кровью!

У людей вообще-то нет защиты от магии ши, и даже у тех, в ком течёт кровь Других народов. Да и сказывается эта кровь по разному.

[katarsis]

Предчувствия Гвиневеры беспокоят. Правда, Номиноэ её утешает. Значит ли это, что он ничего такого не чувствует? Тогда, скорее всего, она, действительно, просто устала постоянно волноваться, и мозг по привычке видит опасность, даже когда её нет. Или Номиноэ, просто, не говорит, чтобы её не волновать ещё больше? Только что может случиться? Карломан, вроде, благополучно возвращается, заговорщики сидят (кроме Киана, но и он, похоже, не собирается ничего делать), Конмаэл обещал воду не мутить... Друиды что-нибудь замутят? Или в Дурокортере опять надурят?

[Артанис]

Благодарю, эрэа Convollar, эрэа katarsis!

Похоже, что юная Фредегонда, приняв наследие вейл, усилила и их проклятье над королями Арвернии.

Наследие вейл, проклятье Бересвинды - похоже людям это наследие может принести немало бед. Теперь вот Номиноэ говорит, что Фредегонда может стать очень опасной.

я чувствую, что от нее пахнет кровью!

У людей вообще-то нет защиты от магии ши, и даже у тех, в ком течёт кровь Других народов. Да и сказывается эта кровь по разному.

Насчет Фредегонды - жизнь покажет. Во всяком случае, Гвиневера предпочитает быть ей благодарной за то, что она делает сейчас, чем опасаться будущего. И это благородно и правильно.
Ну а дальше - кто ее разберет, Фредегонду? Обычным людям вряд ли дано ее правильно понять, а тем более - что-то предпринять. А для ши она будет спасительницей Карломана, наследницей вейл.

Предчувствия Гвиневеры беспокоят. Правда, Номиноэ её утешает. Значит ли это, что он ничего такого не чувствует? Тогда, скорее всего, она, действительно, просто устала постоянно волноваться, и мозг по привычке видит опасность, даже когда её нет. Или Номиноэ, просто, не говорит, чтобы её не волновать ещё больше? Только что может случиться? Карломан, вроде, благополучно возвращается, заговорщики сидят (кроме Киана, но и он, похоже, не собирается ничего делать), Конмаэл обещал воду не мутить... Друиды что-нибудь замутят? Или в Дурокортере опять надурят?

Что Карломан возвращается, они не знают. Даже Номиноэ не смог этого увидеть, его знания тоже имеют свои ограничения. Он же говорит, что магическая наука непостижима полностью. Так что придется им еще какое-то время подождать.
Ну а по поводу земных тревог, возможно, что Гвиневера тревожится по привычке, как Вы сказали. Впрочем, кто знает?..

Глава 67. Королевский дуб (продолжение)
Между тем, как королева обращалась к богам, ее старый наставник, глядя на почти высохший дуб, вспомнил давнее время. Как это было, сорок восемь лет назад, когда он посадил здесь этот самый дуб и заговорил его, на всю жизнь связав с судьбой второго сына королевы, маленького Карломана?..

Был точно такой же яркий, солнечный летний день. Вся священная роща при дворце притихла, словно ожидала чего-то важного. Даже ветер едва покачивал высокие кроны деревьев.

Гвиневера, что пять месяцев назад родила второго сына, названого Карломаном, теперь стояла с ребенком на руках возле молоденького дубка, посаженного три года назад в честь первенца, подаренного ею принцу Хлодоберту, - Хлодиона. За три года деревце сильно вытянулось и окрепло. Теперь поблизости от него темнела взрыхленная земля, - рядом, но на расстоянии, чтобы, взрослея, два дуба-брата не затеняли друг друга, не соперничали за свет щедрого солнца.

Номиноэ неслышной волчьей походкой подошел к стоявшей с младенцем на руках королеве. Он тогда был еще молод; золотисто-каштановые волосы только начинали подергиваться сединой, как и его борода, что была в то время значительно короче. А о Гвиневере и говорить не приходилось: высокая, стройная, с целой короной рыжих волос, с ликом одновременно царственным и нежным, она достойна была, чтобы с нее изобразили богиню-мать с ребенком на руках.

Номиноэ в это время держал в руках маленький дубовый росток с комком земли. Увидев младенца, он улыбнулся.

- У него твои глаза, государыня, - проговорил барон-оборотень. - Ну здравствуй, Карломан, маленький бисклавре!

Зеленые блестящие глаза ребенка распахнулись, удивленно и радостно разглядывая окружающий мир. Казалось, он ждал, когда силы и ум его возрастут настолько, чтобы начать исследовать мир вокруг себя.

Гвиневера горделиво улыбнулась в ответ на слова Номиноэ. Конечно, она знала, что ее второй сын будет бисклавре, еще до его рождения. Еще нося его под сердцем, чувствовала совсем не так, как с Хлодионом. Второй сын был ближе ей, она ощущала его присутствие, словно прикосновение пушистого меха. В первый же час его жизни она поняла, что не ошиблась: глаза у ее сына были ясными, без всякой младенческой дымки, в точности как у нее.

Зная, что воспитывать ребенка-бисклавре следует не так, как человеческого младенца, она распеленала его и положила на траву. Номиноэ тут же вложил в нежную младенческую ладошку росток дуба, который он держал, и ребенок сжал пальчики, как будто понимал, что именно хотят от него взрослые.

- Настоящий бисклавре! - умилилась Гвиневера. - Знаешь, Номиноэ, у него уже режутся зубы. Дети-оборотни развиваются быстрее человеческих. И погляди, как он осмысленно глядит на летящие в небе облака: ему интересно наблюдать за ними. Он различает, когда я показываю ему рассвет и закат.

- Еще бы ему не различать, - улыбнулся Номиноэ, нагнувшись к лежащему на траве ребенку, чтобы тот мог вдоволь потрогать дубовый росток, и даже попробовать его на зуб.

Гвиневера тоже многозначительно улыбнулась. Ее воспитывали, чтобы она стала мудрой королевой Арморики, изящной и благовоспитанной дамой при арвернском дворе. Но в глубине души она всегда оставалась дикой свободной волчицей, ее тянул лет, она никогда не уставала любоваться открытым небом. Рассветы и закаты в их красочной многоцветной роскоши особенно манили ее.

Однажды в прошлом году Гвиневера приехала со своим незаконным мужем, принцем Хлодебертом, на охоту. Принц радовался возможности побыть со своей возлюбленной, и, не задумываясь, покидал ради нее постылую супругу, Радегунду Аллеманскую, хоть та и подарила ему сына, как и Гвиневера. И вот, однажды на рассвете королева "детей богини Дану", переполненная воодушевлением, утянула любовника встречать рассвет в лесу вместе с ней. Хлодеберт посмеивался ее причудам, однако послушался. И они любовались на лесной поляне, как небо сперва немного посерело, рассеивая ночной мрак, затем восток окрасился розовым и нежно-алым, утренняя заря затопила пол-неба, и, наконец, ясный и чистый золотистый свет озарил весь мир. Гвиневера любовалась рассветом, и в ее глазах отражались то колючие отсветы утренней звезды, то сияющие лепестки роз, то горячие солнечные лучи, - золото сквозь изумруд. И вся она при этом преображалась и очаровывала, опьяняла своего спутника. Она встретила восход солнца, танцуя на поляне в одной легкой сорочке. А затем бросилась на шею Хлодеберту, и они покатились по мокрой от росы траве, смеясь и не спеша отпускать друг друга...

Так началась жизнь их второго сына, названого Карломаном, в честь прародителя арвернских королей, которого почитали и многие "дети богини Дану". И, хотя Гвиневера горячо любила своего старшего сына, Хлодиона, и тщательно заботилась, чтобы он не чувствовал себя обделенным от того, что у него появился брат, но все-таки, Карломан занял в сердце матери совсем особое место. Ведь он был бисклавре, как и она, а это - великая честь и великая ответственность. И, если Хлодиону его отец обещал устроить при дворе место, достойное сына принца, пусть и незаконного, по арвернским обычаям, то Карломана его мать предпочла бы оставить в Арморике. Хорошо, что один из ее сыновей родился бисклавре! При правильном воспитании он, возможно, в будущем станет благословением Арморики.

И вот, теперь Номиноэ позволил младенцу потрогать дубовый росток, но так, чтобы не повредить ему. Затем аккуратно посадил деревце во взрыхленную землю, так чтобы оно могло укорениться и вырасти в большое дерево. Все это время вещий бисклавре произносил заклинания, что должны были соединить жизнь дуба с судьбой Карломана, и призывал для них обоих благословение богов.

- Как дитя человеческое, питаясь материнским молоком, растет, крепнет, встает на ноги и набирает силу, так и ты, дуб, пей соки Матери-Земли, вбирай в себя животворные лучи, тянись вширь и ввысь, прямо к солнцу! Перед тобой, дуб, брат твой, бисклавре по имени Карломан. Сплетись, свяжись с ним судьбой, прорасти корнями в его сердце, как зелье любви к родной земле. Ты же, дуб, вбери в себя живую кровь, улови двойную суть человека и волка. Пусть твои листья слышат его поступь по земле. Пусть твоя древесная плоть станет его плотью, твои соки - его кровью. Да будешь ты расти вместе со своим братом, набираться сил, тянуться к солнцу, как и он. Каждый его шаг по этой земле скажется на тебе, королевский дуб. Расти пышно, раскинь во все стороны могучую крону, достань ветвями облака, ибо Карломану предназначена высокая судьба. Расти плодоносные желуди, когда ему придет время оставить потомков. Но, если оружие в руках врага или злые чары повредят Карломану, но и ты, дуб, пострадаешь вместе с ним. И, рано или поздно, когда ему придет пора умереть, ты, дуб, умрешь вместе со своим братом - бисклавре Карломаном. Да услышат меня боги и судьба!

Номиноэ в эти минуты не просто говорил - он вещал, заклинал на древнем языке "детей богини Дану", употреблявшемся теперь лишь в священных обрядах, более плавном и напевном, чем разговорная речь. Вещий оборотень вложил все свое искусство, чтобы зачаровать дуб для сына королевы. Гвиневера, снова взявшая сына на руки, слушала наставника, как завороженная. Она уже присутствовала при таком же обряде три года назад, когда посадили дуб для Хлодиона. Но сегодняшний день казался ей более волнующим, исполненным значения. Или, может быть, это она изменилась с тех пор, и воспринимала теперь древнюю магию бисклавре всем существом, как подобало ей, королеве оборотней?

И она почувствовала, что ребенок на ее руках тоже внимательно прислушивается к заклинаниям вещего оборотня, глядит не по-младенчески сосредоточенно, будто вправду все осознает. А Номиноэ, прервав свои заклинания, улыбнулся ему. И снова продолжал, обращаясь ко всем Хранителям здешней земли:

- Именем Неба и Земли, именем могучего дуба и цветущей вишни, именем минувших и будущих веков, именем звенящей воды и живого огня, именем жизни и смерти, прошу вас, боги Арморики, беречь Карломана, сына королевы Гвиневеры! Матерь богов, чье имя носит твой народ - взрасти его для защиты своей земли! Таранис, не грози ему громами, но вложи силу своих молний в оружие его! Тевтат, вождь народа, передай ему мудрость и дар убеждения, чтобы люди за ним шли к общему благу! Луг, мечущий жаркие копья, освети ему весь путь, да будет он всегда ясен, от первого до последнего шага! Кернунас, владыка сумрачных чащ, покровитель оборотней, - подари ему неиссякаемую силу и ловкость, зоркость очей днем и ночью, стремительную точность и разящий удар. Одень его пушистой шкурой и открой ему все лесные тропы, научи менять облик в любое время дня и ночи. Но пусть даже в обличье волка сохранит он ясный рассудок и чувства, достойные человека и зверя! Да будет этот отпрыск бисклавре благословением для своей породы! Глядите на него, всемогущие боги, и пусть ваша защита навек пребудет с ним, пока растет вот этот дуб! - руки Номиноэ обвели круг около саженца, поселившегося на новом месте.

Он окончил заклинание, что сообщил ему Келин, Пастырь Деревьев. Лишь с его разрешения сыновья Гвиневеры обрели собственные деревья.

Королева улыбнулась, глядя на крошечные дубки своих сыновей, растущие рядом. Маленький Карломан тоже тихонько улыбался, разглядывая солнечные зайчики на светлых листьях.

Со стороны замка осторожной походкой бисклавре подошел Брохвайл Верный, дед Гвиневеры. Он остановился немного поодаль, видя свою внучку с ребенком на руках. Королевский род Арморики достойно продолжен, и в будущем поколении останутся бисклавре!..

Все это припомнилось теперь Номиноэ, как будто случилось лишь вчера. Но с тех пор прошла целая жизнь. Сам он нынче был стар даже по меркам оборотней, да и королева сильно постарела. А Карломан, в судьбе которого столь щедро сбылись все его пожелания, сейчас лежал при смерти, и дуб его почти засох, тесно связанный с его жизнью.

Как раз в это время королева Гвиневера, задумчиво гладя дерево, чуть отодвинула одну из веток. Лишь слегка, но и этого хватило высохшей ветке, чтобы переломиться с треском. Немногие уцелевшие на ней листья осыпались под ноги королеве.

Она взглянула на бывшего наставника взором, исполненным страха, и вместе с тем - с надеждой, за которую продолжала цепляться из последних сил. Уголки ее губ дрожали, когда она спрашивала:

- Дуб умирает вместе с моим сыном! Жизненная сила почти иссякла в нем. Скажи, Номиноэ: есть ли все-таки надежда для Карломана? Ты же вещий, должен знать!

Старый оборотень сдержанно вздохнул. Попробуй убедить мать, чей сын лежит на смертном одре!.. Лицо Гвиневеры в этот миг так напоминало его жену, когда не стало их дочери... Он проговорил участливо:

- Надежда есть... Теперь, когда его все-таки напоили целебной водой, она появилась! А на остальное ответит только время. Даже мне бывает трудно разглядеть будущее других бисклавре.

- Но ведь жребий норн уже должен был определиться, - настаивала королева. - Они взвешивают жребий на весах, и, если тот поднимется, испытуемый выживет, а если опустится - умрет. Этот выбор прост, как ночь и день. Ты мог бы узнать его. Неужели боги отняли твой знаменитый дар прорицания?

Понимая, что в Гвиневере говорит ее боль, Номиноэ мягко произнес, склонив голову:

- Боги сами определяют, что позволять узнать наперед, а что - нет. Они послали нам испытание. И, в любом случае, теперь уже скоро все станет ясно. По этому дубу, - он пристально оглядел дерево, стараясь заметить любые изменения.

Королева замолчала надолго, словно собираясь с силами, чтобы тот знак, что пошлет ей королевский дуб, не сразил ее наповал.

- Ну а ты-то веришь, Номиноэ, что для моего сына еще есть надежда на спасение? - проговорила она совсем другим голосом, тихим, почти жалобным.

Старый оборотень вздохнул, еле слышно, словно сожалея про себя о людском неразумии.

- Если бы не ритуал с призывом Морриган, даже незавершенный! Тогда целебная вода вейл точно спасла бы его. Но сделанного уже не исправить. А надежда есть, государыня! Я верю в нее, пока стоит этот дуб. Его корни крепки, и глубоко держатся за землю. Пусть только нутро дерева оживет, а они быстро восстановят его силы!

Древний оборотень и состарившаяся за две седьмицы королева с надеждой поглядели на королевский дуб, что печально покачивал на ветру оголенными, как зимой, ветвями. И никак нельзя было понять в этот миг, оживает он или умирает.

[Карса]

Демократия спотыкается на каждом шагу по дороге к правильному решению, вместо того, чтобы прямо и без запинок идти в тупик.

Хорошо, если к правильному. А ведь может и в тупик. Впрочем, идеального государственного устройства человечество ещё не придумало.

Как же всё медленно! Событий вроде и много, но ситуация никак не подойдёт к развязке, движется медленнее любой самой медлительной улитки. Ещё даже до Совета Кланов не дошло (на котором, может быть, и объявится Карломан, ведь он собирался навестить Арморику прежде чем очнуться в Дурокортере).

[Convollar]

Бедный дуб! Его-то за что? Связали с человеком, вернее не совсем человеком, бисклавре, и теперь ни в чём не повинное дерево сохнет. Так всю растительность извести можно.

[katarsis]

А у Гвиневеры тоже есть свой дуб или это только с её сыновей началось?
И что, интересно, будет, если  прийти к этому дубу с топором. И срубить его. Это отразится на Карломане? А то, может, имеет смысл, там, удобрения ему какие-нибудь, полить...

[фок Гюнце]

Каждому Болконскому бисклавре - по дубу!
И пусть никто не уйдет без дуба  обиженным!

[Артанис]

Большущее спасибо, эрэа Карса, эрэа Convollar, эрэа katarsis, эр фок Гюнце!

Демократия спотыкается на каждом шагу по дороге к правильному решению, вместо того, чтобы прямо и без запинок идти в тупик.

Хорошо, если к правильному. А ведь может и в тупик. Впрочем, идеального государственного устройства человечество ещё не придумало.

Как же всё медленно! Событий вроде и много, но ситуация никак не подойдёт к развязке, движется медленнее любой самой медлительной улитки. Ещё даже до Совета Кланов не дошло (на котором, может быть, и объявится Карломан, ведь он собирался навестить Арморику прежде чем очнуться в Дурокортере).

То-то и оно, что не придумало. Вот и нашим героям приходится обходиться теми формами правления, что есть. Хоть они имеют очевидные недостатки.

А может быть, он еще раньше Совета Кланов объявится? Решающее событие, в итоге, всегда происходит раньше, чем его ждешь.
Ну а как не постараться рассказать обо всем и обо всех, постараться понять каждого персонажа, узнать, чем живет описываемый мир? Все это интересно, и все это важно!

Бедный дуб! Его-то за что? Связали с человеком, вернее не совсем человеком, бисклавре, и теперь ни в чём не повинное дерево сохнет. Так всю растительность извести можно.

Всю нельзя. Прочая растительность ни с чьей жизнью не связана, на нее влиять некому. Так что, думаю, экологическая катастрофа им не угрожает.

А у Гвиневеры тоже есть свой дуб или это только с её сыновей началось?
И что, интересно, будет, если  прийти к этому дубу с топором. И срубить его. Это отразится на Карломане? А то, может, имеет смысл, там, удобрения ему какие-нибудь, полить...

У нее бы, скорее всего, было более женственное дерево, вроде березы. У ее сыновей были дубы, у дочери - береза. Выбирается наиболее подходящее дерево.
Не знаю, есть ли. Возможно, что это новая традиция, начавшаяся с детей Гвиневеры. Как получили разрешение у Келина, Пастыря Деревьев, дозволение на такой обряд, стали его проводить.
В священную рощу никто с топором не придет из своих. Да и от врагов такие заповедные места обычно умеют защищать себя сами. В моих одиночных произведениях, связанных общим континуумом, в священные рощи враг вообще не мог войти, например, йотуны в "Саге о Золотой Змее". А здесь враждебных народов ши нет, а среди людей преодолеть магию заповедных мест могли бы, разве что, посвященные донарианцы с истовой верой, и то не факт. Короче, такого случиться не может.
А состояние дерева вряд ли отразится на Карломане. Это не кукла вуду, тут нет чар подобия. Но жить такое дерево будет, пока жив человек, на которого оно заговорено. Не больше - однако и не меньше.

Каждому Болконскому бисклавре - по дубу!
И пусть никто не уйдет без дуба  обиженным!

Вряд ли это так. Да и не надо. Келин не согласится дубами разбрасываться. Эти-то, подаренные детям Гвиневеры, он, по сути, пожертвовал, обрек их на недолговечность. Бисклавре, конечно, способны прожить дольше человека (но не факт, что получится), однако дубы-то сами по себе живут сотни лет. С точки зрения Пастыря Деревьев, это наверняка большая жертва. Только настоящая дружба могла его вынудить.

Глава 67. Королевский дуб (окончание)
В то время, как беседовали Номиноэ с Гвиневерой, ветер подул сильнее, и королевский дуб замотал оголившимися ветвями, словно протестуя против злой судьбы, вынуждающей его засохнуть на корню. Последние листья, жалобно шурша, опали вниз, словно рой неупокоенных душ.

И все-таки, дуб еще боролся. Королева Гвиневера чувствовала внутри его жизненную силу, что продолжала упорно стоять на своем, не желая смириться с неизбежной гибелью.

Она с тяжким вздохом прильнула к дубу, закрыв глаза. Обнимала его ствол, царапала руки о завитки грубой коры, словно держала в объятиях тело своего сына.

Ей вспомнилась последняя короткая встреча с Карломаном. Каким долгим молчаливым взглядом он окинул ее после того, как передал решающие указания Теодеберту, прежде чем выйти на роковое ристалище! Теперь-то она понимала, что он прощался, зная непредсказуемый характер короля, а может быть, и предчувствуя беду...

В это время Номиноэ оглянулся, услышав шаги. К ним спешил Дунстан, повзрослевший и посуровевший, и от того еще больше ставший похожим на своего отца.

- Легкой вам тропы и доброй охоты! - пожелал он Номиноэ и Гвиневере.

- И тебе тоже! - ответили они.

Юноша подошел к старшим и, как и они, с тоской поглядел на высохший королевский дуб, на кучу опавшей листвы у подножия его. Из груди сына Карломана вырвался тяжкий вздох. Неужели все усилия бисклавре, когда они стремились проникнуть в сон его матери, чтобы проводить ее в междумирье, - все напрасно? И долгие поиски там, в Дурокортере, ни к чему не привели? Неужели слишком поздно довелось его отцу выпить целебную воду, и она уже не сможет вернуть его душу в тело? Невыносимо больно было Дунстану думать об этом. Он видел страдания своей бабушки и знал, что чувствуют остальные близкие. Но засохший, облетевший королевский дуб, казалось, властно требовал: "Смирись! Здесь уже ничего не изменить! Отринь последнюю надежду!"

Одновременно с его мыслями послышалось карканье ворона. И тут же все трое бисклавре почувствовали мертвенный холод, словно среди цветущего лета вдруг спустился мороз, как во льдах дальнего севера. Но самый холодный воздух бывает свеж и чист, а этот тянул дымом погребального костра, затхлостью могильной земли, пустотой мраморного склепа.

Подняв голову, они глядели на парящего в небе необыкновенно крупного ворона, что описывал круги над оголенной вершиной королевского дуба.

- Это ворон Морриган! - прошептал Номиноэ, чувствуя холод и страх, как и все.

Гвиневера побледнела, как мел. Ее сердце сжалось в предчувствии беды.

Дунстан молча указал рукой на ворона, что кружил над дубом, как над своей добычей. Затем, сложив крылья, ворон опустился на вершину и замер, образуя правильную и вместе с тем жуткую завершенность, словно шпиль на башне.

Тут же подул сильный ветер, и последние листья опали с ветвей королевского дуба, словно только и ждали этого мгновения.

Королева Гвиневера, сглотнув, взглянула на ворона, и чуть не упала, не поддержи ее Дунстан. Явление птицы самой богини смерти было зловещим знаком. У Гвиневеры потемнело в глазах, и земля ушла у нее из-под ног.

- Бабушка, очнись! Прошу тебя! Даже в самый страшный час будь же королевой Арморики. Завтра состоится Совет Кланов. Ты должна выдержать. Так хотел отец, - твердил Дунстан, успев подхватить ее за плечи.

Медленно, с усилием Гвиневера открыла глаза. Постепенно земля перестала шататься, и она вновь могла стоять, хоть ее и поддерживали крепкие руки внука. Она даже постепенно осознала, что именно он говорил ей. Что ж, Дунстан прав, конечно! Раненая едва не насмерть потерей своего последнего сына мать будет страдать до конца своих дней, волчица уползет в свое логово, чтобы зализывать раны и жалобным воем оплакивать детенышей. Но королева Арморики обязана держаться, как бы жизнь ни била, и сделать все возможное. Она не отдаст без боя победу партии меча, пусть даже ей придется исчерпать все силы, что еще остались в ее измученной душе и одряхлевшем теле.

Отступив на два шага, забыв, как дышать, глядел и Номиноэ Вещий на скелет королевского дуба, с сидевшим на нем вороном Морриган. Знак был очевиден, как удар боевого топора, что поражает жертву наповал. Старому оборотню было больно и горько. Он тоже сожалел, что все усилия собравшихся бисклавре оказались напрасны, вся их магия не сумела отвести зло. Сажая и заговаривая королевский дуб, Номиноэ никогда не думал о том, что переживет его и Карломана, сына королевы, который годился ему во внуки. И теперь какая-то часть его сознания упрямо отказывалась принимать то, что глаза показывали со всей очевидностью.

Он чувствовал, как кровь стынет в жилах, ибо ворон Морриган был очень недобрым знаком. Однако душа вещего оборотня чувствовала больше, чем пока еще можно было увидеть. И старец насторожился, напряженно замер. Не все, что произойдет, он мог предчувствовать, как и признался Гвиневере. Но, если уж предчувствия приходили, Номиноэ привык им доверять.

И вот, теперь он чувствовал, сперва смутно, затем - все яснее и сильнее, присутствие Карломана. Сомнений больше не было: тот приближался, живой или мертвый. Его присутствие обозначалось все яснее, как далекий берег, окутанный туманом, когда плывешь на лодке по реке. Но образ и его суть оставались еще неясны. Старец терялся в догадках, не понимая, что происходит.

"Услышь меня, Карломан! - твердил Номиноэ, ухватившись за протянутую ветвь королевского дуба. - Кем бы ты ни был, живой или мертвый, - непременно услышь! Если ты жив, и твоя душа возвращается в мир живых, приди, к всеобщей радости! Но, если ты умер, то простись с теми, кто любил тебя, и ступай на Сумеречную Тропу, какой уходят все ши. Не смущай своих близких, пощади их. Тропы живых и мертвых не должны скрещиваться. Если ты умер - удались, не призывай к себе тех, чей жизненный путь еще не пройден до конца!"

Твердя про себя заклятье, отводящее мертвецов, Номиноэ поглядывал на Гвиневеру и Дунстана. Хорошо, что они не обладали его изощренной чувствительностью, не то могло бы случиться всякое. Если бы Гвиневера почувствовала приближение сына, могла бы броситься к нему, забыв об осторожности. Да и за выдержку молодого Дунстана трудно поручиться...

Конечно, Номиноэ не верил, чтобы Карломан сделался призраком или неупокоенным духом, заблудившимся между мирами и тянущимся к живому теплу. Но если все же тоска по родным заставила его свернуть с Сумеречной Тропы, такая встреча могла стать смертельно опасной. Тропы живых и мертвых не должны скрещиваться!

Между тем, Гвиневера, кое-как пережив первый приступ ужаса и вновь утвердившись на ногах, с невыразимой родительской тоской взирала на дерево, на котором сидел ворон. Она видела сквозь него своего сына, словно он был скрыт внутри дуба, как принц из древней легенды "детей богини Дану". Казалось бы, все стало ясно: дуб засох и облетел, хотя еще стоял. Но королева не могла оторвать от него взора, вспоминая всю жизнь своего сына, Коронованного Бисклавре. Она думала о том, что, связав свою жизнь с королевским дубом, Карломан тем самым получил неразрывную связь с землей Арморики, со всеми ее чащами и холмами, озерами и реками, со зверями и птицами, с ши и людьми, "сынами Миля", населяющими ее. Даже путешествуя по чужим краям и выполняя многотрудные обязанности при арвернском дворе, Карломан все это делал, помня об Арморике, и не как господин и повелитель, а как неотъемлемая часть ее, плоть и кровь.

- Прошу тебя, Карломан: что бы ты ни выбрал, напоследок появись передо мной, - прошептала Гвиневера одними губами, так что даже Номиноэ ее не расслышал. - Хотя бы на прощание... если уж... последние листья с дуба упали.

И Дунстан тоже вспоминал своего отца: как тот играл с ним и его братьями, как учил его лесной науке, обернувшись волком, водил по здешним чащобам... И еще юноша думал о матери: что она должна была переживать сейчас, рядом с бездыханным телом своего супруга!.. Он знал, что Номиноэ нисколько не преувеличивал супружескую любовь Альпаиды: она способна была умереть вместе с мужем, как в паре волков или лебедей... Слезы бессилия наворачивались на глаза молодого оборотня, а руки яростно сжимались в кулаки. Неужели все их, бисклавре, усилия напрасны, неужели его мать и наследница вейл опоздали с живой водой? Неужели победу восторжествует безумный друид и его сообщники, желающие восстания любой ценой?.. Немыслимо!..

И он в отчаянии смотрел на Номиноэ, словно ожидал ответа от мудрейшего из оборотней. Тот же с трудом сглотнул комок в горле, не зная, что ответить. Хоть и много раз доводилось ему провожать уходящих на Авалон, но одно дело - быть посредником для чужих, и совсем другое - для своего родича, ученика и друга...

Они втроем смотрели на королевский дуб, что, лишившись роскошной листвы, высился перед ними огромным безжизненным скелетом. Несмотря ни на что, он все-таки стоял, упрямо и непреклонно, как воин, получивший смертельную рану, но не складывающий оружия.

А на вершине дуба сидел черный ворон, зловещая птица богини смерти. Он вдруг протяжно каркнул три раза подряд. Голос его среди воцарившегося молчания прозвучал невероятно громко и жутко. Вряд ли даже Риваллон Сто Воронов понял бы, что вещает птица самой Морриган. Волна могильного холода вновь обдала всех троих, и кровь застыла в их жилах. Гвиневера едва устояла на ногах, и лишь сила воли еще помогала ей держаться.

Прошла вечность или мгновение, никто из них не понял. Но трое бисклавре обернулись как по наитию. И поняли, что они здесь уже не одни. Из самой дальней части священной рощи, со стороны кольца стоячих камней, им навстречу двигался некто, нарушивший их мрачное уединение. Ясный дневной свет со всей определенностью показывал полупрозрачную фигуру, двигавшуюся по тропе знакомой походкой. Да и весь облик идущего был до боли знаком им, и все трое глядели, не отводя глаз, как глядят во сне, да и все это было похоже на сон. Они узнавали - и не смели узнавать, радовались - и боялись одновременно, что чудесное видение окажется обманом.

У Гвиневеры бешено забилось сердце, Номиноэ вновь затаил дыхание, а на губах Дунстана замер непроизнесенный возглас. Но они уже готовы были поверить, что глаза им не лгут.

[Convollar]

Но засохший, облетевший королевский дуб, казалось, властно требовал: "Смирись! Здесь уже ничего не изменить! Отринь последнюю надежду!"

Дубы, они такие! Как скажут что-нибудь, так словно поленом по голове. Дубовым.

Из самой дальней части священной рощи, со стороны кольца стоячих камней, им навстречу двигался некто, нарушивший их мрачное уединение.

Всё-таки крепкий народ жил в Арморике. В таком состоянии, да ещё и призрак увидеть, нет, не всякий человек это выдержит.