Печать

[Артанис]

Большое спасибо, эрэа Convollar, эрэа katarsis!

Как бы этот Фульрад со своей дубиной не врезал по голове отцу Розы. Пьяный же, а Капет легко уворачивается.
Воспоминания Капета/Пиппина, не из приятных, но чего-то подобного следовало ожидать.

Тоже о такой возможности подумала, судя по сценарию развития событий.
Ладно, поживем - увидим. А сейчас придется нам переключиться на другие события.

Капет вряд ли пропадет, даже если его в чем обвинят. Кто-нибудь сомневается в его способности скрыться незамеченным, с учетом его лесных навыков?

Да я, в основном, за Ренье и остальных беспокоюсь. Особенно, если вспомнить, что с бароном Готье Вексенским за дружбу с альвами было. Времена, к счастью, не те, но ведь те времена пытаются вернуться. Если же Капет всё же не сдержится и убьёт Фульрада, то ещё хуже. Какой-никакой, а Фульрад односельчанин, и если один из заезжих артистов его убьёт, вряд ли будут разбираться, что остальные не при чём. Да и Розу обвинят, что головы парням крутит, и вот что из-за этого случилось. Хотя, кто знает, что хуже. Фульрад производит впечатление человека, который Розу в покое не оставит, и если она ему откажет, обязательно будет мстить. Поэтому я даже не знаю точно, хотеть или не хотеть, чтобы всё обошлось. Но вообще-то Капет молодец, что сдерживается. Это вызывает уважение.
А вот в воспоминаниях Капета всё точно не обойдётся . Разве что что-то совсем невероятное случится (например, господина Хьюго ни с того ни с сего хватит удар, но это вряд ли). Куда только власти смотрят (т.е., смотрели)! Да, я понимаю, за всем не уследишь, но людям-то как жить?

Вопросов много, и повернуться может как угодно! А вот ответов на них, к сожалению, придется еще подождать. Ясно только, что осуществится какой-то один из сценариев развития событий. Все сразу уж никак не могут.
Да, от Капета я и сама не ожидала настолько рыцарского отношения к женщине, да и стремления контролировать себя - тоже. Действительно, предстает в совсем ином свете, чем прежде. И все-таки, наверное, Розе было бы лучше не знать его.
А вот в его воспоминаниях - да, наверняка, что-то произошло нехорошее. И, возможно, не только события, зрителем которых стал маленький Пиппин, но и нечто, изменившее тогда в очередной раз его жизнь. Впрочем, это пока лишь догадки.
Властям сеньор Хьюго не рассказывает о своих развлечений, которые выходят за рамки обычных феодальных вольностей в своих владениях. А притворяться милым и обаятельным он умеет очень хорошо.
Возможно, именно такие обычаи вошли в основу легенд о девушках, которых отдавали дракону? Но, по легендам, за них все-таки боролись и спасали.

Глава 69. Путь таниста (начало)
Неверящими, широко распахнутыми глазами глядели Гвиневера, Дунстан и Номиноэ, как призрак Карломана приближается к ним и к засохшему, облетевшему дубу. Они не могли поверить, что видят его наяву. Всем троим казалось, что он мерещится им, порожденный игрой расстроенных нервов. Гвиневера, побледнев почти так же сильно, как призрак ее сына, покачнулась и упала бы, не поддержи ее Дунстан. Он и сам был бледен, и тревожно глядел на отца, пытаясь понять, кого видит перед собой. Номиноэ, ухватив пальцами кончик бороды, чуть покачиваясь, произносил заупокойные заклинания:

- Бисклавре, свернувший с Сумеречной Тропы, или неведомый дух, принявший его облик: уйди из мира живых, не мучь людей, что любили тебя! Именем Вороньей Госпожи, грозной Морриган: если ты мертв, развейся, уйди прочь!

В ответ ворон, сидящий на высоком дубе, громко каркнул. И Номиноэ с ужасом увидел, что его заклятье не действует. Призрак Карломана, будто не видя своих родных, пораженных ужасом, продолжал двигаться к своему дубу. Вытянув руки, он, будто слепой, пытался коснуться засохшего дерева.

В тот же миг у королевы Гвиневеры вырвался вскрик, и в глазах у нее потемнело. Увидев то, что ей показалось знаком несомненной гибели сына, она потеряла сознание и упала на руки Дунстану. У любой твердости есть пределы, и даже королева оборотней и "детей богини Дану" была сражена горем, решив, что видит призрак погибшего сына.

Дунстан бережно уложил бабушку, находившуюся в глубоком обмороке, на кучу опавших листьев, сброшенным дубом. Убедился, что она дышит и вскоре придет в себя, и облегченно вздохнул, сидя возле нее на корточках.

Один лишь Номиноэ остался стоять, неотрывно глядя на призрак Карломана. Он продолжал твердить заклятия, уже без уверенности в их действии:

- Дух умершего Карломана, или кто бы ты ни был, уйти, не трогай живых людей!

Ворон каркнул снова, будто приглашая призрак, который ничто не могло остановить. И Карломан, не видя и не слыша своих родных, наконец, коснулся засохшего дуба. И тогда начались чудеса, о каких миннезингеры поют сотни лет спустя. А наяву даже многоопытный Номиноэ не видал такого.

Казалось, будто над умершим, облетевшим дубом всемогущее время сперва застыло на зимней его поре, а потом стремительно помчалось вперед. За считанные мгновения на совершенно высохших корявых ветках распустились почки, затем они выпустили листья, и свежий зеленый покров раскидисто одел дуб. Листья зашумели на ветру, заговорили на своем языке, славя жизнь и солнечный свет. В считанные мгновения дуб обрел всю свою мощь и жизненную силу. На его ветвях, скрытые листьями, уже зеленели, наливаясь соками, малютки-желуди, ожидая осени, когда придет пора им созреть.

Не менее стремительные перемены произошли и с Карломаном. Он уже не был бестелесным слепым призраком. Весь его облик уплотнился, стал весомым, телесным, обрел краски жизни. Миг - и перед троими бисклавре наяву стоял живой Карломан, точно такой, как прежде. Он с наслаждением вдохнул воздух мира живых, и беззвучно засмеялся, озираясь вокруг и видя себя дома, в священной роще при замке Чаор-на-Ри, возле своего дуба. Они оба умирали, и теперь ожили, отпущенный самой богиней смерти. Погладив дерево по шершавой коре, он отступил на несколько шагов. И это была его прежняя походка, памятная всем.

И в тот миг, когда Карломан отошел от дуба, Номиноэ, наконец, перестал произносить напрасные заклятья. Он недоверчиво покачал головой, хоть внутренне уже готов был ликовать. Глаза старейшего из оборотней заблестели от радости, в то время как он, наконец, позволил себе поверить в чудо.

Дунстан, привстав, тоже узнал отца. И тут же склонился над лежащей в беспамятстве королевой, пытаясь привести ее в чувство.

- Бабушка! Бабушка, очнись, прошу тебя! Гляди, отец здесь! Твой сын, доблестный танист Карломан, вернулся к жизни! Гляди, и дуб его ожил, как прежде! Наши молитвы услышаны, бабушка! Открой глаза, погляди!

Карломан поглядел на лежавшую мать неуверенно, будто только что прозрел. Но ворон Морриган снова каркнул, и к танисту будто вернулись все живые чувства. Он стремительно подбежал к матери, упал возле нее на колени, по другую сторону от Дунстана, и сам позвал ее. Да, сомнений не было: это его голос, такой близкий для всех!

- Матушка, очнись, услышь меня! Я вернулся, и это не сон. Я жив. Морриган отпустила меня. Матушка, взгляни же! Я так стремился именно тебе показаться первым!

Гвиневера вздохнула, приходя в себя. Ее веки затрепетали, открываясь вполглаза. И, наконец, она широко распахнула глаза, увидев над собой наяву своего сына. Он был жив и совсем не изменился. Успел с болью в душе увидеть, как сильно она постарела за то время, что его не было, сколько несчастий довелось ей пережить. Протянув руки, он принял мать в объятия, проговорил тихо, так что слышала только она:

- Здравствуй, матушка!..

Гвиневера мягко коснулась ладонью его протянутой руки. Затем, упав в объятия сыну, она опустила ладони на его подставленную черноволосую голову, скользнула по щеке, убеждаясь, что перед ней - действительно ее сын во плоти.

- Карломан! - воскликнула она ликующим, как клич сокола, голосом: - Мой Карломан! Мой сын!

Глядя на них, сидевших на куче листвы, Дунстан торжествующе переглянулся с Номиноэ. Все-таки они не напрасно старались вернуть Карломана к жизни! Их ритуал и живая вода помогли, когда уже все потеряли надежду.

Старец и юноша, на сговариваясь, отступили назад, хоть и продолжали наблюдать. Под королевским дубом остались сидеть только мать с сыном. В эти мгновения они полностью принадлежали друг другу.

Наконец, вполне поверив глазам и прикосновениям рук, королева склонила голову на плечо сыну. На левое плечо, куда ударил меч короля Хильдеберта. И тут же отпрянула, испугавшись своей забывчивости. Она настороженно взглянула на сына. Карломан был в той самой одежде, что и в тот жуткий день на ристалище. Но от раны не осталось и следа.

Он крепче обнял мать, утешая:

- Ну, матушка, не мог же я перенестись сюда в своем настоящем теле! Оно сейчас лежит в королевском замке Дурокортера, и ему еще надо восстановиться. Но это теперь вопрос времени. Вода из источника вейл сделала свое дело, чуть ли не в самый последний миг. Воронья Госпожа - очень любезная дама: она не только предоставила мне выбор, но и отпустила в сопровождении свиты. Здесь я очутился во временном теле. Чутье бисклавре помогает нам ощущать его как настоящее.

Королева Гвиневера тихо улыбнулась. Только ее сын способен был говорить о богине смерти как о хорошей подруге! Но Карломан в любом состоянии оставался Карломаном, и волчица-мать с наслаждением обняла его, вдыхая теплый родной запах, присущий только ему и никому другому. Вцепилась руками, не выпуская из объятий.

- Ах, Карломан! Я поверить не могу, что это ты! Милостивые боги все же ответили на мою молитву... Сколько нам всем довелось пережить за эти две седьмицы, поверить нельзя... Какая огромная радость ждет всех, кто скорбел о тебе все это время... Слезы сейчас застилают мне глаза, и я плохо вижу тебя, но и руки, и все чувства говорят мне, что это ты, сын мой!.. О, всемогущая Матерь Богов, это ты, мой Карломан, и я еще могу обнять тебя в этой земной жизни!

Так горячо твердила Гвиневера, поднявшись на ноги вместе с сыном и стоя с ним под дубом, не отпуская его руки. И Карломан тоже порывисто обнимал и целовал свою мать, и, успокаивая ее, говорил:

- Будь спокойна, матушка, и тверда духом, как прежде! Я жив, я вернулся, и эта встреча искупает все беды и тревоги, что вам пришлось пережить из-за меня. Боги никогда не оставляют нас, им не нужно, чтобы люди пребывали в пучине отчаяния. Верь, матушка, теперь все будет хорошо!

- Я верю, мальчик мой! - проговорила Гвиневера. Радость от возвращения сына разом сбросила с ее плеч двадцать лет; осанка ее распрямилась, и глаза блеснули, как раньше. Вот только успевшие отрасти корни волос остались седыми. - Ты прав, Карломан: сегодняшний миг искупает все страдания! Пришло время награды для нас! - она обернулась, ища среди шатра дубовых ветвей черного ворона. - Я воздвигну в Чаор-на-Ри храм в честь Морриган, суровой, но и милостивой!

Карломан кивнул, вспоминая беседу с Вороньей Госпожой.

- Это будет справедливо! И от меня пойдет богатый вклад в благодарность Ей - особенно после того, как все увидят, куда Она повернет дело, - последние слова он произнес несколько загадочно.

Он, ласково обнимая мать, чуть отстранился, вглядываясь ей в глаза. Затем перевел взор на своего второго сына и престарелого наставника.

- Благодарю вас всех за то, что надеялись и призывали меня вернуться! Слыша вас, Альпаиду, детей, всех людей, бисклавре и других ши, я не мог забыть земную жизнь, все время стремился назад. Потому мне и был предоставлен выбор. И тебя благодарю, Дунстан, что ты вовремя пришел в священную дубраву, чтобы сорвать ритуал заговорщиков!

Юноша подбежал к отцу так же порывисто, как немногим ранее - сам Карломан к своей матери. Ответил ему крепкими мужскими объятиями.

- Отец! Как же хорошо, что ты вернулся!

Карломан радостно взъерошил черные волосы сына.

- Зато я знаю теперь, что мои сыновья способны справиться и без меня с самыми большими трудностями. Ангерран, ты, и даже Аделард в это время сделали достойный выбор, и не только выстояли сами, но и были опорой для других. А тебе я обязан особо...

- Отец!.. - Дунстан покраснел от смущения.

- Тот темнейший ритуал... Мы поговорим еще об этом. Не хочу сейчас примешивать этих мерзавцев к словам моей вечной благодарности тем, кому я обязан жизнью. Прежде всего - тебе, мой мальчик, и твоей замечательной матери.

- Не совсем так, отец! - из скромности потупил взор Дунстан. - Это Номиноэ придумал обряд, чтобы разыскать тебя в междумирье. Без него ничего не получилось бы. А я и другие бисклавре лишь помогали ему.

Старейший из оборотней шагнул вперед, навстречу танисту. И он тоже был обрадован, как только мог радоваться чудесному спасению своего родича, ученика и друга. Впервые за долгое время в душе у Номиноэ воцарился покой, и это не замедлило отразиться на облике его. Как и королева, старец даже словно помолодел, его глубокие синие глаза блестели, как гладь озера в солнечный день.

Но, обратившись к Карломану, он сделал вид, будто сердится на него, словно в отместку за горе, что довелось им всем пережить из-за него.

- Сколько несчастий из-за тебя досталось твоим близким и всем "детям богини Дану", Карломан! И за десять лет столько не случится, а все потому что тебе вздумалось подставиться под меч арвернского короля! Твои родные чуть не сошли с ума... И сейчас - чем, хотел бы я знать, ты занимаешься, едва возвратившись в мир живых?! Прохлаждаешься здесь, когда в Дурокортере, того и гляди, додумаются похоронить твое тело! Или не я тебя учил, что даже бисклавре опасно надолго разлучать душу с телом?

Карломан, услышав наигранную свирепость в голосе бывшего наставника, улыбнулся и проговорил с интонацией провинившегося ученика, что притворяется, будто испуган:

- Я больше так не буду, господин барон!

Улыбка, так не подходившая к деланной серьезности Номиноэ, дрожала где-то в уголках рта, не позволяя себе проявиться. Она все ширилась, как первая трещина, расколовшая лед на озере, и, наконец, прорезалась уже открыто. Во взгляде его, устремленном на бывшего ученика, видны были гордость и тревога.

- Ах, Карломан! Какое счастье для нас всех, что ты вернулся к жизни!

Старый оборотень шагнул вперед и обнял таниста крепкими, вовсе не старческими руками. И тот ответил ему тем же, позволяя убедиться, что его тело, хотя бы и временное, отнюдь не призрак.

- Как я счастлив, что могу вновь выслушать выговор от тебя, Номиноэ! Что вижу вас всех, ступаю ногами по земле Арморики, слышу шелест королевского дуба, вдыхаю родной воздух. Все это, о чем мы обычно не задумываемся, на самом деле ценнее всех сокровищ! Даже вид летнего неба, по которому плывут облака - чудо, после того, как наглядишься на серое небо междумирья, где навсегда застыли солнце и луна. Счастье - это когда возвращаешься к тем, кого любишь, и кто ждет тебя! Многое другое, чем дорожат люди - всего лишь бесполезная суета, - с этими словами Карломан вновь негромко, бархатисто засмеялся, радуясь своему возвращению и встрече с близкими, пробуя на вкус и запах такой знакомый мир живых.

Гвиневера, Дунстан и Номиноэ радовались вместе с ним. Некоторое время они прикасались к Карломану, получая зримые подтверждения, что он точно вернулся, совсем такой же, как всегда. Они беседовали между собой о самых обычных вещах: о погоде, о дубе, под сенью которого стояли, вспоминали разные забавные истории из прошлого. Тихо радовались и смеялись вместе, и это выходило у них естественно, как могут лишь дети и ши, когда на них не действуют человеческие условности. В эту минуту ничто не могло омрачить их радость.

Прошло немало времени, прежде чем четверо бисклавре успокоились настолько, чтобы обсудить важные вещи.

[Convollar]

Очень рада за дуб, ну, и за Карломана тоже. А ворон "still is sitting,
still is sitting.....", да ещё и каркает, чудо в перьях.
Теперь посмотрим - как всё это примут в Дурокортере. Надеюсь, не закопают прежде времени.

[Карса]

Вот как-то не приходило в голову, что тело Карломана могут похоронить, пока его дух навещает родных. Надеюсь, так не случится.

Но пока мы снова отвлечемся на другое, а этих героев покинем в самый напряженный момент.

Ну вот, на самом интересном месте. Авторы мастера интриговать читателей. Не знаю, как разрешится ситуация, но надеюсь, что Роза не пострадает.

[katarsis]

Очень рада за них. 
Наверное, безопаснее было бы Карломану отправиться сразу в своё тело. И для него самого безопаснее (а то вдруг, правда, похоронят) и для их психики. Но тогда они ещё та-а-ак долго бы не встретились.

[Артанис]

Благодарю за все, эрэа Convollar, эрэа Карса, эрэа katarsis!
Всех эрэа, что пишут и читают это произведение, с праздником 8 марта!

Очень рада за дуб, ну, и за Карломана тоже. А ворон "still is sitting,
still is sitting.....", да ещё и каркает, чудо в перьях.
Теперь посмотрим - как всё это примут в Дурокортере. Надеюсь, не закопают прежде времени.

Ворон - не простая птичка, а посланник самой Морриган, и находится там не просто так. Каркает тоже всегда по делу.
Надеюсь, что в Дурокортере до такого не додумаются! Это уж Номиноэ так, в сердцах припугнул Карломана. Неужели такого знаменитого человека, как Карломан, могли бы похоронить, даже не убедившись толком в его смерти?

Вот как-то не приходило в голову, что тело Карломана могут похоронить, пока его дух навещает родных. Надеюсь, так не случится.

Но пока мы снова отвлечемся на другое, а этих героев покинем в самый напряженный момент.

Ну вот, на самом интересном месте. Авторы мастера интриговать читателей. Не знаю, как разрешится ситуация, но надеюсь, что Роза не пострадает.

Надеюсь, что нет. Все-таки, тирада Номиноэ была во многом шутливой.
Да, предыдущая глава и вправду оборвана на самом интересном месте. Но ведь чуть раньше мы так же поступили со встречей Карломана с родными. Надо же было продолжить, что там должно произойти!
Для Розы, конечно, хочется лучшей судьбы.

Очень рада за них. 
Наверное, безопаснее было бы Карломану отправиться сразу в своё тело. И для него самого безопаснее (а то вдруг, правда, похоронят) и для их психики. Но тогда они ещё та-а-ак долго бы не встретились.

Ну а родных ему надо успокоить? Навестить мать, которая и так уже на грани нервного срыва, утешить ее перед Советом Кланов. Думаю, для Гвиневеры и Дунстана с Номиноэ все же к лучшему, что встретились и поговорили.
Кроме того, возможно, Карломана не случайно притянуло именно к его персональному дубу. А перенестись сразу в Дурокортер он, может быть, и не мог.

Глава 69. Путь таниста (окончание)
Как только все успокоились ради важных дел, Карломан обратился к матери, взяв ее за обе руки:

- Матушка, поскольку я еще жив, и надеюсь быть здоровым, тебе придется всеми правдами и неправдами удержать Совет Кланов от войны! Я не для того столько лет служил общим интересам Арморики и Арвернии, чтобы моя кровь послужила причиной войны.

Гвиневера кивнула, решительная, как воин перед смертельной битвой. Возвращение сына оживило ее, и она готова была бороться. Взор ее блестел.

- Я смогу остановить партию меча! Буду заклинать их твоей жизнью, Карломан. Ведь у нас есть веское доказательство, что ты жив: твой дуб снова зазеленел. Никто из "детей богини Дану" не оставит такого свидетельства без внимания.

Карломан почтительно поцеловал руки своей несгибаемой матери.

- Я в тебя верю, матушка! Взяв верх над партией меча, будь осторожна с верховным друидом: он еще причинит неприятности в будущем. Об отступнике же не думай: сама Морриган рассчитается с ним за то, что он взялся решать вместо Нее, кого Ей забрать, а кого оставить.

Ворон, сидевший на дубе, подтвердил слова таниста мрачным карканьем.

Не отпуская руку матери, Карломан обратился к Дунстану:

- Ты сделал все отлично, когда поверил предупреждениям Гвенаэли и ворона, направился в священную дубраву, чтобы остановить ритуал! Верь себе всегда, сын мой. Помогай своей царственной бабушке в ее трудах, позаботься, чтобы в Арморике сохранился мир. Поспеши с Виомарком, чтобы встретить Гвиона Рифмоплета и доставить его на Совет Кланов вовремя. Ши, что придут на Совет, помогут людям многое осознать.

Дунстану лестно было, что отец доволен его распоряжениями и полагается на него. Он кивнул, стараясь о важных делах говорить сдержанно, как и сам Карломан:

- Я сделаю все, что в моих силах, чтобы не допустить войны, отец! - проговорил он, глядя на таниста, чей лик, хоть и был бледен, уже не напоминал мертвеца или призрак живого человека.

Больше юноша ничего не успел сказать, так как в этот самый миг Номиноэ обратился к Карломану с вопросами, давно уже не дававшими покоя мудрому старцу.

- Что ты думаешь об еще одной особе, принимавшей участие в твоем спасении - о Фредегонде, наследнице вейл? Она добыла для тебя живую воду, но ее же присутствие усилило проклятье, что пало на тебя. Наконец, я ощущаю, что от этой девы пахнет кровью!.. - Номиноэ все-таки не сдержался, сказал, о чем предупреждали его пророческие видения.

Карломан отвечал, немного поразмыслив:

- Ее присутствие усилило проклятье, но в этом нет ее вины. Я надеюсь, что она же поможет мне ослабить его действие над королями Арвернии, если не снять его совсем. А что до прочего - то выбор девушки еще не сделан. Она наделена большими способностями, и может их употребить как к добру, так и ко злу. Я не хочу подталкивать ее к поспешному выбору, а тем более - быть виновником ее ошибки. Пусть она сама решает, какой след оставить в памяти ши и людей... Есть еще другой потомок ши, выросший в уродливых условиях, внутренне искалеченный с самого детства. Ему, по-видимому, уже поздно меняться, - Карломан вздохнул, покосившись на растущее поблизости волчье лыко. Однако не решился омрачить радость своей матери, и ничего не сказал.

Номиноэ покачал головой, не в силах избавиться от неприятного предчувствия, что вызывала в нем внучка вейлы.

- На королевской семье Арвернии повисло не одно проклятье. Носительницей второго является королева-мать...

Карломан кивнул, вспомнив, о чем поведала Воронья Госпожа.

- Да, Бересвинду обрек приносить беды дух-хранитель в замке человека, оскорбленного ее отцом, - граги. Только он может и взять проклятье назад.

- Граги, значит, - проговорил Номиноэ, вспомнив, как во время обряда до него едва доходили глухие отголоски бесед Карломана с Альпаидой, а затем - с Морриган. - Граги - чрезвычайно упрямые существа. Он наверняка пожелает проверить, как жила его жертва все эти годы. И обнаружит, что она совершила немало преступлений уже осознанно, помимо его проклятья.

Карломан пожал плечами, не споря со старцем.

- Может быть, и так. Поэтому на всякий случай я оставил в Дурокортере указания относительно королевы-матери. Того, что я о ней узнал, достаточно, чтобы Королевский Совет пожизненно отстранил ее от власти.

- Тебе виднее, как справляться при дворе, - согласился старец. - Но постарайся больше не теряться в междумирье, ибо даже мне непросто выследить тебя в твоих странствиях, - при этих словах Номиноэ нахмурился, вспоминая о чем-то неприятном. - Вот и Ужас Кемперра я никак не могу найти. Он ловко путает след и прячется в тенях, мне никогда не удается толком разглядеть его, понять, в какой он стороне. Неужто мои способности слабеют к старости? - доверительно пожаловался он.

К удивлению старца, при упоминании Ужаса Кемперра некая тень прошла по лицу Карломана, и он проговорил с явной неохотой, совсем не желая говорить об этом:

- Твои способности вовсе не пострадали, наставник! Просто Ужас Кемперра нельзя найти даже самым зорким оком. Ты сам сказал - он прячется в тенях, это потерянное, безвестное дитя. Он бесцветен, так что белый свет скрывает его. Он появился в этой жизни непрошеным и незваным, как вот это волчье лыко, проросшее там, где рухнул молодой дуб, - он показал на место, оставшееся от дерева покойного брата.

Карломан не хотел расстраивать мать, потому и говорил загадками, точно герцог Окситанский. Однако Номиноэ, внимательно переглянувшись с учеником, понял, что тот хотел сказать. Гвиневере же в эту минуту присутствие ожившего сына было дороже всех тайн, и она ослабила свою обычную проницательность.

Номиноэ же, пораженному тем, как говорил Карломан об Ужасе Кемперра, почудилось, будто судьба таниста Арморики тесно связана с судьбой неуловимого убийцы. Он постарался отогнать недоброе предчувствие, но оно не желало уходить.

Стараясь отвлечься, он сказал Карломану:

- С нами ты уже встретился, повидался! А теперь лучше тебе поскорее вернуться к своему покинутому телу.

В глазах Карломана мелькнули веселые искорки.

- Воронья Госпожа мне обещала, будто некий старейший среди бисклавре, которого сородичи также почитают и мудрейшим, поможет мне вернуться домой.

- Так и сказала? - у Номиноэ заблестели глаза, и он важно погладил бороду: лестно, когда сами боги отзываются о тебе одобрительно! - Что ж, у меня есть средства, что помогут тебе прилететь домой, словно бы на крыльях перелетных птиц.

Он достал из кошеля длинное белоснежное перо из крыла лебедя, повернул его во все четыре стороны света по очереди, и, наконец, положил на ладонь, по направлению к Дурокортеру.

- Лети, перо, через реки и леса, через горы и города! Дай верное направление душе Карломана, перенеси его туда, где ждет лебедь белая, Альпаида, соединенная с ним в жизни и в смерти!

Он подул, и перо стремительно сорвалось с его ладони, но не стало игрушкой ветра, а помчалось стремительно и целеустремленно, как стрела, пущенная метким лучником.

- Поспеши проститься, Карломан! - велел ему старик.

Тот поднял глаза на сына и быстро проговорил:

- На тебя я оставляю отношения с людьми и ши. Продолжай то, что начал. И, если Ангерран выбрал служить Арвернии, тогда ты со временем наследуешь престол Арморики. Этому краю нужны Коронованные Бисклавре.

Впервые с момента встречи с отцом, на подвижном лице Дунстана отразился страх.

- Отец, я никогда не мечтал о такой чести!..

- И правильно, потому что это не честь, а тяжелая работа, - отвечал Карломан, как бы подводя итог.

Его мать, чувствуя, что наступает минута прощания, вновь обняла сына, и объятий ее сейчас не разжали бы и железными клещами. Карломан тихо погладил мать по голове, утешая ее.

- Не теряй надежды, матушка! Если больше ничего не случится, скоро мы сможем обняться наяву.

Гвиневера вздохнула, упрямо не выпуская сына из своих рук.

В это время ворон Морриган, сидевший на вершине дуба, громко каркнул; в голосе птицы всем, кто слышал, почудилось злорадство. И тут же на них пахнуло холодом ледяного склепа. Налетел порыв ветра, настолько холодный, словно он вырвался из царства вечной зимы. И сквозь ветер до них донесся страшный вопль, неслышный простому уху, но явственно ощущаемый теми, кто обладал более развитыми чувствами.  Он исходил, казалось, из самых глубин замка Чаор-на-Ри, но все поняли - из камеры в подземелье, где заперт друид-отступник... Все четверо переглянулись, в то время как крик продолжал звучать, не умолкая ни на миг. Так мог кричать только человек в смертельном ужасе; человек, который сошел с ума.

На мгновение на лице Карломана отразилась жалость, но почти сразу его выражение сделалось суровым.

- А не надо было использовать в своих целях память павших героев, - многозначительно проговорил он. - Если уж осмелился - будь готов встретить их лицом к лицу!

В этот самый миг Дунстан поглядел через плечо отца, что стоял в обнимку со своей матерью. Юноша испуганно вздрогнул. Карломан, тоже что-то почувствовав, медленно обернулся назад, отпустив мать. Но Гвиневера обернулась с ним вместе и вновь мертвенно побледнела. Дунстан опять поддержал ее за плечи. Номиноэ взглянул в эту же сторону, уже не особенно удивившись, и перевел взор на Карломана, что стоял вполоборота к нему.

- Конечно же, Морриган позаботилась и о сопровождении для тебя!..

Король Хлодеберт Жестокий стоял напротив сына, которого искал и среди живых, и среди мертвых. Лицо его было суровым, но что-то едва уловимое в выражении его, во взгляде говорило, что он на самом деле очень рад найти сына, что вернулся, наконец, к жизни. Теперь было особенно ясно, насколько похожи они с Карломаном, словно один образ повторился дважды. Только глаза у покойного короля были серые, цвета стали, а у его ожившего сына - материнские, изумрудно-зеленые, такой яркости, какой у людей не бывает.

Карломан почтительно поклонился.

- Отец! Я счастлив еще раз увидеть тебя, - произнес он, вспоминая, как некогда скорбел о гибели отца.

В первый миг король Хлодеберт повел себя почти так же, как Номиноэ. Не смея сразу выразить свою радость, притворился жутко разгневанным, сурово нахмурился.

- Как ты мог заставить всех близких дрожать за тебя, не подумал о своей бедной матери?! Зачем подставился под меч моего безумного внука, короля Хильдеберта? Все, кому ты дорог, чуть не сошли с ума от горя. Обещай впредь быть осторожнее! Не вздумай, как Хлодион, покинуть мать совсем одну!

Номиноэ, наблюдавшему за ними, показалось, что Карломан метнул виноватый взгляд в сторону матери.

- Обещаю, что не подставлю голову зря, - обратился он к королю Хлодеберту. - А судьбы своей никто не избежит, отец, ты знаешь сам.

Тот кивнул, и лицо его заметно смягчилось, на нем отразилась радость и гордость за своего сына.

- Карломан, мальчик мой! Ты знаешь, как я люблю тебя и горжусь все эти годы! И в чертогах Вотана, среди доблестных эйнхириев, я между битвами и пирами всегда наблюдал за тобой, ведь в тебе - слава королевского рода.

- Благодарю тебя, отец! - растроганно произнес Карломан, глядя на него блестящими глазами.

- Ты знаешь, что после смерти своей я пришел к тебе проститься, сын мой. Ты видел сам. Это было наяву.

Карломан кивнул, зная, о чем говорит отец. Это произошло двадцать девять лет назад, спустя две седьмицы после битва при Равнине Столбов. Тогда, в одном из последних сражений, король Арвернии получил смертельную рану и вскоре умер на руках у близких. В то время Карломан, еще не оправился от ран, что не так давно погрузили его в четырехдневное беспамятство, и был еще слаб. К тому же, в день гибели отца у него поднялась сильная лихорадка. И Дагоберт, Сигиберт и старший законный брат, отныне ставший королем Хлодебертом VI, скрыли от больного весть о гибели отца, из боязни, что ему станет хуже. Но в тот же миг Карломан увидел отца, который явился проститься с ним. Все прочие решили, что он бредил, но сам-то он знал, что отец приходил проститься с ним. И теперь кивнул, подтверждая.

В это время ворон снова каркнул, взмыл в небо и скрылся в бездонной вышине. Номиноэ поднял голову и увидел тающие образы призрачных воинов.

- Ворон увел назад наших храбрых фениев, - проговорил Карломан.

В тот же миг вопли друида-отступника, доносившиеся сквозь толщу каменных стен, умолкли.

- Теперь тебе пора, Карломан, - произнес Номиноэ, слегка подталкивая в плечо бывшего ученика. - Пусть твой царственный отец проводит тебя в Дурокортер! Ты же, когда вернешься в собственное тело и к делам королевства Арвернского, запомни! Твой долг, как таниста Арморики - выжить и сохранить мир. Долг майордома Арвернии - дать отпор союзу Междугорью и Тюрингии. Долг Хранителя - не позволить братству Донара вновь обрести власть.

- Я не позволю никому сеять смуту! - твердо и просто пообещал Карломан.

Перо лебедя звало его лететь за ним, к Альпаиде. И он вновь одним взглядом простился с Номиноэ и с сыном, с матерью. Она же в этот миг стояла, замерев, встретившись взорами с Хлодебертом Жестоким. На долгое-долгое мгновение они не отрывали глаз друг от друга. Наконец, умерший король промолвил, называя ее арвернским именем:

- Женевьева, возлюбленная моя! И сейчас, в чертогах Вотана, я продолжаю любить тебя больше земной и вечной жизни!

Гвиневера встретила его горящим взором зеленых глаз, словно он пробудил в ней ушедшую молодость.

- И я всегда буду чтить тебя, как и моего нынешнего мужа, возлюбленный мой, отец моих сыновей!

Вновь обернувшись к сыну, умерший король предупредил:

- Номиноэ прав: братство Донара вновь ищет власти и крови. Придется тебе бороться с ними. Вся надежда на тебя, ибо король Хильдеберт не очень годится для трона, мягко говоря.

Карломан кивнул, без слов обещая отцу выполнить его наказ. Вся тяжесть правления Арвернией и раньше лежала на его плечах, теперь ничего не изменится существенно.

Затем Карломан и его отец исчезли в мгновение ока. Ничего не произошло, не было ни звука, ни порыва ветра, который унес бы их. Просто их больше не было здесь, у королевского дуба.

Трое оставшихся возле дуба бисклавре переглянулись. Будь они обычными людьми, могли бы решить, что им привиделось возвращение Карломана. Но они чувствовали тайное, и продолжали ощущать его присутствие в мире живых, пока еще слабое, и далеко отсюда, но оно было! И это вселяло в них надежду, пробуждало новые силы.

Гвиневера вновь обнимала руками оживший дуб, и тихо улыбалась про себя, чувствуя, как под его грубой корой бегут соки жизни, в точности как кровь по жилам у ее сына, вернувшегося к жизни. Номиноэ, тяжело вздохнув, поглядел на замок. Следовало выяснить, что там произошло. И подготовиться к завтрашнему Совету Кланов. Дунстан, стоявший чуть поодаль, молча наблюдал за бабушкой и наставником, готовый, если понадобится, придти на помощь.

[Convollar]

Затем Карломан и его отец исчезли в мгновение ока.

Давно пора, я уж стала опасаться, что Карломан застрянет под своим дубом! Понятно, что как-то обозначить своё отношение с действиям старших Карломан был должен, да и мать успокоить, хотя поначалу он её едва не успокоил на веки вечные, упокоил то есть. Но времени у него не так чтобы много, тем более, он собрался вернуться в своё тело, а тело это в не самом лучшем состоянии.

[Артанис]

Благодарю, эрэа Convollar!

Затем Карломан и его отец исчезли в мгновение ока.

Давно пора, я уж стала опасаться, что Карломан застрянет под своим дубом! Понятно, что как-то обозначить своё отношение с действиям старших Карломан был должен, да и мать успокоить, хотя поначалу он её едва не успокоил на веки вечные, упокоил то есть. Но времени у него не так чтобы много, тем более, он собрался вернуться в своё тело, а тело это в не самом лучшем состоянии.

Все складывается как нельзя лучше: он и с родными повидаться успел, и в свое тело, будем надеяться, вернется вовремя. А само тело, думаю, теперь, когда в него вернется душа, да после живой воды, начнет восстанавливаться, как подобает оборотню.

Глава 70. Королевская кровь (начало)
В тот исполненный тревоги день Сигиберт Древний сидел в своих покоях вместе с сыновьями, Теодебертом и Хлодомером, которых позвал, чтобы дать им указания. Чувствуя себя весь день не слишком хорошо, он все же встал с постели, и теперь устроился в кресле, а сыновья стояли перед ним. Тут же, за письменным столом, сидел Арман, слуга престарелого наместника, которому тот диктовал послание королю Хильдеберту:

- Во имя наших славных предков, устроителей королевства Арвернского, прошу тебя, государь Хильдеберт, как старший в роду: будь осторожен в своих начинаниях! Заботься, чтобы искупить былую вину, а не прибавляй к ней новую. Довольно уже пролилось невинной крови! Думай, государь, что принесешь своему народу и королевству, с чем войдешь в историю - с честью или с позором!

Голос старца, когда он диктовал письмо, дрожал от волнения. Чувствовалось по его интонациям, как глубоко он переживает все происходящее: и то, что Карломан лежал при смерти, и позор древнего рода арвернских королей.

- Готово, господин, - сообщил Арман, взмахивая пергаментом, чтобы чернила высохли быстрее.

- Дай сюда, - потребовал престарелый наместник.

И, взяв из рук камердинера письмо и перо, напоенное чернилами, он все еще твердой рукой вывел подпись и поставил печать со своим гербом.

- Теперь подойдите ближе, - он подозвал сыновей и взял старшего за руку, чтобы дать решающие наставления им обоим.

- Что бы ни решил завтра Совет Кланов, я верю, вы будете достойны своего высокого звания! Позаботьтесь, чтобы живущие в Чаор-на-Ри арверны не пострадали, если случится восстание... Ну а если мы сохраним мир в Арморике - тем лучше! Помогите тогда нашей королеве, чем можете. Вы понимаете, насколько ей необходима поддержка со всех сторон, ведь и ее сын... - голос старца тревожно дрогнул при мысли о Карломане.

Ласково сжав руку отца, Теодеберт проговорил:

- Не тревожься, батюшка! Все будет хорошо. Когда каждый сделает все, что в его силах, можно горы свернуть!

И Хлодемер Одноглазый, стоя рядом с братом, в свою очередь произнес:

- Отдыхай спокойно, батюшка! Позаботься о своем здоровье, не доставляй нам новых тревог.

Сигиберт Древний глубоко вздохнул, прикрыл глаза.

- Ладно, сыны мои, ступайте! У вас достаточно забот, нечего возле меня сидеть целый день. Со мной вот Арман останется... Да, погодите еще!..

Сыновья обернулись, с готовностью слушая.

- Если меня не станет, рано или поздно, место старшего в роду арвернских принцев должен занять мой кузен... Ему пока всего восемьдесят восемь лет, и он последние годы жил в уединении в своих владениях. Я напишу ему... Королевскому роду необходим голос памятливой старости, голос совести... Молодым кажется, что жизнь на свете началась только что, прямо с них. Среди вопросов, что они ставят миру, много таких, на которые предыдущие поколения уже ответили, и это надо помнить... Теперь ступайте!

- Ты еще поживешь отец! И побудешь еще голосом совести для всей родни! - заверили его сыновья, покидая покои.

Выйдя и направившись прочь по коридору, они обсуждали последнее предложение отца. Обоих сильно удивило, что тот вспомнил о своем кузене.

- Ведь дядя так долго живет отшельником в своем замке, ни во что не вмешивается, - с сомнением произнес Хлодомер.

- Но его сыновья участвуют в политике, так что он должен быть осведомлен о ней, - возразил Теодеберт.

- И все же, нашего отца никто не заменит. Мало кого люди, и сам король, почитают, как его.

- Лишь бы боги послали ему еще хоть несколько лет спокойной жизни, не омраченной тяготами! - вторил старший брат.

И они направились дальше, обсуждая здоровье отца и складывающиеся обстоятельства.

***

В священной роще близ замка остались возле ожившего королевского дуба Гвиневера, Дунстан и Номиноэ. Они мысленно вновь переживали встречу с Карломаном, и на душе у них была радость и тревога.

Номиноэ Вещему все не давали покоя слова Карломана об Ужасе Кемперра и о волчьем лыке, что проросло там, где прежде рос дуб Хлодиона. Он тщательно осмотрел изящное на вид растение, с тонким стеблем и длинными узкими листьями. Весной волчье лыко расцветало раньше всех, едва первая трава зазеленеет. Обычно его цветы бывают розовато-лиловыми, но именно этот побег волчьего лыка всегда цвел белыми, как снег, цветами, душистыми по первому впечатлению, но, стоило понюхать их чуть дольше, и запах становился едким, приторным, от него начинала болеть голова. А осенью на кусту созревали красные, блестящие, будто лаковые, ягоды. В них заключался смертельный яд.

Сейчас на нем не было ни цветов, ни ягод. Однако Номиноэ представил себе, как если бы они распустились на кусту одновременно, и увидел волчье лыко по-новому. Ему привиделись белая шерсть и кроваво-красные глаза неведомого зверя. Стал складываться образ, о котором Карломан сказал, что тот прячется в тенях.

Теперь Номиноэ вспомнил, как вскоре после падения дуба Хлодиона, в оставшейся от него яме пророс этот дикий побег, которого никто не взращивал. Ни зимние холода, ни летний зной не смогли погубить волчье лыко, оно пустило в землю длинные корни и каждую осень приносило ядовитые плоды.

Теперь старейший из оборотней по-новому осмотрел опасное растение. Попытался согнуть его, но упругий ствол тут же выпрямился, как ни в чем не бывало. Тогда Номиноэ вгляделся пристальнее, пытаясь рассмотреть за внешней видимостью суть вещей, что удавалось ему лучше всех среди оборотней.

И он побледнел, сознавая, что именно видит. Подумал, что необходимо поговорить со своим шурином Риваллоном, который лучше был осведомлен о давних событиях в Дурокортере...

Между тем, Гвиневера и Дунстан не замечали ни исследований Номиноэ, ни его видения. Они, стоя под королевским дубом, негромко беседовали. Душа у обоих была полна тихим счастьем, порожденным возвращением Карломана. Дунстан, кроме того, волновался еще и по поводу обещания отца сделать его наследником.

- Бабушка, скажи, это серьезно? - спросил юноша. - Я не думал о наследстве, мне достаточно Бро-Эохайд. И я не хочу заступать дорогу Ангеррану, ведь он старше.

Но Гвиневера была, видимо, вполне согласна с тем, что предложил Карломан.

- Пусть тебя это не смущает, внук, - ответила она. - У Ангеррана будет его место при дворе Арвернии. Он сам выбрал так, ибо всегда был ближе к арвернской родне. У "детей богини Дану" не всегда старший из детей становится главой, но тот, кто лучше способен справиться с обязанностями. Так было с моими сыновьями: еще при жизни Хлодиона, который больше любил Арвернию, Совет Кланов провозгласил наследником Карломана. Я вполне одобряю его нынешний выбор, Дунстан! Кроме того, ты бисклавре, что тоже немаловажно. Королю-оборотню легче будет держать в руках наш беспокойный народ и друидов, добиться их уважения, чем такому же человеку...

***

В этот миг королева увидела своего брата Морветена, спешившего к ним со стороны замка почти бегом. Он даже не заметил вновь зазеленевший дуб, торопясь передать своей царственной сестре последние известия. За ним спешил Гурмаэлон Неистовый.

- Государыня! Друид-отступник, запертый в своей камере один, сошел с ума. Кормак и Домнелл, сидящие в соседнем помещении, сильно потрясены. Они клянутся, что подземелье вдруг заполонили призраки. А тот уже ничего не соображает и не может внятно объяснить. Ясно только, что он чем-то очень сильно испуган.

К удивлению Морветена, Гвиневера и Дунстан, похоже, ожидали чего-то подобного. Королева кивнула, обратившись к Гурмаэлону:

- Кто объявился в подземелье?

- То были души храбрейших фениев, погибших в битве на Равнине Столбов, государыня, - проговорил оборотень-великан, понизив голос из почтения к павшим героям. - Стражники-бисклавре, которых я приставил стеречь заговорщиков, увидели, как они появились вдруг из ниоткуда и вошли в камеры. То были сыновья тана Кормака, родичи герцога Брокилиенского, родня Конмаэла Свирепого, и другие... Все выглядели израненными, в пробитых доспехах, будто только что рубились насмерть. В камере отступника они пробыли дольше всего. Когда меня позвали, я еще успел их увидеть, но тут же они исчезли. Но я ручаюсь тебе, государыня, что они пришли туда прямо с поля боя!

- Твое свидетельство очень пригодится нам, Гурмаэлон, - заверила королева. - Ну что ж, похоже, проблема друида-отступника решена без нашего участия! Морриган покарала его сурово, но справедливо. Следует сообщить верховному друиду, что произошло с предателем, за которого он столь рьяно заступался. И найди герцога Брокилиенского, Морврана Оэнфера, коль скоро среди призраков явились и его родные.

Морветен кивнул, удивляясь спокойствию своей царственной сестры и ее внука. И вдруг его взор впервые упал на оживший дуб. Тот весело шумел густой кроной, словно не выглядел только сегодня утром засохшей корягой. Его преображение поразило Морветена еще сильнее, чем явление призраков. Он спросил, чуть замявшись, боясь спугнуть внезапно ожившую надежду:

- Это... то, на что мы все едва смеем надеяться?

- Да! - Гвиневера гордо вскинула голову. - Мой сын Карломан возвращается в мир живых! Я, Номиноэ и Дунстан видели его во плоти и разговаривали с ним. И я готова сообщить об этом на Совете Кланов!

Она вместе с внуком направилась к замку в сопровождении брата и Гурмаэлона Неистового. Ошеломленный Морветен отступил на шаг, поглядел с тревогой и радостью на великолепный дуб, и сложил пальцы знаком, отводящим зло.

***

Номиноэ Озерный не последовал за королевой, и даже ничего не сказал ей о своих мрачных догадках. Но поспешил встретиться со своей супругой Ангарад и ее братом, Риваллоном Сто Воронов, чтобы втайне выяснить кое-что.

- Припомни, Риваллон, все обстоятельства, касающиеся твоего внука Хлодиона, - попросил Номиноэ, когда они втроем присели вокруг письменного стола в покоях отца королевы.

Тот тяжело вздохнул, лицо его исказилось гневом и скорбью, что не отступили за давностью лет.

- Мне припоминать нечего: все будто каленым железом впечаталось в мою память, - хрипло произнес старик, думая о том, как его тщеславие погубило старшего внука. - В тот день Хлодион со своим единокровным братом и королевскими слугами уехал на охоту...

Ангарад, видя, сколько страданий причиняет брату память о далеких событиях, поглядела на него сочувственно. Однако она понимала, что Номиноэ не стал бы без причины растравлять рану. Хоть и не знала пока, к чему он затеял разговор о Хлодионе.

Сам же барон-оборотень поднял руку, прерывая родственника.

- Погоди, я не совсем об этом хотел тебя спросить. Что ты знаешь о том, как провел Хлодион свои последние месяцы? Где он бывал, чем занимался, с кем виделся?

- Чем? Да как все молодые: воинскими упражнениями, играми с братьями, охотой... Да, в тот год была богатая охота, и Хлодион почти каждый день уезжал в лес, то с братьями, а то и один. То и дело пропадал в лесах близ Карломановых Бродов...

- Так, так... у Карломановых Бродов, значит, - задумчиво проговорил Номиноэ, напав на след тайны. - А ты не думал, что Хлодион туда ездил не только для охоты?

- Ну... по правде говоря, мои вороны сообщили, что у него есть там девушка. Но тогда это не показалось важным, а потом... когда все случилось, я не хотел тревожить ее семью. Если бы у нее от Хлодиона родился сын, королева Радегунда могла и его убить, как после Бересвинда истребляла или кастрировала бастардов королевского рода. Я думал, лучше подруге Хлодиона прожить жизнь в безвестности...

Раздался громкий деревянный стук - это Ангарад постучала сухими пальцами по столу, раздраженно взглянув на брата.

- Так вот что ты выдумал, братец?! Мало того, что лишил свою дочь утешения после гибели Хлодиона! Еще и бросил возможного правнука, если тот все-таки был, среди простых людей! А ты подумал, что дитя Хлодиона может уродиться бисклавре?

Старец откинулся на спинку кресла, сильно побледнел, пронзенный ужасом, запоздавшим на тридцать с лишним лет.

- Такое мне не пришло в голову, - признался он враз осевшим голосом. - Ведь Хлодион был человеком...

- А от его семени мог родиться бисклавре! - воскликнула Ангарад, прожигая брата гневным взором. - Эх, братец, вот уж не думала, что ты мог так сглупить! И даже не посоветовался ни с кем... Да ты знаешь, что из оборотней, не получивших правильного воспитания, получаются выродки? Если бисклавре отведает, даже ненароком, человечьей плоти и крови, в нем возьмет верх волчья суть, он станет убийцей-людоедом!..

Бледный, как мел, Риваллон переводил туманный взгляд со своей сестры на ее мужа, Номиноэ.

- Вы что, хотите сказать, что так произошло с ребенком Хлодиона? - неверяще проговорил он.

- Не хочется в это верить, но я внимательно осмотрел волчье лыко, выросшее там, где был дуб Хлодиона, - сказал Номиноэ, сочувствуя другу. - Прежде мы не задумывались, что оно означает. Но Карломан сказал, и сам я убедился, что это - очень недобрый знак. Волчье лыко выросло там по праву наследства. Оно указывает на волка, что вырос чужим и враждебным для всех, но кровно связан с покойным Хлодионом. Скорее всего, это тот, чье прозвище уже несколько лет вселяет страх.

- Ужас Кемперра, - хрипло прошептала Ангарад.

Риваллон склонил голову, тихо застонал, вцепившись пальцами в седые волосы. Он был потрясен возможными последствиями своего давнего решения, точно ударом грома. Долго сидел так, не двигаясь, никого не видя и не слыша, погруженный в свои размышления. Он думал о своей дочери, о погибшем старшем внуке и о своем роковом решении скрыть его любовную связь. Неужели это чудовище, Ужас Кемперра, - в самом деле их крови?! Даже теперь старцу трудно было поверить, а как сообщить об этом Гвиневере?!

Белый день померк для Риваллона, и даже возвращению Карломана он мог сейчас радоваться лишь отчасти.

[Convollar]

Дитя Хлодиона! Ну, тут, конечно, первое впечатление Пиппин/Капет. Но всё может быть иначе, посмотрим. Но в любом случае, Риваллон, хоть и не хотел  зла, но всё получилось как всегда. Иногда умолчание также опасно, как ложь. А волчье лыко растеньице красивое.

Однако красные ягодки желания их попробовать не вызывают почему-то.

[Артанис]

Благодарю, эрэа Convollar!

Дитя Хлодиона! Ну, тут, конечно, первое впечатление Пиппин/Капет. Но всё может быть иначе, посмотрим. Но в любом случае, Риваллон, хоть и не хотел  зла, но всё получилось как всегда. Иногда умолчание также опасно, как ложь. А волчье лыко растеньице красивое.
Однако красные ягодки желания их попробовать не вызывают почему-то.

Увы! Получается, что Риваллон мог бы предотвратить такую судьбу своего правнука, кем бы он ни был. Но не подумал о наследственности бисклавре.
Красивое растение, но опасное. А тут вот оно в цвету. Специально нашла фото с белыми цветами, как подобает здесь.


Глава 70. Королевская кровь (окончание)
В тронном зале Чаор-на-Ри королева Гвиневера принимала верховного друида. Она восседала на троне с прямой спиной, с по-молодому блестящими глазами, - сильная, деловитая, собранная. Даже те, кто не слышал о возвращении Карломана, теперь глядели на свою королеву с молчаливым восхищением, догадываясь, что она где-то нашла новый источник сил.

Позади и по сторонам от трона королевы стояли Морветен, Дунстан, Гурмаэлон Неистовый, Морвран Оэнфер. Здесь же находился и Номиноэ Озерный, выяснивший все, что мог, по поводу возможных любовных связей покойного Хлодиона. И теперь он напряженно размышлял о предчувствиях, догадках и предположениях, что должны были навести на след неуловимого выродка-убийцы. И еще старейший из оборотней мучительно думал, как сообщить королеве, что проросло из семени ее погибшего сына. Во всяком случае, он сперва хотел еще кое-что проверить. И еще ему ясно было, что огорчать королеву перед началом Совета Кланов не следует. Завтра ей потребуются все силы. Даже Номиноэ невольно восхищался сейчас выдержкой своей бывшей ученицы, которая готова была решительно отразить все требования верховного друида.

Тот, в своем торжественном облачении, во всех регалиях священного сана, стоял перед королевой, тоже отметив про себя, что она неуловимо изменилась.

- Пусть даже один из подвластных моему суду друидов совершил тяжкое преступление против таниста Карломана, все равно, по праву мне надлежит решать его судьбу. И я требую встречи с ним.

По лицу королевы скользнула надменная усмешка.

- К сожалению, это никак невозможно, почтенный верховный друид! В подземелье, где заточены заговорщики, явились души воинов, погибших на Равнине Столбов. И твой преступный собрат сошел с ума, встретившись лицом к лицу с теми, чьи имена он собирался использовать для разжигания вражды в Арморике. Так уж получилось.

По знаку королевы, огромная фигура Гурмаэлона выдвинулась вперед, и он взглянул на верховного друида с ненавистью и презрением.

- Я подтверждаю слова государыни Гвиневеры, ибо своими глазами видел души наших храбрых фениев, что явились к заговорщикам, - он стоял перед друидом, как непреклонная скала, казалось, втайне ожидая, чтобы тот попытался оспорить его утверждение.

И герцог Брокилиенский, Морвран Оэнфер, печально кивнул, глядя в лицо верховному друиду.

- Мои благородные родичи, и другие фении, погибшие за свободу Арморики, не могли стерпеть, чтобы их именем преступник подбивал народ на недобрые деяния! Они лучше знают, где справедливость, и покарали заговорщика, не доводя до людского суда.

Верховный друид переводил взгляд с одного говорившего на другого, не веря своим ушам. Наконец, поднял глаза на королеву Гвиневеру.

- Что ж, государыня: все сложилось наилучшим для тебя образом, - проговорил он с видимым спокойствием.

Королева невозмутимо кивнула.

- Теперь я могла бы позволить тебе встретиться с твоим преступным собратом. Вот только он не узнает тебя, и вряд ли сможет что-то объяснить.

Верховный друид склонил голову и отступил на несколько шагов. Внешне он оставался спокоен, но оборотни чуяли его досаду и гнев, скрытые под величественным обликом жреца. Они помнили предупреждение Карломана. Пока еще верховный друид не смел открыто бросать вызов королевской крови. Но, если в будущем ему предоставится удобный случай - от него можно было ждать многого.

***

После ухода Номиноэ, Риваллон еще долго сидел в своих покоях вместе с Ангарад, потрясенный и разбитый тем, что довелось выяснить. Время проходило, а он сидел молча, раз за разом переживая события прошлого и думая, какие последствия могут они принести.

Ангарад, недавно сурово упрекавшая брата, теперь поглядела с глубоким сочувствием, коснулась ладонью его мучительно стиснутых на столе рук.

- Не кори себя, брат! Прошлого все равно не изменить, а ныне надрывать себе сердце - без пользы. Ясно, что всем желал добра. Гвиневера поймет, когда узнает.

- Узнает, что ее старший внук, дитя погибшего Хлодиона, мог стать ей утешением, а сделался безумным убийцей? - горько усмехнулся старец. - По крайней мере, до Совета Кланов не следует ей ничего говорить. А потом... - он с отчаянной надеждой взглянул на сестру. - Скажи, Ангарад: а может быть, это только предположения, насчет Ужаса Кемперра? В голове не укладывается, чтобы он был нашей крови!

Ангарад покачала крупной седой головой.

- Хотелось бы верить... Но ведь ты знаешь, что Номиноэ неспроста этим заинтересовался. Он ничего не делает случайно. Что-то важное заставило его копаться в прошлом.

- Да, - вздохнул Риваллон, снова сникнув. - Я скрыл от всех подругу Хлодиона, думая тем самым спасти жизнь ей и ее ребенку, если тот появится на свет. Но мне и в голову не пришло тогда, что я обрекаю маленького бисклавре расти среди людей, которые не смогут правильно обучить его!

- И все-таки, это очень возможно, - угрюмо промолвила Ангарад. - Наследственность бисклавре может проявиться и много поколений спустя, так мне объяснял Номиноэ... Эх, братец! Оба мы с тобой связали жизнь с оборотнями. Но у тебя с Игрэйной было всего несколько лет, а я целую жизнь прожила с Номиноэ. Узнала бисклавре, насколько вообще может человек понять их тайны.

- Сестра! Если бы ты была тогда рядом, чтобы предупредить меня о возможных последствиях, - вздохнул Риваллон, держась пальцами за виски. - Правду говорят: если бы заново народиться, знал бы, как состариться.

Его сестра протянула ему руку, крепко сплетая пальцы.

- Теперь уже ничего не исправить, братец. Будем держаться с тем, что принесла нам жизнь.

И они помолчали, безмолвно поддерживая друг друга, как могли в трудных обстоятельствах только по-настоящему близкие люди.

***

После совещания у королевы, Номиноэ выбрал время, чтобы навестить Сигиберта Древнего в его покоях. Вместе с наставником пришел Дунстан. Здесь же находились Арман, готовый выполнять любой приказ своего господина, и Оуэн, приготовивший для престарелого наместника новый травяной отвар.

Весь день Сигиберту нездоровилось, хоть он через силу и заставлял себя действовать. Его тревожило, что происходит с Карломаном. Лишь теперь лечебное зелье, приготовленное Оуэном, помогло старцу, и он стал дышать свободнее, сердце перестало частить. Тут же и Номиноэ, протянув руки к груди старца, собрал все силы, чтобы унять его недуг, и одновременно - смягчить жестокую тревогу, мучившую его.

- Пусть никакая тревога, ни земная, ни небесная, не смеет тебя коснуться, принц Сигиберт! Пусть все, что есть живого на земле Арморики, все обитатели и Хранители ее, берегут тебя! Пусть сей заповедный край будет тебе родным домом, принц Сигиберт!

Его заклинания и тихий, размеренный голос утешали Сигиберта, как и лекарства Оуэна. Престарелый наместник приподнялся на подушках, поглядев на стоявших по обе стороны от постели лекаря и камердинера. Номиноэ сидел на краю его кровати, глядя на старца своими синими блестящими очами.

- Благодарю тебя, Номиноэ! И тебя, Оуэн, за твое лечебное зелье, - медленно проговорил Сигиберт. - И, хоть мне сейчас намного лучше, я все равно не могу забыть о предстоящем Совете Кланов. Ведь он состоится завтра, да?

- Верно, завтра, - кивнул Номиноэ. - Но я почти ручаюсь, что королеве удастся сохранить мир. Ведь Карломан возвращается к жизни. Этого будет довольно большинству "детей богини Дану", чтобы образумиться. Не тревожься, господин наместник: мы не допустим восстания.

Сигиберт глубоко вздохнул. Только что Номиноэ весьма осторожно, чтобы не испугать старца, поведал ему о возвращении Карломана, о разговоре с ним, а Дунстан дополнял его рассказ. Но престарелый наместник как бы сам изобретал себе тревоги, и не мог раньше времени поверить в лучшее.

- Пусть боги спасут Карломана! - воскликнул он от всей души, с придыханием, словно от радости у него стиснуло горло. - Но как можно верить в лучшее после всего, что довелось нам пережить?.. Ведь он почти уже умирал, когда вы вернули его душу в мир живых! Быть может, до его выздоровления пройдут еще месяцы...

- Когда Карломан придет в себя, здоровье вернется к нему быстрее, чем можно ожидать. Да и живая вода поможет ему, - заверил Номиноэ. - Ты лучше не о Карломане заботься, а о своем здоровье, государь наместник. Снова ведь покоя не будешь знать ни днем, ни ночью!

Сигиберт глубоко вздохнул.

- Это правда... Несмотря на все ваши заботы, я чувствую, как здоровье мое все ухудшается. Быть может, Карломан все-таки ошибся, и мне недолго осталось? Ну что ж, в мои годы смерть не пугает и не удивляет. Одного лишь жаль: если мои дни сочтены, не знаю, поладит ли с вами мой кузен, что сделается старшим в роду, поймет ли он верно, чем живет Арморика?

В ответ Номиноэ дружеским жестом протянул ему руку, утешительно поглядел в глаза.

- Я обещаю тебе, Сигиберт, силой Хранителя, что мне дана: ты проживешь еще довольно, как и предсказывал тебе Карломан! Ты еще увидишь его в добром здравии, Арморику и Арвернию - живущими в мире.

Престарелый наместник тихо кивнул, постепенно позволяя себе успокоиться.

***

День уже почти минул, а королева Гвиневера лишь теперь выкроила время, чтобы побеседовать со своим супругом, Теодебертом Миротворцем. Наконец, она смогла поведать о чудесном спасении сына, о встрече и разговоре с ним. Рассказала об ожившем королевском дубе, обо всем, о чем только шла беседа у них с Карломаном, Дунстаном и Номиноэ, о вороне Морриган и о призраках в подземелье, и даже о явлении Хлодеберта Жестокого.

К ее радости, Теодеберт не оспаривал слов жены, не пытался убедить, что ей померещилось, или что она внушила это себе, как мог бы другой человек. Сидя в кресле возле самой кровати, на которой лежала Гвиневера, опиравшаяся на локоть, он ласково сжимал похолодевшие пальцы другой ее руки.

- Благодарю милостивых богов, спасших Карломана! - торжественно проговорил Теодеберт, сдерживая свою горячую радость. - Самое главное: Карломан спасен!.. А ты постарайся заснуть сегодня, любовь моя! Тебе потребуются все силы, ведь завтра Совет Кланов!

- Да, завтра, - подтвердила королева, пытаясь расслабиться. Но тут же подняла голову. Но мне не спится сейчас! Поверить не могу, что я видела Карломана, как вижу тебя в этот миг. Ты понимаешь, Теодеберт: сама Морриган возвратила моего сына к жизни! За него я буду завтра бороться с партией меча, сколько хватит сил!

Теодеберт почтительно поцеловал ей руку.

- Я верю, ты победишь, моя королева! И большинство вождей кланов должны теперь поддержать тебя. Ведь их главный довод, месть за Карломана, ныне выбит у них из рук. Завтра ты поразишь вождей кланов, любовь моя!

- Ах, как я надеюсь, что они завтра покорятся здравому смыслу, поймут, что мир в Арморике нужен всем "детям богини Дану", а не только мне и Карломану! - глубоко вздохнула королева, и спохватилась: - Но я говорю только о своих делах, прости Как чувствует себя твой почтенный отец?

- Батюшке сегодня нездоровилось весь день, - печально произнес Теодеберт. - Лишь недавно Номиноэ удалось не без труда его успокоить. Отец не меньше нас с тобой радуется возвращению Карломана, однако и беспокоится тоже. Затеял искать, кто после него будет старшим в королевском роду Арвернии.

- Твой отец и впрямь очень близко к сердцу принимает все наши заботы, - уважительно произнесла королева. - И все же, ему следовало бы поберечь здоровье.

- Как и тебе, любимая, - добавил Теодеберт, склонившись, чтобы поцеловать жену в щеку.

- Опять ты за свое! - почти рассерженно отозвалась Гвиневера. - Лучше сам ложись спать. А я буду вспоминать моего сына: его детство и юность, и всю жизнь, и вчерашнюю встречу, каждое его слово, каждый жест, прикосновения его рук. Буду мечтать о новой встрече, когда он выздоровеет, и готовить речь на завтра, перед Советом Кланов. Поверь: теперь у меня на все хватит сил! Карломан жив, - осознание этого согревает меня, как солнечный свет, делает меня всемогущей. Мы завтра так ответим партии меча на Совете Кланов, что у многих вся душа перевернется, и они все осознают! Я послала Дунстана и Виомарка встретить Гвиона Рифмоплета, чтобы он сыграл им на своей волшебной лире настоящую песню.

- Вот и хорошо, любовь моя! Да помогут тебе боги, - тебе и Карломану, - проговорил ее муж, ласково гладя руку королевы, и та, наконец, прикрыла глаза, позволяя себе отдохнуть.

[Convollar]

Пока еще верховный друид не смел открыто бросать вызов королевской крови. Но, если в будущем ему предоставится удобный случай - от него можно было ждать многого

Как бы этот верховный друид с данариями не спелся. От таких деятелей действительно можно ожидать многого, ради власти они охотно предадут и своих богов.А с ужасом Кемперра пока неясно - Капет это или нет, намёков много, но это ещё только намёки. Вот то, что Пиппин/Капет сын Хлодиона вроде бы подтверждается, но опять же ничего утверждать нельзя.

[Карса]

Душа Карломана отправилась воссоединяться с телом, друид-отступник покаран, приоткрылись старые тайны, связанные с Хлодионом.  Верховный друид лелеет мечты возвыситься над королями и может причинить много бед, а сместить его непросто, и непонятно, насколько широко распространены среди друидов подобные стремления. Впрочем, не думаю, что друиды массово споются с донарианцами. Всё же они гораздо ближе к ши, чем жрецы арвернов. Однако Карломану придётся нелегко.

[katarsis]

Всё одно к одному. Не хочется, чтобы Ужас Кемперра оказался сыном Хлодиона, и чтобы он оказался Капетом тоже не хочется, но, кажется, не отвертеться - слишком многое на это указывает. Если всё так, то лучше бы Гвиневере об этом и не говорить ни до Совета Кланов, ни после. Какой ей прок от этой информации? Расстройства много, а пользы никакой.

А ещё мне пришла в голову одна бредовая мысль. Хлодион же был старшим сыном Хлодеберта. А не имеет ли права его гипотетический сын претендовать на престол Арвернии? Как единственный представитель старшей линии. Правда, тут, наверное, надо, чтобы его мать была конкубиной, а не просто любовницей, но ведь мы не знаем, может, она ей и была.

[Артанис]

Благодарю премного, эрэа Convollar, эрэа Карса, эрэа katarsis!

Пока еще верховный друид не смел открыто бросать вызов королевской крови. Но, если в будущем ему предоставится удобный случай - от него можно было ждать многого

Как бы этот верховный друид с данариями не спелся. От таких деятелей действительно можно ожидать многого, ради власти они охотно предадут и своих богов.А с ужасом Кемперра пока неясно - Капет это или нет, намёков много, но это ещё только намёки. Вот то, что Пиппин/Капет сын Хлодиона вроде бы подтверждается, но опять же ничего утверждать нельзя.

Нет, вот это вряд ли! В фэнтезийном мире, с живыми богами, предавать их жрецу очень не рекомендуется. В лучшем случае, станет никем, в худшем - будет, как произошло с его преступным собратом, или что еще похлеще: боги - они изобретательны.
Надеюсь, что узнаем со временем обо всем по порядку!

Душа Карломана отправилась воссоединяться с телом, друид-отступник покаран, приоткрылись старые тайны, связанные с Хлодионом.  Верховный друид лелеет мечты возвыситься над королями и может причинить много бед, а сместить его непросто, и непонятно, насколько широко распространены среди друидов подобные стремления. Впрочем, не думаю, что друиды массово споются с донарианцами. Всё же они гораздо ближе к ши, чем жрецы арвернов. Однако Карломану придётся нелегко.

Насчет судьбы отступника и других заговорщиков, к которым Морриган послала души погибших воинов, пожалуй, следует рассказать подробнее. Чем мы и займемся в следующей главе. А со временем, надеюсь, откроем и остальные тайны!

Всё одно к одному. Не хочется, чтобы Ужас Кемперра оказался сыном Хлодиона, и чтобы он оказался Капетом тоже не хочется, но, кажется, не отвертеться - слишком многое на это указывает. Если всё так, то лучше бы Гвиневере об этом и не говорить ни до Совета Кланов, ни после. Какой ей прок от этой информации? Расстройства много, а пользы никакой.

А ещё мне пришла в голову одна бредовая мысль. Хлодион же был старшим сыном Хлодеберта. А не имеет ли права его гипотетический сын претендовать на престол Арвернии? Как единственный представитель старшей линии. Правда, тут, наверное, надо, чтобы его мать была конкубиной, а не просто любовницей, но ведь мы не знаем, может, она ей и была.

С одной стороны, Гвиневеру жаль, конечно: узнать, что получилось из твоего неучтенного внука, когда уже ничего не исправить. С другой стороны - Риваллон вон уже скрыл информацию, когда не надо было. Тут и не знаешь, в каком случае последствия могут оказаться хуже.

По словам эрэа Менестрель, Хлодион был старше своего единокровного брата, Хлодоберта VI, мужа Паучихи, буквально на несколько месяцев. Но теперь это уже значения не имеет. При жизни обоих братьев их фактическое равенство могло сыграть как в пользу одного, так и в пользу другого, - смотря кто превосходил бы в остальном. Поэтому Риваллон и мечтал выдвинуть старшего внука. Но теперь отлавливать по лесам незаконного сына Хлодиона и воспитывать из него короля явно никому не понадобится. Какого-либо сакрального или магического значения королевская кровь Арвернии, вроде бы, тоже не имеет, чтобы старшинство в роду было непременно значимо, независимо от личных достоинств. А конкубиной подруга Хлодиона все же вряд ли могла быть, как Гвиневера для Хлодеберта Жестокого: простолюдинка, наличие которой он, к тому же, скрывал от всех.

Глава 71. Гнев теней (начало)
Несколькими часами ранее, в подземелье Чаор-на-Ри схваченные заговорщики коротали свое заточение, кто как умел себя занять. Ограничение свободы, как известно, дает человеку много лишнего времени, которое можно обратить к внутренней своей жизни, если только человек имеет хоть небольшую склонность к тому.

Кормак Суровый и Домнелл, сидевшие в одной камере, вели себя в соответствии с различием возрастов и характеров. Старый тан сидел на ложе, положив руки на колени, и с тоской думал, что, видно, этим рукам, еще сохранившим немало от былой силы, уже не доведется обнажить меч ради свободы Арморики. Домнелл же без устали метался по камере, от стены к стене, едва не налетая грудью на железную решетку, словно птица в клетке. Время от времени с губ молодого человека срывались горячие, отрывистые возгласы:

- Зачем мы вмешались в этот заговор? Кому доверились? На что рассчитывали, запятнав свое имя ужасным преступлением? Скорее бы могли убедить наших братьев сразиться за свободу Арморики, если бы на завтрашнем Совете Кланов выступили от партии меча вместе с таном Конмаэлом.

Слушая его, Кормак Суровый впервые за долгое время разжал плотно сомкнутые губы. Проговорил хриплым голосом, словно ему хотелось пить, хотя перед узниками на грубо сколоченном столе стоял кувшин с водой и пара чашек.

- Да... что и говорить: подвели мы тана Конмаэла и всю нашу партию меча! Завтра ему трудно будет убедить людей в необходимости восстания. Мы сами дали повод королеве Гвиневере обвинить нас. Партия меча желала погубить таниста Карломана, подумать только! Да, Домнелл: мы поступили хуже, чем арверны...

- Чем арверны? - юноша горько усмехнулся. - Да ведь сейчас арверны как раз стараются спасти таниста Карломана, врачуют его раны, делают все, чтобы искупить вину своего короля! Сама королева не побоялась оставить своего раненого сына на руках у арвернов. Мы же поступили хуже презренных псов.

Кормак неодобрительно взглянул на молодого сообщника. Он совсем не хотел признавать никаких заслуг арвернов, и лишь согнул все еще крепкие плечи, будто под грузом неоспоримой вины.

- Будь проклят тот день, когда мы поддались убеждениям мерзкого отступника, да будет его имя забыто в веках! Мы, Киан, я, - все послушались безумца, опозорили себя! Если бы знать наперед, как все сложится!

И плененные заговорщики принялись в два голоса клясть своего вдохновителя, хоть так отводя душу.

***

А тот, о ком они говорили, друид-отступник, сидел в своей камере один, под охраной двоих оборотней, наблюдавших за ним сквозь решетку. В виду особой опасности заключенного, владеющего магией друидов, охрана его была поручена бисклавре, и они обязаны были стеречь внимательно.

Впрочем, сидящий в темнице преступник не пытался колдовать, понимая, что это бесполезно. Но он не мог смириться и сидеть тихо. И потому без умолку бранился и пытался разозлить своих стражей.

- Эх вы, доблестные бисклавре! Слушаете приказы трусливой старухи, которая не может представить, как храбрые мужи обороняют свою землю! Закончится тем, что королева Гвиневера или ее наследники окончательно сдадут Арморику арвернам, помяните мое слово! И сюда придет без боя братство Донара, выжжет наши священные рощи и ваши заповедные логова, будет расставлять вам ловушки, призовет гнев чужеземных богов, чтобы истребить вас всех до одного! Куда денутся ши, когда им не останется места, как не осталось в Арвернии? Так и получится, если вы не обнажите мечи вместе с храбрыми "детьми богини Дану"! Или восстание, или гибель для всех! Вы, бисклавре, - не волки, вы бараны, заслужившие, чтобы вас забили и сожрали, сняв шкуру!

Он оскорблял и дразнил, надеясь на вспышку гнева у своих стражей. Если бы они хоть как-то проявили, что его оскорбления задевают их, отступник почувствовал бы себя победителем хоть отчасти. Такое мрачное удовлетворение помогло бы ему легче переносить осознание своей неудачи, - ибо, в отличие от своих сообщников, друид-отступник не чувствовал угрызений совести, но лишь сожаления о том, что не удалось осуществить свой замысел.

Но и тут он не добился успеха. Оборотни-стражи сохраняли полное самообладание, ни один из них не повел и ухом на все яростные речи узника. Повернувшись спиной к решетке, они деловито беседовали о своем, словно не слыша, о чем кричит их пленник. А тот, еще сильнее разъяренный их равнодушием, вопил, вцепившись руками в прутья решетки:

- Я и сейчас ни о чем не жалею, ясно вам, псы дворовые?! Танист Карломан должен был умереть, чтобы Арморика сбросила путы! Мы были правы!

И снова его старания оказались напрасны. Оборотни как будто были выкованы из того же железа, что и решетки. Не оборачиваясь к заключенному, один из них спросил у другого:

- Как ты думаешь, спасет ли таниста Карломана обряд, проведенный Номиноэ Озерным?

Его товарищ вздохнул, проговорил не совсем уверенно:

- Все зависит от времени. Если будет не слишком поздно, тогда вода из источника вейл обязательно спасет таниста. Но возможно, что слишком много времени потеряно, и даже она уже не сумеет помочь...

И оба они почувствовали, как в подземелье сильно похолодало. Тот же могильный холод почувствовал и друид-отступник в своей камере. Охранявшие его оборотни печально и выразительно переглянулись между собой. Более чуткие, чем люди, они сразу поняли, что происходит нечто важное. В первые минуты еще могли списывать свои предчувствия на естественное для всех ши отвращение к заточению в замкнутом пространстве, где они чувствовали себя пленниками вместе с заключенным. Но холод все усиливался, и в подземелье потянуло запахом могильной земли и дымом погребального костра. Оборотней терзало тяжкое предчувствие. И тут как раз сквозь каменные стены до них донеслось карканье ворона. Оба бисклавре побледнели, и у них, хоть они и пребывали в человеческом облике, шерсть на загривке стала дыбом.

- Ворон Морриган! - прошептал один из них. Затем оба, не сговариваясь, поглядели в ту сторону, где за толстой стеной замка зеленела священная роща, и где высился засохший дуб Карломана.

***

В противоположность своему вдохновителю, сидевшие в заточении Кормак Суровый и Домнелл не были чужды сожалению о содеянном или, по меньшей мере, чуть было не содеянном преступлении. Они все отдали бы, чтобы, несколькими днями ранее, не поддаться роковому убеждению друида-отступника. И теперь, вспомнив о том, кто виноват больше них, хоть немного могли утешиться.

- Если бы мне тогда вдуматься, что именно предлагал этот зловещий филин, я бы закрыл уши от его советов! - яростно воскликнул Домнелл, продолжая метаться по камере. - Увы! Он каждому напел в уши именно о том, что нам лестно было слушать. Мне говорил о борьбе за свободу, о подвигах и славе, которая приобретается на войне, а не в мирное время. Киану напомнил о павших при Маг-Туиред товарищах, тебе - о твоих сыновьях, в чьей гибели он обвинил арвернов...

- Я и сейчас не испытываю ни малейшего желания примириться с арвернами, - промолвил Кормак Суровый тоном холодной важности, по-прежнему сидя со сложенными на коленях руками. - Но проклятый мерзавец напомнил мне о сыновьях, так что я видел их перед собой и думал днем и ночью, что они могли быть сейчас рядом со мной. Только месть за их гибель могла принести утешение...

Старик умолк и склонил голову, в одиночестве переживая самую тяжкую скорбь, какой не мог понять его почти втрое младший собрат по заговору. Тан Кормак и сейчас считал восстание против Арвернии святым делом. Но встреча со старшим внуком, Фергусом Обездоленным, живым портретом своего погибшего отца, что был первенцем Кормака, всколыхнула в оледеневшем сердца старика боль по утраченным сыновьям. Он видел их перед собой, живыми, как провожал их в бой, и мертвыми, как их привезли с поля боя в его замок, чтобы сложить для них погребальный костер. Слишком поздно он понял, что никакая месть не подарит настоящего утешения...

Сквозь стены подземелья просочился ледяной и вместе с тем затхлый воздух, и узникам почудилось, что они уже при жизни погребены в склепе. Этот холод веял смертью, он долетел отсюда определенно не из мира живых. Оба заговорщика изо всех сил кутались в теплые плащи, которые им дали вместо одеял, но не могли согреться. Им сделалось жутко; некое тяжелое предчувствие томило обоих.

***

Между тем, и друид-отступник тоже услышал карканье ворона. Хотя он не мог, как оборотни, слышать сквозь каменные стены, но голос посланца Вороньей Госпожи всегда слышат те, кому он предназначен. Он услышал и понял по-своему. Дико засмеялся, решив, что ворон на его стороне.

- Вот и увидим, о ком каркает ворон Морриган! Не прислала ли она свою птицу, чтобы забрать к себе таниста Карломана? Тогда ворон возвещает мою победу! Совет Кланов потребует восстания! И Арморика завоюет свободу!

Один из оборотней мрачно взглянул на узника, безмолвно приказывая замолчать. Им было сейчас не до безумных воплей отступника. Напрягая все свои чувства, они пытались понять, что происходит. На лицах их отражалось крайнее напряжение, они затаили дыхание, балансируя между тревогой и радостью, еще не смея поверить в желанный оборот событий.

Друиду-отступнику не было ведомо то, что видели и слышали они. Среди его собратьев встречались одаренные прорицатели, обученные ши, что развивали тонкость чувств почти до их уровня. Но ему ярость застила и взгляд, и слух. Он знал лишь то, что хотел знать. Тряся прутья решетки с нечеловеческой силой, он завопил:

- Да примет Воронья Госпожа таниста Карломана в свой сонм доблестных фениев, погибших на Равнине Столбов! То были настоящие воины, не боявшиеся окровавить копье! Пусть они появятся нынче и скажут вам сами, к добру ли вы, предатели, служите арвернам!

Он поднял голову к каменному потолку, словно видел над собой ясное небо.

- Слышите меня, доблестные фении, погибшие на Равнине Столбов ради свободы Арморики?! Я, посвященный друид, призываю вас сюда, чтобы вы рассудили нас по справедливости! Прокляните тех, кто считает, будто возможен мир у людей с хищными зверями, или у "детей богини Дану" с арвернскими завоевателями!

Пока впавший в неистовство отступник продолжал кричать, оборотни делали ему жесты, призывая замолчать, чего он, однако, не замечал. Сами они чутко прислушивались, но вовсе не к его завываниям, а к чему-то другому, что приближалось ровно и неумолимо, как морской прилив. Самая высокая волна всегда идет из глубины. Ее никто не может остановить, а того, кто думает, что оседлал гребень волны, она бросит в самую глубокую яму.

Вот и здесь оборотни чувствовали нечто необычное, что усиливалось с каждым мгновением. Ворон Морриган каркнул вновь, как бы отвечая на призыв друида; но что сулил он?.. А могильный холод еще больше усилился, и стены подземелья покрылись ледяными цветами изморози. Воздух дрожал, то уплотнялся, то растекался, словно из него готово было вот-вот соткаться нечто, несуществующее в обычном мире, среди живых. Причудливые вспышки света, точно блуждающие огни, мелькали перед глазами.

Стражники-бисклавре тревожно переглянулись. Они были еще молоды по меркам своего народа, и были только воинами, не уделяли настоящего внимания тайным знаниям, кроме тех, какими любой оборотень владел от природы. И теперь почувствовали, что грань между мирами живых и мертвых истончается, тает, колеблется во все стороны, готовая вот-вот исчезнуть вовсе. Это пугало, ибо никому, даже оборотню, не хочется ощутить на себе, как рушится мировой порядок. И они не могли понять как следует, что это означает. Но им было сильно не по себе.

- Позови Гурмаэлона Неистового! - шепнул один бисклавре другому. - Пусть он взглянет, что происходит!

Молодой оборотень бросился прочь по коридору, к лестнице, ведущей наверх. А второй остался, продолжая прислушиваться. Вот уже в воздухе хрустально зазвенело, будто тысячи сосулек зимой одновременно сорвались с крыши и разбились на мельчайшие прозрачные осколки. Рядом сыпал бесчисленными проклятьями узник, но все, что он мог еще сказать, больше не имело значения в сравнении с этим. Ведь то звенела, разбиваясь, сама грань миров!

Она рухнула и осыпалась, и сквозь образовавшуюся брешь в неподвижном морозном воздухе стали проявляться призрачные, причудливые образы...

[Convollar]

И плененные заговорщики принялись в два голоса клясть своего вдохновителя, хоть так отводя душу.

Вдохновителя они принялись клясть, а как насчёт подумать своей головой?
Я не очень поняла ход событий, души фениев уже приходили в темницу или только сейчас придут?

[katarsis]

Что-то этот друид уже итак псих психом, куда его дальше с ума сводить? Как такому придурку вообще кто-то поверил?