Перетаскиваю с Vk:
"В честь полнолуния и прошедшего Летнего Излома отыскался небольшой не слишком спойлерный кусочек.
_________________________________________________________________________
«Льющийся в высокие окна свет был бы слишком ярок для любого из земных пиров, но красота собравшихся за длинными столами была совершенна, как и их одеяния и драгоценности. Здесь все было совершенным, и при этом живым; так бывает, когда боги становятся художниками, а художники – богами. Некоторые картины живут вечно, некоторые картины вбирают в себя прошлое и будущее, на них можно смотреть бесконечно, всякий раз открывая что-то новое. И бежать от них тоже можно бесконечно, пытаясь вырвать из памяти навеки вгрызшиеся в нее образы, несчастные в своей радости и обреченные в своих силе и, величии.
Яркое, могучее, молодое ждала скорая гибель, но золотоволосый воин в алом и черном смотрел в стену не потому, что чувствовал приближение неотвратимого, а выступившая из зыбкого небытия женщина не была смертью, напротив… Она хотела вернуть и вернуться, она ждала и надеялась, она знала многое, но помнила лишь свое имя. Золотоволосый не знал о себе и этого…Если бы она отдала ему свое имя, ее бы не стало, а в напряженном зеленом взгляде не изменилось бы ничего. Он все так же бы силился понять, что же не так. И не мог… Он не предал и не умер, он не был виновен ни в чем, его украли, а художник попробовал вернуть, и у него почти получилось. Художник знал правду, только не всю, она прежде знала все, а теперь лишь имя...»
– Элкимена, – произнесла вслух графиня Савиньяк. Наверное, она еще и рукой дернула, потому что с кончика пера сорвалась клякса, упав на еще не высохшие строки. Женщина поморщилась, отодвинула испятнанный лист и покосилась на часы. Клякса упала вовремя, с писаниями пора было заканчивать, и вовсе не потому, что поздно уже почти превратилось в рано. Иссяк странный порыв, словно бы нанизавший на единую нить Софиметову трагедию, кабитэльскую ересь, записки Эрнани, разномастные сказки и собственные смутные не то фантазии, не то догадки. Арлетта в одну ночь пронеслась от белых рафианских скал до гальтарских подземелий и от древней столицы до алвасетского замка, в котором коротала свою вечность спасенная от конклава картина
. Ценители искусств за тысячелетия так и не разобрались, превзошел ли Диамни Коро своего великого учителя. Большинство считало, что нет. Большинство повторяло слова самого Диамни и не стояло перед окном в обреченную вечность. Арлетта стояла. Часами, уходя с желанием навсегда забыть увиденное и раз за разом возвращаясь. Когда по дороге домой она очередной раз заявляла, что не желает даже слышать об этой картине, Арно принимался смеяться. Он смеялся, но в семье Савиньяков прежде не было близнецов, вот все остальное имелось. И морисская внешность, и родство с домом Алва. Как же давно она не бывала в Алвасете…
После смерти Арно она выбиралась из Сэ лишь по необходимости. Королевская свадьба, рождение принцесс и наследника, похороны Кары, день Святого Фабиана… Ее не разбудили ни присяга Арно, ни беды Жозины, просто озеро, в котором она спала, стало мельче и холоднее, затем в него закинула невод смерть, и жизнь начала отбиваться. Сперва вслепую, потом все более осознанно. Росио тянет в Алвасете, а ей хочется увидеть алые от цветущих гранатов склоны, изумрудную воду залива и этот безумный пир. Стена, на которую смотрит воин с лицом Ли и зелеными глазами, пуста. Сошедшая с нее женщина больше не вернется, полуумереть можно только раз.
Графиня Савиньяк, словно кому-то отвечая, покачала головой и по старой привычке подошла к окну, на котором благоденствовали привезенные Франческой не то травки, не то кустики. Узкие серебристые с изнанки и зеленые сверху листочки, если их потревожить, источали странный, трудноуловимый аромат. Почти незаметный, словно почти стихнувший звон бокала или прижатой пальцами струны… Для других они уже стихли, можно шуметь, болтать, пересмеиваться, разливать вино, а ты все еще слышишь, все еще силишься понять…
Быстрые мужские шаги женщину не удивили, просто показались, нет, не сном - отзвуком былого. Она опять стоит у окна, сейчас распахнется дверь, ее окликнут по имени, она обрадуется. Она очень обрадуется и отвернется, чтобы утереть слезы.
– Арлетта, только вы сразу удивительны и предсказуемы!
– Предсказуема? Но это не я возникла из зимней ночи с охапкой цветов. Чем я тебя удивила?
– Вы не можете не стоять у окна. И вы не можете стоять у окна в пять утра.
– Я думала об Алвасете, а о чем думал ты?
– Скорее всего ни о чем. Дигадская осока отгоняет грустные мысли. Вы веселы?
– Я пишу. Ты ведь видел Франческу? Левий, а теперь и Эмиль с Марселем наперебой утверждают, что она напоминает меня. Я склоняюсь к тому, что они мне льстят.
– Госпожа Скварца на редкость хороша собой, и она очень женственно любила своего мужа.
– Ты заговорил, как Придд, что мне напомнило о том, что Робер порой заговаривал как ты.
– Вы думаете и об этом?
– Ты показал мне зеленые звезды, а потом мы слегка погостили в Васспарде. Мальчики должны были тебе рассказать об этом хотя бы потому, что я все равно тебе написала.
– Мальчики рассказали. Уже поздно, Арлетта. Даже для вас поздно, а у меня есть четыре дня и четыре ночи.
– Звучит заманчиво, но Старая Придда слишком… исполнена лишнего. Кроме того спать я не собиралась, на меня снизошло нечто вроде вдохновения.
– Мне следовало придержать коня.
– Нет, Росио. Я как раз уткнулась в стену и начинала злиться. Сплюшцы такого не любят, а я не люблю бессилия.
– В таком случае в буфетной не может не быть шадди.
– Более того, там не может не быть буфетчика. Что для меня и впрямь несколько поздно, для него уже даже не рано. Ты ведь прочтешь, что мне нашептала… дигадская осока?"
