Печать

[Convollar]

Защищать Хельера некому, так что пока всё выглядит безнадёжно. Но ни один зверь не сравнится в жестокости с человеком. Только люди способны изобретать пытки и только люди способны были придумать ад.

[Карса]

Не очень представляю, какого рода чудо может спасти Хельера. Разве что кто-то признается в преступлении, в котором его обвиняют. Ситуация кажется безнадёжной.

[Артанис]

Благодарю, эрэа katarsis, эрэа Convollar, эрэа Карса!

Ситуация Хельера выглядит безнадёжной. Действительно, если не произойдёт чуда, ему не спастись Впрочем, чудеса ведь иногда происходят.

Да, к сожалению, у Хельера крайне мало надежд на спасение.

Защищать Хельера некому, так что пока всё выглядит безнадёжно. Но ни один зверь не сравнится в жестокости с человеком. Только люди способны изобретать пытки и только люди способны были придумать ад.

Об этом же здесь размышляет и сам Хельер: что только люди способны на столь чудовищную жестокость. Ну, а описываемом мире еще некоторые из альвов, вероятно. А звери нет. Им не додуматься до чего-то сверх практически необходимого. Увы, жестокость разумных существ - тоже порождение их высокого интеллекта.

Не очень представляю, какого рода чудо может спасти Хельера. Разве что кто-то признается в преступлении, в котором его обвиняют. Ситуация кажется безнадёжной.

К сожалению, скорее всего, так.

Глава 11 Участь лесника

В следующий миг раздумья Хельера были прерваны самым безжалостным образом.

Верзила вылил помои из ведра на пол, и лесник проснулся окончательно.

Надзиратель злорадно зарычал, и Хельер встал с лежака, морщась от невыносимой вони. Издевательства этого злобного калеки были для узника мучительнее телесных пыток.

Верзила кивнул ему в сторону табурета, привинченного к полу. Там уже стояла чашка с водой и миска с похлебкой. Хельер тяжело вздохнул.

Затем надзиратель, бросив презрительный взгляд на узника, поставил ведро на место, а сам ушел. С громким стуком и скрежетом закрылась за ним дверь. Лесник же, вздохнув, подошел к табурету, где ждал его завтрак, скудная тюремная трапеза.

Прежде чем начать есть, он поднял глаза к небу, невидимому за каменным потолком. И тихо проговорил:

- Добрая память тебе, Фульрад! Пусть будет тебе сытно и тепло в селениях добрых людей в царстве Хель!

Лишь после этого Хельер стал есть. Он надеялся, что ему зачтется, что он поминает добрым словом погибшего юношу. И, может быть, его дочь Розу минует беда и горе...

***

Тем временем, на первом этаже тюремной башни находился кабинет бальи. Этьен сейчас сидел там за письменным столом. На столе были разложены пергаменты по делу лесника Хельера.

Среди них были и показания жреца из деревни близ Серебряного Леса. Тот, зная грамоту, собственноручно написал отчет обо всех следах, что заметил на истерзанном теле Фульрада, когда он и его деревенские помощники готовили несчастного юношу к похоронам.

Этьен вновь прочел то, что уже устно поведал жрец, когда бальи приезжал в деревню.

"Хоть тело чудовищно истерзано зверьем, но на руках и лице есть синяки, ссадины и другие следы драки. Это свидетельствует, что парень защищался, прежде чем погиб столь жуткой смертью."

Бальи вновь и вновь проверял все доказательства.Необходимо было все проверить, прежде чем передавать дело лесника в суд. Дабы ни у кого не было возможности опровергнуть его. Даже у барона Готье Вексенского, если отцовские чувства к незаконнорожденному сыну все-таки заставят его вмешаться. Хотя сам барон пока еще не знал, что Хельер брошен в темницу по страшному обвинению. Но ведь все могло измениться. Правда, Готье Железнорукий был человеком чести и сам всегда ратовал за закон. Но все же, бальи Этьен счел необходимым перестраховаться, чтобы комар носа не подточил.

На всякий случай, Этьен известил о деле кастеляна Кенабума, чтобы тот оповестил сюзерена сих земель о преступлении. А, если граф Кенабумский утвердит приговор леснику, уже никто не сможет его опровергнуть.

Сам бальи не сомневался в виновности Хельера. Ведь все доказательства говорили против него, и его собственное поведение в те дни выглядело крайне подозрительным. Кроме того, Хельер ссорился с Фульрадом и обещал, что не отдаст за него дочь. У него, таким образом, имелись причины для убийства. Только вот сам обвиняемый упорно отрицал свою вину!

Положив руку на стол, Этьен задумчиво побарабанил пальцами по дереву, отбивая такт военного марша. Он старался придумать, как скорее расколоть Хельера. Ибо тот, как заговоренный, твердил одного и то же: возле трактира он, мол, расстался с Фульрадом, и тот, пьяный, пошел в лес. Ни применявшиеся к леснику пытки первой ступени, ни самые хитроумные допросы следователей не могли сдвинуть упрямца с его показаний!

И это несмотря на то, что в прошлый раз, когда бальи вызвал к себе Хельера, он показывал ему часть свидетельств его односельчан, в том числе и жреца! Лесник выглядел огорченным, что его знакомые так легко поверили, что он - убийца, но и только. В нем ничего не дрогнуло.

Тогда бальи напомнил подсудимому о некоторых косвенных доказательствах, которые опровергали выстроенную лесником систему. В лесу на месте убийства были найдены осколки лампы со двора Хельера. Да и мрачное настроение лесника, еще в те дни, как Фульрад пропал, но его еще не искали, свидетельствовало против него. Этьен указал на это леснику, добиваясь признания. Но все было напрасно. Хельер словно окаменел, упорно придерживаясь однажды выбранной версии. По-видимому, он так крепко затвердил свои показания, что, и разбуди его ночью, от него бы услышали то же самое: что он расстался с Фульрадом, живым и здоровым, возле трактира...

По правде говоря, бальи сильно утомило упорство обвиняемого. Насколько лучше было бы для всех, если бы Хельер, наконец, признал убийство Фульрада! Легче было бы и для самого лесника, которого они ежедневно вынуждены были допрашивать с пристрастием. Видимо, боль от пыток первой ступени не настолько сильна, чтобы заставить упрямца изменить показания! Стало быть, придется применить более сильнодействующие средства. Другого выхода не оставалось.

Этьен тяжело вздохнул, понимая, о чем придется написать в отчете графу Кенабумскому, да хранят его Владыки Асгарда! Их сюзерен не слишком жаловал показания, добытые под пытками. Да и самому бальи вовсе не нравилось, когда ломают кости и сокрушают волю, делая из человека червя. Но что же делать, если обвиняемый не оставляет ему другого выхода...

Бальи позвонил в медный колокольчик, стоявший на столе. Вошел его помощник, судебный прево, и подошел к столу.

- Доставь лесника Хельера в допросную комнату, - велел ему Этьен. И добавил, чуть помедлив: - И на всякий случай, приготовьтесь к пыткам второй степени, если обвиняемый не сознается!

- Слушаюсь!

Прево ушел выполнять приказ. А Этьен, поднявшись из-за стола, выбрал среди многочисленных пергаментов показания деревенского старосты Клода, который заметил на месте преступления доказательства против Хельера, а также следы его дочери. Бальи собирался дать их прочесть подсудимому, дабы еще раз воззвать к его совести. По мнению Этьена, лесник упорствовал зазря, и лучше было бы для него самого и для окружающих признаться в убийстве Фульрада вовремя. Тем самым он избавил бы себя от жестокой боли, а их, судебных исполнителей - от лишней работы. Но, если уж не останется выбора, бальи и его подручные готовы были сделать все, как и надлежало им по должности.

***

Вскоре прево доставил Хельера, едва успевшего доесть скудный, но все же подкрепляющий силы завтрак, в допросную комнату. Та одновременно была и пыточной; находившиеся там предметы недвусмысленно доказывали ее назначение. В дальнем углу помещения полуголые по пояс палачи раскаляли жаровни, проверяли крепость ремней, позволяющих подвесить узника на дыбу.

Хельер, со связанными за спиной руками, с трудом переступил порог допросной своими обожженными ногами, стараясь ступать на носки, чтобы было не так больно. Двое стражников ввели его и остались стоять по обе стороны, чтобы он мог все разглядеть. Впрочем, лесник уже видел эти зловещие приготовления, и теперь стиснул зубы, чувствуя против воли, как мурашки бегут по коже. Все нанесенные ему прежде повреждения разом нестерпимо заныли, так что он едва держался на обожженных ногах.

Но Хельер заметил и другие, еще более страшные приготовления. Тут же, на стене, развешены были кнуты разной длины и толщины, со вплетенными в кончик свинцовыми грузилами. Возле них неторопливо расхаживал главный палач - мускулистый, широкоплечий, в кожаном переднике. Он деловито осматривал кнуты, то более тонкие, наотмашь рассекающие кожу, то более толстые, которыми можно было несколькими ударами пробить мышцы до костей, а при точном ударе - переломать и сами кости. Таковы были орудия пытки второй степени.

Взглянув на них, Хельер побледнел, как мел, и пошатнулся. Неужели и это ему предстояло испытать на себе?! У них в деревне даже самую упрямую скотину не мучили так, не хлестали животных кнутами почем зря, лишь слегка, чтобы заставить работать. Служа лесником, Хельер не раз добывал разных зверей, когда те представляли опасность, или по заказу своего господина, барона Вексенского. Но он всегда старался пускать стрелы наверняка, не длить мучений даже лесных зверей. Да и сами звери не проявляли нарочитой жестокости, больше, чем нужно было для добычи пищи. И только люди придумали множество способов, чтобы истязать друг друга...

Хельер совладал с невольным трепетом, охватившим его при виде орудий пытки. Но трепетало лишь тело его, которому, как и всякому телу, трудно терпеть боль. Но душа его и разум вмиг обратились к Розе. Самое главное - сохранить ее будущее от несправедливых обвинений! Судьба единственной дочери была леснику гораздо дороже собственной. Будь что будет, но он не должен произнести ни слова, что может быть истолковано против его дочери!

Чтобы изгнать невольный страх, от которого леденело все внутри, Хельер вновь вспомнил барона Вексенского, что выдержал гораздо более страшные пытки, не предав ни себя, ни других. Да пошлют и ему Владыки Асгарда хоть долю несокрушимой стойкости, какой наделен его родной отец!..

В родной деревне Хельера и Розу считали замкнутыми, высокомерными, за то что они переживали и счастье, и несчастье в себе. Не проявляли своих чувств то бурной радостью, то потоками слез, как многие из их односельчан, например, вторая жена Хельера. Кроме семьи лесника, только самые близкие друзья, Клод и Аббон, слышали, чтобы он смеялся от души. И они же были единственными свидетелями его слез, когда война и оспа отняли у него всех детей, кроме Розы. Хотя в тот Черный Год чуть ли не в каждом доме заливались слезами отцы и матери, не стыдясь никого. Лесник припоминал, что и Роза тогда оплакивала братьев дома, а на людях застывала как каменная, и только лицо у нее становилось таким, будто невидимые жгучие, едкие слезы лились у нее не из глаз, а из самого сердца, разъедая там все. Так же она держалась и теперь, на похоронах Фульрада. И ни словом не отвечала на придирки мачехи, никогда не понимавшей их обоих.

Вот и считали односельчане Хельера и его дочь непомерно гордыми. А про себя усмехались: "Ну, что вы хотите, это ж не мы, простые селяне, они - из благородных, вот и задирают нос перед всеми!"

Никогда на самом деле ни Хельер, ни Роза не считали себя выше своих соседей! Но вот теперь, в тяжкий час, лесник надеялся, что кровь отца наделит его частичкой его духа, поможет выдержать еще более тяжкие пытки, чем те, что довелось уже испытать. Не ложная, а подлинная гордость человека, убежденного в своей невиновности, и любовь к дочери помогут ему выдержать все.

В этот миг в допросную комнату вошел бальи Этьен. Он усмехнулся, видя, как побледнел узник при виде орудий пыток.

- Здравствуй, почтенный Хельер! - заговорил он почти дружеским тоном. - Продолжим нашу вчерашнюю беседу! Увы, ты сам вынуждаешь нас встречаться слишком часто, так что нет отдыха ни мне, ни тебе! Не желаешь ли сообщить мне что-нибудь новое?

Лесник стоял перед ним со связанными руками, чуть заметно покачиваясь на обожженных ногах. Он тихо произнес, с трудом разлепив сухие губы:

- Нет, господин бальи! Я видел Фульрада в последний раз живым и здоровым, в тот самый вечер. Он был сильно пьян и из трактира направился к лесу, где и сгинул. Я по-прежнему утверждаю, что его растерзали волки, и никто из людей не виноват в его гибели!

Бальи тяжело вздохнул.

- Ну зачем ты упрямишься, Хельер? Я ведь предлагаю тебе, как разумному человеку, договориться по-хорошему! - в голосе его послышалось сочувствие, словно ему было жаль лесника.

Тот промолчал, собираясь с силами.

Этьен показал ему на огонь в жаровнях, на дыбу и кнуты.

- Ну зачем тебе терпеть мучения, без которых вполне можно обойтись, Хельер? Ты знаешь, что эти кнуты приготовлены, чтобы подвергнуть тебя пытке второй степени! Они превратят твою спину в кусок мяса. А ведь и ты, и я будем рады обойтись без того! Просто признайся, наконец, что ты убил Фульрада!

- Я не убивал Фульрада, - ответил Хельер сухим, как песок, голосом.

Бальи усмехнулся в ответ. Он готовился увидеть, с каким лицом обвиняемый прочтет показания старосты Клода, своего друга детства.

[katarsis]

Я вдруг перестала понимать, а зачем из Хельера вообще выбивают признание? Или без этого его не смогут признать виновным? Потому что, если смогут, признание становится не нужным. Я бы ещё поняла, если бы они таким образом пытались выяснить правду, но все и так убеждены в виновности Хельера.

[Convollar]

Все улики, как сейчас говорят, косвенные. Прямых улик и доказательств нет. А вырванное под пытками признание уж тем более доказательством не является. В принципе, если человека сильно мучить, так он в чём угодно признается, лишь бы это, наконец, так или иначе, кончилось.

[Карса]

А действительно, зачем выбивать из лесника признание? Что это меняет в деле? Ведь признание само по себе доказательством не является. Презумпцию невиновности пока ещё не придумали, так что вполне возможно, что при наличии обоснованных подозрений (а тут основания есть) человек считается виновным, если не сможет доказать обратное. Хельер явно не сможет.

[Артанис]

Благодарю, эрэа katarsis, эрэа Convollar, эрэа Карса!

Я вдруг перестала понимать, а зачем из Хельера вообще выбивают признание? Или без этого его не смогут признать виновным? Потому что, если смогут, признание становится не нужным. Я бы ещё поняла, если бы они таким образом пытались выяснить правду, но все и так убеждены в виновности Хельера.

Доказательства против Хельера лишь косвенные. А у него, как-никак, есть сильный покровитель - барон Готье Железнорукий. Он может нанять юристов, которые опровергнут все доказательства обвинения. Вот почему Этьен считает нужным работать быстро, чтобы покончить с Хельером поскорее. Сам он не сомневается в виновности лесника, хоть и без твердых доказательств. Кроме того, признание вины дает возможность искупить ее, что положительно влияет на посмертие. Далее об этом говорится.

Все улики, как сейчас говорят, косвенные. Прямых улик и доказательств нет. А вырванное под пытками признание уж тем более доказательством не является. В принципе, если человека сильно мучить, так он в чём угодно признается, лишь бы это, наконец, так или иначе, кончилось.

Улики косвенные, это да. Потому-то и нужно добиться признание. К сожалению, пытки в следствии все-таки употреблялись на протяжении долгих веков - значит, признания, добытые таким образом, считались удовлетворительными.
Впрочем, Хельер выдержит телесную боль. Его сломит нечто иное.

А действительно, зачем выбивать из лесника признание? Что это меняет в деле? Ведь признание само по себе доказательством не является. Презумпцию невиновности пока ещё не придумали, так что вполне возможно, что при наличии обоснованных подозрений (а тут основания есть) человек считается виновным, если не сможет доказать обратное. Хельер явно не сможет.

Для них является. А сетовать на несовершенство их судебной системы - все равно что на отсутствие дактилоскопии и судмедэкспертиз. Вот, не могут снять отпечатки пальцев на месте преступления, чтобы доподлинно выяснить все!
С другой стороны, определенная законность все-таки существует. И бальи Этьен стремится ее соблюсти, чтобы даже барон Вексенский не смог спасти своего бастарда.

Глава 11. Участь лесника[ (продолжение)

И бальи с усмешкой произнес в лицо обвиняемому:

- Есть свидетельство старосты вашей деревни, Клода! Он слышал, как ты ссорился с Фульрадом возле трактира и обещал, что ни за что не отдашь за него дочь. А также, Клод видел, как ты немного позже выходил из своего дома с лампой в руках. Он любезно подсказал нам недостающие сведения, как подобает сознательному человеку.

Лицо Хельера окаменело. Вот, значит, каким другом оказался Клод, знавший его всю жизнь! Как легко поверил, что он мог убить юношу, который был для друзей его отца как родной сын!

Этьен же обратился к своему помощнику прево:

- Прочти показания Клода из деревни близ Серебряного Леса!

Прево начал читать все, что поведал Клод, стремившийся помочь расследованию. И, пока он читал, Этьен внимательно наблюдал за реакцией обвиняемого. Он старался понять по лицу Хельера малейшие движения его души, чтобы использовать их против него.

Сам бальи был убежден в виновности лесника. Все доказательства свидетельствовали против него. будь его воля, он бы тотчас же передал его дело в суд и казнил убийцу. Но, чтобы послать убийцу на эшафот, следовало соблюсти всю законность. Этьену вовсе не хотелось рисковать своей карьерой, тем более, что в дело мог вмешаться барон Вексенский. Поэтому было необходимо заставить обвиняемого признаться в содеянном, если не найдется других, неопровержимых свидетельств, что именно он совершил преступление.

Хельер же, глядя как бы сквозь представителя закона, думал только об одном: он должен молчать, чтобы защитить свою дочь! Перед ним вставала его милая девочка, ее красивое лицо, озаренное улыбкой, облако густых волос, подсвеченное солнцем... Чтобы Роза была благополучна, он, ее отец, примет любые муки!

Бальи, глядя в исхудавшее, заросшее лицо узника, догадался, в чем состоит его слабое место - любовь к дочери! Тем более, что и все деревенские жители утверждали, как сильно лесник привязан к своей Розе, особенно после смерти всех сыновей...

Что ж, если не останется другого выхода, придется использовать отцовскую любовь лесника! Он сам виноват: если бы признался по-хорошему, можно было бы обойтись без крайних мер!

И Этьен проговорил, многозначительно покачав головой:

- Ты разумный человек, Хельер, а стремишься нас обмануть совершенно нелепо! Пытаешься скрыть свидетельства, что мы открыли и без тебя. Ведь нам известно все! И о тебе, и о твоей дочери! На месте убийства отпечатались следы женских башмаков. Я сличил их с подошвами башмаков Розы - они могли принадлежать только ей! Она была вместе с тобой на месте преступления, и является свидетельницей, а может быть, и соучастницей убийства Фульрада!

Хельер побледнел, как мел, и покачнулся, если бы его не поддержал один из охранников. Из груди его вырвался глубокий вздох, но он постарался совладать с собой. Вновь представил перед собой Розу, черпая мужество в ее образе. Затем его взгляд упал на орудия пыток. Он обязан выдержать что угодно, пусть даже его засекут кнутами насмерть, только бы не впутать дочь в это кровавое дело!

Тем временем, бальи сделал знак палачам, махнув рукой в перчатке. Те подвели Хельера к дыбе, состоявшей из двух столбов, соединенных поперечной перекладиной. К его рукам, связанным за спиной, привязали еще одну веревку. Он уже знал, что будет дальше: ее натянут, поднимая его вверх на поднятых руках, выворачивая их из суставов. А руки и без того отзывались тяжкой болью на каждое прикосновение. Но телесная боль сейчас не трогала Хельера. Внутри саднило, как от удара ножом: "Что теперь будет с Розой?"

Главный палач деловито поинтересовался у Этьена, так, чтобы обвиняемый слышал:

- Вторую степень, господин бальи? Приложить тонким кнутом или толстым?

- Пока первую, - отозвался тот. - Попробуем еще раз по-хорошему! Если не признается, в следующий раз готовь кнуты.

И, когда лесника уже разместили на дыбе, но еще не начали пытку, Этьен спокойно обратился к нему:

- Я прекрасно знаю, что ты убийца, Хельер! У меня достаточно доказательств, чтобы отдать тебя под суд. Но я даю тебе еще одну возможность признаться по-хорошему, как разумный человек! Признайся, что ты убил Фульрада, и тебя оставят в покое! Учти, что мы заботимся и о тебе тоже! Признание облегчит твою вину, и ты, как будешь казнен за убийство, войдешь в царство Хель не самым неисправимым злодеем. Не искупившие свою вину убийцы целую вечность стынут на жестоком морозе, а это участь куда страшнее земных пыток! Если ты признаешь, что ты убил, Владычица Подземного Царства сделает твою участь более сносной. Признайся, и ты облегчишь свое посмертие!

- Мне не в чем признаваться! Я не убивал Фульрада, - упорно произнес Хельер, думая больше о дальнейшей судьбе дочери, чем о собственном посмертии.

- Может быть, ты надеешься, что кто-то спасет тебя от казни? - поинтересовался бальи. - Рассчитываешь на заступничество барона Вексенского? Так это вряд ли: он не нарушит закон даже ради своего бастарда! Подумай, кстати, и об его чувствах: каково будет старому барону увидеть, каким ты станешь, если кнуты сдерут с тебя кожу и плоть, превратят еще до казни в изуродованный кусок мяса!

Хельер молчал, не глядя на бальи. Ни на что для самого себя он уже не надеялся, и не ждал, что его благодетель сумеет выручить из тюрьмы. Он думал лишь об одном: на нем обвинение остановится, и дело об убийстве Фульрада исчерпает себя. Оно не должно коснуться его Розы, чистой, как только что распустившейся лесной цветок...

Тогда Этьен отвернулся от него и сделал знак палачам. Двое из них тут же натянули веревку, подымая Хельера вверх. Третий обхватил его ноги и стал тянуть на себя, так что рукам пришлось держать непомерный вес.

Уже вывернутые прежде из суставов руки, еще не успевшие зажить, тут же рвануло нестерпимой болью, от которой потемнело в глазах. Хельер почувствовал, как трещат его мышцы, неимоверно растягиваясь. Руки, ноги, спина - все становилось невозможно длинным, и рвалось, не выдерживая напряжения. Он кусал иссохшие, воспаленные губы, чтобы не закричать и не выдать себя. Но даже сквозь самую жестокую боль, когда вывихнуло из суставов его руки, Хельер продолжал помнить о своей дочери. Будущее Розы зависело от его стойкости и мужества...

Стоя наискосок от узника, висящего на дыбе, Этьен, не оборачиваясь, нарочито громко сказал своему помощнику прево:

- Давай, приготовь к допросу Розу, дочь Хельера, только что доставленную сюда! Пусть поведает, она ли убила своего опостылевшего жениха, или же это совершил ее отец? Допускаю, что они защищались, ибо Фульрад был в ту ночь сильно пьян и не в своем уме... Однако порядок есть порядок! Для Розы, коль ее подозревают в убийстве, не должно быть сделано исключения! - произнося эти слова, Этьен еще тщательнее следил за реакцией Хельера, не из злорадства, но единственно для пользы дела.

А лесник, вновь растягиваемый на дыбе, уже не ощущал телесных мук. Все его существо целиком заполнила куда более страшная мысль: "Роза! Роза, Роза! И она - кроткая, нежная, - попадет в руки палачей, которые, быть может, надругаются над ее девичьей честью?! Она, любящая простор, лес, свободу, будет гнить в каменном мешке?! Ее станут терзать пытками, выбивая признание?!"

Хельер закрыл глаза, словно в крайнем изнеможении. Но на самом деле он ни на миг не терял сознания. Он видел перед собой дочь, такой, как она была в ту роковую ночь, исполненную тревоги. Ему вспомнилась и стычка с Фульрадом, до того, как тот оглушил его дубиной. Сын Аббона был тогда невменяем. А незнакомец из бродячего балагана держался с ним очень вежливо, стремясь избежать столкновения. Роза же вовсе была ни при чем! За что она должна держать ответ?!

Лесник замотал косматой головой в нестерпимом отчаянии. Лицо его выражало такую боль, какой ни разу он не выдавал палачам во время самых жестоких пыток.

На миг в голове лесника промчалась безумная мысль: поведать всю правду: как они встретились в ту ночь на опушке леса. Он сам, Роза, ее приятель - беловолосый человек из бродячего балагана, и Фульрад, что напал на них, ревнуя Розу к приезжему. Мужчины стали драться, а он, Хельер, хотел их разнять, но сам был оглушен дубиной пьяного Фульрада. А когда очнулся, на траве лежал изуродованный труп, и Роза с беловолосым заверили, что Фульрада растерзал неведомо откуда взявшийся волк!

Но даже в охватившем его смятении Хельер сознавал, что правда, которую он знал, неправдоподобнее любого вымысла. Никто не поверит ему! Он сам бы не поверил. А главное - Розу, его дочь, тогда все равно станут пытать, а, быть может, и обвинят в убийстве!

Видя, что подсудимый молчит, бальи сделал знак палачам, и те потянули веревку еще сильнее, поднимая Хельера все выше. Этьен же обратился к нему, запрокидывая голову вверх:

- Если не думаешь о себе - подумай о своей дочери! Ты правда согласен, чтобы она прошла через те же пытки, что и ты, чтобы мы выяснили у нее, она ли убила своего жениха, или ты это совершил? У тебя-то кожа дубленая, как у матерого вепря, а твоя Роза слишком нежна, чтобы подвешивать ее на дыбу! Но, если правосудие потребует, мы обязаны пойти и на это, ничего не поделаешь!

Этьен говорил о Розе, твердо зная, что она - единственное слабое место Хельера. Если тот поверил, что она доставлена в тюрьму Артайуса, то признается во всем!

А тут как раз прево, по незаметному знаку своего начальника, шагнул к дверям, якобы чтобы привести дочь Хельера...

И лесник не выдержал. Забился, подвешенный на дыбе, как огромная рыбина. Уже не чувствуя, как рвутся растянутые до предела мышцы, как на спине проступает кровь, он закричал громко, срывая голос, как ни разу не кричал во время самых жестоких пыток:

- Я убил Фульрада! Я признаюсь! Не троньте Розу, отродье троллей! Она ни при чем! Запишите мое признание! Отпустите мою дочь! Я виноват! Я убил! Я, я, я!

Этьен был доволен признанием, вырванным, наконец, у строптивого лесника. Все, чего так долго не удавалось добиться телесными пытками, сделал страх за единственную дочь. Что ж, теперь бальи оставалось только закрепить свою победу, чтобы передать дело Хельера суду, который и вынесет приговор. Впрочем, в тяжести будущего приговора не приходилось сомневаться - смертная казнь через повешение!

Он сделал знак палачам спустить Хельера пониже. Как только тот немного отдышался, ему дали чашку воды, подкисленной освежающим уксусом. Тогда Этьен приблизился к нему и сурово спросил:

- Ты можешь клятвенно подтвердить, что это ты, ты один, убил Фульрада?

- Клянусь всепобеждающим копьем Вотана, молотом Донара и Великим Ясенем Иггдрасилем: Фульрада убил я! Никто иной не виноват в его смерти! Так и запишите! Отпустите мою дочь: она ни при чем! - умоляюще прохрипел Хельер.

Бальи сделал знак своим подручным спустить обвиняемого пониже, ослабить стягивающие его ремни. Но Хельер даже не почувствовал облегчения: все его помыслы были заняты только судьбой единственной дочери. Он был готов принести любую клятву и подтвердить что угодно, лишь бы избавить Розу от опасности!

- Расскажи подробнее, как ты убил Фульрада! - сурово потребовал бальи.

Лесник глубоко вздохнул, готовясь, как он понимал, подтвердить свой смертный приговор. И он принялся лгать, отводя от дочери беду, как куропатка-мать отводит охотника от своего выводка, притворяясь раненой, неспособной летать:

- После того, как Фульрад оглушил меня, я быстро очнулся и вскочил. Увидел, как он грубо угрожает моей дочери. Я думал лишь о том, как уберечь Розу от пьяного буяна! Не помня себя, ухватил дубину, брошенную им. Ударил в висок, не желая бить насмерть. Дубина переломилась пополам... А он упал и больше не двигался!..

- В висок? - переспросил бальи.

- В левый висок, - подтвердил Хельер твердо. Он столько раз обдумывал случившиеся тогда события, что не боялся ошибиться на мелочах.

- Лицо парня, когда его нашли, было синим, неизвестно, от удара ли, или от начавшегося разложения, - вздохнул бальи, подводя итог. - Ну а что случилось после?

- После я, как мог, успокоил мою дочь. И спрятал тело глубоко в кустах, надеясь, что его не найдут как можно дольше, - Хельер судорожно сглотнул, признаваясь в том, что было правдой.

Он опустил голову, сознавая, что все для него потеряно. Но вдруг взглянул в глаза бальи в последнем порыве угасающей энергии:

- Я один убил Фульрада, и готов принять любое наказание! Только отпустите мою дочь, молю вас! Она не причастна к случившемуся несчастью!

Бальи оставался спокоен с виду, однако мысленно был доволен, что добился признания от того, кого считал убийцей.

[katarsis]

М-да... Вот что может прибавить подобное "признание" к доказательствам виновности? Неужели люди и правда верили, что такое признание что-то доказывает?

А ещё мне интересно, что бывает в этом мире с людьми, которые клянутся именами богов, точно зная, что врут? Влияет ли это как-то на жизнь или на посмертие? На жизнь, видимо, не очень сильно влияет, иначе, Хельеру было бы достаточно поклясться, что не убивал, и ему бы поверили. Люди бы боялись ложных клятв. А как насчёт посмертия?

[Convollar]

Убил Фульрада потому, что не хотел отдавать ему свою дочь! Ну, и у кого больше оснований мстить? Едем дальше, а как насчёт защиты дочери от прямого надругательства? Это бальи в голову не пришло? Ну, ладно, пусть думает, что соблюдает закон.
Насчёт клятв и посмертия. Как-то не получается у меня зачислять "богов" в бальи. Всё-таки разум у высших сил несколько иной, и они не идиоты.

[Артанис]

Благодарю, эрэа katarsis, эрэа Convollar!

М-да... Вот что может прибавить подобное "признание" к доказательствам виновности? Неужели люди и правда верили, что такое признание что-то доказывает?

А ещё мне интересно, что бывает в этом мире с людьми, которые клянутся именами богов, точно зная, что врут? Влияет ли это как-то на жизнь или на посмертие? На жизнь, видимо, не очень сильно влияет, иначе, Хельеру было бы достаточно поклясться, что не убивал, и ему бы поверили. Люди бы боялись ложных клятв. А как насчёт посмертия?

Верили. Человеку оговаривать себя обычно, вроде как, незачем. Если признался, стало быть, вправду виновен. И разоблачить его полезно для правосудия и для собственной его совести.

По поводу ложных клятв - да, вероятно, боги все же их принимают не с позиций сугубого формализма. Думаю, что в случае Хельера они учтут, что он заботился не о себе, а о дочери.
А вот если кто-то даст ложную клятву ради собственных целей, такому наверняка прилетит. Помните, у меня в собственном произведении, "Сполохи над Искрой", князь, отец Бранимира, дал клятву на мече отдать спорные города противнику-победителю, а после отказался. Но вскоре умер неожиданно, чувствуя, как будто его пронзил невидимый меч. Вот как клясться с эгоистическими целями! Но тут совсем другое дело.

Убил Фульрада потому, что не хотел отдавать ему свою дочь! Ну, и у кого больше оснований мстить? Едем дальше, а как насчёт защиты дочери от прямого надругательства? Это бальи в голову не пришло? Ну, ладно, пусть думает, что соблюдает закон.
Насчёт клятв и посмертия. Как-то не получается у меня зачислять "богов" в бальи. Всё-таки разум у высших сил несколько иной, и они не идиоты.

Хельер действительно угрожал так Фульраду, и это слышал тот же Клод. Постфактум можно таким угрозам придать ложное значение.
О защите дочери и самого себя Хельер дальше говорит. Но это не признали как смягчающее обстоятельство.
Да, думаю, что Высшие Силы помилуют Хельера в посмертии!

Глава 11. Участь лесника (окончание)

На следующий день Хельер, которого палачи, знавшие, как им полагалось, строение человеческого тела, несколько подлечили после пыток, вновь находился в своей темнице, в каменном мешке.

Но теперь обстановка здесь была совсем другая! В камеру принесли письменный стол, скамью, и даже кресло, в котором с удобством расположился бальи Этьен. По обе стороны от стола зажгли несколько факелов, так что в камере стало светло, как, пожалуй, не бывало с того дня, как это здание воздвигли из камня. Да и чистота здесь была непривычная.

На столе лежали пергаменты по делу лесника. Бальи присутствовал здесь не один. Рядом с ним стоял его помощник прево, держа в руках чехол с другими документами. У дверей находился стражник.

Напротив сидел на скамейке Хельер, низко склонив голову. Лицо его выражало боль и жестокое отчаяние. Но не телесная боль, наконец, сломила упорство лесника, а страх за судьбу единственной дочери. Он выглядел бы совершенно потерянным, если бы его лицо не выражало боль, тоску, и, в глубине души - непреклонную решимость.

Сидя на скамье, опустив на колени больные руки, Хельер оговаривал себя. Он готов был признать что угодно, лишь бы спасти от обвинения свою дочь. Лесник даже не подозревал, что Роза вовсе не была нужна бальи и его подручным, что их настоящая цель - он сам.

Хриплым, надтреснутым голосом Хельер твердил обвинение против себя:

- Я убил Фульрада, но нечаянно! Он был тогда очень пьян. Встретил мою дочь по дороге из леса, стал ей грубить, оскорблять. А тут и я подоспел. Он замахнулся дубиной и ударил меня, но вскользь. Я упал, но тут же очнулся. Парень, видно, тут же перепугался и бросил дубину. Я огляделся, голова трещала от боли, а рядом - эта дубина. Громко кричал Фульрад, он оскорблял мою дочь, заставлял идти с ним... Я не мог отдать Розу замуж за пьяницу, распускающего руки! Но у меня и в мыслях не было убивать!.. Дубина оказалась у меня в руках, и я ударил его в левый висок, поскольку он стоял боком ко мне. Он упал... Я думал, что оглушил его! Всего лишь оглушил! И ужаснулся, когда понял, что парень не дышит...

Бальи пристально смотрел на обвиняемого, готовый удовлетвориться сделанным признанием.

- Значит, ты утверждаешь, что убил Фульрада невольно, в целях самозащиты? - полуутвердительно переспросил он.

Дело было ясно, с точки зрения представителя закона, но ему все же следовало выяснить все доподлинно, чтобы исключить всякую возможность ошибки. Для осторожного Этьена самым главным было провести расследование так, чтобы, даже если барон Готье Железнорукий все-таки узнает про обвинение против Хельера вовремя и наймет ученых правоведов, они не смогли бы опровергнуть дело. Для этого следовало закончить все как можно быстрее.

Лесник поднял тяжелую косматую голову. Подтвердил, бестрепетно глядя в глаза своему обвинителю:

- Да, я готов принести любую клятву, что не хотел убивать Фульрада, даже тогда! Парень был сыном моего друга, и я продолжал сочувствовать ему хотя бы ради Аббона... Если бы вы знали, каким в юности был Фульрад, до войны, изменившей его душу! Золото, а не парень, радость для всех близких! А на войне окунулся по уши в грязь и кровь, выучился пить да играть в кости, и покатился, как колесо с обрыва... Даже моя дочь не в силах была пробудить в нем прежнего Фульрада. Когда-то они с Розой очень нравились друг другу! Но тот Фульрад, чью душу искалечила война, не был хорошей парой для моей Розы... - так говорил Хельер, и казалось, он больше сожалеет о погибшем юноше, чем о самом себе.

Этьен многозначительно усмехнулся.

- Ты так заботливо оберегаешь свою дочь! И тебе не пришло в голову остановить недостойного ее жениха любой ценой?

- Но не ценой убийства! - голос Хельера вновь обрел твердость. - Нет-нет, господин бальи! Я уже признался, что убил Фульрада, и письменно подкрепил свое признание. Еще раз поклянусь, что так все и было! Но это не было намеренное убийство. Я никогда не желал смерти Фульраду. Ударил его сгоряча, защищая себя и дочь. А он упал мертвым... Страх за Розу и за себя, а еще - жестокий стыд за то, что случилось, заставил меня спрятать тело парня. Я не мог придти к Аббону и сказать: "Прости, но я убил твоего сына", - глубоко вздохнув, Хельер взглянул на свои руки, непроизвольно вздрагивающие, лежащие у него на коленях.

- Стало быть, невольное убийство, в целях самозащиты, - подвел итог Этьен.

- Именно так, господин бальи! - глубоко вздохнул Хельер. - Я молю богов, чтобы они были добры к несчастному Фульраду в селениях добрых людей!

- Так, так! - кивнул ему бальи. - А какую участь ты считаешь достойной для себя за невольное убийство?

Хельер вновь вскинул голову и ответил твердо, ибо он уже смирился с собственной участью, лишь бы не пострадала его дочь:

- Любую, господин бальи! Только и ты сдержи свое слово: избавь от преследования мою дочь! Она не виновата ни в чем. Я убил Фульрада, и отвечу за все!

Этьен принял милостивый вид, словно и в самом деле решил пощадить Розу:

- Я обещаю тебе, Хельер: за все ответишь ты один! Твоя дочь пусть живет, как пожелает.

Бальи внимательно разглядывал лежащие перед ним письменные признания лесника в убийстве Фульрада. Хельер собственноручно написал их, когда ему закрепили руки, вправленные в суставы, настолько, что он смог владеть пером. От него потребовали написать три совершенно одинаковых копии признания. Одну бальи намеревался подшить к делу, передавая его в суд. Вторую - отослать для отчета кастеляну Кенабумского замка. А третью - послать барону Готье Вексенскому, разумеется, с приличествующими случаю соболезнованиями по поводу неизбежной казни Хельера. Барону тоже предстояло сделать свой выбор и уяснить, что не следует защищать своего внебрачного сына, коль скоро тот сам признал свою вину и готов понести заслуженную кару. Тогда и его отец не посмеет отрицать очевидное.

Этьен не сомневался в виновности лесника, и искренне полагал законными и правильными те меры, какими добился у него признания.

И он повернул к обвиняемому его письменные показания.

- Итак, ты подтверждаешь все, что поведал здесь? Не отступаешься от признания в убийстве Фульрада? Не просишь для себя снисхождения?

Хельер внимательно перечитал собственные показания. Воспитанный некогда при замке своего благодетеля, барона Вексенского, он выучился в детстве грамоте, хотя с тех пор не так часто требовалось это умение. Но зато он сам позднее учил грамоте своих детей. И старшие сыновья посылали письма домой с войны, а Роза владела пером так же хорошо, как швейной иглой и кухонной утварью...

Вновь подумав о дочери, лесник искоса взглянул на свои руки, висевшие в лубках. Даже сейчас, с растянутыми, разорванными мышцами, его руки еще были сильны, они бы выздоровели и прослужили бы ему еще много лет, не хуже, чем прежде... Однако не следовало жалеть себя! Он принял решение пожертвовать собой ради Розы, и исполнит его. Самое главное - на нем закончится все, и гибель Фульрада не потянет за собой новую кровь!

И лесник отрешенно поглядел на своего обвинителя, который сделал все, чтобы привести его на виселицу.

- Да, я все подтверждаю, и не отрекаюсь от признаний! Я убил Фульрада, пусть и невольно, и готов принять участь, к какой меня приговорит суд города Артайус.

Бальи коснулся печати с изображением богини правосудия - Вар, которую почитали представители закона.

- В таком случае, твое дело будет передано в суд и взвешено на весах справедливости, - обратился он к Хельеру. - Решения, разумеется, придется подождать. Но в приговоре суда вряд ли можно сомневаться: за убийство, причиненное по неосторожности, грозит смертная казнь. Никому не позволено лишать сельскую общину мужчины, что еще мог взяться за ум, Арвернию - работника и воина в годину опасности, родных убитого - близкого им человека!.. Даже меня, чужого вашей деревне, тронуло, как его близкие оплакивали несчастного юношу! А ты сидел за столом, как на раскаленной печи, стыдясь поднять глаза на его отца, своего друга детства! Так взгляни в глубину своего сердца, Хельер, и сознайся сам: какой участи заслуживает твоя вина?

Произнеся эти патетические фразы, Этьен испытующе взглянул на обвиняемого, пытаясь представить, как тот встретит свои последние минуты. И был приятно удивлен спокойствием Хельера, с каким тот держался, когда казнь была близка к нему.

"Все-таки, благородная кровь сказывается даже в потомках, живущих среди простонародья, - подумал Этьен. - Вот и в леснике Хельере проявляет себя рыцарская кровь! Ну что ж, тем лучше: Владычица Подземного Мира будет к нему милостива, коль он сможет умереть достойно! Не у каждого опытного воина встретишь такое присутствие духа! Если бы не его дочь, пожалуй, и не удалось бы заставить его признаться в убийстве, разве что запытав до полусмерти! Тем лучше, что мне все-таки удалось обыграть его разумными методами!"

А Хельер, после единственного срыва, когда, в страхе за дочь, признался в убийстве Фульрада, действительно стал безучастен к своей собственной судьбе. Самое главное: ему пообещали оставить Розу в покое, а за это он вручил свою жизнь в руки представителей закона. И, казнят те его раньше или позже, уже не имело значения. Тем более, что, добившись от него признания, его перестали пытать, и даже проявили к нему определенную заботу. Но и это уже не волновало Хельера, ожидающего только окончательного решения своей участи.

Он надеялся твердо встретить смерть. Тем более что - прав был бальи, - куда тяжелее было глядеть, как Аббон оплакивал своего единственного сына, и быть не вправе утешить друга. Он, Хельер, не убивал Фульрада на самом деле. Однако чувствовал себя виновным в убийстве. Не смог остановить его вовремя, не уберег сына своего друга. Продолжая жить, Хельер всю жизнь сожалел бы, как настоящий преступник.

Теперь же лесник сожалел только о Розе, своей дочери, ради которой подписал себе смертный приговор, да о своем отце и благодетеле, бароне Вексенском. Им обоим будет горько, когда его казнят за убийство.

Поначалу после признания леснику хотелось еще хоть раз увидеться с дочерью, взглянуть в ее ясные глаза, высказать напутственные слова на прощание. Но Розе, конечно, не место было в тюрьме! Кроме того, она, узнав, что ему грозит казнь, опровергла бы его признание, вмешалась бы в расследование, может быть, даже возвела бы на себя напраслину... Словом, о встрече с дочерью нечего было и думать!

Важнее всего для Хельера теперь было, чтобы Роза осталась на свободе и вне подозрений. Он опасался, что ей все равно будет трудно без него. Ибо его вторая жена, увы, не любила падчерицу, а деревенских жителей, пожалуй, сама Роза не простит за то, как они поверили в виновность ее отца. Но лесник надеялся, что барон Вексенский позаботится о ней, своей тайной внучке, и найдет для нее хорошего мужа. Так что ее судьба устроится, насколько возможно. Роза же, в свою очередь, утешит своими заботами старого барона, и он поймет, почему Хельер не мог поступить иначе.

Кроме того, лесник глубоко сожалел о старом друге Аббоне. Вот кому лучше никогда не слышать, какие слухи пойдут о нем, Хельере! Он надеялся, что Аббон уже переселился к дочерям, и его родные позаботятся, чтобы он никогда не узнал, что его друга казнят за убийство Фульрада. А со временем общество дочерей и внуков хоть отчасти вернет Аббону радость жизни. Так что за него Хельер мог быть почти спокоен.

О другом друге, Клоде, думать не приходилось. Тот сам предал их дружбу, сочтя Хельера убийцей, как будто не знал его всю жизнь. Что ж, пусть живет, как живется! Если правда когда-нибудь откроется, не доведется ли уже самому Клоду почувствовать себя невольным убийцей?..

О своей второй жене Хельер думал мало. По сути, все связи между ними порвались после смерти их общих детей. К тому же, насколько он знал супругу, она непременно постарается заполучить его дом и все имущество, а себя выставит жертвой перед всей деревней.

Так, по очереди вспоминая всех своих близких, Хельер мысленно прощался со всеми. Он подводил итог своей жизнь, которой жертвовал ради любимой дочери.

А бальи, понимая, что все ясно, поднялся из-за стола, собирая документы, лежавшие на столе.

- Прощай, Хельер! - произнес он. - Я сделал все, что должен на моем месте служитель закона. Теперь пусть решает суд!

И он покинул камеру узника, жестом указав своим подручным унести все предметы мебели и погасить факелы.

[Convollar]

Тем лучше, что мне все-таки удалось обыграть его разумными методами!

Ничего себе игры, да и разумные методы тоже... сомнительные. Впрочем, человеческая психология меняется очень медленно, если вообще меняется.

[katarsis]

Несправедлива жизнь к Хельеру А ведь он был меньше всех виноват из всех причастных, и на поляну-то пришёл, чтобы разнять дерущихся.

Верили. Человеку оговаривать себя обычно, вроде как, незачем. Если признался, стало быть, вправду виновен. И разоблачить его полезно для правосудия и для собственной его совести.

По поводу ложных клятв - да, вероятно, боги все же их принимают не с позиций сугубого формализма. Думаю, что в случае Хельера они учтут, что он заботился не о себе, а о дочери.

Вот как так? Боги понимают, что клятва была дана под пытками и угрозами, а люди нет! Не тупее ж нас они были, да и что такое пытки понимали лучше.

[Артанис]

Благодарю, эрэа Convollar, эрэа katarsis!

Тем лучше, что мне все-таки удалось обыграть его разумными методами!

Ничего себе игры, да и разумные методы тоже... сомнительные. Впрочем, человеческая психология меняется очень медленно, если вообще меняется.

Этически безупречными методы Этьена, конечно, никак не назовешь. Но в разумности ему не откажешь. Многие на его месте продолжали бы чисто силовое давление на обвиняемого.

Несправедлива жизнь к Хельеру А ведь он был меньше всех виноват из всех причастных, и на поляну-то пришёл, чтобы разнять дерущихся.

Верили. Человеку оговаривать себя обычно, вроде как, незачем. Если признался, стало быть, вправду виновен. И разоблачить его полезно для правосудия и для собственной его совести.

По поводу ложных клятв - да, вероятно, боги все же их принимают не с позиций сугубого формализма. Думаю, что в случае Хельера они учтут, что он заботился не о себе, а о дочери.

Вот как так? Боги понимают, что клятва была дана под пытками и угрозами, а люди нет! Не тупее ж нас они были, да и что такое пытки понимали лучше.

Да, Хельера очень жаль!
А что Вас удивляет? Люди - не Высшие Существа, они не так уж редко ошибаются. Могут лишь стараться поступать по возможности правильно.
Этьен был убежден, что Хельер - убийца. Стало быть, ему все равно было, как вытянуть у него признание - хоть пытками, хоть обманом.

Глава 12. Выбор Розы (начало)

Уже наступил первый день аранмоната, Месяца Жатвы. В садах на деревьях наливались соком спелые яблоки, сочные груши, лиловые сливы. На лозах дозревал виноград. Еще немного - и его соберут, чтобы с песнями и плясками выдавить из спелых гроздьев сладкий сок, который, перебродив, превратится в вино.

Однако на очереди все же было более суровое и пристойное действо - уборка хлеба. Деревенские жители уже начали жать серпами золотые, прожаренные солнцем колосья на полях. Их предстояло затем обмолотить, чтобы все зерна вышли из колосьев. И уж только потом мельницы перемелют зерно на муку нового урожая.

Летние полевые работы были тяжелым, но привычным для селян трудом, частью их извечного образа жизни, и они знали, что нужно делать в разгар полевой страды.

А Розе, дочери Хельера, о судьбе которого не было никаких вестей, предстояло сделать свой собственный, новый, непривычный выбор. Ибо в то время, как она ждала возвращения отца, деревенский жрец и староста Клод уже твердо знали, что Хельер не вернется.

В этот самый день, первого числа аранмоната месяца, Клод получил письмо от бальи, касающееся бродячих артистов, что все это время вынужденно жили в деревне. Староста пришел с письмом к дому жреца, где размещались гости.

Все это время, пока им не дозволяли уехать до выяснения обстоятельств, артисты помогали, чем могли, обитателям деревни, жили не нахлебниками. Вот и сейчас, толстый Бернар поправлял забор вокруг дома жреца, Гизела стряпала, приоткрыв двери кухни, а Руфус учил фокусам внука Клода, Ульфара. Разноцветные ленты и тряпичные мыши так и исчезали в рукавах и за шиворотом у обоих мальчиков, будто живые. И, чем лучше получалось, тем веселее улыбались они оба. С виду Руфус вполне оправился после гибели сестры и пребывания, как в плену, в святилище Донара.

На крыльце, присев на ступени под вьющимся на крыше виноградником, беседовали Ренье, хозяин бродячего балагана, и гостеприимный хозяин, деревенский жрец. Клод, увидев их, тут же подошел и тоже сел на крыльцо, присоединившись к их беседе.

Одного лишь Капета нигде не было видно. Он, как всегда, никому не давая отчета, бродил где вздумается. Лес вокруг деревни был широк, а он в любом лесу чувствовал себя, как рыба в воде, будто сам родился зверем.

Беседуя на крыльце, Клод передал Ренье письмо от бальи.

- Вашему балагану разрешается ехать, куда пожелаете! Все обстоятельства удалось установить, и ваши свидетельства больше не нужны. Бальи желает вам счастливого пути и хороших заработков!

Господин Ренье широко улыбнулся, взяв письмо из рук старосты. Еще не доверяя себе, прочел письмо и облегченно вздохнул.

- Хвала Владыкам Асгарда! Неужели наконец-то свобода? Наши лошадки застоялись, да и нас, привычных бродяг, тянет в дорогу. Когда привыкнешь скитаться по всему свету, трудно бывает потом остановиться на месте! Хоть мы и старались быть полезными вам, наши дорогие хозяева, все же неловко жить на ваших хлебах. Благодарим вас за все, что вы сделали для нас!

- Я рад был помочь вам! Счастливого пути! - улыбнулся жрец своему гостю.

Клод же нахмурился, ибо ему было о чем подумать. Если бродячий балаган свободен, значит, Хельеру уже вынесен приговор, и вполне однозначный... Но разве убийца заслуживает лучшей участи?

И староста проговорил, обращаясь к Ренье:

- Что ж, значит, мы дадим вам припасов в дорогу - и счастливого пути! Ну а нам предстоит теперь подумать, как наилучшим образом устроить судьбу Розы, дочери лесника... Я хотел поручить ее заботам барона Вексенского. Но, впрочем, пусть девушка сама решает, какая судьба подходит ей больше всего! Перед отъездом побеседуй с ней, пожалуйста!

Ренье понял намек.

- Если Роза пожелает уехать с нами, я охотно готов принять ее в мой балаган! Тем более, что она часто приходила к нам и помогала. Она хорошо ладит с животными, и те слушаются ее. Сможет быть наездницей вместо бедняжки Иветт.

Клод кивнул в ответ, и судьба дочери Хельера была решена. Но вдруг взгляд старосты упал на его внука Ульфара, что смеялся, проделывая ловкие фокусы вместе с Руфусом. Клод нахмурился, глядя на эту дружбу. Как бы не вздумал его Ульфар уйти вместе со своим другом в бродячий балаган! Мальчишкам ведь приходят в голову самые невероятные замыслы! Пока балаган не уедет подальше, нужно будет следить за внуком...

Ренье заметил, как изменился в лице староста, и поспешил успокоить его:

- Не тревожься: твоего внука я не приму в балаган ни под каким предлогом!

Жрец же проговорил задумчиво, не поясняя, кого он имеет в виду:

- От судьбы не уйдешь! Она всегда настигает тех, кто пытается обмануть ее. И иногда попытки избежать ее только навлекают те самые последствия, которых стремились не допустить.

При этих словах жреца, Клод почему-то первым делом подумал о Фульраде. Бедный парень должен был погибнуть на войне героем и вошел бы в Вальхаллу, а вместо того принял насильственную смерть, но страшную и нелепую...

Но старосте не пришло в голову, что слова о судьбе могут относиться и к его внуку, которым он гордился и надеялся, что Ульфар заслужит такое же уважение односельчан, как он сам.

А вот Ренье как раз подумал, что сам староста тщетно пытается избежать неизбежной судьбы. Быть может, его внуку как раз суждено странствовать вместе с ними в бродячем балагане? Ибо Ульфару хорошо удавались фокусы, и он мог замечательно себя проявить. Да и у Руфуса был бы хороший товарищ, что порадует его после гибели Иветт и ухода Тибо к донарианцам. Кроме того, Ульфар, как и Роза, подарил бы балагану господина Ренье новые увлекательные номера, которые порадовали бы и привлекли внимание зрителей...

Но, если уж хозяин балагана пообещал деду мальчика не принимать его, придется сдержать обещание. Однако, если балаган все же окажется судьбой Ульфара, и он не сможет ему помешать заблаговременно, - тогда совершенно иное дело, и останется лишь повиноваться судьбе.

***

К этому времени, лесоруб Аббон уже переселился к своим дочерям, в отдаленную деревню. Но его дом пока еще не опустел окончательно. Его старший внук Ведаст пока остался в доме деда, чтобы убрать урожай на огороде, собрать все вещи, которые еще предстояло перевезти.

В этот день он как раз работал в огороде, убирая созревшие кочаны капусты. Рядом, за забором, лежал двор Хельера, огороженный малинником, на котором поспели сладкие красные ягоды.

Срезая широким ножом кочаны капусты, Ведаст вдруг услышал с соседского двора раздраженный женский голос, принадлежавший жене лесника. Она злобно кричала кому-то, пока не виденному с того места, откуда смотрел юноша:

- Куда, куда опять бежишь? Каждый день куда-то исчезаешь, прохвостка! Твое дело - сидеть дома, слушаться старших! Избаловалась при отце, привыкла жить, как госпожа! Скоро тебе выйдет окорот, вот погоди!

Юноша догадался, что мачеха бранит Розу, и посочувствовал девушке. И точно - вскоре увидел ее, быстро идущую через задний двор, в сторону ручья. Выйдя из-за скрывавших ее дворовых построек, она оглянулась на оставшуюся позади мачеху. Лицо Розы выразило усталость от постоянного непонимания и домашних ссор. Но она ни словом не ответила мачехе, и торопливо направилась дальше, своим путем.

Ведаст видел, как она, сняв обувь, перешла ручей вброд и углубилась в заросли, предварявшие опушку леса.

Он удивился: зачем дочь лесника пошла в лес одна? Ему стало за нее тревожно. Волк-людоед, растерзавший Фульрада, все еще не был убит, и мог напасть на Розу. Правда, среди дня звери редко нападают, но то обычные звери. Этот же явно был безумным, бешеным или больным, оголодавшим. Ведь летом к селению нормальный зверь тоже не пойдет!

И юноша, крадясь вдоль кустов, последовал за Розой, чтобы охранять ее. На всякий случай, сунул за пояс широкий нож, которым рубил капусту. И прошел за девушкой до ручья, наблюдая за ней издалека.

Но что это?! Рядом с Розой на опушке показалась мужская фигура в плаще с капюшоном! Лица его, скрытого краями капюшона и тенью, Ведаст не мог разглядеть, только фигуру: высокий худощавый мужчина. И еще, юноша заметил, как тот двигается: быстро и в то же время плавно, рассчитывая каждое движение. Юноше подумалось, что человек в капюшоне мог бы по самому дремучему лесу пробираться легко и бесшумно, будто его исконный обитатель.

Но кто это мог быть? Ведаст тщетно напрягал память, вспоминая всех известных ему деревенских жителей. Но, хоть он и жил раньше месяцами у дедушки Аббона, и знал всех в округе, не узнавал в этом человеке никого из местных жителей. Этот был выше ростом большинства здешних мужчин, и двигался совсем не так, как тяжело ступающие селяне. И зачем он в летнюю жару закутался в плащ с капюшоном?!

Затем недоумение юноши перекинулось на Розу. Что это она делала здесь, вдали от всех, встречаясь с посторонним мужчиной?! Всего месяц прошел, как погиб несчастный Фульрад, ее жених, дядя Ведаста по матери. И Роза тогда искренне горевала на похоронах. Юноша вспомнил, как сам утешал ее. И вот она встречается с мужчиной, как ни в чем не бывало!

Видно было, что Роза не испугана и не удивлена встречей - скорее она ожидала ее. Спрятавшись среди прибрежных зарослей, Ведаст видел, как она спокойно приблизилась к мужчине в капюшоне и протянула ему руку в знак приветствия. А потом они стали беседовать, стоя на том же месте, на лесной опушке.

Подкрасться ближе, чтобы услышать, о чем они говорят, юноша не мог: его тотчас заметили бы. Он напряг слух, стараясь расслышать их беседу. Но, как назло, ветер относил их голоса прочь, так что он не мог разобрать ни слова. Между тем, пара на берегу ручья разговаривала увлеченно. Ведасту показалось, что им приятно общество друг друга.

Он еще не убедился вполне, было ли это свидание любовным или имело другую цель. Но зачем бы еще Розе встречаться с мужчиной уединенно, где почти никто из деревенских не ходит? И для чего ее спутник надел плащ с капюшоном в жаркий день, если не для того, чтобы остаться неузнанным?

Подозрения мгновенно вскипели в сердце юноши. Он не подумал, что Роза уже давно созрела для брака, в ее годы другие женщины уже нянчили детей. Сперва война, а затем - неприглядное поведение Фульрада затянули срок ее девичества. Между тем, она, терпя жениха, в котором разочаровалась, не позволяла себе глядеть на других, во всяком случае, до последнего времени. И на похоронах она горевала искренне, как признавал и Ведаст. Но он не подумал также, что, по арвернским законам, невеста не обязана оплакивать погибшего жениха всю жизнь. С течением времени она вполне имела право выйти замуж. Следовало лишь подождать положенный срок траура, далеко не столь долгий, как при настоящем вдовстве. Спешка считалась неприличной, и это возмутило Ведаста, который думал лишь о том, что Роза предала память Фульрада.

Юноша презрительно сплюнул, обернувшись назад, и направился к себе во двор, заканчивать работу. После капусты следовало еще выкопать выросшую свеклу и морковь, собрать и засушить созревшие яблоки.

Продолжая работу, он решил сообщить старосте Клоду о том, как видел встречу Розы с неизвестным. Клод, как друг отца Розы, обязан был в его отсутствие приглядеть за девушкой. Пусть он и решает, что делать с той, кто должна была чинно оплакивать своего жениха, а сама бегает на свидания. По крайней мере, Клод желал ей добра, и можно было надеяться, что Роза послушает его советы. Обращаться к ее мачехе было бессмысленно, Ведаст видел сам. Клод же - совсем другое дело! Быть может, староста знает этого человека и поможет Розе уладить отношения с ним, или же, напротив, убедит ее расстаться с неизвестным, если ей на самом деле лучше держаться от него подальше.

Юноша надеялся, что имеет право осторожно вмешаться. В память Фульрада, своего дяди, а также искренне желая добра самой Розе.

[Menectrel]

Война Королев: Летопись Фредегонды. Том Третий
 \01.02.24\

Содержание

0. Пролог – Краткий Пересказ событий Второго Тома

814 год от рождения Карломана Великого
Июнь (Брахманот «Переломник»)
Июль (Хеуимонат «Сенокосник»)
 
15 Июля 814 года
1. Важные Разговоры

16 Июля 814 года
2. Паучиха и Сколль (Предатель)
 
16 – 20 Июля 814 года
3. Две Девы
4. Волнующая Встреча

21 Июля 814 года
5. Майордом и Его Королева

21 – 25 Июля 814 года
6. Противостояние
7. Дело Чести
8. Правое Дело
9. Игры Оруженосцев
10. Король и Сколль (Предатель)

Арверния, Кенабумское Графство, Артайус

25 Июля  814 года
11. Участь Лесника

Арверния, Кенабумское Графство, деревушка близ Серебряного Леса

1 Августа 814 года
12. Выбор Розы

[Menectrel]

Пытки (Историческая справка. Источник: Википедия и другие сайты)

В Средние Века в Европе была широко распространена вера в правдивость показаний, полученных под пытками. Об этом свидетельствует, в частности, выражения «узнать всю подноготную» и «подлинная правда».

В отношении еретиков и тех, кого считали колдунами и ведьмами, обычно действовал принцип:


"Тринадцатый вопрос о том, что надлежит помнить судье в застенке до допроса обвиняемого. Девятый акт судьи.

 По закону никто не может быть присуждён к смертной казни, если он сам не сознался в преступлении, хотя бы улики и свидетели и доказывали его еретическую извращённость."

т.е. чтобы добиться признания, такая ведьма\колдун\еретик всегда подвергается пыткам.

Как было указано выше, три фактора, и каждый из них самостоятельно, доказывают вину: улики, показания свидетелей и личное признание. Но для смертного приговора необходимо личное признание.

Про искупление грехов и смерть (казнь): 

«..насильственная смерть, является ли она заслуженной или незаслуженной, всегда искупляет грех если она встречена в терпении и с благодарностью..»

"Молот Ведьм" (1486) Генрих Инститорис, Яков Шпренгер.


Уверенность в правдивости признаний, вызванных пыткой, можно объяснить тем, что пытки обычно прекращались лишь тогда, когда показания жертвы стали совпадать с тем, что следователи считали правдой.


Однако в эпоху Просвещения стали появляться сомнения в истинности таких признаний. В разных странах причины этого были разными.

В Германии распространение просвещения привело к неверию в такие явления, как, например, полёты ведьм на метле. Это означало, что тысячи ведьм, сожжённых на основе своих собственных признаний под пытками, оговорили себя, несмотря на то, что их упорное непризнание продлило бы их муки, ведь «пытки обычно прекращались лишь тогда, когда показания жертвы стали совпадать с тем, что следователи считали правдой».

В России первым примером, заставившим сомневаться в результатах пыток, был случай с гетманом Мазепой.

В конечном счете, в России в течение всего XVIII века и юридическим, и фактическим венцом следствия считалось личное признание обвиняемого, и поэтому пытка, как вернейшее средство достижения этого признания, оставалась в арсенале правосудия.

Пытка в екатерининское царствование оставалась в ходу еще и потому, что добиться признания без истязания мог только высококлассный специалист, знаток человеческих душ, а таковых были единицы. Во-вторых, мнение о нерациональности и негуманности пытки разделяли с Ектериной еще может быть пять-десять просвещенных людей из высшего общества. В дворянско-чиновничьей среде по-прежнему царило убеждение, что только с помощью истязания можно заставить человека говорить правду. Пытка в России была формально отменена только указом 27 сентября 1801 года после скандального дела в Казани. Там казнили человека, признавшего под пыткой свою вину. Уже после казни выяснилось, что он был невиновен. Однако, этот указ скорее оставался одним из благих пожеланий либерального начала царствования Александра I.

В Европе с конца XVII века наблюдалось ограничение применения пыток, что связано с распространением гуманистических идей Просвещения. В Англии, благодаря развитию суда присяжных, пытка рано вышла из употребления, уже в царствование Елизаветы I пытка признавалась злоупотреблением, а в 1640 году была окончательно запрещена.

Во Франции пытка была отменена в 1789 году вместе с лютыми средневековыми казнями (последнее в истории колесование произошло в 1788 году).

В  Швеции их не было уже в XVI веке (исключая, естественно, процессы о ведьмах).

Жестокость обращения с людьми в политическом сыске отражает особенность политического строя страны, степень развитости судебной системы и гражданского общества. В тех странах, где действовал институт присяжных, где сложились традиции публичного суда, существовала адвокатура, там пытки исчезли рано.