Печать

[passer-by]

Не успела чуть раньше, но пусть будет. Хочу.

Они пробежали через сад к дому, держась в тени,
завернули за угол и оказались у задней стены,
густо затянутой плющом. Сюда глядели несколько
окошек второго этажа и крошечный балкончик.

[Марриэн]

Спасибо. 

Воробей, похож балкончик. 

Глава 2. Тот еще клиент

В караулке префектории Алексароса, куда приволокли Одо и Гвоздя стражники, было темно и жарко. Густые запахи кислого пота, чесночной похлебки и лежалой соломы переполняли помещение с единственным узким, точно бойница, оконцем. Более всего сие узилище напоминало лошадиное стойло с тем лишь отличием, что в конюшне, как правило, убирают чаще.
Ни свечки, ни лампадки арестантам не выдали и они сидели на полу в молчании, дожидаясь утра.
Одо тосковал, осознавая случившееся. Он, Одо Бернарди, сын достопочтенного законника джиора Бернарди, оказался пойман, словно бродяга и преступник? Как же будет злорадствовать отец... И как расстроится матушка...
– Как думаешь, что присудят? – спросил Гвоздь. Он тоже приуныл, но скорее по практическим соображениям.
– Штрафанут. Или заставят улицы мести и выгребные ямы чистить. Как дело повернется.
Гвоздь выругался сквозь зубы. Варианты его не устраивали.
– Может, расскажем, как было? Они же первые прицепились.
– Не надо, – ответил Гвоздь, ощупывая рассеченную скулу и снова прикладывая к ране влажную тряпицу, выпрошенную у стражника.  – Сами разберемся.  За кастет он мне ответит.
Проще всего было бы подремать, отдалив тревоги до утра. Но уже начинало светать, а спать-то не было никакой возможности: третий постоялец камеры храпел во всю мощь, разве что стены не тряслись.
Его, растрепанного и пропитого, притащили примерно через полчаса после друзей, и вел он себя на редкость безобразно: голосил благим матом, пинал стражников, угрожая карами земными и небесными, влиятельными знакомствами, как среди знати, так и среди городского дна, костерил свою постылую жизнь и  взывал к мести и прощению попеременно.
Стражники не прониклись его угрозами и не вняли жалобным мольбам, но без всякого почтения швырнули в камеру. Дебошир проскользил на пузе почти до самой стены, где ткнулся головой в солому и моментально заснул. Но моментально – увы, не значит бесшумно.
По стене резвой черной тенью побежал таракан. Одо испуганно дернулся –  показалось, что усатая мерзость сейчас провалится за шиворот.
Гвоздь поднялся, потянулся и решительно направился к спящему соседу. Тот не проснулся ни от легкого потрясывания, ни от пинка по ноге. Тогда Рамон принялся тормошить его всерьез.
Через пару минут встряска подействовала. Человек поднял отекшее лицо, с великим трудом открыл глаза и с ужасом уставился на Гвоздя.
– Ты кто?! – потрясенным голосом вопросил он. – Сгинь, нечистая сила!  Девятеро защитят меня, злобное порождение тьмы!
– Слышь ты, – раздраженно сказал Гвоздь – Задрал храпеть! Люди, может, всю ночь не спят!
– Да и пусть бы, – заявил человек. – Люди — дерьмо! Люди – свиньи! Жрут, спят, гадят и спариваются без смысла и цели. Бесполезные животные! Ненавижу-у!
– А сам-то ты кто? – проворчал Гвоздь. – Не из той ли породы?
– Я?! И я дерьмо! – согласился человек. – Но я не простое дерьмо, понял ты, убогий!
– Золотое, что ли? – фыркнул Гвоздь.
Но собеседник его уже увял и поник, как сорванная кувшинка, ткнувшись лбом в солому.
– О как, – озадаченно произнес Гвоздь, оставляя оратора в покое и возвращаясь на свое место. – Все полочкам разложил. Все – дерьмо, а он – наособицу.
Одо только кивнул, наблюдая, как за окошком светлеет небо. Наступало утро.

– Вот эти двое сначала, – сказал, слегка зевнув, молодой чиновник в черной мантии, и стражник принялся искать на связке нужный ключ. Одо и Рамон торопливо поднялись на ноги, одергивая одежду и приглаживая волосы. Без особого толка: вид у приятелей все равно был побитый и растрепанный. У Рамона отекла и потемнела скула, новый дублет треснул на боку и лишился половины пуговиц. У Одо зверски болели ноги – Бельчонок расстарался, запинывая соперника.
 Решетчатая дверь отворилась.
– Вылазьте, – велел стражник. Они повиновались.   
Караулка ожила. Ночная стража сдавала смену дневной. Слышались голоса, звон оружия,  приветствия, смешки и топот сапог.  Чиновник шел впереди, Одо и Гвоздь в сопровождении пары стражников – чуть в отдалении. Так они миновали коридор и остановились перед дверью. Чиновник вошел, стражники с арестантами остались снаружи.
Одо примерно понимал, что сейчас будет. «Быстрый суд» – разбирательство по мелким делам, которое уполномочен вести префектор — герцогский чиновник, управляющий квинтой. Здесь не требовалось ни защитника, ни прочего сложного судопроизводства, составляющего «долгий» или «герцогский» суд. Только здравый смысл управленца, судебник да практика.
Дверь отворилась.
– Заводи, – крикнул чиновник, и стражники втолкнули Гвоздя и Комара внутрь.
Одо поднял глаза и почувствовал, как лицо заливает краска стыда.
Префектор Алексароса был ему знаком. Коллега его отца, когда-то председательствовавший в Палате законников, он частенько бывал в особняке Бернарди. В последний раз они с Одо встречались прошлой осенью на дне рождения матушки. Но сейчас пожилой чиновник смотрел на Одо так, будто вовсе его не узнавал. Скользнул мельком, отрешенным, ничего не выражающим взглядом человека, которому донельзя надоели все эти мелкие преступники.
– Имя, род или прозвание. Место жительства. Занятие, – торопливо перечислил помощник пректора, вставая за конторку и придвигая лист бумаги.
– Одоардо Бернарди. Виренца. Квинта Алексарос, виа Маринайо.  Писарь в траттории «Бравая мышь»
– Рамон Гуттиереш. Виренца, квинта Алексарос, виа Маринайо. Подавальщик в траттории «Бравая мышь».
– Что натворили?
– Были задержаны после полуночи у Старого моста, – пояснил помощник. – Во время драки с неизвестными лицами. Орали, ругались, пинали стражников при аресте. Оторвали и разбили щит с гербом его светлости, что указывал направление герцогской дороги... 
Одо тоскливо стиснул зубы. Проклятый щит! Гербовый! По закону он считался собственностью герцогства! За такое спросят куда строже частного...
А ведь можно и повреждение моста вменить, с ужасом подумал Одо. А повреждение мостов, паромов и герцогской дороги — это ж на тюрьму тянет. Вот вляпались...
– Не мы начали, – угрюмо сказал Одо. – Они напали. Мы защищались.
Префектор нахмурился.
– Напали? Ради грабежа? Или из злобы? Кто именно, знаете? Требование на розыск подаете?
По чести сказать, Одо бы и подал. Пусть отвечают по закону. Но Рамон, самый пострадавший, был против, а подводить друга Комар не желал.
– Это скорее... забавы ради, – негромко сказал Рамон. – Не будем.
Префектор осуждающе покачал головой.
– Забавы ради, – пробормотал он сквозь зубы. – Что ж, в таком случае вменяю: бесцельное шатание по городу после гашения огней — раз, нарушение тишины и покоя – два, сопротивление страже при задержании — три и...
Он сделал паузу.
– ...повреждение городского имущества – четыре. Итого, – задумчиво протянул префектор, постукивая пальцами по столу.
Одо и Гвоздь напряглись в ожидании.
–  Итого, на два дня позорного столба и десять северо штрафа с каждого.
Одо снова кровь бросилась в лицо. Позорный столб! 
Позорный столб – это было куда гаже, чем мести улицы и даже черпать помои. Позорный столб — значит, тебя выведут на площадь и прикуют, словно обезьянку, на короткую цепочку, и ты будешь торчать там от рассвета и пока не сядет солнце, а все идущие мимо будут пялиться и смеяться, и обязательно найдутся придурошные мальчишки, которые станут дразниться и швырять в тебя всякой дрянью. А то какой-нибудь озлобленный на жизнь гад запустит и камнем. 
Краем глаза Одо заметил, что Гвоздь аж побелел, сжимая кулаки. Наверняка представил, как Тесса с матерью идет на службу и видит его такого.   
Позорный столб — это то, что долго не забудется. Долго не смоется.
– Вы... вы не правы, – начал Одо. – Как так?! С чего вы взяли, что это мы оторвали щит?!  Для такого обвинения нужны свидетели! Где свидетели?
Префектор слушал его все с тем же непонятным выражением лица. Одо чуял, что его несет, но уже не мог замолчать.
– Я... я... я защитника найму! Это же другая часть уложения! Это не на «быстрый суд», это на... Ой!   
Пламенная речь была предательски прервана. И кем! Лучшим другом! Гвоздь так сильно ткнул его локтем под ребра, что поток фраз прервался.
– Ну ты, Гвоздь! – негодующе просипел Одо, но Рамон Гуттиереш отодвинул его в сторону и заговорил.
– Мы виноваты, – просто сказал Гвоздь. – Мы по дурости. Зла не желали. Щит я оторвал, чтобы отбиваться. Только я в запале и не сообразил, что это щит. Может, не надо  нас к столбу — стыдоба ведь... Мы же не негодяи какие. За что столб?
Префектор снова постучал пальцами по столу. Минута тянулась невыносимо долго.
– Ладно, – проворчал он. – Принимая во внимание вашу молодость и то, что ваши отцы – почтенные горожане, на первый раз я проявлю милосердие. Назначаю штраф в пятьдесят северо с каждого. Внесете в канцелярию под расписку до конца недели. Если не выплатите или попадетесь на подобном снова — будет столб. Пошли прочь!
Гвоздь поклонился, дернув Одо за рукав.  Префектор, уже не глядя, ткнул пальцем в сторону двери, и приятели торопливо вымелись на улицу мимо стражников. Снаружи сияло утреннее солнце. Жизнь казалась неимоверно прекрасной, улочка – донельзя просторной.
– Следующий кто? – донеслось через окно префектории. – Данчетта?! Снова Данчетта?! Да как же он надоел, простите Благие! Когда ж он упьется-то? Тащите сюда это гениальное дерьмо! Не расплескайте! 
Одо и Рамон переглянулись и дружно сбежали с крыльца.

[Tany]

Пожалуй, повезло ребятам Спасибо, Марриэн

[Красный Волк]

А о Данчетте-то ребята, похоже, тоже наслышаны, пусть в лицо его и не знают... И снова - огромное спасибо за продолжение, эрэа Марриэн! Читать - одно наслаждение.

[katarsis]

Вроде, легко отделались. Только не знаю, как насчёт денег, много это для них или мало.

[Марриэн]

Пожалуй, повезло ребятам

Tany, могло быть хуже.

А о Данчетте-то ребята, похоже, тоже наслышаны, пусть в лицо его и не знают...

Красный Волк, это весьма известная в городе личность.

Вроде, легко отделались. Только не знаю, как насчёт денег, много это для них или мало.

katarsis, денежный вопрос сейчас немного проясним.


Блаженное чувство счастья длилось недолго. Примерно до того момента, как они свернули в ближайший переулок, и префектория скрылась из виду.
– Нашел, где рядиться, – проворчал Гвоздь. – Ты, Одо, не в обиду будь сказано, свои дикие замашки брось. С людьми договариваться надо. А коли виноват, так и признаваться.
Одо промолчал, не желая спорить. Он не знал, что подействовало сильнее: искреннее покаяние Гвоздя или нежелание префектора ставить уважаемого коллегу по корпорации в неловкое положение, осуждая его сына к позорному наказанию.
Но в любом случае иногда именно что надо рядиться. Нельзя быть покорным барашком. Одо и сам не знал, откуда вынырнуло из него это неуемное желание спорить и доказывать свою правоту, даже не будучи правым. Наверно, то, что ты сын законника, накладывает вечную печать проклятия — не смоешь.
– Деньги-то где возьмем? – вернул его к насущным проблемам Гвоздь. – Сто северо – не шутка.
– Придется кубышку потрошить, – вздохнул Одо. – Может, у твоего отца попросим?
– Ты еще у своего попроси, – проворчал Гвоздь. – Не младенцы, сами справимся. 
Ну да, справимся, уныло подумал Одо. Мелькнула мыслишка сгонять в Таору — там жила старшая сестрица – и втихаря стрельнуть в долг у ее мужа (с ним Одо вроде не ссорился), но Одо отверг идею, как недостойную. Если уж доказывать, что ты взрослый, так всем и во всем.   
Погруженные в размышления, они свернули на виа Маринайо.
– Ой! – сказал Одо, останавливаясь. – Там твой отец!
Альфонсо Гуттиереш стоял на пороге траттории, сложив руки на груди, и с интересом наблюдал, как приближаются загулявший сыночек с приятелем. Над головой его покачивалась разноцветная вывеска с названием заведения и яркой эмблемой, призванной привлекать посетителей.
Вывеска траттории, как считали здешние жители, была поистине достопримечательностью улицы. Она изображала упитанную круглощекую мышь, но не простую, а стоявшую, подобно человеку на задних лапах и облаченную в одеяние кондотьера: кирасу, зеленый плащ и алый берет с пером, залихватски сдвинутый набок. Судя по алой хризантеме на плаще, сия воительница успела поучаствовать во всех крупных сражениях Аддирских кампаний.   
Бравый зверек держал одной лапой пику, а  другой подымал кубок. Чуть ниже была прикреплена иная, маленькая и лаконичная вывеска – чернильница и перо. Она намекала, что здесь доступны не только еда и питье, но и услуги грамотея, способного за скромную плату оказать посильную помощь ближнему. Вывеска эта появилась не так давно, с той поры, как в «Бравой мыши» обосновался Одо и, разумеется, не шла ни в какой сравнение с боевым зверьком. 
Но, пожалуй, человек, стоявший под вывеской, являлся еще большей достопримечательностью виа Маринайо. 
Бывший солдат, потомок лишившихся родного дома  уроженцев Истиары, прошедший в армии Тавиньо Таорца обе аддирские войны, Альфонсо Гуттиереш и в  своем солидном возрасте выглядел, как человек, способный любого противника заставить попятиться. Поджарый, загорелый, с сильными руками и крепкой шеей, он под настроение забавлял завсегдатаев траттории тем, что гнул подковы и подымал на спор тяжеленные камни.
Гвоздь был юной копией отца. Единственным отличием были волосы: темные у Альфонсо и, по какой-то прихоти судьбы, очень светлые, словно соломенные, у Рамона. Ни у джиори Беллы, ни у малышни такого контраста не наблюдалось.
Однако это необычное сочетание светлой шевелюры и черного глубокого взора делало внешность Рамона весьма привлекательной для женского пола. Одо даже слегка завидовал: сам он был человеком довольно обычным: среднего роста, с быстрыми мальчишескими движениями и мальчишеским же выражением на лице. В диком мяче эта его вечная легкость была только на руку, делая его прекрасным игроком-бегуном, но по жизни скорее мешала: Одо почти никто не воспринимал всерьез. Никто посторонний бы и не подумал, что Комар на самом деле  почти на полтора года старше друга и уже разменял девятнадцать.     
Бородка – Одо пытался ее отрастить, чтобы выглядеть представительнее – тоже разочаровывала, росла медленно и получалась какой-то неопределенно-русой. Словом, обычный вирентиец.  С такой внешностью на картины не попадают.  Ну, разве что совершив нечто великое.
А совершить великое Одо мечтал. И был уверен, что обязательно совершит. Но где и как, понятия не имел. То ли рыцарский турнир выиграет, то ли принцессу спасет. Но чтобы участвовать в турнире, нужно иметь благородное происхождение, а единственная девица в герцогстве, которая могла считаться «принцессой» – дочь Саламандры, благородная Лаура Маррано, жила себе спокойно да мирно где-то в обители неподалеку от города и в спасении не нуждалась. Да и в защите тоже, на то легионеры имелись.
И как прикажете думать о великом, если голова постоянно занята всякими мелкими жизненными заботами? Пока пробегаешь день, пытаясь заработать, все большие мысли испарятся. А ночью погулять надобно. И поспать иногда.
Так что о величии лишь смутно грезилось, а пока получалось лишь попадать в дурацкие ситуации. Вот как сейчас.
Все эти мысли бестолково прокрутились в голове Одо, пока они шли по улице к крыльцу траттории, и высокая фигура Альфонсо Гуттиереша приобретала грозную мрачность.
– Я смотрю, ты весело провел ночь, сынок? – заметил он, пристально рассматривая ссадину на лице Гвоздя.
– Весьма, батюшка, – ответствовал Гвоздь.
– Надеюсь, я не услышу, что ты осрамился?
– Не услышишь, батюшка.
–  Чем это тебя так?
– Кастетом, батюшка.
– Н-да, нравы ныне в упадке, – разочарованно произнес Альфонсо Гуттиереш. – В мое время было не так. Желаешь крови – так доставай клинок, желаешь драки – закатывай рукава. Третьего не дано. Кастет в кулаке считался позором. Встретишь эту шваль снова, проучи, как следует. Я приказываю.
– Непременно, батюшка.
– Идите умойтесь и смените одежду, пока мать не увидела. Она у Бьянки, дитя пеленает.
И Альфонсо Гуттиереш спустился с крыльца навстречу подводе торговца овощами – тот трижды в неделю перед тем, как отправиться на городской рынок, завозил в тратторию корзину-другую зелени, а в сезон – моркови, лука и репы.
Одо слушал этот разговор с изумлением. Он ожидал чего-то более масштабного. Явись он в разодранном дублете и с синячищем в родительский дом, выговоров и причитаний было бы на неделю.
Они с Гвоздем просочились внутрь и прислушались. Траттория еще не открылась. В зале было полутемно, сквозь запертые ставни едва пробивался свет.
Ренато, муж Бьянки, сестры Рамона, зевая, бродил по залу меж столами, рассыпая свежий тростник на пол.
Завидев шурина, он посмотрел на него с укоризненной насмешкой серьезного женатого человека, который давно не разменивается на глупости. 
– Красавчик, – только и сказал он. 
– А то, – гордо ответствовал Рамон, и друзья торопливо бросились к задней двери, за которой ждала  бочка с водой и миска толченого мыльного корня.
Когда они наконец добрались до мансарды и переоделись в повседневное свое платье, Гвоздь с тоской обозрел нанесенный парадной одежде ущерб. Одо же уныло посмотрел на лежавшие на столе запасные струны, к которым теперь не было инструмента.
– Да уж, погуляли, – подытожил Рамон. – Ну, доставай заначку, что ли.
– Может, не надо, – грустно протянул Одо. – Жалко.
– У пчелки жалко. Доставай.
Одо отошел к окну, разбежался и, подпрыгнув, вцепился в балку, удерживавшую крышу. Подтянулся, дрыгая ногами, нашарил припрятанный на балке узелок и спрыгнул.
В узелке лежали кровные, нажитые честным трудом и терпеливо скопленные монеты.  Нет, не просто монеты, а овеществленные в серебро надежды на будущее.

В дикий мяч в Тормаре играли всегда. Ученые люди говорили, что даже древние фрески в Лунном городе и те сберегли на своей поблекшей штукатурке сюжеты игр далекого прошлого. Пройдя через века, забава эта ничуть не утратила популярности. Всегда найдутся люди, готовые посостязаться с ближним в силе и ловкости и безнаказанно подраться стенка на стенку. Дикий мяч удовлетворял обе эти потребности одновременно, и если на юге его немного потеснили игры с быками и бои с тварями, то в центральной и северной Тормаре он позиции не сдавал.
Виренца не была исключением из правил. Играли все: и благородные, и простолюдины. Команд в столице и окрестных селениях было вдоволь. Самые старые насчитывали уже пару-тройку веков, содержались на средства корпораций или родовитых дворянских семейств, но постоянно образовывались новые: подмастерьев одной мастерской, солдат одного подразделения или просто парней с одной улочки или квартала. И каждая команда ставила себе  донельзя амбициозную цель: выиграть Турнир Радостного Солнца, что ежегодно проводился в самый длинный день года.
Такой вот командой: новой, уличной и дерзкой были «Коты Маринайо», в которой подвизались Гвоздь и Комар. Капитаном «Котов» был Гильерме Джакомини, мелкий портовый служащий. Ему был аж двадцать один  год, остальным – от девятнадцати до шестнадцати, а значит, ничего невозможного для «Котов» не существовало. Однако, имелись и проблемы.
Команда, как уже говорилось, была недавно собранной, никому не известной, а оттого знатного покровителя не имела. А, значит, все расходы ложились на плечи игроков, а расходы те были немалые. Это только кажется, что для игры только туго набитый мяч и потребен. А если посчитать...
Перво-наперво нужно знамя с эмблемой – здоровенным черным котом. Нужны туники единого цвета, щитки на локти и колени и специальные старинные тупоносые подкованные башмаки.  Нужно заплатить трубачу, и барабанщикам, и мальчишкам в процессии, нужно сделать пожертвования в храмы, нужно выкупить скамьи для зрителей, чтобы пришедшие смотреть турнир друзья и родичи нечаянно не оказались среди болельщиков чужой команды. И вечеринку в честь начала турнира надо закатить обязательно, чтоб люди не думали, что «Коты» – нищие жлобы!   
Словом, траты были немалые, но Рамон и Одо смотрели на перспективу и стойко откладывали денежки, чтобы честно внести свой взнос. И вот за месяц до турнира, когда вот-вот наступит время трат, они остались с пустыми карманами. 
Перед ребятами как стыдно будет, горько подумал Одо. Может, вернуться и согласиться на столб?
– Деньги сгинут, позор останется, – словно прочитав его мысли, отозвался Гвоздь. Он еще раз пересчитал монеты, оставив две-три лишние уныло блестеть на столе, снова завернул деньги в тряпицу, сунул сверток за пазуху и направился к двери. – Надо отнести в префекторию.
– Может, подождем? – попытался протестовать Одо. – Мало ли...
– Удары и долги мужчина возвращает сразу, – задумчиво ответил Гвоздь. – Так отец говорит. 
– Завтракать! – донесся снизу голос джиори Беллы. – Живо все за стол! Кто последний – чистит жаровню!
Рамон мигом выскочил из комнаты. Одо бросился следом, прыгая через две ступеньки. Завтраки джиори Беллы ему нравились, а вот закопченные сковородки – не особо.

[katarsis]

Отец у Гвоздя понимающий. Сам, видимо, таким же был

А с деньгами, видимо, придётся что-то придумывать. Не висеть же на шее у товарищей по команде.

[Tany]

Удары и долги мужчина возвращает сразу, - правильная выучка у парня Спасибо, Марриэн

[Красный Волк]

Да, батюшка у Гвоздя замечательный, а сына воспитал как надо . Огромное спасибо, эрэа Марриэн!

[Марриэн]

Спасибо 

А с деньгами, видимо, придётся что-то придумывать. Не висеть же на шее у товарищей по команде.

А пока придумывается, будут работать.
Например, вот так. 

Здоровенный детина в простеганной куртке навис над сидящим Одо каменной глыбой.
– Письмо желаю, – сообщил детина с сильнейшим горским акцентом. – Бабе своей, на родину, в Калмарис. Сообразишь?
Одо благосклонно кивнул и указал на скамью напротив. Детина, судя по виду и говору из наемных охранников, что сопровождали купеческие обозы через всю Тормару, упал на жалобно заскрипевшую скамью, облокотился на столешницу локтями и умолк. 
– И что писать? – устало уточнил Одо, отодвигая чернильницу в сторону. С момента открытия траттории и до сегодняшнего позднего часа он (с перерывом на послеобеденный сон, разумеется) трудился, почти не имея возможности отвлечься. Расписка, принесенная Гвоздем, из префектории, побуждала к действию. Но, увы, результаты трудов были незначительны: горстка меди и пара северо за деловые письма. С такой скоростью убытки не восполнишь, ведь из заработанного часть надо было внести в общий котел траттории, а часть потратить на бумагу, перья и чернила.
Наемник поскреб в затылке.
– Ты, писарь, сам придумай. Парни говорили, ты ловок по сей части. А я не мастак словеса-то складывать. Умел – не пришел бы.
– Ты скажи, какая она у тебя? – унылым тоном произнес Одо, почесывая пальцем бровь.
– Зачем тебе? – насторожился наемник.
Сглазу, что ли, боится, подумал Одо. Горцы, они все суеверные.   
 – Чтоб я смекнул, как красивше написать. 
– Ну, баба как баба. Такая... справная. Щеки румяные, сама в теле, есть за что подержаться.
Одо задумался. Представилась статная горожанка, сочная, словно наливное яблочко. Значит, писать надо весело, с зубоскальством. Это в десять-то вечера, когда носом клюешь...
– Молодая она?
– Да не.  Мы уж с ней лет пяток как того этого...
Одо несколько поубавил своему видению румянца и добавил пронзительности во взгляде.
– А что ты сказать-то желаешь?
Наемник погладил щетину на подбородке.
– Ну как... отписать надобно, мол, добрался до Виренцы живой. Скоро дале отправляемся. Шли без тревог и задержек. Вот только на Босом распутье заварушка случилась: отметину разбойники поставили, – он указал на заживающую  царапину на щеке. – Но ты про то не пиши, а то она еще подумает, что всерьез чего стряслось. Не тревожь.
Одо делал быстрые пометки в черновике.
– А еще что?
Наемник замялся.
– Ну... как... не знаю. А люди чего пишут?
– Скучаешь ты по ней? – задал наводящий вопрос Одо.
– Да известно же, – оживился наемник. – Что спрашиваешь?  По справной бабе завсегда скучается. Здесь тоже красотки встречаются, но какие-то не те... Окружности нет.
– Ладно, – Одо кивнул. – Я понял. Ты, вот что: посиди с четверть часа у стойки, винца вон закажи. А я сейчас все оформлю и тебе представлю.
– А пивка нет?
– Было, – Одо сделал знак Гвоздю: мол, принимай клиента. – Вчера бочонок привезли.
Наемник поднялся на ноги и шагнул было к стойке, но внезапно обернулся и резко наклонился к Одо.
– Слышь, писарь. Ты так напиши, чтоб она сомлела. А то там хмырек один к ней подкатывает. Как бы не вышло чего. – Он оглянулся, словно боясь, что кто-то подслушает. – И это... пропиши, что я при наваре. Отрез крашеной шерсти прикупил, и жемчуга речного низку, и чарки серебряные, чтоб папаню ейного угощать со всем почтением. А как в Лунный город доберемся, так я ейной мамане ветку храмового кедра куплю. Пусть она и змеища, но обещался и куплю. Напишешь?
И он двинулся к стойке.
Одо проводил его унылым взглядом и взялся за перо.
«Дражайшей джиори...» а имя-то как? ладно, оставим местечко, имя после добавим...
Ну, что это за тоска – сочинять такие вот письма. Все обороты давно обкатаны, рука набита, путь известен. Поприветствовать, спросить про здоровье родни, кратко сообщить о своих делах, не особо вдаваясь в подробности (ибо кто же доверит писарю и бумаге все секреты).  Никакой возвышенности душевной. Никакого полета мысли. Одни... окружности.
Одо быстро изложил все незамысловатые перипетии пути наемника и перешел к главному.
«Однако сердце мое и мысли заняты лишь тобой, моя милая (пробел для последующей вставки имени).»
Теперь надо, «чтоб сомлела». Одо тоскливо  подпер щеку рукой.
Чтобы такое написать?
Он ненавидел сочинять любовные послания. Это же не стихи, где можно развернуться вовсю, воспарив мечтой. Что может говорить такой вот наемник своей женщине? Как ему, косноязычному, в голову-то влезешь? 
Поразмыслив, Одо решил пойти привычным путем и добавил немного прозы, почерпнутой  «Трактата о любовном томлении», сочинения, на его вкус, прекраснейшего, но, увы, распространявшегося исключительно в списках, ибо косные типографы не брались такое печатать. И добавил-то всего два-три предложения, но наемник, когда пришла пора зачитывать готовое письмо, как-то озадачился.     
А Бьянка, пробегавшая мимо с кувшином, покраснела и округлила глаза.  Она-то чего? Замужняя ведь...
Дочитав, Одо посмотрел на клиента, пытаясь определить, доволен ли тот результатом. А то ведь, бывало, и плевались всякие невежи. Наемник растерянно чесал щеку.
– Ну как? – осторожно спросил Одо. – Годится?
– Годится. Ты только это... про губы, плечи и дальше... Вымарай все.
– Да как так? – изумился Одо. – Это ж самое-самое. Чтоб сомлела! Почему?
– Она ж неграмотная, – пояснил наемник. – Она ж к фламину нашему пойдет, чтоб прочли. Разве ж можно такое, да чтоб чужие люди слышали? Срамота...
А сразу нельзя было сказать, мысленно взвыл Одо. Никакого простора для творчества!
– Иди, – уныло произнес он. – Возьми еще пива. Сейчас перепишу.

[Tany]

  Бедняга Одо, это примерно, как рекламу соковыжималок десяти различных фирм сочинять, стараясь не слишком повторяться.

[katarsis]

Что ж, пожелаем Одо терпенья в его нелёгком деле

[Красный Волк]

Наемника-горца этого ну просто как живого видишь . А продолжения жду, как всегда, сгорая от нетерпения. Спасибо, эрэа Марриэн!

[Марриэн]

Спасибо.
Что ж, сейчас труженик еще поработает.

Наконец письмо было закончено и вручено клиенту в обмен на полтора северо (Одо обнаглел и накинул вдвое за испроченный лист бумаги). Наемник убрался восвояси и вовремя: близился час гашения огней, и траттория вот-вот должна была закрыться. 
Одо разогнул спину, потянулся и поморгал, оглядывая помещение. Его столик располагался в углу, чтобы клиенты могли диктовать письма, не боясь, что весь зал греет уши, так что Комар мог видеть всю привычную обстановку «Бравой мыши».
Посетители потянулись к дверям, прощаясь с Альфонсо, который с приветливым видом кивал завсегдатаям из-за стойки, Гвоздь и Бьянка бродили по залу, собирая миски и кружки и попутно гася светильники. Джиори Белла с младшей дочерью ушла мыть посуду. 
Ренато (вообще-то считавшийся в заведении вышибалой) помогал старику-соседу выводить собутыльника, такого же старика. Наблюдать, как Ренато, способный с одного  удара сбить человека с ног, бережно, чуть ли не под локотки, тащит пьяненького к порогу, было смешно.
День сегодня прошел спокойно, без ссор и перепалок. А уж драки в «Бравой мыши» вообще  были редкостью: одного вида Альфонсо, взявшего в руки древко от алебарды, было достаточно, чтобы у задир исчезал запал. А уж когда по правую и левую руку от старшего Гуттиереша вставали сын и зять...
– А мне не подсобишь, писарь?
Одо даже вздрогнул. Он и не заметил, как этот человек подошел. Он просто возник из полумрака, бесшумный, словно черный лис.   
– Мы закрываемся, джиор, –  ответил Одо с вежливой улыбкой. – Придите завтра поутру, и я с радостью помогу изложить ваши мысли на бумаге. Письмо с дословной записью под диктовку — половина северо, деловое письмо либо долговая расписка – северо. Послание даме сердца с возвышенными выражениями – полтора...
– К чему откладывать на завтра? – проговорил человек. – Никогда не знаешь, не изменит ли утро твои планы и желания. Живи сегодняшним днем, писарь. Не упускай шансы.
Меж пальцами кожаной перчатки возник серебряный декейт. Человек подбросил его, поймал на раскрытую ладонь  и протянул Одо.
– Какая глубокая мысль, джиор, – согласился Одо, с одобрением посмотрев на монету с ястребиным  профилем короля Маноэла. – Думаю, я смогу уделить полчаса, пока мои друзья прибирают зал. Присядьте. Обождите, я мигом все подготовлю.
Он быстро достал из ящичка чистый лист бумаги, подлил из бутылки в чернильницу и проверил песок в малой чашечке. Добрая оплата требует доброй работы, и Одо собирался не ударить в грязь лицом. Проделывая все эти манипуляции, Одо искоса поглядывал на своего клиента, дивясь про себя, что за странная добыча попала в его буквенные  силки. 
Человек и впрямь немного напоминал лиса – изрядно потрепанного жизнью, но все еще опасного и вполне способного устроить погром в курятнике. Он был весьма высок и показался Одо тощим, словно скроенным лишь из костей, жил и обветренной, потрескавшейся кожи. Черный берет с одиноким пестрым пером незнакомец небрежно бросил на стол, обнажив вьющиеся изрядно тронутые сединой пряди волос. Левый глаз его полностью скрывала  черная повязка, но правый — бледно-зеленого оттенка смотрел так пристально и зорко, что становилось слегка не по себе.
Что-то в этом узком лице, во взгляде единственного глаза, даже в седых усах и смешной козлиной бородке,  какие в Тормаре носили разве что иноземцы,  насторожило и встревожило Одо. Незнакомец смотрелся малость чудновато, то никак не напоминал человека, который не сумеет связать пары слов на бумаге. Ну, да ладно. Любой каприз за ваше серебро.   
Одо тщательно заточил свежее гусиное перышко, подул на него, пробуя орудие труда на палец.
Человек взирал на все эти приготовления со слегка рассеянным, но добродушным видом, пощипывая бородку пальцами левой руки. Он оперся на стол так, что плащ сполз с его правого плеча, и Одо наконец сообразил, отчего незнакомцу  понадобились его услуги. Правая рука человека лежала на сделанной из полотна перевязи, и была упрятана в бинты и лубки.
– Не свезло вам, джиор, – посочувствовал Одо.
– Напротив, – возразил человек. – Невероятно повезло. Я бы сказал – исключительно.
Одо решил не развивать тему.
– Я готов, – провозгласил он. – Так что пишем?
– Для долговой расписки следует для начала завести долги, а это не по мне. И уж извини, но если моя дама сердца прочтет те выражения, что ты использовал в предыдущем письме, то она решит, что я вконец спятил...
– Я опираюсь на лучшие образцы изящной куртуазной словесности! – слегка обиделся Одо. –   Еще никто не жаловался. Ну, почти. 
– А я уповаю на здравый смысл. Ты слишком юн, чтобы иметь достаточный опыт в этом вопросе. Впрочем, читать мои письма она все равно не станет, так что оставим сию лишенную благодати затею. Будь добр, пиши под диктовку. Будет три письма.
Человек оперся щекой на левую руку и начал говорить...
Когда с первым (поразительным с точки зрения содержания) посланием было покончено,  человек посмотрел на опешившего Одо и рассмеялся.
– Расслабься, парень. Ты всего лишь рука, выводящая буквы. За содержание отвечаю я.
– Я впервые, – признался Одо. – Раньше не доводилось...
– Все бывает в первый раз, парень. Не такая это и редкость. Кликни приятеля, пусть принесет вина.
Одо жестами подозвал Гвоздя — тот давно перевернул стулья и теперь с мрачным выражением лица подпирал косяк, наблюдая за тем, как в поте лица трудится друг.
–  Островное фоларо есть? – осведомился клиент.   
–  Найдется, коли поискать, – подтвердил Гвоздь.
– Так не медли,  – улыбнулся человек — Два бокала. 
Одо ожидал, что Гвоздь намекнет на поздний час и правила. Но, слава Благим, Рамон не стал спорить: какой дурак выгоняет клиента, заказавшего  самое дорогое вино, какое есть в траттории.  Гвоздь степенным шагом отправился к стойке и вскоре вернулся с кувшинчиком и бокалами.
– Пей, – кивнул Одо клиент, когда Гвоздь, повинуясь приказу, разлил тягучую почти черную жидкость по бокалам. Бокал  заказчика оказался наполнен полностью, второй — едва ли на треть.
Вино было сладким и невероятно крепким. У Одо дыхание замерло с непривычки. Даже в отцовском доме он пробовал такое всего дважды: отец считал, что это праздная роскошь и потворство плоти. 
– Успокоился? – спросил человек, когда Одо сделал еще пару глотков. – Тогда давай-ка за работу.
Он откинулся на стуле, глотнул вина и с мечтательным видом произнес:
Всем птахам малым, на закат летящим,
Я, как пророк забвенья, говорю... 
В первый миг Одо опешил, но тут же с губ само собой сорвалось:
О птицы вешние, живите настоящим,
Ведь прошлое подобно янтарю.
Незнакомец приподнял бровь.
– Да ты, как я посмотрю,  и в самом деле не чужд поэзии? Знаешь, кто сочинитель?
– Если бы, – с готовностью ответил Одо. – Никто же не знает. Тормарский Виршеплет, так он подписывается. У меня есть обе его книги...
Он осекся. Были обе книги. Один томик остался в отцовском доме и наверняка уже предан огню. Жаль, если так, но Одо ушел со скандалом, не взяв ничего, кроме одежды на себе и того, что было в поясной сумке.
–  Обе? – удивился человек. – Одна, без сомнения, «Иллюзии небес», но вторая?
– «Песни фасарро, исполненные в час полуночи», –  с выражением произнес Одо. – Недавно появилась.
Признаться честно, он не раз ввертывал выражения из «Песен» в свои письма, когда позволял момент. А после сравнивал свои творения со строками Виршеплета — и расстраивался, ибо сравнение всегда было не в его, Одо, пользу. Но что поделать, если Благие не отсыпали той звездной пыли, что проникает в глаза, уши и сердце, делая поэтов поэтами.
– Отстал я от жизни, – с полушутливой горечью произнес человек. – Но ты пиши, а то твои товарищи скоро умаются тебя ждать.
Одо торопливо обмакнул перо в чернильницу. Он с удовольствием еще поговорил бы о поэзии, но декейт следовало отработать.
– Прямо так и писать? – уточнил он.
– Именно. Справишься без диктовки?
Одо заскрипел пером, в два счета управившись с делом.
– Дописал? Теперь слушай дальше. 
Человек  помедлил, постучав пальцами по столу. Одо ждал, навострив уши. 
– Милостивая госпожа, королева снов и сердец! Усталый путник с радостью в сердце извещает о своем возвращении и уповает на то, что не забыт  Искренне надеюсь, что ты, отрада души моей, пребываешь в добром здравии, равно как и домочадцы твои. Посему знай, что я намерен появиться на пороге известного тебе дома в ближайшее время.  Зажги огонь, постели свежие простыни. Точка.   
Одо невольно хмыкнул, дописывая последние слова.
– Желаешь что-то сказать? –  осведомился клиент.
– Вы вроде бы не собирались сочинять любовные послания? –  съехидничал Одо.
– А кто сказал, что оно любовное?! –  изумился незнакомец. –  Окстись, юнец!
Одо смущенно улыбнулся.
– Теперь третье, – сказал человек, когда Одо отложил второй лист в сторонку сушиться. – Третье.
Он пощелкал пальцами левой руки и надолго задумался. Одо ждал.
– Просыпайся, дозорный, ибо время твое – песок истекший и сердце твое – стекло оплавленное.  Пиши.
Одо, дивясь про себя, послушно набросал сказанное, после чего в третий раз начертал внизу листа положенные строки: «Одо Бернарди из Алексароса Вирентийского дословно записал», поставил свою подпись и пододвинул все три листа заказчику — на проверку. Тот быстро просмотрел послания.   
– Значит, тебя зовут Одо Бернарди? – между прочим спросил он. – Ты часом не в родстве с законником Бернарди?
– Я его сын, – через силу признался Одо. 
Заказчик снова впился в Одо зеленым пронзительным взглядом.
– Какая забавная ирония, – проговорил он, но прежде чем насупившийся Одо открыл рот, чтобы уточнить, что именно забавного увидел незнакомец, тот уже вернулся к делу.
–  Запечатай. Сургуч есть?
Одо  поспешно растопил в ложке кусочек сургуча, осторожно вылил на сложенное письмо, соединяя края бумаги. Человек левой рукой расстегнул ворот рубашки и вытянул цепочку, на которой висел тусклый серебряный перстень-печатка. Кроме того, на цепочке болтался тяжелый железный ключ. Заказчик оттиснул на сургуче изображение печатки. Так все три письма были должным образом приготовлены к отправке.
Декейт был отработан, но клиент не спешил покидать Одо.
– Видишь ли, писарь, – вздохнул он, – есть проблема. Написать письма — полдела. Что проку в послании, если его некому отнести? А ведь послания срочные, особенно первое. Видят боги, я бы щедро одарил прыткого посыльного...
Одо насторожился.
– И сколько вы бы заплатили такому шустрому молодцу? – спросил он.
– Дай подумать. Учитывая срочность, скрытность и ночной час — ведь огни уже погасили, не так ли? Да, пожалуй, пять декейтов были бы нужной ценой. У тебя есть кто-то на примете, писарь?
Одо сглотнул. Пять декейтов! Да что ж за удачная сегодня ночь! Деньги сами текут в руки — только лови!
– Есть! –  тут же ответил он. – Я! Я лучший в Алексаросе бегун, джиор! Я играю за лучшую команду по дикому мячу! За «Котов Маринайо»! И город я знаю! Назовите адреса, и ваши письма будут доставлены в лучшем виде.   
– Что ж, мне нравится твой настрой, юнец, –  улыбнулся заказчик. – Вижу ты внял моему призыву жить сегодняшним моментом. Слушай и запоминай...

[Красный Волк]

Что-то тревожно стало за Одо. Не решит ли таинственный заказчик, кем бы он ни был, что парень знает слишком много?.. И снова - большое спасибо за великолепное продолжение, эрэа Марриэн!