Нашла прекрасную иллюстрацию к моему старому фанфику
Гитара
У соловья на крылах
влага вечерних рос,
капельки пьют луну,
свет ее сонных грез.
Ф.Г. Лорка
Я встретил ее весенним вечером, напоенным ароматами цветущих лимонов и запахами жареного мяса из дверей таверны. Было полнолуние, огромный желтый шар висел над морем, белые ночные цветы светлыми звездами сияли в темной зелени листвы. Из глуби садов доносились соловьиные трели да дальний собачий лай. Она шла по булыжной мостовой в окружении подруг. Смуглые девушки в подвязанных под грудью блузках, юбках с пышными оборками, звонко смеялись и делали вид, что не замечают восхищенных мужских взглядов. Наверное, там были женщины красивее ее, но именно этот голос, какой-то тревожный, с хрустальными переливами, очаровал меня. Видать, у меня был глуповатый вид – бледный молодой человек в потертой бархатной одежде с внезапно замолкнувшей лютней в руках. Я часто играл в этой таверне, посетители, в основном, местные рыбаки и отбившиеся от своих суден моряки, платили достаточно, чтобы не умереть с голоду, снять комнатенку в том же трактире да купить пару дешевых побрякушек случайной подружке. А что еще нужно бродячему бездомному певцу? Да, я перекати-поле, романсеро, сирота, подобранный из милости странствующим артистом. Он передал мне свое ремесло, а сам давно упокоился под одинокой оливой близ старой дороги.
Она подошла поближе, склонилась надо мной так, что темные кудри мазнули по моей похолодевшей щеке, рассмеялась, словно хрустальные шарики упали на серебряное блюдо, и уронила в пыль цветок лимона. Когда я осмелился поднять глаза, стайка девушек уже уходила дальше по лунной дорожке. Нет, я обычно не робок с женщинами, редкую ночь у меня не было подружки, но эта… Всякий бы понял, что с ней нельзя просто так, как с любой. А ведь тоже, если разобраться, бродячего роду-племени. Кто знает, откуда взялись эти шумные, веселые, смуглые люди в разноцветных повозках. Их мужчины меняли лошадей, ковали железо и при малейшей мелочи хватались за широкие кованые ножи, а женщины плясали, пели и гадали о будущем. Само собой, все они немного приворовывали, это у них грехом не считалось, скорее, доблестью.
Они ушли, а у меня в ушах все звучал ее голос. Тревожно-хрустальный , прохладный, как ветер с моря, и горячий, как жар раскаленного на наковальне клинка. Я узнал бы его из тысяч других. А ведь даже не видел толком ее лица и фигуры. Я поднял все еще благоухающий нежный цветок и засунул себе за ухо.
***
Наполнилось огоньками
мое шелковое сердце.
Ф.Г. Лорка
Фигура у нее оказалась замечательной: тонкий стан, высокая грудь, округлые бедра. Все это я рассмотрел на следующий день – она зашла погадать в нашу таверну. А еще - тяжелые иссиня-черные волосы, на сей раз в них был желтый цветок речного ириса, и пухлые капризные губы, чуть раскосые карие глаза под тяжелыми веками. Это лицо никто не назвал бы правильным, но было в нем что-то притягательное, манившее погрузиться вглубь темного взгляда, вдохнуть пряный аромат кожи, зарыться лицом в облако волос. Верно, она прочитала все это в моем взгляде. Немного наклонила вперед голову, усмехнулась уголками глаз, стремительно подошла к столу, села рядом на тяжелую дубовую скамью. Звякнули браслеты на смуглых запястьях.
- Угостишь вином, чико?
Я молча кивнул, заказал кувшин лучшего красного, козьего сыра и печеных бараньих ребрышек .
Она хорошо ела, так едят сельские пахари после целого дня работы. Потом достала из-за корсажа серебряную монетку, положила на стол.
- Ты не жадный, чико, но я сама за себя плачу. Пойдешь со мной к морю?
В этом городе все дороги ведут к морю. По неровным ракушечным плитам мы спустились на берег и побрели вдоль кромки прибоя. Оглушительно вопили чайки, зеленые волны лизали наши босые ноги. Там, на белом песке, у пенной морской кромки, она впервые поцеловала меня долгим поцелуем…
***
Мой поцелуй был гранатом,
отверстым и темным,
твой рот был бумажной розой.
А дальше – снежное поле.
Ф.Г. Лорка
Так началось самое сумасшедшее лето в моей жизни. Я никогда не знал, когда она придет ко мне, куда повлечет за собой, надолго ли исчезнет. Для меня весь мир сосредоточился на ней, моей странной возлюбленной. Я видел перед собой только ее, слышал ее голос. Это было как наваждение. Когда она исчезала, я во сне продолжал обнимать стройное смуглое тело, сдувать прилипшие к коже песчинки, ловить губами коричневые упругие соски, ощущать себя в ее лоне. Мы не давали друг другу никаких клятв и обещаний, мы и о любви-то ни разу не говорили, но я знал, что если она исчезнет, мир рухнет. Иногда она пропадала на несколько дней, потом появлялась то веселая, то печальная, с потемневшими от ярости глазами, искусанными в кровь сухими губами. Я никогда не расспрашивал ее о той, иной, жизни. Приятели рассказывали мне иногда, что видели ее с другими мужчинами, то со знатными дорами, то с соплеменниками. Я ничего не хотел знать. Мне довольно было, что однажды она появится на пороге таверны, окинет всех темным взглядом, прищурится, подойдет в мой угол, сядет рядом.
- Ну, что, пойдем к тебе, чико?
И мы возьмем кувшин вина, миску с полентой, уединимся в моей каморке. Однажды мы провели там три дня. А чаще шли на берег моря или в апельсиновую рощу за городом. Она умела обходиться малым, но всегда выглядела веселой и беспечной. О себе она почти ничего не рассказывала и в табор никогда не приглашала. Однажды она пришла с синяком на предплечье и ссадиной на щеке, на мои вопросы коротко ответила, что тот, кто это сделал, уже заплатил сполна. И выразительно посмотрела на маленький кинжал за корсажем.
- Ничьей я не была, и ничьей не буду, - фыркнула, как сердитая кошка, потом рассмеялась и потянулась губами к моему виску. У меня там шрам от прежней жизни, она любила его целовать. Я обнял ее. Мне всегда казалось, что я обнимаю ветер. Он тут, рядом, упругий, тугой, пахнущий апельсинами и солью, но его невозможно удержать надолго.
***
- Земляк, я отдать согласен
коня за ее изголовье,
за зеркало – нож с насечкой
и сбрую за эту кровлю.
- Где же, земляк, она,- где же
горькая девушка наша?
Ф.Г. Лорка
А потом в порт вернулись моряки, ходившие к Багряным землям. С ними пришла беда. В первый же вечер один из них, высокий темноволосый кэналлиец, попытался пригласить ее танцевать. Она отвела его в сторону, долго что-то объясняла, моряк ушел к дружкам и весь вечер мрачно пил, бросая на нас угрюмые взгляды. Она же смеялась и на мои расспросы отвечала:
- Не забивай себе голову, чико. Жизнь так коротка и прекрасна.
Позже трактирщик объяснил мне, что с этим матросом она была несколько месяцев, вот он решил, что она – его собственность.
В тот вечер мы уговорились встретиться на закате на морском побережье. Я немного задержался, играя для знатных заезжих доров. Зато мне хорошо заплатили, в кошеле звенело серебро, а корзинка была полна снеди.
Толпу на берегу я увидел издали. Корзина выпала из рук, звякнула бутыль с темным вином, я помчался вперед, увязая в мелком белом песке. При виде меня люди расступились. Она лежала на подстеленной кем-то мантилье, свернувшись клубочком, словно спящий ребенок. Струйки крови стекали из раны на груди по смуглым пальцам на белый песок. Рядом мои приятели удерживали давешнего моряка. Рука сама легла на нож, кэналлиец при виде меня взревел:
- Это ты во всем виноват! Ты должен заплатить!
По моему знаку его отпустили, кто-то сунул ему нож, взамен лежащего рядом с ней окровавленного клинка.
Я плохо помню тот поединок. Ярость застилала мне глаза, но я твердо знал, что должен поскорее убить его и вернуться к ней. Он был сильнее и выше, закален в портовых драках, только не принял в расчет, что я вырос в трущобах и дрался в детстве не по пьяной прихоти или за кабацких шлюх, а за свою жизнь. Я вертелся ужом, ловко уходил из-под ударов, наносил свои, пока, после очередного обманного финта, мой нож не погрузился в его глазницу. Тело упало к моим ногам, дернулось и затихло.
- Уберите эту падаль и оставьте меня. Все. Оставьте меня с ней.
Наверное, я был страшен. Когда я смыл с себя кровь, на берегу никого не было кроме нас двоих. Я опустился рядом с ней на песок, положил ее остывающее тело к себе на колени и принялся тихо баюкать. Она любила так засыпать, у меня на руках. Солнце медленно опускалось в море, заливая все вокруг красным. Когда угас последний луч, и все погрузилось во тьму, я только крепче прижал к себе ее точеное тело. До самого рассвета просидел я на холодном белом песке, слушая песнь прибоя, прижимая к себе ее безжизненное… нет, это уже было не женское тело. Я ощущал под руками гладкость полированного дерева, твердость иного материала. Когда рассвело, я понял, что у меня в руках совершеннейший музыкальный инструмент. Очертаниями он напоминал совершенную женскую фигуру. А голос! Это был голос моей возлюбленной – страстный и нежный, звонкий и ясный, в нем была тоска разлуки и радость встречи, прохлада морского ветра и жар кузнечного горна. Это пела ее странная, летящая душа. Она была со мной, теперь она вечно будет со мной – гитара.
Гитара,
и во сне твои слезы слышу.
Рыданье души усталой,
души погибшей
из круглого рта твоего вылетает,
гитара.
Ф.Г. Лорка