Печать

[Штырь]

Эры и эреа, друзья мои, здравствуйте!
Меня не было на форуме несколько лет, так уж вышло. Но я вернулся, за что огромное спасибо Gatty, Dreamer и всем вам, с кем мы так интересно общались в былые годы, отчего мой интерес к форуму не гас ни на минуту. Я ничего не писал, но немало читал.
Как говорится, беда не приходит одна, и помимо моего возвращения вот вам, эры и эреа, ещё одно испытание: моя небольшая повесть. Её прочитала эреа Красный Волк, за что я ей бесконечно благодарен.
Готов к любой, самой суровой критике.
Всегда ваш,
Штырь
PS до 14 августа включительно мы семьёй в Санкт-Петербурге.
PPS и ещё: может, кто подскажет мне, как прятать текст под спойлеры? Я не могу найти это дело в меню.

[Штырь]

Повесть острова Фишбоун

Глава I -  в которой мы знакомимся с мистером Траксеттом, узнаём, отчего он не на службе, а затем встречаемся ещё с неким Тьюном;
Глава II - в которой мы оглядываем остров Фишбоун и знакомимся с некоторыми его обитателями;
Глава III - в ней мы встречаем мистера Эмптифулла;
Глава IV - где мы навещаем таверну «Репейник» и наблюдаем её бесхитростные развлечения;
Глава V - в ней отмечается тревожность, и мало того, ещё и появляется штурман Майнц;
Глава VI - в коей мы сводим, наконец, приличное знакомство;
Глава VII - в которой тревожность нарастает, вследствие чего происходит встреча в корабельном ангаре;
Глава VIII - в которой мы сводим знакомство в юным Эксуайзетом, не избегнув при этом некоего разочарования;
Глава IX - в которой выясняется, что всё не столь уж безнадежно, а вдобавок в ней встречается Тьюн;
Глава X - в которой неожиданно выявляются скрытые таланты;
Глава ХI - в ней дело доходит до стрельбы;
Глава XII - стрельба окончилась, но волнения остаются;
Глава XIII - в ней, несмотря на волнения и трудности, идёт подготовка к отлёту;
Глава XIV - наука штурмана Майнца;
Глава XV - в которой появляется искушение;
Глава XVI - в коей появляется неожиданный персонаж;
Глава XVII – заключительная.

[Штырь]

Глава I
в которой мы знакомимся с мистером Траксеттом, узнаём, отчего он не на службе, а затем встречаемся ещё с неким Тьюном

Отойдём от окна, довольно нам глядеть на чернеющие под дождём островерхие крыши, отойдём, да подкинем угля в камин. На столе лежит папка с надписью «Траксетт», откроем её. В папке лежит пожелтевший листок, в верхнем углу блёклый лиловый штамп «Западно-Глэмлендский пехотный полк», одни строки отпечатаны серым шрифтом машинки, другие вписаны меж ними выцветшими фиолетовыми чернилами.
«Отпускное свидетельство
Выдано старшему уоррент-офицеру Майклу Джонатану Траксетту, 27 лет. Сим удостоверяется, что ст. уорр./оф М.Дж.Траксетт по состоянию здоровья (зачёркнуто)  приватным обстоятельствам выходит в бессрочный отпуск с сохранением права ношения мундира, с годовым пенсионом в размере 182 фунта 6 шиллингов 2 пенса.
С подписанным верно, начальник (зачёркнуто) помощник начальника полковой канцелярии асессор 2-го разряда У.Смайт».
 В папке нет других бумаг, из которых мы бы узнали как несколько лет назад мистер Траксетт начал службу в пехотном полку, находящемся в далёкой заморской провинции Шайлангар, как он вызвался добровольцем в экспедицию майора сэра Ирвина Рокуэлла, как караван их судов поднимался в неизведанные верховья Найалы, в мрачные джунгли диких предгорий Лаккама. И уж конечно не узнаем, как экспедиция завершилась неудачей, всего более омрачённой трагической гибелью самого сэра Ирвина в результате взрыва на канонерской лодке «Уайяк». Возвращение вниз по реке, трибунал и оправдание, лихорадка в лазарете и выздоровление, задержка в получении очередного звания и просьба о бессрочном отпуске, легко удовлетворённая, скорбь о погибших товарищах и скудость средств, всё это были не те вещи, о которых мистер Траксетт любил вспоминать, и тем более рассказывать, а в краткой отпускной бумаге, копию которой любезно сохранил архив военного ведомства, всё это, конечно же, не упоминалось.
Рассказ о путешествии отряда майора Рокуэлла ждёт своего автора, мы же с вами узнаем о дальнейшем пути бывшего старшего уоррент-офицера Траксетта, узнаем, как он возвращался домой. А перенесись мы с вами в одночасье на далёкий остров Фишбоун, мы сейчас могли бы увидеть, как мистер Траксетт стоит на краю обрыва на коленях, одной рукой упёршись в крошащийся край, а второй крепко удерживая руку человека, висящего над  крутым обрывом.
- Простите, сэр, вы не могли держаться за меня двумя руками? – осипшим голосом говорил мистер Траксетт, с тревогой глядя на раскачивающегося незнакомца. – Постарайтесь, прошу вас.
Висящий человек смотрел снизу взглядом, в котором читались растерянность и некоторое удивление, но не было и капли волнения или страха.
- Двумя? – спросил он, - нет. Я же не могу выронить Джоуи.
- Простите, - выдавил из себя мистер Траксетт, подошвы ботинок которого слегка начали скользить, - при чём здесь Джоуи? Я прошу вас держаться крепче, и…
- Как это Джоуи не при чём? – искренне возмутился висящий на одной руке человек. Он даже попытался пожать плечами, что, разумеется, далось ему довольно плохо. – Если я выпущу его, он потеряется и может уже никогда ко мне не вернуться.
Мистер Траксетт вместо ответа глубоко вдохнул и начал отодвигаться от края обрыва, стараясь не разжимать дрожащую от усталости руку. Его собеседник несколько раз качнулся на весу, но не сделал и единой попытки хоть как-то помочь. Казалось, он был совершенно равнодушен к своему положению и к своей дальнейшей судьбе.
Траксетт снова поднапрягся, над краем обрыва показались рука и голова спасаемого, которому самое время было бы упереться второй рукой, но тот и не думал помогать.
Траксетт переступил ногами, подошвы перестали скользить, ему удалось распрямить спину, и он последним рывком выволок незнакомца на край откоса. Разжал руку, потёр её и отдышался.
Спасённый же спокойно уселся на самом краю, причём спиной к обрыву. На своего спасителя он даже не взглянул, не говоря о том, чтобы хоть словом проявить благодарность. Он только потёр руку, очевидно занемевшую, открыл жестяную коробочку из под гуталина, которую до этого сжимал в другой руке, понёс её к лицу и улыбнулся.
С того момента, как Траксетт заметил висящего на склоне человека, прошло всего три или четыре минуты. За это время он устал, взволновался, а главное - испачкал обувь и одежду, и оттого чувствовал себя раздражённым. Он подошёл взглянуть поближе, коробочка была пуста, однако спасённый человек улыбался, глядя в неё, и что-то шептал.
Траскетт откашлялся.
- Простите, сэр, - сдержанно сказал он, - вы не могли бы пересесть подальше от края обрыва? Мне необходимо уйти, и если вы снова вдруг сверзитесь вниз, всё может кончиться печально.
Спасённый поднял растерянный взгляд.
- Вниз? - спросил он, непонимающе. – А вы кто?
«Да в своём ли он уме?» - подумал Траксетт.
- Я тот, кто удостоился чести оказать мелкую услугу вам и вашему другу. Кажется, его зовут Джоуи.
- А, вы знакомы с Джоуи! – спасённый искренне и дружелюбно улыбнулся. – Я рад! Он вам тоже нравится? Знаете, мы с ним друзья. Он рассказывал мне про улиток.
- Кажется, мне пора, - сообразил Траксетт, и приподнял над головою шляпу, - думаю, сэр, вам было бы неплохо держаться подальше от обрывов.
- Да, да, - рассеянно пробормотал спасённый, снова вглядываясь в пустую коробочку.
Отвлечёмся же ненадолго, и рассмотрим самого мистера Траксетта, покуда он пребывает в некоторой озадаченности от произошедшего.

[Штырь]

Глава II
в которой мы оглядываем остров Фишбоун и знакомимся с некоторыми его обитателями

Манеры, выговор и внешний вид показали бы нам, что мистер Траксетт окончил в своё время школу, получил сверх этого специальное образование, и имеет представление о том, как следует себя вести. С другой стороны, манеры, выговор и внешний вид, прямой крой недорогой материи сюртука и панталон ни от кого бы не скрыли, что мистер Траксетт достаточно далёк от титулов, родословной, крупных земельных владений и тому подобных солидных вещей. Всё верно, мистер Траксетт относится к тому уровню, который в обществе принято тактично называть «полезный слой», отнюдь не более того. В армейской и флотской среде люди этого слоя обыкновенно являются заслуженными офицерами далеко не самых высоких чинов, в партикулярном обществе их удел быть ценными специалистами на заводе или мануфактуре, с неплохим заработком и чувством собственного достоинства, однако же в «обществе» люди этого слоя лишены от рождения сколь-нибудь заметных перспектив. И хотя порою из этой среды и выдвигаются достаточно значительные личности, либо высшие офицеры, либо те, кого именуют «капитаны индустрии», равно театральные знаменитости, писатели, учёные и тому подобные «люди, сделавшие себя сами», однако каждый подобный случай является хотя и вдохновляющим, обнадёживающим, многообещающим, но всё же исключением из общего правила.
Выговор выдаёт в мистере Траксетте уроженца Мервингема, этого огромного города, дымящего сотнями заводских труб, и стучащего тысячами заводских станков. Возможно, от этого перестука колёс и станков жителям Мервингема и передалась их характерная отрывистая речь, за которой, кажется, вот-вот последует выхлоп пара, или скрежет огромного зубчатого колеса, проворачивающегося на гигантской оси. Жители Столицы с долей настороженности поглядывают на этих пришельцев с севера, они подозревают, что вырвавшись из своего дымного мрачного нагромождения кирпичных стен, коптящих труб и унылых заводских строений эти люди начнут претендовать на тихие столичные предместья, утопающие в зелени садов и в многоцветье клумб. Надо признать, что ввиду бурного развития мервингемских заводов и фабрик в карманах иных приезжих уроженцев этого города в самом деле нередко водятся деньги, достаточные для того, чтобы отобрать у обитателей Столицы даже по самой завышенной цене заметную долю в предместьях, так что опасения эти следует признать небезосновательными. 
Однако, на острове Фишбоун, где приблизительно семь месяцев назад поселился мистер Траксетт, подобного рода опасения были не в ходу. Здесь с равной прохладой относились как к уроженцам севера метрополии, так и к уроженцам всех иных сторон света. Вряд ли хоть кто-то по прибытии на Фишбоун мог рассчитывать на искреннюю приязнь, неважно, будь он человек хорошего, или же не столь хорошего происхождения. На приязнь, понимание и хорошее обращение мог рассчитывать отнюдь не человек сам по себе (как оно, правду сказать, было нередко в колониях Её Величества), и даже не положение, занимаемое человеком в обществе. Наиболее искренней приязнью на острове пользовалась лишь наличная монета, вынимаемая из кармана. Лишь ей оказывалось всемерное почтение, лишь ей воспевалась осанна, лишь она была объектом всеобщего поклонения. Такие вещи встречаются здесь и там? без сомнения; однако же, именно здесь магия наличных денег чувствовалась, пожалуй, сильнее, чем где бы то ни было.
Причина этого довольно проста. Остров Фишбоун невелик, его скучная поверхность не имеет ни природных, ни рукотворных красот, да и количество хоть сколько-нибудь заметных достопримечательностей можно также смело приравнивать к нулю. Вдобавок расположен остров Фишбоун в отдалённом уголке океана, что также не способствует его процветанию. И если бы не выходящий довольно близко к поверхности слой породы, несущей ценный редкоземельный металл нибелунген, вряд ли бы на острове Фишбоун возникло и продержалось сколько-нибудь длительное время хоть какое-то цивилизованное поселение.  Остров представляет собою довольно откосную гору, с одной-единственной оборудованной для приёма судов бухтой, и если бы нам с вами в силу печальных превратностей судьбы пришлось вдруг оказаться на Фишбоуне, то перед нашими взорами сперва предстало бы не более чем с полдюжины закопчённых до черноты грузовых пароходов среднего тоннажа, прячущихся от широкого дыхания океана за неровным каменным волноломом, затем широкий приземистый красно-белый маяк, являющий собою единственное на весь остров строение со светлой окраской, затем стоянка паровых дирижаблей, таящаяся за скалой от океанских ветров, и, неподалёку от моря, пустырь, на котором свалены обломки катеров, пароходов, дирижаблей и парусников, старое кладбище кораблей, с которых уже давным-давно растащили всё сколько-нибудь ценное. Сразу выше бухты мы с вами увидели бы посёлок, состоящий из сотни разбросанных там и сям домишек разной степени ветхости, дюжину улиц разной степени уклона по косогору, а при продвижении по улицам – нескольких местных жителей разной степени неопрятности. Позади посёлка шахта, при ней завод по обогащению руды - правду сказать, всего-лишь огромный сарай с дымящей котельной да несколькими цистернами на вышках - за ними кое-какие огородики, едва уцелевший от вырубки лесок, вот и всё, что мы бы увидели. 
Кроме острой голой вершины горы, о которой мы ещё упомянем, ничто более на Фишбоуне не притягивает взор. В столь унылом месте нет желания прожить жизнь, да что там жизнь, не сильно-то хочется провести и один день. Оттого вовсе неудивительно, что местными жителями так искренне ценятся наличные деньги. Именно деньги могут позволить раз и навсегда покинуть это безрадостное место. Без сомнения можно утверждать, что у многих, если не у всех здешних жителей остров стоит поперёк глотки, наглядно оправдывая своё не слишком приглядное название.

[Штырь]

Однако же вернёмся к мистеру Траксетту. Он возвращался домой спешным шагом, менее всего желая в нынешнем своём неопрятном виде попасться людям на глаза. От места, где Траксетт спас безвестного бедолагу – это место некогда именовалось бухтой Орра, и оно где-то год назад после извержения вулкана с серьёзным землетрясением превратилось в опасный обвал – он прошёл к посёлку, и теперь его дорога шла вверх по Дрэгонфлай-стрит мимо причудливых строений, то пузатых, словно бочки, то узких и вытянутых кверху, то приземистых и широких. Он шёл мимо диковинных домов или сколоченных из дерева, или склёпанных из железа, с круглыми иллюминаторами, с корабельными фонарями, с трапами и мостиками. Не всем жителям острова выпало везение жить в настоящих домах, построенных из камня и дерева, немалое число обитателей Фишбоуна испытывало денежные затруднения и обычный дом был им не по карману. А поскольку на местном корабельном кладбище лежало без дела изрядное множество кораблей и дирижаблей, предприимчивые островитяне присматривались к кораблику поцелее, отрезали облюбованную надстройку, каюту или гондолу, крепили стропами к списанному военному дирижаблю, который использовали как подъёмный кран, и переносили на выбранное место. Устанавливали домик поровнее, приколачивали косую крышу, выводили печную трубу, да и дело с концом. Получалось дёшево и практично, хотя, само собой, ни о какой архитектурной красоте речь уже идти не могла.
Дом, к которому без излишних встреч добрался Траксетт, представлял собою шканцевую надстройку старого безымянного парохода. К двери вело крыльцо, трап с точёными балясинами с юта двухмачтовика «Альбатрос». Вокруг цвёл шиповник, выкопанный Траксеттом на пустыре, и не без труда принявшийся на здешнем каменистом склоне, над дверью темнел бронзовой решёткой фонарь с баркентины «Клодия», вместо дверной колотушки посверкивала медью рында с парового буксира «Лизетт».
Внутри дома косые столбики света из круглых иллюминаторов лежали на письменном столе, на железной печке, поблёскивали на стёклах двух шкафчиков, посудного и книжного, и, скользнув по выскобленному дощатому полу, прятались под кожаным диваном, так и не добравшись до потрескавшегося и потемневшего от времени зеркала на дверце покосившейся шифоньерки. Жилище было неказистое, но тёплое, чистое и уютное, а на большее Траксетт и не претендовал.
Переодевшись, Траксетт отмыл башмаки, оставив их сушиться, а испачканные чулки, панталоны и сюртук сложил в холщовую сумку, после чего вновь вышел на Дрэгонфлай-стрит и направился в бакалейную лавку, оборотистый хозяин которой принимал вещи для приходящей прачки.
Хозяин лавки мистер Грэггл был на месте, он принял вещи, упрятав их под прилавок, спросил, не угодно ли чего из нынешних поступлений, упомянув в частности новый, пахнущий черносливом табак. Траксетт вежливо отказался от заманчивых предложений, заметил, что по его наблюдениям погода последние дни на удивление терпима - это не вызвало ни малейших возражений со стороны хозяина - и вскользь поинтересовался странным человеком, имеющим невидимого приятеля.
- А, так вы, похоже, только нынче познакомились с Тьюном, – понимающе сказал Грэггл, перекидывая трубку в другой угол рта. – Вы живёте здесь больше полугода, мало не старожил, а старину Тьюна, бедолагу Тьюна, тронувшегося умом, повстречали только сейчас? Да вам везёт. Я здесь четвёртый год, и меня он едва не поймал на удочку уже на второй день. Впрочем, малый он безобидный.
Тут Грэггл облокотился на прилавок и подмигнул с заметным намёком.
- Вы же знаете, что именно приходит в голову людям, когда они слышат про «своего друга», живущего в какой-нибудь коробочке?
- Вы имеете в виду эльфов-огоньков?
- Конечно! – мистер Грэггл снова подмигнул. – Вы не представляете, как я обрадовался и насторожился, едва услыхал об этом. Неужто возле меня ходит человек, у которого в кармане живёт поистине если не богатство, то, самое малое, обеспеченность? Не то, чтобы я мог попытаться этого эльфа у него, так сказать, выманить, - тут Грэггл поднял ладони, что должно было продемонстрировать его несокрушимую порядочность в подобных вопросах, - но с другой стороны, отчего бы и не попытаться… - он доверительно понизил голос, - … заинтересовать собою… - тут он вновь подмигнул, - заинтересовать собою этого самого эльфа-огонька? Каково ему, несчастному, жить со слабоумным? В компании практического человека, в обществе истинного дельца ему был бы открыт целый мир.
- Безусловно, - сказал Траксетт, которому многозначительные подмигивания лавочника не понравились.
- Уж я бы нашёл применение эльфу-огоньку! Его умение влиять на силу огня уж я бы перевёл в звонкую монету. Но… - тут Грэггл уже совершенно искренне развёл руками, - … что поделать? Оказалось, никакого огонька у сумасшедшего Тьюна нет. Уже нет, - добавил он, подняв палец. -  «Уже», потому что он был когда-то, об этом достоверно известно, и, как я полагаю, именно потеря эльфа-огонька и явилась причиной умопомрачения несчастного.
Тут мистер Траксетт счёл нужным раскланяться с владельцем лавки и отправиться по своим делам; ни малейшего желания обсуждать несчастных умалишённых, а также их явных или мнимых эльфов у него не было. Бедолага спасён, остальное не касается его вовсе.
Через некоторое время Траксетт уже находился в шахтной конторе, где в отдельной комнате располагался его аппарат. Это был улучшенный радиотелеграф модели Сьюфферта-МакНёрля, позволяющий абсолютно без проводов на волне тридцать четыре с четвертью дюйма общаться с другими подобными аппаратами, расположенными за несколько сотен миль. Воистину, прогресс нынешних дней способен поразить и самое пылкое воображение! Следует также заметить, этот аппарат мало чем уступал армейским радиотелеграфным аппаратам, которыми в своё время довелось пользоваться Траксетту на службе.
Траксетт проверил энергетическое питание, которое обеспечивал стоящий в углу ящик, заполненный электролитическими батареями, проверил работу самого аппарата, всё было в порядке. Часы показывали три часа шестнадцать минут пополудни, стало быть до сеанса с Сент-Клеменсом, столицей и главным портом острова Мадапалам оставалось четырнадцать минут. Траксетт раскрыл журнал связи, приготовил стальное перо и открыл чернильницу, оставалось выждать время.
Тут дверь без стука распахнулась, и на пороге появился мистер Эмптифулл.

[Штырь]

Глава III
в ней мы встречаем мистера Эмптифулла

Первого взгляда порой недостаточно, и встреться мы с вами с мистером Эмптифуллом по делу, вряд ли мы проявили бы подлинную настороженность. И напрасно: следует признать, мистер Эмптифулл был из тех людей, к которым всякому следовало бы относиться с большой оглядкой. Не то чтобы мистер Эмптифулл готов первого встречного зарезать за грош, он не настолько мелочен, однако же, говорить о какой-либо гуманности мистера Эмптифулла было бы ни на чём не основанным преувеличением.
Мистер Эмптифулл был владелец шахты и горнорудного завода, фактически же это был главный работодатель острова Фишбоун. Он был худощав, но с лёгким брюшком, с покатыми плечами, которые казались узкими из-за довольно высокого роста, с желчным умным лицом, взгляд его упрямых светло-карих навыкате глаз мало кто мог спокойно выдержать.
- Вы здесь, Траксетт, - сказал Эмптифулл, - так, так. Прочтите-ка вот это.
Он подал Траксетту записку, а сам уселся за стол, положив ногу на ногу и покосившись на телеграфический аппарат, за который в своё время ему пришлось выложить наличными весьма немалую сумму, и который ухитрился в считанные месяцы полностью её оправдать, вследствие чего мистер Эмптифулл проникся к аппарату если не уважением, то, по крайней мере пониманием значимости. До некоторой степени это понимание распространялось и на Траксетта, как на лицо, являющееся на острове Фишбоун уникальным посредником между аппаратом и остальным миром.
Траксетт прочёл записку, машинально прикидывая размер текста, а следовательно и продолжительность сеанса, так что смысл записки всплыл не сразу.
«Дуикс зпт ищите покупателя четыре драги зпт два сушильных барабана зпт три дробилки зпт один золоотвальник тчк Будут доставлены попутным трампом квч Саргасса квч среду тчк Трое Стетссон Фланниган Гаттьезо расчитаны зпт остальные подходе тчк Скоро также квч Ламия квч два бруска ждите тчк Эмптифулл».
- Простите, сэр, - сказал Траксетт, дважды перечитавший записку, и уяснивший, что глаза его не обманывают: хозяин шахты и завода ищет покупателей на оборудование для добычи и обогащения руды, а кроме того он уволил инженера и двух техников, то- есть троих самых квалифицированных специалистов, - вы рассчитали мистера Стетссона, я правильно понял?
Эмптифулл искоса взглянул на Траксетта и кивнул.
Траксетт вновь пробежал глазами текст.
- Четыре драги, сэр? Четыре из четырёх?
Мистер Эмптифулл всем телом повернулся к Траксетту и уставился на него спокойным взглядом.
- Хорошая штуковина этот ваш телеграфный аппарат, Траксетт, жужжит, стучит, работает, не задаёт лишних вопросов. Вам следует брать с него пример. Я продаю своё имущество, мистер «радио», и сообщаю об этом своему управляющему филиалом своего предприятия. Так что через… - он взглянул на часы, - через двенадцать с небольшим минут вы или слово в слово передадите всё, что здесь написано, или…
Тут Эмптифулл сделал паузу, отведя на время взгляд от Траксетта, так он делал, когда в голову ему приходила некая новая мысль.
- А вот что Траксетт, - сказал он, вновь поднимая взгляд, - что вы скажете, если я с сегодняшнего дня повышу вам жалованье в полтора раза?
Траксетту показалось, что он ослышался. Вроде бы ему только что сделали выволочку, и вдруг – такой поворот.
- Простите, сэр?
- Вы согласны? В полтора раза. От вас требуется только оставаться со мною на острове до последнего дня.
- До последнего дня? Что значит «последнего»?
Эмптифулл откинулся к спинке стула, снова отводя взгляд.
- Мы сворачиваемся, Траксетт. Острову Фишбоун осталось не так уж много времени, чтобы продолжать украшать собою географические карты Империи. Да, а продаю оборудование. И заметьте, Стетссона я не увольнял, он уволился сам, а те двое просто шмыгнули в дверь сразу вслед за ним. Вы ведь не застали прошлое землетрясение, нет? Я-то помню очень хорошо, мы все тогда натерпелись страху.
Он снова всем телом повернулся к Траксетту.
- Остров погибнет, но мы успеем снять сливки. Металл неплохо шёл уже с момента извержения, а после полдюжины толчков на прошлой неделе он отлично идёт уже почти без обогащения руды. Мне нужно не так уж много людей, Траксетт. Мы будем собирать драгоценный нибелунген до последней минуты, и отчалим с острова, когда лава начнёт жечь пятки. Полтора жалованья, Траксетт.
«Что-то тут не так», - думал Траксетт, глядя на Эмптифулла, преспокойно сидящего, да покачивающего ногой. – «Всё красиво и убедительно, однако чувствуется во всём какая-то загвоздка. Но какая? Полтора жалования ни за что ни про что… как это не похоже на Эмптифулла!»
Похоже, все его мысли были открытой страницей для Эмптифулла, глаза его легко скользили по лицу Траксетту, а сжатые губы не сильно-то и скрывали насмешку.
- Соглашайтесь, - снисходительно добавил Эмптифулл, поднимаясь со стула, - и давайте-ка готовьтесь к сеансу со стариной Дуиксом, времени осталось всего ничего. Не поленюсь повторить, мы снимем сливки с этого острова, и  вы тоже будете в выигрыше.
Насчёт того, что Эмптифулл сумеет снять сливки с чего угодно Траксетт не сомневался ни мгновенья, а вот насчёт того, что кто-то ещё останется в выигрыше…
«Хотелось бы верить».
Дверь за Эмптифуллом захлопнулась, Траксетт посмотрел на часы, проверил и подкрутил пружинки телеграфного ключа, уложил записку под пресс-папье и приготовился к сеансу связи.
«Хотелось бы верить, да не верится».

[Штырь]

Глава IV
где мы навещаем таверну «Репейник» и наблюдаем её бесхитростные развлечения

В таверне «Репейник» вечерами собирался, считай, весь посёлок. Весь, понятно, без самых низкооплачиваемых работников и без тех безденежных бедолаг, что не могли себе позволить недорогой ужин с кружкой-другой пива. И само собой, без моро-моросави, но этих уже не пустили бы не то что в «Репейник», никто не пустил бы их и на порог «Загляни к нам», второй таверны на острове. «Репейник» трудно назвать хорошим местом, но в упорной борьбе «Загляни к нам» честно отстояло звание самой худшей забегаловки. Из двух.
Над баром и столиками горели фонари с китовым жиром, старенькое пианино в углу светилось над нотами двумя свечами; мисс Хафхоуп в чёрном платье, в чёрной шляпке с вуалью играла мотив из какой-то незнакомой пьесы, она умела поддерживать репертуар. Играя, она поднимала вуаль, чтобы лучше видеть ноты, и становился виден её профиль, острый короткий нос, бледные узкие скулы, большие тёмные глаза. Попивая воду, Траксетт старался не глядеть на лицо единственной привлекательной женщины острова, иногда он косился по сторонам и отлично видел, что далеко не все были столь же тактичны. Многие просто пожирали её лицо глазами. Траксетт иногда думал, каково молодой женщине чувствовать себя вечным центром внимания множества грузных, крепких, лохматых бородатых мужчин, мрачно выпивающих кружку за кружкой, переглядывающихся тяжёлыми взглядами из-под хмурых бровей. Взгляды были иногда деланно безразличными, иногда откровенно похотливыми. Траксетт покосился на Пастинсона, владельца таверны. Тот стоял в сторонке за баром, в отличие от подавляющего большинства своих клиентов до синевы выбритый, в белой сорочке под чёрным жилетом, под рукой на доске деревянная дубинка, из кармана брюк торчит рукоятка револьвера. Пастинсон прекрасно знал, каков нрав у его обычного завсегдатая, так что дубинка и револьвер не были лишними. А мисс Хафхоуп была ценным приобретением для таверны, с её появлением приток посетителей возрос, несмотря даже на повышение цен, такое вложение следовало беречь.
«Вознесём же хвалу господу за практичность мистера Пастинсона», - подумал Траксетт, перехватив очередной направленный на женщину сальный взгляд. Мисс Хафхоуп нравилась ему, не могла не нравиться, но отчего так – оттого ли что она и в самом деле хороша, или же потому что на сотни миль вокруг нет больше ни единой миловидной молодой женщины? Вот бы знать. Чаще Траксетт убеждал себя во втором, изредка думал, что правильнее первое.
«Как бы там ни было – что это меняет? Ровным счётом ничего».
- Ужинаете, Траксетт?
Он обернулся. За спиной стоял рослый крепкий человек, прячущий руки в карманах длинного пальто. Это был давний знакомый Траксетта корабельный механик О’Финли.
- Садитесь со мной. Я ещё не делал заказ.
- Благодарю.
О’Финли ногой выдвинул стул, медленно уселся на него, не вынимая рук из карманов, вытянул под стол долговязые ноги в крепких высоких сапогах.
Пока не подошёл разносчик, О’Финли сидел, не говоря ни слова, глядя перед собой. Траксетта это ничуть не удивляло, он знал О’Финли не один день, сам заводить разговор он тоже не спешил. Разносчиков в «Репейнике» было двое и нынче оба сбивались с ног. Наконец один, освободившись, подошёл, Траксетт спросил, что имеется на ужин.
- Сами видите, сэр, сколько нынче народу набежало, точно в последний раз едят. А выпивки берут вдвое больше прежнего, хотя мистер Пастинсон со вчерашнего набросил цену. Выбор всё меньше, на кухне едва управляются. Грудинка есть покуда, надо бы вам принести, коли вы не против.
- Две грудинки. Да, О’Финли?
Тот лишь кивнул.
- Тушёные овощи есть? И портер.
- Должны быть овощи, я гляну, сэр. Риса, того уже нет. Бобы заканчиваются. Курятину у нас особо не жаловали, а тут едва не всю подчистили. Яблочный пирог на моей памяти заказывали раз пять-шесть в месяц, а сейчас повар третью закладку в печь ставит, а в ей по четыре штуки разом. Ну да что я вам рассказываю, вы лучше меня знаете, мистер Эмптифулл решил проредить заводских да шахтёров, вот они и гуляют напоследок, чтобы первым же пароходом по домам. Портера - два?
- Стойте, как – «проредить»? Эмптифулл сокращает рабочих на шахте и на заводе?
- Ну да, сэр. Металл из-под земли идёт всё лучше, работников требуется всё меньше. Как бы напоследок чего не устроили, народ у нас только с виду тихий-мирный, вы же знаете…
- Не надо портер, Траксетт, – сказал О’Финли. - Берём виски.
- Ну… - тут Траксетт удивился. Механик пил разве что пиво и то очень редко.
- Виски, - подтвердил О’Финли. - Пинту. И поесть. 
- Да, сэр. Средних цен не осталось, есть пара-тройка дорогих сортов, ну или совсем уж пойло. Бутылочку подороже?
- Подороже. И побыстрее.
- Бегу, сэр.
- Стойте! - спохватился Траксетт. – Раз такое дело – нам тоже пирог.
- Есть, сэр!
О’Финли проводил разносчика взглядом, повернулся к Траксетту.
- Выпьете со мной? Как в былые деньки?
- Выпить-то я выпью. Что стряслось?
- Меня уволили.
Траксетт открыл, было, рот, да тут же прикрыл. «Так, так. А мне, значит, полуторное жалование на ровном месте… Что за игры, мистер Эптифул, хотел бы я знать?»
Механик О’Финли раньше служил на флоте, за его плечами были и крейсера и небольшие корабли, были боевые дирижабли и прогулочные воздушные шары. Несколько лет назад Траксетт работал на своём радиотелеграфе в штабной палатке пехотной бригады в Эйналампуре как раз когда у бригадного генерала гостили несколько флотских офицеров во главе с контр-адмиралом. «Что у вас может быть сложного?» - говорил адмирал, покачиваясь над чашей с пуншем, - «механизм скорострельного пулемётного устройства, так, что ли? У меня на эскадре есть такой О’Финли, он разберёт вашу механическую пулялку до последнего винтика, тут же соберёт, да ещё пропоёт «Привет, милашка Дженни», а вы за это время и выпить кофе не успеете. Бьёмся об заклад?». До заклада в тот  раз дело не дошло, зато контр-адмирал рассказал как корвет «Королева Боадиция» стоял неделю в сухом доке, как столичные мастера осмотрели обе паровые машины и единогласно пришли к выводу, что одну ещё можно с трудом починить, но вторая погибла без возврата. Покачиваясь с пятки на носок, они высокомерно цедили, мол, проще вычеркнуть корвет из списков флота и разрезать на куски, выйдет дешевле и быстрее. Командование эскадры такая будущность в восторг не привела, и тогда флагманский механик предложил контр-адмиралу чтобы «Боадицию» осмотрел один толковый специалист из своих. Тут-то и был вызван О’Финли. Он осмотрел обе машины, вынул из-за уха карандаш, и на обратной стороне старого чертежа составил довольно длинный список требуемого. Ему необходимы были несколько названных поимённо помощников, несколько наборов разных инструментов, детали машин и расходные материалы, еда, вода и свобода действий. «А труппа танцовщиц из варьете ему не нужна?» - пробурчал тогда адмирал, однако список утвердил. Через четверо суток обе трубы задымили, «Королеву Боадицию» спустили на воду, и она лихо прошла все ходовые испытания, точно и не ломалась. Столичные эксперты поджали губы и сказали что здесь какой-то трюк. «Трюк?» - с бульдожьим оскалом обернулся адмирал. - «Отлично, пусть трюк. Кто мешал проделать его вам, джентльмены?»

[Штырь]

Со временем Траксетт лично познакомился с прославленным на всю эскадру механиком и убедился, что контр-адмирал если где и преувеличил, то, пожалуй, насчёт песенок. О’Финли ценили и старались переманить под своё начало старшие механики любого корабля эскадры. Ему было достаточно нескольких минут, чтобы разобраться с причиной поломки самого сложного устройства, ему было достаточно нескольких часов, чтобы починить любую поломку. Очевидно у О’Финли был незаурядный природный талант, а школа флотских механиков и годы практики этот ценный камушек огранили и отшлифовали. На левом предплечье О’Финли был вытатуирован увитый лентою якорь, на ней значились имена его кораблей. Лента обвивалась двенадцать раз, девять полос были заполнены, среди них был и флагман эскадры.
Последняя запись на якорной ленте была «Уайяк»: О’Финли как и Траксетт участвовал добровольцем в неудачной экспедиции сэра Ирвина Рокуэлла. Здесь, на острове Фишбоун О’Финли оказался где-то месяцем позже Траксетта и в первый же день был принят на работу Эмптифуллом, который, как оказалось, тоже кое-что о нём слышал. Познания и навыки О’Финли в механизмах оказались настолько полезны, что даже Эмптифулл скрепя сердце несколько раз выплачивал ему премиальные. И вот – на тебе! – уволен.
- Стало быть, мы видим, как Эмптифулл сокращает работников, при этом ухитряясь наращивать добычу, - сказал Траксетт. – Я слышал, это связано с подземными толчками, что на прошлой неделе. Что скажете?
- Этот металл… нибелунген... – медленно произнёс О’Финли. -  После первого землетрясения порода стала богаче почти вдвое, инженер Стетссон как-то объяснял, что геологические слои сместились, и богатая жила вышла ближе к поверхности. – Он невесело улыбнулся. - Я не знаю, какие геологические слои лежат в душе Эмптифулла, но хорошо вижу, какая жила в них самая богатая.
- Жадность?
- Она самая. Он не снизил норму выработки, он не прибавил работникам ни единого пенни, хотя за то время, что добывал фунт чистого металла, стал добывать два. Тогда землетрясение чуть не разрушило Фишбоун.
Траксетт кивнул.
- Все так и рассказывают. Бухта Орра перестала существовать, и ещё кое-что.
- Да, бухта Орра, и ещё кое-что. Нибелунген шёл отлично, а когда на прошлой неделе повторились усиленные толчки, он пошёл ещё лучше, чуть ли не кусками: жила стала ещё ближе и ещё богаче. Теперь не нужно горное оборудование для обогащения породы, и по слухам Эмптифулл собирается продать его. 
- Это не слухи. Я сам радировал его письмо Дуиксу.
- Вот как? Неглупо, горное оборудование уже не нужно, и слишком дорого стоит, чтобы быть брошенным на острове. Но речь не об этом. Стетссон не столько механик, как я, сколько горный инженер, он знает толк и в богатых жилах, и в землетрясениях. Он перепугался, надо было видеть его лицо. Стетссон заверил, что раз предвестники стали сильнее, значит и грядущее извержение будет ужаснее. Остров не перенесёт второй катастрофы, Фишбоун в ближайшее время обречён. А пока что нибелунген можно брать чуть ли не голыми руками. Вы думаете, Эмптифулл упустил бы этот момент? С каждым днём он становится богаче на несколько золотников нибелунгена, а это считай добрый кусок золота. Сейчас ему не нужны ни оборудование, ни специалисты. Моро-моросави рады-радёшеньки двойной выдаче еды, для них курица с рисом это уже кулинарное чудо. Впрочем, и их не проведёшь, когда остров начнёт погружаться в воду, они будут уже далеко, вы же знаете их огромные пироги…
- И раз оборудование оказалось не нужно, то и самый ценный специалист по оборудованию…
- Да, ценный специалист со свистом вылетает за ворота. Что за шум?
В самом деле, пока Траксетт и О’Финли беседовали, в таверне стало заметно шумнее, а музыка прекратилась. Траксетт поискал взглядом мисс Хафхоуп, у пианино её не оказалось, и вообще не было видно, зато у ведущей на второй этаж лестницы шумели шесть или семь изрядно выпивших посетителей. Над ними возвышался Пастинсон, поднявшийся на ступеньки и с силой отталкивающий кого-то. Траксетт поднялся, и только стоя увидел, что рядом с Пастинсоном стоит мисс Хафхоуп, вцепившись в его рукав.
«Очевидно, она пошла к себе наверх, а кто-то из этих молодчиков решил двинуть за ней, да порезвиться напоследок, раз уж уволен…» - Траксетт быстро скинул сюртук, бросил на стол и зашагал к толпе. – «Если к этим не присоединятся остальные - справимся».
Шум и ругань стали сильнее, мелькнула дубинка Пастинсона, и тут же кто-то ударил Пастинсона по лицу, да так, что голова мотнулась. Траксетт дернул за плечо ближайшего, обернулось злое красное лицо, брызнувшее слюной из перекошенного рта, Траксетт рванул сильнее, соперник попытался отдёрнуть руку, Траксетт отпустил рукав и ударил в голову левой. «Упал – вот и славно». К тому времени на него уже прыгнул второй, сразу ухватившийся за рукав рубашки. «Хорошо, если порвёт – вырвусь. А если нет… сила у него бычья, не отлипнет…» Он отпрянул всем телом, и по счастью рукав порвался широким лоскутом, соперник качнулся, Траксетт сблизился и атаковал его двумя боковыми в голову. Тот пошатнулся уже сильнее, Траксетт добавил прямой в корпус, и тут же левое ухо обожгло, послышался звон, голова загудела, как колокол. Перед глазами поплыло, он увидел, что его соперник медленно падает, и сам он плавно снижается рядом с ним, а слева над ним сверху виснет кто-то бородатый и, высоко занося локоть, бьёт его огромным кулаком.
«Упаду – забьёт башмаками…»
Тут раздался выстрел, потом ещё один, кто-то завопил. В голове мутилось. Бородатый куда-то исчез. Рядом кашлял, опираясь на локти его «оппонент», пропустивший два в голову и один в корпус. «А я, оказывается, ещё могу помахать кулаками…» Он попытался сесть и тут же сильно потянуло в левом боку, очевидно бородатый успел-таки съездить по рёбрам, такие вещи в пылу могут сразу не ощущаться, зато потом долго ещё заметны.
«Надо подниматься…» Траксетт помотал головой, старясь быстрее прийти в себя, сделал несколько глубоких вдохов, и только тогда почувствовал пороховой дым. Огляделся. Вокруг лежали или сидели, опираясь на руки несколько человек. Пастинсон облокотился на перила лестницы, рубашка у него была разодрана, на лице кровь, в покачивающейся руке – револьвер. Мисс Хафхоуп нигде не было видно. Остальные посетители, буйные они, или нет, старались держаться в стороне, и слава богу.
Он заметил О’Финли. Рослый механик стоял неподалёку, расставив ноги в крепких сапогах, руки по-прежнему в карманах пальто.
- Вы в порядке, Траксетт? Помочь вам подняться?
- Нет, благодарю. Вам не пришлось… - он кивнул, указывая на правую руку.
- Нет, - кратко ответил О’Финли, - раз-другой ногою, всего лишь.
- Хорошо, коли так.
Он встал на коленку, медленно поднялся на обе ноги, отряхнулся и, пошатываясь, дошёл до перил.
- Как вы? – спросил он Пастинсона.
- Благодарю, - хозяин таверны не отрывал от зала цепкого взора, левая половина его лица краснела и отекала прямо на глазах, удар ему достался очень сильный. – Вы вовремя вмешались, Траксетт, мне даже не пришлось никого убивать.
- Поверх голов?
- Да, в потолок и над головой.
- Проблема возникла из-за… - он показал головою вверх.
Пастинсон кивнул, вытирая рукавом кровь с губы.
- Я велел ей уйти к себе и запереться. Сейчас наведём порядок, и всё пойдёт по-прежнему.
Траксетт через силу улыбнулся.
- Я рассчитываю на грудинку с тушёными овощами.
- Будет вам грудинка. Я вижу, ваш друг механик не стал доставать свой кортик?
- Обошлось, вы вовремя открыли огонь.
Прошло ещё четверть часа пока порядок был полностью наведён, и Траксетт и О’Финли наконец поужинали, но, понятно, музыки этим вечером больше не было.

[Штырь]

Глава V
в ней отмечается тревожность, и мало того, ещё и появляется
штурман Майнц

На следующий день подтвердилось,  что полуторное жалованье попусту никто не предложит: дел у Траксетта оказалось поверх головы. Эмптифулл принёс кипу книг и бумаг, разложил их на столе, и они вместе принялись за работу. До самого обеда Траксетт не разгибаясь передавал ключом открытые послания и шифровки, принимал, быстро чиркая отточенным карандашом биржевые сводки, донесения торговых агентов и коммерческих партнёров. Эмптифулл рылся в бумагах, доставал всё новые и новые, иногда спешно выскакивал, возвращался опять же с бумагами, казалось, посланиям не будет конца. В штабе бригады нечто схожее было как-то перед наступлением, но там затянулось и за ночь, а здесь к полудню стало вроде бы и полегче. Эмптифулл даже выделил двадцать минут на обед. Траксетт послал курьера в «Репейник» за телятиной с саго и кружкой эля, пока тот ходил, успел заварить чай, отправить парочку радиограмм и быстро поел, Эмптифулл вернулся минута в минуту и гонка продолжилась. За окном темнело. Из портовой конторы прибежал клерк с портфелем, с проходящего пакетбота доставили какие-то долгожданные письма, Эмптифулл сходу врылся в бумаги, прочитал, перечитал, вскочил, велел клерку ждать и убежал. Клерк, полноватый белобрысый юноша, некто Эксуайзет, проследил за ним, вжав голову в плечи, и только убедившись, что страшный босс ушёл, робко поздоровался с Траксеттом.
- Будете чай, мистер Эксуайзет?
Клерк отшатнулся, точно ему предложили съесть живьём змею.
- Нет, сэр! Спасибо, сэр! Вдруг мистер Эмптифулл узнает?
- Непременно узнает. И что же с того?
Эксуайзет вместо ответа лишь опасливо покосился на дверь.
- Напрасно отказываетесь, у меня неплохой чай.
- Благодарю вас, сэр, но лучше не надо. Позвольте спросить, как ваши часы?
- О, отлично, я вам благодарен. Вы настоящий мастер, Эксуайзет!
В прошлом месяце у Траксетта остановились карманные часы в бронзовом корпусе, подарок сослуживцев. Ему подсказали, что невзрачный робкий клерк в портовой конторе по слухам творит чудеса с разными мелкими механизмами. Эксуайзет принял часы, в два дня привёл их в полнейший порядок, часы не только снова стали ходить, но после чистки и регулировки исчезло былое отставание на полминуты в сутки.
Вернулся Эмптифулл, единым взглядом выгнал Эксуайзета, тот исчез так быстро, что Траксетт не успел и рта раскрыть, чтобы попрощаться. Работа продолжилась. К девяти часам от точек и тире в голове всё гудело, «уши», пористые чёрные накладки на головных телефонах промокли от пота и скользили, пальцы на ключе точно закостенели.
- Всё, - неожиданно сказал Эмптифулл. – На сегодня мы всё сделали. Вы уже взяли билет, Траксетт?
- Какой билет? – спросил Траксетт, снимая «уши» и с удовольствием разминая правую кисть, уже почти занемевшую.
- На пароход, какой же ещё.
- Пока не думал об этом.
- Ладно, позже что-нибудь придумаете. А пока вы мне нужны, не забывайте.
- Конечно, мистер Эмптифулл.
«Как такое забудешь?»
*  *  *
Вопрос с билетами на пароход снова всплыл за поздним ужином. Траксетт с О’Финли уже почти собирались уходить, когда к ним тяжело дыша и хромая подошёл пожилой толстый джентльмен, на ходу он вглядывался прямо перед собой из-под козырька мятой морской фуражки выпученным белесым левым глазом, правый же вовсе был слеп. Звали его Майнц, некогда он был штурманом и окрестные моря и острова знал, пожалуй, как никто другой, но последние года два стал слепнуть и осел на острове, проедая – а то и пропивая порою - былые сбережения.
- Можно сесть, ребятки? – спросил Майнц и, не дожидаясь ответа, опустился всей тяжестью на стул.
- Да, сэр, - Траксетту Майнц не очень-то нравился, был он старикан малоприятный, после выпивки много и без повода кричал и ругался, шумел и стучал по столу, словом, не являл собою образец собеседника, но что поделаешь, раз уж сел.
- Так-то, ребята, - сказал Майнц, снимая фуражку и обмахивая ею красное жирное лицо с неприкрытыми белесыми выпученными глазами, правый выглядел как содержимое варёного яйца, левый, пока ещё зрячий глаз был не многим лучше. – Билеты-то каковы, а?
- А что, позвольте спросить, с билетами? – Траксетт подлил себе воды из графина.
Майнц захрипел, откашлялся и отпустил ругательство.
«Дивное начало».
- Нынче я пришёл в пароходную контору, - продолжал Майнц, поводя выставленным вперёд левым глазом, голова его медленно крутилась влево-вправо как казематная пушка броненосца на прицеливании, - в конторе сидят какие-то бледные выкормыши, они ничего не знают, они ни на что не уполномочены, они знай себе ссылаются на приказы… сынок! Сынок, поди сюда. Пива мне и… джентльмены, вы будете пиво? Нет? Воля ваша. Значит, пива мне… и ещё раз мне. Бегом. Да, так вот, они ссылаются на приказы. Кто может отдавать приказы на чёртовом острове, скажите на милость? Кто, как не один человек?
- Какие приказы, мистер Майнц? И что, собственно, с билетами?
- А! Вы не знаете. Угодно ли вам за билет до Сент-Клеменса, до этой чёртовой дыры на Мадапаламе выложить своё годовое жалованье, хочу я вас спросить?

[Штырь]

- Позвольте, какое ещё годовое жалованье? «Миранда» и «Ранбун» в зависимости от класса продают места по приемлемым ценам.
- Траксетт, вы что, не знаете расписания? Ни «Миранды» с «Ранбуном», ни других кораблей регулярных рейсов мы и в ближайшие месяцы не дождёмся. И хочу заметить, ни один бродяга-трамп к нам и близко не подойдёт, все получили предупреждение о неизбежном скором извержении, да вы же его и рассылали, - Траксетт кивнул, такое дело было. - Последний грузопассажирский пароходик отчалил, приняв на борт столько, что ватерлиния погрузилась, считай, на фут, свежая волна едва не булькала в якорные клюзы. Это «Ламия» идёт налегке, ну понятно, на «Ламии» Эмптифулл отправляет бруски своего бесценного металла, будь он неладен, кто ж при таких делах даст «Ламии» затонуть? А если безмозглый капитан «Саргассы» берёт на борт не глядя и станки, и толпу обормотов, что только вчера махали кайлом, то… а, вот и пиво. Держи деньги, сынок, сдачу оставь себе, только не пей, иначе станешь таким же слепым жирным бездельником, как я, то-то будет радости. А вам, Траксетт, ваш босс Эмптифулл уже забронировал местечко на каком-нибудь корыте, способном добраться до ближайшего порта, не набрав воды до верхнего бимса?
Траскстт задумчиво отпил из стакана. «Совсем недавно Эмптифулл и сам задавал мне схожий вопрос. Неужели всё так серьёзно?»
- Всё-таки мне не вполне ясно, - сказал он, - кто велел портовой конторе поднять цены на билеты? Эмптифулл?
- А кто же ещё? На рейде виден только однотрубный «Велиал», других пароходов нет и близко. Я, признаюсь, рассчитывал уехать, да и жить себе хоть где, положим, в том же Сент-Клеменсе, но при такой цене на билет Эмптифулл крадёт у меня целую пригоршню безбедных месяцев. Мало того, на каждый фунт я строил планы, сколько-то шиллингов в акции, сколько-то фартингов в банк. У меня не настолько много накоплений, чёрт бы подрал мою ненасытность к жратве, да и любовь к выпивке шла бы за нею следом, я бы не рыдал.
Майнц положил фуражку, схватил кружку и тремя глотками опустошил её.
- Ну что это за пиво? Какие людоеды его варили? – Он опустил кружку и полуслепым глазом обвёл собеседников, - а вы что молчите? Почему не говорите, что все обычно говорят?
- Простите, что именно мы должны сказать?
- «Вы слишком много пьёте, Майнц», или «вы слишком много жрёте, Майнц». Странно, что вы ни разу так не сказали.
- Ни мне, ни, полагаю, мистеру О’Финли нет никакого дела до того, как пьёт или как ест кто бы то ни было.
- Наконец я слышу речь джентльмена. Ладно, коль уж вы не против, я угощусь вторым пивом за ваше здоровье, да пойду паковать чемоданы. У Эксуайзета, конечно, нет совести, но это не значит, что я должен сгинуть на острове под лавой вулкана, точно какой-нибудь моро-моросави, забытый своими соплеменниками.
- И всё же я не верю своим ушам, - сказал скептически Траксетт, - это что, всё серьёзно? Цена на билет поднялась в несколько раз? Как такое возможно?
- Спросите в портовой конторе, - сказал Майнц, поднимая вторую кружку. – Пароход остался только один, Эмптифулл тут всеми крутит, как хочет. А вы же знаете, Эмптифулл снимет и монетки с глаз покойника, если вовремя не успеть заколотить гроб.
- Эмптифулл не имеет права поднимать цену на единственный рейс с гибнущего острова.
- Вот как? А кто, запретит ему, дорогой сэр? Кто махнёт буклями старого парика, стукнет деревянным молотком и скажет «отменить»? Все делают, как я: возмущаются, ругаются, потом пьют пиво, и идут паковать чемоданы, не забывая готовить кошельки. Кап, кап, кап – и вот уже в кошель Эмптифулла накапала неплохая сумма. Знаете, что мне заявили в конторе? «Спешите, сэр, цена не окончательная».
- Чёрт знает что, - сказал Траксетт, оглядываясь на О’Финли. Механик сидел со спокойным видом, за весь ужин он не потратил и дюжины слов и, похоже, не собирался превышать этот лимит.
- Странно, что мисс Хафхоуп до сих пор не покинула остров. – Майнц опорожнил вторую кружку, со стуком поставил и откинулся на спинку стула. – Насколько ещё может видеть моё левое бельмо, это вполне приличная барышня, не зря Пастинсон охраняет её не хуже волкодава. Тут бегают опасные псы, многие облизываются на такую овечку.
Траксетт против своей воли оглянулся, весь вечер он старался делать вид, будто не замечает сидящую за пианино певицу. Она ведь может перехватить взгляд и решить, что он, Траксетт придаёт какое-то значение своим вчерашним действиям, ведь так? А он же не придаёт им ровно никакого значения, верно? То, что он вступился, подразумевается само собой, стало быть, нечего и оглядываться…
Но он всё же оглянулся, и надо же было такому случиться, что и мисс Хафхоуп ненароком оглянулась в тот же момент. «Кто вас тянул за язык, Майнц?»
Он сдержанно наклонил голову, и тут мисс Хафхоуп сделала то, что он и не представлял себе раньше: она улыбнулась трогательной улыбкой, вернулась взглядом к нотам, а через миг вновь оглянулась на Траксетта, не успевшего отвести взгляд. При этом она не переставала улыбаться.
«Она подумает, что я постоянно на неё смотрю. Как быть?»
- Она вас выделяет, - неожиданно сказал Майнц.
- Чёрт знает, что вы такое говорите, - не выдержал Траксетт, поворачиваясь к Майнцу. – Кто выделяет? Кого выделяет?
- Мисс Хафхоуп, певица. На вас она смотрит не как на пальмовое бревно, которому молятся здешние туземцы, и не как на меня, на вас она смотрит по-другому. Вы ей не отвратительны.
Траксетт не нашёлся, что сказать.
- Вы думаете, «как этот слепой что-то видит», верно? Я могу не видеть бету Лучника, или флаги расцвечивания на рейде, правду сказать, я и сам рейд-то вижу очень скверно. Вы с О’Финли для меня просто две тени, одна повыше, другая покрепче, однако я вижу больше чем вы, потому что гляжу не так. Вы бы хоть раз предложили ей угощение, я уж не говорю о том, чтобы послать букет цветов, для певицы в этом нет ничего зазорного. Ладно, вот зажиреете и ослепнете, как я, сразу станете умнее. Я покидаю вас, джентльмены, приятно было посидеть и обсудить разные вещи.
Майнц поднялся и захромал к выходу, чуть боком, вытягивая вперёд левый глаз, и помахивая перед собою левой рукой.
 И тут свершилось ещё небольшое чудо: раздался голос О’Финли. Механик отпил из стакана и сказал:
- Чистая правда.
К чему относилась эта фраза, то ли к обсуждению ценовой политики Эмптифулла в вопросе межостровных перевозок, то ли к оценке межличностных отношений, то ли сразу к тому и другому, механик не уточнил.
Но Траксетту показалось, что О’Финли имел в виду вовсе не билеты.

[Штырь]

Глава VI
в коей мы сводим, наконец, приличное знакомство

Раз уж такое дело, давайте познакомимся с мисс Хафхоуп. И следует заметить, нам предстоит приятное знакомство.
Мисс Хафхоуп родилась в Трагглстоне, городе дымящих заводов, зато детство её с трёх с небольшим лет прошло в благодатном Шропфилде, куда отца пригласили работать учителем в пансион «Ореховый палисад». Мистер Хафхоуп считался вдовцом, юная мисс Хафхоуп считалась сиротой, и по счастью очень мало людей знали, что это не так, что супруга и мать покинула семью, когда девочке было два года, и только уже став взрослой мисс Хафхоуп узнала, как и с кем сбежала её мать. История, что и говорить, некрасивая, и благо, что в пансионе истины не знал никто: злые языки оставались без работы, зато у отца работа была. Помимо основных своих предметов мистер Хафхоуп, человек музыкальный и лёгкий время от времени давал в пансионе ещё и уроки фортепьяно, а такие вещи дирекция пансиона ценила.
Жили они в двух комнатках во флигеле, решётчатые окна выходили прямо в зелень палисада, давшего название пансиону. На подоконниках цвели петунии, по утрам в палисаде звенели птицы, а по вечерам на пруду за пансионом заливались лягушки, и петунии пахли сильнее, чем днём. «Дорогая мисс Хафхоуп», - говорил отец, стучась по утрам в её дверь, - «не соблаговолите ли вы умыться и позавтракать? В противном случае я буду зол, аки рыкающий лев». Они дружно завтракали у солнечного окна, глядя, как на молочнике колышется зубчатая тень орехового листа, обсуждая птиц, лягушек, петунии и мировую политику, затем дружно отправлялись на занятия. С четырёх лет мисс Хафхоуп привыкла сидеть тихо, как мышь на задней парте, грызя карандаш и рисуя весь мир на старых тетрадках, выданных отцом. Краем уха она слышала всё, что изо дня в день месяц за месяцем повторял на уроках отец, или кто-нибудь другой из учителей. Постепенно многое запоминалось. «Как можно это не понять? Ведь всё так просто!» В шесть лет она впервые пересела с самой задней парты на самую первую, среди девочек старше неё на год. Дочери учителя дозволялось учиться на общих основаниях всего за половинную плату, а чего ради терять год, тем более, когда и читать и считать она уже научилась? «Дорогая мисс Хафхоуп», - говорил отец, проверяя вечерами её домашние задания, - «не будете ли вы настолько любезны, чтобы заглядывать время от времени в словарь? Иначе я буду вынужден вести себя как безжалостный спрут из чёрной бездны океана».  А поскольку, как известно, все спруты крайне нетерпимы к грамматическим и иным ошибкам, то училась мисс Хафхоуп в целом неплохо.
Известный стихотворный сборник «Славный парень» не зря был написан в Шропфилде. Такие места, как в их округе, в соседних графствах пришлось бы ещё поискать. Тенистые аллеи выходили к берегам извитых рек, мощёные дорожки, заросшие травой, выводили к живописным каменным мостикам, к заброшенным фонтанам, украшенным потемневшими статуями древних героев и фантастических зверей. А вечерами можно было играть на фисгармонии в холле пансиона. Разве не замечательно?
Прогулки по окрестным садам и паркам были чудесны, но время на них выпадало у отца редко. Чтобы прогуливаться чаще, в средних и старших классах мисс Хафхоуп сама вызвалась помогать отцу. Она проверяла тетради, а пометки, конечно же, делала карандашом. Опять пришлось слегка опередить сверстниц. Жалобы своих одноклассниц на трудности программы мисс Хафхоуп никогда не воспринимала всерьёз. Трудности? В такой простоте? О, не надо рассказывать.
Подлинные трудности у самой мисс Хафхоуп начались где-то за год до окончания пансиона, и связаны они были отнюдь не с учёбой. Тяжело заболел отец, он быстро слёг, болезнь с каждым днём всё больше крепла, а он с каждым днём всё больше слабел. Врачи, приглашённые дирекцией, надо отдать им должное, скорбно качать головой и понимающе и многозначительно переглядываться умели ничуть не хуже, чем врачи лучших столичных клиник. Однако, ни скорбные покачивания головой, ни понимающие взгляды, равно как и лечение, ничем не помогли. В считанные недели отец угас, смерть этого лёгкого человека не была лёгкой но, по крайней мере, дочка до последней минуты была с ним. «Дорогая мисс Хафхоуп, дайте мне слово, что вырастите, и станете счастливой. Очень вас прошу».
Она, конечно же, дала такое слово, и сдержала первую половину обещания, выросла. А вот со второй половиной всё оказалось сложнее.
*   *   *
«Вальдшнеп» возвращался из Лутау-Лутау, когда его вторая  паровая машина закапризничала, и для её починки пришлось встать на пару дней в бухте острова Фишбоун. Пока команда и фишбоунские докеры чинили машину, пассажиры успели обойти все тропинки Фишбоуна, их было не так уж много, успели повидать все красоты Фишбоуна, они были нельзя сказать, что потрясающи, успели попробовать все блюда в лучшем заведении Фишбоуна, а таверна «Репейник» была, конечно же, лучшей, поскольку другая таверна «Загляни к нам» была ещё хуже, а остальных не было вовсе. На «Вальдшнепе» и возвращалась домой мисс Хафхоуп, участница миссии «Благое послание». За плечами у мисс Хафхоуп было окончание пансиона, недолгий опыт работы учителем музыки в Столице, и два года работы в колониях: в миссии «Благого послания» она тоже преподавала музыку и музицировала. Мисс Хафхоуп как все сошла на берег, как все обошла и смотрела и опробовала всё то, что можно было обойти, осмотреть и опробовать, но мисс Хафхоуп оказалась единственной, кто на третий день не вернулся на борт «Вальдшнепа».
На двухтрубном грузопассажирском пароходе, где в помине нет салона, никогда не было, нет и не будет оркестра, где кают-компания тесная, а пассажирские каюты крошечные, плавание проходит уныло, точно сплав на барже. Поэтому накануне отъезда с Фишбоуна пассажиры «Вальдшнепа», люди, давно по горло сытые колониями и скукой, организовали сами себе праздничный вечер, призванный поднять дух перед дальнейшим плаванием. Надо ли говорить, что мисс Хафхоуп приняла в этом вечере самое живое участие? Она разыскала человека, способного настроить пылившееся в «Репейнике» старенькое пианино, она подобрала цветы и украшения, она взбодрила и растормошила почтенных сквайров и их жён и дочерей, наконец, в самый вечер она с большим вдохновением исполнила «Вальс серебряных иголок» и «Макелиту», под собственный аккомпанемент спела и «Куплеты гондольера» и арию Сантины из «Проделок цветочницы» и «Тенистый уголок в саду» и ещё кое-что весьма живое и отчасти пикантное, что-то повторила на бис и сорвала такие аплодисменты, каких не услышал бы и сам великий сеньор Франкьезо, если бы тому довелось оказаться на Фишбоуне со своей концертной программой, не приведи ему господь.
Вечер заканчивался, собравшиеся понемногу начинали расходиться, мисс Хафхоуп на пару минут отсела в дальний уголок, чтобы подыскать в нотных папках нечто, соответствующее моменту, что-нибудь повеселее, но не очень бравурное, когда к ней подошёл Пастинсон, владелец «Репейника».
«Как выразительно вы держались! Ах, какой голос!»
Мистер Пастинсон молча взял стул, развернул его, уселся, положив руки на спинку, и уставился на мисс Хафхоуп точно она зонтик, выставленный на продажу в лавке в проливной дождь.
- Я хочу задавить «Загляни к нам», - сказал он без единой прелюдии. Таким безразличным тоном говорил бы дорожный каток, собирающийся переехать пустое ведро. – У меня уже есть повар, который умеет не портить продукты. У меня есть судомойка и поломойка, которые хоть краем глаза повидали порядочные заведения. Есть парень,  который три месяца проработал на побегушках в дешёвом ресторане, зато в Столице. Теперь он у меня метрдотель. В той забегаловке даже и близко нет ничего подобного, зато они снижают цены, тем и держат клиента. Я  цены снижать не собираюсь, напротив, хочу даже повысить. Если у меня будет ещё и певичка, сама себе подыгрывающая на фортепиано, люди с острова охотнее потянутся на мой огонёк, прихватив кошельки. А поскольку шахта Эмптифулла работает день и ночь, поскольку с завода регулярно уносят на пароход целый брусок  нибелунгена, в этих кошельках нет-нет да звенит монетка-другая. 
После окончания пансиона мисс Хафхоуп уже не строила никаких иллюзий, и прекрасно знала, чего следует ждать от жизни. Пока одна часть её иронизировала сама над собой («лучшая певица на шахте, ах, до чего романтично!»), другая проводила деловитые подсчёты: какой размер жалованья оправдает задержку в возвращении на родину? Нельзя сказать, что два годы работы в миссии озолотили мисс Хафхоуп, а о том, каковы столичные расценки на наём жилья, и какова, в свою очередь, столичная потребность в учительницах музыки, она была вполне осведомлена из газет.
- Сколько в неделю, мистер Пастинсон?
Сумма была названа, мисс Хафхоуп для виду поразмышляла с полминуты, затем сделка состоялась, и вскоре два небольших чемодана и большой саквояж были перенесены темнокожим носильщиком из трёхместного номера на втором этаже, который она делила с женой и дочкой торгового служащего в одноместный номер под крышей, в той части коридора, где ютилась гостиничная обслуга. На следующий день «Вальдшнеп» попрощался с островом протяжным гудком, мисс Хафхоуп помахала ему рукой в полукруглое окошко своего номера, села за столик под косой стрехой, погрызла карандаш и расписала для себя программу выступлений на месяц вперёд.
Этот месяц растянулся на множество других, похожих друг на друга как картофелины из одного мешка, одни чуть больше, другие чуть меньше, а вкус один.

[Штырь]

Глава VII
в которой тревожность нарастает, вследствие чего происходит встреча в корабельном ангаре

Работе у Траксетта, казалось, не будет конца, с утра Эмптифулл каждый час приносил бумаги стопу за стопой, да с разных концов света слетались к нему радиограммы, которые Эмптифулл жадно прочитывал, иногда тут же усаживаясь писать ответ, иногда уходя на время к себе, чтобы всё как следует обдумать. Чаще всего переписка шла под шифром, однако из открытой части было отлично видно, что остров Фишбоун обречён и перед самой его гибелью с него выжимается всё, что только возможно.
Наконец после обеда бурный мутный поток деловой информации начал превращаться в лёгкий ручеёк, а к вечеру и вовсе пересох. Эмптифулл отпустил Траксетта, вновь поинтересовавшись, взял ли он билет на пароход.
- Нет ещё, сэр. А отчего вы спрашиваете?
- «Отчего…» Забочусь. Может, мне жалко ваших денег. Вы слышали, что билеты на «Велиал» дорожают?
- Слышал, да и вы, наверное, слышали. Ведь это ваш пароход.
- Вздор, вовсе не мой, - быстро сказал Эмптифулл, - я лишь один из совладельцев судоходной компании. У нас с вами ещё неделя работы, может день-другой туда-сюда. Прикупите заранее билетик, да и ждите спокойно, поедете в сторону дома с большим комфортом.
- Практичный совет, мистер Эмптифулл. Я так и сделаю.
- Вот, вот. Я слышал, была какая-то потасовка в «Репейнике»? Синяк у вас оттуда?
- Да.
- Я в молодости любил хороший бокс. Левой, левой, затем справа джеб, - Эмптифулл помахал кулаками, забывая полностью разгибать локти длинных худых, но жилистых рук. – Вы им там задали перцу?
- Я не могу назвать себя триумфатором, сэр.
- Вот и я себя не могу: всё, что созидал здесь, идёт прахом. Каждый пенни на учёте, моро-моросави сжирают курятину с рисом, точно у них три ряда зубов во рту, а работать ленятся. Ладно, завтра приходите вовремя, Дуикс и Айзекоу будут докладывать по продажам, и вообще предстоит насыщенный день.
- Непременно, сэр.
«Напрасно я откладывал», - укорил себя Траксетт, выходя за порог конторы Эмптифулла, - «с другой стороны, когда бы я успел навестить порт и купить билет? С утра уже на работе, обедаю на работе, возвращаюсь поздно, когда портовая контора уже… стой, а вдруг она и сейчас работает?»
Он свернул и прошёл в сторону порта, где убедился, что кроме парочки фонарей всё погашено. Ясное дело, присутственное время давно завершилось. «Велиал» стоит  на рейде, там горят дежурные огни, да помаргивают несколько бортовых иллюминаторов, вот и всё. Приглядевшись, он заметил одинокую фигуру у самой воды, кто-то держался в стороне от фонарей.
«Может, это кто-то из запоздавших служащих, и его получится расспросить?»
Траксетт направился к человеку, стараясь громче ступать, чтобы не напугать задумавшегося, но тот всё равно вздрогнул, оборачиваясь.
- Добрый вечер, мистер Эксуайзет, - он прикоснулся к шляпе.
- Здравствуйте, сэр, – молодой человек смотрел на Траксетта с заметным опасением. Отчего он так держится, точно его в любой момент могут ударить?
- Простите, что беспокою вас.
- Всё в порядке.
- Любуетесь морем?
- Что? А, да, да. Л-любуюсь.
- Вы же работаете в портовой конторе, не так ли?
Эксуайзет настороженно кивнул, но уже без особого испуга; вероятно, эта выданная им информация не была такой уж тайной.
- Скажите, когда можно приобрести билет на «Велиал»? Можно ли оставить у вас заказ?
Эксуайзет поднял тоскливый взгляд.
- Мистер Траксетт, - сказал он, - вы знаете последние цены?
- Ну… До меня доносились слухи, что билеты на единственный пароход подорожали, однако…
- Рейс до Сент-Клеменса - сто пятьдесят фунтов за третий класс.
- Что?
- Да, сэр.
- Сто… - у Траксетта пересохло в горле, – сто пятьдесят...
Эксуайзет молча кивнул, отворачиваясь к воде.
- Чёрт меня возьми, билет первого класса до Столицы стоит вдвое дешевле.
Клерк молчал.
- И когда поднялась эта цена?
Эксуайзет продолжал смотреть на воду. Его губы беззвучно шевелились, точно он что-то говорил, Траксетт и раньше замечал за ним эту нервическую привычку.
«Парень не виноват. Он такой же наёмный работник Эмптифулла, как и я, высказывать ему своё недовольство столь же глупо, сколько высказывать его мне, или тому фонарному столбу».
Траксетт ещё постоял немного, собираясь уходить, и тут сообразил, отчего клерк портовой конторы стоит такой потерянный и несчастный.
«Сто пятьдесят фунтов, сумма большая даже для меня, человека с неплохим по клерковским меркам жалованьем, да ещё с военным пенсионом. Бьюсь об заклад, Эмптифулл сдирает деньги за проезд и с таких бедолаг, как этот».
- Знаете, сэр, - сказал Эксуайзет, не отрываясь от моря, - жизнь иногда бывает на удивление… на удивление…
И снова замолчал.
Траксетт тоже не стал ничего говорить. Что тут скажешь?
Он развернулся и направился в «Репейник».
«От потери ста пятидесяти фунтов я не стану голодать», - думал он по дороге, - «но, чёрт возьми, до чего унизительное чувство! Точно стоишь в подворотне, выворачивая карманы перед ухмыляющимся недоноском, с бритвой у твоего горла».
Ему вспомнился холодный оценивающий взгляд Эмптифулла, его спокойные выпуклые глаза смотрят, почти не моргая, широкое скуластое лицо хранит усмешку. «Озаботились ли вы билетом?» «Я переживаю за ваши деньги», - со злость вспомнил он. Эмптифулл всё прекрасно понимает, его вежливое безразличие скрывает издевку. 
«До Сент-Клеменса меньше двухсот миль, ничтожное расстояние для корабля. И для обычного парового дирижабля, делающего пять-шесть узлов, это самое большее десять-двенадцать часов лёту. Ладно, пятнадцать при перегрузке и сильном встречном ветре, меньше суток. И что ж? Эмптифулл всё рассчитал – кроме его «Велиала» других судов нет и не… что это я, точно кумушка, без толку твержу одно и то же!»
Он поправил воротник, и чтобы отвлечься от бесполезных раздражающих мыслей начал представлять себе предстоящий ужин. Хорошего, конечно, мало - поздний ужин в одиночестве. Людей с каждым днём всё меньше, музыки не слышно, мисс Хафхоуп скорее всего уже пакует вещи. Отчего она так глядела? Раньше она не улыбалась, то- есть улыбалась, конечно, но не ему… и вообще никому, а просто так, не задумываясь. Под ногами похрустывал мелкий гравий, по дороге к таверне ему никто не встретился, что было необычно. 
Людей и в самой таверне оказалось вдвое меньше против обычного; мисс Траксетт и в самом деле не оказалось на её месте у пианино; не сложилось и с одиноким ужином: в «Репейнике», Траксетта ждало сообщение от О’Финли, механик звал его к себе по срочному делу.
- Просил приходить на ужин, - добавил разносчик, - он сам всё сготовил.
Что ж, ужин, так ужин. Пожалуй, так даже лучше.
*  *  *
Механик О’Финли жил не в самом посёлке, а в старом дирижабельном ангаре неподалёку от «Корабельного кладбища». Каменистая дорога поблёскивала лунными пятнами, идти было не очень далеко, как, собственно, куда угодно на острове. Вскоре стал виден помаргивающий над ангаром одинокий белый фонарь. Ангар высился примерно ярдов на пятнадцать; рядом с его огромными запертыми воротами пунктиром заклёпок по овальному контуру выделялась корабельная дверь с зарешечённым иллюминатором, в котором также виднелся свет. Траксетт постучал, звякнул запор, дверь открылась и закрылась сразу за ним: к двери вела система пружин, противовесов и натянутых на роликах проволочек и ею можно было управлять издалека, не бегая всякий раз через огромный ангар.
Свет горел в дальнем конце, где стояла армейская палатка, в которой собственно и жил О’Финли, резонно рассудивший в своё время, что в небольшой палатке спать куда уютнее, чем в огромном ангаре. Траксетт, освещённый мелкими фонариками, подвешенными на натянутой вдоль ангара проволоке, шёл мимо аккуратно разложенных на ровном полу механизмов, снятых с пароходов и дирижаблей, брошенных на свалке, шёл мимо старых паровых машин, прошёл под висящим в воздухе небольшим списанным с военной службы дирижаблем. Старичок этот был давно уже лишён гондолы и винтов, зато приобрёл устройства для захвата и переноски грузов: вскоре после прибытия на Фишбоун О’Финли нашёл себе помощника из бывших матросов и в свободное время подрабатывал транспортировкой грузов, используя этот старенький ни на что более не годный дирижабль как подъёмный кран и грузовик. Вдоль стен стояли пузатые металлические баллоны с облупившейся оранжевой краской, в них хранился запас сжатого фаэтония.
Перед палаткой стоял раскладной столик, на нём на бумажной скатерти теснились принесённые из «Репейника» судки с горячей едой, два небольших железных термоса армейского образца, ломти копчёного мяса на тарелках, несколько палок копчёной колбасы и начатый круг сыра. В сторонке стояла дюжина тёмного пива и две бутылки джина.
Сам механик по своей привычке стоял, держа руки в карманах. И, странное дело, у стола сидел Майнц. «Что-то он зачастил». Козырёк мятой морской фуражки поднялся, выпученные белёсые глаза походили вправо-влево, пытаясь разглядеть вошедшего, потом козырёк снова опустился, старый штурман наклонил голову и привычно ухватил кружку.
- Добрый вечер, джентльмены, - Траксетт приложил руку к краю шляпы.
О’Финли лишь молча кивнул, зато отозвался Майнц.
- Садитесь, Траксетт, мы ждали только вас. Хозяин решил устроить прощальный банкет с фейерверками, фантами и шарадами, а я навязался. Чёрт меня возьми, я люблю навязываться, нахалам достаются лучшие куски, знаете? Никогда не ведите себя скромно, вот вам мой совет.
- Изрядный совет. – Траксетт выдвинул стул и устроился за столом поудобнее.
- Тот бездельник, что работал у О’Финли, успел удрать. Толку от него было совсем чуть… да, механик? но он хоть как-то помогал. Все удрали. Острову остались считанные дни. «Велиал» стоит под парами, за место на койке на третьем ярусе трюма, в котором раньше, поди, возили уголь, Эмптифулл дерёт семь шкур. Непонятно, какого чёрта задержались здесь вы, Траксетт? Что посулил вам Эмптифулл – двойное жалованье?
Траксетт выбрал оловянную тарелку, поднял глаза на О’Финли и, едва тот кивнул, принялся накладывать себе вилкой куски копчёного мяса и нарезанный сыр - он довольно успел проголодаться.
- Или он поймал вас на полуторное? – Слепой, или не слепой, Майнц был всё же человеком проницательным и в жизни кое-что повидавшим. – Ничуть не удивлюсь. В любом случае он вас надул, выплаченное за последние дни жалованье, каким оно ни будь, не возместит тот удар по кошельку, что нанесёт вам покупка билета. О, круизный лайнер «Велиал»! Прекрасный корабль, в тесном кубрике перед вашим носом будут вонять носки соседей с верхних шконок! Но не печальтесь, мы с О’Финли, это две мухи, висящие в той же паутине. И как нам не завить горе верёвочкой?
- Пиво или джин? – кратко спросил механик, до сих пор не сдвинувшийся с места.
- Джин. – Траксетт взял бутылку, плеснул в кружку на три пальца. - За что пьём?
О’Финли безразлично покачал головой, мол, всё равно. Майнц упрямо мотнул жирными красными щёками с белой щетиной.
- Мы выпьем за мистера О’Финли. – Он поднял кружку, и Траксетт поднёс свою. - Знаете, за что я уважаю вашего приятеля, Траксетт? Сказать?
- Сделайте одолжение.

[Штырь]

- Я ни разу не слышал от него фразы, которую сам произношу тысячу раз в день. «Если бы» - знакомо вам такое? Я почти слеп, оттого и твержу «если бы у меня были глаза»... Это малодушие, я знаю! Знаю, но не могу остановиться. А наш гостеприимный хозяин помалкивает, он ни разу не сказал «ах, если бы у меня были целы руки». Я не задел вас, О’Финли? Если задел, гоните меня пинками, я это заслужил.
Траксетт поднял взгляд на О’Финли - механик даже не моргнул.
- «Если бы»! – продолжал Майнц. – В этих словах утонуло людей больше, чем в океане, да что там, больше чем тут, - он щёлкнул жирным пальцем по бутылке. – «Если бы я был помоложе… или побогаче… если бы я был удачно женат… если бы я не поставил на ту лошадь… если бы… если бы…» Я всю жизнь твердил «если бы» - так взгляните на меня, благо у вас есть чем!
Он закашлялся, поперхнувшись едой, помотал головой, потом спохватился и спешно выпил.  Траксетт тоже залпом выпил свою кружку, во рту растёкся жгучий можжевеловый вкус.
- Я не знаю, на сколько Эмптифулл обокрал вас Траксетт, или вас, О’Финли, зато я знаю, что мне не хочется пересчитывать мелочь на ладошке, вот уж от чего я отвык в своё время, – Майнц не глядя взял из посуды широкую медную стопку, безошибочно выхватил початую бутылку, плеснул вровень, не потеряв ни капли, мгновенно и не морщась, выпил, поставил стопку и откинулся в кресле.
- Я сегодня разговаривал с Эмптифуллом, - сказал О’Финли. Он так и продолжал стоять, говорил он медленно, с большими паузами между фразами. – Он требует непомерные деньги, вы знаете. Он не хочет ничего слушать. «У вас есть выбор», - сказал он мне, - «моро-моросави остаются со мной до последнего дня, они в отличие от вас, изнеженных людей, покинут остров в самый последний день на своих долблёных пирогах. Хотите, езжайте с ними, уж до фактории на острове д’Юрвилье они вас довезут». Потом он помолчал, и с улыбкой добавил: «доставят, так, или иначе».
- Так или иначе! – повторил Майнц, сердито засопев. – Вы же понимаете, что этот мерзавец имел в виду?
Траксетт не стал отвечать: кто такие моро-моросави на Фишбоуне хорошо знали все. Самоназвание моро-моросави означало «добрые люди» и, учитывая обычай убивать пленных, прежде чем кидать их в яму с тлеющими углями, люди они и в самом деле были  незлые – по здешним меркам. В последнее время отчего-то стала модной точка зрения, что моро-моросави разочаровались в каннибализме, очаровались истинной верой и вообще начали усердно приобщаться к цивилизации. Эту точку зрения разделяли все, конечно, кроме тех, кто знал моро-моросави не понаслышке. На острове Фишбоун про «цивилизованное» племя знали всё, что следовало знать, и по поводу излишней цивилизованности иллюзий не строили. Однако же формально Эмптифулл был вправе воспользоваться помощью своих «цивилизованных работников» в деле спасения обитателей обречённого острова.
Траксетт попробовал кусок сыра. «Нечего ломать себе голову над вопросом «как мог Эмптифулл поступить подобным образом с доверившимися ему людьми?», вопрос этот праздный, и решения не имеет. Эмптифулл увидел возможность заработать, и не стал её упускать. Вот нас трое, и это уже почти полтысячи фунтов, а если сосчитать всех, кто оказался в таком положении вместе с нами… Да, немало. Бойся Эмптифулл закона… но откуда в такой обстановке на острове Фишбоун возьмётся закон? Его и в прежние-то времена было не слишком много…»
- Мне, как и другим, жалко денег. – Медленно сказал О’Финли. – У меня, как и у других, есть гордость. 
- «Гордость»… - проворчал Майнц, - надо же – «гордость»!
 «Возможно, дело также и в гордости. Чёрт меня побери, дело именно в ней».
– Однако завтра я приду к Эмптифуллу, отдам ему деньги, только и всего, – продолжал механик. - Назовите мне иной выбор, джентльмены.
- Я понимаю вас, О’Финли, - сказал Траксетт, - и я не люблю, когда меня загоняют в угол. Чувство бессилия унизительно для самостоятельного человека. – Траксетт оглядел ангар, почти половина огромного пространства которого заставлена паровыми машинами и другими механизмами. – Вы говорите, какой у нас выбор?
«Чёрт возьми, мы, образованные умные люди, впустую сидим на грудах механизмов – и должны терпеть унижение от одного жадного негодяя?»
- Скажите, О’Финли, этот ваш «подъёмный кран», - Траксетт указал на висящий позади него вытянутый серо-голубой шар,  - был раньше курьерским дирижаблем военного флота, я не ошибаюсь?
Механик коротко кивнул.
- На острове множество паровых машин, больших и маленьких. Есть винты, пропеллеры, рули и прочее. Вы говорили, есть ли выбор – но  разве не напрашивается он сам собой?
- Чушь! – Майнц покачнулся и его кресло заскрипело. – Собрать дирижабль? Извините, Траксетт, но сейчас вы говорите о таких вещах, в которых разбираетесь ещё меньше, чем я в философии. Так вот, знайте, что, во-первых без обученных умелых людей восстановить из хлама дирижабль невозможно. Во-вторых… во-вторых можно и не добавлять, но я добавлю. Отсюда до Сент-Клеменса напрямую по карте сто семьдесят шесть миль, кабельтовы я округлил. Кто поведёт дирижабль, кто поставит его на курс и будет поддерживать этот курс? А! Молчите! То-то же. Вот вы, О’Финли, безо всяких «если бы» возьмите и скажите нам, можно ли заново собрать дирижабль?
Майнц явно не ждал ответа на этот вопрос, считая его риторическим, он взял ножик и принялся кромсать толстыми ломтями холодную ветчину, для чего ему пришлось едва не ткнуться в неё своим полуслепым глазом.
- Можно ли заново собрать паровой дирижабль? – спокойно переспросил О’Финли, подходя к столу и вынимая руки из карманов.
Одетой в специальную кожаную перчатку культёй левой кисти, где короткими пеньками сохранились начальные фаланги большого, среднего и безымянного пальцев, он выдернул ветчину из рук Майнца и вернул её на тарелку. Потом этой же кистью надавил на круглый затвор на чёрном кожаном конусе, закреплённом на обрубке правого предплечья. Затвор этот выдвинул из скрытых в краге ножен узкий восьмидюймовый клинок с обоюдоострой заточкой, а пружинный механизм щелчком закрепил его основание в пазах. Этот клинок, похожий на флотский кортик, из добротной клапанной стали отковали корабельные механики, они же вместе с О’Финли продумали и создали механизм для хранения и фиксации, пошили чёрные краги на каждую руку с крепящей системой ремней. О’Финли был один из тех, кто вытаскивал людей из объятого пламенем и паром машинного отделения канонерской лодки «Уайяк», а Траксетт был одним из тех, кто вытаскивал самого О’Финли и остальных спасшихся из бурного мутного течения Найялы. Кого-то, включая несчастного сэра Ирвина, тогда не удалось спасти, кому-то, как О’Финли, не удалось сохранить себя в целости. После ожога пламенем и паром началось сильное нагноение, угрожала гангрена и армейским хирургам удалось спасти только часть левой кисти, справа же предплечье после ампутации оканчивалось конусом нижней своей трети. Некогда искуснейший на всю эскадру механик теперь уже мало что мог сделать собственноручно.
Чёткими взмахами клинка О’Финли мигом порезал ветчину на безупречно ровные ломтики, поддел на кончик кортика самый маленький, а остальное передвинул Майнцу.
- Можно ли из всего этого… - он обвёл левой кистью в кожаной краге лежащие по всему ангару останки разобранных механизмов, - … собрать годный к полёту дирижабль? Дирижабль, способный преодолеть две сотни миль над океаном?
Двумя обрубками пальцев, обтянутыми чёрной выделанной кожей, он аккуратно взял бутылку джина, привычно поддел донышко клинком и легко налил полную металлическую стопку. Поставил бутылку, отошёл от стола, всмотрелся в лежащие на полу металлические обломки, и тремя пинками крепких сапог выдвинул и подогнал ближе к столу пыльный железный ящик, в котором виднелись плотно подогнанные одна к другой разнокалиберные шестерёнки.
- Найдите мне парня с руками, способного разобраться в этом ящике, и мы с ним в четыре дня… но только и с вашей помощью, Траксетт!.. в четыре дня склепаем заново дирижабль, такой, что способен будет перевезти пять-шесть человек за триста миль. Есть у вас на примете такой человек?
- Хм. Кажется, да, - сказал Траксетт, без особой уверенности припоминая Эксуайзета с его починкой часов. «Кто знает, на что ещё способен этот парень?»
- Тогда завтра поутру хватайте этого вашего мистера «Кажется» за шиворот, да волоките сюда, - и О’Финли залпом опорожнил свою стопку с джином.
- А что толку? – ворчливо сказал Майнц. - Починить дирижабль? Чёрт меня возьми, да это же только полдела! Предположим даже, свершится чудо, и такое станет возможно. Кто поведёт его? Где взять штурмана? – Майнц утёр жир с губ рукавом.
Никто не ответил, Майнц был прав.
- Мы конечно знаем одного штурмана… Что говорить, парень толковый, и пару лет назад, когда по утрам он ещё видел в зеркале свою красную похмельную рожу, а не размытое пятно, он был куда как хорош! Но сегодня этому штурману тяжко проложить курс от камбуза до гальюна, да чтобы при этом не наделать в штаны, ложась на галс, – Майнц поводил из стороны в сторону  выпученными белёсыми глазами.
«И всё-таки идея заманчивая», - думал Траксетт, - «чем чёрт не шутит, а джентльмены? Вдруг да что-нибудь получится? И дело тут не только в деньгах. Самоуважение дороже денег».
- Ладно, Майнц, - сказал Траксетт, - не будет ничего плохого, если мы просто поразмыслим. Да, у вас беда со зрением… однако если найдётся человек с хорошим зрением и кое-какими морскими навыками, сможете ли вы помочь этому человеку проложить курс хотя бы до Сент-Клеменса? Сможете научить человека хотя бы азам штурманского дела?
Майнц вынул из кармана что-то огромное и серое, оказавшееся не чем иным, как носовым платком, погрузил в это огромное и серое едва не всё своё красное лицо, и какое-то время трубил, при этом внутри его что-то клокотало, словно где-то в животе у старого штурмана кипел паровой котёл на несколько сот лошадиных сил.
- Ффуфф, - произнёс он, отнимая от лица платок, и пряча его в оттопыренный карман. – Научить? Человека? Я научу медведя, не то, что человека. Что медведя – пингвина! – Он повернулся к столу, ухватил кусок ветчины и сунул его в рот, что ни на секунду не помешало ему говорить, - я научу вас, или О‘Финли, это не сложно. Я научу даже женщину или моро-моросави… - тут он  покачнулся, замер ненадолго, и отрицательно помотал головой. – Нет. Насчёт женщин или моро-моросави я погорячился. Давайте-ка лучше пингвина.
- Я не шучу, Майнц, - сказал Траксетт, внимательно поглядывая то на штурмана, то на механика. О‘Финли не шелохнулся и не сказал ни слова. – Надеюсь, и вы не  сильно шутите.
- Да не шучу я, господи боже мой, - проворчал Майнц, ворочаясь в кресле, - тоже, нашли мудрёное дело. Но что вы хотите, Траксетт? Вы хоть знаете, что такое угол возвышения или что такое отношение противолежащего катета к гипотенузе? Молчите? Учили когда-то, но не помните, верно я говорю? Чёрт с ним, найдите мне человека с нормальным зрением, и чтобы он хоть что-то помнил из тригонометрии. Больше мне ничего и не надо. У меня в каюте хранятся все чёртовы лоции, у меня есть секстан и астролябия, у меня отличная готовальня… - тут Майнц вдруг замолчал, перестал двигать глазами из стороны в сторону, замер в кресле.
- Слушайте, я не могу понять. Мы уже пьяны? Нет. – Майнц покачнулся. – Мы что, всерьёз обсуждаем полёт над морем на дирижабле?
«Какого чёрта? Отчего не всерьёз?»
- Да, - уверенно сказал Траксетт.
- Да, – спокойно сказал О‘Финли.
Майнц помолчал. Белая поросль редких бровей поднялась ввысь над блёклыми слепыми глазами.
- Раз так… - я с вами, джентльмены. Найдите мне парня, способного с первого взгляда отличить солнце от луны и синус от косинуса! Я научу его кое-каким премудростям, и мы весело полетим к чёрту в зубы, смеясь над Эмптифуллом и над собственной невероятной глупостью. Я решил выпить ещё разок, джентльмены, а вы – как хотите.

[Штырь]

Глава VIII
в которой мы сводим знакомство в юным Эксуайзетом, не избегнув при этом некоего разочарования

- Простите, сэр, я… я не знаю…
Эксуайзет робко переводил взгляд с Траксетта на О’Финли и обратно.
- Я не смогу здесь ничего сделать, сэр.
О’Финли не ответил. Он только покосился на Траксетта, и в его взгляде не было ни горечи, ни насмешки, лишь разочарование заведомой предсказуемостью. «Ну, и кого же вы привели мне?»
Траксетт тоже молчал. Ему стоило некоторых усилий уговорить Эксуайзета, который явно боялся сурового О’Финли до дрожи в коленках. Сегодня с утра Траксетт пошёл в портовую контору и уже с дороги заметил Эксуайзета, опять стоявшего у пирса с потерянным видом. Он вкратце пересказал ему вчерашнюю беседу в ангаре,  нахохлившийся клерк поглядывал на него снизу вверх с явным недоверием, наконец, согласился, пришёл, робко мялся под изучающим взглядом О‘Финли, с заметным трепетом выслушал поставленную задачу, осмотрел коробку с шестерёнками, и вот, пожалуйста - «я ничего не могу сделать…»
Не говоря ни слова, О’Финли подошёл к тяжёлой железной коробке, заполненной сидящими на осях шестерёнками, большими и маленькими, соединяющимися между собой самым причудливым образом, и с равнодушным видом начал отодвигать её в сторону кончиком сапога. Коробка эта являла собою часть механизма парового дирижабля, которую вполне можно восстановить.
«Выходит, все эти разговоры о мастерстве Эксуайзета не более, чем пустая болтовня», - Траксетт молча подошёл, ухватился обеими руками и потянул коробку в ту же сторону, куда толкал её О’Финли, - «а часы, верно, ждали простой чистки». Некрасиво получилось, впрочем, от Эксуайзета, вероятно, именно этого и следовало ожидать.
Тут вероятно следует сказать несколько слов об Эксуайзете, дабы чуть более подробно представлять себе, о ком собственно идёт речь.
*  *  *
Представьте себе невысокого молодого человека, одетого в мятый серый костюм. Голубые глаза его наивно моргают, а пухлые губы то и дело шевелятся, словно он что-то неслышно говорит. Нескладная полноватая фигура, белый пух волос и эти беззвучно шевелящиеся губы делают его похожим на кролика, вот вам и весь мистер Эксуайзет. Он выглядит мелким клерком небольшого торгового дома, с грошовым жалованием и с «крупными» мечтательными амбициями, превышающими это жалованье ровно в три с половиной раза, не больше и не меньше. Таких клерков мы видим вокруг каждый день. С этими клерками мистера Эксуайзета роднит решительно всё. Роднит происхождение - небогатая городская семья, в которой он единственный сын; роднит воспитание - легкомысленный отец, непрактичная, вечно скучающая мать; роднит образование - совершенно заурядная школа, исключительно заурядные одноклассники, потрясающе заурядные учителя. Уж конечно роднит начало жизненного пути: по окончании школы - торговое училище, затем младший клерк, затем клерк.
Единственное резкое отличие от остальных в жизненный путь мистера Эксуайзета внесла тюрьма. Да, уж тюрьма-то в состоянии внести в жизнь резкое разнообразие, только такое разнообразие вряд ли кто в здравом уме сочтёт приятным.
Четыре года тому назад к тогда ещё девятнадцатилетнему мистеру Эксуайзету подошёл его приятель по крикетном клубу некий Уэлсби.
- Престранная история приключилась со мною, старина Экс, - сказал тогда мистер Уэлсби, вынимая из кармана сигару и недрогнувшей рукой протягивая её Эксуайзету. – Вы же помните, что две недели назад я переехал на Стоунхарт-роуд?
Мистер Эксуайзет кивнул, принимая сигару и вполглаза оглядываясь по сторонам. Видит ли его сейчас кто-нибудь? Ценит ли сейчас кто-нибудь, что он, юный Эксуайзет на короткой ноге с жителем квартала Бигвиг-лодж, который практически соседствует с кварталом Альдисхолм? Что элегантный мистер Уэлсби, одетый в костюм от Ларье, мистер Уэлсби, в выговоре которого чувствуется закрытая школа, мистер Уэлсби, завсегдатай и знаток скачек, что этот самый мистер Уэлсби запросто беседует с ним, с Эксуайзетом, считает его приятелем, угощает его дорогой сигарой, и ждёт его, Эксуайзета мудрого совета по своим жизненным трудностям?
Увы, никто особо не ценит. Судьба всех великих людей быть непонятыми современниками, уж кто-кто, а юный Эксуайзет ощутил эту несправедливость на своей шкуре. Взгляните, он запросто, совершенно по-свойски беседует с внучатым племянником маркиза Карслайла, члена Парламента, а ни одна живая душа из тех, кто способен по достоинству оценить такое общение, как назло даже не выглянула.
Но стоит только разок опрокинуть на себя кофе с молоком, горестно припомнил мистер Эксуайзет, о! В тот же миг дюжина острых носов и две дюжины зорких недрёманых очей обернутся на тебя, вонзая пылающие злорадные взоры! О несправедливость человеческой  природы! О слепота и глухота, не позволяющие обычным людям с первого взгляда оценить редкий талант и душевные качества! То ли дело истинные знатоки человеческой натуры, такие, как, скажем, мистер Уэлсби. Да, вот хотя бы как он. Уж тот-то сразу, с первых минут оценил мистера Эксуайзета по достоинству. Мистер Уэлсби сразу разглядел в Эксуайзете и талант, и необычность и прочее и прочее.
- … дворецкий же на редкость глуп. «Я понятия не имею, где запасной ключ, сэр». Понятия он не имеет! Видали? Ну, что скажете, дружище? Можете ли вы помочь мне в этом пустяковом деле?
Оказывается, мистер Уэлсби всё это время рассказывал суть своей неприятной жизненной коллизии.
Всем известно, что рассеянность является частым спутником невероятного ума и гигантских способностей, так, во всяком случае, оценил этот промах мистера Эксуайзета мистер Уэлсби, когда мистер Эксуйазет, откашлявшись, сообщил мистеру Уэлсби что, задумавшись, кажется, пропустил одно или два словечка из речи мистера Уэлсби.
- Обычнейшее явление, всем известная профессорская рассеянность. О, как мне это знакомо, - безмятежно прокомментировал сей факт мистер Уэлсби, хватая мистера Эксуайзета под руку. – Пусть кто угодно порицает в своих друзьях склонность к размышлениям, кто угодно сэр, на здоровье, но только не я. Буду ли я порицать склонность моих друзей к размышлениям? Нет, нет. Размышления моих друзей, это же самая суть, это же квинтэссенция жизни. Как говорит мой друг, барон Нит-Уиндоу, не будем скользить на этом вопросе. Идёмте, Эксуайзет, я слово в слово повторю всё по дороге.
Несомненно, мистер Уэлсби являл собою образец тактичности, не говоря уже о том, что его способность разбираться в людях и с первого взгляда выявлять незаурядные умы была выше всяческих похвал.
Мистер Эксуайзет, увлекаемый под руку мистером Уэлсби, продвигался вдоль Портер-стрит, у почты они свернули на Клеменс-стрит, поднялись, окутываемые клубами пара, на эстакаду, где им удачно подвернулся поезд надземки, стремительно унёсший их за три станции и высадивший на Хаусвуд-аллее, откуда до Стоунхарт-роуд было уже рукой подать. Тем временем мистер Уэлсби успел в краткой манере изложить суть своего лёгкого затруднения.
Оно заключалось в ключе от сейфа, личного сейфа мистера Уэлсби, в котором хранятся некоторые никчёмные безделушки, да парочка писем от милой матушки, более же ничего ценного. Ключ, как ни печально, был недавно уронен мистером Уэлсби при посадке в вагон. Какой-то грубиян, заслуживающий, вне всякого сомнения, самого сурового порицания, задел мистера Уэлсби плечом, отчего ключ, бережно хранимый мистером Уэлсби в ладони, выскользнул и упал между вагоном и перроном. Восстановить его нет никакой возможности.
Уж о чём, о чём, а о скоплениях толпы и толкотне на перронах как надземки, так и подземки мистеру Эксуайзету можно было бы и не пояснять. 
Однако же, продолжал мистер Уэлсби, крепко сжимая руку мистера Эксуайзета выше локтя, однако же, если есть друзья, то кого устрашит беда? Подумаешь, уроненный ключ! У мистера Уэлсби есть на руках козырь, да ещё какой! Перед таким козырем не устоит ни один замок, никакой утерянный ключ не сможет ничем повредить человеку, обладающему таким козырем. Имя этому козырю – славный мистер Эксуайзет.
Давние увлечения мистера Эксзуайзета, заключавшиеся сперва более в поломках, а затем постепенно всё более и более в починках всевозможных хитрых приспособлений, вроде музыкальных шкатулок, часовых механизмов, замков, счётных машинок и тому подобных вещей, эти увлечения были достаточно хорошо известны окружающим. Представляя в мечтах свою будущую биографию, кое-что Эксуайзет пока видел туманно, однако начало одной из ранних глав рисовалось ему вполне отчётливо: «… с младых ногтей проявился у великого Эксуайзета необычайный инженерный талант…»

[Штырь]

Талант, не талант, но большие напольные часы, украшавшие гостиную крикетного клуба, и остановившиеся ещё при прежнем правлении, починил месяц назад не кто иной как Эксуайзет, снискавший себе тем самым славу отличного мастера. Это произошло за непродолжительное время до знакомства с мистером Уэлсби. Когда же у казначея клуба заклинило замок несгораемого шкафа, именно Эксуайзет был приглашён в качестве знатока и  эксперта. Замок был молниеносно вскрыт, и одним из первых, кто поздравил Эксуайзета с этим блестящим достижением, был мистер Уэлсби, с ходу предложивший свою дружбу.
На Стоунхарт-роуд, где окна двухэтажных домов поблёскивали среди зелени палисадников, а за кованными оградками цвели яркие клумбы, мистер Уэлсби перешёл на неспешный солидный шаг, отпустив локоть мистера Эксуайзета и отстранившись от него на некоторую дистанцию. Разговаривать он также перестал, взгляд мистера Уэлсби стал сосредоточенным, он аккуратно отпер ключами дверь, огляделся, кивком указал мистеру Эксуайзету проходить, и сам прошёл следом. Прежде, чем закрыть дверь мистер Уэлсби внимательно осмотрел улицу.
Не снимая перчаток, мистер Уэлсби вёл Эксуайзета через прихожую, через гостиную с новенькой фисгармонией, стоящей у увешанной множеством семейных портретов стены, через столовую, где в застеклённых шкафах виднелся дорогой фарфор, провёл в рабочий кабинет, где позади широкого письменного стола между высоких шкафов, заставленных книгами, стоял старомодный чёрный сейф, отделанный строгими латунными украшениями.
- Вот, - деловито сказал мистер Уэлсби, указывая на сейф, - вот от него я потерял ключ. Не угодно ли…
Тут мистер Уэлсби наклонился, и быстро вынул из-под письменного стола кожаный саквояж, внутри которого оказался отличный набор всевозможных слесарных инструментов.
Не ударить в грязь лицом перед таким замечательным человеком, как мистер Уэлсби? Показать, каковы истинные инженерные таланты? Да, безусловно. Но и получить удовольствие тоже. Снимая пиджак, и засучивая рукава, мистер Эксуайзет, прищуриваясь, оглядывал сейф, точно рыцарь, готовящийся к схватке, оглядывает серьёзного врага, бросившего ему вызов. Совершенно правильно поступил мистер Уэлсби, когда не стал вызывать незнакомого слесаря, который того гляди ещё попортил бы сейф, а позвал сразу самого Эксуайзета.
 - Придётся повозиться, - сообщил Эксуайзет, рассмотрев и потрогав замок и запоры сейфа.
- Не волнуйтесь, друг мой, - ободрил его мистер Уэлсби, нервно поглядывая в окно, - работайте спокойно. Я присматриваю за… я весь внимание, хочу сказать.
- Что? – рассеянно переспросил Эксуайзет, перебирая инструменты.
- Работайте, дорогой друг, работайте.
Некоторое время Эксуйазет даже опасался, что ему не удастся справиться с этим делом, и что в глазах внучатого племянника маркиза Карлслайла, члена Парламента, его ореол умелого мастера несколько потускнеет. Однако по прошествии не очень продолжительного времени старый сейф неожиданно поддался, внутри него раздался щелчок, дверь мягко распахнулась и на полках стали видны несколько изящных шкатулок красного дерева самой тонкой работы, покрытых красивыми золотыми инкрустациями.
- Благодарю, мой друг, - спешно сказал мистер Уэлсби, мягким но непреклонным движением отстраняя Эксуайзета от распахнувшегося сейфа, – вы необычайно любезны.
- Я бы с радостью напоил вас чаем с на редкость удачным в этом году кларетом, - продолжил мистер Уэлсби, подхватывая Эксуайзета под руку, и с заметной энергией увлекая его прочь из кабинета, - ах, да, пиджак. Вот, возьмите. Но, боюсь, у меня как раз сейчас катастрофическая нехватка времени. Надо срочно написать ответное письмо милой матушке.
- Это, вероятно, она на фотографиях? – только и успел задать светский вопрос Эксуайзет, когда мистер Уэлсби быстро и решительно провёл его через столовую и гостиную обратным путём.
- Вероятно, вероятно, - сквозь сжатые зубы ответил мистер Уэлсби, - отчего бы и не она… Прошу вас, дорогой друг. Был очень рад. Был очень признателен. В самое ближайшее время мы с вами встретимся и отметим… но сейчас… прошу меня извинить.
Эксуайзет глазом не успел моргнуть, как оказался один на пороге перед моментально запертой дверью.
Такая непонятная перемена в поведении мистера Уэлсби лишний раз доказала давнюю теорию Эксуайзета, что истинные аристократы эксцентричны.
Необычайно довольный ещё одним подтверждением своих талантов, представляя себе дальнейшее общение в кругу таких людей, как замечательный мистер Уэлсби, с которым он отныне, похоже, накоротке, Эксуайзет отправился домой. Через три дня в чудесный тихий вечер в его дверь постучали двое, один из которых оказался сыщиком, второй – полицейским в форме.
У арестованного накануне прямо в каюте парохода океанской линии мистера Уэлсби, носившего, как выяснилось, избыточное количество самых разнообразных и причудливых имён, но, на удивление, не имевшего даже среди самых своих отдалённых родственников ни единого маркиза или члена Парламента, нашлись все без исключения ценности, это совпало с показаниями потрясённого Эксуайзета и подтвердило его личную незаинтересованность. Но соучастие есть соучастие, мистер Эксуайзет был приговорён к трём годам тюрьмы, из которых собственно в тюрьме отбыл всего несколько дней, оставивших в его памяти неизгладимый ужас. Затем – и очень вовремя - из колоний Её Величества в очередной раз пришло требование предоставить рабочие руки. К счастью для юного Эксуайзета, справедливо полагавшего, что киркомотыга в руках под палящим солнцем не будет особенно сильно способствовать его блестящему будущему, на этот раз колониям потребовались не столько мозолистые крепкие руки, сколько мало-мальски обученные умы, способные управляться со всё возрастающим количеством бумаг. Учёба в торговой школе и опыт клерковской работы не прошли зря. Ни отпетым мошенником, ни злостным рецидивистом Экусайзет не был, и его навыки и познания в бумажной работе оказались в высшей степени востребованы, ибо на определённой стадии развития колоний именно грамотных людей, способных управляться со всё более кипящими и бурлящими потоками бумаг, заметно не хватало.
Условия, в которых Эксуайзету отныне пришлось трудиться в отдалённой колонии, в сравнении с привычными ему, были безусловно отвратительны: униженное безответное положение, хлопотный объёмистый бумажный труд от зари до зари, скудное питание и скверный климат. Однако Эксуайзет прекрасно понимал, с чем именно следует ему сравнивать его нынешнее положение, и ежедневно возводил хвалу небесам за то несказанное везение, что избавило его от подлинной тюрьмы и от каторжной работы в колониях.
Так прошло три года, и освобождённый Эксуайзет оказался на острове Фишбоун, в этом малоприятном месте, где ему пришлось снимать жалкий угол в перекошенном деревянном доме, представлявшем из себя кормовую надстройку старого парохода, вновь от зари до зари перебирать бумаги в портовой конторе, питаться невзыскательными блюдами портового же трактира, и экономить каждый грош скудного своего жалованья. Прошли времена, когда в бессонных мечтах виднелось уже практически на подходе великое будущее, титул баронета и потрясающий особняк с прекрасной цветущей супругой, ежегодно тратящей на туалеты и драгоценности сотни, а то и тысячи фунтов, ничуть не подрывая тем самым миллионное состояние Эксуайзета, члена Парламента и землевладельца, кавалера орденов и благотворителя. Нынешние мечты от прежних отличались в невыгодную сторону своей приземлённостью, выгодной же стороной данных мечтаний была их реалистичность. Теперь он мечтал о том, как бы побывать дома и увидеть единственных близких людей, своих несчастных родителей, мечтал, как бы найти работу, позволяющую получать хоть половину прежнего клерковского жалованья тех времён, что казались сложными, а нынче виднелись едва ли не верхом человеческого благополучия. Лёжа на деревянном топчане, служившем ему и кроватью, и софой, а порою и обеденным стулом, он мечтал о том, как вернётся и, одетый в обычный костюм пройдёт по обычной улице, и сможет преспокойно зайти в любую лавочку или магазин, никому ничего не объясняя, никому ни о чём не докладывая, ни на что не оглядываясь. Разве это не чудесно?
Внешность мистера Эксуайзета, претерпевшая вследствие испытаний заметные печальные изменения, на свободе, пускай даже в условиях острова Фишбоун начала улучшаться. Худоба сошла, отчасти возвратив свойственную  ранее полноту, вновь белым пухом отросли волосы, только нервность, хоть и уменьшилась с тюремными временами, проявлялась иной раз беззвучно шевелящимися губами. С трудом откладывая жалование, он всё же сумел приобрести подержанный серый костюм, в котором при своём невысоком росте, нескладной фигуре и вернувшейся полноте он издали стал напоминать грушу, и в котором чувствовал себя чуточку ближе к дому и оттого время от времени начал замечать, что едва ли не счастлив.