Печать

[Dama]

       Эрэа Полярная звезда

                      ТОРСКИЙ ЛИВЕНЬ

Я всегда любила ливни. Особенно летние. Они дарят надежду и смывают с души горечь... А свинцовые тучи похожи на небесных коней.
У меня на гербе – кабан, но я безмерно обожаю кошек и лошадей. Особенно лошадей! Они зачастую честнее и умнее людей, они – верные друзья, и они ни-ког-да не предают!!!
Многие думают, что я похожа на жеребёнка. Они считают, что я не знаю... Смешные. Чувства тоже можно увидеть – они, как... ну, как пряди в лошадиной гриве. Вот ты пальцами их чувствуешь, перед глазами представляешь, но воочию не всегда увидишь. И какая-то теплее, какая-то холоднее... Когда люди при тебе говорят о нравных лошадях и о тебе, и пряди их чувств одинаковые, выводы очевидны. Люди думают, что сравнение с жеребцом для меня обидное. Да ни-че-го они в лошадях не понимают!!! И в девушках, кстати, тоже.
Мужчины считают меня непривлекательной. Пусть считают. Я не красотка – упаси Создатель! И это хорошо: не полюбят пустую смазливую выдумку. Если полюбят – то за душу.
Меня никто романтически не любил. В десять лет я плакала в подушку, а теперь радуюсь. С Робером я разыграла помолвку для виду. Рокэ – я в него влюбилась, когда он меня не столкнул в пропасть. Я ему доставляла неудобства, но он великодушен и помогал бескорыстно, и в его чувствах не было прядок таРакана – нахальства, самомнения, высокомерия, пафосного снисхождения, уверенности, что прав только он и может творить любые гнусности, а его все должны любить. Это маска, не больше, но Рокэ... он никогда не требовал любви и хорошего, тёплого к себе отношения... Рокэ ухитряется снисходить так, что к нему тянуться хочется, а от тараканыша – на край света убежать... Для меня это было так ново, что я влюбилась безудержно и решила, что любовь взаимна. Искренне желающие мне добра Её величество и госпожа Арамона меня убедили, что так не может быть – потому что мы не знали душ друг друга.
Сейчас я очень тепло отношусь к кэналлийскому герцогу – как к королю и как к старшему брату. Он выживет в этой войне – а иначе не может быть! Судьба – лошадь, а лошади тянутся к тем, у кого чуткие руки и жажда жить свободным...

Ливень... раскинуть руки и подставить лицо тёплым струям. Я выжила, вернулась – мне разрешили уйти. Чтобы закончить начатое – присмотреть, чтобы ызарг-бывший брат не навредил никому. Ерунда, что расплатилась посмертием – да я среди рассветных праведниц от скуки сдохну!!
Горы... Я их тоже безмерно обожаю. Они высокие, и с их вершин всё так хорошо видно!.. Такой простор, такая воля... Странно, меня не мучает удушье, хотя многим в горах тяжело дышать. Наверное, это потому, что я рвусь к свободе, а кто-то от неё бежит.

С этого плато открывается чудесный вид! Тяжёлые тучи – это с земли они низкие, а отсюда они безумно высоко, и до долины – столько же... Ты как будто в центре мироздания находишься!! Ты ему улыбаешься, а оно плачет от радости, что ты его любишь... И оно согревает тебя. Прекрасное чувство!

Вспоминаю утренний разговор с Арно. Милый парень. А уж какой у него конь!.. Кан роскошен, честное слово! Полумориск! Нравный!! Красивый!!! А уж каков он в галопе!..
Арно заблудился, а я только появилась, мы искали людей среди торских круч и наплевали на этикет. Болтали, как старые знакомые. Обсудили лошадей и всё на свете. Он очень на меня похож. Я разрешу себе в него влюбиться, если он меня будет так же холить, как вчера!!
А ещё я его потрясла. Представляете, он ни разу не видел девиц, которые хотят владеть оружием! Эта сцена так и стоит перед глазами...
Мы стояли на довольно пологом склоне. Кан бродил неподалёку, пощипывая Арно показывал, как он шпагой ранил кого-то на дуэли. Потом парень сказал, что хочет пить, бросил оружие на траву и пошёл к молумориску – вытащить флягу с водой.
Я была возмущена – как можно такое сокровище швырять?! Присела, благоговейно взяла в руки. А не такая уж она и тяжёлая... И – безумно красивая! Видели бы вы, как пляшет по лезвию солнечный луч!! И такое ощущение, что сливаешься с Вечностью!!!
Незамысловатая гарда... Я осторожно коснулась клинка. Прохладный металл почти заставил отдёрнуть руку, но я закусила удила и медленно провела пальцем вдоль лезвия. Лошадей надо приручать... оружие тоже. Пусть и чужое. Кто ж не любит душевного тепла...
Я так увлеклась, что не услышала, как подошёл Арно.
- Эрэа, отдайте мою шпагу!
Я подняла голову. Парень, похоже, сам не знал, смеяться ему или клокотать от возмущения. Странно – я предпочитаю отдаваться чему-то одному... Так же интереснее, так дышишь полной грудью и свободен! Но шпагу я – не отдам. Раз ценить не умеет!!
- Эр, сожалею, но не отдам! Раз ценить не умеете!!. И вообще. Хотите, чтобы я отдала – ставлю условие: научите меня фехтованию! Вот!!!
А что? Мечты должны сбываться... Особенно когда они светые!!

Арно согласился. В шутку – думал, что я испугаюсь. Ага, как же! Я уже четырнадцать лет мечтала научиться фехтованию!!
Я устала быстро, но осталась страшно довольной! Арно тоже... Вначале он этого не показывал, но меня-то не обманешь! Я не умею хорошо врать, это правда, однако это не значит, что я в людях не разбираюсь. Чувства-прядки, помните? Так вот, у Арно не было недовольства. Была гордость, был азарт, было польщённое самолюбие, было тепло. Арно – как солнышко, неиссякаемый фонтан чувств. И сейчас они были добрыми...
Хороших людей всегда любят лошади. Кан в своём хозяине – души не чает.

Потом мы подкрепились. Сухари и вода – не бог весть какая пища, но после надорских объедков – пища богов!
А дальше нас нашли. Мы услышали стук копыт. Обрадовались – это точно наши, дриксам тут делать точно нечего. Как меня просветил Арно, после Мельникова луга заключили перемирие. А когда непонятно откуда объявился Рокэ Алва, стали подумывать и о мирном договоре. Нерушимом. Лет эдак на пятьдесят... А можно и навсегда.


Девять лет спустя.
- Эрэа, отдайте мою шпагу! Между прочим, Адель, у вас своя есть!
- Но папа, твоя шпага больше! И потом, надо же мне младшего брата учить? Ты сказал, что он с семи лет будет учиться, но это через неделю! А я на год старше, мне можно. Должна же я опекать Арно?!

Я наблюдаю семейную идиллию и заливисто смеюсь. Арно научил меня не только фехтовать, но и хохотать во всё горло. Любить и быть любимой... Я уже давно не страдаю от удушья, и оба моих ребёнка абсолютно здоровы.
Свекровь шутит, что с таким темпераментом, как у родителей, Адель и Арно-Младший за неделю разнесут весь Лэкдеми. Третий день гостим – замок пока ещё цел... Как думаете, столько он ещё выдержит?!
12.01.2012

[Dama]

             Эрэа Mik@

          ПРО ИНОХОДЦА И "БОЕВОЙ" ОПЫТ

– Нет, ты не назовёшь нашу дочь Жозефина-Арлетта-Катарина-Матильда! – герцогиня Эпинэ  выпалила истинно аристократическое имя на одном дыхании и мысленно себе удивилась.
Герцог Эпинэ, в свою очередь, озадачился. Вообще-то в оглашённом варианте не хватало Магдалы, но он согласился бы и на это, однако супруга была бескомпромиссна.
– Ну, что-то одно. Ну, два. Любые. Но не четыре же!
Одно? Как его выберешь? Два? Любые два звучат оксюмороном. То, как звучат пять, почему-то не смущало. Иноходец задумался. Потом покосился на пылающую праведным негодованием Марианну – значит, любое? – и задумался в другую сторону.
Последнее лето перед Лаик. Как же её звали? Золотисто-русые косички, в которые солнце вплело рыжину, серо-зелёные глаза, чуть полноватая аппетитная фигурка, громкий, заливистый смех и веснушки.
– Дениз?
Марианна наклонила голову к плечу, переплела руки на груди и промолчала.
Недолгий столичный бенефис вырвавшегося на волю унара.
– Адель? Оливия? Лилиан? Клара?
Ирэны в этом синопсисе не было, и хорошо, ей там совершенно нечего делать.
Герцогиня Эпинэ молчала ещё более многозначительно и взирала уже несколько исподлобья. Герцог Эпинэ сжал зубы, дабы не расплыться в улыбке.
– Ирма? Берта? Марта? Эльза?  – Надо же, снова – Клара?
Да, Клары есть и в Торке. Там вообще много всего есть.
Серьёзность Марианны сделалась предгрозовой, руки сами собой упёрлись в бока, с головой выдавая прекраснейшую из птичниц, и это было крайне недобрым знаком. Но на Иноходца нашёл стих. Теперь ему даже не требовалось сдерживать неуместное веселье, лицо стало вдохновенным и возвышенным. Последовал краткий свод агарийских имён. Совсем краткий, с полдюжины – не больше. Без Клары. В Агарисе Клара была у Альдо. Ну и кошки с ними. Но когда маркиз-изгнанник уже решил, на каком он свете, и ещё мог позволить себе, по крайней мере, цветы...
Девяти кагетских женских имён Эпинэ не только не знал тех самых, но и не мог назвать любых навскидку. Этери? Да, одно вспомнил. Но, будем откровенны, принцесса не причём. Однако муза крылата и безудержна, посему далее были озвучены вольные вариации небогатого запаса известных Иноходцу бирисских слов. Он честно старался избегать ругательств. Однако на каком-то особо подозрительном сочетании звуков Марианна резко развернулась – юбки взметнулись не хуже полкового штандарта – и вышла из комнаты. Чтобы вернуться с изящным серебряным подносом в руках. Впрочем, на сей раз, она использовала достопамятный предмет в качестве гонга, гулко хлопнув в него ладонью.
– Герцог. – В голосе женщины также звучала боевая медь. – Я соглашусь на любой из предложенных вами вариантов. Но с условием. Если Создатель подарит нам ещё одного сына, имя для него буду выбирать я.
Марианна отложила грозный столовый прибор, наклонилась к утратившему стих и голос Иноходцу и улыбнулась. Выжидательно, многообещающе, почти ласково.
Из соседней комнаты донёсся вопль протеста – нечленораздельный, но категоричный. Нарекаемая имела в виду что-то вроде «А не перестанут ли дражайшие родители галдеть в открытую дверь?!» В конце концов, она достаточно наслушалась этих двоих до рождения, и не только наслушалась. Когда дражайшие родители предстали перед кроваткой безымянной дочери, оттуда раздалось нечто более мирное. Означавшее: «А меня никто спросить не хочет?» Дальнейшая церемония наречения прошла быстро, по-деловому, с консенсусом в один заинтересованный голос.
11.01.2012

[Dama]

                 Эр Эстравен

             ПОВЕСТЬ О ГВИДО И ЖЕНЕВЬЕВ, ВЛАСТИТЕЛЯХ НАДОРСКИХ   


                                                           Эти руины, где царствует ветер,
                                                           Были когда-то любовью и болью...
                                                           Гасится память о камни столетий –
                                                           Словно костер заливается кровью.
                                                           Так повелось.
                                                            (эрэа Алькор, эрэа Ниэннах)


                                           ЩИТ ОКДЕЛЛОВ.
                                (22-23 Осенних Молний 399 К.М. Надор)

                                                                    Заснул старик на солнышке,
                                                                    Скормил свиньям Демидушку
                                                                    Придурковатый дед!
                                                                    Я клубышком каталася,
                                                                    Я червышком свивалася,
                                                                    Звала, будила Дёмушку –
                                                                    Да поздно было звать!

                                                                  (Н.А. Некрасов
                                                                «Кому на Руси жить хорошо»)

         1.

- Эрэа, Вы проснулись!
Эрэа. Да. Она – герцогиня Женевьев Окделл. Теперь уже Ларак. Голова казалась странно тяжёлой. Судя по солнцу, пробивавшемуся сквозь витраж, около полудня. Значит, она спала почти сутки.

Завтра – последний день года. Ещё год назад в это время царила предпраздничная суета, дети с нетерпением ждали подарков… Год назад все были вместе. Все были живы и счастливы.
Женевьев умывалась, одевалась с помощью Жанны, сидела, невидяще глядя в зеркало, пока служанка причёсывала её, и вспоминала…


Вчера утром даже скорбь по Алану отодвинулась в какой-то уголок души, а сама Женевьев с улыбкой слушала разговор Эдварда с отчимом. Герцог Ларак обещал подарить мальчику ко дню рождения настоящую лошадку и научить ездить верхом. В шестнадцатый день Весенних Скал Эдварду должно было исполниться шесть лет…
- Правда? – просиял малыш. – У меня будет своя лошадка?
- Конечно! Такому большому мальчику надо уметь ездить верхом. Дикон ведь уже умеет?
- Дикона учил папа. А может, он и меня научит? Когда вернётся?
Женевьев хотела было сказать, что герцог Окделл уже никогда не вернётся, но осеклась под быстрым внимательным взглядом…супруга. А тот как ни в чём не бывало улыбался мальчику:
- Нет, Эдвард. Герцог Окделл не успеет к твоему дню рождения. Его зачаровал злой колдун и унёс далеко-далеко. Герцог сидит в плену в глубокой и тесной темнице, где не видно солнца, и очень скучает по тебе с Ричардом и по вашей маме.
- А этот колдун… это он прислал того… ну, чёрного безголового? – в голосе мальчика слышался страх и в то же время любопытство.
- Наверно. Я не разбираюсь в таких вещах, - пожал плечами Ларак.
- А я знаю, зачем он пришёл! – Эдвард улыбался, совсем как кузен Шарль.
- И зачем же? – Женевьев тоже улыбнулась.
- За своей головой. Он её потерял, а теперь ищет. Без головы же нельзя!
Супруги рассмеялись, и по знаку герцогини Марта, няня Эдварда, увела мальчика.
- К чему эти сказки? Он и так верит любой небылице.
- Это не Ричард. Ему всего пять лет. Моему брату было на год меньше, когда погиб отец. Это случилось далеко от дома, и его там же похоронили. Матушка рассказывала Эжену похожие сказки. Только вместо колдуна была колдунья, а вместо темницы – зачарованный сад, где всегда весна.
При упоминании о матери лицо Ларака смягчилось и стало моложе. Теперь Женевьев не дала бы собеседнику больше тридцати. А ведь при первой встрече он показался сорокалетним. А тот продолжал:
- Даже взрослым трудно смириться с потерей близкого человека, а дети… детям не объяснишь, что такое смерть.
Создатель! Ну почему он прав?
- Эжен – ваш покойный брат?
Кажется, он что-то такое говорил, когда они втроём уезжали в Надор, а Дик оставался на попечении дяди Шарля. Мальчику хотелось плакать, но он сдерживался, ибо слёзы – женское дело. «Мужчины не плачут!» - заявил Ричард. «Меньше слушай дураков! – посоветовал новоявленный отчим. – Если бы Создатель хотел, чтобы мужчины никогда не плакали, Он бы сделал нас другими» «А вы часто плакали?» - Ричард не умел так легко сдаваться. Ларак задумчиво почесал шрам. «Знаешь, мой брат умер от простуды. Ему было почти столько же, сколько Эдварду. И я считал себя слишком взрослым, чтобы плакать, и боялся, что мальчишки засмеют. Тогда моя матушка рассердилась и сказала, что только очень плохие люди, у которых вместо сердца камень, не плачут о смерти родных. А ещё у нас в городке жил злой старик. Однажды он умер прямо на площади, не успев с кем-то доругаться. Говорили,  что его убило каменное сердце. Потому что он никогда не плакал. Так что, Дикон, плачь. Ты можешь – и должен – оплакивать своего отца. И грустить, что матушка уезжает.» «Это правда, Дик, - подтвердил и Шарль, – только лучше плакать, когда тебя не видят.»
Именно в тот день Ларак перестал быть навязанным королём незнакомцем, и Женевьев неожиданно поймала себя на мысли, что Алан никогда бы не сказал подобного. Герцог Окделл всегда был невозмутим и спокоен, не считая возможным выказывать свои чувства посторонним.
- Да. Он был самым младшим. Ещё есть две сестры, но они давно замужем.
Зачем ей нужно это знать? Женевьев досадовала на своё любопытство, пока новый герцог во дворе замка проверял выучку своих и надорских гвардейцев. Однако она не могла не отметить, с какой теплотой Ларак говорит о своих родных. И с Эдвардом они… почти сдружились. Последний месяц вечерами перед ужином они втроём сидели у камина, Женевьев вышивала, Ларак рассказывал то забавные, то страшные истории, а Эдвард слушал, как обычно приоткрыв рот. Герцогиня не раз выговаривала младшему сыну за эту привычку, а Ларака такое внимание только подзадоривало. Два или три раза он даже сажал мальчика на колени, но, видя, что Женевьев это не нравится, перестал.

Создатель! Что же там так бухнуло? Ещё раз, и ещё… Неужто безголовый посланец Леворукого?
Он объявился несколько дней назад, перепугав многих обитателей Надора. Самые  суеверные из слуг тут же начали шептаться, мол, это герцог Алан вернулся в родовой замок. Кто-то из слуг, бывших в Каби…  в Олларии, слышал, что герцогу Окделлу являлся Леворукий, а сам герцог расспрашивал Шарля Эпинэ о древних Силах, которыми они якобы владели. Женевьев бы не поверила, если б кузен не обмолвился о странном интересе Алана к гальтарским временам. И Ричард читает греховные книги… Женевьев была доброй эсператисткой, не желавшей и слышать о происхождении Повелителей от побеждённых Создателем демонов. Надо при случае проверить библиотеку. Незачем Эдварду читать старые свитки, он ведь не Повелитель Скал и никогда им не будет.
Странная тревога, поселившаяся в сердце, мешала вышивать, и в конце концов герцогиня сдалась, отложив бисер. Да и время близилось к обеду. Надо было ещё переодеться, отыскать Эдварда (он уже пару раз опаздывал к трапезе). Послать слугу за герцогом, и пораньше, дабы тот успел принять пристойный вид. Не то чтобы ей доставляло удовольствие лицезреть на другом конце стола не Алана – чужого! – но традиция есть традиция.
Герцогиня Ларак неспешно направлялась в трапезную. Эдвард задерживался, но Марта, после выговора за опоздание мальчика, наверняка поторопит его. Что до супруга, то она была почти  уверена, что тот моется. Мужлан всячески старался походить на благородного человека. Ничего, к обеду успеет. Надо бы вечером принять ванну с вербеной… та…
Додумать Женевьев не  успела.

Что-то грохнуло, и сейчас же завизжала служанка.
Гербовый зал! Безголовое чудище появлялось там особенно часто.
Герцогиня поняла, что бежала, лишь очутившись на пороге зала. Чудища там не оказалось. Зато была бледная Марта, продолжавшая голосить. Другая бы сразу горло сорвала, а она… Несколькими оплеухами Женевьев привела няню в чувство.
- Где Эдвард? Где мой сын?!
- Т-там, - дрожащая рука указала куда-то вглубь.
Лучше бы Женевьев этого не видеть.
Её мальчик… её малыш лежал у дальней стены, там, где по приказу Женевьев повесили щит Алана. Она хотела уколоть этим Ларака, но тот лишь пожал плечами в ответ на этот вызов.
Сейчас этот щит рухнул. Прямо на стоявшего почти под ним Эдварда. Малыш упал, и широкий край покачнувшегося щита опёрся о стену, а острый… его удар перерубил шею мальчика. Словно топор палача. Со стороны казалось, будто вепрь, злобно сверкая глазами, попирает свою жертву.
Он затоптал Эдварда. Он. Затоптал. Её мальчика. Её Эдварда.
Путь от дверей до… стены показался очень долгим, позволяя разглядеть всё. И кровь, растёкшуюся по новому, всего два года назад купленному ковру, и сапожки, из которых малыш так и не успел вырасти…
Вот и Эдвард. Герцогиня опустилась на колени, не замечая, что портит платье, коснулась щеки. Ещё тёплая. На лице застыло виноватое выражение, как будто малыш просил прощения. Эдвард всегда опускал голову, разглядывая пол или носки сапожек, когда его отчитывали. Ричард – тот хмурился, но глаз не опускал. Тяжёлому деревянному щиту, окованному железом, ничего не стоило перебить тонкую мальчишечью шею. Да что там мальчишечью! Он бы убил и взрослого, пусть даже самого сильного.
Гербовый зал постепенно заполнялся людьми, то тут, то там слышались женские причитания, а герцогиня всё сидела подле тела, гладя по щеке своего малыша. Ему это  так нравилось… Но мать была всегда такой сдержанной, рассудительной… как и подобало Повелительнице Скал. А теперь поздно. Уже ничего не поправить.
Ну почему она не сказала Эдварду, как любит его? Что они с Диком ей  дороже всего на свете? А теперь поздно. Можно рыдать, молиться, рвать волосы, кричать, звать – она опоздала. Опоздала спасти, опоздала сказать…
Слёз не было. Нет, они кололи горло, но наружу не пролилось ни единой. Наверное, она походила на безумную – в залитом кровью платье, с отрубленной головой на коленях, со взглядом, устремлённым в пустоту, что-то беззвучно шептавшая. Женевьев это не трогало.
Слуги и стража, набившиеся в зал, опасались подходить к ним. Они боялись даже слово сказать. Слишком уж всё происходившее в последние дни пугало, и теперь такое…
 Факел потух? Нет. Всего лишь чья-то высокая фигура заслонила свет. Это герцог Ларак наконец-то добрался до Гербового зала. Что-то заскрежетало по камням…она обернулась как раз вовремя, чтобы увидеть, как летит проклятый щит, отброшенный сильной рукой. Глаза машинально отметили мокрые волосы и небрежность в одежде, когда муж подхватил Женевьев на руки вместе с её страшной ношей. Она ещё успела уловить шедший от его кожи лёгкий травяной запах, когда Ларак нёс её в покои герцогинь. Верная Жанна спешила следом, молясь и всхлипывая.
Ларак что-то вполголоса сказал Жанне, та кивнула в ответ, но герцогиня не обратила внимания ни на этот короткий разговор, ни на уход мужа. Женевьев позволила камеристке раздеть себя, искупать в той самой ванне с вербеной, выпила настойку кошачьего корня… В голове было пусто. Ничего не хотелось, лишь заснуть и не просыпаться… и тут явился священник.

Отец Доминик немало гордился тем, что назван в честь основателя своего ордена и считал необходимым при каждом удобном случае укорять герцогиню Окделл за то, что та слишком мало занимается детьми, оставляя их на попечение кормилиц и нянек. К счастью, он оставался в Надоре, пока герцог и герцогиня Окделл были в столице. Но сейчас, когда Женевьев стала герцогиней Ларак, святой отец не упускал возможности напомнить доброй дочери святой эсператистской Церкви о супружеском долге.
Когда отец Доминик попытался втолковать Лараку, что надо быть настойчивым в утверждении своих прав и не потакать женским капризам, тот со всей солдатской прямотой попросил святого отца не вмешиваться в их семейную жизнь. Герцогиня Ларак любила своего первого супруга и вправе скорбеть по нему столько времени, сколько понадобится, чтобы смягчить боль утраты. Разумеется, всё это было сказано иначе, но… священник поспешил ретироваться. Она тогда спросила: «Вы не боитесь рассердить короля?» Ларак хмыкнул: «Эрэа, я не прошу Вашей любви. Но хочу, чтобы Вы не питали… эээ… я не хочу, чтоб жена меня ненавидела»
- Дщерь моя, - возгласил святой отец (учитывая, что он был всего на пару лет старше Алана, это звучало смешно) – тебе выпало пережить страшную утрату, и мой долг – смягчить её, даровав тебе утешение.
Он что-то говорил о великом испытании и каре, настигающей грешников. Женевьев не слишком вслушивалась, пока священник не произнёс это:
- Всеблагий и Всемилостивый забрал жизнь твоего дитяти, дабы не совершил он преступлений и не запятнал свою душу непростимыми грехами, подобно отцу своему. И надлежит не рыдать, но радоваться…   
Докончить фразу ему не удалось. Не иначе как горячая кровь Эпинэ, выплеснувшись на бледные щёки, заставила руку подняться и со всей силы угостить мерзавца пощёчиной.
- Радоваться? Радоваться?! Да как ты смеешь говорить такое!
Ещё, ещё! Герцогиня, задыхаясь от ярости, хлестала по щекам опешившего святого отца; вцепившись в плечи, трясла так, что у того лишь голова моталась. Ярость, отчаяние и боль утраты требовали хоть какого-то выхода.
- Эрэа, довольно, - Ларак вновь появился вовремя.
Он аккуратно высвободил изрядно потрёпанного святого отца из рук её светлости, отметив про себя, что раскрасневшаяся, с горящими глазами, Женевьев нравится ему куда больше обычной, холодной и неприступной. Доминик хотел было что-то сказать, но под взглядом нового герцога осёкся и поплёлся к двери – его комната находилась на нижнем этаже.

- Эрэа, я написал герцогу Эпинэ о несчастье. Но думаю, будет лучше, если и Вы напишете кузену и Ричарду.
- Ричарду? Вы думаете…
Он понял её с полуслова.
- Безусловно. С Диком  ничего не случилось, ведь он в столице. Напишите ему.
- Конечно… Я сейчас!
Как она могла забыть о Дике? Он ведь так любил младшего братика! Женевьев дважды начинала письмо, но в первый раз от волнения посадила кляксу, во второй слова были какими-то глупыми и ненастоящими. В третий раз всё вышло, но в самый последний момент перо порвало бумагу и сломалось. Пришлось переписывать. С письмом Шарлю вышло куда меньше хлопот. Наконец всё было должным образом запечатано и вложено в футляр.
На футляре был герб Окделлов – Ларак не успел или не удосужился заказать новые. Проклятые вепри! Женевьев отшвырнула футляр так, что он едва не упал со стола. Сможет ли она когда-нибудь спокойно смотреть на добытого на охоте кабана? Или хотя бы на свинью? Слёзы всё-таки пробили плотину и теперь текли по лицу. Женевьев их не утирала.
Внезапно послышались шаги, и через минуту тёплые надёжные руки легли на плечи женщины. Несколько минут герцог и герцогиня молчали.
- Эрэа, я приказал подготовить Эдварда к похоронам.
Только тут она заметила, что в комнате больше нет головы.
- Благодарю вас. За…всё. Возможно, герцог Эпинэ и… - она запнулась, – Ричард приедут.
- Даже если хоронить на шестнадцатый день, они всё равно не успеют. И лучше, чтобы Ричард не видел брата мёртвым.
- Я успела, - Женевьев слабо улыбнулась сквозь слёзы, – успела сказать Ричарду, что я его люблю. С ним ведь ничего не случится? Правда? – она порывисто обернулась, а затем неожиданно для себя прижалась к Лараку, уткнувшись лицом в его плечо. А ведь ещё утром она бы ни за что не допустила такой фамильярности. Утром все были живы…
- Правда, – подтвердил Ларак, одной рукой прижимая к себе содрогающееся от рыданий тело жены, а другой гладя её по волосам. –  Вот увидишь, всё будет хорошо.
А она сквозь всхлипы что-то говорила о щите, о вепре, затоптавшем её мальчика. Отец как-то рассказывал маленькому Гвидо, что свиньи могут съесть человека. Особенно маленького ребёнка. Тогда Гвидо не очень-то поверил, хоть и испугался. Но кто ж их знает, надорских-то вепрей…
Он присел в кресло, усадив жену на колени и по-прежнему гладя её по голове. А Женевьев понемногу успокаивалась. Напоить её кошачьей настойкой? Да нет, не стоит. Ей бы отдохнуть, а завтра пусть уж сидит в часовне возле тела. А Доминик ещё раз такое скажет, ещё хоть раз посмеет указывать, что им делать,  – вылетит из замка.
Сметливая Жанна поднесла герцогине кубок с вином. Она прислуживала Женевьев ещё в родительском доме, в Эпинэ, и, будучи на несколько лет старше, угадывала желания госпожи с полувзгляда, не то что с полуслова. Через несколько минут герцогиня Ларак уже крепко спала прямо на груди супруга.
- Воробьиный корень? – вопрос был задан больше для порядка.
Служанка кивнула.
Ларак отнёс герцогиню в спальню, уложил на кровать и вышел, оставив Женевьев на попечении заботливой служанки. Впереди было ещё много дел…

2.

- Герцог велел тотчас доложить, как вы проснётесь – Жанна ловко укладывала волосы госпожи, но Женевьев успела заметить тонкую белую прядку на виске. Вчера её не было.
- Тотчас?
- Эрэа следует быть готовой к визиту эра.
Последняя фраза прозвучала несколько двусмысленно, и Жанна прикрыла рот ладонью.
- Где он сейчас?
- В часовне. Рядом с… рядом с Эдвардом.
- Я спущусь к ним.

Ларак действительно был в храме. Сидел возле гроба. Кажется, до её прихода он молился.  При появлении жены герцог встал, слегка поклонившись. Судя по всему, он дожидался только пробуждения супруги, чтобы отправиться по своим делам. «Эрэа., жду вас в трапезной, – видя, что она собралась возразить, Ларак взял её за руку. – Постарайтесь хотя бы ради Ричарда. Мальчику нужна мать, а не измученная тень!». Ну почему он прав, мысленно подосадовала Женевьев, вслух осведомившись, куда направляется эр герцог.   
 Ларак собирался оставить жену наедине с Эдвардом и заняться отчётом управляющего, но Марта, до того сидевшая на одной из скамей, беззвучно шевеля губами,  с рыданьями упала в ноги Женевьев. Она что-то лепетала сквозь всхлипы, что-то о прощении, что она не хотела…
Возможно, в иное время Гвидо и обратил бы внимание на бойкую красотку, не раз, пока хозяйка не видит, строившую глазки новому владельцу Надора. Но сейчас, с заплаканными глазами и покрасневшим носом, она вызывала только жалость. Особенно в сравнении со сдержанной, спокойной герцогиней.
- Эрэа, клянусь, я не знала! Я просто так сказала…
- Что? Что ты сказала Эдварду? – только глухой или дурак не расслышал бы в тихом голосе Женевьев предвестье бури.
- Ну… эр Эдвард не… не слушался, и я сказала, что этот щит… Что он волшебный, и герцог Окделл смотрит через него за всем, что делается в замке. И ещё сказала, что… он рассердится, если эр Эдвард будет… так радоваться подаркам нового герцога…
Так вот почему мальчик оказался под щитом, вот за что просил прощения… Хотелось дать… нет, не пощёчину, избить эту дуру так, чтобы навек запомнила! Спокойно, надо успокоиться, ведь они в церкви.
- Марта, я тебя предупреждала, что будет, если ты вздумаешь пугать Эдварда?
- Д-да, эрэа… - прошептала заплаканная дурища. А Ларак невольно поёжился от ледяного голоса супруги.
- Вон. И если ты когда-нибудь ещё придёшь в этот замок…
Женевьев не докончила, но Марта, и без того напуганная, со всех ног кинулась к двери. На полпути она споткнулась о край молельной скамьи, упала и дальше ползла на четвереньках. Это было мерзкое и отвратительное зрелище, и Ларак поймал себя на мысли, что ему очень хочется отвесить хорошего пинка по этому пышному заду. Он покосился на Женевьев. Её лицо, и без того бледное, казалось, совсем побелело, и струйка крови из прокушенной губы лишь подчёркивала это. А глаза… он видел такие у людей, получивших смертельную рану и уже ощущающих жар Заката. Почти на пороге бывшая няня обернулась, со страхом и надеждой глядя на господ. Это было уже слишком, и он не выдержал. Несколько шагов – и вот уже твёрдые сильные пальцы, играючи свернувшие бы ей шею, запрокидывают лицо. И голос, совсем не похожий на обычный голос нового герцога – глухой, полный ненависти и презрения:
- Если ты, тварь, приблизишься к замку ближе чем на арбалетный выстрел… или попадёшься мне на глаза…
Она не посмела даже кивнуть, когда господин отпустил её. По знаку брезгливо вытиравшего ладонь платком Ларака двое стражников, стоявших в карауле поблизости, подхватили Марту и выволокли её из часовни. Точно куль с мукой.
Женевьев всё так же стояла, только медленно разжимались стиснутые кулаки.
- Всё хорошо, родная. Она больше никому не навредит.
И тут ледяная статуя ожила и пролилась дождём. Он усадил Женевьев на ближайшую скамью, а она захлёбывалась слезами:
- Два года назад… она уже пугала Эдварда… рассказывала сказки… а он прибежал ко мне, плакал, просил спрятать…Я обещала не пускать чудищ, спела… спела колыбельную, и он заснул. Рядом… такой маленький, беззащитный… он так плакал…
- Ты прогонишь всех закатных тварей, – улыбнулся Ларак. – Рядом с тобой никто не страшен.
- Я рассердилась. И Алан… я сказала, что её надо выгнать, а он говорил… Марта больше не будет… Грета… кормилица Эдварда… она ушла, когда малышу было два годика, и взяли Марту. Алан взял…  Сказал, такая трудолюбивая девушка, без приданого… Это моё право – выбирать няню для детей!
Если эта паршивка так же опускала глаза при встрече с герцогом, не забывая облизывать пухлые губки, неудивительно, что Окделл взял её в замок. Может, он и не затаскивал девчонку в постель, но уж точно стал почаще навещать Эдварда.
Жена наконец взяла себя в руки:
- Вас ждёт управляющий.
- Подождёт.
- Не стоит ради меня пренебрегать другими делами. Даже если повесить Марту во дворе замка, ничего не исправить. Такова воля Создателя.
- Или Леворукого.
- Не шутите так! Епископ Ариан сказал, что смерть мужа – это испытание, посланное Создателем. А смерть ребёнка – кара за грехи родителей.
- Эрэа, вы ни в чём не виноваты. А Ваш… супруг уже расплатился.
-Нет, – Женевьев покачала головой, – я грешна пред Вами. Я дала перед Создателем клятву быть хорошей женой, и Создатель наказал меня… ведь я не сдержала слово...
Голос женщины прервался, и Ларак предпочёл отвернуться, чтобы не видеть, как она утирает слёзы кружевным платочком с вышитым вензелем. Ж и О, увенчанные герцогской короной.
Алан, Алан… повсюду Алан! Покои герцогов – в Гербовой башне, но Лараку туда ход закрыт. «Там могут жить только Окделлы!» – заявила Женевьев, когда они только приехали в Надор. Нельзя сказать, чтоб Гвидо возражал. Во всяком случае, его комнаты казались более удобными, чем герцогские покои. Ну, повесили щит покойного – ну и что? Он своими ушами слышал крик Женевьев, когда Окделла уводили на казнь. Ничего не скажешь, герцог Алан наверняка нравился женщинам. Но быть с Женевьев и чувствовать присутствие… предшественника – это слишком! Эдвард всё-таки больше походил на мать, темно-русые волосы и любопытные тёмные глазищи. Сейчас, после его гибели, такой страшной и… нелепой, ненависть к Окделлу только усилилась. Ну уж нет! Он, Гвидо Ларак, никому не позволит отнимать то, что принадлежит ему по праву! Ни ппроклятому Алану, побери его Леворукий, ни другим! С такими мыслями он покинул часовню, оставив скорбящую супругу наедине с Создателем.
А Женевьев, едва захлопнулась дверь, подбежала к стоящему на низком возвышении гробу. Эдвард был обряжен в новенький костюмчик. Женевьев собственноручно украшала его серебряной вышивкой, желая сделать подарок к празднику. Личико так и осталось виноватым, будто малыш опять выслушивал выговор, шаркая по полу ножкой.
- Прости! Прости меня, мой маленький! Я думала… так будет лучше… тебе ведь уже минуло четыре… Я сказала, что ты уже большой мальчик, чтобы спать с мамой…
Есть воспоминания, которые будут мучить всегда. Таким для Женевьев останется отвернувшийся, шмыгающий носом обиженный Эдвард. Он после того случая ещё несколько раз приходил к матушке ночевать, но когда ему исполнилось четыре года, герцогиня решила это прекратить. Мальчик не должен бояться темноты, он же хочет вырасти таким же храбрым, как отец? «Мамочка, я обещаю, что буду очень-очень храбрым! И перерасту Дикона!» - сможет ли она когда-нибудь позабыть этот голос? Эдвард так хотел вырасти…
Отец Доминик, менявший свечи перед иконами, некоторое время наблюдал, как герцогиня, гладя расчёсанные волосы сына, что-то беззвучно шепчет сквозь слёзы, потом тихонько вышел из часовни. Госпожа явно тронулась рассудком, а сумасшедших он побаивался. Тем более таких буйных.

Слуги толком не знали, будут ли господа обедать. Такое горе… Вчерашний обед пропал, ужина вовсе не было – герцогиня спала, а герцогу было не до еды. Да и завтракал он в своих покоях. Однако в два часа пополудни, как обычно, герцог и герцогиня Ларак прошли в трапезную. И впервые рука эрэа Женевьев лежала на руке супруга.
26.12.2010

[Dama]

                  Эр Эстравен

             ПОВЕСТЬ О ГВИДО И ЖЕНЕВЬЕВ, ВЛАСТИТЕЛЯХ НАДОРСКИХ
                       
                           Глава 2        ИЗЛОМ

  24 Осенних Молний 399 – 6 Зимних Ветров 400 К.М. Надор. Оллария
                                   
                                   Только стечение обстоятельств открывает нашу
                                   сущность окружающим и главное - нам самим
                                                           Франсуа де Ларошфуко   
                                         

                                        На изломе души, на изломе эпох
                                        Не спеши выбирать, кто хорош, а кто плох.
                                        На изломе эпох, на изломе души
                                        Проклинать, ненавидеть и мстить не спеши.

                                        На изломе души, на изломе эпох,
                                         Караулит измена и всюду подвох...
                                         На изломе эпох, на изломе души
                                         Долюби, дотанцуй, доживи, додыши!

                                                                    эрэа Blackfighter


                        1.

Курьер из Надора добрался до Олларии только на шестнадцатый день. Начавшиеся снегопады не способствовали быстрой езде, тем более в горах. Серый плащ гонца кричал о несчастье.

- Эрэа Женевьев? – только и спросил Шарль Эпинэ, принимая футляр с письмом.
- Нет. Эр Эдвард.
Младший племянник был особенно дорог герцогу Эпинэ, ведь он был Избранным отцом Эдварда. И пусть у брата недавно родился маленький Шарло, это не перечеркнуло привязанности к детям Женевьев.
Дикон отыскался в своей комнате. Приход двоюродного дяди помешал разделить яблоки между четырьмя кузенами, но Дик был этому только рад. Дядя обещал, что они  покатаются верхом за городом. Но при виде лица дяди Шарля радость мгновенно улетела, оставив смутное беспокойство, мучившее мальчика последние дни.
- Что случилось? Что-то плохое?
- Очень плохое. Вот письмо от твоей матушки.
Ричард читал, а Шарль смотрел в окно. Зима добралась до столицы, и теперь ветки деревьев были в снегу. Холод на улице, холод в душе…
- Нет! За что? Ну за что? Он же был такой маленький. Эдвард никому не сделал ничего плохого!
Ричард рыдал, уткнувшись головой в живот стоявшего дяди, обнимая его за пояс. А тому оставалось лишь молчать и крепче прижимать вздрагивающего от всхлипов мальчишку. Что тут скажешь?
Время слов настало позднее, когда Дик успокоился и проглотил кошачью настойку, принесённую служанкой.
- Если бы ты остался в Надоре, могло бы убить тебя.
- Почему? – Дик нахмурился, как всегда, когда попадалась особенно трудная задачка.
- Это ваш родовой замок. Мы с твоим отцом говорили о… старых временах, когда столицей была Гальтара. Алан вспомнил, что когда-то видел среди старых вещей меченные не вепрем, как сейчас, а чёрным быком. И у него была человеческая голова.
- Человеческая голова? – Дик был поражён.
- Это очень старые вещи. Они были выкованы в середине прошлого Круга. Пара подсвечников, какая-то статуэтка…
- Но почему этот… - мальчик запнулся,  – пришёл без головы?
- Не знаю, Дикон. О таких вещах надо спрашивать святых отцов. Но думаю, что они тоже не знают.
- А зачем ему голова Эдварда?
- Он Окделл. Алана казнили здесь, но… вдруг демоны или Леворукий решили, что он… Короче, Ричард, твой отец сделал ошибку.
- Ошибку? – мальчик так и подался вперёд.
- Да, ошибку, – повторил Шарль. Теперь надо было осторожно подбирать слова, ведь Эрнани доверился чести Повелителя Молний. – Герцог Алва не предавал короля.
Наступило молчание, во время которого племянник обдумывал услышанное, а герцог Шарль – свою речь.
- Герцог Рамиро был хорошим человеком, – наконец неуверенно произнёс Дик.
- Верно, Дикон. А разве хороший человек может быть предателем? Он покарал герцога Придда за то, что тот… оскорбил короля. И он не убивал Эрнани. Королева соврала.
Михаэль фок Варзов не остался в Агарисе. Франциск принял его службу. Граф рассказал, кто отправил Окделла на смерть, но он не знал всей правды. Всё знали лишь Эпинэ и Франциск.
- Значит, отец убил ни за что?
- Да. Он убил безоружного, считавшего его другом.
На этом разговор следовало закончить, и герцог Эпинэ покинул комнаты племянника, оставив Ричарда наедине с раздумьями.
Франциск выразил соболезнования и отпустил маршала к скорбящей кузине. Надо было зайти в церковь, помолиться за Эдварда. Да и за Алана с Рамиро. Но память и вина перед Рамиро понесли Эпинэ к особняку Алвы. Рамиро мечтал построить в столице дом для своей герцогини. Большой, чтоб там бегали дети… Не успел… Франциск подарил вдове особняк одного из сбежавших в Агарис сторонников Бланш, но чей именно, Эпинэ не помнил. Раньше он редко бывал  в столице.   
Герцогиня Октавия вместе с верной Долорес были в церкви. Старый Санчо, явно благоволивший к дору Карлосу, как он называл Шарля, предложил подождать госпожу.
- Дор Карлос, видать, стряслось дурное, – осторожно заметил он, пока Шарль пил «Дурную кровь», принесённую расторопной служанкой, –  может, что с дором Рикардо?
- С его братом. Мой племянник Эдвард умер, – Эпинэ не желал говорить об этом, и Санчо понял.
- Думаю, дор Эдуардо был славным мальчишкой, – старик покачал головой, – ведь  дора Женевьев добрая и достойная женщина.
Шарль ещё полчаса посидел в уютном особняке, полюбовался на «маленького соберано», с интересом разглядывавшего чужого дядю синими глазищами. Рамирито был удивительно тихим, не то что Эдвард или маленький Шарль. При мысли о племяннике защемило сердце. Наконец, вдоволь насмотревшись, малыш испустил вопль.
- Проголодался? – улыбнулся Шарль.
- Ой, проголодался мой маленький, – заворковала Кармела, укачивая ребёнка. – Скоро мама придёт, всё будет хорошо, мы покушаем и ляжем баиньки…
Эпинэ решил, что ослышался. Все знатные дамы отдавали детей кормилицам, потом нянькам, а тут…
Впрочем, чему удивляться?  Сын – это единственное, что осталось у герцогини Октавии. Как отдать его в чужие руки? И тут Эпинэ ненароком столкнулся глазами с Санчо.
Старый кэналлиец не сказал, что будь Эдвард рядом с матерью, беда могла и не случиться, но его взгляд был достаточно красноречив.
С вернувшейся из храма Октавией Шарль перебросился всего несколькими фразами. У эрэа такой уютный дом, такой замечательный мальчик… кузина Женевьев соскучилась по сыну, и завтра они с Ричардом уезжают. Октавия улыбалась, просила передать эрэа Женевьев и её сыновьям самые тёплые пожелания, а Шарль так и не решился рассказать о смерти Эдварда и поспешил откланяться.
Пора было собираться в путь.
Наутро герцог Эпинэ и  Ричард Окделл в сопровождении двух десятков гвардейцев выехали в Надор.

                      2.

Праздник остаётся праздником, даже когда в доме лежит покойник. Особенно когда сменяется год. Всего несколько часов – и 399-й год круга Молний уйдёт навсегда, уступая дорогу последнему году Круга. Пусть все беды и горе уйдут вместе с ним!
 
Год назад герцогиня Окделл встречала Зимний Излом и приехавших на праздник гостей в парадном платье Повелительницы Скал, сегодня… Что же надеть сегодня?
После недолгих раздумий Женевьев выбрала платье, полгода назад сшитое кабитэлскими портнихами. Тогда как раз пришла весть о победе Шарля над марагонским бастардом, во дворце был праздник… Герцогиня была в чёрном, расшитом серебром платье, и смеющийся Шарло сравнил кузину с южной ночью. Эрнани тоже сделал комплимент, а муж… Алан смотрел на неё, как на красивую вещь или породистую лошадь, с законной гордостью обладателя. И с интересом, словно неожиданно для себя обнаружил, что его супруга не только заботливая мать и умелая хозяйка, но и просто красивая женщина. Тогда это слегка покоробило Женевьев. Но, когда они пораньше ушли с пира, и супруг не поднялся к себе, а остался в её спальне, всё остальное вылетело из головы.
Почему вспомнилась их последняя ночь с Аланом? Из-за платья? Или… из-за взглядов Ларака? Не пылающих страстью, а согревающих нежностью? Спокойно-холодный взор серых глаз Алана – и смешливые искорки в глубине чёрных глаз нового мужа. Судя по выговору, он родился не так далеко от Эр-Эпинэ. Кто знает – может быть, девочка в алом платьице и видела встрёпанного мальчишку, не подозревая, что когда-нибудь станет его женой.
Жанна уложила косы госпожи короной, переплетя их ниткой жемчуга. Жемчужное ожерелье и венчальный браслет – вот и все украшения. Женевьев погладила прохладное золото браслета. Создатель забрал Эдварда, чтобы напомнить о её долге перед мужем и его родом. Не стоит и дальше испытывать терпение Создателя и… супруга. Или он думает, она не замечала, как часто Марта норовила попасться эру герцогу  на глаза? И не только она.
Судя по восхищению, вспыхнувшему в глазах Ларака, Женевьев угадала с нарядом. А когда он склонился перед своей эрэа – даже королевский церемониймейстер не смог бы ни к чему придраться. Всё с той же элегантной непринуждённостью он поднёс её руку к губам, чуть касаясь кончиков пальцев, и подвёл супругу к столу. И где только научился? Впрочем, сын богатого торговца прекрасно разбирался в подсчётах, был неплохо образован. Конечно, он не читал Иссерциала, ну и что? Главное, вместо неотёсанного мужлана и грубого вояки ей попался заботливый и понимающий человек.
Они выпили «Вдовьей слезы» в память всех потерь, всех утрат этого года. И ей, и ему было кого поминать. Фаршированный гусь таял на глазах, когда Женевьев наконец заметила блюдо с пирожками. Вроде бы она не отдавала подобных распоряжений поварам… Ларак перехватил её взгляд:
- Простите, эрэа, я попросил Раймона их испечь. Отец часто шутил, что женился на матушке из-за самых вкусных пирогов в Маллэ. Надеюсь, вам понравится.   
Простите? А сам еле сдерживает улыбку.
- С мясом?
- И с мясом, и с вареньем. Когда я был мальчишкой, то, бывало, тащил пироги прямо из-под носа матушки. Иногда – пирожок, а когда и подзатыльник.
Он рассмеялся, и Женевьев невольно улыбнулась, представив, как бравый воин, стараясь не шуметь (ну не виделся Ларак мальчиком, и всё тут!), прокрадывается на кухню… на столе – миска с накрытыми полотенцем пирожками. Рука уже протягивается под полотенце, как вдруг… «Ах ты, сладкоежка!» – раздаётся сзади. Впрочем, от подзатыльника он всё-таки увернулся.
Всё это настолько ясно встало перед глазами, что герцогиня не удержалась и прыснула в ладошку.
Создатель! Эдвард ещё не похоронен, бдящие читают над ним молитвы, а мать, вместо того, чтобы оплакивать погибшего, смеётся! Отец Доминик прав, она и впрямь плохая мать, раз так быстро забыла своё горе!
Выскочить из-за стола, оставив этого… наедине с пирожками? Это неприлично. И герцогиня осталась. Весь остаток праздничного ужина она что-то ела, не чувствуя вкуса, что-то отвечала – это всё было неважно. Эдвард лежал в часовне и ждал свою милую мамочку.
Стоило Лараку довести её до дверей покоев и уйти к себе, пожелав спокойной ночи, как Женевьев скинула проклятое платье, сняла все украшения, переоделась в серое, завязала косу тугим узлом и проскользнула в часовню. Там, плача и молясь, она и встретила утро.
Разумеется, наутро Ларак заметил круги под глазами, но ничего не сказал.

                      3.

Похороны Эдварда состоялись на шестнадцатый день. Приехал Роберт Рокслей с супругой. Малыш  Энтони остался в Роксли. Они с Эдвардом были ровесниками… Мередит и Кунигунда Карлион… Их сын Брендон всего на год младше Ричарда. Он подозрительно шмыгал носом, когда думал, что никто не видит. Семейство Тристрамов… хоть граф и не поддержал Алана на Совете, не проводить его сына он не мог. Все кровные вассалы Скал, исключая сбежавших в Агарис Берхаймов, прибыли в Надор. Слуги, гвардейцы, окрестные крестьяне и мелкие арендаторы – все, кто мог, пришли проводить Эдварда Окделла в Рассветные Сады. Граф Рокслей вместе с Лараком внесли маленький гробик в фамильный склеп Окделлов. Эдвард лёг рядом с дедушкой. Свёкор Женевьев скончался за пару лет до свадьбы Алана. Маленькая Женевьев несколько раз видела герцога Окделла, когда тот навещал Эпинэ. Она с детства знала, что обручена с наследником Повелителей Скал, и относилась к старику настороженно. Почему – и сама не знала, ведь он никогда не делал ей зла, разве только подшучивал, называя дочкой.
Поминки… о них лучше не говорить. Гости быстро забыли, ради чего собрались. И принялись обсуждать осаду Кабитэлы, искать промахи и ошибки военачальников, ругать Алву, Придда, Франциска Оллара и марагонского герцога, зачавшего «этого выродка»… Время от времени кто-то вспоминал о горе, постигшем Надор, и начинались славословия в честь Алана. Они ещё больше резали слух Женевьев, чем визгливый голос графини Кунигунды, защищавшей память брата. Истинный рыцарь Талигойи… Рыцари оставляют вдов, тут уж никуда не денешься. Оставляют, а не бросают с детьми на произвол судьбы! Что бы делала она, вдова государственного преступника, не вздумай Оллар наградить верного сподвижника? Ларак играл желваками, но всё-таки сдерживался. И правильно – не стоит ссориться в такой день.
Пробыв четыре дня, гости разъехались. Старый Раймон только охал, глядя на порядком опустошённые кладовые. Пустота в подвалах, пустота в душе…
Какое счастье, что за эти дни скопилось много дел, иначе бы она целыми часами просиживала в склепе… Ненастье, бушевавшее почти с самого Излома, закончилось накануне похорон, и теперь Ларак почти каждое утро отправлялся на прогулку, прихватив с собой Женевьев. Она не слишком протестовала. Герцогиня любила гулять, любуясь заснеженными горами. А муж тактично молчал. Или обсуждал с ней какое-то дело, вроде покупки тонкорунных овец. Они вместе объезжали земли – арендаторам и крестьянам следует знать своего нового сеньора в лицо, а ему – разбираться в делах управления столь обширным хозяйством. «Самая северная провинция Талига досталась южанам», – посмеивался Ларак. Женевьев, хоть и привыкла к жизни в Надоре, в глубине души скучала по равнинам Эпинэ, по яблоневой метели, весной  заносившей двор родного замка. Алан вряд ли мог бы её понять, а вот новый муж… Ларак шутливо сетовал на суровую надорскую зиму. Иногда что-то рассказывал. Не столько о себе, сколько о семье. Он любил матушку и сестёр, помнил по именам всех племянников. Оказалось, муж Софи недоволен тем, что жена рожает одних девочек, и грозится бросить её. Зато у Марселы сплошь мальчишки, а ведь им когда-то придётся делить наследство! Почему Марсела? Так её Избранным отцом стал кэналлиец, друг покойного Этьена Ларака и его торговый партнёр, в его честь и назвали. Госпожа Люсьена одинаково любит и внуков, и внучек, по-прежнему ведёт дела компании «Ларак и сыновья» (она не стала менять название в надежде на детей Гвидо). И она очень рада его женитьбе. Конечно, он написал матушке, он ей часто пишет. Госпожа Люсьена знала, что Гвидо не продолжит дело отца, ещё когда вытаскивала замечтавшегося сына из оружейной лавки.
Намёки, намёки… она уже не девочка, а время уходит.
В деловых поездках герцога и герцогиню сопровождала небольшая свита, во время прогулок – пара гвардейцев. Они-то и заметили приближавшегося всадника. Алый нарамник…Гонец от Шарля! Герцог Эпинэ и Ричард Окделл прибудут в Надор завтра утром или к обеду.

Наконец-то! Душа Женевьев ликовала: её мальчик жив и здоров. Завтра он будет дома!
И началась суета, беготня – почище, чем перед Изломом. Все полы были вымыты, столовое серебро сверкало, покои Ричарда и гостевые комнаты спешно проветривались, доставались накрахмаленные простыни… повара сбивались с ног, а герцогиня успевала и здесь, и там. Всё проверить, за всем проследить… Кого-то похвалить, кому-то отдать новые распоряжения… никаких поросят! Здесь слишком мало корицы, в маринад надо добавить гвоздику… Герцог Шарль любит «Дурную кровь», у нас осталось кэналлийское? Дик обожает цукаты…
Настала очередь праздничного пирога. Женевьев собственноручно приготовила тесто, сладкую начинку из трёх слоёв,  украсила получившийся пирог маленьким замком из взбитых сливок и цукатов.
Ларак, почти не вмешивавшийся в эту суету, пережидал предпраздничную суматоху в своих покоях с кубком вина и вздыхал, вспоминая собственные редкие приезды домой. Обычно он всегда предупреждал в письме, что собирается навестить матушку или кого-то из сестёр, но однажды письмо затерялось.
…Матушка подняла голову на звон колокольчика, всплеснула руками: «Гвидо! Это ты?» И до самого вечера в доме была такая же суета и беготня. Да ещё и Марсела с детьми приехала к бабушке, поскольку её муж, Дени, надолго уехал, а оставаться молодой и красивой женщине одной… ни за что! Младшие племянники хотели подарков, старшие – рассказов про сражения. Дени-маленький попытался поднять любимую дядину секиру, но не удержал и пробил пол. И ковёр. Потом он ревел в углу, потирая распухшее ухо, а заплаканная Марсела пила настойку кошачьего корня. «Слава Создателю, что в пол! А если бы на ногу?» – ругалась прибежавшая с кухни матушка. Гвидо достался подзатыльник – чтоб не давал детям баловаться с оружием. «Мало тебя отец порол!» – он и не спорил. Только думал, как было бы здорово, будь матушка капитаном его отряда. Этот сумасшедший день всё-таки закончился, а наутро Гвидо разбудил запах. Блюдо с целой горкой пирожков стояло на столе, благоухая на всю комнату корицей и мускатным орехом, и он не удержался – позабыв об умывании и прочем, съел один. А будь Гвидо не двадцать два, а двенадцать, умял бы половину и не заметил!

               4.

Когда показались башни Надора, Шарль пропустил племянника вперёд. Дикон очень волновался, хоть и старался не показывать виду. Всё такое знакомое, родное… и чужое. Надор никогда не будет принадлежать ему. Дядя Шарль говорил, что если Дикон вырастет настоящим воином и прославится в битвах, то получит землю и, может быть, титул. Но это будет другая земля. Дик вздохнул, но тут же позабыл обо всём – ведь ему навстречу бежала матушка!
Герцог и герцогиня Ларак вышли встречать гостей на крыльцо, после того, как кто-то из стороживших дорогу слуг примчался с криком: «Едут! Едут!» Кавалькада спускалась к замку. Вот уже видны лица… И Ричард впереди всех!
Женевьев не выдержала и побежала навстречу, протягивая руки. Её мальчик жив! Наконец-то они вместе!
Ричард едва не задохнулся в материнских объятиях – так сильно матушка прижимала его к груди.
- Дикон… Слава Создателю, ты приехал… мы вместе…
Она выпустила сына, отстранилась, вгляделась пристальней, сжимая ладонями его лицо:
- Как ты похудел… и побледнел… Не качай головой, я же вижу. Морозный румянец скоро пропадает… Дик, родной мой, как же я скучала по тебе!
Это была другая мама. Не та, которую привык видеть Ричард, а совсем иная, взволнованная, стоящая на коленях в снегу – раньше она бы ни за что так не поступила. Та мама была доброй и ласковой, но она никогда не говорила «родной мой». И не прижимала к себе так сильно, будто он мог вот-вот улететь. Всё это было странно, удивительно… и приятно. Неужели это из-за смерти Эдварда? И теперь матушка боится за него, за Дика?
Шарль остановил своего мориска в четырёх шагах от кузины с племянником и старательно делал вид, будто ничего не замечает.
- Добро пожаловать, – надо было сказать «герцог Эпинэ», как следовало по этикету, но само собой вырвалось совсем другое. – Шарло. Женевьев улыбалась. Несмотря на тени под глазами и более бледные, чем обычно, губы (на нижней – чуть заметный шрам), кузина сияла от счастья.
Они поднялись по ступенькам. Герцоги вежливо приветствовали друг друга лёгким поклоном и парой фраз. Ричард замешкался, не зная как обращаться к мужу матушки. Ну не звать же его отцом! В конце концов он пробормотал: «Здравствуйте, господин Ларак» и смущённо замолчал, вспомнив, что этот человек – герцог, а сам Дикон – всего лишь простолюдин. Но отчим, кажется, не обиделся.
Конечно, первым делом все пошли в склеп. Лишь увидев каменную плиту с именем брата, Ричард понял, что это правда. Ну, то есть он и раньше знал – не будет же матушка шутить такими вещами. Но одно дело - прочесть письмо, и совсем другое – увидеть своими глазами. Потом в часовне молились за здравие живых и Рассвет для ушедших. Матушка всё время была рядом, почти не выпуская руки Ричарда.     
А праздничный обед удался на славу! Нет, всё-таки повару дяди Шарля далеко до Раймона!
Потом Жанна отвела Ричарда в его комнату. Уставший за день, мальчик почти сразу уснул. Он уже не слышал, как вошла матушка, только улыбнулся сквозь сон, когда Женевьев поцеловала сына в щёку. Она ещё несколько минут смотрела на сладко посапывающего Дика, потом, поправив одеяло, неслышно выскользнула за дверь.   
А мужчины, сидя у камина с кубками вина, говорили и говорили… Об Эдварде и Марте, об Алане и Франциске… Женевьев со своим бисером сидела поодаль, но пока руки занимались привычным делом, мысли герцогини витали далеко.   
Шарль передал личное послание Франциска Оллара. То есть писал-то секретарь. Но подпись и печать со всадником, поражающим дракона, были королевскими. В нескольких суховатых фразах Его Величество выражал соболезнование герцогине Ларак в связи со смертью младшего сына и надежду на то, что будущий герцог Ларак вскоре появится на свет. Надежду? Как бы не так! Это был недвусмысленный приказ.
 Эпинэ рассказал, что на Излом Оллар послал вдовствующей герцогине Алва бриллиантовое колье. И он окружает эрэа Октавию и её мальчика куда большим вниманием, чем пристало по отношению ко вдове соратника, так что в столице поговаривают, будто на следующий Зимний Излом герцогиня получит в подарок корону.

А Женевьев вспомнилась последняя встреча со вдовой Рамиро.
Перед отъездом новоявленная герцогиня Ларак собиралась зайти в храм – помолиться об удачном путешествии, о здравии детей, поставить свечу за упокой души Алана. Оставалось только накинуть плащ, когда принесли записку от Октавии. Вдовствующая герцогиня Алва, узнав о близком отъезде эрэа Женевьев, хочет проститься и пожелать доброго пути. Разумеется, Женевьев не могла отказаться – ведь обе женщины, в один день ставшие вдовами, за весь месяц так и не встретились. Октавия, переехав в подаренный Франциском дом, никуда не выходила, а герцогиня Ок… простите, Ларак так и не решилась навестить роженицу. Но ведь Октавия не виновата в смерти Алана. Она вообще не способна причинить хоть кому-нибудь зло. К тому же герцог Эпинэ два или три раза навещал особняк Алва.  Но если герцогиня Алва принимает гостей, значит, она вполне здорова. Женевьев  искренне беспокоилась об этой девочке, ведь вдова Рамиро почти годилась ей в дочки.
Новорождённый герцог сладко спал в своей колыбели. Женевьев слышала, что Рамирито унаследовал материнские глаза, но будут ли они сиять так же, как сияли очи Октавии, пока был жив Рамиро? Перейдя из детской в гостиную, женщины расположились в креслах. Несколько минут хозяйка и гостья молчали. Женевьев не знала, что сказать этой бледной синеглазой девочке. Нет, уже женщине. Гибель Рамиро состарила его вдову лет на пять, не меньше. Октавия заговорила первой:
- Эрэа Женевьев, мне жаль, что ваш муж погиб. Знаю, Вы не поверите, но Рамиро не предавал. Он не мог, просто не мог!
- Благодарю Вас, – церемонно наклонила голову Женевьев. Обсуждать, кто был прав, а кто – нет, она не собиралась.
- Знаю, вы считаете меня простушкой. Наверно, вы правы. Но я не дурочка. Я не смогу управлять Кэналлоа, а мой мальчик слишком мал. Значит, новый король найдёт мне мужа. Я… -  Октавия запнулась, – мы с вами не враги, эрэа. Я не хочу вам зла. И пусть… пусть наши сыновья никогда не станут врагами.
- Всё в воле Создателя.
- Да… но герцог Эпинэ… он говорил, будто… герцог Окделл видел Леворукого. Я боюсь, эрэа! – голос Октавии дрожал от слёз, – боюсь, что наши дети… что Ричард и Рамиро…
Она заплакала, и камеристка поспешно подала какую-то склянку со снадобьем.
Вскоре Женевьев покинула дом Алва. Однако слова Октавии ударили прямо в сердце, и вместо молитв о благополучном путешествии герцогиня Ларак истово молила Создателя, чтобы с её мальчиками ничего не случилось, чтобы никто не смущал их сон. Она гнала от себя эти мысли, но что-то внутри говорило: Октавия права. Человек, отстоявший честь Талигойи в поединке с бастардом, столько раз вытаскивавший Придда из лужи, не мог предать. Думать об этом было неприятно, не думать – невозможно.
 
Что ж, герцогиня Алва станет королевой. Но будет ли она счастлива?
 А разве счастлива она сама, став герцогиней Ларак?
Впрочем, мысленно одёрнула себя Женевьев, они так и не стали по-настоящему мужем и женой. Пора исправлять это упущение. Оллар будет очень доволен. И Ларак с Эпинэ – тоже.

29 декабря 2010 года,    

[Dama]

                      Эр Эстравен

                          ИНТЕРЛЮДИЯ (название моё. D.)
                       
                   Надор. 3-й день Осенних Ветров 398г. К.С.     

   Орган умолк, вечерняя служба кончилась, но обитатели Надора не спешили покидать церковь. Сегодня был один из дней памяти святого Алана. День, когда Бездомный Король занял Кабитэлу, а герцог Окделл отомстил за смерть короля Эрнани, покарав его убийцу. И, конечно, герцогиня Мирабелла, чтящая святого Алана, не могла не заказать молебен в память о нём. А может, сегодня всё ограничится чтением жития?
  Предаваясь сим благочестивым размышлениям (правду сказать, судьба брата, воевавшего на далёком юге, волновала её куда больше), Айрис и не заметила, как пропустила начало материнской речи.
  - ... и принудил святую Женевьев к браку с "навозником".
  Подобным тоном можно было бы выморозить весь замок, если б он не выстыл уже давно .
  Граф Эйвон вступился за предка:
  - Но, кузина, этот союз был угоден Создателю. И Он благословил герцога Гвидо и благочестивую эрэа Женевьев мнгочисленным потомством, - тут граф Ларак вздохнул, вероятно, вспомнив о Реджинальде, живущем в Олларии, или сетуя на то, что супруга не порадовала его двумя-тремя детьми. Однако графиня Аурелия ничего не заметила - она не отрывала глаз от вдовствующей герцогини.
  А Мирабелла Окделл не собиралась так легко сдаваться:
  - Герцогиня Женевьев Окделл согласилась на это лишь из долга перед своими сыновьями и страха за их жизнь. И я уверена, - тут вдовствующая герцогиня слегка повысила голос, - что младший сын святой Женевьев был злодейски убит кем-то из сторонников проклятых Олларов, дабы устрашить герцогиню и заставить её покориться воле Франциска. Но Окделлы всегда стойко переносили все испытания, - Мирабелла вскинула голову, обводя взглядом домашних, и почти все поспешили опустить глаза.
  - Не совсем так, дщерь моя, - вмешался отец Маттео. - Создателю было угодно призвать к Себе юного Эдварда, дабы напомнить святой Женевьев о смирении и супружеском долге. И сам святой Алан, явившись своей скобрящей вдове, наставлял герцогиню Женевьев на путь истинный. Ибо по воле Всемилостивого и Ожидаемого - тут священник приложил левую руку к губам и сердцу, и многие прихожане последовали его примеру, - святой Женевьев было ниспослано видение.
  - Видение! - выдохнула графиня Аурелия. Айрис украдкой покосилась на неё. Толстая, невысокая, в сером траурном одеянии, графиня Ларак напоминала раскормленную мышь. Впрочем, в Надоре и мышам жилось несладко. Тётушка аж вся подалась вперёд, а её глаза горели точно так же, как глаза Ричарда и Эдит (да и самой Айрис), когда они слушали страшные сказки старой Нэн.
  - Полагаю, что эта поучительная история будет весьма полезна для моих дочерей, - наконец изрекла герцогиня Окделл. - Им следует знать, как надлежит вести себя истинной эрэа.
  Отец Маттео раскрыл уже приготовленную книгу (жития самых почитаемых святых были испещрены закладками), откашлялся и начал:

 
Видение святого Алана его скорбящей вдове.


Великое горе постигло Надор в 22 день Осенних Молний К.М. Юный Эдвард Окделл, коему не минуло и шести, был убит внезапно обрушившимся на него щитом своего святого отца. Щит же сей был повешен в Гербовом зале по повелению герцогини Женевьев, хранившей верность памяти доблестного и благочестивого герцога Окделла. Узрев бездыханное тело сына своего, герцогиня пала без чувств и сама казалась мёртвой. И погрузился замок в скорбь, и повсюду слышались плач и причитания, ибо юный Эдвард был всеми любим. Пребывал в печали и герцог Ларак, однако он скорбел не столько о пасынке, сколько о болезни супруги своей. Герцогиня же, очнувшись, винила себя в гибели Эдварда, молилась и рыдала у гроба.
Когда же, утомлённая горем, святая Женевьев заснула на краткое время, то увидела во сне Рассветные Сады и Эдварда, идущего вместе со святым Аланом. И устремилась к ним, но словно незримая стена встала на её пути. Тщетно с плачем простирала герцогиня руки к мужу и сыну – преграда стояла нерушимо. Герцог же Алан, видя это, покачал головой: «Взгляните на ваш браслет, эрэа» И Женевьев, послушавшись своего возлюбленного супруга, узрела не вдовий браслет герцогини Окделл, но венчальный знак постылого замужества. И вновь заговорил святой Алан: «Ещё не пришло время нашей встречи, о верная моя супруга. Ради Ричарда вы должны стойко переносить выпавшие на вашу долю испытания, помня о Милосердии и Справедливости Создателя. Я же буду непрестанно возносить Создателю молитвы о спасении Вашей души и души сына нашего Ричарда. Супружеские обеты, коими вы связали себя с герцогом Лараком пред лицом Создателя, святы и нерушимы, и вы не можете пренебречь ими. Помните это, эрэа!» С этими словами святой Алан и юный Эдвард растаяли в сиянии, коего не в силах вынести слабый смертный взор, и герцогиня зажмурилась, прикрываясь рукой, и проснулась. И поняла благочестивая эрэа Женевьев, что то был не простой сон, но знамение свыше.
И случилось сие в ночь Зимнего Излома, когда горестный 399 год уходил в небытие, и все беды и печали уходили вместе с ним.
И все дни и ночи до похорон Эдварда эрэа Женевьев провела в молитвах и благочестивых размышлениях. Душа же её полнилась скорбью по сыну и надеждой вновь встретиться с ним и возлюбленным супругом своим, святым Аланом, дабы не разлучаться до самого Последнего Суда и всю вечность после него.

   Святой отец закончил чтение и уже совсем другим тоном - не торжественно-скорбным (по мнению Айрис, порой заунывным), а самым обычным произнёс заключительные слова:
 - Из жития святой Женевьев, написанного около 50-го года К.С. в Агарисе его преосвященством Алексисом из ордена Домашнего Очага со слов преподобного отца Доминика Надорского.
  Он бережно закрыл потрёпанную книгу, вдовствующая герцогиня выразила удовлетворение, сдержанно поблагодарив отца Маттео, и поднялась со скамьи. Вслед за нею потянулось остальное семейство, а также слуги. Через полчаса церковь опустела. Даже священник отправился к себе.
  На скамьи оседала кружившаяся в воздухе пыль, и ярко горели свечи, выхватывая из темноты святые лики. Спокойно взирал герцог Алан, исполнивший свой рыцарский долг, а рядом строго и печально смотрела святая Женевьев...     
30.12.2010

[Dama]

                  Эр Эстравен
   
                               ЮНЫЙ ПОВЕЛИТЕЛЬ СКАЛ

                           (12- 16 Зимних Ветров 400 К.М. Надор)
   
                     Кто слишком высоко ценит свое происхождение, тот
                     недостаточно ценит дела, которые легли в его основу.
                                                               
                                                              Франсуа де Ларошфуко



                                            Что богатство? Оно уничтожится в день
                                            По желанью тирана иль рока;
                                            Что мне титул - могущества лживая тень?
                                            Только славы я жажду глубоко!
                                                                     Дж.Г.Байрон
 
                         1.

  Двенадцатый день Зимних Ветров был самым важным в жизни Ричарда. Сегодня он должен был получить родовой Знак и принять клятвы своих кровных вассалов. Так решили матушка и дядя Шарль. Отец снял медальон перед казнью, чтобы топор палача не перерубил цепочку. И лишь несколько дней спустя реликвия попала к матери. А та, в свою очередь, передала медальон на хранение герцогу Эпинэ.

Даже в Талигойе смысл титула Повелителя был позабыт, что уж говорить о Талиге! Уж верно, и новый король, и его приближённые здорово бы посмеялись, услышав, что сопливый мальчишка, лишённый не только титулов, но и дворянства, гордо именует себя Повелителем Скал!
Дик и сам не сразу осознал, что стал Повелителем. Это было… это было неправильно! Повелитель Скал – суровый могучий воин, такой, как на картинке в книге Четверых из надорской библиотеки. А он – самый обычный мальчик.
В первые дни Ричард подолгу вглядывался в зеркало, пытаясь обнаружить признаки Повелительства. Ну должно же быть что-то, отличающее его и дядю Шарля от других людей! Увы. Из зеркала смотрел восьмилетний (почти девятилетний) мальчик, русоволосый и сероглазый, в серых штанах и курточке. Воротник и манжеты были украшены скромной кружевной оторочкой, как у сына какого-нибудь ремесленника.
 Ричард Окделл, Повелитель Скал – жалкий простолюдин.
Обычно об этом удавалось забывать, да и старые слуги по-прежнему звали Дика «эр Ричард», но бывшие пажи Окделлов и поварята иной раз насмехались над ним. Разумеется, когда никто не видел. Особенно злопамятным оказался Длинный Питер. В свои четырнадцать он вымахал повыше иных взрослых мужчин и считался самым главным задирой среди надорских мальчишек. Раньше Дикон мог, подражая отцу, посмотреть будто свысока, и холодно бросить: «Довольно! Прекратить драку!», сейчас… сейчас он старался лишний раз не подходить к кухне.
Кухарка всегда баловала маленького господина вкусными булочками. Сдобные, с чуть хрустящей корочкой, они просто таяли во рту. Вот и в тот вечер тарелка с булочками, прикрытая салфеткой, дожидалась его. Как обычно, Ричард унёс тарелку к себе в комнату. Чаще это делала сама кухарка, Толстая Мэри, но иногда сын герцога сам брал угощение. Дик только и успел по пути пару раз откусить, когда вынырнувший откуда-то поварёнок втолкнул его в какую-то комнату. Стукнула тяжёлая дверь, Дик попытался вывернуться, но Питер не дал ему сбежать. Больно перехватив руку, он заставил разжать пальцы. Недоеденная сдоба упала на пол, а Длинный Питер, прижав Дика к стене, поигрывал ножом. «Знаешь, что бывает за воровство? – спросил он и сам же и ответил: – Верёвка. Хорошая пеньковая верёвочка. Тебе-то не будут башку рубить, как твоему папаше, ты ж теперь никто». Лезвие ножа мелькало перед лицом, и Дик, словно заворожённый, не отрывал от него глаз. Ну почему в комнате больше никого нет? Неужели никто не придёт? «Ну пожалуйста, пожалуйста, Создатель, помоги! Я больше не буду огорчать мамочку и всегда стану ходить в церковь», – мысленно взмолился он. Но Всеблагой и Всемилостивый, наверно, до сих пор сердился на Ричарда за то, что тот несколько раз притворялся больным, чтобы не идти в храм. Дик не помнил, что говорил, стоя на коленях перед нагло ухмылявшимся Питером, кажется, просил прощения, что-то обещал… Его тошнило от унижения, но спасения ждать было неоткуда. В эту кладовку, заваленную старой мебелью, редко заглядывали, и уж точно никому бы не пришло в голову искать там герцогского сына.  Слуги жили в другом крыле, кричи – не кричи, не услышат. Обидчик, развалившийся в изрядно источенном жуками кресле, проглотил последний кусочек и поднялся, бросив: «Можешь доесть» Проклятый поварёнок весьма точно скопировал хозяйские интонации, и Ричард не сдержался – бросился в драку.
Этот высокомерный голос, нагло-презрительная ухмылка до сих пор приходили в кошмарах. Дик сумел пробраться незамеченным в свою спальню и плакал от пережитого страха и унижения. Что ж это за Повелитель, если его может валять по полу любой наглый слуга? К завтраку он не вышел. И то, что Питера высекли на конюшне по приказу нового герцога – хотя Дикон никому не признавался, кто его избил – служило очень слабым утешением.
А через неделю, когда синяки сошли окончательно, матушка отвезла его к дяде Шарлю. Там его никто не обижал, а дядя относился к Дику как к большому, учил фехтовать, рассказывал занятные истории… Матушка, пока не уехала в Надор, навещала их дважды в неделю. Иногда одна, иногда с новым мужем. А перед отъездом она сказала, что если Ричард покажет себя достойным титула Повелителя Скал, он получит родовой Знак. А пока рано.

И вот сегодня этот день настал. Сегодня Повелитель Молний герцог Эпинэ наденет Знак Повелителю Скал, а кровные вассалы принесут присягу новому сюзерену. Ричард ещё раз повернулся перед зеркалом. Чёрные бархатные штаны и куртка, отороченные золотым галуном, такой же берет, новенькие замшевые сапожки – всё было замечательно. Сразу видно – сын и наследник герцога Окделла. Жалко, что плащ с капюшоном – серый, но траур есть траур.

Правду сказать, Женевьев волновалась не меньше сына. Примут ли Ричарда Скалы, ведь он не провёл ночь прикованным к камню. Алан унёс Завет Скал в могилу, и Ричарду остался только медальон с еретическим изображением. Да и вассалы… граф Рокслей приедет, как и обещал, но граф Карлион… Признает ли он над собой мальчишку, не достигшего даже первого совершеннолетия? А Тристрам не явится, графиня просила передать, что он уехал и вернётся лишь через неделю. Какая наглая ложь! Неужели нельзя было придумать чего-нибудь получше? Гонец  Женевьев клялся, что своими глазами видел развевавшийся над Таурхоллом стяг, значит, хозяин был дома. Но не искать же графа, обшаривая его владения!
 
День выдался на диво солнечным, а небольшой морозец лишь пощипывал щёки. Звенел по камням ручей, Скала Окделлов ждала нового Повелителя. Ричард взбирался по тропинке, и сердце бухало где-то у самого горла. Остальные – матушка с отчимом, кровные вассалы – ждали внизу, новый Повелитель всходит к скале первым. Два бронзовых вепря, чуть тронутых зеленью, казалось, выглядывали из камня: кто идёт – свой или чужой? Ричард погладил каждого, провёл ладошкой по грозно торчащим клыкам. Вепри выглядели страшновато даже при свете дня, так каковы же они ночью? Нет, как же здорово, что его не прикуют здесь! Дик устыдился своих мыслей и поспешил отойти подальше. Но – мальчик мог бы в этом поклясться – в спину ему словно кто-то смотрел. Он всей кожей, самым маленьким волоском на затылке чувствовал этот взгляд, внимательный, но добрый, придававший спокойствия и смелости.

Маленький виконт Роксли смотрел во все глаза, как герцог Эпинэ, такой красивый во всём красном и золотом, надевает Ричарду на шею серебряную штуку, а папа становится на одно колено и обнажает меч, протягивая его Ричарду. Папа что-то говорил про кровь и честь, будто это всё теперь принадлежит Дику. Разве так может быть? И почему нет Эдварда?  Они бы сейчас поиграли… папа сказал, что Эдвард ушёл далеко-далеко… вот жалко. А может, он вернётся?
Мысли семилетнего Брендона Карлиона, взятого отцом на церемонию, разительно отличались от мыслей Энтони. Он досадовал, что Ричарда не приковали, как положено. Тогда бы он мог спрятаться неподалёку и подслушать. Интересно же, что такое Завет Скал! Повелитель… Ну как можно приказывать камням? Это же не слуги и даже не собаки. Собак Брендон любил, хотя графиня Кунигунда запрещала пускать их в дом. Пусть живут на псарне! Герцог Алан отомстил за дядю Эктора, это хорошо. Но его казнили, потому что он не сумел сбежать. Мальчик фыркнул. Уж он бы не попался так глупо! Правильно матушка говорит, что Окделлы не умеют думать, всё, на что способны – махать мечом. А Дикон, наверно, выучился от герцога Эпинэ новым финтам и приёмам. Брендон невольно позавидовал Ричарду. Но тут же вспомнил, что он  - будущий граф Карлион. А кто такой Окделл? Ну какой же он Повелитель, когда у него нет ни Надора, ни герцогского титула? Правильно, никакой. Зачем только батюшка ему присягнул? А новый герцог – грубиян и невежа, умеющий только воевать. Матушка говорит, что скоро Надор разорится, потому что эрэа Женевьев не станет помогать мужу. Она останется верна памяти герцога Алана.
В отличие от Мередита Карлиона, лишь соблюдавшего приличия, граф Роберт клялся искренне. Кровь есть кровь, её никому не вылить и не лишить налагаемых ею прав и обязанностей. Рокслеи – верные вассалы Окделлов. Так было, есть и будет. Есть Сила или это всего лишь сказки, неважно. Ричарду и так пришлось несладко, не стоит лишать его ещё и последних иллюзий. Роберт был старше не только Женевьев, но и покойного Алана, а потому заметил некоторую приязнь в отношениях герцога и герцогини Ларак. Определённо в этом сыграла немалую роль гибель Эдварда. И граф Рокслей бы не удивился, если б к концу года получил приглашение на праздник в честь рождения графа Ларака.
Граф Карлион мысленно перенёсся в столицу. Нет, пожалуй, возвращаться не стоит, а вот выказать лояльность новой власти, поставляя вино и шерсть… - со временем это окупится с лихвой, и Брендон сможет сделать неплохую карьеру. Следовало обдумать последние новости, заручиться поддержкой Первого Маршала… Какое безобразие: отдать маршальский жезл Эпинэ! После того, как он столько лет – да что там лет – веков! – принадлежал Волне!
Ларак, хоть и переживал за успех жениной затеи и за пасынка, всё же испытывал больше веселое любопытство. Ну когда ещё он, плебей по рождению, мог бы присутствовать на таком ритуале?
Отец Доминик, хоть и не явился к Скале Окделлов, истово молил Создателя отвести свой взор от демонопоклонников и не карать за их преступление всех обитателей Надора. А ну как возьмёт да нашлёт глад и мор, или разрушит замок по камешку? Погибать святому отцу не хотелось.

                      2.

Ричард сиял. Это был первый праздник, когда он сидел на почётном месте, и гости поднимали кубки с вином в его честь. Они пили за здоровье Ричарда, в память его покойного отца и других славных предков. Им с Брендоном разрешили пригубить «Слёз». Совсем чуть-чуть, но Ричарда неудержимо потянуло в сон. Только бы не заснуть прямо за праздничным столом! А виконта Карлиона, наоборот, пришлось утихомиривать – он всё время порывался рассказать о щенятах, принесённых его любимицей Карлоттой, перебивая разговоры взрослых. Он предлагал Ричарду выбрать щенка, а Дик только сонно моргал. Граф Мередит пошёл пятнами, когда наследник начал распевать «Красотку Кэт». Но об этом Ричард узнал на следующее утро, когда проснулся в своей постели. Он ещё никогда так долго не спал!
Кто-то принёс мальчика в его спальню, раздел и уложил в кровать. Но медальон был на месте, и Ричард, сев в постели, принялся его рассматривать. Только рассвело, и серебристый диск словно светился в полумраке. На нём был выгравирован символ из книги Четверых – прямоугольник с чуть скошенными сторонами. Если сверху пририсовать треугольник, получится скала. Надо будет спросить у дяди Шарля, как называется эта штука. Он рано встаёт, значит, можно будет сбегать ещё до завтрака.
Сказано – сделано. Не дожидаясь, пока слуга принесёт умывание, Ричард быстро оделся и выскользнул за дверь.
 
Он знал и помнил каждый уголок замка… ну, почти каждый. В подвалы и на чердак наследнику Окделлов ход был заказан. Там холодно, грязно и нет ничего интересного.
Вот в этой галерее, ведущей в Гербовую башню, висят портреты предков. Дик запрокинул голову, чтобы лучше было видеть, и долго разглядывал их. По обычаю, Ричард был назван в честь прадеда, а Эдварда нарекли в память о дедушке. Вот они. Такие же русоволосые и сероглазые, в чёрно-золотых одеждах. А вот и отец. Он такой серьёзный, смотрит куда-то мимо Ричарда.
- Я – Повелитель Скал, – сказал Ричард. Это прозвучало непривычно, и как-то нерешительно, и мальчик повторил, погромче: – Я – Повелитель Скал!
Герцоги Окделл молчали, строго глядя на последнего потомка, словно оценивали: а ты достоин быть Повелителем?
Дикону нравилось смотреть, как художник рисует портрет отца. А тот улыбнулся: «Когда-нибудь и ты,  Дикон, будешь так же сидеть и ждать, пока тебя нарисуют. А потом твой сын станет рассказывать своим детям о подвигах славного герцога Ричарда и показывать твой портрет». Дик тогда не очень-то поверил. Ну зачем сидеть целыми часами да каждый день, если вокруг столько всего интересного! Но матушка сказала, что это будет нескоро. Сначала он вырастет, станет настоящим рыцарем, потом женится. Потом родится маленький Эдвард. А Ричард станет герцогом Окделлом. И только после этого позовёт в Надор самого лучшего художника, который рисует быстро-быстро.
А сегодня вдруг пришло осознание: ничего этого не будет. Дик никогда не станет герцогом, и его портрет не будет висеть на этой стене. И мальчику сделалось  очень обидно. Так обидно, что хотелось плакать. Но Дик сдержался. Он же теперь Повелитель, а не какая-то девчонка!

Дядя Шарль беседовал в гостиной с графом Рокслеем. Ричард хотел было тихонько уйти, но герцог уже заметил двоюродного племянника и подозвал к себе. Оказалось, что граф Карлион уехал ещё вечером, а Брендон, с его разрешения и разрешения герцогини Женевьев, остался. Кажется, ему нездоровится. Дик спросил о Знаке, и дядя объяснил, что этот рисунок называется «трапеция» и показал свой Знак. Такой же серебряный кругляш, как у Дика, только вместо трапеции – четыре молнии, ударяющие в одно место. Как… как огненный цветок! Рисунок Молний понравился Ричарду даже больше, чем его собственный. А у графа Рокслея тоже был Знак Скал, только маленький и золотой. Почему так? Золото же дороже! Странные они были, эти предки.
А потом заглянувшая в гостиную служанка пригласила благородных эров к столу, и Ричард только теперь спохватился, что так и не привёл себя в порядок. А ещё Повелитель Скал…

Брендону действительно нездоровилось. Настолько, что он даже не вышел к завтраку. Причина недомогания виконта Карлиона была до обидного проста и унизительна. За безобразное поведение во время обеда граф самолично высек наследника, и теперь было больно даже стоять. Разъярённый батюшка пообещал утопить щенят, и Брендон не сомневался: так и будет сделано. А всё из-за этого Окделла!
Они с Ричардом и раньше не очень-то ладили, потому что Дик был на целый год старше и раньше начал учиться ездить верхом и фехтовать. Теперь в верховой езде они были на равных, но на мечах… Ну почему Дикон так часто побеждает? Брендон злился и завидовал его быстроте и ловкости. А ещё тому, что он будет всего лишь графом, а Окделл – герцогом. Поэтому-то он так и обрадовался, узнав, что Ричарда лишили дворянства. Уж теперь-то Окделлу не стать рыцарем! Потом, правда, батюшка растолковал, что герцог Эпинэ непременно добьётся у нового короля милости для Дикона. Простолюдин может стать рыцарем, если заслужит это право в битве. Сделал же новый король своего капитана герцогом и хозяином Надора! Но всё равно Ричарду герцогом не бывать! А вчера он стал Повелителем Скал. Когда-нибудь он, Брендон, будет присягать Дику и признавать  его своим сюзереном. Ну вот ещё! Он – граф… будущий, а Ричард… он же никто! Как он посмеет приказывать графу?  И это Дик виноват, что Брендона высекли. Всё из-за Окделла! Из-за него и его отчима. Потому что «Красотку Кэт» виконт Карлион услышал от одного из новых надорских гвардейцев, когда вместе с батюшкой и матушкой осенью приезжал в Надор. Тогда герцог и герцогиня Ларак вместе с Ричардом вернулись из столицы, и все соседи ездили к ним с визитами.
Разумеется, когда Ричард пришёл навестить товарища по играм, они поссорились. Брендон обвинял Дика и насмехался над «Повелителем Свиней», Дик чувствовал свою вину и почти не огрызался. Только когда Брендон высмеял Знак, заявив, что у батюшки красивее, Ричард не выдержал и убежал. А виконт хохотал ему вслед. Даже боль прекратилась на время, так ему было смешно.
С тех пор на людях они разговаривали подчёркнуто вежливо, а наедине старались побольнее уколоть друг друга.
Недостойно рыцаря драться со слабым, поэтому он ушёл – убеждал себя Ричард. А кто-то, сидевший внутри, голосом отца поправлял: «Ты же не ушёл. Ты сбежал!» «Ты струсил!» – смеялся невидимый Брендон. Раньше Дик считал самым постыдным в своей жизни то, что было тогда в кладовке. Но в тот вечер он всё-таки успел пару раз дать Длинному Питеру, а сегодня… Значит, он, Ричард Окделл – трус?! Хорошо, что отец не дожил до этого дня. А вдруг он смотрит сейчас из Рассветных Садов и сердито хмурится?
Ну уж нет! Ричард Окделл – Повелитель Скал. И больше никогда он не будет убегать! Ни от кого!
Дик не был злопамятным, но эти две обиды – взбучку от Длинного Питера и смех виконта Карлиона – запомнил на всю жизнь.
 
Через день Брендон  вернулся в Карлион. Недалёк был и отъезд Ричарда – Первый Маршал не может надолго отлучаться из Олларии.

А о ссоре ни тот, ни другой не рассказывали никому и никогда. Разве что… перед отъездом в столицу Ричард снова побывал в склепе, принёс брату наломанных сосновых веток. Эдварду не надо было ничего рассказывать – ведь он и так знал все мысли Дика. Ричарду очень хотелось в это верить. Но кто же знает, как там на самом деле?

                          3.

В шестнадцатый день Зимних Ветров герцог Эпинэ с племянником уехали в столицу. Ричард ехал рядом с дядей, в середине отряда, и не оглядывался на родной замок. Теперь он ещё не скоро вернётся сюда. Дик твёрдо решил вырасти и стать настоящим рыцарем. Он больше никогда не будет трусить. А когда король Франциск даст доблестному рыцарю Ричарду Окделлу титул и земли за великие подвиги (а как же иначе? Ведь он – Повелитель Скал!), он приедет в Надор. Матушка обрадуется и выбежит навстречу, а Брендон Карлион будет завидовать.

Если бы размечтавшийся Ричард хоть раз оглянулся, он бы непременно заметил матушку, стоявшую на верху Гербовой башни.

Женевьев стояла на башне, пока кавалькада не скрылась из виду. Как быстро пролетели дни! Она опять осталась одна.
Герцог Ларак помог спуститься по крутым ступенькам, поднёс кубок с горячим вином, от которого вкусно пахло мёдом и гвоздикой.
- Когда я решил попытать счастья на войне, – задумчиво произнёс он, – матушка тоже вот так стояла и смотрела нам вслед.
- Нам?
- Да. Было четверо друзей, остался один, – Ларак смотрел на огонь в камине.
Остался один… Эти слова эхом отозвались в сердце Женевьев. Она тоже одна.
Наверно, во всём виновато вино, иначе с чего бы ей говорить такое? А она сказала. И даже повторила, потому что Ларак, верно, не расслышал с первого раза:
- Теперь нас двое.

5.01.2011

[Эйлин]

Великолепные истории! Спасибо, что  перенесли их сюда - на новый Форум, эреа Dama!

[Dama]

Великолепные истории! Спасибо, что  перенесли их сюда - на новый Форум, эреа Dama!

Да, мне они тоже очень нравятся.

      Итак, продолжаем:

                                    Эр Эстравен
           
                          ИНТЕРЛЮДИЯ ВТОРАЯ (D.)

                      РИЧАРД ОКДЕЛЛ, ЕЩЁ НЕ МИНИПИГ. (Автор)

                              осень 397 г. К.С.

                              1.

  Ричард уныло бродил по знакомым местам. Завтра он вместе с графом Эйвоном отправлялся в Лаик. И уже сейчас пребывание в Жеребячьем загоне казалось невыносимым. Да, кузен тоже прошёл через Лаик, но это было давно! Целых девять лет назад, когда Надором управлял отец. Тогда никто не трогал и не оскорблял Реджинальда, а что будет с Диком? Наль не был сыном мятежного герцога, он всего лишь потомок "навозника".
 

Голос графа Эйвона, звавшего Ричарда, прервал грустные размышления.
  - Матушка зовёт? - безошибочно догадался юноша.
  - Не только, - дядя отвёл взгляд, значит, что-то случилось. - Видишь ли, Ричард... - он замолчал и посмотрел на Скалу Окделлов. - Видишь ли... тебе надо оставить Знак дома.
  - Знак? - рука сама схватилась за медальон. - Но почему?
  - Помнишь, Наль рассказывал, что в Лаик нет герцогов, графов, баронов. Никто не должен знать, кто ты. А этот медальон... Он выдаёт тебя с головой, - граф Ларак перевёл дух. - К тому же унары из вражеских родов могут дразнить тебя, оскорблять память герцога Эгмонта, а тебе нельзя... нельзя ссориться. Ни с кем, понимаешь?
  - Да, я понимаю, - кивнул Дик. Настроение, и без того нерадостное, упало ещё больше. Значит, у него будут враги. Только потому, что он - Ричард Окделл, сын герцога Эгмонта, Повелитель Скал. И ничего нельзя сделать.
  - Но всё-таки... это же наша семейная реликвия. Дядя. вы сами говорили об этом!
  - Да, Дикон. Это принадлежит тебе, а потом перейдёт по наследству к твоему сыну, - торжественно кивнул граф Ларак. - Так некогда Ричард сын Алана наследовал своему святому отцу, а когда граф Горик погиб, мой предок, герцог Люсьен привёз Знак Скал племяннику.
  - Но ему не пришлось ждать шестнадцатилетия, - вздохнул Дик. Он знал, что матушку не переспоришь и не уговоришь. То есть иногда герцогиня Мирабелла соглашалась с доводами, но не в этом случае. Она не желала слушать, что Ричард является Повелителем Скал.

                         2.

  - Человеку не дано повелевать камнями, - заявила вдовствующая герцогиня, - всё это - лживые измышления идолопоклонников. И вы должны помить, сын мой, что Знак - ничто в сравнении со святой эсперой.
  - Эспера защищает истинно верующего в Создателя от козней Леворукого, а лживая вера в силу Знака ввергает душу в Закатное пламя, - не преминул вставить своё веское слово отец Маттео, воздев перст в назидание.
  - Но мои предки носили Знак, - попытался тогда возразить Дикон.
  - Верно, сын мой, на лишь как память об отцах и дедах. Никто из герцогов Окделл не мог повелевать Скалами, ибо богомерзкий обряд был похоронен вместе со святым Аланом.
  В доказательство святой отец, повинуясь кивку герцогини Мирабеллы, раскрыл заранее приготовленное "Житие святой Женевьев" и прочёл:

                   Ложь во спасение, или Обман демонов.

И печаль царила и в Надорском замке, и в душе святой Женевьев, пока не приехал её кузен, герцог Шарль Эпинэ, вместе с Ричардом Окделлом, коему в тот год исполнялось девять лет. Узрев любимого первенца живым и здоровым, благочестивая герцогиня не могла сдержать слёз радости и горячо возблагодарила Создателя, оставившего ей живое напоминание о святом Алане и о счастливейших годах её жизни. И подобно тому, как выглянувшее из-за туч солнце разгоняет тьму, так и приезд долгожданных гостей рассеял скорбь и уныние.
Жестокосердный Франциск Оллар, желая причинить боль и страдания доблестному герцогу Окделлу, не только не позволил ему увидеть сыновей и благословить их, но и лишил невинных чад титулов, владений и самого дворянства, превратив наследника одного из знатнейших родов Талигойи в жалкого простолюдина. Эдвард остался с матерью, а Ричард Окделл был передан под опёку двоюродного дяди, герцога Эпинэ, и тот очень любил его, ибо своих детей у герцога не было.
Желая поддержать Ричарда и утешить его в скорби по нежно любимому брату, герцог Эпинэ предложил провести обряд Посвящения Скалам, ибо в древности, когда свет истинной веры ещё не озарил людские души, герцоги Окделл звались Повелителями Скал. Как ни прискорбно это признавать, но, будучи доблестным воином и мужем, исполненным многих добродетелей, герцог Шарль, однако, не был твёрд в вере. Известно, что они поддерживал богопротивные начинания Франциска по насаждению в Талиге новой церкви и склонялся душой к олларианской ереси. Известно также, что герцог Эпинэ интересовался еретическими обрядами и не отрицал своего происхождения от демона. Герцогиня же Ларак, будучи верной дочерью святой эсператистской церкви, долго не соглашалась провести над сыном ритуал Посвящения Скалам. И уступила настойчивости кузена и просьбам самого Ричарда лишь тогда, когда вспомнила, что тайну еретического обряда герцог Окделл унёс с собой в могилу. Нет сомнений, однако, что юный Алан до конца противился родительской воле, и хотя и принял в ночь своего шестнадцатилетия участие в неком тайном и, без сомнения, богомерзком обряде, душой же отвергал его, ибо с детства славился благочестием и богобоязненностью. И, хотя он и передал сыну медальон с еретическим знаком, но лишь как память об отце и славных предках. Богобоязненная Женевьев не желала даже коснуться проклятого знака, и сей медальон надел на Ричарда герцог Шарль.
И был тот обряд сетью,  которой Леворукий уловляет души грешников, дабы горели они вечно в Закатном пламени. Однако же не свершилось погибели душ Ричарда Окделла, его благочестивой матери и дяди, не ведавшего, что творит. Ибо Создатель устроил так, что из четверых, именуемых кровными вассалами Скал, явились лишь двое. А лишь в присутствии всех кровных вассалов мог состояться сей еретический обряд. Говорят, сама святая Женевьев, поначалу уступившая сыновним мольбам, поняла свою ошибку и раскаялась. И послала гонца к графу Тристраму якобы с просьбой приехать в Надор, на деле же – не покидать Таурхолла. И граф Тристрам послушал совета святой Женевьев и не решился губить свою душу участием в сём ритуале, а граф Берхайм сразу после взятия Кабитэлы уехал в Святой град. Графы же Рокслей и Карлион согласились присягнуть Ричарду Окделлу и признать его истинным Повелителем Скал, ибо ставили земные заботы превыше спасения души и желали заручиться поддержкой Первого маршала Талига герцога Эпинэ и Маршала Севера герцога Ларака.
И, хотя обряд был проведён не полностью, служа лишь утешительным обманом для юного Ричарда, нет сомнений, что лишь молитвы святой Женевьев и преподобного Доминика, капеллана надорского замка и духовника герцогской семьи, отвратили от Надора кару Создателя за грех демонопочитания.
Ныне почивший с миром Ричард Окделл чтил память своих святых родителей и ни разу не был замечен в обладании некими силами, что свидетельствует как о ложности самого обряда Посвящения, так и о лживости демонопоклонников. Ибо нет в мире силы, аще не от Создателя, а всякие измышления о древней магии – суть козни Леворукого.

  Окончив чтение, священник закрыл потрёпанный том и отошёл к разожжённому камину.
   - Надеюсь, вы всё поняли, сын мой? - вопросила вдовствующая герцогиня. - Хвала Создателю, вы тверды в вере и не позволите еретическим выдумкам погубить свою бессмертную душу.
  Ричард торопливо кивнул. А ночью, когда все легли спать, долго разглядывал Знак Скал. Неужели это всего лишь серебряная безделушка? Если бы он мог пройти древний обряд!..

  С тех пор он не расставался с медальоном ни днём ни ночью. А вдруг Сила всё-таки есть? Вдруг Повелитель Скал - не пустой титул, а нечто большее? При мысли об этом захватывало дух.

                                  3.


  И вот сегодня матушка желает, чтобы Ричард оставил Знак Скал в Надоре. Наверно, она права... но всё-таки это ужасно несправедливо! Ведь Ричард так мало его носил!
  - Дядя... можно, я поднимусь на Скалу? До обеда ещё далеко, я успею вернуться, - торопливо заверил юноша. Граф Ларак улыбнулся и погладил Ричарда по русой макушке.
  - Конечно, иди.
  Если бы позеленевшие от времени бронзовые вепри могли говорить, то, наверное, рассказали бы, как последний потомок рода еле сдерживал бессильные злые слёзы, покидая Скалу.
  Но когда матушка - как и предупреждал граф Эйвон - велела снять Знак, дабы никто не мог причинить вреда реликвии рода, Ричард Окделл без возражений выполнил приказ. Лицо его было почти спокойно.
  Он будет учиться в Лаик, раз уж того желают король и матушка, а потом отпросится у своего эра и приедет в Надор. И тогда обязательно заберёт Знак! Надо только подождать...     
09.01.2011

[Dama]

                   Эр Эстравен
 
                                     ДЕВОЧКА ИЗ ЭПИНЭ

                        (вечер 16-го дня Зимних Ветров 400 К.М. Надор)

 
                      Бывают удачные браки, но не бывает браков
                      упоительных.
                                          Франсуа де Ларошфуко


                      - Королева! - строго сказал Рудольф. - Вы говорите о
                     святом человеке. Расскажите правду! Скажите, что конунг
                     встал на колени перед постелью и возблагодарил Бога, а
                     затем благородно выполнил свой супружеский долг.
                      - Я уже сказала правду.
                                                 Вера Хендриксен "Сага о королевах"   

                       1.

Не стоило и дальше тянуть с исполнением супружеского долга. Хотя лунные дни миновали всего неделю назад, сегодня ночью Женевьев твёрдо намеревалась стать супругой герцога Ларака не только на словах, но и на деле.

В конце концов, она взрослая женщина, родившая двух здоровых и красивых детей. И ей ещё нет тридцати! Ларак тоже молод и довольно привлекателен. А шрам – пустяки, во время осады ей приходилось видеть и не такое.

Стоя перед зеркалом, герцогиня придирчиво рассматривала своё отражение. Не забыть бы написать Аньес. Пусть пришлёт отвар из корней ириса. Или не стоит? Седая прядь – память о смерти Эдварда. И она нравится Лараку. На днях ветер сорвал с Женевьев капюшон плаща, и, прежде чем она успела вновь его набросить, муж наклонился с седла и чуть коснулся губами этой прядки. Ларак всё время видит её с уложенными на затылке или вокруг головы косами. Что, если распустить… нет, лучше просто переплести косу ниткой жемчуга. Женевьев по праву гордилась своими густыми волосами, тяжёлой волной ниспадающими ниже пояса. Не слишком ли она бледна? Нет, лучше не румяниться, а пощипать щёки, как учила няня. Ларак наверняка заметил её длинные густые ресницы… а вот несколько лишних волосков в тонких бровях ему видеть незачем. Губы чуть бледноваты, но зато не пухлые и не тонкие. Герцогу нравится, когда она улыбается. Но это серое платье… брр! В нём она похожа на призрак.
Что же надеть?

Чёрное, в котором встречала Излом? Нет, ни за что! Тогда они с Лараком были почти чужими, она почти ничего не знала о новом муже. Он ревнует её к Алану, это видно, да и память ещё слишком свежа.

Память об их последней ночи…
       
Последний раз муж делил с ней ложе больше полугода назад. В тот вечер, когда во дворце был праздник в честь победы у Аконы, все смеялись над Бездомным Королём, чьи войска уже подходили к столице… «Эрэа, Вы истинная жемчужина Талигойи, – сказал король, намекая на её жемчуга. И полушутливо заметил: – Герцог Окделл просто счастливец, которому сегодня многие завидуют». Алан сдержанно поклонился: «Ваше Величество, я высоко ценю своё счастье и никому его не отдам». После королевских похвал и восхищённых слов Эпинэ: «Кузина, Вы подобны южной ночи, тёмной, звёздной и манящей» число завистливых женских взглядов возросло больше обычного. А мужчины… мужчины смотрели на неё как на женщину, и – что греха таить – Женевьев было приятно столь пристальное внимание. Зато это не понравилось герцогу Окделлу, и супруги покинули праздник одними из первых.

Алан считал, что им вполне достаточно двоих детей, и после рождения Эдварда Берта, жена дворецкого, готовила для герцогини травяной отвар, предотвращающий зачатие. А Женевьев так мечтала о дочке…
Впрочем, дорогу в супружескую спальню герцог Алан не позабыл. Он навещал Женевьев раз в три-четыре месяца, и обоих это устраивало. Хотя Женевьев и не была столь ревнива, как её мать, графиня Розамунда, она не собиралась давать мужу повод заглядываться  на пригожих служанок.
За время её замужества такое случалось дважды. В первый раз – на четвёртом году замужества, когда Женевьев всё лето гостила в Эпинэ, сначала -  у дяди-герцога, потом – у сестры. Не будь той поездки, она бы, может, и не поняла, что за наследство получила Дейзи, почти сразу после возвращения герцогини вышедшая замуж за плотника из соседнего городка. Во второй – когда Женевьев носила Ричарда. Лиза была племянницей Берты, и та боялась, что молодая госпожа захочет отомстить. Какие глупости! Было досадно, обидно на мужа, Лизу и саму себя, но мстить за мимолётное увлечение – удел мелочных, неуверенных в себе и своём супруге женщин.
Её подруга Аньес Сэц-Ариж во время той поездки была на пятом месяце, но не отказывала своему Клоду в супружеском долге. Верней было сказать – в любовных ласках, потому что тогдашний наследник барона и его молодая жена очень любили друг друга. Они могли себе это позволить. Да и Клодетт, ныне баронесса Сэц-Ариж, молодая мачеха Клода и Жан-Пьера, притворно жаловалась на то, что супруг частенько не даёт ей выспаться. При этом сестра выглядела такой довольной. Словно наевшаяся сметаны кошка, только что не облизывалась. А герцогам и герцогиням остаётся супружеский долг.
После появления на свет Эдварда прежде худощавая фигура Женевьев обрела приятную полноту, и герцог Алан уже не столь поспешно покидал супружеское ложе. Порою он оставался до утра, как было между её возвращением из Эпинэ и рождением Ричарда.
Так было и в ту последнюю ночь.
 
Что тому виной – выпитое ли вино, предчувствие близкой разлуки, чужое восхищение красотой Женевьев – но Алан был так нетерпелив! Стоило Жанне раздеть госпожу и, приготовив постель, выскользнуть за дверь, как герцог Окделл вошёл в опочивальню. От черно-золотого плаща он уже успел избавиться. Когда-то Женевьев насчитала от двери до кровати восемь шагов. И теперь каждый шаг Алана был отмечен падающей на ковёр рубашкой, поясом, штанами… Обычно муж приходил, когда Женевьев уже лежала в постели, а спальню освещали лишь отсветы разожжённого камина. Укрытые от всего мира плотно задёрнутым пологом, супруги знали друг друга скорее на ощупь. Чаще всего Алан, как и она сама, был в нижней рубашке, не мешавшей исполнению супружеских обязанностей, но в тот вечер…Неудивительно, что при виде раздевающегося мужа герцогиня чувствовала лишь всевозрастающее недоумение и досадовала про себя, что не успела лечь в постель. Но взгляд герцога недвусмысленно приказывал оставаться на месте. Прежде чем на муже остались только знак Скал и венчальный браслет, герцогиня, стоявшая у подножия кровати, закрыла глаза. Через минуту, показавшуюся вечностью, она почувствовала поцелуй. Не обычное касание губ, а долгий, требовательный, почти жестокий. Потом её подхватили на руки, опустив на кровать. «Моя эрэа…»  – неужели этот хриплый шёпот принадлежит Алану? От удивления она открыла глаза и встретилась с мужем взглядами. Обычно спокойный, сдержанный, он никогда ещё не смотрел так… Герцогиня вспыхнула от смущения, а руки мужа уже снимали с неё сорочку… В тот час Женевьев чувствовала себя любимой и желанной. Они уснули лишь перед рассветом, и наутро Женевьев хотелось петь от счастья.
Самая волшебная ночь герцогини Окделл.
Она не знала, что через несколько дней под стенами Кабитэлы появится марагонский бастард, а полгода спустя Алана обезглавят по приказу нового короля.
В то утро она улыбнулась мужу, вновь ставшему спокойным и холодным, не подозревая  о том, что в 3-й день Осенних Ветров пробьётся к своему герцогу, чтобы сказать о своей любви – и натолкнётся на растерянность и удивление. Пусть это длилось всего миг, но она успела увидеть глаза мужа. В них читались недоумение, сожаление… но любви в его последнем взгляде не было.
Неужели он ничего не замечал? Или не верил, что она любит его?
Язык может солгать, глаза – никогда. К чему долгие речи, если довольно одного взгляда? Взглядом можно согреть, приласкать, исцелить душу. А можно – ранить сердце. Порой смертельно.
В самом деле, к чему герцогу Окделлу глупые женские признания? Он ведь готовился достойно умереть. Что ж, это ему удалось. А жизнь герцогини, прежде надёжная, как Скала Окделлов, рассыпалась, точно песочный замок, что она строила в детстве на морском берегу, когда они всей семьёй гостили у дяди Лоренцо. Так маленькая Женевьев называла герцога Рафиано, лучшего отцовского друга.   

Женевьев встряхнула головой. Не стоит думать о прошлом. Оно подобно болоту – так же затягивает и топит неосторожных.

              2.

Приход Жанны заставил вернуться к проблеме наряда.
- Жаннетт, скажи – я не очень подурнела за последнее время?
Та лишь лукаво улыбнулась:
- Вижу, ты не берёшь пример с добродетельной вдовы славного рыцаря, что рыдала на могиле шестнадцать лет, оплакивая шестнадцать добродетелей покойного.
Они обе рассмеялись, вспомнив сказку, что рассказывал своей милой Еве эр Раймон.
 - И всё же… скажи честно – я осунулась?
- Если эрэа спрашивает камеристку, то услышит «госпожа прекрасна!». А если Женевьев спрашивает Жанну… пожалуй, эти прогулки пошли тебе на пользу. Конечно, ты похудела, но роды быстро всё исправят.

Если бы их слышал посторонний, то наверняка поразился бы такой фамильярности со стороны служанки. Но Жанна была больше чем служанкой. Скорее старшей подругой, ласковой и заботливой; она напевала песенки и рассказывала сказки не хуже няни. А когда старшим дочерям наняли учителя танцев, с кем ещё Женевьев могла повторять новые фигуры?

А ещё они были сёстрами. Детьми одного отца.
     
…Румяная дочка табунщика приглянулась благородному эру, и её отец, получивший место конюха в замке, не возражал против того, чтобы ей задрали подол. А нагуляет ребенка – ещё лучше! Конечно, многие господа заставляли любовниц вытравить плод. Ну да этот не таков! Он и приданое отсыплет. Жаль, если дура дочка и впрямь влюбилась. В тот же год Николь родила девочку. Такую же хорошенькую, как мать, и с отцовской родинкой на левой груди. А ещё три года спустя герцог Рене нашёл младшему сыну знатную и богатую невесту. Николь просватали за кузнеца из соседнего городка, посулив богатое приданое, но молодая женщина сбежала накануне свадьбы. А через несколько дней рыбаки нашли прибитое к берегу тело… Жанна воспитывалась в семье дяди, пока о ней не вспомнил отец. К тому времени молодая жена подарила ему двух дочерей. Розамунда  ревновала мужа к любой хорошенькой девушке, поэтому прислуга часто менялась. Первое время семилетняя девочка помогала горничным, а через два года госпожа приставила смышлёную служанку к старшей дочери. Северянка, приехавшая в Эпинэ  через полгода после смерти Николь, ни о чём не подозревала, пока не заметила отношения мужа к новенькой. Он частенько называл девочку Жаннетт и был к ней ласков. Южанки быстро взрослеют, и уже в тринадцать скромная и тихая девочка притягивала мужские взгляды. Госпожа, решив проверить её невинность, увидела то, что скрывало платье. Крошечная тёмная точка на высокой груди выдала с головой. Точно такая же была у её старшей дочери, которой прислуживала эта тварь!
Разумеется, маленькой Женевьев неоткуда было знать об их кровном родстве.

Правда выяснилась лишь на четвёртый год супружества.

Перед свадьбой шестнадцатилетняя Женевьев выслушивала последние материнские наставления. Эрэа Розамунда любила давать советы и поучать детей. «Дитя моё,– изрекла графиня, – Вы должны помнить, что Ваш долг – повиноваться супругу во всём. Помните: хорошая жена должна предугадывать желания супруга до того, как он их выскажет. Я знаю, Вы будете верны герцогу Окделлу и родите ему здорового наследника, но прежде всего Вы должны его слушаться. Единственной причиной отказа герцогу в его правах могут быть только лунные дни»
По словам матери, добродетельная супруга должна всячески заботиться о том, как доставить мужу удовольствие. Иначе он заведёт любовницу. Но прежде всего ей надлежит подарить мужу столько детей, сколько он захочет. И сколько даст Создатель, разумеется. Если же через четыре года после свадьбы женщина ни разу не понесла, значит, Создатель покарал её бесплодием. И ей надлежит не только вымаливать прощение грехов, но и привести к мужу здоровую девственницу, дабы его славный род не угас.

Чем больше времени проходило со дня свадьбы, тем чаще приходили на ум эти слова.
Супруг регулярно навещал её, но их старания пропадали втуне. Тогда Женевьев сделала много пожертвований ордену Домашнего Очага, моля о ребёнке. Да и мать была весьма недовольна и обеспокоена. Она специально приезжала в Надор с лучшим лекарем. Но тот лишь развёл руками: «Эрэа, Ваша дочь вполне здорова. Однако бывает так, что слишком сильное желание иметь потомство запирает чрево. Порою же женщина думает, что понесла, однако её чрево пусто. Утешьтесь, ибо так заповедал Создатель, дабы ограничить человеческие стремления». Врач посоветовал на время прекратить сношения и отвлечься от мыслей о ребёнке.
Когда немного успокоенная этими словами мать удалилась в отведённые ей покои, Женевьев попросила мэтра Дина осмотреть Жанну. Если ей и впрямь было суждено остаться бесплодной, то пусть наследник герцогов Окделл родится у её верной подруги и камеристки. В невинности девушки герцогиня не сомневалась – недаром ревнивая Розамунда обучала своих старших дочерей, как осматривать молоденьких пригожих служанок. Клодетт это нравилось, она охотно помогала ревнивой матери. Женевьев же упрямо отказывалась. Лишь обещание матери приставить к ней новую камеристку заставило её смириться с приказом. Последние два года в родительском замке Женевьев под присмотром Жабы (так она про себя называла Жавотту, доверенную служанку графини) проверяла Жанну, но после замужества и переезда в Надор унизительная для обеих процедура была благополучно позабыта.
Жанна до сих пор привлекала немало восхищённых взглядов, а уж десять лет назад… это может показаться глупостью, но Женевьев испытала мимолётную зависть при виде торопливо прикрывшейся руками обнажённой служанки. Пусть её кожа, благодаря матери-северянке, была белее, чем у Жанны, зато маленькие полудетские холмики её грудей не шли ни в какое сравнение с полными и упругими полушариями, увенчанными недозревшими вишенками сосков.
Но все мысли о будущем наследнике мгновенно позабылись, стоило увидеть на левой груди Жанны крошечную родинку. Словно отражение той, что видела сама Женевьев во время купания. Отец  говорил, это знак того, что Ева – настоящая Эпинэ. У него, и у дяди Гастона, и у покойного дедушки Рене была точно такая же.
Так вот почему мать так ненавидела Жанну!

Далёкой уже осенью, когда  Женевьев минуло всего двенадцать с половиной,  девочка сильно простудилась. Лихорадка долго не хотела выпускать её из своих когтей. Ещё чуть-чуть – и новой герцогиней Окделл стала бы Клодетт.
Металась в горячке и Жанна. За то, что не уследила за госпожой, семнадцатилетнюю девушку публично высекли. И трудно сказать, что стало причиной болезни – сама порка или пережитый позор.
Будь воля Розамунды, девушку бы вышвырнули из замка, а то и повесили бы, умри Женевьев. Но пока хозяином замка оставался Раймон Эпинэ – жизни Жанны ничто не грозило. Она была его старшей дочерью.

Теперь Женевьев сама удивлялась своей слепоте. Разве у простолюдинки могли быть такие тонкие запястья? А эти брови вразлёт – точь-в-точь, как у неё! И кожа Розы, молочной сестры и камеристки Клодетт – разве она такая же нежная, как у Жанны?
Создатель! Неужели она могла не разглядеть старшую сестру?   
В тот вечер они с Жанной долго сидели, держась за руки, и говорили, говорили…  вспоминали детство, Жанна рассказала о матери и призналась, что герцог Окделл был осведомлён о её происхождении. А несколько месяцев назад – прости, что не сказала, я боялась тебя огорчить – эр Алан позвал Жанну и сказал, что если герцогиня бесплодна, ей придётся родить наследника. Нет, герцог не осквернит супружеское ложе и не позовёт в Гербовую башню. У него были женщины до женитьбы. И где-то же он с ними встречался?

Так в то лето она, неожиданно для себя, обрела старшую сестру.
Отныне, оставаясь наедине, Женевьев частенько называла сестру Жаннетт, а та звала её Евой. Так называл старших дочек Раймон Эпинэ.

Женевьев помнила отца улыбающимся, с весёлыми искорками в чёрных глазах. Он обожал лошадей, и табуны Раймона были не только лучшими во всей Талигойе, но и славились за её пределами. Любил пиры и охоту. В их доме вечно кто-то гостил, поскольку у отца было множество друзей, а радушие Эпинэ, как и их воинские таланты, вошло в поговорку.
Тяжело раненый в битве под Эр-При, Раймон тем не менее удержал фланг, что позволило брату-герцогу разгромить армию Уэрты, а затем вышвырнуть её жалкие остатки за пределы Талигойи.
Тогда Женевьев и Клотильда, которую все звали просто Клодетт, готовы были часами слушать отцовские рассказы о сражении и о подвигах славных предков. Близняшки, Жаклин и Полина, были ещё слишком малы.
 
Женевьев была старшей из четырёх дочерей Раймона Эпинэ и его супруги Розамунды, троюродной племянницы тогдашнего графа Гонта. Этот брак был устроен по желанию её деда, герцога Рене. Тот надеялся, что младший сын остепенится и станет уделять больше внимания делам семьи. Говорят, в юности отец был весёлым, неугомонным любителем путешествовать. Он объездил всю Талигойю, был и в Святом граде, и в соседних государствах. Маленькой Женевьев нравилось слушать его рассказы о далёких землях, о тамошних чудесах и диковинках. К несчастью, эрэа Розамунда так и не смогла подарить супругу наследника. После рождения близнецов стало ясно, что больше детей не будет. С тех пор мать стала ещё строже относиться к дочерям. И если младшие близняшки были ещё слишком малы, чтобы огорчать родителей своим поведением, то двум старшим приходилось несладко. Особенно Женевьев.
Так уж вышло,  что старшая дочка была любимицей отца, а Клодетт – матери. Раймон Эпинэ любил повторять, что во всей Талигойе нет девочки красивее его Евы. До сих пор иногда снится, как вошедший в детскую отец подхватывает Женевьев на руки: «Я соскучился по моей малышке!» Мать считала, что он слишком многое прощает старшей дочери, смотря на её шалости сквозь пальцы. Во время отлучек мужа эрэа Розамунда была особенно строга с детьми и слугами, принеся в дом мужа вместе с богатым приданым обычаи своей семьи. Она полагала, что и слуг, и детей нужно держать в строгости, наказывая за каждый проступок. К двенадцати годам Женевьев не единожды оставалась без сладкого, сидела взаперти в своей комнате, занимаясь рукоделием, выслушивала бесконечные выговоры…

Женевьев грустно улыбнулась воспоминаниям.
- А ты хорошо помнишь наставления мэтра Дина? Кажется, сегодня ночью они тебе понадобятся, – смеющийся голос Жанны вернул её в зимнее утро.

                            3.

О да!
Женевьев до сих пор помнила каждое слово разговора с врачом. Уж верно, сам Создатель сделал так, чтобы именно этот человек приехал в Надор. Поистине, ему были открыты не только многие тайны человеческого тела, но и сокровенные уголки души. С тех пор Женевьев неизменно ставила свечу пред образом святого Андрея, молясь о здравии Андреаса Дина из Старой Придды. Почти полгода, как его душа в Рассвете. Во время осады врача убило стрелой…   

…Мэтр Дин, явно удовлетворённый осмотром, наконец позволил девушке одеться. Пока Жанна торопливо накидывала сорочку, поправляла платье, мэтр объявил, что милая Жанна вполне может родить хоть десяток. Как и эрэа герцогиня. А потом он спросил, не боится ли Женевьев своего супруга? Вернее, не столько герцога Алана, сколько его ночных приходов к жене. Мэтр Дин годился Женевьев в дедушки,  а его понимающая улыбка заставляла рассказать всё-всё. Даже то, в чём Женевьев не призналась бы и родной матери.                   
Супруг навещал Женевьев почти каждый месяц, когда герцогиня уже лежала в постели. Иногда мог прийти пораньше и помочь жене раздеться. Вернее, снять верхнее платье и драгоценности. Если Женевьев была в обычной, не супружеской сорочке, специально сшитой для неё матерью, она поднимала подол повыше, чтобы мужу было легче.
Накануне свадьбы Розамунда так напугала старшую дочь рассказами о первой брачной ночи и советами, как выдержать это испытание, что, оставшись с мужем наедине, Женевьев с трудом скрывала свой страх. Погружённая в полумрак опочивальня так не походила на её девичью спаленку в родном замке! Кровать казалась такой огромной. А тяжёлый багряный бархат полога, расшитый золотом, был слишком мрачным. То ли дело лёгкий белый шёлк, расшитый красными и золотыми цветами и отороченный алыми лентами! Чтобы успокоиться, Женевьев схватилась за запястье, украшенное новеньким браслетом, провела пальцами по выгравированному надорскому гербу. Она – герцогиня Окделл. Это её замок, её муж и её долг перед родом Окделлов и родом Эпинэ. Никто не посмеет назвать дочь Раймона Эпинэ трусихой! И пусть герцог Окделл сейчас кажется чужим, это ложь, во всём виноват неверный отсвет камина. Страх ушёл, уполз далеко-далеко, когда юная герцогиня встретилась взглядом с супругом. Осталось лишь смущение, приличествующее всякой новобрачной.
Герцог хотел было подхватить супругу на руки и уложить на кровать, но он был уже раздет… совсем голый… румянец стыда залил не только щёки Женевьев, но и шею, и плечи. Она зажмурилась и медленно поднялась по четырём ступенькам возвышения, на котором стояло супружеское ложе. Дубовые ступеньки, низкие и широкие, украшенные изображениями вепрей, помнили многих Повелительниц Скал. Что ж, урождённая Эпинэ исполнит свой супружеский долг не хуже своих предшественниц. Поцелуй Алана пах вином, а его борода неприятно кололась. Раньше Женевьев целовали только в щёку, и она смеялась: «Батюшка, щекотно!» «Смирение и терпение, дитя моё! Смирение и терпение!» – словно наяву она слышала голос матери. Легко приподняв Женевьев, супруг приспустил сорочку с плеч, обнажив герцогиню почти до пояса. Первым побуждением было прикрыть маленькие – куда меньше, чем у Клотильды – холмики грудей. Но Женевьев сдержалась, лишь чувствовала, как горит от стыда её лицо. Она зажмурилась, чтобы не видеть мужа. Довольно было слышать его учащённое дыхание и чувствовать руки, гладящие то здесь, то там. Дальнейшее помнилось обрывками. Оказалось, страх не уполз, как ей показалось, нет – ледяная тяжесть давила живот, то отпуская, то наваливаясь с новой силой. Она ждала того, о чём предупреждала матушка. «Помните, Вы не должны кричать. Этим Вы оскорбите мужа и Создателя».  Наконец это случилось. Герцог Алан шептал что-то успокаивающее, а Женевьев плакала от облегчения. Всё оказалось не так страшно, как говорила матушка. Герцогиня  улыбнулась мужу  и только тут почувствовала, что на ней уже нет сорочки. Она ойкнула от неожиданности. Страх ушёл, а стыд и смущение никуда не делись. Захотелось поскорее спрятаться под одеялом. К счастью, герцог Алан вскоре перестал делать это и почти сразу уснул, а она так и не сомкнула глаз до самого рассвета. Было ли причиной пережитое волнение или просто рука мужа, лежавшая поперёк груди, не давала пошевелиться, или дело было в скомканной рубашке, свисавшей с изножья кровати – сейчас уж и не скажешь.
Когда наутро пришли поздравить новобрачных. Алан улыбался и шутил. Он был доволен. А вот она с трудом сдерживалась, чтоб не укрыться с головой от этих взглядов, шуток, смеха… а сквозь смущение пробивался гнев: как кто-то посмел усомниться в чести Эпинэ?         
Позже она привыкла и к поцелуям, и к торопливым супружеским ласкам, никогда не жалуясь на усталость, даже если проработала весь день. Это ведь только кажется, будто благородная эрэа сидит за вышиванием очередного платочка, знай отдавая приказания слугам. За всем нужно присмотреть, всюду успеть. Нет,  Женевьев никогда не жаловалась, никогда не отвергала мужа, встречая его улыбкой. Никогда не ревновала его. К счастью, Алан был достаточно благоразумен, чтобы не уделять внимания замковым служанкам. Хотя Женевьев несколько раз перехватывала его взгляды, обращённые на милых крестьяночек, она старалась не обращать на них внимания. Пусть улыбается белокурой милашке, треплет по румяной щёчке – разве это измена? Мать предупреждала, что таковы почти все мужчины, но Женевьев не собиралась уподобляться  ей. Над графиней Розамундой втихую потешалась вся округа. Нет, Женевьев ни капельки не ревновала, но всё равно было неприятно. Она сдерживалась, убеждая себя, что с рождением ребёнка всё изменится, но Всемилостивый не спешил посылать сына.

Выслушав её, врач понимающе хмыкнул и посоветовал в будущем быть поласковей с мужем.  Воспитанная в строгости, Женевьев была вполне довольна ласками Алана, а невольно услышанные разговоры прислуги об этом вызывали невольное отвращение.
Оказалось, она ошибалась. Мужу недостаточно двух-трёх поцелуев, его надлежит поощрять. Мудрый старик был очень тактичен и ненавязчиво, как бы между делом, дал несколько деликатных советов. Не бойтесь обнять герцога, когда он придёт в следующий раз. Ну что ты, детка, он будет очень рад и не подумает о тебе плохого. Любовь послана нам Создателем ради продолжения рода, потому-то у вас с мужем ничего и не получается. И не стоит ограничиваться одной ночью в месяц. Пусть герцог Алан почаще навещает свою прекрасную эрэа. Надо лишь помнить, что ничего постыдного или запретного в этом нет, ибо они – законные супруги.

Советы врача помогли. Разумеется, герцог считал, что это мать указала старшей дочери верный путь к мужскому сердцу.

                  4.

Графиня Розамунда довольно быстро уговорила зятя отпустить Женевьев в Эпинэ. Отец так скучает по своей девочке! К тому же Клотильда так мечтает о встрече со старшей сестрой!

Клодетт вышла замуж в тот же год, что и Женевьев, дабы спасти в буквальном смысле слова подмоченную репутацию. Девушка чуть не утонула в реке, когда судорогой свело ногу, и Раймон Эпинэ отдал дочь в жёны её спасителю. Если быть точным, то его господину, поскольку сей подвиг совершил один из слуг. А будь у Клодетт побольше мозгов, она бы не сбежала из-под материнского присмотра с одной служанкой, а взяла бы подобающую свиту. И не только женщин, но и воинов. Тогда бы отец выдал её замуж не за кого попало, а за надёжного, хорошо знакомого человека. И были бы в гербе её мужа не еловые, а сосновые ветви. Но что сделано, то сделано. Теперь Клотильда Эпинэ звалась баронессой Сэц-Ариж.

Барон Сэц-Ариж успел похоронить двух жён, старшие сыновья уже порадовали его внуками, а младшая дочка приходилась мачехе ровесницей. При первой встрече с бароном Женевьев про себя поблагодарила Создателя за то, что стала женой герцога Алана. Разве пожилой, слегка располневший барон мог сравниться с её молодым и красивым мужем? Однако, хотя лицо хозяина замка уже прорезали морщины, радушная улыбка, которой он встречал гостей, искупала этот недостаток.
Разумеется, столь высокую гостью приняли со всем почётом, а соседи барона так и слетелись в замок, дабы хоть одним глазком узреть молодую герцогиню. В багряном платье, отделанном чёрными шёлковыми лентами, с золотой диадемой на чёрных волосах Женевьев была чудо как хороша. Рядом с ней Клодетт казалась дурнушкой. Хотя на самом деле младшая сестра могла похвастать более пышными формами.
Мать настоятельно советовала старшей дочери погостить у Сэц-Арижей всё лето, и поначалу Женевьев это не казалось трудным. Но чем дальше, тем больше хотелось вернуться в Надор.
Дело было в сестре.

Клодетт, как племянница герцога Эпинэ, до приезда Женевьев считалась первой дамой в округе. Теперь же её положение в обществе пошатнулось. Клодетт не знала, сможет ли вернуть былое влияние после отъезда сестры, и старалась ей досадить.
Как и сама Женевьев, Клотильда была бездетна. У барона было достаточно наследников, поэтому по его желанию Клодетт принимала некое снадобье. Впрочем, не похоже было, чтобы сестра жалела об отсутствии детей.
Если невестки барона - Аньес и Люсиль, которую чаще ласково называли «крошка Люсиль» за её маленький рост, искренне сочувствовали молодой герцогине, то Клодетт втайне злорадствовала.

Они никогда не были близкими подругами, даже в детстве. Женевьев любила проказничать, а тихая, вечно ходившая с опущенными долу глазками Клодетт подсматривала, подслушивала, ябедничала. Клодетт вечно хотелось того, что имела старшая сестра. Сначала это были новые платья, игрушки, потом – знатный и богатый жених. «Ну почему я не родилась первой?» – и Клотильда Эпинэ капризно топает ножкой.
Когда Женевьев чуть не умерла от лихорадки, то вскоре стала замечать, что Клодетт всячески пытается сделать ей  гадость, словно мстит за упущенную возможность стать герцогиней Окделл.
Когда же она узнала, что в тот день и час, когда Клодетт тонула, по берегу должен был проезжать молодой граф Агирре, последние сомнения отпали. Всё было подстроено, и как, должно быть, досадовала Клотильда Эпинэ, когда Создатель – или Леворукий – заставил графа задержаться на постоялом дворе.

Старшая невестка барона, Аньес, хоть и была всего на год старше Женевьев, успела подарить мужу троих и теперь носила под сердцем четвёртого.  И. хотя будущая и нынешняя баронесса Сэц-Ариж часто ссорились, Женевьев чаще вставала на сторону Аньес. Вскоре обе женщины стали подругами. Сидя за рукодельем, они болтали о самых разных вещах. Выяснилось, что Клодетт, едва появившись, за спиной мужа заигрывала с пасынками. И когда по округе разнеслась  песенка «Клод и Клодетт: да или нет?», разъярённый барон чуть не лишил старшего сына наследства. Счастье, вовремя одумался. Клотильда потом жаловалась на синяки. Притворщица! Ей наверняка досталось куда меньше, чем следовало бы!
Да и окружающие относились к женщинам семейства Сэц-Арижей по-разному. Люсиль, жена Жан-Пьера, была всеобщей любимицей и «королевой кружевниц», как нежно звал её муж. Об Аньес нечего и говорить – стоило будущей баронессе отдать приказ, и слуги тотчас бросались его выполнять. Она не баловала детей, но любила, и, глядя на это семейное счастье, Женевьев мечтала о большой и дружной семье. А Клодетт почти никто не воспринимал всерьёз, считая кем-то вроде игрушки барона.
Но кому, как не герцогине Окделл, было знать, что под обличьем бабочки скрывается оса!
А Клодетт не уставала жалить.
То, заметив, как сестра перечитывает письмо мужа, спрашивала, много ли в Надоре красивых служанок.
То покупала зелёный шёлк – на платье дорогой сестрице: «Ах, как сюда пойдут изумруды! Ваша красота, дорогая сестрица, так велика, что я  боюсь за барона и моих милых мальчиков. И неужели вы станете соперницей вашей бедной сестры?»
Или с видом воплощённой невинности спрашивала, какой монастырь ближе всего в Надору. «Ведь бесплодная женщина должна покинуть мужа, дабы он мог вступить в новый брак, и замаливать свои грехи в тиши святой обители»
А то, заметив, как герцогиня зовёт служанку «Жаннетт», округляла глаза: «Сестрица Ева, так вот почему вы до сих пор бесплодны! Вам, наверное, противны мужчины. О, бедный герцог Алан!»
Женевьев сдерживалась из последних сил, чтобы не ответить тем же. Негоже столь знатным дамам, да ещё родным сёстрам, ругаться. Она мысленно считала дни до отъезда.
Наконец двадцатого Летних Молний они уехали в Надор.

Алан выглядел обрадованным и действительно скучавшим по супруге, и жизнь вскоре вошла в привычное русло. Может, ему и впрямь не хватало жены, может, мэтр Дин что-то шепнул герцогу на ухо, но он стал чаще навещать Женевьев и оставался с нею до утра. Исполняя совет врача, герцогиня училась обнимать мужа, пока робко гладить его грудь и плечи… Алану тоже хотелось разнообразия, и он не только не был против этих попыток, но и подсказывал жене. Разумеется, ни о какой страсти и речи не шло, но в их отношениях появилась особая теплота. Герцогиня стала ожидать визитов супруга не как тягостного испытания, но как чего-то приятного. Смущение понемногу отступало. Она становилась опытнее и смелее.  Да и Алан с тех пор навещал Женевьев не из одной лишь обязанности, а она, словно после этой поездки открылись глаза, стала подмечать малейшие перемены в его настроении.
Любила ли она Алана? Раньше Женевьев твёрдо сказала бы «да», сейчас затруднилась бы с ответом.  Да, он был молод и красив, умён и благороден. К тому же герцог, владеющий целой провинцией, да ещё и Повелитель – много ли надо в шестнадцать? Особенно весной, когда жизнь так прекрасна, а счастье – вот оно, совсем рядом.
После того, как супруги отпраздновали двадцатилетие Женевьев не только балом в её честь, но и проведённой вместе ночью, герцогиня наконец-то понесла. И в последний день Зимних Молний на свет появился Ричард. Долгожданный наследник. Надо ли описывать счастье, царившее в Надоре?


Если Создатель благословит, следующий Круг они встретят втроём. Герцог и  герцогиня Ларак и их малыш.
Сегодня вечером она сделает первый шаг. Может, ограничиться ужином в его или её покоях? Право же, она робеет как невинная девушка! И эти воспоминания…
Но что же всё-таки надеть к ужину?
12.01.2011

[Dama]

                   Эр Эстравен

  Если на прошлой неделе мы знакомились с детством и юностью Женевьев, то сегодня вниманию читателей предлагается история Гвидо Ларака.    А поскольку, с точки зрения Франциска, воинский талант у его капитана в крови, скажем пару слов и о семье.    Не только герцогам Окделл гордиться своим родом!

 Точный вид, цвета герба и девиз Лараков - моё. (Автор)
   

                                   От МАЛЛЭ ДО НАДОРА.

                                (вечер 16-го Зимних Ветров 400 К.М. Надор)

                                   Судьба всё устраивает к выгоде тех, кому она
                                   покровительствует
                                                     Франсуа де Ларофшуко


                                   Вы погибнете все. Кто в сраженьях, кто в море...
                                   Я уйду не один, но как мало уйдет!
                                   Вместе с Рыжим Бастардом в седом Альбионе
                                   Променяю свой драккар на графский феод.
                                                                эрэа Алькор


                                       1.
 Гости уехали. За окном мела поднявшаяся после обеда вьюга, и можно было сидеть в кресле у камина, попивая вино и читая найденный в библиотеке фолиант.

Враньё это, что грубый и ограниченный вояка не способен оценить сокровища книжной премудрости, а сыну торгаша незачем тратить время на глупые баллады. Гвидо любил читать, знал и талиг, и кэналлийский, а Марсело Ардилья охотно обучил сына лучшего друга игре на гитаре.
Собственно, Марсело был другом Этьена Ларака точно так же, как его отец дружил с дедушкой Рубеном. В 308-м, когда в Южную Эпинэ вошли войска Максимилиана, соберано Диего пришёл на помощь герцогу Эпинэ. Лараки никогда не отсиживались дома, предоставляя войну и почести герцогским и баронским дружинам. И так вышло, что Хосе Ардилья и молодой тогда Колен Ларак вместе ходили в разведку, вместе бежали из плена. Кэналлиец был ранен, только поэтому врагам удалось захватить их. Позже оказалось, что братья Хосе погибли на войне, и старик Ардилья был бесконечно благодарен Колену за спасение младшего сына. Ардилья был дором, хоть и не реем, конечно, а мелкопоместным дворянином. Так что Хосе стал наследником поместья и неплохих виноградников. Ларак ещё лет десять прослужил наёмником, пока не остепенился и не осел в Рафиане, недалеко от границы с Кэналлоа. Хосе стал Избранным отцом его первенца. Всего у Колена Ларака было четверо сыновей: Рубен, Колен-маленький, Ален и Жюстен. Кроме них, жена подарила ему трёх очаровательных дочек. Он первым в роду занялся торговлей, хотя отец, дед, братья Колена были почтенными хлебопёками из Маллэ. Говорят, прапрадед служил в замке у самого господина графа!
Это были мирные и спокойные годы. Их можно было бы даже назвать счастливыми, если б кое-кто из двоюродных дедушек и дядюшек не занялся контрабандой. Второй сын прадедушки в конце концов сплясал с пеньковой тётушкой, а теперь и названный в его честь родной дядя играет с властями. Один двоюродный дед ушёл в море, и больше о нём никто ничего не слышал, другой не дожил до двадцати. Так что главной надеждой и опорой прадедушки Колена на старости лет стал первенец. И кто знает, как бы всё повернулось, не соберись Рубен проведать родню из Маллэ.
Ехал на свадьбу, а вышли похороны.
Именно в тот месяц войска Уэрты вошли в Эпинэ. На переправе через Каделу обоз был разграблен, а люди убиты. Стариковское сердце не выдержало двойного удара. И неизвестно, что сыграло роковую роль: то ли смерть последнего сына, то ли весть о вторжении. «Я их дедов колотил, и вы, парни, бейте что есть силы. Покуда назад за свои горы не уберутся», – вот и всё, что, умирая., Колен Ларак сказал внукам. Колена-контрабандиста в то время не было рядом, только старший и младший братья. Этьен и Арсен. Дядя Арсен, не слишком любивший торговлю, подался в наёмники, и вскоре выяснилось, что с мечом он управляется куда ловчее, чем со счётами. Через год после рождения Гвидо дядя вступил в дружину графа Дорака.
Этьен Ларак, хоть и не хуже брата управлялся с оружием, предпочитал поддерживать войска Эпинэ своевременным подвозом оружия, доспехов, фуража и провианта. «Война – ещё не причина не жить счастливо», – любил повторять он. Отец обосновался в Маллэ ещё до войны и не захотел бросать дом и лавку. А потом он встретил будущую жену. Люсьена Паре была родом из Эр-Сабве, и постоялый двор, которым владел её отец, сожгли агары. Жерар Паре почесал в затылке, и вопреки мольбам жены уехать из охваченной войной провинции куда-нибудь на север, перебрался в Маллэ, где у него были друзья. Отстроился лучше прежнего, а кухня в «Голубке и голубке» вскоре прославилась на весь городок. Ванина, младшая дочка Жерара, вышла замуж за одного из графских дружинников, а старшая, Люсьена, стала хозяйкой в доме уважаемого купца Этьена Ларака. В тот же год она подарила мужу малышку Марселу, а год спустя на свет появился Гвидо.                 
Гвидо хотели назвать Жюльеном или Жюстеном – в семье шли споры, но за пару недель до его рождения пришла весть о смерти прадедушки по материнской линии, и мальчика нарекли в память о нём. А младший братишка получил имя  в честь прабабушки Эжени, жены прадедушки Колена. Эжен был моложе брата на целых шесть лет, а родившаяся между ними Софи – всего на три года.

Не будь войны, жизнь Гвидо наверняка сложилась бы иначе.
Может, он всё-таки и стал бы наёмником, как прадедушка в молодости, а может, продолжил бы семейное дело. Завершил бы начатое дедушкой Рубеном и открыл бы лавку в самой столице.  А если и попал бы в Надор, так разве что по торговым делам.

Это была бы тихая и спокойная жизнь. Может, у Гвидо сейчас были бы жена и дети, а может, он только искал бы жену. Прошлой осенью ему минуло всего двадцать восемь, а отец женился в тридцать. Свадьбу сыграли шестнадцать дней спустя после матушкиного шестнадцатилетия.     
Но что толку говорить «если»!
Может быть… какое «может быть», если та жизнь принадлежит совсем другому человеку.

Не маленькому мальчику, жадно слушавшему рассказы дяди Арсена и дяди Сержа о боях и стычках, казавшихся тогда настоящими битвами.
Не десятилетнему мальчишке, нежданно-негаданно ставшему главой семьи. Оба дяди погибли под Эр-При, а отца той же осенью убили агарийские дезертиры и мародёры. Он пал в бою, как истинный внук своего деда. Но как обидно и несправедливо – пережить двадцать лет войны и погибнуть после победы и заключения мира. И пусть власти в конце концов поймали и ту шайку, и несколько других, украсив деревья на страх прочим разбойникам, это не могло вернуть к жизни погибших. Люк Корде, бессменный помощник отца, отстал на пару часов, потому и остался жив. Он похоронил Этьена Ларака, а через два года, после смерти Эжена, помог перевезти его прах в Маллэ. Матушка не слишком верила в сломавшуюся повозку, но помалкивала. Люк наверняка бы не отказался от женитьбы на молодой вдове, но Люсьена Ларак держала его на расстоянии.
Уже много позднее, когда Гвидо стал взрослым мужчиной, матушка призналась, что останься дядя Арсен жив, она могла бы выйти за него. Ещё десять лет назад Люсьена Ларак имела поклонников. Не то чтобы она хранила верность памяти погибшего – любая скорбь рано или поздно проходит – скорее не находила среди сватавшихся к ней пожилых вдовцов достойного. Она и дочерей остерегала от поспешного замужества.
Спокойная и рассудительная Марсела нашла себе хорошую пару, а вот Софи не повезло. Такая же наивная болтушка, как тётушка Нина, она выскочила за первого же пригожего парня, восхищавшегося её красотой и дарившего всякие безделушки. А потом плакала в подушку, не смея пожаловаться на его многочисленные измены и свои синяки. После рождения третьей дочери муж стал поколачивать Софи, ревновать её почём зря. Можно подумать, хоть одна из его многочисленных любовниц смогла родить ему сына!
Тогда же, когда пришла скорбная весть, Гвидо пообещал отомстить за смерть отца. А для этого надо выучиться владеть оружием. И матушка попросила Грегуара Лиможа, командира покойного дяди Сержа, давать Гвидо уроки. Господин Лимож покалечился под Эр-При – ему отрубило ногу по колено – и потому вышел в отставку.
Гвидо схватывал всё на лету, а вскоре его друзья тоже попросились в обучение. Сначала за компанию, потом понравилось. Двое сыновей плотника с той же улицы, да деревенский сирота, приведённый тёткой в обучение к Этьену Лараку за полтора года до его гибели. Эдмон, Жермон и Антуан. Братья были погодками, Жермон, младший, всего на пару месяцев старше Гвидо. Антуан был самым старшим – ему уже минуло двенадцать. Тем не менее именно Гвидо считался заводилой и в детских играх, и позднее, когда они начали учиться у Лиможа, он был лучшим. Если Антуану было довольно разучить финты и приёмы, то юный Ларак расспрашивал о сражениях, пытался понять, что и как пошло неправильно и что надо было сделать, чтобы победить. Точно так же, навещая тётушку, служившую в замке, он старался подмечать и запоминать любые детали.
А когда слух о лучшем ученике бравого Лиможа дошёл до самого графа, тот решил проверить его умения. Гвидо в ту пору шёл тринадцатый, так что сражаться на учебных клинках выпало с оруженосцем господина графа. Поединок был трудным, как-никак его соперник учился куда дольше, но Гвидо всё равно победил. Стефан – так звали его противника – был раздосадован. Но он не затаил зло на выскочку, а, напротив, предложил почаще тренироваться. Сначала они встречались раз в месяц, а потом, когда обоим минуло четырнадцать – раз в неделю. У них со Стефаном нашлось немало тем для бесед. Госпожа Люсьена желала видеть детей образованными, да и Этьен Ларак собрал маленькую библиотеку. И пусть, в отличие от Стефана, Гвидо не умел слагать стихи, зато он знал в них толк. Благодаря этой дружбе Ларак вызубрил все правила этикета. Стефан смеялся и говорил, что рано или поздно Гвидо станет рыцарем, если найдёт себе подходящего сеньора. «Ты уже придумал себе герб?» – это была их шутка.
Знать бы, что приятель думает сейчас. Ведь наверняка известие о гибели герцога Окделла и браке его вдовы с капитаном наёмников уже добралось до Эпинэ.
Сейчас провинцией управляет Эдмон Эпинэ, младший брат герцога Шарля. Наверняка герцог написал ему о новом замужестве кузины Женевьев. И можно ставить мориска против водовозной клячи, что эрэа Розамунда уже знает об этом возмутительном браке. Если уж она была недовольна отказом одной из младших дочерей выйти за графа Гонта, как мечтала маменька, то союз с выскочкой-простолюдином… остаётся надеяться, что ей хватит ума не проклинать старшую дочь. Кто-кто, а Женевьев уж точно в этом не виновата.

                     2.

Женевьев…
Они с Себастьяном разговаривали в соседней комнате, когда услышали подозрительный шум. И почти сразу заглянул Готье: «Алву убили». Они с Колиньяром поспешили за ним. Там уже распоряжался Франциск, Манрик гневно сжимал кулаки, а убийца усмехался ему в лицо. Он знал, что его ждёт, и не боялся. И тут… она появилась с другого конца комнаты, растолкав воинов и придворных. Такая хрупкая в чёрно-золотом платье, женщина повисла на шее мужа. Ларак не видел её глаз, её лица, но хватило услышать этот взволнованный голос, чтобы невольно позавидовать преступнику. Счастлив тот, кого так любят. Проклятье… иногда слишком хорошее зрение оказывается лишним. Он заметил промелькнувшее на лице этого счастливца недоумение, сменившееся растерянностью. Словно этот русоволосый мужчина не ожидал ничего подобного. Он так и не сказал жене ни слова, впрочем, Манрик и не дал им времени.
Так они и ушли в сопровождении полутора дюжин воинов – гордо вздёрнувший подбородок убийца соберано и подталкивающий его Эммануил.
А она осталась. В окружении врагов. Её никто не трогал, не пытался подойти и заговорить. Ларак не мог видеть лица женщины, но хватило этой гордо выпрямленной спины, развёрнутых плеч, высоко поднятой головы, чтобы восхититься её мужеством и стойкостью. Стоявший рядом Себастьян что-то сказал – но что, Гвидо не расслышал. Ему было не до того. Солнечный луч, пробившийся через окно, коснулся узкой диадемы, лежавшей на чёрных волосах, и как же это было красиво! Время точно застыло. Наконец один из воинов, ушедших с Манриком, такой же рыжий, как верный вербовщик Ларака, принёс весть о казни. Женщина даже не вздрогнула. Только ещё больше напряглась. «Будьте вы прокляты!» - надо было слышать, как она это сказала. Ощущение долгожданной победы потускнело. «Подойдите, Ларак» - и он шагнул раньше, чем задумался, зачем его зовёт Франциск. Согласен ли он? А почему бы нет? Гвидо словно со стороны слышал собственный голос, видя лишь расширившиеся от ужаса и жгучей ненависти глаза невесты. Невесты? На что он только что согласился? И кто-то шальной и отчаянный, притаившийся внутри, вечно толкавший Гвидо на всякие авантюры, спросил: «А чем ты хуже покойника? Спорим, что ещё до нового Круга ты услышишь «я тебя люблю»?»
Лишь в дворцовой часовне, когда порядком перепуганный последними событиями святой отец спросил имена брачующихся, он узнал, как зовут невесту. Лицо Женевьев было бледным, но спокойным, а в тёмно-серых глазах застыли боль и покорность судьбе. Тонкие пальчики, на минуту задержавшиеся в его ладони, показались ледяными. На церемонии присутствовали лишь служанка эрэа Женевьев да Себастьян Колиньяр, не преминувший поздравить новобрачных. «Смотри, береги жену! Это ж не моя дочка мельника, а настоящая Эпинэ! Чуешь, с кем ты нынче в родстве?» - хлопнул он Гвидо по плечу. И только после этих слов пришло осознание, что это всё не сон, не пьяный бред, а самая настоящая правда. Он, Гвидо Ларак – отныне и навеки герцог и хозяин Надора.. И гладкий золотой браслет был звеном цепи, связавшей его с красивой бледной незнакомкой.
Себастьян ушёл, пообещав устроить вечерком пирушку в честь новоявленного герцога, а они всё стояли в дворцовом коридоре. Служанка, как ей и полагалось, держалась поодаль, время от времени одаривая нового супруга своей госпожи неприязненными взглядами. Женевьев смотрела куда-то вдаль, а он – на неё. Может быть, всё не так плохо, как кажется? «Надеюсь, – а голос-то звенит от еле сдерживаемых слёз, – вы дадите мне хотя бы четыре дня, дабы я могла достойно оплакать герцога Окделла». Да что она себе вообразила? Что он бревно бесчувственное и вот прямо сейчас потребует исполнения супружеских обязанностей? От возмущения Гвидо почти нагрубил жене: «Да хоть четырежды четыре! Скорбите сколько вам угодно… моя эрэа!» Потом была встреча с герцогом Эпинэ, которому Гвидо с лёгким сердцем препоручил свою… супругу. В конце концов, впереди было ещё немало дел и забот.
Его воины, с которыми Ларак прошёл немало хорн и боёв (некоторые из них помнили своего капитана простым наёмником) пили вино из дворцовых погребов за победу, удачу и здоровье своего капитана и его жены. Иные здравицы были не слишком пристойными, но кто в тот  вечер обращал внимание на такие пустяки? Детей и девиц рядом не было, а тех, что сидели на коленях у многих победителей, назвать девицами можно было лишь с натяжкой. Гвидо выпил пару кубков вместе со своими людьми, а потом пошёл праздновать с друзьями-соратниками.
Себастьян не обманул: угощение было что надо, посуда тоже была сплошь серебряной и золотой, а вино оказалось настоящим кэналлийским. Выпили за победу, за Франциска и его долгое и великое царствование (в чём никто из присутствовавших за столом не сомневался). Помянули погибших (эх, дружище Жермон, он оставался  последним из друзей детства – и так нелепо погибнуть за несколько дней до конца осады!), потом перешли к чествованию Ларака. «Эта эрэа как раз для тебя, капитан!» – хохотнул Манрик, намекая на всем известное пристрастие Ларака к женщинам старше двадцати. Гвидо не обижался. Ну что поделать, если и в отроческие годы его не прельщали сверстницы сестёр. А его первая женщина – весёлая белозубая рыбачка из Эр-Сабве – была старше приехавшего в гости к материнской родне четырнадцатилетнего подростка самое меньшее лет на десять.
Остаток того лета и почти всю осень Гвидо провёл в поместье дора Ардильи, и Родриго, старший сын дора Марсело, показал, как давят виноград. Ах, эти юбки, поднятые выше колен, смуглые крестьяночки, песни, шутки и смех… они с Родриго тоже давили виноград, шутили и смеялись в ответ. А вечером шли купаться в море… Хуанита, Кончита, Росита, Анита, Мариита…их лица давным-давно смешались в памяти, оставив лишь ощущение счастья и небывалой, пьянящей лёгкости.
А на следующий год пятнадцатилетний Гвидо впервые влюбился. После гибели отца матери было трудно и заниматься торговлей, и управляться с домашними делами, и она наняла помощницу. Мадлен была скромной и трудолюбивой девушкой лет на пять старше Гвидо, но до этой весны он даже не подозревал, какая она хорошенькая! От улыбки Мадлен юноша смущался и краснел, а потом смущалась уже она, получив букетик цветов. Он провожал её до дому (ну и что, что всего-то сотня шагов!) и никому не позволял смеяться над ними. С Антуаном, не вовремя решившим позубоскалить, они даже подрались. Мадлен не позволяла своему поклоннику ничего лишнего. Собственно, за все пять лет, что она жила в Маллэ, никто бы не посмел обвинить бедную сироту в легкомысленном поведении. Казалось, что она боится мужчин. И лишь когда Мадлен отскочила от попытавшегося поцеловать её Гвидо и убежала в дом, он пришёл к матери за советом. Та лишь вздохнула, взъерошив растрепавшиеся волосы сына: «Как же быстро ты вырос!» И посоветовала оставить Мадлен в покое. Оказалось, что она единственная чудом выжила после встречи с уэртскими мародёрами, благоразумно дезертировавшими до сражения под Эр-При. Они убили всю её семью. Изнасиловали даже младшую сестрёнку, которой не было и десяти, а саму Мадлен то ли приняли за мёртвую, то ли их кто-то спугнул. Девушка добралась до ближайшей деревни, а потом, когда война кончилась, перебралась в город.  И не надо её обижать. После рассказа матушки Гвидо ещё несколько дней не удавалось заснуть без кошмаров, а его личный счёт к Уэрте значительно увеличился. Влюблённость уступила место дружбе. Последний раз Ларак был дома три года назад, и Мадлен так и не вышла замуж.
Себастьян, как единственный в компании семейный человек, давал Гвидо советы, серьёзные и шутливые. Впрочем, по части шуток отличились все. Даже Франциск, заглянувший на минутку, дабы поздравить своего верного герцога Ларака с женитьбой. Когда Его Величество умчался по делам, уже изрядно захмелевший Манрик обиделся, что капитану досталось целое герцогство, а ему, небось, пожалуют всего-то баронский или графский титул. «Это потому, что ты воевать не умеешь», – заявил Колиньяр. Манрик стукнул по столу полупустым кубком: «Я не умею? А ты думаешь, главное – мечом махать? Да что б вы без меня делали! Я ж вам – тебе, капитан… ик! Герцог! – провиант, фураж… пополнение опять же… новых дураков, чтоб воевали… а мне…» «Дураков? Значит, по-твоему, все наёмники – дураки?» – Готье Шапри начал подниматься из-за стола. «Готье, сядь!» Насилу уняли обоих. К счастью, вино уже кончалось. «Значит, Франциск непременно наградит нас титулами и землями, – рассуждал поуспокоившийся Шапри. – Тогда… тогда… хочу Валмон! Чтоб моя родная земля – и я там хозяин!» «Так там же вроде есть граф?» – Манрик почесал в затылке. «Есть. Да он старый совсем, а сыновей и внуков не осталось.»   «Попроси короля, он даст, – пожал плечами Колиньяр, – а что там рядом? Может, получше земля найдётся?» «Ты что! Там это… как его… маркизат Эр-При. Не получится.» «Эр-При! Выпьем за победу под Эр-При!» – потребовал Гвидо. Вообще-то он уже начинал дремать. Но знакомое название вмиг прогнало сон. Выпили. Готье между тем упрямился и говорил, что не хочет просить Франциска. А то ещё король возьмёт и подарит ему вместе с землями какую-нибудь старую каргу. Ну уж нет! Он женится только по любви. И никто ему не запретит! Настал черёд обижаться Гвидо. До драки дело, правда, не дошло, зато Себастьян и заглянувший к друзьям на огонёк Жан-Жак Жураво (значит, Его Величество наконец удалился в опочивальню) еле уболтали обоих капитанов. Последнее, что помнил Гвидо, была протянутая рука Готье. Нет, предпоследнее. Последнее – это как они жмут друг другу руки, а задетый локтем кувшин с вином валится на скатерть. Правда, и было там уже на донышке…
Очнулся Гвидо с жутким похмельем где-то к полудню в одной из комнат дворца. Ну не тащиться же через весь город в особняк этих… как их? Окделлов. Да и хлопот выше крыши. Власть мало захватить, её и удержать нужно. Кто-то из людей Эрнани принял Франциска, кто-то обещал подумать в тиши родового замка, а кто-то поспешил удрать из Талига в Агарис. Здесь купцы и уважаемые ремесленники подносят подарки новому королю, а там глупая стычка между людьми Франциска и сторонниками Раканов. К счастью, таковых было немного. Заботы, хлопоты… И как противно, когда те, кого вроде бы давно знаешь, начинают заискивать и что-то выпрашивать. Герцог… Ларак с трудом привыкал к новому титулу. Нет, когда он с отрядом присоединялся к набиравшему свою армию Франциску Оллару, то прекрасно понимал, что получит немалое вознаграждение за верную службу, но что оно будет таким – всё же не ожидал.

                        3

Об этом он и сказал матери, когда приезжал домой на день. В рыцарское достоинство мог возвести любой граф, лишь бы ему дали вассальную клятву. «Думаешь, Оллар станет королём?» – спросила тогда матушка. «Станет», – уверенно ответил Гвидо. Своими круглыми глазами и горбатым носом Франциск напоминал хищную птицу. Коршуна или… орла. «А ты станешь графом, – улыбнулась матушка. Улыбка вышла грустной, словно она вспоминала отца или Эжена. – И уже не приедешь домой просто так. Только со свитой. А я не хочу, чтобы за моей спиной шептались: «Вот идёт мать графа Ларака» Я тебя огорчила, малыш?» В целом мире только мать могла называть его малышом, и от этого становилось тепло и уютно на душе. Ну как же матушка могла его огорчить, если всё совсем наоборот – это он опечалил её. А ведь отец строго-настрого наказывал пятилетнему Гвидо, когда матушка носила Эжена: «Не обижай матушку! Постарайся не огорчать её своими проделками. Обещай, что будешь её радовать!» Конечно, Гвидо пообещал. И пусть не всегда выходило сдержать слово, но он старался. Они с матерью ещё поговорили о его будущей женитьбе. Люсьена Ларак пригрозила: «Даю тебе четыре года сроку, а коли не найдёшь невесту – подыщу сама». В ответ Гвидо обнял матушку: «Обещаю, что нашего старшего сына будут звать Люсьеном». На этом все серьёзные разговоры и кончились. Вечером он навестил Софи, ждавшую очередного малыша… то есть малышку, а наутро уже уехал.

И теперь оставалось написать письмо матери. «… помнишь наш разговор? Прости, что так получилось, но я поднялся ступенькой выше…» – надо было объяснить, почему так вышло, рассказать о женитьбе… а что рассказывать? Он не видел Женевьев со дня свадьбы… то есть уже шесть дней!
Поразмыслив, он решил отложить встречу с женой и отправился к герцогу Эпинэ. Уж если кто и может рассказать об эрэа Женевьев и подсказать, как следует себя с нею вести, так это её кузен. Разговор, поначалу натянутый (кому ж понравится встречаться с нежданным родственничком!) понемногу становился всё более непринуждённым, чему в немалой степени способствовало кэналлийское. Иначе с чего бы знатнейшему аристократу так разоткровенничаться перед вчерашним простолюдином? Оказывается, до обручения Женевьев была большой проказницей и часто играла с мальчишками. Последний раз они бегали наперегонки через день после двенадцатилетия кузины и её обручения. Она тогда обогнала Эдмона (это который сейчас маркиз Эр-При) и восьмилетнего Арсена Савиньяка. Тот, конечно, возмущался: «Это нечестно! Ты старше!». А потом Клодетт – слушайте,  Ларак, это такая паршивка – наябедничала матери. Вот и всё. Не разрешили кузине с нами играть – она же просватанная  невеста.
К вечеру – а с визитом к Эпинэ он отправился почти сразу после полудня – голова пухла от самых разных сведений. Зато теперь бледная сероглазая женщина, на запястье которой он надел венчальный браслет, уже не казалась незнакомкой.
Ещё день понадобился, чтобы осмыслить все эти сведения, вычленить главное и полезное, отбросив ненужное.
И лишь утром восьмого дня герцог Ларак, принарядившийся, тщательно причёсанный, постучал в массивные ворота бывшего особняка Окделлов. В этом доме явно продолжали держать осаду. Во всяком случае, привратник долго не хотел открывать, бурча что-то вроде: «Как скажет эрэа». По закону этот особняк, как и многое другое, теперь принадлежал Лараку. Так каких кошек держать хозяина за воротами на посмешище быстро собиравшейся толпе!
Наконец ворота распахнулись, и Ларак увидел давешнюю камеристку. Ишь как глазами сверкает! А не сжимала бы так губы – совсем бы красавица. Кажется, что-то этакое отразилось в его глазах, поскольку служанка презрительно фыркнула и дала знак следовать за ней. Купленный несколько дней назад вороной полумориск – трёхлетка по кличке Вихрь (негоже герцогу передвигаться по столице на своих двоих) заартачился, и пришлось самолично отвести его в конюшню. Служанка следовала за ними. Не то следила, не то хотела что-то сказать наедине. Как выяснилось, второе. Пока Вихрь хрупал сахаром, она вполголоса (так, чтоб не слышал конюх, работавший в дальнем деннике) отчеканила: «Сударь, я не верю, что Вы принесёте счастье моей госпоже. Но хотя бы не причиняйте ей нового горя, принуждая забыть герцога Окделла и, – тут она запнулась, – делить с Вами ложе»  Гвидо ответствовал в том же духе: «Я учту Ваше пожелание, сударыня», – и даже слегка поклонился.
Лестницы, коридоры, ковры под ногами, шпалеры на стенах… Красивый дом. И надёжный. Слуги словно попрятались. Лишь пожилой дворецкий шёл впереди, указывая дорогу. Наконец слуга распахнул последнюю дверь.

Неизвестно, как бы сложилась первая встреча новоявленных супругов, если бы эрэа Женевьев была одна. Пара служанок не в счёт. К счастью, за полчаса до приезда Ларака герцогиню навестила графиня Рокслей с сыном. Граф Роберт, хоть и не признал Франциска своим сюзереном, поклялся кровью не поднимать против него оружия. Граф слыл человеком благоразумным и достойным, он бы не ударил исподтишка. Герцог Эпинэ высоко отзывался о воинских талантах Рокслея. К тому же граф теперь стал ближайшим соседом, а с соседями надо дружить. Графиня Гвендолин была примерно на полтора десятка лет моложе своего молчаливого супруга. Сейчас юный виконт Роксли играл с детьми герцогини, а  его мать беседовала с хозяйкой дома. Оказывается, завтра они отбывают в Роксли, вы ведь знаете, Кадана всегда зарилась на Талигойю. А теперь, когда Талигойя стала Талигом, войны не миновать. Муж говорит, нужно укрепить границы, обучить новых воинов. А правда ли, что Его Величество назначил вас Маршалом Севера? Графиня Гвендолин проявила неплохое знание политической и военной обстановки на Севере, что означало не только её пытливый ум, но и доверие мужа, и желание быть в курсе всех его дел. Они оживлённо беседовали, и Гвидо старался запоминать каждое слово – ведь до этого он воевал главным образом на юге, да случилось побывать в Придде и Марагоне. Женевьев время от времени вставляла пару фраз, почти не поднимая глаз от пялец. Гостья не осталась на обед – с отъездом всегда столько хлопот, и Ларак решил откланяться вместе с нею, проводив графиню до особняка Рокслеев. Этому было две причины. С одной стороны, не мешало побеседовать с самим графом, с другой – лучше навестить супругу на следующий день.
Кавалерийский наскок в таких делах неуместен, а вот проведённая по всем правилам осада… нет, он не распускал руки и даже не говорил комплиментов – в подобной ситуации они немного неуместны – но уже через несколько дней Женевьев перестала смотреть на него как на врага. Конечно, она продолжала обдавать Гвидо холодом, но прежняя ненависть ушла. Сначала ему позволили сидеть за обедом во главе стола, как и подобает герцогу, а ещё через неделю он переехал из дворца в особняк. Разумеется, его комнаты находились в другом крыле. Слуги, поначалу воспринявшие появление нового герцога с настороженностью и неприязнью, вскоре пришли к выводу, что новый хозяин не так уж плох.
Гвидо почти не вмешивался в управление домом – для этого есть дворецкий и эрэа герцогиня. Разве что пришлось поставить на место Роже, из денщика капитана Ларака в одночасье ставшего камердинером герцога Надорского, и всячески задиравшего по этому поводу нос. После того, как дворецкий счёл нужным доложить его светлости, что Роже пристаёт к пригожим служанкам и задирается с молодыми слугами, Гвидо отправил бывшего денщика в обучение камердинеру покойного герцога Окделла, ставшему старшим лакеем. А коли Роже не уймётся – Хьюберт вернётся к своим прежним обязанностям. Угроза подействовала. Второй раз пришлось вмешаться, когда это кошачье отродье, поварёнок, поднял руку на Ричарда. И носит же земля таких гадёнышей!

С пасынками Гвидо – вот что значит опыт общения с племянниками! – быстро нашёл общий язык. Особенно с Эдвардом. Малыш поверил, что его папа уехал далеко-далеко и оставил вместо себя дядю Гвидо. Правда, Женевьев не преминула вмешаться и попросила Эдварда звать отчима «господин Ларак». Мальчик удивился, но послушался. Он вообще был очень послушным ребёнком. Хмурый Ричард сперва дичился, но и он оттаял, поняв, что никто не навязывает ему нового отца. К тому же мальчику очень понравился Вихрь. Немалую лепту в зарождение… ну, не дружбы, скорее, приязни между отчимом и пасынком внесли герцог Эпинэ, молодой граф Савиньяк и старик Дорак. Оказывается, старый граф помнил Арсена Ларака. Мол, кабы он не погиб под Эр-При, граф Августин непременно возвёл бы его в рыцарское достоинство за доблесть и верную службу. Может, так бы и случилось, может, старик всё это придумал – какая теперь разница? Главное, что присутствовавшие при их разговоре Женевьев и Дикон были приятно удивлены. Так-то вот! Мы умеем не только в навозе ковыряться (убить бы того, кто придумал эту проклятую кличку!), но и славно воевать.
Жаль, что Ричард остался в Олларии заложником материнского благоразумия. Впрочем, двоюродный дядя воспитает из мальчишки настоящего рыцаря.

                            4.

К моменту отъезда в Надор стало ясно, что ледяная стена отчуждения, тщательно воздвигнутая герцогиней между нею и Лараком, продержится самое большее до весны.
Она пала в Зимний Излом, когда Женевьев развеселил его рассказ о материнских пирожках, но лучше бы держалась до сих пор, а Эдвард был бы жив.
Тогда Гвидо не на шутку тревожился за рассудок жены. Он хорошо запомнил рассказы Антуана, как они купались подальше от деревни, потому что возле деревни их гоняла сумасшедшая. Женщина потеряла рассудок после того, как её сын утонул в Рассанне, даром что в Маллэ она всего лишь небольшая речка. Это уж потом, вырываясь на варастийские просторы, она становится величавой красавицей. Безумная целыми днями просиживала на берегу, пока дом постепенно превращался в развалюху, а сад зарастал бурьяном. Сельчане поначалу помогали чем могли, потом бросили – а она продолжала сидеть на берегу, словно её мальчик мог вернуться. Такой участи для Женевьев Ларак не желал, а потому всячески отвлекал её от горестных мыслей. Его матушка после смерти Эжена работала с зари до поздней ночи, раздала бедным соседям вещи братишки. Разумеется, он не стал прямо говорить об этом Женевьев, а то жена, чего доброго бы обиделась. Не на сравнение с Люсьеной Ларак – для этого она была слишком умна – а на предположение, будто горе может лишить её рассудка.
Зато появилась прекрасная возможность во время прогулок беседовать не только о делах Надора, но и о семье. Женевьев рассказывала о мальчиках, Гвидо в ответ припоминал проделки племянников.
Когда закончились поминки и гости, приехавшие на похороны Эдварда, наконец разошлись по своим комнатам, жена призналась: «Мне хочется вышвырнуть Тристрама и Карлиона. Они такие… такие… Ну как они могли?» Поскольку у Гвидо тоже возникало такое желание, он просто молча обнял жену. Так они и стояли несколько минут, пока Гвидо не вспомнил, что его покои несколько дальше по коридору.
Приезд Шарля Эпинэ и Ричарда словно встряхнул приунывший замок. Никогда ещё Ларак не видел свою герцогиню такой оживлённой. Её улыбки…словно цветок, пробившийся из-под снега. Она и впрямь была хорошей матерью, что бы там не плёл священник. А няни-кормилицы… пусть остаются, раз знатным дамам так положено. Иногда Гвидо ловил себя на мысли, что представляет Женевьев с малышом на руках. Интересно, каким он будет, маленький Люсьен? И тут же спохватывался, смеясь над собой. Курица ещё яйца не снесла, а он уже цыплят считает!
Но сегодня было не до смеха.
«Теперь нас двое».
Что Женевьев имела в виду?
Неужели крепость пала?

И тут раздался осторожный стук в дверь.

                       5.

На пороге стояла Жанна. Со времени того разговора в конюшне она стала теплее относиться к Лараку, а тот, приметив особое расположение Женевьев к камеристке и некое внешнее сходство между обеими женщинами, старался ограждать Жанну от излишнего внимания своих людей. Во всяком случае, Роже не раз пытался уломать неприступную красавицу, но потерпел сокрушительное поражение и перешёл к поиску более лёгкой добычи. Последнему немало способствовал сунутый под нос герцогский кулак, когда Роже размечтался вслух, как было бы хорошо – и хозяева женаты, и слуги, а если ещё Жанна станет кормилицей маленького Ларака…
- Что-то случилось?
- Пока – нет, – улыбнулась женщина. – Но если эр герцог навестит эрэа… скажем, через час после ужина…
Эр герцог? Это что-то новенькое! Обычно в отсутствие посторонних (того же Роже) Жанна звала Ларака «сударь» или просто «герцог».
- Вот как? Кажется, я не захватил парадных доспехов, – улыбнулся Гвидо. Вот сейчас от её ответа зависит, прав ли он в своих предположениях…
- Доспехи вам не понадобятся. Как и борода.
- Вы думаете? – наедине можно и на «вы», в конце концов, она куда знатней его.
- Она вас старит. И к тому  же, – Жанна выдержала многозначительную паузу, – эрэа не нравилось, когда герцог Окделл её целовал.
Всё. Слово сказано. Сердце пропустило удар. А потом забилось так, словно у нецелованного юнца, тайком подглядывающего за купальщицами.
Когда же он в последний раз был с женщиной? Кажется, в четвёртый или пятый день Осенних Ветров. Пройдоха Эммануил! Мол, браслет не считается, раз жена молится в церкви за упокой своего драгоценного Алана. И вообще, мы победили, надо отпраздновать, и как следует, а что за праздник без баб? Ну они и отпраздновали. Гуляли так, что стёкла тряслись. «Девочек на всех хватит!» – уверял Манрик. И впрямь хватило. Даже с избытком. Когда ты просыпаешься, и с одного боку рыжая кошечка мурлычет: «Мой герцог», а по другому плечу разметались чёрные кудри – ну… это бывает. Но когда при  попытке встать с кровати обнаруживаешь лежащую в ногах белобрысую красотку, а парни с хохотом сообщают, что каштановая давно сбежала – это уж чересчур! Потом, правда, выясняется, что твои… эээ… – только две первые, белобрысая просто искала место, где бы поспать, а четвёртую они сами придумали. Друзья называется! Потешаться вздумали.
Между прочим, Лараки (те, кто успел жениться) всегда блюли супружескую верность.
С тех пор Гвидо был безгрешен. Товарищи подшучивали. Но он держался. Зачем ему подружки на час, когда тут такая красавица! И, между прочим, его законная жена!
Джеймс, пожилой цирюльник, почти сорок лет прослуживший в надорском замке, не удивился приходу герцога. Ему уже приходилось стричь Ларака – как раз перед Зим

[Akjhtywbz22]

Спасибо , эрэа Dama. Очень хочется продолжения. Жаль, что оборвалось прямо на полуслове.

[Dama]

Спасибо , эрэа Dama. Очень хочется продолжения. Жаль, что оборвалось прямо на полуслове.

Пожалуйста! И продолжим:

                Эр Эстравен

   
                                      НАУКА СТРАСТИ НЕЖНОЙ

                        (16 Зимних Ветров - 20 Зимних Молний 400 К.М Надор)



                                Никакое притворство не поможет долго скрывать
                                любовь, когда она есть, или изображать - когда её
                                нет.

                                На свете мало порядочных женщин, которым не
                                опостылела бы их добродетель.
                                                    Франсуа де Ларошфуко


                                       О! кто говорит: человек, искупая
                                       Грех праотца, вечно рыдай и горюй!
                                       Нет! Цел уголок недоступного рая:
                                       Он там, где есть первый любви поцелуй!

                                       Пусть старость мне кровь беспощадно остудит,
                                       Ты, память былого, мне сердце чаруй!
                                       И лучшим сокровищем памяти будет –
                                       Он – первый стыдливый любви поцелуй!
                                                                             Дж. Г. Байрон


                                    1.


За ночь вьюга прекратилась, и сияющее на почти безоблачном небе солнышко обещало тихий ясный день. Словно сам Создатель благословлял герцога и герцогиню Ларак, наконец-то ставших супругами по-настоящему. Именно так решила Жанна, отправляясь будить госпожу.

Рано поутру молодой герцог промчался мимо только-только проснувшейся Жанны (её комнатка находилась как раз перед спальней) в одной нижней рубашке, прижимая к себе штаны и прочее. Кажется, он даже не заметил женщину, спеша к себе.
А вот Женевьев, обычно встававшая довольно рано, сегодня что-то разоспалась. Ларак велел не тревожить герцогиню, пусть отдохнёт. До завтрака оставалось каких-то три четверти часа, когда Жанна решилась разбудить госпожу.

Отодвинула полог – и замерла. Разметавшиеся по подушке чёрные локоны, лежащая у щеки ладошка… Женевьев давно не выглядела такой безмятежной. С тех самых времён, когда на её запястье защёлкнулся обручальный браслет дома Скал. Жанна отступила на шаг, подняла с прикроватных ступенек сорочку и только тут заметила, что Женевьев лежит на животе. Обычно она спала на спине, реже – на боку. Эрэа Розамунда приложила немало усилий, дабы вбить в дочерей, как надлежит себя вести истинной эрэа. И, между прочим, порой действительно вбивала, собственноручно при помощи розог, дабы девочки усвоили урок и не повторяли ошибок.  «Вы столь же своенравны и упрямы, как Ваш отец. Непослушный ребёнок – маленькая беда, строптивая жена – большая. Ибо своим поведением она позорит род мужа и род отца», – бывало, выговаривала она старшей дочери.

Пока Жанна предавалась воспоминаниям, Женевьев, сладко потянулась и села на кровати, прикрывшись одеялом.
- Доброе утро, эрэа.
- Доброе утро,– улыбнулась Женевьев. – Наверно, я уже проспала завтрак?
- Ещё нет. Я пойду принесу умывание, а то Нэнси уже изнывает от любопытства.
Когда Жанна вернулась с умывальным прибором, герцогиня уже успела набросить сорочку и теперь разбирала спутавшиеся пряди.
- Вошёл бы, как было уговорено, так я б успела Вам косу заплести, – проворчала Жанна.
- Так значит, уговорено? И ты сговариваешься за моей спиной с моим же мужем? Это ты посоветовала ему сбрить бороду, признайся!
- Конечно, я, – пожала плечами Жанна, – а Вам не понравилось?
- Понравилось. И даже очень. Спасибо тебе! – глаза Женевьев сияли.
- Ева… скажи… как это?
- Вижу, не только Нэнси изнывает от любопытства, – поддразнила подругу-камеристку герцогиня.
- Ну а всё же?
- Необычно. Странно, – ответила Женевьев после минутного раздумья. Она слегка покраснела при этих словах и поспешила плеснуть водой в лицо, будто это могло помочь! Увы! Вода для умывания была приготовлена полчаса назад и уже успела порядком остыть.
Жанна тактично промолчала. Захочет – сама расскажет.

- Вот и пригодилось моё приданое, – Женевьев погладила вчерашнее платье, висевшее на спинке единственного кресла. Как всё-таки хорошо иметь заботливую старшую сестру! Ведь это Жанна взяла прошлой весной этот серебристый атлас из сундука с приданым, думая порадовать сестру и госпожу новым нарядом. Но увы! Во время осады не до праздников и нарядов. Герцог Алан, разумеется, подарил супруге в честь дня её рождения перстень с золотым топазом, а о новом платье забыли.
- Тех сундуков на четверых хватит и ещё останется, –  хмыкнула Жанна, зашнуровывая лиф платья госпожи.
- Наверное… Ну как ты долго! Я же сейчас опоздаю.
- Не опоздаете, – уверила Жанна.
«Ого! Да эрэа не терпится увидеть мужа!» – улыбнулась она про себя.

…Ларак, так и не переодевшийся после ужина, вошёл неожиданно. Женевьев, уже в новой, ни разу не надёванной сорочке, сидела на инкрустированной перламутром скамеечке, пока Жанна расчёсывала её волосы.
Если верить наблюдениям герцогини, Ларак почти ничего не ел за ужином, хотя барашек был превосходным. И почти не пил. Мало кому доставляет удовольствие лежать в одной кровати с пьяным, а уж когда предстоит такое… должно быть, он был опьянён красотой Женевьев.
Он поклонился. Женевьев в ответ склонила голову
- Прошу прощения, мой эр, но сегодня неподходящий день. – Что он ответит? Останется? Или уйдёт? Остался. И озорно улыбнулся:
- Но ведь не… запретный день? Не так ли? Чтобы попадать в цель, надобно прежде приноровиться к новому арбалету.
- Мне казалось, вам куда больше нравится секира?
- Мне нравится многое. Но если это сравнение показалось вам слишком грубым, – тут он слегка призадумался, скользя взглядом по закрывающим стены шпалерам, – тогда представьте, что вам дали совсем незнакомый рисунок, который надо вышивать совсем иначе, не так, как вы привыкли. И, прежде чем эта вышивка украсит стену, надобно поучиться. Редко у кого выходит с первого раза.
- И вы согласны взяться за обучение?
- Если пожелает моя эрэа. Правда, я слышал, иные мастерицы ревниво хранят тайны ремесла.
Слышала бы это графиня Розамунда! Жанна тихонько фыркнула.
- И некоторые только делают вид, что им ведомы тайны, а на самом деле не знают ничего особенного, – улыбнулась герцогиня.
Ох, недаром граф Раймон, выдав замуж старших,  всё чаще пропадал вдали от дома! Слуги всё знают, а не знают, так догадываются. Во время той поездки в Эпинэ камердинер герцога Гастона рассказал камеристке старшей герцогской племянницы, что у господина графа есть любовница.
Разумеется, о личной жизни родителей жены Ларак не знал. Он улыбнулся, принимая вызов. Скажите хоть мальчишке, хоть мужчине, будто он чего-то не умеет, не знает или ещё что – и он вам звезду с неба достанет и Ренкваху осушит, лишь бы никто не сомневался в его силах.
- Проверим? – усмехнулся он.
- Жанна, можешь идти, – спохватилась герцогиня. Жанна сделала реверанс:
- Доброй ночи, эрэа. И вам, эр.
И. хотя, уходя, она закрыла дверь, Ларак всё равно выглянул, заговорщически подмигнул Жанне и вновь скрылся. А через минуту послышался стук задвигаемого засова.

Жанна ещё часа два ворочалась, волнуясь за сестрицу-госпожу и в то же время мучаясь от любопытства.
Она на всю жизнь запомнила то утро после первой брачной ночи. Ещё накануне вечером юная герцогиня улыбалась. А тут вдруг обратилась в ледяную статую. Да и глаза, под которыми залегли тёмные круги – следы бессонной ночи – были почти чёрными.
Именно глаза Женевьев яснее всего говорили о её настроении и самочувствии. Если превратились в две льдинки – значит, госпожа гневается, и пора либо ноги уносить, либо прятаться – попасть под горячую руку герцогини Окделл, раз испытав на себе её гнев, не хотелось никому. А вот если глаза темнеют настолько, что радужка почти сливается со зрачком – значит, ей плохо, больно, страшно…   Очень больно и очень страшно.
…Женевьев сидела в лохани, безучастная ко всему. Она не замечала даже лепестков роз, плававших по поверхности воды. И то ли Леворукий, то ли неуёмное женское любопытство дёрнуло за язык: «А это… ну… очень больно?» Женевьев вздрогнула, словно очнувшись, посмотрела на камеристку и разрыдалась, уткнувшись лицом в ладони. Жанна смотрела на сотрясающееся в рыданиях хрупкое девичье – ан нет, уже не девичье – тело и проклинала свой дурной язык. Ну, в самом деле, ей-то какое дело? Ей замужем не бывать. Наконец, немного успокоившись, Женевьев выдавила: «Ннет... почти не больно… Только ждать…страшно». Жанна обняла её, прижав мокрую голову к своей груди. Это стало их первой женской тайной.
Потом были другие. Герцогиня делилась с камеристкой всеми своими страхами и надеждами, особенно в первые годы замужества. А потом родились мальчики, и кто же во всём замке (кроме родителей, конечно) был им роднее тёти? (тсс!) Кто радовался первому зубику и охал при виде разбитой коленки? Няни да кормилицы – разве они родные? Да чтоб той Марте вечно гореть в огне Заката! Чтоб ей в трясине захлебнуться!
Создатель Всеблагий и Всемилостивый, пошли Женевьев нового сына! И пусть у них с мужем будет всё хорошо! Жанна никогда не была особо набожной, но после этой молитвы на сердце полегчало, и женщина уснула.

   
                               2.

- А всё-таки, Ев… что ему в тебе больше всего понравилось?
Женевьев огляделась по сторонам: нет ли где слишком больших ушей вкупе с длинными языками – и прошептала в подставленное ухо:
- Не поверишь – грудь!

Ах, эта грудь…Сколько слёз было пролито в подушку – не счесть! Худощавая мальчишечья фигурка старшей дочери безмерно раздражала эрэа Розамунду, а Клодетт не упускала случая съязвить по этому поводу. Сама-то она уже в тринадцать напоминала пышечку. Женевьев ужасно переживала и отчаянно завидовала сестре и камеристке. Как она боялась, что герцог Алан разлюбит её и найдёт себе плодовитую красавицу! И ведь сама понимала, как это глупо, но ничего не могла с собой поделать. К счастью,  Аньес Сэц-Ариж (храни её Создатель!)  научила подругу некоторым женским хитростям, о которых мужчинам не стоит знать. И как же ликовала Женевьев, когда после рождения Эдварда и снятия тугих повязок грудь не уменьшилась до прежних размеров! Старые платья и рубашки, разом ставшие тесными, уложили в сундук и пересыпали лавандой, а герцогиня радовалась не столько обновкам, сколько комплиментам портних.     

«Скажи, как это…» Ну вот ещё!

О таких вещах не рассказывают даже сестре и лучшей подруге. Да Женевьев самой до сих пор не верилось, что это не сон.
Как рассказать о том странном, будоражащем кровь ощущении, что возникает от прикосновения умелых пальцев? Сколько же женщин было у Ларака? Неважно. Она будет последней и единственной. Но он-то каков! Заслушалась, совсем заслушалась шутливыми историями сидящего напротив мужа и даже не заметила, как закинула руки ему на шею! Да скажи кто Женевьев раньше, что она сама – сама, по доброй воле – будет целовать мужчину и что ей это понравится – она бы не поверила. Мамочка! Создатель! Что ж он делает? Почему она раньше не знала об этом?
Куда подевалась холодная и спокойная женщина, которой она всегда себя считала? Женевьев словно смотрела на себя со стороны – и видела прерывисто дышавшую незнакомку, расшнуровывавшую – нет, это, должно быть,  сон – воротник мужниной рубашки. Она тонула в этих глазах, позволяя его руке медленно водить по груди. Левая рука мужа слегка поддерживала сидящую на скамеечке женщину, а пальцы в это время перебирали её волосы.
И неведомо, чем бы всё это закончилось, если бы сам Ларак не отстранил её рук, легонько придерживая запястья. «Эрэа, довольно. Иначе мы так и не дойдём до кровати» Кровать? Какая кровать? Ах да! Ещё чуть-чуть – и их первая ночь прошла бы на ковре. Он, конечно, мягкий, но… Женевьев птицей взлетела по ступенькам, словно задёрнутый полог был последним убежищем. Но разве спрячешься от себя? И разве объяснишь Жанне, почему вдруг новая просторная сорочка показалась тесной? И уж конечно, она бы никому не призналась, как сама – сама – приспустила сорочку с плеч. Разумеется, не до пояса! Просто… слегка приоткрыла грудь.
Да где же Ларак? Почему он так медленно раздевается?
Неужели это её мысли?
Женевьев закрыла глаза, молясь про себя, но знакомые с детства слова путались. Наконец плечо обожгло чужое дыхание… Или поцелуй? Горячие руки обняли её, и Женевьев, не открывая глаз, прижалась к мужу. Так они и сидели несколько минут, обнимая друг друга… А что было потом – знает лишь Создатель. Что она может рассказать? Его нежность… и поцелуи, которые не колются, и смех сквозь слёзы… разве это  расскажешь?
И уж конечно, она не станет признаваться Жанне, что была с Лараком не один раз, а целых два. А может быть, и скажет. Когда-нибудь.

Никогда ещё Женевьев так не торопилась к завтраку! Даже в родительском доме, когда за опоздание грозил недовольный взгляд и строгий выговор матери.
Ларак был одет как обычно. Но стоило встретиться с ним  глазами, чтобы понять: прошедшая ночь не сон. Всё было наяву.
Что сказала бы матушка, если б узнала, что её старшая дочь, вместо того, чтобы скорбеть по герцогу Алану и Эдварду, едва проснувшись, мечтает о новой ночи?
- Сегодня такое чудесное утро. Не хотите прогуляться, эрэа? – улыбнулся Ларак.

Конечно же, она хотела! Пройтись под руку с мужем по скрипящему под сапожками снегу – что может быть прекрасней!
Было решено отправиться к Скале. Там круглый год бил из расщелины ручеёк, не замерзавший даже в самые лютые морозы.
И, пока Жанна отвлекала внимание двоих дружинников (куда же без охраны), Женевьев обнаружила, что  целоваться можно не только в полумраке опочивальни. Поцелуй средь бела дня! Могла ли она о таком даже помыслить? Но гром не грянул (а как стращала матушка!), и призрак Алана не явился. И ручей всё так же весело бежал по камням. Лицо разрумянилось? Так это всё мороз щёки щиплет!
Мать, наверно, умерла бы от стыда за такую дочь, но едва ли не впервые в жизни Женевьев не было решительно никакого дела до эрэа Розамунды с её поучениями. И до всего остального мира – тоже.
Сегодня ночью Ларак опять придёт к ней. И. может быть (благослови, Создатель!), через месяц или два она обрадует мужа долгожданной вестью.                                       

В тот же день Жанна получила в подарок от герцога и герцогини Ларак гранатовые бусы – за вовремя поданный совет и чудесное платье.

                                3.

Ларак потянулся было за счётной книгой, но тут же отложил её на край стола. Последние недели никак не получалось думать о делах. Все мысли занимала жена. Днём спокойная и деловитая хозяйка замка, ночью Женевьев превращалась в страстную женщину. Этакую игривую кошечку. Однажды, когда они отдыхали после очередной любовной схватки, Женевьев призналась, прижавшись к его боку: «Кажется, я всё горю, горю и никак не могу сгореть.»
Гвидо несколько раз встречался со знатными дамами – молодыми вдовушками  или замужними, воспользовавшимися отлучкой или болезнью законного супруга. А одна перезрелая девица (кто же возьмёт замуж сироту-бесприданницу) оказалась весьма ненасытна в любовных утехах, и Ларак с лёгким сердцем уступил её Манрику. И, однако, даже жёнушки дряхлых стариков были куда опытнее Женевьев.
Уже в первую ночь, когда он предложил: «Продолжим?», она  удивлённо распахнула глаза: «А разве можно?» Тогда Гвидо только рассмеялся. Она была такой наивной! Однако схватывала всё на лету. Эти уроки доставляли удовольствие и наставнику, и ученице. Казалось, в ней наконец-то пробудилась кровь истинной южанки. Шальные от счастья глаза, те слова, что срывались с губ в бархатной темноте… И Ларак был уверен, что герцог Алан никогда не слышал от жены ничего подобного.
 Нет, Гвидо вовсе не считал себя таким уж знатоком любовной игры – приходилось встречать и более искусных – но герцог Окделл значительно уступал ему. Раздражение на предшественника, не сумевшего сделать любившую его женщину счастливой, росло день ото дня, пока не прорвалось гневом неделю спустя после их с Женевьев первой ночи.
И всё из-за этой… супружеской сорочки!

Почему Женевьев не послушала Жанну, отговаривавшую госпожу от этой затеи?

Поначалу всё было очень мило. Он пришёл к жене, как обычно, одетый по-домашнему (не хватало бегать по замку в одной нижней рубашке!) и застал её сидящей в кресле. Закрывающий шею воротник, длинные рукава незнакомой узкой сорочки поначалу удивили и рассмешили:
- Неужели моей эрэа холодно? Опять эти бездельники забыли как следует протопить!
Она опустила глаза:
- Это супружеская сорочка. Ради… продолжения рода.
Гвидо всё равно ничего не понял:
- Разве для этого нужно что-то особое? К тому же она слишком узкая и неудобная.
Жена зажмурилась, поднялась с кресла и сделала пару шагов навстречу Гвидо. И тут он увидел это. И даже когда протёр глаза кулаком, это всё равно никуда не исчезло. Недоумение и растерянность – ему ни разу не приходилось слышать о супружеских сорочках – уступили место гневу. Даже не гневу – самой настоящей ярости, клокотавшей в груди. Это был тот редкий случай, когда хотелось бить и ломать всё, что попадётся на пути. Последний раз подобное произошло в конце осады, когда Жермон отправился проводить свою подружку, а осаждённые сделали вылазку…
Женевьев стояла, всё так же зажмурившись, и ждала, что он скажет или сделает. Ларак просчитал про себя от одного до шестнадцати, потом наоборот. Испытанное средство помогло немного успокоиться, и, когда он заговорил, голос был почти таким же, как всегда.
- И вы надевали это только дважды? Неужели Дикон и Нэд родились благодаря этой дырке?
- Нет. Ричард… с ним всё вышло случайно, само собой. Только Эдвард… И… я надевала эту сорочку раз в год… иногда чаще… - С каждым произнесённым словом голос Женевьев становился всё тише, а лицо всё больше пылало от смущения.
- Похоже, герцог Окделл свихнулся ещё до того, как убил Алву.
- Да? Вы так думаете?
- Я думаю, что ни один человек, находящийся  в своём уме, не заставит жену носить этот… этот саван!
Она хотела было что-то сказать, но вместо этого опустила голову. А Ларак продолжал:
- Да за это его надо было четырежды казнить, а эту тряпку, – он ткнул пальцем, – кинуть в могилу. Или пугало нарядить!
- Я… я только хотела…
- Что? Чего Вы хотели? Испытать меня? Или Вы думали, что я позволю вам носить  это… этот кошмар? – гнев понемногу стихал – Раздевайтесь немедля! Ну?
Женевьев вздрогнула от его приказного тона и поспешно стала стаскивать… гм…сорочку, но запуталась в узком одеянии. Пришлось Лараку взять дело в свои руки.
Если бы кто-то в ту минуту заглянул в надорскую опочивальню, то увидел бы, как совершенно обнажённая женщина прижимается всем телом к одетому мужчине, а по её щекам бегут беззвучные слёзы. Ларак одной рукой обнимал её за плечи, а другой гладил по голове.
- Ну что ты, глупышка…Не плачь. Всё будет хорошо… и не нужны нам никакие сорочки… ну разве что иногда… – шептал он, подхватывая жену и садясь с нею в кресло.
- Матушка всегда учила, что истинная эрэа должна помнить о своём долге. – Женевьев совсем по-детски шмыгнула носом.
- А разве Вы о нём забыли? Долг жены – исполнять желания супруга. Разве Ваша матушка, побери её Леворукий, Вам такого не говорила?
- Говорила. Но… как вам не стыдно так ругать мою матушку!
Она попыталась отодвинуться и лишь теперь заметила, что сидит на коленях у мужа. А засов-то они не успели задвинуть! Краска стыда залила не только щёки, но и шею, и плечи, и Женевьев поспешила спрятать пылающее лицо на плече супруга.
Ларак промолчал. Что бы он ни думал о матери, не объяснившей дочери-невесте некоторые женские секреты, как сделала госпожа Люсьена, когда выдавала дочерей замуж – это была мать Женевьев. И уже за одно это он готов был если не благодарить эрэа Розамунду, то, по крайней мере, примириться с её существованием, приложив все усилия, чтобы жена поскорее забыла о её дурацких поучениях. Также он понимал, что бессмысленно ругать герцога Окделла за то, что тот не любил свою прекрасную жену – где бы ни была сейчас душа Алана, ей не до земных забот – но всё равно продолжал про себя называть первого мужа Женевьев дураком и бесчувственной дубиной. И это было ещё мягко сказано!
- Если так положено в знатных семьях, то я рад за сестёр. Обещайте, что если у нас родится девочка, – он слегка приподнял за подбородок голову жены, чтобы видеть её глаза, – вы не станете учить её таким глупостям.
- Мне… мне это совсем не нравилось, – призналась Женевьев. – первое время я думала, так и надо… а потом… это унизительно! – неожиданно закончила она.
Ларак поднял брови:
- Если это так вас унижало, почему же Вы сегодня надели это? И почему  Вы ничего не сказали герцогу?
- Не знаю… простите. Это была глупая шутка! Жаннетт предупреждала меня…
- У Вас очень мудрая, – он хотел сказать служанка, но вместо этого вырвалось, –  старшая сестра.
- Как вы догадались? – ахнула поражённая Женевьев. Удивление необыкновенно красило её. Чувствует ли жена его…мм… желание?
- Странно, что раньше никто не догадался, – улыбнулся Ларак. – Так что же сказала Жанна?
- Что на Вашем месте разорвала бы эту дрянь и хорошенько бы меня выпорола!
- Прямо на тебе? – уточнил Гвидо.
- Да… А вы бы могли?
- Ты бы испугалась. А пороть… в нашей семье никто не поднимал руку на женщину. Ну, может, дядя Колен… так у него вместо жены дюжина подружек по обе стороны границы, – хмыкнул Гвидо.
- Так что же теперь с нею делать? – Женевьев покосилась на валявшуюся посреди комнаты сорочку.
- Кинуть в камин,– предложил Ларак, но жене эта идея не понравилась:
- Целиком не сгорит. А потом слуги найдут, опять начнутся разговоры… вы знаете, что о нас все шепчутся?
- А Вам это не нравится? – лукаво подмигнул Гвидо.
- А вдруг сглазят? Я боюсь, – прошептала Женевьев.
- Ничего не бойся. Я с тобой.
Решено было отдать супружескую сорочку Жанне. Дырку ведь можно зашить и носить как обычную ночную сорочку. Ларак, правда, предпочёл бы, чтоб этот ужас отправился в кладовку или ещё куда, где хранится ненужное тряпьё – не хотелось лишний раз видеть это напоминание о едва не случившейся ссоре.
После пары поцелуев Женевьев разулыбалась и окончательно выкинула дурные мысли из головы. Сидеть на коленях у мужа оказалось очень уютно… только что-то немножко мешало. Обнаружив причину неудобства, она ойкнула, подхватилась с кресла и мгновенно скрылась в своём бархатном убежище. Ларак поспешил к ней присоединиться, и остаток вечера и ночь прошли очень весело, словно ничего не было.

Женевьев бы никогда не осмелилась рассказать Лараку, ревновавшему её к  Алану, всю правду о супружеской сорочке.
После рождения Эдварда, когда муж сказал, что двоих детей вполне достаточно, герцогиня и не думала, что когда-нибудь наденет её.
Но той зимой 95-го, когда Эдварду был почти годик, Алан вновь пожелал увидеть Женевьев в супружеской сорочке. А ведь всего два месяца назад они провели вместе несколько часов, и Алану очень понравились новые формы жены. Так зачем же прятать их? Зачем приходить всего на несколько минут, оставляя супругу одну на огромной холодной кровати? Когда же Берта принесла чашку с отваром, Женевьев с трудом сдержалась, чтоб не расколотить её об пол. Супружеская сорочка – и предотвращающий зачатие отвар. Что может быть нелепей и страшнее? Жестокая насмешка над её мечтой о дочке. А Окделл словно ничего не замечал. Быстро сделал дело – и удалился к себе.
 Заглянувшая через полчаса Жанна поначалу даже испугалась, решив, что госпожа умерла – таким бледным было её лицо, а потемневшие глаза не мигая смотрели куда-то в потолок. Казалось, жили лишь пальцы рук, мявшие простыню. «Ева? Он тебя обидел?» – осторожно позвала Жанна. И вся боль, скопившаяся на душе, вся ненависть к самой себе, к этим правилам истинных эрэа, проклятому отвару вырвались наружу в крике и слезах. Жанна пыталась успокоить сестру, но та продолжала твердить о том, как это унизительно, нет – омерзительно, что она так не хочет, почему Алан мог так с ней поступить? Она же любит его, и в прошлый раз всё было так хорошо, а теперь он ушёл… наверно, в ту ночь её рассудок малость помрачился, иначе бы герцогиня Окделл никогда не сказала, что чувствует себя не женой, а распутной девкой. Жанна ахнула от неожиданности и попыталась опровергнуть это, но Женевьев стояла на своём. Мол, им тоже просто задирают подол, а потом уходят, кинув монетку или вовсе оставив ни с чем. А ей и подол задирать не надо – лежи себе как в гробу! К этому времени обе женщины сидели на краю кровати. Женевьев стянула сорочку и закинула её в дальний угол. Лучше спать совсем без ничего, чем в этом! Выплакавшись и выкричавшись,  герцогиня почти сразу уснула. Без сорочки, как и обещала.
Поговорить с мужем она так и не решилась, опасаясь, что тот будет недоволен. Алан ещё три или четыре раза просил надеть супружескую сорочку, но всякий раз после его ухода герцогиня разоблачалась и клала сорочку на половину мужа.
И поведать обо всём этом мужчине? Никогда!

Должно быть, Создатель наказал герцогиню за то, что ей вздумалось проверить нового мужа. В эту ночь так и не получилось зачать наследника.
Когда Женевьев смущённо призналась мужу в наступлении запретных дней, тот улыбнулся:
- Ничего. Неделю как-нибудь переживём. К Вам ведь можно будет прийти поболтать?
- Да… конечно… но я хотела… хотела сделать Вам подарок ко дню рождения!
Ларак присвистнул:
- У нас впереди почти год. Даст Создатель, успеем.

Когда же лунные дни кончились, из Роксли пришло приглашение на праздник в честь дня рождения графини Гвендолин.

                                4.

Хотя на людях герцог и герцогиня Ларак вели себя друг с другом спокойно и даже чуточку холодно, изменение их отношений не могло укрыться от внимательного взгляда.
И в кабинете графа Рокслея, куда удалились хозяин дома вместе с Маршалом Севера, обсуждалась не только предстоящая весенняя кампания (судя по сведениям разведчиков, Кадана готовилась изрядно ощипать соседей), но и победа герцога Ларака над герцогиней Окделл.
Граф Роберт дружески хлопнул молодого герцога по плечу:
- Запомните, Ларак. Кровь – всегда кровь, какую фамилию не носи. Эта кобылка с норовом, но если сумеете подружиться, вернее друга вам не найти.
- Думаю, у меня это получится, – улыбнулся Гвидо, поднимая кубок:
- За здоровье наших прекрасных эрэа!
 
В покоях хозяйки дома, восхищённо ахавшей над опаловым гарнитуром, тоже шли милые женские разговоры. Разумеется, о мужчинах. Нет, дети, дом, наряды, хозяйство, конечно же, не были забыты. Но чуть ли не впервые в жизни Женевьев с большим интересом прислушивалась к сплетням – раньше она считала это ниже своего достоинства – и сама была готова посплетничать. Немножко. Совсем чуть-чуть.
Перед отъездом она заказала новый полог для кровати. Пусть ничто больше не напоминает об Алане! Белый бархат и зелёный шёлк – вот и пригодился подарок сестрицы Клодетт – это как раз то, что нужно.
Четыре дня в гостях у таких радушных хозяев, как граф Роберт с супругой, пролетели как один. А старая кровать в опочивальне, уступленной герцогу с герцогиней как почётным гостям (Ларак был немало смущён этим обстоятельством) могла бы многое рассказать об их ночных забавах. Конечно, Женевьев и раньше приходилось делить ложе с Аланом во время поездок, но тогда они просто спали. Герцогиня попыталась было сопротивляться нежному натиску: «Это неприлично!», но все сомнения быстро вылетели из головы. И почему она всегда уступает?

Покинув гостеприимный кров, Лараки не сразу вернулись в замок. Они объехали земли, поговорили с арендаторами, а среди молодых крестьян нашлись те, кто предпочёл меч выращиванию овец. Они отправлялись в Надор на обучение, чтобы по весне пополнить ряды его защитников.
Это было самое лучшее путешествие в жизни Женевьев. В середине Зимних Молний супруги наконец вернулись в Надор.

Новый полог радовал глаз, а ступеньки с вепрями закрыл зелёный бархат.
За время поездки герцогиня так привыкла, что муж всегда рядом, что уже не могла представить, как можно жить так далеко друг от друга, и Ларак перебрался в покои, смежные с комнатами жены.
А незадолго до  Весеннего Излома Женевьев проснулась с улыбкой. Если она не ошиблась в расчётах, прошедшая ночь могла принести долгожданные плоды. О, только бы её молитвы были услышаны! Тогда она успеет преподнести супругу самый драгоценный подарок.
29.01.2011

[Dama]

                        Эр Эстравен
                       
                                ИНТЕРЛЮДИЯ ТРЕТЬЯ (D.)

                      МАТЕРИНСКАЯ ЛЮБОВЬ

             (23-й день Зимних Скал 400 г. К.С. Надор)

Проклятая навозница давно ушла, а вдовствующая герцогиня всё сидела в церкви, невидяще глядя на святые лики.
На смену гневу – как смеет выскочка, пусть даже облагодетельствованная Катариной Ариго, указывать Повелительнице Скал? – пришла усталость. Так трудно, Всеблагий, так трудно быть всегда, изо дня в день, величественной и невозмутимой. Мирабелла горько усмехнулась. Отец, уже не чаявший выдать её замуж, не верил своему счастью, когда герцог Эгмонт попросил её руки. Счастью… да как эта белобрысая могла судить об Эгмонте? Как посмела утверждать, будто герцогиня Окделл не любит своих детей?! Она же всё делала ради них! Ради детей – и долга перед родом Повелителей Скал. И госпоже Арамона никогда не понять, что долг перед предками и неукоснительное следование традициям превыше всего. За исключением Создателя, конечно.
Герцогиня Мирабелла управляла Надором во время отсутствия супруга, пока тот служил в армии, потом, когда герцога Эгмонта не стало, ей выпало тяжкое бремя не только сохранить остатки семейного состояния (а сколько было потрачено на подготовку восстания!), но и должным образом воспитать детей. Ричард должен стать истинным Человеком Чести, а его сёстры – составить достойную пару будущим женихам. Недаром же герцог Эгмонт устроил помолвку Айрис с Его Высочеством Альдо Раканом! Немыслимая честь, которой дочь оказалась недостойна. Конечно, герцог Эпинэ – весьма завидный жених, но побег из дома… Какой позор, Создатель, какой неслыханный позор! Неужели она, мать, была излишне строга со старшей дочерью?
Но Айрис с детства отличалась строптивым нравом, не подобающим истинной эрэа. Воспитанная в строгости, Мирабелла учила дочерей смирению и послушанию, и поведение младших радовало матушку. Но Айрис… Проклятое имя! Постоянное напоминание об Айрис Хейл, забери её Леворукий.

Нет! Дочь не виновата в том, что её отец любил другую. Как сама Мирабелла не виновата в том, что любила мужа. Он был так похож на святого Алана… Ну почему Создатель не дал им второго сына? Маленького Алана? Она так мечтала об этом! А теперь поздно. Герцог Эгмонт убит на линии (прости, Всемилостивый, ему этот грех!), и она осталась одна.
Вдовствующая герцогиня. Повелительница Скал.
Кузен Ангерран и граф Эйвон, разумеется, пришли на помощь родственнице, но у барона Карлиона хватает своих забот. А граф Ларак, даром что опекун Ричарда, слишком слаб и нерешителен. Впрочем, чего ещё ждать от «навозника»? Неужели святой Женевьев пришлось терпеть то же самое, что и Мирабелле? Герцогиня Окделл поймала себя на этой грешной мысли и торопливо осенила себя Знаком. Святая Женевьев почти сорок лет ждала воссоединения с возлюбленным супругом, с кротостью и смирением принимая все испытания. Для Мирабеллы святая Женевьев была образцом истинной эрэа, и раньше она бы даже в шутку не осмелилась сравнивать себя со вдовой святого Алана.
Но сегодня… а всё этот разговор в церкви! Да как только эта дуэнья осмелилась прервать молитву!
Вдовствующая герцогиня давно уже удалилась в свои покои и теперь пыталась выбросить из головы проклятый разговор. Никак не получалось. Дети безгрешны… отец сбежал, мать хуже мачехи… – эти слова дуэньи Айрис бились в мозгу словно бабочки о стекло. Бабочки… моль… Герцогиня не выдержала и схватила "Житие святой Женевьев". Она часто перечитывала его, то ради успокоения, то в поисках совета, и помнила практически наизусть. Старый томик раскрылся, и взору герцогини Окделл предстала пожелтевшая страница:

 …Также герцог Эпинэ передал эрэа Женевьев послание от Франциска Оллара, именующего себя королём Талигойским, и письмо эрэа Розамунды, графини Эпинэ, добродетельной и благочестивой матери святой Женевьев.
Весть о гибели Эдварда Окделла ещё не достигла Эпинэ, и потому графиня Розамунда, поздравляя дочь и её семью с новым годом, вместе с письмом послала подарки обоим внукам. Разделяя с герцогиней Женевьев скорбь по герцогу Алану, эрэа Розамунда, однако, напоминала о смирении, приличествующем всякой женщине. «Ибо все мы в руках Создателя, и ничто в мире не вершится без воли Его. И сколь бы не было неприятно Вам, урождённой Эпинэ, делить ложе с безродным выскочкой, Вы должны исполнять супружеский долг, снося сие испытание с кротостью и терпением. Помните, что страдания лишь очищают душу, дабы могла она утешиться и возрадоваться спасению в Садах Рассветных» Так писала эрэа Розамунда, и в сих строках ясно видны её благочестие и смирение.
Оллар же, выразив герцогине Ларак приличествующие случаю соболезнования, изъявил желание до конца 400 года стать Избранным отцом наследника Надора.
Но не боязнь рассердить своей строптивостью герцога Ларака или Франциска Оллара заставила эрэа Женевьев смириться с неизбежным,  но единственно страх прогневить Создателя и лишиться последнего сына – отрады её очей. Когда же герцог Эпинэ и Ричард покинули Надор, возвращаясь в столицу, в ту же ночь святая Женевьев разделила ложе с герцогом Лараком, тем подтверждая свои венчальные обеты, его супружеские права и исполняя свой долг.

Вот он – ответ на её сомнения! Жизнь и счастье детей стоят любых жертв. И недаром святая Женевьев не делала различий между Ричардом, сыном Алана и детьми, рождёнными во втором браке. Если ей удалось воспитать детей выскочки-«навозника» истинными Людьми Чести, то почему этого не сможет герцогиня Мирабелла? Дети должны быть счастливее родителей, а мать будет радоваться их счастью.
С этими мыслями герцогиня Окделл вывела на бумаге:
«Возлюбленный сын, мне понятно Ваше длительное отсутствие в родовом замке. Ваше нынешнее положение и военное время требуют постоянного присутствия в столице, однако мы не виделись слишком долго. Осенью 397 года я проводила Вас в Лаик, с того времени мы виделись всего лишь раз и расстались недостойно. Нам следует как можно скорее встретиться и понять друг друга».

Перо ткнулось в чернильницу, а герцогиня Мирабелла, не привыкшая лгать себе, вспоминала Эгмонта. Стоит ли рассказывать сыну правду об отце? Ричард Окделл – уже не мальчик, чтобы и далее скрывать от него некоторые вещи. Однако не стоит доверять подобное бумаге, пожалуй, лучше ограничиться намёком.

За ужином вдовствующая герцогиня улыбалась и разговаривала чаще обычного. А по надорскому тракту спешил в столицу Чарли, внук старого Джека. Он вёз самое главное письмо герцогини Мирабеллы. Её материнское благословение.
3.02.2011

   

[Dama]

                        Эр Эстравен

                          ОТ ПЕЧАЛИ ДО РАДОСТИ

                        (16 день Весенних Скал – 18 день Осенних Волн
                                400 К.М. Надор)

                                                     Ребёнка милого рожденье
                                                     Приветствует мой запоздалый стих.
                                                     Да будет с ним благословенье
                                                     Всех ангелов небесных и земных!
                                                     Да будет он отца достоин,
                                                     Как мать его, прекрасен и любим;
                                                     Да будет дух его спокоен
                                                     И в правде твёрд, как божий херувим.
                                                                            М.Ю. Лермонтов.

                                      1.

Весна в этом году выдалась ранняя. И уже в середине Весенних Скал на лесных полянках пробились первоцветы. Хрупкие синие колокольчики на тоненьких стебельках лежали на гранитной плите с высеченным на ней именем Эдварда.

Сегодня малышу исполнилось бы шесть лет… Нет, Женевьев никогда не забудет своего дорогого мальчика, но рвавшая сердце боль ушла, сменившись светлой печалью. Должно быть, сам Создатель призвал невинную душу, чтобы навек соединить  герцога и герцогиню Ларак. Ей казалось, что весна пришла в ту самую ночь, когда они зачали желанного первенца.
Сейчас не оставалось никаких сомнений – герцогиня беременна. Но она никак не решалась признаться в этом мужу, боясь спугнуть своё счастье. Одно дело – обходиться без жены несколько дней, и совсем другое – когда она ждёт ребёнка.
Женевьев прекрасно помнила реакцию Алана, когда она, ещё не до конца верящая в свершившееся, сообщила долгожданную весть. Да, герцог Окделл был очень рад и даже счастлив, он беспокоился о супруге, прося надорского лекаря почаще осматривать госпожу и тотчас докладывать ему обо всём. Малыш уже начал шевелиться и ощутимо пинался, когда к герцогине пришла заплаканная Лиза. Девушка на коленях умоляла простить её, ведь эру герцогу невозможно отказать. Женевьев простила – а что ей оставалось? Мать не считала это изменой: «Все мужчины одинаковы, – говорила она, – а распутная девка – что ночная ваза. Никому нет дела, из серебра она или простой глины, лишь бы служила. Это пустяки. Настоящая измена – это когда мужчина любит другую.» Как-то раз в разговоре с мужем герцогиня похвалила трудолюбие Лизы, заметив невзначай: «Кажется, она очень дружна с Дейзи. Вы помните её, мой эр?». Через два года Лиза вышла за пожилого трактирщика. Теперь она была вдовой и хозяйкой «Золотого Вепря».
Что до Эдварда, то герцог Окделл как-то раз заметил, наблюдая за играми Ричарда, Брендона и его младшего брата Томаса  (они гостили у Карлионов): «Думаю, нам пора подумать о втором ребёнке. Как вы считаете, эрэа?» Женевьев была полностью согласна с мужем, она и сама подумывала завести об этом разговор. Всё прошло буднично, и, когда герцогиня порадовала мужа доброй вестью, тот лишь улыбнулся: «Мы назовём его Эдвардом». Алану и в голову не приходило, что у них может родиться дочка.
А кто родится у них с Лараком? Женевьев  хотелось, чтобы это была девочка, но как тогда быть с наследником Надора?
Об этом она и размышляла, стоя в склепе рядом с мужем и утиравшей слёзы Жанной. Когда же они наконец вышли на свежий воздух, у неё закружилась голова. Ларак поддержал супругу:
- Что с вами? Вы хорошо себя чувствуете?
- Пустяки. Обычное головокружение, – через силу улыбнулась Женевьев.
- Да? А может, обычная тошнота? – заметив написанную на лице жены растерянность, Ларак усмехнулся. – Кажется, за последний месяц мы расставались всего на два дня, когда я уезжал из замка. Вы ничем не хотите меня порадовать?
- Как вы узнали? – Ничего умнее в голову не пришло.
- Сейчас середина Скал, а последний раз запретные дни были в месяц Волн. Нетрудно догадаться.
- Простите. Я хотела, чтоб это было торжественно. И не была уверена… А у вас дети есть? – вопрос слетел с языка раньше, чем она успела подумать.
- Нет. Думаю, что нет. Пока. – Он подчеркнул последнее слово.
- А если будет дочка?
- Ну и что? Марсела тоже старше меня на год, – пожал он плечами. – Глупышка… ты молчала, потому что боялась, что я тебя разлюблю? Такую толстую и некрасивую? – Ларак показал руками, какую толстую он имеет в виду, и обе женщины засмеялись.
- Нет… я боялась… что мы больше не сможем… быть вместе.
- Сейчас нельзя. Но у нас впереди почти всё лето. – Гвидо наклонился к уху жены и шепнул:
- Я покажу тебе, как надо, чтобы не повредить малышу.
На глаза навернулись слёзы облегчения и счастья. Как же ей всё-таки повезло с мужем!
После этого Ларак стал оставаться с нею до утра, хотя раньше покидал спящую жену, отправляясь к себе. Рядом с ним Женевьев было так уютно, и ей всегда снились добрые сны.     

А ещё через несколько недель приехал новый епископ.
Прежний епископ Надорский, Гальфрид, бежал в Дриксен, чтобы перебраться оттуда в Агарис, ещё прошлой осенью, не дожидаясь приезда нового герцога. Он принадлежал к ордену Домашнего Очага и принял немало пожертвований от герцогини Окделл, когда она считала себя бесплодной. Но его молитвы не слишком помогали. О Гальфриде давно говорили, что он нарушает обет целомудрия, но не пойман – не вор.
Женевьев искренне верила в Создателя, Всеведущего и Милосердного, но уже давно сомневалась в святости Его земных слуг. Разве не по воле Его Святейшества Клеменция Шестого войска Уэрты вторглись в Эпинэ? Не из-за него ли её родина двадцать лет полыхала в огне войны? Ларак целиком разделял мнение жены. Если кто-то дурак и сволочь – Светлая мантия не сделает его лучше. Только вот любой его каприз будет считаться непогрешимым приказом. В жизни Гвидо бывали минуты, когда он сомневался в милосердии и самом существовании Создателя, не то что в Эсперадоре, кардиналах и магнусах.
Во время своего приезда в Надор Шарль Эпинэ рассказал, что Эсперадор Винцент предал анафеме Франциска, а король ответил на это основанием новой Церкви. Мол, надо молиться на родном языке, отказаться от постов и поклонов – они неугодны Создателю. Указом Франциска были закрыты все монастыри, а их насельники отправились кто в Агарис, а кто – в эсператистские страны, вроде Гайифы и Дриксен. Король затевал прежде небывалое дело – так считала Женевьев. Гвидо не соглашался, напоминая об Эрнани Святом, отрёкшемся от старой веры. А Франциск ни от чего не отрекается, разве что обряды станут проще и понятнее. Так это же хорошо! Жена сомневалась и боялась, что государство, чей король проклят церковью, скоро погибнет. Ларак на это просил вспомнить о брате её предка, магнусе Александре, не убоявшемся гнева Эсперадора и выдержавшем осаду в Барсине. И разве Создатель не принял сторону магнуса Славы, наслав на его противников холеру? А Франциску в юности явился сам святой Адриан и повелел очистить Церковь от скверны, вернув к истокам.
Гвидо был рад тому, что новым епископом Надора назначен Эгидий. Единокровный брат и личный духовник Франциска, он был пятью годами старше него, чуть выше ростом и обладал более тонкими чертами лица. Говорили, его мать, графиня Арко, в молодости была настоящей красавицей. Эгидий знал толк не только в церковных текстах, но и в песнях, и балладах, а уж как он владел мечом! При этом он отличался миролюбивым и спокойным нравом, часто парой слов унимая вспышки раздражения Франциска. И уж за чем – за чем,  а за словом святой отец в карман не лез, быстро находя остроумный ответ.
 
Когда известие о скором приезде нового епископа дошло до отца Доминика, тот был возмущён до глубины души. После кроткого светоча истинной веры, Его Преосвященства Гальфрида – какой-то еретик! Да ещё и незаконнорожденный!
Не считайся убийство куда большим грехом, нежели блуд, святой отец бы требовал избавляться от плода греха. Но мог лишь всячески клеймить в своих проповедях «этих блудниц» и их потомство. Почему-то бесчестным соблазнителям доставалось куда меньше. Вот и накануне приезда Его нового Преосвященства Доминик прочёл после службы столь горячую проповедь, что увлёкся и перегнул палку. Как известно, публичное оскорбление величества приравнивается к государственной измене, а уж досталось Франциску от брызгавшего слюной святого отца – будь здоров!
Ларак облегчённо вздохнул, когда упиравшегося и продолжавшего что-то вопить отца Доминика препроводили в обычно пустовавшую темницу – священник уже успел ему надоесть. Вряд ли старина Эгидий откажется от чести быть духовником герцогской семьи – всё-таки почти четыре года они с Лараком были боевыми соратниками и даже друзьями.
Счастье, герцогиня не слышала весь тот бред, что нёс святой отец, сразу по окончании службы удалившись к себе. Хоть её, благодарение Создателю, почти не тошнило по утрам, запахи церковных курений вызывали головную боль, а то и дурноту. К тому же следовало проверить, насколько подготовлен замок к приёму столь важного гостя и как следует отдохнуть. Замковый лекарь, мэтр Хелмет, рекомендовал госпоже вечерние прогулки, и теперь после ужина супруги гуляли возле замка.

Эгидий, в непривычном чёрном облачении, с новеньким наперсным знаком, выглядел впечатляюще. Проведённая им служба тоже была непривычной, но в кои-то веки понятной. Когда-то маленькая Женевьев спрашивала отца Огюста, служившего у них в замке, что означают все эти слова, и тот, как мог, перевёл несколько молитв с гальтарского, а потом научил этому языку Женевьев. Но что делать тем, кто не знает древнего языка? Как можно славить Создателя, не понимая, что ты говоришь?  И первая проповедь нового епископа, произнесённая приятным, обманчиво мягким голосом, отличалась от вчерашней проповеди эсператиста как драгоценный камень от дешёвой стекляшки.
Уже потом, после обеда, когда хозяева замка и их гость наконец остались наедине, мужчины крепко стиснули друг друга в объятиях, а епископ совсем по-светски поцеловал герцогине руку. И, судя по мозолям, его ладонь была больше привычна к мечу, чем к перу. Впрочем, чего ещё ждать от бывшего адепта Славы? Эгидий был искренне рад женитьбе Гвидо и предстоящему пополнению в семье: «Наконец-то ты остепенился, мальчишка!» – шутливо провозгласил он, поднимая кубок с вином, нашедшимся в пастырском возке. И, хотя Женевьев продолжала хранить верность эсператизму, новый прелат ей понравился.
Да и не только ей одной. Познания Его Преосвященства в воинском деле весьма пригодились, когда Кадана попыталась откусить кусок от Талига, да поперхнулась. Дружины Надора, Роксли и Карлиона  отбросили полезших было каданцев обратно. Больше в тот год они не тревожили, за исключением приграничных стычек. Люди вздохнули спокойно, да и Создатель побаловал своих чад и погодой – лето было ни дождливым, ни засушливым – и богатым урожаем да приплодом овец.

Двадцатого Летних Ветров отпраздновали тридцатилетие Женевьев. Герцог Эпинэ, к сожалению, не смог прибыть сам, прислав письмо и подарок – рубиновое ожерелье кэналлийской работы. Зато приехал Ричард вместе с графом Савиньяком. Арсен рассказывал последние столичные новости, изображая всё в лицах так, что слушатели поневоле смеялись. Рассказал и о том, что матушка нашла ему невесту, и осенью состоится свадьба. Анриетта – самая младшая из дочерей графа Маллэ и совершенно очаровательна. А герцог вроде родом из Маллэ? Ларак подтвердил. А заодно поведал всем присутствующим историю о дружбе со Стефаном Нерюжем, оруженосцем господина графа, и о том, как он однажды скрестил меч с виконтом Маллэ. Обоим тогда было по пятнадцать, виконт был раздосадован тем, что какой-то выскочка-простолюдин смеет побеждать батюшкиного оруженосца, и решил преподать ему урок. Дрался-то он хорошо, но всё равно не смог бы победить, кабы Гвидо не поддался. К чему обижать графского сына и наживать врагов? Правильно, ни к чему.
Савиньяк вскоре вернулся в Олларию, а Ричард гостил целый месяц. Ему нравилось слушать, как там внутри шевелится братик. Когда Женевьев ждала Эдварда, Дик был ещё мал и говорил: «Мама толстая». А сейчас он хмурился: «Матушка, Вам не больно?» Она только смеялась. Когда-то маленький Гвидо тоже прикладывал ухо к материнскому животу и слушал, как стучит сердечко Эжена. Как же он был разочарован, когда госпожа Люсьена объяснила, что маленький просто толкается!
Герцогиня была счастлива. И муж, и сын рядом, и беременность протекает легко, разве что ноги отекли. И теперь-то понятно, почему Аньес по утрам выглядела такой сияющей! Супружеский долг и в самом деле может быть сплошным удовольствием!

                              2.

Раз в месяц Гвидо писал матери. Он договорился с одним знакомым купцом, давно обосновавшимся в Олларии, пересылать через него почту, и точно так же получал весточки из Маллэ. Молодой герцог очень волновался за жену и ребёнка и чуть ли не в каждом письме просил матушку приехать. Пусть ненадолго, пусть перед самыми родами – только бы приехала! Госпожа Люсьена не говорила ни «да», ни «нет», а  за короткими строчками, полными любви и заботы, угадывалось что-то, вызывавшее у сына смутную тревогу. И сёстры, и тётушка Нина почти не писали. Чем дальше, тем больше Гвидо тревожился о родных. Проклятье! Ну почему они оказались на разных концах королевства? И почему Талиг такой большой?
А от  эрэа Розамунды не было ни единого письма. Хотя Женевьев писала домой и о гибели Эдварда, и о будущем ребёнке – мать не желала отвечать.
Её послание, которое Шарль Эпинэ привёз зимой, было первым и последним с тех пор, как Женевьев стала герцогиней Ларак. От сухих коротких строчек веяло холодным презрением. Розамунда извещала, что она не только не благословляет этот позорный во всех отношениях союз, но отрекается от дочери раз и навсегда, дабы самое имя её более не произносилось и было предано забвению. Мать не сомневалась, что её дочь – когда бы Женевьев и в самом деле была ей дочерью по духу, а не только по крови – нашла бы в себе силы отказаться от предложения короля и соблюла бы верность памяти герцога Окделла. «К моему глубокому прискорбию, – писала графиня, – Вы прельстились выгодой остаться хозяйкой Надора и получить супруга, угодного новому королю. Едва ли Вы сделали это из необходимости, как уверяет мой племянник, ибо Вы долго находились под влиянием Вашего распутного отца и Вашей служанки, каковую столь неосмотрительно выбрали».
 Граф Раймон скончался в конце прошлой весны, и из-за проклятой осады самая любимая из дочерей не смогла проводить его в последний путь. Женевьев так не хватало его! Но распутный? Уж не помутился ли от горя материнский рассудок?
Шарль несколько смущённо пояснил шокированной кузине, что у дяди остался бастард не то четырнадцати, не то пятнадцати лет от роду. Говорят, граф хотел признать единственного сына и представить ко двору, но не успел. Да, такого бы Розамунда никогда не простила. Тайну удавалось хранить почти десять лет, мальчик даже жил вдали от матери, в семье кормилицы. Граф Раймон поначалу всего лишь принял участие в судьбе вдовы своего рыцаря и помог ей отстоять права малютки-сына на отцовские владения. А то нашлись кузены и прочие родичи, чуть не передрались за клочок земли. А потом… Один Создатель ведает, кто кого соблазнил, но их связь продолжалась до самой смерти дяди. Теперь Розамунда требует, чтобы любовницу мужа и плод их греха отправили в монастырь – там им самое место. Правда, что она скажет сейчас, когда обители закрыты – никто не знает. Как зовут мальчишку? Не то Анри, не то Мишель, а может, Никола? Шарль не помнил. И вообще уже поздно, он спать хочет. Больше к этому разговору не возвращались.
Почему же теперь мысли о брате не дают покоя? Может, попросить мужа, пусть узнает, что случилось с её единокровным братом. А вдруг когда-нибудь в Надор заявится какой-нибудь парень и объявит себя сыном герцога? Или бывшая любовница Ларака  захочет его вернуть? А если матушка права, и в Женевьев течёт дурная кровь? Иначе с чего бы ей так огорчиться, когда с приходом осени лекарь запретил супругам всякие сношения? Почему же ей так жалко матушку? И так хочется, чтобы во время родов она сидела рядом и держала за руку?

                             3.

               

(Месяц Летних Скал,  Эпинэ замок Орийяк)

Вот и пришло лето…Последнее лето в её жизни. Жаль, уже не увидеть разноцветный наряд осени, не пройтись по шуршащим листьям. Садовники тщательно чистят дорожки, но иногда ведь можно позволить себе свернуть в сторону. Неправильно? Ну и пусть. Она и так слишком долго жила по правилам.
Розамунда погладила ствол каштана. Старое дерево помнило герцога Рене маленьким мальчиком, оно ещё увидит, как вырастут и состарятся внуки графини Эпинэ. Как глупо – жить в соседних графствах и так редко видеться. С тех пор, как умер Раймон, младшие дочери приезжали в гости лишь однажды, на Зимний Излом. Полина Агирре и Жаклин Пуэн.
Она сватала Жаклин за юного Рутгерта Гонта, но тихая и послушная дочь впервые воспротивилась. «Я не уеду из Эпинэ и буду жить рядом с Полин!» – заявила она, и сестра её  поддержала. А больше всех рад был Раймон. «Одну дочь я уже отпустил на Север. Хватит. К тому же этот Рутгерт мне не нравится».  Розамунда тогда злилась на мужа. Как он смеет так говорить про её родственника! А его ненаглядная Ева даже не приехала на свадьбу сестёр. Она-де ждала Эдварда! А на отцовские похороны  не пустила армия Франциска. Только и умеет, что письма писать.
Эдвард умер, а бабушка так и не успела его увидеть. И этого ребёнка, что сейчас носит Женевьев, она тоже не увидит. Граф Ларак, будущий властитель Надора…
Розамунда с трудом выбралась на выложенную разноцветными камешками дорожку, тело становилось всё более непослушным. В последние годы она сильно располнела, что правда, то правда. Но тогда она ещё сохраняла остатки былой красоты, да и величавая осанка никуда не делась. А теперь она – иссохшая, уродливая, с почти выпавшими волосами старуха, которую грызёт изнутри неведомая болезнь.
Хорошо, что в это поместье практически никто не заглядывает. Все считают, что эрэа Розамунда скорбит по мужу. И хорошо, что она приказала подделать завещание, чтобы этому мальчишке не досталось даже медяка! А нотариус уже ничего не скажет. Через неделю после оглашения завещания его нашли в переулке с перерезанным горлом. Мало ли грабителей шляется по Лэору, всех не переловишь. Титул, как и положено, отошёл Эдмону, как и принадлежавший младшей ветви Эпинэ замок в Ариго. А вот это поместье в предгорьях Мон-Нуар передавалось горячо любимой вдове в пожизненное владение. Пожизненное… счёт идёт на недели, а скоро пойдёт и на дни.
Лекари разводят руками, духовник призывает уповать на Милосердие Создателя. Милосердие? Зачем оно той, кого покарал Создатель? Но она так хотела отомстить!
Единственное утешение –  блудница, совратившая её мужа, тоже не увидит следующей зимы. Чудо, что при таком хрупком сложении и узких бёдрах она смогла родить двоих сыновей. Сыновей… Создатель, как Ты допустил, что мальчишка родился у этой бесстыдницы, а не у Розамунды?
Теперь бесстыжая тварь сидит под замком в башне, точно дева из баллады, список которой графиня Гонт когда-то вырвала из рук пятнадцатилетней Розы и кинула в огонь. И никакой рыцарь не явится, чтобы спасти. Уже больше года, как Раймон нашёл последний покой в родовом склепе. Ну почему, если владения младшей ветви Эпинэ в Ариго, не хоронить там же? Теперь он лежит рядом с братом и отцом. А она будет покоиться здесь. И если Создатель смилуется над её душой, они с Раймоном не встретятся до Последнего Суда.
Лишившись матери при рождении, в десять Розамунда осталась круглой сиротой и поступила под опёку троюродного дяди, графа Гонта. А в шестнадцать ей объявили о помолвке с графом Эпинэ, младшим сыном герцога Рене. И не спорь! Свадьба через месяц. Жениха Розамунда увидела лишь в церкви.
Видит Создатель, она была верной женой и хорошей хозяйкой, она прощала и частые отлучки, и красоту, сводившую с ума всех женщин, и то, что лошадей он любил больше, чем жену. Она бы смирилась даже с любовницей – последние годы графиня всё чаще чувствовала себя нехорошо – но ребёнок! Сын! Тот самый наследник, которого она не сумела родить.

Надо же было славному рыцарю Мишелю Лавалю геройски погибнуть под Эр-При, заслонив своего сеньора! И оставить пятнадцатилетнюю вдову, да ещё в тягости. Конечно же, граф Раймон, как истинно благородный человек, не мог оставить семью столь доблестного вассала без поддержки и защиты. Он даже стал Избранным отцом Никола. Что же случилось потом? Неужели он предпочёл белокурым локонам и серо-голубым глазам жены каштановые кудри и темно-карие очи молоденькой вдовушки? Если бы Розамунда умерла при родах, как того опасались врачи, всем было бы намного легче. Младшая дочка мелкого барона могла стать графиней, а Раймон был бы счастлив, избавившись от ревнивой супруги. В своём завещании он признал Анри и отписал ему это поместье. Розамунда бы ничего не узнала, если бы не нотариус. Этому мерзавцу срочно нужны были деньги, и ради них он выдал тайну завещателя. А потом подделал под диктовку графини последнюю волю её супруга. Глупец! Мёртвым золото ни к чему.
Раймон-Анри оказался слишком похож на мать. Такой же хрупкий, темноглазый, с материнскими кудрями, разве что повыше. Такой красивый мальчик пришёлся бы гайифцам по вкусу, на что графиня не преминула намекнуть, когда Оливия Лаваль попыталась доказать отцовство Раймона. Вот по её первенцу всякий скажет, кто его отец, если помнит Мишеля. Женщины разговаривали наедине (не считая Жавотты) и потому никто не видел, как старшая угрожала и издевалась, а младшая рыдала и на коленях умоляла пощадить её мальчика. А Розамунда ведь ничуть не шутила. Она слыхала краем уха о некоторых любителях мальчиков и в своей ненависти могла бы зайти далеко. Счастье Анри, что в отличие от Жанны он не унаследовал метку Эпинэ, а Оливия согласилась поклясться, что изменяла своему знатному любовнику с другими мужчинами. Её приговорили к церковному покаянию, а семнадцатилетний Никола получил рыцарские шпоры – чтобы не вмешивался. Оливия ушла в монастырь – замаливать грехи и оплакивать своего возлюбленного Раймона, а её младший сын, сглатывая злые слёзы, чистил конюшни отцовского замка. Ставший новым хозяином Эдмон Эр-При поверил в то, что недавно нанятый слуга не является его кузеном, или сделал вид, что поверил – он не любил ссориться с тёткой.
Вероятней всего, Оливия, ставшая какой-нибудь сестрой Марией, умерла бы в монастыре, а её ублюдок повесился бы на вожжах, не выдержав насмешек – но судьба опять столкнула двух женщин. Новый король закрыл все обители, и монахи и монашки, послушники и послушницы потянулись по дорогам Эпинэ. Кто-то шёл в Святой град, а кто-то возвращался домой или искал новый путь в жизни. Оливия Лаваль ещё не успела принять постриг, возвращаться к старшему сыну после такого позора было невозможно, и она отправилась в Ариго, к младшему. Пусть возьмут хоть служанкой, только рядом с ним!
Но вновь вмешался Леворукий, подсказав  графине самую сладкую, самую хитроумную месть.

                             4.

Оливия отбросила пяльцы и разрыдалась. Последнее время она только и делала, что плакала и молилась. Ну почему отец не отдал младшую дочь в монастырь, как того желала матушка? Он выдал её за первого же рыцаря, пленённого красотой Оливии, и сразу же забыл о ней – ведь кроме неё, в семье было ещё шестеро детей.
Оливия Лаваль овдовела, не успев почувствовать себя женой. И если бы не сын,  она бы давно позабыла лицо молодого рыцаря. Юной вдове льстило внимание господина графа, а его заботу о них с Никола она принимала как должное. В самом деле – разве не долг сеньора заботиться о верном вассале или его родичах? Но граф Раймон приезжал всё реже, главным образом ради пухлощёкого  Никола, а Оливии так хотелось удержать его! Для чего она унаследовала красоту своей матери, если не для этого? Удержала… Должно быть, сам Леворукий, толкнувший их друг к другу, смеялся в ту ночь.
Когда она поняла, что беременна – то испугалась вовсе не огласки, не гнева графини. Она так боялась умереть родами, что почти возненавидела Раймона. А тот радовался. Он привёз любовницу в это поместье, окружив преданными слугами, и здесь же, в этом замке, только в нижних покоях, родился Анри. Граф не мог наглядеться на малютку, а измученная долгими родами, чудом выжившая Оливия не могла ни радоваться тому, что всё кончилось, ни видеть Раймона и малыша... Даже когда граф поклялся признать единственного сына и оставить ему это поместье, Оливия смогла выдавить лишь улыбку. А как бы она ликовала, скажи он это накануне! После этого она поклялась, что больше никогда не будет рожать.
Мальчика вначале отдали кормилице, потом, когда он подрос, один из рыцарей Раймона, Виктор Гаржиак, взял мальчика в пажи, а затем и в оруженосцы. Иногда госпожа Лаваль встречалась с младшим сыном, привозила ему подарки, но так и не смогла полюбить его. Рано овдовевший Виктор не раз намекал прекрасной госпоже Блан (родившийся в предгорьях Мон-Нуар, Анри получил фамилию Блан), что желал бы видеть её хозяйкой Гаржиака. А Оливия всё отмахивалась от поклонника, точно от назойливой мухи. Расставаться с Раймоном она не имела  ни малейшего желания и уклончиво просила подождать шестнадцатилетия Анри. Быть может, когда её мальчик вырастет и вступит в права владения отцовскими землями, она наконец вздохнёт спокойно и покинет этот суетный мир ради тихой обители. А может быть, примет предложение Гаржиака. Вот уж чего Оливия не собиралась делать, так это выходить замуж. Ведь у Виктора до сих пор не было законного наследника, значит, ей придётся рожать. А она ещё слишком молода, чтобы умереть!
 
Женщина расхохоталась, с ненавистью глядя на свой живот. Там внутри сердито ворочался её будущий убийца. Почему она не приняла предложение Виктора? А теперь поздно. Хозяйкой Гаржиака стала какая-то торговка! А её брат обрюхатил саму Оливию!
«Всё повторяется, и все мы ходим по кругу» – Оливия прочла это в одном из старых свитков здешней библиотеки, давно, ещё когда ждала Анри. Венчание, несколько дней вместе, потом – вдовство и посмертный сын. Только вот Мишель Лаваль был рыцарем и героем, совершившим подвиг, а Колен Ларак – простолюдином и преступником. Один пал на поле битвы через две недели после свадьбы, не успев узнать о ребёнке, другого вздёрнули на виселице четыре дня спустя.
И это животное ещё смело заявлять Оливии, что она ему не нравится! «Я больше толстомясых люблю», – сможет ли она забыть это оскорбление? Это ведь одна из подружек выдала убежище контрабандиста! «Вы не смеете меня трогать! Я – родной дядя герцога Надорского!» – вопил он. Это случилось сразу после Зимнего Излома, и к этому времени графиня Эпинэ уже знала о замужестве своей старшей дочери. Да и маркиз Эр-При пожелал лично разобраться с новоявленным родственничком. Приехавшая в Эр-Эпинэ госпожа Люсьена Ларак опознала брата покойного мужа и подтвердила, что её сын получил владения на Севере. «Однако он ни разу не писал о своём титуле, – покачала она головой. – Должно быть, не хотел хвастаться». Колен – даром что в цепях – кричал, чтоб ему отдали всё дело, не будет же герцог заниматься торговлей! Он-де готов жениться на невестке, хоть та уже и старовата. Одного взгляда Люсьены хватило, чтобы грубиян замолк на полуслове. Оливия видела это своими глазами – Розамунда не отпускала её от себя ни на шаг. «Жениться? Хорошо придумано, – недобро усмехнулась графиня, – только эта невеста для тебя слишком хороша. Если возьмёшь за себя эту дрянь, – тут она кивнула на сидевшую в уголке Оливию, – и признаешь её ублюдка своим, умрёшь легко. Нет – тебя колесуют»  Он согласился не  раздумывая, и через полчаса на руке Оливии защёлкнулся венчальный браслет.
Второе супружество обернулось кошмаром. Казалось, Лараку доставляло особенное удовольствие издеваться над женой и её благородным происхождением. Ей хотелось кричать от радости, когда тело Колена-контрабандиста наконец задёргалось в петле. И даже когда по приказу маркиза Эр-При Виктор Гаржиак взял в жёны Люсьену Ларак (мать герцога и свекровь кузины Женевьев не может быть простолюдинкой), Оливии было смешно. До тех самых пор, пока не начало тошнить по утрам. А ведь тогда, пятнадцать лет назад, графский лекарь предупреждал: «эрэа лучше  не рожать».
Леворукий и все закатные твари его! Как же Оливия ненавидела этого ребёнка! А ещё – его покойного папашу, Розамунду, придумавшую этот унизительный брак, Эдмона Эр-При, поддержавшего тётку, так не вовремя  скончавшегося  любовника… Она ненавидела даже Анри и Никола, считая их первопричиной всех своих бед. Отныне Анри считался Лараком, племянником госпожи Гаржиак и наследником лавки в Маллэ. А граф Раймон так мечтал увидеть единственного сына рыцарем!
Когда Оливия носила Анри, то очень подурнела и старалась лишний раз не показываться любовнику. Сейчас она выглядела просто безобразно. Отёкшее лицо, руки… передвигаться по двум выделенным ей комнатам с каждым днём становилось всё труднее.
Проклятые дети! Ну почему они рождаются матерям на погибель?!

                             5.

             

Месяц Летних Волн. Эпинэ, замок Гаржиак

Когда Виктор вошёл в комнату, жена подняла голову от вышивания и улыбнулась. Оливия, за которой он тщетно ухаживал столько лет, никогда не улыбалась так открыто и спокойно. И пусть Люсьена была на четыре года старше Гаржиака, она ещё могла называться красивой женщиной. В ней было то, чего так не хватало его былой возлюбленной: спокойное достоинство уверенного в себе человека, доброе и отзывчивое сердце и материнская нежность. Когда весной Люсьена сказала, что ждёт ребёнка, Виктор поначалу не поверил. Да она и сама толком не верила, пока малыш не постучался. Это ли не благословение Создателя? Было решено, что если роды пройдут благополучно, супруги совершат паломничество по святым местам. Тогда – и только тогда – Люсьена Гаржиак напишет детям о нежданном подарке судьбы. А ведь сын даже не подозревает о её новом замужестве! Конечно, первые месяцы жену тошнило, а перца не было разве что в сладких пирожках, но лекарь уверял, что госпожа вполне здорова и, если даст Создатель, благополучно разрешится от бремени. Все сходились на том, что это будет мальчик.

В начале Летних Молний 400 года Оливия Ларак скончалась преждевременными родами. Ребёнок  - девочка – родился мёртвым.
В двенадцатый день Осенних Ветров, когда деревья уже щеголяли разноцветными обновками, в замке Гаржиак пили за здоровье маленького Робера, а счастливый отец завороженно наблюдал, как его крепыш сосёт материнскую грудь. Роды были долгими, но Люсьена выжила. Теперь можно и написать Гвидо. Не сейчас. Через несколько дней, когда можно будет вставать с постели.

Писала детям и Розамунда. Графине Эпинэ всё-таки удалось хотя бы из окна полюбоваться осенним садом. Верней, писала под диктовку верная Жавотта – сама госпожа уже не вставала с постели. Хотелось сказать так много. Так много нужно успеть сделать. Напомнить Клодетт, что не стоит ссориться с пасынками и их жёнами – ведь барону уже немного осталось. Попросить прощения у Жаклин – за то, что хотела выдать её замуж по своему желанию, и Полин – за то, что чуть не разлучила с сестрой. Благословить внуков и внучек – может быть, у кого-то из дочерей ещё родится маленькая Розамунда. Поздравить Гаржиака с долгожданным наследником. От маленького Гаржиака мысли уже не переметнулись, скорее переползли, такие они были вялые – к Женевьев и её будущему ребёнку. А может, он уже родился? Розамунда попыталась вспомнить письмо дочери, но ничего не выходило. Было мучительно стыдно за то послание, что она сочиняла перед Зимним Изломом. Но Розамунда собралась с силами и на услужливо подсунутом листке (его пришлось положить на шкатулку с драгоценностями) вывела: «Девочка моя, прости, если сможешь. Будьте счастливы» Росчерк, печать. Вот и всё. Хотелось дописать «Храни тебя Создатель» или «Благословляю вас», но рука с пером бессильно упала на подушки, наваленные под спину умирающей. Это было её последнее письмо. Несколько минут спустя душа Розамунды Эпинэ покинула измученное тело. Куда она отправилась – в Закат ли, в Рассвет? Кто знает…
Это случилось в семнадцатый день Осенних Волн.

А в Надоре в тот вечер почти никто не ложился спать. Большинство слуг и свободных от службы дружинников собрались в часовне – помолиться об успешном разрешении герцогини от бремени. После ужина Женевьев играла на лютне для мужа и приехавшего днём епископа, и вдруг выдохнула: «Мамочка… Началось…» Тут же набежали служанки, мэтр Хелмет попросил эра герцога покинуть покои её светлости, и всю ночь Гвидо ходил из угла в угол, переживая за жену и как никогда чувствуя свою беспомощность. Время от времени заглядывавшая Жанна докладывала: «Эрэа хорошо себя чувствует», «Эрэа попросила молока»
Когда матушка рожала Эжена, старших детей отправили к тётушке Ванине. А та знай себе стращала сестрёнок, хотя сама ни разу не рожала. Софи разревелась, и её пришлось утешать. Потом тётушка повела всех в замковую часовню – помолиться Создателю, чтоб он не забирал Люсьену и послал здоровенького мальчика. Они просидели у тётушки почти весь день, а знакомые служанки то и дело заглядывали, обсуждали роды. Вспоминали страшные случаи, мол, двое суток мучилась, да так и умерла. Шестилетнему Гвидо ещё никогда не бывало так страшно, как в тот день. Женщины словно не замечали сидевших в углу на сундуке детей, болтая о своём. И когда прибежала соседка: «Слава Создателю! Родила!» – он разревелся не хуже чем Софи, вместе со слезами выплёскивая все страхи и напряжение долгого летнего дня. От отца пахло вином, он глупо и счастливо улыбался. Матушка тоже улыбалась, когда они пришли посмотреть на братика. Только её улыбка была усталой. Заглянув в колыбель, Гвидо разочарованно вздохнул – братик был такой маленький и красный! Но соседка (та, что прибежала за ними) быстро вывела детей из комнаты.
Казалось, этой осенней ночи не будет конца. А вдруг? Что, если с Женевьев что-то случилось, а ему боятся сказать?
За окнами занялся рассвет, но занятый своими переживаниями герцог даже не заметил.
 
И тут раздался… ну да, тот самый, долгожданный первый крик. И Гвидо рванулся к дверям женских покоев.
- Кто? – только и выдохнул он.
- Девочка. Маловата, но определённо здоровая. – Это уже мэтр Хелмет.
- А Женевьев?
- Жизнь эрэа вне опасности, – заверил врач, и тут же метнулся обратно к кровати – Женевьев застонала опять. Ларака оттеснили в комнатку камеристки, благо что Жанна сидела подле роженицы. Надо было обмыть, запеленать новорождённую в заботливо приготовленные пелёнки, и уж потом показать отцу.
«Слишком большой живот… Женевьев говорила, что у неё сёстры-близняшки. Неужели?» – и в подтверждение этих мыслей из опочивальни раздался ещё один младенческий вопль, погромче.
- Девочка?
- Сын! Ваша светлость, мальчик!
И Гвидо не выдержал. Он заплакал, как не плакал уже очень и очень давно.

А потом – через полчаса, а может, позже – он увидел Женевьев. Она полулежала на подушках, держа на руках маленького Люсьена. Пока ещё безымянная девочка лежала на руках Жанны.
- С днём рождения, мой эр! – улыбнулась жена.
И это был счастливейший день в жизни Гвидо Ларака.

10.02.2011

[Dama]

                            Эр Эстравен

                                 ИНТЕРЛЮДИЯ ПЯТАЯ
                           
                         (Весна 393 года К.С Надор)

Наконец-то королевские солдаты покинули осиротевший Надор. Теперь можно было не скрывать своего горя, и вдовствующая герцогиня почти не покидала церкви, молясь о спасении души герцога Эгмонта. Неужели смерть на линии навеки закрыла пред ним Врата в Рассветные Сады?

Подавленная тишина и плач первых дней, когда гонец от Алвы (да будет он четырежды проклят!) привёз весть о гибели герцога Эгмонта, его оружие и привёл коня покойного, сменилась настороженным ожиданием бед и гонений, когда в Надор вошёл отряд капитана Вайспферта. Герцогиня Мирабелла показала себя истинной Повелительницей Скал. Враги не увидели ни слезинки, не услышали ни одной мольбы о пощаде. Юный Ричард тоже вёл себя как подобало новому властителю Надора, правда, это не всегда получалось.
Отец Маттео вздохнул, вспоминая, как пришлось утешать двух служанок, попавшихся на глаза солдатне, а потом напутствовать в жизнь вечную их насильников. Капитан Вайспферт считал, что в отсутствие полкового капеллана с его обязанностями прекрасно справится духовник герцогской семьи. А сам-то капитан наверняка еретик-эгидианец, а может (сохрани Создатель!),  и демонопоклонник. Спорить с Вайспфертом отец Маттео так и не решился, а потом бессонными ночами просил Всемилостивого простить ему трусость и нерешительность. Нет, он никогда не обольщался на свой счёт и знал, как трудно возражать имеющим власть, но…
Но были же когда-то мечты стать истинным пастырем, таким, как мученики за святую веру, праведники, несшие в мир свет Эсператии. Перед отъездом в Надор, когда ныне покойный герцог Эдвард был ещё молод, епископ подарил честолюбивому Маттео книгу. «Жития мучеников талигойских, пострадавших за истинную веру в царствование безбожного Франциска Оллара и сына его Октавия». Автором сего труда был некий Агний, монах ордена Чистоты. Он в течение нескольких десятилетий по крупицам собирал мельчайшие известия из бывшего оплота веры, ставшего рассадником ереси, и в 80-м году Круга Скал издал в Святом граде «Жития». Всего их было шестьдесят четыре. Шестьдесят четыре праведника, угодных Создателю. Шестьдесят четыре заступника, с болью взирающих на грешную землю из Рассветных Садов.
И среди них – святой Доминик.  Преподобный Доминик, при жизни бывший капелланом Надора и духовником герцогской семьи, знавший самого святого Алана! И святую Женевьев! От одной этой мысли перехватывало дух.
Но разве достоин он, отец Маттео, быть преемником столь великого человека? Разве так бы повёл себя на его месте святой Доминик?
Нет, и четырежды нет! Как ни горько было преподобному отцу сознавать это, он мало чем походил на святого Доминика, в малодушии своём ставя спасение жизни и земные блага превыше спасения души. И «Житие святого Доминика» красноречиво свидетельствовало об этом. Ещё раз испустив глубокий вздох, отец Маттео раскрыл заветную книгу и вчитался в знакомые строки.     

Мученичество святого Доминика


Узнав о падении Кабитэлы и воцарении безбожного еретика Франциска Оллара, благочестивый Гальфрид, епископ Надорский, покинул пределы Талигойского королевства, найдя прибежище в Святом граде. Пред отъездом же призвал Гальфрид преподобного Доминика, капеллана надорского замка и духовника герцогского семейства, и обратился к нему с такой речью: «Чадо! Ныне покидаю я прежний оплот веры и благочестия, ибо епископ Кабитэлский Ариан, самовольно присвоивший сан кардинала талигойского, есть раскольник и ересиарх, служащий отлучённому от церкви Франциску Оллару аки цепной пёс. И нет у меня сил бороться с ними. Я удаляюсь в Агарис, дабы нести свет истины и утешение нашей бедной и благочестивой королеве Бланш и сыну ея. Уповаю на то, что сила Святого воинства сметёт наёмников самозваного короля, и вновь узрю я на престоле Талигойи короля Ракана.  Ты же молод телом и разумом, и дух твой силён, а вера крепка, потому завещаю тебе, брат мой – ибо чую, что более нам не увидеться в этой жизни – хранить покой Надора, дабы не впали добродетельная госпожа наша и дети ея в ересь и не отступились от матери нашей Церкви. Благословляю тебя на подвиг во имя веры, брат мой Доминик. Прощай же, и да пребудет с тобой милость Создателя!»
И сии слова проникли в самые глубины души святого Доминика, и поклялся он исполнить завет благочестивого Гальфрида. И молился о спасении душ своих прихожан, наипаче же – святой Женевьев, кою наставлял в вере и благочестии, дабы не подпала герцогиня под власть нового супруга своего, человека сурового и жестокосердного. Герцог же Ларак – и тому есть немало свидетельств – не единожды поносил мать нашу святую Церковь и смиренных слуг её и с радостью принял новую веру. По его прошению новым епископом Надорским был назначен Андреас Арко, именовавший себя Эгидием, единокровный брат и верный сподвижник безбожного Франциска.
Узнав сию весть, святой Доминик после утренней службы произнёс проповедь, обличавшую самозванца. Ибо ни один мирской владыка не вправе рукополагать в сан, а епископ Ариан, самочинно назвавшийся кардиналом, предался богомерзкой ереси и отдал душу свою во власть Леворукого. Но сии праведные обличения вызвали неистовый гнев герцога Ларака, и повелел он схватить святого отца Доминика, и, заковав его в железа, посадить в самое мрачное узилище на хлеб и воду. Но и там преподобный Доминик остался твёрд и незыблем в вере своей, славя Создателя, ниспославшего муки во славу Его. И сидел он в сём узилище шестнадцать недель.
И когда святого отца повели на суд герцога Надорского и лжеепископа, дивились люди радости, изливавшейся из очей преподобного Доминика, и говорили меж собой: «Этот человек невинен! Он угоден Создателю!» И держался святой Доминик с мужеством, достойным первых мучеников, когда свет истинной веры ещё не воссиял по всем Золотым Землям, и исповедующие веру в Создателя были гонимы демонопоклонниками. И на судилище сём продолжал Доминик обличать Оллара и  прихвостней его, и не признал ни власти Эгидия епископа над собою, ни права Франциска быть главой церкви. И разъярился герцог Ларак, слушая сии речи, и повелел было вырвать язык у святого отца, но благочестивая супруга его, сердце коей разрывалось от жалости и сострадания, пала на колени, взмолившись о пощаде для святого Доминика: «Господин мой и супруг, ради нашего дитяти помилуй этого святого человека!» И многие слуги и стражники последовали примеру благочестивой Женевьев, прося пощадить преподобного. И уступил Ларак мольбам жены, убоявшись за ребёнка, коего та носила под сердцем.
Однако повелением герцога и безбожного епископа Эгидия отец Доминик был отрешён сана «за оскорбление короля и подстрекательство черни к бунту против новой власти», как сказано было в приговоре. И был дан ему выбор: уехать в Агарис либо же остаться в Надоре простым слугой. Но свято помнил отец Доминик заветы благочестивого Гальфрида и поборол искушение покинуть Надор ради чудес Святого града и воссоединения с братьями по вере. И остался в замке золотарём. Видя это, многие тайно сочувствовали ему, а иные, принявшие ложную веру и чрез то уловленные сетями Леворукого, злорадствовали, видя унижение праведника. Доминик же оставался столь же твёрд в своей вере и тайно поучал жаждавших приобщиться благодати, кою может дать лишь Святая эсператистская Церковь. И святая Женевьев, вынужденная скрывать свою веру, была среди преданнейшей паствы святого Доминика, всячески укрывала его от гнева супруга своего и Эгидия епископа, и просила молиться о здравии душевном и телесном её и детей ея, наипаче же о духовном прозрении  нынешнего супруга своего.
Ибо верно говорят святые отцы: «Не погибели грешника желает Всеблагий и Всемилостивый, но его спасения и возвращения на путь Истины». И. хотя тщетны были её упования на обращение мужа к светочу истинной веры, дети герцога Ларака унаследовали от своей святой матери благочестие и многие иные добродетели, и в том есть немалая заслуга святого Доминика, за веру пострадавшего.

- Заслуга святого Доминика, за веру пострадавшего, – нараспев произнёс последние слова отец Маттео. Ныне, когда в Надор вернулись позабытые времена гонений, ему нужно быть твёрдым и сильным. Дело пастыря – забота о пастве. А его долг духовного отца предписывает стать надёжной опорой герцогине Мирабелле и её семье, и этот долг он исполнит до конца!
15.02.2011