Благодарю вас, эрэа
Ilona, эрэа
Convollar, эрэа
katarsis! 
Вы меня заинтриговали: а какие разные направления будущего для Азуоласа Вы видите?
Его преданность брату задаёт один возможный вектор развития, отношение к учёбе - другой. Посмотрим, что возобладает. Если второе, то не очень хорошо может получиться (хотя судя по вашему ответу выше, всё-таки первое 
Да нет, в отношении Азуоласа в учебе не предполагается никакого маркера. Просто он младше брата, и ему приходится труднее - еще не схватывает информацию как следует, меньше развита мелкая моторика (отсюда ломающиеся перья и проливающиеся чернила). Все-таки в нашем мире не зря обучают детей строго по возрастам, а вместе с теми, кто старше или моложе, посадят разве что в исключительных случаях. А тогда еще не задумывались, что два года разницы в детстве могут значить не так уж мало. Тем более, что кое-кто сам напросился.
Но что Радвилас умеет думать лучше - у Азуоласа в памяти останется крепко.
Песнь о походе Радомира Славгородского, Радвилас оценил верно. То есть не саму песнь, она наверняка была прекрасна, а результат знаменитого похода. Чувствуется умение самостоятельно делать выводы из услышанного и увиденного. Чем дальше, тем больше мне нравится Радвилас.
Этот момент появился, потому что одна моя читательница сравнивала эту пару братьев с Радомиром и Турволодом. Вот я и придумала подсветить. Вернее, в Азуоласе, может быть, что-то от Турволода и есть. Но Радвилас уж точно не захочет становиться вторым Радомиром.
Благодарю Вас за него! А то о его историческом прототипе что-то мало кто напишет с симпатией. А я вот попытаюсь проследить весь его жизненный путь (а может, и немного дальше).
Очень интересно. Все нравятся. Про историю Литвы я почти ничего не знаю - тем интереснее будет читать. 
С прочтением Вас!
Не страшно, почитаете, как самостоятельную вещь.
Глава 4. Испорченная кровьТой же весной тяжело заболела княгиня Святогнева. На самом деле, она уже давно чувствовала, как поднимается болезнь у нее в груди, тяжким камнем хватает за горло, мешает дышать. Жена литтского князя стойко терпела первые, еще слабые проявления, скрывала от мужа и детей, и от самой себя, тяжкую правду. Но сил, чтобы бороться с болезнью, становилось все меньше.
Во время праздничного вечера, когда княгиня попросила певца исполнить сварожскую песню, она уже чувствовала разгорающийся недуг. Может быть, именно его неотвратимое приближение и вызвало желание напоследок услышать песни своей родины. И за эту последнюю радость она без сожаления отдала ожерелье-оберег, что не защитил ее от разрушительного действия болезни.
Спустя примерно две седьмицы княгиня, занимаясь шитьем, неожиданно закашлялась, хватаясь руками за грудь, и ткнулась лбом в рамку ткацкого станка. У нее побежала горлом кровь, закапала на спускавшуюся вниз ткань. Женщины испуганно завопили, подняли упавшую княгиню и уложили на кровать.
Больше Святогеве не суждено было подняться с постели. Силы ее таяли с каждым днем. Ее грудь разрывал кашель, часто возвращалось кровотечение. Иногда больную лихрадило, и лицо ее озарял неестественный болезненный румянец, глаза у нее сверкали, придавая обманчивый облик, исполненный жизненной силы, когда на самом деле эта сила таяла в ее теле день за днем. Но чаще умирающая княгиня лежала в постели, изможденная, с провалившимися глазами. Она почти не спала и не хотела есть, а когда ела - не чувствовала вкуса пищи. Никакие лекарства, ни заклинания знающих жрецов не помогали больной. Над пологом ее кровати день и ночь мелодично звенели бубенцы, отгоняющие злых духов. Но и они не могли прогнать духа болезни, завладевшего Святогневой.
Детей не пускали к ней, и они бродили по замку, подавленные, сумрачные, не знающие, что происходит. Окружающие их уверяли, что княгиня скоро поднимется на ноги, однако голоса их дрожали, а глаза при этих заверениях испуганно бегали. Надо всем замком нависло как будто тяжелое серое облако, излучавшее тоскливую безнадежность. У всех - от князя Алджимантаса и до последнего конюшенного мальчишки, - в глазах, если приглядеться, было одно: тоскливое ожидание того, что неминуемо должно случиться.
Младшие княжичи хотели повидаться с матерью. Теперь, когда заканчивались все занятия, они уже не играли и не развлекались, а бродили вокруг княгининых покоев, ожидая, когда там не будет никого из взрослых, которые не пускали их к матери. Но, как назло, в покоях возле княгини все время находились либо ее служанки, либо какой-нибудь очередной ведун или знахарь, пытавшийся излечить больную.
Иногда к братьям присоединялась, сбежав от няньки, маленькая Альдона, и они втроем бродили по замку, вспоминая, как было хорошо, когда матушка была здорова. Им казалось, что, стоит только увидеть ее - и все злые чары разом исчезнут, матушка выздоровеет, и они заживут как прежде. Один лишь Радвилас, старший и самый рассудительный из троих, догадывался, что мечты могут и не сбыться. Но и ему хотелось, чтобы так произошло.
Однажды он в одиночку попытался проникнуть к матери, не позвав с собой брата и сестру. Вечером, когда уже гасили свечи и ложились спать, он поднялся по лестнице на женскую половину, захватив с собой ландыши, что сорвал в саду. Его мать почему-то любила именно эти цветы, изящные, но неброские. Даже велела садовнику принести ландыши из леса и посадить в укромном тенистом месте, подходящем для них. Вот Радвилас и принес ландышей, желая порадовать мать.
Двигаясь тихо и осторожно, он хотел свернуть в переход, но тут услышал, как скрипнула дверь. Послышались шаги и приглушенные мужские голоса. Оглянувшись по сторонам, Радвилас скрылся в стенной нише, за деревянным изваянием козлоногой вилы.
Шаги и голоса приблизились и остановились в пяти шагах от его убежища. Княжич узнал в почти полной темноте - лишь в стойке под потолком горела восковая свеча, - по голосу своего отца. Хотя голос у него сегодня был совсем не свой: мягкий, просительный, даже испуганный какой-то.
- Попытайся еще ей помочь! Не может быть, чтобы вы все, воспитанники храмов, одаренные свыше, перепробовали уже все действенные волшебные заклятия! Я выстрою в Айваре новый храм, наполню ваши сокровищницы золотом, зерном и мехами, только бы вы спасли мою жену! - нет, Радвилас не ошибся: в голосе князя Алджимантаса звучали гнев и страдание.
Послышался сухой деревянный стук - видимо, жрец ударил о пол посохом, который держал в руках.
- Даже в горе не оскорбляй богов и их служителей, князь! Твоими подарками не задобришь их, как неправедных судей! Священные заклинания и целебные травы способны только поддержать слабеющую жизненную силу в теле больного, но не тогда, когда она иссякла полностью. Так весна не заставит цвести иссохшую ветку.
Князь Алджимантас не хотел верить услышанному, как и его сын, затаившийся в укрытии. Но Радвилас должен был молчать. А его отец произнес громко, укоризненно:
- Но почему вдруг?.. Она еще молода, могла бы прожить долго. Она нужна мне и нашим детям! Как происходит, что жизненные силы иссякают задолго до отпущенного богами срока?
Теперь они стояли так, что по стене метались громадные черные тени, причудливо искажающие облик. И вот, Радвилас увидел, как тень жреца покачала высокой четырехугольной полотняной шапкой, увитой лентами.
- На то бывают разные причины, государь! А в отношении княгини Святогневы могу сказать: в ее теле, хотя молодом и красивом, течет испорченная кровь, она не дает достаточно жизненной силы.
"Испорченная кровь!" При этих словах волосы зашевелились на голове у Радвиласа, словно летучие мыши роились над ним, нагоняя могильный холод. По коже бежали мурашки, зубы готовы были стучать от страха, и он сжал челюсти, чтобы отец со жрецом не услышали его.
Князь Алджимантас спросил угрожающе, теряя терпение:
- Так что это значит - "испорченная кровь"? На мою жену навели порчу, что ли? Кто?!
- Нет, нет, князь! Порча, и вообще волшебство, тут ни при чем. Это копится внутри, под гнетом поколений, и передается по наследству. Так бывает в очень древних родах, как сварожские княжеские семьи.
- Разве может род постареть? Стареют отдельные люди, а род непрерывно обновляется новыми поколениями...
- Увы, может! И отдельный род или семья, и даже целый народ! - тень жреца вновь покачала головой, выражая искреннее сожаление. - У всего на свете есть свой срок. Каждый род, как река, имеет свой исток: сперва течет чуть заметным чистым ручейком, затем набирает силу, грохочет водопадом, сбегая с гор, а, спускаясь на равнину, разливается вширь и сверкает на солнце, как величавый владыка. А в своем устье река становится сонной и ленивой, заболочивает берега, тащит сгнившие камыши и всякий мусор. И, в конце концов, лишенная своей воли, река устало отдается морю и растворяется без остатка в его соленых волнах. Так же происходит и с племенами людей. После многих поколений они дряхлеют, сколько бы лет ни было каждому человеку отдельно. Они слабеют телом и духом, лишаются деятельной силы, что отличала их пращуров. Там, где предки расширяли владения, строили, создавали законы, их потомки кое-как пытаются сохранить наследство, которые все равно утекает между пальцев. Разве не к тому постепенно клонятся чжалаирская Великая Орда, Аллеманская Империя? Такими ли они были при наших прадедах? Да и родичи твоей супруги - сварожане... Сколько поколений они рабствуют перед чжалаирами? Поди, уже и думать забыли, что когда-то было по-другому. И у них давным-давно нет правителей, совершавших подвиги Бронислава Великого и Стемира Сильного. Их семьи стали малодетны, да и живут нынешние сварожане чуть не вдвое меньше против прежних времен. Вот это и есть проклятье испорченной, состарившейся крови, князь. Как ни печально, но ничто больше не в силах обновить ее, разве что сами боги укажут здоровый источник!
Повисло долгое молчание. Безмолвно, как изваяние на лестнице, замер князь Алджимантас, обдумывая сказанное жрецом. Застыл в своем укрытии и Радвилас. То, что услышал, на всю жизнь вошло в его память, словно каленым железом отпечаталось внутри стенок черепа. Он еще не мог осмыслить всего как следует, однако будет возвращаться к подслушанному разговору много раз в своей жизни, пытаясь разобраться во всем, что услышал тогда.
А в ту черную ночь он с неотвратимой ясностью понял лишь, что матери скоро не будет на свете. И ничто не могло ее спасти от костлявых рук всеуносящего старца, тому порукой были два слова, злые, как шипение гадюки: "Испорченная кровь! Испорченная кровь!"
И снова заговорил князь Алджимантас, спокойным, даже слишком спокойным голосом:
- А как же мои дети от Святогневы? И в них ведь течет кровь матери...
- Когда здоровая кровь смешивается с испорченной, то обычно одолевает ее, как более сильная. Полностью ручаться за будущее могут одни лишь боги, но, наиболее вероятно, княжичи Радвилас и Азуолас и княжна Альдона пойдут в твою породу, государь. Твой род, как это видно по нынешним и прошлым достижениям, сейчас переживает свое становление. Он - бушующий водопад, которого никому не сдержать, не сковать. Когда род полон жизненных сил, он стремится к великим целям, и все ему удается. Не уступят и твои сыновья своим предкам, князь.
И эти слова тоже навсегда запомнились Радвиласу...
- Если так - я благодарю богов, что не вовсе меня ограбили! - мрачно произнес князь Алджимантас. - Но, если вдруг будет хоть малейшая надежда для нее - сделайте все возможное!
- Обещаю, князь! - по стене вновь метнулась тень от четырехугольной шапки жреца. - Но и я тебе напоминаю: надеясь на лучшее, готовься к худшему...
Он склонил голову, прощаясь, и направился прочь, а князь спустился по лестнице, и скоро шаги его стихли в гулких переходах каменного замка. Оставшись один, Радвилас глубоко вздохнул; оказывается, он давно уже затаил дыхание, чтобы ничем не выдать себя. Глаза щипало, к горлу подкатывал соленый комок, и, чтобы не завыть и не заплакать, он вынул нож и с силой уколол себя в руку до крови. Было больно, но это ощущение вытеснило другие, и он смог ясно рассуждать.
Подкравшись обратно к покоям матери, он взял горячей ладонью уже изрядно привядшие ландыши и хотел было постучать. Но услышал доносящийся оттуда душераздирающий кашель, и за ним - слабый стон. Радвиласу стало еще страшнее, чем при разговоре об "испорченной крови". Он положил ландыши у порога и убежал, не оглядываясь. Цветы остались лежать - бледные, умирающие, свесив вниз изящные колокольчики цветов.
Он никому не сказал о том, что слышал в ту ночь, даже Азуоласу с Альдоной. Ни к чему простодушному брату и маленькой сестрице знать, что их мать обречена, и об "испорченной крови". Уж не говоря о том, что они наверняка проговорились бы, эта ноша слишком тяжела для них. Он - старший из детей княгини Святогневы, ему и надлежит знать правду.
Когда больной княгине сообщили о подброшенных к порогу цветах, она велела приготовить ей конные носилки. Слуги растерялись, не зная, что значит этот странный приказ. Когда дошло до князя Алджимантаса, он стремительно ворвался в покои супруги.
- Ты что, хочешь уехать? В таком состоянии? Это безумие! И мне ничего не сказала!
Княгиня Святогнева лежала на постели, совсем высохшая, как осенний листок. Кожа на лице туго натянулась, некогда роскошные волосы поредели и потускнели. Увидев мужа, она хотела улыбнуться, но болезнь не позволила ей выразить радость.
- Я уеду в нашу усадьбу на Солнечной Поляне. Хочу уйти одна, не обременяя вас, - проговорила она медленно, с остановками, отдыхая после каждого слова. - Не спорь! Не могу... показаться детям такой. Да и тебе... лучше запомнить меня, как была...
Ее муж осторожно взял в ладони исхудавшую, как птичья лапка, руку жены, и поцеловал.
- Если для тебя так будет лучше - уезжай, - согласился он.
Святогнева хотела что-то сказать еще, но страшный приступ кашля потряс ее, и она, отвернувшись к стене, хрипела и задыхалась, словно в груди у нее все разрывалось. Глядя, как содрогаются худые плечи жены, словно крылья подстреленной птицы, Алджимантас понял, что она права, не желая умирать дома, где живет семья.
Отдохнув и переведя дыхание, Святогнева продолжала, глядя в глаза мужу:
- О детях позаботься... Нашим сыновьям, к счастью, уже больше нужен пример мужчины, чем женщины. Альдоне нужна мать... Когда женишься, я прошу, позаботься, чтобы твоя жена была добра к детям... Если не как мать, то хотя бы как часть одной семьи, как я старалась быть для Гедрюса с Таутвигасом...
Алджимантас запротестовал было, но жена продолжала, собравшись с силами:
- Тебе все равно придется жениться, у тебя еще много лет впереди... И дети... Ты всегда мечтал о большом сплоченном роде, о железном лесе. Четырех сыновей тебе мало. Пусть новая жена родит еще детей. Жаль, что я смогла тебе подарить лишь немногих, но уж эти-то точно мои! - ее изможденное лицо озарилось нежностью. - Радвилас вчера принес к моему порогу ландыши. Я знаю... только он мог это сделать так, чтобы никто не узнал... Азуолас, мой храбрый и честный мальчик... И малышка Альдона... Хорошо, что хоть они есть друг у друга! Позаботься о них, Алджимантас, а другую жену все равно возьми!
- Ладно, как пожелаешь, - отвечал он, не задумываясь, что говорит, но потрясенный благородством своей жены и силой духа, с какой она шла навстречу смерти. - Но равных тебе женщин на свете не останется!
