Постоянно приходит ко мне, просит: "Господи, помоги,
Ну позволь ему выбраться, выплыть. Вот что тебе - трудно, что ли?
Прояви сострадание, надо заботиться о других".
Приглядишься внимательней - там совершеннейший алкоголик,
Забулдыга, забросивший напрочь работу, семью и быт,
Разменявший, что было действительно важным, на ахинею.
А она говорит: "Да, я знаю, что люди, увы, слабы,
Ты намного сильнее их, Господи, в тысячу раз сильнее.
И поэтому сжалься над ним, отмени высшей волей казнь,
Отложи до Последнего дня исполнение приговора:
Пусть всё то, что ещё сохранилось, не выставят с молотка,
Пусть хотя бы на время исчезнет проблем неподъёмный ворох.
Да, я знаю: он лгал ради выгод, сдавался, других сдавал,
Мог бы выйти когда-нибудь в люди, но вот никуда не вышел.
Ты зато посмотри, как небрежно он в песни сплетал слова,
Даже чудится: кто-то крылатый ему нашептал их свыше".
"Слышишь, Господи, - просит она, - ты же добр и безмерно мудр".
Сядет рядом, заглянет в глаза и настойчиво повторяет:
"Так не будь понапрасну жестоким, не действуй под стать тому,
Изначальному богу, изгнавшему Еву за грех из рая".
Позже снова тихонько приходит, и поступь её легка,
Ждёт, когда я возьму и вмешаюсь, на час завязав с делами.
Ей мучительно жаль беззаботно порхавшего мотылька,
У которого ныне осталась одна лишь дорога - в пламя.
"Невозможно, - я ей объясняю, - и этих спасти, и тех,
За всё зло, совершенное ими, расплачиваться не мне же?
Ты подумай, он сам это выбрал, он сам на огонь летел..."
А она улыбнётся в ответ, и на сердце светло и нежно...
И тогда я встаю, развожу облака, надеваю нимб.
"Ну, действительно, - с ней соглашаюсь, - по сути, такая малость.
Я же ведь, - говорю, - всемогущий, а значит, и чёрт бы с ним.
Пусть живёт, не печалится".
И про себя добавляю: "Мама".
Однажды канут в прошлое слова,
Умолкнет навсегда знакомый голос,
И вешалка в прихожей станет голой,
И тщательно застеленной - кровать.
Погаснет свет на третьем этаже,
Дожди затянут стёкла бурой грязью.
Ослепнет дом, как будто кто-то сглазил,
Внеся его в незримый список жертв.
Неловко сумка свалится с плеча:
Я вздрогну, услыхав сирену "скорой",
И снова вспомню о ненужных ссорах,
Когда достойней было промолчать.
Среди запавших в память зим и лет,
Где каждый ход за правильный был выдан,
Пропало то, что мнилось очевидным,
О чём сейчас приходится жалеть.
Я буду жить, не думать: "Что потом?"
Недели в стопку лягут, как тетрадки.
В какой-то миг, загадочный и краткий,
Меня затянет времени поток.
Но не отпустит холод в проводах,
Звонок в ночи, пугающий, внезапный...
А вещи всё хранят любимый запах...
Рука не поднимается отдать.
Начинает рано теперь темнеть,
Что поделать, осень, короткий день...
И тенями черными на стене
Проступают тени моих идей.
Караулю образы и слова,
Как январской полночью ждут звезду...
За тебя смогла бы хоть в рай, хоть в ад,
И совсем неважно, куда ведут.
На асфальте лужи едва блестят,
Сторонюсь привычных людей и троп.
До тебя, казалось, такой пустяк:
Где-то час по городу на метро.
Как ни бьюсь, но пальцы не отогреть,
Для тепла на улице не сезон.
Говорят, отчаянье - смертный грех,
Только вот бессилье - страшней всех зол.
Осень... поздно новое намечать:
На доске и в жизни поставлен пат.
Мне такое грезится по ночам,
Что боюсь порою ложиться спать.
Под ногами хрупнет намерзший наст,
Спит трава, до лета оледенев,
И под сердцем вечная тишина.
С тишиной так трудно наедине.
А рассвет тревожных как кровь тонов...
Вроде все наладилось, но лишь тронь.
До тебя полжизни и эта ночь,
Целый час по городу на метро.