Большое спасибо, эрэа
Карса! Вот и отозвалась жертва Лютобора на Журавлином поле.
Увы, все-таки не прошло для него бесследно.
Став на колени возле кресла великого князя, Яргородец протянул руки к его груди. Постарался выбросить все мрачные предчувствия, он убеждал мысленно больного и самого себя, что непременно вылечит совсем скоро, и вкладывал в лечение всю силу, еще никогда не расходовал так много. Он весь раскалился, как в огне, ощущая силу как жаркое золотое пламя, точно от огненного щита Даждьбога. и щедро делился ею с больным...
Но сумел только вытянуть боль. Князь Лютобор Тихомирич стал дышать свободнее, лицо его слегка оживилось. Но устранить причину болезни у Яргородца не было сил. Он видел, что жизненная сила почти вся ушла от великого князя; прежде сильный и яркий светящийся ореол вокруг него совсем потускнел, как будто выцвел, опал, как гаснущий костер, местами совсем пропадая. Черная зияющая брешь в нем, прежде тонкая, как волосок, за эти годы все расширялась, медленно выпивая жизнь больного. И закрыть черный провал никому не достало бы сил. Яргородец все-таки старался, вопреки всему, вспоминая все, что сделал Лютобор Освободитель для медведицкого княжества и всех Сварожьих Земель, для своей семьи, для молившей за него жены. Но все было зря... Лишь когда в глазах у Яргородца потемнело, и он вдруг склонился головой о подлокотник княжеского кресла, пришел в себя.
- Ну зачем ты, Лютобор Мстиславич? - ослышался, будто издалека, голос великого князя. - Хватит уже... Себя побереги...
У Яргородца все плыло перед глазами, он едва разглядел великого князя и склонившуюся над ними обоими Белославу.
- Мужчины! Хоть о нас бы думали, если не о себе! - донесся ее голос, будто сквозь туман.
- Все хорошо, Белослава, - твердо отвечал Яргородец.
Видя сейчас великого медведицкого князя, разбитого и больного, он вспоминал всю прошедшую жизнь. Когда-то, всего лишь сорок лет назад, он видел, как в старой медведицкой Крепости родился маленький княжич, названный Лютобором. Издали наблюдал за его взрослением и первыми успехами, а затем уже вблизи помогал во всем столько лет, видел, как тот превращается из пылкого юноши в зрелого мужа, победителя чжалаиров. И теперь Яргородцу не могло быть хуже. если бы один из собственных сыновей, Ростислав или Бранимир, умирал у него на глазах. Он разделял, кроме того, и чувства Белославы, видящей, как угасает ее любимый брат. Было что-то неправильное, что он, старик по всем людским представлениям, остается еще здоровым и крепким, а молодой мужчина - умирает. Сам-то Яргородец, несмотря на свои годы, не знал никаких хворей, никогда, кроме как от боевых ран, не лежал больным. Те, кому он некогда приходился сродни, умели властвовать над своим телом, что и говорить. Хотя возможно, они тут и ни при чем, а сказывается всего лишь кровь литтских князей: их порода была, хоть и не сверхъестественно живуча, все же старела медленней обычных людей. А вот своему государю и родичу здоровья не передашь...
- Как ты, Лютобор Тихомирич? Лучше ли? - спросил Яргородец участливо, садясь за стол.
- Сейчас полегче, - отвечал тот слабым голосом. - Вот что, Лютобор Мстиславич... И ты, сестра... Позаботьтесь, чтобы после меня каждому из моих детей достался свой удел, чтобы старшие не притесняли младших.
- Рано еще об этом говорить! - запротестовала Белослава. - Ты еще поднимешься, сам вырастишь своих детей и владения им назначишь...
- Я вас прошу! - твердым голосом повторил великий князь.
Пришлось пообещать. На прощание Лютобор Медведицкий встал с кресла, чтобы проводить к дверям сестру и зятя. У порога крепко обнялся с Яргородцем.
- Помогай моему Всеславу, как мне помогал всегда! Ты знаешь сам... Орда может еще окрепнуть и попытаться вернуть Сварожьи Земли. Могут придти и другие враги, - произнес он тихо.
- Пока я жив, и пока ему нужна моя помощь, - клятвенно пообещал Лютобор Яргородский, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы.
Наследником Лютобора Победоносного должен был стать его старший сын, девятнадцатилетний Всеслав. В передаче власти от отца к старшему сыну было нечто новое для Сварожьих Земель. Уже много поколений подряд князей им назначали ордынские ханы по своему произволу, и сварожане чуть было не свыклись с таким порядком, им грозило смириться, что от них не зависит ничего. А раньше, до нашествия, великим князем становился старший в роду, так что наследство обыкновенно переходило не к сыну, а к следующему брату, родному или более дальнему. Теперь Лютобор Тихомирич готов был упростить и одновременно упрочить порядок наследования.
Не все были с этим согласны. В окружении Бронислава Зеленоградского все чаще, восхваляя подвиги своего князя, приговаривали, что вот ему бы и сделаться новым великим князем... с оговоркой, конечно, что не теперь, а когда-нибудь в будущем, и с пожеланием долгих лет жизни нынешнему государю. К этому времени зеленоградцы знали, конечно, что тот тяжело болен и вряд ли проживет долго. А сделаться медведицкими боярами вместо зеленоградских было бы не в пример почетнее.
Пока все ограничивалось застольными пожеланиями, князь Бронислав мог не придавать значения. Но как-то однажды и жена его, литтская княжна Рута, заговорила о том же, когда они легли в постель, после ласк и поцелуев. Дочь Радвиласа, хоть и родила Брониславу шестерых сыновей, была еще стройной и гибкой женщиной, с высокой грудью, роскошными пепельными волосами, зелеными яркими глазами. Теперь, в свете стоявшей у постели свечки, ее глаза вспыхивали таинственным блеском, как у кошки.
- Мой самый отважный князь, величайший воин и полководец, - мурлыкала она ему на ухо. - Я не хочу желать несчастья твоему брату, но все говорят, что он совсем плох, и недолго проживет. По справедливости, великим князем надлежит стать тебе.
- Наследником объявлен Всеслав, - возразил зеленоградский князь коротко, пресекая разговор.
- Кто? - рассмеялась Рута, не желая сменить тему. - Мальчишка, ничего не успевший совершить, ничем не проявивший себя! Да разве он ровня тебе, Бронислав Отважный, победитель чжалаиров? Ведь это ты - настоящий победитель! Ты с Засадным полком переломил ход сражения, пока твой брат валялся без чувств! О тебе песни поют! И по старому закону, и по справедливости престол принадлежит тебе! Хоть о детях подумай...
- Замолчи! - крикнул Бронислав. - Мой брат жив, а ты его хоронишь...
Он повернулся к жене спиной. Мысли его похожи были на снежный вихрь, поднятый вьюгой, метались в беспорядке в разные стороны. Бронислав не меньше, чем в юности, любил старшего своего двоюродного брата, и всем сердцем желал, чтобы тот выздоровел. Но если этого не случится, то... почему, в самом деле, ему, князю Брониславу, уступить престол неопытному юноше? И ведь десять лет назад, на Журавлином поле, брат на всякий случай завещал престол ему, а не сыновьям. Правда, те были в то время малы, но они и теперь еще ничем не успели доказать своей пригодности воевать и править, стоять во главе Сварожьих Земель, - в этом Рута права. Что плохого, если он наследует своему брату, чтобы лучше всех продолжать его путь?
Но в глубине души князь Бронислав Стемирич сознавал, что лукавит сам с собой. Плохо было еще при жизни Лютобора желать обойти его последний наказ, за спиной умирающего шептаться, как лучше поживиться за его счет. Вспомнилось, как некогда приезжал к нему Тихомир Зимин уговаривать его отравить брата. Брониславу всегда были противны интриги, нашептывания исподтишка, и сейчас он почувствовал тошноту. будто обнаружил жабу у себя на обеденном блюде.
Резким рывком он сбросил с себя одеяло, вскочил с постели, не попадая ногами в сапоги. Зажег семисвечник и принялся одеваться.
- Вот что, Рута, - проговорил глухо, не глядя на жену. - Тебя. с твоей литтской спесью, давно бы следовало вожжами поучить. Еще в тот день, когда ты к алтарю Лады подошла вперед Росавы, помнишь? А я тебя все-таки берегу, ради тебя и детей. Но еще раз что-нибудь такое выкинешь, или сболтнешь лишнее - и я в жизни не прикоснусь к тебе больше! А советничков твоих подлых сегодня же выведу на чистую воду! - и вышел прочь, громко хлопнув дверью.
На следующий же день, схватив самых отъявленных льстецов из числа зеленоградских и литтских бояр, отвез их на Медведицу. Их не стали наказывать строго, поскольку их подстрекательство не возымело последствий, но сослали по разным вотчинам, лишив боярского звания и большей части имущества.
Теперь князь Бронислав у постели больного брата подписал окончательный договор, обязуясь за себя и свой род быть "младшим братом" будущему князю Всеславу Лютоборичу. Таким образом, Бронислав навсегда отрекся от всех честолюбивых надежд, не только своих, но и семьи своей. Быть может, в глубине души все же нелегко было герою Журавлиного поля признать "старшим братом" тонкошеего юнца с едва пробивающимися усами... Но он смирился.
А Лютобор Яргородский, видевший, как Бронислав поцеловал меч на верность племяннику, увидел, как небесный солнечный свет окутал голову Бронислава венцом светлее княжеских. Потому что в эту минуту все старые вины изгладились из его души.
Встретившись с умирающим братом, князь Бронислав едва не заплакал. До этой минуты ему не верилось, что Лютобора скоро не будет, и лишь теперь осознал это вполне.
Сам же Лютобор Победоносный грустно улыбнулся брату, принесшему с собой запахи весны и молодой травы, свежего воздуха, лошадей, кожи и железа - все, что он и сам любил, и к чему теперь не мог прикоснуться. Прошедшие годы Брониславу лишь добавили стати и мощи, а сам он, всего на три года старше него - жалкая развалина... На какое-то время Лютобор Медведицкий готов был бы отдать все ради здоровья. Если бы Боги согласились его исцелить, он бы обошелся без власти и почестей, согласился бы жить простым воином или даже смердом, только чтобы Росава была с ним. Все что угодно, лишь бы вернуть здоровье и силу!..
От волнения сильней закололо в груди, левое плечо и рука онемели. Кое-как отдышавшись, медведицкий великий князь обнялся с братом, почувствовав его слезы на щеках. А ведь Бронислав даже в детстве почти не плакал.
- Что, совсем плохо выгляжу? - судорожно усмехнулся Лютобор.
- Что ты, нет, конечно! - запротестовал Бронислав, не зная, кого надеется убедить, его или себя. Впрочем, его тон никого не обманул.
- Спасибо тебе, брат, что был со мной всегда, словно вторым мной! - проговорил старший брат, чувствуя, как опять еще тяжелей, неровными толчками, забилось сердце.
- Да что ты, Лютобор! Разве я много для тебя сделал? Это для меня счастье, что ты есть у меня!.. Постарайся выздороветь, ну пожалуйста! Все Сварожьи Земли на тебя одного надеются...
В ответ Лютобор Победоносный ухватил за ухо брата, с готовностью подставившего голову.
- Позови бояр... Составим новое завещание...
В кругу ближних бояр и воевод великий князь заново переделил свои владения между сыновьями, посчитав и того, что должен был вскорости родиться, если будет мальчик. Завещал сыновьям жить мирно между собой, заботиться о своей матери и сестрах, и впредь быть всегда настороже. Княжеские ближники, проверенные на войне и в совете, один за другим подписали завещание, свидетельствуя. Первым подписался князь Лютобор Яргородский...
В середине травеня княгиня Росава родила именно мальчика, названного Мезамиром. Это был шестой из выживших сын у них с Лютобором Тихомиричем, да еще подрастали четыре дочери. Однако великий медведицкий князь уже не смог встать с постели, чтобы поглядеть на сыночка. Известия от Бронислава и заботы о завещании совсем ослабили его. Уже давно гнездившаяся в сердце глухая боль сделалась острой и пронзительной. Старшие сыновья по очереди сменяли друг друга у постели отца, днем и особенно по ночам.
На третий день Росава, едва встав с постели, пришла к нему и принесла ребенка. Тот, только что досыта накормленный, спокойно спал, прикрыв веки, и не проснулся, когда его показали отцу. Тот, когда ему под плечи положили еще подушку, слабо улыбнулся, приоднявшись.
- Какой хорошенький! - прошептал князь Лютобор, хотя сам не поручился бы, чем именно этот ребенок показался ему красивее, чем другие их с Росавой дети, которых он видел новорожденными. Просто приближающийся конец собственной его жизни побуждал его быть внимательней к происходящему вокруг, что раньше воспринимал как должное.
Росава отдала младенца Вешняне, а сама осталась ухаживать за супругом. Его только что переодели в свежую сорочку, но и она уже промокла от пота, как и полотенце, которым Росава вытирала ему лицо. Подавала ему итье, растирала стынущие руки.
- Будет тебе, Росавушка. Сама ведь только с постели поднялась, - устало проговорил Лютобор. - Ляг лучше рядом, отдохни.
Росава, еще не оправившаяся после родов, в самом деле чувствовала себя неважно, но ни за что не призналась бы в этом. Лишь когда муж ее попросил, она, скинув туфли, улеглась с ним рядом на широкую постель и мягко поцеловала. Он глубоко вдохнул ее запах, травяной, молочный, и такой до боли родной и домашний, что он узнал бы его и через тысячу жизней.
- Последний наш ребеночек, - тихо произнес князь. - Прошу тебя, Росава, хоть и трудно будет: позаботься о детях, особенно о младших... Научи их, какого рода они дети... воспитай достойных наследников... как подрастут, всем невест и женихов помоги выбрать...
Росава закивала, соглашаясь было, но тут же возразила, еще не желая смириться.
- Зачем о таком говоришь, Лютоборушко? Как раз скоро Всеслав женится на своей литте, а заодно и Пригожу отдадим за азанского княжича. А там и внуки пойдут... У кого еще дети и внуки растут одновременно?..
Он чуть слышно засмеялся, но тут же упал обратно на подушки, задыхаясь от нового приступа боли. Росава мягко стала растирать ему грудь, с болью в душе чувствуя неровное, замирающее биение сердца.
- Помнишь, Росава, как мы в первый раз увиделись перед свадьбой? - проговорил он, когда стало чуть легче.
- Помню, конечно, - она заставила себя улыбнуться сквозь слезы. - Я тогда умирала со страху, а ты мне доказал, что не ради своей корысти воевал с моим отцом...
- Я тебе не обещал ни счастья, ни долгой и легкой жизни, а ты все-таки пошла за меня. Все выдержала, провожала меня на смертный бой с улыбкой на лице...
- Как же могло быть иначе? Я - жена князя и воина, должна помогать, а не мешать ему!..
- А теперь... постарайся вытерпеть и новое ожидание, более долгое, - приказал Лютобор. - Медведицу и великое княжение наследует Всеслав... ему помогут... а семья на тебе одной останется... Свадьбы сыграйте осенью, как собирались... нечего тянуть...
- Хорошо... как скажешь, муж мой... - прошептала Росава, целуя супруга в лоб, покрытый холодным потом.
Всю ночь, до зари, они лежали на постели рядом, держась за руки, шептались и целовались, подобно юным новобрачным, вспоминали разные случаи из прожитых вместе лет. Держа в объятиях своего мужа в последние минуты, Росава старалась одолеть отчаяние, разрывающее ее душу. И эти последние мгновение, прожитые вместе, будут потом вспоминаться счастливыми, и они согреют ей сердце в будущие ее одинокие годы, сколько бы их не предстояло. А Лютобор Медведицкий в ее объятиях почти позабыл о боли, словно бы привык к ней.
Наконец, когда на восходе едва заалела алая фата зари, князь склонил голову на подушки, и жена увидела, как заострилось его лицо и совсем побелело, как будто кровь уже остывала.
- Позови всех, - прошептал он чуть слышно.
В покои вошли их дети, родственники и ближняя дружина. Не было лица, на котором не отразилась бы искренняя скорбь. Все они, пережившие вместе столько испытаний и невероятных побед, охотно пожертвовали бы жизнью, чтобы великий князь Лютобор Победоносный остался жить. Но все молчали, чувствуя, что Хозяйка Судеб уже сплела узор.
Обведя глазами их всех, он увидел, как плачет Лютобор Яргородский, стоявший под руку с Белославой, низко склонившей голову. Для своего тезки и государя Яргородец все эти годы был, пожалуй, не просто первым воеводой - отцом и старшим братом, хотя ни того, ни другого великому князю не полагалось. Но сам Яргородец никогда и никому не говорил о своих чувствах, о них гласили поступки, не слова. И вот - слезы льются из синих ясных глаз его...
Чуть приподнявшись с помощью Росавы, Лютобор Медведицкий с трудом улыбнулся. Ему хотелось для каждого сказать на прощание что-нибудь особенное, с каждым человеком попрощаться отдельно. Но мир уже плыл перед глазами, дыхание пресекалось. И он проговорил лишь то, что имело значение для всех:
- По крайней мере... Орду мы с вами сокрушили... - и он тут же упал обратно, оставшись лежать без движения.
Княгиня Росава закрыла мужу глаза и, в жуткой невероятной тишине, распустив по плечам волосы, принялась оплакивать умершего.