Печать

[Артанис]

Большое спасибо, эр Зануда, что продолжаете читать!
По крайней мере, нам с Вами знаний хватило, чтобы почти уже создать это произведение.

Но еще не успела толком разгореться новая битва, как с еще более сильным порывом ветра прошел такой гул по Зеленой Дубраве, что оба войска удивленно подняли головы. И увидели, как, с оглушительным треском, ломая старые одряхлевшие сучья, распрямляются, как после долгого сна, могучие лесные великаны - столетние дубы. Сбрасывая безболезненно, как ящерица кожу, ненужные, омертвевшие части, они оживали с каждым движением, вздымали ветви, словно сотни рук, покрытых листвой. И все сильнее усиливался голос ожившего леса, похожий на шум деревьев в бурю, но только еще мощнее. Трудно было одним словом назвать этот голос. В нем звучал и гул, словно ветер невиданной силы задувал в кроны деревьев, как в паруса; и скрип, и шорохи, как будто деревья переговаривались между собой на одном им понятном языке. И вот, полностью ожив, они двинулись по земле, будто вброд, потому что что корни их оставались внутри. В несколько стремительных великанских шагов лес уже был среди сражавшихся, и его густая тень накрыла Журавлиное поле.
- В сторону, братья-сварожане! Не мешайте им! - крикнул Лютобор Яргородский, не менее других потрясенный и завороженный величественным зрелищем.
Вместе с лесом пришли и его обитатели. Медведи, волки, рыси, вепри, лоси носились среди чжалаиров, тоже испуганные, растерянные невиданными событиями. Но Бог Лесов - Святобор собрал всех своих подданных, и звери, ища себе выход, метались, сталкивались со всем, что встретится, разили когтями и рогами, и страшно ревели на все голоса. Под ногами у чжалаиров засновали гадюки, кусали в ноги коней и упавших всадников. Над головами ордынцев кружили вороны, среди дня жутко ухали и хохотали филины.
Чжалаиры, не помня себя, метались, стараясь вырваться из волшебного леса. Но не многим это удавалось. Лесные велеты-дубы шагали быстрей, чем могли мчаться перепуганные кони. Одна из многих рук-ветвей опускалась чжалаиру на голову, и очередное тело втаптывалось в землю, смешиваясь с ней.
А для земли любая плоть годится, чтобы питать растущее на ней.
С ужасом и восторгом глядел Яргородец на те силы, которые сам призывал пробудиться в трудный час. До чего же могущественны Боги, и какие грозные силы подвластны им, как слабы перед ними могут оказаться люди, даже если им хватало сил держать в страхе целые народы! Может быть, люди запомнят, чем закончилась битва на Журавлином поле, и станут остерегаться своими распрями пробудить грозные силы? Но насколько им хватит этого урока?..
- Боги всемогущие, защитите! Не дайте им до нас добраться! - прошептал, стуча зубами, Ярослав Аджаров, только что храбро бившийся с чжалаирами, но выбитый из колеи при виде чудесного леса.
- И эта дубрава - тоже Сварожья Земля. Она решилась по-своему стереть со своего лица Орду, помочь отстоять свой народ, - ответил Яргородец, первым успокоившись, хотя еще все еще изумлял оживший лес. "Спасибо тебе, отче Святобор! Какая же сила скрыта в твоих лесах, о которых мы привычно думаем, что они растут, чтобы давать нам дрова, да ягоды, да грибы, да дичь!.."
Несколько сотен чжалаиров все-таки вырвались из леса, и теперь бросились кто куда. Одни, более хладнокровные, спешили к своему куреню, где ждал их Улзий, где в юртах и повозках остались у них семьи. Другие, совсем обезумев, нахлестывали коней, мчась к бродам через Светловодную.
Но, когда они были уже рядом, поднялась вдруг сама река, как в сильнейшее половодье. И откуда в ней, обмелевшей, еще не пополнившейся осенними дождями, взялась такая сила!.. На три человеческих роста взметнулся гребнем волна, захлестнула многих чжалаиров, завертелась бурными водоворотами, швыряя, как щепки, всех, кто попал в ее объятия. Широко заходили волны помельче, размывая берега, расширяя себе русло. Долго кипела Светловодная, вышвыривая из своих вод утопленных ордынцев. Лютобор Яргородский видел, как русалки, катаясь на волнах, как на ледяной горке, поднимали своими белыми руками трупы, швыряли их на берег. Хоть и русалки, а все равно свои, сварожанки. И им не захочется своими белыми руками-волнами ласкать проклятых ордынцев, целовать их в похолодевшие уста.
Шарахнулись чжалаиры в ужасе и от Светловодной. Никто и оглянуться не смел на разбушевавшуюся реку. Один воин, собиравшийся перебраться через узкую Паутинку, оглянулся было, да и не смог уже двинуться, окаменел вместе с конем. Навсегда стал камнем в воде, у слияния двух рек, напоминая людям о судьбе тех, кто приходит на несправедливую войну, начатую из жадности и жажды власти.
Никто не заметил, как с другого берега Светловодной шарахнулись зайцами наблюдавшие из прибрежных зарослей разведчики князя Иманта. Обойдя, наконец, стороной заступившую ему дорогу рать Драгомира Азанского, литтский князь не спеша приблизился к Светловодной и остановил войско в двух верстах от Журавлиного поля, ожидая вестей от своих гонцов. В случае победы Орды он рассчитывал присоединиться к разгрому Медведицы в последний момент, оправдавшись перед Улзием невольным опозданием. Но то, что довелось увидеть его посланцам, разрушало все честолюбивые надежды князя Иманта. Глядя на их искаженные ужасом лица, случая доносившийся с поля боя гул великого леса и плеск разбушевавшейся реки, сын Радвиласа понимал: если его можно с чем-то поздравить, так разве с тем, что его войско нынче не гибнет вместе с чжалаирами.
В руках Имант как раз держал только что полученное письмо от Драгомира. Тот сообщал, что и сам не пойдет нынче против медведицкого государя, дело которого защищают Боги, и ему не советует. И вот, такое подтверждение, с каким трудно спорить!
Наследственная предусмотрительность подсказывала Иманту не задерживаться более в краях, где сама земля восстает против чрезмерно самоуверенных завоевателей. Улзию конец, это ясно. При других обстоятельствах литтский князь, сохранивший свою рать целой, мог бы расправиться с обессиленным победителем, мог бы и на Медведицу наведаться, пока туда не вернулось войско, и взять город, с которым не справился его великий отец. Но теперь Иманту совершенно не хотелось проверять, какие еще силы могут быть в распоряжении сварожан. Кроме того, он еще не уладил дома распри со своими многочисленными родственниками, и не хотел надолго покидать Айваре, чтобы по возвращении не обнаружить на троне совсем другого князя. Все это заставляло его поспешить с возвращением. Не теряя времени, Имант повернул войско назад.
А остатки чжалаирского войска меж тем охватила небывалая, ни с чем не сравнимая паника. Известно, что для войска нет ничего страшней общей аники, а уж когда она сменяет предвкушение почти одержанной победы, это хуже поражения, это полная гибель!
Внезапное появление Засадного полка уже потрясло ордынцев, решивших, что погибшие сварожане вернулись к жизни. А уж когда лес и река двинулись с места, в считанные мгновения истребив всех, кто мог еще сражаться, сердце уцелевших сковало ужасом.
- Бежим, повелитель! Скорей, пока эти чудища не бросились сюда! - умоляли Улзия толпившиеся вокруг мурзы его свиты.
Тот досадливо усмехнулся: вот, доблестные батуры погибли, а придворные лизоблюды уцелели, их ничем не выведешь! Сколько лет он подавлял их, стараясь вернуть Орду на путь Ерден-хана, и все оказалось напрасным. Он не сумел оседлать сияющий день, и его настигла темная ночь. И ради чего теперь спасать свою жизнь?
Но властная жажда самосохранения возопила в нем, что, пока он жив, может еще вернуть себе власть, что у него еще есть золото и сколько-то слуг, а значит, не все еще потеряно. А тот же панический страх гнал Улзия прочь, лишь бы не быть поглощенным ожившим лесом, как его воины.
Он, бледный, лихорадочно озираясь, окинул взором курень. Вокруг суетились женщины, дети, старики, рабы. Они метались, в спешке укладывали вещи, собирали стада, запрягали повозки, кричали, плакали.
Улзий отвернулся от них. Некогда собираться, да и не уедешь далеко с тяжелым обозом и табунами! Он окинул взглядом последних из готовых следовать за ним воинов - несколько сотен из многих тысяч. Выхватив саблю, перерубил древко небесного бунчука. Подхваченные ветром, восемь синих хвостов мягко приземлились в грязь.
- Вперед! Бежим! - голос повелителя Большой Орды сорвался на визг, и он, пришпорив коня, пустился вскачь со своей свитой.
Позади слышался плач брошенных на произвол судьбы чжалаирских женщин...
- Улзий удирает! - крикнул князь Бронислав, подлетая на своем горячем коне к Яргородцу.
- Вижу! - отозвался тот. - Я за ним, а ты оставайся тут. Как лес уйдет, разыщи, кого сможешь! Брата найди!
Бронислав кивнул. И в самом деле, чжалаиры могли где-нибудь заранее выставить засаду, или еше какую-нибудь пакость, и кто мог лучше Яргородца разобраться во всех возможных хитростях? Оставшись с половиной войска, он с суеверным опасением глядел, как чудесный лес отступает на своем место, и лесные велеты снова замирают, становятся обычными деревьями. Вместе с лесом ушли и звери, как будто отпустила воля, призвавшая их.
А в шаманской юрте на краю чжалаирского куреня лежала возле догорающего костра оставшаяся в одиночестве Айбике. Она раньше всех в Орде почувствовала неладное, еще с той минуты, когда переменился ветер. Ее и других шаманов заклятья вдруг резко перестали действовать - словно лопнула туго натянутая тетива лука, рассекая руки в кровь незадачливому стрелку. Как ни старались они с Тохной, Бурибеком и Чоно соединить вновь разорванные магические нити, это не удавалось. Сила уже не прибывала к ним, не наполняла бесконечно прекрасным ощущением своей власти над мирозданием. Она не пела в ордынских стрелах, в звоне их сабель и топоте быстрых коней. Даже шаманский бубен Айбике вместо звучного рокота отзывался лишь бессильным шипением.
Тут в юрту влетел посланный на разведку Бадар, с перекошенным от ужаса лицом.
- Бегите, мудрые! Свархские мертвецы ожили! Лес движется на нас!
- Что за чушь ты болтаешь, мальчишка! - Чоно вскочил на ноги, выглянул из юрты, и тут же вбежал обратно, чуть не падая.
- Скорей, скорей! Лес идет! Враг идет! - кричал он, размахивая длинными руками.
Толстый Бурибек уже кое-как карабкался в седло при помощи двоих слуг, Тохна ругался, пытаясь поймать коня, не желавшего постоять на месте. Оба мальчишки давно уже удрали, оставив свою наставницу одну.
- Скорей! Повелитель Улзий бежит! Спасайтесь кто может! - слышалось вокруг.
Айбике сплюнула и скривила презрительную гримасу.
- Ну и бегите, трусы с бараньими головами! Идите за тем, кто погубил вас и себя! А я свою игру доиграю до конца!
Старик Тохна, наконец, забравшись на коня, задержался, чтобы удивленно спросить ее через откинутый полог:
- Ты что, хочешь сдаться в плен?
- Зачем? - хрипло засмеялась Айбике. - Я-то знаю, кто выиграл эту битву! Не так мне хотелось с ним встретиться, но в глаза все же погляжу напоследок!..
Договаривала она уже в пустоту: шаманы сбежали прочь, и Айбике осталась одна...
А между тем, отряд Лютобора Яргородского примчался в опустевший курень. Одного взгляда достаточно было, чтобы понять, что воевать там не с кем. Обитатели попрятались при появлении сварожан, и лишь кое-где слышался плач детей и сдержанные подвывания женщин. Настороженно глядели на победителей чжалаирские рабы, надеясь на перемену в своей судьбе, а те, что были родом из Сварожьих Земель, со слезами на глазах встречали освободителей, показывали свои лохмотья и шрамы.
На мгновение сдержав коня, Лютобор Яргородский оглядел брошенное становище. Кивнул Аджарову:
- Останься с двумя сотнями, наведи тут порядок. Баб чжалаирских не оскорблять. Улзий их предал, они сами поймут, что у них выхода нет, как с нами идти. Придется их на Медведице расселить, что ж... Дети уже сварожанами вырастут. Так я на тебя полагаюсь, князь Ярослав.
- Сделаю, как скажешь, Лютобор Мстиславич. Личным примером им, так сказать, послужу, - пообещал молодой князь.
- Да, если вдруг чжалаирки вздумают вас завлекать и угощать, не поддавайтесь! Мало ли: вдруг отомстить какая соберется? Да и просто так, рано нам еще пировать да с бабами тешиться, не то как бы Паутинка второй Хмелей не обернулась! Если кто ослушается, выпорю!
Оставив наказ, Лютобор поехал дальше, но на краю куреня заметил неприметную юрту, возле которой уже толпилось с десяток сварожских воинов, не решаясь войти внутрь.
- Государь, помоги нам! - взмолились они, завидев Яргородца. - Тут шаманская юрта, пленные говорят, во время битвы здесь ворожили самые отъявленные колдуны. Вот, думаем: кто, кроме тебя, справится с вражьим колдовством?
- Да, вроде, не очень им помогло колдовство, - усмехнулся Яргородец, сходя с коня и осенив себя солнечным кругом, прежде чем войти в шаманскую юрту.
Волшебство здесь действительно творилось - он почувствовал это, едва перешагнув порог. Но теперь его остатки напоминали клочья разорванной паутины, бессильно повисшей и уже не способной никого уловить. На земляном полу возле едва тлеющего костра лежала Айбике. Сперва Яргородцу показалось, что она мертва, но, когда он подошел ближе, она открыла глаза. Рядом с ней лежал глиняный пузырек опустевший до последней капли. Он поднял его и понюхал.
- Это надежное зелье, то самое, каким хотели отравить твоего князя, какое передали Дэлгэру, - Айбике попыталась приподняться и сухо закашлялась. - Я знала, что ты придешь, и ждала... Ну как, торжествуешь победу?
- Радуюсь, что смогли ее одержать, хоть и дорогой ценой, - он пожал плечами.
- Да... Боролись мы с тобой столько лет: колдовали, строили замыслы, находили союзников, обуздывали врагов... А время пришло - оказалось, ты ставку сделал куда верней. Скольких противников я помогла Улзию убрать, а он сам оказался недостоин... Да, ты победил еще в тот день, когда спас жизнь медведицкому князю...
- Сказал волк сове: "Ты серая, и я серый. У тебя когти, и я хищник. За что же люди тебя почитают, считают мудрой, а меня ненавидят?" - иронично ответил Лютобор. - А сова говорит: "Ты кого ешь? Барашков да телят. А я - мышей вредных..." Словом, не равняй меня с собой. Я себе государя не выбирал, как лошадь по зубам, - сказал так, и устыдился: что толку спорить с умирающей?
Айбике заметалась, захрипела с открытым ртом. Отцепив от пояса фляжку с водой, Лютобор дал ей пить.
- Я могу еще что-нибудь для тебя сделать? - спросил он тихо.
- Нет, - она прошептала, удивленно глядя на него. - Спасибо и на том, что был со мной в последние минуты. Тоскливо умирать в одиночестве... Другие меня бросили, а ты, мой злейший враг...
- Я враждовал с Ордой, а не с тобой, Айбике. Ты была сильным противником, но дело тут не в тебе и не во мне. Ты видела: все Сварожьи Земли поднялись сегодня, чтобы одолеть Орду!.. К тому же, теперь счеты между нами закончены.
- Да, - она непроизвольно дернулась, по ее лицу стекал холодный пот. - На наших небесах мы вряд ли встретимся, правда? Прощай, Лютобор Яргородский!.. Ты погубил нас, а я... Все же не могу в последний час даже проклясть тебя... Да ведь все равно напрасно...
Дыхание ее стало прерываться, сделалось редким и неглубоким, и наконец, хрипло булькнув, прервалось совсем. Лютобор уложил поудобнее тело шаманки и, выйдя из юрты, тут же поджег ее. Ни к чему было остальным тревожить покой Айбике, да еще брать в руки таинственные шаманские предметы.

[Карса]

Вот и кончилась битва. Да, лес впечатлил. Вспомнились энты из "Властелина колец". Но здесь даже более впечатляюще получилось. Энты всё же разумные существа, пастыри деревьев. А на Журавлином поле мощно выступили силы природы.
Рада, что Аджаров уцелел.
Айбике жаль.

[Артанис]

Большое спасибо, эрэа Карса!

Вот и кончилась битва. Да, лес впечатлил. Вспомнились энты из "Властелина колец". Но здесь даже более впечатляюще получилось. Энты всё же разумные существа, пастыри деревьев. А на Журавлином поле мощно выступили силы природы.
Рада, что Аджаров уцелел.
Айбике жаль.

Ну, не более впечатляюще, конечно! Энты во "Властелине Колец" войну в одиночку выиграли, вражескую крепость с места своротили. А здесь основную битву выиграли люди. Но это так и должно быть: людям следует полагаться на себя, а не ждать, что за них кто-то другой справится впредь. А природа - она вся из живых существ состоит. Здесь они только на минутку вышли с соизволения Богов за рамки отведенного им миропорядка.
Старший князь Аджаров погиб на Стрелке, так хоть младший должен уцелеть. Не весь же род истреблять поголовно.
Айбике и мне тоже жаль, но что поделать.

Глава 41. После битвы
Когда волшебный лес схлынул, как волна, открылось Журавлиное поле, сплошь заваленное горами трупов. Исколотые, иссеченные, утыканные десятками стрел, лежали вповалку сварожане и чжалаиры, литты, марцийцы, разноплеменные ордынские вассалы. Стонали раненые, задыхаясь под горами тел. Ржали раненые кони. Из-под убитых ручьями струилась кровь, не успевая впитываться в землю, стекала в бежавшие потоком ручьи, и они текли красным.
Как только стих шум сражения, Кудеяр снова открыл глаза. Он долго пролежал в забытьи, и не слышал последней части битвы, но невероятная живучесть не позволила ему умереть слишком быстро. Очнувшись, он увидел высоко над головой по-летнему яркое небо и солнце, стоявшее в зените. Хотел повернуть голову, но тут же боль вгрызлась клыками в его израненное, истоптанное тело. Он хрипло застонал.
Где-то рядом послышались голоса, и сквозь шум в голове Кудеяр разобрал сварожскую речь. Они звучали радостно, как воплощенная радость победы.
- А все же одолели Орду, братья! Больше уж не придут проклятые на Сварожьи Земли! - слышался сильный молодой голос, исполненный такого ликования, что, казалось, обладателю его не хватает лишь крыльев за спиной.
- Да, то-то ордынцы штаны промочили, когда на них Засадный полк наш из леса выскочил! А затем и сам лес... - делились впечатлениями другие.
- Не посмеют больше чжалаиры на нас нападать! Не будет враг топтать наши поля, жечь наши избы! - захлебывался радостью еше один голос.
- Недаром яргородский князь сказал: "Пройдут века, а потомки помнить будут, что на Журавлином поле сварожский народ совершил невозможное"!
- Так и сказал? Ну, ему виднее, он - ведун! Он, небось, и с лесом да рекой договорился, чтобы нам помогли свергнуть проклятое иго!
Тут Кудеяр, сочтенный ими за мертвого, захрипел, застонал, и, наконец, невероятным усилием смог заговорить:
- Значит... разбита Орда? Свергнута ее власть?
Испуганные люди склонились над ним, похожим на ожившего мертвеца. Кудеяр старался их разглядеть, но не мог. Только солнце сияло все ярче прямо сквозь них.
- Да, мы победили, брат, слышишь? Улзий удрал, как заяц. Мы свободны!
Пронзенная стрелами грудь Кудеяра еле заметно приподнялась.
- Так... Значит, пережил я власть чжалаирскую... Теперь... можно и в Ирий... - он замолк, и больше ничего не говорил.
Нашедшие его люди шепотом переговаривались, глядя на раненого:
- Нельзя его спасти, доставить лекарям?
- Ну где же? - вздохнул один воин, старше и опытней других. - Стрелы вон как глубоко вонзились, если их вынуть, он сразу умрет. Да еще кони истоптали... Удивительно, как до сих пор еще дожил...
Они подняли на носилки другого раненого, которому еще можно было помочь.
А Кудеяр, успокоенный счастливой вестью, закрыл глаза, и ему привиделся чудесный зверь, что был сегодня начертан на щитах Большого полка, а некогда, быв всего лишь клеймом вратоградского мастера, превратился в знак непокорности Орде. И вот теперь сам индрик-зверь явился за ним - огромный, как десять коней, слитых вместе, весь в красной мохнатой шерсти, словно облитый кровью, он топал ногами-столбами и оглушительно трубил, вскинув свой длинный нос и голову, вооруженную изогнутыми блестящими бивнями.
- Пора нам в путь, брат! - сказал чудесный зверь. И, мягко обхватив Кудеяра хоботом, усадил себе на широченную мохнатую спину. И валкой размеренной поступью зашагал по облакам...
А меж тем, по полю боя бродили уцелевшие воины, ища своих близких среди погибших и раненых, и с трудом узнавая их - кровь и пыль сделали всех похожими. Тех, кому можно было помочь, относили в палатки лекарей, теперь полные крови и воплей раненых. Даже закаленные воины, только что пережившие страшную битву, в ужасе старались поскорей убежать от зрелища  изувеченных людских тел.
Раненые полегче теперь шли и ковыляли сами, выбираясь с Журавлиного поля. Но находили и настолько тяжело раненых, что их оставалось лишь добить ради милосердия. И этим тоже занимались собиравшие раненых. Приканчивали и врагов, если те были опасно ранены или отказывались сдаться в плен. Впрочем, большинство ордынцев сразу сдавались на милость победителей, особенно когда им передали, по распоряжению князя Бронислава, что их семьи тоже захвачены сварожанами.
Сам же Бронислав Зеленоградский со своими воинами разыскивал среди павших и раненых двоюродного брата своего - великого князя Лютобора Медведицкого. Никто не мог ему указать, жив тот или мертв, и где искать его. Несколько раз казалось, что нашли среди убитых, и их сердца судорожно сжимались. Сперва под знаменем, где стоял, роя землю копытами, княжеский конь. При виде тела в хорошо знакомых всем доспехах, не сразу решились поглядеть ему в лицо. Но это оказался Мстиша, погибший вместо великого князя. В другой раз приняли за него белозерского княжича Родослава: тот был дальним родственником медведицкому владетелю, но немного напоминал его мощным сложением и черными волосами и бородой. И опять обманулись. Ошибка и радовала ищущих, и тревожила их: трудно было поверить, чтобы князь выжил в такой жестокой сече.
Между тем, еще длинный осенний день стал, наконец, клониться к закату, и сумерки, все сгущаясь, милосердно укрывали страшную картину от глаз выживших. Но князь Бронислав, напрасно искавший брата, и не думал прекращать поиски.
- Станет темно - зажгите факелы! - приказал он воинам. - Перевернуть все поле, осмотреть каждое тело! Быть может, он только ранен, но еще жив, и истечет кровью, если не спасти его сейчас... Мы будем искать всю ночь!
Воины, падавшие от усталости, послушно следовали за князем, спотыкаясь о еще не убранные тела, но не смея возразить. Однако Бронислав был близок к отчаянию почти так же, как в лесу, при виде гибели сварожских войск. Сюда бы Яргородца - он всегда обо всем знает точно, да и в темноте видит без всяких факелов!.. Но Яргородец уехал, велев Брониславу искать брата, и ждать его было нельзя. На счету могла быть каждая минута.
Наконец, собрав побольше людей, Бронислав расспросил, кто из них и где последним видел великого князя.
- Я, возле зарослей у Паутинки, - сказал сотник Верникрай, чудом выбравшийся оттуда всего с четырьмя воинами. - Там государь наш рубился с врагами, и волкодлаки его прикрывали. Мы шли на помощь, но тут нас закружило, сшиблись с другим отрядом, и больше не видели его уже.
Возле Паутинки - это было уже кое-что, и князь Бронислав поднял всех искать там, где больше всего громоздилось изрубленных тел.
Уже совсем сгустилась ночь, когда при свете факелов отвалили тушу бурого коня, и радостный клич огласил Журавлиное поле. Едва дышащего, в измятых, продавленных доспехах, извлекли Лютобора Медведицкого из-под груды тел.
Крикнули князю Брониславу. Тот примчался опрометью, соскочил с коня, сорвал с головы шлем и приник к груди брата, пытаясь через кольчугу расслышать сердце.
Расстегнув шлем на великом князе, умыли его водой. И, хоть и была вода не волшебная, живая, а самая простая, что имелась в кожаных фляжках у всех ратников, но Лютобор Медведицкий, освеженный ею, вздохнул глубже, приходя в себя. Черные брови, сведенные суровой складкой, расправились, и веки приоткрылись вполглаза. Зрение его еще затуманено было долгим беспамятством.
- Кто вы? Чем... закончилось? - спросил он слабым, но твердым голосом.
- Я брат твой, Бронислав! - воскликнул молодой князь со слезами на глазах. - Мы победили! Чжалаиры разбиты, Улзий бежал, Яргородец преследует его!
- Бронислав... Да, конечно, я узнаю тебя... - и Лютобор Медведицкий, еще медленно подняв непослушную руку, потянул брата за ухо, как в детстве.
Тот, рассмеявшись, поцеловал его.
- И вправду живой, брате мой милый! Сохранили тебя Боги!
Свежий вечерний воздух и вода, а сильней всего - известие о долгожданной победе, оживили великого князя. Он расспрашивал воинов о битве, и не, насколько могли короче, рассказали о самых важных событиях, для подробного повествования о которых не хватило бы и седьмицы. Наконец, он пошевелился и сел, тут же морщась от боли в груди, куда ударило вражье копье.
- Коня мне! - приказал уже окрепшим голосом.
- Как можно, государь! Давай, мы отнесем тебя в шатер! - умоляли дружинники.
- Нет, дайте коня. Я поеду сам, покажусь сперва нашим воинам, - решил великий князь, понимая, что, если его сразу уложат в постель, то назавтра вряд ли сможет встать - все тело болело и ныло, между ребер горело от удара копьем.
Трое воинов усадили Лютобора на приведенного для него Победителя. Тот повернул голову и ласково потерся щекой, узнавая хозяина.
- Вот и встретились снова, - проговорил Лютобор Медведицкий, видя, что седло и потник залиты кровью Мстиши. Ласково погладил коня по белой звездочке на лбу. - Вот видишь, не зря я назвал тебя Победителем. Дожили-таки до окончательной победы!
В окружении брата и уцелевших дружинников великий князь проехал через все Журавлиное поле. Те, кто мог еще двигаться, собирались поглядеть на создателя сегодняшней победы, первого и самого главного победителя Орды. Тот добровольно уравнялся с ними, сражаясь не во главе своей дружины, как положено великому князю, а в одиночку, как простой воин. Как и все они, тысячу раз рисковал погибнуть в этой немыслимой битве, и все-таки вышел живым, и сейчас предстал перед ратниками бледным и изможденным, в проломленных доспехах: ни важности, ни превосходства, положенного великому князю. И эта близость сроднила его с простым людом, сегодняшними ратниками, сильней, чем кого-нибудь из бывших до него князей.
- Братья, мы все вместе одержали великую победу! Ради этого дня жили и умирали много поколений наших предков! - проговорил он, преодолевая боль в ребрах. - Орда, собиравшаяся править миром, нынче бежит разбитая, надолго запомнит она, какой получила отпор! Мы сумели истребить втрое большее войско, мои доблестные витязи! Пока живут Сварожьи Земли, не забудут потомки о сегодняшней победе. Боги благодарят вас всех - и живых, и мертвых, всех - и князей с воеводами, и простых смердов! Ваш народ благодарит вас, спасенный вами от ордынской напасти!
Громкий приветственный клич и стук древками копий о щиты был ответом великому князю.
Обрадованный и растроганный, Лютобор Медведицкий все же видел сквозь радость победы, какой дорогой ценой далась Сварожьим Землям завоеванная свобода. Цвет мужского населения остался лежать на Журавлином поле. Совсем скоро заплачут осиротевшие дети, зарыдают вдовы и матери, увидев, сколько народу больше никогда не придет. Меньшей ценой нельзя было одержать победу над степным драконом, но сварожанам трудно придется теперь... Хоть бы уж на протяжении одного поколения не случалось уже больших войн, и на том спасибо бы!..
К великому князю приблизились уцелевшие бояре и воеводы - его брат Бронислав, оба сына Радвиласа, Третьяк Зимин - старейший из медведицких воевод, и самый молодой из них - Ярослав Аджаров, и многие другие, кто своей отвагой и своевременными распоряжениями помогал творить сегодняшнюю победу. Сейчас они все глядели, как на погребальный костер сносят иных знатнейщих и славнейших сварожских военачальников. Для них приказано было немедля сложить погребальный костер из сухих сучьев, сброшенных волшебным лесом. Освобожденные от доспехов, но с мечами в руках, умытые, обряженные, лежали перед великим князем его павшие сподвижники. Доброслав... Мстиша... белозерские князья, отец и сын, погибшие вместе... отважный влесославльский воевода Ратша... Светловой, первоначальник всей победы!.. И это были лишь те даже из самых знаменитых людей, кого нашли сразу!
Их имена повторило все войско. У кого-то в руках уже забренчали гусли, обещая в будущем сварожанам много героических песен.
- Ваши имена не будут забыты, братья! - пообещал Лютобор Медведицкий, неотрывно глядя, как рыжие языки пламени поглощают тела павших витязей.
Уже под утро, когда, наконец, догорел первый из погребальных костров, великий князь позволил себя увести в шатер и снять доспехи. Оказалось, что на нем не было глубоких ран, но от удара копьем и вдавившейся в тело, сквозь одежду и поддоспешник, кольчуги, вся грудь его представляла собой сплошной кровоподтек, ребра были повреждены. Лишь когда лекари омыли его травяным отваром, присыпали раны тертым тысячелистником и туго перевязали, утомленный Лютобор Медведицкий, наконец, смог заснуть, и отдыхал целые сутки.

[Карса]

Значит, Кудеяр всё же погиб. Может, оно и к лучшему. Сколько же там будет погребальных костров!

[Артанис]

Спасибо, эрэа Карса!

Значит, Кудеяр всё же погиб. Может, оно и к лучшему. Сколько же там будет погребальных костров!

Увы, но он тоже условия своей смерти некоторым образом назначил сам. Осторожнее желания свои надо выражать, особенно самые горячие. И в самом деле, что бы он стал делать, если бы остался жив? А так смерть ему выдалась достойная. На мамонте въехать в Ирий не каждому удастся.
Много погребальных костров, а как же!

Спустя три дня вернулся из погони за чжалаирами Лютобор Яргородский. Он преследовал Улзия до места впадения в Светловодную Илистой речки, но там чжалаирам, скакавшим на заводных конях, удалось все-таки оторваться от погони. Впрочем, сварожан не особенно встревожило, что главному противнику удалось спастись. После такого разгрома Улзию вряд ли удастся вернуть себе былые силу и власть. Он даже не решился бежать в земли Орды, а свернул на полдень, по всем признакам, к полуострову Бычья Голова, к своим союзникам из марцийских колоний.
Впоследствии стало известно, что марцийцы не захотели больше поддерживать разгромленного полководца и отомстили ему за свой погубленный легион. Впустив Улзия в город, убили его и его спутников, присвоили сбереженные им сокровища. Так завершилась карьера "кровавого темника".
Но все это выяснилось позднее. Однако и сразу известие о бегстве Улзия не омрачило радости сварожан, торжествующих победу.
Радостно встретился великий медведицкий князь со своим первым воеводой. Крепко обнявшись, разглядывали друг друга, как будто не виделись лет десять. Мягко отстранившись, Лютобор Медведицкий всмотрелся в лицо Яргородца, смуглое от степного солнца, отчего еще ярче сделались синие глаза, вокруг которых пролегли новые морщинки.
- Все по-твоему сбылось, Лютобор Мстиславич, все, как ты предсказал! - с благодарностью произнес великий князь. - Я знаю, мы победили лишь потому, что ты с Засадным полком дождался нужного времени.
- Это точно! Если бы не Лютобор Мстиславич, мне бы точно не хватило выдержки, - проговорил вклинившийся между ними князь Бронислав.
- И мне бы на вашем месте - тоже, - к удивлению брата, признался Лютобор Медведицкий.
Он уже вставал с постели и старался не подавать вида, что повреждения беспокоят его, но разве Яргородца проведешь? Оставшись наедине с великим князем, он коснулся ладонями его груди и собрал всю волю в живой сгусток, горячий, как маленькое солнце. Мысленно покачав его на ладонях, перелил его под кожу раненому.
- Подлечим тебя немножко, Лютобор Тихомирич, чтобы вернулся к княгине Росаве живым и здоровым, как всегда.
Он говорил бодро, но сам тут же заметил, что не все получается, как следовало. Трещины в ребрах раненого заживали, смятые, разбитые мышцы стали быстро восстанавливаться, как будто копье ударило его не три дня назад, а несколько месяцев. Лицо Лютобора Медведицкого оживилось, порозовело: боль явно отпустила его. Яргородец сейчас передал ему дополнительную жизненную силу, так что заживление шло ускоренно, точно у оборотней. Но лишь снаружи. Умея видеть намерения людей, Яргородец видел и их внутреннюю сущность, проявлявшуюся в окутывающем каждого человека светящемся ореоле. У одних он горел ярко и сильно, как пламя свечи. у других темнел и съеживался или тускнел, почти таял. Причин тому могло быть много: душевное состояние человека, поступки, что могли запятнать совесть, а также состояние здоровья, конечно. У здорового человека светящийся ореол всегда сильней и ярче, чем у больного. А когда человек умирает, внутренняя сущность отделяется от его тела вместе с душой, оболочкой которой является, и вместе с нею поднимается в Ирий либо проваливается в Кромешную Страну - кто чего заслужил. Ну. или идет к другим Богам, как принято у иноземцев. Со временем Боги создадут снова для нее подходящее тело, и Макошь или другие Судьбы спрядут для вновь рожденного очередную нить. Но внутренняя суть, свое "я", останется собой и в новом теле. Ее может до неузнаваемости изменить не смерть, а лишь жизнь, когда иного человека так побросает, точно щепку в водовороте, что он и сам удивится, вспоминая свое прошлое: полно, да я ли то был? Бывает и так, хоть и реже, что не самого лучшего в молодости человека жизнь научит чему-то, и он поднимется над собой, пересмотрит свое прошлое, и даже сумеет искупить прежние неблаговидные поступки. Тогда говорят: "У тебя новая душа", и такие перемены вправду отражаются на ее оболочке... зримой, впрочем, лишь тем, кто умеет видеть. Но и состояние земного тела способно влиять на нее не меньше.
Именно это сейчас обеспокоило Яргородца, наблюдающего за великим князем. Он увидел брешь в окружавшем его ореоле, до сих пор цельном, как алмаз. Будто черная трещина, пока еще тонкая, как волосок, но в которую по капле просачивалась его жизненная сила. Эта трещина находилась в том же месте, куда и наяву ударило вражеское копье. Яргородец попытался закрыть ее, но не получилось. Узкая, но глубокая внутренняя рана не желала зарастать, сколько он не посылал живой луч своему государю и родственнику. Уже сам Яргородец почувствовал, как предательски кружится голова, а помочь ничем не смог.
Он быстро понял, в чем дело. Во время битвы великий князь, как и каждый воин, готов был отдать жизнь ради победы, и даже больше, чем другие. Он сам предложил свою жизнь за победу сварожского воинства, а любая мысль, в которую вложена вся душа, так же действенна в мире, как воля Богов или заклятье могущественного чародея. По сути, любая магия начинается с силы стремления и готовности платить взамен, даже если человек об этом не знает. Его желание исполнилось: Боги позволили ему уцелеть, но взыскали столько, сколько потребовалось жизненной силы, чтобы раздать изнемогавшим в битве сварожским воинам. И здесь уже ничего не изменишь...
Впрочем, поглядев в лицо Лютобору Медведицкому, Яргородец понял, что тот пока не чувствует будущих последствий. Радость победы так и светилась в нем, а заживление его ран пробудило вкус к жизни. Он отвел руки Яргородца.
- Хватит для меня, Лютобор Мстиславич! Благодарю тебя, но у лекарей од присмотром много людей, раненых гораздо тяжелей. Поешь, отдохни и загляни к ним. Там лекари и ведуны уже валятся с ног, еле справляются. Хоть самых тяжелораненых подлечить, чтобы выдержали дорогу. Кстати, - князь подмигнул своему первому воеводе, - я послал гонца на Медведицу, пусть Росава с Белославой успокоятся.
После болезни или благодаря тому, что в битве убедился, насколько каждому сварожанину дорога родная земля, и насколько способны его воеводы выполнять свою задачу и без княжеского присмотра, - но Лютобор Медведицкий, казалось, изменился. Сделался как будто мягче, менее требовательным, с ближниками своими говорил теперь уважительно и благодарно, как к людям, вместе разделившим тяжкий подвиг. Только в глазах, если приглядеться, на самом дне застыла печаль. Впрочем, ее Яргородец замечал у всех, переживших битву, и она вполне сочеталась с самой глубокой радостью победы. Он и сам чувствовал то же, видя, сколько погибло людей, сколько выживших до конца жизни будут на себе ощущать последствия битвы. Это уже будущие поколения смогут без печали думать о сече на Журавлином поле. Но им не осознать вполне и радости победы над Ордой, известной лишь тем, кто сам добился победы в тяжком бою. Потомки станут думать, что по-другому и быть не могло. Другие победы, может статься, будут на их веку. Но не эта.
Тут в шатер великого князя вернулся Бронислав вместе с литтскими братьями, сыновьями Радвиласа. Они со своими дружинами только что вернулись с разведки. Лютобор Медведицкий распорядился подать гостям походное угощение - грибной суп, да зажаренной вепрятины с агайским просом. Благо, здесь не было тех, кто стал бы смеяться над излишне невзыскательными вкусами великого князя медведицкого.
- Отступает Имант, совсем отступает: уже Рябиновую перешел. Бежит, как ошпаренный, не похоже, чтобы вернуться хотел, - проговорил князь Линас, садясь за стол.
Карие глаза Лютобора Медведицкого заискрились смехом.
- Он не дурак, наш Имант Опоздавший, и теперь предпочтет сделать вид, что совершенно случайно ездил с целым войском прогуляться аж к самой Светловодной.
- Имант Опоздавший - это прозвище войдет в летописи, - рассмеялся Бронислав.
- Я всегда буду вам благодарен, братья, - Лютобор тепло пожал руки сыновьям Радвиласа. - Вы ничем не были мне обязаны, а союзниками оказались надежней иных сварожан. Надеюсь и я вам отдать долг. Теперь, конечно, нам хотя бы несколько лет нужно будет копить силы. Но, как будем готовы, постараюсь вам помочь свергнуть братца. Пока что живите в своих княжествах, сколько захотите, как полноправные сварожские князья.
- Спасибо тебе, Лютобор Тихомирич, - растроганно отвечал князь Саулис.
Но покамест будущее еще было на веретене Хозяйки Судеб, а сейчас, сразу после битвы, сварожское воинство еще на восемь дней задержалось на Журавлином поле. Как ни хотелось всем поскорей вернуться домой, порадовать близких, уехать сразу не было возможности. Следовало отдохнуть и залечить раны, а также сжечь тела павших бойцов. Это была тягостная и трудная, но необходимая работа. Погребальные костры горели каждый вечер, а днем бывшие ратники свозили к ним трупы и дрова. К счастью, волшебный лес отчасти позаботился о чажалирских трупах, а заодно в своем преображении оставил людям целые груды бурелома из опавших сучьев и целых старых стволов. Об этом лесном хламе Лютобор Яргородский сказал, когда у него спросили совета, что его можно сжечь. Когда же валежник закончился, лесорубы стали ездить через речной брод в лес подальше на том берегу. Совсем рядом стояла Зеленая Дубрава, словно бы даже посвежевшая и посветлевшая, хоть уже наступала осень, - но каждый сварожанин без исключения скорее осмелился бы еще раз выйти против Орды, чем явиться с топором в волшебный лес.К тому же, дерево требовалось и для моста через Светловодную, взамен того, что сожгли, переправившись на этот берег.
Восемь дней горели огромные костры, заволакивая небо черным дымом. Тела павших сварожских ратников, узнанных и неузнанных, знаменитых и безвестных, предавались огню. Спешили, пока тление не тронуло их, но быстро сжечь такую массу трупов было невозможно, и в последние дни запах тления стоял над Журавлиным полем, заставляя торопиться еще больше. Если при погребении попадался труп чжалаира, не прихваченный лесом, и его забирали со своими. Мертвый враг - уже не враг; найдет как-нибудь дорогу к Тенгри.
Собирая трупы, выжившие ратники заодно собирали и все, что могло пригодиться. Запасливые деревенские мужики не позволили бы напрасно гнить и ржаветь вещам, что еще могли быть полезны. Железо брали с собой, чтобы дома перековать на подковы, гвозди, ножи и другие нужные предметы. Кожа и дерево тоже приходятся любому хозяину. Чжалаирские стрелы, сняв с них наконечники, связывали, как охапки хвороста, и бросали вязанками в те же погребальные костры.  Ничего не пропадало зря. Разве лишь кое-где затеряется незамеченный череп убитой лошади, обклеванный воронами, или обломок кривой сабли. Но в целом, когда закончились погребальные дни, Журавлиное оле, все изрытое копытами, оголенное, лежало такое гладкое, словно Светловодная омыла его водой. И тогда сварожане воздвигли высокий курган над погребальным костровищем, там, где во время битвы стоял Большой полк, понесший наибольшие потери.
Вечером перед отъездом, закончив все заботы, наконец, позволили себе настоящий пир в честь победы. Чествовали победителей Орды - великого князя Лютобора Победоносного, свергнувшего ордынское иго; и брата его Бронислава Отважного, своей отчаянной храбростью склонившего в последний момент ход боя в сторону сварожан; и вещего Лютобора Яргородского, что своевременно вывел Засадный полк, да самое сварожскую землю и воду поднял против завоевателей; и храбрых сыновей Радвиласа; и многих других, хоть и не столь заметных, творцов великой победы.
Между прочим, эти прозвища для медведицких князей прижились, и певцы, а за ними и летописцы, запомнили Лютобора Победоносным или Освободителем, а Бронислава - Отважным. Ну а о Яргородце теперь стали ходить вовсе уж невероятные слухи; не очень-то разобравшись, откуда взялся волшебный лес, люди думали, что это он оживил деревья и реку. От пленных чжалаиров пошла легенда, будто сварожское войско было все истреблено в бою, но Яргородец воскресил многих из них и повел в бой. Сам он только усмехался, слыша, как ему приписывают такое, чего ни один человек своей волей не смог бы сделать, однако певцам не прикажешь молчать...
Пока же, слушая восхваления, князья в ответ поднимали заздравные чаши за своих храбрых ратников - всех, кто сражался вместе с ними. Дружинники и смерды с холопами и горожанами, сидя все вместе за настилом из досок од открытым небом, наслаждались их благодарностью. Вспоминали подвиги погибших, самые яркие события битвы - пир был ведь одновременно и погребальной тризной. Звучали уже первые песни, сложенные буквально на поле боя.
Перед отъездом Лютобор Яргородский поговорил в лесу с Кошачьим Ухом, новым вожаком оборотней. Он со своими братьями и сестрой похоронили своих родителей, Храбра и Власту, по обычаям племени. Двое волкодлаков, Терн и Пятнышко, были тяжело ранены.
- Мы, люди, приносим вам несчастье. Я постараюсь вас больше ни о чем не просить, - проговорил Яргородец, соболезнуя им.
- Когда братья выздоровеют, мы, может быть, уйдем на время. Куда-нибудь на полунощь или на восход, где для нас вдоволь простора и меньше людей. Мне теперь нужно найти подругу, да и просто отдохнуть на свободе... Но мы непременно придем. Пока ты жив, мы сохраняем союз. Мы привычны жить и умирать, когда придется, в лесу иначе нельзя. Оборотни любой породы - достаточно люди, чтобы сражаться не только ради насущной необходимости, и достаточно звери, чтобы принимать судьбу как должно, - ответил Кошачье Ухо, почти как его отец в свое время.
Попрощавшись с молодыми волками, Лютобор Яргородский на своем темном белогривом Беркуте Втором поехал чуть позади великого князя, как было привычно. Прощальный ветер взметнул за спиной его белый плащ.
Свежий курган, поднимавшийся над недавним полем боя, издалека походил на шлем витязя, прилегшего на землю отдохнуть в ожидании новой тревоги...

[Артанис]

Глава 42. Возвращение
Уже заметны были приметы осени, уже листва начинала желтеть на деревьях, и в стылом воздухе пахло дождем, когда медведицкая рать возвращалась домой. Сильно поредевшая - войска союзников разъезжались по домам, ополченцы сворачивали по пути в родные села, так что до Медведицы дошли только ее жители. Все без исключения - изможденные, исхудалые, у многих под одеждой езе стягивали тело тугие повязки, скрывая едва затягивающиеся раны. Много было таких, кто до сих пор еще не мог сесть на коня, их везли в повозках по тряским дорогам, к счастью, еще не размытым осенними дождями.
И все же - это было войско победителей, и возвращалось оно в свою столицу светло и торжественно, как полагалось. В начищенных до блеска, выправленных походными кузнецами доспехах, под знаменем, на котором взмывал над полыхающим пламенем алый феникс. Всю битву на Журавлином поле он реял над сварожским войском, что, подобно фениксу, своей гибелью вновь воскресило Сварожьи Земли. Правильно сказал Лютобор Яргородский о фениксе, возрождающемся из пепла, уже много лет назад, на пепелище сгоревшей Медведицы: лучшего символа им будет не найти. Победное знамя ни в коем случае не будет забыто; великий князь уже распорядился поднять его над самой высокой башней Крепости.
Ехали по соболевской дороге, к Лесным воротам города. При виде подымавшейся все выше впереди белокаменной Крепости, Яргородец вспомнил, как впервые наяву увидел Медведицу, вот так же подъезжая вместе с юными княжичами. Как все изменилось с той поры! Даже медведицкая Крепость была тогда деревянной, а теперь - гордая белокаменная красавица, видимая издалека. Тогда медвединцы едва замышляли первые дерзкие шаги, смея мечтать о свободе от Орды, которая всем казалась непобедимой и вечной. И вот - с поля боя возвращались домой победители! Отчаянная юношеская дерзость и точный расчет, мужество и жертвенность сварожских воинов принесли победу, о какой немногие смели и мечтать. Всем еще не до конца верилось - неужели на место Улзия не придет новый чжалаирский владыка? Неужто больше никогда не будет новых ордынских набегов, покой ночи не озарит пожар, поля не вытопчут ордынские кони, на арканах не повлекут новых пленников в рабство? Неужто больше не придется платить Орде разорительную дань, и чжалаиры не станут больше вмешиваться во внутренние дела сварожан, ссорить их князей, настраивать родичей друг против друга? Нужно было время, чтобы в это поверить. А радость победы уже крепла в душе, вопреки всем опасениям.
А ворота уж были распахнуты настежь, и вся Медведица хлынула из них, встречая героев. Пешие и конные, толпились кругом горожане, едва давая место проехать всадникам. Празднично одетые, медвединцы встретили победителей радостными криками. Но улыбки померкли, когда люди разглядели, скольких не хватает.
По знаку великого князя, сразу четверо воинов затрубили в длинные полые рога - словно разом взмычало целое стадо зубров. Торжественно и грозно медвединцы приветствовали родной город.
Впереди, в красивой повозке, стояла, высматривая приехавших, княгина Росава, а с ней Белослава с сыновьями, Любомила и другие жены княжеских ближников. Слезы радости выступили на глазах Росавы, она не могла заговорить, когда ее муж подъехал в ней ближе. Губы ее дрожали, на щеках выступили красные пятна.
- Ну что ты, Росавушка, ну что плачешь? - говорил ей Лютобор Медведицкий, обняв покрепче и вдыхая ее запах, травяной и медовый, такой по-домашнему уютный, что у него самого задрожал голос от волнения. - Мы победили. Все хорошо. Дождались...
- Мы все каждый день просили Богов спасти вас, сохранить в бою, - проговорила Росава, приникая щекой к холодной кольчуге, облегающей широкую грудь мужа.
- Я знаю, милая. Спасибо вам за вашу надежду. И за знамя твое с фениксом: оно всех нас вело в бой...
Не менее радостно и Лютобор Яргородский встретился со своей семьей. А вот Любомила Зимина долго и напряженно разглядывала вернувшихся, крутила головой, высовывалась из повозки, цепляясь за борта.
- А где... мой Доброслав? - проговорила она, наконец, севшим голосом, уже предчувствуя ответ.
- Нет больше Доброслава. Погиб, сражаясь во главе Передового полка, - в наступившей тишине голос князя Бронислава прозвучал тяжело и неловко, будто камень бросили в воду.
Любомила вдруг беззвучно осела на руки других женщин. Те принялись заботиться о ней. Рядом рыдала супруга Мстиши Вешняна и другие овдовевшие жены княжеских ближников, разглядев, что их мужей нет во главе победоносного войска.
И будто их горе всполошило других встречавших, выискивающих взором своих родных среди воинов. Женщины, дети, старики спешили пробраться каждый к той сотне, где служили их родные, - ибо возвращались в том же порядке, как и уходили, хотя иные сотни были выбиты подчистую. Иных ожидала радость, но многие, спрашивая уцелевших, получали тот же ответ: "Убит...", "Зарублен...", "Пал смертью храбрых...", "Умер от ран..." Уже плыл над Медведицей плач первых вдов и сирот. Со всех сторон виднелись их потрясенные, опустошенные лица, враз будто пригнувшиеся к земле фигуры.
- Вот так нынче во всех Сварожьих Землях зарыдают вдовы, матери, осиротевшие дети, - тихо проговорил Лютобор Яргородский великому князю, подъехав вплотную. - И им не легче оттого, что их родные отдали жизнь за свободу родины. Одно лишь время хоть сколько-то может залечить их раны.
- Да, - вздохнул Лютобор Медведицкий с благодарностью; Яргородец, как обычно, выразил гораздо точнее мысли, которые у него самого еще не могли облечься в слова. Невольно великому князю подумалось, что в Сварожьих Землях легче живется своекорыстным хитрецам, которых калачом не заманишь на невыгодную им войну, чем доблестным витязям, что сражаются и гибнут ради всех - и ради тех, кто не пожелал с ними встать в строй.
А между тем, все шире звучал по улицам плач. По большей части сдержанный - все же сегодня был день большой скорби, но и большой радости. Но иные женщины, оглядев весь строй и добравшись до повозок с ранеными, теряли последнюю надежду и горько, истерически рыдали, не стыдясь никого в своем отчаянии.
По мере того, как уходило вперед войско, по обочинам дороги оставались стоять люди, еще не верящие до конца, что все уже прошли. Они глядели вдаль, за поворот дороги, как будто надеялись, что их близкие вот-вот появятся из-за поворота.
Даже дети, что, может быть, и не могли еще до конца осознать ни бедствий Сварожьих Земель, ни значения нынешней победы, все же смутно чувствовали что-то. На высоком крыльце одной избы стоял мальчик лет шести рядом с плачущей матерью, еще не веря, что его отец никогда не вернется домой. Как же так, он ведь обещал ему на прощание, когда приедет, посадить его к себе на коня и провезти вместе со всем войском! А если отец не вернется, кто же тогда возьмет его в седло с собой?
Вертя головой во все стороны, мальчик разглядел ратника, показавшегося немного похожим на отца. Сбежав вниз стрелой, мальчик смело сунулся чуть не под самые копыта:
- Дядя, возьми меня на коня! Мне батюшка обещал...
Воин оглянулся на заплаканную женщину, которая кивнула в ответ. Затем поднял мальчика в седло и усадил впереди себя, так что тот с восторгом увидел кругом, высоко над землей, движущиеся фигуры всадников, лошадиные гривы, древки копий, а над всем этим - развевающееся в воздухе знамя. На всю жизнь осталась в его памяти эта яркая картина, которую он в тот же вечер попытался стыдливо начертать угольком на стене овина; но без умения и без цветных красок выходило совсем не то...
Оглянувшись на них, Ярослав Аджаров заметил:
- А ведь он никакой не дядя ему. Мальчишка-то - сын Беляна-бронника, я как раз перед войной к ним домой приезжал за заказом. А Чекан из Вышеграда родом, с княгиней Росавой к тебе, государь, на службу перешел.
- А все-таки дядя. Нет, мальчишка правильно говорит, - Лютобор Медведицкий обернулся на мальчика, важно восседающего в седле, надежно придерживаемого большими руками воина. - Все мы нынче родня друг другу. Народ наш так пострадал, настолько убавился в числе, что выжившим нужно быть ближе друг к другу. Дружеское участие нужно всем, без него пропадем вовсе. Все нынешние сироты - одна большая семья.
И впрямь, с того времени у сварожан повелось называть дядями и тетями посторонних людей, тогда как раньше так обращались лишь к настоящим, кровным родственникам.
Те же из медвединцев, кому посчастливилось встретить живыми своих родных, могли теперь невозбранно радоваться победе и глядеть по сторонам.
А поглядеть было на что. С собой победители везли всю добычу, захваченную у Орды. Конечно, ее разделили на части между всеми владениями, бывшими в битве, но все же, на долю Медведицы пришлась самая большая часть. Золото и серебро, да прочие сокровища ордынские были уже сосчитаны и уложены в сундуки; а там бы нашлось что поглядеть! И тяжелые золотые монеты с надписями разных стран, и украшения, сверкающие каменьями, и драгоценная утварь из шатра Улзия и ордынских вельмож. Но и без них было немало занятных вещей, уложенных на телеги. Тут были трофейные булатные мечи, чжалаирские доспехи, плоские шлемы со стальным навершием, со стальной сеткой-бармицей на щеках. Чжалаирские луки, конские седла и сбруя, у знатных нойонов бывшие богато украшены... Много чего нашли победители в ордынских шатрах, чтобы привезти напоказ! Чжалаирские халаты и шубы, высокие меховые шапки, ковры - все сколько-то ценное сварожане везли с собой. И вряд ли это было много в сравнении с тем, сколько дани Орда вымогала себе за годы владычества.
За обозом гнали и живое богатство, которым еще больше славилась Орда - ржущее, мычащее, блеющее на все голоса. Огромные стада и табуны тоже были захвачены победителями. Со злобным ржанием и визгом рысили низкорослые длинношерстные степные лошади, норовя перейти вскачь; не очень-то они привыкли к городским улицам. Медленно двигались быки; трясли на бегу жирными хвостами курдючные бараны. Бегали вокруг стад крупные поджарые псы с обрубленными ушами, в шипастых ошейниках от волков.
Попадались среди стад и вовсе непривычные медвединцам животные. Черные буйволы, свирепые на вид, с грозными серповидными рогами. Длинноухие истошно кричавшие ослы. Верблюды, с уродливыми горбатыми туловищами и змеиными, неожиданно изящными головами. Ловчие соколы и беркуты, охоту с которыми особенно ценили чжалаирские властители. В клетке сидели даже два пятнистых длинноногих пардуса - приставленный к ним слуга клялся, что они обучены для охоты, как собаки, могут догнать любого зверя и всегда приносят добычу хозяину. В одной из телег везли клетки с разноцветными иноземными птицами, блистающими всеми цветами радуги. Что ж, раз ордынцы могли любоваться редким зверьем, почему же сварожанам нельзя?
Горожане тут же обступили животных, охотно делились впечатлениями.
- Кони-то, кони какие! Как зыркнет глазами - будто сожрать тебя готов! И как только чжалаиры ездят на таких?
- А черного быка видели? Не иначе, какой-то бычий нечистый дух, уж очень большой и страшный...
- А это что за чудище? Заколдованный, что ли, зверь?
- Сам ты чудище, пень лесной! Это вовсе верблюд. К нему не подходи - плюнет! - смеялись воины, пригнавшие весь этот зверинец.
- А курицы крашеные как называются? - спрашивали женщины, протиснувшись ближе.
- Это павлины. А другие - фазаны. Вот оденешься не хуже них - замуж возьму, - скалили зубы воины.
- Что? Ну тебя! Думаешь, у меня ума, как у этой пестрой курицы? - притворно возмущались девушки.
А позади всех, в своих арбах, тянулись за обозом победителей пленные чжалаиры, в основном женщины и дети. Они исподлобья косились из-под пестрых платков на торжество победителей. Что теперь станут с ними делать свархи, которым Боги судили одолеть Орду?.. Пока что, как будто, ничего страшного не происходило. Чжалаирам было уже известно, что их бывшие соплеменники живут на Медведице с давних пор, в основном занимаются кожевенным ремеслом, но были даже в войске, и медведицкий князь доверял им. Пленникам обещали расселить в городе и не чинить притеснений. Однако все равно было боязно. Ведь у этих самых свархов столько родных погибло под чжалаирскими стрелами!
Но все обошлось благополучно. Сварожане сперва настороженно следили за пленными. Но, видя среди них в основном таких же вдов и сирот, понемногу смягчались. Редко на какой арбе можно было заметить мужчину, да и тот, обычно весь в перевязках, с палками, вовсе не казался опасным врагом. Это ли та Орда, перед которой дрожали сварожане сколько лет? Сказать, чтобы обрадовались медвединцы при виде пленных чжалаиров - нет, конечно. Но и не мешали им ехать своим чередом, решив, что счеты с ними закончены.
Пленные, видя, что их, вроде бы, не собираются ни задерживать, ни издеваться, постепенно успокаивались. У них-то в плену свархам, бывало, приходилось и куда похуже. Что ж, придется обживаться, раз так сложилась судьба...

[Артанис]

По возвращении домой у Яргородца было совсем немного времени, чтобы повидаться с семьей, помыться и переодеться: вечером в Крепости должен был состояться большой пир. Когда перешагнул порог своего дома, ему вдруг показалось, что война и подготовка к ней, долгий поход по трудным дорогам, все военные хитрости, так блистательно воплощенные в жизнь; кровь и мрак сражения, томительное ожидание Засадного полка и чудеса волшебного леса, - все это было сном, то жутким, то увлекательным, а теперь он, наконец, просыпается.
Белослава и сыновья, опередив его, уже ждали на пороге. Мальчики, казалось, еще подросли за время его отсутствия. Белослава, в шелковом алом платье, вышитом золотыми птицами, показалась мужу еще краше, чем когда он впервые ее увидел по приезде на Медведицу. Только когда они обнялись, Лютобор разглядел в сбегающих из-под рогатой кики ее косах, таких же густых и длинных, как в юности, первые седые волосы. Протянулась и в ее сердце серебристая Паутинка-речка, белым ковылем проросла в нем тревога за ушедших близких. Крепко обняв мужа, Белослава уткнулась лицом ему в плечо.
- Спасибо, что вернулся живым, и братьев сохранил! Я каждый день просила Богов, чтобы помогли вам...
Она говорила тихо, но твердо, и в голосе ее не слышалось слез; больше всего Яргородцу нравилось в своей жене, что она никогда не плакала, даже провожая родных на войну.
- Надеюсь, ты не пожертвовала снова все свои драгоценности? - пошутил он, гладя ее плечи и волосы, спускающиеся двумя толстыми косами на спину.
- Мама хотела их пожертвовать, - заметил десятилетний Бранимир. - Мы с Ростиславом ее еле отговорили.
- Сын! Выдумывать и жаловаться нехорошо, - с укором произнесла Белослава.
- А разве я так много выдумал? Я лишь слегка преувеличил! - воскликнул мальчик, вместе со старшим братом подскакивая к отцу, точно молодые жеребята.
Ростислав толкнул того в плечо, а Бранимир, недолго думая, прыгнул отцу на спину, как в детстве, и все трое с хохотом покатились по ковру.
- Шальные! Сами скоро с отца вымахают, а все прыгают, как маленькие! - с притворным гневом всплеснула руками Белослава.
Не без труда, держась руками за спину, поднялся Лютобор Яргородский, одобрительно кивнул сыновьям.
- Бойцами растете, настоящими! Не страшно будет со временем на вас войско оставить!
Мальчики гордо приосанились, глаза их - ярко-синие у старшего, карие у младшего, - заблестели. Но затем Ростислав нахмурился, выспомнив о чем-то, с минуту сомневался, наконец, сказал:
- Ребята на улице хотят вечером пробраться к сараям, куда отвели пленных, подразнить Орду, покидаться камнями и палками.
- Вот как? - Яргородец пристально взглянул на одного сына, затем на другого. - Ну а вы что? Тоже хотите с ними?
- А что, нам теперь с Ордой обниматься и целоваться? - фыркнул Ростислав. - Они Горицвета убили, и воеводу Чеслава, и еще сколько людей, а мы к ним теперь - пожалуйте, гости дорогие, да?
- Вы не путайте со своими друзьями: той Орде мы уже отплатили за наших погибших. А будь здесь она - вы бы не осмелились идти на нее с палками и камнями. Там в основном такие же вдовы и сироты, и им намного хуже теперь, чем нашим. Что получится, если вы придете бить чжалаирских детей? Они это запомнят и вырастут, продолжая считать сварожан врагами. И - я не хочу вам желать такого, - но могут когда-нибудь ударить вам в спину, переметнуться к вашим врагам. Ступайте, и друзьям своим скажите: если хоть кто-то поднимется против пленных чжалаиров, ваши палки и камни полетят в вас самих.
Ростислав с Бранимиром внимательно слушали, что скажет отец. Он умел найти для них нужные слова, все объяснить раньше, чем мальчишеская шалость могла получить серьезные последствия. Они, как и все, верили, что яргородский князь никогда не ошибается. Только теперь Ростислав, как бычок, уставился в пол.
- Как я им скажу? Получается, я их выдал.
- Ты выдал? Вовсе нет. Мне не обязательно тебя спрашивать, чтобы понять, что на уме у мальчишек, бредящих войной, - глаза Яргородца сухо блеснули. - Вы заразились жаждой подвига и жалеете, что вас не взяли на войну. Наслушались с детства о вражде с чжалаирами, а у кого не вернулись родные, мечтают отомстить. Но война закончилась, а после драки кулаками не машут. Постарайтесь это объяснить своим друзьям. Вы - будущие воеводы княжеские, вам предстоит не только драться, но и заключать мир.
Когда мальчики вышли, непривычно присмиревшие, сосредоточенно размышляя о чем-то, княгиня Белослава с благодарностью взглянула на мужа.
- Только тебя наши отроки и слушаются, иначе бы давно отбились от рук.
- Дети растут быстро. Нельзя с ними обращаться как с несмышленышами, пока у них не пробьются усы, а потом ждать, что у них откуда-то сами по себе возьмутся ум и зрелая воля. Но ты, кажется, для них делаешь не меньше моего, - Лютобор Яргородский обнял жену и стал целовать ее, осторожно распуская из-под убора ее собольи косы.
Белослава проговорила, мягко прильнув:
- У нас там баня готова почти...
- Вот и прекрасно! Вместе и пойдем, - Лютобор расстегнул ей на груди крупные золотые пуговицы, укладывая жену на лавку.
- Вместе? Ведь не молодожены уже, - удивилась женщина.
- Ну и пусть! После такой войны мы, считай, начинаем жить снова, каждый из нас нынче обновляется, точно феникс, - проговорил он, не разжимая объятий.
- Опоздаем... - напомнила Белослава.
- Не братец Имант, не опоздаем! Лютобор Тихомирич сейчас, поди, тоже с семьей милуется, ему не до нас...
Когда они вышли из покоев, собираясь идти в баню, им по дороге встретилась рыжеволосая девушка, несшая таз с вениками, мочалками, бутылями с мыльным корнем и прочими принадлежностями. Яргородец узнал в ней виденную мельком невесту Горицвета. Взглянув на князя с княгиней, девушка почтительно поклонилась. Лицо ее было бледным, а глаза покраснели от слез.
- Бедная девочка: не успела стать женой, как уже овдовела, - вздохнула Белослава. - А у нее в травене ребенок родится, Горицвет о нем не успел узнать. Мы с ней друг другу помогали, утешали, пока ждали вас, а теперь что же? Я думаю, пусть останется пока у нас, а, Лютобор? Дома у нее еще много братьев и сестер, семья бедная, трудно там будет. Станет мне помогать, родит спокойно. А если со временем соберется замуж, мы же не обеднеем, собрав ей приданое.
Яргородец с гордостью пожал руку своей супруге.
- Раз ты все решила, о чем спрашиваешь? Неужто я стану возражать? - спросил он, думая с болью в душе: "Горицвет, Горицвет! Жаль, что ты не узнал, кого оставляешь дома, не то, может, был бы поосторожней..."
Насчет великого князя Яргородец оказался прав - тот, как и большинство вернувшихся с войны ратников, дома сразу попал в цепкие объятия жены и детей. Довелось все-таки Лютобору Медведицкому увидеть, как бегут по ступеням крыльца его дети, встречая так же, как провожали, довелось обняться с Росавой, улыбавшейся ему сквозь слезы.
Маленькие княжичи на крыльце еще сдерживали свою радость, но, войдя с родителями в покои, бросились к ним, вереща, хохоча и вопя что-то несусветное.
- Ах вот вы какие, лешачата! Ну-ну, я тоже по вам скучал!
Он подбросил над головой старшего, белокурого Всеслава, меж тем как младшие сыновья уже вскарабкались отцу на плечи, а дочка Пригожа, не отставая от братьев, прыгнула на стол, оттуда - на шею князю, и вцепилась ему в волосы. При этом все вопили и хохотали совсем уж дико, так что даже княжеские няньки поспешили на помощь. Вместе с ними Росава не без труда сумела распутать своего супруга из цепкой хватки детей. Отдышавшись, весь растрепанный Лютобор Медведицкий проговорил со смехом:
- У, лешачата бешеные, Орда не добила - так вы доконать норовите! Росава, да точно ли это наши дети? Может, нам их подменили незаметно, и вместо них чжалаирские налетчики какие-нибудь, а?
- Я тебе не чжалаир, а природный медведицкий княжич! - гордо подняв голову, ответил Всеслав.
- Наши, наши, - улыбнулась Росава. - А ты, Лютобор Тихомирич, сам как ребенок еще бываешь порой.
- Сегодня можно, - отвечал он, сгребая в охапку чернявого, как он сам, Мирослава и целуя в лоб маленькую красавицу Пригожу. - Ну, вы бегите, поиграйте пока, а нас с мамой оставьте одних.
Вошедшая вместе со служанками боярыня Вешняна, уже надев белое траурное платье без украшений, грустно улыбнулась, видя княжескую семью. Она уже знала, что ее Мстиша погиб именно потому, что занял место великого князя, вместо него. Хоть и сам Лютобор Тихомирич все время бился среди первых, и вернулся почти невредимым. Ну что ж, на войне у каждого своя судьба... Кажется, вот только они поженились с Мстишей, хоть на самом-то деле больше десяти лет прошло. Сразу он приглянулся ей, как только приехала с молодой княгиней на Медведицу. Всегда веселый, отзывчивый, готов помочь любому, и к ней с первых дней был внимательней, чем к другим девушкам. И князя Лютобора так же любил, как она - Росаву: вырос вместе с ним. Вешняну даже не волновало, что родом ее муж был совсем незнатен; сама-то она, хоть и небогатая, но боярышня. Впрочем, князь Лютобор Тихомирич ничего не жалел для своего молочного брата, дал ему много кун и вотчин, возвел вровень с первыми медведицкими боярами.
И вот теперь не вернется уже домой Мстиша, не обнимет вот так же ее и детей... Что ж, у нее остались сын и дочь, которых придется воспитывать одной. И семья ее княгини, бывшая ей все равно что родной...
Она легонько подтолкнула за плечи княжеских детей.
- Ступайте... Оставьте батюшку с матушкой одних...
Едва дверь затворилась за ними, мягко прошуршав по пушистому ковру, Росава бросилась к мужу, пригнула его голову к себе, стала целовать в глаза, в губы, в лоб, беспорядочно повторяя:
- Какое счастье, ты вернулся, ты живой! Как вы уехали, я все изводилась, места себе не находила. А потом, в ночь перед тем, как вам биться, мне приснилось, будто белая горлинка села ко мне на окно и говорит: "Муж твой будет в великой опасности, но вернется живой, и сварожские войска одолеют врага".
- Боги тебя утешали... - уважительно произнес великий князь.
- Ага... Я, как услышала, сразу-то верить не решалась, осторожничала. А когда ваш гонец приехал, обрадовалась так сильно, как никогда прежде. Будто сто гор сразу упало с плеч: ты жив, вы победили - о чем еще мечтать?.. Только теперь задумалась - а к добру ли такая радость? Столько людей погибло! Сестра моя оплакивает мужа, любимая подруга - тоже, а я только свое счастье вижу...
- Ну, будет тебе, жена, - ответил Лютобор Медведицкий, ласково обнимая ее - рядом с его мощной фигурой женщина казалась хрупкой тростинкой. - Ты же не виновата, что так получается. Мне и самому их всегда будет жаль, но не идти же нам всем в Ирий с ними.
Но Росава, слушая его, покачала головой.
- Ой, как бы не пришлось мне в свой черед пожалеть о нынешней радости...
- Будет тебе, Росава! Не тревожься ни о чем. Иди лучше сюда, у нас до пира есть несколько часов... - он откинул с постели покрывало их рысьих шкур.
Раздевшись сама и раздев супруга, Росава разглядела еще не до конца заживший кровоподтек на груди мужа, и едва не заплакала снова.
- А говоришь - в порядке все! Вижу, и тебе тяжко пришлось, - проговорила она, сочувственно гладя место, куда ударило вражеское копье. - Болит еще?
- Нет, ничего. Лютобор Мстиславич меня сразу вылечил, ты же знаешь, он многое умеет - куда там лучшим лекарям, - великий князь потянул к себе жену. - Ну, Росавушка, иди ко мне! Или ты не рада, что я вернулся?
Росава поспешно откликнулась на его приглашения, стараясь все же не беспокоить едва заживших ран. Долго ласкала и целовала мужа, как будто лишь теперь вполне поверила, что он снова с ней. Спустя долгое время, откинувшись на подушки с ним рядом, Росава шепнула на ухо Лютобору:
- Я просила Владычицу Ладу, если ты вернешься, подарить нам еще много-много детей. После такой большой войны женщинам теперь только рожать и рожать, чтобы снова заселить Сварожьи Земли.
- Угу, и мы заново заселим Медведицу, - усмехнулся Лютобор Победоносный, и уже в свой черед обнял жену. - Ну, если ты так чувствуешь, исполним твой обет...
На следующий год у них и впрямь родился сын, названный Первославом. И в последующие годы один маленький княжич следовал за другим, словно и впрямь их родители спешили вернуть поскорее Сварожьим Землям побольше погибших людей.

[Карса]

Этот день Победы порохом пропах... Это радость со слезами на глазах.

[Артанис]

Спасибо, эрэа Карса!

Этот день Победы порохом пропах... Это радость со слезами на глазах.

Что поделаешь... Наверное, все большие победы таковы (ну, только пороха тут, конечно, еще не было). У меня самой, когда описывала эту битву, все военные песни в голове крутились. Еще и перепечатывала под них специально.

Глава 43. Смерть великого князя
После великой победы на Журавлином поле прошло десять лет. Для разных людей по-разному сказались эти годы. По-прежнему осенью шли дожди, и зима укутывала землю белым покрывалом, весной следовало пахать землю и сеять, а лето посылало на землю солнечный свет и жар. Конечно, после победы не наступила небесная, сказочная жизнь, с молочными реками и кисельными берегами. По-прежнему приходилось тяжким трудом добывать себе пропитание, и многим семьям, потерявшим кормильцев, приходилось даже трудней, чем прежде. Но чего в эти годы не знали больше сварожские города и села - так это опустошительных набегов ордынских.  Все десять лет сварожские княжества жили, не платя Орде разорительную дань, и похоже было, что прежде всесильным чжалаирам нынче просто не под силу обуздать былых данников.
Вскоре после казавшейся непредставимой уму победы над Большой Ордой, дошли слухи из другой Орды, Черной. Внезапно умер Дэлгэр-хан, давно соперничавший с Улзием за власть над всей степью. Теперь его многочисленные родичи боролись за право стать новым ханом. Повелителей в обоих Ордах развелось как мышей, но их силы преимущественно истощались в междоусобной борьбе. Никто пока не мог собрать такой силы, чтобы грозить ближайшим соседям, и на Сварожьи Земли чжалаирам пришлось махнуть рукой. Конечно, каждый претендент на ханский престол намеревался, укрепив свою власть, отомстить сварожанам за Журавлиное поле, но никому из них так и не удавалось собрать в своих руках достаточно возможностей.
И вот, годы шли один за другим, а сварожане продолжали жить независимо. И чжалаиры теперь, если приезжали с посольством, особенно на Медведицу, держались по-другому, обращались вежливо, не ставили условий, а уважительно просили, признав силу недавнего противника. А уж, проезжая мимо леса, вовсе держались тише воды ниже травы, и просили своих онгонов о помощи, стоило ветру покачнуть ветви...
Разумеется, сварожане все эти годы не сидели сложа руки. Только сильное войско и надежная разведка могут обеспечить мио - этому принципу князь Лютобор Победоносный и его воеводы неукоснительно следовали и теперь.
Впрочем, Орда, хоть и ослабевшая, не была у медвединцев единственной головной болью. Спустя четыре года после Журавлиного поля они помогли своему союзнику, литтскому князю Саулису-Стемиру, вернуть полагавшийся ему по старшинству престол в Айваре. Князь Имант, в сварожских летописях навсегда ославленный Опоздавшим, проиграл сражение и жил теперь в ссылке на глухой лесной окраине Литтского княжества. Теперь с литтами отношения сделались лучше, чем когда бы то ни было: князь Саулис умел быть благодарным товарищам по оружию. С Лютобором Медведицким он договорился отдать свою младшую дочь за его сына Всеслава, когда они оба подрастут. А собственную старшую дочь Пригожу великий медведицкий князь просватал за сына Драгомира Азанского. Тот так и не открыл никому тайного соглашения с медвединцами; осторожность для него была превыше всего, но на будущее родство охотно согласился.
Иные князья, не пришедшие на Журавлиное поле, после победы поспешили заверить великого князя в своей дружбе, восхваляли и льстили ему, делали вид, будто не сомневались никогда в его окончательной победе. Лютобор усмехался про себя, зная цену их словам, а терпел. Какие-никакие. а соседи и родичи, придется и с такими уживаться впредь, других все равно не дано. Даже одергивал брата своего Бронислава, который не скрывал неприязни к тем, кто не бил чжалаиров с ними заодно. Одним мечом толку не добьешься, надо и договариваться уметь. Зато неприятности стали чинить своевольные влесославцы. Ватаги ушкуйников снова баламутили Низовые земли, разоряли свои же, сварожские, города, спускаясь на ладьях по рекам, задерживали купеческие обозы. Послов великого князя не пустили в Город, и слушать не пожелали его претензий. Пришлось против них идти в поход. Князь Бронислав и Лютобор Яргородский разгромили под Вратоградом влесославльскую рать и принудили свободных горожан выплатить ущерб.
Жизнь налаживалась постепенно. Одно только в последние годы все сильней беспокоило медведицев - здоровье великого князя. Не прошла даром для Лютобора Тихомирича рана, полученная на Журавлином поле, сказалось многолетнее напряжение всех сил, телесных и душевных. С малолетства он выносил испытания, каких хватило бы на десять обычных жизней: ранняя смерть родителей, опустошительный мор на Медведице, раздоры с другими князьями, необходимость угождать Орде, позорная дань, пожар, едва не окончательно погубивший город, и война с литтами, и конечно - многолетняя кропотливая подготовка к войне, страшная ответственность полководца, поднявшего Сварожьи Земли на еще небывалый подвиг, и сознающего, что в случае поражения гибель или вечный плен ожидают всех. И, конечно, тяжким испытанием оказалась сама многочасовая битва, способная подорвать силы и самого могучего витязя. Вместе с многими тысячами сварожан, молодых и пожилых, простых и знатных, князь Лютобор, еще не названный тогда Освободителем и Победоносным, был готов отдать свою жизнь ради победы. И теперь последствия сказывались на нем, все сильней год от года.
Уже давно великий князь не водил войска сам. И на литтов, и на Влесославль ходили Яргородец с Брониславом Зеленоградским. Сам же победитель чжалаиров не мог теперь надеть доспехи и опоясаться мечом, не мог даже на коне проехать долго. От малейших усилий сердце заходилось, как у загнанной лошади, не хватало дыхания. Князь-силач, князь-витязь, до сих пор отродясь не знавший никаких болезней, теперь все чаще чувствовал резкие боли в груди, там, куда ударило вражье копье. С детства привыкший к неутомимой деятельности, он теперь с тоской глядел на молодых, крепких воинов, каким и сам мог бы оставаться еще долго.
Теперь ему поневоле приходилось больше бывать со своей семьей. Княгиня Росава, постоянно то беременная, то кормящая очередного маленького княжича, делила все время между детьми и супругом, сама ухаживала за ним, когда ему становилось хуже, ласкала и утешала. Князю приятны были ее заботы, он с удовольствием замечал, как растут их дети, хотя он все ясней понимал, что не увидит их взрослыми.
Видела это и Росава, стараясь не поддаваться отчаянию. Замечая все ухудшающееся состояние супруга, она попросила Лютобора Яргородского о помощи, слыша, что тот сведущ и в исцелении. Тот приехал в Крепость вместе с Белославой, не меньше тревожащейся за любимого брата.
- Молю тебя, Лютобор Мстиславич, помоги ему! - просила Росава, заплаканная, с лицом, по которому видно было, что она уже давно плохо спала. - Ты для нас родной человек, мой муж на тебя полагается во всем. Вылечи его, если можешь, я что угодно сделаю для тебя!
Росава была беременна; ее просторное платье с широким подолом, украшенное богатой вышивкой, не могло скрыть уже большой живот. Месяца через два, в травене, подарит Лютобору Тихомиричу еще одного ребеночка. Видно было по ней, что беременность в этот раз и так проходит тяжело, а тревога за мужа еще больше мучает ее. Лицо женщины обезобразили темные пятна. Она согнула отекшие ноги, точно собираясь упасть на колени перед Яргородцем.
Тот протянул ей руки, успокаивая.
- Ну что ты, Росава! Не надо мне кланяться - только Богам подвластно все. Я и без твоих просьб сделаю все, что могу. Но не все под силу мне...
Великая княгиня подняла на него помутневшие от слез глаза-незабудки.
- Ступай к нему, Лютобор Мстиславич! Я не могу смотреть, как мой муж слабеет, тем временем как во мне растет жизнь его сына...
Яргородец с Белославой прошли дальше, к покоям великого князя. У дверей как раз сменялась стража. Сегодня ей командовал бывший чжалаирский сотник Ак-Булат, с чжалаирской саблей на поясе, но в сварожской одежде. После того, как в обеих Ордах начались беспорядки, бывший доверенный темника Улзия не пожелал служить новым ханам. Он все-таки добыл свою невесту Цэцэг, и совсем не хотел вечно бояться, что еще какой-нибудь хан захочет у него отнять первую красавицу, как сделал Дэлгэр. Поскитавшись с нею немного в степи и собрав отряд из таких же бесприютных воинов, Ак-Булат решился пойти на службу к медведицкому князю. Там Лютобор Яргородский поручился за него, и теперь на Медведице Ак-Булата ценили не меньше, чем прежде в Орде.
- У повелителя гости. Но вас он примет всегда, - произнес он, так и не отвыкнув от чжалаирского титулования.
Лютобора Медведицкого Яргородец с супругой застали полулежащим в глубоком кресле. Он сидел, завернувшись в бывший свой зимний плащ с собольим воротником, возле расписной печи, в которой жарко пылало пламя. Трудно было узнать в нем могучего витязя, всего несколько лет назад рубившего чжалаиров в Передовом полку. Из-за вынужденной малоподвижности и привычки "заедать" неприятности, он в последние годы сильно погрузнел, могучая прежде фигура расплылась, лицо стало одутловатым и землистым, глаза выглядывали из глубоких черных провалов. Всего несколько дней они не виделись, но даже в дни дни больному явственно сделалось хуже. На Яргородца вдруг повеяло мертвенным холодом, словно большая птица опахнула крылом. "Ему совсем недолго осталось. И он знает это".
Перед великим князем сидели за столом. заваленным берестяными грамотами, старый зодчий Клёст, сильно постаревший в последние годы, его однорукий сын Сувор и еще один бывший ордынец - полукровка Мэргэн. После войны Сувору с Мэргэном было одинаково трудно освоиться заново. Сын зодчего и сам будущий мастер, Сувор, потеряв правую руку, как ни старался. не мог оставшейся левой проводить измерений и вычерчивать планы новых крепостей и зданий. Левая рука кое-как приспособилась выполнять только самые простые надобности, но на тонкую работу ее не хватало; самое большее - можно было подписать ею свое имя. Тут-то ему и пригодился Мэргэн. Сперва чувствовавший себя среди сварожан, как белая ворона, полукровка не отходил далеко от брата, пока тот выздоравливал, и постепенно приглядывался к его записям, а затем неожиданно заинтересовался. Быстро научившись чтению, письму и вычислению, он со временем стал делать чертежи, что задумывал Сувор. У бывшего чжалаирского воина оказались точный глаз и меткая рука не только при стрельбе из лука; он мог по одному словесному описанию сделать самый сложный чертеж. Что касается мастера Клёста, тот сперва молчаливо хмурился при виде пасынка-чжалаира. Но все-таки был ему благодарен за спасение Сувора, и оттаял со временем. А уж когда тот неожиданно проявил интерес к зодчеству, старий, отчаявшийся после увечья сына кому-то передать секреты мастерства, принял его окончательно. Теперь он, хоть и ругал их поровну, называл вместе - "мои ребятки".
Вот и сейчас Клёст, показывая великому князю чертежи крепостных укреплений, говорил с гордостью:
- Вот здесь, над речным берегом, на высоком яру, возведем крепость, государь. Когда еще осенью ездили в Белогорск, ребята мои задумали, где ставить крепость, и какую, и все замеры произвели. Почва там плотная, выдержит любую постройку, так что можно не мелочиться. Сделаем не хуже медведицкой Крепости, государь.
- Сделайте, сделайте, - Лютобор Медведицкий закрыл большой, изжелта-бледной рукой берестяную грамоту. - Помните: Белогорск будет вотчиной моего второго сына Мирослава. Он лежит на границе с Волчановом и по направлению к Влесославлю. Это должна быть и надежная крепость, и княжеский город, чтобы внушать им почтение, в случае чего... - он умолк, переводя дух, и под плащом украдкой потер грудь и левую руку, куда отдавалась боль.
- Сделаем с ребятами моими, как ты желаешь, государь, - пообещал Клёст, а Сувор с Мэргэном поклонились, вставая. - Они последние чертежи, пожалуй, что сами изготовили уже, но я все-таки с ними съезжу, погляжу, как идет строительство, а уж после окончательно передам им дела. Так что в Белогорске будет последняя моя крепость, государь!
- И моя, - одними губами произнес Лютобор Победоносный.
Однако же его услышала Белослава, только что глядевшая на брата со слезами на глазах, когда он не видел. Но тут сразу бросилась в бой, воскликнула, горячо возражая:
- Что ты такое говоришь, братец? Тебе о себе позаботиться надо, недуг пересилить. Скоро уже Росава родит, полюбуешься на нового сыночка или дочку... Вот, выпей лекарство! Говорят, болезнь сердца всегда сопровождается таким страхом; но ты же у меня сильный, братец! Ты никогда не боялся никого, и болезнь эту проклятущую одолеешь, как Орду! - говоря так, княгиня Белослава не сидела, сложа руки, а то протягивала больному чашку с лечебным питьем, то поправляла на его плечах сползший плащ, то открывала окно, сочтя, что в покоях слишком жарко натоплено. Рослая, статная, хоть и с изрядной проседью в волосах, она сейчас казалась на добрую дюжину лет моложе своего брата, хотя на самом деле была двумя годами старше.
Лютобор Медведицкий с усилием улыбнулся посиневшими губами.
- Постараюсь... одолеть... - проговорил он глухо, с одышкой.

[Карса]

Вот и отозвалась жертва Лютобора на Журавлином поле.

[Артанис]

Большое спасибо, эрэа Карса!

Вот и отозвалась жертва Лютобора на Журавлином поле.

Увы, все-таки не прошло для него бесследно.

Став на колени возле кресла великого князя, Яргородец протянул руки к его груди. Постарался выбросить все мрачные предчувствия, он убеждал мысленно больного и самого себя, что непременно вылечит совсем скоро, и вкладывал в лечение всю силу, еще никогда не расходовал так много. Он весь раскалился, как в огне, ощущая силу как жаркое золотое пламя, точно от огненного щита Даждьбога. и щедро делился ею с больным...
Но сумел только вытянуть боль. Князь Лютобор Тихомирич стал дышать свободнее, лицо его слегка оживилось. Но устранить причину болезни у Яргородца не было сил. Он видел, что жизненная сила почти вся ушла от великого князя; прежде сильный и яркий светящийся ореол вокруг него совсем потускнел, как будто выцвел, опал, как гаснущий костер, местами совсем пропадая. Черная зияющая брешь в нем, прежде тонкая, как волосок, за эти годы все расширялась, медленно выпивая жизнь больного. И закрыть черный провал никому не достало бы сил. Яргородец все-таки старался, вопреки всему, вспоминая все, что сделал Лютобор Освободитель для медведицкого княжества и всех Сварожьих Земель, для своей семьи, для молившей за него жены. Но все было зря... Лишь когда в глазах у Яргородца потемнело, и он вдруг склонился головой о подлокотник княжеского кресла, пришел в себя.
- Ну зачем ты, Лютобор Мстиславич? - ослышался, будто издалека, голос великого князя. - Хватит уже... Себя побереги...
У Яргородца все плыло перед глазами, он едва разглядел великого князя и склонившуюся над ними обоими Белославу.
- Мужчины! Хоть о нас бы думали, если не о себе! - донесся ее голос, будто сквозь туман.
- Все хорошо, Белослава, - твердо отвечал Яргородец.
Видя сейчас великого медведицкого князя, разбитого и больного, он вспоминал всю прошедшую жизнь. Когда-то, всего лишь сорок лет назад, он видел, как в старой медведицкой Крепости родился маленький княжич, названный Лютобором. Издали наблюдал за его взрослением и первыми успехами, а затем уже вблизи помогал во всем столько лет, видел, как тот превращается из пылкого юноши в зрелого мужа, победителя чжалаиров. И теперь Яргородцу не могло быть хуже. если бы один из собственных сыновей, Ростислав или Бранимир, умирал у него на глазах.  Он разделял, кроме того, и чувства Белославы, видящей, как угасает ее любимый брат. Было что-то неправильное, что он, старик по всем людским представлениям, остается еще здоровым и крепким, а молодой мужчина - умирает. Сам-то Яргородец, несмотря на свои годы, не знал никаких хворей, никогда, кроме как от боевых ран, не лежал больным. Те, кому он некогда приходился сродни, умели властвовать над своим телом, что и говорить. Хотя возможно, они тут и ни при чем, а сказывается всего лишь кровь литтских князей: их порода была, хоть и не сверхъестественно живуча, все же старела медленней обычных людей. А вот своему государю и родичу здоровья не передашь...
- Как ты, Лютобор Тихомирич? Лучше ли? - спросил Яргородец участливо, садясь за стол.
- Сейчас полегче, - отвечал тот слабым голосом. - Вот что, Лютобор Мстиславич... И ты, сестра... Позаботьтесь, чтобы после меня каждому из моих детей достался свой удел, чтобы старшие не притесняли младших.
- Рано еще об этом говорить! - запротестовала Белослава. - Ты еще поднимешься, сам вырастишь своих детей и владения им назначишь...
- Я вас прошу! - твердым голосом повторил великий князь.
Пришлось пообещать. На прощание Лютобор Медведицкий встал с кресла, чтобы проводить к дверям сестру и зятя. У порога крепко обнялся с Яргородцем.
- Помогай моему Всеславу, как мне помогал всегда! Ты знаешь сам... Орда может еще окрепнуть и попытаться вернуть Сварожьи Земли. Могут придти и другие враги, - произнес он тихо.
- Пока я жив, и пока ему нужна моя помощь, - клятвенно пообещал Лютобор Яргородский, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы.
Наследником Лютобора Победоносного должен был стать его старший сын, девятнадцатилетний Всеслав. В передаче власти от отца к старшему сыну было нечто новое для Сварожьих Земель. Уже много поколений подряд князей им назначали ордынские ханы по своему произволу, и сварожане чуть было не свыклись с таким порядком, им грозило смириться, что от них не зависит ничего. А раньше, до нашествия, великим князем становился старший в роду, так что наследство обыкновенно переходило не к сыну, а к следующему брату, родному или более дальнему. Теперь Лютобор Тихомирич готов был упростить и одновременно упрочить порядок наследования.
Не все были с этим согласны. В окружении Бронислава Зеленоградского все чаще, восхваляя подвиги своего князя, приговаривали, что вот ему бы и сделаться новым великим князем... с оговоркой, конечно, что не теперь, а когда-нибудь в будущем, и с пожеланием долгих лет жизни нынешнему государю. К этому времени зеленоградцы знали, конечно, что тот тяжело болен и вряд ли проживет долго. А сделаться медведицкими боярами вместо зеленоградских было бы не в пример почетнее.
Пока все ограничивалось застольными пожеланиями, князь Бронислав мог не придавать значения. Но как-то однажды и жена его, литтская княжна Рута, заговорила о том же, когда они легли в постель, после ласк и поцелуев. Дочь Радвиласа, хоть и родила Брониславу шестерых сыновей, была еще стройной и гибкой женщиной, с высокой грудью, роскошными пепельными волосами, зелеными яркими глазами. Теперь, в свете стоявшей у постели свечки, ее глаза вспыхивали таинственным блеском, как у кошки.
- Мой самый отважный князь, величайший воин и полководец, - мурлыкала она ему на ухо. - Я не хочу желать несчастья твоему брату, но все говорят, что он совсем плох, и недолго проживет. По справедливости, великим князем надлежит стать тебе.
- Наследником объявлен Всеслав, - возразил зеленоградский князь коротко, пресекая разговор.
- Кто? - рассмеялась Рута, не желая сменить тему. - Мальчишка, ничего не успевший совершить, ничем не проявивший себя! Да разве он ровня тебе, Бронислав Отважный, победитель чжалаиров? Ведь это ты - настоящий победитель! Ты с Засадным полком переломил ход сражения, пока твой брат валялся без чувств! О тебе песни поют! И по старому закону, и по справедливости престол принадлежит тебе! Хоть о детях подумай...
- Замолчи! - крикнул Бронислав. - Мой брат жив, а ты его хоронишь...
Он повернулся к жене спиной. Мысли его похожи были на снежный вихрь, поднятый вьюгой, метались в беспорядке в разные стороны. Бронислав не меньше, чем в юности, любил старшего своего двоюродного брата, и всем сердцем желал, чтобы тот выздоровел. Но если этого не случится, то... почему, в самом деле, ему, князю Брониславу, уступить престол неопытному юноше? И ведь десять лет назад, на Журавлином поле, брат на всякий случай завещал престол ему, а не сыновьям. Правда, те были в то время малы, но они и теперь еще ничем не успели доказать своей пригодности воевать и править, стоять во главе Сварожьих Земель, - в этом Рута права. Что плохого, если он наследует своему брату, чтобы лучше всех продолжать его путь?
Но в глубине души князь Бронислав Стемирич сознавал, что лукавит сам с собой. Плохо было еще при жизни Лютобора желать обойти его последний наказ, за спиной умирающего шептаться, как лучше поживиться за его счет. Вспомнилось, как некогда приезжал к нему Тихомир Зимин уговаривать его отравить брата. Брониславу всегда были противны интриги, нашептывания исподтишка, и сейчас он почувствовал тошноту. будто обнаружил жабу у себя на обеденном блюде.
Резким рывком он сбросил с себя одеяло, вскочил с постели, не попадая ногами в сапоги. Зажег семисвечник и принялся одеваться.
- Вот что, Рута, - проговорил глухо, не глядя на жену. - Тебя. с твоей литтской спесью, давно бы следовало вожжами поучить. Еще в тот день, когда ты к алтарю Лады подошла вперед Росавы, помнишь? А я тебя все-таки берегу, ради тебя и детей. Но еще раз что-нибудь такое выкинешь, или сболтнешь лишнее - и я в жизни не прикоснусь к тебе больше! А советничков твоих подлых сегодня же выведу на чистую воду! - и вышел прочь, громко хлопнув дверью.
На следующий же день, схватив самых отъявленных льстецов из числа зеленоградских и литтских бояр, отвез их на Медведицу. Их не стали наказывать строго, поскольку их подстрекательство не возымело последствий, но сослали по разным вотчинам, лишив боярского звания и большей части имущества.
Теперь князь Бронислав у постели больного брата подписал окончательный договор, обязуясь за себя и свой род быть "младшим братом" будущему князю Всеславу Лютоборичу. Таким образом, Бронислав навсегда отрекся от всех честолюбивых надежд, не только своих, но и семьи своей. Быть может, в глубине души все же нелегко было герою Журавлиного поля признать "старшим братом" тонкошеего юнца с едва пробивающимися усами... Но он смирился.
А Лютобор Яргородский, видевший, как Бронислав поцеловал меч на верность племяннику, увидел, как небесный солнечный свет окутал голову Бронислава венцом светлее княжеских. Потому что в эту минуту все старые вины изгладились из его души.
Встретившись с умирающим братом, князь Бронислав едва не заплакал. До этой минуты ему не верилось, что Лютобора скоро не будет, и лишь теперь осознал это вполне.
Сам же Лютобор Победоносный грустно улыбнулся брату, принесшему с собой запахи весны и молодой травы, свежего воздуха, лошадей, кожи и железа - все, что он и сам любил, и к чему теперь не мог прикоснуться. Прошедшие годы Брониславу лишь добавили стати и мощи, а сам он, всего на три года старше него - жалкая развалина... На какое-то время Лютобор Медведицкий готов был бы отдать все ради здоровья. Если бы Боги согласились его исцелить, он бы обошелся без власти и почестей, согласился бы жить простым воином или даже смердом, только чтобы Росава была с ним. Все что угодно, лишь бы вернуть здоровье и силу!..
От волнения сильней закололо в груди, левое плечо и рука онемели. Кое-как отдышавшись, медведицкий великий князь обнялся с братом, почувствовав его слезы на щеках. А ведь Бронислав даже в детстве почти не плакал.
- Что, совсем плохо выгляжу? - судорожно усмехнулся Лютобор.
- Что ты, нет, конечно! - запротестовал Бронислав, не зная, кого надеется убедить, его или себя. Впрочем, его тон никого не обманул.
- Спасибо тебе, брат, что был со мной всегда, словно вторым мной! - проговорил старший брат, чувствуя, как опять еще тяжелей, неровными толчками, забилось сердце.
- Да что ты, Лютобор! Разве я много для тебя сделал? Это для меня счастье, что ты есть у меня!.. Постарайся выздороветь, ну пожалуйста! Все Сварожьи Земли на тебя одного надеются...
В ответ Лютобор Победоносный ухватил за ухо брата, с готовностью подставившего голову.
- Позови бояр... Составим новое завещание...
В кругу ближних бояр и воевод великий князь заново переделил свои владения между сыновьями, посчитав и того, что должен был вскорости родиться, если будет мальчик. Завещал сыновьям жить мирно между собой, заботиться о своей матери и сестрах, и впредь быть всегда настороже. Княжеские ближники, проверенные на войне и в совете, один за другим подписали завещание, свидетельствуя. Первым подписался князь Лютобор Яргородский...
В середине травеня княгиня Росава родила именно мальчика, названного Мезамиром. Это был шестой из выживших сын у них с Лютобором Тихомиричем, да еще подрастали четыре дочери. Однако великий медведицкий князь уже не смог встать с постели, чтобы поглядеть на сыночка. Известия от Бронислава и заботы о завещании совсем ослабили его. Уже давно гнездившаяся в сердце глухая боль сделалась острой и пронзительной. Старшие сыновья по очереди сменяли друг друга у постели отца, днем и особенно по ночам.
На третий день Росава, едва встав с постели, пришла к нему и принесла ребенка. Тот, только что досыта накормленный, спокойно спал, прикрыв веки, и не проснулся, когда его показали отцу. Тот, когда ему под плечи положили еще подушку, слабо улыбнулся, приоднявшись.
- Какой хорошенький! - прошептал князь Лютобор, хотя сам не поручился бы, чем именно этот ребенок показался ему красивее, чем другие их с Росавой дети, которых он видел новорожденными. Просто приближающийся конец собственной его жизни побуждал его быть внимательней к происходящему вокруг, что раньше воспринимал как должное.
Росава отдала младенца Вешняне, а сама осталась ухаживать за супругом. Его только что переодели в свежую сорочку, но и она уже промокла от пота, как и полотенце, которым Росава вытирала ему лицо. Подавала ему итье, растирала стынущие руки.
- Будет тебе, Росавушка. Сама ведь только с постели поднялась, - устало проговорил Лютобор. - Ляг лучше рядом, отдохни.
Росава, еще не оправившаяся после родов, в самом деле чувствовала себя неважно, но ни за что не призналась бы в этом. Лишь когда муж ее попросил, она, скинув туфли, улеглась с ним рядом на широкую постель и мягко поцеловала. Он глубоко вдохнул ее запах, травяной, молочный, и такой до боли родной и домашний, что он узнал бы его и через тысячу жизней.
- Последний наш ребеночек, - тихо произнес князь. - Прошу тебя, Росава, хоть и трудно будет: позаботься о детях, особенно о младших... Научи их, какого рода они дети... воспитай достойных наследников... как подрастут, всем невест и женихов помоги выбрать...
Росава закивала, соглашаясь было, но тут же возразила, еще не желая смириться.
- Зачем о таком говоришь, Лютоборушко? Как раз скоро Всеслав женится на своей литте, а заодно и Пригожу отдадим за азанского княжича. А там и внуки пойдут... У кого еще дети и внуки растут одновременно?..
Он чуть слышно засмеялся, но тут же упал обратно на подушки, задыхаясь от нового приступа боли. Росава мягко стала растирать ему грудь, с болью в душе чувствуя неровное, замирающее биение сердца.
- Помнишь, Росава, как мы в первый раз увиделись перед свадьбой? - проговорил он, когда стало чуть легче.
- Помню, конечно, - она заставила себя улыбнуться сквозь слезы. - Я тогда умирала со страху, а ты мне доказал, что не ради своей корысти воевал с моим отцом...
- Я тебе не обещал ни счастья, ни долгой и легкой жизни, а ты все-таки пошла за меня. Все выдержала, провожала меня на смертный бой с улыбкой на лице...
- Как же могло быть иначе? Я - жена князя и воина, должна помогать, а не мешать ему!..
- А теперь... постарайся вытерпеть и новое ожидание, более долгое, - приказал Лютобор. - Медведицу и великое княжение наследует Всеслав... ему помогут... а семья на тебе одной останется... Свадьбы сыграйте осенью, как собирались... нечего тянуть...
- Хорошо... как скажешь, муж мой... - прошептала Росава, целуя супруга в лоб, покрытый холодным потом.
Всю ночь, до зари, они лежали на постели рядом, держась за руки, шептались и целовались, подобно юным новобрачным, вспоминали разные случаи из прожитых вместе лет. Держа в объятиях своего мужа в последние минуты, Росава старалась одолеть отчаяние, разрывающее ее душу. И эти последние мгновение, прожитые вместе, будут потом вспоминаться счастливыми, и они согреют ей сердце в будущие ее одинокие годы, сколько бы их не предстояло. А Лютобор Медведицкий в ее объятиях почти позабыл о боли, словно бы привык к ней.
Наконец, когда на восходе едва заалела алая фата зари, князь склонил голову на подушки, и жена увидела, как заострилось его лицо и совсем побелело, как будто кровь уже остывала.
- Позови всех, - прошептал он чуть слышно.
В покои вошли их дети, родственники и ближняя дружина. Не было лица, на котором не отразилась бы искренняя скорбь. Все они, пережившие вместе столько испытаний и невероятных побед, охотно пожертвовали бы жизнью, чтобы великий князь Лютобор Победоносный остался жить. Но все молчали, чувствуя, что Хозяйка Судеб уже сплела узор.
Обведя глазами их всех, он увидел, как плачет Лютобор Яргородский, стоявший под руку с Белославой, низко склонившей голову. Для своего тезки и государя Яргородец все эти годы был, пожалуй, не просто первым воеводой - отцом и старшим братом, хотя ни того, ни другого великому князю не полагалось. Но сам Яргородец никогда и никому не говорил о своих чувствах, о них гласили поступки, не слова. И вот - слезы льются из синих ясных глаз его...
Чуть приподнявшись с помощью Росавы, Лютобор Медведицкий с трудом улыбнулся. Ему хотелось для каждого сказать на прощание что-нибудь особенное, с каждым человеком попрощаться отдельно. Но мир уже плыл перед глазами, дыхание пресекалось. И он проговорил лишь то, что имело значение для всех:
- По крайней мере... Орду мы с вами сокрушили... - и он тут же упал обратно, оставшись лежать без движения.
Княгиня Росава закрыла мужу глаза и, в жуткой невероятной тишине, распустив по плечам волосы, принялась оплакивать умершего.

[Карса]

Вот и кончился земной путь Лютобора Медведицкого. Бронислав вряд ли будет оспаривать власть у племянников. А вот сами племянники поладят ли между собой.

[Артанис]

Большое спасибо, эрэа Карса!

Вот и кончился земной путь Лютобора Медведицкого. Бронислав вряд ли будет оспаривать власть у племянников. А вот сами племянники поладят ли между собой.

Увы. Жаль, конечно, но и произведение пора подводить к итогу.
Бронислав поклялся на мече, теперь уж никуда не денется.
А что до следующего поколения княжеской семьи, то они уже пусть со своей жизнью сами разбираются. А здесь все-таки не они главные герои.

Глава 44. Последнее волшебство
Спустя пять лет после смерти Лютобора Победоносного донеслись до Медведицы тревожные вести с чжалаирской стороны. Еще один ордынский осколок - могучий завоеватель Ганзориг, безродный, как и Улзий, но еще сильней и удачливей его, покорив все земли на Полудне, обратил взор на далекие полунощные края.
Но Сварожьи Земли были уже не те, что свыше ста лет цепенели под взором ордынского дракона, точно завороженные. Еще задолго до приближения нового завоевателя сварожане знали уже о новой угрозе и готовы были встретить ее. Многотысячное войско, собранное из обломков чжалаирских Орд, разных степных племен и покоренных народов, не могло продвигаться незамеченным. Задолго до своих границ, на Светловодной, верстах в ста на полудень от Журавлиного поля, встретили их сварожане во главе с князем Всеславом Лютоборичем.
Новый великий князь, двадцати четырех лет от роду, мало походил на своего великого отца, гораздо больше - на мать, Росаву. Худощавый, русоволосый, он не унаследовал ни могучей стати Лютобора Тихомирича, ни его кипучей жажды свершений, переполнявшей того с самого детства. Но все-таки, в прошлом году Всеслав дал бой новому волчановскому князю Станиславу, сыну недавно умершего Мстислава. Тот решил, что не обязан соблюдать договор, заключенный его отцом, и вторгся в медведицкие владения. Но Всеслав, вместе с дядей Брониславом и братьями, заставили его об этом пожалеть. Волчановское войско окружили, и выпустили лишь после того, как князь Станислав, в свой черед, поцеловал меч на верность Медведице.
Но поход против Чжалаирского Тигра, непобедимого Ганзорига, собравшего под своей рукой все земли Полудня и Восхода, - это совсем не то, что отразить набег соседа. Молодому князю Всеславу понадобилась вся его выдержка, чтобы скрыть тоску и страх. С надеждой глядел на опытных воевод, переживших Журавлиное поле: авось, помогут, если что.
Вместе с князем Всеславом ехали на войну и его младшие братья - Мирослав, Стемир и Первослав, уже правившие в своих уделах. Младшие еще оставались на дома вместе с матерью, под надежной охраной Бронислава Зеленоградского. Именно на него Всеслав оставил Медведицу, на случай, если одолеет враг. И Бронислав Отважный, вздохнув, подчинился племяннику, как слушался всю жизнь старшего брата.
Двигались стройными рядами конные тысячи. Солнце светло блестело на кольчугах и остроконечных шлемах воинов. Ржали кони. Звучала походная песня. Скрипели колеса повозок, на которых ехали пешие ратники. За ними везли щиты и копья. Пеший строй-фаланга оправдал себя на Стрелке и на Паутинке, пригодится и здесь.
Позади всего войска были с натугой тянули пушки. Эти новые орудия были легче тех, что щерились со стены медведицкой Крепости, но громыхали огнем не хуже.
В ясном небе цветеня-месяца развевались походные знамена княжеств, идущих в бой. Вот на лазурном поле реет серебряная медведица, потрясающая копьем. А вот, выше всех - алый феникс, торжествующий над бушующим пламенем, вопреки любому врагу, вопреки смерти.
Оглянувшись на движущееся войско, Лютобор Яргородский проговорил с гордостью и печалью:
- Видел бы Лютобор Тихомирич...
Да, Яргородец, седой, как лунь, сильно постаревший в последнее время, был сегодня здесь, вместе с сыновьями, Ростиславом и Бранимиром, теперь уже цветущими мужчинами, воеводами под рукой великого князя. Он с гордостью любовался ими, гарцевавшими во главе своих полков. Сам он уже давно не водил ратей, но для этого похода вновь надел кольчугу, опоясался мечом, сверкавшим среди сотен мечей в Засадном полку. Никто не спрашивал, отчего яргородский князь желает идти с ними. Все привыкли, что он никогда не ошибается. Как и все, кто с Лютобором Победоносным одолел Большую Орду, он вызывал у более молодых глубокое почтение, как живая легенда Сварожьих Земель. То время потихоньку отходило в прошлое, окутывалось туманом причудливых сказаний, в которых Яргородцу отводилось не последнее место. Слушая очередную песнь о том, как он воскресил из мертвых истребленных сварожан и поднял против них волшебный лес, да еще разверз землю под ногами Улзия и обрушил небесные камни на головы ордынцам, Яргородец усмехался про себя. Но не пытался возражать. В конце концов. лучше преувеличенная слава чем полное забвение - не о нем, о победе своей! Если память о Журавлином поле останется жить, люди со временем разберутся, как было в действительности, но уж никто не сотрет из памяти подвиг сварожского народа, не подменит на его противоположность.
Яргородец пошел на войну, чтобы еще раз явить свои дарования. Быть может, это будет последнее волшебство его для ставшей второй родиной Медведицы. Время уходит, и, если он хочет оставить после себя государство сильных и гордых людей, способных о себе позаботиться, не надеясь на чью бы то ни было магию, не стоит их теперь развращать волшебной помощью.
Да и самому Яргородцу нужен был отдых. Он ведь овдовел два месяца назад. Белославу, как и его самого, сильно подкосила ранняя смерть любимого брата. С той поры Медведицкая Дева быстро постарела, не только телом, но и душой, и муж ничем не мог помочь ей. Даже женитьба старшего сына Ростислава и рождение внуков не могли уже поддержать ее силы. И вот, недавно она тихо умерла в пожалованном яргородскому князю селе Чистый Ключ. Просто прилегла отдохнуть однажды на постель среди дня и не поднялась больше. Вместе с ней ушла и половина сердца Лютобора. Первой он лишился со смертью своего питомца и государя. Но сам он еще должен был сослужить последнюю службу Сварожьим Землям...
В полной боевой готовности увидел могущественный Ганзориг, повелитель всего Полудня, сварожское воинство. На берегу Светловодной, более узкой здесь, чем у Журавлиного поля, с обеими степными берегами, сварожане принялись деловито устраиваться, будто и не боялись сражаться с неодолимым завоевателем, перед которым трепетали народы.
С передовыми туменами, ожидая, когда подтянутся остальные войска, Ганзориг глядел весь день на строящихся к бою свархов. Поистине, они слишком самоуверенны, эти распоясавшиеся рабы! Думают, что случайная победа над Улзием и оказавшаяся кстати смерть Дэлгэра означают их свободу.
Сварожане и впрямь вели себя дерзко. Пели о своих победах, причем песни выбирали самые веселые, разухабистые. Метали стрелы и сулицы, подъехав к самому берегу. Не добрасывали, конечно - Светловодная все же не такова, чтобы перекинуть копьем. Но вместе со стрелами и копьями слышался с их стороны хохот, от которого менялись в лице Ганзориг и его воины.
- Иди к нам, хромой! Здесь ждем тебя мы и земля наших Богов! - кричали сварожане, разъезжая по берегу.
И иным воинам непобедимого завоевателя припоминались рассказы уцелевших на Журавлином поле.
Не сознаваясь себе, остерегался и сам седой Чжалаирский Тигр. У него почему-то сильней обычного разболелось пробитое в молодости стрелой колено, из-за которого и хромал всю жизнь. Ночью не мог заснуть от боли, скрипел зубами в своем шатре и размышлял.
Хоть до сих пор Ганзориг не сталкивался со свархами, но, как подобает опытному полководцу, умел чувствовать противника до битвы и определять боевой дух его. Потому-то не решился переправиться через реку до подхода основных сил. Если атаковать, то всем сразу.
Но все сильней, нужно и неотвратимо, как боль в ноге, приходило в голову стареющему завоевателю: а так ли вообще нужна ему война со свархами? Улзий ведь тоже считался непобедимым, а сломал о них зубы и потерял все. Свархи не похожи на полуденные народы, которым достаточно одного сокрушительного поражения, чтобы их боевой дух был сломлен навсегда. Они после стольких поколений, выросших в рабстве, оказались способны отомстить за себя, они верят, что их Боги помогут им - и говорят, те вправду помогают... А одно поражение легко может стереть былые победы. Не потому ли от свархской столицы повернул назад хитроумный Радвилас, почувствовав то же самое? А Имбагай, Хулагу, Улзий не поняли вовремя, самонадеянно шли вперед - и получили лишь позор и смерть... Э-э, кто теперь скажет, о чем они думали в свое время?..
Всю ночь, не сомкнув глаз, Ганзориг слушал, как что-то шуршит вдалеке, шелестит и скрипит. А на рассвете, поднявшись первым, увидел, что весь противоположный берег, позади сварожского воинства, покрыт лесом, которого там вчера не было.
Ганзориг забормотал заклятья от наваждения, отгоняя морок. Но ничего не подействовало - лес стоял на прежнем месте, помахивая ветвями, словно грозил или предупреждал.
- Что это значит? - зарычал Чжалаирский Тигр, оглядывая собравшихся вокруг. - Откуда здесь за одну ночь вырос большой лес?
Но его военачальники не больше него могли об этом сказать. На ком бы ни останавливался взор желтых глаз старого завоевателя, все умолкали, боясь его прогневать. Наконец, вперед выбрался шаман Чоно, некогда служивший Улзию. Он был такой же тощий и нескладный, как жердь, лишь изрядно поседел.
- Я скажу тебе, повелитель, - проговорил он быстро, облизывая сухие губы. - Это лес с Журавлиного поля. Его нельзя ни заклясть, ни одолеть...
Ганзориг перевел взор с леса на свое войско. Проехал на гнедом коне вдоль строя. Его ноздри раздувались, словно он вдыхал запах страха, исходящий от его воинов. И не спрашивая, понимал, что любой из них готов идти против свархов или любого другого врага, но не против живого леса.
И, когда он еще сомневался, передние ряды деревьев шевельнулись и двинулись вперед, не отрывая корни от земли. Они обогнули людское воинство и скользнули прямо к берегу. И жутким, непредставимо жутким показалось чжалаирам их молчаливое неотвратимое движение...
- Отступаем! - глухо бросил Ганзориг, повернув коня прочь.
Сварожане долго следили со своего берега, как войско Чжалаирского Тигра, не теряя порядка, уходит прочь, навстречу своим замыкающим туменам. Уходит, словно вдруг раздумав нападать.
- Как же так? Никто за Ганзоригом не гонится, а он бежит! - удивился Ярослав Аджаров, глядя из-под полога чудесного леса.
- Бежит - значит, Сварожьи Земли свободны! - шепотом произнес князь Всеслав, все еще не веря, что удалось избежать сражения с самым грозным противником.
- На сей раз хватило Орде и призрака Журавлиного поля, - чуть заметно улыбнулся Лютобор Яргородский.
Он щелкнул пальцами, и двойник волшебного леса растаял в воздухе, словно его и не было никогда. Ошеломленные сварожские воины глядели во все глаза, потрясенные его исчезновением еще больше, чем появлением.
- Слава вещему князю Лютобору Мстиславичу! - воскликнул князь Всеслав. - Живи еще сто лет, оберегай нас всегда!
Его славословия поддержали и другие воины, даже собственные сыновья хвалили Яргородца, словно он и впрямь был могущественным сверхъестественным существом.
А сам он, лишь чуть улыбаясь в колюче подстриженные седые усы, снова подумал: уйти следует вовремя. Сегодня он явил свое последнее волшебство, оно было нужно людям, чтобы одолеть врага пострашней Улзия. Но прежде, у него на родине, да и здесь, при Лютоборе Победоносном, на него не рассчитывали так. Там его способности были лишь подспорьем навыкам воина и полководца, ими он пользовался, не оповещая никого, и не позволял людям надеяться на него больше, чем на себя. Еще немного - и они захотят, чтобы он все их проблемы решал магией. Ради них же самих, он не должен им помогать больше...
К нему подъехали сыновья, светлые и оживленные, как все в этот день, хоть им и было немного жаль, что не довелось обнажить мечи.
- Приедешь к нам, отец? - спросил Ростислав. - Красомира про тебя спрашивает. Детей моих повидаешь. Да и тебе на Медведице будет повеселей, чем на Чистом Ключе, одному с челядью...
- Заеду ненадолго, - пообещал Лютобор. - А к концу лета, как созреют яблоки, вы оба приезжайте ко мне. Побываете на погребальном костре матери, и я вам кое-что передам...
Проговорил он это легко и почти весело, под стать общему настрою войска, от которого без боя сбежал грозный враг. И, развернувшись и придержав коней, они втроем глядели, как готовится уходить домой под победными знаменами сварожское воинство.
В княжеской дружине кто-то затянул песню сильным молодым голосом, и в других полках согласно подтянули:
"За твою улыбку и пышную косу, за весенние ночи и за вишню под твоим окном, за золотые колосья в поле я ходил на войну! Теперь встречай меня, любимая, поздравь с победой, да обними покрепче ласковыми руками!" - гремела над войском песня, сложенная на Журавлином поле.

[Артанис]

К концу лета. как и обещали, сыновья Яргородца приехали в гости к отцу в его усадьбу в Чистом Ключе. Там последние годы он предпочитал жить, если его услуги не требовались на Медведице, сперва с Белославой, теперь - один. В этом живописном краю, окруженном лесами и полями, где из земли били родники с необыкновенно вкусной водой, он чувствовал себя так, будто вернулся домой. Хотя, сознавая себя теми, кто был до него, он затруднился бы сказать точно, где его настоящий дом. В Приморье, на берегу могучего шумящего моря? Или на зеленой плодородной Яргородщине? Или на Медведице, которой он отдал лучшую и наиболее плодотворную половину жизни? А может, его настоящая родине давно покоится под толщей далеких морей? Или она - во всех дорогах, что довелось ему когда-либо пройти? Скорее всего, он был дома сразу в каждом из мест, что остались навсегда в его душе и памяти. Теперь вот его дороги временно сошлись здесь, в усадьбе у села в прекрасным именем Чистый Ключ. И он жил здесь в покое, не желая более тревожиться ни о чем, думал, вспоминал и размышлял.
Сыновья не оповещали его о приезде. но он знал, когда они появятся. Заранее распорядился челядинцам убрать дом, как к большому празднику, приготовить угощение. Сам вышел их встретить в сад, где на ветках зрели краснобокие яблоки, темные вишни, сизые сливы, медово-желтые груши. Среди них, в саду, велел накрыть стол, за которым сидели они втроем. Сам Яргородец, впрочем, не ел ничего, кроме одной пресной лепешки, не пил ничего, кроме ключевой воды. С утра омывшись родниковой водой, надев новую одежду, Яргородец готовился к чему-то, и не допускал к себе ничего лишнего.
Сыновья сегодня с удивлением глядели на него, догадываясь, что отец их пригласил не просто так. Одетый сейчас в простую вышитую красными конями сорочку до колен, туго подпоясанный дружинным кожаным поясом с золотой пряжкой, он даже не был похож на грозного воеводу или таинственного мудреца, каким его представляли люди. Казался обычным стариком, отрешенным от жизненных бурь, словно никогда и не влиял на судьбы целых государств. Седые волосы его развились и падали на плечи прямо, отпущенная подлинней борода спускалась на грудь. Однако же спина еще оставалась прямой, и плечи пока не обмякли по-старчески. Да глаза на потемневшем обветренном лице смотрели прежние, молодые.
С волнением ожидали Ростислав с Бранимиром, с какой целью отец позвал их именно к этому времени.
- Скажи, отец, что ты хотел нам сообщить, - наконец, спросил его нетерпеливый Ростислав. - Ты сегодня какой-то другой, не такой, как обычно...
Яргородец чуть заметно улыбнулся.
- Это хорошо, что вы способны почувствовать, сыны. Я за вас почти спокоен: вы не совершите ошибок, если будете слушать голос своего сердца. Как у тебя дела, Бранимир? Не надумал жениться?
Его младший сын еще в прошлом году влюбился в дочь куца из Торговых Рядов, и какое-то время прямо бредил ею, ни на кого другого не обращал внимания. Яргородцу не очень нравилась избранница его сына, однако он не вмешивался, позволяя Бранимиру разобраться самому. Он верил, что его сын выберет правильно и не сломает себе жизнь. А вот если к нему лезть с непрошеными советами, только сам испортишь с ним отношения.
Теперь младший сын с просветлевшим лицом поглядел на отца темными, как у Белославы, глазами.
- Я излечился от нее, отец. Наваждение пошло на убыль, и я понял, что она любит мою знатность и мои подарки, а не меня самого. Мы расстались, и я больше не буду скучать без нее.
Лютобор Яргородский крепко пожал руку сыну.
- Я за тебя рад! Ты всегда сделаешь верный выбор. У другого бы на твоем месте могли открыться глаза, когда уже есть жена и несколько детей, которых надо содержать. Тебе не следует спешить. В свой черед и ты встретишь девушку, какая тебе нужна на самом деле. Опоздала чуть-чуть она родиться, или ты поспешил. Но вы еще успеете прожить долгую жизнь и вырастить детей.
- Спасибо, отец! - поблагодарил Бранимир, вместе с братом подставляя головы, чтобы отец благословил их. Все трое остро чувствовали, что сейчас, хоть и незримо, происходит нечто важное, значимое.
А Яргородец в это время снова, в который раз уже за последнее время, размышлял о собственном окончательном выборе. Все последние годы, и особенно - последние месяцы, после того, как заставил отступить Ганзорига, он готовился именно к сегодняшнему дню.
"Живи еще сто лет, оберегай нас всегда!" - так пожелал ему молодой медведицкий князь, сын Лютобора Победоносного. Он и сам не знал, что случайно пожелал вполне возможного для Яргородца. Жрецы Погибшей Земли, одним из которых он некогда был, умели властвовать над своим телом и душой настолько, что не допускали к себе болезни и старели гораздо медленней обычных людей, могли прожить втрое дольше них, не хуже оборотней. А когда приходила пора уходить, переселяли свою душу и память в тело заранее подготовленного наследника, и все начинали сначала. Сам Яргородец тоже мог бы и внуков князя Всеслава встретить с прямой спиной. И он мог бы и впрямь оберечь княжеский род и Сварожьи Земли от возможных тяжких событий, что видел в далеком будущем, спустя много поколений. Пока он и сам смутно представлял их причины и последствия, тонувшие в огне и дыму пожара. в лязге мечей и реве пушек. Отсюда, с такого расстояния, не вмешаться. Вот ближе к тем временам он смог бы помочь, не допустить новых войн и разрушений, удалить рвущихся к власти честолюбцев и возвести достойных...
И попал бы в ту же ловушку, от которой уже бежал некогда, разорвав все связи с бывшими собратьями. Достойный правитель становится таковым, сам доказав способность преодолевать трудности и завоевав любовь народа, жить чужим умом ему противопоказано. Люди, чтобы сделать лучше свою жизнь, должны действовать осознанно, а не жить чужим умом. Недаром Святобор согласился поднять лес против Орды лишь после тго, как люди сделают все, что в их силах. Да, волшебный лес мог бы и сам уничтожить войско Улзия, множество погибших сварожан выжили бы, но что дальше? Рано или поздно пришел бы новый враг, от которого лес уже не загородил бы людей, привыкших полагаться на волшебную помощь.
Можно, конечно, действовать иначе, как действовали они столько лет. Влиять исподволь, подсовывать людям готовые ответы вместо собственных мыслей, вместо многих вариантов предлагать готовые образы. Там будет проще, конечно. Только вот никому не идет на пользу, когда другие думают и решают вместо них. Что бы ни довелось в будущем пережить сварожскому народу, но это будет их жизнь, их дорога вперед, быть может, трудная и политая кровью, но их. Сами Боги не вмешиваются в жизнь людей направо и налево, они лишь помогают самым достойным из них, когда иначе уж никак не справиться. А человеку вовсе никто не давал права обращаться с другими людьми, как со своими домашними животными.
Нет, он не возомнит, будто один только знает, как надо. Не вернется к методам тех, что живут нынче в пещерах под Бычьей Головой. Лучше вовремя уйти в Ирий, как положено человеку, встретиться там с Белославой и ее братом, с друзьями детства - со всеми, кто был рядом в его долгой жизни, и кого он терял, оставаясь, в итоге, совсем один. В сущности, он всегда был одиноким, никому не имея возможности открыть всего, что знал. Одиночество - страшный соблазн для любой души. Из одиночек выходят тираны и бесчестные политики, темные колдуны, воины, живущие ради убийства. Одиночке ведь так легко свое положение представить вершиной мироздания, куда якобы смог подняться только он один, и счесть других ниже себя!.. Верно, ему нарочно дается одиночество, как последнее испытание. Но он справится с ним. В своей жизни он уже сделал все, что мог, а будущие поколения имеют право заботиться о себе сами.
Вместо ответа сыновьям указал на скрытое до сих пор ложе, стоявшее вровень с лежавшими вокруг вязанками дров. Оно устроено было на месте омытого летними дождями костровища.
- Здесь, на месте погребального костра вашей матери, сожгите и мое тело, - показал он на ложе, у изголовья которого лежали кольчуга и шлем, меч и щит его.
Сыновья встрепенулись, на лицах обоих отразились попеременно страх и крайнее изумление, как только поняли, что он говорит всерьез, и не о далеком будущем.
- Не надо, отец! Зачем тебе о таком думать? Ты можешь еще долго прожить!
- Могу, - усмехнулся Лютобор.
Сыновьям своим, как и другим, о прошлом своего рода он ничего не рассказывал, они так и не знали, откуда происходят его дарования. И не стоит им знать. Пусть проживут жизнь обычными людьми, служат медведицким князьям на войне и в совете, как подобает родне. Ростиславу это в самый раз, он никогда и не желал ничего иного. Бранимиру еще можно было бы передать тайные знания. Или подождать внуков, нынешних и будущих, и выбрать из них... Но нет, он ничего такого делать не станет. Уходить так уходить, это он решил точно.
- Нет, сыны. Мое время проходит. У меня была цель - одолеть Орду. Она достигнута, и я имею право с чистой совестью уйти. Не хочу мешать молодым. Вы давно взрослые, на Медведице все спокойно - кажется, там остались достойные мужи, которых не нужно опекать, как маленьких?
- Нам будет плохо без тебя, - вздохнул Ростислав.
Они с братом оба обняли отца, ласкали и прижимались к нему, как маленькие, уговаривали остаться. Он целовал их и гладил по головам и по плечам, но не менял своего решения.
- Служите, как прежде, медведицким князьям, братьям своим. Доверяйте своему сердцу, оно не обманет. Спросите его, и оно всегда подскажет верный выбор. Не обязательно он будет легче. но Боги никому не поручат непосильной ноши... Прощайте, сыновья мои! Боги хранят вас и ваш род!
С этими словами Лютобор Яргородский освободился из объятий сыновей и лег на свое ложе среди дров. На душе у него было спокойно, как у человека, который хорошо выполнил свою работу, и теперь идет отдыхать.
Вспомнив кое о чем, поднял голову.
- Коня для моего погребального костра не режьте. Я думаю, за мной и так есть кому придти из Ирия...
И больше уже не подымал головы от чистой белой подушки. Жрецы, умевшие в совершенстве управлять своим телом, могли и уйти из жизни по своему желанию, когда сочтут нужным, не убивая себя - просто переставая жить, без всяких зелий, или оружия, или других средств. Достаточно было пожелать, и все жизненные системы останавливались сами по себе, быстро и безболезненно. Настала пора ему вспомнить об этом. Свое пророчество он исполнил. Последнее волшебство выполнено. Все готово.
- Скажите о моей смерти, но не говорите, как я умер. Пусть не сочиняют лишнего о смерти моей, - проговорил он с закрытыми глазами, тихо и размеренно, уже отрешившись от земной жизни. - На нашей с матерью могиле, когда земля выздоровеет, пусть растет трава. У изголовья посадите черемуху. Пусть она цветет весной, пусть в ее ветвях поют соловьи...
Не открывая глаз, он знал, что сыновья кивают и плачут. Но все это уже не имело значения. Он уже не чувствовал своего тела, оно осталось где-то вдали, как снятая одежда. и он парил над ним, став необыкновенно легким, легче, чем когда своей мыслью становился быстрокрылым соколом. А вокруг уже разливался свет Даждьбоговой колесницы, сияющий в сто раз сильней, чем на земле, и все-таки на него теперь можно было глядеть, не отводя глаз!
Впереди послышалось ласковое ржание, знакомое до слез. Да, это Верный, его первый конь, спешит к нему! Он летел сквозь облака, раскинув огромные медно-красные крылья. Вот это да, он понятия не имел, что у Верного есть крылья!.. А на его спине... Смеющаяся, юная, черные волосы вьются за ее плечами по ветру...
- Белослава!.. - крикнул хриплым, задыхающимся голосом.
Верный сам, без управления, описал широкий круг, и подхватил Лютобора на спину. Тот крепко обнял и поцеловал жену.
- Здравствуй, муж мой! Теперь мы всегда будем вместе.
Верный пронес их над зеленым островом лесов, затем, не зная усталости - к Медведице, и покружил над ней немного, так что всадники разглядели город и белокаменную Крепость. А потом помчался, обгоняя ветер, все дальше на полудень, туда, где яркое, густого синего цвета море с грохотом билось о прибрежные скалы. Они глядели на него и чувствовали на губах соленый привкус брызг. Штормовой ветер дул так сильно, что, казалось, мог их сорвать со спины коня, но Верный удерживался на месте широкими взмахами крыльев, и Лютобор с Белославой не беспокоились.
- Мы с тобой еще вернемся когда-нибудь? - спросила женщина.
- Когда-нибудь - обязательно, - отвечал он. - И мы непременно друг друга узнаем.
Рано или поздно, но люди научатся быть достойны самих себя, и тогда можно будет вернуться к ним равным среди равных. Они научатся жить своим умом и перестанут прислушиваться слепо к советам извне, научатся осмысливать чужие слова. Откроют заново для себя то, что теперь известно лишь немногим. Узнают, что могущественнее всего Слово и Мысль, а узнав, перестанут зря сорить ненужными словами, но каждое их слово будет исполнено смысла. Они научатся сами творить образы, исполненные глубокого смысла, смогут своим желанием преобразовать мир вокруг себя. Сила, что дремлет в душе каждого, раскроется вполне. Люди смогут говорить с Богами и божественными сущностями, обитающими вокруг, общаться на равных с дивиями и земными божествами, призывать их на помощь, если надо. Тогда любой человек сможет побудить силы земли, и не станут их бояться. Земля станет давать им для пропитания все, что нужно, без долгой непосильной работы, и она же защитит, если потребуется. Люди же станут благодарны ей, и не станут брать от земли больше, чем им необходимо. Исчезнет повод для войн, люди перестанут прислушиваться к алчным властолюбцам, видя их насквозь, а если бы и появился новый завоеватель, людям не понадобятся редкие дарования, чтобы остановить его.
Тогда будет всегда соблюдаться правда Богов и людей. Зная жизнь и себя, люди смогут долгие годы жить на земле, не зная нужды и болезней, а, уйдя в Ирий, словно заснув после долгого дня, вскоре будут возвращаться в новом теле, но не забыв себя и свою душу. В новых жизнях встретятся все, кто когда-то любил друг друга.
Именно тогда поднимется вновь из озера Светлого город Колояр, живущий нынче под водой символом вечной надежды, светлой и прекрасной сказкой. Наступит пора его жителям вернуться к людям, как равные им.
Тогда и Лютобор с Белославой родятся вновь, чтобы найти друг друга, среди людей, что начнут жизнь сначала.
И последнее волшебство - не последнее.



Ну вот, я закончила это произведение, не самое маленькое и не самое простое в своей жизни! Огромное спасибо всем, кто его читал по мере написания, и кто помогал в работе над ним!
Буду очень рада узнать как можно больше, что вы о нем думаете, мои дорогие читатели!

[Convollar]

Только сейчас начала читать и убедилась, что вещь сильная и интересная. Уже сама идея интересная, а её воплощение очень выразительно. Спасибо, эреа Артанис!