Печать

[Akjhtywbz22]

Продолжение про Марселя Валме

3

Тук-тук. Тук-тук. Тук-тук-тук.
Марсель с трудом оторвал голову от подушки, скосил правый глаз на дверь и рухнул обратно. Судя по темени за окном, сейчас было не позже семи утра, а то и все полседьмого. Вставать в такую рань, по мнению виконта, могли только военные, причем исключительно в военное же время. Люди обычные в этот час продолжали видеть радужные сны и предполагали проспать еще не менее четырех часов. Что, собственно, юноша нынче и собирался проделать. А уж с учетом условий, в которых ему пришлось провести ночь, он имел полное право встать никак не ранее полудня.
Тук-тук-тук.
Тарабанивший в дверь явно не был осведомлен о правах Марселя, зато он отлично помнил его обязанности, в отличие от новоиспеченного унара. Виконт снова разлепил правый глаз, дверь вроде вела себя смирно, и юноша поспешно его закрыл, пока не слетели остатки от прекрасного сна, где он играл на лютне обольстительно милой брюнетке в саду среди роз. Брюнетка призывно улыбнулась, особенно громко тренькнула струна, алым горели в солнечных лучах розы…
Нет, кажется, это не розы. И не в саду. Марсель через силу разлепил глаза, и по ним резанул яркий свет. Закатные твари!
– Смею вас уверить, что я никоим образом не являюсь закатной тварью, – произнесли над ухом, голос был шуршащим и очень знакомым. – А вам следует срочно подняться и одеться, если вы не хотите пропустить Представление и завтрак.
Луис! Виконт наконец-то узнал своего мучителя и громко застонал. Вчерашний слуга, схваченный за грудки, явно решил отомстить. И месть его была поистине страшна! Марсель протестующе замычал, пытаясь перевернуться на другой бок. Не вышло, потому что в этот самый бок впилось что-то твердое. Однако продолжать спать в этой позиции было решительно невозможно – Луис держал свечу прямо напротив виконтовского лица, и юноше все-таки пришлось приподняться, хотя бы для того, чтоб выдернуть из-под себя ту самую штуковину, мешавшую принять более удобное для сна положение.
Оторвав наконец-то голову от подушки, Марсель понял, что нос у него где-то на левой щеке, а ухо, судя по ощущениям, и вовсе осталось на кровати. Глаз тоже поменял расположение, потому что комната оказалась какой-то непропорциональной, будто марселевские глаза смотрели один в потолок, другой на Луиса. Виконт испугано вскинул руки и стал поспешно и тщательно ощупывать свое лицо. Нос оказался на месте, ухо также было в сохранности, хотя боль разуверяла в целости. От избытка чувств юноша едва не ткнул себе в глаз, он тоже был там, где ему и положено. После этой ревизии Марсель немного успокоился и стал шарить по постели в поиске твердой штуковины. Она находиться не желала. Наконец, виконт сообразил, что, возможно, это предмет одежды, и начал ощупывать себя в районе левого бока. Штуковина тут же обнаружилась, по форме она напоминала ременную пряжку. Юноша наконец-то догадался опустить голову и с ужасом понял, что так вчера и не разделся.
Ехидное покашливание над ухом напомнило о чужом присутствии. Марсель повернул голову, шея на это протестующее возопила. Луис со свечой, как две капли воды похожей на вчерашнюю, стоял возле кровати на расстоянии вытянутой руки и улыбался, очень гадко улыбался, определенно чувствуя себя отмщенным за вечерний ужас. Виконт закряхтел, как старая больная дама, проведшая ночь в постели с молодым и пышущим здоровьем кавалером, и попытался встать. Его чуть повело в сторону, голова раскалывалась, а комната при попытке принять вертикальное положение решила совершить утреннюю пробежку по кругу. Весь кошмар происходящего усугубляло присутствие давешнего слуги, который с непередаваемым удовольствием созерцал мучения унара.
– Я встал, – сообщил Марсель и сделал шаг к двери. Дверь деликатно подвинулась, пропуская виконта, и тот уткнулся в стенку. Стенка была холодная и недружелюбная, но щека мгновенно умостилась на ней поудобнее. Глаза закрылись, брюнетка все еще улыбалась и манила рукой. Юноша проследил за ней взглядом и обнаружил широкую, застеленную пуховой периной кровать с тремя подушками, большими, хорошо взбитыми. Марсель блаженно улыбнулся, отмахнулся от брюнетки и бросился к постели. Постель рванула навстречу и оказалась твердой, как каменный пол.
Виконт усилием воли разлепил глаза и понял, что на самом деле лежит на каменном полу. А рядом с носом очень ехидно стоят чужие ботинки.
– Унар Марсель, позвольте вам помочь, – нечто в голосе слуги юноше очень не понравилось, а через секунду ему показалось, что его смыло куда-то к стенке. Сон слетел мгновенно, брюнетка стала блондинкой, в последний раз улыбнулась и растаяла, вместо нее проступила до неприличия довольная физиономия Луиса, который с деланным сочувствием смотрел на сидящего на полу и мокрого, как мышь, виконта.
– Закатные твари! – с чувством выругался Марсель, чувствуя, как по спине под рубашкой стекают струйки ледяной воды.
– У вас есть двадцать минут на приведение себя в порядок, если опоздаете, то останетесь без завтрака, обеда и ужина, – с гадкой улыбочкой сообщил слуга и, определенно довольный собой, удалился, даже не потрудившись закрыть за собой дверь.
Марсель поднялся, комната все еще занималась пробежкой, но уже явно перешла на шаг. Рубашка была насквозь мокрая, по лицу что-то неприятно стекало. Виконта одолело неприятное предчувствие, и он схватился за волосы. Предчувствие не обмануло – локоны были мокрыми, свалявшимися и без сомнения являли собой малопривлекательное зрелище. На все про все у юноши оставалось чуть больше четверти часа, и он взвыл. Спросонья вышло куда менее проникновенно, чем вчера, но не менее громко.
Унаровская форма была мокрой, и Марсель с чистой совестью ее скинул. Из сумок, привезенных с собой, юноша выудил молочно-белую шелковую рубашку с кружевными манжетами, штаны изумительного персикового оттенка, шелковые же молочно-белые чулки, довольно простенький камзол того же, что и штаны цвета. Подходящего плаща с гербом графов Валмон не оказалось, и виконту пришлось скрепя сердце согласиться на тот, что входил в комплект унарской одежды. Облачившись во все это, Марсель с ужасом обнаружил, что в комнате нет зеркала! Подавив немедленное желание выскочить и найти Луиса, чтоб тот срочно организовал ему большое широкое зеркало, юноша покрутился, вытягивая шею, чтобы обозреть себя со всех сторон. Шея, все еще не отошедшая после сна, возмущалась, но, как известно, красота требует жертв.
По прикидкам виконта у него было еще около пяти минут, и за это время необходимо было что-то решить с волосами. Локоны успели немного просохнуть, но все еще являли собой малопривлекательное зрелище. Вздохнув, Марсель полез за гребнем, которым со всеми возможными предосторожностями расчесал спутавшиеся за ночь волосы. Придирчиво осмотрев гребень на наличие выдранных волосков, юноша удовлетворился полученным результатом и встал перед проблемой, как завить волосы, не имея возможности накалить щипцы и посмотреться в зеркало. После мучительного размышления виконт решил попробовать обойтись холодными щипцами и тщательно накрутил на них свои золотистые локоны. Лишь фамильная настойчивость и незыблемая, на зависть всяким окделлам, воля позволили достигнуть хотя бы некоторой завитости. Тяжело вздохнув, наследник Валмонов решил удовлетвориться полученным  результатом и мысленно отметил, что нужно будет потребовать с Луиса на вечер горячей воды и зеркало. Наскоро сполоснув лицо оказавшейся ледяной водой из кадки в углу, Марсель последний раз оправил одежду и выскочил за дверь. Оказалось – как раз вовремя, в коридоре уже появился Луис, рядом с ним стояли двое юношей, брюнет и беловолосый.
Когда виконт захлопнул дверь, все трое обернулись и застыли с отвисшими челюстями, будто перед ними явились все лаикские призраки вместе взятые. Марсель недоуменно оглянулся, но не обнаружил за своей спиной ничего, достойного внимания. К тому времени, как юноша повернулся обратно, челюсти у слуги и беловолосого уже успели встать на место, брюнет все еще стоял с открытым ртом. Виконт подошел ближе и заботливо осведомился у него, не отлежал ли бедолага себе челюсть. Та захлопнулась со звуком медвежьего капкана, и неизвестный пока обществу, то есть Марселю, юноша покачал головой.
– Господа, прошу за мной, – прошелестел Луис, разворачиваясь и исчезая в темном проеме. Двое будущих однокорытников наследника Валмонов последовали за ним, виконт со вздохом отправился следом. В утреннем сумраке Лаик был таким же запутанным и бесконечным, как и в вечернем, и Марсель даже не пытался предпринимать попытки запоминать путь. Его память, вмещающая с десяток сонетов Дидериха и столько же – Веннена, решительно отказывалась нагружаться количеством поворотов направо-налево. Как показалось виконту, они блуждали по поместью с четверть часа, то петляя по коридорам, то спускаясь по лестницам. Наконец, слуга привел троих унаров в большой, если не сказать огромный сводчатый зал, в углу которого сиротливо жался стол. За последним уже сидели с дюжину юношей.
Когда Марсель вошел, все взгляды мгновенно оказались прикованными к нему. Виконт с все возрастающим беспокойством оглядел себя, но не обнаружил ни пятен, ни мятых складок, штаны тоже были на месте. Однако отчего-то на него смотрели все, причем весьма красноречиво, как, скажем, на павлина, попавшего в курятник. Так и не выявив причин столь странных взглядов, виконт пожал плечами и занял указанное Луисом место. Но стоило юноше сесть, как остальные унары сразу же отмерли, и вокруг пронеслись шепотки и смешки. Марсель недоуменно покрутил головой, однокорытники что-то живо обсуждали, и виконт почувствовал себя обделенным какой-то потрясающей новостью. Подавив тяжелый вздох, он поудобнее устроился на стуле и занялся изучением зала.
Тщательно обсмотрев помещение, которое при чьем-нибудь горячем и безумном желании могло вместить как минимум роту, Марсель пришел к неутешительному выводу, что зал, увы, был так же сер, как и все в Лаик. Хоть какое-то разнообразие красок вносили только рыжие пятна факелов на стенах да его собственный камзол персикового цвета.
Шушуканье, причины которого виконт решительно не понимал, бесило все больше, и Марсель, наконец, повернулся к своим соседям по столу, чтобы потребовать объяснений. Юноша открыл уже рот и собирался задать вопрос, но тут что-то грохнуло, в зале воцарилась тишина, и виконту пришлось обернуться к дверям.
Тишину, собственно, воцарили с грохотом распахнувшиеся двери и гвардейцы Лаик, с чувством стукнувшие об пол древками алебард. Марсель с любопытством уставился на вошедшего с гордо поднятой головой Арамону. При свете разгорающегося утра он, к глубокому удивлению юноши, оказался не старше двадцати пяти, хотя вчера при свечах казалось, что ему хорошо за сорок. Впрочем, пузо и объемистый зад никуда не делись, хоть и были не столь страшны, как показалось вчерашним вечером, и виконт с любопытством воззрился на лишенную хвоста часть теньентских телес. Увы, вилять было не перед кем, и зад стоически держался.
Арамона прошествовал на середину зала и стал, широко расставив ноги. Картину довершили бы упертые в бока руки, но, видимо, теньент догадывался, что такая поза окончательно превратит его из грозного вояки в сельскую бабищу, по чьему-то недомыслию влезшую в мундир. На левом боку у свина почивала шпага, а голову венчала шляпа с широкими полями и шикарным пером. Последним Марсель искренне восхитился и решил обязательно узнать, в каком из местных курятников можно добыть такое изумительное оперение.
– Унары, встать! – раздался громовой бас, и виконт с облегчением перевел дух. Вежливый и – упаси Создатель! – торжественный Арамона приводил юношу в священный трепет, а трепетать перед кем бы то ни было не в марселевских было правилах.
Господа унары поспешно вскочили, и наследнику Валмонов показалось, что по лицу Арамоны проскользнул почти детский восторг. Марсель с интересом уставился на красную, будто переспелый помидор, физиономию теньента, но повторения не дождался и огорченно вздохнул. Восторженный Арамона был не так уж и плох.
– Унары, полковник Дюваль был вынужден срочно выехать в столицу и на время своего отсутствия назначил меня выполнять его обязанности. – Виконт подался вперед, по-детски непосредственный восторг делал физиономию свина почти милой. – До возвращения господина полковника Я буду вашим начальником! Вы должны подчиняться МНЕ во всем! Не забывайте – здесь вы не юные дворянчики, вы унары! И если вы не хотите с позором вылететь в свои гнездышки, следуйте уставу и выполняйте все МОИ распоряжения!
Марсель с восхищением внимал проникновенной речи теньента. Так и хотелось отдать ему честь и гаркнуть: «Теньенту Арамоне – ура!» Господину свину определенно нравилось чувствовать себя грозным начальством, особенно в отсутствие своего собственного.
– Сейчас унары, начиная от ближайшего ко мне конца стола, выйдут ко мне и громко и отчетливо назовут свое имя без титулов. Все ясно? Начинайте!
Из-за стола выскочил огненно-рыжий юноша, и Марселю не потребовалось ни имени, ни титула, чтобы сообразить, что сей почтенный молодой человек не может быть никем иным, кроме как отпрыском Леопольда Манрика.
– Унар Леонард! – выкрикнул рыжий, и Арамона благосклонно кивнул.
Следующим оказался тот самый беловолосый, с которым виконт встретился в коридоре. Марселев знакомец не медленно, не быстро, а – размеренно, никак не иначе, подошел к теньенту, остановился:
– Унар Ойген. – Голос у юноши был спокойным, ровным и, на вкус Марселя, каким-то отмороженным, так что он подумал и решил, что готов держать пари, что это бергер.
Тем временем к Арамоне уже направлялся другой унар, и виконт обнаружил, что будет следующим. Он распрямил плечи, втянул живот, тряхнул кудрями и прослушал имя своего соседа по столу. Помянув Леворукого и свою невнимательность, Марсель вздохнул и пошел представляться своим однокорытникам. Когда юноша выбрался на середину зала, то застал такое совершенно невероятное зрелище, как Арамона обалдевший. Виконт, не обращая на теньента внимания, развернулся и отрапортовал:
– Унар Марсель!
Господин свин, однако, не сказал: «Следующий», – как он делал все предыдущие разы, и Марсель повернул голову. На лице теньента застыла невероятная смесь из изумления, недоумения и злости. В противоборстве победила последняя, и Арамона выдохнул в лицо виконту насыщенный винный аромат, смешанный с вонью чеснока:
– Это ЧТО?!
Розовый, толстый и жирный, как бергерская колбаска палец угрожающе завис в нескольких сантиметрах от унарского носа. Глаза Марселя немедленно свелись в кучку, и юноша уставился на неухоженный, явно обкусанный ноготь с темным кантиком из грязи. Утонченная натура виконта не могла выдержать подобного зрелища, и он, брезгливо сморщив нос, перевел взгляд на физиономию Арамоны. Утонченной натуре, правда, от этого стало еще тоскливей.
– Господин Арамона, вы же взрослый человек, неужели вам никто не рассказывал, что грызть ногти неэстетично и, к тому же, совершенно не гигиенично, – укоризненно покачал головой Марсель. За спиной послышалось несколько сдавленных смешков. И без того красная теньентская физиономия стала вовсе пунцовой, и наследник Валмонов испугался, что Арамону сейчас хватит удар.
– Сударь, не стоит так переживать! Я сегодня же пришлю вам маникюрный набор и даже готов преподать несколько уроков по пользованию им, – поспешно заверил теньента Марсель. Но тот, видно, был настолько расстроен, что маникюрный набор являлся слишком слабым для него утешением.
– Унар! – проревел господин свин, и виконт вытянулся по струнке:
– Унар Марсель готов служить Отечеству!
Арамона угрожающе засопел, видать, вспомнил вчерашний вечер и папеньку. Во всяком случае, праведного негодования в голосе чуть поубавилось.
– Унар, в каком виде вы явились на Представление?
Марсель со всей тщательностью обсмотрел себя, расправил складку на камзоле и бодро отрапортовал:
– В приличном, господин Арамона! – После юноша секунду подумал и добавил в обход субординации: – Правда, у меня в комнате не было зеркала, и я готов предположить, что мой вид мог бы быть лучше.
Теньент снова прибавил в красном цвете, подавился гневными словами и, наконец, выдавил из себя:
– Где ваша форма, унар, предписанная по уставу?
Марсель посмотрел на господина свина и совершенно честно ответил:
– Сохнет.
Смешки за спиной грянули нестройным и совершенно некуртуазным гоготом. Арамона повел налитыми кровью глазами и рявкнул:
– ТИХО!
В зале повисла тишина, было слышно, как где-то бьется в окно поздняя осенняя муха. Теньент перевел взгляд на Марселя и сиплым голосом – бедолага явно не рассчитал возможности своих голосовых связок – продолжил допрос.
– Что с вашей формой, унар?
Виконт доверительно сообщил:
– Господин Луис оказался столь любезен, что решил помочь мне умыться. Но немного не рассчитал количество воды, и, – тут юноша тяжело вздохнул, – моя одежда оказалась безнадежно загублена.
Откуда-то из угла зала донесся сдавленный кашель. Марсель повернул голову и столкнулся взглядом с пунцовым, не хуже Арамоны, Луисом. Молнии, которые слуга метал из глаз, не сулили виконту ничего хорошего. Юноша вздохнул и отметил про себя, что надо будет вечером все-таки забаррикадировать чем-нибудь дверь.
– Унар Марсель, – наконец, выдавил из себя господин свин, вспомнив, видимо, что перед ним наследник Валмонов, – высушите свою форму и соизвольте явиться завтра в положенном по уставу виде. Я имею в виду и ваши… – Арамона запнулся, – волосы.
Виконт тяжело вздохнул, вспомнил дипломатичного папеньку и рявкнул не хуже теньента:
– Так точно, господин Арамона!
– Следующий, – безрадостно буркнул господин свин.
Марсель направился к своему месту, провожаемый взглядами своих однокорытников, и с грустью подумал, что день начинается непросто.

Продолжение
4

Виконт Валме безрадостно ковырялся ложкой в холодной и непередаваемо гадкой пшеничной каше, заправленной совершенно несъедобным мясом – не то говядиной, не то телятиной, не жующейся и застревающей в зубах. С трудом удержавшись, чтоб не поковыряться в них пальцем, юноша поспешно схватил прилагающуюся к завтраку кружку, отхлебнул и едва не выплюнул омерзительно ледяную жидкость, по недоразумению называющуюся молоком, в тарелку с расковырянной кашей. Только благородное воспитание и воспоминание об укоризненно глядящей маменьке заставило унара, сморщившись, будто он откусил от лимона, проглотить отвратительный напиток. Со стуком отставив кружку, Марсель с грустью обозрел содержимое тарелки и прикинул, куда бы понезаметней выкинуть оный завтрак. Но к его глубокому сожалению, окно было далеко и к тому же закрыто, а вываливать кашу под стол не позволяло все то же благородное валмонское воспитание.
Унар скосил глаза на соседа, русоволосого юношу, именуемого гордым именем Жан-Шарль, который запихивался несъедобным варевом с такой скоростью, будто он голодал, по меньшей мере, неделю. Так и подмывало спросить, не морили ли беднягу дома голодом, но виконту совсем не хотелось привлекать внимание к собственной полной тарелке, и он продолжил мучиться тем, как от оной избавиться.
– У тебя за спиной стоит мусорное ведро, так что кончай грустить и выкинь, наконец, эту гадость, – раздался откуда-то сверху голос, Марсель повернул голову. Рядом с Валме стоял тот самый унар, который представлялся как раз перед ним и чье имя он благополучно прохлопал ушами. Развернувшись всем корпусом, юноша с непередаваемым восторгом обнаружил означенное ведро для мусора и покосился на стоящего рядом со столом господина свина, который с видом надсмотрщика на галерах кровожадно и бдительно следил за тем, чтоб тарелки унаров опустели. Марселев знакомец взгляд виконта понял правильно и шепнул:
– Давай быстрее, я прикрою.
Под прикрытием унаровской спины Валме с облегчением избавился от отвратительного варева, именуемого завтраком, следом отправилось молоко. С чувством выполненного долга юноша со стуком поставил на стол пустую тарелку и встал, благодарно кивнув однокорытнику. Тот в ответ подмигнул, по всей видимости, успев ранее воспользоваться тем же способом поглощения завтрака.
Арамона сразу же уставился на вставшего Марселя, зыркнул на тарелку, и юноша демонстративно облизал губы и пожевал. Господин теньент вздохнул, как показалось Валме, тоскливо и рявкнул на какого-то бедолагу, рискнувшего не додавиться несъедобным завтраком. Виконт про себя посочувствовал однокорытнику и решил впредь всегда занимать стратегически удобное место, то бишь садиться в пределах досягаемости мусорного ведра.
Возле выхода из трапезной Марселя со все еще неведомым ему унаром догнал юноша, которому довелось представляться сразу после наследника Валмонов и на котором Арамона с удовольствием сорвал дурное стараниями виконта настроение. Покопавшись в закромах памяти, Марсель припомнил, что Иорамом звали младшего из отпрысков Ариго.
Все трое юношей остановились возле ближайшего разветвления коридоров, не зная, куда идти дальше. До вводного занятия по фехтованию оставалось около получаса, и, как сообщил господин свин, проводилось оно на малом дворе поместья. Где располагался этот самый двор, никто из новоиспеченных унаров не знал, и им оставалось только топтаться на месте, поглядывая на двери трапезной в надежде, что объявится какой-нибудь слуга или хотя бы однокорытник, знающий, куда идти.
Топтались в молчании, никто не желал начинать беседу первым, и это за нерешительных унаров решил сделать марселевский живот, издав звучный и однозначно расшифровывающийся звук. Иорам и все еще неизвестный однокорытник синхронно повернули головы и уставились на виконта. Тот развел руками.
– Прошу прощения, господа, но мое пузо вопиет о справедливости. То есть о завтраке, – пояснил Марсель, похлопав себя по животу. Руки обоих марселевых знакомцев одновременно потянулись к собственным означенным частям тела. Переглянувшись, все трое не выдержали и расхохотались. Просмеявшись, Валме немного подумал и предложил:
– Как вы смотрите на то, чтоб совершить набег на лаикские кладовые?
Безымянный унар одобрительно хмыкнул, Иорам пришел в замешательство. Перебегая глазами с Марселя на второго однокорытника, а с того – на дверь, он выдавил:
– Но это же запрещено уставом.
Виконт удивленно на него глянул и легкомысленно махнул рукой:
– Ты же читал этот устав, это свод просто запретов и категорических запретов. Ну нарушим мы одно правило, никто и не заметит. К тому же, – Марсель подмигнул, – в уставе не написано, что унарам запрещено совершать набеги на кухню.
– Но… но ведь… Есть четко указанное время для еды, мы не имеем права… Если кто-то узнает… Господин Арамона… – пробормотал предполагаемый Ариго, являя собой иллюстрацию смятения и полного замешательства. Виконт бросил на однокорытника презрительный взгляд и с досадой сказал:
– Боишься – так и скажи. Но лично я голоден и не собираюсь голодать будущие полгода, равно как и потреблять эту, с позволения сказать, пищу. Так что не знаю как вы, но я пошел искать, где здесь кладовые. Я хочу ПОЗАВТРАКАТЬ, – отрезал Марсель, поворачиваясь к переплетениям коридоров.
– Подожди, я с тобой, – окликнул безымянный однокорытник, и виконт с одобрением на него посмотрел.
– Стойте, так же нельзя! – возопил Иорам, разве что руки не заламывая. – Иоганн-Йозеф, Марсель, если теньент узнает…
– Если ты не будешь орать, как поросенок, которого разделывают, то никто ничего не узнает, – буркнул Валме, про себя поблагодарив трусливого однокорытника, что безымянный знакомец наконец-то обрел имя. Рекомый Иоганном-Йозефом юноша примирительно поднял руки:
– Марсель, Иорам, давайте не будем делать шум из ничего. Иорам, мы же тебя с собой не тащим. Никому ничего не говори, только и всего.
Ариго продолжал мяться, Марсель – злиться, а Иоганн-Йозеф – пытаться найти компромисс. Но все мероприятие провалилось заочно, когда из трапезной вышел хмурый Арамона, а за ним – унары. Виконт бросил на однокорытника убийственный взгляд, живот громко возмутился. Иоганн-Йозеф вздохнул, развел руками и философски заметил:
– Что ж, значит не судьба нам нарушать правила сейчас.
Валме в ответ только заскрежетал зубами, но был вынужден молча страдать и вместе с однокорытниками плестись за господином свином, ведущим унаров на их первое занятие.
До малого двора было идти без малого десять минут. Арамона, предводительствующий колонне унаров, непостижимым образом ориентировался в переплетениях коридоров и лестниц, которые при дневном свете уже не казались бесконечными, но оставались такими же длинными и многочисленными. Марсель в очередной раз вспомнил отчий дом, из которого он так стремился убраться и который из Лаик казался таким светлым, просторным и... родным, что ли. Юноша тяжело вздохнул, на вздох не преминул отозваться голодный живот, своим громким возмущением приковав к своему обладателю косые и местами насмешливые взгляды. Наследник Валмонов еще раз вздохнул, на сей раз тоскливо, и за неполные сутки снова почувствовал непреодолимое желание взвыть. Увы, его пришлось нещадно давить, по здравому размышлению Марсель пришел к выводу, что не стоит расстраивать господина свина еще больше. Он и так никак в себя не придет после Представления. Виконт бросил взгляд на Арамону, полюбовался на его полную мрачной решимости физиономию и убедился в мысли, что волнений на сегодня с него, пожалуй, хватит.
А колонна унаров, возглавляемая теньентом, наконец-то добралась до малого двора. Арамона утвердился по центру, однокорытники растянулись в длинный ряд в десяти шагах перед ним. Откуда-то сбоку возник Луис со шпагами, вновь натолкнув на мысль о существовании потайных ходов. Налюбовавшись на постную после Представления физиономию слуги, Марсель обратил свое внимание на громогласно выступающего господина свина.
– …должны продемонстрировать свои навыки в фехтовании, – вещал он, его голос, в котором периодически проскальзывали тонкие поросячьи нотки, рикошетил от стен поместья и бешенным ызаргом носился вокруг унаров. – Сейчас Я разобью вас на пары. Победитель в паре, которая продержится дольше всех, скрестит шпагу со МНОЙ. Подобное испытание ожидает вас после завершения вашего обучения. А сейчас Я хочу посмотреть, на что вы способны, вылетев из своих уютных гнездышек!
Марсель слушал и восхищался тем, с какими по-детски восторженными интонациями Арамона упоминал себя. Ему явно до неприличия сильно нравилось исполнять роль сурового начальства, пока свое в отъезде. Виконт зачем-то бросил взгляд на объемистый теньентский зад и едва справился с вырывающимся гоготом – тот весьма ощутимо подрагивал в такт голосу своего обладателя, видать, от восторга, и явно жалея, что лишен хвоста. Валме так увлекся этим зрелищем, что почти прозевал, когда господин свин назвал его имя. Выручил Иоганн-Йозеф, пихнувший однокорытника под бок. Марсель встрепенулся и вышел из унарского строя. Луис с непередаваемым выражением лица подал ему оружие, и юноша поспешно ретировался – в руках слуги оставалось еще с дюжину шпаг, и он был вооружен и весьма опасен. Встав напротив своего противника, виконт, собственно, обратил, наконец, внимание на этого самого противника. Им оказался унар Мишель.
С Мишелем Эпине Марсель был шапочно знаком. Папенька, нанося визиты герцогу Анри-Гийому, несколько раз брал наследника с собой. За эти разы виконт едва перемолвился с Эпине хотя бы парой слов, но при первой же встрече сложил о нем весьма нелестное для последнего мнение. Задиристый, причем во всех смыслах этого слова, то есть, носа в том числе, вспыльчивый и совершенно не знакомый с таким понятием, как дипломатия. В общем, человеческим языком изъясняясь – редкостный нахал.
Встретившись с Эпине взглядом, Валме понял, что тот питает к его персоне взаимно недружественные чувства. Этот факт принес неожиданное удовлетворение, а то виконту было бы морально тяжело не любить человека, который расположен к тебе всей душой. А уж если еще и не только душой… Марсель с трудом удержался о того, чтоб не замотать головой, вытряхивая из нее невесть откуда взявшие отвратительные в своей подробности мысли. Чтоб отвлечься от всяких глупостей, которые брали марселевскую голову на абордаж, юноша обратил свое внимание на остальных однокорытников. Арамона уже успел всех разбить на пары, их оказалось ровно девять.
– Я хочу увидеть, что вы умеете! До пяти уколов! – не то рявкнул, не то громко хрюкнул Арамона; пытаясь это определить, виконт понял, что находится в большом затруднении.
Пока Марсель пребывал в раздумьях относительно господина свина, Эпине отбросил все высокие мысли и прозаично атаковал. Валме едва успел парировать удар, чем заслужил отдающую презрением усмешку противника. Фамильная валмоновская гордость возмутилась таким беспределом, и виконт выбросил из головы все мысли, собираясь сосредоточиться на поединке. Когда он прозевал укол Мишеля справа и был вынужден отшатнуться, Марсель понял, что выбросил в том числе и нужное, и поспешно стал набивать голову мыслями о фехтовальных приемах. Оказалось – весьма своевременно, Эпине решил, что соперник ему достался на один зуб, и решительно стал теснить того к краю дворовой площадки. Валме понял, что пора срочно исправлять положение, оказаться в числе проигравших в первом же поединке было не в его планах.
Марсель парировал удар и контратаковал. Вышло весьма недурно, капитан Леро не зря получал положенное ему жалование за обучение наследника Валмонов. На лице Мишеля отразилось некоторое удивление, и виконт злорадно ухмыльнулся. Что, думал, тебе в противники достался полный идиот? Судя по выражению лица Эпине, примерно так он и считал. Фамильная гордость подняла голову, и Валме удалось провести блестящую атаку, защитный колпачок коснулся унаровской куртки. Результатом Марсель удивился едва ли меньше Мишеля, который не ожидал такого от наследника Валмонов еще больше, чем тот сам от себя. Победно выкрикнув: «Раз!» – виконт пошел в атаку. Однокорытник, еще не оправившийся от удивления, неловко качнулся в сторону, и шпага Валме коснулась плеча Эпине во второй раз. В карих глазах мелькнула злость, а Марсель разве что не раздулся от ощущения собственного мастерства. Ощущение было прекрасным, оно прыгало вокруг юноши, хлопало в ладоши и требовало продолжения. Продолжение последовало, но, правда, не то, на которое рассчитывал виконт.
Мишель оправился от удивления и яростно атаковал. От воистину молниеносного напора, вполне оправдывающего молнию на гербе Эпине, Валме отшатнулся, сталь мелькнула совсем близко. Однокорытника по инерции чуть-чуть занесло в сторону, чем Марсель не преминул воспользоваться. Отвоевав у соперника три ранее проигранных шага, виконт ушел с линии удара и попробовал перейти в атаку. Увы, к глубочайшему огорчению юноши, Мишель выставил сильную защиту, и попытка наследника Валмонов едва не обернулась вывернутым запястьем; Марсель вовремя успел соскользнуть по клинку противника. А вот закрыться от удара он уже не успевал по времени, и шпага Эпине коснулась чудесного марселевского камзола персикового оттенка. По губам соперника скользнула насмешливая улыбка.
– Это все еще два на один, – негромко огрызнулся Валме, но Мишель, кажется, услышал, потому что саркастично хмыкнул и атаковал.
Вот тут наконец-то сказались и непривычка Марселя рано вставать, и его попытки отлынивать от занятий фехтованием, когда только подворачивался удобный случай. Эпине еще даже не запыхался, а у виконта уже сперлось дыхание и устала рука. Ко всему прочему, несчастная тушка, которой довелось спать на жестком матрасе вместо мягкой перины, стала протестовать против такого жестокого с собой обращения, и для начала у юноши закололо в боку. Стараясь обходиться без прыжков, от которых бок пронзало резкой болью, наследник Валмонов ушел в оборону, уже даже не пытаясь переходить в контратаку. Мишель, явно посвящавший урокам фехтования куда больше времени, чем его соперник, эту перемену сразу заметил и воспользовался ею по полной программе. Марсель пятился к краю дворовой площадки, все с большим трудом парируя удары, однако, к своей чести, все еще не сдаваясь. На лице Эпине, изготовившегося к легкой победе, отразилось неудовлетворение, он на секунду сбился с ритма, и Валме совершил воистину героический рывок, пробив неловко поставленную защиту и в третий раз коснувшись противника шпагой. Правда, на этом успех пожал плечами и развернулся к наследнику Валмонов спиной, явно сменив фаворита с виконта на его соперника.
Марсель снова начал пятиться, стараясь, однако, развернуть однокорытника, чтобы иметь больше возможностей для отступления. Последним подарком, которым одарил виконта первый успех, стало удачное проведение марселевского маневра, и к краю площадки оказался прижатым Мишель. От неожиданности он промешкал, но выдохшийся и задыхающийся Валме преимуществом не воспользовался, мечтая о том, чтоб поединок наконец-то закончился. Пакостный успех явно подслушал виконтовские мысли, и Эпине рванулся вперед. Неловко попытавшись закрыться, Марсель чуть оступился, и шпага соперника второй раз коснулась камзола.
Движения наследника Валмонов замедлялись, в боку кололо все сильнее, а во рту было суше, чем в багряноземельской пустыне. Уже даже не пытаясь использовать какие-то фехтовальные приемы, виконт попросту отмахивался шпагой и, разумеется, не смог закрыться ни от одной атаки. За третьим уколом последовал четвертый, а там уж и пятый не заставил себя ждать. Марсель обрадовался поражению, будто победе, и, даже не взглянув на торжествующего противника, на максимально возможной скорости поплелся к скамье, весьма предусмотрительно вынесенной во двор. Рухнув рядом с уже сидевшими здесь Иоганном-Йозефом и Иорамом, виконт вытянул ноги и прижался затылком к изумительно холодной стене.
– Ты хорошо держался, – одобрительно заметил однокорытник, Ариго поддакнул, Марсель отмахнулся. Сейчас он мечтал только о тишине и покое, чтоб наконец-то успокоилось колотящееся сердце и перестало нещадно колоть в боку.

Немного придя в себя, виконт стал осматриваться, старательно избегая смотреть в сторону отвратительно довольного Эпине. Оказалось, что их с Мишелем пара была третьей из продержавшихся более пяти минут. Кроме них, на площадке остались Ойген с унаром по имени Карлос и Людвиг Ноймаринен, с которым Марсель был знаком с детства, с унаром, носившим жуткое имя Геннесхен. Остальные пары обменялись хорошо если десятком ударов, о чем виконту сообщил Иорам, который оказался одним из первых выбывших унаров. Наследник Валмонов, уже чуть-чуть отдышавшийся, пришел в хорошее расположение духа. Оказаться в тройке сильнейших пар, пусть даже и проиграв, было весьма приятно, радость портила только торжествующая физиономия Мишеля.
Наконец, жуткий Геннесхен в пятый раз коснулся защитным колпачком плеча Людвига, тот отсалютовал сопернику шпагой, и на площадке остались только белобрысый бергер с темноволосым не то кэналлийцем, не то марикьяре. Какое-то время Марсель наблюдал за поединком, потом стало скучно, и от нечего делать юноша начал смотреть по сторонам. Взгляд наткнулся на крайне мрачную физиономию Арамоны, и виконт хихикнул. Господин теньент явно не ожидал, что новоприбывшие унары окажутся настолько хорошими фехтовальщиками, для своих-то шестнадцати лет, и собирался с блеском повергнуть победителя. Теперь же планы Арамоны оказались в большой опасности, Марсель подозревал, что его если не умения, так выносливость значительно уступает обоим соперникам из последней пары. К тому же, виконт был весьма наслышан о том, какой экзекуции пару лет назад то и дело подвергал бедолагу свина младший сын герцога Алва; Арамона, по всей вероятности, тоже об этом вспомнил, потому что все больше мрачнел на глазах.
– Держу пари, что Арамона сейчас придумает что-нибудь, чтоб избежать этого поединка, – пихнул юношу под бок однокорытник, Иоганн-Йозеф явно думал о том же. Марсель хмыкнул.
Ойген и Карлос были равными противниками, в том числе и по выносливости. Оба уже изрядно запыхались, обмениваясь ударами в полсилы, но никто из них не собирался пока уступать другому. Го

[Akjhtywbz22]

Продолжение про Марселя Валме

5

На второе утро своего пребывание в Лаик Марсель проснулся, разбуженный грохотом, последовавшим за этим громким воплем и чьими-то проклятиями, призывающими на голову виконта закатных тварей, Леворукого и всех его кошек. Разлепив никак не желающие разлепляться глаза, юноша проморгался и с непередаваемым удовольствием обозрел растянувшегося на полу Луиса, со зверским выражением лица перечислявшего все кары Создателевы, которым следовало придать наследника Валмонов. Изумительная картина искупала все неудобства, испытанные Марселем накануне вечером, когда он, напрягаясь из последних сил, перетаскивал сундук из угла комнаты к двери. Сказать по правде, виконт не слишком надеялся на то, что слуга, пришедший с утра его разбудить, не заметит достаточно объемистого предмета интерьера унаровской комнаты, но, по-видимому, Леворукий рассудил иначе и решил хотя бы немного компенсировать марселевские страдания. Причина жуткого грохота обнаружилась здесь же в виде лужи, в которой сидел Луис, и металлического ведра, все еще перекатывающегося с бока на бок. Разглядев последнее, Валме воздал должное своей предусмотрительности. Если бы не сундук, быть ему окатанным ледяной водой, в этом можно было не сомневаться. Но слуга, пылающий праведным гневом, вероятно, так спешил исполнить свою месть, что в самом деле не заметил препятствия, которое, однако, очень даже заметило нагло прущего незваного гостя.
Через слово поминая Леворукого, Луис попытался подняться, поскользнулся в луже и грохнулся во второй раз, произведя едва ли меньше шума, чем при первом падении. Из коридора донеслись чьи-то голоса, видимо, разбуженных все тем же упавшим ведром и воплями Луиса унаров. В дверном проеме марселевской комнаты возникла сначала одна голова, вслед за ней появилась вторая, за ними замаячили еще несколько силуэтов.
– Доброе утро, господа, – жизнерадостно поздоровался с головами Марсель, сбрасывая с себя одеяло. Любопытные головы тотчас изучили шелковый ночной костюм наследника Валмонов, одобрительно покивали, но тут наконец-то поднялся Луис и, потрясая ведром, рявкнул:
– Через полчаса завтрак! Кто опознает, останется еще и без обеда!
Головы втянулись в сумрак коридора, силуэты разошлись, а слуга повернулся к все еще возлегающему на кровати виконту. Белки́ глаз кровожадно белели в темноте, фигура Луиса зловеще возвышалась над еще не до конца проснувшимся унаром, и Марсель громким шепотом сообщил:
– Сударь, вы не могли бы убраться за дверь и закрыть ее с той стороны? А то вы меня пугаете.
Белки́ озадаченно мигнули, и слуга, напоследок громыхнув над головой ведром, отправился перелезать через зловредный сундук, который, явно мстя за хозяина комнаты, не преминул зацепить подол монашеского одеяния Луиса. Тот еще раз послал Валме с его сундуком к кошкам и, наконец, исчез в темноте коридора.
Марсель вздохнул, грустно посмотрел на плоский прямоугольник подушки и понял, что сон ушел вместе с ретировавшимся слугой. Пришлось, растирая залежанные и нещадно болящие после вчерашних упражнений в фехтовании части тела, вставать, кряхтя от натуги, отодвигать в сторону тяжеленный сундук, который, увы, мешал хозяину так же, как и незваным гостям, и закрывать дверь, которую Луис, разумеется, закрыть и не подумал.
Когда через десять минут Валме, оправляя свой чудесный камзол персикового цвета, вышел в коридор, на него налетел отчаянно зевающий Иоганн-Йозеф, рядом с ним крутился Иорам Ариго, по-видимому, полагающий себя бесплатным довеском к персоне оного Иоганна-Йозефа, чей титул и фамилия пока оставались для Марселя загадкой.
– Ты так и не сходил к цирюльнику? – хлопнул слипающимися глазами Ариго. – Господин Арамона будет очень недоволен…
– Господин Арамона со своим недовольством может отправляться к Леворукому, – отрезал виконт, чувствуя, как хорошее расположение духа стремительно удаляется вглубь коридора и исчезает в утреннем полумраке. А все потому, что Лаик, увы, был все таким же отвратительно серым и мрачным, как и вчера, завтрак обещал отправиться в мусорное ведро, а до обеда, более-менее удобоваримого (вареная индюшачья нога, разумеется, деликатесом не являлась, но хотя бы жевалась и имела вкус индюшатины, а не плоховымытой половой тряпки), нужно было еще дожить. В довершение всего в коридоре объявился омерзительно бодрый Эпине, с которым незамедлительно захотелось поругаться. Но тут откуда-то вынырнул очередной мышастый слуга и прошелестел:
– Господа унары, проследуйте за мной в трапезную.
Затевать ссору при лаикском мыше было как-то не с руки, и Марсель уныло поплелся за однокорытниками. При ходьбе растянутые вчерашним фехтованием мышцы нещадно разболелись, а сам виконт ощущал себя столетней бабкой, да еще ко всему бурно проведшей ночку; весело насвистывавшего Мишеля хотелось треснуть чем-нибудь по неприлично жизнерадостной макушке.

   

Трапезная была еще полупустой и до странности тихой, видимо, вчерашнее занятие фехтованием дурно сказалось не только на марселевкой тушке. Вместе с Иоганном-Йозефом заняв наиболее стратегически-выгодное место, виконт уткнулся в тарелку. В тарелке была каша, судя по цвету и запаху – как минимум вчерашняя, причем повар даже не удосужился ее подогреть. Валме скривился, живот громко заурчал, требуя заслуженную порцию завтрака.
– ЭТО варево вряд ли придется вам по вкусу, сударь, – грустно сказал животу Марсель. Тот не менее грустно откликнулся.
Повозив вязнущей в каше ложкой, юноша с вожделением подумал о лаикских кладовых, нанести визит в которые стало жизненно необходимым.
– Арамоны нет, – внезапно произнес Ариго. Валме отвлекся от мечтаний о колбасах, которые непременно должны быть где-то в погребах поместья, и с удивлением отметил, что доблестный господин теньент в трапезную и впрямь до сих пор не явился.
– От вчерашнего фехтования отходит, – хмыкнул Иоганн. – Интересно, он в курсе народного метода – рассола?
– Куда ему, – фыркнул виконт, встал и, не таясь, с тарелкой в руке направился к ведру. Однокорытник одобрительно кивнул и направился следом. Иорам нерешительно посмотрел им вслед, перевел взгляд на дверь, вздохнул и стал дальше ковыряться в каше.
– Да выкинь ты эту гадость, – с досадой произнес Марсель, водружая опустевшую тарелку обратно на стол. – Арамоны нет, чего ты боишься?
– А если кто-то из слуг расскажет ему? – хлопнул круглыми, как у совы, глазами Ариго. Виконт с трудом сдержал презрительное фырканье.
– Ну и давись тогда этим, с позволения сказать, завтраком.
Иорам снова грустно вздохнул и посмотрел на дверь. Марселю наблюдать за терзаниями не в меру трусливого однокорытника стало неинтересно, и юноша решительно направился к выходу из зала. На полпути его догнал Иоганн.
– Куда это ты? – пристраиваясь рядом, поинтересовался он. Валме, оглянувшись на Ариго, заговорщически понизил голос:
– Вчера добраться до кладовых не получилось, спасибо Иораму, так что пока он давится этим варевом, я хочу провести рекогносцировку местных погребов, – и со значением подмигнул. Однокорытник тоже бросил взгляд за спину и уточнил:
– До начала занятия успеем?
– Должны успеть, – решительно объявил виконт.
Но перед первым же разветвлением коридоров возникла дилемма, в какой из проемов идти. Марсель с тоской вспомнил про то, какой лабиринт представляет собой Лаик. Живот, ощутивший, по-видимому, сомнения, обуявшие хозяина, подбадривающе заурчал.
– Направо или налево? – нерешительно поинтересовался, судя по всему думавший о том же Иоганн.
– Направо, – решил юноша, и двое унаров углубились в сумрачные переплетения поместья.
Спустя несколько минут остановившись перед очередной лестницей, Валме раздраженно поинтересовался:
– За какими кошками понадобилось делать столько коридоров и лестниц? Знаешь, я вижу неоспоримое преимущество олларианства перед эсператизмом – олларианцы не строят унылые, серые и запутанные аббатства.
– Ладно, но куда теперь? Здесь есть замечательный коридор и не менее великолепная лестница. Не знаю как ты, но лично я подозреваю, что мы заблудились, – мрачно констатировал Иоганн. – И скоро занятие, а я даже примерно не представляю себе, где мы находимся. Кажется, это была не очень хорошая идея – искать кладовые.
– Пойдем обратно, – покосившись на однокорытника, предложил Марсель. – Вернемся тем же путем, как сюда шли.
Иоганн-Йозеф без энтузиазма кивнул, по всей вероятности, не веря в то, что в лаикских лабиринтах можно найти дорогу обратно. На поверку он оказался прав. Коридоры были абсолютно одинаковыми и ни чем не отличались друг от друга. Когда унары уткнулись в тупик, тот факт, что они заблудились, стал неоспоримым. Юноши, не сговариваясь, переглянулись. Рекогносцировка кладовых приняла печальный оборот.
– Господа, вам чем-нибудь помочь? – прошелестело внезапно за спиной. Марсель резко обернулся, не веря, что они встретили хотя бы одну живую душу. Одна из дверей, понатыканных в коридоре, распахнулась, и на них с Иоганном щурился мышевидный слуга. Валме преисполнился восторга, что их нашли, и с распростертыми объятиями бросился к господину мышу. Тот, вероятно, еще не был осведомлен о персоне наследника Валмонов, поэтому удивленно захлопал глазами и отшатнулся в сторону.
– Господа унары? – пробормотал слуга, глядя на марселевский камзол персикового цвета, будто на внезапно материализовавшегося Вальтазара.
– Мы искали комнату, где проводится занятие по геометрии, но заблудились, – оттеснив пылающего филантропическими чувствами виконта за спину, вежливо сказал Иоганн. Мышевидный слуга моргнул, перевел взгляд с камзола на унара и прошелестел: – Я вас провожу.
Марсель сделал еще одну попытку броситься в объятия их спасителя. Попытка провалилась, господин мыш успел сделать маневр в сторону, и Валме чуть было не обнялся со стеной. Однокорытник, давясь от смеха, сделал ему большие глаза.
По чудесному стечению обстоятельств, когда слуга вывел их к нужной комнате, занятие еще не началось. Ариго, завидев однокорытников, мигом бросился к ним и затарахтел:
– Где вы были? Куда вы ушли?
Отмахнувшись и оставив его на попечение Иоганна-Йозефа, Марсель отошел в сторону. Слушать панические вопли Иорама было превыше его сил, так и хотелось стукнуть его чем-нибудь по макушке. Подперев стену, которая, без сомнений, упала бы, не вмешайся наследник Валмонов, юноша прикрыл глаза. Как оказалось – зря, потому что ему тот час явилось видение изумительного копченого окорока, живот в который раз за утро громко заурчал, и виконт с досадой открыл глаза.


Спустя некоторое время явился высокий и тощий ментор в паре с грохочущим связкой ключей слугой. Чтоб открыть дверь, понадобилось еще пять минут, пока наконец-то унарам удалось зайти в комнату для занятий. Марсель, выдернув из потока однокорытников Иоганна, уютно устроился за самым дальним столом.
– Уунары, – с завываниями в голосе начал ментор, который именовался мэтром Себастьеном, – сегодня я расскажуу вам оо круугах и прямоуугольниках.
Виконт затосковал уже через четверть часа. Мэтр не обладал ни малейшими способностями к ораторству, не говорил, а завывал, да так, что любой Вальтазар обзавидовался бы. Спать стараниями Луиса не хотелось, слушать ментора – тем более. В конечном счете, Марсель пририсовал своему кругу уши, глаза и хвост, получилось нечто, отдаленно похожее на кота. Валме пришел в восторг, он даже не подозревал о наличии у себя художественных способностей. Вдохновившись, юноша склонил голову набок и принялся вырисовывать еще одного кота. Иоганн-Йозеф скосил на виконта глаза и негромко фыркнул.
– Изумительный хвост, – прошептал однокорытник, явно с трудом удерживая смех. Марсель только кивнул, не отрываясь от бумаги и чуть склонив к плечу голову – лапы у очередного пособника Леворукого упорно разъезжались.
– А еслии вписать в крууг квадрат, – особо громко взвыл ментор, кот обзавелся роскошными усами. В приливе вдохновения юноша дорисовал ему хвост трубой, чуть подумал и пришел к выводу, что такому усатому эру явно не хватает прекрасной пушистой эреа.
– Уунар! – Марсель аж подскочил, когда над головой взвыли. Подняв глаза, он обнаружил мэтра Себастьена, который укоризненным столбом торчал возле стола, за которым сидели Валме и Иоганн-Йозеф. – Как ваше имя, уунар?
– Марсель Вал… л-л-ликий. Великий, да, – сообщил ментору юноша. Но тот марселевского величия, трансформировавшегося из титула, не оценил.
– Чтоо этоо такоое, уунар Марсель! – с утвердительными интонациями вопросил мэтр, его преисполненный возмущения перст уткнулся в лист бумаги, на котором красовались пять кошек, одна краше другой – от раза к разу у виконта рисовать получалось все лучше.
Валме, чуть склонив голову, изучил все свои зарисовки и предположил:
– Мне кажется, это похоже на кошек. А как думается вам, господин мэтр? – и повернулся к ментору. Но ментор делиться своими соображениями не пожелал.
– Какаяаа ересь, уунар! – страшным голосом завыл мэтр Себастьен. – Как выы посмели! На моем занятиии!
– Вы эсператист, господин мэтр? – ляпнул марселевский язык прежде, чем виконт его прикусил. Этот невинный, по сути, вопрос произвел воистину магическое действие – ментор сначала стал малиновым, потом резко побледнел, а под конец и вовсе стал изумительного оттенка свежескошенной травы.
– Да как выы..! – выдавил из себя, наконец, бедолага. – Как выы смеете!
– Если честно, господин мэтр, я сам постоянно задаюсь тем же вопросом, – доверительно сообщил мэтру Себастьену Марсель. Мэтр шумно втянул в себя воздух, а Иоганн-Йозеф внезапно затрясся. Спины впередисидящих однокорытников тоже заколыхались, и в комнате грянул неслаженный гогот. Ментор подскочил, затряс над головой кулаком, преисполненный негодования, открыл рот, чтобы провыть что-нибудь уничижительное, но тут грохнула об стенку дверь, и в учебное помещение ввалился Арамона собственной персоной.
Смех увял на корню, только какой-то особо впечатлительный унар несколько раз издал странный всхлипывающий звук. Господин теньент, ни на кого не глядя, прошествовал к менторской кафедре, грузно повернулся и вперил взгляд в сидящих унаров. Унары поспешно вскочили. Мэтр Себастьен с необычайной грацией проскользнул между столов и взгромоздился рядом с Арамоной.
– Унары! – рявкнул господин свин и, подавшись вперед, стал внимательно по очереди всматриваться в лица унаров. Покрасневший нос раздувался, как у гончей, вынюхивающей добычу. Когда очередь дошла до Марселя, Арамона просиял, на какое-то мгновение превратившись в Арамону восторженного, который, правда, сразу же сменился на Арамону устрашающего.
– Унар Марсель! – Валме тотчас вытянулся по струнке, мэтр Себастьен разве что не подпрыгнул.
– Господин Арамона! Позвольте обратиить ваше вниимание на уунара Марселя! Своим неподобающиим поведением он срыывает занятие и мешает своиим товарищам постигать наууку геометрии! – не хуже Валтазара возникнув за плечом у Марселя, обличающе провыл ментор. Арамона за два шага подскочил следом, и виконт с трудом удержался от желания юркнуть под стол.
– Унар Марсель, в каком виде вы явились на занятия? – рявкнул господин свин, и юношу обдало крепким винным духом. – Разве вам вчера не было сказано больше так не приходить?
– Так я пойду? – неподдельно обрадовался Валме, делая попытку прорваться к выходу. Попытка провалилась: мэтр Себастьен при всей своей худобе умудрился загородить собой дверь.
– Вы пойдете, – Арамона оскалился, показав ряд желтоватых и кривоватых зубов, – под конвоем в свою комнату и останетесь на сегодня без обеда и без ужина. Радуйтесь, что успели позавтракать.
Марселевский живот тоскливо забурчал, отрицая наличие в нем завтрака, и господин свин с торжеством во взгляде указал виконту на дверь. Юноша взгрустнул от перспективы голодовки, но, во всяком случае, домашний арест избавлял от трех часов нудных занятий до обеда и еще четырех – после. Эта мысль приободрила Валме, и он, сунув в карман пергамент с котами, с достоинством удалился, напоследок успев подмигнуть Иоганну.
– Унар Марсель готов к любым испытаниям во имя службы Отчизне, – патетично заявил виконт и успел услышать, перед тем как дверь захлопнулась, гогот однокорытников и рявканье Арамоны.

Продолжение следует
6

Слуга, запиравший дверь, сделал все возможное, чтобы захлопнуть ее со звуком, достойным камеры в Багерлее, но, как это обычно случается, в самый ответственный момент плохосмазанные петли неподобающим образом взвизгнули, испортив всю многозначительную зловещесть ситуации. Марсель насмешливо хмыкнул в закрытую дверь, с обратной стороны загремели ключи. Выждав, пока ключи наконец-то догремят и удалятся, виконт взялся за костяной шар и подергал. Дверь была заперта на совесть, вышибить ее возможности тоже не представлялось. Проведенное тщательное изучение окна внутри и даже снаружи, высунувшись по пояс с весьма ощутимой угрозой выпасть, лишь уверило Валме, что он, увы, здесь заперт без всякой надежды на досрочное освобождение. Конечно, можно было попробовать себя в роли птицы, но лететь с третьего этажа было высоковато, а никаких деревьев с этой стороны поместья эсператисты высадить не озаботились.
Марсель немного погрустил над фактом своего заключения, потом – над пустым животом, после чего вспомнил, что ему присуща жизнерадостность в любых ситуациях, и пришел в благостное расположение духа. Чуть поразмыслив, виконт решил, что не воспользоваться возможностью наверстать упущенные два часа сна – только гневить Создателя, так что юноша быстро переоделся в свой чудесный шелковый ночной костюм, встряхнул плоский прямоугольник подушки и нырнул под одеяло, предвкушая приятные сновидения.
Но наследник Валмонов не учел лишь одного: спать на пуховой перине после плотного ужина – это одно, совсем же другое – пытаться устроиться на жестком матрасе на голодный желудок. Живот сначала робко, а затем все более настойчиво заявлял свои права на колбасы, непременно хранящиеся в кладовых Лаик, а воображение рисовало запеченные перепелиные крылышки под чесночным соусом. Виконт перевернулся с правого бока на левый. Перед внутренним взглядом возник тушеный заяц с черносливом. Он маняще водил ушами и протягивал к голодному, запертому в комнате унару лапы, в каждой из которых держал по крупной черносливине. Марсель откинулся на спину, некоторое время изучал высокий потолок своей «кельи», сглотнул тягучую слюну, упрямо стиснул зубы и закрыл глаза. С улицы в комнату через окно впорхнула стая запеченных с сочными осенними яблоками уток и стала нарезать круги над виконтовской кроватью. Валме резко сел и потряс головой. То, что заснуть не удастся, он уже понял, и это наполняло его душу великой печалью, а желудок заставляло с невероятной силой стремиться в лаикские кладовые. Марсель вздохнул. В ближайшие сутки поесть ему не грозило, а значит, надо было любыми методами заглушить вопли пустого живота.
Спустив ноги на пол, юноша едва не подскочил от холода. Забравшись обратно на кровать, он чуток поразмыслил и пришел в восторг от настигшей его гениальной идеи. На деревянный карниз снаружи марселевской комнаты спланировал ворон. Какое-то время он крутил головой, чуть склоняя ее то на левый, то на правый бок, и, видать, пытался осмыслить открывшуюся ему картину. Наконец, ворон не выдержал и разразился оглушающим карканьем, заставив наследника Валмонов на секунду сбиться с темпа бега, но тотчас снова набрать скорость, ибо каменный пол был воистину ледяным. Пыхтящий виконт недовольно скосил на окно глаза и буркнул, рискуя сбить дыхание:
– Чтоб тебя Леворукий и все кошки его сожрали!
Птица снова зашлась карканьем, забила крыльями и внезапно опрокинулась назад, видимо, от хохота забыв, как летать. Марсель нарезал по комнате еще три круга, после чего, не сбавляя скорости, горным козлом вспрыгнул на кровать, в относительное тепло. Ступни ног покалывало от холода раскаленными иголочками, и Валме по уши замотался в стеганое одеяло. Живот некоторое время озадаченно молчал, виконт постепенно согревался, медленно подкрадывался сон. Но тут желудок, по-видимому, пришел в себя, и возопил с утроенной силой. Юноша с досадой заскрежетал зубами, в очередной раз расставаясь с надеждой отоспать упущенное время, и стал усиленно думать, чем же отвлечься от мыслей о сочной, нежной свининке в винной соусе… Помотав головой, Марсель угрюмо уставился на запертую дверь.
Когда ему было лет этак тринадцать, он умудрился сильно разгневать папеньку, по чистой, разумеется, случайности уничтожив клумбу с рассадой редчайшего сорта астр. Дражайший родитель так рассердился, что запер непочтительного сына в его комнате на целый день. Он не учел только того, что наследник заблаговременно успел припрятать тарелку с изумительно вкусным печеньем и томик сонетов Веннена. А потому был весьма разочарован, зайдя вечером к сыну и обнаружив того дрыхнущим в кресле с лежащей на груди раскрытой книжкой, а рядом – надгрызенный последний кусочек печенья и крошки от предыдущих двадцати. Увы, в Лаик возможности запастись провизией у виконта не было ни малейшей, зато был тот самый томик Веннена.
Воспрянув духом, Марсель, как был в ночном костюме, влез в сапоги и углубился в недра того самого сундука, сослужившего добрую службу нынче поутру. Изрядно потрепанная книжка была, наконец, извлечена на свет создателев1, и виконт плюхнулся на стул. Со свечами пришлось повозиться, юноша едва не спалил стол и свою рубашку заодно, но, в конечном итоге, унаровскую «келью» все же осветил свечной свет. Откинувшись на спинку подозрительно заскрипевшего стула, Валме с предвкушением углубился в сонеты Веннена.
Прошло около часа. Живот возмущался все сильнее, стихи приносили все меньше удовольствия, но тут внезапно об оконную раму что-то стукнуло. Погруженный в поэзию виконт подскочил на жалобно взвизгнувшем стуле, вскинул голову и с трудом удержался от желания протереть глаза. Прямо напротив его окна висел индюшачья нога. Марсель затряс головой, пытаясь понять, мерещится ли это ему на почве голода, или он умудрился все-таки заснуть. Пока Валме размышлял и анализировал, окороку надоело парить в воздухе, и он легонько стукнулся о стекло.
– Эй там, Марсель, ты что, спишь? – громким шепотом вопросила индюшатина, и виконт сорвался с места.
– Ах, милая, любимая, дорогая моя, ты пришла спасти меня от голодной смерти! – дергая за раму, приговаривал юноша. Окорок озадаченно помолчал, после чего осторожно поинтересовался:
– У тебя от голода помутнение рассудка произошло, да?
Виконт едва не свалился за окно. Выглянув наружу и  глянув вверх, он обнаружил торчащую из аналогичного окна этажом выше голову Иоганна-Йозефа. От сердца немного отлегло.
– Иоганн, это ты там? – страшным шепотом вопросил Марсель.
– Нет, это Арамона, – саркастично фыркнул однокорытник, индюшачья нога чуть подпрыгнула. Только теперь виконт разглядел веревку, которая ее опоясывала и которую, судя по всему, держал в руках Иоганн. – Твой обед, добытый нелегким трудом с опасностью для жизни и здоровья. Отвязывай, пока злобные и страшные лаикские призраки не утащили меня вместе с твоим окороком.
– Что за лаикские призраки? – поинтересовался Марсель, одновременно не забывая высвобождать индюшатину.
– Мишель за обедом байки травил, потом расскажу, – хмыкнул Иоганн-Йозеф, а у юноши враз исчезло желание слушать про призраков.
– Не стоит, я не интересуюсь мистическими сущностями, – вежливо отказался виконт, однокорытник сверху удивленно протянул:
– Мистически сущности? Где ты таких слов набрался, сьентифик ты наш?
– В библиотеке у папеньки много интересных книг, – сообщил Валме и затащил в комнату окорок. После чего высунулся и с чувством произнес: – Спасибо, ты спас меня от страшной и мучительной голодной смерти.
– Всегда пожалуйста, – усмехнулся Иоганн. – Я пошел, а то мне еще комнату для занятий арифметикой искать.
– Сочувствую, – вздохнул Марсель, и голова однокорытника втянулась в окно. Оглядев открывающийся из окна вид на лаикский парк, юноша тоже убрался внутрь и плотно прикрыл раму.
Вожделенная индюшатина лежала на столе на стопке бумаги и призывающее пахла. Виконт, подскочив к столу, тотчас вгрызся в мясо, рискуя оставить в окороке свои зубы. Рот наполнился слюной, индюшатина была плохо жующейся, холодной и непередаваемо вкусной, а главное, в чем было ее неоспоримое преимущество перед недавно парившими по комнате запеченными утками, – настоящей.
Прожевав, Марсель немного подумал и с чувством продекламировал:
– Твоя ль вина, что милый образ твой Не позволяет мне сомкнуть ресницы И, стоя у меня над головой, Тяжелым векам не дает закрыться?2
На пару секунд виконт обалдел от своего поэтического таланта, после чего взял окорок в зубы, схватил перо, звякнула чернильница. Отбросив в сторону покрытый жирными пятнами от индюшатины, испорченный лист, Валме придвинул к себе чистый пергамент и поспешно записал внезапно нахлынувшие строки. Еда, упавшая в желудок, явно благотворно сказалась на его поэтических способностях.
То и дело вгрызаясь в индюшачий окорок, Марсель быстро записывал возникающие в голове слова, которые обещали сложиться в недурной сонет. Периодически он забывал, в какой руке у него индюшатина, а в какой перо, и вместо мяса обгладывал перья, но какое, в сущности, это имело значение пред нахлынувшим поэтическим шквалом?
Минуло уже около получаса, Валме как раз догрызал окорок и исписывал третью страницу кряду, когда в двери заскрежетал замок. Виконт замер, как сидел – с почти обглоданной костью в левой руке и с пером в правой. С трудом проглотив застрявший в горле кусок мяса, Марсель стал судорожно думать, куда спрятать индюшачью ногу, а куда – сонеты. На стол полетело перо, под стол отправились исписанные листы, а куда девать окорок юноша никак не мог придумать. Можно было на него сесть, но портить свои чудесные шелковые штаны! Нет уж, увольте, на такие жертвы он пойти не мог. В конце концов, наследник Валмонов не придумал ничего лучшего, чем просто завести руку за спину.
Дверь наконец-то сумели открыть, кто-то зазвенел ключами, а в комнату вплыл уже известный виконту лаикский олларианец. Наткнувшись взглядом на растрепанного Марселя в шелковом ночном костюме, в унарских сапогах и с приличествующим случаю скорбным выражением лица, клирик запнулся на ровном месте, с трудом удержал равновесие и уставился на горящие свечи. Валме не хлопнул себя по лбу исключительно благодаря фамильной валмоновской выдержке. Но как же он мог забыть загасить фитильки?! Что ж, в случае чего, он будет отрицать все и даже больше.
– Сын мой, – пробормотал олларианец, – да пребудет с тобой Создатель.
Марсель приложил к губам правую руку и склонил голову, восхваляя Франциска Первого за то, что ритуалы олларианства по большей части были эсператистскими, только наоборот. Прикладывать к губам обглоданную индюшачью ногу, буде в Талиге в ходу эсператизм, было бы как-то грешно перед Создателем и неудобно перед клириком и Иоганном-Йозефом.
– Вижу я, что с должным смирением ты переносишь сие справедливое наказание, – в голосе олларианца было откровенное сомнение, и Марсель поспешно покаянно склонил голову, судорожно думая, как бы понезаметней запихнуть окорок под стол, в компанию к сонетам. – Осознал ли ты урок, который преподал тебе господин Арамона?
– Осознал, святой отец, – тяжело вздохнул юноша.
– Готов ли ты соблюдать законы, как поклялся?
– Готов, святой отец, – ой как готов, прямо как поросенок в печи готов. Виконт почувствовал, что левая рука начала затекать от неподвижного положения, и осторожно ею пошевелил. Клирик задумчиво пожевал губами, внезапно напомнив папеньку, оглянулся на дверь и сделал шаг к Валме, отчего тот с трудом сдержался, чтоб не отшатнуться.
– Сын мой, – до странности мягко произнес олларианец, – понимаю я, что в твои годы хочется развлечений и питательной еды. Лаик сумрачен и тосклив, вовсе не то это место, где желает находиться твоя молодая душа. Но подумай ты о своем почтенном батюшке. Хочешь ли ты опозорить его и фамилию вашу? Своим нежеланием следовать тому, о чем ты поклялся, ты бросаешь тень на репутацию своего дома. Скажи мне, сын мой, будут ли довольны батюшка твой и матушка твоя, узнав, что наследник их – клятвопреступник? Подумай и ответь мне, сын мой.
Марсель вздохнул, на сей раз без всякого притворства. Нравоучения он не терпел с малых лет, но что-то в словах олларианца оставило на душе неприятный осадок. И впрямь, что скажет папенька, если ему сообщат? То, что виконт всячески измывается над господином свином, графа Валмона вряд ли расстроит. Помнится, дражайший родитель как-то поделился парой историй из своей бурной молодости. А вот если он узнает о том, что почтительный сын отказался одевать форму, положенную по уставу, из-за того, что ему не приглянулся покрой… В конце концов, виконт Валме не прикажет долго жить, если на каких-то полгода сменит свой изумительный камзол персикового цвета на унарскую куртку. Огорчать папеньку неприятно, хотя бы потому, что в глубине души Марселю очень хотелось, чтоб однажды господин граф стал им гордиться.
– Вы правы, святой отец, – тяжело вздохнул наследник Валмонов. – Мое внешний вид и впрямь был неподобающим. Завтра же я явлюсь на завтрак в форме, положенной по уставу. Слово Валмона!
– Я надеюсь, сын мой, – кивнул светловолосой головой олларианец. – И сегодня же посети цирюльника.
Лицо Марселя исказила настоящая мука, клирик нахмурился.
– Сын мой, что значат волосы пред добрым именем фамилии твоей? Ты же не желаешь, чтобы батюшка твой огорчился, узнав об этом?
– Нет-нет, – замотал головой виконт, – я все понял, осознал и каюсь. Пусть меня Закатные твари сожрут, если я вру, – самоотверженно заявил Валме и подумал, что надо бы написать завещание. Так, на всякий случай.
– Я верю тебе, сын мой. Будет по сему. – Клирик кивнул и развернулся к двери. Уже на пороге он повернул голову и внезапно хитро усмехнулся:
– Сын мой, избавься ты от этой кости, ибо друзьям твоим потом отвечать надо будет за хищение провизии из трапезной, – и вышел, оставив обалдевшего Марселя так и стоять посреди комнаты.

К сожалению, дальнейшего продолжения этой истории я не нашла на форуме...

[Dama]

Мне очень нравится Валентин, фанфики про него тоже прочитала с удовольствием и переживанием за этого невероятного Зарразу.

Да, они мне тоже очень нравятся.

А есть ещё про него у эрэа Alarven?

Если и есть, я пока не нашла. Но всё возможно...

А вот про ещё одного моего любимчика от эрэа lady_may
НЕОСВЕЩЕННЫЕ ПОДРОБНОСТИ ИЗ ЖИЗНИ МАРСЕЛЯ ВАЛМЕ

...или СТРАДАНИЯ ЮНОГО ВАЛМОНА В ЖЕРЕБЯЧЬЕМ ЗАГОНЕ.

Жаль, что не закончено - вещица очень славная.

[Akjhtywbz22]

Мне очень нравится стихотворение эрэа Yaga (оно есть в соседней теме самой эрэа, но пусть и тут будет - украшает ).
Письмо Франческе

Дельфиниум синий сметает преграды.
Цветы водопадом к ногам твоим пали.
На мать ты похожа! Другую не надо!
И два человека вдруг близкими стали.

Прекрасные ночи. Мир полон надежды.
И вот, наконец, совершенное счастье:
Ты долго молчала, пред самым отъездом
Уже… получил от тебя я согласье.

Мы, бывшие вместе, не знали сомненья.
Сердца в унисон наши рядом стучали.
Я так благодарен за это решенье.
Конечно, не зря мне согласие дали!

Потом закружили иные дороги,
Война и заботы довольно простые.
Другие надежды. Другие тревоги.
И, кажется, чувства вдруг стали другие.

Нет, не было счастье моё эфемерно.
И дело совсем не в большом расстоянии.
Любовь высока и настолько безмерна,
Что я испугался её увяданья.

Мы вместе достигли во всём идеала.
И, кажется, не к чему больше стремиться.
Любовь на высотах таких обитала,
С которых упасть – это значит разбиться.

Но, может, пусты все мои измышленья,
Рассыплются прахом, когда тебя встречу.
И глупые мысли, и отблеск сомненья
Твой взгляд, драгоценный как прежде, излечит…

Не мог написать я словами чужими.
Сейчас всё сложилось открыто и честно.
Сметает преграды дельфиниум синий,
Которому с красным быть рядом уместно.

Простишь ли? Забудешь? Не ты виновата.
Но я рассказал о причине молчанья.
Хочу быть твоим. Не сейчас, а когда-то.
Пока же война запрещает желанья.

[Красный Волк]

И снова - огромное и самое-самое сердечное спасибо всем форумчанам, пополняющим эту тему . Что-то с неимоверным удовольствием перечитала снова, а с чем-то - не менее великолепным - познакомилась, к своему стыду, впервые. В том числе, с фанфиками эрэа Alarven о Валентине - просто низкий поклон Вам за то, что выложили их здесь, эрэа Dama!
И - еще одно стихотворение от эрэа Yaga. О героях, которые у меня - тоже в числе любимых.

Букет иммортелей

Золотые иммортели вам милее пышной розы…
Не кололи, не жалели, не несли в себе угрозы.
Роза так недолговечна. Жизнь уходит с лепестками.
Красота, увы, беспечна. Но надёжность будет с вами,
Чувств тепло, сердец открытость, что не поняты другими.
Горе прежнее забыто за цветами золотыми.
Иммортель - дорога к сердцу, что любило и теряло.
Неожиданное скерцо заиграло. Заиграло.
И опять весна вернулась. Не страшна теперь и осень.
Что растоптано, проснулось. Иммортели в вазе, восемь…
Иммортели золотые щедрым солнышком согреты.
Две дороги непростые вас с собой уводят в лето.
9. 06. 2017

[Dama]

Эрэа Кролик в яблоках

   СТЕНАНИЯ ПОКЛОННИЦЫ

Ну всё - начинаю я снова страдать:
Я книжку прочла -что же дальше читать?!
Скучаю безумно я по соберано -
Снова открылась старая рана...
Ну как же скажи, победить моё горе?!
Скорее бы в отпуск - поеду на море...
Но разве поможет мне та же Анапа?!
Я книгу хочу, во имя Астрапа!!!
Давно не исполнена я благодати,
Но жизнь и покой мой - на совести Gatty...
Когда всё достало - я не шучу -
"Твою кавалерию!" - сразу кричу.
Молния в небе - шепчу я соседу:
"То светлый знак, предвещает победу"...
Совсем шизанулась - и это заметно!
Да ну к Леворукому всех... Против ветра!!! 
28.05.2007


     Эр Модо
   
   ПЕСЕНКА АЛЬДО

Агарисские нищие и вдовушки разумные,
Трактиры нечестивые, франимское вино,
Сакаци зелень пышная, поля сражений шумные -
Судьба моя короною увенчана земной.
Обучен фехтованию значительнейшим мастером,
Способен к обращению с любыми лошадьми.
Я с детства предназначен был, к Олларову несчастию,
И чуять направление, и управлять людьми.

За мной - мечи и шпаги, звон золотых монет,
Остатки древней магии да роль в чужой войне.
Мне б до Излома высидеть, а прочее - пустяк,
Что не простит Создатель мне - то Четверо простят.

Окрашен белым с золотом дворец, людьми запруженный,
Послы, гимнеты, дамы предо мной предстать спешат.
Улыбка, внешность, молодость, они - мое оружие,
Еще походка с голосом и тысячи солдат.
А вот и Повелители, один глядит замученно,
Второй - как рыба, холоден, а третий ждет чудес.
Мне их еще с собой вести тропой давно заученной
В Гальтару - лезть под землю, чтоб добраться до небес.

За мной - мечи и шпаги, звон золотых монет,
Остатки древней магии да роль в чужой войне.
Мне б до Излома высидеть, а прочее - пустяк,
Что не простит Создатель мне - то Четверо простят.

Поймет любая девушка, где вкусно и где весело,
Поймет любой мужчина, с кем тут золото и власть.
Мне только бы вписаться в династическое месиво,
Поможет мне Елена в том - мне б только к ней попасть!
Эх, жаль, что не поможет тут гайифская протекция...
Но вот и дверь распахнута - то Алву к нам ведут.
Стоят столбом эории, гимнеты и гуэции...
Расселись, Повелители - мы начинаем Суд!

За мной - мечи и шпаги, звон золотых монет,
Остатки древней магии да роль в чужой войне.
Мне б до Излома высидеть, а прочее - пустяк,
Что не простит Создатель мне - то Четверо простят.
7.06.2007


     Эрэа Leana
   
   ВЕСЕННЕЕ И СЛЕГКА ТОСКЛИВОЕ НАСТРОЕНИЕ
   
Как водится, это больше ИМХА "по мотивам", нежели конкретное посвящение, но один из этих мотивов был определяющим. Автор.

Прости меня, брат. Я, наверное, болен
Безмолвием струн и усталостью нервов.
Свеча догорает, в вине привкус соли,
Бокал не пустеет: последний ли, первый...
Не слушая сердце, чей стук все тревожней,
Я снова учусь любоваться рассветом
У неба в плену. Я маляр, не художник,
Но я иногда забываю об этом.

Пойми меня, брат. Я владею собою,
Порой даже лучше, чем мне бы хотелось.
Рискуя рассудком, душой, головою,
Я делаю это до боли умело.
Мой счет перед смертью оплачен. С излишком.
Отсрочка? Кто знает, но вряд ли победа.
Я брежу весной. Как дурак. Как мальчишка.
Но я не встречал еще сладостней бреда.

Не бойся, мой брат, это тоже проходит:
Не время, так что-то другое излечит.
Я вновь буду весел, опасен, свободен,
Небрежно жесток и почти безупречен.
Клинок не предаст, сталь не знает сомнений,
Но кто-то из нас будет сломан однажды...
За окнами пахнет дождем и сиренью.
Сейчас для меня только это и важно.

Ответь же мне, брат...
12.05.2009

[Akjhtywbz22]

Эрэа Гела
Остаться собой. Алва.                                                 
                                            Против ветра...
Бокал разлетелся в пальцах,
С кровью смешав вино.
Как сложно собой остаться -
Себе изменить не дано.

В огне каминном дробятся
Тени победных войню
Как сложно собой остаться,
Ввязавшись в неправый бой.

Камень в кольце, искрятся
Блики, скрывая яд.
Как сложно собой остаться,
Бросив взгляд в близкий ад.

Струны гитар истончатся,
В сапфире проглянет тень.
Как сложно собой остаться,
Встречая последний день.

В судный день величавый
Презренье разлить над толпой -
Мое последнее право...
Как просто остаться собой!

Дик Окделл. Несвоевременные мысли.
Черное, белое, подлость и честь,
Истины звон и шипение врак,
Неоспоримо право на месть…
Святой Алан, что же не так?

Отблеск камина,  темный бокал,
Струны и сердце бьются не в такт,
Один Четверых под знамена призвал…
Святой Алан, что же не так?

Тверд и незыблем – выполнен долг,
Плачу по счетам – ухожу во мрак.
Взвыть на луну, как затравленный волк…
Святой Алан, что же не так?

Сломан, как палка, последний Круг,
И кредитором стал личный враг.
Сколько зависит от глупого «вдруг!»
Святой Алан, что же не так?

Право на силу дает только кровь,
Это поймет и набитый дурак.
К великим свершениям душу готовь!
… Эр Рокэ, да что же не так?!

Выбор. Робер.
Улыбка, взгляд в небо, прыжок в седло,
Огненным сердцем взмывает лист.
Время делать выбор пришло,
А так ли ты пред собою чист?

Кровь льется цвета старинных вин,
Дождь - цвета "Слез" девиц или вдов.
Ты на пороге стоишь один,
И кончилось время высоких слов.

Не вечно молчать, занесен топор,
Облако в небе копытом бьет.
Сегодня выносишь себе приговор,
Ошибкам своим открываешь счет.

Алая перевязь рассекла
Жизнь на две части - еще и уже.
Честь, дом, свобода - остыла зола,
Вспыхнет Закат навстречу душе.

Клинком салютуют ушедшим вслед,
Выстрелом в спину прикончат тебя.
Нет впереди долгих старческих лет,
Чтоб о прощенье грехов умолять.

А ты виновных искать не привык.
Времени голос - надсадный визг.
Все, что осталось от жизни - миг:
Улыбка, взгляд в небо, упавший лист.

Дорога. Матильда.
Глухо и дробно копыта стучат.
Юность костром прогорела в Алати.
Снова навешивать царственный взгляд,
Втискивать душу в придворное платье.

Если бы только ты был посмелей,
Или хотя бы не так благороден…
Зимние остовы сжатых полей
Напоминают назло о свободе.

Скачка сквозь яростный листьев пожар,
Словно за дикой Осенней Охотой,
Что не прикинет по деньгам товар,
Не заведет на гнилое болото.

Шад не спроста мне дарил пистолет,
Каждый ызарг получил бы по пуле!
Вот прикажу повернуть на рассвет…
Гица, кого вы сейчас обманули?...

Лезу, как курица в супный котел,
Только что перья сама общипала.
Думаешь, внучек, один ты хитер,
Сможешь стянуть на себя одеяло?

Сунуть в мешок, как дурного щенка,
И утащить тебя с трона, и точка.
Твою кавалерию, снова река…
Не балуй! Ну и хитрюга ты, Бочка!

Касера горчит. А ну, крепче целуй,
Вдовам окно открывать не годится.
…Не выйдет из Лаци придворный холуй,
Как королевой не стать его гици.

Карета, болонка, скамейка для ног…
Ну, вы бы арфу еще притащили!
Святой – и тот выдержать вряд ли бы смог..
Стоять! Их высочество просто шутили.

Кто же налил на подушки духи?
Вот уж воистину, черная месса.
«Порох держите рядом сухим
И будьте сильны. Улыбайтесь, принцесса».

 Апрель 2007 года

[Красный Волк]

Эрэа Nepenthe
Сказка про Закатную Тварь и летний отдых

   Жила-была Закатная Тварь. Жила себе и была, и, как положено каждой порядочной Закатной Твари, людей дурачила. Тварь свою работу любила так сильно, что по всей округе слыла неисправимым трудоголиком, но поделать с собой ничего не могла – иногда даже от платы отказывалась, лишь бы удалось пакость провернуть. «Из любви к искусству,» - объясняла она своим подругам, но те лишь обменивались понимающими взглядами и молча жалели её.
   Но работа у тварей – не сахар. Допрыгалась Тварь по развилкам, перекрёсткам и прочим дурным местам, что однажды сослепу и от усталости попыталась заговорить с деревом. Дерево не ответило. Опечалилась Тварь и решила, что пора бы внять настойчивым советам подруг и отправиться на отдых.
   Шла она шестнадцать дней и шестнадцать ночей (ехать не могла, так как лошади её боялись), останавливаясь в разных городах, но нигде ей не хотелось оставаться. А как-то раз, решив поспать немного в тени большого испещрённого надписями серого камня, Тварь едва не окаменела сама – такой тоской и злобой от него разило.
   Но вот одним ясным солнечным днём вышла Тварь на большой – до самого горизонта – луг. Где-то рядом шумело невидимое море, укрытое скалами от чужих глаз, пьянящий запах цветов кружил голову, а в пронзительно голубом небе резвились птицы. Посмотрела Тварь на всю эту благодать да и плюхнулась в траву прямо там, где стояла. «Вот это по мне!» - думала она, нежась в ласковых лучах солнца, - «Уж теперь отдохну как следует, а потом горы сверну!»
   К полудню Тварь так разморило на солнышке, что она задремала. «Кхм-кхм!» - раздалось у самого уха. Тварь приоткрыла один глаз, но никого не увидела и подумала, что голос ей пригрезился. «Эй!» - снова крикнул кто-то невидимый прямо в ухо, - «Я знаю, кто ты.» Тут уж стало не до сна и Тварь вскочила, воскликнув: «Кто ты и как тебе удалось от меня спрятаться?» Что-то твёрдое и колючее ткнулось ей в ногу и Тварь недовольно вскрикнула: «Ай!»
   «Аай!» - передразнил Огурец (а это был именно он). «Ты – Закатная Тварь, верно?» «Да,» - ответила Тварь, думая про себя, что спать на солнце всё же не стоило. «Так вот,» - продолжал Огурец, - «я хочу вырасти самым большим и колючим, и чтоб у меня непременно был красивый цветок. Красный!»
   «Экий ты, Огурец... ам-би-ци-ёз-ный,» - вспомнила Тварь одно труднопроизносимое, но меткое человеческое слово, - «А я-то здесь при чём?» Но Огурец был ещё и целеустремлённым, так что подобная грубость его не смутила. Будь иначе, разве смог бы он, будучи ещё маленьким семечком, добраться сюда с человеческого огорода? «Ты исполняешь людские желания. А чем мы, растения, хуже?»
   «Ну нет, Огурец,» - сказала Тварь, - «с людей я плату беру. А с тебя что взять? Колючки? Не пойдёт так дело. И вообще, в отпуске я. Понятно?»
   Огурец, даром что колючий, был очень ранимым растением. Обиделся он на Тварь и принялся дуться. Дулся, пыжился, да так сильно, что лопнул, забрызгав всё вокруг жгучим едким соком. «Ай,» - сказала Тварь, счищая с себя огуречную слизь. И тут раздражение на её лице (или морде?) сменилось тем самым выражением, с которым она замышляла наилучшие свои пакости.
   Как ей удалось за свой короткий отпуск весь луг засадить огурцами – про то никому не известно. Сделала Тварь и так, чтобы они росли большими и колючими. Только красных цветов им не дала, но взамен наделила их свойством взрываться, когда созреют. А по возвращении из отпуска Тварь советовала посетить это место всем своим знакомым людям и нелюдям...   
2.06.2015 

[Dama]

   Эрэа  Alarven

   СЕКРЕТ СЭЛЬ.

- Сэль, - Герард, рэй Кальперадо, с решительным видом вырос на пороге сестренкиной комнаты.
- Да, Герард, - кротко отозвалась Селина, поднимая прелестную головку от вышивания серебристых цветов. Вряд ли на шелке другой узор. За время отсутствия Герарда сестра окончательно разлюбила розы и теперь вышивала только серебром. Цветы, птиц и лошадей. И алым – ягоды.
В последнее время состояние Сэль нравилось ее старшему брату все меньше. Конечно, лучше бы с погрустневшей девочкой поговорила маменька… но мать ничуть не меньше  страдает по Айрис Окделл и другим надорцам. И, кроме того, не знает секрета Селины. А Сэль влюблена. И если, кроме брата, некому сказать ей, что иногда чувства безнадежны – значит, это должен сделать брат. Даже если Селина обидится… Даже если потом с ним месяца три не будет разговаривать…
При последней мысли Герард грустно вздохнул. Больше всего на свете теньент Кальперадо боялся двух вещей: расстроить монсеньора и обидеть родных. И что же ему теперь делать? Леворукий, он должен сказать!
Герард тяжело плюхнулся на софу, избегая взгляда кротких голубых глаз. Он обязан объяснить Селине, что если бы Рокэ Алва захотел обратить внимание на девицу Арамона – он уже сделал бы это. Нет – значит, нет.
- Сэль, мы должны поговорить!
- Конечно, Герард. Что ты хотел мне рассказать?
- Не рассказать, а… - она решила, что брат пришел к ней делиться собственными личными секретами! Да, когда-то так оно и было, но теперь… Проклятье, насколько легче было в бою! – Сэль, я понимаю, что с тобой происходит… - Герард мучительно покраснел, еще более мучительно подбирая слова. - Я… я догадался!.. Сэль, он не любит тебя!..
- Я знаю… - грустно вздохнула Селина, откладывая свое вечное вышивание, - я уже все поняла…
- Тогда ты понимаешь, что если бы он захотел сделать тебе предложение…
- Уже сделал бы, знаю.
Герард облегченно вздохнул, на плечах стало полегче на пол-горы. Все-таки сестренка у него – умница!
- Все было зря, Герард, - с невыносимой тоской прошептала Сэль, а только что рухнувшие пол-горы полезли обратно к нему на плечи. – Он только делал вид, что я ему нравлюсь! А я так глупа, что могла и перепутать…
- Ты не глупа! – возразил Герард, совсем смутившись. Монсеньор делал вид, что Селина ему нравится? Монсеньор?! Перепутать вежливость с симпатией юная девица, конечно, могла, но Алва же и видел-то ее всего раз пять мельком и никогда – наедине. Это с маменькой он не раз беседовал, а Сэль едва замечал, и она всегда об этом знала…
- Селина! – в комнату заглянула хозяйка дома. Она же новоявленная графиня Крединьи, она же бабушка Герарда и Сэль. – Селина, к тебе кавалер Левфож.
Сэль птицей взлетела с места, заметалась по комнате. Еще бы, ей сейчас точно не до кавалеров! Потому что монсеньор…
- Герард, выйди! – бабушка, цепко ухватив его хрупкой лапкой за локоть, ловко выволокла юношу за дверь, - девице нужно привести себя в порядок перед приходом жениха!
- Жениха?! Какого жениха?! – ошалел Герард, пялясь то на бабушку, то на розовых голубков за ее по-девичьи прямой спиной. На новеньком гобелене, который еще позавчера здесь не висел. - У Сэль нет жениха! – про монсеньора говорить нельзя, к тому же и он Селине – не жених.
- Будущего, Герард. Сэль ждет его предложения уже больше недели, а тут Рауля его монсеньор герцог Эпинэ неожиданно отослал с поручением по каким-то их скучным армейским делам. Кавалер Левфож даже не успел предупредить бедную девочку. Но теперь он вернулся, на коленях вымолит прощение – и пусть только попробует не на коленях, я немедленно обращусь к господину графу… к моему супругу, ибо я – теперь графиня, как с самого начала и должно было произойти, - бабуля с достоинством обвела взглядом свой новый дом  - он же особняк графов Крединьи, Уже частично отделанный под ее вкусы.
- Бабушка, ты говорила про жениха Селины! – очень вежливо напомнил Герард, хотя внутри у него все кипело от волнения.
- Ты бы знал про Рауля, если бы почаще бывал дома, - подпустила ехидную шпильку любящая бабуля, - ты настолько не видишь дальше собственного носа, что даже не заметил: твоя сестра влюблена!
Так Сэль не любит монсеньора… больше не любит. Любит, но не монсеньора… Какой-то Левфож занял его место… Нет, не какой-то… капитан Левфож, герой войны… и все равно – кто он против Первого  Маршала Талига?! Как Сэль могла?! Воистину, кто поймет женское сердце?!
- Я должен присутствовать при их разговоре! – встрепенулся Герард. Может, еще не все потеряно? – Им нельзя быть наедине, я как брат…
- Да стой уж… брат! – уже больше не сдерживала ехидства бабушка, - пусть люди хоть немного без посторонних ушей поговорят.
И с достоинством удалилась, колыхая пышными «графскими» юбками. Оставив растерянного Герарда стоять с раскрытым ртом.

Аглая Кредон… то есть – уже Крединьи, не зря торопилась. Комната, где Рауль будет объясняться в любви Селине, прослушивалась аж из двух мест. Одно из них уже наверняка заняла Лу… а второе – поудобнее! – просто идеально подходит для хозяйки дома. Там даже пуфик заранее положен – не стоять же, в ее-то возрасте!
Поудобнее подхватив пышные юбки графиня - теперь уже графиня, наконец-то на своем законном месте! – почтенная дама поспешила «на пост». Бдительно стеречь внучку!
24 Февраля 2009 года


      ЖИЗНЬ ПРОДОЛЖАЕТСЯ

Котик уже привычно грустен. Его неразделенная страсть к Эвро длится что-то неприлично долго – люди не так постоянны в своих чувствах. Впрочем, не неразделенная, а… как бы получше выразиться – неосуществленная, скажем так. Забавно, что подобное случается не только с варастийскими волкодавами – кто бы говорил, да не некий дворянин, сжигающий в камине одно за другим письма к Франческе Скварца.
Марсель отхлебнул вина, еще раз взглянул в грустные собачьи глаза. Не так страшно, что умеют любить Котики, хуже – что не умеют некоторые люди. Намного хуже.
Папенькино письмо по-прежнему валяется на столе. Ждет ответа. Который будет. Чуть позже. Когда Марсель хотя бы наполовину напьется.
Бутылки две любимой «Змеиной Крови» - и восстановленный в правах наследник фамилии Валмон, сохранивший для комплекта еще и титул графа Ченизу, бодро настрочит папеньке длинное и витиеватое письмо. Сильнее своих любимых сыров отец любит только признание своих же заслуг. И на этот раз он опять постарался на славу – и в очередной раз в интересах Талига! И заодно - Ургота.
Карл Оллар слишком молод, чтобы устраивать ему свадьбы – да еще и с невестой, почти годящейся мальчишке в матери. Остаются Повелители. Но за несчастного – да, теперь его можно только пожалеть! – Окделла (пусть и прощенного) пойдет теперь разве что девица Манрик. Как дочь государственного преступника (еще даже не прощенного), которой на лучшую партию теперь рассчитывать не приходится. Ее папенька замахнулся на Фердинанда… чем выше взлетаешь, тем ниже падение – это закон жизни. Особенно если еще и летать не научился.
Робер Эпинэ… Этот никогда не женится по расчету – даже по государственному. Помолвки с девицей Окделл ему хватит, чтобы страдать от угрызений совести до конца его дней… Жаль, что вместо девицы не отправился к Создателю ее братец… но справедливости в Кэртиане отродясь не было.
Остается Валентин Придд. Ледяная статуя, интриган и потомок интриганов. В какой-то момент Марсель даже засомневался, что герб определяет характер. Спруты никогда не внушали Марселю доверия, но Валентин показался ему, как бы выразился Алва? «Не таким скользким, как другие».  И зря. Сын Вальтера Придда вовремя переметнулся обратно к Олларам, раньше всех разглядев в Ракане временщика. Герцог Валентин Придд. Генерал в двадцать лет. Герой и кавалер нескольких орденов. Так и оставшийся бесчувственной ледяной статуей.
Даже если юный Придд и носил прежде маску – теперь она приросла к его лицу. И этому куску льда – Елену?! Марсель едва преодолел желание двинуть кулаком по ни в чем не повинному столу. Прямо по папенькиному самодовольному письму. Даже если граф Валмон преувеличивает свои заслуги, и его роль в этой истории невелика. Даже если обстряпал все это непосредственно Лионель Савиньяк непосредственно с Фомой Урготским, у которых двоих вместе взятых человеческих чувств на одного бергера не хватит.
Валентин Придд и Елена Урготская Ласточка! Она любила Алву… Айрис Окделл тоже любила. Одна из них едва не стала женой Повелителя Молний, вторую еще до исхода этого года свяжут с замороженным Повелителем ледяных Волн.
Девиц из знатных семей и прежде часто выдавали замуж, исходя лишь из родительской воли. Не всем быть Октавиями. Но Елена - слишком хороша, чтобы стать всего лишь разменной монетой в чужой игре. Создатель… да для этого слишком хороша даже Пиончик Юлия!
А хуже всего, что Марсель знал -  ничего не изменить. Он – никто Елене Урготской, чтобы хоть как-то повлиять на ее судьбу. Еще до осени старшая дочь Фомы займет кресло покойной Ангелики Гогенлоэ. Серый особняк со спрутами на воротах – склеп, полный молчаливых слуг… и Елена!
Они победили. Кэртиана уцелела и Талиг – тоже. Жизнь продолжается. Обычная, полная знакомых несправедливостей жизнь.
16 Января 2009 года       

[Dama]

    Эрэа Yaga

    ПОСЛЕДНИЙ БОЙ МОРО

Я ждал давно. Я ждал его.
Ждал Человека моего.
И я другого никого не брал на спину.
Но день настал. Пришел другой.
И это Враг. И вот мой бой.
Врагу не справиться со мной! Его я скину!
И пусть мой рот железо рвет.
Не подчинит. Он упадет.
Я растопчу! Я разорву его на части!
Свеча! Лансада! Не упал.
Он на спине. Как он достал!
Но все равно. Я знал. Я знал: он в моей власти!
Не победить я не могу!
И смерть ему! И смерть Врагу
Я призову. Я принесу любой ценою.
Ага, отвлекся. Он - мой Враг!
Сам виноват. Пусть будет так.
Он для меня большой червяк, что под спиною.
И я упал. И он лежит.
Он от меня не убежит.
Пусть каждый нерв во мне дрожит. Ура! Свобода!
Еще какой-то на пути.
Не остановит. В грязь лети!
Как блохи скачут впереди. И все уроды!
Я ждал давно. Я ждал его.
Ждал Человека моего.
Но не дождался. Ничего. Он все узнает.
Последний день его я ждал.
Я знал, как будет все. Я знал.
Но почему-то я упал. День угасает.
24.11.2009

  МЕСТЬ ОСКОРБЛЁННОГО КОТИКА

Нет, я ему, как другу доверял.
А что в ответ он сотворил со мною?
Я половину шерсти потерял.
Сейчас от огорчения завою.
Остатки вымыл, расчесал, завил,
Побрызгал туалетною водою...
Нет, я же псом вполне красивым был.
Теперь, о ужас, чудище какое!
Повесил ленту с бляхой золотой.
Мне даже имя заменил, однако...
Я, бывший Котик драный и худой,
Стал Готти, его львиною собакой.
Коварство я такое не прощу.
Хоть пряники дает, не забываю
И, как умею, так ему и мщу
И в будуаре Марианны лаю.
А то и вовсе, бес ему в ребро,
Пойду женюсь на душечке Эвро. 
28.11.2009


          КОКЕТКА МИЛАЯ ЭВРО 

Ах, Готти, Вы такой высокий и красивый!
В смущенье прихожу, когда я вижу Вас.
И как Судьба порой бывает справедлива...
Хозяева встречаются у нас.
Ах, мне бальзам для сердца эти встречи.
Когда я вижу Вас, я думаю о том...
Нет, лучше промолчу. Ведь эдакие речи
Девицам не к лицу. Не говорят их днем.
Но думать и мечтать никто не запрещает.
А облик милый Ваш - услада для очей.
От Вашего хвоста сердечко мое тает
И, вместе с тем, колотится быстрей.
Ах, Готти, Вы мой принц. В такого не влюбиться...
Да это просто льдышкою иль камнем надо стать!
Что говорите Вы? Желаете жениться?
Вот с этим Вам, мой друг, придется подождать.
30.11.2009

     СОВЕТ НА КОНЮШНЕ.

Конюшня при особняке Эпине в Олларии. Кончается 24-ый день Весенних Молний 400 года К.С. (ночь). Лошади спят. Стойло красавца Дракко. У ноги жеребца появляется седой крыс. Ловко и быстро карабкается по ноге, устремляясь к шее.

Клемент (устроившись в гриве жеребца, решительно будит его)
Мой Человек (ну, да и твой Он, Дракко)
Сегодня снова видел страшный сон.

Дракко (меланхолично)
А сны Его - всегда сплошная бяка.

Клемент (с ноткой испуга в голосе)
Он видел, как стреляет в Моро Он.

Дракко (рассудительно)
Да, застрелить коня во сне - паршиво.
Тем более что было наяву.

Клемент (выразительно)
Мой Человек - ужасно справедливый.
Ну, ладно, Наш. Пусть будет по сему!
Другому клялся сохранить Он Моро.
И, видишь, что случайно сотворил!
Спасать Его нам надо от позора.

Дракко (взволнованно)
И я! И я! И я так говорил!
Да только как спасти? Подай идейку,
Мой серый друг, ведь ты весьма умен.
В любой конюшне сыщешь ты лазейку.
Не зря же ты Клементом заклеймен!

Клемент (деловито)
Ну, Нашему прощаю даже это.
Плохое имя, но давал любя.
Пришел сегодня я просить совета,
Приму любую помощь от тебя.
Я думаю, что мы найдем замену
Тому уже погибшему коню.
А, значит, Дракко - выход твой на сцену:
Ты предлагай мне перечень, меню...

Дракко (удивленно)
Чего-чего? Премудро изрекаешь.

Клемент (слегка раздраженно)
Перечисляй коней мне и кобыл,
С которыми совместно обитаешь.

Дракко
Вот сразу бы про то и говорил.
(мечтательно)
Тут есть одна лошадка - крошка Сона...
(заметно волнуясь)
Но я ее Другому не отдам!
Мне самому мила ее персона.
Она на днях, на днях попала к нам.

Клемент (проницательно)
Да ты влюблен, приятель, вижу, вижу.
(огорченно)
И Человек Мой (Наш, прости) влюблен.
И вечно к Ней уходит, ненавижу...
Там две собаки. Плохо выбрал Он.
С Ним у меня всегда одни заботы!
Давай же, Дракко, называй коней!

Дракко (меланхолично)
Их тут две сотни - из драгунской роты.

Клемент (деловито)
Не надо ротных. Нужно повидней.
Другой ведь тоже Маршал, даже Первый.
Его простецкий конь не привлечет.
А слишком гордый - изойдет на нервы.

Дракко (постепенно увлекаясь)
Как Моро-то, они наперечет.
В конюшне нашей я таких не знаю.
Нескромным будет предложить себя?
(тут до него начинает доходить)
Но так я тоже Сону потеряю.

Клемент
А Человека?

Дракко (с раскаянием)
Да... увлекся я.
Еще стоит один здесь мерин сивый.
Ему возможно доверять кобыл.
Собою тоже ничего, красивый.
Да и про нервы он давно забыл.

Клемент (очень деловито)
Достоинства немалые, однако.
Не слеп? Не глух? С зубами? Не хромой?
Что мне ответишь, друг любезный Дракко?

Дракко (задумчиво)
Да все в порядке с ним, Клементик мой.

Клемент (удовлетворенно)
Ну, слава Крысьей Матери, нашли мы
Достойного Другого скакуна.
Мысль Человеку дать необходимо.
И тут помочь мне голова должна.

Дракко (вопросительно-уверенно)
Ты с этим справишься?

Клемент (довольный собой)
Да так, чуток работы.
Мой Человек поймет меня всегда.
Да Наш Он, Наш. Оговорился, что ты!
(ворчливо)
Ох, эти Люди, эти Господа...
Куда Они годны без нас с тобою?
(слезает на пол)
Талантам их - цена один суан
И тот, когда Они не с перепою.
А мы создали грандиозный план!
(убегает из конюшни, продолжая ворчать)
14.01.2010

[Akjhtywbz22]

Эрэа Констанция
Ради Надора

Осень 397 года круга Скал выдалась хмурой и слякотной. Серое небо, словно бы укутанное грязным войлоком, нависало над раскисшими дорогами. Небо не обещало ничего хорошего, да он ничего и не просил. Кроме одного. И это единственное он получить просто обязан, если не вмешается какая-то досадная нелепость. Стихии должны быть на его стороне – они же наверняка знают ничуть не меньше, чем его матушка. И они помогут. Наверняка помогут. А там – будь что будет.

Он был единственным сыном, но очень рассчитывал, что матушка не заметит его отсутствия в Надоре хотя бы несколько дней – сестра обещала помочь, а ей ума не занимать. Потом пускаться в погоню будет уже поздно. Матушка поплачет и успокоится. И если он не вернется, – а надежда на возвращение таяла с каждым шагом – у нее останутся три дочери. И Надор. Главное, чтобы все получилось. Попыток будет не так много, время уже упущено, но ничего не поделаешь – в Надоре хороших ядов не водится. Плохих, впрочем, тоже.

В Олларии с этим проще, по крайней мере, он на это надеялся. Надежды оправдались, пусть и не сразу – найти честного в этом городе было сложно. Долгие месяцы пришлось выжидать, приглядываться, планировать. Уповать на удачу было нельзя, на честную игру – тоже. Герцог гораздо сильнее, да и фехтует он... Нет, с Леворуким сравнивать – много чести. Просто он сильнее. И точка. Поставленная ядом. Чтобы раз и навсегда. Ради Великой Талигойи. Но прежде всего – ради Надора. И не в последнюю очередь – в память об убитом отце.

Когда он увидел герцога в первый раз, страха не было, только ненависть. Страх пришел потом. Что, если он не справится? Или если яд не подействует? Мгновенного достать не удалось, так что ждать придется несколько дней. И надеяться, что сам он их переживет. Последнее, впрочем, не столь уж и важно. Таких, как он, не судят.

Любите фехтовать, герцог? Что ж, извольте. Сразимся. Только не на шпагах. Чтобы уравнять шансы.

Он чуть задержался на пороге, оглядывая знакомую до зубовного скрежета комнату, глубоко вздохнул и решил – пора. Прыжок вышел неудачным – в горло вцепиться не удалось. Зато руку герцогу прокусил на совесть.

Что было потом, он помнил плохо. Удар о стену, гул в голове, красная пелена перед глазами. Как он оказался в норе – лишь Стихии знают. Но он сделал все, что мог. Дело за временем. Яд должен подействовать, и тогда матушкины предсказания окажутся лишь страшной сказкой – Надор уцелеет и все будет хорошо.
02.02.2012

Эрэа Yaga
Письмо
   (четыре экземпляра)


Спустилась ночь, насупив взгляд.
Огонь в камине тянет руки
К письму, что я пишу в Закат.
В нём Леворукий адресат.
(Я напишу четыре штуки).

- Извольте, сударь мой, прочесть
Непросто найденные строки.
Их диктовала моя честь.
И в них не лесть, и в них не месть.
Они правдивы, хоть жестоки.

Сначала я искал концы
Того, что деется в Талиге.
Виновны деды иль отцы?
Иль сами были мы глупцы?
Итог: запутались в интриге…

Длинна, поверьте, нить времён,
И чрезвычайно, оказалась.
Виновник был давно рождён.
А после множество имён
Судьбою в эту нить вплеталось

Прошли Круги. И сотни лет
Всем ведом «подвиг» Эридани.
А вот Ринальди чести нет.
Не ждет таких к себе Рассвет,
Да и Закат их звать не станет.

Что память? Ложь. Что память? Тлен.
Мираж в пустыне. Жемчуг в море.
А современник, между тем,
Создав всем тысячу проблем,
Со слухами, увы, не спорит.

Был суд, в котором родилось
Из уст Ринальди то проклятье,
Что живо и почти сбылось.
И так понять мне удалось
Те роли, что сыграли братья.

Наш суд людской несправедлив,
Конечно же, порой бывает.
Преступник прячет свой мотив,
Но смертных всех с дороги сбив,
С Богами точно прогадает.

Свершают Боги личный суд,
С их точки зренья, справедливый.
Потомки те посевы жнут
(Искать виновных – лишний труд),
Что, согласитесь, некрасиво.

Почти что Бог, сильнее всех,
Вы человеком прежде были.
Проклятье Ваше – это грех.
Скажите, ради чьих утех,
Его в суде произносили?

И кто тянул Вас за язык?
Ах, Вы не помните? И ладно.
Но Леворукий в мир проник,
Услышав Кэртианы крик,
И, если зря он здесь, досадно.

Ошибки нужно исправлять.
Свои и тяжкие – особо.
Извольте письма прочитать.
Огонь способен память взять.
Восстановить её попробуй!

Зачем пишу я эту речь?
Могу до Вас я достучаться?
Дурной судья хватает меч,
Чтоб просто головы им сечь.
А нет бы, в деле разобраться!

Письмо закончил я. Жермон,
Ты прочитаешь? Ты согласен?
               Райнштайнер, бергер и барон
Подписано. Листок сожжён.
Теперь Ваш ход, что мне не ясен.
А самому Вам ясен он? –

05 Февраль 2012 года   

[Dama]

Эрэа Arme

ВОЕННЫЙ РОМАНС ЖЕРМОНА АРИГО

Выпрямляешься в полный рост - стать мишенью, пылать звездой.
Остается один вопрос: как успеть - за мгновенье до,
Нужных знаков не пропустить, в опаленной войной стерне
Прочитать по следам - пути артобстрелов грядущих дней.
Наши люди не будут ныть про суровый военный быт.
Наши дни - это дни войны, наши сны - это сны судьбы,
Наши звезды - немногим над высотой, где поставлен стяг.
На войне привыкаешь знать цену слова и вес присяг.

Забывается, как остра клевета, что горька, как яд -
Где-то там, где моя сестра, там, где быть не хотел бы я,
Там, где правду нельзя сказать, там, где шепот иной - как крик...
Мы расплатимся жизнью за будни мира, часы интриг -
Это лучший удел для тех, кто не хочет - юлить и лгать,
Соглашаясь на яд и смех вместо пули в лицо врага.
Забирая свое, война дарит право на честный бой,
Где на многих судьба одна и одна страна за спиной -

Там, где время уходит в тень замков, пашен и городков,
Где весной расцветет сирень возле старых особняков,
Где за тонким цветным стеклом вечерами - в домах огни...
На Изломе... да что - Излом! Мы продержимся ради них.
Дни насыщенны и тесны. И кому-то - Излом, мятеж,
Нечисть, выходцы, клятвы, сны, - а кому-то держать рубеж,
Продираться сквозь гарь и дым, алой кровью хребты омыть.
Мы продержимся, победим, ибо кто же - когда не мы.
26.12.2008


  Эрэа Айриэн

   ТОРСКОЕ ВОЕННО-ПОЛЕВОЕ
   
На войне, как всегда: некрасиво, но честно,
как ни странно - вполне подходящее место
для различных позоров семьи:
здесь другие места у последних и первых,
может, пуля и дура, но дура - не стерва,
и свои - это только свои.

До провала не стоит судить о провале:
в отступлении чувствуешь, как нас ковали,
как звено примыкало к звену.
Без Павсаниев ясно - зачем ты и кто ты,
а на место баллад хороши анекдоты -
несмешные, зато про войну.

Хоть разъезд за рекой, хоть засада за рощей -
здесь намного трудней и немыслимо проще:
бой как бой и приказ - как приказ.
Наливайте, полковник, за то, что мы живы, -
есть плохое вино и хорошее пиво,
и "за вас" равнозначно "за нас".
08.12.2009     

[Akjhtywbz22]

Архивариусы Талига
Где-то между Торкой и бесконечностью

Мама, я давно не вижу снов,
Братьев смех мои не помнят уши,
Между Торкой и Гайяре чёрный ров,
И меня обиды яд не душит.

Мама, я скучаю по отцу,
А в семейном склепе только кости...
Не успел я прискакать к концу-
Он ушёл в Рассвет. Ушёл без злости.

Мама, я твоих не помню глаз,
Слишком на него похож, наверно:
И твои черты в который раз
На лицо отца ложатся скверно.

Мама, я давно тебя простил,
Нету писем? Что же, не заплачу!
Для братишек, для сестры не мил,
Но зато друзья есть и удача,

Торка лучше дома для меня,
Графский титул мелок и ненужен,
Только... Маки под ноги коня
Память в вихре лепестков закружат.

Все обиды потеряли вкус.
Мёртв шумевший голосами замок,
Только слышишь, мама? Я вернусь,
И к тебе, наверно, тоже, мама...

Лебеди над Фельсенбургом

Это море с парусами въелось в сердце.
Корабли идут неведомой дорогой
От Рассвета до Заката через дверцу-
Через душу. Через душу -недотрогу.

Мы живём за тех, кто канул в вечность,
Кто бредёт Рассветными Садами,
Кто в Закат нырнул, пугая нечисть,
С нами щедро поделясь годами...

Фридрих и Хохвенде, адъютантство-
Всё сгорело в пламени Излома,
Нету адмирала с лейтенантом-
Есть друзья, сбежавшие из дома.

В этот год смешалось очень много
Лиц, людей, мечтаний и поступков-
Я в Талиге встретил тех, кто долгом
Почитает изживать чужую глупость.

Я рискну назвать случайно другом
Черноглазого смешливого теньента -
С ним легко, с ним - честно, нет испуга,
Что он для удара ждёт момента.

Только хочется в аду чумного Круга
Вновь услышать мамины укоры!
Лебеди летят над Фельсенбургом,
Опускаясь в горные озёра...
07.10.2016

[Akjhtywbz22]

Эрэа Anita
Зарисовки из жизни Леворукого, или А вдруг так и будет?


      Было странно, но кот казался мерзким. Странным для Леворукого было не само ощущение омерзения, а то, что оно шло от кота. К котам Зеленоглазый привык. Видел всяких. Но этот показался мерзким сразу – как только воздух перед камином поплыл, закружился, потом загустел и из созревшего тёмного шара вывалился очередной хвостатый обитатель Заката. Некрупный, плотненький, с ухоженной шерстью отвратительного, серо-грязно-неопределённого цвета и с такими же глазами. Кот сразу заурчал, замяукал, явно жалуясь на прошлую жизнь, рванул к новому Хозяину и весьма бесцеремонно начал тереться о ноги, продолжая мяукать – обволакивающе-требовательно.
- Ты полегче, - сказал Леворукий новичку, - это успеется. Дай я на тебя посмотрю. 
      Узнать не составило проблем. В человеческом облике, надо сказать, он выглядел посолиднее…  Впрочем, ощущение мерзкого от узнавания только усилилось. И никуда не ушло со временем, хотя кот, которого Леворукий условно назвал Пегим ( конечно, никаким пегим он не был, просто на редкость неопределённый и противный цвет) был уже не новичком.. Но жалобно-мяукающий комок по-прежнему вызывал желание отодвинуть его, причём ногой.
      Повелитель Кошек вздохнул. Огонь в камине уютно трещал, вся кошачья братия, допускаемая в комнату, вела себя пристойно, хотелось сидеть и не двигаться, но Пегий всё ближе и ближе придвигался к Хозяину, явно намереваясь начать свои жалобы. Леворукий, не отрывая взгляда от огня, предупредил:
- Изгоню. Пойдёшь к Шестилапому и будешь учиться с ним ладить…
      Пегий обиженно мявкнул и замер. Позади скрипнула дверь, по полу уверенно процокали четыре пары лап и раздалось короткое, требовательное «Мяу!». 
-Разбирайтесь сами!
-Мяяяу! – уже другое, с оттенком страдания и какой-то возвышенной тоски.
-Ну? – Повелитель Кошек обернулся. Крупная, красивая, кошка с нахальными янтарными глазами (Леворукий называл её Белой – за ослепительно-снежный цвет шерсти) сделала шаг к Хозяину, потёрлась о ногу, и, словно кивая, обернулась на свою спутницу – мол, посмотри на неё. Дымчатая, удивительно изящная кошечка подняла на Хозяина голубые с поволокой глаза, в которых отразилась кошачья скорбь всех Миров Ожерелья одновременно, со значением перевела томный взор на Белую, издала звук, который можно было принять за кошачье «Ах!» и потупила взор.
- Прямо скромница под свадебной фатой! – усмехнулся Страж Заката, оборачиваясь к Белой. Та согласно фыркнула. Дымчатая грациозно прошла к камину, брезгливо обойдя Пегого, аккуратно села у огня и демонстративно отвернулась. Белая фыркнула ещё раз и запрыгнула на колени к Хозяину, тот рассеянно почесал её за ухом. 
- Вы же при жизни вроде неплохо ладили... что же теперь-то цапаетесь?
    Вместо ответа Белая ткнулась носом в подбородок Леворукого, Дымчатая сделала вид, что не расслышала. Так бывало. Характер человека, перебираясь в кошачью ипостась, обычно сохранялся, а вот отношения с прежними знакомыми могли меняться до неузнаваемости. Белая и Дымчатая в прошлой жизни были родственницами, не имели больших конфликтов, Белая покровительствовала Дымчатой и весьма доверяла ей. Здесь же они постоянно что-то делили, что-то выясняли, истерически вопили друг на друга, но заканчивалось это всегда одинаково: Белая приходила искать справедливости у Хозяина, а её гордая страдалица-оппонентка демонстративно показывала, что она, мол, не нуждается. 
…. С каминной полки на происходящее взирал ещё один кошачий дуэт, для которого новый облик тоже стал поводом для новых отношений. Крупный, с большой головой и маленькими ушами, покрытый короткой, блестящей, серой с голубоватым отливом шерстью кот посмотрел сверху вниз на дымчатую страдалицу у огня, осуждающе мяукнул и повернулся к своему соседу – пушистому, вальяжному, трёхцветному красавцу. Трёхцветный в своё время, появившись в хоромах Повелителя кошек, сухо мяукнул, запрыгнул на каминную полку и замер. Никто к нему не совался, и он ничьего общества не искал. Лежал один, недовольно щурился, пока перед камином не материализовался Серый. С тех пор эти двое делили каминную полку пополам, что-то урчали друг другу, кивали, соглашались и никого больше к себе не подпускали. Признать в них заклятых врагов, много лет по мере сил портивших друг другу жизнь, было невозможно.
    Дверь за креслом вновь скрипнула.
-Мяяя? – негромко и вопросительно.
-Я тебя не выгонял, - Леворукий опустил руку, в неё тут же ткнулся активно заёрзавший о ладонь нос, - ты сам то уходишь, то приходишь. 
….Молодой, ещё не выросший на размер взрослого кот, беспокойный, нервный, встал передними лапами на вытянутые к огню ноги хозяина, заглянул в глаза.
-Не начинай, - Зеленоглазый отрицательно покачал головой, - нет. Ты можешь приходить, когда хочешь. И уходить, раз уж тебе так необходимо общество этого…   чудища. Но его я сюда не пущу. Я не терплю заносчивых дураков и уродцев к тому же. 
     За дверью гордо, обиженно проорали. Вокруг зашипели. Шипели так же, как в тот момент, когда орущий за дверью впервые возник перед камином. Коричневый шестилапый кот, освещённый пламенем, заставил Леворукого поперхнуться, а хвостатых дружно выразить своё кошачье «Фи!». Приглядевшись к этому чуду, Повелитель кошек долго смеялся, говорил, что справедливость всё же есть, хотя бы в Закате, а если тебя уже при жизни переименовали в животное – точнее, в насекомое – то ни на что хорошее рассчитывать не приходится. Ты мнил себя избранным, не таким, как все? Что же, теперь у тебя есть все основания о себе так думать... Правда, наука не пошла уродцу впрок. Шестилапый умудрился переругаться со всеми котами, не терпевшими высокомерного, наглого обращения, а на другое эта кошачья гусеница была неспособна. После того, как Шестилапый попытался в очередной раз бесцеремонно навязать своё общество Дымчатой, он получил по морде сразу от двоих – от крупного, мощного, обычно ни во что не вмешивающегося Рыжего и упитанного, суетливого Толстяка. Толстяк держался от всех в стороне, бросая издалека на Дымчатую достойные влюблённого юнца взгляды, но даже это он делал украдкой, а уж подходить к изящной страдающей красотке просто-напросто боялся. Леворукий рассудил, что если уж откровенно трусоватый Толстяк решил применить силу, то покоя не будет, и уродец вылетел за дверь, утратив право возвращаться в комнату. О нём на какое-то время забыли, но потом появился молодой котёнок. Он осторожничал, виновато опускал глаза перед Дымчатой – которая его гордо не замечала – и искренне обрадовался, услышав однажды за дверью голос Шестилапого. С тех пор Малыш иногда убегал со своим прежним кумиром, шатался с ним где-то, возвращался, делал попытку упросить Хозяина впустить уродца, получал отказ, и всё повторялось по кругу. Так было и сейчас. Услышав «Нет» Малыш сник, помялся с лапы на лапу, осторожно пробрался мимо Дымчатой, неожиданно взрослым голосом мявкнул на явно набивающегося в компанию Пегого, улёгся, вытянул передние лапы и грустно замолчал.
    Камин уютно потрескивал, кошка на коленях и коты вокруг уютно мурчали, и Страж Заката почти начал погружаться в дрёму… Внезапно Дымчатая вскочила, шарахнулась от пламени, выгнула спину и зашипела. Белая выпустила когти, скатилась с колен Хозяина, юркнула за кресло. Мурчание вокруг прекратилось. Это всегда забавляло Леворукого – то, что появление новичка коты чувствовали раньше самого  Повелителя. Зеленоглазый с интересом уставился на пламя – кто же не этот раз? Воздух перед камином постепенно утрачивал прозрачность, густел, внутри него созревало что-то тёмное, тяжёлое, постепенно обретающее кошачьи черты… А когда обрело, в комнате повисла тишина. Никто не урчал, не мурчал и не шипел. Все молча смотрели. Леворукий тоже смотрел.
    В постепенно обретающем прозрачность воздухе сидел чёрный кот с пронзительно-синими глазами. Спокойными, уверенными. Судя по тишине, его все узнали. Узнала Белая, вышла из-за кресла, наклонила голову слегка вбок – ну-ка, ну-ка… давно не виделись… Узнал Толстяк, радостно сделал несколько шагов к новичку и остановился в нерешительности, покачиваясь на коротких толстых лапах и поглядывая на Дымчатую – тревожно и сочувственно.  Узнал Пегий, с почти человеческим визгом выскочивший из комнаты, как только фигура перед камином начала обретать хоть какие-то очертания. Узнал Малыш. Он вскочил, шагнул было вперёд, и остался стоять, а по растерянной мордочке было видно, что коту хотелось и убежать, и приблизиться одновременно. Узнала Дымчатая, которая смотрела на синеглазого так, как будто нет этой комнаты, нет самого Леворукого и Заката тоже нет. 
    Леворукий нахмурился. Так дело не пойдёт… Конечно, это не по правилам… но однажды он их уже нарушил … почти…если этот человек стоил этого тогда, то сейчас стоит тем более… сейчас тем более надо… Подошёл, присел, взял кота на руки. Наклонился к уху.
-Выход там же, где был вход. Решай сейчас. Осталось меньше минуты…
Вместо ответа кот собрался в комок, подобрал хвост, сощурился на пламя. Повелитель кошек усмехнулся, отступил от камина на шаг и, пробормотав: «Должно получиться» левой рукой швырнул красавца в огонь… 
_____________________________________
Царапина на щеке, прокусанный палец, порванная рубашка. Делай после этого добрые дела… Подопечные, надутые и застыдившиеся, сидят у ног и преданно смотрят в глаза. Ага, преданно, пока не объяснил, такое творили… Рыжий-то не удивил, а вот Толстяк с Дымчатой… Такого единодушия это пара не проявляла ни при жизни, ни в Закате…
-Я, разумеется, зверь! Я… тварь закатная, по-вашему?
Молчат, сопят, Малыш вопросительно-пробно мурлыкает .
-Ладно уж! Идите сюда…
Подходят, Толстяк тыкается в ладонь, Дымчатая трётся о ноги… поднимает голову, вопросительно смотрит Леворукому в глаза.
-Не сгорел он! Не-сго-рел!
Повелитель кошек поворачивается к камину и видит у огня Серого. Кот смотрит на огонь задумчиво и виновато, как смотрят умные, но совершившие много ошибок люди…
08.02.2012

Эрэа Tany
Происки Леворукого?

Какой сегодня чудесный денек! Старинное аббатство утопает в зелени. Пока Их Величество молятся, можно наслаждаться  волшебной прогулкой и обществом придворных дам. Они все такие милые люди, с ними так интересно общаться – непременно узнаешь что-нибудь новое. Особенно приятно поговорить с эрэа Метьюс, милая Одетта, так трогательно заботится о своей дочери, находящейся  в интересном положении! С ней и сладенького можно отведать. И Ангелика Придд очень приятная дама, такая знатная, а вот снисходит до разговора с ней, простой мещанкой. А как мила девица Дрюс-Калион, такая нежная и пугливая. Положительно, все придворные дамы Ее Величества – само очарование! А милее всех Она, Талигойская Роза, Катарина Ариго. Как она женственна и прекрасна! Нежнейшая чистейшая кожа, огромные тревожные глаза, хрустальный голосок! А как Их величество поет, музицирует! Воистину, воображаешь себя в Рассветных садах, когда слушаешь Их неземной голос. Жаль только, что Они постоянно грустны и встревожены, и едят, как птичка. Хотелось бы узнать причину этой тревоги. Там, рядом со спальней Их Величества есть такая небольшая комнатка… Но подслушивать и подглядывать не достойно придворной дамы. Маменька это твердо внушила ей еще в детстве. Милая маменька, как она всегда была требовательна и заботлива! И господин граф. Они нашли дочерям таких прекрасных женихов. Милый незабвенный  Арнольд, он и из Рассветных садов продолжает заботиться о своем семействе. Настоящий офицер и преданный семьянин. Погиб при исполнении служебных обязанностей, за Отечество! Вдова не уронит его чести.
Как долго молится Ее Величество! Хорошо, что придворные дамы уговорили королеву немного развлечься музыкой перед ужином. Надо заняться вышиванием. Рисунок с розами так хорош! Этот розовый,  нежно-розовый цвет! Что может быть лучше? Розовый, воистину, самый женственный цвет. Жаль, что у нее нет розового платья, как в детстве, с рюшами и оборочками. Такой наряд очень романтичен. Можно еще что-то голубенькое. Надо уговорить Айрис носить рюши. Ах, милая Айрис, она так наивна и восторженна! Замечательно  подружилась с Селиной. Жаль, что милая Айрис немного повздорила со своей достойной маменькой. Герцогиня Мирабелла Окделл - подлинный образец смирения и Чести. Похоронить себя заживо из памяти к покойному мужу, уметь высоко нести знамя герцогской семьи, воспитать детей в покорности и строгости! Достойно восхищения. А этот строгий серый наряд! Жаль, что ей самой никогда не стать такой непреклонной и отрешенной от мирских забот. Чудесная получается роза яркого насыщенного цвета. Надо будет попросить Селину почаще читать жития святых, особенно святой Октавии. Это так возвышенно – домашние чтения житий! Маменька недаром это любит, и господин граф.
  Луиза посмотрела в зеркало и отшатнулась: из глубины темного стекла на нее взирало незнакомое лицо, нет, не лицо – кукольное личико с округлыми розовыми щечками, наивно-восторженными голубыми глазками,  нежными губками-бантиками. Все это великолепие было обрамлено затейливо уложенными золотистыми кудряшками. Личико глуповато улыбалось, словно пятилетняя девочка, заметившая леденец на палочке или новую куклу. Да нет, она и в пять лет так не улыбалась, причеши меня хорек! Леворукий и все его кошки, что же это делается?! Это не я! Не мои мысли, не мои слова! Хочу себя, настоящую!!! Луиза отшвырнула поросячье вышивание, в другой угол полетела Книга ожидания, зеркало подернулось рябью, шум придворного курятника стал глуше, из стеклянной глуби проглянуло другое лицо –в  обрамлении густых светлых волос, некрасивое, по лошадиному вытянутое,  с умными внимательными глазами. Хвала Леворукому, это снова была она! Так, что там у нас на очереди? Если коронованная стерва закончила свои завывания под арфу, значит, самое время незаметно проскользнуть в заветную каморку, послушать, что новенького произошло в Талиге. Противно, но она отвечает за девочек перед синеглазым кэналлийцем! Даже если после всего ее ожидает Закат.

05 Февраль 2012 года    

[Akjhtywbz22]

Эрэа Tany
Верная жена

И в полночь к своей богине
Я с ландышами приперся.
То было на улице Винной,
Я  ей предложил свою руку
И имя звонкое Алва.
Она же слегка дрожала
И в спальню меня позвала.
Меня не покинул разум,
А  гордость идет нар-шаду.
Слова, что она шептала,
Я вам повторять не стану
В разгар объяснений страстных
Бесшумно двери открылись,
И призраки в темных масках
Меня окружить поспешили.
Я обнажил свою шпагу
И вазу швырнул в их хари,
Звенели клинки и ломались,
В ход мебель пошла и кинжалы.
И лучшею в мире дорогой,
До первой утренней птицы
Мы танцевали райос,
Как отблески дальней зарницы.
Кружась в пелене багровой,
На скользких кровавых дорожках,
Убийц  не считая и раны,
Я жизнь продавал подороже,
Рука свинцом наливалась,
Выпад, удар, пригнуться,
А дальше к стене и влево,
И некогда оглянуться.
Ландыши под каблуками,
В лицо кровавые струи,
Как быстро кружатся стены,
и шелк голубой розовеет.
Качается пол под ногами,
Как палуба «Каммористы»,
Которой больше не будет,
Но нет причин для грусти.
А у других пусть все будет:
Зеленые волны залива,
На склонах пламень граната,
Любовь, струна и рассветы…
Все громче бьют барабаны.
Зачем привели музыкантов?
С  такою раной, пожалуй, 
Уже не живут, но все же
Еще я могу сражаться,  я жив!
Вы слышите твари?!
И я заберу с собою в Закат
Меньше трех едва ли!
Дверной проем распахнулся:
Яростная  фигура
С  мечом обнаженным возникла
Он все-таки есть, он явился!

В холодных сумерках утра
Средь трупов горьки размышленья:
Любви опустела обитель,
Но кто мой грозный спаситель?
 
Я с ней поступил как должно
Истинный кэналлиец:
Дарил изумруд и жемчуг,
Но больше не стал встречаться.
Она ведь была замужней,
А мне клялась, что невинна.
08.02.2012