"Слабаки и уродцы" появились в лексиконе Ричарда не в Фабианов день, а в самый первый день знакомства с унарами. Если почитать внимательно, то уже там он всем раздал определения. Карл уже тогда "толстяк", Анатоль "Прыщавый", а Луитджи - "ростом с сидящую собаку", хотя никто ещё Дикона и словом не задел, поступком не обидел.
Чуть позже, когда слушал про восстание Эгмонта, Дикон всех выступавших и готовых ответить урок называет "проклятые навозники", лгуны, предатели.
При поступлении в Лаик Ричард поклялся быть "добрым товарищем, и не вступать в ссоры ни с кем", но первым затевает ссору и почти вызывает Паоло за "лживые" слова о Ракане. С тем самым Паоло, который только что вступился за Ричарда и принял на себя вину за хроссе потекс.
Зато до этого
"Поездок Дик ждал. Встреч и разговоров с товарищами - нет.
Другие унары как-то умудрялись общаться под чужими взглядами, у Дика это не получалось. Он боялся проявлять дружелюбие к Валентину Придду и горцам, боялся дерзить "навозникам", боялся сказать то, что будет использовано против него, боялся, что от него отвернутся, оскорбят память отца или, наоборот, полезут в душу."
Даже удивительно, как Дикон решил, что его защищали из-за дружбы. Скорее уж из чистого протеста против Арамоны.
Да-да...во истину каждый видит только то, что хочет увидеть, как справедливо заметила госпожа Дама.
Специально для здесь присутствующих и читающих, привожу аж цельные пласты из текста:
...поместье Лаик, чаще называемом Жеребячьим загоном, казались юному герцогу страшнее чумы и войны. Впрочем, на сей раз воображение и рассудок друг другу не противоречили. Жить среди врагов, подвергаться оскорблениям, не имея права ответить ударом на удар, – что для дворянина может быть горше?!
Юноше отчаянно захотелось повернуть Баловника, но он сдержался.
Капитан Арамона восседал в кресле под портретом марагонского бастарда. Встать навстречу входящим капитан счел излишним. Кивнув в знак приветствия большой головой, он коротко буркнул:
– Прошу садиться.
Больше всего на свете Дикону хотелось швырнуть перчатку в эту красную самодовольную харю, но он дал слово кансилльеру.
– Значит, герцог Окделл соизволил поступить под МОЕ начало, – голос Арамоны соответствовал его габаритам, – а его опекун не имеет ничего против.
– Решение приняла вдовствующая герцогиня Мирабелла, – очень спокойно произнес Эйвон. – Я не счел себя вправе ей возражать.
– Но по своей воле сына Эгмонта в столицу вы отправлять не желали, – господин капитан уставился на Ларака с неприкрытым презрением, – но это неважно.
Если б в Лаик заглянул Леворукий, Дикон, не колеблясь, обещал бы ему все, что угодно, только б Эйвон забрал его отсюда, но граф произнес «Да!».
– Прощайте, Ричард, – граф Ларак старался говорить спокойно и буднично, – надеюсь, вы не забудете того, что обещали.
Он говорит не о клятве, понял Дик, вернее, не о клятве унара, а о вчерашнем разговоре.
"С прошлого года дуэли среди унаров запрещены под угрозой лишения титула. (как-то это не вяжется с тем благостным "братством", о котором расписывает Арамона и клятву которому даёт Дик.)
Возможно, это и есть причина, по которой тебя вызвали. Сожми зубы и не отвечай. Когда-нибудь ты отдашь все долги. Тебе станут набиваться в друзья. Не верь. Доверие Окделлам обходится очень дорого. Никаких откровенных разговоров, воспоминаний или, упаси тебя Истинный[14], сплетен о короле, королеве, первом маршале и кардинале. Если тебе станут про них рассказывать – прерывай разговор. Если кто-то начнет хвалить твоего отца, говори, что утрата слишком свежа и тебе тяжело о ней говорить. Если собеседник желает тебе добра, он поймет. Если это подсыл – останется с носом. Ты все понял?
– Все." - а вот и вчерашний разговор, где Дику уже навешали на уши страшных сказок, усугубив и без того омерзительное впечатление и мысли о Лаик.
Ричард старался запомнить всех.
Бледный и худой – Бласко. Странно, имя кэналлийское, а по внешности не скажешь. У Жоржа на правой щеке родинка, Луитджи ростом с сидящую собаку, прыщавый – это Анатоль. Валентин... Наследника Приддов зовут именно так, значит, он угадал верно, а Паоло и впрямь мог быть только кэналлийцем… Имя Арно обожают в роду Савиньяков, так звали прошлого графа, так зовут младшего из его сыновей. Братьев Катершванцев Дикон уже знал, следующей была его очередь. Ассоциативный ряд, который Дик выстраивал, глядя на незнакомых людей - это не более чем отметки по внешности. В этом ничего оскорбительного видеть нельзя. Или, глядя на незнакомого человека, если тебе надо его запомнить, нужно непременно отмечать цвет глаз, гладкость кожи и прочее? Куда проще отметить рост, прыщи, "длинный", "толстый", "пятно на руке". Ну а тех, кого ты УЖЕ запомнил помечать не нужно. Где же презрительное отношение тогда ко всем? К Катершванцам, которых можно было бы назвать "тупыми близнецами", к примеру?
Просто удивительно, что заявление госпожи Гатти про "чихание" так сильно въелось в головы людей, по всей видимости. И Дику теперь стали вменять в вину едва ли не всё.
И, отвечая на вопрос о том, почему я разделяю Дика ДО отравления и ПОСЛЕ - да, это две большие разницы. Да, попытка отравления была водоразделом. После неё Дик вступил на дорогу без возврата, выбрав Штанцлера, а не Рокэ. Даже несмотря на знание про "линию", которым с ним поделился Рокэ.
Автор
Тема: Re: Окделл, который не дает покоя, и вопросы аристократизма – II (Прочитано 32257 раз)