Эрэа
Красный Волк, спасибо.
Окончание второй главы.
– Нету клопов-то, монерленги, – ворчливо сообщила Тереза, взбивая подушки и перину. Прозвучало это с некоторым скрытым неудовольствием: камеристку раздражало, когда действительность не совпадала с ее ожиданиями.
– Это радует, – откликнулась Эрме, не поворачиваясь. – Можешь идти.
Тереза поклонилась и тяжелым размеренным шагом покинула комнату, погасив по пути свечи в канделябре, так что теперь спальня погрузилась в полумрак. Единственный крошечный светильник горел на подоконнике, и стены были надежно укрыты темнотой.
Эрме помнила эти покои по прошлым своим визитам. Не слишком просторные, с привычно низкими потолками, но светлые, чистые и приятно прохладные. Окна смотрели на озеро, и, устроившись у подоконника, Эрме наблюдала, как мрак накрывает берега, и тонкий серп месяца стоит низко над дальними утесами. Вода теперь напоминала неподвижное черное зеркало. Приятная свежесть текла внутрь комнаты, и Эрме с большим трудом заставила себя оторваться от созерцания озерного простора и, придерживая рукой широкую ночную рубашку, забраться в постель.
Тело, порядком утомленное долгой дорогой, обрадовалось покою. Поясница ныла, ясно намекая, что джиори монерленги давно не юна, чтобы носиться туда-сюда, как горная лань. Но ничего, скоро она вернется домой, засядет в башне, допишет наконец свой вечный трактат...
Надо бы выспаться, подумала Эрме, закрывая глаза. Завтра будет суетливый день. Тадео обещал свозить ее на Дикий мыс – переговорить с тамошним отшельником, наблюдающим за погодой. За этим собственно, она и явилась. Затем, если успеют, на Ступени. А на послезавтра назначен банкет — слуги еще с вечера начали готовиться. Возможно, придется даже танцевать...
Сон не шел. Эрме ворочалась, честно пытаясь отбросить назойливые мысли, но напрасно. Смутная тяжесть давила на душу и в конце концов Эрме бросила притворяться, что все в порядке.
Она еще чувствовала неловкость за свою глупую вспышку за ужином. Тадео не заслуживал такого отношения. Разве он виноват, что та давняя история все еще сидит в ее сердце занозой? Да она и сама еще потыкала пальцем в его старые раны, напомнив о неудачной семейной жизни.
… Невесту для младшего сына Ипполито ди Марко нашел, не иначе как желая досадить строптивому юнцу. По крайней мере, такая мысль промелькнула в мозгу Эрме, когда она впервые услышала имя избранницы. Впрочем, Ипполито, разумеется, прежде всего думал о знатности рода и тугом семейном кошеле, да еще учитывал тот факт, что далеко не каждая благородная девица пойдет за странноватого младшенького. Но все-таки выбор поражал.
Изабелла Бьяджо, девица резвая, как юная кобылка, и легкомысленная, точно певчая птичка.
Тадео пришел в ужас и попытался протестовать, но родня насела на него вся разом, и такого давления он просто не выдержал. На церемонии у жениха был настолько потерянный вид, что у Эрме то и дело возникало желание просто взять его за руку и вытащить из храма. Да и сбежать на пару куда глаза глядят.
Порой она жалела, что так и не отважилась на этот шаг.
Семейная жизнь Тадео не задалась с самого начала. Прямо с вопроса, а где новобрачные обоснуются.
Изабелла жаждала развлекаться, как полагается молодой вирентийской аристократке. Приемы при герцогском дворе, турниры, охоты, танцы и традиционные праздничные матчи по дикому мячу – все это было столь весело, ярко и заманчиво. Тадео желал спокойной размеренной жизни, желательно за городом, в семейном поместье, подальше от суеты, поближе к реке. Изабелла от такого предложения взвилась до небес. Молодые супруги перессорились вдрызг. Он ее раздражал до бешенства, она его утомляла до головной боли. Стена непонимания росла не по дням, а по часам и вскоре стала непробиваемой. Тадео настолько замкнулся в себе, что Эрме и слова не могла из него вытянуть о жене, ни в письмах, ни при редких встречах.
На второй год такой супружеской жизни по Виренце поползли сплетни. Сначала неясные, словно легкие завитки тумана над Риварой, они расползались по городу, день ото дня густея и наливаясь подробностями, пока не сплелись в отчетливое имя — Альдо Тремео.
Был он залетной птицей — то ли фортьезцем, то ли подданным Лунного города, то ли вообще явился из Гордейшей. Представлялся путешествующим дворянином, и образ жизни вел веселый и разгульный: играл по-крупному, не скупился на богатые дары богам, а на скачки в День Радостного Солнца поставил целое состояние. И ведь выиграл!
Собой Альдо Тремео был красив, ловок и в танцевальном искусстве, и в светском разговоре, и в фехтовальном зале. Дамы от него млели. Изабелла исключением не стала...
Все обстоятельства дела Эрме узнала позже, уже навсегда распростившись с Арантой и вернувшись в родной дом. Узнала не от Тадео (он никогда не касался этой истории), но от дяди Алессандро, а уж он в описаниях и оценках не скупился. Если отбросить лишние (и порой бранные) выражения картина получалось такая.
Где и когда именно Альдо впервые пересекся с Изабеллой — дело десятое. Но в какой-то миг люди стали частенько замечать, что они часто показываются вместе да и ведут себя чересчур непосредственно и игриво. Общество присмотрелось, сделало правильные выводы и принялось наблюдать.
Нашлись и доброжелатели, которые решили указать Тадео на развязное поведение его супруги. Ди Марко сии предупреждения проигнорировал. Так длилось некоторое время, пока однажды не повторилась ситуация, описанная в десятках пошлых баек о купце, пораньше вернувшемся из путешествия...
В данном случае муж не вовремя вернулся с рыбной ловли и, увы, застал любовников, в собственном доме и, так сказать, в разгаре процесса.
И тогда Тадео сделал вещь, бесповоротно угробившую его репутацию. Традиции Тормары в вопросе супружеской измены были категоричны: любовника жены, застуканного на месте преступления, полагалось убивать. Желательно без промедления. Расправу над неверной женушкой, на усмотрение рогоносца, можно было и отложить на время, но позволить сопернику уйти живым — двойное бесчестье!
Разумеется, законы этого не одобряли, равно как и служители Девяти. Вот только на практике никто бы не стал жестоко преследовать поборника нравственности: дело ограничилось бы штрафом в казну и покаянием (не самого тяжелого вида).
Тадео молча указал рукой на дверь.
Учитывая, что в руке была острога, парочка своему счастью не поверила. Но шанс не упустила. Любовники бочком-бочком протиснулись мимо безмолвного Тадео и, теряя скомканные предметы одежды, по лестнице выкатились на улицу, так что, по выражению раздосадованного дяди Алессандро, «портки этот ублюдок натягивал уже посреди мостовой».
Разумеется, мимо шедшие зеваки не пропустили такого зрелища и разнесли рассказы по всему городу. Общество возбудилось и жаждало развязки.
Объяснить свой странный поступок Тадео не соизволил, и оттого был почти единодушно и окончательно припечатан глупцом, трусом и слабаком. Родичи ди Марко отказались иметь с ним дело, пока он не смоет позор с родового имени кровью обидчика, а когда стало ясно, что Тадео не одумается, нажаловались правителю. Герцог Джез, придя в ярость от такого попрания древнего благочестия, вызвал Тадео к себе, выругал последними словами и отправил прочь с глаз – в ссылку на берега Тиммерина, в «клоповник».
Впрочем, Джез всегда был вспыльчив, но отходчив, и уже через три месяца сменил гнев на милость и изволил написать недотепе письмо с милостивым разрешением вернуться в столицу и зажить наконец как подобает родичу герцога и приличному человеку. Гонец метнулся на Тиммерин и вскоре вернулся с ответом.
Изгнанник умолял оставить его в изгнании как можно дольше, желательно — навсегда.
Эрме не изумлялась лишь потому, что ожидала чего-то подобного: ей, в отличие от остальной родни, Тадео писал часто и подробно и не скрывал, что покой и тишина Тиммерина впечатлили его до глубины души.
«Не жил по-людски и не будет», – скомкав письмо, вынес вердикт герцог и, подумав, добавил: «Ну и Язва с ним, с идиотом». После чего запретил беспокойной родне ди Марко дергать младшего дурня, и для Тадео наконец настали блаженные времена.
Что касается оскандалившейся парочки, то любовники, без промедления пустившись в бега, благополучно добрались до Гордейшей и жили там, по смутным сведениям, весело и вольно, однако недолго. Где-то через год вирентийский посланник меж делом отписал, что Тремео подрался в таверне с неизвестным и тем же вечером был найден в грязном переулке смертельно раненым. Эрме и по сей день гадала, была ли эта смерть случайностью, или родичи ди Марко настолько озлились, что не побрезговали нанять мастера кинжала и гаротты.
Куда после этого делась Изабелла, осталось неясным, но никто особо не интересовался, так как коллегия служителей Девяти в Лунном городе по личной просьбе герцога Гвардари «рассмотрела дело о разводе в отсутствие второй стороны и за наличием явных и неопровержимых доказательств прелюбодеяния брак расторгла». Родня Изабеллы против такого решения не протестовала, сидела смирно, прикусив язык. Так и закончился этот грустный фарс.
И все же Тадео много умнее меня, подумала Эрме, закидывая руки за голову. Он сразу выбрал спокойную жизнь, а я все обжигаюсь. Вот и докатилась до того, что втрескалась по уши в авантюриста, подлеца и сукина сына, который три года притворялся приличным и достойным доверия человеком. И ведь как притворялся!
Надо было добиться у Йеспера, где именно его господин, а не мяться, словно обиженная девица, не решаясь задать вопрос. Словно помрачение нашло, право слово. Но как она могла в одиночку остановить этого бездельника? Он бы просто дал деру в кусты. Привлекать же к делу Крамера было нежелательно: о том постыдном факте, что она сама выпустила наследство Лауры из рук, капитан был не в курсе. Да, и знал ли Варендаль о Лилии? Почему-то Эрме была убеждена, что нет. Иначе он не вел бы себя так свободно и естественно, как ведет человек, не знающий за собой подлости.
И что теперь? Действительно, привлекать к делу брави, как она посулила в разговоре с Тадео? Эрме думала на этим вопросом все последние дни и никак не могла решиться.
Далеко внизу шелестели о берег волны. Лунная галера продолжала свой вечный путь по небесному океану.
Проснулась она от странного ощущения тяжести в груди. С трудом открыла глаза и вскрикнула – прямо в лицо пялилась шерстистая звериная морда.
Заметив движение, морда выкатила горящие глазищи и сладко зевнула, показав острые зубы.
Эрме вздрогнула всем телом, инстинктивно подаваясь назад, и ударилась затылком о резное изголовье кровати. Существо – гибкое, серое – отпрянуло к краю постели, яростно зашипев. Блестящие, словно бусины из черного янтаря, глаза с раздражением уставились на Эрме. Длинный хвост воинственно распушился.
Сквозь не задернутые занавеси пробивалось бледное предрассветное свечение.
Вероника, запоздало сообразила Эрме, потирая ладонью ушиб. Ручная куница и, судя по всему, та еще тварь. Тадео, Тадео, лучше бы ты завел себе любовницу.
– Пошла прочь, – проворчала она. Зверек зафыркал, словно насмешничая, быстрыми скачками пересек комнату и по занавескам словно взлетел на подоконник.
Послышались шаги. Кто-то спускался по внутренней лестнице, отчетливо и тяжело шлепая босыми ногами по каменному полу.
Куница метнулась наружу. Крылья, что ли, отрастила?
Эрме поднялась с постели и, путаясь в ночной рубашке, побрела к окну. Еще жутко рано, с досадой поняла она, глядя на бледную, еще не окрасившуюся в нежные рассветные тона, полоску над горами. Склоны Ламейи были темны, озеро – пустынно и укрыто тенями. Шелестели волны. Спать бы да спать...
Поблизости раздалось раздраженное фырканье. Тварь, разрушившая ее сон, пристроилась на узком карнизе под окном, и высматривала что-то внизу.
На каменной скамье во дворе сидел человек в темной долгополой одежде, перетянутой широким поясом. Лицо его скрывал надвинутый капюшон, у ног примостился громадный черный пес в шипастом ошейнике.
Дверь открылась, и во двор спустился Тадео – босиком, в широких рыбацких штанах и без рубашки, волосы его были жутко всклокочены со сна. Он зевал во весь рот и зябко поводил плечами.
Вероника тут же сиганула с карниза наземь и, выгнув спину, в несколько прыжков догнала Тадео, вскарабкавшись по его штанам. Тот отцепил зверька от ткани и посадил на голое плечо. Эрме представила, как коготки впиваются в кожу, и поморщилась. Вся эта модная мелкая живность, которую разводили для забавы: ручные кролики, ласки и сфарнийские суслики – ее раздражала. Скоро додумаются держать дома крысюков из клоак.
Честная гончая или ловчий сокол — другое дело. И, пожалуй, коты — те пусть и наглые, но зато приносят явную пользу.
Человек поднялся со скамьи, откинув капюшон и поклонился, одновременно поймав пса за ошейник и взяв на ременный повод. Тот заворчал, не иначе как почуяв Веронику, и Эрме тут же одобрила такое собачье поведение.
Человек заговорил. Ни слов, ни лица его Эрме не могла разобрать толком, но, как видно, разговор был неприятным. Тадео слушал, иногда перебивая и задавая вопросы. Эрме видела, как напряглась его спина.
Наконец они умолкли. Человек, повинуясь кивку Тадео, отправился прочь, все так же держа пса на поводке. Тот шел, степенно переставляя лапы и слегка ворча.
Тадео остался один во дворе. Он стоял в задумчивости, сложив руки на груди. Как ни странно, Вероника тоже присмирела. Эрме решила прервать эту немую сцену.
– Что-то случилось, Тадео?
Он вскинул голову, только сейчас заметив ее в окне. Куница вытянула шею.
– Возможно, ничего, – ответил он, близоруко щурясь в сумраке. – Но, боюсь, что преступление.
