Печать

[passer-by]

Марриэн, и снова спасибо
passer-by,

у меня почти твоя ситуация, даже близкая подруга придерживается других взглядов. Но, когда умерла мама, именно она была со мной трое суток. С нормальными людьми даже противоположность взглядов на некоторые вещи - не помеха. И все мои коллеги теперь Россию ненавидят. А за что им любить страну, разрушившую их жизнь? У коллеги именно русские ни за что убили мужа и сожгли дом... Печально, но это неоспоримый факт.  А каково мне, если две моих страны воюют? Родина и вторая родина. А у меня еще и дети придут в класс, что им говорить? Т.е. в класс они пока не придут, две недели учимся онлайн, а там видно будет. Тревоги воздушные каждый день, стремно собирать детей в школе. Надо просто пережить это время. А там что-то прояснится. Не изменяя убеждениям, но и не слишком эпатируя окружающих. Здравомыслящие люди тоже есть.

Таня, здесь не тот случай. 

[Марриэн]

Они продолжили – прямо в ее спальне, сидя на постели в обществе  объевшейся Вероники и еще одного полного кувшина. Взбудораженные нервы требовали успокоения. Эрме пила вино, словно воду на жаре,  и, когда поняла, что пора бы и остановиться, было уже поздно. Стены начали вращаться.
– Я п-пьяный, – сообщил Тадео, пытаясь встать с постели. – Я пойду... вниз, проверю... и спать...
Его штормило, словно фару, попавший в объятия Плакальщицы. Эрме остатками разума представила, как он спускается по лестнице, и ужаснулась.
– А ну стоять! Крамер все проверит! Лег, где сидел, живо!
Тадео без споров опустился назад на постель.
– Я... б-беспокоюсь... о т-твоей... р-репутации, – пробормотал он, покачиваясь.
– О чем?! – искренне изумилась Эрме, растрепывая его волосы и целуя в щеку.
– О реп-путации.  Я же не м-могу спать здесь...   
– Опомнился! О нас с тобой сплетничают последние лет двадцать с лишним. Ты вообще в курсе, что Вельфо Маррано называл Лауру твоей дочерью?!
– Вот урод, – отчетливо сказал Тадео  и упал носом в подушку
Эрме слегка толкнула его в плечо, Тадео не отозвался. Заснул.
Эрме смотрела на него и чувствовала, как сердце ножом режет запоздалое раскаяние. То, что случилось сегодня, выбило Тадео из состояния безмятежного покоя, смутило его разум и вовлекло в бесплодные сожаления о прошлом. Надолго ли?  Что, если навсегда?  Как могла она вовлечь его в свои глупые игры? В ее жизни мало покоя, неужто поэтому ее тянет разрушать чужой?   
– Что я творю? – пробормотала она. –  Что за поток увлекает меня, боги?
Вероника осторожно потыкалась носом в щеку хозяина и раздраженно фыркнула, как видно, учуяв винные пары. Затем угнездилась под боком, уткнувшись головой в хвост. Блестящие черные глаза выжидающе уставились на Эрме.   
– А ты молодец, – заявила Эрме кунице. – Стерва, конечно, но молодец. Была б ты человеком, цены б тебе не было.
Она потянулась, чтобы погладить зверька, но куница, предупреждая, зарычала и лениво клацнула зубами. Эрме  убрала руку и встала с постели – медленно, чтобы мир вращался не так угрожающе тошнотворно.
– Сторожи. Если кто нападет – вцепляйся в глотку и зови на помощь.
Куница демонстративно зевнула во всю пасть: мол, раскомандовались тут всякие. 
Голова кружилась. Опьянение неотвратимо перешло в ту стадию, когда начинаются физические последствия и душевное раскаяние. Внезапно до дрожи захотелось выбраться под звездный свет и почувствовать на воспаленной от солнца, пыли и маскирующей притирки коже свежий ночной ветер.
Эрме отворила дверь в коридор. Стояла тишина – последние участники приема разбрелись по домам. В оконной нише сидел Ройтер. Казалось, что он дремлет, но стоило Эрме выйти из комнаты, как легионер открыл глаза. Он так внимательно провожал ее взглядом, что Эрме поневоле как могла выпрямилась и отказалась от соблазна уцепиться за стенку.
Не то чтобы она смущалась, но осанку держать надо даже перед своими людьми. Особенно перед своими людьми.
Так, черепашьим шагом, но с прямой (как она надеялась) спиной, она выползла на вершину замковой башни. Подойти близко к краю не решилась, а просто села посреди площадки прямо на пол, обняв руками колени и запрокинув голову к светлеющему небу и тающим звездам.
Ночь заканчивалась. Винный хмель вовсю бродил в теле, оставляя неприятные ощущения в желудке, тяжесть в затылке и постепенно возвращая в реальность. Вино — замечательный друг в радости, но отвратительный помощник в печали. Сколько ни топи в нем свое горе, растерянность или страхи, все всплывет неотвратимо, как раздувшийся труп.
Она отвела глаза от неба – и вздрогнула всем телом.
Прямо напротив нее, под башенным зубцом, скрытый его тенью, сидел Черныш.

– Не приближайся, – прошептала она. – Иначе я позову стражу.
Она бы не успела. Ни позвать, ни убежать, ни защититься. Она даже встать бы сейчас не смогла.  Идеальная цель. Идиотская смерть.
Черныш развел руки в стороны, показывая, что они пусты.
– Нет оружия, – проговорил он. – Нет опасности. Есть слова.
– Слова? – чужой резкий голос бил в висок острым молоточком. – Тебя прислал Дарте?
– Я пришел. Отец не знает. Никто не знает. Никто не узнает?
Эрме с трудом уразумела, что, кажется, охотник просит о конфиденциальности.
– Никто не узнает, – повторила она, изо всей силы пытаясь собраться с мыслями. – Говори. Не бойся. 
– Отец сказал: старик мертв. Сказал про ягоды. Сказал про письма. Я шел ночью. Я спешил. Он не знает. Он не узнает?
Казалось, этот полудикий, заросший, грубый мужчина странно волнуется.
– Продолжай.
– Было письмо. Одно. Старик сказал: отнеси. За Мыс. За Большое Убежище. Я отнес. Я оставил там, где развалины. Старик сказал: уйди сразу. Обжора рычал. Обжора боялся. Я ушел.
Молоточек в виске бил все чаще.
– Когда? – прошептала Эрме сквозь зубы. 
– Прошлой весной. Цвел дикий виноград. Цвела ежевика.
Эрме чувствовала, как в желудке волной нарастает боль. Во рту появился горький привкус. Средство маэстро Руджери напоминало, что за все в этой жизни надо платить.
– Что он тебе пообещал?
Вместо ответа Черныш полез в сумку. Эрме вжалась в стену, но охотник вытащил уголек и  принялся выводить на стене неровные линии.  Медленно, старательно.   
– Вот, – сказал он. – Не Черныш. Не Черныш? Не собака?
Эрме прищурилась.
Света было мало, но охотник потрудился, и буквы получились достаточно четкими.
ТАНО ФОРГА
– Да, – подтвердила Эрме. – Не Черныш.

Как он ушел, Эрме не заметила. Просто закружилась голова, она зажмурилась, а когда опомнилась, охотника и след простыл. Остались только буквы на стене. После она предъявит этот автограф Ройтеру и поинтересуется, где были его глаза. Нет, надо стереть. Она же обещала, что никто не узнает... Да, стереть. После, не сейчас. Когда прекратится головокружение, уймется резь в желудке и прояснятся мысли.
Когда она сможет встать, чтобы спуститься вниз. Сейчас был важен только ветер и теплые камни пола, на которые можно просто лечь и не двигаться.
Над головой на флагштоке лениво плескался белый стяг с алой ящерицей, окруженной искрами. Чуть правее на полотнище чернело сердце, расколотое надвое — символ, который поместили на знамя после завоевания аддирами Истиары и падения Тарконы, в знак того, что наследники герцогини Оливии отныне единственные, в ком осталась память мифического Черного Сердца Эклейды. Флаг колебался. Казалось, что ящерица вот-вот поймает сердце в лапки, но каждый раз ветер расправлял знамя, и сердце ускользало, трепеща и мучаясь.
Она смотрела и смотрела на эту безнадежную погоню, пока знамя не окрасилось алой кровью неба. Проснулись чайки.
Так Эрмелинда Диаманте Гвардари, графиня ди Армини, известная всей Тормаре как Саламандра, встретила новое солнце.

Здесь и заканчивается третья история.  

[Красный Волк]

И снова повествование в себя буквально затягивает, а красота текста кружит голову, как густое и терпко-сладкое темное вино, настоянное на пряных травах. Ох, какие же они, герои этой великолепной истории, невероятно живые и настоящие - все, от центральных персонажей до действующих лиц второго-третьего плана, и как же изумительно выписан мир, который они зовут родным... Выписан так, что читаешь те же, к примеру, последние абзацы - и тоже словно наяву слышишь чаячьи крики и вдыхаешь полной грудью свежий озерный ветер... Громадное, как всегда, спасибо, эрэа Марриэн - и с нетерпением жду продолжения!    

[passer-by]

Не оторваться! Спасибо. 

[Tany]

Ой, чуть не прохлопала єту красоту. Спасибо, Марриэн

[Марриэн]

Вам всем спасибо. 

[Марриэн]

Немного продолжения, чтобы не забывалось, что история пишется. 

Свинцовая оправа

Джулио Бравенте, примо-квестор герцогства Реджийского, человек, от звука чьего имени прошибает пот не только преступников, но  у людей честного имени, стоит, опустившись на одно колено, перед мертвым телом. Тело это мужское, нагое, тощее и неомытое, лежит прямо на полу, на дерюге. Кто-то попытался придать ему приличное для усопшего положение, но не совсем преуспел. Пальцы рук по-прежнему судорожно скрючены.
В подземелье-леднике, где разворачивается эта сцена, весьма и весьма стыло. Кажется, что сами стены источают этот пронизывающий холод, заставляющий ныть кости, словно в зимнюю метель.  Огоньки светильников едва заметно колышутся, наводя на мысль о неком призрачном дыхании, желающем погрузить это место в вечный мрак.     
Не верится, что снаружи над городом нависла тяжелая жара.  Не верится, что существует сам город, тусклый солнечный свет, и дымный ветер, и серые  плотные облака, и полные жизни существа.
Джулио Бравенте несомненно ощущает этот холод – коленом, упертой каменный в пол ладонью, всем телом. Но ощущение это не доставляет ни малейшего видимого неудобства.   Возможно, за долгие годы эта стужа стала частью его существа.   
Позади примо-квестора в молчании ожидают трое. Поближе — молодой мужчина в скромной серой одежде, единственной вольностью на которой являются прорези рукавов, сквозь которые выглядывает тончайшая ткань сорочки. Взгляд у него пытливый, выражение лица почтительное, светлые волосы зачесаны назад. Под мышкой толстая книга в кожаном переплете. Рядом человек много старше, с лицом умным, но бледным и помятым –  он смотрит выжидающе, словно готовясь отвечать на вопросы. Темный фартук закрывает его туловище и ноги до колен, и пятна на старой истресканной коже наводят на неприятные мысли. 
У стены, сложив руки на груди, ожидает третий — дородный детина, чье лицо и поза выражает лишь одно — полное и бесконечное равнодушие. На поясе у него плеть с железным кончиком и шипастая дубинка. Одна ушная раковина наполовину отрезана.
Это городской палач, Дольчино.
– Я повторю свой вопрос, – говорит Джулио Бравенте, внимательно разглядывая рану, нанесенную аккурат в сердце. – Какова причина смерти?
– А я повторю свой ответ, ваша милость, – негромко, но твердо отвечает человек в кожаном фартуке. – Несомненная причина смерти — воздействие огня или жара неизвестного происхождения. Возможно, не обошлось без магии. 
Палач издает звук средний между смешком и хрюканьем, но тотчас же умолкает, когда молодой человек в сером оборачивается и осуждающе наклоняет голову.
– Обоснуйте, мэтр, –  Джулио Бравенте не спешит подниматься. – Только кратко и без излишеств.
Человек в фартуке медлит, подбирая слова.
– Крови из раны почти нет, –  отвечает он. –  А у парня внутри... жаркое.
Молодой человек стискивает зубы. Бравенте не проявляет ни малейшего беспокойства.
– То есть вот это – ожог? – уточняет он глядя на алый след на грудине, чуть ниже шеи. След весьма напоминает отпечаток ладони. Примо-квестор прикладывает свою — тощую, с длинными пальцами –  руку к следу и убеждается, что тот много меньше.   
– Дольчино, приподними-ка его, – говорит человек в фартуке. Палач отрывается  от стены и небрежно, словно мешок, подцепляет тело под мышки, демонстрируя его милости спину мертвеца, носящую точно такой же след. 
– Насквозь, – почти завороженно шепчет молодой человек в сером. –  Это как же?
– То есть удар в сердце нанесен уже после? – бесстрастно спрашивает Бравенте. – В надежде скрыть истинную причину?
– Возможно, – соглашается лекарь. – Но глупо – такое трудно скрыть. С другой стороны, это мог быть удар милосердия...
– Милосердие — гнилое слово, мэтр. Не произносите его в моем присутствии. Положи его.
Джулио Бравенте не торопясь поднимается на ноги, словно не заметив почтительно протянутой руки человека в сером. Он еще раз взглядывает на распростертое нагое тело.
– Я всегда был убежден, что рано или поздно ты окажешься висящим на мосту Латников,  Пепе Косарь, ибо жил ты скотски. Но все же смертью своей ты сумел меня удивить. Закрывай. Выноси.   
Последние слова обращены к Дольчино. 
– Куда? – спрашивает Дольчино,накидывая на Пепе Косаря мешковину.
– Если Торо не заберут, куда обычно. Кстати, они явились, Асканио?
– Младший джиор Джанни ожидает в приемной. 
– Один?
– Разумеется, нет.  При нем поверенный семьи Торо, джиор Винченцо.
– Конечно же. Как Быку без Крысы?
– Ваша милость...
– Ты не слышал этого, Асканио. Идем.

[passer-by]

Немного продолжения, чтобы не забывалось, что история пишется.

Именно что. И вообще, ура!!!!!!!! И спасибо! 

[Красный Волк]

Тоже проглотила эти эпизоды, как всегда, на едином дыхании. А тот самый леденящий подземельный холод, читая их, ну просто кожей чувствуешь... Огромное спасибо, эрэа Марриэн - и с нетерпением жду продолжения!

[Tany]

Веселенькая рождественская история! Спасибо, Марриэн

[Марриэн]

Спасибо! 

Веселенькая рождественская история!

А там почти лето. 

Продолжаем.

Окна кабинета плотно заперты, но дымный привкус все равно наполняет комнату. Когда Асканио предупредительно открывает перед примо-квестором дубовые двери, со скамьи для ожидания поднимаются двое. Старший облачен в темное долгополое одеяние и носит на груди посеребренную цепь со знаком гильдии законников. Он держит себя уверенно, однако кланяется примо-квестору с подчеркнутым почтением, и все его узкое лицо выражает готовность к беседе.   
Второй, Джанни Торо по прозвищу Бычок, и  ему явно неуютно в душной аскетичной    обстановке кабинета в присутствии безмолвного, словно могильный страж, дежурного клерка в черном. Вид юного Джанни по-прежнему весьма опрятный и чистый, но строгая темная одежда подчеркивает бледность щек и роскошный, на половину физиономии, синячище, превративший нос и губы в сине-багровые  лепешки.     
– Вы как всегда вовремя, джиор Бравенте, – замечает джиор Винченцо, указывая на отменные настенные часы, оснащенные новейшим греардским маятниковым механизмом. – Стрелка едва коснулась полудня...
– Я ценю свое время и оттого сберегаю чужое, – резко отвечает примо-квестор. – Присаживайтесь, джиоры.   
– Привет тебе, Монашек, – внезапно негромко произносит Джанни, в упор глядя на Асканио. Тот сдержанно кивает и, не отвлекаясь больше, устраивается в сторонке на табурете. Джанни Торо угрюмо хмыкает, но тут же снова принимает серьезный вид.
– Признаться, джиор Торо-старший слегка удивлен, что вы вызвали его внука сюда, –  начинает поверенный. – Разве не достаточно того, что джиор Джанни изложил вашему помощнику? Семейный лекарь прописал потерпевшему покой...
– Я предпочитаю сам вести допрос, – прерывает поверенного Бравенте. –  И я не думаю, что пара вопросов принесут такой уж непоправимый вред. Потерпевший юн и крепок, как истинный Бык.
При слове «допрос» Джанни Торо вскидывает голову, но тут же смиряет нрав.
– Правосудие превыше всего, – отвечает он. – Я готов. Спрашивайте.
– Итак, – Бравенте перебирает протянутые помощником листы бумаги, – восстановим события. Вчера поутру вы явились сюда в оборванном и избитом состоянии, и, пока было послано за лекарем и вашими родными, показали следующее. Накануне вы с несколькими товарищами проводили время за разговорами и мелкой игрой в таверне, где к вам подсел незнакомец, который столь удачно лишил вас и друзей денег и вещей, что вы заподозрили его в шулерстве. На следующий день вы случайно заметили этого незнакомца на улице и послали слугу вашего отца, известного как Пепе Косарь, проследить за ним, дабы пресечь подобные злодеяния в будущем, однако он доложил, что незнакомец пребывает в обществе Джованны Сансеверо, подозреваемой в противозаконном деянии. После чего вы в обществе одного лишь Пепе Косаря отправились на старый городской погост, дабы задержать оную Джованну, где столкнулись с ее подельниками: упомянутым шулером и еще двумя неизвестными. В неравном бою Пепе Косарь был убит, вас же злодеи связали и бросили на погибель среди страж-травы и москитов. Однако вы наткнулись на оброненный нож, смогли освободиться от пут и бросились за защитой к городской страже.
– Так все и было! – с готовностью подтверждает  Джанни Торо.
– Возможно. Ответьте, юный Джанни: отчего вы не послали за стражей, узнав, что ваш шулер замечен в компании возможной преступницы?
– Я пожелал изловить Джованну Санcеверо самолично, – быстро отвечает Джанни, спокойно взглядывая на примо-квестора. – Торо всегда стояли на страже общественного благочиния.
– Тогда отчего вы отправились отстаивать общественное благочиние лишь вдвоем? У вашего отца закончились слуги?         
– Сознание долга придает силы, – заявляет джиор Винченцо, но Джанни быстрым жестом прерывает поверенного.
– Это была моя вина, – твердо заявляет он. – Я проявил глупую самонадеянность и поплатился за это.
– Ваш человек поплатился за вашу самонадеянность жизнью, – добавляет Бравенте.  – Кто и как убил вашего слугу?
Джанни Торо оживляется.
– Это девка! –  с уверенной мстительностью заявляет он. – Она одержимая, точно говорю. – Как она зыркала, когда Пепе сдернул с нее платок... 
Он осекается, поняв, что сболтнул лишнее, но спустя пару секунд уверенно поясняет: – В пылу сражения Пепе сорвал с девицы платок, отчего она не на шутку разъярилась и  ударила его кинжалом.
– Вы видели этот момент?
– Они дрались и упали в овраг, – уточняет Джанни Торо. – Но у девки был кинжал, а бедняга Пепе был безоружен. Посему, думаю, это была она. Но мог быть и этот головорез с тесаком, что едва на разможжил мне череп рукоятью. – Юноша указывает на синяки. –  Он сущий разбойник. Как только земля носит!
– То есть вы убеждены, что вашего человека зарезали?
– Ну да! –  Джанни Торо и поверенный обмениваются недоуменными взглядами.
– Вы спускались в овраг, после того как освободились?
– Да на что мне? – искренне удивляется юноша. – Уже светало. Я посмотрел со склона: Косарь лежал покойник покойником.
– А красные пятна у него на груди?
– Пятна? Наверно, от страж-травы. Она там всюду. У меня все руки зудят.
В доказательство он предъявляет ладони, покрытые мелкими бледно-розовыми волдыриками.   
– Что ж, думаю, джиор Джанни, вы оказали общественному благочинию большую услугу, указав, где пребывает Джованна Сансеверо. Возможно, вы и сами не представляете, насколько большую...   
– Всегда рад послужить родному городу! –  с заметным облегчением выпаливает Джанни Торо.
– Джиор Торо-старший предлагает помощь в поимке злодеев, – вставляет джиор Винченцо.
– Правосудие герцога достаточно сильно, чтобы не прибегать к помощи частного лица, даже столь уважаемого, – твердо заявляет Бравенте.
Эти слова заставляют юного Торо разочарованно фыркнуть.
– Но никто не может помешать Торо защищать свою честь! – заявляет он на прощание. – Я из этой мрази душу выну...
– Только герцог в Реджио решает, от чьего тела отделять душу! – резко обрывает его примо-квестор, и юный Торо, густо покраснев, с деланной покорностью умолкает, кланяется и удаляется.
– Молодость, – со сдержанной тревогой поясняет джиор Винченцо. –  Горячность. Прошу простить. Мой любезный клиент Джанни Торо-старший уверяет, что сумеет сдержать нрав своего внука и не допустит повторения подобного.
– Пусть почаще проезжает  по мосту Латников, джиор Винченцо. Тамошнее зрелище чрезвычайно полезно для остужения горячего ума.
– А тело? – внезапно вспоминает скромно молчавший весь разговор Асканио. – Заберете?
– На что оно мне? – слышится уже из коридора.
Дверь за поверенным закрывается. В тишине слышно, как скрипит гусиное перо. Наконец безмолвный клерк заканчивает свой труд, и, повинуясь знаку примо-квестора, готовится удалиться.
– Позови Дольчино, – велит на прощание Бравенте.
Примо-квестор и Асканио остаются наедине.
– Он лжет, – говорит Асканио. – Джанни Торо лжет.
– Знаю.

[passer-by]

Вот. Не оторваться, а спать когда? 

[Tany]

А я поймала себя на мысли, что хочу книгу, изданную в бумаге, с иллюстрациями

[Красный Волк]

А я поймала себя на мысли, что хочу книгу, изданную в бумаге, с иллюстрациями

Присоединяюсь от всей души!

[Марриэн]

Спасибо. 

А я поймала себя на мысли, что хочу книгу, изданную в бумаге, с иллюстрациями

Эх, мечты... Написать бы сначала. 

И завершающая часть этого "лирического" отступления.

Джулио Бравенте мерным шагом направляется к окну, за которым виднеется клок неба, подернутый легкой дымной пеленой, палящий солнечный шар и силуэты улиц и мостов. 
– Мальчишка  глуп, – говорит он. –  Глуп, мстителен и самоуверен. Думает, что я не знаю о его порочных выкрутасах, об отребье, с которым он водит дружбу. На месте его отца  я бы запер сына в особняке и неустанно вбивал бы ум и осторожность воловьим бичом. Впрочем, возможно, некоторые шаги в этом направлении уже предприняты.   
– Он прихрамывает, – замечает Асканио. – Вчера такого не наблюдалось.
– Рука у среднего Быка тяжелая. Но надо было начинать сызмальства.
– Я не понимаю, ваша милость, почему он вообще прибежал сюда? Почему не домой?
– Возможно, настолько перетрусил, что потерял голову. Не сообразил, что это привлечет ненужное внимание к нему самому. Быть может, считает, что никто не посмеет тронуть Торо по мелочам.  А быть может...
Джулио Бравенте замолкает, словно наткнувшись на некую интересную мысль.
Асканио ждет, не решаясь прерывать тишину.
– Нет, пустое. Полагаю, основная причина — он знает, что мы отыщем его обидчиков. Он уверен, что от меня эти люди не ускользнут. 
– Он прав, – с легкой улыбкой замечает помощник.
– Знал бы ты, Асканио, сколько сил я потратил на то, чтобы внушить эту уверенность каждой собаке в Реджио. Просто вбить в головы, как аксиому. И вот кажется, получилось... Что же не так? Отчего ты думаешь, что он лжет? –  уже другим тоном произносит примо-квестор.
– Пепе Косарь ни за что не пошел бы в одиночку, да еще на погост. Был еще кто-то.
– И возможно, события развивались совершенно иначе... Но факт остается фактом: есть убийство, и это не простая уличная драка, а нечто странное. Жаль, вчерашний день не вернешь. Я желал бы сам поглядеть на юного Торо, когда он сюда явился... Что ты успел выяснить?
Асканио с готовностью раскрывает свою книгу для записей.
– Из описания, данного Торо, я составил мнение, что его неизвестные обидчики не местные и не из уличной швали. Я послал солдат проверить гостиницы, где селятся приезжие из чистого сословия, и подобные личности отыскались в «Последней подкове». Записаны в книге как Рико и Франческа ду Гральта, супруги, купеческого сословия. Судя по имени мужчины, родом откуда-то с Эклейды. Не тормарцы.   
– Чем запомнились? Чем занимались? Как платили? 
– Приличные люди. Ничего особенного. Платили фортьезскими декейтами. Мужчина каждый день выбирался в город, по делам, но держатель гостиницы признался, что так толком и не понял, в какой купеческой гильдии числится постоялец. Женщина не покидала своей комнаты, за исключением последнего дня, когда они, по утверждению трактирного мальчишки, пошли на Гусиный рынок.     
– Что искали? –  внезапно оживляется Бравенте. – Змеи, крысы, летучие мыши?
Асканио перелистывает страницы.
– Котенка, – улыбается он.
– Черного?
– Нет. Серого, пушистого, с белой грудкой и чтобы лапки были, словно в белых чулочках.  Так показала торговка с рынка.
– Купили?
– Нет. Ушли с пустыми руками. Не припоминаю ни одного ритуала, где был бы потребен серый кот.
– Несомненно, таковые существуют. Ты сказал, в последний день? Они съехали?  Куда?
– Сундук отнесли на   барку «Болотная тварь». Приписана к порту Фортьезы. Перевозит соль и другие товары по Риваре уже лет пять. Владелец Жоакин Фареш. Капитан Бенито Бальбоа. Оба, как видите, тоже с внутренней Эклейды. Ушла вниз по реке позавчера вечером.
– Надеюсь, наши люди не дремлют?
– Думаю, они уже нагоняют барку. Соляные суда ползут медленно и делают частые остановки. Надеюсь, мы возьмем всю компанию до того, как они пересекут границу.  Виренца может не выдать эклейдца, особенно если у него в родне будет кто-то из Алексароса...
– Ты отлично потрудился, Асканио. И я надеюсь, ты понял, для чего Торо предлагали помощь? Мальчишка глуп, но есть старшие.
– Они желали сократить себе время на поиски? –  осторожно предполагает помощник.
– Именно. И я надеюсь, наши люди будут досточно расторопны, чтобы успеть первыми. Иначе мы найдем четыре трупа. 
В дверь тяжело стучатся. Появляется Дольчино.
– Торо отказались от тела, – извещает его примо-квестор.
– Так, значит, я в общую, – равнодушно кивает Дольчино, – к бродягам.
– Подожди. Я распоряжусь, когда придет время. И еще, – примо-квестор обращается к Асканио. – Вчера в герцогском замке я видел живописца, работавшего над какой-то фреской. Передай ему мой приказ: пусть явится либо сам, либо пришлет толкового ученика, чтобы зарисовать ожоги. Подробно. В цвете.
Приказ приводит в изумление не только Асканио, но и вызывает слабую тень недоумения на лице палача. Однако оспаривать распоряжения примо-квестора не принято.
Палач поворачивается, чтобы уйти, но тут в дверь снова стучат, на сей раз очень осторожно.
– Войдите! – приказывает примо-квестор, и в дверь протискивается стражник в «синичьей» черно-желтой тунике.
– Дозвольте доложить, ваша милость? – робко спрашивает он и в ответ на милостивый кивок Асканио продолжает. – Я, стало быть, докладаю: мертвяка встретил.
Подобное заявление оказывается чересчур смелым даже для примо-квестора. Он и его расторопный помощник переглядываются. Асканио демонстративно поводит носом:
– Не посещал ли ты с утра таверну, солдат? 
– Никак нет, не посещал. А встретил вовсе даже в тот день, когда в оцеплении стоял у того раскуроченного дома на мосту Эрколэ Безумного.
Примо-квестор и Асканио вновь обмениваются взглядами.
– Продолжай, солдат,  – требует примо-квестор. – Как выглядел твой мертвяк?
– Да, ничего так, бодренький, румяный.
– Тогда с чего ты взял, что он мертв?
– Так я его узнал. Я как увидел, что он у моста крутится, так у меня потом все время в башке свербило: видел ведь, видел где-то. А вспомнить никак. А тут как просветление нашло: это ж Гвидо Заноза!   
Асканио в недоумении смотрит на примо-квестора. Джулио  Бравенте чуть морщит лоб, прикрывает глаза, словно это помогает мыслить, и внезапно размеренно произносит:
– Гвидо по прозвищу Заноза. Юн, но насквозь испорчен. Мать неизвестна. Отец неизвестен. Место рождения неизвестно. Точный возраст не установлен. Утверждал, что четырнадцать, но явно занижал, рассчитывая на помилование. Осужден за кражу бочонка с зернами перца с герцогского склада. Пойман с поличным. Вину признал, оттого пытке не подвергался. Приговорен к повешению в день Высокого Солнца. Поутру в день казни найден без признаков жизни на полу общей камеры. Вероятно, от ужаса принял дурманящее зелье.
– Во-во, – радостно подтверждает стражник. – Он самый и есть, ваша милость.  Это ж я его в суд доставлял. Он еще обложил меня последними словами, а после, когда приговор объявили, сопли жевал вперемешку со слезами... Аж жалко стало, право слово.
Бравенте морщится, и солдат испуганно замолкает.
– Прибереги свою жалость для достойного предмета, стражник. Еще раз повторю вопрос: как выглядел твой Гвидо Заноза? Опиши подробно.
– Ну как... заматерел, конечно. Но рожа знакомая — рыжая, бесстыжая, и улыбочка та самая. А еще зубы... А того Занозы свои были, а у этого красные, золотые. Дорогущие, поди! – с явной завистью говорит солдат, чьи зубы оставляют желать лучшего. 
– И куртка красная? –  дополняет Бравенте.
Пораженный такой прозорливостью начальства стражник выкатывает глаза и торопливо кивает.
– Ты помнишь этого сопляка, Дольчино?
Палач пожимает плечами, не меняя профессионально-равнодушного выражения лица.
– Да сколько народа через мои руки-то прошло, ваша милость? Разве упомнишь? Слилось все.
– Возможно. Свободны оба. Ты знаешь свой долг, солдат. Это радует.
– Какая интересная компания собралась на барке «Болотная тварь», – замечает примо-квестор, снова оставшись вдвоем с помощником. – Просто не терпится познакомиться и  послушать.   
– Дольчино умеет извлекать истории, – соглашается Асканио. – Могу я спросить, ваша милость?
– Спрашивай.
– Я просто не первый раз замечаю за эти годы... Вы... всех их помните? 
– Ты про смертников? Да, Асканио, всех.