Что ж, пора прервать молчание, поскольку текст уже начинает проявляться.
Итак, новый осколок, новая локация и новые герои. Так надо.
Осколок пятый. Врата Виорентиса
Глава первая. Гвоздь и Комар
– Скажи мне, друг Гвоздь, – начал разговор Одо Бернарди, – мечтал ли ты когда-нибудь о великом?
Рамон Гуттиереш оторвался от вдевания крученой нити в сапожную иглу и, немного подумав, кивнул.
– А то, – значительно произнес он и снова взялся за дело, видимо, посчитав тему исчерпанной. Но Одо не отстал.
– А скажи-ка, друг Гвоздь, – продолжил он, поудобнее устраиваясь на широком подоконнике, – какое именно деяние ты отнес бы к великим?
Рамон почесал ногтем переносицу.
– Ну, – с мечтательным видом произнес он. – вот если бы на Турнире Радостного Солнца мы бы прошли в финал и встали против команды Дзеффа, это было бы великим деянием. Если бы мы победили, это было бы вдвойне великим деянием. А если бы ты бросил последний мяч, а я свалил бы Малыша Пеппино, это бы вообще...
И Гвоздь возвел глаза к потолку, всем свои видом показывая, что подобный подвиг был бы пределом его, Рамона Гуттиереша, желаний.
– Да, – согласился Одо, – это было бы достойным деянием. Мы стали бы известны на всю Виренцу...
– Бери выше – на все герцогство.
– И все здешние трактирщики наливали бы нам бесплатно...
– И отец Тессы разрешил бы мне гулять с ней вечерами по набережной...
Последнее фраза вызвала на физиономии Гвоздя такое мечтательное выражение, что Одо не выдержал и засмеялся. За что немедленно поплатился. Гвоздь отложил иглу и, привстав на кровати, метнул в него кожаную оболочку мяча, штопкой которой как раз собирался заняться.
Бросок был быстр и точен. Одо не успел увернуться, получил по губам вытертой растрескавшейся кожей и решил, что должен действовать.
– Ты это мне, как рыцарь — перчатку? – возопил он и, спрыгнув с подоконника, принял боевую стойку.
– А то! – с готовностью отозвался Гвоздь, поднимаясь и потягиваясь так, что рубашка затрещала. – Готовься, несчастный болтун!
– Иди сюда, увалень! – Одо запрыгал туда-сюда, выкидывая вперед кулаки, словно боец на ярмарке в праздничный день. – Я покажу тебе, что значит настоящий поединок!
И быть бы славной потасовке, но в этот миг пол под ногами бойцов содрогнулся от тяжкого удара и гулкий бас возгласил:
– Э, юнцы, совесть-то поимейте! Ночь на дворе! Топочете, как целая рота!
– Ладно-то мой бездельник, – присоединился к нему укоризненный женский голос. – Но вы-то, джиор Одо... стыдитесь! Малютка не спит, так еще и вы...
– Мы больше не будем, батюшка! – отозвался Гвоздь, разом утративший воинственный настрой.
– Простите, джиори Белла! – присоединился к покаянию Одо. – Нам стыдно! Нам очень стыдно!
– Оно и заметно! – проворчал бас. Послышался стук отодвигаемого табурета, и все смолкло.
Непримиримые соперники чуть ли не на цыпочках прокрались к подоконнику. По пути Одо поднял с пола «рыцарскую перчатку» и протянул другу. Гвоздь покрутил ее и просунул в дыру пальцы.
– Еще сильнее разорвалась, – шепотом посетовал он.
– Я зубами прогрыз, – фыркнул Одо, оскалившись, и назидательно поднял палец. – Вот тебе, отрок, житейская мудрость в наставление: негоже швырять в человека дырявым мячом...
– Понял, завтра швырну набитым, – согласился Гвоздь, но готовую вновь начаться перепалку прервал далекий удар колокола. Спорщики принялись считать, загибая пальцы.
– Полночь, – проговорил Гвоздь. Одо кивнул, и оба они принялись быстро и почти бесшумно собираться.
Все эти перепалки велись в мансарде дома, на первом этаже которого располагалась известная в Алексаросе траттория «Бравая мышь», а выше в тесноте и суете проживало многочисленное семейство владельца.
В этот ночной час траттория была уже закрыта, а дом молчалив, но не слишком спокоен. Внизу, в одной из комнат второго этажа, плакал ребенок: у племянницы Гвоздя резались зубы. Через оконце, глядящее во двор, Одо видел, что сквозь двери хлева брезжит свет: не иначе Ренато, поняв, что все равно не уснет, отправился чистить стойла. Вокруг витал уже слабеющий, но резкий дух жареной рыбы: на ужин подавали угрей под чесночным соусом, и запах, казалось, окутал весь дом от винного погребка до ребер потолочных балок.
Уже с полгода этот дом был для Одо верным пристанищем. Конечно, оно сильно отличалось от того, что он привык видеть в отцовском особняке, но снявши голову по волосам не плачут. И пусть здесь у него не было своей комнаты и даже своей настоящей кровати (ибо Бернарди непреклонно отверг все попытки Гвоздя последовать древнему закону гостеприимства и предложить гостю свое спальное место), он прекрасно спал себе и на полу на соломенном тюфячке. И то, что поутру слуга не тащится с тазиком и кувшином, тоже вполне можно было пережить: умываться во внутреннем дворике из стоящей под акацией бочки оказалось даже забавно – поблизости частенько возникали младшие сестры и братья Гвоздя, и умывание превращалось в веселое водяное побоище, из которого никто не выбирался, не вымочив волос и рубашки. А уж по сравнению со стряпней джиори Беллы старания отцовского повара казались жалкими потугами.
И пусть на стол ставили глиняные плошки, а не серебряные тарелки, и ели руками и ложками, знать не зная про вилки-двузубцы. Одо было плевать. Зато здесь не едят твою душу малой ложечкой на десерт и не сплевывают остатки через губу.
– Ну, как я? – Гвоздь пригладил светлые жесткие волосы ладонью, одернул новешенький черно-рыжий дублет и с надеждой посмотрел на друга. – Прилично выгляжу?
– Красавчик, – уверил Одо, критически оглядев Рамона. Тот и впрямь был ладен – широкоплеч, статен и казался старше и внушительнее своих неполных восемнадцати лет. Сын своего отца, как одобрительно говаривала джиори Белла, ласково шлепая верзилу старшенького по шее. – Кушак только черный повяжи, он больше подойдет. И когда мимо сада пойдем, сорви веточку мирта и приколи вот тут, напротив сердца.
– А может, в зубы? – возмутился Гвоздь. – Это еще зачем?
– Не спорь, дурень. Это знак любви... любви...
Одо пощелкал пальцами, вспоминая правильный эпитет.
– А! Любви жаркой и пламенной! Жаркой и пламенной! Как звучит-то!
– Ладно-ладно, – нетерпеливо закивал Гвоздь. – Пошли уже, Комар.
Одо поспешно сгреб со стола виуэлу, и они пошли.
Разумеется, они не и пытались спуститься по внутренней лестнице – того и гляди наткнешься на кого-нибудь из домочадцев. Вопросов не оберешься. Не пошли и через двор, дабы не попасться на глаза Ренато. Гвоздь открыл лаз под потолком и они по очереди протиснулись сквозь него на покатую черепичную крышу. Осторожно ступая босыми ногами по шершавым плиткам (башмаки каждый связал шнурками и повесил на шею), пробежали к самому краю и перескочили на кровлю соседнего здания, а уж оттуда спустились по желобу водостока в переулок.
Предосторожность была не лишняя — у двери «Бравой мыши» по ночам горел предписанный законом масляный фонарь, а соседский дом считался зданием не общественным, но частным, и оттого тонул в жарком весеннем сумраке. Правда, была у этого и оборотная сторона: спрыгнув, Одо едва не вляпался прямо во что-то вязкое и дурно воняющее.
– Мигель, зараза! – выругался Гвоздь, приземляясь рядом. – Погреб чистил, всю гниль к нашей стороне вывалил.
– Тише! – оборвал друга Одо. – Отец твой услышит!
Они на ощупь напялили обувь и поспешили убраться подальше, пока кто-нибудь из соседей не выплеснул на нарушителей тишины кувшин с водой или горшок с чем похуже. Шли быстро, держась в тени домов, а чуть позже и вовсе свернули в боковую улицу — после полуночи в Алексаросе можно было наткнуться на ночную стражу, имевшую право задержать любого, кто не сможет объяснить внятно, какого рожна шатается по городу в столь поздний час.
Гвоздь шагал впереди, уверенно впечатывая башмаки в булыжную мостовую, но Одо легко поспевал за размеренной поступью товарища. Виуэла покачивалась за спиной на ремне. Камни домов и мостовой, казалось, дышали, отдавая накопленный за долгий день жар. Где-то на Первом спуске, там, где начинались новые портовые кварталы, еще слышались людские голоса, иногда всплески нестройного хохота, иногда пьяные выкрики. Тамошние кабачки не слишком рьяно соблюдали час гашения огня. Но здесь, в Песчаной части было относительно спокойно. Впрочем, ножи оба прихватили: какой уважающий себя алексаросец выйдет из дома без оружия, презрев древние правила?
Путь был известен. Узкими улочками, под балконами и протянутыми бельевыми веревками, к маленькой площади, посреди которой бил фонтанчик с изображением бородатого насупленного тритона с раковиной. Вокруг площади стояли строгие, в два этажа дома, с прочными, окованными медью дверьми и узкими окошками, забранными решетчатыми ставнями. Здесь жили зажиточные граждане Алексароса, купцы и судовладельцы, чьи медлительные барки отправлялись из близкого порта вниз по Риваре, увозя бочонки с вином, уксусом и оливковым маслом и тюки крашеной шерсти из Барраса.
Все эти почтенные люди были клиентами его отца. А вот моими не будут, с чувством облегчения подумал Одо. И слава Благим!
Они добрались. Особняк по левую руку от фонтанчика был казался спящим: ставни прикрыты, и лишь факел у двери чадил, освещая ступени. Стена огибала часть площади, отделяя дом купца Ремидио Донато от соседнего здания.
Гвоздь нагнулся, подставляя спину более легкому товарищу, и Одо в два счета вскарабкался на стену. Лег, протянул руку, помогая взобраться Рамону, и вот они уже оба сидят на кирпичном гребне, свесив ноги в небольшой внутренний садик. Прямо под ними рядком протянулись розовые кусты.
– Нет собаки? – Гвоздь медлил, вглядываясь в темное пространство внизу, разделенное светлой полосой булыжной дорожки.
– Вроде нет. За штаны, что ли, боишься? Прыгай давай, пока соседи не увидели.
Послышался приглушенный вопль — Гвоздь приземлился прямо в розы. Одо примерился, оттолкнулся, стараясь упасть за колючее заграждение. Он был куда ловчее друга: недаром в команде его ставили бегуном, а не бойцом. Прыжок удался – лишь одна ветка скользнула по куртке. Виуэла тренькнула струнами.
Они пробежали через сад к дому, держась в тени, завернули за угол и оказались у задней стены, густо затянутой плющом. Сюда глядели несколько окошек второго этажа и крошечный балкончик, за которым виднелась дверь, наполовину резная, с застекленной цветными пластинками верхней частью. Пластинки светились — внутри горел свет.
Одо взял пару аккордов — осторожно, скорее обозначая мелодию, чем играя. Гвоздь шикнул на него, поднял с дорожки кусочек гравия и кинул, метясь в оконный ставень. Легонько стукнуло. Окошко бесшумно приоткрылось, на миг явив девичью головку.
Гвоздь улыбнулся во всю физиономию. Одо отвесил куртуазный поклон, галантно приложив руку к сердцу. Девушка спряталась. Через минуту отворилась балконная дверь, и на плющ упала веревка с навязанными на ней узлами.
– Лезь давай, дурачок влюбленный, – напутствовал Гвоздя Одо и получил в ответ легкий тычок в спину. Рамон с легкостью, достойной потомка моряков, вскарабкался по веревке на балкончик, втянул ее за собой и исчез за дверцей.
Одо остался снаружи: караулить.
Автор
Тема: Вирентийский витраж - III (Прочитано 2342 раз)